Королевский флеш

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Они сидели за столом в задней комнате ювелирного магазина Генри в Бронксе. С одной стороны в стене была большая черная дверь мозлеровского сейфа. Окна на противоположной стене были без решеток, а обе зеркальные витрины на фасаде магазина, наоборот, уже были забраны на ночь металлическими жалюзи. Алекс заметил это, когда входил.

Он смотрел, как Генри встает и тяжело идет к настенному шкафу прямо напротив сейфа, достает оттуда пару стаканов и бутылку виски и возвращается к столу. Генри был патологически толст. Он носил черный костюм и расстегнутую у горла белую рубашку без галстука. Поговаривали, что одно время он сидел в немецком концлагере, но Алекс с трудом верил, что переживший такое человек мог остаться настолько жирным. Однако говорил Генри с заметным немецким акцентом, так что, возможно, слухи были верны. Он поставил стаканы на стол и щедро налил туда виски.

— Тебя когда-нибудь брали? — спросил он.

— Дважды, — ответил Алекс. — Первый раз, когда мне было восемнадцать. Я вышел с отсрочкой исполнения приговора. Последний раз меня брали три года назад. Отсидел восемнадцать месяцев в Синг-Синге.

— Это очень плохо, — сказал Генри, покачал головой и поднял стакан. На нем были толстые очки без оправы, стекла которых увеличивали его водянисто-карие глаза.

— Я там многому научился, — добавил Алекс.

— Ты пей, пей, — подбодрил Генри и глотнул виски. — Ты еще с кем-нибудь сейчас имеешь дело?

— Обычно я работаю один.

— Я не имел в виду работу, — сказал Генри. — Я говорю о скупке.

— С двумя, — ответил Алекс.

— Они тоже дают тебе наводку?

— Один. Второй просто скупает.

— Я слышал о тебе много хорошего, — сказал Генри. — Ты хороший медвежатник.

— Спасибо. Так что у вас за дело?

— Давай еще поговорим, ладно? — попросил Генри. — Или ты торопишься?

— Да нет, — ответил Алекс.

— Насколько ты знаком с полицией?

— Да эти копы все время мешаются под ногами. Если не могут разобраться с каким-нибудь делом, сразу думают на меня. Они меня не трогают, просто приходят, когда им заблагорассудится. Я обзавелся адвокатом и поручителем, который в случае необходимости даст двадцать косых. Но после Синг-Синга меня пока только три раза таскали в участок.

— У тебя собственный адвокат? И еще поручитель?

— Да. В этом случае я на скупщиков не полагаюсь. От скупщиков мне нужно только, чтобы они быстро расплачивались, причем наличными.

— Да уж, кому охота держать в подвале четырнадцать телевизоров. Так ведь?

— Я почти никогда не брал домашней аппаратуры, — сказал Алекс. — Это для наркоманов.

— Значит, ты наркотиками не балуешься?

— Нет.

— Хорошо. А могу ли я поинтересоваться, сколько тебе лет?

— Двадцать пять.

— И каков был твой самый крупный куш? — спросил Генри. — Еще налить?

— Да, чуть-чуть. Спасибо. Самый большой куш был, когда я взял сорок две тысячи. Это случилось уже после выхода из Синг-Синга.

— И где? В отеле, в частном доме?

— В многоквартирном доме. Я домушник. В отелях, офисах и магазинах я не работаю. Только по квартирам и только днем.

— Ты не любишь работать по ночам?

— Не люблю.

— Почему? Я знаю нескольких очень хороших взломщиков, которые работают по ночам.

— Только не я. Я работаю за комиссионные. Если крадешь из офисов или магазинов, приходится это делать по ночам, потому что в это время люди, по идее, должны спать дома. Если же грабишь квартиры, то это лучше делать днем, когда все на работе. Я не хочу напороться на кого-нибудь. Если я хотя бы услышу, как кот пернет, я тут же смываюсь. Чего вы на самом деле-то хотите? — спросил Алекс. — Томми сказал, что вам нужен хороший медвежатник, поэтому я здесь. Мы обсуждаем регулярную работу или только разовую?

— Регулярную, — ответил Генри. — Хотя смотря как получится.

— Не получится, только если меня возьмут, — сказал Алекс. — Но я не собираюсь попадаться.

— Вот как, — улыбнулся Генри.

— Итак, что за дело? Или я вас больше не интересую?

— Конечно, интересуешь, — ответил Генри. — Томми сказал тебе, за какие комиссионные я работаю?

— Нет. За какие?

— Я плачу двадцать пять процентов от общей суммы. — Генри уставился на Алекса из-за стекол очков.

— Мало, — сказал Алекс, тут же вставая из-за стола.

— Сядь, — приказал Генри. — Пожалуйста… А сколько ты обычно берешь со своих скупщиков?

— Тридцать.

— Много, — констатировал Генри.

— Это не много, это стандартная доля.

— Да, но они не дают тебе наводки.

— Один дает, я ведь уже говорил. И он платит мне аккурат тридцать, и за эти проценты я работаю. Если требуется помощник, я плачу ему десять процентов из своей доли. Вот так.

— Но все же тридцать процентов…

— Мы попусту тратим время, — сказал Алекс и направился было к двери.

— Сядь, — снова приказал Генри. — Думаю, мы сможем провернуть это дело вместе.

И они принялись обсуждать дело.

Алекс решил, что с его стороны все честно.

Двадцать пять процентов — это для тупых, которые стекла бьют, если, конечно, они хотя бы и это получают. А по окнам лазят только голодные, ночные дилетанты в южных штатах. Да любого панка возьми — завернет кирпич в полотенце да высадит стекло и откроет щеколду. Обычно этим занимаются наркоманы, которые будут колоться, пока у них руки есть. Наркоман идет к пожарному выходу, пробует забраться через окно рядом с ним, поскольку люди обычно тщательно запирают окна на самом пожарном выходе, но не удосуживаются запереть соседние. Если окно открыто, парень не пойман и, стало быть, не вор. Если же нет, он попытается влезть через окно в самом пожарном выходе, просовывает нож между рамами и поворачивает таким образом щеколду. Эти оконные шпингалеты ни хрена не стоят. Их и шимпанзе за тридцать секунд откроет.

Но иногда шпингалет и даже само окно намертво замазаны краской. Вот тогда взломщику и приходится вышибать его кирпичом. Все зависит от того, насколько он туп и не попытается ли поначалу заклеить стекло. Если он его заклеит, то, когда будет разбивать, наделает не столько шума, к тому же он сможет вынимать кусок за куском, пока не получится достаточно большое отверстие, чтобы через него пролезть. Правда, иногда попадается такой безнадежный наркоман, которому лень проводить подобную подготовку. Его заботит только то, как бы поскорее пролезть внутрь и выбраться обратно. Он просто оборачивает кирпич полотенцем и разбивает окно вдребезги, лезет внутрь, несмотря на шум, не думая, что сам урезает свою долю в сделке. Ему нужно залезть внутрь минуты на три-четыре. Он берет все, что попадается под руку, — ему все равно, только бы на очередную дозу хватило. Он никогда не нацеливается на крупный куш, поскольку крадет у небогатых соседей. Ну что он может там спереть? Портативный радиоприемник? Тостер? Гитару, если по соседству живут латиноамериканцы? Три-четыре бакса из ящика комода? Жалкое дерьмо.

Низкопробный взломщик работает и днем, как большинство домушников, но он не отличит бриллианта от стекляшки, да и в любом случае он грабит нищих, так что чего уж тут на алмазы надеяться. Он должен все время работать, ему нужно добывать баксов двести в день, чтобы хватило на дозу, — все зависит от того, сколько он сидит на игле. А это значит, что каждый день ему нужно обчищать кучу квартир. Ведь его еще и на стоимости украденного обманывают. Обычно он не связан ни с наводчиком, ни со скупщиком. Его поставщик забирает краденое и оценивает, сбавляя на транспортные расходы. Если парню по-настоящему худо, поставщик возьмет у него переносной черно-белый телевизор ценой в сто пятьдесят баксов и даст ему за это не долю профессионала, что составляет пятьдесят баксов, и не долю рядового дилетанта, то есть пятнадцать баксов, а грошовый пакетик героина. И наркоман тут же побежит за угол, чтобы всадить себе укол, а через полтора часа он снова выходит на охоту.

Ты либо знаешь, что делаешь, либо не знаешь, думал Алекс. Это как в любой другой профессии. А наркоман не знает, что делает, он все время под кайфом. Он должен получить дозу, ради этого он и свадебный венок матери продаст. Когда он не колется и не кайфует, он ворует. Но он не представляет себе сложностей дела, вот в чем беда. Он заходит в квартиру и крадет пишущую машинку, которая, если повезет, будет стоить тридцать баксов, но, если его при этом возьмут, он рискует получить за взлом, а это преступление четвертой степени, так что ему грозит как минимум год или максимум от трех до семи. Это еще если ему не вкатят на всю катушку — за обладание воровским инструментом и даже за преступное хулиганство. Преступное хулиганство будет в том случае, если он попортил какое-нибудь имущество, когда находился в квартире, что часто бывает с наркоманами, поскольку они торопятся. Это от года до семи, но Алекс всегда закладывался по максимуму — кто знает, на какого судью напорешься, если снова возьмут?

Если ты настоящий профессионал, ты должен работать за проценты, как он и говорил Генри. Ты должен понимать, на какой риск идешь. И ты не полезешь в дешевую квартирку, за которую сядешь на тот же срок, что и за ограбление богатого дома. Вот этого низкопробные взломщики как раз и не понимают. Можно украсть норковое пальто за три с половиной тысячи долларов или приемник за двадцать пять, а все равно сесть на семь лет, если судья сегодня не в настроении думать. Стоимость украденного определяет в деле о грабеже степень кражи — крупная она или мелкая, но основным все же является взлом и проникновение. Если вор проделает дырку, только чтобы руку просунуть, это все равно взлом и проникновение. Не надо даже протискиваться внутрь целиком, даже через подоконник перелезать не надо. Просунь лишь один мизинец или отмычку — это уже взлом и проникновение, и оно может стоить тебе семь лет, если наткнешься на судью, которому не понравится цвет твоих глаз.

Иногда и красть ничего не надо. Стоит только войти, даже если у тебя есть ключ — что Алекс и проделывал много раз, — и этого уже достаточно. Можно войти в помещение, надеясь найти Большой Алмаз, а вместо этого оказаться в пустой комнате без намека на мебель, и все равно, если тебя там возьмут и докажут, что ты вошел с преступными намерениями — что, собственно, и есть на самом деле, — то получишь обвинение во взломе третьей степени. Конечно, если не смогут доказать, что ты планировал ограбить квартиру, ты получишь только обвинение в преступном нарушении прав владения, что является всего-то хулиганством и влечет за собой пятнадцать дней отсидки или штраф в двести пятьдесят долларов. Но если кто-то рассчитывает получить только за преступное нарушение прав собственности, то лучше не иметь при себе ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминает орудие взлома. В том числе и кредитной карточки, даже если она на твое собственное имя, поскольку кредитная карточка или любой подобный кусок пластика может использоваться для того, чтобы открыть дверной замок.

Да, он был вполне доволен, как держал себя с этим жирным фрицем — на самом деле скорее всего евреем, хотя для Алекса главным в человеке был не цвет кожи, не религия, а только то, насколько он профессионал в своем деле. Арчи Фуллер, к примеру, — один из лучших известных ему медвежатников, а он черный. Некоторые из первых взломщиков, каких он когда-либо встречал, были евреями или итальянцами, однако он знавал ребят, которые утверждали, что никто не сравнится с канадцами. Он знал и некоторых старичков, которые помнили еще докастровские времена и говорили, что лучше кубинцев медвежатников не сыскать. Для Алекса не было разницы. И все же этому засранцу Генри не стоило пытаться крутить с ним свои еврейские штучки и пытаться снизить ставку на пять процентов.

Работа вроде была стоящей, но это не слишком занимало его, поскольку пропадал элемент неожиданности. До сегодняшней встречи с Генри у Алекса был только один наводчик, который тоже подыскивал ему работенку. Это был Вито. Конечно же, ему приходилось иметь наводчиков, а иначе куда девать «горячие» наручные часы? Ловить, что ли, первого встречного на улице и шептать ему на ушко, что есть кое-что для негр? Фигня. Он знал одного такого взломщика, только вот первым встречным оказался детектив из Мидтаун-Норт. Короче, это то же самое, что быть торговцем, а если бы Алекс хотел заниматься торговлей, то работал бы с девяти до пяти, как добропорядочный фраер. И, может, упустил бы шанс сорвать тот самый большой куш, за которым все время охотился.

Именно это и не нравилось ему в данном деле: он точно знал, что внутри, он точно знал, что надо искать. Когда же Алекс шел на дело сам, то никогда не знал, чего ожидать. В сорока процентах он натыкался на вещи стоимостью от сотни до пятисот долларов. Один раз из двадцати ему везло и добыча стоила от тысячи до пяти тысяч. В деле, которое не было подготовлено заранее, все свыше пяти тысяч считалось просто огромной добычей. Зато всегда был шанс наткнуться в каком-нибудь месте на настоящий клад, в полмиллиона долларов или даже больше. Он слышал истории о ребятах, которым так везло.

И все же на душе у него было хорошо.

Генри сказал ему, что он отличный взломщик.

Утром в понедельник Алекс вышел на дело.

Дом стоял на углу Шестьдесят девятой и Мэдисон-авеню, напротив отеля «Уэстбери». Район был респектабельным, и он оделся соответственно: серый костюм, белая рубашка с темно-синим галстуком, синие носки и белые ботинки. Поскольку стоял апрель и было еще холодновато, сверху он накинул светлый плащ. Под мышкой слева Алекс держал номер «Нью-Йорк таймс», а в правой руке — кейс, купленный на Пятой авеню. Шляпа на нем отсутствовала. У него были светлые волосы, и он часто считал это недостатком, но не пытался их покрасить в менее бросающийся в глаза цвет. Генри рассказал все, что ему нужно было знать о деле, однако Алекс никогда не заходил в квартиру, не проверив всего самолично. Если его возьмут, то в конечном счете отвечать его заднице, а не Генри. Информация была из двух источников — от самого Генри и от горничной, которая работала у Ротманов. Именно Генри выяснил точно, что за добыча там находится. Он и должен был это знать, поскольку именно он продал Ротманам четыре месяца назад, как раз перед Рождеством, кольцо.

Ротманы приехали к нему в ювелирный магазин аж в Бронкс, так как узнали, что он торгует уникальными вещами, по большей части антикварными, купленными в Европе. Это, в общем-то, было верно. Но он также торговал крадеными украшениями, чего Ротманы уже не знали. Они совершенно определенно не знали, что купленное ими бриллиантовое кольцо было в розыске — его украли за четыре месяца до того. Он продал им кольцо за тридцать тысяч долларов, объяснив, что бриллиант огранки «маркиза» в шесть карат совершенно идеален и уникально оправлен — заметьте, как две эти клиновидные алмазные багетки вставлены в платину. Это кольцо принадлежало немецкой графине, и такой работы вы больше нигде не увидите.

Старик Генри говорил правду. Такой работы действительно нигде не увидишь, а после четверга Ротманы вообще больше никогда не увидят этого кольца. В четверг оно снова будет в жирных ручках Генри, он извлечет камни из их уникальной оправы, может, немного срежет верхушку большого алмаза, чтобы снизить число каратов, и затем переправит все три камня назад в Европу, где они затеряются на той или другой алмазной бирже. Он сказал Алексу, что кольцо стоит тридцать тысяч, но, возможно, он немного сбил цену. И все же Алекс мог рассчитывать на девять тысяч за эту работу плюс проценты с того, что еще окажется в стенном сейфе.

Горничную оприходовал знакомый с Генри мошенник. Девушке было около двадцати, только что с Юга, глупая как пробка. Мошенник знал лишь ее имя, которое случайно обронили Ротманы, когда покупали кольцо, но ему не составило труда выяснить, какая из Глорий в этом доме работает у Ротманов. Он познакомился в ней в кафе на Лексингтон-авеню после того, как вечером проследил за ней до самого ее дома. Он начал встречаться с ней в феврале, и с тех пор узнал все, что можно было узнать о Ротманах, причем на нее даже давить не пришлось. Она видела его только на прошлой неделе и еще не знала, что больше никогда не увидит. Она не знала даже его настоящего имени. В четверг, когда кольцо будет у него, Генри отсчитает мошеннику три тысячи долларов за участие в деле.

Согласно полученной от горничной информации, мистер Ротман работал брокером на фондовой бирже на Уолл-стрит. Он уходил на работу каждое утро в девять, чтобы поспеть к десяти к открытию торгов. Домой приходил раньше, чем обычный обыватель, — биржа закрывалась в три тридцать, и по большей части бывал дома уже к четырем тридцати или к пяти. Миссис Ротман не работала. Ей был шестьдесят один год. Обычно по утрам с десяти до двенадцати она отсутствовала дома — выходила в Центральный парк на прогулку. Это в погожие дни. В дождь она никогда не покидала квартиры, на что особенно жаловалась аферисту горничная. Но, кроме этого двухчасового променада по Центральному парку, миссис Ротман редко выходила из дому даже в солнечные дни. Получалось, что Алекс должен посетить эту квартиру между десятью и двенадцатью. Это был очень маленький промежуток, хотя он в точности знал, где находится сейф.

Генри рассказал ему, что в доме есть привратник и лифтер. Алекс, конечно же, захотел это проверить, а также хотел посмотреть, не ошиблась ли горничная насчет того, что мистер Ротман уходит из дому в девять, а миссис Ротман совершает свой моцион в десять. Ему дали отличное описание четы Ротманов, но он не собирался строить свои расчеты только на описании внешности — кто знает, вдруг он примет за Ротманов кого-то еще. Были и более простые способы проверить, действительно ли квартира пустует с десяти до двенадцати по четвергам. Алекс уже наметил для дела четверг — в четверг у горничной был выходной.

Он приехал к дому в семь тридцать утра в понедельник, прошел мимо него по другой стороне улицы, чтобы просто ощутить место. Привратник стоял на тротуаре у стеклянных входных дверей под зеленым навесом, закрывавшим тротуар аж до обочины. В этот утренний час почти никакой активности не наблюдалось. Алекс прошелся до Парк-авеню, перешел улицу, поднялся по Семидесятой, обошел весь квартал и теперь двинулся мимо дома по той стороне улицы, на которой он находился, футах в пяти от привратника, все еще стоявшего у стеклянных дверей. Ему было где-то за шестьдесят. Дюжий краснорожий мужик с необъятной задницей. На нем была серая униформа с узкими голубыми лампасами на каждой штанине. Он едва глянул на Алекса, но тот понял, что слишком часто проходить мимо дома не следует, чтобы рано или поздно не привлечь внимания этого типа.

Алекс снова обошел квартал, на сей раз вниз по Шестьдесят восьмой, и вышел на Мэдисон. Затем, вместо того чтобы опять идти по этой улице, он пересек Мэдисон-авеню и остановился на углу по диагонали напротив дома, где он мог рассматривать здание, не привлекая внимания привратника. Было семь сорок пять.

Стоя на углу, он временами сигналил газетой проезжавшим такси, но только тем, в которых заведомо был пассажир. Как только появлялось свободное такси, он засовывал газету под мышку. То и дело он поглядывал на часы, словно бы боялся опоздать на работу. Он проделывал это как бы между прочим, хотя и знал, что всем в этом проклятом Нью-Йорке наплевать на остальных. Что до прохожих, то он мог бы лечь под колеса, пытаясь поймать такси, и никто не обратил бы никакого внимания. И все же он пытался запоминать, кто проходит мимо, поскольку ему не хотелось, чтобы какая-нибудь старушонка заметила, что он полчаса торчит тут на углу, пытаясь поймать это чертово такси. На улице сейчас народу было все равно немного, хотя к восьми часам, когда люди уходят на работу, стало пооживленнее.

Напротив дома на другой стороне улицы был подземный гараж, и многие выходившие из дома люди шли прямиком туда, вниз. Алекс насчитал шестнадцать женщин, покинувших дом между восьмью и восьмью тридцатью. Все они были хорошо одеты, и он автоматически решил, что они идут на работу, поскольку женщина, собираю…