Королева кобр

Чиновник сочувствовал девушкам. Он был уверен, что министр просвещения никогда не подпишет их прошений, но тем не менее бумаги взял и сказал:

— Пусть они останутся у меня. Когда-нибудь я подложу их на подпись. А там посмотрим, что выйдет...

Девушек было трое. Окончив Бестужевские курсы, они решили держать экзамены за университетский курс для поступления на государственную службу. Женщинам это было строжайше запрещено, ибо, по представлениям власть имущих, даже само словосочетание «женщина — государственный служащий» крамольно и грозит устоям.

Неожиданно сменился министр. Им стал некий Кассо, человек ничуть не прогрессивнее своего предшественника. Но именно его вступление на должность позволило «заговорщикам » провести тщательно разработанную операцию.

...Чиновники в парадных вицмундирах, с надраенными регалиями от скромного Станислава до Владимира на шее — перешептывались, построившись в зале, в ожидании знаменательного момента выхода нового министра.

А министр задержался в кабинете. Не по своей воле. В последний момент его остановил чиновник с папкой в руках.

— Ваше превосходительство, не соблаговолите ли подписать несколько бумаг? Это займет всего три минуты. Четвертый день, как мы не можем разрешить эти мелкие вопросы.

Министр вздохнул И нагнулся над папкой — он не хотел показаться бюрократом.

Сверху лежала просьба истопника министерства отпустить его на три дня в деревню. Отец помирает.

Министр поморщился и подписал. Вторая бумага оказалась такой же незначительной. Третью он подписал не читая. Сквозь полуоткрытую дверь кабинета доносился сдержанный гул актового зала.

...Заявления бестужевок лежали в середине пачки.

На следующее утро в некоторых газетах появились сообщения о том, что министр просвещения собственноручно подписал разрешение сдавать женщинам государственные экзамены.

И министру ничего не оставалось, как подтвердить свое согласие... и одновременно выразить уверенность, что девушкам не выдержать экзаменов.

...Людмила вошла в комнату. За длинным, покрытым зеленой скатертью столом восседал председатель комиссии. Он был вежлив, почти галантен, и в отеческой улыбке его трудно было разгадать угрозу.

— Итак, в чем же вы намереваетесь совершенствоваться?

— Хочу стать преподавателем германских языков.

— Похвально, похвально. И все-таки я посоветовал бы вам отказаться от своего необдуманного намерения. Такая милая девушка... не выдержите... раскаетесь... не справитесь... противоречит назначению женщины...

Речь председателя стекала ровным ручейком с его узкой бороды и разливалась по комнате вязкой жижей недоумений, убеждений и скрытых угроз.

— И все-таки я хотела бы узнать, когда и в каком порядке я буду сдавать экзамены.

— Хорошо. Если вы упорствуете. Итак, государственных экзаменов всего три, и на них дается шесть недель. Вам это, очевидно, известно, но мы, к сожалению, не можем дать вам шести недель. Придется сдать все экзамены за тринадцать дней... И еще одна деталь... — Отеческая улыбка снова возникла на лице председателя . — Вам придется сдавать не три экзамена, а тринадцать...

— Я согласна.

— Так-так... Вы, оказывается, упорны. Тогда разрешите преподнести вам еще один, несомненно, приятный для вас сюрприз. Вам придется держать еще один экзамен, четырнадцатый. Санскрит... Для вас, наверно, не секрет, что мертвый язык санскрит очень важен для...

Председатель так и не придумал, для чего важен санскрит, и замолчал, направив острие бороды в лицо девушке. Но сквозь полуприкрытые веки увидел на лице Людмилы улыбку. Улыбка его смутила. Он наклонил голову и присмотрелся внимательнее. В самом деле — улыбка.

— Так вы отказываетесь от экзамена? — Но в голосе председателя не было уверенности. Он уже немного побаивался своей противницы. — Вряд ли вы сможете выучить этот язык за тринадцать дней.

— Знаете, я тоже считаю, что лингвист должен знать санскрит. Зимой я занималась этим языком с профессором Ольденбургом. Экзамен не представит для меня труда.

И тут председатель не выдержал. Он выдал себя.

— Нам об этом не сообщили!

— А если бы сообщили?

— Тогда... тогда бы мы заставили вас сдавать литовский язык Его-то вы не знаете, надеюсь?

— Знаю. Я его выучила прошлым летом. Очень интересный язык. И знаете, кое в чем близок к санскриту.

Председатель комиссии не захотел продолжать беседу...

Экзамены выдержали все трое. Министру просвещения пришлось вынести эту пощечину. Людмилу послали преподавать немецкий язык в школу для испорченных юношей...

Дорога из Канди вАмпитию напоминала широкую аллею, прорезанную в джунглях. Рикша неторопливо бежал по пыльной, мягкой земле. Людмила была счастлива — ее пригласили в гости в сингальскую деревню.

— А-а-аа! — вдруг отчаянно закричал рикша, выронил оглобли коляски и в мгновенье очутился на дереве.

В полной растерянности Людмила оглянулась по сторонам. По-видимому, случилось что-то страшное, но на первый взгляд лес был таким же мирным, как минуту назад.

— Не ходи туда! Кобра!

Змея лежала поперек дороги — хвост в кустах. «Вот повезло, — подумала Людмила, подходя к кобре. — Сколько читала о них, сколько слышала, но никогда не представляла, что кобра так велика».

Змея подняла голову и угрожающе раздула шею: Она раскачивала головой, готовясь к нападению. Людмила наклонилась над змеей — ей просто не пришло в голову, что кобра может на нее напасть.

«Даже и не знаю, — рассказывала потом Людмила, — то ли змею «смутил» пристальный взгляд моих близоруких глаз, то ли ею овладела жалость к такому несмышленышу, но кобра опустила голову и мирно уползла».

Людмила подобрала чемодан. рикша слез с дерева.

Дорога шла в гору, солнце пекло немыслимо, но рикша несся вперед со сказочной быстротой. «Пожалейте себя», — уговаривала его Людмила, но при звуке ее голоса рикша припускал еще сильнее.

Вот и деревня. Людмила поздоровалась с хозяевами, прошла в отведенную ей комнату. За окном слышались голоса. Людмила подошла к окну. Рикша мерным голосом не то пел, не то рассказывал что-то. Все жители деревни столпились вокруг него. Тут до Людмилы дошла вся нелепость ее поведения. Какой же дурой она показала себя перед сингальцами. Теперь хоть на улицу не выходи. Пальцами будут показывать.

Но вошедшие хозяева не показывали на нее пальцами, а молча склонились в поклоне на пороге. Жители деревни весь день с поклонами уступали ей дорогу, на вопросы отвечали почтительно, но односложно и старались отойти от гостьи как можно скорее.

Оказывается, рикша действительно рассказал о дорожном происшествии, рассказал все как было, не прибавив от себя ни слова, но в его изложении встреча со змеей выглядела так...

Царственная кобра, владычица джунглей, выползла из леса, услышав, что важная особа едет по ее владениям. Гостья вышла из коляски, подошла к ней. Кобра несколько раз низко поклонилась гостье, потом они о чем-то пошептались, и кобра послушно уползла обратно в джунгли. «Если кобра — владычица джунглей, то кто тогда наша гостья? А?»

Слушатели все поняли... Правда, они не знали, добрыми или злыми духами повелевает Людмила, но когда через день она вскрыла нарыв на ноге девочки и девочка поправилась, все поняли, что Людмила владычица именно добрых духов.

...Однажды в дом прибежала соседка.

— Меникэ (так звали хозяйку), где Людмила?

— Что случилось?

— Сугандхи умирает.

— Как так?

— Она легла и скоро умрет.

— Заболела?

— Нет, умирает.

Ничего еще не понимая, Людмила покидала в сумку все лекарства, которые у нее были с собой.

Завидев Меникэ. и Людмилу, спешащих к дому Сугандхи, из хижин по обе стороны улицы выскакивали женщины и присоединялись к ним. Много ли в деревне новостей? Все знали, что с молодой женщиной случилось что-то неладное.

Перед дверью в хижину женщины остановились, пропустили вперед Людмилу и Меникэ. В углу возле двери в кухню на циновке лежала исхудавшая молодая женщина, почти девочка. Она была закутана в голубое застиранное сари. На шее не было ожерелья, на пальцах ни одного кольца. Длинные густые волосы рассыпались по циновке. Сугандхи больше ни в чем· не нуждается на этом свете, она отдает все, что у нее есть, своему мужу, сама же хочет умереть.

— Что случилось с тобой, дорогая?

Сугандхи долго молчала. Она не хотела ни с кем разговаривать...

— Меня ударил муж.

— Этого не может быть.

— Меня ударил муж, и я хочу умереть.

Одна из женщин в дверях услышала слова Сугандхи. И уже через несколько секунд за дверью послышались голоса мужчин. Людмиле показалось, что все мужчины деревни ждали где-то поблизости, но не подходили, полагая, что все это женские причуды, но тут... Он ударил жену!

— Она же может подумать, что у нас в деревне бьют женщин! — возмущался кто-то за дверью.

— Вот что, Сугандхи, — сказала наконец Меникэ. — Твой муж Веллепола больше тебе не муж.

— Но куда я денусь? Я лучше умру.

— Зачем тебе теперь умирать? Ты свободная женщина. Людмила, побудь с ней, я схожу домой и принесу все, что нужно. Она не возьмет ни одной вещи из дома этого человека. Она будет теперь моей старшей дочерью и твоей сестрой. Хорошо?

...Вечером муж Сугандхи возвращался с поля. Вот он здоровается с проходящими соседями. Но те его не видят. Смотрят мимо. Окликнул мальчика. Тот ничем не показал, что услышал его голос. Сказал что-то проходившей женщине. А та запела песенку, глядя перед собой. Веллепола огляделся. Мирная, тихая улица. Но на этой улице нет Веллеполы, нет для него места.

Пять дней, пока Сугандхи поправлялась, деревня бойкотировала Веллеполу. На шестой день дверь в сад Меникэ отворилась, и, не входя в калитку, Веллепола бросился на землю. . Он молча лежал в пыли. Меникэ не спеша спустилась с веранды и заперла калитку.

Но вечером того же дня не выдержала Сугандхи. Она, ставшая старшей дочерью в семье, разносила гостям угощение.

— Веллепола сердился на меня за. то, что я не умела хорошо готовить, но Меникэ выучила меня, и теперь Веллепола не будет на меня сердиться.

— Ты хорошо сказала. Он никогда не будет на тебя сердиться. Мы его проучили. А если что — помни, что ты наша дочь.

Наутро Веллепола снова улегся в пыль. На этот раз калитку не закрыли. Хозяин дома вышел к нему и принялся его ругать за то, что тот посмел ударить женщину, да притом жену. Веллепола плакал от радости. Потом он поклонился хозяину, Меникэ, Людмиле, своей жене, односельчанам.

— ...Вот что, мисс Паркер, — неожиданно грубо сказала соседка Людмилы, — вы, миссионеры, соорудили здесь эту больницу, чтобы залавливать души, и распутывайтесь теперь сами как знаете...

Мисс Паркер резко повернулась и сбежала с веранды английского клуба.

Людмила допила кофе. Попрощалась с дамами. Заглянула на теннисный корт и перекинулась парой слов с Александром. Потом вышла на улицу и спросила у первой же встречной женщины, несказанно изумив ее знанием местного диалекта, как пройти к госпиталю миссии...

— Я ничего не понимаю в медицине, — сказала она замученной, растерянной и злой мисс Паркер, — но дать градусник, вынести горшок, да напоить больного я смогу...

— Вот что, если вы и в самом деле хотите мне помочь, то есть помочь больным, приходите завтра с утра... Да, кстати, вам о престиже белого человека говорили?

— Говорили.

— И не тронуло?

— Я русская. Так что английский престиж не пострадает.

— Так вы та самая путешественница?

— Наверно, та самая. Слухи передвигаются быстрее людей.

...Утром больница показалась Людмиле еще более удручающей, чем в мягких сумерках. Не только на полу в палатах, но и в коридорах, на веранде, во дворе больницы лежали люди. В тот день Людмиле пришлось ассистировать при четырех операциях. 3анончив операции, мисс Паркер и Людмила обошли больных, оказали им возможную помощь, накормили шестьсот человек.

Так две женщины работали четыре дня — вдвоем, вставая в пять и ложась в полной темноте, вскакивая по многy раз за ночь. На пятый день в семь утра прибежал аптекарь.

— У меня была больна тетя в соседней деревне, — смущенно объяснил он. — Теперь по милости богов она поправилась, и я могу вернуться к своим обязанностям.

К обеду вернулась операционная сестра, на следующее утро еще четверо сестер и несколько санитарок.

— Ну что ж, мисс Паркер, — сказала тогда Людмила, — очевидно, я больше не нужна и могу вернуться к своим делам.

— Ради бога останьтесь, — взмолилась неожиданно Паркер, — хоть приходите на несколько часов. Неужели вы не понимаете, что происходит? Все немедленно убегут в тот же момент, как узнают, что вы ушли.

Мисс Паркер была права. «Мы знали, что русская мем-сахиб, — говорили потом санитарки, — ничего не получает за свою работу в больнице. Доктор Паркер — миссионерша, и ей платит ее религия, ее жрецы, ей за это обещан вечный рай. А эта русская ни разу не ходила в церковь, и неизвестно даже, в какого бога верит. И уж если она пришла работать просто так, значит болезнь не страшна — и мы тоже можем вернуться в больницу».

Три месяца Людмила работала в госпитале, пока не кончилась эпидемия.

Мотоцикл, как назло, заглох у самого города.

Мервартов обогнала машина фабриканта-англичанина. Автомобиль завернул за угол, и тут же раздался крик...

Мерварты бросили мотоцикл и побежали туда. Оказывается, англичанин врезался в группу рабочих, возвращавшихся с вечерней смены, сбил паренька и, не останавливаясь, уехал дальше.

Мервартов пропустили к раненому. У парня была сломана нога. Александр Михайлович перетянул ему бедро своим ремнем, потом подкатили с помощью рабочих мотоцикл, положили мальчика в коляску и повезли к больнице.

Разбудили врача, и при свете принесенной кем-то из соседнего дома керосиновой лампы врач и ассистировавшие ему Мерварты вправили кости, наложили шины. В дверях толпились люди; мать мальчика, вдова, плакала на плече у Людмилы — парень был кормильцем в семье.

Уходя, Мерварты собрали какие были в карманах деньги, отдали их матери мальчика, обещали поговорить с английским комиссаром (что впоследствии и сделали — мальчику все-таки уплатили компенсацию за увечье) и, оставив мотоцикл в больнице — коляска была вся в крови, — пошли пешком домой.

Утром мотоцикл, начисто отмытый, стоял у дверей дома. Кто-то из рабочих, привезших его, повесил на руль гирлянду цветов. Приятельница Людмилы, уже знавшая о ночном происшествии, ждала ее, чтобы идти, как они и условились накануне, на базар...

Они подошли к одному из торговцев и стали выбирать посуду и кухонные принадлежности. Объясняя, для чего служит каждая вещь, женщина тут же шепотом предупредила Людмилу, что все вместе обойдется очень дорого — рупий пятьсот, — даже если продавец не догадается, что это покупается для Мерварт (чужеземцам на индийских базарах все продавалось чуть ли не вчетверо дороже).

— Покупаю приданое для дочери, — сказала торговцу спутница Людмилы.

Тот, улыбаясь, отобрал все, потом сказал, что нужно взять еще и игру, похожую на шашки, в которую молодожены играют в первый месяц семейной жизни, когда родители деликатно не посещают молодых, чтобы те могли сжиться друг с другом, потом положил еще медную трубку для раздувания огня в очаге и несколько мелочей... Подумал, прикинул на счетах и сказал: «Пятьдесят рупий».

Спутница Мерварт осторожно спросила: «Вы не ошиблись?»

В ответ продавец улыбнулся. «А вы разве не знаете, что сегодня ночью случилось?» — «3наю». — «А я знаю, — еще шире улыбнулся продавец, что ваша дочка два года, как замужем, а внучке вашей рано выходить замуж...»

Были такие русские корабли — еще до революции ушли в дальнее плавание, скитались по портам, грузя джут и копру в экзотических чужих портах, подрабатывая кое-как на больших морских дорогах. А потом, когда выяснялось, что хозяев над ними уже нет, что в России революция, с великим трудом пробивались домой, в Россию.

И вот команда одного из таких морских скитальцев — парохода «Евгения», что стоял в Мадрасском порту, — решила идти во Владивосток.

Узнав об этом, Мерварты не раздумывали. Оставив коллекции на попечение своих индийских друзей, с легкими чемоданчиками они взошли на борт «Евгении».

Казалось бы, пятилетнее путешествие Мервартов подходило к концу. Почти вся Индия была обследована ими, изучены уголки, куда раньше этнографы и не забирались, собрана крупнейшая в мире коллекция по Индии...

Но события начали разворачиваться совсем не так, как рассчитывали ученые.

В Бирме англичане, объявив русских матросов и исследователей «агентами большевиков», конфисковали корабль и всех находившихся на борту арестовали.

Лишь через три месяца удалось Мервартам вырваться из тюрьмы и после долгих скитаний добраться до Владивостока. Теперь — в Петроград.

Путь этот был сложен и опасен — шла гражданская война. Пробирались оказиями, тайгой и только уже в Иркутске сели на нормальный, обычный поезд.

...Александр Михайлович замешкался в коридоре. Людмила первой вошла в кабинет академика Ольденбурга. Тот что-то писал. Поднял устало глаза...

— Людмила? Мерварт? Быть не может.

Вошел Александр Михайлович.

— Минутку, садитесь, молчите. Нет, не может быть!

Ольденбург поднял телефонную трубку.

— Соедините, пожалуйста, с Карпинским...

Потом, наконец, обнял путешественников.

— Да вы и представить не можете, какой это подарок, что вы приехали! А ведь до нас доходили слухи, что вы погибли, что вы продали коллекции за баснословные деньги и осaлись на английской службе — чего только не говорили! Связаться-то с вами напрямик мы не могли...

Карпинский вошел не один. Вместе с Луначарским.

— Вот, познакомьтесь, Анатолий Васильевич, те самые Мерварты, о которых столько всяких слухов ходило...