Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля

КОНЦЕРТ ЧАЙКОВСКОГО В ПРЕДГОРЬЯХ ПИРЕНЕЕВ

Чартерный рейс Санкт-Петербург — Барселона вылетает из международного аэропорта «Пулково» в девять утра. Несколько секунд самолет как бы висит над взлетной полосой и еще совсем близко внизу видны строения аэровокзала, зелень на поле и снующие по шоссе машины… А потом огромный аэробус взмывает вверх, и уже, не успеешь глазом моргнуть, как внизу под окном клубятся облака…

Месяцем раньше я вернулся из поездки в Лондон. Нет, не по делам, а просто так решил прокатиться. Раньше поездки за границу были почти невозможны из-за государственных строгостей и ограничений. Теперь они точно так же невозможны, только по иной причине. Раньше вас не пускал райком, а теперь вас все пускают, да вы сами не поедете — так это дорого…

Тем не менее мне удалось накопить немножко и съездить взглянуть на «мастерскую мира», как говаривала об Англии моя старенькая учительница истории в школе.

Все бы ничего, да вот беда — мне очень понравилось за границей, и поэтому едва только я вернулся на родину, как меня охватила тоска.

Знаете, что больше всего бросилось мне в глаза по возвращении из Англии, и что больше всего неприятно поразило? Раньше я, естественно, этого не замечал, а вот теперь… Во всем мире люди ходят — по улицам, по магазинам. Они ходят, понимаете, ходят. А у нас люди не ходят, а шныряют…

Куда ни зайдешь, все суетятся, толкаются, сбивают с ног. И все торопятся. И ведь нельзя сказать, что наши люди невоспитанные. Нет, все они прекрасно знают свои, положенные каждому классу общества правила вежливости. Они и соблюдают их, только дома, или в гостях… А в магазине или в метро почему-то считается — правила вежливости не действуют. И можно толкнуть и не извиниться, например. И вообще метаться с выпученными глазами взад-вперед и что-нибудь выкрикивать сиплым пронзительным голосом. Что-нибудь вроде: «Маня, выбей в третий отдел еще полкило сыру. И йогурту, йогурту еще…» Как будто это последний сыр на земле…

Нет, я понимаю причины всего этого, понимаю. Но раздражает. Особенно, когда отвык и полмесяца видел вокруг себя нормальных людей. И не такая у них легкая жизнь, как многие думают судя по западным фильмам. Нет, не такой уж там санаторий. Это видно по усталым глазам, по утомленным бледным лицам затюканных жизнью клерков, едущих домой со станции метро «Эмбенкмент» или «Виктория»… Но все-таки кроме усталости есть и чувство собственного достоинства…

У русских же с этим большие проблемы. Вот я и посмотрел по возвращении вокруг себя и подумал: «Андрей, у тебя еще осталось немножко денег. Лето еще не кончилось, все рекламные газеты полны объявлениями о турпоездках… А не поехать ли тебе опять? Насидишься еще тут, наработаешься».

Наиболее выгодное впечатление производила реклама отдыха в Испании на берегу Средиземного моря. Звучит-то как… Средиземное море…

Мой издатель зашелся от негодования, когда я сообщил ему о том, что собрался во вторую поездку. Он нервно потирал руки и, морщась, скрывая злость, говорил мне подчеркнуто деликатно:

— Андрей Юрьевич, а вы не забыли, что через два месяца вы должны представить мне новый роман? Не забыли? А про то, что аванс вы уже получили, тоже помните? Так-так… А когда же вы успеете все это написать? И ведь вы только что ездили, отдыхали… Что вас понесло опять, да еще так далеко, в Испанию? У вас там что, тетушка престарелая, и вам надо срочно съездить и крышу ей починить прохудившуюся?

Закончился неприятный разговор тем, что я тоже стал нервно потирать руки и говорить, что когда я напишу — не его забота, а в сроки уложусь, и так далее…

— Лучше бы вы женатый человек были, Андрей Юрьевич, — сказал мне наконец в сердцах издатель. — Жена бы вас не пустила по второму разу за лето. Она бы вам не позволила так деньгами разбрасываться. Сидели бы да писали. И все было бы хорошо.

— Но вы же сами в первую очередь заинтересованы в том, чтобы я поехал, — сказал я примирительно. — Тут я кисну и ничего интересного придумать не могу. А вот съезжу еще, новых идей наберусь и такой роман вам накручу, все ахнут.

Короче говоря, сделать со мной он ничего не мог, и на прощание пожал руку и сказал:

— Счастливо вам отдохнуть. Берегите себя.

Я тогда засмеялся в ответ. Что же беречь то? На отдыхе? Что может плохого приключиться с мирным писателем на отдыхе?

Оказалось, он как в воду смотрел. Может быть, это он накаркал мне приключения? Не знаю…

«Дамы и господа, время в полете — четыре часа пятьдесят минут. Высота полета — двенадцать тысяч метров. Температура за бортом — минус двадцать градусов. Командир корабля и экипаж желают вам приятного полета».

Вот я и в салоне самолета, сижу в третьем салоне для курящих. И впереди у меня две недели отличного отдыха на берегу Средиземного моря.

«Температура воздуха в Барселоне — тридцать три градуса выше нуля». Жарко…

Я от нечего делать стал приглядываться к пассажирам — к моим будущим спутникам по отдыху. Теперь в течение двух недель эти люди будут единственными, кто будет напоминать мне о родине, кто будет связывать меня с ней…

В отличие от иностранных авиалиний, в «Аэрофлоте» спиртного не подают. Не думаю, чтобы из моральных соображений. Из экономии. И так, считается, долетим… Но на состояние пассажиров это нисколько не повлияло. И тут мне удалось осознать огромное отличие пассажиров, летящих в Лондон, от тех, что летят на отдых в Испанию. Там были люди. Здесь же…

Самолет оторвался от земли в девять часов утра. Половина пассажиров вне зависимости от пола и возраста к этому времени была уже пьяна. Пили прямо тут, в креслах, достав бутылки с иностранными этикетками. Некоторые просили стюардесс принести стаканы, некоторые же в своем развитии до понятия «стакан» еще не дошли… Те пили прямо из горлышка.

Мое внимание привлекло замечательное семейство, сидевшее рядом со мной через проход. Папа, мама и сын. Стандарт. Классика, казалось бы.

Папа, курчавый брюнет лет сорока, с утра уже потный, озабоченно лакал из горлышка сладкий ананасовый ликер. Темно-карие глаза его были уже мутны. Одной рукой он держал бутылку, а другой — почему-то прижимал к уху переносной телефон с антенной. Интересно, с кем он собрался разговаривать там, в Испании? Подумайте, какой занятой человек…

Мама же — бесцветная блондинка лет тридцати с безвольным ртом и с узеньким подбородком восьмиклассницы из школы для дефективных, пыталась безуспешно отнять шоколадку у своего сына — мальчика лет восьми. При этом она громко, никого не стесняясь, материлась. Впрочем, чего же было ей стесняться? Тут она была в своей тарелке, тут все вокруг были такими же… Никто и внимания на такой пустяк не обращал. Подумаешь, мама ругает сына… А что матом, так как же иначе разговаривать? Совсем не тот эффект будет…

Иногда мамаша отвлекалась от сына и, обращаясь к мужу, говорила:

— Витя, ну Витя же, дай хлебнуть.

Он, не глядя на нее, отвечал каждый раз одно и то же:

— Отлезь, сука, — но хлебнуть давал…

Эта семейка была типичной для тех, кто заполнил собой салон огромного самолета. Я огляделся вокруг повнимательнее, в надежде найти хоть одно осмысленное лицо. Нет, я убедился только в том, что теперь, после взлета, достала бутылки и стала пить вторая половина пассажиров…

Через час самолет был пьян весь. Опытные в таких делах стюардессы удалились в другую часть самолета, и салон окончательно приобрел вид пиратского корабля после успешной операции.

Когда говорят «новые русские» — это звучит загадочно и таинственно. Что-то неясное в тумане. Теперь же они были во плоти вокруг меня — пили, орали, сквернословили и даже пытались плясать в проходе между креслами. Сначала я испугался — мне показалось, что самолет может развалиться. Но они ведь летают почти каждый день, сказал я себе. Наверное, самолет выдерживает такие рейсы…

По салону плавал сизый плотный сигаретный дым, все кашляли, но не обращали на это внимания. Молодые и старые в восторге скакали с бутылками по самолету. Еще бы, тут была свобода! Они летели отдыхать! Тут не было налогового инспектора, не было рэкетиров или конкурентов, что одно и то же, не было даже участкового… Судя по лицам пассажиров, они не представляли себе, где эта Испания находится, что это такое… Они знали только, что это стоит много «баксов» и что они могут эти баксы заплатить.

А сознание это для человека, всю жизнь жившего в вонючей коммуналке и продававшего на толкучке краденые кальсоны, умопомрачительно. Когда ты точно знаешь про себя, что ты — малограмотный мелкий жулик, и толком штаны застегнуть не умеешь, и вдруг на волне «перестройки» стал хозяином какого-то дела — это может помрачить твой рассудок. И ты действительно купишь себе сотовый телефон с антенной, хоть тебе и не с кем по нему разговаривать, и начнешь пить из горлышка сладкий ликер… Это можно понять.

Я немножко жалел их бедных детей, которые сидели в сплошном табачном дыму и привычно слушали мат, но потом посмотрел на этих детей с бледными лицами и бесцветными глазами убийц, и перестал жалеть и их… Тут не о ком было сожалеть…

«Ничего, — сказал себе я. — Скоро прилетим, а там поселимся в гостинице с толстыми стенами и все. Они — сами по себе, а я — сам по себе. У них будет своя Испания — с водкой и компьютерными играми, а у меня — своя. С Дон-Кихотом и Одиссеем, плывущим по волнам Средиземного моря».

— Федя, давай еще выпьем, — тормошил мой сосед своего товарища. — Что ты не пьешь, скотина? В Испанию летим, понимаешь. Давай, по грамулечке.

Витя, сосед, муж и отец, все еще не мог расстаться со своей телефонной трубкой, и все держал ее в потной руке, бессмысленно тараща черные мутные глаза. Ликер он почти допил.

«И как ему не противно выпить целую бутыль этого приторного дамского напитка?» — подумал я. Напарник его по имени Федя сидел в соседнем ряду, держал в руках бутылку коньяка и отхлебывал от нее. Витя пытался с ним говорить, но тот отвечал односложно. Пил он неохотно, понемногу.

— Хочешь? — внезапно обратился ко мне Витя, протягивая бутылку ликера через проход. — Вот, — погрустнев сказал он, когда я наотрез отказался, и кивнул в сторону Феди. — Он тоже отказывается. Свое, говорит, пью… Ну и пусть. Он вообще непьющий. И хорошо, — ему в голову пришла внезапная мысль. — Вот приедем на место, тачку возьмем и кататься будем. По морю… То есть по берегу… Вот Федька нас возить и станет, раз он все равно трезвый. Правда? — повернулся он к своей жене. — Да не спи, Люська. Правда, говорю?

Рот Люськи уже стал слюнявым и уголки накрашенных губ опустились еще ниже. То ли она была пьяна, то ли это было ее обычное состояние. Витин сын, мальчик с глазами убийцы, сидел нахохлившись и не обращал на папу внимания. Самому же Вите требовалось общество.

— Возьмем машину обязательно, — продолжал он, как бы размышляя. — Тачку… Тачку под жопу. Люблю, чтоб тачка под жопой была. Правда, Федька?

Тут я обратил внимание на Федю. Это был здоровяк лет двадцати семи, роста под два метра и с широченными плечами. И он действительно, как сказал Витя про него, был абсолютно трезв. В руках его была почти пустая бутылка с коньяком, из которой он периодически прихлебывал, но глаза парня были ясные, трезвые и равнодушные.

— Ну и силища у вас, — сказал я ему, улыбаясь. — Почти бутылку выпили, а ни в одном глазу. Спортсмен, наверное?

Федя посмотрел на меня косым взглядом и ничего не ответил. Зато Витя захохотал:

— Во даешь, мужик… Спортсмен… Во даешь… Он спортсмен, Федька-то…

Потом Витя постепенно «отрубился» и заснул, пуская пузыри. Жена его таращилась в потолок, а сын играл в какую-то электронную игру, не отрываясь. Федя же так и остался сидеть среди всеобщего шума и криков — спокойный и равнодушный ко всему.

Испания встретила нас жарой и духотой. И вновь, уже после таможенного и пограничного контроля, я понял, что попал не вполне туда, куда ожидал. У выхода из аэровокзала стояли автоматчики…

После Англии, где по ночам ходят невооруженные полицейские, часто женщины, это шокировало. Трое серьезных молодых мужчин в зеленой форме и с автоматами наперевес — это зрелище для западной страны, скажу я вам.

Над ними, на стеклянных дверях висел большой плакат с фотографиями неких небритых личностей. «Данджероса-террориста» — было написано на плакате большими красными буквами… Опасные террористы… М-да…

Впрочем, я скоро забыл об этом, потому что нас посадили в туристский автобус и повезли в отель на берегу моря.

Мы объехали Барселону кружным путем и помчались по шоссе на север.

— Как вы думаете, нам далеко ехать? — обратился ко мне мой сосед по сиденью, молодой человек лет тридцати. Он тоже был один, как и я, и почему-то сразу пристроился рядом со мной.

— Я слышал, что семьдесят пять километром, — сказал я рассеянно. Мне вообще не хотелось завязывать знакомства. После того, что я видел в самолете, мне хотелось просто поскорее приехать и поселиться в своем отдельном номере желательно с видом на море. И никого не видеть все эти две недели. Как хорошо, в самом деле, бродить по берегу моря, смотреть на волны, и не общаться с разными животными…

— А вы один приехали? — спросил меня сосед, и едва я только кивнул утвердительно, протянул мне руку:

— Герман, — представился он. — Я тоже один приехал. Жену дома оставили?

— Нет, сказал я. — Я не женат. Так что никого я не оставил, а просто так, решил развеяться.

Разговора все же не удалось избежать, напрасно я надеялся…

— Андрюша, а вы бизнесом занимаетесь? — вкрадчиво спросил меня Герман, пристально и ласково глядя в глаза.

Я посмотрел на него внимательнее. Нужно было решить, что происходит и как себя вести. Нет нужды объяснять, что молодые мужчины около тридцати в первые минуты знакомства не обращаются друг к другу уменьшительными именами… Если только они не…

— Я не занимаюсь бизнесом, — сдержанно ответил я. Поймав удивленный взгляд Германа, я добавил немного раздраженным тоном. — Не одни же бизнесмены ездят отдыхать за границу. Даже в наше время. Я писатель. Только и всего.

— О, как интересно, — обрадовался Герман и чуть придвинулся ко мне. — Я так люблю литературу. Больше всего мне нравится Оскар Уальд. Вы любите Уальда?

Теперь ситуация прояснилась. Я оценил своего нового знакомого во всей полноте. Он был длинноволос, и сзади его волосы были собраны в хвост. На крепкой жилистой шее был повязан яркий платок голубой и розовой расцветки. Голос был вкрадчивый и деланно-деликатный…

По отдельности все эти вещи ни о чем не говорят. Но все вместе, они говорят о многом и могут служить как бы визитной карточкой человека. Собственно, на то и рассчитан этот набор признаков. Для взаимного узнавания. Ведь не напишешь себе на лбу: «Я — гомосексуалист».

Да собственно, даже и без хвоста и шейного платка, все должно быть ясно — как правило, именно голос и манера держаться выдают «голубого».

Наверное, я люблю Оскара Уальда, но тут уже действовала знаковая система.

Мы с Германом достаточно внимательно посмотрели друг другу в глаза, и он понял, что я правильно понял его знак. Если я сейчас в данных обстоятельствах скажу, что я тоже люблю Уальда, это будет означать, что вечером я готов лечь в постель с этим Германом…

— Нет, я терпеть не могу этого писателя, — спокойно ответил я, отворачиваясь к окну, за которым проплывало бескрайнее море с тянущимся вдоль его бесконечным пляжем.

— А почему? — не отставал Герман, и в этот момент его рука легла на мое колено…

— Он не в моем стиле, — ответил я, оставаясь спокойным и не убирая ногу. — Уальд — не мое амплуа.

После этого я повернул лицо к Герману и посмотрел на него тяжелым выразительным взглядом. Он все понял, и убрал руку с моего колена. При этом он вздохнул и протянул:

— А я думал вы один, и я один… Мы могли бы подружиться. Какой вы мизантроп.

Удивительные люди, эти педерасты. Рядом со мной сидел здоровенный мужик высокого роста и с широкими плечами. Когда он положил мне руку на колено, я почувствовал, какая сильная и мускулистая эта рука. Он наверняка занимается с гирями и гантелями. Этакий бык… И так не вяжется со всем этим антуражем его голос и манеры — почти женские, жеманные.

— Вот, всегда так, — продолжил он кокетливым голосом и даже надул губы, как обиженная институтка. — Только понравится тебе кто-нибудь, только почувствуешь симпатию — и вот так. Обидно. Но мы станем друзьями, правда?

«Вот привязался, — подумал я про себя. — В последние годы встречаются удивительно нахальные особи этого типа…»

Вслух же я сказал:

— Подружимся, конечно. В известном смысле. Мы же будем вместе отдыхать.

Лицо мое при этом оставалось ледяным и непроницаемым. Герман понял мое состояние и замолчал.

Отель оказался не на берегу моря. На берегу стоят только четырехзвездочные отели. Наш же был трехзвездочный, так что до моря надо было идти минут пять…

В холле вся группа сразу столпилась у барьера портье и стала требовать ключи от номеров. Только уже знакомое мне семейство уселось в кресла и сидело там. Витя кемарил, Люся нервно кричала на ребенка… Федя же толпился вместе со всей оравой, держа в руке паспорта всех троих. Раньше, еще когда выходили из самолета и садились в автобус, я заметил, что этот Федя выполняет некую странную роль при этом семействе. Он тащил чемоданы, суетился, поддерживал падающего Витю… Кто он такой? Брат жены? Или гувернер сына? Вряд ли…

Я решил, что толкаться не стану, а постою у выхода на ступеньках отеля. Я вышел туда, за дверь. Передо мной была узенькая улица с магазинчиками и машинами, поставленными вдоль всего тротуара. Над моей головой висели в безветренном воздухе несколько флагов. Это были флаги тех стран, граждане которых гостят в этом отеле.

Тут был немецкий флаг, потом я узнал итальянский, еще один был мне незнаком — то ли бельгийский, то ли нидерландский, кто их там разберет… Все флаги были старые, пропыленные, выцветшие за много лет использования. И только трехцветный русский флаг гордо демонстрировал свою новизну…

— Что-то вы не торопитесь занять номер, — вдруг послышался за моей спиной женский голос. Я обернулся. Передо мной стояла крашеная блондинка лет двадцати семи, полная, ярко накрашенная во все цвета радуги. Она держала в руке сигарету.

— Позвольте прикурить, — сказала она, и улыбнулась. — Все спешат, а вы — нет.

Это была женщина из нашей же группы, просто я прежде не обращал на нее внимания.

— Куда же спешить? — сказал я. — Мой номер от меня не убежит. Он же забронирован, — улыбнулся я в ответ.

— У вас одноместный? — спросила женщина, и тут же представилась: — Меня зовут Галя. У меня одноместный тоже.

— Андрей, — ответил я. — Очень приятно.

— Я вот тоже не спешу занимать, — сказала Галя, затягиваясь и обводя накрашенными глазами окрестности: — Что толку, что одноместный? Главное — чтобы весело было. Мы ведь отдыхать сюда приехали…

— Мудрая мысль, — согласился я. — И бесспорная.

— Вот я и подумала, — сказала вдруг Галя, переводя взгляд с машин у тротуара на меня: — Мы с вами могли бы взять двухместный номер. Им же тут все равно, даже выгодно. А нам бы скучно не было.

Она выжидательно посмотрела на меня, ожидая реакции. Она улыбалась при этом хитрой и немного смущенной улыбкой. Сомнений в моем согласии у нее не было, вот только немного неудобно было самой предлагать. Да что же поделаешь, раз в наше время мужики такие рохли пошли… приходится все самой…

Бедные русские женщины, до чего они дошли… Это если с одной стороны посмотреть…

— А вы почему одна? — не отвечая на ее вопрос спросил я. — Мужа дома забыли? Надоел? — Я старался придать своему голосу игривый оттенок, как бы «подыгрывал» ей…

— Я не замужем, — ответила Галя кокетливо. — Не берут. Хотела сюда с подругой поехать, да та не смогла. Пришлось одной. А тут вот вижу — симпатичный мужчина скучает в одиночестве. — Она настойчиво старалась вернуться к теме своего предложения. Но я был коварен…

— А где вы работаете? — спросил я как бы заинтересованно. Ей бы тут насторожиться, почувствовать, что перед ней какой-то не такой мужик… Не такой, к каким она привыкла. Зачем он говорит ей на второй уже минуте разговора «вы»? Это должно было бы ее смутить, но она не поняла.

— Я в магазине «Скиф», — ответила она мимоходом. — Это на Садовой. Около станции метро. Большой такой магазин.

— А чем торгуете?

— Я в отделе обуви, — сказала Галя, и уже начиная нервничать спросила нетерпеливо: — Ну так что, пойдем номер брать?

Я погасил сигарету о край сверкающей урны и покачал головой:

— Нет, Галя. Извините меня. Спасибо за предложение, оно было очень лестным, но я не могу его принять.

Ошеломленная таким поворотом, Галя растерянно спросила:

— А почему?

Глаза ее были широко раскрыты и смотрели на меня как на морское чудище — удивленно и жалобно.

— Я не могу, — повторил я грустно. Мне стало жалко ее, и я решил как-то оправдаться: — Извините меня еще раз. Я правда не могу. — Я немного подумал и добавил: — Я — гомосексуалист, понимаете ли… Вот ведь какое дело-то…

Галя отшатнулась и чуть не вскрикнула, даже прикрыла рот рукой:

— Ой, какой ужас, — сказала она испуганно. — Это что же, вы, получается, мужчин любите, да?

Я сокрушенно кивнул головой.

— Мужчина с мужчиной, — зачарованно сказала Галя, все еще не оправившись от потрясения. — Это же так противно!

— Да, ужасная гадость, — согласился я и пошел в холл к стойке портье.

— Так зачем же вы? — еще успела крикнуть мне вслед потрясенная Галя.

— Прямо сам удивляюсь, — ответил я, чуть обернувшись. Какая широкая душа у русской женщины! Сначала предложила себя незнакомцу в качестве игрушки на две недели, потом, когда выяснилось что он — отвратительный педераст, даже пожалела его и попыталась наставить на истинный путь…

Номер мой оказался не с видом на море, как я мечтал, а с видом на внутренний двор отеля с большим бассейном посередине. Слышались крики купающихся — взрослых и детей. Вся площадка вокруг бассейна была усеяна голыми телами.

Обстановка в номере была не шикарной. Кровать, тумбочка, зеркало и один стул… Не считая встроенного шкафа для одежды, естественно. Вот и все. Ни холодильника, ни телевизора. Телевизор-то ерунда, конечно. Бог с ним, а вот отсутствие холодильника летом в Испании — это шутка не из приятных…

Зато был балкон — довольно большой, с козырьком от солнца. А на балконе — столик и стул из белой пластмассы. Это почти самое главное здесь. Испания вообще живет на балконе, как и все южные страны. Достаточно посмотреть любой итальянский или грузинский фильм и становится ясно — балкон является центром южной жизни. На балконе ругаются и мирятся, занимаются любовью и выпивают…

Море действительно оказалось в пяти минутах ходьбы — прямо за поворотом. Авенида Америка — так называлась улица, которая вела от моего отеля к морю.

— Синьор, — обращались на каждом шагу молодые люди, завидев праздного туриста, и вручали рекламный проспект какого-нибудь питейного заведения. За те пять минут, что я прошел по Авенида Америка к морю, у меня в руке скопилось пять ярких бумажек, на которых зазывно приглашали посетить английский паб «Робин Гуд», малайский ресторан «Малибу», ночной клуб «Фигаро» и что-то еще…

«Подумаем», — сказал я про себя и выкинул бумажки в урну. Передо мной расстилалось море. И не какое-то там Черное или Каспийское, а самое настоящее Средиземное.

Я подошел к нему, черпая ботинками песок с пляжа. Разделся и вошел в воду. Здесь плавал Одиссей со своими товарищами. Где-то недалеко остров Калипсо, где прекрасная нимфа завлекала ахейских мужей… Тут плавал Христофор Колумб… Да мало ли кто еще…

Вода была очень соленая. Это вам не Черное море… Это соляной раствор. В купальниках на пляже только испанки и русские. Все остальные — с голой грудью, независимо от возраста. Сухонькие сморщенные мешочки престарелых француженок, огромные белые булки молодых немок, очаровательно смуглые бугорки итальянок…

Выбор женщин был огромен. Я не собирался предаваться безудержному разврату, но все же после первого взгляда, брошенного вокруг, стало ясно, что девственником я отсюда вряд ли вернусь…

«Ну вот, первое купание произошло. Я не утонул, и теперь можно для начала закругляться и пойти пить пиво», — сказал я себе.

Моя бабушка была немкой, и наверное, от нее я унаследовал страстную любовь к пиву. Хотя бабушка никогда его в рот не брала, как и вообще никаких напитков крепче кофе… Так что тут, вероятно, опосредованные гены.

В любой западной стране главная проблема — это проблема выбора. Нужно из тысячи предложений выбрать одно. В России слишком долго было наоборот. Главной проблемой в России всегда было найти. Тут уж было не до выбора…

В любом русском приморском городке, если ты хотел попить пива, нужно было найти то единственное место, где оно есть, это пиво. Неважно какое, неважно, что это за место. Оно в любом случае всегда было одно. И пиво было только одного сорта. А иногда оно вообще продавалось только членам профсоюза…

Так что проблему выбора русским еще предстоит оценить в полной мере, И постепенно осознать, что эта проблема не менее мучительна.

Я шел по улице в сторону отеля и пытался выбрать из двадцати кафе то, в котором я хочу выпить стакан пива. Попробуйте это сделать, если кафе почти одинаковые, и цены в них — тоже.

Тем более, что спокойно осмотреться и выбрать невозможно. Цены довольно высоки, посетителей мало, и поэтому, стоит тебе задержать шаг возле открытого кафе со столиками на улице, среди официантов начинается легкий ажиотаж. К тебе идут, тебе улыбаются скупой мужской улыбкой, тебе почтительно говорят: «Си, синьор» и отодвигают стул… Попробуйте, уйдите после этого. Наконец я приземлился за столиком в одном из заведений. Оно почему-то понравилось мне тем, что там на каждом столике стояли круглые красные лампы…

Тут я впервые столкнулся с языковым барьером. По английски испанская обслуга не говорит. Они не понимают, что это такой язык. Заслышав английскую речь, они растерянно улыбаются и говорят заученно, закатив миндалевидные глаза:

— Англез… Американо… О’кей.

На этом их представления об английском языке заканчиваются. Как, похоже, и обо всех других иностранных языках, исключая только французский. Потому что они непременно знают по французски два слова: «Мерси, месье»…

Итак, после долгих препирательств с официантом, мне удалось объяснить, что незнакомые ему слова «биер», «лагер» и «гервеза» означают напиток с пеной и в кружках… Он понял, просиял и притащил пиво.

— Вы не скучаете? — послышался рядом со мной голос, и я, подняв глаза, увидел Германа. Он был одет совсем по пляжному — в майке и коротких шортах. Его статная фигура отливала медью, он неплохо где-то уже успел загореть.

— Вы так и собираетесь скучать тут в одиночестве? — спросил он у меня, присаживаясь к столику.

— А что вам-то до этого? — ответил я и сам удивился нелюбезности своего ответа. А еще называю себя европейцем… Как стыдно. Человек ведь не виноват в том, что испытывает тягу к мужчинам. Ну, не хочешь ложиться с ним в постель — не ложись, сделай милость. Но и оскорблять его тоже не надо.

— Я видел, как вы отшили одну девушку на пороге гостиницы, — сказал Герман. — Что, девушки вам тоже не нравятся? Тогда — кто же? Неужели животные?

Я засмеялся. Этот парень стал мне импонировать.

— А вы чем занимаетесь? — спросил я его, разглядывая его фигуру титана.

— Я в торговле работаю, — небрежно ответил он, вглядываясь в стойку напротив, уставленную разными бутылочками. Потом он подозвал официанта и заказал себе лимонад в большом стакане.

— Только пива не пейте, — сказал я доверительно. — Оно тут ужасное.

— Спасибо за совет, — отозвался Герман. — Только я вообще не пью. Ничего и никогда.

Он с удовольствием пил свой лимонад, в котором взлетали к поверхности и лопались с шипением пузырьки.

— А вот и наши товарищи, — сказал я, указывая на проходящих мимо нашего кафе Витю с Люсей и их странного ребенка. Ребенок все так же, как и прежде, шел, опустив голову и играя в свою электронную игру. Витя же переоделся во все фирменное и гордо вышагивал впереди, глядя перед собой бычьими глазами. Позади всех тащился Федя с тремя надувными матрацами для всех.

— Интересно, этот парень им кто? — сказал я задумчиво. — Он у них вроде ишака. Все таскает за ними, молчит. Он бедный родственник, наверное.

— Наверное, так, — согласился со мной Герман. Потом помолчал и добавил: — Он не бедный, и вовсе не родственник. Он — охранник.

— Чей охранник? — не понял я.

— Витин охранник, — сказал Герман. — Он его с собой привез. Он же не может взять с собой всех своих головорезов, пришлось ограничиться только одним. Вот этому и подфартило.

— А вы откуда знаете? — поинтересовался я. Мне стало любопытно.

— Кто же его не знает, — быстро ответил Герман. — Хозяин фирмы «ВИЛЮБО». Вся торговля его знает. Оптовые закупки продовольствия. Вот он кто.

— А, я и забыл, вы же коллеги, — сказал я. — Вы же сказали, что работаете в торговле… А где, кстати? Какую фирму вы возглавляете?

Герман взглянул на меня с интересом, но промолчал. Обычно все эти бизнесмены с удовольствием называют свои фирмы и страшно обижаются, когда ты их не знаешь… Так что для бизнесмена это редкость — промолчать, когда спрашивают, какую фирму ты возглавляешь. Если это не совсем криминальный бизнес, конечно…

— Я работаю не в частной фирме, — наконец с деланной легкостью ответил Герман. — Я работаю во Фрунзенском универмаге.

Наступила пауза, в течение которой он ждал моей реакции, а я обдумывал, как ее подать.

— Это в том, что на углу Московского проспекта и Обводного канала? — наконец спросил я с безразличным видом.

— Ну да, — серьезно кивнул головой Герман.

— Вы — директор этого универмага? — спросил я, попивая свое отвратительное пиво.

— Нет, только заместитель, — сказал Герман, доставая из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет.

— У вас, наверное, довольно унылый вид из кабинета, — сказал я как можно более спокойно: — Обводный канал — это не такое уж веселое зрелище…

— Да я как-то привык, — ответил Герман и закурил, предварительно предложив сигарету и мне. Мне оставалось только обдумать наш разговор и сделать соответствующие выводы. Хотя, в общем-то меня все это совершенно не касалось…

Все же, вспоминая сейчас события тех дней я все больше прихожу к выводу, что в меня словно бес какой-то вселился. В Англии я вел себя совсем иначе. Там я спокойно бродил по музеям и по тихим улочкам, сидел в одиночестве в кафе и симпатичных пабах с традиционным бильярдом, и ни к кому не лез. Никто не трогал меня, и я никем не интересовался.

Тут же меня будто какая-то муха укусила. Я все время разговаривал с разными людьми и вообще думал о них, обращал на них внимание. Наверное, именно с этого идиотского поведения и начались мои приключения…

— Вы не хотите вечером сходить куда-нибудь? — вдруг спросил у меня Герман вежливо.

— А вы все не теряете надежды относительно меня? — усмехнулся я. — Напрасно. Уверяю вас, я абсолютно гетеросексуален. Так что вам вряд ли удастся соблазнить меня.

— И все же? — настаивал Герман.

— Нет, — сказал я. — Вы уж меня извините. Сегодня был тяжелый день. Перелет, дорога и все такое прочее. Так что я сегодня пораньше лягу спать. Пока.

Я поднялся и пошел по улице к себе в гостиницу. Там в номере, я на самом деле разделся и принял душ. И приготовился спать. Вот только перед этим я вышел на балкон покурить перед сном.

Было часов десять вечера. Вся улица и внутренний двор отеля были ярко освещены целыми гирляндами фонарей. То, что днем было блеклым и обыкновенным, с наступлением темноты превратилось в волшебный город.

Огни были разноцветные, яркие. Грохотала музыка, причем она слышалась со всех сторон. Казалось, будто она звучит на полную громкость из-под каждого куста живой изгороди отеля, из-под крыши, и даже из глубины бассейна…

Мой балкон был довольно высоко, но снизу все равно доносились оживленные голоса, смех, детские крики. И не только снизу… Вокруг меня на балконах соседних номеров тоже шло веселье.

Я вспомнил о том, что я на юге. Здесь днем почти все спят, а встают только к вечеру и начинают жить. Веселиться, пить вино, заниматься любовью и так далее. Что еще входит в понятие «жить» у южных людей?

Действительно, днем все вокруг выглядело совсем не так привлекательно. Теперь же это была сказочная феерия огней и звуков…

Спать в такой обстановке было просто глупо, и я понял, что мои благие намерения поберечь свое здоровье не увенчаются успехом. Все же я не корова и не иное жвачное животное, чтобы в самый разгар курортного веселья лечь спать.

Мало ли что ты устал, сказал я себе. Скоро ты опять окажешься в России, и там всего этого не будет, а в редкие праздники самым веселым и шумным зрелищем бывает пьяная драка подростков среди мусорных баков во дворе… Успеешь еще выспаться там, так что не ленись, вставай и иди…

И еще кое-что я сказал себе: Андрей, никаких женщин… Подумай о здоровье. Потом — может быть. Дня через три, когда осмотришься и придешь в норму. А сегодня — нет. Только посидеть, посмотреть и немножко выпить. А женщины — нет, они сегодня вечером для тебя не существуют.

Вот так сказал я себе, надел белые брюки и вышел. Я спустился на первый этаж и вошел в бар. Он был похож на прочие бары в подобных местах, только тут имелось одно отличие. Здесь очень тепло большую часть года, поэтому внутри здания находится только сам бар, то есть стойка, а большая часть столиков стоит на улице под крышей.

Здесь все было освещено, грохотала музыка… Испанцы — как грузины. Им кажется, что чем громче, тем красивее. Вот и сотрясается каждый отель от музыкальных стонов и воплей.

«Вруби, Родриго, японскую аппаратуру на полную катушку. Потешь наши горячие испанские сердца…»

Публика была разной. И по-разному одетой. За одним столиком я увидел господина в костюме, в безукоризненной белизны сорочке и в бабочке. А рядом с ним сидел голый человек с поросшей шерстью грудью и в одних мокрых плавках… Он только что вылез из бассейна, расположенного в пяти метрах, и теперь отряхивался как пудель, мотая головой и разбрасывая вокруг себя водяные брызги… Капельки воды попадали на манишку и бабочку рядом сидящего господина, но он относился к этому спокойно.

Аналогично были одеты и дамы. Тут было все — от вечернего туалета королевы Виктории, до голых грудей толстой немецкой девочки-подростка…

— Си, синьор, — послышался голос надо мной, когда я уселся у стойки. Огромного роста бармен с черными курчавыми волосами и смуглым лицом выжидательно смотрел на меня.

Не поддавайтесь особенно на все эти русские разговоры о том, что за границей все время улыбаются… Это чисто англосаксонская привычка. Вернее, форма существования. Немцы улыбаются гораздо реже, голландцы — еще реже, а вот испанцы, кажется вообще не улыбаются никогда.

Официант смотрел на меня без тени улыбки и раздраженно ждал. У него было много работы. Народу в баре скопилась целая толпа — в основном все же молодежь. Пили они в основном лимонады, редко — пиво…

Я решил порадовать официанта и заказал порцию виски со льдом. Это довольно дорого. Но даже этим я не заслужил улыбки потомка конкистадоров.

Он принес мне виски в большом толстого стекла стакане, на дне которого плескалась искомая порция виски.

Я стал пить его очень мелкими глотками, посматривая вокруг себя. И тут я увидел ее. Вернее, сначала я увидел их обоих. Всю пару в целом, так сказать…

Они сидели в углу помещения, за самым дальним столиком. Мужчина и женщина. Обоим лет по тридцать. Может быть, мужчина чуть постарше, но ненамного во всяком случае. Перед ними стояли стаканы с вином, но они сидели застывшие и молчаливые.

Он был одет в белый костюм и белую рубашку без галстука с расстегнутым воротом, а она — в простое платье серебристого цвета.

Они привлекли мое внимание потому что разительно отличались от остальных присутствующих. Все тут были очень разными, и выглядели по-разному и даже вели себя не одинаково. Но у них было нечто общее — веселье и беззаботность. Тут все были отдыхающие на курорте, а это придает нечто общее всем людям без различия национальности и социального положения.

Испанцы оживленно и озабоченно что-то говорили друг другу, итальянцы суетно щебетали, французы стреляли глазами в соседа, немцы осоловело блаженствовали… Но у всех на лицах был написан некий покой и полное отсутствие тревоги. Тут был курорт…

Сидящие же за крайним столиком мужчина и женщина выглядели подавленно. Они были растеряны, потеряны… Они молчали и смотрели друг на друга, как будто хотели что-то сказать, и не могли.

Женщина была очень красива. Она была блондинка, но не крашеная, а натуральная. И волосы ее были иной фактуры, чем у русских или немецких блондинок. Они были такие золотистые, но отливали скорее темной медью… Они толще, грубее. Я подумал о том, что на ощупь они наверняка очень жесткие. У наших блондинок такого не бывает…

Блондинка с жесткими волосами. Они тяжелыми прядями падали на плечи. Лицо было довольно смуглым и чувствовалось, что это не от загара.

Мужчину сразу я не рассмотрел. Это естественно, не правда ли? Потом все же обратил на него внимание. Высокий, брюнет, с карими быстрыми глазами.

Было что-то неуловимо беспокойное, тревожное в этой паре. Они сидели тихо и спокойно. Иногда говорили друг другу что-то, но короткими, отрывистыми фразами. Чувствовалось, что они тут не отдыхают, а погружены в некое ожидание, или выполняют какой-то обязательный ритуал…

Потом они вдруг сказали что-то, засмеялись и их глаза на секунду стали добрыми и сердечными. Видно было, что этих двоих многое привязывает друг к другу, и им есть что друг другу сказать. Вот только беспокойство заставляло каменеть их лица и придавало принужденность позам и жестам.

— А вот и соотечественник. Привет, — услышал я сзади себя женский голос и, обернувшись, увидел Люсю — жену вечно пьяного Вити. Она была не одна, ее сопровождал Федя. Теперь, когда я уже знал от Германа о том, что Федя не бедный родственник, а охранник, я перестал ему сочувствовать. В конце концов он знал, за что работал и принужден был вечно быть рядом с этой отвратительной парочкой. Пусть и он не даром, не зря зарабатывает свои деньги…

— Как жизнь? — спросила Люся развинченным голосом, взбираясь на высокий трехногий стул рядом со мной.

На ней была майка с яркой маловразумительной надписью на английском языке и короткая юбка, открывавшая ее тощие кривоватые ноги.

«Да, не повезло миллионеру с женой, — подумал я о Вите. — Впрочем, кто же знал? Он наверное, женился на ней, когда никому и в голову не могло прийти, что эта ничтожная пьянь станет таким большим человеком… А когда он изловчился и стал-таки миллионером, было уже поздно. Люся уже стала женой и успела родить сына — этого мальчика с глазами убийцы… Куда же теперь ее девать? Хоть и страшна, а все же привычна»…

— Жизнь хороша, — коротко ответил я. Мне стало досадно, что они притащились сюда. Разве я их приглашал присоединяться ко мне? Ну и что из того, что я тоже русский? Оставьте меня в покое!

— Чего один скучаете? — спросила меня Люся игривым голосом и покачала головой с блестящими глупыми глазками: — Тут столько девушек, а вы — одинокий мужчина.

Надо было ее как-то осадить… Наверное, это жестоко, но мне захотелось сказать этой болонке что-нибудь неприятное.

— А где ваш супруг? — нашелся я. — Что он оставил вас в одиночестве?

Это был удар ниже пояса. Потому что понятно было, что Витя давно и глубоко пьян и сейчас валяется в пьяном безобразии в своем комфортабельном номере и храпит, как животное.

Но на Люсю это не произвело никакого впечатления. То ли она привыкла к такой жизни, то ли вообще считала поведение своего мужа нормальным и вписывающимся в рамки общепринятых норм, но она спокойно, не моргнув глазом, ответила:

— Да он, сволочь такая, спать завалился. Ублюдок, сукин сын. Нализался, как сапожник.

Для нее все было просто, и мое изощренное коварство ее не тронуло.

— А потом, я ведь не одна. Вот какой у меня кавалер, — сказал она игриво и ткнула локтем в бок молчаливого Федю. Она заказала себе шампанского, самого дорогого, конечно, хотя сомневаюсь, чтобы она могла оценить букет французских вин, а Федя взял себе лимонад.

«Вот ведь какие трезвенники попались», — подумал я, вспомнив о том, что сегодня днем Герман, сидя со мной, тоже пил лимонад.

— Интересно, а здесь танцуют? — спросила как бы в пустоту Люся, потряхивая своими кудряшками. Глазки ее беспокойно бегали по столикам, фиксируя все происходящее. Видно было, что она делает это без всякого смысла, просто машинально, от неспособности оставаться с собственными мыслями и чувствами. Да и были ли они у нее вообще?

Пара за дальним столиком поднялась. При этом я увидел, что у женщины замечательная фигура — стройная, с крупной грудью, особенно подчеркнутой облегающим платьем. Теперь стало ясно, что платье хоть и скромной расцветки, но настоящее вечернее — отлично сшитое из явно дорогой ткани.

Они прошли мимо нас, и я напряг слух, чтобы понять, на каком языке они говорят между собой, но они прошли молча. Зачем мне было интересно узнать это? Не знаю, наверное, я инстинктивно почувствовал, что именно в связи с этими людьми мне что-то предстоит…

Они ушли, и ничто больше не задерживало меня тут, в баре. Не сидеть же в самом деле с этими двумя… Не стоило тогда и из России уезжать…

Я встал, извинился и пошел на улицу. Там было такое же веселье. Шатались толпы народа, так же пестро и разнообразно одетого. Многие магазины уже были закрыты, зато для многочисленных кафе наступил час расцвета. Они стоят тут пустые целыми днями, и если посмотреть на них в течение дня, то удивляешься как они не прогорают. На самом же деле они открыты днем для чистой формальности. Они ждут вечера и ночи, когда начинается настоящая работа.

Все же народу на улице было слишком много, и мне, утомленному длительной дорогой, стало неуютно находится там.

— Мы чужие на этом празднике жизни, — сказал я себе фразу из бессмертного лексикона Остапа Бендера и пошел обратно в отель.

Я вышел во внутренний двор отеля. Посреди него стоял бассейн, теперь пустой, воду из него спустили до утра. По бокам были рассажены кусты, образовывавшие причудливой формы живую изгородь. Я прошелся вдоль нее, исследуя окрестности. Надо мной светили яркие южные звезды, а чуть ниже — огни зажженных окон отеля.

И тут я услышал звуки. Было темно, я был один в этой части двора, и потому не сразу сообразил, откуда идут эти звуки и что они должны обозначать.

— А! А! Так! Да! — стонала женщина тонким голосом где-то рядом со мной. Стоны были однообразными по содержанию и варьировались только по тембру голоса и степени визгливости. Иногда они становились громче, а иногда — тише и глуше…

Вероятно, я остался незамеченным, потому что звуки не прекращались. Я вскоре понял, что идут они из-под одного из кустов. Там, по другую сторону живой изгороди кто-то занимался любовью.

Первой моей реакцией было повернуться и уйти — так же неслышно, как я приблизился сюда. Визионизм, то есть подсматривание никогда меня не привлекали. Даже в детстве, когда мальчишки из моего класса лазали посмотреть на женскую баню из соседнего двора, я к ним не присоединялся.

За это меня не уважали мальчишки. Им казалось высшим признаком мужественности вскарабкаться на дерево и часами, зацепившись там как обезьяна, висеть, наблюдая сквозь запотевшее окно, как в бане моются голые женщины.

— Голые бабы, голые бабы, — шепотом шепелявили дворовые мальчишки, выкатывая глаза. Но я никогда не лазал с ними…

Вот и сейчас я решил, что в мои тридцать три было бы странно начать увлекаться подобными вещами. Я уже остановился и приготовился к отступлению, как меня смутило нечто.

— Так, милый, так, — заныл женский голос по-русски. — Еще сильнее, пожалуйста, посильнее… Вот так, да, хорошо…

Не стану далее приводить все эти слова, которые она хрипела в пароксизме. Любителям порнографических фильмов все эти слова знакомы. Они как правило и составляют всю лексическую часть подобных кинопроизведений: «Так, еще, да, сильнее»… Вот, кажется и все, чем богат язык страсти.

Меня заинтересовала родная речь, слышащаяся из-под кустов в маленьком испанском городке.

Я осторожно заглянул через кусты. На траве лежали два человека. Они не разделись и занимались любовью прямо в одежде. Впрочем любовью это вряд ли можно было назвать, потому что людей этих я знал. Не то, чтобы хорошо, но все же достаточно…

Я увидел раскинутые в разные стороны тощие ножки Люси, а среди них — крупный зад молчуна Феди. Зад ритмично поднимался и опускался. Это напоминало паровой молот, который я однажды видел во время школьной экскурсии на завод.

Федя работал. Он выполнял ответственное поручение, и видно было даже со стороны, что он старается вовсю…

Я убрал голову и скрылся из виду.

«Ай да Федя, — думал я, возвращаясь к освещенной площадке со столиками. — Хороша жизнь у охранника. Пока пьяный хозяин спит, он трахает его неудовлетворенную жену. Ловко устроился».

Потом мысли мои приняли другое направление.

«А может быть, это у него наоборот — самая неприятная часть работы, — подумал я с внезапной жалостью. — Он ведь тоже человек… Может быть, ему все это очень неприятно. Вот я бы, например, совсем не хотел бы трахать эту несчастную Люсю. Почему же я думаю, что это так уж приятно бедному Феде? Да, тяжела жизнь русского охранника. Даже за границей…»

В баре веселье было по-прежнему в разгаре. Я решил опрокинуть еще одну порцию крепкого напитка прежде чем идти спать.

«Теперь все. Теперь с меня хватит, — подумал я, получив из рук бармена искомое. — На сегодня культурная программа выполнена. Я увидел все, что мог и даже то, чего не должен был видеть. Пора спать».

Я выпил виски одним глотком и уже почти собрался уходить, но тут на стул возле меня водрузился Федя.

«Какой вы быстрый, — хотел я ему сказать. — Вы уже успели застегнуть штаны?»

Тем не менее, хоть эта фраза вертелась у меня на языке, я счел за благо промолчать. Федя мог не оценить всей тонкости европейского юмора и отреагировать неадекватно…

— Мужик, — сказал Федя тяжелым голосом. — Ты ничего не видел. Запомни.

— Что вы имеете в виду? — спросил я его с невинным видом. Ведь Федя был там за кустами ко мне задом, и не мог меня видеть. Да я и смотрел-то на них всего одну секунду.

— Сам знаешь, — сказал Федя все таким же ровным угрожающим тоном. — Не придуривайся. Чего ты видел — ты не видел. А то…

— Ладно, — быстро сказал я в ответ. — Не волнуйся. Я ничего не видел. Весь вечер просидел тут и никуда не выходил. Теперь ты спокоен? Да мне и вообще наплевать на все. Это не мое дело, так что ты можешь не волноваться.

Федя взял себе еще один лимонад и стал пить его с видимым удовольствием, двигая треугольным торчащим кадыком.

— Я и не волнуюсь, — сказал он спокойно. Тут он был, видимо, прав. И не лгал. Вряд ли он был способен к такому сложному чувству как волнение…

— А просто за Люську будет неприятно, — сказал он вдруг, скосив на меня глаза. — Она баба несчастная. Витька пьет которую неделю и не может ничего… А ей, конечно, хочется… Вот я и согласился. Если Витька узнает — ей плохо будет. Он — зверь поганый.

— А тебе ничего не будет? — спровоцировал я Федю на дальнейшие откровения.

— Нет, мне не будет, — ответил он равнодушно. — Просто бабу жалко. Вот она сейчас к нему пошла… И что она там с ним хорошего увидит? Вот я и трахаю ее иногда.

— Иногда? — вскинул я брови. Мне показалось странным это выражение.

— Ну да, когда хорошо попросит, — сказал Федя, и из горла его донеслись неведомые звуки. Вероятно, это он смеялся…

— Но ты — молчок, понял? — повторил он, строго глядя на меня.

— Хорошо. Договорились. Мое дело — сторона, — успокоил я его как мог и предложил: — Давай по этому случаю по стопочке тяпнем. Перед сном.

Даже не знаю, почему я это предложил. Нужна мне эта горилла…

— Нет, — отрезал он мрачно. — Мне нельзя.

— Служба, что ли?. — язвительно спросил я. Хорошенькое дело, трахать жену хозяина можно, а пить спиртное — нельзя… Служба, видите ли…

— Мне нельзя, я подшитый, — сказал просто в ответ Федя, не поняв моей иронии.

— Торпеда? — сочувственно поинтересовался я. Теперь это хороший тон в современных русских разговорах. Подшитые почти все — от знаменитых артистов и ученых до торгашей и даже их охранников. Это может быть единственная точка соприкосновения, на которой могут найти что-то общее все представители некогда единого народа…

«У тебя какая „торпеда“?» — так может спросить последний уголовник у члена-корреспондента Академии наук.

«Французская», — скажет академик.

«А у меня — венгерская», — вздохнет уголовник. И они могут в мирной обстановке обсудить достоинства и недостатки каждой. Это единственное, что теперь объединяет всех…

— Нет, не «торпеда», — сказал Федя. — У меня укол. Раз в год делают. Укололся — и забылся, — в его горле опять заклокотало, и я понял, что он пошутил.

— И совсем не пьешь? — уточнил я.

— Совсем, — кивнул Федя. — Я зверею, когда выпью. Мне так доктор и сказал. Так что не пью совсем.

— А в самолете? — поддел его я. — Ты же пил в самолете. Я сам видел.

— А, — хмыкнул Федя. — Заметил, значит… Это так — военная хитрость. Дело в том, что Витька один пить не может. Ему нужна обязательно компания. Вот он и требует, чтобы я с ним пил и чокался.

— Ну и что? — не понял я.

— А то, — буркнул Федя. — Что приходится комедию ломать… Не буду же я с ним лимонадом чокаться… Вот я и наливаю колу в бутылку с коньяком. Будто там коньяк… А там кола, только выдохшаяся, чтоб пузырьков не было. И пью ее, как коньяк. И даже потом морщусь. И закусываю.

— А Витя не догадывается?

— Да ну, — протянул Федя. — Он не догадывается. Он просто знает. Но ему это все равно. Ему без разницы, что я пью. Главное, чтобы вид делал. А ему приятно — будто вместе пьем.

— А потом он напивается, а ты трахаешь его жену? — влез я со своей вечной любовью к подробностям и точности. Или мне просто хочется обязательно наплевать человеку в душу? Может быть, это у меня такой характер?

Федя допил лимонад и внимательно посмотрел на меня.

— Ты ничего же не видел, — проговорил он, как процедил сквозь зубы. — И запомни это. И не скалься. За Люську я тебе шею сверну. Понял?

— Ты ее любишь? — все же спросил я.

— Не твое дело, — сказал Федя. — Я ее жалею, сучку.

— Это был достойный русский ответ. И здесь, на иберийском берегу он прозвучал со всей латинской емкостью и лаконизмом…

Я встал и попрощался с хмурым Федей, погрузившимся в свои невеселые охранницкие мысли. Похоже, он даже не особенно понял, что я ухожу.

«Так, все, — сказал я себе, едва только отошел от него. — И что у меня за дурацкая привычка „высовываться“. Так ведь можно было и оказаться с битой мордой. Вот было бы глупо-то — в первый день отдыха быть побитым тупым соотечественником. И за что? Ни за что. Просто так, за длинный язык. А он вполне мог бы и врезать… Почему бы и нет? Более чем возможный вариант».

Я лег спать с твердым намерением больше ни в какие разговоры со своими странными соотечественниками не вступать. А поскольку они тут все как на подбор странные, лучше вообще избегать контактов и просто отдыхать где-нибудь вдалеке от буйного стада родимых бизнесменов и их окружения… От греха подальше.

С этой мыслью я и встал наутро. Светило солнце, какого у нас в Петербурге вообще никогда не бывает. Была жара. Море сияло вдали, за несколькими квадратными корпусами отелей.

Я пошел вдоль пляжа по узкой бетонной дорожке. Было еще рано, и пляж был полупустой. Все отсыпались после ночных гуляний. Потом я выяснил, что основная масса отдыхающих выползает на берег только после пяти часов, когда несколько спадает дневная жара.

У самого края пляжа, ограниченного высокой скалой, я остановился. Место было удобное. Пляж почти совсем пустой, только прокат катамаранов, да маленькое кафе-стекляшка с несколькими столиками под тентом. Народу мало и русских нет совсем. И не будет, они ищут места более людные. Чтоб людей посмотреть, и себя показать. Смотри, Европа, сколько я наворовал на родине…

Брать в прокате лежак дорого — триста пятьдесят песет в день. Это две бутылки отличного вина в универсаме. Так что нет — бедный русский писатель спокойно полежит на собственной подстилке, взятой дома, а деньги прибережет для вина «Сан-Мигель». Он сейчас полежит на солнце, искупается, а потом, ближе к вечеру направится в супермаркет «Мазо», что расположен почти напротив отеля, и накупит себе вина. И будет сидеть у себя на балконе и сибаритствовать.

Я разделся, лег на свою подстилку и закрыл глаза. Море не шумело, оно было тихим и огромным. Я полежал и пошел купаться. Меня омывали волны Средиземного моря. Они были плотные и соленые. В них плавал Одиссей, их бороздили корабли пиратов и мореплавателей. Где-то тут плыли корабли Сципиона Африканского, плывущие покорять Карфаген… Теперь тут плыл я. Это было величественно.

Сколько миллионов лет это море билось волнами в своей огромной чаше, сколько людей окунались в него по разным поводам. Сколько стихов и песен о нем сложено. Сколько видели его воды. И все для того, чтобы теперь полноватый и белокожий петербургский литератор погрузил в него свое слабое, изможденное советским режимом и последующей борьбой за жизнь, тело…

Я перевернулся в воде на спину и закрыл глаза.

пришли мне на память стихи Зинаиды Гиппиус. Правда, она написала их по другому поводу, но это уж совсем неважно…

Я родился в Петербурге, тогда Ленинграде, городе трех революций. Я ходил по его улицам — то пыльным, то заснеженным и скользким от несколотого льда… Я видел первомайские демонстрации с портретами вождей, и вообще многое видел. И боялся всегда. За все. И имел для этого все основания. И мерз, и трясся, и бился как рыба об лед в холодной и равнодушной массовой битве за место под солнцем. И я победил. Пока что, во всяком случае… Так прими же меня, Средиземное море!

Выбравшись на берег, я протер глаза от соленой воды и увидел ту самую женщину. Ту, что привлекла давеча мое внимание в баре.

Только она тогда была с мужчиной. И что-то их крепко связывало между собой. Наверное, они муж и жена… Только мужа сейчас с ней не было. Женщина сидела одна на матраце и пыталась его надуть.

Теперь она была в купальнике, очень открытом, и я сразу ее не узнал бы, если бы не ее волосы. Они темной тусклой медью отливали на солнце и падали на смуглую спину.

Розовый купальник отлично оттенял ее кожу — плотную, матовую, с многочисленными родинками, рассыпанными там и тут подобно звездам на ночном небосклоне…

Матрац не надувался. Здесь повсюду продаются уже надутые матрацы, а у нее он был спущен. Она силилась надуть его, напрягалась, но у нее ничего не выходило. Где же ее муж? Почему он не приходит на помощь?

Я могу к ней подойти и предложить помощь… А как насчет мужа? Он сейчас придет и неизвестно, как он на это посмотрит. Мало тебе, Андрей, того что тебя вчера чуть не побил этот Федя, эта горилла? И все из-за твоего нахальства. Из-за того, что вечно тебе не сидится спокойно и ты лезешь…

Еще в юности мама говорила мне, что я подобно гоголевскому Ноздреву — «исторический человек». Попадаю в разные истории, то есть…

Но какие бедра… Какая грудь! Она почти вываливается из узкого бюстгальтера… А лицо! О, это испытание для бедного литератора из холодного сумрачного Петербурга!

И вообще — может у меня на второй день пребывания на южном солнце, случиться тепловой удар, например? И у меня помутиться сознание? Вполне — я человек северный, солнцем головку нажгло и того… Привет, как говорится. Полез к чужой жене…

Вот только интересно, она говорит по-английски или нет? Скорее всего, что нет. Все это враки русских интеллигентов о том, что за границей все знают иностранные языки. Это сказка, которую придумали люди, не видевшие ничего дальше своей коммуналки на Васильевском острове. Это прекрасная сказка, и им хотелось бы, чтобы это была правда.

«Вы знаете, Марья Ивановна, а ведь за границей все владеют иностранными языками. Да-да, не то, что у нас… И не одним, а обязательно несколькими. Да-да, там так принято…»

И все кивают головами со знанием дела. Россия вообще — страна сказок. Про доброго царя, про мировую революцию. Или про «культурную заграницу»… Неважно о чем…

— Разрешите вам помочь?

Я стоял над ней, и напряженно ждал реакции. Она несомненно услышала меня, потому что когда я нервничаю, я повышаю голос и он становится у меня противно-писклявым.

Скорее всего, как я ожидал, она поднимет ко мне лицо, безразлично изобразит подобие улыбки и скажет что-нибудь типа: «Моя твоя не понимай». По ихнему это произносится: «Ноу инглез» — «Не понимаю по английски». Они тут все так отвечают, как правило. Интеллигентные бабушки с милого Васильевского острова очень заблуждаются на их счет…

Женщина действительно подняла голову и посмотрела на меня. Она разжала зубы и выпустила изо рта трубку матраца. Зубы ее при этом блеснули слоновой костью…

— Пожалуйста, — ответила она и протянула мне матрац. Она не улыбнулась при этом.

— Зачем вы его спустили? — спросил я, припадая ртом к трубке. — Его очень трудно надувать. Неудивительно, что у вас не получалось.

— Иначе он не влезал в машину, — сказала она спокойно, все так же не улыбаясь и почти не глядя на меня.

Ее английский был хорош. Мы отлично понимали друг друга. Правда, она, как и я, говорила с сильным акцентом, но это был другой, не русский акцент. Она округляла гласные звуки и, казалось, чуть шепелявила.

— Вы приехали на машине?

Она промолчала. Женщина сидела и смотрела на море. Так, словно видела что-то вдали. Я взглянул по направлению ее взгляда, но там ничего не было. Вода, бескрайняя ширь, и вдали полоска горизонта.

Матрац я надувал медленно, с перерывами. Надув сколько-то, я зажимал трубку рукой и отдыхал. Раньше у меня с дыханием было получше. Теперь-то уже не удивишь даму своей лихостью в надувании матрацев…

— Вы испанка? — спросил я, опасаясь, что и этот мой вопрос останется без ответа. Но женщина вдруг взглянула на меня и я почувствовал, как она скользнула по мне взглядом и ее глаза — карие, большие, словно обожгли меня.

— А вы? — ответила она вопросом на вопрос. Голос ее был чуть хрипловатым, но это придавало ему особенное очарование.

— Нет, — сказал я решительно. — Я не испанец. — И покачал головой, отрицая такую возможность. Она засмеялась. Впервые.

— Это понятно. Вы могли бы не говорить. Все же это не ответ.

Я улыбнулся довольный. Все-таки мне удалось немного ее разговорить. А когда имеешь дело с такой женщиной, это уже немало. Считай, что уже добился победы. Надо уметь радоваться маленьким удачам.

— Я из России. Петербург, — сказал я коротко. И замолчал, потому что ждал реакции. Это раньше, при Горбачеве все в мире любили русских. Была такая мода. Теперь все изменилось. Кто-то нормально относится к русским, а кто-то и нет. Мы не ангелы. Сами мы и раньше про себя это знали. Теперь об этом знает весь мир…

Она никак не отреагировала. Просто прикрыла глаза рукой от солнца.

— Но если вы поняли, что я не испанец, значит вы сами все же испанка? — спросил я.

— Да, — ответила она, и голос ее стал вдруг усталым и отчужденным. Мне показалось, что именно таким голосом она вчера переговаривалась с мужчиной в баре…

— Вы здесь отдыхаете с мужем? — спросил я вновь, стараясь не упустить инициативу. Тем более, что матрац был уже надут, и если сейчас за что-нибудь не зацепиться, то нужно вставать и уходить. Она поблагодарит меня и все будет кончено.

— С мужем? — переспросила она, как будто не поняв меня.

— Ну да, — сказал я. — Вчера вечером я видел вас в баре с мужчиной. И я подумал, что это ваш муж. Это не так?

Женщина помолчала. Потом еще раз посмотрела на меня.

— Это не так, — сказала она. — Это действительно мой муж, но отдыхаю я без него. Он очень занят на работе. Так что он только привез меня сюда и сразу вернулся домой.

Вдруг она посмотрела прямо мне в глаза и сказала какую-то длинную фразу по-испански.

— Я не понимаю, — улыбнулся я. — Только английский. Или русский, но я сомневаюсь, что вы владеете…

— Ладно вам, — засмеялась облегченно женщина. — Это я так просто. Вы действительно русский, вероятно. И на самом деле не понимаете по-испански. Я следила за вашей реакцией. Вы, похоже, на самом деле не поняли меня.

— А что вы сказали?

— То, на что вы непременно среагировали бы, если бы понимали язык. Хотя бы глазом моргнули, — ответила женщина. Потом она вдруг перестала улыбаться и протянула мне руку.

— Спасибо за матрац, — сказала она спокойно. Рукопожатие ее было твердым и выдавало решительность характера.

— Меня зовут Эстелла, — добавила она, глядя мне в глаза.

— Андрей, — ответил я. — Очень рад с вами познакомиться.

— Это заметно, — ответила она и лицо ее осветилось лукавой улыбкой. — Вы очень хотели познакомиться, я сразу это поняла. Да и зачем иначе помогать незнакомой женщине надувать ее дурацкий матрац, если не питать надежд на ее счет, не так ли?

Я засмеялся, отдав должное остроте ее ума, что редко бывает с красивыми женщинами. Вообще, мне определенно начинало везти. Муж уехал, мне удалось завязать с ней знакомство… Чего же еще для первого дня?

— Хотите, я покатаю вас на матраце? — спросил я, решив продолжить знакомство испытанным пляжным способом. Она посмотрела на матрац, на море, потом кивнула и облегченно засмеялась…

Уже через час выяснилось, что мы живем в одном отеле. Собственно, иначе я бы и не увидел их с мужем вчера в баре. Потому что в каждом отеле — свой, и незачем было бы ходить в чужой отель за стаканом вина…

Когда мы возвращались с пляжа, я нащупал в кармане брюк смятые бумажки и достал их. Развернул. С верхней на меня смотрел грубо нарисованный человечек в красном одеянии и с луком в руке. Это было как раз то, что было нужно на данный момент.

— Если вы свободны сегодня вечером, мы могли бы сходить куда-нибудь, — сказал я елейным голосом. Эстелла засмеялась и покачала головой:

— Как коварны все мужчины, и русские, оказывается, тоже… И вопросы все одинаковые. И одинаково нелепы.

— Почему? — смутился я, комкая бумажку в руках.

— Потому что как я могу быть занята вечером на курорте, если я все равно отдыхаю одна? — сказала Эстелла. — По-моему, у вас в руке рекламная бумажка с каким-то рестораном. Я не ошибаюсь?

Я разжал ладонь, и Эстелла взяла комок с моей руки, развернула его. Лицо ее приняло загадочное выражение.

— Если я правильно вас поняла, вы собираетесь пригласить меня в бар под названием «Робин Гуд», — сказала она. — Вы там уже бывали?

— Нет, я же только вчера приехал, — ответил я растерянно, потому что так и не получил от нее вразумительного ответа.

Мы уже подошли к входу в отель.

— Так вы пойдете со мной? — спросил я наконец, набравшись решимости. Тут нужно было быть осторожным и не давить. Этим все можно было испортить. Излишняя настойчивость и назойливость пугают женщин. Еще Пушкин сказал: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей…»

Все-таки классик. Не худо бы всем нам, мужчинам, почаще вспоминать его слова.

— Конечно, пойду, — ответила Эстелла твердым, как ее рукопожатие голосом. — Странно было бы не пойти.

Мы подошли к лифту, и она сказала:

— Зайдите за мной после девяти часов. Мой номер пятьсот одиннадцать.

В общем-то сказанные ею слова были довольно двусмысленными. «Странно было бы не пойти», — сказала она. То есть, может быть, она имела в виду, что пойдет со мной просто оттого, что ей нечего делать на курорте и я просто подвернулся под руку?

Обидно…

Все же я решил не разыгрывать «достоевщину» и не заниматься самокопанием. Пойдет и хорошо. Я же сам этого хотел. Все-таки правильно говорят, что человек — не свинья. Он всегда недоволен. Если бы отказалась, я был бы недоволен, почему отказалась. А когда она согласилась, я стал недоволен, почему она так легко согласилась. Как говорится в старом анекдоте про чукчу: «Не поймешь вас, Ивановых…»

В девять часов я зашел в пятьсот одиннадцатый номер. Эстелла открыла мне дверь, и я увидел, что она уже полностью готова. На ней было другое платье. Не то, что было вчера, но тоже нарядное. Она готовилась, и это польстило моему самолюбию.

— Ну что, в «Робин Гуд»? — спросила она меня, когда мы вышли на шумную вечернюю улицу, и крепко взяла меня под руку.

Кабак оказался самый обыкновенный. С потугой на стилизацию под английский паб…

Впрочем, там было тихо, никто не приставал, и поэтому мы могли весь вечер мило болтать. Эстелла была оживлена, она говорила много, и весело смеялась, когда мы заговаривали о смешном, но в ней все же была какая-то озабоченность. Она иногда беспокойно озиралась по сторонам, ее глаза словно искали кого-то… Потом она каждый раз облегченно вздыхала и оживлялась вновь.

Я заметил, что волосы у нее действительно некрашенные. И возле висков с обеих сторон поблескивали седые волосы. Их было совсем немного, и издали было вообще не заметно, но… У глаз собирались маленькие, совсем крошечные морщинки. Нет, они совсем не портили Эстеллу, просто я сидел рядом, напротив и потому мог разглядывать ее и я замечал все малейшие подробности ее лица.

Глаза ее были живыми, решительными, но иногда по временам, когда она вспоминала о чем-то, они становились жалобными и испуганными. И тогда все сразу становилось не таким… Эстелла как-то сникала, терялась. Она была в те мгновения как маленькая девочка, которая потерялась и ищет помощи и поддержки. Маленькая девочка с блестками седых волос на висках…

Когда я прочитал вдруг Эстелле эту строфу из Заболоцкого, она что-то уловила в музыке стиха, или в моем лице, когда я обращался к ней и спросила, что это значит. Она выжидательно смотрела на меня, пока я старательно подбирал слова и переводил стихотворение на английский…

— О ком он написал это стихотворение? — спросила она, когда я, вспотев, закончил подстрочный перевод.

— Кто? — не понял я.

— Ну, этот поэт, — сказала Эстелла. — Я не поняла его имени. Это все равно… О ком он это написал?

Мне не захотелось объяснять Эстелле, что, вероятно Заболоцкий написал это о вдове солдата, не вернувшегося с войны.

— Это о тебе, — сказал я. — Это он написал о женщине, которая сидит в баре «Робин Гуд» с очаровательным мужчиной, и грустит. Непонятно о чем. Что-то гнетет тебя?

Ах, эта дурацкая русская привычка лезть в душу… Потому что Эстелла сразу испугалась и ушла в себя. Она враждебно посмотрела на меня и сказала, что у нее все в порядке.

— Чем занимается твой муж? — спросил я ее, чтобы скорее перевести разговор на другую тему и загладить свою непроизвольную ошибку.

— Он инженер, — сказала Эстелла. — Он инженер на морских верфях в Барселоне. Сейчас он очень занят на работе. — Глаза ее сделались суровыми. Когда кастильские королевы отвергали предложения арабских послов о капитуляции, наверное, у них были такие же глаза…

— Он не боится отпускать свою жену одну? — игриво спросил я, но Эстелла не приняла шутки.

— Он ничего не боится, — сказала она строго. — Симон не такой человек, чтобы опасаться. — В ее голосе прозвучала гордость за мужа. Потом она посмотрела на меня оценивающим взглядом.

— А вы чем занимаетесь?

— Я — писатель, — ответил я, хотя понимал, что для любого западного человека слово писатель звучит очень подозрительно. Это в России слово «писатель» звучит гордо. «Инженеры человеческих душ», как говаривал Иосиф Сталин… В Европе же писатель — это характеристика несерьезного человека, скорее всего бедного, никчемного…

— Известный писатель? — глаза Эстеллы неожиданно зажглись интересом.

— Должен вас разочаровать, — ответил я. — Мало известный. Не стану лгать вам в день нашего знакомства.

— Ну и правильно, — улыбнулась женщина. — Тем более, что мне это совершенно безразлично.

— Вы хотите сказать, что я вам совсем безразличен? — спросил я, несколько смущенный такой откровенностью.

— Нет, — ответила она, улыбнувшись и показав свои великолепные зубы. — Не совсем. Вы знаете, мне еще не приходилось встречать так близко мужчину с такими голубыми глазами, как у вас… Я все смотрю на вас и думаю, что даже не представляла себе, что бывают такие глаза. Мне казалось, что такое бывает только у героев американских фильмов, но ведь известно, что им что-то капают в глаза перед съемкой…

— Обычно женщине говорят, что у нее красивые глаза, когда хотят сделать ей комплимент, — сказал я.

— А я и не делала вам комплимента. И не сказала, что ваши глаза красивы, — парировала Эстелла, смеясь. — Просто я отметила их необычность. Вот и все, и вы можете не гордиться.

Бармен за стойкой включил музыку на полную громкость. Бар стал постепенно заполняться народом, причем преимущественно молодежью. Молодежь — это мировой бич. Они крикливые, шумные, бесцеремонные. И зря брюзгливые старички ругают нашу молодежь. Наша еще далеко не такая противная, как западная… Если это не хулиганы, конечно…

— Мы можем пойти отсюда, — предложил я, видя, что Эстелле шум и гам так же не по душе как и мне. Она сразу согласилась. Мы вышли на улицу, все такую же ярко освещенную и наполненную людьми и музыкой.

— Куда мы теперь пойдем? — спросил я, имея ввиду еще какой-нибудь бар. Но женщина взглянула на маленькие часики на руке и решительно сказала:

— Теперь мы вернемся в отель. Уже полночь, и я не люблю ходить по улице в такой час.

— У вас опасно ходить ночью по улице? — с недоверием спросил я. Было совсем непохоже что это опасно. Столько людей, море огней, полиция на каждом шагу… И все вокруг так доброжелательно…

— Нет, не опасно, — сказала Эстелла. — Совсем не опасно. Просто я привыкла быть в постели ночью. Вот и все.

Она взяла меня под руку, так же твердо и решительно, как и в первый раз и мы двинулись сквозь оживленную разноязыкую толпу к нашему отелю.

В холле было пусто, только дежурный портье в несвежей белой рубашке дремал за своей стойкой. Мы остановились у лифта, и Эстелла выпустила мою руку.

— У меня в номере есть бутылка отличного вина, — вдруг сказала она, не отрываясь глядя на меня своими темными глазами.

— Вы приглашаете меня к себе? — спросил я, не очень уверенный в том, что правильно оценил ее слова. Мне совсем бы не хотелось торопить события. Эстелла уже показала себя достаточно своенравной женщиной, и мне не хотелось слишком далеко забегать вперед…

— Да, — все так же серьезно, не улыбаясь, проговорила Эстелла. — Надо признать, вы очень сообразительны. Как это вы так быстро меня поняли?

Ее лицо было совсем близко от моего. Я мог поцеловать ее прямо сейчас, и я понимал, что она не оттолкнет меня…

Портье за стойкой проснулся и внимательно смотрел на нас.

— Должна же я внимательнее рассмотреть ваши удивительные голубые глаза, — сказала Эстелла и крепко взяла меня за локоть. Держа меня так она потащила меня к лифту. Я шел за ней, думая, что все это похоже на сон.

Ведь я не записной соблазнитель скучающих дам. Есть такие мастера и любители — они могут затащить в постель любую женщину спустя час после знакомства. Но я вовсе не принадлежу к таковым. И не только потому, что не умею этого делать, но и потому, что не считаю это нужным…

И с Эстеллой я совсем не ожидал такого стремительного развития событий. Все же отказываться было бы глупо, ведь я именно к этому стремился в конечном итоге… Было немного не по себе, оттого, что инициатива перешла к женщине, вот и все…

Номер Эстеллы был больше моего и гораздо комфортабельнее.

— Мы выйдем на балкон? — спросил я, потому что уже стал привыкать к здешней привычке проводить все время на балконе.

— Нет, — ответила Эстелла. — На балконе мы будем слишком хорошо видны. Я сейчас включу кондиционер, и мы останемся здесь, в комнате.

Она достала бутылку вина, и я открыл ее. Ничего подобного мне не приходилось пить никогда. Это было восхитительно.

— Вам нравится? — спросила Эстелла, сидя напротив меня и изредка погружая свои губы в вино.

— Да, это прекрасно, — ответил я, разглядывая ее в который раз. И в который раз я восхищался ее фигурой, ее манерой держаться, посадкой головы, всем, всем… Какая женщина!

— По-моему, я вам нравлюсь, — вдруг сказала Эстелла, усмехаясь одними глазами. — Вы так смотрите на меня…

— Да, — засмеялся я довольно принужденно, так как был уже в который раз огорошен ее прямотой. — Не вижу смысла скрывать, что это так.

— А что вам больше всего во мне нравится? — поинтересовалась женщина, закуривая длинную сигарету с ментолом.

Я замялся, не зная, что ответить. Потом наконец решился. В конце концов, что тут такого?

— Больше всего — ваша фигура, — сказал я, нервно вынимая из пачки сигарету для себя.

— Тогда положите сигарету на место, — произнесла Эстелла повелительным голосом, но почему-то переходя на шепот. Ее глаза теперь смотрели на меня призывно и соблазнительно.

— Зачем? — переспросил я, тоже невольно понижая голос.

— Если вам нравится моя фигура, было бы безжалостно продолжать скрывать ее от вас, — ответила Эстелла. — Почему бы вам не посмотреть на то, что вам нравится? Не так ли?

Я кивнул, все еще не понимая к чему она клонит.

— Только для этого вам нужно помочь расстегнуть мое платье, — сказала Эстелла, вставая и поворачиваясь ко мне спиной. Она стояла ко мне спиной, так, словно ее даже не интересовала моя реакция на ее слова. Она стояла, и я видел перед собой ее спину, молнию на вечернем платье, бретельку лифчика…

— Ну, что же вы? — шепотом спросила у меня, не оборачиваясь, Эстелла.

«Кажется, я слишком вошел в роль гомосексуалиста», — подумал я про себя, торопливо поднимая руки и расстегивая молнию…

Эстелла отошла от меня еще на шаг, и все так же, не поворачиваясь, стянула через голову платье. Она бросила его на пол и только тогда обернулась. Волосы ее растрепались, когда она стаскивала платье, но она не стала их поправлять. Глаза ее горели темным пламенем, а рот был полуоткрыт.

— Ты так и будешь стоять? — спросила она. — По-моему, все остальное ты мог бы снять с меня и сам.

Ноздри ее нетерпеливо раздувались. Вот они, испанские страсти, подумал я. То, о чем писали классики мировой литературы. Жаль, что она не цыганка, а то была бы полная иллюстрация к Мериме…

На женщине оставались только бюстгальтер и трусики — это был гарнитур небесно-голубого цвета.

Я встал на колени и подцепил пальцами резинку трусиков. Медленно я потянул ее вниз и скатал трусики вниз по ногам Эстеллы. Она переступила ногами, подняв сначала одну, а потом другую, как породистая лошадь, и трусики остались лежать комочком на полу.

Бюстгальтер она сняла с себя сама, заведя руки назад, пока я возился с трусами. Потом я отступил на шаг, вернее Эстелла даже сама меня чуть оттолкнула, взяв за плечи.

— Теперь моя очередь, — сказала она. — Теперь я раздену тебя.

В мгновение ока она расстегнула все пуговицы на моей рубашке, потом так же, как и я только что, встала на колени и стала расстегивать мои брюки. Ее ловкие пальцы умело делали это, и через несколько секунд я был уже совсем обнажен. Несколько раз я сделал попытку помочь Эстелле, но она останавливала меня словами:

— Нет-нет, я сама. — Ей и впрямь не требовалась помощь…

Когда я остался совсем голый, а Эстелла еще стояла на коленях, не успев встать, я сделал попытку предложить ей начать с миньета. Одна моя знакомая любила именно с этого начинать любовную близость. Она для этого тоже вставала на колени и тянулась ртом…

Я приблизил свое орудие ко рту Эстеллы, как бы предлагая ей, но она вдруг отшатнулась и вскочила на ноги.

— Нет-нет, — сказала она. — Только не это… Во всяком случае, не сейчас. Ладно?

Она обняла меня за шею и повалила на себя, упав на кровать.

Не могу даже сказать, сколько раз я испытал блаженство в объятиях этой женщины. Ее гладкая кожа с обилием трогательных родинок возбуждала меня так, что не успевал я удовлетвориться, как новая волна ненасытной страсти накатывала на меня…

Давно уже я не мог столько заниматься любовью. Мне уже начинало казаться, что восторги такой страсти уже не для меня, что они остались где-то там, в восемнадцатилетнем возрасте…

Эстелла была великолепна. Она оказалась настоящей страстной женщиной. Томная южная страсть — то, что русские мужчины представляют себе только по фильмам с Сиреной Гранди и по ее пышным формам, неутомимому в любви телу — все это я держал в собственных руках. Она вздыхала, она стонала так, что было наверняка слышно во дворе отеля…

Она не думала ни о чем в эти минуты, это было очевидно… Эстелла забыла себя, она полностью погрузилась в чувственность, в свои ощущения.

Кондиционер нам не помог. Против страсти кондиционеры бессильны. С нас обоих лил пот и перемешивался на наших телах, все время плотно прижатых друг к другу. Мы не могли оторваться, мы стонали одновременно, одновременно испытывали блаженство. Тогда Эстелла не могла удержаться от криков, и билась в моих объятиях так, словно сейчас умрет…

Роскошная женщина в пароксизме страсти — это не так уж и красиво. Скорее — величественно. Потное тело блестит в свете лампы, перекошенный страстью рот кривится в оргазме, на полных губах тягучая слюна похоти, которую она не успевает сглатывать…

Медные волосы разметались по подушке, она тяжело дышит…

— Тебе было хорошо? — спросила она меня, еще не успев отдышаться.

— Конечно, — ответил я, сам удивляясь, как это я выдержал такую физическую нагрузку. На что только не способен оказывается человек! Как писал великий пролетарский писатель Горький: «В жизни всегда есть место подвигу…»

— Кажется, я совершил подвиг Геракла, — сказал я, отдуваясь.

— Ну уж, — с сомнением ответила Эстелла, смеясь. — Вовсе нет. Не преувеличивай. Геракл удовлетворил двенадцать женщин, а ты только одну, да и то не до конца.

— Ты хочешь еще? — спросил я, пораженный неутомимостью этой женщины.

— Естественно, — сказала Эстелла, потягиваясь на подушке среди смятого покрывала на кровати. — Я испытала всего два оргазма… Стоило ли начинать, если ограничиваться только этим?

Да, подумал я. Страна Сервантеса и Лопе де Вега остается великой даже в наши дни.

— А впрочем, что об этом беспокоиться? — сказала Эстелла, закуривая. — У нас еще так много времени. Вся ночь впереди. Надеюсь, ты не собираешься уходить еще?

Уйти сейчас — значило бы покрыть себя несмываемым позором. Такого постыдного бегства Эстелла бы не простила. Нет, мне оставалось только оставаться тут и продолжать выполнять свой долг…

— Давай допьем вино, — предложила женщина. Она голая встала с постели и принесла нам бокалы и бутылку, в которой вина осталось наполовину.

— Это вино из Гранады, — сказала она. — Там еще теплее, и виноград слаще чем здесь. Поэтому вино получается иного вкуса. Это мое самое любимое. Симон купил мне бутылку специально для того, чтобы я тут не слишком скучала.

— Кажется, ты не так уж и скучаешь тут. Твой супруг напрасно так беспокоился об этом, — сказал я иронически. Но Эстелле это не понравилось. Она быстро посмотрела на меня и сказала:

— Не надо смеяться над Симоном. Он очень хороший, умный и порядочный человек. И он не заслуживает того, чтобы над ним потешались. Просто ему очень не повезло в жизни.

— Что ты имеешь в виду?

— Ему не повезло с женой, — зло сказала Эстелла, допивая остатки вина из бокала. — Если бы его жена была достойной женщиной, с ним бы не случилось никаких неприятностей. А теперь… Одним словом, его жена Эстелла оказалась недостойной женщиной. Так что Симон заслуживает сочувствия.

— Ты имеешь в виду вот это? — я указал рукой на раскрытую постель и на себя, лежащего на ней.

— Конечно, нет, — ответила мрачно Эстелла. — Это пустяки, от этого бедняга Симон не пострадает. Хотя и это тоже показатель. Ты не находишь? Это ведь все же характеризует женщину, правда?

Я пожал плечами. С одной стороны, это, конечно, так… С другой… Не мое это дело.

— И Симон совсем не заслуживает чтобы ты над ним издевался, — продолжала Эстелла. — То, что ты спишь с его женой, не дает тебе права смеяться над этим благородным человеком.

В Эстелле заговорила гордая испанская женщина.

— Я принесла ему слишком много страданий, — сказала она. — Именно из-за моего недостойного поведения, из-за моей женской слабости он так рискует, и мучается. Я никогда себе этого не прощу.

Я уже начал чувствовать приступ раздраженности, которая поднималась внутри меня медленно, но верно. Пусть я не ангел, а я точно не ангел, но одного порока я за собой не знаю, и потому плохо переношу его у других. Дело в том, что я не переношу ханжества.

Конечно, переспать с малознакомым мужчиной в отсутствие мужа — это не очень уж хорошо с точки зрения морали и принятой нравственности. Но еще хуже — при этом сокрушаться и жалеть бедного мужа. И, сидя голой рядом с голым любовником, ругать себя и говорить, что это нехорошо… Ну, если уж так нехорошо, и ты такая совестливая — ну и не звала бы тогда меня сюда. И не отдавалась бы мне… А зачем заниматься ханжеством?

Однако, выяснилось, что я не прав в своих молчаливых обвинениях. Потому что в эту минуту Эстелла посмотрела на меня, и я заметил на ее глазах слезы. Ханжи, как известно, не плачут.

— Что ж, — сказала она вдруг. — Кажется, я осталась твоей должницей. Как ты считаешь? — попыталась она улыбнуться сквозь слезы. Это у нее получилось. Она вытерла слезу со щеки тыльной стороной руки и посмотрела на меня смелее.

— Что ты имеешь в виду? — осторожно сказал я. — Какой должницей?

— Я обещала поласкать тебя ртом, — ответила она, и улыбка ее стала шире, а лицо приобрело шаловливое выражение. — Ты ведь все еще этого хочешь, я надеюсь?

Она сползла пониже и склонилась над моими бедрами.

— Прости меня за то, что я отвлеклась и заговорила о посторонних вещах, которые к тебе не имеют никакого отношения. Обещаю, что больше не стану плакать и портить наш вечер.

Я промолчал, но почувствовал, что мои мужские силы постепенно восстанавливаются.

— Довольно уж ты трудился надо мной и дарил мне наслаждение, — сказала Эстелла. — Теперь пора мне поработать ротиком.

Ее коралловые губы разомкнулись и обхватили мою плоть. Эстелла медленно качалась над моими бедрами, поднимая и опуская голову. Она скользила ртом по моей плоти вверх и вниз, так что у меня перехватывало дыхание от наслаждения. Выяснилось, что и в этом виде ласки Эстелла большая специалистка…

Видно было, что и она сама получает наслаждение от этого. Она даже пыталась урчать от удовольствия, ерзала ногами по ковру перед кроватью и извивалась всем телом…

Была уже глубокая ночь, и за окнами постепенно устанавливалась относительная тишина. Тут она не бывает полной никогда. По улице все равно продолжают идти люди, и они громко переговариваются, слышны проезжающие машины, музыка из ночных ресторанов, разбросанных по всему городу.

Но ночь уже стала бархатной от темноты. Уже смолкли основные крики гуляющих. Я не успел получить полного наслаждения, потому что как только я собрался расслабиться и позволить себе его, в дверь номера постучали.

Эстелла сразу же выпустила меня изо рта и села, прислушиваясь. Глаза ее стали опять тревожными, как вчера в баре, и как сегодня в «Робин Гуде»…

Стук повторился. Теперь стучали уже не переставая, настойчиво и сильно.

— Кто это может быть? — спросил я тихо Эстеллу. Она промолчала и продолжала все так же сидеть в напряженной позе.

— Это может быть муж? — спросил я. Ведь тут до Барселоны всего семьдесят километров. На машине это всего час пути, а дорога хорошая. Так что это вполне мог быть он, и я испугался не на шутку.

Во-первых, страшно. Испанцы — люди горячие. А во-вторых, я действительно вовсе не хотел становиться на пути семейного счастья супружеской пары. Будет скандал, муж будет справедливо возмущен, а я буду неправ и мне придется торопливо извиняться и, натягивая штаны, бежать к себе в номер. Это очень стыдно и неприятно.

— Открой, Эстелла, — послышался голос из-за двери. — Мы все равно знаем, что ты здесь. Нам сказал портье.

Говорили по-испански. Эстелла шепотом перевела мне то, что было сказано. Глаза ее расширились от страха.

— Кто это может быть? — спросил я ее. — Это не муж?

— Нет, конечно, — сказала она так же шепотом. — Это и не должен быть Симон. Это другие.

— Другие? — переспросил я. — Их много?

— Ну да, там не один человек, — ответила Эстелла, сжимаясь от ужаса и дрожа своим голым телом.

— Ты знаешь, кто это?

— Знаю, — помолчав секунду в размышлении сказала Эстелла. — Это ужасные люди, и они хотят увезти меня отсюда. А я не хочу. Они нашли меня тут. А мы с Симоном так надеялись, что здесь они меня потеряют.

Голос ее дрожал, глаза были испуганные и какие-то потерянные.

В дверь застучали еще сильнее и что-то громко сказали еще по-испански. Я понял, что женщина вошла в кому и больше не способна от страха ничего говорить и предпринимать.

Я встал и подошел к двери.

— Что вам нужно? — твердо спросил я на хорошем английском языке. Это должно было смутить тех, кто стоял там, за дверью.

Как я и ожидал, мой голос произвел должное впечатление. Наступила тишина. Потом из-за двери ответили на плохом английском:

— Синьор, мы знаем, что Эстелла там. Вам лучше уйти. Это не ваше дело. — Человек старательно подбирал слова незнакомого языка. — Ваше дело — идти к себе в комнату. Уходите, а нам нужна Эстелла. Это наше дело, — настойчиво повторил мужчина за дверью.

Я молчал. Тогда голос сказал:

— Вы иностранец. Откройте дверь и уходите. Нас много, и мы можем сломать дверь. Она тонкая и нам не будет трудно.

— Что вы хотите от Эстеллы? — спросил я в отчаянии. Не мог же я действительно открыть дверь и уйти. Есть такие моменты, когда мужчина просто не может убежать, как бы не было ему страшно… Если он это сделает, он потом на всю жизнь перестанет себя уважать…

Краем глаза я увидел, что Эстелла набирает номер по телефону.

— Куда ты звонишь? — спросил я ее еле слышно, одними губами.

— Вниз, к портье, — ответила она мне еще тише, но за дверью все равно услышали треньканье телефонного аппарата.

— Прекратите, это глупо, — сказали оттуда. — Никто не придет на помощь. Она же должна это прекрасно понимать. А вы быстро уходите если не хотите неприятностей.

— Я не хочу неприятностей, — дипломатично ответил я. — Но открыть не могу. Эстелла этого не хочет.

— Тогда вы получите неприятности, — сказал мужчина из-за двери и нажал на ручку. Я увидел, что дверь действительно тонкая, и замок слабый. Достаточно сильно ударить по ней и она откроется…

Эстелла безнадежно опустила трубку телефона.

— Не отвечает, — сказала она, безнадежно опустив голову.

Когда я был подростком у меня был один знакомый моряк. Он был уже не очень молод, и на каком-то этапе был для меня большим авторитетом. Наверное, он и был авторитетен в некоторых вещах…

— Всегда нападай первым, — говорил он мне. — Как бы ни был силен и грозен твой противник, нападай первым. Это уже дает тебе шанс на успех, потому что ты морально давишь на него, если нападешь первым. Хулиган хочет, чтобы его боялись. А если ты ударишь первым, значит ты его не боишься. А для него это уже моральный дискомфорт.

Юра был старшим помощником капитана на торговых судах Балтийского морского пароходства и избороздил все моря и океаны мира. У него было морщинистое лицо. Хотя ему тогда было чуть за сорок. Казалось, что все эти глубокие морщины — это следы морских приключений. Несомненно, он умел драться и вообще понимал толк в жизни такого сорта…

— И когда нападешь, — говорил он наставительно, — всегда бей под третью пуговицу. Так и запомни это золотое правило — под третью пуговицу на рубашке… Он с тобой еще разговаривает, еще аргументы приводит, а ты его не слушай — ты ему пуговицы считай. Сверху вниз. И когда насчитаешь третью — тут уж больше не жди, а прямо бей под нее. Изо всей силы, кулаком. Понял?

Мне ни разу в жизни не пришлось воспользоваться советом Юры. Хотя я всегда помнил о нем, но как-то не случалось, не приходилось… Вот уж не думал, что в свои тридцать три вспомню об этом и осуществлю…

«Бей первым… Под третью пуговицу», — вспомнились мне опять его слова. Странно делать все это именно здесь. Надо же было поехать в Испанию отдыхать и попасть в такую переделку. А если меня убьют в драке? А меня спокойно могут убить. Вот глупо будет… Никогда в жизни не дрался, и вдруг погиб в драке. И где? В Испании… Из-за чего? Из-за женщины… Кошмар какой!

Все же делать было нечего. Я еще раз посмотрел на Эстеллу. Она молча глядела на меня и взгляд у нее был как у затравленного зверя. Она вряд ли что-нибудь уже осознавала, но даже если бы и осознавала…

Она должна была понимать, что у меня слабые мускулы, что я не боец… Я распахнул дверь неожиданно и увидел перед собой двоих мужчин. Оба были здоровяками. Хотя и толстые, но видно, что люди, склонные к физическим упражнениям. Рожи — самые бандитские… Куда только такие деваются днем, и почему они выползают только по ночам, точно вампиры?

Они точно не ожидали того, что я распахну дверь. Самый здоровый стоял прямо напротив меня и лицо его не предвещало ничего хорошего.

«Ну, Юра, помоги мне», — мысленно обратился я к своему давнему советчику, и не давая испанцу опомниться, ударил его изо всех сил кулаком в живот. Под третью пуговицу…

Он согнулся и крякнул. Вероятно, удар все же получился сильным. Да и он не ожидал такого, и поэтому мой кулак пришелся в расслабленные мышцы живота.

Тогда я ударил его еще раз кулаком снизу вверх — в склоненное лицо. Послышался крик, и мой кулак окрасился кровью.

«Я разбил ему нос», — подумал я с ужасом и интересом. Мне никогда не приходилось разбивать носов. До тридцати трех лет дожил, а вот носов не бил… Однако, пришлось.

Второй схватил меня за руку и вытащил в коридор. Он был силен, и я вылетел, как пробка из бутылки. Теперь мы были втроем в пустом коридоре.

Я разошелся, вошел в раж. Поэтому попытался ударить тем же манером и второго, но тут уж ничего не получилось. Он крепко схватил меня за руку и несколько раз ударил в живот. Теперь пришла моя очередь крякать и осознавать, как это больно и страшно.

Потом испанец швырнул меня к стене коридорами я ударился головой о стену. Все потемнело и поплыло перед глазами.

«Сотрясение мозга», — подумал я и стал оседать на пол.

Первый испанец тем временем разогнулся и не обращая на меня внимания, ринулся в номер к Эстелле. Послышался шум возни оттуда и крики на испанском языке. Это женщина кричала — что-то…

И тут они появились в дверях. Эстелла все еще была совершенно голая, только платье было наброшено на ее плечи. Однако, оно не скрывало наготы женщины. Испанец держал ее сзади за шею и вел таким образом.

Глаза у Эстеллы были совершенно потерянные и подавленные. Она как будто ушла в себя, и не сопротивлялась. Она покорно шла, ведомая этим быком… Она даже не плакала. Обреченность была во всем ее облике.

Она увидела меня, сидящего на полу коридора и чуть заметно улыбнулась. Наверное, это была благодарность за то, что я хоть что-то попытался сделать.

И тут мне стало страшно обидно. Все так хорошо начиналось, и вдруг вот такое… Пришли какие-то испанские хулиганы, все поломали, и еще ударили меня головой о стену. А теперь уводят женщину, которая стала мне дорога, как память…

Я вскочил на ноги, при этом сильно пошатнувшись. Голова сильно кружилась. Но это не помешало крикнуть мне:

— А вот я вас! — Дальше я выкрикнул бессвязные нелитературные выражения и вдруг, неожиданно прежде всего для самого себя вцепился второму испанцу в горло.

Каких только глупостей не делает в жизни человек!

Анализируя потом этот свой поступок, я думаю, что наверное, это было просто следствием удара головой о стену. У меня произошло помутнение рассудка. Потому что, будь я в нормальном состоянии, не полез бы вновь к двум разъяренным быкам. Они должны были убить меня, щенка такого… Я и был именно щенком перед ними. В физическом отношении, конечно…

Парень сразу не понял, что произошло. Мои руки сомкнулись на его горле внезапно и стали давить… Он посинел, глаза его выкатились из орбит, это я хорошо видел. Он ударил меня опять кулаком в живот, но я крепко висел на нем, и не отцеплялся. Это была с моей стороны типичная истерика. Я еще успевал при этом выкрикивать страшные русские маты — как известно, самое главное устрашение…

Первый парень оставил Эстеллу, и стал отрывать меня от своего товарища. Я лягнул его ногой. Он вскрикнул, но не отпустил меня. Что ему какие-то лягания от русских писателей…

И вдруг он отпустил меня. Сначала я даже не понял, что произошло. Послышался его крик и стук падающего тела за моей спиной.

Потом перед моими глазами, рядом с синюшным лицом испанца появилась голова… Я сначала не понял, кто это. Потом сообразил. Это был Герман.

— Отпусти его, — твердил он мне, разжимая мои руки. Через некоторое время ему удалось освободить испанца, который сразу же бросился бежать. Он бежал по длинному гостиничному коридору и почему-то петлял, как заяц. Может быть, он боялся, что ему вслед будут стрелять…

Первый испанец лежал на полу и лицо его было совершенно разбито. Оно было просто неузнаваемо. Все вокруг было в крови. Он шевелился и пытался встать, но ему это не удавалось. Он слепо шарил руками по полу…

«Как краб», — подумал я, глядя на него.

Герман стоял рядом со мной и, тяжело дыша, рассматривал свой кулак. Он был окровавлен…

Коридор все еще был девственно пуст. Никто не вышел из своих номеров. Никого не привлекли звуки борьбы и крики.

— Что это тут с вами случилось? — спросил Герман, отрывая взгляд своих белесых глаз от кулака и размазанной по нему крови.

— Это ваш номер? — он кивнул на дверь.

— Нет, — ответил я, тяжело дыша. Эстелла уже успела убежать в комнату. Я только заметил, что она оставила дверь приотворенной, значит хотела, чтобы я вновь вошел…

— А, вы были у дамы, — улыбнулся Герман понимающей улыбкой. — Вот почему вы голый. А я уж подумал, отчего это вы разгуливаете по отелю в голом виде.

Я промолчал. Ситуация и так была понятна.

— И пришел муж, да? — допытывался весело Герман. Я продолжал молчать. Все же он был моим спасителем. Если бы не он, меня могли бы тут убить. Или покалечить. Так что я испытывал чувство благодарности к этому неприятному человеку.

— Здорово вы его уложили, — сказал я вместо ответа, указывая на испанца, копошившегося на полу.

— Проклятый хулиган, — сказал Герман. — Хорошо, что я вовремя появился, — добавил он. Испанец ухитрился встать на четвереньки и теперь пытался подняться на ноги. Герман подошел к нему и остановился.

— Он хотел увести вашу даму? — усмехнулся он, глядя на меня.

— Ну, можно сказать, что да, — промямлил я, потому что должен же я был хоть что-то объяснить своему спасителю.

— Это очень нехорошо, — задумчиво сказал Герман. — Он понимает по-английски?

— Понимает, — кивнул я. — Мы с ним разговаривали.

— Ну ладно, — произнес Герман. Потом наклонился к испанцу, и сказал ему громко на ухо:

— Слушай меня, мучачо! Если ты еще раз тут появишься и станешь приставать к моему другу, я тебя убью… Я заставлю тебя подавиться собственными яйцами, понял, мучачо?

Тот в ответ пробормотал что-то невразумительное и выплюнул на пол осколки зубов.

Герман же в подтверждение своих слов, чтобы придать им больше веса, обошел парня сзади и размахнувшись ногой ударил того прямо в зад. Да так, что испанец вновь растянулся на полу и так закричал, что весь коридор огласился криками. Он вопил как ненормальный, не переставая…

— Удар в анус — это очень болезненно, — сказал с улыбкой Герман. — Ладно, я пошел. До свидания. А то сейчас кто-нибудь все же выглянет.

— Спасибо вам, — сказал я, хотя с трудом выдавил из себя эти слова. Герман производил на меня все более плохое впечатление…

— Не за что, — ответил он. — Как не помочь соотечественнику.

Потом он погано улыбнулся и, кивнув на дверь номера, где меня ждала Эстелла, добавил:

— И все же вы напрасно предпочли меня этой даме. У нас все могло бы быть так нежно… У вас такая замечательная попочка. Этакая симпатяжка, — с этими словами он вдруг ущипнул меня за голую ягодицу и засмеялся:

— Подумайте об этом, дружок… Я могу быть очень ласков…

«Ах ты, пидор», — хотел было уж я сказать ему в ответ, но сдержался. Нехорошо ссориться со своим спасителем только потому что он хочет тебя…

— Чем вы его ударили? — спросил я только на прощание. Лицо испанца было так разбито…

— Неважно, — ответил Герман, любезно улыбаясь. — Привет вашей даме. Если что — мой номер пятьсот восьмой. Пока.

Я вошел к Эстелле. Она сидела на кровати, и глаза ее были безумными.

— Кто это? — спросила она как только я появился.

— Это мой знакомый. Он тоже из России, — ответил я, и Эстелла заметно успокоилась.

— Может быть, ты расскажешь мне, что тут произошло и что это означало? — поинтересовался я, но женщина покачала головой:

— Нет, не расскажу. Извини меня за то, что это из-за меня ты втянулся в эту драку. Ты можешь сейчас уйти и больше не обращать на меня никакого внимания. Это я во всем виновата.

— Никуда я не уйду, — сказал я в ответ. Когда самое страшное уже позади, человек сразу смелеет.

— Я останусь с тобой. Вдруг они вернутся? — сказал я. — Хотя это сомнительно. Мой товарищ так поддал одному из них, что вряд ли они вернутся.

Эстелла посмотрела на меня и усмехнулась. Горько усмехнулась. Она хотела что-то сказать, но потом передумала. Промолчала.

— Мне было бы приятно, если бы ты остался, — сказала она наконец. — Только не проси меня рассказывать ничего. Все равно ты не поймешь, и помочь не сможешь. Ладно? Не будем говорить об этом.

— Не будем больше говорить об этом, — повторил я слова профессора Серебрякова из чеховского «Дяди Вани»…

Эстелла легла на кровать и позвала меня. Но я отказался.

— Знаешь, — сказал я. — Все же я не южный мужчина. Не знаю, как у них это устроено, тебе виднее. Но у меня драки с незнакомцами не способствуют возникновению эрекции. Так что ты меня извини. Спи, постарайся заснуть, а я посижу и покурю. Кстати, уже почти утро…

— Хорошо, — улыбнулась Эстелла. — Только не уходи. Между прочим, у меня есть еще одна бутылка этого вина. Хочешь, я достану ее? Я буду спать, а ты посидишь и выпьешь ее?

— Это дело, — согласился я. Мне хотелось выпить после всего, что только что тут произошло.

Тогда Эстелла встала с постели и прошла по комнате. Я вновь увидел ее великолепную фигуру. Она шла ровно, мягко ступая стройными ногами по затянутому ковром полу…

И я тут же вспомнил ее фигуру и выражение лица, когда этот испанец выводил ее из комнаты. Она была покорная, плечи были как-то вывернуты вперед, шея жалобно вытянута, а в глазах были страх и униженность… Какой контраст!

Эстелла принесла мне бутылку того же самого вина, что мы пили в начале, вынув ее из саквояжа, стоявшего рядом с платяным шкафом.

— Вот, — сказала она. — Теперь ты можешь провести остаток ночи в комфортных условиях. А когда устанешь сидеть тут — приходи ко мне. Я сразу же проснусь.

— Но я не хочу тебя будить, — ответил я, открывая бутылку.

— Глупый мальчик, — усмехнулась Эстелла, укладываясь на постель. — Всякая нормальная женщина только и мечтает о том, чтобы ее будили в любое время дня и ночи таким способом…

Она заснула, я это понял по тому, что ее дыхание стало ровным и глубоким. А я задумался…

Что это были за люди? Чего они хотели от Эстеллы? Нет ответа… Кто она такая сама? Почему ее хотели схватить и увезти куда-то? Нет ответа… Тот мужчина, который был с ней в первый вечер — это ее муж? Где он сейчас? Нет ответа…

Теперь зайдем с другой стороны. Герман появляется в коридоре в самый решительный момент драки и помогает мне. Это очень хорошо, и спасибо ему. Но что он делал в коридоре ночью? Почему он бродит по ночам один?

И, наконец, самый главный вопрос. Почему мне так не везет? Почему я такой «исторический» человек? Стоило мне поехать отдыхать на море, как вокруг меня собралась патологическая компания… Миллионер-алкаш, его жена-шлюха, его охранник-дебил, да еще подшитый… Педераст Герман с его щипками за попу… Но все это только цветочки.

Не успел я познакомиться с женщиной, как ее решили украсть. И мне пришлось сражаться с какими-то бандитами, хотя я дома, на родине никогда не попадал ни в какие подобные истории. Нет, истории со мной случаются везде, и дома тоже, но они как правило, более мирные…

И вот этот вопрос — какого черта я ввязался во все это? И зачем мне это надо? Нет ответа…

В том, что Эстелла «темнит», сомнений не было. Она не так проста, как сначала мне показалась. Жена морского инженера, отдыхающая на курорте… Как же, как же. А эти бандиты, которые шли конкретно за ней и знали ее имя? И молчащий у портье телефон?

Значит, портье специально не снимал трубку… Потому что он был заодно с бандитами…

Стоп! А если это вообще не бандиты, а порядочные люди? И сама Эстелла — бандитка? Что я о ней знаю? Ничего, кроме того, что она отличная любовница, циничный человек, и что она наполнена таким очарованием, которое я даже объяснить не могу… То ли ее низкий хрипловатый голос, то ли тяжелые медные волосы, то ли темные влажные глаза… Что-то не позволяло мне посмотреть на Эстеллу обычным взглядом, как на женщину, про которую я ничего толком не знаю, она сама говорить не хочет, и от нее, похоже, одни неприятности…

Так я не мог.

Хотя, пожалуй, именно так и посмотрел бы на любую другую женщину. Утром встал бы, и попрощался. И посоветовал в случае чего, звонить мужу или звать полицию… И все. Очень мило и цивилизованно.

Но что-то не позволяло мне отнестись так к Эстелле. Может быть оттого, что мое тело все еще чувствовало теплоту ее ласк и жар ее объятий? Не знаю…

Мне надоело сидеть в кресле и пить вино в одиночестве. Да и много ли вина может выпить русский человек? Это же не водка…

Я прилег на кровать к Эстелле. Она не проснулась. Только пошевеливалась во сне и пробормотала что-то… Я не понял, что именно. Во сне она не говорила по-английски.

Потом заснул и я. А проснулись мы вместе с Эстеллой от стука в дверь.

«О, Господи, — сказал я себе. — Начинается. Неужели это опять они?»

За окном светило солнце. Как только оно тут выходит, становится уже невозможно без часов определить какое время дня. Потому что просто в небе висит огненный шар и даже смотреть на него невозможно. И кажется, что этот раскаленный шар занимает все небо…

И так он висит весь день. И жжет, и печет, и ты не поднимаешь головы с утра до вечера…

На моих часах было десять утра. Мы проспали завтрак в ресторане внизу. Стук повторился. На этот раз я не повторил прежней ошибки, и прежде чем подойти к двери, надел штаны. А то опять выволокут в коридор в чем мать родила.

— Кто там? — спросил я, опять видя безумные глаза Эстеллы, замершей на кровати.

— Откройте, полиция, — сказали оттуда незнакомым мужским голосом.

— Ну, — нерешительно протянул я. — Это правда?

— Откройте, синьор, — вмешался другой мужской голос. — Мы знаем, что на вас напали сегодня ночью. Откройте, мы из полиции, не бойтесь.

Как говорится, против лома нет приема. В России я бы в такой ситуации сказал: «Просуньте ваше удостоверение под дверь». Но тут, во-первых, нет щелей под дверями, а во-вторых, может быть, это не принято…

Пришлось открыть. На пороге стояли двое мужчин. Они были в штатском, оба молодые, лет по двадцать с небольшим.

— Я инспектор Мартинес, — сказал один из них и показал мне удостоверение. Откуда я знаю, как выглядят испанские полицейские удостоверения? Может быть это проездной билет на автобус…

— Можно нам теперь войти? — спросил меня тот, что назвался Мартинесом. Я замялся, не зная, какое принять решение.

— Это не ваш номер, — сказал решительным голосом напористый инспектор, подталкивая меня к принятию правильного решения. — Где хозяйка номера? Ее зовут синьора Роман… Да, — подтвердил он, заглянув в блокнот. — Синьора Эстелла Роман. Где она?

— Я здесь, — произнесла за моей спиной Эстелла. Она стояла рядом в длинном шелковом халате и неодобрительно смотрела на Мартинеса и его молчаливого товарища.

— Проходите, — она кивнула головой в сторону комнаты.

Они вошли и сели в креслах. Нам с Эстеллой осталось сесть на кровать.

— Покажите ваши документы, — сказал инспектор мне. Это было знакомо. Что-то родное и близкое: «Гражданин, предъявите документы»…

Паспорт был в нагрудном кармане моей рубашки, я его всегда за границей ношу с собой. Наверное, это застарелая советская привычка.

— Теперь ваши документы, синьора, — сказал Мартинес, внимательно прочитав мою «краснокожую паспортину».

Эстелла встала с кровати, порылась в сумочке и протянула инспектору свои документы. Он прочитал и их.

— Так, — сказал он, поворачиваясь опять ко мне. — Что вы делаете в этом номере?

Это был такой типичный советский вопрос, что я даже усмехнулся. Интересно, подумал я.

— Видите ли, я провел тут ночь. Вот с этой синьорой, если вы ничего не имеете против.

Французский полицейский улыбнулся бы и сказал традиционное: «О-ля-ля». Итальянский щелкнул бы пальцами и причмокнул губами… Английский поднял бы брови кверху и сказал: «О»!

Мартинес был испанцем и поэтому в ответ на мои слова только нахмурился еще больше, чем прежде. Но промолчал, только метнул испепеляющий взгляд в сторону сидящей рядом со мной Эстеллы.

— Вы не выходили из комнаты всю ночь? — спросил он меня.

— Ну да, — ответил я. — Кроме той минуты, когда дрался с какими-то хулиганами. Но, как вы сами сказали, вы об этом осведомлены.

— Да, — сказал инспектор. — Но нам бы хотелось узнать подробности. В целом мы уже осведомлены о каком-то инциденте, но… Расскажите, что тут произошло.

Я открыл было рот, чтобы рассказать, но тут Эстелла, до того сидевшая спокойно, вдруг заговорила по-испански. Это была длинная речь, с восклицаниями и выкриками. Теперь это уже не была речь кастильской королевы эпохи реконкисты. Это была возмущенная тирада современной женщины, которая остановилась в отеле и отель не смог обеспечить ее безопасность и спокойный сон.

Эстелла говорила довольно долго, и я не понимал ни одного слова. Наконец она замолчала, и инспектор обратился опять ко мне:

— Это все так, синьор?

Что мне оставалось делать? Ведь я не понял ничего из того, что рассказала Эстелла. Мне пришлось просто кивнуть и сказать, что да. Это так.

— Я рассказала все правильно, — взяла меня за руку Эстелла. — Если хочешь, ты можешь рассказать сам.

— Не надо, — махнул рукой инспектор. — Нас больше интересуют другие вопросы.

— А именно? — насторожилась Эстелла.

— В котором часу это было, например. Вы посмотрели на часы? — поинтересовался Мартинес. — Обычно, когда что-то страшное кончается, человек смотрит на часы. Тем более, что это ведь была ночь. А ночью все чувствуют себя неуверенней, чем обычно и чаще смотрят на часы.

— Да вы профессионал, инспектор, — сказал я. — Какие точные наблюдения за человеческой природой. Тем более, что вы совершенно правы.

— Так вы посмотрели на часы? — оживился полицейский.

— Да, — подтвердил я. — Было ровно пять часов утра. А поскольку сама драка продолжалась от силы минуты две, то можно сказать, что к нам в дверь постучали без пяти минут.

— Понятно, — сказал инспектор, — делая пометки в большом красном блокноте у себя на коленях. — Теперь второй час. Вы подтверждаете, что кто-то пришел к вам на помощь во время этой хулиганской выходки?

Мы с Эстеллой переглянулись.

— Конечно подтверждаю, — сказал я. — В коридоре совершенно случайно появился турист из нашей труппы. Он и помог мне справиться. — Я не сказал, что если бы не он, я бы вообще сейчас скорее всего лежал в местной больнице. Так что он не помог мне справиться, а просто решил все дело…

— Как его зовут?

— Кого?

— Этого вашего знакомого туриста.

— Я знаю, что его зовут Герман. Он так представился во всяком случае. А фамилию он не назвал. В России при личных контактах это не принято, — ответил я, удивленный столь откровенно осторожными вопросами о Германе. Мне-то представлялось совершенно не таким важным его участие в деле.

— Это он? — спросил Мартинес, доставая из папки русский загранпаспорт и разворачивая его перед моим носом. Да, там была наклеена фотография Германа. Лебедев Герман Демьянович… Это я сам прочитал.

Потом Мартинес по складам прочитал это имя тоже.

— Так это был он? — наконец уточнил он.

— Да, конечно. Я же вам сказал, — ответил я уже несколько раздраженно. — Теперь у меня к вам несколько вопросов. Почему в отель пропустили хулиганов? Почему портье снизу не отвечал на телефонный звонок, когда мы просили о помощи? И что вы собираетесь предпринять?

Мартинес хмыкнул и ответил мне молчанием и долгим взглядом. Потом спросил о чем-то Эстеллу по-испански. Она опять ответила долгой речью, в конце которой перешла на английский и закончила словами:

— И почему вы вместо того чтобы заниматься своими делами, непосредственными обязанностями, так настойчиво уточняете всякие глупости? Что вам до этого человека, который нам помог?

Мартинес поджал губы.

— Дело в том, что совершено преступление, — сказал он наконец. — И не пустяки вроде этого вашего проникновения в номер, а серьезное преступление. Вот я его и расследую. И пришел сюда вовсе не потому что какие-то хулиганы проникли в отель. Этим мы займемся позже. И вообще это дело администрации отеля, а не наше.

Полицейские везде одинаковы…

— А что за преступление? — поинтересовался я. — И почему вы в таком случае пришли сюда?

— Я вам объясню, — сказал второй полицейский. — Только не нервничайте, пожалуйста. Ничто не помешает вашему отдыху, если вы не имеете к этому делу никакого отношения.

— Вы нас интригуете, — сказал я, уже окончательно рассердившись. — Приходите сюда с утра пораньше, задаете нелепые вопросы. Потом сообщаете о том, что то, что случилось с нами — пустяки. И что совершено серьезное преступление. И еще в конце предполагаете, что мы не имеем к нему отношения.

— А что — вы имеете? — быстро спросил Мартинес, насторожившись.

— Вот что, — сказал я после наступившей паузы. — Вы тут со мной не играйте. И не устраивайте ловушек. Вы знаете, я приехал из России. А мы там в эти игры с вопросами и ответами умеем играть лучше вас… За семьдесят лет у нас появилась большая практика ответов на коварные провокационные вопросы. Вам такие и не снились, мальчики…

Это был серьезный удар. Назвать испанского мужчину мальчиком, а тем более полицейского… О, этого они перенести не могли. Тут я правильно рассчитал.

— Мы расследуем убийство, — сказал весь кипя от негодования Мартинес. — Очень серьезное дело. Такого в этом городе не было уже несколько лет.

— И почему вы думаете, что это убийство связано с нами? — спросил я.

— Не с вами обоими, — уточнил Мартинес. — Синьора тут не при чем, это ясно. А вот вам мы хотим кое-что показать. Пойдемте.

— Никуда он не пойдет, — вдруг вмешалась Эстелла. — У вас по отелю бродят всякие типы. Мне страшно. Вы не можете обеспечить безопасность гостей, а еще хотите увести куда-то моего единственного защитника.

— Пожалуйста, синьора, вы можете пойти с нами, — сказал в ответ Мартинес. — Только я не думаю, что вам будет это приятно.

Эстелла замялась. Ее глаза горели негодованием, но она раздумывала над словами полицейского.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда пусть один из вас останется тут, со мной. Пока Андрей не вернется.

— Отлично, — сказал помощник Мартинеса. — Я побуду с вами некоторое время. Только он может и не вернуться. — Он хищно улыбнулся и посмотрел на меня. — Он может быть арестован по подозрению. — Я понял, что это была его маленькая месть за «мальчика»…

Мы спустились вниз, на первый этаж и я пошел за Мартинесом, направившимся во двор отеля.

Бассейн был обнесет столбиками и протянутой яркой лентой. Рядом толпились группы людей, проживающих в отеле, и несколько полицейских в синей форме.

На дне бассейна лежал человек. Он был в одежде, и только по ней я сразу узнал охранника Федю… Бассейн был пуст, воды не было, и труп неподвижно лежал на солнцепеке. Окровавлена была только голова. Вид был такой, будто Федя упал в бассейн вниз головой. Он лежал, согнувшись, кулем, нелепо подогнув под себя руки и ноги. Тело было так странно и неестественно вывернуто, что сразу было понятно — человек мертв.

— Вы его знаете? — раздался над моим ухом голос Мартинеса.

— Как вам сказать, — ответил я задумчиво. — Я знаю, что этот человек летел со мной в самолете. Я знаю, что он русский. Но это ведь еще ни о чем не говорит. В России больше ста миллионов граждан, так что…

Я внимательно еще раз посмотрел на лежащее тело. Вот ведь загадочная история.

— Давайте отойдем подальше от людей, — сказал инспектор и взяв меня за локоть, отвел в сторону. Там стояла скамейка, возле кустов живой изгороди, и что важнее всего, была тень.

— Зачем вы убили его? — спросил вдруг Мартинес меня сочувствующим голосом. — Такого молодого парня… Его ведь жалко. Он теперь мертв и беззащитен. Вы видите, как разбито его несчастное тело. Что он вам сделал?

Он смотрел на меня ласковыми телячьими глазами, и я подумал, что его наверняка очень любят местные девушки — черноокие синьориты и им очень гордится его мать, почтенная синьора Мартинес…

Я вздохнул:

— Инспектор, это глупо… Я вообще ничего об этом не знаю. Вы что, всех проживающих в отеле спрашиваете то же самое?

— Что то же самое? — обиделся инспектор.

— Ну, вы ко всем подходите и доверительно спрашиваете, зачем человек убил этого несчастного? Интересно, что вам отвечают?

Мартинес рассердился:

— Нет, не всех спрашиваю. А только членов русской туристской группы.

— А, понятно, — вздохнул я еще раз и зевнул. — Ну, я могу идти к себе? Потому что ничем помочь вам не могу. Кстати, с психологической находкой вас поздравить не могу. Это очень старо. В России в тридцатые годы все допросы начинались словами: «Зачем вы хотели взорвать Кремль»? Так что это все уже пройденный этап в истории криминалистики…

— Все же я прошу вас никуда не уезжать отсюда до тех пор, пока мы не закончим проверку, — сказал Мартинес. Он был не слишком раздосадован тем, что я не признался сразу в убийстве. Точно так же, наверняка, реагировали и другие туристы.

— Все сделано так, чтобы представить это дело несчастным случаем, — сказал Мартинес, пристально глядя на меня. — От трупа пахнет алкоголем. Значит, он был пьян. И он лежит в пустом бассейне, и смерть наступила около пяти часов утра.

— Как вы это определили? — поинтересовался я. — Насколько я понимаю, медицинской экспертизы еще не было.

— Для этого особой экспертизы и не требуется. Определили по температуре тела. Так вот на первый взгляд это обычный несчастный случай. Иногда пьяные люди выходят ночью из своих номеров искупаться. Они забывают о том, что ночью воду из бассейна спускают. И бросаются вниз головой в бассейн, и конечно, разбиваются. Тут довольно глубокие бассейны.

— Очень остроумно, — сказал я. — Это вы сами придумали такую возможность?

— Нет, не сам, — ответил Мартинес. — Это общее место. Тут каждое лето бывают такие случаи. Только они не кончаются смертью… Голову разбивают, но это на неделю в больнице и все. А тут… Тут все не так.

— А что тут не так?

— Дело в том, что сначала его ударили в лицо. Очень сильный целенаправленный удар в лицо. Скорее всего, даже не кулаком, а чем-то тяжелым. Металл, например. Ему сломали нос и повредили скулы этим ударом. Потом задушили, и уже после этого бросили в бассейн. Чтобы мы подумали, что это он сам спьяну упал туда.

— Вы думаете, что это инсценировка? — спросил я заинтересованно. Мне действительно было любопытно понять, что случилось с бедным Федей. Кому он тут помешал.

Сказать инспектору о том, что он был любовником жены хозяина? Или не говорить? Потому что если сказать, то Витю поднимут с постели и предъявят ему обвинение в убийстве на почве ревности. Это наиболее вероятная версия для полиции…

Нет, не скажу, подумал я. Потому что это наверняка не Витя. Зачем ему убивать собственного телохранителя? Да он бы и не смог… А если бы все же хотел отомстить, то подождал бы возвращения на родину и велел убить его другим своим людям…

— Я не знаю, — признался инспектор. — Удобнее всего мне сделать вид, что я поверил в инсценировку. Записать, что это несчастный случай с пьяным русским туристом. Вот и все. И ничего не нужно делать… Тем более, что убил наверняка свой же, русский. И он уедет отсюда через неделю. Ну и пусть себе едет. Истина останется неустановленной, но нас тут это уже не будет волновать.

— Это хорошая мысль, — согласился я. — Бросить все, свалить на несчастный случай и привет, как говорится… Очень знакомо и понятно.

Мартинес смотрел на меня и не понимал, шучу я или нет. На самом деле я и сам этого не знал. С одной стороны все же убийство человека, а с другой… С другой — одним бандитом станет меньше. Подумаешь, один подонок не вернется домой… Это даже неплохо, если смотреть на вещи с позиций общественной пользы…

— Ну, я пошел, — сказал я и встал. Инспектор не задерживал меня. Он сидел на скамеечке и чиркал что-то в своем большом блокноте.

Едва только я отошел, как в холле гостиницы меня встретил Герман. Он сделал вид, что случайно увидел меня и вышел из-за колонны с рассеянным видом, но мне было ясно, что он специально поджидает меня.

— Ну как? — спросил он у меня с деланно-равнодушным видом.

— Что — как? — ответил я не очень вежливо. Потом сказал: — Сорок восемь.

— Что сорок восемь? — озабоченно спросил он.

— А что — ну как? — ответил я старой шуткой. Мне надоел Герман и наши встречи. Хотя если посмотреть правде в глаза, мне было бы плохо вчера, не появись он вовремя.

— Я очень спешу, — сказал я, потому что действительно торопился к Эстелле. У нее был такой растерянный вид, когда я уходил с инспектором.

— Вы идете на пляж? — поинтересовался Герман.

— А вы что, хотите присоединиться?

— Я просто так спросил, — ответил он с видом оскорбленной невинности. — Как ваша дама?

— Отлично, — сказал я. — Вы уже в курсе того, что случилось?

— Конечно, — сказал он. — Это ведь я указал полиции место вашего, так сказать, временного пребывания. Они вас нашли?

— Как видите, нашли. Они весьма интересовались вами, — сказал я, следя за его реакцией. Реакции не последовало. Герман моргнул своими редкими ресницами и сказал:

— Естественно. Этот инспектор стал проверять всех членов группы. И обнаружил, что у меня разбит кулак. И привязался… Отчего разбит кулак? И не вы ли убили бедного Теодора? Это они так называют покойного.

— И вы послали их ко мне?

— Ну да… Чтобы вы подтвердили, что я разбил кулак об рожу того ночного негодяя.

— Да, это я подтвердил, — сказал я. — Еще раз спасибо вам за помощь этой ночью. — И не успел он что-либо сказать, как я уже побежал вверх по лестнице…

Эстелла сидела в номере одна.

— А где этот тип? — спросил я, увидев, что второй полицейский удалился.

— Я его отпустила, — усмехнулась Эстелла. — Зачем зря держать человека? Тем более, что мне было неприятно его присутствие. Не люблю полицейских.

— Не любишь? А почему? — удивился я. Мне казалось, что такие женщины должны быть просто равнодушны к разного рода службистам.

— А ты их любишь? — спросила рассеянно женщина. — Может быть, у вас они какие-нибудь другие…

— Да нет, пожалуй, у меня сегодня была возможность убедиться, что полицейские везде одинаковы. Это какая-то особая национальность — полицейский. Как еврей, например. Еврей везде будет евреем — в Испании, России или в Малайзии. Наверное, так же, как и полицейский.

Эстелла улыбнулась:

— Где мы будем завтракать? Ведь завтрак в нашем отеле мы пропустили. Мы можем куда-нибудь пойти.

— Куда ты хочешь пойти? — спросил я, обрадовавшись, что мы и сейчас не расстанемся. Странное дело, еще ранним утром я взвешивал возможность попрощаться и скрыться. А теперь наоборот, выискивал возможность продлить общение с этой женщиной…

— Я звонила мужу в Барселону, — сказала она, натягивая на себя платье. — Он должен знать о том, что здесь небезопасно. Я хотела, чтобы он приехал сюда и забрал меня. Но его нет на месте. Дома никто не отвечает, а на верфях говорят, что он поехал по делам и не скоро вернется.

— Ты собираешься уехать отсюда?

— Теперь, когда они узнали, что я здесь, мое пребывание тут лишено смысла, — ответила Эстелла.

— Кто это — они? — поинтересовался я без всякой надежды на ответ. Ночью я уже спрашивал, ничего не узнал, так что и теперь спросил просто как формальность. И правильно делал, что не надеялся. Потому что Эстелла спокойно ответила мне:

— Тебе это незачем знать. Это — лишняя информация. И ты все равно ничего не поймешь.

— Ты так считаешь? — чуть не обиделся я.

Эстелла подошла ко мне и обняла меня за шею. Ее глаза смотрели на меня так, словно ласкали — столько в них было затаенного огня, затаенной страсти. Я вспомнил: эти глаза ласкали меня сегодня ночью вместе с губами, руками, языком… Все воспоминания прошедшей ночи, отодвинутые последующими событиями нахлынули на меня снова.

Наверное, то же самое почувствовала и Эстелла. Она сказала мне:

— Ты поймешь, конечно… Но, зачем тебе это? Все равно ты уедешь через неделю. И будешь далеко. Мне не хочется обременять тебя тяжелыми историями. Мы провели отличную ночь, нам было хорошо, правда? Судя по тому, что я не дозвонилась до Симона, мы проведем и еще одну… Оставим расспросы. Будем надеяться, что в ближайшее время ничего подобного тому, что было ночью не повторится. Они постараются придумать что-нибудь другое. Пока они будут изобретать, у нас есть время, чтобы побыть вместе просто так. Без расспросов и рассказов…

Эстелла причесалась перед зеркалом. Я смотрел на ее фигуру и даже не мог поверить, что сегодня ночью держал в объятиях это прекрасное тело.

И что оно было таким жалким и униженным, когда бык выводил голую Эстеллу из номера… И что было бы, если бы не Герман… Да здравствуют советские гомосексуалисты!

— Что-то не хочется мне сегодня идти на пляж, — сказал я. — Конечно, ты будешь смеяться, но нет настроения…

— А почему я должна смеяться? — не поняла меня женщина.

— Потому что в России нет теплого моря. То есть, конечно, на юге мы выходим к теплому морю краешком территории, но этого мало, и море не такое. Так что мы все едем сюда только ради моря… И вот мне уже на второй день не хочется.

— Бедненький, — засмеялась женщина. — И все из-за меня… Не надо было тебе со мной связываться, и все было бы хорошо. И шел бы сейчас купаться на море.

Она села ко мне на колени и глаза ее загорелись. Она обрадовалась своей мысли как ребенок. Теперь она стала мне ее обстоятельно излагать:

— Я вообще не очень люблю купаться, — сказала Эстелла. — Поэтому прекрасно тебя понимаю… Но мы можем совершить прогулку.

— Какую прогулку? Куда? — спросил я.

— Я вспомнила, тут есть недалеко одно место. Тебе там наверняка будет очень интересно, — глаза Эстеллы сияли, и она чуть не подпрыгивала у меня на коленях…

— Тут недалеко есть город Фигерас. Там есть музей Сальвадора Дали. Я там была однажды. С мужем… Вернее, еще когда он не был мужем. Мы были женихом и невестой. И как-то заехали туда… Там мне не понравилось, и Симону тоже. Но тебе наверняка понравится.

— Музей Дали? — переспросил я. — Это далеко? И почему ты считаешь, что мне должно понравиться?

— О, это наверняка, — засмеялась Эстелла. — Судя по всему, он был совершенно сумасшедший человек, этот Дали… И музей получился сумасшедший. Симон тогда, когда мы вышли так и сказал: «Это не место для нормальных людей, Эстелла. Сюда должны ходить люди искусства. Может быть, они поймут это. Писатели, художники…»

Эстелла улыбнулась опять, и зубы ее вновь ослепительно сверкнули:

— А ты как раз писатель. Значит, тебе понравится. Мы можем поехать туда. Это не так далеко. Хочешь?

Пожалуй, я хотел. Не так уж я люблю музеи, но тут уж трудно было удержаться от соблазна. Хоть я и не принадлежу к людям, которые дрожат при виде культурных ценностей… Нет, я их уважаю, и даже разбираюсь наверное, в них, но чтобы дрожать.

Меня привлекало другое — прогулка по стране вместе с красивой женщиной. Вот это было то, ради чего стоило поехать. А музей этот мог быть замечательным предлогом…

— Но туда, наверное, трудно добираться, — сказал я. — У тебя есть машина?

— Машина осталась дома, — сказала Эстелла с сожалением. — Мы с Симоном подумали, что тут она мне все равно не понадобится. Но мы можем взять машину напрокат. Это не так уж дорого. Поехали?

— Поехали, — ответил я решительно. Идея Эстеллы нравилась мне все больше и больше. Такая поездка могла бы отвлечь нас обоих от мыслей.

Мы позавтракали в кафе напротив отеля, и уж совсем собрались идти за машиной, но я вспомнил, что небрит. Разве можно посещать музей — храм искусства в небритом виде?

Эстелла осталась ждать меня в кафе, а я поднялся к себе в номер, где и стал торопливо сбривать суточную щетину.

В дверь постучали.

— Открыто, — крикнул я и увидел на пороге Люсю. Она выглядела очень несчастной. Глаза ее были заплаканы. Они и без того не отличались размером, а теперь покраснели и заплыли окончательно.

«А, у нее же убили любовника, — вспомнил я. — Единственного мужчину, который хоть и по должности, но все же соглашался ее трахать… Бедная миллионерша».

— Можно к вам? — спросила она и прошла вперед. Однако она была не одна. Вместе с ней явилось все семейство. Витя был трезв, что меня удивило. Мне казалось, что гибель охранника должна была послужить прекрасным законным поводом для еще большего загула… Мальчик с остановившимися глазами шел сзади. Он по-прежнему сжимал в руке свою электронную игру.

«Интересно, он с ней спит тоже?» — подумал я с неприязнью. Противно не любить ребенка, даже чужого. Но что поделаешь, сердцу не прикажешь…

— Вы уже знаете? — спросила Люся дрожащим голосом.

— Конечно, — сухо сказал я, удивленный этим нашествием.

— А мы на пляж собрались, — сказал из-за спины супруги Витя. На нем была красивая майка с надписями и яркая красная панама на голове.

— Счастливо, — сказал я, продолжая бриться. Я не собирался прекращать бритье и заставлять ждать Эстеллу ради этих монстров.

— Это не Федю хотели убить, — сказал вдруг без всякого перехода Витя, садясь на мою кровать, хотя я ему этого не предлагал. — Это меня хотели убить, вот что. — Он был подавлен и напуган. Лицо его теперь не напоминало отвратительную маску, каким было все это время, пока он был пьян и благодушен… Оно продолжало оставаться отвратительным, но что-то в нем появилось новое…

— А почему вы так думаете? — спросил я удивленно. — Вы с Федей совсем не похожи. Вряд ли вас перепутали. Даже в темноте.

— Какая разница, — вздохнул Витя, отрешенно глядя в окно. — Никому не нужен охранник. Если убивают охранника, значит, хотят добраться до хозяина. Вы не знаете, здесь можно нанять охранника или полицейского, чтобы он занял место Феди?

— Не знаю. Надо спросить у инспектора, пока он здесь. Спуститесь к нему и поговорите, — сказал я, надеясь, что почтенное семейство сейчас выкатится из моего номера.

— А вообще мне кажется, что вы зря беспокоитесь так уж сильно за себя, — поразмышлял я вслух. — Ночью на меня напали какие-то хулиганы… Тут всех, кого ни попадя пускают в отель и всякие бандиты из местных шляются по коридорам. Вот они скорее всего и напали на Федю. Те же самые, что и на меня.

— Это вряд ли, — с сомнением покачал головой Витя. — Федя — профессионал. Если бы это были просто испанские хулиганы, Федя бы их так отделал… Нет, это целенаправленно.

— Вы кого-нибудь подозреваете? — спросил я. — Тогда пойдите и скажите полиции об этом.

— А, кто станет в этом разбираться, — махнул рукой Витя. — Все они только делают вид, что заботятся о нас. И этот полицейский сейчас уйдет отсюда и забудет.

— Мы к вам почему пришли, — вдруг сказала Люся, решившись заговорить. Она вообще была подавлена. То ли тем, что ее любовник убит так неожиданно, то ли тем, что ее муж внезапно вышел из запоя и ей было непривычно видеть его трезвым.

— Мы уезжаем отсюда. Мы решили, что если тут такие дела, мы уедем.

— Куда? — не понял я сначала. — В другой отель?

— Нет, обратно в Россию, — сказал Витя. — Без охраны я не буду… Мы улетаем, но дело в том, что самолет на Петербург будет только завтра. Вернее, есть и сегодня, но там нет мест, и уже поздно что-либо предпринимать. А сегодня нам нужно пробыть тут.

— Ну и чем я могу вам помочь? — спросил я уже нетерпеливо, потому что закончил бриться и теперь просто ждал удобного случая, чтобы сбежать.

— Ничем не можете, — сказала Люся жалобно. — Просто нам очень страшно и хочется быть там, где люди. Мы вот собрались на пляж, куда же еще, и решили пригласить вас с собой. Чтобы быть не одним, а с кем-то. Чтобы не так страшно было.

— Но я вряд ли смогу вам помочь, если что-нибудь неприятное случится, — сказал я. — А, кроме того, — тут я не выдержал и улыбнулся. — Вы ведь не знаете меня совсем. Может быть, это я и убил вашего Федю?

— Нет, что вы, мы так не думаем, — начала Люся, но осеклась, взглянув на мужа. Тот пронзительно смотрел на меня, как бы пытаясь проникнуть вглубь моего организма.

— Да нет, — сказал он потом. — Это не вы… Что я, убийц никогда не видел, что ли?

— В любом случае, спасибо за доверие, но я не смогу сегодня побыть с вами, — сказал я. — Дело в том, что у меня другие планы на сегодня. Я хочу проехать на машине, покататься. И не один, а с дамой, так что, как видите, у меня большие планы… Вы попросите лучше Германа. Он тоже из нашей группы. Он так же одинок, как и я, и может составить вам компанию. И он гораздо здоровее меня, в этом я убедился сегодня ночью, когда он чуть не похоронил тут двух хулиганов… Спуститесь вниз, он по-моему был в холле. Если вы поторопитесь и найдете его, я полагаю, он не откажется побыть сегодня с вами.

Я представил себе, как Герман своей железной рукой щиплет Витю за попу на пляже и невольно улыбнулся…

Семейство пошло в коридор, а я закрыл номер, и обгоняя их, сказал на прощание, что вечером вернусь с прогулки, и если они захотят, можно что-нибудь придумать.

— Можно пойти куда-нибудь вместе, — сказал я, хотя сам не понимал, зачем. Наверное мне стало жалко этих идиотов…

— А куда вы собрались? — спросил меня вслед Витя, но я не стал отвечать, и только махнул рукой, мол, сильно спешу. А то привяжутся еще… А что? Им такое вполне могло прийти в голову. Взять машину так же, напрокат, и поехать следом. Вот компания была бы…

Пока я спускался по лестнице я подумал о том, что Витя, конечно, алкаш, но не полный дурак. Потому что он прав в том, что касается Феди…

Инспектор сказал, что от Феди сильно пахло алкоголем. Значит, это точно инсценировка. Убийца влил трупу в горло водку или еще что, чтобы подумали, что он напился пьяным и потому упал в бассейн. Чтобы было какое-то объяснение его падения вниз головой с большой высоты. Был пьян и «нырнул». Несчастный случай…

Но я-то знал, что Федя был «подшит». Или «уколот», и пить никакого алкоголя просто не мог…

Значит, его убили, причем сознательно и целенаправленно. Если бы это были вчерашние испанские хулиганы, например, они не стали бы устраивать такую тщательную инсценировку с вливанием алкоголя… Да и, кроме того, эта история про хулиганов малоубедительна. И мне известно об этом больше чем остальным. Только Эстелла знает об этом больше. Они приходили конкретно за ней, и никакие они не хулиганы. У них было дело к ней… Или вообще дело. Они даже меня трогать не хотели. Просили уйти и оставить ее… Потому что это были какие-то серьезные люди, а не шпана, и никакой Федя им тут был совершенно не нужен. Вот так-то.

И еще в одном Витя совершенно прав. В том, что Федю убивать не нужно, если не хотеть добраться до него самого, до миллионера. Так что Витя правильно боится.

«Ничего, завтра они уедут отсюда, и все будет в порядке, — подумал я. — Плохо все же быть богатым. Надо все время бояться, трястись. Вот, убили охранника, и ты уже вне себя от страха… Хорошо быть бедным, как я, например. Никому не нужен, никому не интересен. Вот и дилемма, как в старой песенке „Иметь или не иметь“».

Эстелла ждала меня в кафе. Подходя к ней, сидящей за столиком, я еще раз окинул ее взглядом, и сердце мое защемило от тяжелого чувства.

Я подумал о том, что пройдет день или два, и мы с ней расстанемся навсегда. «Может быть, я всю жизнь ждал этой встречи, готовился к ней». Что-то внутри меня говорило о том, что это моя женщина. Что мы созданы друг для друга.

И все время, что она жила здесь, росла, выходила замуж, что-то делала, все это время и она терпеливо ждала меня…

И когда я ходил в школу по заснеженным ленинградским улицам, а потом учился в институте, работал, тоже что-то такое делал, мне тоже казалось все это важным, необходимым… Но подсознательно я всегда чувствовал, что есть эта женщина, есть та, которая принесет мне счастье.

Теперь мы встретились и нам хорошо вместе. Мы — как две половинки, которые вдруг соединились в одно целое… Но все так недолговечно. И безнадежно, потому что все скоро кончится. И останутся только воспоминания, но это будут горькие воспоминания, ибо они будут окрашены в темную краску безнадежности и бесплодности…

Не повезу же я ее в Россию… Что она там будет делать? И как это все может быть? У нее здесь муж, этот брюнет Симон, которого она, как говорит, любит… И есть еще люди, с которыми она близка. Это несомненно, она же взрослая женщина.

И не останусь же я тут, в Испании. Мне-то уж тут вовсе нечего делать. Что из того, что технически это легко осуществимо? Все равно это невозможно. Потому что все мы живем в царстве необходимости и наша свобода выбора — это чистая иллюзия.

Когда человеку говорят, что он — хозяин своей судьбы, и у него огромный выбор в жизни — это типичный самообман. Ничего мы в жизни не выбираем. Вернее, выбираем, но только в рамках отпущенной нам, заданной изначально, необходимости.

Вот например. Говорят молодому человеку:

«Ты молодой человек. Ты можешь выбирать себе жену или любовницу из такого огромного количества женщин и девушек. Посмотри, как их много вокруг. И каждая может быть твоей, стоит только захотеть»…

Ничего подобного.

Женщин действительно много в мире, но выбирать ты будешь только из малого, крайне ограниченного количества своих знакомых и сослуживиц. Ну, в крайнем случае — из знакомых твоих знакомых. Но это уже роскошь… При миллионах женщин вокруг, ты все равно принужден будешь выбирать между Маней из института, и Дуней с соседней лестницы… Ну, уж если ты очень активный человек, можно будет прибавить еще Тоню — одноклассницу. Вот и весь выбор.

И ты именно так и живешь. Понимая это, или не понимая этого. Неважно. Лучше — не понимая. Тогда меньше сомнений.

А потом ты неожиданно где-то на краю света встречаешь именно ту, которая должна быть твоей. Это твоя половина. И ты это осознаешь, потому что уже хлебнул как говорится, не своего, и способен осознавать… И что же? Ты ровным счетом ничего не можешь предпринять. Так и уедешь потом с незаживающей раной. С сознанием того, что судьба послала тебе то, чего ты так долго ждал, но ты не смог сохранить этого…

Вот и говорят после этого, что твое собственное счастье — в твоих собственных руках.

Мы с Эстеллой пошли к небольшому зданию, где располагался ближайший прокат автомобилей. Через несколько минут мы уже выехали оттуда на не очень новом «саабе», который нельзя было назвать украшением дороги…

Я не умею водить машину. Не знаю, почему. Вернее, догадываюсь. У меня панический страх перед дорожным движением. Одно время я собирался купить себе машину и получить права, и даже попросил приятеля поучить меня вождению.

Он поучил меня два или три раза, а потом сказал:

— Андрей, тебе сначала нужно вылечиться от страха. От боязни дороги. Наверное, лучше всего тебе пойти к гипнотизеру, чтобы он под гипнозом снял у тебя страх столкновения.

К гипнотизеру я не пошел. Не захотел. Не люблю, когда кто-то лезет ко мне в мозг. Однажды в детстве я стал неожиданно заикаться, и меня повели к гипнотизеру. Он действительно излечил меня от заикания, но у меня осталось неприятное чувство что этот гипнотизер побывал в моем мозгу, походил там своими ногами… Так что не выучился я водить машину.

Эстелла выслушала мою горестную исповедь о взаимоотношениях с автомобилями, но смеяться надо мной не стала. Она спокойно села за руль, и мы поехали. Машину мы взяли на один день, и мой бумажник отощал на две с половиной тысячи песет… Примерно столько же стоит видеокассета среднего качества с записанным фильмом.

Мы выехали из городка и помчались по дороге, постепенно переходящей в горную…

— Здесь начинаются предгорья Пиринеев, — объяснила мне Эстелла, не отрывая взгляда от шоссе. — Мы проедем великолепное горное озеро. Это недалеко, мы можем там остановиться. Там очень живописно.

— Зачем? — спросил я. — Как раз озера — это то, чего в России в избытке.

— Там очень, очень красиво, — сказала Эстелла, и вдруг оторвав руку от руля, положила мне ее на колено. Она улыбнулась одними глазами — чуть-чуть.

— Разве мы не найдем чем заняться возле озера? Там уединенное место…

— Оно далеко? — заинтересовался я.

— Около Баньоласа. Скоро приедем.

Озеро действительно оказалось очень красивым. Вдали виднелись Пиренейские горы. Мы выехали на площадку перед озером с той стороны, где никого не было. Слева раскинулся маленький городок Баньолас с черепичными красными крышами и белыми стенами домиков…

— Интересно, эти сиденья опускаются? — нетерпеливо спросила Эстелла, дергая за ручку. Сиденье опустилось со скрипом, и она облегченно вздохнула.

— Терпеть не могу заниматься любовью сидя.

Она расстегнула верхние пуговки своего светло-зеленого платья и я увидел, что она не надела лифчика… Ее упругие смуглые груди с большими темно-красными сосками торчали наружу из раскрывшегося платья…

Было заметно, что Эстелла уже возбуждена. Ее соски напряглись и затвердели. Я почувствовал это едва только коснулся их рукой. Эстелла тихо застонала, и выгнулась, как будто сделала «мостик».

— Скорее, — прошептала она. — Скорее возьми меня. Я едва дотерпела досюда. Не тяни…

Я не стал раздеваться, а просто перелез со своего сиденья к ней и лег сверху.

— Нет, — прошептала она вдруг, испуганно вздрогнув. — Разденься, пожалуйста. Не надо так.

— Но ты ведь тоже не раздевалась, — сказал я, расстегивая рубашку.

— Это другое дело, — ответила она тихо, одними губами. — Прошу тебя, не мучай меня, разденься…

Машина ходила ходуном от наших бурных объятий. Я опустил руку вниз, женщина мгновенно раскинула ноги пошире. И тут я обнаружил, что на ней нет трусиков. Вообще…

— Скорее, — повторила Эстелла, тяжело дыша, и закатывая глаза. Она двигалась так, словно сама хотела ускорить нашу близость…

Она была горячая, тело ее трепетало и извивалось под моими руками. Вокруг стояла тишина, прерываемая только стонами прекрасной женщины и моим дыханием. Пиренейские горы с их огромными вершинами смутно и величественно высились вдалеке.

«Интересно, у них есть снежные „шапки“ или нет? — подумал я вдруг, неожиданно для самого себя. Но горы были в тумане, вернее даже в дымке и я ничего не мог рассмотреть. — Надо будет потом спросить у Эстеллы», — решил я.

— Подожди, — остановила она меня. — Не надо больше так… Я ведь твоя должница. Вчера нам помешали, и я не успела закончить свою работу…

С этими словами она выскользнула из-под меня и стремительно сползла вниз. Там она так же быстро согнулась и открыла рот, принимая мою возбужденную плоть.

Когда я испытал блаженство, она довольная выползла наверх и улыбнулась влажными губами.

— Теперь ты доволен?

— А ты? Тебе это нравится? — спросил я.

— Да, — ответила Эстелла, и вдруг помрачнела. — Когда это с любимым человеком.

— А я — твой любимый человек? — поинтересовался я. Для меня это был действительно актуальный вопрос.

Вообще, когда меня спрашивают теперь, верю ли я в любовь с первого взгляда, я отвечаю — да. И вспоминаю об Эстелле.

— Я не знаю, — сказала Эстелла, все так же серьезно. Она посмотрела на меня своими темными глазами и повторила:

— Я не знаю, Андрей. Мне вообще трудно разобраться с самой собой, со всем, что со мной происходит, — она вдруг заплакала. Вернее даже не заплакала, а в ее глазах появились блестки, они все росли и превратились в слезинки.

Некоторое время Эстелла пыталась бороться с ними, но потом они против ее желания выкатились из глаз и поползли по щекам. По одной слезинке на каждую щеку.

— Я вообще не собиралась изменять мужу, — проговорила она, глядя в окно на горы. — Я так и сказала себе, что ничего такого больше не будет никогда. И вдруг появился ты и предложил мне надуть этот дурацкий матрац… И вот мы с тобой…

Она всхлипнула и повернула ко мне свое прекрасное лицо:

— Значит, наверное, ты — мой любимый мужчина. Получается так.

Я потянулся, взял ее за плечи и притянул к себе. Она положила голову мне на плечо и я уловил аромат ее духов от волос, рассыпавшихся по моей груди.

— Сначала я еще уговаривая себя, — сказала вдруг Эстелла глухим голосом. — Я пыталась обмануть себя. И говорила себе, что ты нужен мне просто как человек, который будет со мной ночью. Потому что я предвидела что-то вроде того, что случилось вчера… Не то, чтобы предвидела, но опасалась.

— И я действительно сыграл решающую роль, — промолвил я осторожно. — Потому что если бы ты была одна, никто бы не пришел на помощь и они сумели бы тебя увести. Куда они там хотели.

— Ладно, не будем больше об этом, прошу тебя, — сказала Эстелла, вздрогнув при моих словах. — Одним словом, я говорила себе, что это будет просто ночь с неким незнакомым мужчиной, который нужен мне из меркантильных соображений. Вроде соображений безопасности. Как охранник. Но так было только до первых поцелуев. Скажи мне, Андрей, ты женат?

Я засмеялся. Все женщины одинаковы.

— Нет, — ответил я абсолютно честно. — Я даже не был никогда женат. Но, к сожалению, это не имеет никакого практического значения.

— Почему? — не поняла меня женщина.

— Потому что ты, например, замужем. Я же — холост. Но что все это значит, если я через неделю уеду в Россию, а ты через день — к мужу?

— Ты мог бы остаться, — сказала она задумчиво. Видно было, что она уже подумала об этом. Ох, это женское лукавство.

— А ты хотела бы этого?

Наступило молчание. Эстелла сидела, положив голову ко мне на грудь и я не видел ее лица.

— Хотела бы, — наконец коротко ответила она, не поворачивая головы.

Эстелла взяла мои руки в свои. Она держала их и перебирала мои пальцы своими. Ее руки были чуть влажными и очень теплыми и мягкими. Я чувствовал, как от нее ко мне идет тепло…

Хотелось схватить эти пальцы — мягкие пальцы моей любимой, и целовать их, водить ими по своему лицу, гладить их, ласкать их… И всю эту прекрасную женщину — такую великолепную, и такую трогательную. Такую сильную и такую беззащитную.

Такую умную и такую растерянную…

Если бы знать, что случилось с ней в этой огромной жаркой стране, которая является ее родиной… Если бы знать, что тут произошло такого, что превратило ее в затравленного зверька, поминутно вздрагивавшего.

Видно было, что Эстелла веселая и достаточно сильная женщина. Что же такого могло тут произойти, что она так страдает? Что не дает ей покоя?

Мне вспомнилось одно стихотворение, которое я знал прежде хорошо, а теперь, конечно, позабыл. Но вдруг вспомнил.

И я рассказал о нем Эстелле. О том, как во время войны с Франко советский генерал полюбил испанскую женщину. А она — его. А потом война закончилась, генерал вернулся в Россию. Началась Вторая мировая война, он командовал армией. И все время вспоминал эту женщину в Испании, которая стала дальше, чем планета Марс.

И он возил с собой по фронтовым землянкам пластинку с испанской песней, которую он привез на память о той женщине…

— Кто это написал? — спросила Эстелла, когда я перевел ей эти стихи.

— Ты не знаешь его, — ответил я. Фамилия Симонов ничего не говорит испанцам.

— Он был в Испании? — поинтересовалась она.

— Нет. Не думаю, — ответил я. — Да это и не об Испании стихотворение.

— О чем же?

— О любви, — сказал я. — А Испания — это просто так, совпадение, я думаю.

Я закурил и выпустил струю дыма в открытое окно, в сторону гор.

— И вообще все это пустяки. Не обращай внимания на меня, Эстелла. Просто я литератор и вот — расчувствовался. Это самообман. Твой муж получает денег в сто раз больше, чем я. Так что не стоит грустить.

— Ну, не стоит, так не стоит, — сказала вдруг решительным голосом женщина и села за руль, подняв сиденье. Она привела в порядок свои волосы, одернула юбку.

— Ты — мужчина. Тебе виднее, — добавила она, заводя мотор. — Поедем теперь в музей. Кстати, у нас по дороге еще Жерона. Ты можешь его посмотреть.

Мы ехали молча. Иногда вдоль дороги попадались строения, но их было немного. Старые церкви, кажется, заброшенные. Во всяком случае, вид у них был именно такой.

Черепичные крыши, каменные ограды у домов. Кажется, вот еще секунда и из-за поворота выедет Дон-Кихот — тощий, в латах и с длинным копьем.

Вот только асфальтовое шоссе портило старинный вид окрестностей и заставляло помнить о современности. Да еще иногда в пейзаж вдалеке вкрапливались огромные заводы с трубами, обилием корпусов, снующих вокруг тяжелых грузовиков.

Это все россказни — что Испания — отсталая страна с обилием традиций, живущая в прошлом веке. И что вообще это окраина Европы… Сами вы окраина Европы! И сами вы — отсталая страна.

Это огромное государство с шестидесятью миллионами населения, с современной развитой промышленностью, не чета нашей. Испания — это межконтинентальные лайнеры в гигантских аэропортах и небоскребы в городах-мегаполисах. А древние руины и фламенко — это все с красочной открытки для туристов.

По наполненной машинами автостраде мы въехали в город Жерону.

— Можно пройтись немного по центру, — предложила мне Эстелла, паркуя машину.

— А ты не боишься? — спросил я ее осторожно, стараясь не напоминать о неприятном.

— Чего? — не поняла она сначала меня, а потом вспыхнула: — Сколько можно об этом вспоминать… Мы с тобой не так уж много времени проведем вместе. Я не хочу все время бояться. Я зверски устала бояться.

Потом Эстелла смягчилась и обняла меня левой рукой за шею.

— И ведь у меня такой защитник, — сказала она.

— Ну уж и защитник, — смутился я. — Ничего не смог. Если бы помощь не пришла вовремя, у меня бы не получилось тебя защитить.

— Это ничего, — ответила Эстелла. — Главное — ты бросился в бой.

— Ну да. Как Дон-Кихот на ветряные мельницы, — подхватил я, все же польщенный такой оценкой моих ночных действий. Приятно чувствовать себя героем, особенно если сам от себя этого героизма не ожидал…

— Ветряные мельницы были иллюзией, — грустно улыбнулась Эстелла. — А тут опасность была самая реальная.

— Да, наверное, — пожал я плечами. — Такая реальная, что ты даже не хочешь мне о ней рассказать.

— Я еще не готова, — коротко ответила Эстелла и задумалась. На лицо ее легла тень. — Однажды мой муж Симон попал в ту же самую ситуацию, что и ты ночью…

— И что же? — насторожился я.

— Он не бросился в бой, — сказала Эстелла медленно и вздохнула: — Но все равно я люблю его. И это я виновата перед ним, а не он передо мной. Так что я вообще зря об этом вспомнила.

Мы закрыли машину и пошли по площади. Было тихо. Днем во всех испанских городах тихо.

В витрине большого магазина Эстелла посмотрела на себя.

— Как мы измяли мое платье в машине, — сказала она огорченно. — Теперь все догадаются, чем мы с тобой занимались.

— Кто это — все? — спросил я.

Она засмеялась счастливо.

— Никто. Ты прав. Подумаешь, что там скажут посторонние люди. Завтра мы с тобой расстанемся навсегда, и все будет кончено.

— Завтра? — спохватился я. Как-то забылось, что все так скоротечно. Как чахотка.

— Ну да, теперь мне все равно опасно тут оставаться, — ответила Эстелла. — Симон приедет и заберет меня.

— Но ты же не дозвонилась ему утром, — напомнил я.

— Вот я и собираюсь дозвониться, — ответила она. — Я ведь страшная эгоистка. И не случайно предложила остановиться тут, в Жероне. Мне нужно позвонить в Барселону мужу. Пойдем, это недолго.

Сразу за площадью начиналась река.

— Нам нужно перейти по мосту в старый центр города, — сказала Эстелла, ведя меня за руку.

Река медленно текла посреди тихого сонного города, как бы застывшего под палящим солнцем.

Она была неглубокая, вернее даже, очень мелкая. Сквозь прозрачную воду было видно дно и водоросли на нем — длинные, желтые.

По берегам реки, вдоль низкой набережной тянулись дома. Они нависали прямо над водой, громоздились один на другом. Дома были разноцветные, обшарпанные, давно не крашеные. Свежевыкрашенных домов тут было очень немного, и они только подчеркивали облезлые стены соседних.

На многих окнах и железных ржавых балкончиках сушилось белье. Груды белья. Почти все окна в домах на набережной были открыты. Из этих окон можно было прыгнуть прямо в реку, лениво струящуюся внизу.

Людей почти не было. Брели две старухи в черных одеяниях до полу, да несколько детей, столпившись, смотрели с набережной на воду. Любое громко сказанное слово разносилось в застывшем воздухе.

Мост был железный, с ржавыми металлическими перилами. Посреди моста я остановился и Эстелла встала рядом со мной. Мы молчали.

Какой сейчас год? Сороковой? Может быть… Или конец прошлого века? Тоже возможно…

Летели годы, десятилетия, а тут, на набережной реки Тер в этом застывшем городе все всегда оставалось по-прежнему. Тишина, сонное спокойствие. Как будто нет больше ничего в мире. Нет самолетов, заводов, космических кораблей, парламентов… Нет газет, кино, баров… Нет времени. Есть только желтая стоячая вода в реке, да теснящиеся в мертвой тишине дома по обе стороны набережной.

Кто-то живет так всю жизнь. И многие уже прожили ее. Сколько людей, сколько поколений родились тут, жили, женились, работали, смотрели на эту реку и водоросли, а потом умирали здесь же… И их везли на кладбище по этой же набережной. Тут можно просидеть всю жизнь. Вот так сесть у открытого окна и сидеть молча…

Я сказал это Эстелле по-английски, она засмеялась.

— Это не я придумал, — пояснил я. — Это знаменитый русский поэт.

— Какой? — спросила она. — Все тот же?

— Нет, — ответил я. — В России был не один поэт… Было несколько. То, что я сейчас сказал, написал Маяковский. Только вместо Жерона был Париж: «Я хотел бы жить и умереть в Париже». А я хотел бы — в Жероне. Что ж, у каждого свой вкус…

— И ты хотел бы умереть в Жероне? — спросила меня Эстелла. Она следила за моим взглядом и вместе со мной скользила глазами по мертвому безмолвию реки и набережной.

— Хотел бы, — сказал я.

— Ты можешь купить тут себе дом или квартиру, — сказала вдруг Эстелла, поглядев на меня. — Здесь недорого, это точно. Я уверена, что ты вполне сможешь это сделать. И будешь тут жить и… И умирать. — Она улыбнулась.

Следом за ней улыбнулся и я.

— В принципе можно, конечно. Но нет смысла, моя любовь. Нельзя купить квартиру во сне, в сказке, которую сам придумал. Квартиры в снах не продаются.

— Да, — кивнула Эстелла, еще крепче сжимая мою руку в своей. — Тебе определенно понравится в музее Дали. Ты точно — сумасшедший.

Я согласно кивнул.

— Естественно. Это естественно. Что же тут удивляться. Я соответственно себя и веду. Пойдем дальше.

Мы прошли по мосту, наши каблуки стучали по металлу. Пока Эстелла звонила из большого бара в центре города, я ждал ее на улице. Тут все напоминало старый Таллин — узкие горбатые улицы, мощеные булыжником, двухэтажные дома пятнадцатого века. Только Жерона гораздо больше Таллина, вот и вся разница.

Эстелла вышла с озабоченным лицом:

— Я дозвонилась, — сказала она. — Но Симон сказал, что не сможет приехать сегодня вечером. Они спускают на воду корабль завтра, и у него масса работы.

— Это очень мило с его стороны, — заметил я. — А ты рассказала ему о том, что произошло ночью?

— Конечно, я для этого и звонила, — ответила Эстелла.

— Какой он интересный человек у тебя, — сказал я, закуривая сигарету и предлагая женщине. — Такая заботливость, даже оторопь берет.

— Не говори о нем плохо. Это подло. Он хороший и несчастный человек, — сказала строго Эстелла, беря сигарету. — Давай пройдемся немного. Здесь есть очень красивый собор.

Мы поднимались к собору по длинной лестнице, которой, казалось конца не будет и которая вела как бы в небо…

Собор был очень старый, темный и мрачный. Может быть, соборы и должны быть такими… Только слишком уж сильный контраст получается, когда попадешь сюда с яркого солнца.

— Тут очень толстые стены, — сказала Эстелла. — Во время войны здесь укрывались от налетов. Считалось, что авиационные бомбы не смогут разрушить это сооружение.

— Здесь же не было войны, — сказал я. — В двадцатом веке ни одна страна не нападала на Испанию.

— Ну да, для таких вещей необязательно иметь внешнего врага, — объяснила женщина: — Этот город бомбили войска Франко. Тут было очень сильное сопротивление путчистам. Вот они и бомбили мирное население.

Через полчаса мы выехали из Жероны. Фигерас был уже недалеко.

Эстелла сидела рядом со мной, она хорошо водила машину. Я все время чувствовал ее присутствие рядом. Вернее, не рядом, а вместе со мной. Мне казалось, что я все время ощущаю тепло ее тела. Оно на самом деле было очень жарким…

Музей мне не понравился. Наверное, я все же не такой сумасшедший, как предполагала Эстелла. Или русские писатели отличаются от испанских. Не знаю… Приятно было походить по странным залам со странными картинами без табличек, когда ничего не понятно… Приятно было посмотреть на толпы потных и толстых туристов из всех стран мира… Еще приятнее было забыть о неприятных моментах сегодняшней ночи. И о том, что в полицейском морге лежит на холодном мраморном или оцинкованном столе голое тело человека с разбитой головой. Он прилетел сюда на самолете для того, чтобы вернуться на родину в гробу. Чтобы его убил тут неизвестно кто…

Скорее всего никто так и не узнает, кто это сделал. Кому захотелось отнять жизнь у несчастного охранника пьяного миллионера из России…

Так я думал, когда бродил за руку с Эстеллой по залам музея Сальвадора Дали. Вскоре мы выехали обратно. Дорога домой была быстрее чем в первый раз.

— О чем ты думаешь? — спросила меня Эстелла, увидев, что я надолго замолчал.

— О том, что благодаря твоему мужу мы сможем провести с тобой еще одну ночь. И о том, что, может быть, она станет для нас последней ночью вдвоем, — сказал я. — Твой муж строит какие корабли — военные или гражданские?

— Военные, — ответила женщина, закусив губу. — В том то и дело.

— Да здравствует военно-морской флот Испании, — сказал я. — Благодаря укреплению его мощи твой муж задерживается на службе и не спешит выручать свою жену из неприятностей.

— Он спешит, — сказала Эстелла резким голосом. — Он очень спешит. Просто от неприятностей нужно избавиться разом. От всех.

— Их так много? — спросил я. Мне казалось, что Эстелла преувеличивает. Любят эти женщины «нагнать туману»…

— Достаточно, — ответила Эстелла. — Ведь не случайно я с самого начала выяснила у тебя, кто ты такой. И познакомилась только после того, как уверилась, что ты — не испанец. А вообще турист даже не из Европы, а из России.

— Россия — это и есть Европа, — ответил я, уязвленный.

— Может быть, — засмеялась Эстелла. — Может быть, это вы так считаете. Вообще же в мире известно, что граница между Европой и Азией проходит по горам Карпатам и разделяет на две половинки Польшу. Так что все, что восточнее Польши — уж точно Азия.

Надо сказать, довольно спорное утверждение. А о том, насколько оно для нас противное, я уж не говорю…

Хотя, конечно, очень может быть… Когда я теперь хожу по петербургским толкучкам и рынкам, стою в очередях к плохо освещенным киоскам и езжу в троллейбусе, я иногда думаю о том, что, может быть, Эстелла была не так уж неправа насчет границы на Карпатах…

Потому что мечты наши остаются мечтами, а реалии не переделаешь.

— А почему ты не стала бы знакомиться с соотечественником? — спросил я.

— Потому что меня преследуют, — ответила Эстелла.

— Ты знаешь, честно говоря, я как-то давно уже об этом догадался, — с иронией ответил я. — Еще ночью, когда голый сражался с двумя какими-то типами, имевшими на тебя виды, я понял, что тут что-то не так. Но ты ведь не хочешь мне ничего рассказать.

— Останови машину, — сказала Эстелла. — И я расскажу тебе все. Лучше сделать это тут, на дороге, чем в отеле. Там нам могут помешать. Остановись.

Я подъехал к обочине, но Эстелла беспокойно оглянулась и сказала:

— Нет, здесь не нужно, конечно. Там впереди должен быть пост гражданской гвардии. Давай подъедем и остановимся рядом.

— Ты так боишься? — спросил я, хотя, естественно понимал, что у Эстеллы были все основания для того, чтобы бояться.

— Ты же сам знаешь, — ответила она. — Мы ничем не помешаем посту, а просто остановимся рядом. Вот и все. Так будет безопаснее.

Пост гражданской гвардии состоял из троих амбалов в защитной форме, с лицами, красными от загара, и с автоматами наперевес… Джип их стоял демонстративно посреди дороги, а сами они — на обочине, внимательно следя за проезжающими машинами. Вид довольно устрашающий, гораздо страшнее наших патрульных милиционеров.

— Я никогда не думал, что в Испании такая высокая преступность, — сказал я, подруливая к обочине в ста метрах от солдат.

— При чем тут преступность? — пожала плечами Эстелла. — Преступность у нас небольшая. Это — меры против террористов. И только здесь — в Каталонии. Ну, еще там, где баски, но это далеко.

— А почему? — не понял я.

— Об этом потом, — отрезала Эстелла. — Сейчас я хочу рассказать тебе наконец, отчего я так странно себя веду. И почему ночью случилось это вторжение. Ты наверное, подумал, что я — проститутка, и это явились мои сутенеры? Признайся, ты ведь подумал именно так?

— Должен тебя разочаровать, Эстелла, — сказал я. — Так я не подумал. Просто потому что ты совершенно не похожа на проститутку. Хоть я и не так много проституток видел, но все же я писатель. А как сказал один наш знаменитый деятель — «Писатель — инженер человеческих душ». Так что…

— На самом деле все очень страшно, — сказала Эстеллы. — Ты просто не понимаешь, во что мог «влипнуть» благодаря мне. Это — страшные люди. Наверное, мне на роду написано втравлять мужчин, которые меня любят, в неприятности.

Она помолчала и добавила:

— Мне очень страшно одной. Особенно по ночам. Как выяснилось, это не напрасный страх. Может быть тебе будет неприятно об этом услышать, но я оставила тебя в своей комнате просто потому, что мне было страшно оставаться на ночь одной.

Я закурил сигарету и глубоко затянулся. Неприятные вещи всегда неприятно слушать. И когда молодая красивая женщина, к которой ты начал чувствовать что-то трепетное, делает тебе такие заявления, это не придает оптимизма…

— Тебе неприятно? — спросила меня Эстелла серьезно, беря меня за руку.

— Ну, — постарался я улыбнуться. — В конце концов мы ничего не должны друг другу, так что почему бы тебе и не сказать мне правду. Хоть и неприятно, но я все же не покончу с собой…

— Не сердись, милый, — сказала Эстелла, держа мою руку в своей. — Это обычная женская непоследовательность. И порывистость. Сколько уж я себя ругала за это… На самом деле, я оставила тебя только для того, чтобы не быть одной…

— И жизнь показала, что правильно сделала, — перебил ее я.

— Да, но потом я поняла, что ты мне очень нравишься. И, может быть, я действительно влюбилась в тебя… Поэтому я и хочу рассказать тебе. Но ты не будешь меня перебивать. Хорошо?

Я согласился и Эстелла, отвернувшись к окну, начала свой длинный рассказ.

За окном была выжженная солнцем трава, и клонящееся на запад солнце. Дешевый «саабовский» кондиционер вторил словам Эстеллы с мягким ненавязчивым свистом.

— Мы с мужем сравнительно недавно переехали в Барселону. До этого мы жили в Толедо, где и познакомились восемь лет назад…

В Толедо нам было очень хорошо, потому что это мой родной город, и для Симона он в общем, тоже стал родным. У нас было много друзей там. Только у Симона не было подходящей работы…

А потом он получил письмо от своего товарища по университету, в котором тот писал, что в Барселоне на военно-морских верфях есть несколько мест для инженеров. Симон поехал туда, и вскоре вернулся счастливый. Он получил хорошую должность.

Мы отпраздновали это событие, и я была действительно счастлива за Симона. Да и за себя тоже. Потому что для мужчины ведь работа — это главное в жизни.

Сколько бы ни говорили о прелестях семейной жизни, и о том, что главное — это семья, все же это не вполне так. И мужчины, которые так утверждают — это просто те, кто не сумел добиться успеха на служебном поприще. Они себя успокаивают такими разговорами.

Когда у мужа нет интересной денежной и перспективной работы, это сказывается на его моральном состоянии, на его настроении. Так что мне, как любящей жене это было очень заметно. Теперь же я радовалась вместе с ним.

О, мне казалось, что теперь начнется новая страница нашей жизни. Она и началась, только все оказалось не так, как мы предполагали…

Первые месяцы прошли в хлопотах по устройству на новом месте. Мы купили в рассрочку квартиру, очень дорогую. В конце концов она обойдется нам почти в десять миллионов песет… Но нас с Симоном это не страшило, потому что работа его — очень перспективная и мы не сомневались, что должны, просто обязаны перед самими собой устроить себе уютное гнездышко.

А, кроме всего прочего, у нас ведь нет детей. И мы все время откладывали это, потому что хотели сначала приобрести свою квартиру и виды на будущее. Симон часто говорит:

— Ребенок должен расти с твердым сознанием того, что его отец — достойный человек, и что он может зарабатывать деньги. Если этого нет, ребенок может вырасти моральным уродом.

В целом я согласна с Симоном. Действительно, как требовать уважения к себе от ребенка, если ты не способен как следует позаботиться о нем?

Так что квартиру мы покупали и обустраивали еще и с учетом того, что скоро у нас появится малыш. Мне уже пора поспешать с этим — все же я не девочка, мне скоро тридцать…

Симон пропадал на работе, да он и сейчас там пропадает, ты это, наверное, заметил.

Так что все хлопоты по переезду и по устройству на новом месте пали на меня. Но мне это даже нравилось. Мы наняли служанку Алисию, молодую девушку, и она мне помогала. Собственно, Алисия и сейчас служит у нас…

Не смотри на меня так странно. Я действительно только занималась хозяйством. Можешь не верить мне, но я никогда прежде не изменяла мужу. Никогда, до тех пор, пока мы не переехали в Барселону. Мне такое даже в голову никогда не приходило. Ну, скажем честно, что за восемь лет супружества, приходило, конечно… Но я ни разу не изменяла Симону.

— Так в чем же дело? — рискнул я спросить Эстеллу, улучив момент, когда она на минуту замолчала. — Что же произошло?

— Именно произошло, — сказала Эстелла грустно. — С тех пор, как это случилось, я стала несколько легче относиться к изменам мужу. Не морально, нет. В моральном отношении я, наверное, мало изменилась. Нет, тут чисто физиологическое. Раньше у меня был физиологический барьер. Я всю жизнь принадлежала только Симону, и мне было трудно себе представить, что в меня входит кто-то другой. Мне казалось невероятным, что чей-то фаллос, кроме Симона, будет иметь меня…

А после того, что произошло, этот барьер, естественно, спал.

— По-моему, тебе пора уже рассказать обо всем, — сказал я нетерпеливо. — Потому что раз уж ты начала, нет смысла ходить вокруг да около.

— Мне тяжело приступить к главному, — виновато улыбнулась Эстелла. — Ведь я еще никому этого не рассказывала. А кроме того, нужно рассказать с самого начала, а то будет непонятно.

— Ну, хорошо, — ответил я и обнял ее за плечи.

— Да, мне так будет легче, — улыбнулась грустно Эстелла. Она положила голову мне на грудь и добавила:

— Теперь тебе не видно будет моего лица. Это хорошо, потому что поможет мне преодолеть себя и рассказывать.

Она попросила у меня сигарету и продолжила:

— У Симона очень ответственная работа. Он занимается капитальным ремонтом судов. И вообще он очень занятой человек. Часто он даже привозит свои чертежи домой и сидит над ними до ночи. Иногда я начинала его упрекать за это, но он неизменно отвечал: «Я ведь только начал работать тут. Значит, я должен работать лучше и больше других. Только так я смогу себя хорошо зарекомендовать. Испания имеет не так много военных кораблей, чтобы работы хватило для всех инженеров… Так что мне нужно очень стараться».

Я понимала его и старалась, как могла, помогать ему. Ну, я имею в виду моральную атмосферу и домашнее хозяйство. У меня все было в образцовом порядке, и сама я всегда была приветливой и веселой с Симоном, какое бы ни было у меня настроение. Я ведь прекрасно понимаю в чем заключается долг жены перед мужем…

Однажды Симон вернулся с верфи домой очень расстроенным. Он был даже бледен, хотя про Симона нельзя сказать, что он слишком уж впечатлительный человек.

Я допытывалась у него, что случилось и нет ли у него каких-нибудь неприятностей на службе. Он отмалчивался, потом сказал, что это не женское дело. Мне пришлось прекратить расспросы.

Прошло несколько дней, и Симон вновь вернулся со службы в таком же состоянии. И вновь отказался со мной обсудить причину этого. Но я чувствовала, что ему очень не по себе…

— Ты можешь все мне рассказать, — говорила я мужу. — Что бы ни случилось, я постараюсь понять, и мы вместе подумаем о том, что можно сделать.

— Нет, — говорил в ответ Симон: — Это — не женское дело. Я сам должен разобраться в этом, и не впутывать тебя даже в эти разговоры.

Меня это несколько досадовало, но я все же гордилась тем, что Симон поступает как настоящий мужчина. Женщина ведь может возмущаться тем, что муж что-то скрывает от нее из своих дел, но в глубине души она все равно восхищается его сдержанностью…

Оценить степень опасности мне помог телефонный звонок. В тот же вечер, когда мы сидели за ужином, позвонил телефон. Симон подошел, и я услышала, как он после некоторой паузы сказал:

— Я ведь уже твердо ответил, что не согласен. Это совершенно невозможно. Вы обратились не по адресу. Потом он помолчал еще, видимо слушая, что говорят на том конце и произнес затем:

— Все равно это неоправданно. Слишком опасно. И в любом случае я этого не сделаю. После этого он положил трубку, не попрощавшись.

Когда муж вернулся к столу он был опять очень бледен и мрачен еще больше, чем прежде.

— Ты так и не хочешь рассказать мне? — спросила я встревоженно.

— Нет, — отрезал муж, а потом помолчал и сказал:

— Что-то у меня нет сегодня аппетита. Ты извини меня, дорогая. И сразу ушел к себе в кабинет. Я пошла за ним и увидела, что он лег на кожаный диван у стола и обхватил голову руками.

— Не трогай меня сейчас, пожалуйста, — попросил он меня и отвернулся лицом к стене.

— Но я ведь хочу помочь тебе, — возразила я, чувствуя свою беспомощность и тревогу.

— Ты все равно помочь не можешь, — сказал глухим голосом Симон. — И я сам с этим делом справлюсь. Не волнуйся ни о чем. Может быть, это пройдет само собой.

Не успела я выйти из кабинета, чтобы оставить его одного, как вновь зазвонил телефон. На этот раз я оказалась умнее, да и обстоятельства мне благоприятствовали. Симон снял трубку у себя в кабинете, а я воспользовалась тем, что в гостиной можно слушать разговор по параллельному аппарату, побежала туда. Чуть дыша я сняла трубку и услышала мужской голос, который говорил Симону:

— Синьор инженер, вы напрасно отказываетесь. Не вы один с нами сотрудничаете.

— Вот и отлично, — отвечал муж. — Вот пусть эти люди и помогают вам.

— Подумайте о деньгах, — сказал голос настойчиво: — Вы недавно переехали, у вас большие затраты. Вам нужны деньги…

— Да, но не таким способом, — ответил Симон. — Независимо даже от моих взглядов. Это в любом случае слишком опасно для меня.

— Но подумайте о деньгах, — ответил мужчина на том конце провода. — Эта сумма решит многие ваши финансовые проблемы.

— Мне не понадобятся деньги в тюрьме, — сказал решительно муж. — Их скорее всего, вообще конфискуют, так что нет смысла рисковать. Оставьте меня в покое. Раз и навсегда. Я сказал вам — нет, так чего же вам еще нужно?

— Мы не оставим вас в покое, — спокойно возразил мужчина: — Тем или иным способом мы добьемся от вас своего.

— А вы не боитесь слишком настаивать? — спросил муж. — Я ведь могу сообщить о ваших предложениях куда следует. Есть такие места, где могут очень заинтересоваться вами.

— Сомнительно, что вы это сделаете, синьор инженер, — ответил голос. — У вас же есть разум и аналитические способности. Вы — разумный образованный человек.

— Ну и что? — рявкнул Симон, явно теряя терпение. — Вы мне угрожаете?

— Можно сказать и так, — согласился голос незнакомца. — Вы же сами можете просчитать последствия, синьор. Так что тут мы спокойны — вы не должны никому говорить о наших контактах.

— Каких еще контактах? — возмутился Симон и осекся. Голос в трубке хихикнул:

— Ну вот видите, вы сами все понимаете. Так что думайте, думайте и еще раз думайте. Не вы первый, кто сначала не соглашался, а потом все же стал более сговорчивым.

— Нет, — отрезал Симон нетерпеливо и замолчал.

— Ладно, — вдруг сказал мужчина. — Мы позвоним вам еще. На всякий случай.

— На какой еще случай?

— На случай, если вы все же передумаете, — ответил мужчина. — До свидания, синьор инженер. Уверен, что мы еще увидимся с вами. И вы примите правильное решение. — В трубке послышались гудки отбоя…

Тут уж меня ничто не могло удержать. Встревоженная, я бросилась в кабинет к Симону. Он лежал на диване по-прежнему, обхватив голову руками.

Я призналась ему, что подслушала разговор. И потребовала объяснений.

— Очень жаль, — спокойно и медленно проговорил в ответ муж.

— Что жаль? — не поняла я.

— Жаль, что ты подслушала, — сказал он. — Потому что объяснений не будет все равно. Так что ты только напрасно будешь беспокоиться.

На это я была категорически несогласна. Голос в телефоне мне слишком не понравился. Разговор был спокойный и вполне вежливый, но он был слишком спокойный и вежливый. В том-то и дело. Человек, который звонил, был слишком уверен в своей силе…

Невыносимо жить, зная, что тебе что-то угрожает.

— Ты обязан мне рассказать, что происходит, — настаивала я. — Ты можешь не говорить со мной о делах на службе или еще о чем-то, но я теперь знаю, что кто-то тебе угрожает. А значит — и мне. Я имею право быть в курсе событий.

— Ну, пожалуй, — пожал неохотно плечами Симон. — Дело в том, что к сожалению, я и сам плохо понимаю что происходит. Несколько дней назад меня остановили прямо на шоссе, когда я ехал домой вечером. Меня прижали к кромке и я был вынужден остановиться.

— Но у тебя же есть пистолет, — возразила я. — Тебе это не так уж страшно. У тебя есть пистолет и разрешение на его использование…

— Мы же не в Америке, — сказал муж. — Пистолет у меня есть. Но я же не стану при первом же случае вытаскивать его и размахивать им. Ты же понимаешь, что это не принято, тут не Техас. Мало ли чего хотели эти люди.

— А чего они хотели? — прервала я его объяснения.

— Они сказали, что предлагают мне сотрудничество. Мы стояли на темном шоссе, мимо проносились машины, только огни мелькали, и я был вынужден разговаривать с этими тремя людьми. А выглядели они вполне угрожающе.

— Какое сотрудничество? — моя голова кружилась, а в горле пересохло от неприятных предчувствий.

— Они сказали, что хотят получить от меня чертежи линкора, который сейчас ремонтируется в верфи. Это было очень неожиданно. Я думал, что эти люди хотят ограбить меня. Но они сказали, что им нужен чертеж линкора.

«Зачем вам?» — спросил их я. И они сказали, что это не мое дело, а они готовы заплатить мне миллион песет. И платить еще потом, если я и впредь стану с ними сотрудничать. То есть если я буду передавать им чертежи военных кораблей.

— Боже мой, — сказала я. — Это шпионы…

— Может быть, — ответил задумчиво Симон. — Может быть. Но от этого не лучше и не хуже.

— И что ты им ответил? — спросила я в ужасе от услышанного. Про шпионов ведь хорошо читать в романах и смотреть в кино, а когда это входит в твою жизнь, становится не до шуток.

— Я ответил им то же, что и сейчас, — сказал муж. — Только я еще попытался убедить их, что это попросту невозможно. Я сказал им, что секретные документы хранятся в сейфах и вынести их или сфотографировать, не привлекая внимания, невозможно.

— Ну да, ну да, — забормотала я. Мне всегда именно так и казалось. Что они могут хотеть от Симона? Он же не министр обороны…

— И почему они не отстали ст тебя? — спросила я. — Ведь если ты им все объяснил, то они должны же понять, что ты просто не можешь быть им полезен.

— Я объяснил им это. И еще добавил, что работаю тут совсем недавно и поэтому в принципе, как новый человек, еще не пользуюсь полным доверием. Я сказал им: «Синьоры, вы обратились не по адресу. У меня не может быть этих документов. Уже хотя бы поэтому вы должны оставить меня в покое».

Но они вдруг сказали: «Синьор инженер, в вашей машине лежит портфель. Он сейчас лежит на заднем сиденьи. Мы уверены, что в нем важные документы, так как мы следили за вами и видели, что вы вышли со службы с этим портфелем. Не бутерброды же там».

Я похолодел. Действительно, в моем портфеле документы. Конечно, не чертежи линкора, но все… Слишком важные документы и чертежи я не уношу с верфи, да это и невозможно. Но некоторые, как ты знаешь, я вожу домой, чтобы работать с ними…

— Мы сейчас заберем у вас этот портфель — сказал один из мужчин, — и тогда вы, наверное, станете более сговорчивым. И придумаете, как достать для нас те чертежи, которые нам нужны.

— Но в этом портфеле нет ничего для вас интересного, — взмолился я, пытаясь воззвать к их здравому смыслу. — Там совершенно не те бумаги…

— Я и не сомневаюсь, — сказал старший из них. — Но я также не сомневаюсь в том, что если эти бумаги попадут от нас вашему начальству, и оно поймет, что вы вынесли их со службы и передали нам, это будет во всяком случае последний день вашей работы на верфи. Не так ли?

Что я мог ответить? Именно так. Не нужно быть слишком умным, чтобы понимать это.

— А у вас новая квартира, — продолжил тот мужчина, — и вы купили недавно машину, весьма недешевую. У вас молодая жена. Что вы станете делать, когда вас выгонят с верфи? Да еще по такому поводу?

Я попытался воспрепятствовать, но двое мужчин прижали меня к машине, а старший открыл дверцу машины и достал с сиденья лежавший там портфель.

Я замерла и прижала руки к сердцу. Оно стучало неимоверно. Мне казалось, что оно стучит так громко, что его неминуемо слышно во всей комнате.

— И что же? — спросила я дрожащим голосом. Какой кошмар! Неудивительно, что Симон вернулся в тот вечер таким подавленным… А я еще приставала к нему с вопросами. — Они забрали портфель? Что же теперь будет?

— Нет, — сказал Симон. — Не беспокойся так. Все обошлось. Но только случай спас меня. Вообще спас мне жизнь. Потому что я уже собирался броситься в драку, хотел оттолкнуть этих двоих и достать пистолет… Один Бог знает, чем все это могло кончиться…

— И что же случилось? Говори скорее, — поторопила я его, все еще трясясь от волнения.

— Случай, я же сказал тебе — ответил Симон, заставив себя улыбнуться. — Меня спасли две вещи. Во-первых то, что было уже темно. А во-вторых, ошибка этих людей. Они остановили меня на очень оживленном участке шоссе. Расчет их понятен — «обработать» меня на этом участке легче, чем в другом именно потому что мимо мчатся машины. Шум, грохот, сутолока на дороге. Все стремятся проехать быстрее, и никто ни на что не обращает внимания…

На более пустых трассах каждая стоящая у обочины машина привлекает внимание, ее рассматривают из проезжающих машин. А тут — нет, конечно. Машины так и будут нестись мимо, а на обочине можно делать все, что угодно.

— Так что же произошло? — уже не могла я терпеть столь долгого рассказа Симона. — Что же тебя спасло?

— Не меня, а нас, — улыбнулся он мне. — К тебе это имеет такое же отношение, как и ко мне. Если бы они завладели портфелем, их возможности давления на меня и шантажа неизмеримо бы возросли. А это, конечно, привело бы меня к катастрофе и, несомненно, повлияло бы и на тебя. На наше материальное положение, например. Ты бы хотела быть женой человека, уволенного по подозрении в шпионаже? Или в лучшем случае, за преступную халатность при работе с секретными военными документами?

— Извини меня, — ответила я примирительно. — Я неправильно выразилась. Конечно, это наши общие проблемы. — Я видела, что Симон взвинчен, и не хотела накалять обстановку. И так ему было нелегко…

— Портфель уже был в руках того мужчины, и они могли уехать, — продолжил Симон рассказ. — Уж не знаю, чем бы это все закончилось. Я уже был готов броситься на них, но не исключаю, что у меня не вышло бы ничего. Пистолет — в кармане пиджака, во внутреннем кармане. И его еще нужно было снимать с предохранителя и досылать патрон в ствол. Так что, скорее всего, я ничего не успел бы сделать… Они бы сбили меня с ног и уехали спокойно.

— И что же? — торопила я его. Но мужу явно хотелось попугать меня и себя неслучившимся несчастьем.

— Вдруг пришло спасение, — сказал он. — Совершенно неожиданно. Сзади подъехала машина гражданской гвардии. Всегда все ругаются, что они торчат на перекрестках и портят вид вокруг. И смеются над ними… И демократы во всех газетах пишут, что достаточно одной муниципальной полиции, и нечего пугать людей и тратить деньги налогоплательщиков на гражданскую гвардию. Я и сам так думал всегда, ты знаешь…

— Знаю, — сказала я. — Все так думают.

— Да, вероятно. До тех пор, пока не попадают в тяжелые ситуации, — кивнул муж. — Они подъехали сзади и осветили нас фарами. Их смутило то, что время уже темное, и две машины стоят у обочины…

Их было трое. Они вышли и потребовали всех предъявить документы. Мужчины видимо сильно испугались. Они решили, что я могу сейчас просто передать их гражданской гвардии. Я видел их безумные глаза…

Но сделать они ничего не могли, потому что один проверял наши документы, а двое других отошли на пару шагов и наставили на нас автоматы. Эти вечерние проверки на дорогах… У нас в Толедо такого не бывает, а тут, в Барселоне, говорят, это частое явление. И все ругаются, но вот ведь оказалось, что меня это спасло. Конечно, кому приятно стоять под дулом автомата…

Бандиты зря боялись, что я сдам их. Потому что, как они правильно сказали, я — умный и образованный человек… Мой портфель ведь уже был в их руках, у старшего. И мне потом было бы очень трудно доказывать, что они отобрали его у меня насильно. А не что это я сам передал его им, а когда подъехала гражданская гвардия — испугался и решил повернуть вспять…

Доказать, что это было так, никто бы не смог, но тень на репутацию была бы брошена основательная.

Так что устраивать скандал я не собирался. Но портфель все же нужно было как-то вернуть. Все же теперь я уже не так боялся этих парней…

Пока сержант проверял мои документы, я спокойным голосом сказал старшему из мужчин:

— Передайте мне, пожалуйста, мой портфель. Спасибо, что подержали, — и протянул руку. Некоторое время, точнее секунду или две мы смотрели друг другу в глаза. Видимо, он пытался определить до какой степени я напуган и насколько решительно готов действовать.

— Пожалуйста, — наконец сказал он и протянул мне портфель.

— Что в нем? — сразу насторожился сержант.

— Бумаги, — ответил я и даже раскрыл портфель, продемонстрировав гвардейцу содержимое. Против бумаг он ничего не имел…

Потом проверили документы у тех троих. Все они оказались в порядке. Они страшно нервничали, я заметил это. Все-таки они здорово рисковали. И все время ждали от меня чего-то…

Вид у них очень неприятный, дорогая. Это убийцы, мне так показалось, во всяком случае… Таких людей, с такими рожами не часто приходится встречать. Так что меры безопасности, которые приняли гвардейцы, я думаю, были не лишними. Эти парни выглядели так, что вполне могли расправиться с нами, если бы могли. Просто под дулами двух автоматов не «разгуляешься».

— Почему вы остановились здесь? — спросил напоследок сержант. Я промолчал, предоставив выкручиваться тем, кто был виновен в остановке. Они же стали плести какую-то ерунду:

— Мы остановились, чтобы спросить синьора, правильно ли мы едем к пляжу Санта-Маргарита, — сказал старший и все остальные закивали головами.

— Это правда, синьор? — обратился ко мне сержант. — Здесь все в порядке?

Я сказал, что да. Зачем мне были нужны разбирательства? Тем более, что доказать что-либо было все равно невозможно.

Симон посмотрел на меня, и печально улыбнулся:

— После этого я сел в машину и поехал домой, к тебе. А эти шпионы отстали и не поехали следом. Думаю, все же их сильно вывело из равновесия появление гражданской гвардии. Хотя они, несомненно, и понимали, что это случайность…

Хуже всего то, что и я понимаю, что эта была случайность и мне просто повезло. Не появись солдаты с автоматами, у меня почти наверняка стащили бы портфель, и я уже сейчас имел бы крупные неприятности.

— Но ты больше не должен брать с собой на дом документы с верфи, — сказала я тревожно. — Теперь, когда ты уже висел на краю пропасти, тебе следует быть осторожнее. Ты научен горьким опытом. Действительно, только счастливый случай спас тебя.

— Это так, — согласился Симон. — Но дело заключается в том, что эти люди не отвязались от меня. Вот ты как раз слышала их очередной телефонный звонок.

— Они звонят тебе и на работу? — поинтересовалась я. Хотя, какая разница, если подумать?

— Нет, на работу они не звонят, — сказал Симон. — Наверное, они боятся, что на военной верфи телефоны прослушиваются… Хотя скорее всего, это не так.

Муж выглядел осунувшимся, глаза его были несчастные, как у больной собаки. Сегодня после службы я заехал в магазин, — сказал Симон, — а когда вышел, то обнаружил, что рядом с моей машиной стоят двое из тех… Которые остановили меня тогда. В первый раз. Они стояли и ждали меня.

— И что же ты? — взволновалась я опять. Мне страшно не понравилась вся эта история. Вероятно, я интуитивно чувствовала, что добром это не закончится…

— На стоянке возле супермаркета было много народу, — ответил муж, — и мой пистолет теперь всегда снят с предохранителя, когда я выхожу с верфи. Так что я не испугался ничего конкретного… Просто меня огорчило, что они опять появились.

— Что они хотели от тебя на этот раз?

— Все то же. Они сказали, что не отстанут от меня, пока не получат своего. Я ответил, что это глупо, сел в машину и уехал. Они не стали меня догонять или делать что-то в этом роде. Наверное, прошлый раз их кое-чему научил… Но теперь вот они позвонили домой, и все начинается сначала.

— Послушай, — сказала я, — а почему бы тебе не обратиться в контрразведку? Ведь это их дело — оградить тебя от этих типов. На самом деле — это ведь скорее всего действительно шпионы. Так что твоя информация может оказаться очень ценной и полезной.

— Знаешь, — ответил помолчав Симон, — я потому и не хотел тебе ни о чем рассказывать. Ты ничего не понимаешь в этом, и твои советы не могут мне помочь.

— Почему? — не поняла я и обиделась.

— Потому что у секретных служб свои методы работы. И свои интересы, которые могут не совпадать с моими, например, — туманно ответил муж.

— Что это означает? — потребовала я более обстоятельных объяснений столь неожиданных слов.

— Видишь ли, дорогая, — сказал Симон. — Если я обращусь в секретную службу и сделаю заявление о том, что на контакт со мной вышли шпионы неизвестной страны, то сразу же окажусь в центре внимания. Шпионов, конечно же, поймают, но…

— Что «но»? Говори яснее, что тебя в этом пугает. Потому что я не понимаю, что ты подозреваешь про секретную службу, — сказала я недовольным тоном.

— Но я навсегда останусь под подозрением, — пояснил наконец Симон. — Поверь мне, уж я все эти вещи знаю довольно хорошо. И если человек «засветился» и стал объектом внимания разведки, это будет с ним до конца его жизни…

А теперь представь себе психологию руководства верфи. Той, на которой работаю я и любой другой в Испании… Зачем им нужен человек, который имел дело с иностранной разведкой?

— Но ты же как раз выдашь их, — сказала я, все еще ничего не понимая. Конечно, я же тогда была еще наивной молодой женщиной. Молодой я и сейчас осталась, а вот от наивности я избавилась. К сожалению.

— Какая им разница? — нервно отмахнулся Симон. — Меня поблагодарят за бдительность, дадут премию за патриотизм и верность долгу. А через три месяца выяснится, что моя должность сокращается. Совершенно неожиданно. Мне торжественно пожмут руку и поблагодарят за все. И отправят на улицу. С отличными характеристиками… Только меня уже больше никогда и нигде не возьмут на государственную службу. Просто так — из нежелания рисковать.

— Но есть масса других должностей, и без военных верфей, — сказала я. — Подумаешь, есть чего опасаться.

— Есть и другие должности, — согласился со мной Симон. — Только на них платят столько, что эту квартиру придется продать. И машину — тоже. И переехать в домик на окраине и ездить будем на «саабе». Тебе этого хочется?

Я представила себе все это и все вытекающие из этого последствия и потупилась. Я выросла в небогатой семье и слишком хорошо знала все то, о чем говорил Симон.

— Нет, конечно, дорогой, — сказала я. — Мне этого совсем не хочется. — Ах, если бы я знала, что мне предстоит… Может быть, в этом случае я и выбрала другой вариант…

— Вот, кажется, я вполне доступно объяснил тебе, почему не хочу бежать в спецслужбы и бросать тень на себя, — сказал Симон.

— Что же ты станешь делать? — спросила я.

— А ничего, — вздохнул Симон. — Никаких чертежей я им не дам. Это естественно, и странно было бы поступить иначе. Даже за большие деньги, чем миллион песет. Потому что это безумно опасно. И агентом иностранной разведки я не стану. Это не моя стихия. И десять лет в тюрьме меня пугают.

Так что ничего я делать не стану. Пистолет я теперь ношу взведенный и готовый к бою. На дороге не останавливаюсь… В пустынных местах не хожу. Наша квартира имеет сигнализацию и крепкие запоры. Так что… Так что, я думаю, они позвонят еще несколько раз и успокоятся.

— Успокоятся? — недоверчиво спросила я. Мне не верилось в это. Но Симон рассмеялся:

— Нет, конечно. Я неправильно выразился. Они не могут успокоиться до тех пор, пока не получат чертежи линкора. Потому что это их работа — доставать всякие такие вещи. Но они просто поймут рано или поздно, что от меня им ничего не добиться и переключатся на другого человека.

— Который и достанет им чертежи?

— Наверное, — пожал плечами Симон. — Он достанет им снимки чертежей, получит свой миллион песет. А потом его схватят и посадят в тюрьму. Но это буду не я. Так что меня это уже не будет волновать.

— Довольно мерзкая точка зрения, — вдруг неожиданно для себя самой сказала я тихим голосом. — Ты не находишь?

Наступила пауза. Симон во все глаза смотрел на меня и не мог понять, с чего это я вообще так взбесилась. Ведь он заботился в данном случае не только о себе, но и обо мне.

— Я же все объяснил тебе, — сказал он растерянно. — Ты же понимаешь, что другого выхода у меня нет. Пойти в контрразведку — значит поставить крест на своей карьере. А мне еще только тридцать лет. И что же — остаться не у дел? Наняться в мастерскую по ремонту швейных машинок? Или на фабрику механических игрушек? Почему ты меня оскорбляешь, Эстелла? — Он чуть не плакал, и я решила, что мне не следует быть столь требовательной и жестокой. Человек попал в переплет и еще неплохо держится. Так что же это я вдруг хочу от него?

— Извини меня, — сказала я, но по глазам Симона поняла, что он не простил меня. Мы поцеловались и я сказала еще: — Ты все делаешь правильно. Ты умный и опытный человек. Прости меня за то, что я необдуманно сказала дерзость.

— И глупость, — подсказал мне Симон.

— И глупость, — повторила я за ним. Хотя на самом деле мне не понравилась точка зрения Симона. Он должен был пойти в контрразведку и все сказать. Есть моменты, когда человек не должен так много думать о себе…

— Ты в этом уверена? — спросил я, прервав Эстеллу на этом месте.

— Да, — кивнула она головой. — Ты можешь мне не поверить. Ты можешь подумать: женщина, которая может так спокойно изменить мужу и переспать с человеком почти незнакомым, как я с тобой, не может искренне быть патриоткой. Но я уверяю тебя, что одно не имеет никакого отношения к другому. И я считаю, что служебный долг — это серьезная вещь.

— Ты знаешь, — сказал я Эстелле, — наверное, я не такой уж хороший судья в этом вопросе. Я — писатель и имею плохое представление о служебном долге. Так что я спросил тебя, уверена ли ты в том, что сказала скорее просто так, чтобы лучше узнать тебя. Вот и все.

Мои примирительные слова произвели на Эстеллу должное впечатление, и она успокоилась.

— А зачем тебе лучше узнавать меня? — спросила печально Эстелла. — Вероятнее всего, что завтра приедет Симон, и мы с тобой расстанемся навсегда.

— Наверное, для того, чтобы сильнее страдать, — ответил я. — Когда ты расстаешься с женщиной и мало ее знаешь, это не так мучительно. А вот если я хорошо буду тебя знать — вот тогда это действительно станет невыносимой мукой…

— И ты к этому и стремишься?

— Ну да, — кивнул я. — Это у русских такой обычай — страдать. И если причины для страданий нет, то мы обязательно ее создадим или придумаем. А если все же страдание будет недостаточно мучительным, мы придумаем что-нибудь, чтобы усилить его. Вот я и стараюсь узнать тебя получше, чтобы полюбить посильнее, и чтоб уж расставаться было совершенно невыносимо.

Эстелла выслушала меня и молчала.

— Рассказывай дальше, — попросил я. — Мы ведь еще в самом начале, насколько я понимаю.

— Да, — согласилась Эстелла. — Я просто остановилась в этом месте, потому что это был первый случай, когда я перестала уважать своего мужа… Потом я снова зауважала и нашла тысячу оправданий для его поведения. Но это был первый шрам на моей любви к Симону. Лучше даже сказать — первая морщинка.

— Но он же заботится о тебе, о твоем благосостоянии, — сказал я, делая формальную попытку защитить этого неизвестного мне Симона, к которому я на самом деле не ощущал никакой симпатии.

— Да, это понятно, — ответила Эстелла. — И все же как-то мерзко. Не по-мужски.

С тех пор мы не говорили больше об этом. Звонки домой прекратились. Только однажды муж сказал мне за ужином, что его действительно перестали преследовать те личности и он надеется, что это навсегда. Симон сказал, что вероятно, они переключились на какого-то иного чиновника или инженера.

А через неделю я вообще об этом совсем забыла потому что столь многое вошло внезапно в мою жизнь… Дело в том, что я познакомилась с человеком. С мужчиной. Никогда прежде я себе такого не позволяла с тех пор, как вышла замуж.

У нас с Симоном всегда были только общие знакомые. А я сама никогда не заводила знакомств…

Однажды, когда я выехала в город, и ходила по магазинам, то зашла в кафе. Обычное уличное кафе в самом центре. Был такой жаркий день, и мне захотелось выпить лимонаду. Поэтому я присела за столик и стала ждать свой лимонад.

И тут я увидела его… Этот мужчина ходил за мной уж полчаса. Я заходила в разные магазины. В некоторых я оставалась надолго, из некоторых тотчас же выходила обратно. Но этот человек неизменно поджидал меня на улице у дверей.

Я не обращала на это никакого внимания. Такое часто бывает. По улицам слоняются толпы праздных людей. Многие из них присматриваются к женщинам, некоторые могут ходить за тобой полчаса или час, потом сделать попытку приблизиться и заговорить. Это совсем не опасно и нисколько не интересно. Они довольно назойливы от скуки, так что с ними надо просто выдержать жесткий тон… И тогда они исчезают. Вот и вся наука…

Поэтому я и не обратила внимания на очередного мужчину, который ходил за мной. Очередной бездельник тратит свое пустое время, — мелькнуло у меня при виде его, но сейчас, когда он вошел в кафе, я рассмотрела его повнимательнее.

Тем более, что он повел себя довольно дерзко и направился прямо к столику, за которым я сидела…

Он подошел и, чуть поклонившись мне, усмехнулся одними глазами и сел на стул напротив меня.

— Меня зовут Мигель, — сказал он и еще раз чуть поклонился.

Мигелю лет сорок. Он высокого роста, но не слишком…

— Зачем вы ходите за мной? — сказала я немного раздраженно. — Ведь это бессмысленно… Да и сейчас вот подошли… Что вам надо?

Он посмотрел на меня своими темными глазами и такая бездна глянула из них на меня, что я испугалась. Как будто это и не человек вовсе смотрел на меня, а какой-то неведомый зверь. Доисторическое животное…

При этом Мигель улыбался. А надо сказать, что он — очень красивый мужчина. Вернее, это неточно сказано. Красивых мужчин много. Может быть, ты заметил, что Испания вообще богата красивыми мужчинами. Мы ведь не только страна Дон-Кихота, но и страна Дон-Жуана… Так что красота мужчины — это не главное. Мало ли встречается красивых мужчин… Это я объясняю, почему Мигель произвел на меня такое впечатление и я не прогнала его в первую же встречу.

Он не то, чтобы красивый. У него очень значительная внешность. Понимаешь — значительная…

Это трудно описать. Описать легко красоту — прямой нос, белые зубы, большие глаза. И так далее. А значительность — это такое… Такое, что смотришь на человека, и видишь, что это Личность. Неважно, хорошая или плохая, но значительная. Это не букашка…

Сорок лет — это уже не молодой человек. Не слишком молодой. Бывает, посмотришь на американских актеров — сорок лет для многих из них — это юность. Они еще инфантильны в свои сорок. Для серьезных же мужчин, сорок — это уже возраст. И на лице Мигеля все это отразилось. Там морщины, складки — глубокие, выдающие человека сильного характера и сильных страстей…

При этом ни одного признака дряхлости. Он поджарый, крепкий, мускулистый человек.

— Что мне может быть от вас надо? — сказал он в ответ и улыбнулся своей жесткой улыбкой мудрого человека. — Мне остается только пожалеть вас, если вы забыли, что может быть надо мужчине от такой красивой женщины, как вы.

— Не стоит меня жалеть, — сказала я. — Скорее уж я могу пожалеть вас. Вы в жаркий день ходите по городу и занимаетесь тем, что преследуете замужних дам для того, чтобы делать им недостойные предложения. Что вы об этом думаете?

Мигель не ответил. Он смотрел на меня изучающим взглядом. Чего только не было в его глазах — спокойствие, уверенность в себе, снисходительное любование мной… Нет, его глаза не были жесткими тогда, они были просто изучающими и снисходительными. И он явно любовался мной и моим возмущением.

Официант принес мне лимонад, и я стала быстро пить его, надеясь сейчас же встать и уйти и навсегда забыть этого человека. Отделаться от него, и не сохранить о нем вообще никаких воспоминаний…

— Я думаю, что вам очень скучно, — сказал наконец он. — И вы не удовлетворены жизнью. Нет, вы конечно богатая дама и у вас замечательный муж. Я не спорю, наверное, это так… Просто мне захотелось поближе познакомиться с вами… Если вы не возражаете, конечно. — При этих словах он опять усмехнулся глазами так, словно не сомневался в том, что я не возражаю. Это меня возмутило, и я встала, сказав на прощание ледяным голосом:

— Конечно же, я возражаю. И совершенно не нуждаюсь в таком странном знакомстве. Прощайте.

И тут произошло невообразимое. Он вдруг, не вставая со своего стула, протянул руку и взял меня за запястье. Он взял меня крепко и я почувствовала силу в его загорелой руке.

— Завтра я буду здесь же, — сказал он негромко, но внушительно. — В это же самое время. И я буду ждать вас. И вы ошибаетесь — я не делаю вам недостойных предложений… Запомните только — завтра в это же время на этом месте я буду ждать вас.

— Это удивительно, — пробормотала я, пытаясь вырвать руку. — Просить о свидании незнакомую женщину, да еще в такой форме…

— Я никогда не прошу ни о чем, — сказал Мигель и посмотрел мне в глаза своим немигающим взглядом.

— Я назначаю вам свидание, синьора. И буду рад, если вы соблаговолите прийти.

В этот момент он отпустил мою руку, я выдернула ее и быстро пошла к своей машине, стоявшей на соседней улице. Вернее, почти побежала…

В тот день я почти забыла об этом странном человеке. Вечером приехал с работы Симон, потом мы смотрели телевизор, потом… В общем, я не вспоминала о Мигеле. Но наутро… Наутро он не выходил у меня из головы. Я что-то делала по дому, разговаривала со служанкой, потом болтала по телефону, но у меня в мозгу все время как будто тикали часы. Я подсознательно считала часы и минуты…

«Прекрати, Эстелла, — сказала я себе. — Ты же прекрасно знаешь, что не поедешь на свидание к этому человеку. Ты ему так вчера и сказала. И у тебя не было сомнений на этот счет. Так что, что это за глупости?»

Но, как ни старалась я гнать от себя его образ и как ни гнала от себя отсчет времени, оставшегося до свидания, бороться с этим я не могла.

«Это глупо, — говорили мне мои мысли. — Это совершенно невозможно. Никогда ты не ходила на свидания с незнакомцами, заговорившими с тобой на улице. Даже в девичестве ты смеялась над такими людьми. Теперь же ты замужняя дама и любишь своего мужа. Это просто непристойно».

Но из памяти моей не шел тот человек. Все время передо мной стояли его немигающие глаза, его снисходительная улыбка, его ласковый голос. Ласковый и повелительный одновременно…

А потом я разделилась на две половинки. И эти половинки меня стали спорить друг с дружкой.

«Я просто поеду и посмотрю, ждет ли он меня там, в назначенном месте», — говорила первая половинка моего сознания.

«Но это нелепо, — возражала другая. — Какая тебе разница? Ну и пусть ждет, если ему нечего делать».

«Но он не увидит меня, — отвечала первая. — Я быстро пройду мимо, отвернувшись, и он даже не заметит меня. А делать мне все равно сегодня нечего. А день не такой жаркий, как вчера. И отчего бы не проехать до центра города и не погулять там»?

«Но он может увидеть тебя, — сказала вторая половинка. — Что ты тогда будешь делать»?

«Он не увидит, — солгала первая. — Я этого не допущу».

«Хорошо, поедем», — сказала вторая, предательски делая вид, что поверила первой…

Я села в машину и поехала в центр. До назначенного времени оставалось пятнадцать минут.

И тут, лавируя в потоке машин на въезде в город, я поймала себя на том, что нервничаю из-за задержек транспорта и два раза посмотрела на часы…

«Я вообще еду не за тем, чтобы даже смотреть на него», — продолжала лгать половинка моего сознания.

«Конечно, я еду просто прогуляться по городу. И хорошо, если этого мужчины там не окажется. Так будет еще лучше», — лицемерно вторила другая…

Я припарковала машину на старом месте и медленно пошла к тому самому кафе. Ноги мои почти не шли. Они передвигались еле-еле… Что-то говорило мне, что я иду роковым путем, что этот поступок мой будет иметь роковые последствия. Но я уже не слушала этот внутренний голос.

Зачем я пошла? Я не знаю… Жара, влажные летние дни, штиль на море… Симон целыми днями на работе. Знакомых мало в этом городе, и еще нескоро мы станем здесь своими людьми…

А главное, конечно — глаза незнакомца по имени Мигель. Ласковые и требовательные. И голос — мягкий и настойчивый.

Вот, за углом уже должно показаться кафе.

— Я пройду быстро и не обернусь. Он не заметит меня. Это просто невинная шалость с моей стороны, — лгала я себе и уже понимала сама, что лгу. И ладони мои стали влажными от волнения и я впилась ногтями себе в плоть…

Когда я повернула за угол, прямо напротив меня за столиком сидел Мигель. Мы сразу же встретились с ним взглядом… Он как будто ждал меня именно из-за этого угла.

Он смотрел на меня и улыбался. Спокойной и уверенной улыбкой. Он смотрел на меня, как на маленькую девочку, которая послушно пришла в класс к строгому учителю.

Медленно, не ускоряя шаг, я пошла прямо к нему. Мне в ту секунду пришло на ум сравнение с факиром и змеей. Как они гипнотизируют друг друга взглядом. Вот так же и я шла, как загипнотизированная. Прямо на него.

— Очень рад, — встал и учтиво раскланялся Мигель. Он был великолепно одет и выбрит до синевы. Впрочем, как и накануне.

— Я просто шла мимо, — пробормотала я, краснея и с отчаянием думая: «О Боже! Что он сейчас думает обо мне…»

— Вы хотите что-нибудь выпить? — спросил Мигель, отодвигая для меня стул. Я отказалась. Мне вообще было непонятно, что со мной происходит. Кругом были люди, много детей, все смеялись чему-то… Мир вокруг меня превратился в обилие движущихся цветовых пятен, я их не различала. Перед моими глазами было только лицо Мигеля.

— Мы поедем куда-нибудь? — спросил он меня, приближая свое лицо к моему. Мы стояли у столика и он опять взял меня за руку. От него ко мне словно шли невидимые токи…

— Куда? — еле шевеля губами спросила я его.

— Не пугайтесь так, — засмеялся он, продолжая сжимать мое запястье. — Ничего страшного. Я просто предлагаю вам пообедать. Если вы не возражаете на этот раз.

Я молчала. Странно было бы возражать. Ведь я уже пришла к нему на свидание. Теперь об этом можно было говорить себе самой и признаться в том, что я вдруг проявила слабость. Не спрашивай меня, почему. Я часто теперь думаю об этом, и кроме гипнотического воздействия не могу придумать ни одного объяснения своему поступку…

— Кстати, как вас зовут, прекрасная синьора? — обратился он ко мне, когда мы уже вышли из кафе и медленно двинулись по улице.

Я сказала как меня зовут, и Мигель предложил мне взять его под руку. Наверное, я действительно в этом нуждалась. Моя голова кружилась от волнения, и я тяжело оперлась о его руку. Он почти нес меня на себе, пока мы шли к его машине.

— Куда мы поедем? — нашла в себе силы для вопроса я.

— Обедать, — ответил он весело и легко, открывая дверцу ярко-красной машины и приглашая меня сесть в нее. Ответ был невразумительным, но я почему-то подумала, что мы едем в ресторан… Как ты думаешь, почему я так подумала? Наверное, чтобы не думать о плохом…

Мы рванули с места и быстро сделали несколько кругов по улицам центра, после чего, буквально за несколько минут, миновали оживленную часть города и оказались на тихой улице, застроенной старинными домами в два этажа. Я прежде никогда здесь не была.

Машина въехала во двор одного из домов и остановилась. Увидев, что это не похоже на ресторан, я испугалась и не захотела выходить из машины. Но Мигель тронул меня за рукав и сказал:

— Все будет хорошо. Не стоит волноваться. Мы прекрасно проведем время.

И я послушалась его. Встала и вышла из машины. Почему-то голос Мигеля действовал на меня завораживающе…

Он опять попросил мня взять его под руку и мы поднялись на второй этаж. Там была большая комната, посредине которой стоял накрытый стол. Я была как сомнамбула и плохо соображала.

Комната была украшена и обставлена в восточном стиле, и только потом я заметила, что стол очень низкий и вокруг него нет стульев…

— Садитесь, — сказал Мигель и чуть подтолкнул меня, потому что я сама была не в том состоянии, чтобы действовать самостоятельно. Я опустилась на подушки, разложенные на полу. Они были мягкие и их было много. Я как будто утонула в них.

Прислуживал нам молодой араб — высокий и красивый юноша с иссиня-черными волосами и нежными ноздрями, раздувающимися от затаенной страсти, как у молодого жеребенка. Глаза он держал опущенными вниз и как будто не смел поднимать их. Мигель называл его Санчесом, но, конечно, это было не его настоящее имя. Он неслышно двигался по комнате, приносил и уносил тарелки, склонялся над столом, и вновь исчезал. Пол в комнате был застлан таким толстым ковром, что он скрадывал все звуки.

Играла музыка из соседней комнаты. И эта музыка не была европейской. Это были арабские мотивы. Они навевали истому и негу. Они усыпляли, баюкали. В них было все восточное коварство…

Мы почти не разговаривали с Мигелем. Я была подавлена своим поступком, своей безрассудностью, а он, видимо, и не считал нужным что-либо говорить. Да ведь и так все было достаточно ясно. Ситуация не требовала слов.

— Через час мне нужно уходить, — сказала я тихим голосом, не поднимая глаз на мужчину.

— Конечно, — ответил он в тон мне, так же тихо и ровно…

Я отдалась ему в тот же день. На этих самых подушках, разложенных на ковре. Под сладострастную и томительную восточную музыку…

Мы выпили немного вина, потом посидели просто так, а затем Мигель придвинулся ко мне и стал ласкать мою грудь. Он делал это через платье и делал виртуозно. Я никогда не испытывала ничего подобного. Он ласкал мою грудь одной рукой, и почти не применял усилий для этого. Его рука была удивительно ловка и проворна. И нежна, так, как я не могла себе прежде представить.

Мы продолжали молчать, и я не противилась ему. Наоборот, я изнемогала от этих долгих, не прекращающихся ласк его руки. И он видел, что я не могу сдержаться и буквально извиваюсь от страсти, охватившей меня.

Это продолжалось долго. Мне показалось, что целую вечность и что этому не будет конца…

— А теперь попроси меня, — вдруг сказал Мигель, не отрываясь глядя на мое искаженное страстью лицо и полуоткрытый рот…

— О чем? — не поняла я, все еще лежа перед ним на подушках, и закрыв глаза.

— Я же говорил тебе, — произнес он, продолжая ласкать мою грудь. — Я говорил тебе о том, что никогда не прошу ни о чем. Ты помнишь это?

— Да, — протянула я, смутно припоминая наш вчерашний разговор.

— Но я не сказал тебе главного, — продолжал Мигель, — хотя тебе следовало бы и самой догадаться. Ты должна сама попросить меня.

— О чем? — повторила я, все еще не понимая Мигеля. Я изнемогала от желания, и даже почти неслышно стонала одними губами…

— О том, чего ты хочешь, — подсказал мне мужчина. — Ты должна сама попросить меня сделать то, что ты сейчас хочешь больше всего на свете.

Наконец я поняла его и поняла его желание. Но не возмутилась, не вскочила и не закричала: «Как вы смеете!» Нет, я все по-прежнему продолжала извиваться под его рукой — такой ласковой и такой жесткой одновременно…

— Возьмите меня, — сказала я тихо, не открывая глаз. А поскольку за этим ничего не последовало, повторила уже более нетерпеливо:

— Пожалуйста, возьмите меня…

Впервые я говорила эти слова вообще, а незнакомому мужчине… Даже мужу за восемь лет супружеской жизни я не говорила этих слов…

Они вырвались из меня так, словно были для меня привычными. Где-то в глубине сознания у меня сидел страх, ужас перед тем, что происходило и перед тем, что я делаю. И не просто страх перед Мигелем и перед мужем, а еще и перед собой. Кто я, что я, чего могу я от себя ожидать после всего этого? Знаю ли я себя? Могу ли я себе доверять? Что теперь должна я о себе думать?

Но я не впускала это в свое сознание, на его поверхность.

Незнакомый мужчина овладел мной прямо на подушках. Он поднял мое платье, спустил трусики и вошел в меня.

Я говорю «незнакомый», потому что я знала ведь только имя этого человека. Мне было неизвестно, кто он, чем занимается, его ли это дом или все остальное… Можно сказать, что мы почти не разговаривали с ним. Те несколько слов, что мы сказали друг другу при первой встрече вряд ли можно назвать разговором. А в тот день я молчала, подавленная своим поведением, а Мигель также не выражал желания говорить что-либо.

Музыка в соседней комнате продолжала играть и ее мотивы наполняли мои уши. Я лежала под мужчиной и трепетала всем телом. Меня сжигал огонь страсти. То чувство, которое меня охватило — оно было сродни огню, бушующему под кожей…

Наверное, можно даже сказать, что это не Мигель владел мной тогда, а моя собственная страсть, мое желание…

Мы кончили одновременно. Ты знаешь, как это вообще редко бывает, а в первый раз — совсем невозможно. Тем не менее, это случилось. Мигель сразу встал и пересел на подушки рядом со мной.

Я же еще довольно долго не могла прийти в себя. Я конвульсивно дергалась, тяжело дышала… Мне не хотелось открывать глаза и я старалась оттянуть этот момент.

Я очень не хотела видеть Мигеля, потому что мне было страшно… Пока ты держишь глаза закрытыми, ты как бы еще во сне. Сон еще продолжался. А вот когда ты открываешь их, то наступает реальность и нужно нести ответственность за свои поступки.

Страшилась я не напрасно. Все же наступил тот момент, когда я посмотрела на Мигеля, сидевшего рядом и наблюдавшего за мной все это время. Он смотрел на меня, и в глазах его я прочла приговор себе… Наверное, это было как раз то выражение которого я ожидала. Мигель смотрел на меня с чувством презрения, снисходительности и высокомерия. Кроме того, он продолжал любоваться мной. Вот такое смешение чувств было в его глазах…

А как еще он должен был смотреть на меня в тот момент? Я и сама, пожалуй, так же относилась к себе.

Я отвернулась, встала, оправила задранное платье. Потянулась за трусиками, лежавшими на ковре, но Мигель наклонился и отвел мою руку:

— Тебе они больше не понадобятся, — сказал он мягко, но настойчиво.

— Почему? — не поняла я, все еще не смея поднять глаза на мужчину.

— Они останутся у меня на память, — сказал он. — Я буду любоваться ими и вспоминать о тебе.

Я не смогла возражать и поняла, что домой буду возвращаться без трусов, как уличная проститутка…

— Завтра в полдень я заеду за тобой, — сказал вдруг Мигель. — Будь готова в полдень. Я буду ждать тебя в своей машине возле твоего дома.

Что я могла сказать? После всего, что случилось…

— Но ты ведь не знаешь моего дома, — неуверенно сказала я. — Это в пригороде…

— Я знаю твой дом, — ответил Мигель, не дав мне закончить. — А теперь иди. Санчес отвезет тебя к твоей машине. Прощай до завтра, моя любовь.

Эти слова обожгли меня. «Моя любовь», — сказал мне этот жестокий немногословный человек…

Какую женщину не взволнует такое?

Санчес отвез меня на машине к тому месту, где мы встретились с Мигелем. Он не произнес ни слова за все время пути, хотя и ехали мы очень недолго. Этот молодой араб сидел молча за рулем, и только исподтишка как бы наблюдал за мной. Он смотрел на меня краем глаза, и ноздри его хищно раздувались.

Мне было стыдно перед ним. Ведь он наверняка знал, что мы делали с Мигелем. Забравшись в свою машину, я первым делом осмотрела себя. Какой вид… Волосы мои растрепались, глаза блестели… Лицо мое от волнений и любовных объятий было красным…

«Как хорошо, что у меня еще есть время до приезда с работы Симона, — подумала я. — Я еще успею привести себя в порядок. Только нужно спешить».

Я помчалась домой. Приехав я бросилась в бассейн, чтобы освежиться, потом долго сидела в спальне перед зеркалом. Я смотрела на себя и думала о своем падении. О том, как быстро все может произойти в жизни женщины. Долгие годы можно быть честной и уважаемой супругой, чувствовать себя порядочной женщиной, и в один день все может поломаться…

«Как он смог так быстро приручить меня? — думала я о Мигеле. — Ведь я даже ничего не знаю о нем… Кто он?»

Потом я стала размышлять о том, почему я сама на это пошла. И о том, как буду смотреть в глаза Симону. Ведь я люблю его.

«Он не заслужил того, чтобы иметь такую развратную жену, — казнила я себя. — Завтра я просто не выйду из дома и больше никогда не встречусь с этим человеком», — твердила я себе, но уже твердо знала в глубине души, что ничего не смогу с собой поделать и непременно завтра в полдень буду уже стоять на пороге дома и ждать машину Мигеля.

«Какой мужчина, — иногда с восторгом повторяла я про себя. — Вот так, молча, как он это сделал. Прийти и взять женщину, овладеть ею, без лишних слов… Просто так взять ее и показать ей, что ты ее хозяин… А как он потом отправил меня. Он даже сам не поехал проводить меня, он отправил слугу. И не поцеловал на прощание… Только сказал „Моя любовь“ и все».

Этот человек меня интересовал и я невольно восхищалась им. Как глупы мы бываем и как восторженны…

Приехал Симон. Весь вечер я была сама не своя. Мне казалось, что он непременно догадывается о том, что я была ему неверна. Я старательно шутила, смеялась, была ласкова и нежна с мужем, но меня не оставлял страх, что вот сейчас он возьмет и спросит: «Эстелла, была ли ты верна мне сегодня?»

Я понимала, что у Симона нет ни малейших оснований для подозрений, но меня не покидала эта мысль. Невольно я старалась загладить свою вину перед мужем за постыдное поведение.

Самый большой страх я испытала в ту ночь, когда мы легли в постель. Муж, вдохновленный моим поведением в течение всего вечера, прилег ко мне, и я поняла, что близость неминуема. А у меня ведь не было никакого опыта измен мужу…

И мне казалось, что он непременно заметит, что мое влагалище растянуто, что там побывал днем еще один мужчина…

Умом я понимала, что это вряд ли заметно, и что Симон не станет задумываться, широко у меня там или узко, но страх все равно был.

Конечно же, излишне говорить, что муж ничего не заметил. Он только обратил внимание на мое возбужденное состояние, но отнес это на счет обычных причин…

Главное было пройдено. Наутро я вскочила в девять часов утра и стала собираться. Теперь у меня уже не было сомнений в том, что я делала. Я собиралась на свидание к Мигелю. Наверное, я обезумела…

Впопыхах я дала какие-то указания Алисии по хозяйству, но почти не думала об этом. Одевалась, причесывалась, накладывала косметику. Ровно в двенадцать я, как и предполагала, стояла на пороге, всматриваясь в машины на улице. В одной из них действительно сидел Мигель…

Как птичка я впорхнула в его машину, и мы поехали.

— Куда мы едем? — спросила я, не глядя на Мигеля. Мне было неудобно перед ним, стыдно за себя, за свою похоть, но он не помогал мне, предоставляя выкручиваться самой и самой преодолевать свое смущение.

— Мы едем в магазин, — ответил Мигель. Он не выпускал изо рта сигару, и она распространяла вокруг себя приятный аромат.

— В какой магазин? — не поняла я.

— Я хочу подарить тебе что-нибудь, — ответил он. — Платье, например. И то, что ты сама еще выберешь.

— Ты — миллионер? — спросила я.

— Нет, я влюбленный, — ответил Мигель, посасывая сигару и не оборачиваясь ко мне.

— А почему именно платье? — поинтересовалась я.

— Потому что я так хочу, — сказал мужчина, и я осеклась, потому что поняла, что означает этот ответ…

Передо мной был мужчина, который хотел и исполнял. И для него существовали только его желания. Мои желания и мои слова, мои чувства не играли для него никакой роли. Меня это пугало, но меня это же и восхищало…

Магазин был большой. Он располагался в центре, но я никогда до того дня в нем не была. И не случайно, потому что это довольно своеобразный магазин. В нем два зала. Когда ты попадаешь в первый, то ничего странного сначала не замечаешь. Здесь висит много одежды, преимущественно женской. Не только платья, но и нижнее белье. Если не присматриваться, это обычный магазин женской одежды… Но вот если присмотреться к каждой вещи, становится не по себе. Дело в том, что этот магазин торгует специальной одеждой для женщин. Здесь бюстгальтеры с дырочками посередине чашечек, чтобы соски голые вылезали наружу…

Трусики совсем прозрачные и такие узенькие, что скорее напоминают просто две перекрещенные веревочки.

Женские брюки с молнией сзади. Специально для того, чтобы удобнее было иметь женщину сзади, даже не раздевая ее. Просто расстегиваешь «молнию» и готово… Чулки здесь были только черного цвета. Пояса — только с длинными и узкими пажами. Никаких колготок, конечно…

— Зачем ты меня сюда привез? — спросила я тихим голосом у Мигеля, наблюдавшего мою реакцию.

— Ты когда-нибудь была здесь? — спросил он в ответ.

— Нет, — сказала я. — И я не понимаю…

— Я хочу, чтобы ты выбрала себе платье, — пояснил он. — Выбирай, и я подарю тебе его. Смотри, какой здесь большой выбор.

— А что в соседнем зале? — поинтересовалась я, видя, что есть еще одно помещение.

— О, это совсем не для тебя, — сказал Мигель. — Впрочем, ты можешь взглянуть.

Я прошла вперед и оказалась в следующем зале, который был просто очень богатый секс-шоп. Тут были выставлены порножурналы, порнофильмы, искусственные фаллосы и так далее. Отдельный кусок зала был посвящен плетям, хлыстам и наручникам с цепями… Впрочем, ты наверняка бывал в таких магазинах и все знаешь без меня.

— Я же говорил тебе, что второй зал — не для тебя, — мягко сказал Мигель, когда я вышла оттуда через полминуты.

— Сосредоточься на платье, пожалуйста. — А поскольку я растерянно стояла перед стойкой с платьями, Мигель сам взял на себя инициативу и снял с вешалки одно. В магазине, кроме нас было еще два посетителя, да и они очень быстро перекочевали во второй зал…

— Синьора хочет примерить, — сказал Мигель продавщице. Нас провели в комнатку за занавеской.

— Ты хочешь смотреть? — смущенно спросила я у Мигеля, не зная, куда деваться от стыда.

— Да, — кивнул он. — Это — часть процедуры. Мне хочется видеть все от начала до конца.

Я же в свою очередь заметила, что примерочная комнатка довольно большая и просторная. Наверное, почти все мужчины хотят рассматривать своих дам во время примерки одежды в этом магазине…

Платье оказалось с «секретом», как и все здесь.

Оно было сшито из зеленого шелка темно-травяного цвета. Глухое, закрытое платье. Высокий воротник-стойка скрывал почти не видимый на первый взгляд разрез, который доставал почти до пояса. Когда я стояла прямо и неподвижно, платье было закрыто, но стоило мне пошевелиться или сделать шаг в сторону, или чуть наклониться, разрез, шедший от горла до пояса, сразу расходился в стороны и была видна обнаженная грудь… Мелькали соски, мои груди, ничем не стесненные, покачивались в разрезе платья…

Другой разрез был скрыт в складке и шел сбоку от самого подола до бедра и даже выше. Тесно облегающее платье на первый взгляд, укутывало меня, но стоило сделать шаг, и я открывалась почти вся… Разрез внизу расходился и была видна сразу вся нога до бедра и само бедро.

— Как? — спросил вдруг Мигель. — Ты опять в трусиках?

Я промолчала, опустив глаза. Что он хочет этим сказать?

— Сними немедленно, — велел он требовательным голосом. — Любовь моя, ты не должна носить трусики. Разве я не сказал тебе о своих требованиях в прошлый раз?

— Нет, — прошептала я, растерявшись и не зная, как реагировать на его слова.

— Ну, тогда это тебя извиняет, — сказал Мигель. — Наверное, я просто забыл тебе объяснить. Но сними же их немедленно. В этом разрезе они сразу будут видны.

— А так будет видно, что я совсем без трусов, — прошептала я, с трудом представляя себе, куда я могу пойти в таком наряде. Да еще без нижнего белья.

— Ну, к этому тебе придется привыкать, — покровительственным голосом сказал мне в ответ Мигель. — Как тебе нравится это платье?

— Да, оно очень красивое, — произнесла я дрожащим голосом. — Но я не знаю, как это…

— Ну и отлично, — не дослушал меня Мигель и высунувшись из примерочной комнаты, позвал продавщицу:

— Мы покупаем это платье. Возьмите старую одежду синьоры и упакуйте ее. Синьора выйдет сразу в новом платье.

— Но как же… Я не могу… Это невозможно… — забормотала я, покраснев до корней волос. Появиться в городе, днем, на улице в таком виде? Это немыслимо, невероятно. А если увидит кто-то из знакомых? Какой позор…

— Пойдем, моя красавица, — мягко сказал Мигель, предлагая мне галантно руку. В голосе его я почувствовала смесь нежности и металла. Я оперлась на его руку и мы вышли из магазина. Он нес пакет с моей прежней одеждой, и сразу положил его на заднее сиденье.

К счастью, идти до машины было недалеко. И все же я как будто кожей ощущала бросаемые на меня взгляды прохожих.

— Теперь обувь, — сказал Мигель и повернувшись ко мне, улыбнулся. — К этому платью нужны хорошие туфли.

Что я скажу потом Симону, подумала я. Ведь он может спросить у меня, откуда появилось платье, да еще такое дорогое и вызывающее.

— Я сейчас не могу, — почти простонала я. — Мне нужно прийти в себя, я не привыкла к такому. — Я просила, почти умоляла голосом и глазами пощадить мою стыдливость и отложить дальнейшую процедуру. Лицо мое горело, голова кружилась от волнения.

— Отлично, — сказал весело Мигель. — Наверное, тебе нужно немного выпить, чтобы взбодриться. Давай заедем в одно место, и тебе станет веселее.

— Может быть, именно так и следует сделать, — подумала я, понимая, что уж если я вышла на свидание и поехала с Мигелем и позволила ему купить мне это платье, то теперь я не должна отказываться и от дальнейшего. Только мне трудно было сразу все…

— Мы заедем в один симпатичный бар, — сказал Мигель. — И там ты придешь в себя. Договорились?

Бар оказался довольно большим, со стеклянными окнами от пола до потолка. Шумел кондиционер, нагнетая прохладный воздух. Бар был возле порта, и в этот дневной час в нем было довольно много народу. Только я заметила, что почти все посетители — мужчины. Это были моряки, портовые служащие, несколько туристов, которые забрели сюда случайно.

Думаю, что Мигель не случайно выбрал именно этот бар. В этом выборе было все его коварство. Он знал, как смутить и подавить женщину вроде меня. Он сделал вид, что специально привез меня в бар посидеть для того, чтобы я пришла в себя и обрела равновесие. На самом же деле он хотел еще больше «растравить» меня…

В этом баре были высокие стулья. Как только я забралась на стул, сразу платье мое разошлось и стала видна нога и голое бедро. Почти весь зал уставился на меня, видя, что я без нижнего белья…

Мужчины смотрели на меня, как на проститутку, и у них были для этого все основания.

Впервые я ощутила на себе такие взгляды, какими мужчины смотрят на доступную и бесстыдную женщину. Похоть и презрение были в их глазах…

— Что ты выпьешь? — спросил у меня Мигель, как будто не замечая моего состояния. Я молчала, потому что была растеряна. Губы мои дрожали, руки были почти мокрыми от волнения. Я нервно перебирала ими край своего нового позорного платья…

— Коньяк? Или это слишком крепко для тебя? — продолжал Мигель. — Тогда вермут, наверное… Эй, сюда один вермут для синьоры.

Подошедший бармен, ставя передо мной бокал с вермутом и льдом, не преминул бросить взгляд на мою грудь. Когда я потянулась за бокалом, разрез на груди разошелся и мелькнули мои голые соски. Бармен бросил на них взгляд и усмехнулся, пряча глаза…

Тут я убедилась, что когда ты так одета, присутствие сопровождающего тебя мужчины тебя не спасает. Потому что все вокруг понимают, что если он позволил тебе появляться на людях в таком виде, значит он с этим согласен и согласен с соответствующим отношением к тебе окружающих. Если бы он уважал тебя и заботился о твоем достоинстве, он попросту не позволил бы тебе выходить на улицу в таком платье.

Я пила свой вермут, но в голове моей от этого ничего не прояснялось. Я больше не задавала себе вопросов. Я была слишком подавлена и решила подсознательно обдумать все происшедшее вечером дома, а сейчас просто сочла за благо как бы отключиться.

— Ладно, — сказал вдруг Мигель. — Я передумал. За туфлями мы сегодня не поедем. Мы можем перенести это на завтра, если ты не против.

Конечно, я была не против. Меня охватил ужас при мысли о том, что в моем новом платье мне придется ходить по магазину и примерять обувь. Какой кошмар… Тем более, что теперь я уже многое поняла про Мигеля и не сомневалась, что и в связи с туфлями он непременно придумает что-нибудь непристойное и выставит меня в постыдном виде…

«Выставит меня», — говорю я. На самом деле, скорее это было выставление меня перед мной самой. Он как бы вел меня дорогой бесстыдства, заставляя ломать себя и из привычной достойной женщины превращаться в дешевую шлюху… Он хотел, чтобы прежде всего я сама стала чувствовать себя таковой.

— Ты допила вермут? — спросил Мигель. Сам он не заказал себе вообще ничего.

— Да, — сказала я. — А ты ничего не будешь пить?

— Нет, я не пью, — ответил Мигель с достоинством. — Так что если ты готова, мы можем ехать.

Я уже не спрашивала Мигеля, куда мы едем. Было ясно, что мы направляемся к нему в дом, туда, где так зазывно и причудливо звучала восточная музыка под аккомпанемент моих сладострастных стонов…

И в тот день Мигель овладел мной. Он еще в машине вдруг протянул ко мне руку, и я почувствовала его пальцы на своем бедре. В новом платье я была доступна в любом месте… Он откинул подол, засунул руку в разрез и нащупал мой лобок. Медленно его пальцы стали съезжать вниз, и ласкать меня в самом укромном месте. Оно же и является самым нежным и возбудимым у женщины…

— Разведи ноги, — сказал он мне, и я не посмела ослушаться. Покорно я развела ноги под платьем, и он проник в меня пальцами еще глубже. Я выгнулась на сиденье всем телом и застонала. Это было очень мучительно — вот так возбуждаться на сиденье машины, под опытной и безжалостной рукой…

— Да ты уже готова, — вдруг сказал Мигель и усмехнулся, заглянув мне прямо в глаза.

— Признайся мне, — произнес он властно. — Ты ведь возбудилась уже тогда, когда прошлась по улице в этом наряде. Да? А когда ты сидела в том баре, обнажив все, что можно, под взглядами мужиков, ты была почти близка к оргазму. Правда?

И в ту секунду со мной словно что-то случилось. Меня подбросило на сиденье, и я задергалась всем телом, насаженная на руку мужчины… Со мной случился оргазм от этих слов. Потому что я внезапно осознала, что он совершенно прав…

Вот отчего я себя чувствовала так странно. Вот отчего мое лицо горело, как в огне. Вот отчего руки были влажные и я вся трепетала. Тогда я была слишком смущена и растеряна непривычным своим положением, но теперь, когда Мигель назвал все это циничными словами, я вдруг поняла, что он прав. Что я действительно сильнейшим образом возбудилась от стыда, от похотливых взглядов, от неловкости…

Мне следовало бы возмутиться его словами, сказать: «Это не так. Как вы можете так говорить», — но у меня не хватило на это сил. И я, поняв, что мужчина прав, просто как бы раскрепостилась и сразу же меня настиг миг позорного и мучительного блаженства…

— О-ля-ля, — сказал Мигель, когда я успокоилась и перестала подпрыгивать на его руке. — Да я оказался еще более прав, чем предполагал… Пойдем наверх.

Мы поднялись вновь по той лестнице на второй этаж. Там все было по-прежнему, только мне казалось, что подушек на коврах стало меньше.

— Ложись, — сказал мне Мигель и легонько толкнул меня на подушку. Я упала на них и платье обнажило меня сразу во многих местах.

— Ты хочешь меня? — спросил Мигель, вставая надо мной как повелитель над поверженной рабыней.

Я молчала. Мне казалось, что мои влажные глаза говорят сами за себя и незачем говорить что-либо еще словами. Да и весь день, который я провела с Мигелем говорил ему о моей покорности…

— Ты должна просить сама, — повторил свои вчерашние слова Мигель. — Это условие. Если ты хочешь, то ты попросишь. А если нет — то можешь вставать и уходить.

Я представила себе на секунду, как встаю и ухожу. Как бреду по жаркой улице среди людей — в позорном платье, без трусов, мокрая между ног…

— Прошу тебя, — сказала я срывающимся голосом. — Возьми меня.

— Встань на колени, — приказал Мигель, и я встала на колени, прекрасно осознавая что я делаю и что означает эта поза.

— Теперь повтори все это на коленях, — сказал мужчина, и я повторила.

После этого наступили минуты блаженства. Он владел мной. Я металась под ним, билась в оргазмах как сумасшедшая. Я была счастлива в те минуты.

— Мне нужно подмыться, — сказала я, когда все закончилось.

— Нет, — возразил Мигель. — Ты поедешь домой так. Ты будешь ощущать запах. Свой и мой. И ни на минуту не забудешь о том, что с тобой было…

Обратно меня вновь вез молчаливый Санчес. Только теперь я еще боялась, что он почувствует запах от меня, и это придавало мне еще больше робости перед ним.

Так продолжалось десять дней. Я словно горела в адском пламени… Мигель приезжал за мной, либо я сама садилась в машину и ехала к нему. Теперь я втянулась, и меня уже ничто не смущало.

Кроме некоторых вещей, при которых мне все приходилось переступать через себя каждый раз.

На десятый день, я как всегда вышла из дома и увидела красную машину Мигеля. Я бросилась к ней, но едва только распахнула дверцу, как увидела, что на водительском месте сидит араб Санчес.

— А где синьор Мигель? — спросила я растерянно. Я не ожидала такого. Тем более, что я как-то всегда опасалась этого юного араба. Не то, чтобы он был мне неприятен, нет. Он был красивый юноша. Но его вечная молчаливость… Как будто он все время что-то обдумывает…

— Он прислал меня, — сказал араб, сверля меня своими черными глазами.

— Вы повезете меня к нему?

— Да, — кивнул Санчес. — Садитесь.

Едва только мы отъехали от дома, как он вдруг, не поворачивая головы сказал:

— На вас надеты трусики?

«Как он смеет», — подумала я, возмутившись. Но тут же поняла, что если он спрашивает об этом у меня, значит он кое-что знает о привычках своего хозяина и его требованиях. А знать это он мог только от него самого… Не от меня же…

— Надеты, — сказала я спокойно, глядя в окно. На самом деле, в тот день я, встав с постели, машинально натянула их, а потом, собираясь к Мигелю, просто забыла снять.

— Снимите их, — сказал вдруг араб. Голос его прозвучал резко и твердо, совсем так же, как у самого Мигеля.

— Что вы сказали? — сначала не поверила я своим ушам.

— Я сказал, чтобы вы их немедленно сняли, — повторил Санчес.

Буря разыгралась у меня внутри. Возмущение, обида на Мигеля за то, что он рассказывает обо мне и о наших играх своему слуге… Чего только я не почувствовала в ту минуту.

Еще больше буря разыгралась, когда я поняла, что не могу противиться, и смирилась…

Медленно, как будто это были не мои руки, и не мое тело, я подняла платье и, чуть привстав, стянула с себя трусики. Подержав их несколько секунд в руках и не зная, что с ними делать дальше, я уронила их на пол машины.

Я вела себя так, словно это была и не я. Краем глаза я видела, как араб наблюдал за мной. Ты думаешь — это легко? Легко замужней даме из приличного общества перед молодым арабом-слугой задирать платье и снимать трусы?

Больше он ничего не сказал до тех пор, пока мы не приехали к уже знакомому дому.

В тот день Мигель «открыл» меня сзади… Это было ужасно. Он поставил меня на четвереньки, как страуса. Я опустила голову на ковер и легла щекой на него, подложив руки, а зад должна была поднять и выпятить как можно выше и дальше…

— Ты там еще девственница? — спросил он меня, возвышаясь позади.

— Да, — ответила я, дрожа всем телом в предчувствии натиска.

— Тогда тебе придется сначала нелегко, — сказал он и засмеялся.

— Не надо, пожалуйста, — вымолвила я жалобно.

— Потом тебе понравится, — хихикнул он и вдруг ковырнул у меня там пальцем. Я сразу испытала боль и неловкость от всего этого, но не посмела пошевелиться.

— Ты должна будешь к этому привыкнуть, — добавил мужчина. — Потому что мне очень нравится любить прекрасных дам таким образом.

После этого он овладел мной, и для меня это было мучительно. Я стонала, почти кричала и задыхалась. Ноги мои, широко расставленные, разъезжались по ковру.

Но потом, уже в самом конце, боль стала отступать и на меня накатило блаженство. Я кончила в первый же раз…

Мигель оставил меня стоять в том положении, на четвереньках, и смотрел, как я кончаю и не могу совладать с собой. Я трясла задом, подвывала от страсти, глаза мои закатились.

А он смотрел на меня с одобрительно-снисходительной улыбкой. Когда я наконец успокоилась, он сказал довольно:

— Вот видишь, я и на этот раз был прав. Подожди немного, и при некоторой тренировке ты так к этому пристрастишься, что тебе только это и будет надо. Только такой способ будет приносить тебе настоящее удовлетворение.

— Но я не хочу привыкать, — ответила я. — Я боюсь пристраститься.

Но Мигель только засмеялся.

Еще пару дней он имел меня только таким способом, и в конце концов я действительно стала привыкать. Теперь он требовал, чтобы я просила его и об этом. Сначала мне приходилось делать над собой усилие, но потом…

— Возьми меня, — бормотала я, стоя в этой унизительной позе перед ним.

— Попроси как следует, — говорил Мигель, стоя сзади и рассматривая подставленную ему задницу.

Я просила вновь, и чувствовала, как попка моя похотливо подрагивает перед ним. Мне было стыдно, но я не могла ничего с собой поделать…

— Скажи мне, куда ты хочешь, чтобы я тебя взял. В какое место, — говорил усмехаясь Мигель.

— Возьми меня сзади, — покорно просила я, и наконец после долгих моих просьб он брал меня так. И каждый раз я стояла на четвереньках и ждала, и просила. Я уже почти привыкла ко всему этому. Хотя и сейчас скажу, что это было очень тяжело. Стоять вот так и ждать…

О муже я в эти дни почти не думала. То есть сначала я мучилась и терзалась угрызениями совести, но потом наступила привычка. Теперь все мои мысли и чувства занимал любовник — жестокий, требовательный и такой желанный…

Поэтому каждый вечер я встречала дома Симона, ужинала с ним, разговаривала, и даже несколько раз занималась любовью. Но при этом я уже не принадлежала ему и всем своим существом была очень далеко… В этой комнате на втором этаже на одной из тихих улочек.

Замечал ли что-нибудь муж? Нет, не замечал. У него тяжелая и очень ответственная работа, он приезжает домой уставшим, и ему не до подозрений. Сколько горьких и обидных слов сказала я себе по этому поводу!

— Твой муж так любит тебя. Он такой порядочный и благородный человек, — говорила я себе. — Он доверяет тебе, а ты предательски обманываешь его доверие. Он думает, что его жена — достойная женщина, а ты стала любовницей неизвестного даже тебе человека, и как собачка, бегаешь к нему выполнять все его прихоти. Он играет тобой, твоим телом, а ты…

Что еще в таких случаях говорит себе неверная жена? Как еще она казнит себя за женскую слабость?

Однажды ночью нам домой позвонили и сообщили, что умерла тетка Симона. Он должен был поехать на похороны в Мадрид. Я должна была поехать с ним, но мне очень не хотелось, тем более, что я не успела познакомиться с теткой. Так что Симон поехал без меня.

— Я вернусь через два дня, — сказал он мне на прощание. — Не скучай тут без меня.

О, если бы он только знал тогда, что мне не приходится скучать каждый день, пока он находится у себя на службе…

В тот же день Мигель вытянул из меня это.

— Твоего мужа не будет тут два дня, — сказал он. — Это отлично, и мы можем не спешить теперь.

В тот день во время любовных игр он завязал мне глаза черной повязкой.

— Так тебе будет более неловко, — пояснил он мне свой замысел. — Ты ничего не будешь видеть, так что будешь чувствовать себя еще более незащищенной и неуверенной в себе. Это хорошо, — он усмехнулся. — Я люблю когда женщина возбуждена и напугана. Это придает ей особую прелесть.

Пожалуй, с этим можно согласиться, потому что действительно в тот раз, с повязкой на глазах, я возбуждалась сильнее обыкновенного. Это особое чувство — быть пронзаемой и при этом совершенно беззащитной.

И тут…

О, мне страшно переходить к этой части. Но что же делать, без всего этого рассказ будет неполным и непонятным. Да и надо же мне кому-то рассказать обо всем. Ведь ты первый, кому я все это говорю. И наверняка последний.

— Ты можешь рассказать об этом на исповеди, — сказал я Эстелле, вспомнив о католических традициях Испании. — Заодно ксендз отпустит тебе грехи.

— Нет, — ответила решительным голосом Эстелла, закуривая сигарету дрожащими руками. — Я уже думала об этом… Нет, ксендз не подходит. Это совсем не то, что можно рассказывать почтенному пожилому священнослужителю. А молодому — тем более. Так что в качестве слушателя моей истории — ты — это наилучший вариант…

— Эстелла, — сказал я осторожно, гладя ее по голове, лежащей на моей груди. — Может быть, тебе не стоит продолжать, — я заглянул ей в глаза. — Я очень боюсь, что ты потом будешь стесняться меня и у тебя останется тяжелое чувство. Мне бы не хотелось, чтобы воспоминания обо мне рождали у тебя неприятные чувства. Пусть я ничего не буду знать…

— Нет, — ответила Эстелла, чуть подумав. — Нет. Это для меня служит как раз облегчением. Тяжело носить все это в себе и ни кому не говорить. Вот это по настоящему тяжело.

А этот мой рассказ тебе — это как беседа с психоаналитиком. Они ведь для того и существуют. Человек рассказывает словами обо всем, что его гнетет и мучает. Человек рассказывает о стыдном, о позорном, о том, о чем сам себе боится сказать. И таким образом освобождается от своих комплексов, от угнетенного состояния.

— Но я ведь не психоаналитик, — возразил я как можно мягче. — И вообще я совсем не равнодушен к тебе. В отличие от психоаналитика. И мне вместе с тобой тяжело…

— Ну, это уж я прошу тебя потерпеть, — криво улыбнулась Эстелла. — Скоро уже конец. Так что немного осталось…

Короче говоря, я стояла на четвереньках с завязанными глазами, а Мигель имел меня сзади. Как обычно теперь. Потом он перешел вперед, и я подставила свой рот. И мне приходилось широко раскрывать губы и пропускать в себя его орудие, которое заполняло весь мой рот и тыкалось в горло… Но и к этому уже я привыкла.

И вдруг я почувствовала, что кто-то входит мне в задний проход… О, тут уже не оставалось места для сомнений. Ведь Мигель был спереди и затыкал мой рот… А сзади при этом мною уже энергично овладел другой мужчина. Причем, он вел себя гораздо грубее Мигеля. Потому что он взял меня руками за бедра и как будто натянул на себя…

Он почти порвал меня, и я хотела закричать… Однако рот мой был занят… Все же я выпустила его, стащила руками с себя повязку и обернулась. Сзади меня имел араб Санчес…

Я закричала, попыталась уползти от него, но не смогла. Он крепко держал меня руками за бедра. А впереди, передо мной стоял на коленях Мигель и требовательно засовывал в мой открытый рот свой фаллос…

И мне пришлось смириться.

Самое ужасное было то, что я кончила и под арабом. Оба мужчины уже откровенно смеялись надо мной. Они смотрели на меня и потешались, видя, как я с томительным ужасом в глазах отдаюсь им обоим, и как оргазмирую от этого…

— Как ты мог? — только и спросила я Мигеля, едва только они опустили меня и я отдышалась.

— Как ты мог? — повторяла я в бессилии своего унижения.

— Молчи, женщина, — вдруг вмешался араб. Он подошел ко мне и наступил мне ногой на лицо. Я так и застыла в этой позе, с его ступней на своих губах.

— Целуй, — приказал он, а поскольку я медлила, не в силах вместить этого в себя до конца, повторил. — Целуй, женщина. Он сказал это так, что я действительно почувствовала себя его женщиной. Да это ведь и было уже так на самом деле… Он только что овладел моим задним проходом. Он истерзал его и почти порвал. Теперь я лежала под его ногой, распластанная и стонущая от энергичного сношения…

— Что ты медлишь? — вдруг раздался голос Мигеля. Я скосила глаза и увидела его и его улыбку. Тогда меня и пронзило откровение, посетившее меня в тот момент. Я поняла, что означала его снисходительная улыбка, его загадочные взгляды, которые он бросал на меня с нашей первой встречи…

Тогда, в первый раз в кафе, когда он вальяжно подошел ко мне, а я стала возмущаться и говорить ему гадости высокомерным голосом, он уже все предвидел и просчитал.

Я держалась достойной уважаемой дамой, и выговаривала ему, уличному бездельнику, а он уже тогда как бы смотрел вперед и видел меня в этом положении — голую, на полу, с ногой юного араба на своем лице… Вот что значили его глаза…

И меня охватило такое ощущение бездны своего падения, такое отчаяние и безысходность, что я сломалась.

Медленно, сначала неуверенно, я стала целовать ногу араба. Потом я втянулась и стала обсасывать его пальцы. Я брала их в рот и сосала каждый, как будто это был маленький фаллос…

Потом дело дошло и до настоящего фаллоса, того, что только что был вынут из меня сзади.

Наступил вечер, быстро стемнело. Я понимала, что сама виновата во всем. Мне предстояла ночь с этими двумя мужчинами.

Меня на время оставили в покое, дали выпить немного вина, чтобы я успокоилась… Потом Мигель вдруг сказал:

— Времени у нас много. Твой муж уехал, так что ты на время стала свободной женщиной. Так что давай посмотрим кино.

Он мигнул Санчесу, и тот включил видеомагнитофон. Кассета в него уже была вставлена заранее. Мерцал экран, и я нашла в себе силы спросить:

— Какое еще кино?

— Порнографическое — ответил Мигель и подмигнул мне. — Порнографию советуют смотреть для полового возбуждения. Вот сейчас у нас как раз такой момент. Смотри внимательно. Мне кажется, что ты страшно возбудишься.

И вдруг на экране пошли первые кадры…

Я смогла смотреть только первые минуты, потом закрыла лицо руками. Потому что вся кассета была посвящена нам с Мигелем. Все, что происходило между нами в этой комнате было записано на пленку. Цветную, и со звуком. Все мои стоны, крики, мольбы, и просьбы о том, чтобы мужчина меня взял…

Я не смотрела, только слышала свои стоны и все остальное… Я слишком хорошо знала, что было там, на кассете.

— Зачем? — сказала я, когда кассета закончилась. — Что вы от меня хотите?

Мигель засмеялся и сказал:

— А как ты думаешь, детка?

Я молчала и ничего не понимала. Как ни привыкла я за последнее время к неожиданностям, все же я не могла еще пережить всего того, что случилось в тот вечер. Голова моя совсем не работала.

Я хотела сесть поудобнее, пошевелилась, но боль в заднем проходе заставила меня вскрикнуть и сморщиться. Мужчины засмеялись.

— Теперь пусть Санчес «обрабатывает» тебя каждый день, — сказал Мигель покровительственно. — У него это лучше получается, чем у меня. А тебе предстоит ко многому приучиться. Многое постичь.

— Что постичь? — спросила я с ужасом. — К чему приучиться?

— Научиться выносливости, — пояснил Мигель. — Видишь, ты еще непривычна к таким мужчинам, как Санчес. Он приучит тебя перед тем как продать в публичный дом где-нибудь в Алжире. Или в Марокко.

— Нет! — закричала я.

— За тебя можно выручить неплохие деньги, — сказал спокойно Мигель. — Так что стоит подумать.

Он издевался надо мной. Я это чувствовала, но ощущала свою беспомощность.

— Что вам надо от меня? — закричала я. — Мой муж спасет меня от вас… — Я хотела еще что-то добавить, но тут Мигель прервал меня.

— Твой муж, — сказал он спокойно. — Вот давай поговорим о твоем муже. Синьор Симон Роман в отъезде сейчас, и самое время о нем поговорить.

Мигель закурил свою обычную толстую черную сигару и продолжал:

— Как ты полагаешь, Эстелла, твоему мужу понравится фильм, который ты только что смотрела? Как ты считаешь, этот порнофильм его достаточно возбудит?

Я молчала и слушала, что он скажет еще. Я уже понимала, что за всем этим что-то последует. Моего ума хватило, чтобы понять, что все обернулось не просто любовной историей про коварного сластолюбивого любовника… Нет, тут было что-то еще, чего я пока не понимала…

— Что сделает синьор Роман, когда увидит этот фильм? — настаивал на моем ответе Мигель.

— Не знаю, — сказала я растерянно. — Убьет меня, наверное. Ну, разведется во всяком случае. Не знаю.

— А что сделают все ваши знакомые и друзья, все твои родственники, если и они посмотрят этот фильм?

Я промолчала. Слишком хорошо известно, что может быть в таком случае. Я стану изгоем общества. Никогда в жизни со мной больше не поздоровается ни один человек.

Я подумала некоторое время и сказала об этом Мигелю.

— Но что тебе до этого? — спросила я наконец. — Зачем тебе делать меня несчастной и ломать мою жизнь? Ведь я не сделала тебе ничего дурного.

— Да, это правда, — согласился Мигель. — Но все дело не в тебе, а в твоем муже.

— А он что сделал тебе плохого?

— Мне? — переспросил Мигель. — Меня он даже не видел никогда. Нет, просто я хотел бы сказать тебе кое-что, что ты и сама знаешь… В случае огласки твоей тайной жизни изгоем станешь не только ты, но и твой муж синьор Роман.

Мигель развалился на подушках, сладко затянулся сигарой, потом выдохнул дым, пустив его колечками к потолку, и продолжил свои рассуждения:

— Как ты считаешь, Эстелла… Военное ведомство станет держать инженером человека, чья жена занимается такими делами? О нет, я не имею в виду тех, кто делает тайно разные вещи… Тайно можно делать все. Но в твоем-то случае имеется видеопленка… Понравится ли военно-морскому министерству скандал с инженером и его похотливой женой-проституткой? И долго ли может проработать на своем месте такой инженер?

— Чего ты хочешь от Симона? — спросила я наконец. Ситуация вырисовывалась, и я начала понимать ее в общих чертах.

— Я хочу, чтобы ты принесла для начала мне все бумаги, которые найдешь у вас дома в сейфе, — сказал Мигель. — Твой муж работает на интересной работе, и нас она тоже интересует. Мы сфотографируем эти бумаги, и ты отнесешь их на место. Он ничего не заметит.

— А потом? — спросила я. — Что я должна буду сделать потом? Потому что ты сказал про это «для начала»…

— Потом мы посмотрим, — ответил Мигель. — Может быть, этого будет достаточно, и на этом твоя роль будет сыграна. Там будет видно.

— Но где у меня гарантия того, что на этом ты остановишься? — спросила я. — Ведь кассета останется у тебя, и даже если ты мне ее отдашь, я не смогу быть уверена, что ты не сохранил сколько угодно копий. И они не всплывут в любой час, когда тебе будет это угодно.

Сейчас удивляюсь даже, как это я могла так связано рассуждать в тот вечер после всех потрясений…

Мигель засмеялся и погладил меня по растрепанной голове:

— Тут тебе придется доверится мне, детка. Ты здорово влипла и посадила мужа в лужу, и теперь тебе придется либо доверять мне, либо пропадать.

— Хоть скажи мне, кто ты такой, — сказала я. — Ты — шпион?

Тут засмеялись они оба.

— Почему обязательно шпион? — спросил Мигель. — Я такой же испанец, как и ты. Просто не все так просто в жизни… Если ты такая патриотка, то можешь не волноваться — мы не шпионы.

— Вы те, кто звонили моему мужу и требовали от него чертежи военного корабля? — догадалась я. Какая же я дура…

Как могла я сразу же не сообразить, что в такой период, когда от мужа чего-то домогаются неведомые личности, нужно соблюдать осторожность. Когда Мигель только подошел ко мне, чтобы завязать знакомство, я должна была сообразить, что это неспроста. Они обхаживали Симона, потом решили найти у него слабое место, чтобы он стал сговорчивее. И, конечно же, они нашли слабое место моего мужа. Этим слабым местом оказалась я…

— У тебя есть ключ от сейфа твоего мужа? — спросил Мигель, переходя на серьезный тон.

— Ключ у меня есть, — ответила я. — Но там еще шифр, номер которого я не знаю.

Мужчины переглянулись. Наступило молчание, после чего Мигель сказал Санчесу:

— Ну что же, приступай. Надеемся на тебя. Она должна стать покладистее.

Потом он повернулся ко мне и сказал:

— Сейчас я отдам тебя Санчесу. И он примется за тебя по-настоящему. От этого твоя память улучшится и ты вспомнишь шифр сейфа…

Он действительно отдал меня Санчесу, а сам остался смотреть, как тот меня обрабатывает…

Это было ужасно. Я, голая, провела на четвереньках на полу почти час и совершенно обессилела и охрипла от своих криков и стонов. Санчес был неутомим. Только через час Мигель сказал:

— Ну, я считал… Кажется, она уже кончила десять раз за это время. Эстелла может умереть от своих оргазмов. Ты вспомнила, Эстелла?

Мне уже было все равно. Еле шевеля губами я сказала:

— Да. Я вспомнила. — Мне казалось, что уже прошел не час, а гораздо больше. Вечность.

Мне помогли встать, и я сама оделась. Ноги мои подкашивались от слабости, перед глазами плыли цветные круги.

— Теперь поедем к тебе домой, — сказал Мигель, и меня под руки вывели к машине. Я с трудом передвигала ноги и совсем не могла их сдвинуть. Тем не менее, Мигель был прав — я ничего не могла с собой сделать, и действительно, содрогаясь внутренне от стыда, кончала раз за разом под молодым арабом…

Мы быстро приехали к моему дому. Была уже ночь, и Алисии не было — она по ночам уходит домой.

С каким ужасом и осознанием своего проступка я открывала двери своего дома, чтобы впустить туда этих страшных людей.

— Где находится сейф? — спросил идущий сзади Мигель.

— В спальне, — ответила я, еще больше осознавая свое предательство по отношению к мужу.

— Синьор Роман хранит в спальне все самое дорогое — свою жену и свои документы, — засмеялся Мигель.

Мы вошли в спальню. Я отдернула портьеру и обнаружила дверцу сейфа, встроенного в стену. Муж специально потребовал, чтобы его сделали перед тем, как мы въехали в эту квартиру.

— Открывай, Эстелла, — сказал Мигель и повелительно положил руку мне на плечо. Я чувствовала себя хуже предательницы… Муж доверился мне, сказал в свое время шифр сейфа… А теперь я, окончательно запутавшаяся в своих похождениях, все выдаю этим неведомым преступникам. А в том, что это, если и не шпионы, то преступники у меня уже не было никаких сомнений.

И я выдала мужа и его интересы, а может быть даже интересы родины просто потому что не выдержала… Не выдержала десятого оргазма под грубым Санчесом, который специально так обращался со мной, чтобы я сломалась. Какой позор для жены инженера Романа!

Я открыла сейф, и мужчины, оттолкнув меня, бросились вперед, протягивая руки. Они рылись там, как голодные шакалы. В основном Симон держит в сейфе дорогие ювелирные украшения, оставшиеся ему от отца, и ценные личные бумаги. Все это, конечно, не заинтересовало похитителей. Они действительно оказались не грабителями, и не тронули ни золота, ни бриллиантовых украшений.

Меня это, правда, только огорчило. Ведь с уголовниками гораздо легче договориться. Однако, не тут-то было.

— Похоже, вот это, — сказал Мигель, открывая папку с бумагами. Я узнала эту папку. Симон с ней ездил на службу каждый день, и, возвращаясь, клал в сейф. Наверное, именно там и были секретные документы, которые так жаждали получить эти чудовища.

— Ты уверен? — спросил Санчес у Мигеля недоверчиво. Теперь он уже не играл роль слуги. Он был как бы младшим напарником.

— Я не уверен, — нервно ответил тот, перелистывая бумаги. — Но очень похоже, что это именно то, что нам нужно.

— Мы заберем ее с собой, — сказал араб, обращаясь ко мне.

— Но муж вернется послезавтра, — ответила я. — Он ведь сразу полезет в сейф и обнаружит пропажу.

— Не беспокойся, — сказал Мигель, оторвав глаза от бумаг в папке. — Мы сфотографируем тут все, а завтра к вечеру ты положишь папку на место. Тебе ясно?

Конечно, мне было ясно. Я совершила предательство. Кто бы мог подумать, что я способна на такое?

Папку Мигель положил в портфель, который захватил с собой из своего дома. Он оглядел спальню, нашу с Симоном спальню. Взгляд его был хозяйский. Это были глаза человека, который понимает, что все в его власти и он может надругаться над чем угодно. И сделать это совершенно безнаказанно.

— Так это твоя спальня? — спросил он меня.

— Да, — ответила я, все еще не подозревая, какая чудовищная мысль зреет в его жестоком и аморальном мозгу.

— И вот это — ваша супружеская постель? — задал он второй вопрос. Я промолчала, потому что меня вдруг осенила ужасная догадка относительно его грязных намерений.

— Ну, впрочем, это и так видно, — констатировал он спокойно, рассматривая наше с Симоном ложе.

— Ложись, — неожиданно приказал он мне, похотливо улыбнувшись.

— Как? — не поняла все же я. Или сделала вид, что не поняла. Во всяком случае, я не хотела этого понимать…

— Сейчас ты ляжешь на супружескую постель в своей спальне и мы с Санчесом поимеем тебя тут. Это будет очень приятно — поиметь жену инженера прямо на его супружеском ложе…

Оба мужчины засмеялись и стали расстегивать штаны. У них не было никаких сомнений во мне, в моем согласии. Я их не виню, как же иначе они могли ко мне относиться после всего того, что я сделала, после всех моих мучительных оргазмов под ними?

— Я не могу, — прошептала я. — Хотя бы в другой комнате, в другом месте, — голос мой дрожал, а глаза расширились и в них появились слезы. — Пусть все, что вам угодно, но в другом месте, — бормотала я, но уже понимала, что это их центральная идея…

— Ложись быстро, — прикрикнул на меня Мигель, а Санчес добавил:

— Только не ложись, конечно, а становись на четвереньки.

— Да-да, — подхватил Мигель. — Лежать ты будешь под мужем, а с нами только так…

Я подняла платье и встала на четвереньки на собственной супружеской кровати. Вокруг меня были привычные вещи, дорогие моему сердцу. На тумбочке стояли наши с Симоном свадебные фотографии… Все, что было мне дорого, близко и мило теперь было опошлено все тут происходящим.

У окна на пуфике стоял большой плюшевый медведь. Он был белого цвета, и я в детстве всегда играла с ним. Он хорошо сохранился. Это была всегда моя любимая игрушка. Другие девочки играют в куклы, а я — со своим белым медведем. Мне подарил его мой папа. Когда я была еще совсем маленькая, он был помощником капитана на корабле, исследовавшем Арктику… Или Антарктиду, я сейчас уже не помню. И он подарил мне этого медведя.

С тех пор медведь всегда со мной, я привезла его и в Барселону, когда мы переезжали. Он как бы напоминает мне о детстве, о папе с мамой, о стабильности и тишине счастливой жизни…

Я вспомнила об этом потому что тогда, когда стояла на кровати, задрав платье, и слышала сзади себя оскорбительный смех мужчин, то больше всего была уязвлена тем, что это происходит в присутствии этого медведя. Что он — свидетель моих детских игр, стал теперь свидетелем этих игр…

— Не смотри, — мысленно просила я его. — Это — не я… Это — часть меня. Я — не такая. Наверное, было что-то в этих заклинаниях истинного…

А когда мужчины успокоились, они ушли, бросив меня растерзанную на растерзанной кровати.

На следующий день я проснулась поздно. Вспомнила сразу все происшедшее и ужаснулась. Для начала я накричала на Алисию из-за какого-то пустяка. Потом плакала, закрывшись в своей оскверненной спальне. Целый день я не выходила из дома. Под вечер мне позвонил Мигель и сказал, чтобы я приехала к нему за папкой. Я приехала, и он сказал мне, что это совсем не то, что они хотели.

— Там всякие пустяковые бумаги, — сказал он раздраженно, как будто это я была виновата в этом. — Они нам совсем не пригодятся. Раньше твой муж возил со службы важные документы, мы точно это знаем. А теперь что-то не так…

Я все прекрасно понимала. После того, как они напугали Симона на шоссе, он перестал брать домой важные документы. Не говоря уж о чертежах линкора…

— Кто же вы все-таки? — спросила я опять. Мне очень хотелось выяснить, в чьи руки я попала. А вместе со мной и мой бедный муж.

— Мы боремся за независимость, — важно ответил Мигель, развалясь в кресле и пыхтя черной сигарой.

— За чью независимость? — не сразу поняла его я.

— За независимость Каталонии, — ответил он. — Каталония должна быть свободной.

— От кого? — все еще не понимала я. — Ведь Каталония и так свободна…

— Ты недавно приехала сюда, Эстелла, — сказала Мигель. — И много не знаешь. А газеты ты скорее всего, вовсе не читаешь, правда?

— Правда, — кивнула я.

— Ну так вот, ты можешь сесть, и я расскажу тебе об идеалах нашей борьбы.

Я села на диван. Мне было дико слушать все эти слова после всего того, что произошло. Этот человек еще что-то рассуждал о борьбе, о независимости…

Когда он рассказывал, я смутно припоминала, что действительно слышала все эти разговоры. Просто я никогда не вникала и не придавала этим разговорам никакого значения. Так всегда бывает, пока что-то тебя не коснется непосредственно.

Дело в том, что существуют силы, я имею в виду финансовые и промышленные, прежде всего, которые имеют интересы в том, чтобы провинция Каталония вместе с Барселоной была отторгнута от Испании и стала бы суверенной страной. В этом есть какой-то финансовый смысл для некоторых групп людей.

И вот эти группы больших и бессовестных людей устраивают политическое движение, борющееся за свободу и независимость провинции Каталония. Под это дело подводится идеологическая база и так далее. А кроме того, у них есть группы боевиков. Ты видел на улицах плакаты с фотографиями террористов? Вот это и есть те самые боевики. Ты меня понимаешь?

Эстелла посмотрела на меня, чтобы удостовериться в том, что я понял то, что она хотела сказать.

Уж не знаю, может быть какой-нибудь американец и не понял бы. И француз, может быть — тоже. Но только не я. Мне слишком хорошо известны все эти сценарии.

В большой и сильной стране опасно быть мафиози и заниматься грязным бизнесом. Потому что большая и сильная страна имеет более или менее сильное государство. И карательные органы, разумеется. И прессу. И так далее.

Поэтому в большой стране, в России, например, грабить народ можно, но иногда бывает опасно. И трудно пробиться к власти. Потому что удобнее всего грабить бедных, издеваться над вдовами и сиротами, расхищать национальное достояние будучи облеченным государственной властью… Это каждому известно, начиная от коммунистов, и кончая демократами.

А как заурядному бандиту и убийце пробиться к государственной власти? Это трудно, хотя последние события в России показывают, что вполне возможно… Но трудно, и все же не каждому убийце и насильнику доступно. Поэтому существует хороший способ. Мафия берет какую-нибудь невинную территорию страны и объявляет ее независимым государством. Чтобы получить там государственную власть и дальше уже творить свои дела совершенно безнаказанно. Как раньше говорили:

— Что мне милиция? Я сам — милиция…

Помним же мы, как все восхищались — парад суверенитетов. Каждая «банановая» республика, где люди еще не понимают, зачем мыть руки и еще не научились правильно штаны застегивать, объявила себя независимой и совершенно суверенной… Повесили флаги и нарисовали гербы…

Но все было продумано! Народ в этих жалких бантустанах мрет с голодухи, хуже чем при коммунистах, а прорвавшаяся таким образом к власти местная мафия жиреет и покупает себе особняки на Лазурном берегу Франции. Говорят, там все особняки в самых престижных районах купили вот эти самые — новые президенты и премьеры новых неведомых государств-бантустанов, с гортанными голосами, и руками, черными от крови своих народцев… Руки-то мыть еще не научились…

— Не беспокойся, Эстелла, — сказал я печально. — К сожалению, я очень хорошо понимаю все эти вещи.

— Может быть, ты заметил, что здесь все уединенные здания расписаны призывами? — спросила она. — Пульверизаторами пишут на всех стенах «Каталония либертад». Это значит — свободная Каталония. Так что эти гнилые идейки уже далеко проникли в народ. И поэтому бороться с террористами очень трудно. Им очень многие сочувствуют.

— Это пока они не добьются своего. После этого сочувствовать перестанут — сказал я. — Это я по опыту говорю.

— Им не добиться своего. Мы никогда не допустим такого, — сказала Эстелла. — Испания и Каталония — это одно и то же. Мы — одна страна.

— У нас в России тоже многие так думали, — ответил я. — Пришлось разочароваться в этом мнении…

— Испания не позволит Каталонии отделиться, — повторила Эстелла.

— Тогда вам придется до конца века сражаться с террористами, — сказал я.

— Похоже что так, — согласилась женщина.

Я действительно вспомнил об этих надписях, которые видел на дороге, пока мы ехали сюда и обратно. На каждом заборе, на сараях — везде, где не было постоянного присмотра, были надписи большими буквами «Каталония либертад»… Раньше я просто, будучи туристом, не обращал на это внимания.

Так вот чьи фотографии висели в аэропорту с надписью «Опасные террористы».

— Да, и вот Мигель сказал мне, что они борются за независимость Каталонии. А для дела свободы, естественно, все средства пригодны, потому что сделают эту провинцию свободной и счастливой.

И Мигель сказал, что им позарез нужны чертежи линкора… И что они добьются своего.

— Теперь нам станет легче разговаривать с твоим мужем, — сказал он на прощание. — Он станет сговорчивее. И ты нам очень помогла в этом.

После всего, Мигель отпустил меня. Он не стал больше заниматься со мной любовью, чего я так теперь боялась.

— Больше ты не нужна, — сказал он, посмеиваясь. — Хотя было и приятно с тобой развлечься. Не каждый день тебе отдаются жены военных инженеров.

На следующий день приехал Симон. Он сразу же, не заезжая домой, поехал на службу. Он позвонил мне и сказал, что похороны тети прошли нормально, что сейчас он будет занят, а потом сразу вечером приедет домой. Еще он сказал мне, что очень соскучился.

Я помню, что даже не могла с ним говорить. Слезы душили меня. Ведь он еще ничего не знал… Но у меня не было сомнений, что очень скоро он все узнает и его ждет такой страшный удар. Я боялась, что бедный Симон не выдержит…

Предательство жены, ее поведение, ее разврат, и эти ужасные террористы. Они были в его доме, куда их привела его жена… И они владеют компрометирующим материалом…

Все случилось даже раньше, чем я предполагала. Это, вероятно, к лучшему. Не знаю как бы я смогла сохранять самообладание с мужем вечером, когда он приехал бы домой и обнял меня.

Одним словом, Симон приехал домой, уже осведомленный обо всем. Я это сразу поняла.

— Я хочу поговорить с тобой, — сказал он и мрачно опустился в кресло в гостиной. Симон был бледен как полотно, как снег в горах…

— Я все расскажу тебе, и ты сама скажешь, что я неправильно понял, — сказал он. — Потому что, честно говоря, я не понял ничего. И очень хотел бы услышать, что ты об этом скажешь.

Я молчала и смотрела на него как затравленный зверь. Исподлобья. Меня трясло, как в лихорадке.

— Сегодня в середине дня мне позвонили с контрольного поста на верфи и сказали, что мне оставлен пакет, — начал Симон, и лицо его при этом нервно дергалось, как от тика.

— На вахте действительно был приготовлен для меня пакет, — продолжал Симон. — Я взял его и пошел обратно к себе в кабинет. Когда я открыл его, первое, что выпало оттуда, были женские трусы, — он достал их и показал мне. Я узнала их. Это были те самые трусики, которые Мигель снял с меня в первый раз и не отдал обратно…

— Вот и первый вопрос, — сказал мрачно Симон. — Твои ли это трусы? Потому что память подсказывает мне, что у тебя были точно такие, — он выжидательно смотрел на меня. Я передернулась и прошептала:

— Позволь мне сейчас не отвечать…

— Да, позволю, — неожиданно согласился муж. — Так как в том пакете было еще кое-что. Так что про трусы я спросил просто так, для начала разговора. Ну вот, а еще там было две вещи. Видеокассета и письмо. Вернее, записка. Письмо — это все же нечто благородное… Как ты думаешь, Эстелла, что было написано в этом письме-записке?

— Я не знаю, — прошептала я. И тогда Симон протянул мне его. Это был смятый лист бумаги. Я взяла его и заметила, что руки Симона дрожат так, что бумага скачет вверх и вниз…

«Синьор Роман! — начиналась записка. — Вы отказались сотрудничать с нами по доброй воле и за хорошие деньги. Мы предупреждали вас, что добьемся своего. Узнаете ли вы трусы вашей уважаемой жены, синьоры Эстеллы?

Посмотрите кассету. Там много интересного о жизни вашей супруги. Особенно обратите внимание на то, как страстно она отдается молодому человеку. Достаточно взглянуть на любой полицейский стенд и вы узнаете этого юношу. Ваша жена спит с опасным террористом, которого безуспешно ищут по всей стране. Подумайте об этом.

Вечером будьте дома. Мы вам позвоним. Подумайте о себе и своей карьере. Мы сделаем вам последнее предупреждение и последнее предложение. Будьте разумным человеком».

На этом записка заканчивалась.

— Ты смотрел кассету? — спросила я с ужасом.

— Смотрел, — отозвался Симон, опуская глаза. — Я сначала подумал было, что это киномонтаж, но потом понял, что нечего тешить себя иллюзиями.

Он выглядел совершенно убитым. Что, конечно, неудивительно. Я встала и подошла к нему, но он отшатнулся от меня, прижавшись к спинке кресла.

— Отойди от меня, — почти крикнул он, с ненавистью глядя на меня и весь трясясь от гнева и возмущения. А потом он начал плакать. Он сотрясался от рыданий. Ты знаешь, я никогда не видела, чтобы взрослые мужчины плакали. Может быть потому, что кроме мужа, из мужчин хорошо знаю только своего отца. Он никогда не плакал. Но ведь он не попадал в такие ситуации и ему не приходилось смотреть такие кассеты про свою жену…

Симон рыдал, и я не знала, как поступить. Подойти к нему я боялась. Ведь я увидела его глаза и поняла, что стала отвратительна ему. Он испытывал ко мне чувство презрения и физической гадливости, как к грязному животному… Что говорить, я и сама то же самое чувствовала о себе.

И все же вдруг я подумала: «У него же нет близких людей кроме меня. Даже друзей в этом городе мы еще не завели. Да и не расскажешь другу о таком… Кто же утешит его, кроме меня. Конечно, я не самый подходящий утешитель сейчас, но все равно — кто же?»

И я подошла к Симону, опустилась на колени возле кресла и обняла его трясущиеся плечи. В ту минуту он напоминал маленького мальчика, которого обидели. У него было две любимых игрушки, и он так дорожил ими… И вдруг пришли злые сильные дяди и отняли обе сразу. Одна игрушка — это жена. А другая — его работа. И вдруг ничего не стало…

— Послушай, Симон, — сказала я. — Послушай меня, я хочу тебе что-то сказать. — Я очень хотела «достучаться» до его сердца. Хотела, чтобы он мне поверил. Поэтому я точно не знала, что буду говорить, но надеялась, что Бог подскажет мне правильные хорошие слова. На минуту я представила на своем месте мою мать и подумала: «Какие слова сказала бы она сейчас? И я постаралась говорить мудро и спокойно, хотя это было очень тяжело. И я не была уверена, что Симон вообще станет слушать меня. Ведь я была так виновата перед ним…»

Но он молчал, и я могла продолжать.

— Послушай, мы с тобой одни здесь. И не только в этом доме, но и во всем мире… Я люблю тебя, Симон. И ты тоже любишь меня, — говорила я совершенно искренне, стараясь чтобы мой голос звучал ровно и убедительно.

— А когда ты подставляла свое тело этому… Этому… — Симон захлебнулся. — Когда ты подставляла свой зад этому — ты тоже меня любила тогда?

Я сразу вспомнила все, и у меня появилось желание отдернуть руки от мужа и самой разрыдаться. Но я нашла в себе силы. Ради него, ради Симона.

— Это было наваждение, — сказала я твердым голосом. — Это было минутное сумасшествие. Такое бывает. И проходит бесследно, и человек сам потом не верит, что с ним это было… Поверь мне, Симон, я сделаю теперь все, что ты хочешь, чтобы загладить свою вину. Этого больше никогда не повторится. Только скажи, что ты когда-нибудь простишь меня… Подумай о том, что я сейчас сама переживаю. Ты мог бы меня немного пожалеть.

На самом деле я не считала, что ему следует меня жалеть. Я нисколько не заслужила жалости. Во всяком случае, от мужа… Но я сказала так, чтобы как-то разбудить окаменевшего Симона. Чтобы он почувствовал ко мне что-то кроме брезгливости и презрения.

Мне еще предстояло вернуть отношение Симона ко мне как к человеку… Он перестал, наконец, плакать и замолчал. Надолго замолчал. Весь тот вечер мы провели вдвоем, друг возле друга.

К концу вечера я стала ловить на себе взгляды мужа. Сначала он просто не хотел смотреть на меня. Постепенно он успокоился, или мои слова, тихие слова покаяния и любви так на него подействовали… Не знаю.

— В конце концов, у меня действительно нет больше никого, кроме тебя, — сказал наконец Симон, грустно качая головой. — Тут ты права. Мы с тобой действительно самые близкие друг другу люди. Во всяком случае, я так всегда считал.

— Это и сейчас так, — торопливо подтвердила я. — После стольких лет семейной жизни один эпизод не должен дать нам повод для того, чтобы забыть все хорошее и разрушить нашу связь.

Видно было, что Симон на самом деле уже отошел, и сам хочет поверить мне, хочет убедить себя в том, что меня нужно простить… Конечно, я воспользовалась этим.

Мне очень не хотелось терять Симона. Ведь я его любила.

— А сейчас ты его по-прежнему любишь? — спросил вдруг я, прерывая Эстеллу.

Она странно посмотрела на меня и ответила:

— Люблю. Но не по-прежнему.

— Почему же? — спросил я, в общем-то заранее зная ответ.

— Я люблю его за многое. За долгие годы нашего брака, за нежность, за благородство характера, за многое-многое, — сказала Эстелла. — Однако, после того, как он сделал эти две вещи, мое отношение к нему все же стало иным…

— Какие вещи? — не понял я.

— Во-первых, меня смутило, что Симон не захотел рисковать карьерой и не стал сообщать в полицию о предложениях террористов. Я ведь еще тогда предполагала, что это малодушие. Я ведь тогда сказала ему, что не сообщив о террористах, он подвергает опасности других людей… А он не захотел связываться, и они остались на свободе. Так что, кстати, и мое падение — тоже произошло из-за этого. Отчасти…

Сообщи Симон сразу же в полицию, там приняли бы меры, и террористы не стали бы действовать дальше так нагло и безнаказанно. И я не попалась бы им в сети. Вот так…

— А вторая вещь? — напомнил я Эстелле ее слова.

— А вторая вещь, которая смущает меня до сих пор, — это как раз то, что он меня простил, — сказала Эстелла задумчиво.

— А что же он должен был сделать? — недоуменно спросил я. — Ты просила у него прощения, и он тебя простил, как любящий человек… Ты что же, считаешь, что он должен был поступить иначе?

— Да нет, — ставшим вдруг скучным голосом сказала в ответ Эстелла. — Я очень рада и благодарна ему за великодушие. Так что все в порядке. Вот только…

— Только что? — опять поторопил ее я.

— Только я не могу уважать мужчину, который простил свою жену после того, как она сделала такое, — выпалила Эстелла и нахмурилась. Она напряженно смотрела в окно и ломала себе пальцы рук…

— Он не должен был прощать меня, — заговорила она вновь, стараясь вложить в свои слова всю убедительность. — Это неправильно. Благородно, великодушно, но неправильно… Простил — значит он тряпка и слюнтяй. Вот Мигель бы никогда не простил меня, если бы я сделала такое с ним, — неожиданно вырвалось у Эстеллы.

— Мигель? — не поверил я своим ушам. — Ты сравниваешь мужа с этим подонком Мигелем? Разве ты забыла, что сделало с тобой это грязное похотливое циничное животное? Ты только что сама мне об этом рассказывала.

— Да, — согласилась женщина. — И что с того? — Голос ее был безучастный. Казалось, Эстелла утратила интерес к этому разговору.

— Как что с того? — возмутился я. — Ты что, считаешь, что муж не должен был тебя прощать? И сравниваешь его с Мигелем?

— Да, — ответила Эстелла. — Вот и ты меня не понимаешь… Я думала, что ты меня поймешь. Надо было меня убить… Или побить хотя бы. Это было бы по-мужски. Так реагируют мужчины. А Симона я все так же люблю, но теперь эта моя любовь больше стала походить на жалость. А это уже не то. Женщина должна простираться ниц перед своим любимым, а не жалеть его…

— Я бы сказал, что ты должна молиться на своего мужа, — произнес я значительно.

— Я молюсь, — ответила Эстелла и неожиданно зевнула. — Я ему очень благодарна и постараюсь всей дальнейшей жизнью искупить свою вину перед ним.

Она это сказала так, таким голосом, каким школьники рассказывают на скучном уроке надоевшую тему…

— А зачем вообще террористы прислали ему видеокассету с твоими… упражнениями? — спросил я. — Это ведь вообще было совершенно излишне.

— Да нет, — протянула женщина. — Это весьма разумно. Кассета должна была вывести Симона из душевного равновесия. Когда человек напуган и расстроен, он легче управляем. Они и рассчитывали на это, что Симон почувствует безысходность и…

— И согласится на все, что от него хотели. — От отчаяния, понял я.

— Вот-вот, — улыбнулась Эстелла. — Они этого и добились. В том смысле, что Симон действительно испугался и почувствовал безысходность. Только реакция его оказалась прямо противоположной.

— В каком смысле?

— В прямом, — ответила женщина. — Симон из семьи потомственных военных. Отец, дед, и так далее. И корнями военное прошлое семьи уходит во времена короля Филиппа. Вернее, Жоао Второго, потому что Симон из португальцев. Ну, да это неважно.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, недоумевая. — Какое это имеет отношение ко всему происходящему?

— Прямое, — ответила Эстелла. — Симон может быть несчастным, жалким и каким угодно… Одним словом — обманутый муж. Этим все сказано. Но он человек долга. Это тебе не современные нувориши… Пять веков служения присяге — это накладывает на человека некоторый отпечаток. Террористы — деревенские парни и этого не могли предвидеть. Люди часто заблуждаются в таких вещах…

Симон понял, что его загнали в тупик, понял, что попал в безысходную и довольно щекотливую ситуацию, и решил не усугублять ее.

— Я не хотел ввязывать в это спецслужбы, — сказал он ночью, когда все наши беседы подошли к концу. — Но, вероятно, ошибся. И ты была права — надо было с самого начала сообщить обо всем. Тогда и ты не пережила бы всего, что ты пережила в лапах этих негодяев… И я поплатился за свою чрезмерную осторожность. Ну что ж, сейчас мы это исправим.

И действительно, Симон принял решение сообщить о террористах и вообще обо всем.

— Хватит бояться, — сказал он. — Жизнь показала, что если боишься малого несчастья, да еще вполне гипотетического, с тобой случается гораздо большее.

Только Симон решил обезопасить меня и мою честь. Поэтому он связался по телефону со своим старым приятелем в Мадриде. Они в детстве учились в одном лицее. А теперь Педро стал довольно большим человеком в министерстве внутренних дел. И Симон позвонил ему и сказал, что очень нуждается в помощи…

Надо отдать должное Педро — он сразу же приехал в Барселону. На следующий день он уже был у нас в гостях.

— Педро, — сказал ему Симон в моем присутствии. — Честь моей жены не должна пострадать. Я позвал тебя, потому что доверяю тебе. Здешним я тоже доверяю, и не стал бы звать тебя, но они наверняка сделают так, что о моей жене и о проявленной ею слабости станет известно всем и попадет в газеты… Это было бы ужасно. Поэтому сделай все так, чтобы об Эстелле вообще нигде не упоминалось.

И Педро пообещал все сделать именно так. Только он поставил условие, чтобы Симон удалил меня из города на время проведения операции по обезвреживанию террористов.

— Это — крупная банда, — объяснил он. — И от них можно чего угодно ожидать. А кроме того, мы должны взять их всех, и арестовать по настоящему.

Вот Симон и привез меня сюда. Мы все рассчитали, и полагали, что здесь, среди толп туристов я просто затеряюсь, и меня не найдут. Но мы ошиблись…

— А зачем они охотятся на тебя? — спросил я.

— Не знаю, — вздохнула Эстелла. — Это мне непонятно. Может быть, какие-то события произошли в Барселоне… Симон ничего мне не сказал по телефону. Но он завтра приедет.

— Ладно, — ответил я. — Во всяком случае до завтрашнего дня тебе нужно соблюдать осторожность. А это означает две вещи — сидеть у себя в номере вечером, и не быть одной. Что ж, это совпадает с моими планами. Как говорят в России — мы будем сочетать приятное с полезным…

Мы поехали дальше. До нашего городка оставалось уже немного пути.

— Вот что меня беспокоит, — прервала недолгое молчание Эстелла. — Так это я сама… О террористах, наверное, можно больше не беспокоиться, они больше не должны появиться. Вы с тем мужчиной сильно их напугали. А вот я сама себя беспокою…

— Кстати, — сказал я. — А ты не знаешь вчерашних парней, которым набил морду мой знакомый. Среди них нет твоих знакомых?

— Нет, — ответила Эстелла, недовольная тем, что я ее прервал. — Тех парней я никогда не видела. Но не забывай, что я вообще из террористов видела только Мигеля и Санчеса… Так что в этом нет ничего удивительного. Не понимаю только, что они хотели от меня.

Потом она продолжила с мрачным видом:

— А беспокоит меня в себе то, что прежде я себя не вела так развратно. Еще месяц назад мне и в голову бы не пришло в первый же день знакомства положить к себе в постель мужчину. Я и не думала, что можно с такой легкостью изменять мужу.

— Отчего же ты это сделала сейчас? — не удержался я от вопроса. — Меня уж нельзя назвать таким бешеным красавцем…

— Ну, дело не в этом, — сказала Эстелла. — Просто я как бы втянулась в секс. И стала легче к нему относиться. После всех моих приключений… Боюсь, что теперь это потрясло и изменило меня. Ведь когда я спала с Мигелем и с Санчесом, я изменяла не только Симону, но и себе самой. Я стала уже не такой, как прежде… Вот это меня и тревожит.

— А что тебя так уж сильно беспокоит? — спросил я. — Ведь ничего неприятного между нами не происходит…

— Напротив, между нами происходит даже много приятного, — улыбнулась женщина одними глазами. — Просто я боюсь втянутся и сделать это своим стилем жизни. Вот что… Ибо я уже ощущаю в себе потенции к этому…

Да, тут возразить мне было нечего.

— Мы, конечно, опоздали к ужину в отеле, — сказал я. — Вот ведь беда… Сколько денег зря уплачено…

— Мы можем пойти и поужинать куда-нибудь, — ответила Эстелла и грустно улыбнулась. — Тем более, что это будет наш последний с тобой вечер. Перед тем, как мы расстанемся навсегда.

Я вспомнил строчки из репертуара Вертинского и напел их Эстелле. Они трогательные и нелепые:

— Вот и пойдем в тихое место, — засмеялась Эстелла. — А то я страшно проголодалась. Только не в центре города, ладно? Потому что там всегда полно народу, и немецкие туристы такие противные, когда отдыхают…

Мы примчались к отелю. Только сначала заехали в прокат машин и вернули «сааб», который несмотря на свой подозрительный вид, не подвел нас в поездке.

— Мы пойдем сразу в ресторан? — спросил я. Только мне нужно было обменять доллары на песеты, и сделать это следовало до восьми часов вечера, ибо в ночных обменных пунктах очень невыгодный курс…

— Нет, — сказала Эстелла. — Сразу идти в ресторан я не могу. У меня страшно помято платье, ты же видишь. Мы с тобой постарались на славу… Нужно зайти и переодеться. А кроме того, мне нужно позвонить опять в Барселону.

— Зачем? — глупо спросил я и тут же сам осознал неуместность своего вопроса. За эти несколько дней, проведенных вместе, я как-то стал ощущать Эстеллу своей женщиной, и у меня выскочило из головы, что она вовсе мне не принадлежит, а что она — замужняя женщина… Глупо, правда?

— Я все-таки действительно уже хотела бы, чтобы Симон забрал меня, — ответила Эстелла. — Хоть я и не считаю, что вылазки этих типов повторятся, но мне было бы спокойнее уехать домой. — Потом женщина сказала мне: — Правда, мне очень жалко так быстро расставаться с тобой. Может быть, наша встреча — это наша судьба…

— Кто знает? — пожал я плечами. — Как правило, мы всегда проходим мимо своей судьбы. Наверное, и на сей раз произойдет то же самое. Но сделать все равно ничего нельзя. Так что забудем пока об этом и будем наслаждаться последними часами.

Мы вошли в холл гостиницы и направились к лифтам. У самых лифтов стоял Гера и, улыбаясь, смотрел на нас.

— Где вы были? — спросил он меня, когда мы приблизились. При этом его глаза ощупывали Эстеллу.

— Ездили в музей Дали в Фигерас, — ответил я. — А вы что поделывали? Отвязалась от вас полиция?

— Конечно, — беспечно бросил в ответ Гера. — Они все-таки пришли к выводу, что Федя сам напился пьяным и упал в бассейн. Тут такое не редкость, так что…

— Так что полиция решила не связываться с уголовным делом и списать все на несчастный случай, — печально сказал я. — Узнаю органы внутренних дел. Привычная картина.

— Ну, скорее всего, что так оно и было на самом деле, — ответил Гера и пожал плечами. — Тем более, что Федя действительно был сильно пьян.

— Да? — удивился я. — А кто его видел пьяным перед смертью?

— Его видел я, — ответил Гера. — Как раз ночью я спустился в бар выпить лимонаду перед сном и встретил его в стельку пьяного. Хозяин улегся спать, и парень решил расслабиться. Вот он и свалился в бассейн.

— Это интересно, — сказал я и смерил Геру пристальным взглядом. Но он не принял моего тона, и взгляда тоже и продолжал улыбаться.

Мы уже приехали на пятый этаж, где была комната Эстеллы, и подошли к ее двери. Эстелла вошла внутрь, а мы остановились у дверей.

— Самый пострадавший от этого человек — это я, — улыбнулся Гера. — Потому что осиротевшее семейство Виктора теперь прилепилось ко мне и я был вынужден провести с ними весь день.

— Очень вам сочувствую, — сказал я, нисколько на самом деле не жалея Геру. — Тем более, что Люся вас не может интересовать, а ее супруг явно гетеросексуален.

— Если он вообще сексуален, — засмеялся Гера. — А Люся — действительно знойная особа, так сразу и не скажешь никогда… Когда купались, все время норовила меня за плавки ухватить. Пришлось ей сказать.

— Вы сказали ей, что вы — гомосексуалист? — удивился я. — Интересно, что она тогда вам ответила?

— Примитивные люди, — буркнул Гера. — Ничего не понимают в сексе. Она возмутилась… Что тут поделаешь? Серость, необразованность…

— Конечно, — кивнул я, чтобы отвязаться, и проскользнул в дверь вслед за Эстеллой. Она уже повесила трубку и сидела у телефона. Лицо ее было грустным.

— Дома его нет, — сказала Эстелла. — Куда же он запропастился? Час уже довольно поздний… Не случилось ли чего с ним?

— Наверное, на работе задержался, — попытался я успокоить женщину. Дурацкое положение — успокаивать женщину, с которой собираешься провести ночь, и говорить ей, что с ее мужем все в порядке…

— Давай пойдем в ресторан, как мы и собирались, — сказал я. — А когда вернемся сюда, то ты опять ему позвонишь. Наверняка твой Симон уже будет дома. А завтра он приедет за тобой и все будет в порядке. Главное — позвонить ему до того, как мы ляжем в постель.

— Почему? — подняла голову женщина.

— Потому что если ты решишь позвонить после, муж догадается, — ответил я. — У тебя будет очень чувственный голос, и по кипению страсти в твоем голосе, он поймет, что ты возбуждена и что ты с мужчиной…

— Ты уверен в этом? — улыбнулась игриво Эстелла.

— Абсолютно, — сказал я. — Потому что в эту ночь я собираюсь мобилизовать весь свой мужской потенциал. И попытаюсь сохраниться в твоей памяти навсегда.

— Что ж, я буду надеяться на это, — засмеялась Эстелла, а потом посерьезнела и покачала головой. — Какая я стала испорченная женщина. Бедный Симон…

Мы прошли по улице до самого конца городка. Народу везде было очень много. Темноту повсюду разрезали яркие цветные огни. Так у нас бывает только на организованных исполкомом карнавалах. Здесь же это — естественное дело. Тут все так освещено. Люди весь день сидят в прохладной тени, а вечером вылезают, чтобы всласть погулять.

— Мне здесь не нравится, — говорила Эстелла про каждый ресторан, который попадался на нашем пути. Она была очень красивая. Теперь женщина надела платье золотистого цвета. Ткань прекрасно гармонировала с ее золотыми волосами. К тому же платье было сильно декольтированное и оставляло открытыми спину и грудь…

«Скоро это все кончится, — подумал я. — Завтра она уедет со своим мужем. Потом и я улечу в туманный Петербург, и от всего этого останется только воспоминание, подернутое дымкой прошлого, и все более и более нереальное. Останется Петербург с дождями, ветром с Невы. Со снежной кашей под ногами и нечищенными тротуарами… И окно моего кабинета, через которое видны давно не крашенные крыши соседних домов. И как будто не было ничего этого — юга, ярких красок, этой жаркой женщины, страсти, безысходности неминуемой разлуки…»

Мне вспомнился роман Уэллса «Война миров». Там герой бредет по опустевшим и полуразрушенным марсианами улицам Лондона и ему вдруг начинает казаться, что эти улицы полны людьми, что вокруг слышны речь и смех, и играет музыка… А потом герой приходит в себя и понимает, что все это была лишь минутная иллюзия, игра возбужденного сознания…

— Давай пройдем дальше, — сказала Эстелла, увлекая меня в темноту с освещенной улицы. — Там дальше есть ресторан. Я видела, когда мы проезжали на машине. Нужно пройти шагов двести.

— Но там темно, — возразил я. — Кажется, ночное происшествие должно было уже научить нас с тобой осторожности.

— Но это совсем близко, — настояла на своем Эстелла. — Кроме того, там, в ресторане, наверняка мало народу и мы сможем провести отличный вечер вдвоем.

— Хорошо, — согласился я просто потому, что мне действительно не хотелось в этот последний вечер с Эстеллой спорить и настаивать на своем. Потому что риск все же минимальный, а воспоминания могут оказаться замечательными. Тем более, что они — на всю жизнь. И можно будет потом до конца своих дней, сидя в кругу друзей многозначительно и загадочно улыбаться и говорить:

«Э, что там говорить… Вот однажды, когда я проводил последний вечер с одной прекрасной женщиной в тихом испанском ресторане…»

И все сразу будут смотреть с благоговением и затаенной завистью. Не всякий может позволить себе такие воспоминания. Не всем они, конечно, и нужны, такие воспоминания.

Однажды я заболел и попал в больницу. А там, естественно, столкнулся с людьми совершенно не моего круга. Это было очень забавно. Ведь так обычно не встречаешься с людьми не похожими на тебя ни в чем… Твой круг общения — это твои коллеги или что-то вокруг этого. А тут моими товарищами по палате были мужики, с которыми никогда не приходилось разговаривать подробно. Конечно, мы все ходим по улице, видим друг друга, толкаемся в автобусе и метро, обмениваемся репликами вроде: «Передайте на талоны», или: «Позвольте пройти», или: «Вы на следующей выходите?..» Вот и все. На этом общение заканчивается…

А в больнице я с большим интересом слушал все эти совершенно чужие и непонятные разговоры о том, что «при Сталине было лучше, потому что спички и соль были дешевые», и про то, что с похмелья хорошо пить огуречный рассол… А кроме всего прочего мне довелось услышать жаркий спор о том, кто сколько может с женщиной. Один дядя говорил, что он может кончить за раз семь раз, а другой не верил, и утверждал, что первый может наверняка не больше четырех, а вот зато он сам — не меньше восьми…

Я сидел и думал о том, что я вряд ли могу больше трех, да и то, если сильно напрячься. Но самое смешное заключается в том, что передо мной никогда эта проблема и не стояла. Я как-то ни разу об этом не думал. Какая разница — сколько раз? Важно — как, и что ты при этом думал и чувствовал. И что думала и чувствовала при этом твоя дама… А сколько раз — какие, право, пустяки… Любовь и секс — это ведь не спорт и результат зависит вовсе не от количества…

Так что мне всегда важны воспоминания. Я ими дорожу, потому что это — история моей жизни…

Так вот, ради воспоминаний я не стал портить вечер препирательствами и согласился идти с Эстеллой к тому пустому ресторану в темноте.

«Там на самом деле должно быть тихо и немноголюдно, — подумал я. — Да и те бандиты должны бы уже либо потерять нас из виду, либо угомониться после того, как их отделал Герман ночью…»

Мы прошли по дороге к ресторану и действительно, через несколько минут тьма рассеялась огнями, и зазвучала постоянная тут музыка. Это и был обещанный Эстеллой ресторан.

Он был довольно большой, но только за счет обширного двора. Ресторан был стилизованный, что в Испании большая редкость. Обычно тут все делается по американскому стандарту — все белое, все чистое, все стерильное. Насколько это тут возможно, конечно…

Ресторан был обнесен невысокой живой изгородью из жестких кустов. Посередине был двор, в котором стояли несколько столиков. Над столиками висели фонари, прикрепленные к протянутой над двором проволоке. Эти фонарики освещали каждый свой столик. И они были разноцветные — синий, зеленый, желтый…

А вокруг, по периметру двора были расставлены гончарные изделия — горшки и прочее. Прочее — это вазы, большие и маленькие, узорные и гладкие, статуэтки из глины, кружки, расписные тарелки, кувшины… Чего тут только не было.

— А, — сказала Эстелла, когда мы осмотрелись. — Это ресторан и одновременно магазин гончарных изделий. Специально для туристов.

— Богатых туристов, — среагировал я.

— Нет, не думаю, — ответила женщина. — Гончарные изделия вообще довольно дешевые. Да и откуда здесь богатые туристы? Богатые отдыхают в других местах. Испанское побережье нынче не в моде.

— Так что я могу купить себе глиняный горшок? — поинтересовался я.

— Да, на память обо мне, — ответила Эстелла, рассматривая стоящие на деревянных полках изделия.

— Ты хочешь, чтобы на память о тебе я купил горшок?

— Нет, ты можешь купить статуэтку, например, — сказала она, рассматривая как раз некое уродливое создание, напоминающее знаменитую костенковскую «Венеру»…

— Давай сядем вот здесь, — предложила Эстелла, подводя меня к крайнему столику у самой изгороди.

— Тут близко от дороги, — сказал я, но тут же понял, что это не имеет никакого значения. Дорога была пуста и стояла тишина вокруг. Мы сели за столик, у которого нас уже ждал официант. Посетителей было так мало, что он нас заметил уже давно и теперь с напряжением в глазах ждал, сядем мы или покинем его заведение. На всякий случай он зазывно улыбался.

— Сделай заказ ты, — предложил я Эстелле, с первых же слов поняв, что этот пожилой человек не знает никакого языка кроме каталонского наречия…

Эстелла заказала что-то, а потом объяснила мне:

— Это сам хозяин ресторана. Он сказал, что сегодня у него так мало гостей, что он дал выходной официанту. И обслуживает сам.

— Очень благообразный старик, — уважительно сказал я, рассматривая его седые волосы и седые баки, в то время, как хозяин расставлял на нашем столике посуду. Из открытой двери кухни доносилась музыка. Наверное, это было просто радио.

— Вот еще что хорошо в этом ресторане, — сказала Эстелла, прислушиваясь. — Здесь играют не всякую современную ерунду. Послушай, какая красивая музыка.

Я уловил мелодию, которую исполнял оркестр. Это был сюрприз, но я понимал, что это случайность. Простое совпадение.

— А ты знаешь, что это за музыка? — спросил я женщину.

— Нет, — улыбнулась она. — Я училась музыке, когда была еще девочка, но теперь все позабыла. Но это очень красивая музыка, да?

— Да, — сказал я. — Это первый концерт Чайковского… Для фортепиано с оркестром…

Радио играло громко, на полную мощность. Звуки скрипок разносились далеко вокруг, они пели, они стонали, они проживали вместе с композитором свою трагическую судьбу.

Первый концерт для фортепиано с оркестром… Он гремел над предгорьями Пиренейских гор, он сотрясал темноту южной ночи, он волновал и ласкал одновременно.

Как часто эта музыка Петра Ильича звучала в залах с мраморными колоннами, в холодных и блестящих интерьерах дворцов. На зеленых площадках американских университетов, где ее исполняют студенческие оркестры…

Она звучит в Париже и в Туркестане, среди песков. И в Синайской пустыне, где ее исполняют эмигрировавшие из России евреи-музыканты.

— Ты знаешь эту музыку? — спросила Эстелла.

— Да, когда я был маленьким, моя мама часто водила меня в филармонию, — ответил я. — Она у нас в Петербурге очень красивая. Белый зал с белыми колоннами и кресла с красной обивкой. Так было всегда.

В дверях стоят старушки-билетерши. Они всегда аккуратные, и обязательно с подсиненными седыми букольками. Летят года, минуют эпохи, а старушки всегда такие же. Все может измениться везде, а в нашей стране — в особенности. Но ты точно знаешь, что стоит тебе прийти в филармонию — уж что-что, а старушки в букольках будут на месте. Наверное, они умирают и меняются, но традиции остаются…

— И это твоя любимая музыка? — поинтересовалась женщина.

— Я посвящаю ее тебе, — сказал я. — Хоть и не я ее написал, но все мы с композитором соотечественники, так что он в этом случае должен меня извинить.

— Спасибо, — ответила совершенно серьезно Эстелла. — Когда ты уедешь, я куплю пластинку с этой музыкой и буду иногда ставить ее. И вспоминать тебя.

— Как тот генерал в стихотворении, которое я тебе читал? — улыбнулся я.

— Ну, да, совсем как генерал, — грустно ответила она.

Кроме нас посетителей было еще пятеро. Они все сидели за столиком в другом конце ресторана. Это были туристы из какой-то северной страны. Говорили они на каком-то языке, похожем на немецкий. Голландский или норвежский — кто его знает…

Парни были здоровенными битюгами, про которых говорят, что на таких можно пахать. Отъелись на хороших западных продуктах… Девицы, которые были с ними — краснощекие, кровь с молоком. Телки, как из племенного совхоза. Глупые глаза, жующие рты, громкие голоса…

Вообще, чем больше ездишь по Европе, тем меньше понимаешь стенания наших политиков. Они кричат с ужасом: «Нас могут не принять в Совет Европы…» или: «От нас отвернулась Европа…» Глядя на этих племенных бычков и телок с идиотскими выкриками и бессмысленным хохотом, начинаешь думать, что может быть ничего и нет страшного в том, чтобы не присоединиться к таким, и остаться самими собой…

Ну не возьмут меня в компанию развязных и невоспитанных детей маразмирующей цивилизации. Подумаешь, велика честь была… «От нас отвернется Европа»! Ха, испугали. Этот что ли, с тупыми глазами, вытирающий жирные руки о штаны, от меня отвернется? Да пусть отворачивается на здоровье. Наши-то хоть на людях себя вести умеют…

Хозяин принес бутылку вина, закуску.

— За нас, — сказал я, наполняя бокалы. — За нашу короткую встречу.

— Не короткую, — возразила Эстелла, хмурясь. — Мне не нравится так говорить… За нашу недолгую любовь — так лучше, правда?

— Правда, — согласился я. — За нашу недолгую любовь. И завтра твой муж заберет тебя у меня и увезет отсюда. Так что за недолгое блаженство!

Мы выпили вина. Оно было терпким и ароматным.

— Это южное вино, — сказала Эстелла. — Я специально заказала такое. Здешнее, северное, мне кажется немного водянистым.

— Может быть, — сказал я, но развивать тему не стал. После наших «Эрети» и «Вазисубани» никакие испанские вина не кажутся слишком водянистыми…

— Почему ты такой грустный? — спросила Эстелла, заглядывая мне в глаза.

— Позволь вернуть тебе твой вопрос, — ответил я. — А ты отчего?

— Наверное, мы чувствуем с тобой одно и то же, — печально сказала Эстелла и голос ее задрожал. — Как это глупо и странно — встретить человека… И он тебе понравился. Но ты замужем, у тебя проблемы… А он скоро уедет в Россию…

— Знаешь, — сказал я. — Ты могла бы приехать ко мне в гости. Это несложно. Хочешь?

«А почему бы и нет? — подумал я. — Я — мужчина холостой, квартира у меня есть… Пусть она приедет ко мне».

— Это невозможно, — сказала Эстелла. — Я слишком виновата перед мужем. Еще одного предательства он мне не простит.

— Почему мы не встретились с тобой раньше, — сказал я в сердцах. — Еще до этой ужасной истории с террористами…

— Если бы мы встретились до истории, — улыбнулась Эстелла. — Я бы вообще не пошла на близость с тобой. Потому что прежде я такого себе представить не могла.

— Но я бы тебе понравился, — сказал я. — Ведь я был бы такой же как и сейчас.

— Какая разница? — возразила женщина. — Я просто заставила бы себя отказаться от знакомства, которое меня соблазняет. И все.

— Ну что же, значит такова наша с тобой судьба, — подвел я невеселый итог.

— Я приехала бы к тебе, — сказала Эстелла вдруг серьезно. — Но сейчас не могу. Симон умрет от горя… Сколько можно предавать хорошего благородного человека…

Мы выпили еще по бокалу вина. Музыка играла негромко и нисколько не мешала. Компания шведов или датчан встала, расплатилась и шумно пошла к выходу.

— Сейчас мы вообще останемся одни, — сказал я Эстелле, но не тут-то было.

— Боже, как мы наказаны, — пробормотал я сквозь зубы…

Не успели нидерландцы выйти, как в проходе среди зеленой изгороди показалась новая компания…

Впереди шел Гера, неся в руках пакет, сквозь который явственно проглядывали бутылки. Сзади шла вся честная компания — Витя, его кудлатая жена и мальчик с глазами убийцы…

— Это конец, — сказал я Эстелле. — Придется уходить.

— Это твои знакомые? — спросила она, оглядывая вошедших.

— Не знаю, как и сказать, — ответил я. — Знаю только, что если мы не уйдем, сейчас они точно станут знакомыми. И не только моими… Ты никогда не пила на брудершафт с русскими мафиози?

— Нет, конечно, — растерянно сказала Эстелла. — А что?

— Сейчас придется, — ответил я. — Это наверняка…

— Они — мафиози? — со страхом и недоверием спросила Эстелла.

— Дорогая, — со значением в голосе ответил я. — Честные русские люди отдыхать за границу не ездят. У них на это не может быть денег. Так что если видишь русского туриста — знай, это бандит. А если не бандит, то как минимум жулик.

— А ты? — спросила Эстелла, с ужасом осматривая мою благопристойную внешность.

— Я писатель, — пояснил я. — Это — совсем другое. Нечто среднее между жуликом и бандитом… Специфическая профессия…

Некоторое время я надеялся, что они сейчас уйдут. Потому что компания остановилась посреди ресторана в нерешительности.

— Ну, уйдите, сделайте милость, — говорил я им с ненавистью, пытаясь загипнотизировать. — Пусть вам будет хорошо, но в другом месте, подальше отсюда. Зачем вы сюда вообще притащились… Вам-то зачем выбирать местечко потише? Вам как раз надо там, где пошумнее…

На какую-то секунду они, казалось, послушались меня. Витя уже двинулся было к выходу. Хозяин напряженно смотрел на потенциальных гостей и, казалось, готов был задержать их насильно…

И тут произошло то, что и должно было произойти. Напрасно я надеялся…

— Ба! — закричал нетрезвым голосом Витя, увидев меня. — Ба…

— Это Андрей, это Андрей, — заверещала Люся.

Мальчик с глазами убийцы поднял их на меня и смерил взглядом… Вся компания решительно пошла к нам с Эстеллой. Все улыбались, кроме Геры. Он на этот раз был почему-то сдержан со мной.

— А мы вот шли-шли, местечко искали повеселее, — сказал Витя, оглядывая наш столик. — Да ничего подходящего не нашли, вот сюда и забрели.

— Мы уже уезжаем завтра, — вторила ему Люся. — Надо же хоть отметить…

— Что отметить? — не понял я.

— Как что? — удивилась Люся. — Приезд. И отъезд. И вообще…

— Как-то вы бедно сидите, — сказал Витя. — Такая дама… — Он оглядел Эстеллу: — Француженка?

— Нет, испанка, — сдержанно ответил я. Но Витя принципиально ничего не замечал. Ни моей холодности, ни испуганных глаз Эстеллы…

— Испанка — это хорошо, — развязно сказал он. — Налаживаешь контакты с местным населением? — Он захохотал.

— Вот, — продолжил он, отсмеявшись смехом человека, который уже привык к мысли, что его никто не может осадить. — Бабу заклеил, а угощаешь скромно. Денег нет, что ли?

Я хотел прицепиться к этому, обидеться, встать и уйти, но Витя понял что именно это сейчас и произойдет. А терять меня и мою даму ему очень не хотелось. Гера ему за день уже надоел, а надо же было перед кем-то паясничать и кривляться…

Поэтому надо было как-то меня задержать.

— Сейчас мы все исправим, — сказал решительно Витя. — Эй, как тебя, — он щелкнул пальцами, и хозяин подскочил, приветливо улыбаясь. — Сюда неси второй столик. И накрой… Что там есть у тебя, неси. Будем отмечать.

— Что отмечать? — опять спросил я.

— Встречу. Знакомство, — без колебаний заявил Витя.

— А заодно и отъезд, — добавила Люся, усаживая мальчика на подставленный хозяином стул.

Мгновенно был подтащен второй столик и вся компания уселась рядом с нами. Вечер был безнадежно испорчен. Я посмотрел с сожалением на Эстеллу, и мы встретились глазами.

— Мы скоро уйдем, — сказал я ей по-английски, рассудив, что наши новые соседи все равно кроме матерного, другими языками не владеют…

— Принеси все, — говорил по-русски Витя хозяину, и тот, прекрасно понимая его настроение, блаженно улыбался и кивал. Он понимал, что сейчас с этими пьяными русскими сделает неплохой бизнес…

— А где ваш Федя? — спросил я, чтобы сказать что-нибудь неприятное незваным собутыльникам.

Но это не произвело на них никакого впечатления. Они недоуменно переглянулись.

— Его увезли, — сказал Витя. — Еще утром. В морг, наверное.

— Он ведь был вашим другом, — я все еще не терял надежды «достучаться» до их сознания. Однако и этот заход был встречен с непониманием.

— Ну да, — кивнул Витя. — Наливай.

Он мигнул Гере, и тот достал из пакета бутылку «Смирновской». Налил всем и откинулся на спинку своего стула. Он выглядел недовольным и хмуро посматривал в мою сторону. Чем я-то ему помешал? Сам же навязался… Но мне было ясно, что он просто следует за витиным семейством, и, если бы это зависело от него, он не стал бы подсаживаться.

Интересно, что его так привязывает в Вите и его жене? Ну, Федя был охранник, ему деваться было некуда. А Гере-то зачем все это?

Я заметил, что Люся не обращает никакого внимания на Геру. Она уже попробовала найти замену безвременно покинувшему этот мир охраннику, но успела разочароваться.

Теперь эта женщина пила маленькими глотками водку и кривилась при этом.

«Зачем ты ее пьешь? — хотелось мне спросить у нее. — Если тебе так противно… И вообще — у тебя сегодня утром убили любовника. Какой бы он ни был, но он все же спал с тобой, имел тебя под кустом, я сам видел… Могла бы и погрустить по этому поводу».

— Чем бы закусить? — задумчиво спросил у Геры Витя, поставив на стол пустую рюмку.

— Жареными бананами, — спокойно ответил тот. — Сейчас принесут. Вот видишь, — он указал на стоящую перед нами с Эстеллой тарелку. — Это жареные бананы. Сейчас и нам принесут.

— Вот и отлично, — сказал Витя. — Хоть будет что вспомнить. Жареных бананов у нас нет.

— Приедешь, возьмешь да и пожаришь, — сказал в ответ ему Гера, разливая новую порцию водки.

— Вы твердо решили уехать завтра? — поинтересовался я у Вити. Он мрачно кивнул.

— Надо уезжать, — сказал он. — Я не могу без телохранителя… У меня на родине неприятности. Я думал, что хоть съезжу отдохнуть… А тут вот оно что. Нет, надо ехать. Меня в аэропорту все мои ребята ждать будут.

— Какие ребята? — не понял я.

— Охрана, — пояснил Витя. — За мной охотятся.

— Кто? — спросил я. — Кто охотится?

— Конкуренты, — объяснил Витя. — На всех не угодишь. Если ты честный человек, то слишком многим становишься поперек дороги.

Эти слова меня мало убедили. Так все жулики говорят про себя. Но в то, что ему действительно что-то серьезно угрожает, я верил. Потому что Федя погиб не случайно…

— Вот Герку попросил сегодня с нами побыть, — сказал Витя, трепля гомосексуалиста по плечу. — Он парень здоровый, вот он согласился. Слушай, — обратился он к Гере, — ну почему ты ко мне идти на службу не хочешь? Был бы вместо Федьки… Я знаешь сколько плачу?

— Нет, — улыбался Гера. — Зачем мне? У меня — серьезная работа в торговле. Зачем мне в телохранители идти? Даже к такому хорошему человеку… Давай выпьем…

Появился официант с подносом. Только это был уже не хозяин, а другой. Молодой парень высокого роста, в белом фартуке. Он быстро расставил на столе тарелки, потом поставил на стол бутылки с вином, что-то спросил по-испански.

— Все нормально, — успокоил его покровительственно Витя. — Все хорошо. Молодец.

Витя держался развязно, говорил громко. Вообще создавалось впечатление, что он все время играет роль. Видимо, он как-нибудь смотрел в детстве фильм про русских купцов, как их всегда изображали, и теперь старался подражать их поведению. Та же удаль, бесшабашность, те же якобы широкие жесты…

— Мы все могем, но мы не хочем…

Вдруг Гера занервничал. Он как-то странно посмотрел на стол, потом перевел взгляд на Эстеллу и сказал мне:

— Вот что… Вы бы спросили ее, это у них что, так принято?

— Что принято? — переспросил я удивленно.

— Приносить откупоренные бутылки с вином, — сказал Гера. — А вот так наваливать на блюда закуску — это у них правила хорошего тона?

Я удивился:

— Вам-то что, — сказал я. — Подумаешь, какая разница…

— Не знаю, не знаю, — пожевал губами Гера. Официант подошел опять и стал разливать вино по бокалам.

— Эй, любезный, — обратился к нему Гера. — А отчего ты так некрасиво все сервировал? Это у вас так принято делать за большие деньги?

Официант не понял по-русски, ослепительно улыбнулся белыми зубами и покивал: «Си, синьор, си…»

— Интересно, хозяин вызвал своего официанта, что ли? — спросил я Эстеллу. — Он ведь говорил, что сегодня отпустил его домой.

— Наверное, вызвал, — улыбнулась Эстелла. — Ведь пришли еще гости. Вид у нее был уставший и нерадостный. Естественно, вечер не удался, сидеть тут с пьяными русскими туристами ей вовсе не нравилось…

— Скоро мы уйдем? — спросила она меня.

— Скоро, — сказал я. — Еще пять минут для приличия, и уйдем. Пойдем в отель и прекрасно проведем вечер. Ты согласна?

— Конечно. Надо было так поступить с самого начала, — ответила она. Гера вел себя странно. Он взял в руки свой бокал и стал принюхиваться. Он делал это незаметно для окружающих, как будто насыщался ароматом букета. Но я-то видел, как тревожны его глаза и как трепещут крылья носа. Он тянул носом, как гончая собака…

Нанюхавшись вдоволь, он погрузил в вино кончик языка. Подержал его там несколько секунд, потом вынул язык и улыбнулся нам с Эстеллой.

— Замечательно, — сказал он с довольным видом. Тут же он встал из-за стола и начал переставлять тарелки на нем.

— Ты чего? — встревожился Витя, который как раз в это время что-то говорил своей жене. — Чего ты с тарелками делаешь?

— Да я тебе бананы подставляю, а себе рыбу беру, — ответил Гера, смеясь. — А то этот дурак поставил все на один угол. Вот козел необученный. Я думал, такие только у нас бывают. Пэтэушник проклятый.

Гера развеселился. Он сел на свое место обратно и обратился ко мне:

— А что это вчера за хулиганы на вас напали?

— Это так, — ответил я. — Ошиблись дверью, а сами пьяные были. Вот и полезли. Да вы же сами видели.

— Видел, — меланхолично кивнул Гера. Он помолчал и добавил. — Только мне не нравится, что один из них сейчас торчит на кухне…

— На какой кухне? — всполошился я. Эстелла с удивлением взглянула на мое вытянувшееся лицо.

— На этой кухне, — все так же спокойно сказал Гера. — Там открыта дверь, и я увидел одного из вчерашних героев. Он там стоит и смотрит на нас.

Гера строго посмотрел на меня:

— Только не оборачивайтесь, — сказал он.

— Почему? — спросил я, встревоженный.

— Потому что совершенно не нужно раньше времени показывать им, что мы их узнали. Сначала нужно понять, что тут происходит.

Я объяснил Эстелле, что мне сказал Гера. Она побледнела.

— Боже мой, стоило нам прийти в ресторан, и они оказались тут же.

— Эй, ребята, вы о чем это? — спросил нас вмешавшийся в разговор Витя. Он был уже сильно навеселе, и глаза его затуманились. Голос стал хриплым, а речь — бессвязной.

— Да, правда, — сказала, вторя мужу, Люся. — Мы тут сидим, а они там секретничают…

Она пьяно и глупо улыбалась. Кудельки на голове развились и болтались как у дворовой собачонки…

«Заткнись, лимита», — хотел я ответить ей, но сдержался.

— Ерунда, — ответил Гера, широко улыбаясь. — Давайте выпьем. Только не водки, водки мы уже много выпили, а вот вина… Тут вино принесли, так врежем его…

Все подняли бокалы и чокнулись.

— За приезд, — сказал Гера.

— За отъезд, — ответил Витя.

— Со свиданьицем, — ухмыляясь, протянула Люся.

— Супер-нинтендо, — выкрикнул ребенок с глазами убийцы…

— Не пей, — сказал я Эстелле, потянув вниз ее руку, державшую бокал. Она удивленно взглянула на меня, и я пояснил. — Вино какое-то подозрительное… И вообще, пойдем отсюда. Хватит нам неприятностей.

— Как же мы пойдем? — спросила Эстелла испуганным голосом.

И тут вмешался Гера. Он поставил свой бокал на стол и, обратившись к Эстелле, сказал по-английски:

— Мы скоро пойдем. Я провожу вас. Не волнуйтесь.

Английский его был вполне приличным…

— Отчего же вы придуривались раньше? — спросил я Геру. — Ведь вы можете говорить по-английски. И, кажется, не хуже меня.

— Лучше, — улыбнулся гомосексуалист. — Лучше.

— А почему ломали комедию?

— Игрок, — ответил Гера и развел руками. — Люблю добрую товарищескую шутку… А что это вы с вашей дамой вина не пьете? Хорошее вино, между прочим…

И тут случилось неожиданное. Витя все держал свой бокал в руке, как будто не решался выпить. Потом, видимо, все же решившись попробовать, опрокинул его содержимое себе в рот… Прошла секунда. Другая… Рот его все так же оставался открытым.

В это же мгновение лицо из красного, распаренного, сделалось сначала багровым, потом пошло синими пятнами… Глаза вылезли из орбит…

Витя хотел что-то сказать, бессмысленно таращась перед собой. Так он просидел несколько секунд, после чего рухнул вниз. Тело его обмякло, и он свалился на пол.

— Вот допился, — сказала с досадой Люся и полезла вниз.

— Супер-нинтендо, — крикнул мальчик и оскалился… Это его электронная игра так называлась…

Я тоже наклонился и посмотрел. Витя лежал в неестественной позе, подогнув ноги. Живые люди, даже очень пьяные так ноги не поджимают.

— Витя, Витя, вставай, — уговаривала Люся мужа до тех пор, пока не поняла, что разговаривает с трупом…

Тогда она закричала и ее голос — пронзительный и жалобный — огласил окрестности.

— Умер, — кричала она, вылезая из-под стола. — Допился и умер… Сердце отказало!

— Нужно вызвать врача, — сказал я и вскочил со своего места. Интересно, где здесь телефон. На кухне, конечно. Тут же меня остановила мысль о том, что на кухне как раз тот самый парень, из тех, что ломились вчера в номер к Эстелле…

Все же меня это не остановило. Я направился к кухне, держа курс на открытую в освещенное помещение дверь. Войдя туда, я увидел странную картину. Но я не успел осознать увиденное, потому что на меня набросился человек. Секунды хватило, чтобы узнать одного из вчерашних парней. Он ударил меня в лицо изо всех сил.

Искры посыпались у меня из глаз, и я упал. Наверное, удар был бы гораздо более ужасен для меня, если бы твердо стоял на ногах… Я же сразу повалился, и потому кулак бандита как бы наполовину ударил меня, а наполовину пришелся в воздух… Тем не менее, я упал и больно ударился затылком о косяк двери.

Лицо мое было разбито. Я сразу почувствовал, как у меня онемели губы, и как из носа пошла теплая кровь…

Ударивший меня человек был тот, которого я пытался душить ночью. Он перешагнул через меня и бросился к столику, где суетились Гера, Люся, ее ребенок и Эстелла. Я увидел это и тут же отключился…

Очнулся я через несколько секунд. Все так же лежа на полу, я услышал позади себя крики и с трудом повернул голову. Я вообще плохо соображал и потому не сразу понял, что там происходит.

Во дворе появились еще два человека. Я плохо их рассмотрел, но увидел, что они яростно набросились на Геру. Один из них выхватил нож и лезвие сверкало, отражая свет висящего над столом фонарика…

Впрочем, я ошибся. На Геру нападали только двое, а третий бросился к Эстелле и тащил ее за руку к выходу из ресторана. Она сопротивлялась, но человек, видимо, был сильным…

Что ж, иногда приходится быть героем, подумал я. Хоть и не думал никогда о таком, но не сидеть же сложа руки.

Я встал, пошатнулся, схватился рукой за кухонный стол. В ту же минуту я осознал что увидел перед тем, как получил сокрушительный удар. На кухонном столе лежал связанный человек. Почему-то сначала я принял его за мертвеца. Может быть, мне за один день привелось видеть два трупа, так что это было чисто автоматически…

Связанный лежал тихо. Он был связан по рукам и ногам, спеленут, как кукла. Во рту его был кляп…

В то же мгновение я осознал, что это никто иной, как сам хозяин ресторана, тот что принимал наш заказ и приносил посуду. Он лежал на столе и смотрел на меня.

«Надо бы его развязать, — подумал я. Но тут же решил: — Это — потом. Так значит, нас все это время обслуживал вовсе не официант. Это был бандит, который связал хозяина и сам стал обслуживать нас. Но зачем и почему?»

Все же времени думать у меня не было, да и мысли ворочались лениво. Нужно было пойти и спасти Эстеллу от того типа…

Нетвердыми шагами я пошел по направлению к столику. Почему-то прежде всего мне бросился в глаза нож, которым угрожали Гере. Невысокий мужчина средних лет в белой рубашке наступал на него и что-то кричал по-испански. Нож он держал в поднятой руке, повернув лезвием к себе. Нож был широкий, с длинным лезвием.

Испанец шел вперед и что-то кричал угрожающе. Второй человек обхватил Геру сзади руками и пытался душить. Он повис на нем сзади. Лицо Геры побагровело, ему было трудно дышать…

И тут он вдруг опустил вниз обе руки. Через секунду раздался страшный крик висящего сзади человека, и он разжал свои руки, освободив шею… Гера сбросил его с себя и схватил со стула бутылку с остатками вина. Одним ударом он разбил ее и у него в руке осталась зажатая «розочка»…

Эстелла что-то кричала, пока третий волочил ее, упиравшуюся, к машине через двор ресторана. Я бросился к ней, но едва приблизился, как мужчина — высокий юноша с очень темной кожей, выставил вдруг вперед пистолет. Я сразу понял, что это не игрушка и парень вполне способен пустить его в ход.

Я остановился и увидел перекошенное страданием лицо Эстеллы.

— Нет, — кричала она. — Не надо, Андрей. Он убьет тебя!

«Да, пожалуй, — мелькнуло у меня в голове. — Рожа у него серьезная, хоть и молодой… Этот убьет спокойно и не почешется. Надо бы позвать кого-нибудь на помощь».

Но помощи ждать было неоткуда, это я прекрасно понимал. Сами дураки, забрались в сторону от людей. Вот и нарвались.

Я остановился, тяжело дыша и чувствуя, как опять темнеет у меня в глазах. Кровь продолжала течь из моего носа и заливала рубашку. Кроме того, мне было трудно дышать.

Сзади послышался торжествующий крик Геры. Я не обернулся, но увидел краем глаза, как мимо меня, чуть не сшибив, промчался тот невысокий испанец с ножом, который угрожал ножом Гере. Только ножа на этот раз у него уже не было.

Он пробежал мимо меня и схватил Эстеллу за вторую руку. Вместе оба они потащили ее на улицу. Эстелла кричала, она пыталась вырваться. Я на всю жизнь запомнил, как разметались ее золотые волосы в тот момент…

За изгородью стояла машина. Именно к ней ее и тащили. Бессильно я наблюдал, как все это происходит, и ничего не мог сделать. Это было ужасно…

«Где же Гера?» — почему-то подумал я. Вероятно, я уже как-то привык к мысли, что он должен появиться в критический момент и спасти… Человек легко и быстро привыкает к хорошему…

«Где он?»

Мысль эта заставила меня машинально прислушаться к тому, что происходило сзади.

— Я тебе яйца оторву, — кричал Гера и голос его был такой громкий, что заглушал даже непрекращающийся визг Люси.

— Оторву, — гремел он торжествующе. Тем временем Эстеллу заталкивали в машину. Не могу сказать, молчал ли тогда хоть кто-то. Кричали все, причем надрывно и во весь голос.

Кричала Эстелла, кричал от бессилия я, кричал торжествующе Гера, орала Люся и что-то вопил мальчик…

Я уж не говорю о том, что кричали все три испанца. Из присутствующих молчали только два человека — хозяин ресторана с кляпом во рту, и Витя. Но Витя уже не являлся человеком.

И вот в эту страшную минуту, когда, казалось, все было уже кончено, произошло неожиданное. Тьму вокруг ресторана прорезали несколько ярких ослепительных лучей. Это стоявшие рядом две машины включили направленные прямо на нас фары.

Одновременно раздались крики еще нескольких людей, которые выскочили из темноты с разных сторон, словно чертики из табакерки. Они набросились на обоих испанцев, суетившихся вокруг машины и уже почти запихнувших туда Эстеллу, а двое кинулись к нам.

В руке у каждого был пистолет и лица показывали всю серьезность того, что они делали.

Через одну минуту все было кончено. Все трое нападавших лежали на земле лицами вниз, а на них надевали наручники, грубо заламывая назад руки. Эстелла сидела в машине, на том самом месте, куда ее только что посадили бандиты и рыдала.

Перед нашими с Герой лицами помахивали удостоверениями и мы поняли, что это были полицейские.

«Теперь я хорошо знаю, как выглядят испанские полицейские удостоверения, — подумал я в тот момент. — Третий день я в этой стране, и мне показывают их уже второй раз. Кажется, это будет единственная достопримечательность, которую я хорошо тут запомню. Кроме Эстеллы…»

Я показал рукой на дверь кухни:

— Там еще есть человек. Его надо развязать, — сказал я.

— Не беспокойтесь, — ответил мне грубый голос на плохом английском. — Садитесь в машину. Быстро. Понятно?

На нас надели наручники. Гера пытался возмущаться и называл кого-то из полицейских козлом и «сучарой бацилльной». Но это не помогло. Нас запихали в машину на заднее сиденье и повезли.

Люсю все еще орущую, усадили вместе с мальчиком в другую машину, рядом с Эстеллой.

— Куда мы едем? — спросил я у полицейского, сидевшего рядом. Это был плотный человек в пропахшей потом рубашке. От него пахло еще плохим табаком и алкоголем.

— Сейчас узнаете, — ответил он, наконец, после того, как я повторил свой вопрос три раза.

Нас привезли в полицейский участок, и развели по кабинетам.

«Господи, ну за что это со мной такое творится?» — спрашивал я себя все время, пока это происходило. Вся моя рубашка была спереди в крови от того, что у меня текло из носа. Теперь течь перестало, но нос страшно распух, болел и у меня слезились глаза. Ну и вид…

«За что? — спрашивал я себя. — Почему у всех людей нормально, обыкновенный отдых, а у меня все вот так?»

Тут же я себя поправил: «Зато у других людей не было Эстеллы. А у меня была». Но другая моя половина хихикнула: «Два дня всего. Подумаешь, роман…» «Зато какой», — возразила романтически настроенная первая половина.

«Но ты и получил сполна за такой роман, — крякнула вторая. — И еще неизвестно, чем сейчас все закончится. Не хочешь провести две недели в испанской тюрьме? Очень, наверное, увлекательно и полезно для здоровья…»

Вошел следователь — маленький, черненький, в очках.

Он долго читал мой паспорт, рассматривал его со всех сторон. Мне вспомнились слова Маяковского о «краснокожей паспортине»:

— Что вы делали в ресторане? — наконец спросил он меня. Но я уже принял решение.

«Хватит заниматься самодеятельностью, — подумал я зло про себя. — Видишь к чему это приводит? Теперь тебя вообще забрали в полицию и неизвестно, куда это заведет дальше. Ты не должен развивать эту историю. Такие истории бывают с плохим концом. И не забывай, что люди везде одинаковы и все полиции мира любят найти самого невиновного человека и свалить на него все… Это их любимый профессиональный метод. Так что будь осторожен, как только можешь».

— Я прошу вызвать представителя русского консульства из Барселоны, — твердо сказал я.

— А зачем? — вежливо поинтересовался следователь.

— Я отказываюсь отвечать на вопросы, пока тут не будет представителя российского государства, — повторил я.

— Но почему? — сделал вид, что не понимает, следователь и вскинул свои тоненькие брови кверху.

— К арестованному иностранцу вы обязаны вызвать представителя консульства, — еще раз произнес я все более твердым голосом.

— Но вы же не арестованы, — ответил следователь. — Я просто хочу задать вам вопросы, потому что вы были свидетелем. Вот и все.

— Да? — язвительно сказал я. — А почему на мне тогда надеты наручники? — и я поднял руки и потряс ими над столом следователя.

Тот вскочил и смутился. Он обежал стол и по пути достал из кармана брюк ключик:

— Извините, синьор, — сказал он. — Это ошибка. Простая мера предосторожности. Мы имеем дело с опасными террористами… Поэтому полицейские начеку. Их должны были с вас давно снять. Извините, синьор, еще раз.

Он снял с меня наручники и опять сел на место. Потом посмотрел на меня через очки и медленно сказал.

— Мы можем вызвать представителя консульства, но он наверняка приедет только завтра в середине дня. Пока мы сообщим, пока там назначат представителя, пока он будет медленно ехать, по дороге купаться в море и пить фанту… Будет как раз часа три. А все это время мы будем вынуждены держать вас тут, в душном помещении. Вы этого хотите? Или просто расскажете все как было?

Предложение было заманчивым.

— Я пригласил даму в ресторан, — сказал я осторожно. — Это ведь не наказуемое деяние, если не ошибаюсь?

Следователь улыбнулся устало.

— В принципе нет… Под дамой вы имеете в виду синьору Роман?

— Ну да, — сказал я.

— В ресторане к нам присоединились члены моей туристской группы — Витя, Люся, их ребенок и Гера. Фамилий я, конечно же, не знаю. А потом…

— Подождите, — остановил меня следователь. — Про потом мы еще поговорим. Скажите, а почему вы пригласили в ресторан синьору Роман? Вы были прежде знакомы или вас объединяло какое-то дело?

Как говорил один африканец в таких случаях: «Это вопрос, дружище, это вопрос…»

— Просто мне нравится эта женщина, — ответил я наконец. В самом деле, мне уже не двадцать лет, и я могу спокойно говорить такие вещи. Ничего нет в этом страшного.

— Когда и где вы с ней познакомились? — быстро спросил следователь, уставившись на меня своими черными глазами. Глаза были маленькие, похожие на двух черненьких жучков-навозников. Маленькие и блестящие.

Я рассказал о том, что два дня назад, на пляже.

— Вы были когда-либо знакомы с ее мужем?

— Нет, конечно, — ответил я.

— Почему вы сказали «конечно»? — опять попытался поймать меня на слове следователь.

— «Конечно» я сказал просто так, — ответил я раздраженно. — Я имел в виду, что вообще никого не знаю в этой стране. Потому что я турист и впервые здесь. И не хочу ни в чем участвовать, а хочу только отдыхать.

— Да? — удивился следователь. — Вот уж никогда бы не подумал… В таком случае ваши слова сильно расходятся с делами.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Дело в том, — ответил следователь, — что вы ведете себя вовсе не так, как следует отдыхающему. Зачем вам понадобилась синьора Роман? Разве вокруг мало свободных женщин? Кажется, в этом здесь нет недостатка. А вы выбрали именно ее, потом провели с ней ночь, а потом поехали довольно далеко отсюда, в Фигерас… Как это можно назвать?

— Откуда вам известно про ночь? — поинтересовался я.

— Но это есть в рапорте инспектора Мартинеса, — ответил следователь. — Не так уж часто тут у нас совершаются несчастные случаи. Сегодня утром был труп, и Мартинес приехал в отель. А там, между прочим, узнал о драке на пятом этаже у комнаты синьоры Роман. В драке участвовали вы и ваш друг.

— Но из этого не следует, что я провел ночь в комнате синьоры, — возразил я. — Я шел по коридору и увидел, что они ломятся в дверь синьоры…

Следователь молча улыбнулся мне. Я замолчал и несколько секунд мы сидели молча. Только следователь тихонько постукивал карандашом по столу. За окнами была темнота.

— Посидите здесь, пожалуйста, — сказал следователь, вставая. — Я сейчас приду и мы продолжим нашу беседу. — Слова «нашу беседу» он произнес подчеркнуто, видимо стараясь показать мне что это все же не допрос…

«Он пошел узнавать, что рассказывают другие», — понял я. Ведь все остальные сидели в точно таких же соседних кабинетах и тоже что-то говорили свое. Я представил себе до какой степени будут не совпадать наши рассказы и содрогнулся…

«Они поймут, что я говорю неправду, — подумал я. — Что я „темню“». — Но тут же возмутился внутренне. — А они разве не «темнят»? Почему они стояли в темноте и спокойно смотрели на драку? Почему они включили огни только после того, как все почти уже закончилось? А если бы тот парень покалечил меня своим ударом в лицо? А если бы тот невысокий бандит зарезал бы Геру?

«Так что сами они „темнят“… И если меня начнут ловить на словах, я им так все и скажу».

Стояла тишина. Только через дверь слышались шаги из коридора и разговоры полицейских. Я их все равно не понимал, так что для меня это был просто звуковой фон.

«И почему полицейских сразу набежало так много? — подумал я. — Это ведь явно был не обычный наряд… Это было похоже на организованную облаву. Но почему? Однако и не повезло же нашей туристской группе… За два дня два трупа. И если про Федю хотя бы формально можно предположить, что он действительно погиб случайно, то Витя…

Такой здоровый мужик. И не был он так уж сильно пьян, чтобы умереть в одночасье от стакана вина. Вино-то слабое. Хотя, конечно, всякое бывает…»

Вернулся следователь. К его приходу я приготовил свой вопрос.

— Вы знаете, — сказал я. — Мне бы тоже хотелось в свою очередь кое-что выяснить.

— Например? — поинтересовался он, закуривая сигарету и предлагая мне. Я взял из пачки сигарету.

— Например, почему вы приехали так поздно, — сказал я. — Даже не приехали… Ведь вы явно стояли в темноте и наблюдали за дракой в ресторане. Почему вы не пришли на помощь раньше?

— А, это, — усмехнулся следователь. — Мы хотели посмотреть на развитие событий. Нужно было иметь все в целости. Так сказать, для чистоты эксперимента.

— Может быть, если бы вы вмешались раньше, меня бы не ударили так сильно, — сказал я с обидой в голосе и потрогал свой распухший нос.

— Вам окажут медицинскую помощь, — сказал следователь. — Но я и так вижу, что кость носа не повреждена. Просто ушиб. Это скоро пройдет, правда вам пару дней не порекомендуют купаться. Хотя, как мне кажется, вы не купаться сюда приехали.

— А зачем же еще? — не понял я.

— Соблазнять местных женщин, например, — сказал следователь, и не успел я возмутиться, как он стал серьезным.

— Зачем вы отравили своего товарища по имени Виктор? — спросил он меня, пристально заглядывая в глаза.

Это мы уже проходили. Все эти: «Зачем вы столкнули вниз головой в бассейн Федю?» и теперь вот: «Зачем вы убили Витю?» Это старо…

— И не думал я его отравлять, — ответил я спокойно. — Зачем мне это надо было? И вообще, полагаю, никто его не отравлял. Он сам умер, должно быть.

— Нет, не должно, — покачал головой следователь. — Он отравлен. Сильно действующим ядом. Мы подозреваем, что это цианистый калий, или что-то в этом роде. Во всяком случае, синие пятна на лице говорят о том, что это отравление цианидом…

Он погасил сигарету в пепельнице и спросил:

— Где вы достали цианид и каким образом подбросили его в стакан Виктора?

— Ничего я не доставал, — сказал я твердо. — И ничего не подбрасывал. И вообще — если вы хотите вести разговор в таком тоне, то я требую сюда русского консула и при нем повторю все это. Давайте его сюда, потом зовите адвоката, и все что полагается в таких случаях… С чего вы взяли, что я имею какое-то отношение к этому делу?

Потом в моей памяти всплыли некоторые события прошедшего вечера, и я сказал:

— И вообще… Скорее всего, кто напал на нас, тот и отравил Виктора. Это же логично. И вполне соответствует полицейской логике. Не правда ли?

— Правда, — согласился следователь. — Именно такова полицейская логика, о которой вы говорите с таким пренебрежением. Но… Есть один момент, синьор. Зачем террористам было нужно отравлять вашего безобидного туриста? Вот вопрос, на который вы не можете ответить.

— Сначала вы попробуйте ответить, зачем мне это было нужно, — сказал я.

— Вы с ним были соотечественники, — сказал следователь и замолчал многозначительно.

— Вот уж, что называется, пальцем в небо попали, — ответил я. — Ну и что, что соотечественники? Вы полагаете, что все русские, стоит им только увидеться и сесть за стол, подсыпают друг другу цианистый калий?

Следователь закурил еще одну сигарету. Он помолчал, видимо обдумывая, что ответить на мои слова. Потом решился.

— Вообще-то похоже на то, — сказал он, покачав головой. — Похоже, что вы именно так себя и ведете… Потому что ваша группа приехала сюда два дня назад, и мы имеем два трупа. В этом городе уже много лет не было такого количества насильственных смертей.

— Но первая-то смерть не была насильственной, — сказал я, точно зная, что Федя убит…

Следователь усмехнулся и ничего не ответил. Потом сказал:

— В это еще можно было бы поверить, если бы не было второй. А так…

Он помолчал, не зная, следует мне это говорить или нет. Но потом решил сказать.

— Дело в том, что в ваших бокалах и в бутылке с вином мы действительно обнаружили яд.

— Яд? — не поверил я и даже подался вперед. Мне вспомнилось, как внимательно нюхал содержимое бутылки Гера, и как он даже засовывал туда язык. Бутылки на самом деле поставили на наш стол открытыми. Это значит, что мы были на волосок от смерти. Просто Витя первый выпил свой бокал и вот… Бедняга… Но зачем это понадобилось террористам? Такое зверское преступление.

— Но яд не смертельный, — сказал следователь, глядя в мои округлившиеся глаза. — Снотворное, вредное для организма, но быстродействующее. Вы должны были заснуть. А в стакане у Виктора кроме этого, был еще цианид. Вот так.

— Вероятно, хотели отравить кого-то одного, — предположил я. — Только я этого не знаю.

— И про снотворное не знали?

— Конечно, нет, — сказал я. — В моем стакане ведь было то же самое.

— Это плохой аргумент, — возразил следователь. — Вы же не стали его пить. А Виктор стал, и умер. Отчего вы не пили вино?

— Вы спрашиваете так, как будто сожалеете, что я не выпил это вино с подмешанной гадостью, — сказал я.

— Нет, конечно, — ответил спокойно следователь. — Но если бы вы его выпили и заснули, у вас было бы алиби… А вы не пили, значит, вы знали о том, что вино отравлено.

— Ну и логика у вас, — ответил я. — Наверное, это у вас профессиональное… Ничего я не знал, а пить не захотел потому что мне не понравилось, что бутылки принесли на стол открытыми. Вот и все. Кстати, это было правильно с моей стороны. Официант-то оказался липовый, как вы знаете.

— Я знаю, — согласился следователь. — Но вы-то тогда не знали этого. Или знали? — Его взгляд опять стал подозрительным…

Пришла пора действовать.

— Знаете что, — сказал я, делая над собой усилие и приобретая воинственный вид. — Никого я не отравлял. Никому ничего не подмешивал и усыпить никого не собирался. Я пригласил синьору Роман в ресторан — это мое дело и это не преступление. Меня избили, причем фактически у вас на глазах, — я опять потрогал нос рукой.

— Отдыхающего туриста какие-то хулиганы избивают на глазах местной полиции… Как вам нравятся такие заголовки в газетах? Нет, не нравятся? Мне тоже…

А вот у вас тут бардак творится. Да-да… Сначала меня бьют в отеле, и никому нет до этого дела, а портье отсутствует на месте… Потом я пошел в ресторан, и там напали, как вы говорите, террористы… Как это понимать? Это что — курорт?

Я перешел в наступление. Лицо мое сильно болело, я ничего не понимал, кроме того что иметь дело с полицией нехорошо в любой стране, а в чужой — особенно… Тем более, что дело с двумя трупами и испанскими террористами — это не мое амплуа. Я — человек исторический, но мирный.

Как поется в известной песне: «На всю оставшуюся жизнь нам хватит подвигов и славы»…

Достаточно я уже повоевал тут с террористами в предгорьях Пиренеев… Хватит, и пора уходить. Отпуск проходит.

— Вы еще спросите меня, как я отношусь к вопросу о независимости Каталонии, — сказал я в сердцах. — Как будто это меня интересует хоть немного. В России своих проблем хватает, а я приехал отдыхать.

— Проблем хватает везде, — миролюбиво ответил следователь. — Просто все очень запутано. Мы тут боремся с террористами, а на фоне этого вы еще убиваете друг друга почем зря… Все перемешалось, и трудно разобраться. — Он как будто пожаловался мне. Сейчас попросит его пожалеть…

— Ладно, идите отдыхать, а завтра я к вам приеду в отель. Пожалуйста, не уходите никуда, — сказал следователь.

— А медицинская помощь? — спросил я, вставая. Как быстро человек наглеет… Стоит ему почувствовать, что первая опасность миновала, и он сразу начинает наглеть и «качать права»…

— А, доктор… — сказал устало следователь. — Пойдемте, я вас провожу.

В большой комнате, похожей на дежурную часть, где стояли стулья в ряд, сидело несколько человек. Среди них я узнал парня, который напал на меня в ресторане. Он сидел, согнувшись пополам на стуле и не поднимал головы. Рядом стояли двое полицейских в синей форме.

— Вот доктор, — сказал следователь, подводя меня к врачу. Это был полный респектабельный мужчина моего возраста с бородкой клинышком. Богатый человек — врач на курорте…

Он посмотрел мой нос, пощупал его пальцами. У меня из глаз опять брызнули слезы.

— Может быть, там есть трещина, — сказал доктор. — Маленькая. Вам нужно сделать рентген. Это — завтра днем. Вы можете зайти ко мне. Но в принципе ничего страшного.

— Это вот этот меня ударил, — вдруг сказал я. Должен же я был кому-то пожаловаться… Странно, я даже в школе не был ябедой, а тут вдруг мне стало жалко себя.

— Вот этот? — указал доктор на скорчившегося парня. Я кивнул утвердительно, а доктор нахмурился.

— Ну, вы можете утешать себя тем, что вы неплохо отомщены. Ваш товарищ сильно его покалечил.

— Гера? — спросил я, вспоминая, что Гера действительно что-то такое кричал этому парню, пока другие тащили Эстеллу…

— Ну, не знаю его имени, — сказал доктор. — Во всяком случае, ваш товарищ — серьезный злодей. Так ему и передайте. Мы отправляем парня в тюремную больницу.

Я поблагодарил за консультацию и отошел, обескураженный. Парня мне было нисколько не жаль, но слова «серьезный злодей» меня задели…

— Он раздавил ему половые органы, — сказал следователь, когда мы отошли в сторону. — Доктор очень возмущен. Хотя, конечно, Санчес сам виноват. Что тут говорить… Санчес знал, на что идет. Только, конечно, не ожидал того, что последует.

— Это — Санчес? — спросил я удивленно. — Он — террорист?

— Вы его знаете? — быстро спросил насторожившись следователь. Я не знал, что ему было известно из истории Эстеллы, и потому ответил, что, конечно, нет.

— И вообще, успокойтесь, — сказал я следователю, держась за нос. — Я приехал сюда отдыхать и вообще не знал, что существует такая провинция — Каталония… Так, читал что-то в старинных книгах, но совершенно не соотносил с реальностью. А через десять дней я отсюда уеду. Так что бросьте, пожалуйста.

— Ладно, — сказал он, хлопнув меня по плечу. — Все же никуда не уходите завтра из отеля. И не уезжайте в Фигерас, как вчера.

— Не уеду, — ответил я. — Во-первых, я там был уже, а во-вторых без синьоры Роман мне туда ехать не хочется…

Следователь посмотрел на меня грустными глазами через давно не промытые очки и покачал головой.

— Вам в детстве мама говорил а, что вы должны не накликать на себя приключений?

— Говорила, — ответил я, улыбнувшись. — Но я никогда ее не слушался. Она именно так и говорила, как вы сказали. Странно, откуда вы знаете… Вы что, знакомы с моей мамой?

— К сожалению, нет, — ответил следователь. — Но она была совершенно права, и вам следовало бы почаще вспоминать ее слова. Чем скорее вы вообще перестанете упоминать вслух имя синьоры Роман, тем будет лучше.

— Для меня? — уточнил я.

— И для нее, — сказал он.

— Для нее — в первую очередь. Вы ведь не желаете ей зла, не так ли?

Я отрицательно покачал головой.

— Что вы молчите? — подозрительно спросил следователь.

— Вы же сказали мне, чтобы я молчал и не упоминал ее имени, — сказал я.

— Как хотите, конечно, — сухо произнес следователь, и его глазки-жучки поблекли. — До завтра.

Я вышел на улицу и посмотрел на часы. Было половина пятого утра. Народу сильно поубавилось. Многие уже разбрелись по своим отелям и кемпингам и сейчас сладко спали или занимались любовью. Да, любовь…

Тем не менее я все же нашел людей, которые объяснили мне, как пройти к моему отелю. Шел я быстро, насколько это было возможно. А придя, сначала завернул в бар. Мне хотелось как-то снять напряжение и вообще отметить завершение какого-то этапа…

— Мы, кажется, созданы для того, чтобы не разлучаться, — раздался голос Геры над моим ухом. Он перешел от своего столика и уселся на высоком стуле рядом со мной.

— Вас уже отпустили? — спросил он.

— А вас? — раздраженно ответил я. — Что задавать пустые вопросы? Вы же не думаете что я сам сбежал…

— Нет, не думаю, — сказал Гера. — От таких бравых молодцев не сбежишь.

— Не скромничайте, — сказал я. — После того, что вы сделали с беднягой Санчесом… Кстати, вам просили передать, что вы — злодей.

— Кто? — вскинул брови Гера.

— Вы не виделись с доктором?

— Нет, конечно. Зачем мне доктор? — удивился Гера.

— Доктор осматривал этого парня и сказал, что вы раздавили ему половые органы.

— А, это, — засмеялся Гера. — Наверное. Это — мой любимый прием. Когда я хочу наказать человека… Очень помогает.

— Чему помогает? — не понял я.

— Помогает успокоиться, — пояснил Гера деловым тоном. — Успокаивает нервы… Он на меня полез, а второй еще к тому же ножом размахивал… Вот я и потешился. Отчего же нет?

— М-да, — ответил я неопределенно. — А как вам удалось выбить нож у того типа?

— Ну, это было несложно. Ударил ногой, да и все, — сказал Гера, а потом продолжил. — Но вы должны мне поставить коньяк, дорогой. Да-да. С вас приходится.

— Почему? — спросил я, хотя понимал, что приходится на самом деле, хотя бы за вчерашнюю историю.

— Заказывайте коньяк, не скупитесь, — ответил гомосексуалист. — Из-за вас и ваших любовных приключений я в течение последних дней два раза дрался, причем нелегко. Уже не секрет, что за вашей избранницей кто-то серьезно охотится… А я попадаю все время из-за этого в неловкие ситуации. Вы что думаете? Я ведь приехал сюда отдыхать, как и вы. А давить яйца всяким испанцам и бить им их смуглые рожи — это не отдых. Стоит мне встретить вас с вашей дамой — и вот тебе раз, сразу драка.

— Убедили, — сказал я, заказав коньяк. — Давайте выпьем за вашу смелость и находчивость. Тем более, что Санчесу, наверное, следовало действительно раздавить яйца.

— Вы его знали?

— Нет, я кое-что знал о нем, — сказал я. — Мне говорила Эстелла.

— Ну, вот видите, значит не зря я его так, — сказал спокойно Гера. — Витю только жалко, за что они его-то решили прикончить? Что он им плохого сделал?

— Кто его знает, — уклончиво ответил я.

— Я думаю, что поскольку вся операция явно задумывалась не против нас, а против этой вашей дамы, то они хотели отравить именно ее и просто ошиблись бокалами, — сказал задумчиво Гера.

— Может быть, — ответил я и допил свою порцию коньяка из пузатого бокала. — Но зачем тогда было усыплять нас всех?

— Кто их знает, проклятых бандитов, — сказал Гера. — Скажите, кстати, кто они такие? И чего хотели от вашей дамы?

— Я не знаю, — солгал я.

— Во всяком случае, вы — мужественный человек, — сказал Гера. — Знали, что за ней идет охота, и все же продолжали с ней крутить. Очень похвальная смелость. Хоть и дико представить себе, что на такое можно пойти из-за женщины…

— А из-за чего можно? — спросил я.

— Ну, из-за мальчика, естественно, — сказал Гера, чуть не облизнувшись при этом.

— Вот тот, которого я покалечил, был очень хорошенький… Такая милашка, лапочка… Если бы не полиция, я бы его себе оставил. Надо было его трахнуть хоть разик. Такая попочка…

— Какой ужас вы говорите, — сказал я. — Лучше расскажите, как вам удалось определить, что вино отравлено снотворным. Ведь вы это заметили, да?

— Ну, я просто заметил, что бутылки поставили на стол откупоренными. Это всегда подозрительно. Вот я и понюхал, — сказал Гера. — И почувствовал знакомый и, можно сказать, родной, запах клофелина… Знаете, его проститутки на Московском вокзале клиентам подсыпают. Чтобы ограбить.

— Вы что, были клиентом проституток на Московском вокзале? — поинтересовался я.

— Нет, но слухом, как говорится, земля полнится, — ответил Гера. — А главное — мне часто приходится иметь дело с химическим товаром. Я же ведь в торговле работаю. Так вот, бытовая химия и всякое такое…

Я помолчал. Потом решил сказать все. Мама напрасно сотрясала воздух, когда говорила мне, чтобы я держался тихо, скромно, и не высовывался… Иногда на меня просто что-то находит. И я решил сказать Гере все, что думал. Только сначала я огляделся по сторонам. Последние события меня кое-чему научили. Каким-то азам осторожности. Я понял, что то, что мы видим вокруг себя — это только мираж. И он рассеивается в любую минуту…

Ты смотришь вокруг себя и тебе кажется, что мир стабилен и понятен. И вдруг все оказывается совсем не таким.

Случайная женщина на пляже оказывается той, которую ты всю жизнь мечтал встретить, и встретил только сейчас…

А ваша встреча и зародившаяся любовь оборачиваются почти немедленной разлукой навсегда…

А вино в ресторане оборачивается отравой… А официант оказывается вовсе не официантом, а опасным террористом…

Нет, теперь я оглядывался по сторонам со знанием дела. Все может в одно мгновение измениться. И все же я решился.

— Давайте выпьем еще, — предложил я. — За мой счет.

— Спасибо, — ответил Гера. — Только я не согласен. Давайте на этот раз пополам. За дружбу. Мы ведь все же подружились с вами?

— Конечно, — кивнул я. Мы заказали коньяк и тогда я сказал медленно и раздельно, чтобы не пропало ни одного слова.

— Дело в том, что вы работаете во Фрунзенском универмаге. Вы мне сказали об этом в первый же день.

— Ну да, — сказал Гера, улыбаясь. — А вам что-нибудь из товаров нужно? Заходите, пожалуйста. Я буду очень рад вам помочь.

— Я бы зашел, — сказал я. — Но боюсь, что мне будет трудно найти ваш кабинет с окнами на Обводный канал… Дело в том, что Фрунзенский универмаг сгорел в восемьдесят седьмом году… Да так сгорел, что до сих пор и речи нет о его восстановлении. И о том, что он сгорел знает весь город. Обугленный остов торчит на Московском проспекте уже который год…

Гера промолчал. Он только внимательно смотрел на меня и ничего не отвечал.

— Как говорили в старину, — продолжал я. — О чем это нам доказывает? А доказывает это то, что вы не просто не имеете к этому пепелищу никакого отношения, но и вообще не житель Петербурга. Придумывать себе профессии — это удел подростков и совсем молодых людей. В нашем с вами возрасте — это нелепо. Тем более — зачем? Сидят два взрослых человека, пьют прохладительные напитки… Зачем вам было лгать о работе и вообще? Вы же не юнец…

Гера все еще молчал. Он лениво передвигал свой бокал по широкой деревянной стойке.

Я еще раз оглянулся вокруг. Народу убавилось, но все же было достаточно много. Одних барменов — человек пять. В глаза мне бросился столик в углу бара. Тот, за которым я впервые увидел Эстеллу — женщину своей мечты…

Вот там она сидела со своим мужем — гордая и униженная, скромная и вызывающая, такая испуганная и такая смелая.

— Где ты сейчас? — подумал я, мысленно обращаясь к ней. — Мы даже не успели не то, что попрощаться, а даже сказать друг другу по одному слову. Во всей этой кутерьме, с дикими криками и сверканием ножей, мы потерялись с тобой. Вот тебе и «мы пригласили тишину на наш прощальный ужин»…

Гера продолжал чертить узор бокалом на стойке и напряженно молчал, ожидая, видимо моих дальнейших слов.

— Мне можно продолжать? — спросил я его. — Вы следите за ходом моей мысли?

Гера усмехнулся, не глядя на меня, мрачно.

— Вы прямо как Шерлок Холмс стали разговаривать… Не скажешь сначала про вас такое… Откуда что берется.

— Так можно мне продолжать? — настаивал я. Мне обязательно хотелось, чтобы Гера как-то отреагировал на мои слова. Без этого я чувствовал себя неуверенно. Тем более, что у меня не было каких-то логических построений. Так, одни вопросы и догадки…

— Я слежу за ходом вашей мысли, — ответил наконец Гера неохотно. — Но она — ваша мысль — мне совершенно непонятна. Вы к чему завели этот разговор?

— Ну, не для того, чтобы рассказать вам о печальной судьбе Фрунзенского универмага, — ответил я.

— Надеюсь, — спокойно сказал Гера. — Мало ли что люди говорят друг другу… Странно, что вы это вообще запомнили. Так что пойдемте спокойно спать. И я не советую вам много думать обо всем этом. И вообще о том, что случилось. Вы — человек непривычный к потрясениям, можно нервную болезнь схватить, а врачи хорошие нынче дороги. Поберегите себя.

— Да, я — человек непривычный, — согласился я. — Но вот вы как раз, похоже, человек привычный. Так что ваш совет я принимаю. Кажется, вы в этом деле толк понимаете.

— Что вы имеете в виду? — спросил меня Гера, и я внутренне обрадовался. Этот вопрос был уже задан серьезным заинтересованным тоном.

Уж не знаю, то ли мне нужно самоутверждаться таким образом, то ли что еще, но мне очень хотелось, чтобы Гера воспринял меня всерьез. О том, насколько это опасно, я тоже думал, но мне важнее в тот момент было высказаться перед ним и показать ему, что я тоже кое-что понял…

— Так что вы имеете в виду? — повторил Гера, и я поймал его ставший тусклым взгляд…

— Давайте пойдем по хронологии событий, — сказал я. — Хотя самое главное было в конце, так что есть искушение начать с конца. Но…

— Ну так и начните с конца, — предложил Гера.

— Нет, это было бы некорректно, — возразил я. — Итак, с начала… Федя, который якобы упал вниз головой в бассейн без воды потому что был пьян, сделать этого не мог. Потому что он, видите ли, был подшитым. Вернее, уколотым. Это незаметно для посторонних. Полиция этого, естественно, не знает. Убийца — тоже. Он так и рассчитывал на то, что смерть спишут на поведение пьяного…

— А вы откуда это знаете? — спросил Гера, вдруг перебив меня.

— От него, — ответил я спокойно и торжествующе посмотрел на Геру. — Он сам мне сказал об этом… Это, видите ли, моя профессия. Слушать разных людей. У меня таким образом получаются потом большие романы. Так что сознание у меня натренированное на слушание разных историй. Вот Федя и сказал мне, между прочим, что он уколот. А убийца этого, естественно, не знал.

— Ну и что? — сказал Гера. Он пожал плечами. — Если не сам убился, это могли сделать те самые хулиганы, что напали на вас.

— Нет, — ответил я. — Это совершенно невероятно. Те хулиганы — не хулиганы вовсе. Это, конечно, не делает их лучше и благороднее, но они террористы, и какой-то Федя из Петербурга их совершенно не интересовал. Они шли конкретно по адресу. К Эстелле. За ней.

— А почему вы говорите все это таким торжественным голосом? — поинтересовался Гера.

— Потому что, — отрезал я. — Полиция спросила у вас, где вы были ночью и почему у вас разбит кулак… И я подтвердил, что вы действительно на моих глазах помогли мне справиться с бандитами.

— Но это же правда, — сказал Гера. — Или вы сейчас заявите, что вам это все приснилось?

— Это правда, — согласился я. — Но я хотел бы задать вам вот какой вопрос… Вы помогли мне тогда, потому что шли по коридору к своей комнате… А откуда вы шли? Откуда вы возвращались?

— Ну, вы, право, как ребенок, — снисходительно улыбнулся Гера. — Откуда я возвращался? Из бара… Не из этого, а с соседней улицы. Водку там пил. Выпил рюмку, выпил две, зашумело в голове… Вот я и возвращался оттуда.

— Вы были не пьяны, — сказал я. — Вы вообще, кажется не пьете. Вот только сейчас расслабились.

— Вы правы, — ответил Гера. — Серьезные люди алкоголь не пьют… Кстати, давайте выпьем еще. Вы как, не возражаете?

— Нет, — сказал я. — Не возражаю. Тем более вы два дня капли в рот не брали спиртного. Теперь, когда работа сделана, не грех и расслабиться. Для снятия напряжения. Да?

Гера промолчал и заказал еще выпивку.

— А почему вы не спрашиваете, какую работу я имею в виду? — напал я на него сам, потому что он действительно проявлял выдержку и ничего у меня не спрашивал…

— Сами скажете, — ответил он коротко.

Я остановился потому, что собирался теперь перейти к главному. Это был гвоздь моих рассуждений.

— Но зачем было нужно убивать бедного Федю? — задал я вопрос. — Кому он мог помешать? Нет, враги есть у каждого. Но если бы Федю хотели убить, то сделали бы это на родине. До поездки или по возвращении… В Испании у него врагов не было. Так почему же его убили?

Я осмотрелся вокруг. Народу чуть прибавилось. Наступало утро, было семь часов. Туристы шли на завтрак, кто-то — в бассейн. Некоторые по дороге останавливались и пили фанту или кока-колу… Следы ночного похмелья.

— А убили его потому, что хотели добраться до его хозяина. Сам Федя не интересовал убийцу, — сказал я. — Что вы об этом думаете?

— Ничего не думаю, — ответил ровным голосом Гера. — То, что вы говорите — это вполне вероятно.

— Убийца Феди и Виктора — это один и тот же человек, — чуть не закричал я, но вовремя спохватился. На нас и так посматривали с подозрением бармены. Двое мужчин, которые с коротким промежутком явились сюда, сели пить, и сидят тут уже два часа. Оба — с красными воспаленными глазами, с бледными лицами. Один из них — с явно разбитым распухшим носом и запекшейся кровью на лице.

Сидят и вполголоса разговаривают. Наверное, о своих темных делишках…

— Этот человек хотел убить Виктора, но ему мешал охранник, который мог помешать, а если даже и не помешать, то во всяком случае, стал бы мешать потом. Он не дал бы свернуть следствие, настоял бы на том, чтобы убийцу стали искать… Жена Люся — не проблема для убийцы. Эта придурочная шлюха вообще ничего не соображает.

— Вы хотите сказать, что какой-то человек специально хотел убить Виктора? — спросил у меня уточняющим тоном Гера.

— Ну да, — ответил я, полагая, что и так все предельно ясно.

— Зачем испанцам убивать Виктора? — удивился Гера и посмотрел на меня, улыбаясь снисходительно.

— Это и не были испанцы, — сказал я спокойно. — Этот человек — из России. Он специально и приехал для того, чтобы расправиться с Витей. Только сначала нужно было убить Федю. Вот и все. Витя же говорил, что у него серьезные неприятности на родине. Он от них решил убежать сюда. Скрыться хотя бы на две недели. Но его достали и здесь.

— Так этот человек — убийца, из России? — недоверчиво спросил Гера.

— Несомненно, — ответил я.

— Да-а, — протянул Гера задумчиво. Он как будто обдумывал все мною сказанное. — А зачем вам надо было его убивать? — вдруг спросил он.

Я подавился коньяком…

Гера прямо смотрел на меня и молчал. В глазах его играли тусклые огоньки. Было что-то волчье в его взоре, то, чего раньше не было заметно.

— Да вы что, — произнес я, когда откашлялся, — при чем тут я?

— А почему бы и нет? — спросил Гера. — Кто-то же подсыпал Вите в стакан с вином яд… А кто сидел за столом? Его жена… Но эта придурошная баба, как вы верно заметили, ни на что разумное не способна. Его сын — этот может, конечно, все. Но ему еще рановато, да и мотив неясен, как говорят в милиции. Остаетесь еще вы и ваша дама. Даму исключаем, у нее свои проблемы. Вот и остались вы, мой дорогой.

Он смотрел на меня, как змея смотрит на мышь, замершую перед ней. Смотрел, и глаза его издевались надо мной.

— Это были вы, — произнес я с трудом, не отводя взгляда от Геры. Какая метаморфоза произошла с ним за последний час. Прежде это был обыкновенный здоровяк с гомосексуальными наклонностями. Этакий сексуально озабоченный Голиаф. Теперь же что-то разительно новое и непохожее сквозило во всем его облике.

— Это был не я, — твердо сказал он. — Если уж вы так настаиваете, что его убили не испанцы, то это в том случае были именно вы.

— Но я же видел, как вы почуяли носом запах клофелина в вине, — сказал я, теряя почву под ногами.

— Да, — сказал Гера. — Ну и что из этого?

— Убить Виктора вы все равно собирались, — объяснил я. — Тем более, что он после смерти Феди испугался и собрался уезжать. Дурак дураком, а опасность он почувствовал. Плевать ему было на жизнь Феди, но про себя он все понял. Ему стало страшно, что до него доберутся и тут…

Только он не успел…

— Ай-яй-яй, — сказал Гера, с сожалением качая головой. — Бедный Витя. Как он был наивен и доверчив. Это не прошло ему даром…

— Именно. Он от отчаяния бросился под вашу защиту, — сказал я. — Еще бы, вы оказались весьма кстати под рукой… Такой сильный, здоровый человек. И совсем не кокетничали с его женой, что, наверное, сильно раздражало Витю в других людях… Вот он и кинулся к вам, чтобы пробыть под вашей защитой до отлета. А вы и были тут как тут.

— Это все сплошные сказки, — ответил мне Гера, жуя заказанный лимон. Лицо его перекосилось от кислоты и горечи, но он исправно жевал. Челюсти его двигались ритмично, лицо выражало безразличие ко всему, кроме этого лимона. — Сказки для детей старшего возраста, — с удовольствием повторил он. — Все это я с тем же успехом могу рассказать и о вас. Так что оставьте и забудьте.

— Позвольте уж я закончу, — ответил я. — Мне хотелось бы закончить.

— Извольте, — кивнул головой Гера. — Если вам так хочется играть несвойственную вам роль, то пожалуйста. А еще на меня рассердились, когда я солгал вам про свою работу. Вот и вы тоже хотите быть не тем, кто вы есть…

— А когда вы почувствовали, что вино отравлено снотворным, вы поняли, что это просто сама судьба посылает вам замечательный шанс. До этого вы тоскливо бродили вместе с этим семейством по пляжу, по улицам. Вы знали, что утром они улетят, и вы не сделаете свою работу. Но шанс вам все не подворачивался. И тут вы почувствовали, что «запахло жареным» и что, кроме вас, рядом появились еще какие-то люди с темными намерениями. И вы осознали, что все можно будет свалить на них. И вообще «половить рыбу в мутной воде». И тогда вы достали свой яд, который имели под рукой.

Я напомнил Гере, как он встал над столом и переставил тарелки на нем.

— Вот тогда вы и всыпали яд в бокал Вити, — закончил я.

— Да ну? — удивился Гера. — Вы в этом уверены?

— Почти, — сказал я.

— А в полиции вы тоже изложили эту вашу остроумную версию?

— Нет, — произнес я и испугался. Потому что таким светом блеснули глаза Геры при этих моих словах. Сознавшись в том, что я не рассказал о своих догадках полиции, я поставил себя в крайне невыгодное положение. Теперь была гарантия, что никто другой не знает всего этого, кроме меня. И стоит мне исчезнуть, как вообще все останется тихим и безмятежным. Во всем останутся виноваты злодеи-террористы…

Им, конечно, это не так уж страшно. Все равно они преступники и уже пойманы, так что два лишних трупа ничего не прибавят к приговору. Даже один труп, потому что власти, похоже, уже согласились считать смерть Феди несчастным случаем…

— А почему же вы не поделились с полицией своими наблюдениями и предположениями? — спросил Гера медленно и тихо. Он как бы смотрел на меня по-новому и присматривался.

— Не захотел, — ответил я упрямо.

— Почему? — настаивал Гера.

— Потому что мне понятно, что все это недоказуемо, — ответил я. — Вернее, доказуемо, но никто не станет тратить силы на то, чтобы это доказывать.

— Верно, — сказал Гера удовлетворенно. — Потому что это доказать невозможно.

— Возможно, — произнес я значительным голосом. — На родине — возможно. Вы и сами это понимаете.

— Нет, не понимаю, — ответил Гера. Потом вдруг сказал: — У вас нос сильно опух… Пойдемте, я вам сделаю компресс.

Я засмеялся, хотя смеяться было больно — нос болел все сильнее. Наверное, на нервной почве.

— Никуда я с вами не пойду, — сказал я весело, хотя мне было не до смеха в ту минуту. — Знаю я ваши компрессы. Двоим вы уже поставили «компресс»…

— То есть?

— Феде вы поставили «компресс» так, что его лицо было невозможно узнать… А Вите дали таблетку для поправки здоровья. Только она оказалась цианидом. Знаем, знаем, какой вы замечательный лекарь. Так что оставьте свои компрессы при себе.

— Да ладно вам, — улыбнулся, ничуть не обидевшись, Гера. — Все вы шутите да шутите… У меня кончились сигареты. Посидите тут, я схожу куплю.

— Купите здесь, — сказал я, — мне не терпится закончить наш разговор.

— А зачем? — удивился Гера. — Вы, кажется, уже все сказали, что собирались.

Потом он огляделся, как бы что-то прикидывая.

— Нет, — сказал он. — Здесь сигареты дорогие. На углу в магазинчике они вдвое дешевле.

— Магазин еще закрыт, — ответил я. — Еще только восемь часов. Вы просто забыли.

— Ваша правда, — согласился Гера. — Это просто у меня от напряжения и от суматохи сместилось представление о времени. У меня в номере есть пачка. Сейчас я спущусь и мы договорим. Идет?

— Идет, — сказал я. — Только поспешите, а то у меня начинает сильно болеть голова, а я бы хотел еще успеть объяснить вам, что я для вас совершенно безопасен. И вы не должны топить меня в море или толкать под грузовик на улице…

— Ну и фантазия же у вас, — сказал с досадой Гера, слезая со стула. — С чего это мне топить вас?

— Вот я и объясню вам, — сказал я. — Мне просто интересно, как писателю. Я никогда не видел наемных убийц… Скажите, вы — киллер? Это теперь ведь так называется? Мне просто любопытно видеть своими глазами. Я даже польщен таким знакомством…

Я бормотал еще что-то, но Гера подмигнул мне и удалился, сказав:

— Подождите, я мигом. Курить очень хочется.

Он ушел, после чего я прождал его полчаса. Больше он не пришел. Зато в холле отеля появился следователь, с которым мы расстались несколько часов назад. Он стоял и озирался, ища стойку портье. Рядом с ним стоял представительный молодой мужчина в костюме.

Летом в Испании костюм сразу выдает высокопоставленного человека. И не только летом, наверное. Это в России костюмы носят все, кому не лень. В Европе же костюм сразу ставит человека на определенную ступеньку социальной лестницы…

Я понял, что эти люди пришли по мою душу. Делать было нечего, и играть в прятки не хотелось, тем более, что и не было причин. Решив, что с Герой я еще успею поговорить, я слез со стула и пошел навстречу посетителям.

Об одном я жалел — что у меня такой ужасный вид. Мне следовало бы помыться и переодеться. Как-никак это был официальный визит.

Как в старые времена говорили в райкомах партии, давая разрешение на туристическую поездку: «Помните, что вы будете представлять свою страну»…

Сейчас я явно не подходил для того, чтобы представлять собой Россию. Или, наоборот, — как раз и подходил?..

Следователь заметил меня, бредущего навстречу из бара. Он осмотрел всю мою помятую фигуру, щетину на щеках, неумытое лицо и красные, как у кролика, глаза…

— Вы совсем не спали? — обратился он ко мне с участливым видом.

— Нет, остаток ночи я пил вот в этом баре, — сказал я мрачно.

Он с сомнением качнул подбородком вверх и потом вниз и сказал: «О!»

— Не беспокойтесь, — произнес я разухабистым тоном. — Для русского я веду себя вполне нормально. Даже слишком мало пью, я бы сказал. Так что я вполне в норме.

— Вот этот синьор хочет с вами поговорить, — сказал следователь и отступил назад.

Мужчина был старше меня на пару лет или только казался старше благодаря своему важному и ухоженному лицу. Он протянул мне руку, которая была одновременно твердой, мужской, но и холеной.

— Овьедо, — представился он. — Педро Овьедо из министерства внутренних дел.

— Очень приятно познакомиться, — сказал я и сам удивился, как это я в том состоянии, в котором был, мог еще говорить любезности. Наверное, со стороны это было очень смешно…

— Мы могли бы поговорить спокойно? — спросил офицер, и я сразу спохватился.

— Конечно. Пойдемте ко мне в номер. Только там неприбрано, — извинился я.

— Это не имеет значения, — сказал Педро, и мы вошли в лифт.

В моем номере действительно было неприбрано. Ведь покидал я его вчера, спеша к Эстелле, которая ждала меня в кафе, и к тому же уходил отсюда не один, а подталкивая в спины семейство покойного Вити…

Как давно это все было, подумал я. Прошло всего меньше суток, а все изменилось, и прежнего как будто не бывало. Наверное, это все оттого, что я в Испании. Неслучайно же именно здесь написана пьеса Кальдерона «Жизнь есть сон». Кальдерону тоже так казалось…

— Садитесь, пожалуйста, — предложил я синьору Овьедо, убирая с единственного стула свои штаны…

— Я недолго вас задержу, синьор, — сказал он, усаживаясь на стул и внимательно глядя на меня. — Дело в том, что вы попали в довольно неприятную ситуацию, — начал он. — В вашей туристской группе, с которой вы прибыли сюда, произошли два убийства. И вы были свидетелем по крайней мере одного из них. Непосредственным свидетелем. Вы понимаете, что это означает в условиях, когда не найден еще виновник? Это значит, что подозреваются все. Вам это ясно, синьор?

Никогда я не боялся всяких властей. Еще с юношеских лет. И не потому, что я очень уж смелый. Нет, конечно. А просто потому, наверное, что я — логичный человек.

У меня развито логическое мышление и я способен анализировать события и ситуации. И мне всегда бывает понятно, что я ничего плохого не делал, не замышлял, улик против меня никаких нет и, значит, я могу не бояться никаких представителей закона…

Еще в институте нас почти всех вызывали по очереди в отдел кадров, и мрачного вида дяденька в штатском предлагал стать осведомителями КГБ. И докладывать о настроениях своих товарищей… Бесплатно, разумеется… В качестве почетного права…

И я тогда наотрез отказался. И дяденька попытался применить видимо испытанный прием. Он загадочно посмотрел на меня и сказал:

— В этом случае у вас могут возникнуть трудности.

— Какие трудности? — наивно спросил я у облеченного доверием товарища.

— Трудности с пребыванием в институте, — ответил он и надел на лицо еще более загадочное выражение… Прямо «железный Феликс» да и только…

Но у меня как-то хватило тогда то ли нахальства, то ли наивности объяснить дяденьке, что я отличник, по всем экзаменам у меня пятерки, я не прогуливаю занятия, не пью и не хулиганю. И что поэтому никаких трудностей с пребыванием в институте я не предвижу. Даже если он, дяденька, очень постарается.

Наверное, это было наивно, но подействовало даже на мрачного товарища. Так что не боюсь я всяких надутых чиновников.

«Я от бабушки ушел, — сказал я про себя. — Я от дедушки ушел. А от тебя, испанский полицейский, я и подавно уйду. И не пугай бывшего советского человека. Мы и не так уже были пуганы, и то не слишком пугались…»

А вслух я сказал:

— Мне все ясно. Но мне также ясно и то, что я никакого отношения к убийствам не имею. И вы знаете это. И никаких улик у вас нет и быть не может. Что же касается второго убийства — отравления, то это, конечно же, сделали ваши террористы… Вот у них и спрашивайте об этом.

— Вы не поняли меня, синьор, — ответил Овьедо. — Я вовсе не то хотел сказать…

— Я даже заранее знаю, что вы хотели сказать, — прервал я его. И улыбнулся покровительственно. За два последних дня я как-то перестал бояться и стесняться.

— Что же? — насторожился синьор Овьедо.

— Вы хотели мне сказать, чтобы я забыл как можно прочнее все, что тут произошло. Чтобы я никому не говорил ничего, не писал, не давал интервью. Чтобы я забыл имя синьоры Эстеллы Роман и никогда не упоминал его ни в какой связи… Я правильно все излагаю? Ведь именно это в конечном счете вы и хотели мне предложить?

— Честно говоря, вы догадались правильно, — ответил полицейский. — Конечно, я не собирался говорить все так категорично, как вы это изложили, но в целом — да.

— А если я все же стану болтать, то вы «накрутите» мне убийство… Доказать вы ничего не докажете, до суда дело не дойдет и в конце концов вы меня отпустите, но нервы потреплете здорово и несколько недель моих будут испорчены… И это я верно говорю?

— И это верно, — улыбнулся наконец полицейский. — Какой вы проницательный человек.

— Да нет, — вздохнул я. — Просто все полицейские приемы во всех странах одинаковы… Хоть бы что-то новое придумали. А то даже скучно. Шантаж, угрозы… Банальности.

Синьор Овьедо заерзал на стуле. То ли ему было пора идти, то ли ему было неприятно мое общество.

— Ну, так или иначе, а вы меня поняли, — резюмировал он. — Так я могу быть спокойным? Вы будете вести себя сдержанно?

— Буду, — сказал я. — Только при условии, что вы ответите мне на два вопроса. Я их для вас заранее приготовил.

— Вы знали, что я приду? — удивился Овьедо.

— Вы или не вы, — пожал я плечами. — Честно говоря, я ожидал скорее увидеть синьора Романа собственной персоной, но…

— Вот как? — вскинул брови испанец. — А почему он должен был к вам приходить и вообще встречаться с вами?

— Сами прекрасно понимаете, — ответил я. — Во всяком случае, я на его месте поступил бы точно так же.

— А вам приходилось бывать на его месте? — быстро спросил Овьедо. Я задумался на секунду и рассмеялся. Испанец оказался не так глуп и очень удачно ответил мне.

— Вы правы, — сказал я. — Это я необдуманно заявил про синьора Романа. Так вот, мои два вопроса. Будете отвечать?

— Я отвечаю, и вы замолкаете навсегда? — уточнил деловым тоном синьор Овьедо.

— Не знаю, как в Испании, а в России выражение «замолкаете навсегда» звучит довольно зловеще, — заметил я. — Надеюсь, вы вкладываете в эти слова несколько иной смысл?

— Естественно, — уже раздраженно ответил полицейский. — Так я жду ваши вопросы и потом ухожу. Пожалуйста.

— Итак, первый вопрос… Вы — тот самый человек, которого синьор Роман пригласил из Мадрида для того, чтобы вы помогли ему избежать огласки в этом неприятном деле?

Овьедо выпучился на меня, потом хотел что-то спросить, но подавил в себе этот порыв. Он поправил галстук с искоркой и откашлялся. Ему стало не по себе.

— Допустим, — сказал он. — Я не спрашиваю вас, откуда вы знаете такие подробности. Вообще, для иностранца вы как-то слишком любопытны и осведомлены… Но я понимаю, откуда вы знаете такие детали. Хотя мне и неприятно, что все так получается.

— И все же? — настаивал я.

— Это так, — подтвердил он. — Мы с синьором Романом провели вместе детские годы и были друзьями. Прошло уже немало лет, но я все же я дорожу старыми друзьями. Поэтому я согласился принять участие в этом деле и приехал. Я хочу помочь синьору Роману выпутаться из неприятной истории, в которой он совершенно неповинен. Даже несмотря на свою жену. Он же не виноват, что его супруга оказалась недостойной женщиной.

— Поэтому вы все же хотите спасти доброе имя этой семьи и честь синьора Романа? — уточнил я для полной ясности.

— Для меня это очень важно, — ответил Педро. — А вы что, сами не понимаете таких побудительных причин? Вам вообще известны понятия чести и благородства?

— Наверное, — сказал я. — Отчасти. Вы действительно считаете, что синьора Эстелла — недостойная женщина?

— Оставим это, — ответил Педро. — Я ответил на ваш первый вопрос утвердительно и даже дал некоторые дополнительные комментарии. Вам должно быть этого достаточно.

— Ладно. Не буду дальше настаивать, — согласился я. — Уговор есть уговор. Теперь второй вопрос. Почему вы довели ситуацию до того, что синьора Эстелла оказалась в настоящей опасности? Ведь вы рисковали, не приходя вовремя ей на помощь…

Полицейский сделал знак рукой, желая дать мне понять, чтобы я не продолжал. Лицо его при этом приняло замкнутое выражение, а глаза сделались непреклонными. Но я помотал головой и продолжал говорить. Я не хотел дать сбить себя с толку.

— Вы все прекрасно знали, — говорил я. — Но вы предпочитали не вмешиваться. Ведь вы наблюдали из темноты за всем, что происходило в ресторане вчера вечером. Иначе вы не могли бы вмешаться в последнюю минуту. Почему же вы допускали такое?

— Что вы имеете в виду? — спросил Педро. — Что такое мы допускали?

— Драки, отравления, все это побоище, — ответил я. — Сколько нервов наших на это ушло? А вы спокойно сидели в машинах и наблюдали за развитием событий. Разве это порядочно и разве об этом просил вас синьор Роман?

— Мы ждали, — ответил Педро.

— Чего вы ждали? — не понял я.

— Мы ждали двух вещей, — сказал полицейский. Он закурил сигарету и поискал глазами пепельницу. Нашел ее, стряхнул пепел. Потом задумался. Он размышлял, стоит ли отвечать подробно на мой вопрос. Потом, видимо, решил, что стоит. Надо же было удовлетворить мое любопытство, чтобы я заткнулся и спокойно уехал в свою Россию… — Нам было нужно, чтобы произошли две вещи, — объяснил он наконец. — Чтобы все террористы собрались вместе, выползли из своих нор. И когда это произошло, чтобы они посадили в машину синьору Эстеллу. Вот чего мы ждали. И дождались.

— Вы не хотите рассказать мне подробнее? — спросил я. — Потому что пока что я ничего не понял.

— А вам это зачем? — в свою очередь поинтересовался Педро. — Зачем вам лишняя информация, которая вас совершенно не касается?

— Просто интересно, — ответил я. — Все же я в какой-то мере был участником событий… Например, позапрошлой ночью я защищал Эстеллу от двух бандитов. Если бы не я, ее бы выкрали.

— Ее бы не выкрали, — спокойно сказал Овьедо. — Внизу стояла машина. Как только Эстеллу вывели бы вниз, всех бы схватили и все было бы кончено. Так что можно сказать, что ваше участие только оттянуло развязку. Пришлось ждать почти сутки и отвлекать большое количество людей.

— Значит, я напрасно горжусь своим подвигом? — спросил я.

— Получается, что напрасно, — улыбнулся Педро, демонстрируя, что даже в столичном полицейском чиновнике есть что-то человеческое. — Вообще-то вы поступили благородно, ввязавшись в драку с двумя бандитами да еще в чужой стране… Вот только факт, что вы находились ночью в комнате замужней женщины не делает вам чести.

— Как будто вы никогда не бывали в комнатах замужних женщин, — сказал я, выразительно оглядывая его брутальную внешность.

— Я в данном случае ни при чем, — не смутившись, отрезал Педро. — Если вам интересны некоторые подробности, то я могу вам кое-что объяснить. В конце концов, вы в какой-то мере участник событий и имеете право хоть что-то понять в истории, в которой получили удар по носу… Если разобраться, какое мне дело до того, что вы спали с женой моего друга? Так вот. Мы специально разработали операцию, чтобы захватить всех террористов сразу. Для этого мы и решили продемонстрировать свою беспечность и халатность… Почему-то преступники охотно верят в такие вещи. У них в голове не укладывается, что полиция может быть умнее их. Они принимают желаемое за действительное.

— Что же это была за операция, в ходе которой я получил такой страшный удар по носу? — спросил я.

— Террористы шантажировали синьора Романа, — ответил Овьедо. — Они требовали от него, чтобы он выполнил их условия. Неважно, какие.

Я промолчал и ничего не сказал о том, что знаю об этих условиях. Незачем было пугать полицейского своей излишней информированностью и привлекать его внимание дополнительно к своей персоне.

— И мы решили, что он будет тянуть с выполнением их условий, — продолжил Педро. — Он встречался с ними и говорил, что не может сделать то, о чем его просили. Вернее, требовали. За это время он отвез свою жену сюда и оставил как бы без присмотра… А потом вернулся в Барселону и окончательно ответил отказом террористам. Это было сделано специально для того, чтобы они разозлились и захотели действовать решительно.

— А зачем вам это было надо? — спросил я. — Ведь вы могли бы арестовать их во время встречи с синьором Романом?

— Нет, — досадливо покачал головой полицейский. — Они прислали бы связного… И мы бы арестовали его, и на этом бы все закончилось. Остальные сразу же ушли бы еще дальше в подполье, и даже если бы мы нашли их, у нас не было бы оснований привлечь их к ответственности. Поэтому мы захотели, чтобы они разъярились и забыли об осторожности.

Так все и получилось, как мы задумывали. Синьор Роман отказал им во всем по телефону и они тогда ему сказали: «Вы будете страшно наказаны. Берегитесь».

А он тогда спросил их, что они могут ему сделать. И они ответили ему: «Мы выкрадем твою жену и продадим ее. И ты будешь опозорен и раздавлен на всю жизнь».

«Моя жена в безопасном месте, — сказал им Симон. — Вам ее не найти».

Это было как раз то, что было нужно сказать. Он сказал это безапелляционным тоном, и они действительно поверили в то, что он — надутый и безрассудный болван. Потому что они проследили, куда он отвез жену…

И они решили выполнить свое обещание и выкрасть Эстеллу. Так они появились тут. Только нас сильно огорчало, что приехали всего двое. Но тут удачно подвернулись вы и дали им отпор. Так что есть и ваша заслуга в этой операции…

Тогда они вызвали остальных на помощь. Они позвонили в Барселону и сказали, что появился «привходящий фактор». Они объяснили, что у них сорвалось потому, что неожиданно появились два каких-то сумасшедших иностранца, и они помешали выкрасть женщину… И тогда из Барселоны приехали все остальные. Это было даже лучше, чем то, на что мы рассчитывали.

— А что мы пойдем в ресторан — вы тоже рассчитывали? — поинтересовался я. — Какие вы умные… Мы ведь и сами не знали, что пойдем туда.

— Это было неважно. В любом случае, вечером они бы предприняли попытку окончательно захватить синьору Роман. В ресторане, в отеле, на улице… Просто случайность, что вы отправились в ресторан… Вот там мы их всех и взяли.

— Так вы использовали Эстеллу в качестве приманки? — спросил я. — Как говорится по-русски, вы ловили рыбу «на живца»?

— Можно и так сказать, — кивнул головой Педро.

— А она сама об этом знала? — не унимался я. Потому что я отчетливо помнил ужас в глазах Эстеллы, ее подавленность, ее страх. — Она знала, что она — подсадка, и что вы следите за развитием событий?

— Нет, — покачал головой Педро. — Она все же женщина и могла как-то выдать нас. Своим поведением она могла бы вызвать подозрение у бандитов, которые постоянно наблюдали за ней. Так что она ничего не знала.

Я выразительно посмотрел на него и покачал головой. Наступило молчание, после которого синьор Овьедо сказал:

— Я догадываюсь, что вы об этом думаете. Но поверьте, хоть это и была моя идея, я сначала согласовал ее с Симоном. Если бы он не разрешил использовать его жену в качестве подсадки, я не стал бы этого делать.

— А он разрешил?

— А он разрешил, — кивнул Овьедо. — Честно говоря, синьор, я и сам несколько удивлен этим. Наверное, дело в том, что для Симона успешное проведение операции означало дальнейшую успешную карьеру… А к жене у него все же сложилось негативное отношение. Он может сколько угодно говорить, что он простил ее и любит по-прежнему. Но меня пусть не обманывает, я хорошо его знаю. Он — благородный человек, но он как мужчина не может простить такое до конца… Может быть, подсознательно он хотел как-то наказать Эстеллу. Наказать страхом, неуверенностью, беззащитностью…

— Действительно, очень благородный человек, — пожал я плечами.

— Давайте не будем его судить, — сказал Педро. — Мы с вами оба не были в его положении. Тем более, что ситуация на самом деле очень сложная.

— Настолько сложная, что нужно было травмировать женщину, которая и без того достаточно натерпелась? — спросил я.

— Симон тоже натерпелся, если уж об этом говорить, — ответил философским тоном синьор Овьедо. — Хотя, если сказать честно, он во всем сам виноват. Если бы он повел себя решительнее с самого начала, ничего бы и не было. И никто не получил бы таких моральных травм. И ваш нос, кстати, остался бы цел и невредим.

— Должен сказать, что мне не нравятся ваши методы, — сказал я. — Вы так долго тянули, что я получил по носу, бедный хозяин ресторана почти весь вечер пролежал связанный и с кляпом во рту… Мой знакомый был отравлен насмерть… И все из-за того, что вы тянули с развязкой.

— Должна была быть «чистота» ситуации, — объяснил Педро. — Нам было нужно, чтобы террористы стали действовать. Чтобы схватили Эстеллу и посадили ее в машину. Чтобы налицо была попытка похищения. Чтобы они достали оружие. И они достали его — пистолет. Это уже уголовная статья за незаконное хранение оружия. И так далее…

— Еще, наверное, было бы хорошо, если бы они застрелили меня из этого пистолета, да? — спросил я.

— Ну, это был бы идеальный вариант, — улыбнулся Педро. — Мы о таком не смели и мечтать. Тогда в судебном приговоре можно было бы не сомневаться.

— Ну, извините, что я остался жив, — сказал я язвительно.

— Пожалуйста, — ответил Педро. — Живите на здоровье. Кстати, это научит вас не связываться с чужими женами да еще в чужой стране.

Синьор Овьедо замолчал и взялся за свой портфель.

— Кажется, я ответил на все ваши вопросы? — сказал он. — А теперь мне пора. Кстати, я хотел вам кое-что предложить. У вас наверняка теперь с этим отелем связаны неприятные воспоминания…

— И что?

— Я могу договориться с туристской фирмой, чтобы вас на оставшееся время переселили в другой отель. Даже ближе к морю.

— Тут достаточно близко, — ответил я. — Я же не инвалид и могу пройти пять минут по улице.

Овьедо озадаченно замолчал и смотрел на меня. И тут я все понял. Господи, зачем я такой умный?

— И вообще, — продолжал я, — если вам это интересно, у меня с этим отелем связаны приятные воспоминания. Очень приятные. Так и передайте вашему другу. Это ведь он попросил вас предложить мне поселиться в другом отеле, не так ли?

Вы когда-нибудь видели, как краснеют полицейские? Я — никогда. Это был единственный случай в моей жизни…

— Так это синьор Роман попросил вас, да? — еще раз спросил я Педро.

— Честно говоря — да, — ответил он. — Хотя я не вижу в этом ничего дурного. Я договорюсь, и в другом отеле комната будет, может быть, даже лучше, чем эта…

— Да ладно вам, — сказал я. — Синьор Роман боится, что его жена найдет меня и приедет ко мне из Барселоны. Бедняга. Скажите ему, что нельзя быть настолько неуверенным в себе. Это не по-мужски. А Эстелла любит настоящих мужчин. Так ему и скажите.

Потом мне пришло в голову, что это очень хорошее предложение и мне оно весьма кстати. После того, как я сдуру поговорил откровенно с Герой, мне следовало быть осторожнее. И зачем я стал с ним говорить? Вот ведь несчастный у меня характер…

— На самом деле, это хорошее предложение, — сказал я. — Поговорите, пожалуйста, с фирмой. Я с удовольствием переселюсь в другой отель.

Наверное, я сказал это слишком быстро и в глазах моих что-то мелькнуло, потому что Педро вдруг внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Очень разумно. Очень. На вашем месте я поступил бы так же. Хватит вашей группе и двух трупов. Что-то не нравится мне обстановка здесь.

Увидев мой удивленный взгляд и мое оцепенение после его слов, синьор Овьедо криво усмехнулся:

— Не все полицейские такие дураки, как вы думаете, синьор… Конечно, мы постараемся доказать суду, что это террористы убили вашего знакомого в ресторане. Мы приложим для этого все усилия. Нам это выгодно, ведь тогда и срок заключения будет гораздо больше. Но честно говоря, я сомневаюсь в успехе. Мы же с вами оба прекрасно понимаем, что тот русский синьор был убит вовсе не террористами. У них вообще не было при себе цианида. Им он был ни к чему.

— Кто же его убил? — растерянно спросил я. «Вот, — подумал я при этом. — Как все в мире повторяется… Раскольников задал этот же вопрос следователю Порфирию Петровичу. А тот ответил ему: „Да вы. Вы и убили-с, Родион Романович“. Сейчас этот Педро скажет мне то же самое. Каков вопрос, таков ответ».

Педро усмехнулся еще раз:

— Не марсиане же прилетели, чтобы убить вашего несчастного синьора… Я достаточно долго работаю в полиции, чтобы понимать — это сделал человек, сидевший за столом. Уж не террорист, во всяком случае.

— Но это был не я, — сказал я.

— Откуда я знаю? — развел руками Педро. — И какое это для меня имеет значение? Я знаю только, что в России очень холодно, много снега, что у вас хороший классический балет и водка «Столичная»… Вот и все, пожалуй. А еще я знаю, что у вас самая изощренная и жестокая мафия в мире. Так что прощайте и разбирайтесь сами в своих делах.

Он вышел из номера, пообещав немедленно поговорить о моем переселении в другой отель.

Я запер за ним дверь и рухнул на постель. Мне определенно следовало поспать. В таком ритме я жить не могу. Слишком много свалилось на мою бедную голову.

Спустя два часа меня разбудил стук в дверь.

«Не открывать, — мелькнуло у меня сразу в голове. — Там стоит Гера. Он скажет мне, что пришел на минутку, и я впущу его. А через несколько часов отсюда будут выносить мой холодный труп. Или я вывалюсь с балкона вниз головой по собственной неосторожности?»

Все же я встал. Подошел к двери.

«Не открывать, — решил я. — Ответить, что я не могу, что не хочу… Что угодно, только не открывать. Зачем я вообще стал с ним разговаривать? Вот дурак!»

Как только я не ругал себя в эти мгновения. Права была моя мама — я действительно «исторический» человек. Только как бы эта дурацкая история не стала последней…

— Откройте, синьор, — послышалось из-за двери. Это был не Гера.

— Что вы хотите? — спросил я дрогнувшим голосом.

— Это администратор, — ответили оттуда. — Мне сказали, что вас следует переселить в другой отель, и я пришел помочь вам донести вещи.

— Вы один? — на всякий случай поинтересовался я. Теперь я уже кое-что знал про коварство и всевозможные уловки…

— Конечно, один, синьор, — удивленно ответил администратор. Пришлось поверить и открыть.

Что ж, я не ошибся. Он действительно был один. Впрочем, если бы я ошибся, то не писал бы сейчас этих строк…

Быстро я упаковал свой чемодан, и парень помог мне спустить его вниз по лестнице в холл.

— Для вас оставлена комната в отеле «Дон-Жуан», — объяснил мне портье. — Это на соседней улице и вы легко найдете. Или вас проводить?

— Нет, не стоит, — сказал я и пошел к выходу.

— Эй, синьор, извините, — окликнул меня портье. — Для вас есть записка.

Он протянул мне вчетверо сложенный листок бумаги.

С дрожью в руках я взял этот листок. Это Эстелла перед своим отъездом написала мне что-то… Может быть, она хотела проститься, а может быть, написала свой адрес в Барселоне. Интересно, за сколько времени можно добраться отсюда до Барселоны на автобусе?

Записка была не от Эстеллы. Она была написана по-русски, косыми падающими буквами…

«Никогда не лезьте не в свои дела. Оторвать можно не только яйца, но и голову. Слишком умные долго не живут, красавчик».

Подписи не было. И без подписи было понятно, кто это написал. Но что все это означало? Я ничего не понял. Только облегченно вздохнул, вспомнив, что сейчас я уйду из этого отеля…

— Кто это мне оставил? — на всякий случай спросил я все же портье.

— Это русский синьор, — ответил тот равнодушно. — Высокий, большой синьор. Он оставил для вас вот это и уехал.

— Куда? — спросил я, все еще ничего не понимая.

— Он сел в такси и уехал. У него был чемодан.

— Он уехал насовсем? — задал я следующий вопрос, и в сердце моем колыхнулась радость.

— Не думаю, — протянул портье. — Я проверил. Синьор из той группы, что приехала совсем недавно. У него оплачен номер вперед на десять дней.

Но я уже понял, что Гера не вернется сюда… Наплевать ему на оплаченный номер.

— А давно он уехал?

— Часов в девять, наверное, — сказал портье. — Я только что заступил на работу.

«Ну да, все правильно, — понял я. — Гера спешил в Барселону в аэропорт. На рейс в Россию. Теперь он в воздухе и уже подсчитывает свой гонорар. Интересно, ему заплатили за оба убийства, или Федю он „кокнул“ просто по необходимости?

Бедный Витя думал скрыться от „разборок“ на заграничном курорте… И тем только облегчил задачу своему убийце. Ведь тут вообще никто не стал разбираться в этом деле…»

По холлу прошла толстая баба в цветастом платье, обтягивавшем ее корявое тело — это была руководительница нашей туристской группы. Почему все эти блатные морды совершенно не меняются со временем?

Раньше эта потная базарная тетка называлась инструктором райкома партии, а теперь она просто какая-нибудь поганая шалава из туристской фирмы, которые выросли как грибы в каждой петербургской подворотне…

Все-таки я подошел к ней и сказал, что переезжаю в другой отель и позвоню ей накануне вылета обратно, чтобы попасть в автобус, который повезет группу в аэропорт. Она кивнула и ничего у меня не спросила. Она была раздражена. Следом за ней тащилась Люся — заплаканная и подавленная. За руку она вела своего мальчика все с той же электронной игрой в руках.

Это все и выводило из себя руководительницу. Вместо того, чтобы лежать на пляже или мотаться по магазинам в поисках дешевых шмоток, она была вынуждена помогать этой Люсе в ее печальных делах. Полицейский морг, справки, бумаги, документы… Потом еще отправка гроба на самолете…

Я попрощался с ними. И даже пожал руку Люсе. Вот уж кто пострадал больше всех. Сначала «грохнули» любовника, спустя день мужа. Хоть и пьяница был, а деньги все же зарабатывал. Кому она, Люся, теперь нужна? Витю ведь не случайно убили. Теперь его «дело» будет «разорвано» конкурентами…

Я пожал руку Люсе и потрепал по голове мальчика-сироту.

— Пока, — прошептала Люся.

— Супер-нинтендо, — выкрикнул мальчик, нажимая очередную кнопку на своей дьявольской машинке…

Теперь, после отъезда Геры, мне можно было бы и не переселяться. Но я решил не возвращаться обратно. «Нельзя войти дважды в одну и ту же воду», — сказал какой-то восточный мудрец. Не помню, какой…

Оставшиеся дни я провел сравнительно спокойно. Купался в море, и даже купил себе надувной матрац. Ярко-оранжевый. Как у Эстеллы. И больше я не заговаривал с незнакомыми женщинами на пляже. И вообще нигде. Мне было достаточно…

Это сказал Игорь Северянин, и я с ним совершенно согласен. Я не хотел портить свои воспоминания. Я лежал на надувном матраце, покачиваясь на мелкой средиземноморской волне, подставив свой живот солнцу, и думал. Не о криминале, нет. Бог с ними, с унылыми убийцами и кровожадными террористами…

Я думал о том, что больше никогда не увижу эту прекрасную женщину. И что она больше никогда не увидит меня.

В недобрый час мы встретились с ней и расстались по-дурацки, мгновенно, не успев сказать друг другу ни одного слова. Что же, теперь нас навсегда разделит Средиземное море, бескрайние просторы мира будут расстилаться между нами.

И дело даже не в расстояниях. Расстояния и границы можно легко пересечь. В наше время это не проблема. Проблема в ином — мы существа разных миров, и разная судьба у каждого.

И все же жалко, томительно жалко знать, что твоя судьба или твоя мечта мелькнула и улетела навсегда. И тебе останется всю жизнь вспоминать это, да в состоянии подпития плакать и рассказывать случайным людям, которые будут равнодушно слушать тебя, кивать головами и не верить ни одному твоему слову…

Вокруг идет жизнь. Что-то радостное кричат друг другу испанцы, суетятся толстые немцы и французы. Чинно сидят под тентами важные бельгийцы со своими дебелыми женами. И кричат дети…

Оставшиеся дни прошли, и вот мы погрузились в автобус до Барселоны. Помчались мимо окон выжженная солнцем земля, полоса голубого моря с другой стороны, каменные дома с вывешенным для сушки бельем в окнах. Магазины с плохо вымытыми витринами, дешевые автомобили, одуревшие от жары полицейские на перекрестках в небольших городках…

В огромном аэропорту — скопление машин и людей. Очереди к стойкам регистрации, толкотня.

Я стоял последним в бесконечном хвосте туристов, выстроившихся к стойке «Аэрофлота». Вокруг меня шли бесконечные русские разговоры о том, кто что купил и за сколько.

— Шубу, шубу нужно было покупать, — орала с выпученными глазами бабища из-под Кемерово. — Они тут дешевле всего, шубы-то. Вот ты за сколько покупала свою, а?

— За три тысячи этих… Ну, этих, как их там… Ну… За три тысячи, говорю, — краснея от натуги, орала в ответ точно такая же бабища из-под Челябинска. Только у нее глаз как будто вовсе не было — так, белые круги какие-то на лице. В каких ОРСах и райсобесах наворовали они свои бесчисленные доллары?

Никаких учителей, врачей из поликлиник и инженеров тут не было. Вообще, тут не было людей в общепринятом смысле этого слова. «Ах, милый Николай Васильевич Гоголь! Почему нет у нас Гоголя, чтоб описать эту толпу у стойки „Аэрофлота“ в заграничном аэропорту…»

И вдруг мой глаз зафиксировал невдалеке какую-то фигуру… Так бывает — ты чувствуешь, что кто-то напряженно смотрит на тебя…

Фигура маячила слева и гипнотизировала меня. Я обернулся и увидел Эстеллу. Она стояла у киоска с напитками и смотрела на меня. Она не двигалась и не делала попытки приблизиться. Только стояла и смотрела, не отрываясь.

Я выскочил из очереди, оставив свой чемодан на попечение какого-то дядьки, про которого я подумал, что он украл в своей жизни уже явно достаточно, чтобы позариться на мой чемоданчик.

Я пошел к Эстелле. Потом сделал над собой усилие и не позволил себе побежать…

Она стояла и не шевелилась. Я сразу одним взглядом окинул ее фигуру. Узкое приталенное платье, низкий, как всегда, вырез на груди. Глаза большие и устремленные на меня. И ее волосы — тяжелая медь с золотым отливом.

— Как ты здесь оказалась? — спросил я первым делом, не понимая, как так могло случиться.

— Ты не очень спешишь? — спросила она вместо ответа. — Мы можем пройтись немного?

Она взяла меня под руку.

— Минут двадцать есть до окончания регистрации, — ответил я не своим голосом.

— Я приехала попрощаться с тобой, — сказала Эстелла просто. — Я же не могла потом найти тебя. Меня сразу же увез Симон. В ту же ночь. Мне даже пришлось оставить все свои вещи в отеле. Потом за ними кто-то съездил и забрал. Симон кого-то попросил.

— Он так спешил?

— Он не спешил. Все оказалось законченным в ту же ночь, — ответила Эстелла. — Педро оказался большим специалистом в своем деле. Так что теперь все нормально и больше никакие террористы не приблизятся к нашему дому.

— Надеюсь, — промолвил я.

— Симон не хотел, чтобы я возвращалась в отель, — сказала Эстелла, крепче прижимаясь ко мне. — Даже вместе с ним… Он знал, что я была с тобой. Что мы были вместе. И он сказал, что даже видеть тебя не желает. И мне не позволит. Он еще сказал, что теперь он возьмет мою жизнь в свои руки и не допустит с моей стороны такого поведения.

— Ему это удастся? — спросил я.

— Не думаю, — покраснела Эстелла. — Ты сам видишь, что я не послушалась Симона. Поэтому я здесь.

Потом она взглянула на меня и сказала:

— Тот бедный мужчина скончался? Его все же отравили?

— Да, — подтвердил я. — Он умер в ту же минуту.

— Кто это сделал? — спросила женщина.

— Давай не будем об этом говорить, — попросил я. — Оставим эту важную тему для серьезных мужчин. Вроде этого Педро и твоего мужа.

— Ты когда-нибудь вернешься? — вдруг спросила Эстелла, глядя мне в глаза. Я не ожидал этого вопроса. Или ожидал… Но не решался признаться себе в этом. И вот Эстелла спросила. И, как бы я не хотел, солгать на него было невозможно.

— Не думаю, — сказал я. — Вряд ли. Да и зачем?

— Действительно, зачем? — как бы размышляя вслух, произнесла Эстелла. Потом тряхнула волосами: — Я бы ждала тебя. Как та женщина своего русского генерала…

— Ты это запомнила? — улыбнулся я.

— Видишь, — сказала печально Эстелла. — А ты еще говорил мне, что не знаешь испанских слов. Знаешь ведь вот эти.

— Это не я. Это Симонов знал. Да и то, наверное, услышал от кого-то.

— Так мы больше не увидимся?

Я посмотрел в глаза Эстеллы — в карие озера с золотым отливом…

«Мечта не живет в реальности, — хотел я ответить ей. — Можно заработать еще доллары и купить еще раз билет до Испании. Но нельзя купить билет в сказку, которую сам для себя придумал».

Этого я не сказал.

— Не знаю, — ответил я. Потом посмотрел на часы.

— Тебе уже пора?

— Пора.

Мы обменялись адресами. Вернее, я дал ей свой петербургский. Зачем? Потом мы обнялись. Если бедный Симон прячется где-то поблизости, пусть смотрит…

— Кстати, а как ты нашла меня? — спросил я напоследок.

— Очень просто, — ответила Эстелла и в глазах ее мелькнули слезы. — Я просто ездила сюда к каждому рейсу на Петербург. И ждала тебя.

— Десять дней?

— Десять дней.

Она стояла и смотрела мне вслед.

Самолет взмыл над городом. Показалось море, краешком, потом во время разворота в мареве вдали выглянули предгорья Пиренеев.

Внизу остался серебристый собор Саграда Фамилия — Святого Семейства, внизу осталась провинция Каталония и женщина с золотыми волосами. Которая ждет меня.

Льорет-де-Мар — С.-Петербург

август 1994 — февраль 1995 гг.