Королевский гамбит (СИ)

========== Часть 1 ==========

Комментарий к Часть 1

Саундтрек:

Tjalling Reitsma, El Professor — Bella Ciao

Приятного чтения!

— Тяжёлые времена требуют решительных мер.

Отец прекращает крутить пальцами бриллиантовую запонку и принимается нервно барабанить пальцами по столешнице из красного дерева. Максимально раздражающий звук, звучащий невыносимо громко в окружающей тишине и вызывающий настойчивое желание зажать уши. Я машинально тянусь к бутылке с минералкой и прикладываю её к виску — ледяное стекло приятно холодит кожу, слегка ослабляя пульсирующую головную боль.

Последний шот текилы прошлой ночью определенно был лишним.

А может, и последние пять.

Я не намеревался подниматься в такую несусветную рань — обычно моё утро начинается минимум после полудня, но отец не оставил выбора, внезапно решив созвать совет в безбожные десять утра в воскресенье.

Впрочем, не оставлять мне выбора было его самой любимой привычкой ещё с того момента, как я сделал первый вдох двадцать восемь лет назад. Именно поэтому я не поступил в академию искусств после окончания школы, а пошел учиться на экономиста, чтобы иметь возможность особенно точно подсчитывать семейные миллиарды, растущие с каждым годом. Именно поэтому я не женился на Бьянке Барклай — моей бывшей однокурснице, с которой у нас был бурный роман на протяжении трёх лет и которая оказалась слишком низкого происхождения, чтобы носить фамилию Торп.

И именно поэтому я сейчас сижу за массивным столом в отцовском кабинете в окружении его приближённых вместо того, чтобы видеть десятый сон в своей постели.

— Босс, не слишком ли это? Впутывать детей в разборки родителей? — неуверенно подаёт голос Николас Короццо, один из капореджиме{?}[Представитель одной из высших «ступеней» в криминальной лестнице, который подчиняется непосредственно боссу криминальной «семьи» или его заместителю.] отца. И тут же умолкает под ледяным взглядом Винсента, суровое лицо которого заметно багровеет от плохо скрываемой ярости.

— Может, тогда мне стоит урезать твою долю? — густые отцовские брови резко взлетают вверх над холодными серыми глазами. — Может, это ты хочешь возместить мне убытки, а?

Его аргументы вызывают у меня невольную слабую усмешку — едва сдерживаюсь, чтобы не издать какой-нибудь презрительный звук.

В мире Винсента Торпа всё измеряется исключительно в валютном эквиваленте. Иногда мне кажется, что он заметно тронулся мозгами после трагической смерти моей матери, и бесконечные подсчеты прибыли — единственное, что удерживает его на краю пропасти под названием «безумие».

Иначе как объяснить столь неуемную жадность, толкающую его на самые отчаянные поступки?

Вероятно, мне никогда его не понять — ведь я никогда не знал нищеты и никогда не жил в трущобах на юге Лас-Вегаса, из которых отец начал свой путь много лет назад. Он выгрызал себе дорогу наверх кровью и потом, не гнушаясь самых грязных дел. И теперь любой собаке в этом гребаном городе доподлинно известно, что Торп — всё равно что король, о чём отец неустанно готов повторять изо дня в день.

Но мне на это плевать.

Я вовсе не считаю семейный бизнес империей.

Мы просто продаём людям смерть. В самых разнообразных её проявлениях, будь то чёрный Кольт М1911 или же маленький пакетик с белым кристаллическом порошком. Медленную, быструю — любой каприз за ваши деньги.

Но в чём-то отец прав — блядский Вегас, сияющий неоновыми огнями 24/7 и насквозь пропитанный духом кутежа и разврата, и вправду много лет живёт по законам нашей семьи. Или клана, как любит говорить Винсент.

Вот только «клан» в городе не один.

Весь север и большая часть востока вплоть до Чайна-тауна, ставшего тем самым камнем преткновения, находится во власти Гомеса Аддамса — эксцентричного владельца наркокартеля и крупнейшей сети игорных домов.

И четыре года назад между нашими людьми произошла злополучная перестрелка, ознаменовавшая начало самой настоящей войны. Спустя бесчисленное количество вооружённых стычек, повлекших за собой колоссальные потери с обеих сторон, Винсент и Гомес сели за стол переговоров с намерением раз и навсегда поделить территорию. Но попытка потерпела тотальный крах — оба обладали поистине невыносимым упрямством, и никто не захотел уступить чертов Чайна-таун — золотую жилу, приносящую ежегодный стабильный доход в несколько десятков миллионов долларов. Всё-таки поразительно, до чего может довести людей неконтролируемая жажда оттяпать кусок пожирнее.

— Может, просто предложить побольше денег? — в диалог вступает второй капореджиме, Томас Гамбино. Здоровенный амбал, толстая шея которого кажется больше головы. И уж точно значительно больше мозга с тремя извилинами. Зато он наглухо отбитый и никогда не задаёт лишних вопросов, когда дело касается особенно жестокой расправы. Верный и тупой цепной пес, готовый свинтить башку кому угодно по первому приказу хозяина. Но логические умозаключения — явно не его сильная сторона, что он благополучно доказал минутной ранее.

— Я. Предложил. Пятнадцать миллионов, — чеканит отец сквозь плотно стиснутые зубы, а его лицо медленно, но верно приближается к цвету изысканного тёмно-багрового пиджака. Тяжёлый кулак резко врезается в гладкую столешницу, от чего стакан бурбона с двумя кубиками льда подпрыгивает и едва не срывается на пол. — Гребаных пятнадцать миллионов долларов. Но Аддамс, будь он трижды проклят, отказался. И теперь пусть пеняет на себя. Я посмотрю, каким он будет гордым, когда его обожаемые детишки окажутся в моих руках.

— Кхм. Винсент, нужно выбрать кого-то одного, — эта фраза раздаётся из уст консильери{?}[Руководящая должность в иерархии сицилийской, калабрианской и американской мафии.], тихого сухонького старичка с едва заметными проблесками рыжины в полностью седых усах. Внешне он напоминает школьного учителя, не способного иметь ни малейшего отношения к клану мафиози, но его должность — вторая по значимости после босса. И лишь ему одному дозволено перебивать отца. — Аддамс очень эмоционален и склонен рубить с плеча. Если мы лишим его обоих детей, он может сгоряча выкинуть какой-нибудь неприятный фокус. А лишняя шумиха нам ни к чему. Дела… столь деликатного рода нужно обстряпывать максимально тихо.

Винсент на минуту задумывается, сжимая губы в узкую ниточку и нахмурив кустистые брови. Потом вновь принимается прокручивать запонку на левом рукаве пальцами в массивных золотых перстнях. И неожиданно обращает пристальный тяжёлый взгляд на меня.

— Ксавье, а что ты думаешь по этому поводу? — с нажимом спрашивает он, и все присутствующие как по команде поворачивают головы в мою сторону. Словно безвольные тряпичные куклы, движимые мановением руки умелого кукловода. Черт. Вот дерьмо.

Я не думаю ничего.

Вернее, мне наплевать. И хотя отец бесконечно твердит, что однажды мне предстоит занять его место по праву рождения, я убежден, что стать боссом мафиози, обзавестись парочкой фамильных перстней для пущей статусности и раздавать приказы о кровавых расправах над людьми — далеко не то, что я хочу получить от жизни. В сущности, я и сам не знаю, что хочу.

Попросту не помню, каково это.

Моими настоящими желаниями интересовалась исключительно мать — но она давным-давно умерла.

Вернее, её убили в отместку за грязные дела отца — расстреляли в упор прямо посреди оживлённой улицы на Сицилии.

Прямо на моих глазах.

Шесть выстрелов из Беретты модели 92FS.

И я никогда не смогу об этом забыть.

И никогда не смогу его за это простить.

Заметив моё явное нежелание отвечать на прямо поставленный вопрос, отец хмурится ещё сильнее — но сдаваться не в его правилах. А потому его длинные пальцы ложатся на увесистую чёрную папку и толкают её в мою сторону.

Воцаряется звенящая тишина — настолько плотная, что хоть ножом режь.

— Как ты считаешь, кто из отродья Аддамсов больше подходит для нашей цели? — Винсент явно не намерен отступать.

Наши взгляды сталкиваются в молчаливой борьбе на несколько чертовски долгих секунд. Вот только я уже давно не маленький мальчик, отчаянно робеющий перед суровым отцом. Жизнь доходчиво объяснила, что в мире существует только два типа людей — хищники и жертвы. И если ты не хочешь, чтобы смертоносные когти сомкнулись на твоём горле, нужно нападать первым.

— Полагаю, отцы питают наиболее нежные чувства к дочерям, — отзываюсь я с самым безмятежным выражением лица, но в голосе явственно ощущается неприкрытая издёвка. Откровенный намёк настолько толстый, что его способен понять даже тугодумный кретин Томас Гамбино.

И пусть из огнестрельного оружия, к огромному стыду Винсента, я стреляю не слишком точно, оружие словесное всегда попадает в цель.

И точно не даёт осечек.

Отцовское лицо мгновенно вспыхивает всеми оттенками красного от карминного до бордового — очевидно, он впадает в крайнюю степень ярости. И только присутствие верных цепных псов удерживает нас обоих от очередного грандиозного скандала.

Впрочем, лично мне абсолютно наплевать на этих людей, гордо именуемых приближёнными. Более чем уверен, что отец с завидной регулярностью сетует им, каким огромным разочарованием стал для него единственный наследник.

А созданному образу нужно соответствовать.

И уж с этой задачей я справляюсь великолепно.

Получите, распишитесь, наслаждайтесь.

Нарочито лениво тянусь к лежащей прямо передо мной папке, всем своим видом демонстрируя тотальное пренебрежение к происходящему — и открываю её на первой странице. Похоже, для сбора всей необходимой информации отец привлёк полицию — в Вегасе честных копов попросту нет, каждый готов с потрохами продаться за гроши.

Очередной суровый закон каменных джунглей.

Если у тебя есть деньги, открыты все дороги.

Если денег нет — этот блядский город безжалостно сломает тебе хребет и выкинет твоё бренное тело на обочине жизни.

Неторопливо пролистываю страницы досье на весь клан Аддамсов едва ли не до седьмого колена. Печатные листы аккуратно скреплены степлером — на каждого члена семьи отдельно.

Самый толстый сборник посвящен самому Гомесу, чуть потоньше — его брату и консильери по совместительству. Похоже, послужной список у этих двоих немалый.

Оно и немудрено. Аддамсы — единственные в Лас-Вегасе, если не во всей стране, кто способен потягаться с отцом. Наркокартель, основанный ещё в конце прошлого века. Обширная сеть казино. Множество агентств ритуальных услуг, разбросанных по всем штатам. И даже парочка борделей.

Впечатляет. Как бы мне это не нравилось, экономическое образование не прошло даром — я с легкостью могу прикинуть размеры их ежегодных доходов, и количество нулей в этой цифре невольно поражает.

Но это неважно. Подсчеты и сделки давно в прошлом. Сегодняшним утром отец собрал совет совершенно для другой цели.

И искомая цель обнаруживается в самом конце папки — с десяток страниц, посвящённых двум наследникам миллиардов.

Первый из них — Пагсли Аддамс.

Чуть прищурившись, быстро читаю по диагонали всю представленную информацию, в которой не обнаруживается совершенно ничего интересного. Двадцать лет, за плечами два благополучно брошенных университета Лиги Плюща, в данный момент занимается лишь тем, что усердно транжирит отцовские деньги. Никакого статуса в негласной иерархии мафиози не имеет. Странно. Обычно сыновей приобщают к подобному едва ли не с рождения. С фотографии в правом верхнем углу на меня взирает молодой человек со стандартной латиноамериканской внешностью — чёрные волнистые волосы, чёрные глаза с нахальным прищуром, стильный костюмчик в мелкую серую полоску. Типичный представитель золотой молодёжи, коротающий вечера за рулеткой в компании смазливой девицы на одну ночь.

Такой информации в досье не написано, но догадаться нетрудно — в его возрасте я и сам баловался подобным. Но с годами наскучило.

Небрежно пожав плечами, я откладываю бумаги в сторону и принимаюсь за последнее досье.

К нему фотографии почему-то не прилагается, но она особо и не нужна. Все дочери отцовских приближённых выглядят примерно одинаково — тщательно уложенные длинные волосы, насыщенно-бронзовый загар, стройная фигурка с накачанной в спортзале задницей и накачанной у пластического хирурга грудью. Словно они все живут в солярии и в салоне красоты. Красивые пустоголовые куклы. Слишком высокостатусные, чтобы переспать с ними без последствий и слишком недалёкие, чтобы испытывать удовольствие от других способов совместного времяпрепровождения.

Но в досье на Уэнсдэй Аддамс внезапно обнаруживается кое-что занимательное.

Даже странное.

Двадцать три года, с отличием окончила Гарвард по литературному направлению, но стажироваться почему-то пошла на патологоанатома. И ничего больше.

Все подробности отсутствуют — на всякий случай переворачиваю листок, но с другой стороны тоже совершенно пусто. Остаётся только гадать, на кой черт сказочно богатой девчонке вдруг приспичило копаться в разлагающихся трупах.

Напрашивается лишь один логичный вывод. Вероятно, наследница Аддамсов банально не от мира сего — одна из тех зажатых заучек, что обычно скрывают за обложкой толстенной книги малопривлекательное блёклое личико.

Да, определённо. Потому людям отца и не удалось отыскать ни одной её фотографии.

Впрочем, так даже лучше.

И хоть я категорически не одобряю идею Винсента с захватом в заложники, я не могу отрицать очевидного — куда проще будет совладать с закомплексованной девчонкой, нежели с её явно нахальным младшим братом.

— Нам нужна она, — наконец заключаю я и двумя пальцами толкаю совсем коротенькое досье в сторону отца, восседающего во главе стола. — Одна.

Винсент прищуривается и удовлетворенно кивает. Гневный румянец слегка бледнеет, и пусть до нормального цвета лица отцу ещё далеко, но градус напряжения в кабинете ощутимо спадает. Просто потому что я сделал то, чего от меня все ждут — отдал чёткий приказ, как и полагается будущему боссу. Цепные псы получили команду, а их суровый хозяин не получил очередного повода для разочарования.

— Короццо, Гамбино, я поручаю это дело вам, — резюмирует Торп-старший, обводя пристальным взглядом всех присутствующих. — Даю ровно четыре недели и ни минутой больше. Чтобы по истечении этого срока девка Аддамсов была у нас в руках. Все свободны.

Деревянные стулья с кожаными спинками синхронно отодвигаются, и весь ближний круг одновременно поднимается на ноги. Обменявшись краткими рукопожатиями с отцом, приближённые по одному покидают кабинет.

Я намереваюсь последовать их примеру, подхватив со стола спасительную бутылку с холодной минералкой — планов на день особо нет, поэтому я собираюсь завалиться в постель и проспать до самого ужина. Проклятое похмелье всё ещё даёт о себе знать пульсирующей головной болью и неприятным ощущением в желудке. Черт бы побрал текилу и всех мексиканцев в целом.

Но отец как всегда имеет свое мнение касаемо того, как мне полагается проводить этот день.

И эту жизнь.

— Ксавье, задержись ненадолго, — конечно же, это не просьба. Приказ.

Проклятье.

С тяжёлым вздохом и нескрываемым недовольством опускаюсь обратно на стул.

— Что ты себе позволяешь? — кустистые отцовские брови снова сдвигаются на переносице, высокий лоб пересекает сетка глубоких мимических морщин.

— Конкретизируй, — я позволяю себе слишком много, чтобы сходу догадаться, к чему именно относится заданный вопрос.

— По какому праву ты дерзишь мне в присутствии моих друзей? — в голосе Винсента отчётливо звенит металл.

— Друзей? — я отвечаю ему неприкрытым сарказмом. — Ты, наверное, хотел сказать «в присутствии моих слуг»?

Жизненная философия отца прочно базируется на принципах тоталитаризма — недаром портрет Муссолини в его кабинете висит слева от его собственного. И недаром он наизусть знает множество цитат итальянского диктатора, повторяя их как мантру во время бурных речей перед кучкой верных цепных псов.

— Однажды ты возглавишь этих людей, не забывай об этом, — проигнориров мой выпад, продолжает он, сложив на стол сцепленные в замок руки и задумчиво прокручивая перстень с особенно крупным рубином. Песня стара как мир. Сейчас он наверняка скажет, что своими дерзкими высказываниями я подрываю авторитет клана или что-нибудь в этом духе. Но сегодня Винсент пропускает вступительную часть и сразу переходит к своей любимой. К бесконечному потоку упрёков и нравоучений. — Где ты опять шатался всю ночь? Когда ты начнёшь вести себя не как мальчишка, а как мужчина? На твоих плечах лежит огромная ответственность, а ты прожигаешь жизнь по кабакам в сомнительных компаниях.

Я не считаю нужным вступать в бессмысленную полемику, поэтому просто молчу, с деланным интересом рассматривая пузырьки в стеклянной бутылке. Спорить с отцом бессмысленно, а у меня слишком сильно болит голова, чтобы усугублять ситуацию очередным скандалом.

— Тебе нужно остепениться, — ещё одна фраза, изрядно набившая оскомину. — Жениться на приличной женщине и обзавестись наследниками. Жизнь слишком скоротечна, чтобы тратить её на мимолётные связи.

Приличная женщина в представлении Винсента — пустоголовая светская львица какого-нибудь особенно высокого происхождения. О чувствах речи не идёт, всего лишь о взаимовыгодном союзе двух сильных кланов. Но я так не могу.

Глупо, но где-то на задворках моей души всё ещё жив романтик — и даже всей грязи этого гребаного жестокого мира не удалось его убить.

Когда-то я действительно был влюблен в Бьянку, и когда-то я действительно хотел на ней жениться. Но у её родителей оказалось недостаточно денег и недостаточно связей, чтобы дочь могла претендовать на место в нашей псевдокоролевской семье — и мы расстались. С тех пор я не ввязываюсь в долгосрочные отношения.

— Например, на Ниди. Она славная девушка. И очень достойная. Блестящая партия.

Опять и снова.

Нет, я не имею ничего против Ниди — вернее, против Энид Синклер, дочери консильери моего отца — она и вправду славная. Милое воздушное создание с белокурыми локонами и трогательными оборочками на неизменно розовых платьях. Она абсолютно не испорчена окружающим блядским развратом, и её общество даже можно терпеть дольше десяти минут без особого раздражения.

Но мы провели вместе всё детство, едва ли на одном горшке не сидели. Она младше меня на три года, и когда мы были детьми, я учил её кататься на велосипеде, а потом успокаивал и прикладывал подорожник к разбитым в кровь коленкам.

И всё это в совокупности не позволяет взглянуть на неё как на женщину — она мне как младшая сестра, а инцестуальными наклонностями я точно не страдаю.

— Я сам способен разобраться с выбором супруги, — решительно поднимаюсь на ноги, больше всего на свете мечтая завершить бессмысленный диалог. — Ты ведь любил мою мать, так почему пытаешься лишить меня возможности полюбить кого-то также сильно?

Я знаю, что это запрещённый приём, удар ниже пояса. Даже спустя много лет отец не смог окончательно отпустить безвременно ушедшую жену — другие женщины в его жизни надолго не задерживались. Словно в этом непомерно огромном доме нас так и осталось трое.

Суровые черты Винсента искажаются болезненной гримасой — и, воспользовавшись его минутным замешательством, я поспешно покидаю кабинет.

Следующие четыре недели проходят в относительном спокойствии. Пару-тройку раз отец собирает внеочередной совет, чтобы выслушать отчёты приближённых о том, как продвигается план. Всё идёт как по маслу — благодаря практически неотступной слежке за наследницей Аддамсов удаётся выяснить, что та свободно передвигается по городу практически без охраны. Глупо и самонадеянно.

Девчонка обещает стать лёгкой добычей, и воодушевленное настроение отца увеличивается день ото дня — он с мстительной ухмылкой потирает руки, уже предвкушая момент, когда раздавит заклятого врага.

Мне же по-прежнему тотально плевать на происходящее. Потому я продолжаю растрачивать свою жизнь самым приятным и бессмысленным образом — регулярно накидываюсь текилой в компании Аякса Петрополуса — моего близкого друга, которому с рождения обещан титул будущего консильери.

Наконец наступает день «Икс».

Согласно намеченному плану, люди Винсента должны перехватить дочурку Аддамсов по пути в городской морг — перед стажировкой она каждое утро заезжает в местную кофейню и всегда берёт там тройную порцию эспрессо.

Черт знает, зачем мне эта информация, но в голове почему-то отложилось. Необъяснимые механизмы мозга — когда ты напрочь забываешь действительно важные вещи, но зато идеально помнишь незначительные мелочи.

С самого утра Винсент заметно нервничает. Измеряет шагами гостиную, регулярно прикладывается к бутылке коньяка и несколько раз подкидывает поленья в камин — хотя столбик термометра на улице медленно, но верно ползёт к тридцати градусам.

Я ни капли не разделяю его волнения, а потому просто сижу в кресле, с блаженством вытянув ноги на низкий журнальный столик, и скучающе листаю пеструю ленту в соцсети. Но игнорировать мелькание высокой отцовской фигуры довольно проблематично — постоянно замечаю краем глаза его резковатые хаотичные движения. Особенно самое раздражающее — прокручивание бриллиантовой запонки на рукаве тёмной рубашки. Пару раз я даже поднимаю голову, подумывая предложить ему воспользоваться собственным даром предвидения и наконец успокоиться, но останавливаю себя в последний момент.

Это не моя проблема.

Он сам заварил эту кашу — сам пусть и расхлёбывает.

Винсент никогда не заботился о моём душевном равновесии, так почему я должен?

Входная дверь негромко хлопает примерно через минут сорок. Донельзя напряжённый взгляд серо-стальных отцовских глаз впивается в коридор, откуда доносятся приближающиеся шаги нескольких человек — с каждой секундой всё громче. Я слежу за происходящим боковым зрением, машинально проставляя лайки на всех попадающихся публикациях. Не слишком увлекательное занятие, но и лицезреть пленённую дочь Аддамсов мне абсолютно неинтересно. Наверняка, она впадёт в истерику и начнёт оглушительно верещать. Винсент отдал строжайший приказ не наносить ей никаких физических увечий, но мешок на голове и веревки на запястьях кого угодно способны довести до нервного срыва.

Но когда кучка отцовских головорезов вталкивают в гостиную нашу заложницу, она не издаёт ни звука. Странно. Может, у неё шок?

Я наконец отрываюсь от телефона и поворачиваю голову к вошедшим.

Огромная ручища Томаса Гамбино крепко сжимает локоть совсем миниатюрной девушки — настолько крошечной, что она едва ли достанет мне до плеча. Лицо наследницы Аддамсов скрывает плотный холщовый мешок, но под свободным чёрным платьем ниже колен отчётливо угадываются очертания стройной фигурки. Образ реальной Уэнсдэй настолько кардинально отличается от созданного моим воображением — почему-то мне казалось, что она должна быть грузной и полноватой, как отец с братом — что это невольно рождает лёгкий интерес. Возможно, она вовсе и не забитая дурнушка, как я посчитал изначально. Возможно, она даже симпатичная.

Винсент повелительно кивает, и Гамбино резко сдёргивает с головы узницы мешок.

Она не дурнушка.

И даже не симпатичная.

Черт… да она просто красотка.

Чернильно-чёрные глаза на фоне алебастрово белой кожи сверкают как пламенеющие угли. Надменный изгиб смоляных бровей, слегка растрёпанные волосы цвета воронова крыла, собранные в две нетугие косички, доходящие до поясницы. Чётко очерченные скулы, пухлые вишневые губы, в одном уголке которых запеклась тоненькая струйка багряной крови.

И она вовсе не выглядит испуганной.

Совсем наоборот — Аддамс мгновенно впивается в отца пристальным взглядом исподлобья. Чертовски высокомерным, полным ледяной ярости и… даже слегка пугающим.

На кукольном личике не двигается ни один мускул. Поразительное самообладание.

— Что вы с ней сделали, кретины?! — отец сиюминутно замечает кровь на мертвецки бледном лице. — Я же приказал и пальцем её не трогать!

— Да эта девка отбитая… — лицо Гамбино, не обременённое даже тенью интеллекта, принимает озадаченное выражение. Он растерянно почесывает затылок. — Она едва не прирезала одного из моих парней. Загнала скальпель под ребра с одного удара… Может, и не оклемается. А двоих вырубила. Пришлось ей всыпать немного, чтобы успокоилась.

— Ты совсем ополоумел?! — Винсент сжимает руки в кулаки, багровея от ярости, и стремительно пересекает гостиную, останавливаясь в двух шагах от идиота-капореджиме. — Как ты смеешь нарушать мой прямой приказ?!

— Да она мне первая врезала… — двухметровый амбал выглядит жутко сконфуженным и опускает виноватый взгляд на собственные ботинки.

— На твоём месте, Гамбино, я бы никому не рассказывал, что тебя едва не уложила на лопатки девчонка весом в сорок килограмм, — не могу удержаться от сарказма, меня слишком забавляет сложившаяся ситуация. Похоже, наследница Аддамсов полна сюрпризов. Похоже, мы только что по случайности открыли самый настоящий ящик Пандоры.

— Мисс Аддамс, — тон Винсента меняется с гневного на иронично-снисходительный. — Полагаю, вы в курсе, что между мной и вашим отцом существует некое… недопонимание, разрешить которое путём дипломатии не представляется возможным. Поэтому вам придётся провести у нас в гостях некоторое время, пока Гомес не станет чуть сговорчивее.

— Пошёл нахрен, cazzone,{?}[Мудак (итал.)] — в звонком девичьем голосе звенит металл, а взгляд угольных глаз становится ещё презрительнее.

Ауч. Какое дерзкое создание. Вот тебе и литературный факультет Гарварда с отличием.

У меня невольно вырывается смешок.

— Ваша ярость вполне обоснована, — отец и бровью не ведёт, продолжая говорить так, словно мы на пафосном светском рауте. — Но боюсь, у вас нет выбора.

— Боюсь, у меня другие планы, — едко парирует Аддамс.

А в следующую секунду расстановка сил внезапно меняется. Толстая джутовая верёвка, стягивающая запястья пленницы, падает к её ногам — и одним стремительным движением Уэнсдэй выдёргивает пистолет из кобуры на поясе Гамбино. И резко вскинув руку, отступает на несколько шагов назад.

Вот проклятье. Рефлекторно подскакиваю на ноги, чем привлекаю к себе внимание девчонки — дуло Кольта мгновенно перемещается в мою сторону. Я замираю как вкопанный. Она щелкает предохранителем и возводит курок.

У отца вырывается нецензурное ругательство, глаза Гамбино шокированно распахиваются — лишённый оружия, он совершенно теряется и поднимает руки прямо перед собой в сдающемся жесте. Остальные головорезы ориентируются сиюминутно — выхватывают свои пистолеты и направляют на Аддамс.

В гостиной оголённым проводом повисает напряжение. Чертова девчонка делает ещё два шага в сторону, продолжая держать меня на прицеле, и бросает короткий взгляд через плечо, явно прикидывая пути отхода — машинально отмечаю, что каждое её движение отточено до автоматизма. Рука, сжимающая пистолет, нисколько не дрожит. В отличие от моих — каким-то интуитивным чутьём я понимаю, что она настроена максимально решительно, и волна липкого страха прокатывается по позвоночнику. Я вовсе не хочу умирать. По крайней мере, однозначно не так.

— Давайте все успокоимся, — отец быстро справляется с минутным замешательством и делает знак рукой, приказывая своим людям опустить оружие. — Мисс Аддамс, давайте не будем совершать необдуманных поступков. Вы здесь одна и находитесь в максимально невыгодном положении.

— Стандартный Кольт 1911 рассчитан на семь патронов. Я выпущу их за тридцать секунд, — парирует она таким ровным тоном, словно речь идёт о решении математической задачи, а не об убийстве нескольких человек. — Этого времени будет достаточно, чтобы прикончить минимум троих из вас. Начну, пожалуй, прямо с вашего наследничка. И кто тут находится в невыгодном положении?

Смоляные брови дерзко взлетают на угольными глазами, а на бледном личике медленно расцветает выражение мстительного триумфа.

И мне становится по-настоящему страшно — мы прогадали. Я прогадал. Пешка оказалась настоящим ферзём — и прямо сейчас чёрный ферзь намеревается совершить решающий ход.

Нервно сглатываю, стараясь дышать как можно ровнее, чтобы окончательно не сдаться в плен парализующего страха.

— Даже если вы убьёте всех присутствующих в этой комнате, вам не сбежать, — Винсент продолжает вещать тоном змея-искусителя, по миллиметру в секунду двигаясь вперёд. Он так спокоен и равнодушен, будто чокнутая девчонка держит на прицеле вовсе не его единственного сына. Дерьмово. Чертовски дерьмово. — Территорию особняка охраняет множество людей, вооружённых до зубов. Они убьют вас, едва ступите за порог.

— Тогда я убью только одного человека. Того, кто вам больше всех сейчас нужен, — и она приставляет дуло пистолета к своему виску. Сумасшедшая. Она точно абсолютно сумасшедшая. Ни один нормальный человек не пошёл бы на такое. — Если я вышибу себе мозги, отец никогда в жизни не примет ваши условия. Хотите вендетты? Вы её получите.

— Мисс Аддамс… — отец не успевает договорить.

В коридоре позади Уэнсдэй раздаются шаги.

Она резко оборачивается, взмахнув длинными чёрными косами — и спускает курок. Невовремя возникший на пороге дворецкий замертво падает на пол. На лбу аккурат промеж удивленно распахнутых глаз расплывается кровавое пятно.

С яростным воплем Гамбино срывается с места с поразительной для его комплекции скоростью — Аддамс быстро поворачивается к нему, но выстрелить не успевает. Амбал сшибает её с ног, пригвоздив к отполированному до блеска паркету её маленькую фигурку всем своим весом. Кольт вылетает из тонких пальчиков и откатывается куда-то к окну, скрываясь под бархатными портьерами. Уэнсдэй шипит от бессильной ярости и пытается сопротивляться, но безуспешно — стиснув тоненькую шейку своими огромными лапами, Гамбино с силой впечатывает её затылок в пол. Хрупкое тело девушки безвольно обмякает.

Винсент сокрушенно качает головой.

А я лишь сейчас начинаю ощущать, как в ушах нарастает гул от нехватки кислорода — кажется, всё это время я даже не мог дышать.

— Свяжите её и заприте в подвале, — командует отец, устало массируя пальцами виски. — Ксавье. Будешь за ней… присматривать. Чтобы больше не смогла выкинуть ничего подобного. Черт бы побрал эту чокнутую семейку… И уберите тут всё. Живо.

========== Часть 2 ==========

Комментарий к Часть 2

Саундтрек:

Penelope Cruz — Cocaine

Приятного чтения!

Я не имею ни малейшего представления, каким образом должен присматривать за Уэнсдэй Аддамс — поэтому просто останавливаюсь в дверях маленькой комнатушки в подвале, когда Гамбино довольно грубо швыряет её на кровать.

Она всё ещё без сознания. Голова безвольно запрокидывается назад, ударяясь о стальные прутья изголовья. Мне это совсем не нравится.

Пусть она дочь нашего заклятого врага, пусть она едва не зарезала одного из приспешников отца, пусть она едва не пристрелила меня самого — но она по-прежнему остаётся хрупкой миниатюрной девушкой. А насилия над слабым полом я категорически не приемлю в любом виде. Правда, слабой её можно назвать с очень большой натяжкой… Но тем не менее.

— Гамбино, выйди, — командую я, кивком головы указывая амбалу на дверь. Тот колеблется с минуту, чем вызывает стремительно нарастающее раздражение. Пусть я и не являюсь его непосредственным боссом, но я нахожусь в своём собственном доме и имею полное право отдавать приказы. — У тебя проблемы со слухом? Живо выйди отсюда.

Томас бросает опасливый взгляд в сторону Аддамс, словно прикидывая, насколько безопасно оставлять меня с ней наедине, но всё же подчиняется. Черт бы побрал этого кретина.

Какую опасность может представлять девчонка со связанными руками в бессознательном состоянии? Вместо верёвки на её запястьях теперь красуется белая кабельная стяжка — настолько тугая, что на бледной коже отчётливо выступили красноватые полосы.

Это совсем нехорошо. Не то чтобы меня сильно заботит окончательный исход сделки, но отступать теперь поздно — и Гомес явно не обрадуется, если мы вернём его дерзкую дочурку в таком потрёпанном виде.

Пожалуй, стоит хоть немного это исправить.

Поразмыслив несколько секунд, покидаю импровизированную тюрьму, предусмотрительно заперев толстую железную дверь — и направляюсь на второй этаж. В ванной комнате должна быть аптечка.

Когда я спускаюсь обратно в подвал, Уэнсдэй лежит в той же позе — голова безвольно запрокинута назад, глаза закрыты. Я мало разбираюсь в медицине, но даже скудных познаний хватает, чтобы догадаться, что настолько длительная потеря сознания не предвещает ничего хорошего.

Может, у неё сотрясение, и ей нужен врач? Тупоголовый кретин Гамбино крепко приложил её затылком об пол — силы у него явно побольше, чем мозгов. Проклятье.

Нашатыря или чего-то подобного в принесённой мной аптечке, увы, не обнаруживается. Только несколько рулонов бинтов, перекись водорода и парочка блистеров с отцовскими лекарствами от давления. По крайней мере, стоит убрать с её лица кровь. Вдобавок на мертвенно-бледной скуле постепенно расцветает лиловый синяк.

Не сводя с Аддамс настороженного взгляда — не стоит проявлять беспечность, она вполне может притворяться — я медленно подхожу ближе и усаживаюсь на самый край кровати. Старые пружины жалобно скрипят под моим весом, но Уэнсдэй остаётся неподвижной.

Похоже, она действительно в отключке.

Мой пристальный взгляд против воли падает на её длинные стройные ноги — чёрное летнее платье задралось до середины бедра, открывая довольно привлекательный вид.

Всё-таки она и вправду чертовски красива. Пустоголовые дочери отцовских приспешников и рядом не стояли… Стоп. Проклятье. О чём я вообще думаю? Мгновенно одёргиваю себя, осознав, что мыслительный процесс принимает совсем уж странный оборот. Эта ненормальная девчонка едва не прикончила меня с полчаса назад — а в том, что она действительно намеревалась выстрелить, я ни на секунду не сомневаюсь. Она слишком уверенно держала в руках пистолет — и явно не впервые в жизни.

Качнув головой, словно это поможет отогнать непрошеные мысли, я осторожно протягиваю руку к её бедру, намереваясь одёрнуть подол платья — незачем подвергать себя лишнему соблазну. И в ту же секунду Уэнсдэй подскакивает на кровати, резко принимая сидячее положение и тем самым предотвращая попытку прикоснуться к ней.

Всё-таки притворялась.

Какое поразительное коварство.

Даже немного забавно.

— Браво. Ты хорошая актриса, Аддамс, — я слегка усмехаюсь, изображая аплодисменты.

Она молча сверлит меня неприязненным взглядом исподлобья — словно маленький дикий зверёк. Загнанный в угол, но не сломленный.

Проклятое платье от её стремительного движения задралось ещё сильнее. Я стараюсь не смотреть, но получается откровенно дерьмово — взгляд то и дело падает на обнаженные ноги.

Заметив моё недвусмысленное внимание, она презрительно кривит вишневые губы и поспешно одёргивает лёгкую чёрную ткань. А ещё подаётся назад на пару сантиметров, вжимаясь в спинку кровати.

Черт, она что, в самом деле принимает меня за гребаного извращенца? Вероятно, она всё же боится, хоть и всеми силами старается напустить на себя бесстрастный надменный вид.

— Эй… — я отодвигаюсь назад, специально увеличивая расстояние между нами. Вторгаться в чужие границы не в моих правилах. Ровно как и намеренно пугать людей. — Тебе нечего бояться. Я тебя не трону. И никто в этом доме не причинит тебе вреда.

Уэнсдэй хранит непроницаемое молчание.

Только чернильно-чёрные глаза подозрительно прищуриваются.

Ладно, я и сам понимаю, что несу полнейшую чушь — ей уже причинили вред, и огромный синяк на скуле прямое тому доказательство.

Но не оправдываться же перед ней, в конце концов. Много чести.

Запоздало вспоминаю, что принёс с собой аптечку.

— У тебя кровь. Могу я…? — не сумев подобрать подходящей формулировки, я достаю из светлого контейнера бутылочку с перекисью и кусок бинта.

— Только тронь, — шипит Аддамс сквозь зубы.

Невыносимо гордая. И чертовски дерзкая.

Даже находясь в таком незавидном положении, она пытается угрожать.

Похоже, с ней будет неимоверно трудно.

Решив не вступать в заведомо бесполезный спор, молча кладу аккурат между нами перекись и бинт — и тут же подаюсь назад, чтобы не нервировать её ещё больше.

Не сводя с меня пристального взгляда — полного арктического холода и почему-то совершенно немигающего — Уэнсдэй осторожно пододвигается на середину кровати и обхватывает тоненькими пальчиками бутылёк с перекисью. Но со связанными запястьями даже такая простейшая задача многократно осложняется. Едва она откручивает крышку, как маленькая бутылочка выпадает из рук, и добрая половина прозрачной жидкости выливается на тёмно-серое покрывало.

— Дай сюда, — меня вовсе не прельщает перспектива провести в подвале полдня, поэтому решительно забираю перекись и быстро смачиваю в ней заранее оторванный бинт. — И не вздумай дёргаться.

Придвинувшись ближе, я почти бережно прижимаю кусок белой ткани к её разбитой губе — Аддамс едва заметно хмурится, но не отстраняется. Раздаётся тихое шипение перекиси.

Кончиками пальцев я случайно задеваю её кожу.

Такую же белую, как бинт, такую же ледяную, как у окоченевшего трупа… И удивительно мягкую.

Отрицать не буду — приятно. Даже очень.

— Вот видишь. Я тебя тронул, а ты ничего не сделала, — не могу удержаться от лёгкого сарказма, слишком уж забавными кажутся её громкие, но пустые угрозы.

Уэнсдэй недовольно закатывает глаза.

А в следующую секунду вдруг внезапно подаётся вперёд, сокращая расстояние между нами до нескольких сантиметров — она настолько близко, что я даже могу уловить тяжёлый насыщенный аромат парфюма. Немного специй, немного табачных ноток, немного горьковатого цитруса.

Похоже, весь её первоначальный испуг тоже был притворством. Или она притворяется сейчас? Черт её разберёт. Актерская игра, поистине достойная Оскара.

Я поспешно отодвигаюсь, как только спадает мимолетное наваждение — одному Дьяволу известно, какие мысли роятся в её мрачной головке, и чего можно от неё ожидать.

Благоразумнее будет держать дистанцию.

— Боишься меня, — это совсем непохоже на вопрос. Кукольное личико приобретает триумфальное выражение. Чертова стерва явно что-то задумала. Но я не собираюсь поддаваться на такие откровенные провокации.

— Лучше бы тебе держать рот на замке, — роняю я сквозь зубы, прежде чем подняться на ноги. — Счастливо оставаться, Аддамс.

И быстро покидаю подвал, не удостоив стервозную девчонку ни единым взглядом.

Никаких существенных планов на сегодняшний день не имеется — разве что Аякс обещал заглянуть вечером, чтобы пропустить партейку-другую в покер. А пока что я твёрдо намерен отправиться в мастерскую, дабы наконец закончить картину, над которой работал всю последнюю неделю. И пусть искусство не стало моей профессией, но осталось приятным расслабляющим хобби.

Но стоит мне подняться на первый этаж, из подвала начинает доноситься громкий стук — словно в металлическую дверь барабанят чем-то тяжелым. Проклятье.

Мысленно чертыхнувшись, возвращаюсь обратно и дважды поворачиваю ключ в замке.

Уэнсдэй стоит посередине своей импровизированной темницы, сжимая обеими руками туфлю на высоком массивном каблуке — вот и источник противного звука.

— Чего тебе? — спрашиваю я после нескольких секунд напряжённого молчания, смерив внимательным взглядом её тонкую точёную фигурку.

— Я хочу пить, — заявляет она, высокомерно вздёрнув подбородок. — Принеси мне стакан воды. С двумя кубиками льда и долькой лимона.

— А волшебное слово? — её наглость настолько велика, что это невольно вызывает насмешливую улыбку.

— Живо.

Ну разумеется. Я и не ожидал, что Аддамс снизойдёт до просьбы — это явно за гранью её несносного характера. Мне претит выступать в роли мальчика на побегушках, но будет совсем нехорошо, если она умрёт от обезвоживания раньше, чем успеет исполнить своё предназначение. Поэтому заставляю себя наступить на горло гордости и направляюсь обратно наверх, не забыв предварительно запереть крохотную комнатушку.

Лимон и лёд в стакан с водой, конечно же, не добавляю — обойдётся.

Вернувшись обратно, застаю Уэнсдэй в той же позе — она продолжает стоять ровно на середине собственной тюрьмы, словно статичная каменная статуя. Без единого слова оставляю воду на небольшом круглом столике возле кровати. И не без удовольствия замечаю её немигающий жадный взгляд, обращённый в сторону стакана. Уверен, она чертовски сильно хочет пить — но невероятное природное упрямство не позволяет ей броситься к желанной цели в моём присутствии.

— Лимона не нашлось, — безмятежно сообщаю я, нарочно оттягивая момент ухода. — Он в нашем доме предусмотрен исключительно для тех, кто не пытается убить хозяев.

Чернильно-чёрные омуты глаз мгновенно впиваются в меня ледяным взглядом, полным холодной ярости. Даже ненависти. Забавно. Держу пари, мысленно она проклинает меня на всех языках мира — но кукольное личико остаётся бесстрастным.

Самообладания ей точно не занимать.

Специально выждав ещё несколько томительных минут, коротко киваю в знак прощания и очень медленно делаю шаг назад — поворачиваться к ней спиной в высшей степени неблагоразумно.

Надёжно заперев тяжелую металлическую дверь, быстро поднимаюсь по лестнице.

Но моим планам спокойно провести остаток дня явно не суждено сбыться — как и в первый раз, едва стоит ступить на верхнюю ступеньку, несносная девчонка опять принимается барабанить в дверь. Если у меня и оставались какие-то сомнения, теперь они улетучиваются окончательно. Чертова стерва намеренно издевается — словно точно знает, сколько времени требуется, чтобы подняться на первый этаж и специально выжидает подходящий момент. Если так пойдёт и дальше, я сам отстегну Гомесу пару миллионов, лишь бы избавиться от этой занозы в заднице.

Поминая всех Богов, чертей и особенно Аддамсов последними словами, я спускаюсь обратно. Теперь Уэнсдэй сидит на краю кровати, болтая босыми ногами с самым невинным видом. Туфли небрежно брошены рядом. Стакан на столе пуст.

— Что ещё?

— Я голодна.

— Не могла сказать сразу?

— Ты не спрашивал.

Проклятая стерва.

Не считая нужным чрезмерно утруждаться, поднимаюсь на кухню и достаю из холодильника вчерашнюю пасту с лососем — перекладываю немного в тарелку и наспех разогреваю в микроволновке. Давать в руки Аддамс вилку или, тем более, нож равносильно самоубийству, поэтому достаю из верхнего ящика кухонного гарнитура большую ложку.

Ей явно будет неудобно, но мне плевать. Пусть помучается. Может, займёт свой маленький ядовитый ротик на подольше и прекратит донимать меня своими требованиями.

Но по возвращении в подвал меня поджидает очередная проблема — едва взглянув на тарелку в моих руках, Уэнсдэй брезгливо морщит нос.

— Я такое не ем. Ненавижу рыбу, — она с вызовом вздёргивает подбородок. Уверен на все сто, она специально это говорит.

— Да мне насрать, — я уже не пытаюсь быть вежливым, неуклонно приближаясь к точке кипения. — Здесь тебе не ресторан. Не хочешь есть рыбу — значит не хочешь есть вообще.

И оставив пасту на столе, решительно направляюсь к выходу. Уэнсдэй равнодушно пожимает плечами, а в следующую секунду подаётся вперёд и смахивает тарелку на пол. Раздаётся звон бьющегося стекла.

И вместе с этим вдребезги разбиваются остатки моего самообладания.

— Значит, будешь сидеть голодной, — я больше не намерен покорно плясать под её дудку и исполнять роль прислуги. К черту. Надоело.

В этот раз Аддамс начинает долбить каблуком по металлической двери сразу после того, как я дважды проворачиваю ключ в замочной скважине. Но я не намерен поддаваться. Пусть стучит хоть до посинения — мне тотально наплевать. Стараясь игнорировать неприятно бьющий по ушам звук, возвращаюсь в гостиную и отдаю ключ первой попавшейся служанке.

— Спустишься вниз через часик-другой и принесёшь чертовой стерве, что она попросит. В пределах разумного, конечно. Главное, не подходи к ней слишком близко, — приказываю я, и горничная покорно кивает. Благо, вышколенная до идеала прислуга привыкла не задавать лишних вопросов в обмен на солидное жалование. А ещё все эти люди прекрасно знают, что отцовские головорезы делают с теми, кто не умеет держать язык за зубами.

Назойливый стук из подвала не прекращается ни на секунду, отдаваясь эхом от высоких стен особняка. Металлические петли надрывно дребезжат от каждого удара, вызывая настойчивое желание зажать уши руками.

Отец отвалил немало денег, чтобы переоборудовать один из винных погребов в самую настоящую тюрьму — узкие окна под потолком заварили толстыми решётками, вместо хлипкой деревянной двери вставили прочную стальную… Но раскошелиться на шумоизоляцию он не догадался. Чертовски досадное упущение.

Впрочем, я знаю, что делать.

Наконец оказавшись в мастерской, я включаю колонки на полную громкость — и громкие басы известной рок-группы почти полностью заглушают непрекращающийся грохот.

Почти терпимо.

Аддамс непременно сдастся. Стресс, переутомление и голод обязательно сломят её несокрушимое упрямство — рано или поздно.

Устроившись на табурете напротив мольберта, я достаю из ящика масляные краски преимущественно тёмных тонов — на большом холсте изображена моя личная интерпретация «Розы Марены» из одноимённого произведения Стивена Кинга. Женщина в пурпурном хитоне и с массивным золотым браслетом на плече стоит на вершине холма спиной к зрителю. На горизонте плывут низкие свинцовые тучи, а вдали виднеются очертания разрушенного древнего храма. Эта картина отняла немало времени, но даже на текущем этапе обещает стать одним из лучших моих творений.

Тянусь к баночке с желтой краской — в оригинале Роза Марена была блондинкой, но вдруг останавливаю себя на полпути. Атмосфера работы слишком мрачная, чтобы разбавлять её светлыми цветами — и, поразмыслив с минуту, выбираю чёрный.

Да, так точно будет лучше.

Но когда я отвожу руку с кистью спустя несколько десятков минут, с удивлением обнаруживаю, что женщина на картине теперь слишком уж напоминает Аддамс. Точно такие же волосы цвета воронова крыла, водопадом спускающиеся ниже поясницы.

Какого черта так вышло?

Наверное, проблема в том, что я не мог забыть о ней ни на минуту — в перерывах между песнями продолжал слышать её бесконечные попытки достучаться хоть до кого-нибудь.

Похоже, я недооценил её невыносимый характер. Проходит полчаса, затем час — а чертова стерва никак не успокаивается, явно намереваясь довести до белого каления всех присутствующих в особняке.

Черт бы её побрал.

Я уже почти готов сдаться и спуститься вниз, чтобы привязать её к изголовью кровати и лишить возможности свободно перемещаться по комнате. Но дальнейшие события принимают совсем уж поганый поворот.

— Мистер Торп! — в мастерскую без стука залетает растрёпанная горничная. Она судорожно всхлипывает и прячет правую ладонь в складках передника, обагрённого кровью.

— Что случилось?! — я резко подскакиваю на ноги, едва не свернув мольберт.

— Девушка внизу… Она напала на меня… — несчастную служанку бьёт мелкой лихорадочной дрожью и, не сумев больше вымолвить ни слова, она молча вскидывает руку, демонстрируя длинный порез от запястья до сгиба локтя.

Вот дерьмо. Каким надо быть идиотом, чтобы оставить возле Аддамс осколки тарелки? Я так хотел поскорее убраться оттуда куда подальше, что даже не подумал о возможных последствиях. Благо, обошлось малой кровью. А ведь чокнутая стерва вполне могла всадить осколок горничной в глотку.

Проклятье. Какой же я кретин.

В голове вдруг вспыхивает ещё одна мысль, пострашнее всех прочих.

— Ты заперла дверь? — резко спрашиваю я, перебивая жалобные всхлипы несчастной горничной. Она вздрагивает всем телом, замирает с приоткрытым ртом… и отрицательно качает головой.

— Нет… Нет, простите меня… — девушка явно близка к истерике. — Я так испугалась… Едва успела убежать… Пожалуйста, простите…

Черт. Черт. Двадцать раз черт.

Но сетовать на собственную неосмотрительность и на глупость служанки совершенно нет времени — если Аддамс удалось выбраться из заточения, есть огромная вероятность, что прямо в эту минуту она жестоко расправляется с кем-то из наших людей. Я не совсем идиот, чтобы питать в отношении неё фальшивые иллюзии — эта девчонка не знает милосердия. Она и глазом не моргнёт — безжалостно прикончит любого, кто встанет на пути.

— Запрись тут и никому не открывай, — командую я, стремительно приближаясь к столу, в верхнем ящике которого лежит антикварный револьвер. На втором этаже в отцовском кабинете имеется оружие и помощнее, но нет никакой гарантии, что Уэнсдэй не поджидает меня за углом. Медлить опасно.

Аккуратно притворив за собой дверь мастерской, чтобы она не хлопнула, я очень осторожно устремляюсь вперёд по длинному коридору. Вокруг царит звенящая тишина — я прислушиваюсь, силясь уловить звук шагов, но безуспешно. Запоздало вспоминаю, что Аддамс давно сняла туфли на каблуках. В сущности, я не совсем чётко понимаю, каким образом собираюсь действовать — ведь стрелять в неё нельзя. Вооружённые до зубов люди в бронежилетах охраняют весь дом по периметру, но внутри никого нет.

Положение вещей совсем не радует.

Девчонка может быть где угодно, за любой из многочисленных дверей, за любым из многочисленных поворотов. И она наверняка сумела разрезать острым стеклом кабельные стяжки на запястьях.

Я вовсе не хочу её калечить, но что делать, если Аддамс нападёт первой?

Очень осторожно, стараясь двигаться как можно тише, я пересекаю гостиную, крепко сжимая в вытянутой правой руке револьвер. Никаких признаков присутствия Уэнсдэй тут не обнаруживается — на всякий случай проверяю окна, но все они надежно заперты. Странно.

Лестница из подвала ведёт прямиком в гостиную, откуда есть только два пути на улицу — либо через входную дверь, либо через окно.

Пожалуй, стоит проверить цокольный этаж.

Спустившись вниз, я напряжённо озираюсь по сторонам. Здесь множество технических помещений, комнат прислуги и винных погребов, один из которых и выступает в роли тюрьмы для нашей заложницы. Серебристая металлическая дверь слегка приоткрыта.

Невольно затаив дыхание, подхожу ближе и поддеваю её носком ботинка — раздаётся негромкий скрип, и дверь распахивается.

Уэнсдэй не сбежала.

Вопреки всем моим ожиданиям и всем законам логики, она до сих пор здесь — сидит на самом краю кровати с неестественно-ровной осанкой, сложив уже развязанные руки на колени и задумчиво прокручивая пальцами осколок тарелки, обагрённый кровью.

И даже не поднимает голову в мою сторону, словно вовсе не замечая моего появления.

Но я ей не верю. Всё происходящее — очередной акт странной пьесы, сценарий которой известен только ей.

— Брось стекло на пол и отойди в сторону, — приказываю я, угрожающе щелкнув предохранителем. Делаю два шага вперёд, но благоразумно сохраняю дистанцию в несколько метров.

— Убери пушку, — равнодушно отзывается Аддамс, закатывая глаза. — Ты же всё равно не выстрелишь. Кишка тонка.

Меня чертовски злит её ядовитый снисходительный тон, но голос разума подсказывает, что это намеренная провокация.

— Уверена? На дела отца мне плевать, а ты доставляешь немало проблем, так что мешает мне спустить курок? — конечно, я этого не сделаю. Но надменное выражение на лице фарфоровой куклы неимоверно раздражает. Похоже, провокация всё же работает, и это осознание бесит всё сильнее с каждой секундой. — Тем более, по счастливому стечению обстоятельств, в вашей семье двое детей. При необходимости мы легко заменим тебя младшим братом.

— Вот как? — Уэнсдэй презрительно усмехается самыми уголками губ. — В таком случае не утруждайся. Я упрощу тебе задачу.

А мгновением позже она резко заносит острый осколок стекла над своим тонким запястьем и делает надрез. На мертвецки бледной коже мгновенно выступает насыщенно-алая кровь. Проклятье. Что она творит?!

Рефлексы срабатывают быстрее мозга — отбросив в угол револьвер, я стремительно бросаюсь к ней. И, перехватив оба запястья одной рукой, опрокидываю Аддамс на кровать, вжимая её хрупкое тело всем своим весом.

Она впивается в меня колючим ненавидящим взглядом исподлобья, но упрямо не выпускает из маленьких пальчиков злополучный осколок — даже наоборот, сжимает его крепче, поранив впридачу ладонь. Сумасшедшая. Она точно абсолютно сумасшедшая.

— Брось стекло немедленно, — усиливаю железную хватку на хрустально-хрупких запястьях. Наверное, это чертовски больно. Её кровь стекает по моей руке прямо на постель, насквозь пропитывая серое покрывало. Но лицо Уэнсдэй остаётся абсолютно бесстрастным. В отличие от моего. — Черт бы тебя побрал, Аддамс! Какого хрена ты вытворяешь?!

Она мстительно усмехается — словно самым извращённым образом наслаждается моей бурной реакцией — а секунду спустя разжимает пальцы, и осколок соскальзывает с подушки прямо на пол, разбиваясь окончательно.

— Я же сказала, что у тебя кишка тонка, — смоляные брови дерзко взлетают вверх над угольными глазами. И лишь сейчас, присмотревшись получше, я замечаю, что порез совсем неглубокий. Чертова стерва только поцарапала кожу в нескольких местах, чтобы эффектно пустить кровь. Это была очередная коварная провокация, на которую я повелся самым идиотским образом. Аддамс мгновенно прослеживает направление моего взгляда и продолжает говорить невыносимо ядовитым тоном. — Должно быть, ты жутко гордился собой целых две секунды. Хренов рыцарь благородно спас даму от самоубийства. Браво, Торп. Даже жалко разрушать такие приятные иллюзии. А теперь, если не хочешь повторения ситуации, ты будешь делать всё, что я скажу. Иначе в следующий раз я перережу глотку. Себе или тебе — не так важно.

Уэнсдэй недовольно возится подо мной, стараясь освободить хрупкие запястья из стального захвата моей руки.

Она явно считает, что выиграла этот раунд.

Как бы не так.

— Да хрена с два, Аддамс, — первоначальный шок от её фальшивой попытки суицида быстро спадает, уступая место сокрушительному желанию стереть с её красивого личика это высокомерное выражение.

Она хочет вести нечестную игру?

Ради Бога. Пожалуйста.

Вот только играем мы на моём поле.

— А ты точно уверена, что я благородный рыцарь? — с вызовом изогнув бровь, я нарочито медленно склоняюсь ниже, сокращая расстояние между нами до нескольких миллиметров, и понижаю голос до вкрадчивого шепота. — Вдруг ты ошибаешься? Ты здесь совсем одна… Полностью в моей власти. Что будешь делать, если я внезапно захочу этим воспользоваться?

На бледных щеках вспыхивает гневный румянец. Чернильная бездна глаз загорается ледяным адским пламенем. Уэнсдэй дёргается всем телом, настойчиво пытаясь меня отпихнуть, но только усугубляет своё положение — свободной рукой крепко сжимаю её бедро, прекращая хаотичные метания. А потом блокирую сопротивление окончательно, коленом раздвигая стройные ноги.

Ясен хрен, я не собираюсь её трогать.

Но катастрофическая близость её тела и насыщенный аромат парфюма вызывают приятную тяжесть в паху.

Красивая. Дерзкая.

Непокорная… Опасная.

Определённо, мой типаж.

— Убери от меня свои грязные руки, гребаный мудак. Ты ещё пожалеешь об этом, сраный ты ублюдок, — шипит Аддамс сквозь плотно стиснутые зубы, прожигая меня ненавидящим взглядом.

Но что это? Неужели я вижу тень страха в самой глубине угольно-чёрных глаз?

Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Но это правда.

Всё тело Уэнсдэй напряжено словно туго натянутая гитарная струна — похоже, перспектива потерять достоинство пугает её куда сильнее риска лишиться жизни.

И хотя обычно я не испытываю удовольствия, столь бесцеремонно вторгаясь в чужие личные границы, выходки несносной девчонки пробуждают самые тёмные стороны души.

Ощущать её страх, видеть, как чётко очерченные брови трогательно изгибаются домиком, а вишневые губы растерянно приоткрываются в попытке вдохнуть поглубже — весьма приятно.

— Ауч. Ты ругаешься как сапожник, у меня буквально уши в трубочку сворачиваются. Разве этому нынче учат в Гарварде? — сполна насладившись её испуганным замешательством, я наконец отстраняюсь и быстро поднимаюсь на ноги. Критически осматриваю перепачканные в крови руки — и её, и свои собственные. Перевожу взгляд на покрывало, местами покрытое багровыми пятнами. Хорошо бы оставить всё как есть, чертова стерва сполна это заслужила. Но я так не могу. Слишком ценю элементарный комфорт, чтобы так безжалостно лишить его другого человека. — Вставай, Аддамс. Нужно умыть тебя и убрать тут всё.

========== Часть 3 ==========

Комментарий к Часть 3

Саундтрек:

Christian Reindl feat. Lloren — Money, Money, Money

Приятного чтения!

Прислонившись к дверному косяку ванной комнаты, я лениво наблюдаю, как с тоненьких бледных пальчиков Аддамс стекает кровь вперемешку с ледяной водой. Белый мрамор раковины быстро окрашивается в красный. Она периодически неприязненно косится в мою сторону, но благоразумно сохраняет молчание — даже удивительно.

И подозрительно.

Вряд ли её останавливает револьвер в моей руке. Вероятно, она просто обдумывает очередной план, как именно довести меня до зубного скрежета ровно за две минуты.

Меньше, чем за сутки эта заноза в заднице умудрилась лишить нас дворецкого, до смерти напугать служанку и необратимо убить несколько сотен моих нервных клеток.

Помнится, у отца когда-то имелся личный психолог. Ещё несколько подобных дней в обществе несносной стервы — и я запишусь сразу на полный курс терапии.

Не прекращая регулярно одаривать меня самыми уничижительными взглядами, Аддамс закручивает кран и тянется к белоснежному полотенцу — порезы на её тонких запястьях до сих пор немного кровоточат, и на пушистой ткани остаётся несколько багряных пятен. Конечно, по-хорошему стоило бы предложить ей бинт, чтобы в рану не попала инфекция, но я не стану этого делать. Держу пари, по её артериям струится самый настоящий яд, способный растворить любую заразу.

Она издевательски медленно возвращает испорченное полотенце на крючок, но покидать ванную не торопится. Коротким кивком головы указываю ей на дверь, недвусмысленно намекая, что пора и честь знать — но Уэнсдэй не двигается с места. Только скрещивает руки на груди и надменно вздёргивает подбородок.

Я уже делаю шаг вперёд, твёрдо намереваясь применить силу, чтобы вытащить невыносимую девчонку из ванной и вернуть в подвал — и в ту же секунду Аддамс резко отшатывается назад.

Тоненькие пальчики ложатся на пуговицы чёрного платья и начинают быстро их расстёгивать. Я замираю как вкопанный, непонимающе взирая на её странные действия.

Какого хрена она опять вытворяет?

— Ты что такое делаешь? — вопрос вырывается раньше, чем я успеваю подумать.

— Выйди. Я хочу принять душ, — в ровных интонациях звучат нотки приказа, которому я вовсе не собираюсь подчиняться.

Ситуация, мягко говоря, складывается крайне нестандартная, но я ещё не настолько рехнулся, чтобы оставлять её одну в комнате с незапирающимся окном. Ванная располагается на втором этаже, но это вряд ли станет серьёзной помехой для чокнутой Аддамс. Вдобавок вокруг слишком много потенциально опасных предметов, которые можно использовать в роли оружия — уверен, прямо в эту секунду её мозг с виртуозностью бывалого киллера генерирует с десяток возможных способов расправы.

— Ещё чего, — решение приходит незамедлительно. — Чтобы ты выкинула очередной фокус? Нет уж, я останусь.

— Хренов вуайерист, — она презрительно кривит губы, всем своим видом демонстрируя высшую степень неприязни, но продолжает уверенно вытаскивать из петелек многочисленные пуговицы. Наполовину расстёгнутое платье чуть распахивается, обнажая небольшую аккуратную грудь в чёрном кружевном белье.

— А если не будешь дерзить, возможно, даже отвернусь, — мой взгляд невольно останавливается в зоне декольте, и Уэнсдэй раздражённо закатывает глаза.

Отрицать не буду — зрелище привлекательное. Даже слишком. Белизна её кожи резко контрастирует с чёрным полупрозрачным бельём, которое больше демонстрирует, нежели скрывает. Поразительное сочетание дьявольски красивой внешности и совершенно невыносимого стервозного характера.

Чертова Аддамс притягивает в той же степени, в которой отталкивает — и это противоречие невольно интригует.

Платье с тихим шорохом падает к её ногам, и поистине титаническим усилием воли я заставляю себя опустить взгляд. Но всё равно успеваю увидеть осиную талию и впалый животик с едва заметными линиями пресса — картинка мгновенно врезается в мозг, отпечатывается на подкорке, заставляя выдохнуть чуть громче обычного. А когда спустя долю секунды на пол летит предпоследняя паутинка чёрного кружева, я и вовсе начинаю ощущать нарастающее напряжение в паху.

Проклятье. Только этого не хватало.

Осталось дождаться, когда у меня окончательно встанет на эту чертову стерву, чтобы официально записать себя в ряды умалишённых.

С преувеличенным интересом рассматриваю собственные белые кеды — на левом слегка ослаб шнурок, надо бы перевязать — и пытаюсь представить самые омерзительные в мире вещи, лишь бы не сдаться во власть неуклонно растущего возбуждения.

Ладно. Плевать. Ничего катастрофического не происходит. Стандартная физиологическая реакция организма — просто уже больше недели у меня не было секса, только и всего.

Но какого хрена эта реакция направлена на чокнутую девчонку, едва не пристрелившую меня всего несколько часов назад?

Да, точно. Нужно думать именно об этом — она уже пыталась меня убить и непременно попробует снова, дай только волю. Стоит лишь на мгновение допустить слабину, и Аддамс обязательно этим воспользуется.

Цепляюсь за отрезвляющую мысль как за спасительную соломинку — и это помогает. Пульс приходит в норму, дыхание выравнивается, а в голове наконец проясняется.

Ровно до того момента, пока прямо мне под ноги не летит последний элемент её одежды — чёрные кружевные трусики.

И всё, просто всё. Тотальное безнадёжное фиаско, гребаное сокрушительное фаталити. Член мгновенно наливается кровью, а в глазах ощутимо темнеет от желания, словно у бестолкового подростка в пубертатном периоде.

Будто сквозь плотный слой ваты я слышу, как в душевой кабине включается вода.

Великолепно. Потрясающе.

Я благополучно пробил дно.

Но… в сущности, почему я так сопротивляюсь?

Аддамс разделась передо мной исключительно по собственной воле — буквально предложила себя самым недвусмысленным образом.

Нам не по пять и даже не по пятнадцать лет. Она ведь прекрасно осознаёт закономерный итог столь развратного поведения. Так зачем я стою как истукан, пытаясь собрать воедино жалкие остатки самоконтроля, вместо того, чтобы просто хорошенько её трахнуть?

Но самым удивительным образом мой разум вычленяет из бесконтрольного потока взбудораженного сознания одну-единственную правильную мысль. Вот именно.

Она прекрасно осознаёт итог — понимает, что я далеко не железный и вряд ли смогу сдержаться. Что с минуты на минуты сорвусь и наброшусь на неё, чтобы намотать на кулак длинные, чёрные как смоль локоны, до синяков стиснуть тонкую талию и впиться в манящие вишневые губы глубоким поцелуем.

Вот только Аддамс не ответит.

Вернее, ответит не так, как мне хочется.

Настолько кардинальную перемену в её поведении — ведь всего пару часов назад она готова была придушить меня голыми руками за невинное стремление одёрнуть проклятое платье — можно объяснить лишь одним способом. Уэнсдэй специально провоцирует, чтобы потом воспользоваться моей минутной слабостью и предпринять дерзкую попытку побега. А может, попытка даже окажется успешной — ведь у меня при себе револьвер, которым она однозначно намерена завладеть.

Но я не доставлю ей такого удовольствия.

Не в этой жизни, Аддамс.

Когда спустя минут пятнадцать шум воды наконец стихает, я чувствую себя практически спокойно. И даже могу оторвать взгляд от светлого кафеля на полу, чтобы увидеть, как изящная рука Уэнсдэй шарит по стене в поисках крючков с полотенцами. Почти непрозрачное стекло душевой кабины надежно скрывает очертания точёной фигурки — и это однозначно к лучшему. Ни к чему мне лишние искушения.

Дотянувшись до полотенца, Аддамс быстро оборачивает вокруг груди белую пушистую ткань и открывает дверцу душевой.

По счастливому стечению обстоятельств, она выбрала самое большое полотенце, доходящее практически до колен. Невольно выдыхаю с облегчением. И хотя её внешний вид по-прежнему чертовски соблазнительный — с мокрых волос цвета воронова крыла срывается капля воды, скрываясь в ложбинке между грудей — но мне удаётся держать в узде свои невовремя разыгравшиеся эмоции.

— Одевайся, — заявляю я самым равнодушным тоном, уверенно выдержав прямой зрительный контакт.

Чертова стерва отчего-то медлит, явно испытывая моё терпение. Ну уж нет, детка.

Я больше не поведусь на твои уловки.

Небрежно подцепляю дулом револьвера лежащие под ногами трусики и делаю два шага вперёд, протягивая ей.

— Я не стану надевать грязную одежду, — Аддамс с вызовом изгибает смоляную бровь, впившись в меня убийственно холодным взглядом. Словно в бездонных чёрных омутах застыли вековые льды Антарктиды.

— Хочешь ходить голой? Я не против, это даже пикантно, — не могу удержаться от колкости.

— Принеси мне другую одежду, хренов извращенец, — её ровный голос так и сочится ядом. Какая всё-таки невыносимая девчонка.

— Это я извращенец? — у меня непроизвольно вырывается ироничный смешок. — Заметь, Аддамс, из нас двоих я единственный, на ком есть трусы. И вовсе не я учинил тут внезапный стриптиз.

Словно в подтверждение сказанного выразительно киваю в сторону крохотного лоскутка чёрного кружева, висящего на дуле револьвера в протянутой руке. Но Уэнсдэй ни на секунду не выказывает смущения — только выше задирает остренький подбородок с едва заметной ямочкой посередине. Её железное самообладание явно будет крепче моего.

Ладно. К черту. У меня совершенно нет времени уговаривать проклятую стерву одеться.

Поэтому просто опускаю руку с оружием, от чего белье Аддамс вновь падает на пол — наплевать, горничная уберёт — и решительно приближаюсь к ней, крепко стиснув хрупкое плечико чуть повыше локтя. Она стреляет в мою сторону едкими угольными глазами с нескрываемым презрением, но держит острый язычок за зубами.

Прекрасно.

Когда Уэнсдэй молчит, она почти терпима.

Если она будет молчать почаще, возможно, мне даже не потребуется обращаться к психологу.

Буквально силком вытаскиваю её в коридор и направляюсь в свою комнату, мстительно сильно сжимая тонкое плечо. Она едва поспевает за моими быстрыми шагами, шлёпая мокрыми босыми ногами по начищенному до блеска паркету. Свободной рукой Аддамс придерживает полотенце, но оно всё равно немного съезжает вниз, слегка обнажая грудь.

Стараюсь не опускать взгляд, целиком и полностью сосредоточив внимание на кукольном личике — одному Дьяволу известно, в какой момент Уэнсдэй решит выкинуть очередной фокус. Лучше не выпускать её из поля зрения ни на минуту.

Но дорога до моей спальни проходит относительно спокойно — если не считать того, что проклятая стерва с явным интересом озирается по сторонам. Словно хирургически внимательно сканирует планировку дома, пытаясь запомнить расположение комнат.

Нехорошо. Совсем нехорошо.

В следующий раз нужно будет надеть ей мешок на голову — незачем Аддамс ориентироваться в окружающем пространстве.

Родовое имение хранит в своих стенах немало тайн — и если они попадут не в те руки или станут достоянием общественности, вся наша семья попрощается со свободой окончательно и бесповоротно. Отец никогда не гнушался применять самые грязные методы, обстряпывая свои дела. И если он будет тонуть, непременно потянет на дно и меня — а такой расклад меня совершенно не устраивает.

Оставив Уэнсдэй на пороге своей комнаты и ни на минуту не спуская с неё глаз, я быстро подхожу к шкафу и наугад вытягиваю из аккуратной стопки вещей длинную небесно-голубую футболку. Уверен, Аддамс будет в восторге от выбора цветовой гаммы — судя по её предыдущему наряду, она не признаёт иного стиля, кроме похоронного.

— Живо одевайся, — небрежно швыряю в её сторону футболку, и не без удовольствия замечаю, как бесстрастное личико едва заметно кривится в гримасе отвращения.

— У меня острая аллергическая реакция на цвет, — у неё хватает наглости спорить. Ну разумеется, иного я и не ожидал. — Особенно на такой тошнотворно-нелепый.

— А у меня острая аллергическая реакция на тебя, — парирую, не моргнув глазом. — Поэтому либо надеваешь это, либо отправишься в подвал в чем мать родила. Кстати, отопления там нет.

Уэнсдэй презрительно фыркает и закатывает глаза — но всё же благоразумие берёт верх над нестерпимым упрямством. Аккуратно придерживая злосчастное полотенце, которое так и норовит соскользнуть на пол, она неловко натягивает футболку прямо поверх него — и лишь после этого пушистая ткань падает к обнажённым ногам.

К счастью, она не стала устраивать очередной акт стриптиза. Неужели сдалась? Вряд ли.

Скорее это затишье перед бурей.

Но всего через несколько минут ей предстоит вернуться в заточение, а я не собираюсь заходить в подвал минимум до завтрашнего утра, поэтому можно ненадолго расслабиться.

Наверное. Надеюсь.

Надежно заперев массивную металлическую дверь импровизированной тюрьмы — и не забыв забрать оттуда туфли, чтобы избавить собственный слух от кошмарной экзекуции — я возвращаюсь в гостиную и достаю из мини-бара непочатую бутылку текилы. Аякс уже прислал сообщение, извещающее о его скором прибытии, так что остаток вечера обещает пройти в приятной атмосфере алкотрипа и азартных игр. Как только я разливаю текилу по стопкам и раскладываю фишки для покера, входная дверь негромко хлопает.

— Салют, бро! — Петрополус сверкает белозубой улыбкой во все тридцать два и вальяжно проходит вглубь гостиной, усаживаясь в кресло напротив меня.

Я коротко киваю в знак приветствия. Друг одобрительно присвистывает, осматривая низкий журнальный столик, и деланно-небрежным жестом ослабляет тёмный галстук.

Аякс не работал ни единого дня в своей жизни — собственно, как и я, нам обоим просто повезло родиться в обеспеченных семьях — но всё равно упорно носит галстук и строгий костюм даже после шести вечера. Просто он твёрдо убежден, что деловой стиль поможет снять в очередном злачном месте очередную симпатичную особу с огромными сиськами и куриными мозгами. Когда-то в юности мы делали это вместе. Но после отношений с Бьянкой я стал более избирательным даже в мимолетных связях — куда приятнее трахать тех, у кого в голове больше трёх извилин. Но Петрополус вот уже много лет идёт по пути наименьшего сопротивления.

— За встречу, — торжественно произносит он с таким важным видом, будто мы видимся раз в год, а не шесть дней в неделю.

Закончив тасовать карты, я вскидываю руку со стопкой текилы, и рюмки соприкасаются с тихим звоном. Крепкая прозрачная жидкость с привкусом соли привычно обжигает горло приятным теплом, а лёгкая кислинка лайма добавляет яркости ощущений.

В роли покерного дилера мы выступаем по очереди, и сегодня начинаю я — вслепую раздаю по две карты, ставлю малый блайнд{?}[Обязательная начальная ставка в покере.], выкладываю на стол пять карт. Аякс делает ответную ставку, и игра стремительно набирает обороты.

— Как дела с девчонкой Аддамсов? — Петрополус отличается редкостным любопытством и неспособностью держать язык за зубами дольше пяти минут.

— Нормально, — мне категорически претит вновь затрагивать эту тему. Меньше всего на свете хочется обсуждать несносную стерву, вокруг которой, по неудачному стечению обстоятельств, теперь как будто вращается весь мой мир. Вдобавок изменчивая Фортуна сегодня повернулась ко мне задницей — я явно проигрываю. Какой дерьмовый день. — Сидит в подвале. Уже успела адово зае… надоесть.

Аякс усмехается. Он прекрасно знает, что я очень редко употребляю нецензурные ругательства в своей речи — исключительно в минуты крайнего раздражения.

— Истерит, что ли? — спрашивает Петрополус, вскрывая карты. Проклятье. Стрит против моих двух пар. Досадуя на поражение, я залпом опрокидываю уже четвертую по счету стопку текилы. Впридачу Аякс никак не унимается со своими бесконечными расспросами. — Отец упоминал, что как-то видел Гомеса с женой в Белладжио. Говорят, все Аддамсы чокнутые. Она такая же, наверное?

— Наглухо двинутая, — быстро наливаю очередную рюмку, игнорируя стремительно возрастающее опьянение, пока друг раздаёт карты. — Уже успела раздеться передо мной в ванной.

— Фу, отстой… — лицо Аякса брезгливо кривится, и я запоздало вспоминаю, что успел поделиться с ним своими ошибочными предположениями касательно внешности наследницы Аддамсов. Черт, лучше бы она и вправду такой оказалась. — А я-то думаю, чего ты такой потерянный сегодня. Слушай, бро, завязывай… Голая стремная телка ещё не конец света.

— Заткнись, не хочу об этом, — решительно вливаю в себя пятую порцию текилы, уже не стараясь закусывать. Плевать. Тоненькая долька лайма вряд ли спасёт ситуацию.

— А поехали в клуб? — как всегда лёгкий на подъем Петрополус бросает карты на стол и пониже натягивает на лоб чёрную шапку. — Отдохнём по-человечески. Найдём компанию на ночь, а?

И хотя его предложение звучит чертовски заманчиво, я отрицательно качаю головой — если за время моего отсутствия Уэнсдэй выкинет какой-нибудь номер, отец с меня три шкуры сдерёт. Выслушивать его бурные тирады абсолютно не хочется. Ровно как и обнаружить по возвращении домой парочку свежих трупов.

— Да брось… Погнали, — Аякс категорически не намерен сдаваться. — Ты же не обязан круглые сутки эту девку охранять. Для этого есть капореджиме, поручи им и всё.

— Короццо с отцом уехали за город до завтрашнего вечера, сделка с мексиканцами горит, — я устало откидываюсь на спинку кресла. Тройка бубен и пятерка пик выскальзывают из пальцев на тёмный ковер. Петрополус опускает взгляд на упавшие карты и самодовольно усмехается. Похоже, у него снова была более выигрышная комбинация. Сегодня точно не мой день. — А Гамбино тупой как пробка, он с ней не справится.

— А ты, значит, справишься? — друг подозрительно прищуривается, нахмурив брови, и склоняет голову набок. — Или ты чего-то недоговариваешь? Только не говори, что ты девку Аддамсов всё-таки отымел.

— Нет, конечно! — мой ответ звучит слишком резко и слишком эмоционально, отчего выражение лица Аякса становится совсем уж непонимающим. Убойная доза текилы неожиданно развязывает мне язык. — Но я… хотел. Наверное, до сих пор хочу. Не знаю. Черт.

— Оу… — Петрополус ошарашенно хлопает глазами, окончательно растерявшись от моего внезапного откровения. — Но ты же сам говорил, что она… Ну вроде как страшненькая.

— Я так думал, пока её не увидел, — машинально провожу ладонью по лицу в безуспешной попытке привести в порядок спутанные мысли. — И лучше бы так оно и было. Но она… красотка. Только вот характер полное дерьмо.

— Так, стоп, — Аякс вскидывает обе руки в предостерегающем жесте. — Я знаю это выражение лица, мы такое уже проходили.

Мне не нужно уточнять, чтобы понять, что он имеет в виду — речь идёт о Бьянке.

По гребаной иронии судьбы, моя бывшая обладала точно таким же набором качеств — чертовски привлекательная мордашка в сочетании с характером редкостной дряни. Меня всю жизнь патологически тянуло к законченным стервам, словно ежедневное насилие над мозгом было моим личным наркотиком. Петрополус совершенно не выносил ни одну из моих женщин, и особенно — Барклай, которая задержалась дольше всех прочих. А проклятая Аддамс явно обещала стать бриллиантом моей извращенной коллекции восхитительных сук.

Черт. Двадцать раз черт. Какого хрена я вообще думаю о ней в подобном ключе? С каких пор я возвёл её в ранг потенциальных спутниц жизни?

Я точно крепко двинулся мозгами.

Она и вся её ненормальная семейка — наши заклятые враги. Так было и будет всегда.

— Бро, завязывай с этим срочно, — Петрополус словно озвучивает мои мысли. — Это всё аморальная хрень, которая может кончиться крайне погано. Держись от неё подальше. Даже самый крутой перепихон не стоит такого. Ты же понимаешь, что она может сказать своему папочке, что ты её изнасиловал или вроде того? Вендетты захотел?

Я отрицательно мотаю головой.

Возразить нечего — Аякс абсолютно прав.

Рассказы о самых жестоких и кровавых вендеттах в детстве заменяли нам классические фильмы ужасов — лет тридцать назад, когда несколько богатейших кланов буквально разрывали блядский Вегас на части, подобное происходило сплошь и рядом. Но постепенно всё успокоилось. Закон Дарвина о выживании сработал безукоризненно — сильнейшие выжили и взошли на пьедестал, а слабых быстро вырезали по одному.

— Вот и хорошо. А теперь собирайся и поехали. Найдём тебе нормальную пассию на сегодняшнюю ночь. Если уж так приспичило, можешь трахать её и представлять себе Аддамс, — друг беззлобно усмехается, сверкая белоснежными зубами, ярко выделяющимися на фоне бронзового загара.

— Я не могу. Правда. Прости, чувак.

Аякс сокрушенно качает головой, выдавливая сквозь зубы нецензурное ругательство, самым нелестным образом характеризующее мои умственные способности — но спор не продолжает. Во многом благодаря тому, что в кармане его пиджака громко надрывается телефон. Наверняка, на связи очередная мисс «Зацени, какие классные сиськи».

Мы чокаемся в последний раз, и Петрополус быстро покидает особняк, спеша в объятия недалёкой, но развязной красотки.

Я остаюсь сидеть в кресле в компании стремительно пустеющей бутылки текилы — уже спустя полчаса на дне остаётся меньше трети, а приятный туман в голове дурманит разум. Мир кажется простым и прекрасным, натянутые как струна нервы расслабляются, очертания полутёмной гостиной плывут перед глазами при каждом резком движении.

Без особого энтузиазма пролистываю список контактов, иногда задерживаясь на некоторых женских именах. Например, Карли — очень даже симпатичная блондинка, с которой мы познакомились на скачках с месяц назад. Вот только часы в левом верхнем углу экрана показывают половину второго. Завтра понедельник, а если я правильно помню, Карли работает в спортивном журнале репортером.

Да, точно. Потому она и была на скачках — вроде как делала репортаж. Держу пари, она давным-давно спит.

Отметаю этот вариант как совершенно неподходящий и продолжаю поиск — но ничего стоящего в моих контактах не обнаруживается.

Ни через пять минут, ни через пятнадцать, ни через полчаса. Большинство имен я едва помню, кого-то нет в городе, а минимум трое однозначно отправят меня куда подальше.

Проклятье. Каким образом я докатился до того, что даже не могу найти девушку для приятного, ни к чему не обязывающего времяпровождения? Раздражённо швыряю телефон на журнальный столик, сбив ровную стопку разноцветных фишек.

И в ту же секунду опьянённый разум подсовывает мне шальную мысль — совершенно неразумную и одновременно чертовски манящую.

Плевать. Раз уж чертова Уэнсдэй повинна в том, что я вынужден неотлучно сидеть возле неё, словно цербер на привязи, пусть она и составит мне компанию. Уверен, она будет в бешеном восторге от такой перспективы — и неуемное желание насолить ей посильнее мгновенно заставляет меня подняться на ноги.

— Эй, Аддамс! — я с грохотом вваливаюсь в крохотной подвальную комнатушку, больно зацепив плечом дверной косяк и едва не разбив новую бутылку текилы. — Вставай живо. У тебя сегодня важная миссия.

— Ты совсем кретин? — она приподнимается на локтях, сонно хлопая своими невозможными блядскими глазами. Похоже, моё внезапное вторжение её разбудило. Наплевать. Абсолютно. Тотально.

— Как ты относишься к текиле? — сразу перехожу к делу, не считая нужным утруждать себя длительными вступлениями, и тут же демонстрирую внушительную бутылку и два стаканчика. Красных и пластиковых. Ничего стеклянного я ей в руки больше не дам.

— Алкоголь крайне пагубно воздействует на мозг. Но тебе бояться нечего, — разумеется, Аддамс сиюминутно ощетинивается и переходит в атаку. Словно выпускает невидимые острые шипы. — То, что мертво, умереть не может.

— Рад, что ты смотрела Игру Престолов. Может, нам даже будет, о чём поговорить, — ловко парирую я, зубами откручивая крышку бутылки.

Уэнсдэй равнодушно следит за моими решительными действиями, сильнее укутываясь в тоненькое серое покрывало — в подвале действительно стало ощутимо холоднее.

А может, всё дело в том, что моя футболка едва доходит ей до середины бедра.

Немигающие угольные глаза полны ледяного высокомерия, но сейчас ей однозначно не под силу пошатнуть моё душевное равновесие надменным взглядом и ядовитым сарказмом. Слишком уж забавно она выглядит в огромной небесно-голубой футболке, безо всякой косметики на кукольном личике и с распущенными волосами, которые рассыпаются по плечам мягкими волнами — будто ей не двадцать три, а от силы семнадцать.

Я даже слегка чувствую себя совратителем малолетних, когда протягиваю ей красный стаканчик, на треть заполненный текилой.

Аддамс закатывает глаза, но всё же принимает убогое пластиковое подобие рюмки.

— За что пьём? — останавливаюсь в паре шагов от кровати, внимательно взирая на неё сверху вниз. Уэнсдэй ёрзает на постели и машинально подбирает ноги под себя, накинув на обнаженные острые коленки покрывало.

— Дай подумать, — если она и ощущает дискомфорт в моём присутствии, то мастерски это скрывает. — Давай за тебя?

Я не успеваю удивиться столь неожиданному выбору тоста. Вишневые губы чуть приподнимаются в саркастичной усмешке.

— Не чокаясь, разумеется.

Совершенно невыносимая стерва.

Странно, но ядовитый выпад не вызывает уже ставшего привычным раздражения.

Видимо, у меня формируется иммунитет.

— Тогда уж за нас, — торжественно отсалютовав стаканчиком, я опустошаю его одним большим глотком и невольно морщусь от крепкости алкоголя. Стоило бы захватить с собой лайм. Аддамс мгновенно следует моему примеру, но на бледном личике не двигается ни один мускул. Удивительно. Сколько ещё сюрпризов скрывает за собой фасад обманчивой хрупкости? — Ого. Смотрю, ты в этом не новичок.

— Я хороша во многих вещах, — отзывается Уэнсдэй, смерив меня снисходительным взглядом, и решительно вытягивает руку с пустым стаканом. — Ещё.

— Так сразу? Точно уверена? — тем не менее, я подчиняюсь и подливаю ей немного алкоголя. — Ты и трезвая-то буйная, боюсь представить, что будет после текилы.

— Если боишься, зачем пришёл? — вопрос явно риторический. Я молча усмехаюсь и усаживаюсь прямо на пол в паре метров от кровати, прислонившись спиной к стене.

На несколько минут повисает неловкое натянутое молчание. Пожалуй, ситуации более странной, чем эта, в моей жизни прежде не случалось. Мог ли я представить ещё вчера, что ровно через сутки буду методично накидываться текилой в компании наследницы Аддамсов? Однозначно нет.

Кажется, мир перевернулся с ног на голову.

Её появление в этих стенах стало подобием урагана последней категории. Гребаным спусковым крючком, выдавшим контрольный выстрел прямиком мне в голову.

Опрокидываю в себя очередной стакан, и новая порция крепкого алкоголя безжалостно прекращает жалкие попытки рефлексии.

— Эй, Аддамс… — бросаю на неё короткий взгляд из-под полуопущенных ресниц. — Сыграем в игру?

— Я играю только в шахматы и русскую рулетку, — Уэнсдэй откидывается на изголовье кровати, задумчиво накручивая на палец блестящую иссиня-чёрную прядь. — Что выбираешь?

— Ни то, ни другое, — я тянусь к бутылке, чтобы вновь наполнить наши стаканы. — В нормальном мире существуют и другие игры. Например, угадай или пей. Ну знаешь… Пытаешься угадать рандомный факт из моей биографии, если окажешься права — я пью. Если нет — пьёшь ты. Слышала о таком?

— Торп, я училась в Гарварде, — Аддамс раздражённо возводит глаза к потолку. — Конечно, слышала. Эта игра для скудоумных деградантов, страдающих спермотоксикозом. Впрочем, тебе вполне подходит.

— Это значит, ты согласна? — намеренно игнорирую саркастичную колкость и прищуриваюсь с деланной задумчивостью. — Тогда я начну. У тебя никогда не было серьёзных отношений.

— Пей, — тут же отзывается она, сверкнув угольной чернотой глаз.

— Стоп, Аддамс. Ты точно правильно поняла правила? — сама мысль о том, что какой-то несчастный добровольно согласился терпеть её дольше пары дней, кажется полным абсурдом.

— Пей, — с нажимом повторяет Уэнсдэй.

Меня чертовски распирает от желания узнать подробности — может, она удерживала бедного парня насильно — но я не питаю ложных иллюзий, что Аддамс удостоит меня ответом. Поэтому покорно делаю небольшой глоток, занюхивая рукавом рубашки, и обращаю на неё выжидательный взгляд.

— Твоя очередь.

— Мне не нужно участвовать в бестолковой игре, я и без этого вижу тебя насквозь, — ровный голос так и сочится ядом. — Ты просто элитарный сноб, считающий, что миллионы на счетах делают тебя королём жизни.

— Ауч, как грубо, — морщусь с наигранной досадой, но всё же отпиваю немного текилы. Нет смысла отрицать, что в блядском мире, где всё продаётся и покупается, доллар ценится наравне с кислородом. — Ты впервые поцеловалась уже в колледже.

— Пей, — ей снова удаётся меня удивить.

Может, она блефует?

Опустошив стаканчик, я обращаю в сторону Аддамс особенно пристальный взгляд — и невольно поражаюсь её безупречной красоте.

Ни единого изъяна, ни малейшего недостатка.

Алебастровая белизна кожи, яркие черты лица, соблазнительные изгибы точёной фигурки.

Ладно, вполне логично, что её первый поцелуй случился раньше колледжа. Держу пари, поклонники падали перед ней штабелями.

Но мысль о том, что ледяная стерва кому-то ответила взаимностью, вызывает крайнее удивление… и отторжение.

Похоже, сорокоградусная текила здорово ударила мне в голову.

— Ты испытываешь колоссальное наслаждение от осознания, что через несколько лет займёшь отцовский трон, — иронично роняет Уэнсдэй, скосив глаза в мою сторону. Наши взгляды сталкиваются в безмолвной борьбе. Вот только она тут безнадёжно прокололась, и это не может не радовать.

— Туше, Аддамс. Пей.

Она подносит стаканчик ко рту, губы соблазнительно приоткрываются — и я снова начинаю ощущать проклятое нездоровое влечение. Поспешно отвожу глаза.

Надеюсь, не заметит.

— Ты меня хочешь, — вдруг заявляет Аддамс, и все робкие надежды на её невнимательность мгновенно рушатся, как жалкий карточный домик.

— Сейчас моя очередь вообще-то, — всеми силами стараюсь напустить на себя безразличный вид, но выходит откровенно слабовато.

Пристальный немигающий взгляд чернильных глаз будто проникает в самую душу, не оставляя ни малейшего шанса солгать.

Проклятье.

Секунда, вторая, третья.

Градус напряжения в комнате ощутимо повышается, ровно как и градус алкоголя в моей крови. И я сдаюсь позорно быстро. Молча делаю очередной глоток, целиком и полностью признавая своё поражение.

Её вишневые губы искажает тень триумфальной усмешки — и следующая фраза вырывается у меня совершенно непроизвольно, опережая заторможенный мыслительный процесс.

— Эй, Аддамс. Пей сразу… потому что у тебя не хватит смелости меня поцеловать.

— Не знала, что в условиях твоей идиотской игры есть действия.

И хотя голос звучит абсолютно бесстрастно, меня не обмануть наигранным спокойствием. Столь откровенная провокация явно выбивает её из колеи — выражение мстительного триумфа на кукольном личике сиюминутно гаснет, и Уэнсдэй пару раз моргает, выдавая собственное смятение.

Я окончательно и бесповоротно свихнулся, раз решился на такое. Это безумие чистой воды, это противоречит всем законам здравого смысла.

Но мне чертовски сильно хочется, чтобы банальнейшая уловка на слабо подействовала.

Чертова Аддамс слишком горда, чтобы открыто признать поражение. И когда секундой позже она отбрасывает в сторону тоненькое серое покрывало и решительно поднимается на ноги, у меня буквально вышибает из груди весь воздух — словно я пропустил ступеньку, спускаясь с крутой лестницы.

Уэнсдэй останавливается прямо напротив меня, отбросив за спину водопад распущенных волос. Снова моргает и делает глубокий вдох, будто перед решающим шагом в пропасть. Впрочем, на краю пропасти мы стоим вместе — и лишь один крохотный шаг удерживает нас обоих от падения в бездну.

Я почти уверен, что Аддамс его не сделает.

Но ей в тысячный раз за этот бесконечный день удаётся меня удивить.

Она резко подаётся вперёд и усаживается сверху. От стремительного движения короткая футболка задирается выше. Я запоздало вспоминаю, что на Уэнсдэй по-прежнему нет белья — и это крышесносное осознание срывает чеку невидимой гранаты, безжалостно уничтожая остатки здравого смысла. Мои руки уверенно ложатся на обнажённые бедра, и ощущение холодного шелка её кожи заставляет член мгновенно налиться кровью.

Проклятые глаза угольно-чёрного цвета гипнотизируют, порабощают разум и волю, отрезают последние пути к отступлению.

Да и хочу я отступать?

Однозначно нет.

Я хочу её.

Так невозможно-невыносимо сильно, как не хотел никогда и никого.

У Аддамс взгляд хищного зверя — безжалостной анаконды, поймавшей добычу в смертоносные тиски. А ещё восхитительная мягкость кожи, дурманящий аромат тяжёлого парфюма и охренительно манящие губы, чуть приоткрывшиеся на выдохе. Живое воплощение порока с ангельским личиком фарфоровой куклы. Тысячеградусное адское пламя под тонкой ледяной оболочкой.

И когда между нашими губами остаётся не больше миллиметра, она вдруг резко отстраняется и тянется к стоящей рядом бутылке текилы. Невольно вздрагиваю, готовясь парировать вероятный удар — но этого не происходит. Уэнсдэй делает глоток и быстро поднимается на ноги, оставляя после себя шлейф цитрусовых духов и ощущение щемящей пустоты.

На кончиках моих пальцев ещё горит невидимый след от прикосновения к прохладному шелку обнажённой кожи — покалывает и жжётся, словно я голыми руками коснулся открытого огня.

— У меня действительно не хватит смелости, — произносит она на уровне едва различимого шепота. — Можешь собой гордиться. Ты победил.

Но никогда прежде я не чувствовал себя настолько проигравшим.

Комментарий к Часть 3

Всегда рада видеть вас в ламповой атмосфере своего канала 🖤

https://t.me/efemeriaaa

========== Часть 4 ==========

Комментарий к Часть 4

Саундтрек:

Grace — You Don’t Own Me (No Rap Version)

Приятного чтения!

Утро следующего дня приносит с собой мучительную пульсирующую боль в висках, ощущение пустыни Сахары во рту и полнейшее разочарование в собственном здравомыслии. С глухим стоном отрываю голову от подушки — отвратительно яркий солнечный свет бьёт прямо в глаза, заставляя рефлекторно зажмуриться.

Проклятье.

Прошлой ночью я ввалился в свою спальню на ватных ногах, и моих сил хватило лишь на то, чтобы сбросить кеды и замертво рухнуть в постель, не раздеваясь. Задёрнуть шторы я был не в состоянии — и теперь жестоко расплачиваюсь за собственное неумение пить.

Благо, я чётко помню, что сумел запереть подвал, хотя ключ несколько раз выскальзывал из непослушных пальцев и падал на пол.

А ещё я очень чётко помню то, о чем предпочел бы навсегда забыть — надменная сука Аддамс на моих коленях, её невыносимые бездонные глаза, её соблазнительные пухлые губы в миллиметре от моих собственных. Ледяной бархат кожи на кончиках пальцев, густой горьковато-цитрусовый парфюм в носу.

Черт. Черт. Двадцать раз черт.

Сто сорок восемь раз черт.

Какого хрена я натворил?

Какого хрена я вообще вчера потащился в этот гребаный подвал?

Множество вопросов без ответов.

Я буквально балансировал на лезвии ножа, стоя на краю пропасти — и безумно хотел сделать решающий шаг. Чёрная бездна её радужек влекла и манила, безжалостно уничтожая пути к отступлению. Но титаническим усилием воли мне удалось совладать с ураганом собственных желаний — не наброситься на Аддамс, не вжать в постель её блядски совершенное тело, не трахнуть её как можно жестче… А быстро вскочить на ноги и покинуть подвал, ни разу не обернувшись назад.

Моему самообладанию впору возводить памятник.

Сегодня я даже рад мучительному похмелью. Адская головная боль и тошнотворные спазмы в желудке здорово отвлекают от неутешительных мыслей об Уэнсдэй. Массируя пальцами пульсирующие виски, я тянусь к прикроватной тумбочке — в верхнем ящике хранится аспирин как раз для подобных случаев. Жаль только, воды поблизости нет. Плевать. Сейчас сойдёт даже из-под крана.

Стиснув зубы, принимаю сидячее положение — от столь резкого движения к симптомам алкогольной интоксикации добавляется ещё и головокружение — затем осторожно опускаю босые ноги на пол. Паркет настолько холодный, что хочется прижаться к нему пылающей щекой.

На ходу расстёгивая рубашку, покидаю комнату и вяло плетусь по коридору в направлении ванной. Каждый шаг отдаётся в висках новой вспышкой боли, и я уже в который раз зарекаюсь больше не притрагиваться к текиле — хотя точно знаю, что нарушу обещание через пару дней.

Добравшись до заветной цели, принимаю сразу две таблетки аспирина, запив ледяной водой прямо из-под крана. В голове против воли вспыхивают воспоминания — как вчера в этой самой ванной маленькие бледные пальчики Аддамс проворно расстёгивали пуговицы на платье, медленно обнажая алебастровую белизну кожи.

Черт.

Нельзя об этом думать, категорически нельзя.

Я должен держаться от неё подальше.

Я не должен допускать повторения вчерашнего.

Моё персональное проклятье до имени Уэнсдэй Аддамс уже успело основательно подпортить мне жизнь — и дальше будет только хуже.

Всеми силами стараясь избавиться от навязчивых обжигающих мыслей, поспешно сбрасываю одежду и забираюсь под душ — прохладная вода значительно облегчает похмелье, и спустя пятнадцать минут я уже практически чувствую себя человеком.

Наспех переодевшись в чистую одежду, спускаюсь во внутренний дворик особняка.

Но моему желанию спокойно позавтракать в одиночестве не суждено сбыться — у нас гости.

На летней террасе за небольшим круглым столиком сидит светловолосая девушка в розовом приталенном платье выше колен и изящной шляпке с широкими белыми полями.

— Доброе утро, Ксавье, — Энид приветственно машет тонкой рукой с ярко-розовым маникюром, от чего многочисленные браслеты на запястье слегка позвякивают. Насыщенно-голубые глаза взирают на меня с явным сочувствием. — Матерь Божья, что с тобой такое? Выглядишь, как будто по тебе дорожный каток проехался.

Милая и славная малышка Ниди, которая и мухи не обидит — она напоминает яркую беззаботную колибри, по нелепой иронии судьбы угодившую в гнездо стервятников.

Она абсолютно не вписывается в блядский, насквозь прогнивший мир Лас-Вегаса.

Но жизнь жестока ко всем. Ливень льёт на святых также, как и на грешных — и двадцать лет назад её отец, занимавший в то время должность простого охранника, по воле случая получил место консильери — заслонил Винсента от шальной пули во время уличной перестрелки. Тогда жизнь Синклера буквально висела на волоске, а спустя два дня он очнулся совершенно другим человеком — уверенно шагнул в мир мафиози вместе со своей суровой решительной женой и очаровательной пятилетней дочерью.

— Похмелье, — усаживаюсь напротив Синклер и тянусь к стакану с апельсиновым соком. То, что нужно. — А ты что тут делаешь в такую рань?

— С отцом приехала, ему надо какие-то бумаги забрать, — отзывается блондинка, безмятежно улыбаясь и доставая из клатча телефон в кислотно-розовом чехле. Поправляет яркую соломинку в стакане смузи, делает несколько кадров для подписчиков в соцсети. Ничего необычного. В Инстаграме вся её жизнь. — Завязывал бы ты так пить… Ничем хорошим это не закончится.

Сама того не ведая, Ниди попадает точно в цель. Я невольно вздыхаю и отбрасываю назад влажные после душа волосы — палящее июльское солнце заставляет поморщиться. В это время года в Вегасе всегда адское пекло, мерзкий оранжевый диск висит на безоблачном лазурном небе целый день, раскаляя температуру воздуха до тридцати градусов.

— Кстати, я хотела спросить… — Энид подпирает голову рукой, обмахиваясь свободной ладонью как веером. — Это правда, что вы держите в подвале дочь Аддамсов?

— А ты откуда знаешь? — резко вскидываю голову, шокированно уставившись на блондинку. Она не должна знать таких подробностей.

— Матерь Божья, неужели правда?! — голубые глаза, густо подведённые розоватыми тенями, удивленно распахиваются. Синклер совершенно не умеет держать язык за зубами, и мгновенно разражается бурной тирадой. — А я думала, отец шутит… Вы совсем с ума сошли?! Что за варварские методы?! Так же нельзя! Это уголовное преступление!

Её эмоциональная трескотня вновь усиливает утихшую было головную боль. Я не знаю, что раздражает меня сильнее — тот факт, что отцовский консильери так бездумно разболтал дочери о нашем плане или то, что все вокруг словно помешались на наследнице Аддамсов.

— Ниди, прекрати, — отвечаю я, не особо надеясь на успех. — Это вынужденная мера. Ничего мы ей не сделаем.

— Да вы же живого человека похитили! И ты так спокойно об этом говоришь, серьёзно?! — взвизгивает Синклер, всплеснув руками с драматизмом, достойным Оскара. — Господи, да это чудовищно… Бедняжка наверняка напугана до смерти! Я всегда знала, что твой отец чудовище, но от тебя я такого точно не ожидала! Как ты мог, Ксавье?!

— Ничего с ней не случится, — залпом опустошаю стакан с соком и наливаю ещё один, но в горле по-прежнему самая настоящая Долина Смерти. — Посидит несколько дней взаперти, пока её отец не согласится на условия сделки, а потом отпустим.

— Но так ведь нельзя… — почти умоляюще произносит Энид, трогательно изогнув брови домиком. — Представь, каково ей?

— Мне наплевать, — увы, это не совсем так, но я стараюсь отгонять неуместные мысли. — Она наш враг, с чего я должен переживать о её состоянии?

— Не она ваш враг, а её отец.

Довольно неожиданно слышать такую глубокую мысль от беззаботной Ниди, которая смотрит на мир сквозь розовую призму инстаграмных фильтров. Ладно, возможно, отчасти она права. Несмотря на то, что Уэнсдэй явно представляет опасность, это не её война.

— Вы её хоть кормите? — блондинка подозрительно прищуривается. Ох уж эта вечная забота о любом живом существе. Синклер с самого детства тащила в дом бродячих щенят и котят. Держу пари, она даже комаров не прихлопывает, а отгоняет.

— Она отказывается есть, — нехотя сообщаю я, массируя кончиками пальцев ноющие виски.

— Это издевательство. Нельзя морить человека голодом, — заявляет Энид тоном строгой учительницы, абсолютно не вяжущимся с её стильным образом светской львицы.

— Человека нельзя. Аддамс можно.

— Ксавье!

Я и не надеялся, что она оценит сарказм.

Мой чёрный юмор всегда был за гранью понимания жизнерадостной блондинки.

— Ниди, что ты предлагаешь делать? Силой запихивать ей в глотку еду? — я действительно не понимаю, чего добивается Синклер.

— Нет. Приведи её сюда. Пусть позавтракает с нами.

В первую секунду мне кажется, что это шутка.

Но непривычно серьёзное выражение на лице Энид говорит об обратном — она явно настроена предельно решительно и не намерена сдаваться.

— Что? — Ниди возмущенно вскидывает брови, заметив моё скептическое выражение. — Уверена, никому не станет хуже, если несчастная девушка сядет с нами за один стол. Нельзя всё время держать её в темном подвале, это бесчеловечно! Ты ведь не такой, как отец… Так и не превращайся в него.

Несмотря на классический образ Барби, она вовсе не глупа — и неплохо умеет манипулировать. Недаром Синклер-старший так легко пляшет под её дудку.

Дело даже не в интеллекте, а в типичной женской интуиции — каким-то неведомым чутьём она всегда знает, за какие ниточки нужно дёрнуть, чтобы сломить сопротивление.

Я действительно не хочу становиться таким, как Винсент. Чёрствым сухарём, давно потерявшим веру в лучшее и видящим смысл жизни исключительно в жажде наживы.

Он не счастлив.

А я… Я до сих пор на что-то надеюсь.

Идиот.

— Ладно. Будь здесь, — я определённо совершаю очередную чудовищную глупость, но всё же поднимаюсь на ноги и, нащупав в кармане джинсов ключ, направляюсь в сторону подвала.

Уэнсдэй сидит в дальнем углу кровати, положив подбородок на колени и обнимая себя руками. Под угольными глазами залегли огромные чернильные круги, синяк на скуле расцвел её ярче, спутанные чёрные волосы струятся по хрупким плечам. По всем законам здравого смысла мне должно быть наплевать. Но мне не наплевать — в сердце против воли вспыхивает щемящая жалость. Мерзкое, ядовитое чувство, не позволяющее адекватно мыслить.

Черт, она ведь и вправду не ела ничего больше суток. И кажется, практически не спала.

— Эй, Аддамс… — наигранно-беззаботно бросаю я, привлекая её внимание. — Вставай. Пойдём на прогулку.

— Не ожидала, что прибежишь обратно так быстро, — едко огрызается она, продолжая сверлить немигающим взглядом стену прямо перед собой. — Тебя вчера как ветром сдуло. Спешил предаться самоудовлетворению, пока свежи воспоминания?

Я заранее подготовился к доле сарказма, поэтому проглатываю очередную колкость без особых усилий. Нет смысла тратить время на бесполезные дискуссии — в сущности, что ей остаётся, кроме как бросаться резкими фразами?

— Напомни мне в следующий раз помыть тебе рот с мылом. А сейчас вставай, — с нажимом повторяю я. — Дважды предлагать не буду.

— Ты уже предложил дважды, — Уэнсдэй наконец поворачивает голову в мою сторону, прожигая таким неприязненным взглядом, словно это не она вчера добровольно сидела у меня на коленях. — Вынуждена разочаровать, но я склонна дать отрицательный ответ.

— Жаль, что мне насрать, — просто поразительно, как легко ей удаётся меня взбесить.

Она ведь прекрасно знает, что возражать бессмысленно, но продолжает гнуть свою линию с фантастическим упрямством. Но я категорически не настроен препираться, поэтому быстро приближаюсь к ней — крепко перехватив тонкий локоть, с силой дёргаю на себя, принуждая Аддамс подняться на ноги.

Мягкий бархат кожи обжигает кончики пальцев уже привычным холодом. Так чертовски неправильно и так чертовски приятно.

— Не трогай меня, cazzone, — шипит она похлеще разъяренной змеи и одним ловким движением выворачивается из железного захвата. Хитроумный приёмчик.

— Вчера ты не сопротивлялась, — поддеваю с неприкрытой издёвкой. Однако тяжёлое похмелье всё ещё даёт о себе знать, и у меня нет ни малейшего желания испытывать на прочность собственное терпение. Пожалуй, стоит попробовать заключить временное перемирие. — Слушай, Аддамс, давай хотя бы попытаемся не причинять друг другу лишних неудобств. Неужели ты не хочешь выйти отсюда хоть ненадолго? Поесть, попить, подышать свежим воздухом? Ну хоть что-нибудь?

Уэнсдэй упорно хранит молчание, но я и так знаю ответ. Она и впрямь выглядит подавленно — дерзит скорее по инерции, но двадцать четыре часа без еды и практически без воды способны надломить кого угодно. Даже её.

— Пошли, — произношу я почти мягко, протягивая к ней руку, но не решаясь дотронуться. — Ты же только себе делаешь хуже.

Она поводит плечами с заметным недовольством, отказываясь признавать свою слабость. Невыносимая, невозможная девчонка.

Но спустя минуту размышлений сдаётся и едва заметно кивает.

Мы выходим на террасу, залитую слепящим солнечным светом. Уэнсдэй щурится и рефлекторно прикрывает глаза связанными руками — мне не особо хотелось этого делать, но пришлось скрепить тонкие запястья между собой при помощи кабельной стяжки. Вынужденная мера безопасности. Несмотря на потрёпанный внешний вид, она хладнокровно застрелила дворецкого, и игнорировать этот факт нельзя.

— Боже праведный! — едва завидев нас, Синклер взвивается с места и шокированно зажимает рот ладонью.

Ладно, её реакция вполне объяснима.

При дневном свете лиловый синяк на бледном лице Аддамс выделяется чертовски ярко.

Вдобавок горничная постирала её вещи только сегодня утром, и за неимением иного варианта пришлось оставить Уэнсдэй в моей футболке.

Можно только гадать, какие теории строит Энид в своём бурном воображении, пока мы медленно приближаемся к богато накрытому столу.

— Привет, — к счастью, блондинка быстро справляется с первоначальным замешательством, и на губах, накрашенных розовым блеском, расцветает сияющая улыбка. — Кстати, меня зовут Энид, а тебя?

— Ниди, лучше не подходи близко, — я предостерегающе выставляю руку перед собой, а другой крепко стискиваю хрупкое плечо Аддамс. Та мгновенно одаривает меня ледяным взглядом, полным пассивной агрессии, но пока молчит.

— Ксавье, прекрати так себя вести! — капризно возражает Синклер и гостеприимно отодвигает стул. — Не обращай на него внимания, он сегодня грубиян. Как с цепи сорвался, ей-Богу… Садись лучше поближе ко мне.

— С удовольствием, Энид, — неожиданно отзывается Аддамс, дёрнув уголками вишневых губ в слабом подобии улыбки. — Меня зовут Уэнсдэй, очень рада знакомству.

Внезапное проявление светской вежливости заставляет меня напрячься. В жизни не поверю, что за этим не стоит никакого коварного умысла.

Высокомерная сука снова что-то задумала.

Но наивная блондинка принимает умелую актёрскую игру за чистую монету.

— Вот и отлично! — довольная Синклер быстро хватается за пустую тарелку и принимается накладывать туда всё подряд. — Ну чего вы стоите? Скорее садитесь.

— Спасибо, Энид, — фальшивая, абсолютно механическая улыбка на лице Уэнсдэй становится чуть шире. Мне становится всё больше не по себе. Зря я на это согласился, чертовски зря.

— Только попробуй что-нибудь выкинуть, — шепчу я едва слышно, склонившись к уху Аддамс.

Она раздражённо дёргает головой, будто отгоняя назойливое насекомое, и от этого движения прядь её волос случайно касается моего лица. Чертовски стойкий аромат парфюма ударяет в нос — и меня мгновенно бросает в жар, никак не связанный с температурой на улице.

Проклятье.

Так не бывает. Это же просто абсурд.

Ни одной женщине в моей жизни было не под силу вызвать настолько острую реакцию.

Торопливо отстраняюсь, пока не стало хуже.

Хотя куда уже хуже.

Я вляпался в редкостное дерьмо и с каждым шагом увязаю всё глубже.

Уэнсдэй делает шаг к столу — я следую за ней словно на невидимом поводке, готовясь в любой момент предотвратить нападение или отразить удар. Но ничего не происходит. Она просто усаживается на стул, который так любезно отодвинула Энид, и кладёт связанные руки поверх белой скатерти. Поспешно отодвигаю от неё нож с вилкой и усаживаюсь рядом, ни на минуту не сводя с Аддамс пристального взгляда. Её поза выглядит обманчиво-расслабленной, на бесстрастном личике не двигается ни один мускул, но я слишком хорошо знаю, что наигранное спокойствие мгновенно может обернуться смертоносным броском.

Синклер же, по простоте душевной, принимает это за растерянность.

— Не волнуйся… — блондинка ободряюще улыбается, заглядывая в лицо проклятой стервы. — Ты наверняка очень голодна. Ешь, не стесняйся. Может, принести что-то ещё?

— Спасибо, Энид, — с готовностью отзывается Аддамс таким механическим тоном, словно она и вправду фарфоровая кукла, выдающая заранее записанные фразы при нажатии на кнопку. Тоненькие пальчики на секунду касаются зелёного листа салата, лежащего на краю тарелки. — Столовый этикет в этом доме предполагает необходимость есть руками?

— Я ни за что не дам тебе вилку, — решительно отрезаю я, отодвигая столовые приборы как можно дальше.

— Ксавье! — Синклер возмущенно хмурит брови. — Господи, ну что она сделает со связанными руками? Подай ей вилку. Нельзя так издеваться над человеком!

— Спасибо, Энид, — черт побери, эта фраза скоро станет моим личным триггером.

Едва не скрипя зубами от раздражения, буквально швыряю в сторону Аддамс злополучную вилку — она ударяется о бортик тарелки и едва не летит на землю, но Уэнсдэй ловко предотвращает падение. Быстрота её реакции одновременно восхищает и пугает.

Моя ладонь невольно ложится на рукоять ножа.

— Спасибо, Ксавье, — проклятая стерва выделяет моё имя какой-то особенной интонацией, не предвещающей ничего хорошего. Вежливость в её исполнении настораживает в разы сильнее, чем самый ядовитый сарказм.

Неловко обхватив вилку маленькими пальчиками, Аддамс накалывает на неё кусочек огурца и отправляет в рот. Я не могу избавиться от дурного предчувствия — сжимаю челюсти с такой силой, что становится больно, а лицевые мышцы сводит от напряжения.

Единственный человек, кто не ожидает подвоха и выглядит абсолютно расслабленной — Ниди.

— Сегодня такая жара, правда? — блондинка тянется к салфетке и начинает ею обмахиваться. — В такую погоду хочется круглые сутки сидеть возле бассейна…