Корректор Оплошностей

Глава 1: Коэффициент неловкости

Воздух в лаборатории был его. Не в собственности — в понимании. Алёша вдыхал его медленно, по фракциям, как редкий газ. Острый, электрический запах перегретого блока питания. Сухая, вековая пыль со стеллажей, пахнущая хрупкой бумагой и тишиной. И тонкая, почти призрачная нота канифоли — след вчерашней ночной работы.

Это был запах порядка. Территория, где хаос подчинялся формулам.

Перед ним белело поле боя — огромная маркерная доска, исчерченная многоэтажными уравнениями. Цифры и греческие символы ветвились по ней, как нейронная сеть, описывая поведение реальности на самом её краю. Здесь, в этом рукотворном космосе, Алёша был не просто физиком. Он был зрителем в первом ряду творения. Он мог видеть исходный код, на котором скомпилирована Вселенная.

Он знал, что в основе всего лежит элегантная ошибка. Бесконечный набор вероятностей, который сворачивался в единственную реальность лишь в тот момент, когда на него смотрели. Хаос был не дефектом системы. Он был самой системой.

И это было красиво.

Алёша отвернулся от доски, снял очки, устало сжал переносицу. Подошёл к широкому, забрызганному дождями окну, выходившему во двор НИИ. Подышал на стёкла, протёр их рукавом.

Мир за окном обрёл резкость.

И в эту же секунду, будто по команде невидимого режиссёра, в фокус попала она. Лена.

Она стояла у облезлой скамейки и смеялась чему-то в телефоне. Солнце запуталось в её волосах, и на одно невыносимое мгновение всё остальное — двор, НИИ, сама физика — перестало существовать.

Испарился всемогущий творец миров. На его месте остался тридцатилетний мальчишка, утопающий в мешковатом халате. Его мозг, секунду назад калибровавший космологические константы, дал сбой, столкнувшись с нерешаемой задачей.

Задача: Приветствие.

Дано: Объект «Лена». Дистанция ~30 метров. Один слой грязного стекла.

Найти: Оптимальный алгоритм контакта.

Мысли посыпались, как битые файлы.

Помахать. Она не заметит. Или заметит, но не поймёт, кому. Он останется стоять с идиотски задранной рукой. Провал.

Открыть окно. Скрипучая рама, эхо во дворе. Крикнуть «Привет!». Будет выглядеть как сумасшедший отшельник из башни. Катастрофа.

Ничего не делать.

Стопроцентная гарантия избегания позора. Стопроцентная гарантия упущенной возможности.

Алёша отступил от окна, обратно в тень своей лаборатории. Его плечи обмякли. Гений, видевший красоту в хаосе Вселенной, панически боялся его малейшего дуновения в мире людей.

Длинный коридор НИИ был похож на геологический срез времени. Скрип стёртого паркета, монотонный гул ламп, въевшийся запах хлорки и бумажного тлена. Алёша шёл быстро, прижимая к груди стопку расчётов. Это был его щит. Его будущий патч для реальности. Мысли о нём почти вытеснили утреннюю капитуляцию у окна.

Он свернул за угол.

И мир схлопнулся в одну точку.

Из-за поворота, напевая что-то легкомысленное, вынырнула Лена.

Толчок был почти невесомым, но его последствия — вселенского масштаба. Её папки просто шлёпнулись на пол. Папка выскользнула из его вспотевших пальцев. Листы не взмыли в воздух, а просто рассыпались по полу грязным веером, и самый важный, с ключевой диаграммой, скользнул точно в лужицу под батареей.

— Ой! — Лена рассмеялась. Её смех был тёплым и настоящим, и от этого Алёше стало только хуже. — Кажется, у нас гравитационный коллапс. Простите!

Кровь ударила в уши, и он услышал их горячий гул. Он рухнул на колени. Пальцы не слушались, путались, пытаясь собрать и её документы, и свои.

— Я… эм… траектория… — бормотал он, глядя на расползающиеся по полу бумаги. — Не учёл вектор… Ваши папки!

— Да бросьте вы мои папки! — она уже легко собрала свои вещи и теперь, опустившись рядом, помогала ему. Её пальцы двигались по полу с лёгкой, точной эффективностью, подхватывая листы. — Свои спасайте! Что тут у вас, теория всего?

Алёша поднял мокрый, безнадёжно испорченный лист. Тонкие линии, выведенные с любовью и рапидографом, потекли, превращая стройную диаграмму в уродливую кляксу.

Мгновенная, необратимая энтропия.

Его социальная ошибка только что нанесла прямой физический ущерб его работе. Единственному, что у него было.

— Почти… — прошептал он, глядя на погибший чертёж. — Теория… избегания всего.

Он поднял на неё глаза. Она смотрела на него с такой искренней, обезоруживающей симпатией, что это ощущалось как пощёчина. В её взгляде не было насмешки. Была жалость. А жалость — это просто вежливая форма презрения.

Схватив остатки листов, он вскочил.

— Спасибо, я… мне нужно…

Он не договорил. Просто развернулся и почти бегом скрылся за поворотом. Он оставил её одну, посреди коридора, с последним уцелевшим листом в руке.

Прижавшись к холодной, облупившейся стене, он пытался дышать. Сердце колотилось о рёбра с сухим, болезненным стуком, будто пытаясь пробить грудную клетку. Он зажмурился, а когда открыл глаза, осторожно выглянул из-за угла.

Лена ушла.

Вместо неё по коридору шёл профессор Завьялов, суровый старик из отдела теоретической механики. Человек, который однажды назвал его диссертацию «юношескими фантазиями».

Завьялов остановился как раз на месте катастрофы. Хмуро огляделся. Убедился, что один. А потом присел на корточки, достал из портфеля маленький бумажный пакетик и высыпал его содержимое — хлебные крошки — в щель у плинтуса. Для мышей, которых все ругали, но тайно подкармливали.

Этот крошечный, нелепый акт тайной доброты от человека, которого Алёша считал бездушным монстром, на секунду выбил его из колеи. Эта мысль не укладывалась в его чёрно-белые схемы. Она торчала из них, как неверный результат в отлаженной программе.

Но она тут же утонула в новой, горячей волне собственного унижения. Он снова сжал в кулаке мокрый, бесполезный лист бумаги.

Вечером кафе «Зерно» пахло жжёным кофе и чужими разговорами. Алёша забился в самый дальний угол, пытаясь спрятаться от самого себя. Лаборатория сегодня давила стенами.

Перед ним лежала стопка салфеток. Он пытался восстановить на одной из них погибшую формулу.

Колокольчик над дверью звякнул.

Алёша не поднял головы. Он знал: если поднимешь — случится плохое. Это был его личный, безотказный закон природы.

— Снова вы, профессор!

Он снова не ошибся. Его личный закон Мёрфи сработал безупречно. И у этого закона было имя — Лена.

Она стояла у его столика с подругой, улыбалась. Он был в ловушке.

— Решили сменить обстановку для великих открытий?

Он судорожно скомкал салфетку, пряча формулу в кулаке.

— Я… — мозг лихорадочно сканировал варианты. — Эмпирическим путём подбираю оптимальную кофейную константу. Для бодрости.

Её подруга хихикнула. Лена лишь улыбнулась шире.

Подошёл официант.

— Что будете заказывать?

Паника. Простая бытовая задача. Минное поле.

— Мне… э-э-э… латте. Нет, капучино! — произнёс он слишком громко. — С корицей. Без. Просто… воды.

Он махнул рукой, пытаясь отменить весь этот словесный хаос. Локоть сбил высокий стакан с водой, который уже стоял на столе.

Мир сузился до летящего стакана. Секунда растянулась. Холодный шлепок воды по рукам вернул его в реальность.

Вода залила стол, его руки, телефон и ту самую скомканную салфетку. Тонкие графитовые линии, которые он только что нанёс, расплылись.

Снова.

Тишина за столиком стала вязкой, она заполнила уши, как акустическая пена.

И снова она его спасла. И это было хуже всего.

— Ой, ничего страшного! — Лена подмигнула официанту. — Тряпку, пожалуйста. И два двойных эспрессо.

Она повернулась к Алёше. Он сидел, оцепенев, глядя на мокрое пятно.

— Бывает, — сказала она тихо, почти по-дружески. — Это называется «повышенная энтропия в локальной системе». Давайте, я закажу вам кофе? Нужно перезагрузить процессор. Идёт?

Её доброта. Её лёгкая ирония. Её непринуждённое использование его же терминов.

Это было не спасение. Это было публичное признание его полной несостоятельности. Он не был равным. Он был… проектом. Ходячей катастрофой, которую нужно опекать.

Он смотрел на расплывшуюся на салфетке формулу. Символ его тройного провала за день. Всё, к чему он прикасался в этом мире, превращалось в жалкий, бытовой беспорядок.

— Нет. Спасибо. — Голос был глухим и чужим. — Мне пора.

Он встал, пробормотал что-то похожее на извинения и вышел из кафе, не глядя.

Ночной воздух был холодным и трезвым. Он шёл по пустынной улице, и впервые за весь день не чувствовал ни стыда, ни паники. Он не чувствовал ничего.

Только абсолютную, холодную ясность, как у выверенной до микрона линзы.

Хватит.

Хватит быть ошибкой в чужих глазах.

Весь этот мир — это плохо написанный код, полный социальных багов и нелогичных протоколов. И если никто не может его исправить…

Это сделаю я.

Я напишу патч.

Патч для реальности. Для своей реальности.

Алёша ускорил шаг. Его путь лежал обратно в НИИ, в его лабораторию. Но на этот раз он возвращался туда не как жертва.

А как создатель.

Глава 2. Сборка идеального «Я»

Ночной воздух не лечил — он был просто смесью газов, которую Алёша методично вдыхал и выдыхал под гулкий ритм собственных шагов по пустым улицам.

Решимость, родившаяся в кафе из унижения, не испарилась. Она сжалась внутри в твёрдый, холодный комок, похожий на кусок металла. Больше не было ни паники, ни стыда. Только масса. Плотность. И вектор, направленный точно в сердце хаоса.

Тяжёлая дубовая дверь НИИ издала протяжный скрип, и его эхо, затухая, покатилось по бесконечным коридорам. Здесь, в царстве тишины, пыли и казённого линолеума, стёртого до бетонной кожи, Алёша был дома. Каждый шаг — по своей территории.

На вахте дремал Семёныч, уронив голову на сканворд. Не шелохнулся.

Мир спал. Лучшее время для работы.

Лаборатория встретила его знакомым запахом остывших схем и застарелой пыли. Алёша не стал включать верхний свет. Только щелчок тумблера настольной лампы, и жёлтый конус вырвал из темноты его алтарь. Его операционную.

Он двигался без единой лишней мысли, без единого лишнего жеста. Руки сами знали, что делать. Из шкафа появился не просто осциллограф, а главный модуль — сердце будущего творения, над которым он тайно работал последние три года. Сегодняшняя ночь была не началом, а финальной, отчаянной сборкой.

Рядом, словно спящие в коконах жуки, легли антистатические пакетики с микросхемами с AliExpress. Из ящика — мотки медных проводов в потрескавшейся тканевой оплётке.

«Наследие советской гигантомании и плоды китайской миниатюризации, — мелькнула в голове ироничная мысль. — Идеальный симбиоз».

Старый паяльник с выжженным жалом занял своё место в розетке. Через минуту по комнате пополз едкий, но до боли родной запах канифоли. Алёша глубоко вдохнул. Это был запах контроля. Его единственной настоящей стихии.

Те самые руки, что час назад дрожали над стаканом с водой, теперь двигались с абсолютной, почти нечеловеческой точностью. Пальцы порхали, придерживая крошечные ножки микросхем. Жало паяльника точечными, змеиными укусами прихватывало их к плате. Он не думал о физике. Он не думал о Лене. Он бормотал себе под нос слова, выжженные на подкорке. Мантру. Заговор.

— Ошибка… обнуляет вклад…

Капля олова легла на контакт идеально ровным, блестящим холмиком.

— Значит, вклада не будет. Будет результат.

Его пальцы, как паучьи лапки, сплетали паутину проводов, следуя схеме, которая существовала только в его голове.

— Минимизировать… вероятность… нежелательного исхода…

Он соединил последний блок. Подключил систему к монструозному блоку питания, выдранному из списанного компьютера. Замер.

Время пришло.

Он затаил дыхание и щёлкнул тумблером.

Свет в лаборатории моргнул, просел до тусклого оранжевого свечения. Пол под ногами завибрировал от низкого, утробного гула, а из розетки потянуло озоном. Воздух взорвался резким запахом горелого пластика, и сквозь него тут же пробился острый, стерильный холод.

Алёша отшатнулся.

Инстинкты кричали об опасности. Прибор пожирал энергию не так, как он рассчитывал. Рвано. Хищно. Это был не калькулятор, а какая-то чёрная дыра в розетке, способная выжечь проводку во всём крыле.

Впервые за вечер он почувствовал страх. Не социальный, не жалкий. А древний, животный страх перед огнём и неконтролируемой силой.

Эта штука была опасна по-настоящему.

Паника была холодной и ясной. Он не раздумывая рванул к стеллажу, схватил массивный, собранный для другого эксперимента феррорезонансный дроссель и, обжигая пальцы, подключил его к цепи, создавая грубый, но эффективный балласт для гашения скачков мощности.

Снова щелчок тумблера.

На этот раз свет не погас. Гудение выровнялось. Кулеры на корпусе с нарастающим воем раскрутились до предельных оборотов, как турбины самолёта.

Алёша, не дыша, посмотрел на зелёный экран осциллографа.

Вместо привычной ровной линии на нём бурлила, дрожала и переливалась хаотичная зелёная пена. Живая. Непредсказуемая.

Он работал.

Алёша тяжело опёрся руками о стол. Пот стекал по вискам, капал на текстолит. Нервы были натянуты до предела, но усталости не было — только сухое, лихорадочное возбуждение. Он сделал это.

Он взял с полки старый металлический обруч, утыканный датчиками, и надел на голову. Холодный металл прижался ко лбу. Подключил его к прибору. Направил небольшой самодельный проектор на пыльную, выкрашенную казённой салатовой краской стену.

Тишина. Концентрация.

Он закрыл глаза и подумал о завтрашнем утре. О неизбежной встрече в коридоре.

О Лене.

Стена перед ним вспыхнула. Изображение дрожало, пронизанное помехами, словно запись на старой, зажёванной кассете. Голограмма расслоилась, разделилась на две дрожащие ветки.

Ветка первая. Провал.

Он увидел себя. Со стороны. Вот он идёт по коридору, глаза в пол. Навстречу — Лена. Улыбается. На её лице ни тени вчерашней жалости, только открытость.

— Привет, — донёсся из динамиков её искажённый голос.

Его голографический двойник что-то невнятно мычит. Не поднимает головы. Спешит мимо.

Он увидел, как лёгкая тень разочарования скользнула по её лицу. Она пожала плечами. Пошла дальше.

Картинка схлопнулась.

Алёше стало душно. Это было до боли знакомо. Это была его жизнь, записанная на плёнку. Бесконечный повтор одного и того же провала.

Он заставил себя сконцентрироваться снова.

Ветка вторая. Успех.

Изображение ожило. Тот же коридор. Те же лица. Но на этот раз его двойник не смотрел в пол. Он поднял глаза.

— Привет, — говорит Лена.

— Привет, — отвечает он. Голос ровный. Спокойный. — Надеюсь, сегодня обойдётся без водных процедур для моих чертежей. Я решил перейти на цифровые носители. Безопаснее.

Лена останавливается. Её брови удивлённо ползут вверх. А потом она смеётся. Искренне, заливисто.

— Профессор, вы неисправимы! Может, за чашкой кофе обсудим преимущества облачных хранилищ? После работы.

Лёгкий разговор. Успех.

Алёша смотрел на застывшую картинку, и физик внутри него был в ужасе. Он взломал фундаментальный код мироздания. Принцип неопределённости Гейзенберга, святая святых, был повержен устройством, собранным из мусора. Это было святотатство. Преступление против Вселенной.

Но что-то детское и униженное внутри него ликовало.

Он мог выбрать. Мог стереть стыд. Мог отменить провал ещё до того, как он случится.

Перед глазами снова всплыло лицо Лены в кафе. Доброе, участливое. Невыносимо унизительное.

Страх боролся с соблазном.

Несколько секунд.

Воспоминание о вчерашнем дне было слишком свежим. Слишком болезненным.

Он протянул дрожащую руку к панели управления. Палец завис над кнопкой.

Нажал.

На экране осциллографа осталась только одна, «правильная» реальность.

Выбор был сделан.

Резкая смена кадра. Щелчок.

Тихая квартира в спальном районе. Пахнет мебельной полиролью и чем-то неуловимо-аптечным. Лена сидит на краю идеально заправленной кровати. Её пальцы сжимают холодную, безвольную руку сестры.

Ольга смотрит в стену. Пусто.

Она красива правильной, безупречной красотой, которая со временем застывает, как маска. На прикроватной тумбочке — стакан с водой и начатая упаковка таблеток.

— Ты как? — тихо спрашивает Лена.

Ольга не сразу отвечает. Взгляд прикован к узору на обоях.

— Нормально, — наконец произносит она. Голос ровный. Мёртвый. — Андрей вчера цветы принёс. Розы. Красные.

Пауза.

— Идеальные. Длинные стебли. Ни одного шипа. Как на открытке.

— Это… это же хорошо? — неуверенно лепечет Лена.

Ольга молчит так долго, что кажется, она уже не ответит. Потом доносится почти беззвучный шёпот.

— От них даже не пахнет. Понимаешь? Совсем.

Она поворачивает голову, и в её глазах Лена видит бездну.

— Просто… картинка.

Лена сильнее сжимает холодные пальцы сестры. В её глазах — смесь любви, боли и панического ужаса. Она смотрит на Ольгу, на её идеальную причёску, на идеальный порядок в её идеальной квартире.

И видит будущее, которого боится больше всего на свете.

Будущее, в котором нет запаха.

Утро. Алёша не спал ни минуты. Глаза красные, но он не чувствовал усталости. Тело работало на чистом нервном возбуждении.

Пришло время для полевых испытаний.

Простой тест. Низкие ставки. Контролируемый эксперимент.

Он пойдёт в институтскую столовую. За булочкой.

Громоздкий прототип «Корректора» спрятался в старой холщовой сумке через плечо. Неприметный наушник в ухе, тяжёлая сумка с прототипом — он чувствовал себя шпионом, внедрённым в собственную жизнь.

Коридоры НИИ гудели утренней суетой. Люди здоровались, смеялись, обсуждали что-то. Алёша шёл сквозь этот поток, невидимый и сосредоточенный.

Вот и дверь столовой. Резкий запах кислой капусты.

Он остановился. Сделал глубокий вдох. Активировал прибор.

В наушнике раздался тихий треск. Сознание пронзили две быстрые вспышки.

Вспышка первая. Катастрофа.

Грохот подноса о кафель. Булочка, катящаяся под стол. Укоризненный взгляд тёти Зины.

Вспышка вторая. Оптимально.

Картинка сменилась. Из наушника донёсся сухой, безэмоциональный голос. Голос его творения.

ВНИМАНИЕ. ОБНАРУЖЕН УЧАСТОК НАПОЛЬНОГО ПОКРЫТИЯ С ПОВЫШЕННОЙ ВЛАЖНОСТЬЮ. КОЭФФИЦИЕНТ СЦЕПЛЕНИЯ СНИЖЕН НА 73%. РЕКОМЕНДАЦИЯ: ИЗМЕНИТЬ ТРАЕКТОРИЮ ДВИЖЕНИЯ НА 15 ГРАДУСОВ ВЛЕВО.

Алёша замер. Он посмотрел на пол. И правда. Почти незаметное на сером кафеле расплывалось влажное пятно.

Он сделал шаг влево. Ещё один. Обошёл опасный участок.

Подошёл к прилавку. Взял поднос. Молча протянул сонной буфетчице мятую купюру. Взял свою булочку. Развернулся.

Всё прошло гладко. Тихо. Идеально. Никто даже не обратил на него внимания. Он не был ни гением, ни катастрофой. Он был никем.

И это было прекрасно.

Он сел за самый дальний столик. Положил поднос. Посмотрел на обычную сдобную булочку. Немного подгоревшая с одного бока. Сахарная пудра рассыпана неравномерно.

Но для него это был не просто кусок теста.

Это был артефакт из исправленной реальности.

Он медленно откусил кусочек.

Вкус у булочки был самый обычный, но для Алёши это был вкус чистого результата. Дистиллированного. Без примеси случайности.

Его губы, впервые за долгое время, тронула уверенная, почти хищная улыбка.

Он сделал это. Он исправил реальность.

И это было только начало.

Глава 3: Термодинамика идеального свидания

Коридоры НИИ гудели. Негромко, на одной низкой ноте, словно огромный зверь переваривал в своём чреве тишину. Каждый шаг отдавался гулким, одиноким эхом. Здесь даже у воздуха была своя стратиграфия: внизу — едкий запах хлорки и стёртого линолеума, выше — пыльная взвесь старых бумаг, и где-то под самым потолком — тонкий, почти призрачный аромат канифоли и перегретых схем.

Алёша шёл по этому коридору. Впервые гул не казался ему враждебным. Он был фоном для его триумфа.

Вкус вчерашней булочки всё ещё жил на языке. Не вкус теста. Вкус контроля.

В кармане пиджака лежал «Корректор». Маленький, гладкий и тёплый, как спящий зверёк. Он не вибрировал. Не мигал. Он ждал.

И вот она.

Лена плыла ему навстречу из дальнего конца коридора, разрезая косой столб света из высокого окна. Синее платье, папка с документами, которой она покачивала в такт какой-то неслышной мелодии.

Старый Алёша уже искал бы путь к отступлению. Ближайшая дверь. Боковой проход. Он бы вжал голову в плечи и уставился в стену, притворившись поглощённым решением великой научной загадки. Тело помнило. Ладони стали влажными. Сердце пропустило такт и тут же заколотилось о рёбра, запуская в крови знакомый алгоритм паники.

Новый Алёша проигнорировал их. Он сделал то, чего не делал никогда.

Шагнул навстречу опасности.

Большой палец лёг на гладкий бок «Корректора». Мир замер. Звуки потеряли резкость, сжались до глухого гула. Перед его мысленным взором, бесшумно и стремительно, развернулись строчки кода и призрачные, мерцающие голограммы.

СИТУАЦИЯ: ОБЪЕКТ «ЛЕНА». ДИСТАНЦИЯ: 20 МЕТРОВ.

ЦЕЛЬ: НАЗНАЧИТЬ ВСТРЕЧУ.

АНАЛИЗ ВЕТОК…

> ВЕТКА 1: Промолчать. ВЕРОЯТНОСТЬ ПРОВАЛА: 100%. СТАТУС: КАТАСТРОФА.

Голограмма была серой и беззвучной. Он, смотрящий в пол. Она, проходящая мимо, даже не заметив его существования.

> ВЕТКА 2: Сказать «Привет». ВЕРОЯТНОСТЬ ПРОВАЛА: 73%. ПРИЧИНА: БАНАЛЬНОСТЬ.

Здесь изображение дёргалось. Он выдавливает из себя слово. Она вежливо кивает. Они замирают в метре друг от друга, пойманные в капкан тишины.

> ВЕТКА 3: Использовать остроумный заход. ВЕРОЯТНОСТЬ ПРОВАЛА: 12%. СТАТУС: ОПТИМАЛЬНО.

Эта ветка сияла тёплым, уверенным светом.

Алёша сделал выбор. Мир вернулся.

ЗАГРУЗКА СЦЕНАРИЯ…

Интерфейс предложил три варианта фразы. Он пролистал их, как реплики в игре. Первая — слишком сложная. Вторая — слишком фамильярная.

Третья.

Идеальная. Выверенная, как физическая константа.

СЦЕНАРИЙ ВЫБРАН. РЕКОМЕНДАЦИЯ: ИСПОЛНИТЬ.

Он пошёл вперёд. Десять метров. Пять. Тело двигалось на автопилоте, ведомое чужим, безупречным алгоритмом.

— Лена.

Она подняла голову. Её тихая песня оборвалась. Лицо на мгновение стало абсолютно пустым — реакция, отсутствовавшая во всех просчитанных вариантах.

Его собственный голос прозвучал ровно, с лёгкой, заранее просчитанной иронией, которой у него отродясь не было.

— Я тут бился над одной задачей с непредсказуемыми переменными… и понял, что самая интересная из них во всём здании — это вы. Может, попробуем найти для неё решение за чашкой кофе?

Тишина. Секунда. Две.

Для старого Алёши это была бы агония. Для нового — просто пауза для обработки данных.

И вдруг Лена рассмеялась. Не улыбнулась — рассмеялась. Тем самым живым, фыркающим смехом.

— Да ладно? — она вскинула брови. — «Непредсказуемая переменная»? Алёша, ты где таких фраз нахватался? Как из старого фильма.

Укол паники. Сбой?

> ОЦЕНКА РЕАКЦИИ: ПОЗИТИВНАЯ. УРОВЕНЬ ЗАИНТЕРЕСОВАННОСТИ: 87%.

> ПРОДОЛЖАТЬ СЦЕНАРИЙ.

— Что ж, — Алёша позволил себе лёгкую, выверенную улыбку. — Иногда старые фильмы предлагают самые элегантные решения.

Лена покачала головой, всё ещё не переставая улыбаться.

— Ну, погнали, решим твою задачку, профессор. Только не кофе. Давай завтра в семь, в парке у входа? Воздухом подышим.

— Договорились.

Она подмигнула и пошла дальше. Алёша остался стоять посреди коридора. Триумф накатывал волнами, чистыми и мощными. Он победил. Он взломал систему.

Но когда эйфория отхлынула, осталось странное послевкусие. Победа была. А радости не было. Было лишь холодное, стерильное удовлетворение от правильно выполненной операции. Слова, которые он произнёс, эхом отдавались в голове, но ощущались чужими. Словно он прослушал аудиозапись.

Он медленно побрёл дальше. Чтобы зацепиться за что-то реальное, он заставил себя смотреть по сторонам, и взгляд упёрся в приоткрытую дверь лаборатории Виктора Петровича. В дверном проёме, спиной к нему, стоял сам Виктор Петрович, сутулый, в вечно мятом пиджаке. И он с неожиданной, почти отцовской нежностью орошал водой из старого пульверизатора чахлый, полузасохший папоротник в треснутом горшке.

— Ну-ну, давай, милый, — бормотал старик растению. — Ещё капельку. За науку.

Алёша на секунду замер. Эта тихая, упорная, совершенно безнадёжная борьба за жизнь одного жалкого растения показалась ему абсурдной. Глупой тратой энергии. Зачем сражаться с энтропией там, где её победа предрешена?

Он отвернулся и ускорил шаг. У него были дела поважнее.

У него было свидание.

Вечерний парк был минным полем социальных переменных. Смех детей, лай собак, далёкая музыка. Раньше Алёша воспринимал это как угрозу. Теперь — как декорации для своего идеального спектакля.

Он пришёл за пять минут до срока. «Корректор» лежал в кармане, его тихая вибрация успокаивала.

АНАЛИЗ ЛОКАЦИИ: ВЫСОКАЯ КОНЦЕНТРАЦИЯ ПОТЕНЦИАЛЬНЫХ РИСКОВ.

РЕКОМЕНДАЦИЯ: СОБЛЮДАТЬ БДИТЕЛЬНОСТЬ.

Лена появилась ровно в семь. Джинсы, белая футболка. Она улыбалась так, будто мир не был враждебной средой.

— Привет, профессор. Не опоздал. Уже хорошо.

СИТУАЦИЯ: НЕФОРМАЛЬНОЕ ПРИВЕТСТВИЕ.

РЕКОМЕНДАЦИЯ: ОТВЕТИТЬ ЛЕГКОЙ ШУТКОЙ.

— Для физика точность — профессиональная деформация, — ответил Алёша заранее заготовленной фразой.

Они пошли по главной аллее. «Корректор» работал без остановки, превращая живой мир в набор данных.

> ВНИМАНИЕ: СТАЯ ГОЛУБЕЙ. ВЕРОЯТНОСТЬ ЗАГРЯЗНЕНИЯ ОБУВИ: 48%.

> РЕКОМЕНДАЦИЯ: ИЗМЕНИТЬ ТРАЕКТОРИЮ НА 1.5 МЕТРА ВЛЕВО.

Алёша невзначай предложил посмотреть на старый фонтан, легко огибая опасную зону.

> СИТУАЦИЯ: НЕОБХОДИМ КОМПЛИМЕНТ.

> АНАЛИЗ... ВЕРОЯТНОСТЬ УСПЕХА: 89%.

— Говорят, небо голубое из-за рассеяния Рэлея, — сказал он, повернувшись к ней. — Банальная физика. Но глядя на тебя, я начинаю подозревать, что в этой теории есть какие-то неучтённые переменные.

Лена остановилась и посмотрела на него. В её взгляде было что-то новое. Оценка.

— Алёша, ты сегодня просто генератор красивых фраз. Это… неожиданно.

Они дошли до фургончика с мороженым. Яркое меню пестрело десятками названий. Раньше Алёша бы впал в ступор. Сейчас он просто ждал.

СКАНИРОВАНИЕ... АНАЛИЗ ПРЕДПОЧТЕНИЙ ОБЪЕКТА...

ОПТИМАЛЬНЫЙ ВЫБОР: ФИСТАШКОВОЕ С МОРСКОЙ СОЛЬЮ.

СООТВЕТСТВУЕТ ТРЕНДАМ. ПОДЧЕРКИВАЕТ ИЗОЩРЕННЫЙ ВКУС.

— Два фисташковых с морской солью, пожалуйста, — уверенно сказал он.

Они сели на скамейку. Мороженое было бледно-зелёным. Оно выглядело как картинка из журнала.

Лена лизнула своё.

— Ого. Фисташка с солью. Необычно. Вкусно… Наверное.

Она ела маленькими, аккуратными укусами. В её глазах не было детской радости. Это был правильный вкус. Интересный. Взрослый. Холодный и аналитический, как и всё его поведение этим вечером.

И тут их идеальный мир треснул.

— Ленка! Привет!

К скамейке подлетела девушка в жёлтой куртке, с копной рыжих волос. Она двигалась так, будто в её теле не было костей, а только пружины.

Лена вскочила.

— Олька! Ты какими судьбами?

— Да вот, бегаю! — рыжая обняла её так, что Лена едва не выронила мороженое. — А это кто? Ой, какой… представительный!

— Оль, это Алексей. Алексей, это Оля.

Алёша встал. Его внутренний процессор взвыл от перегрузки. Незапланированный объект. Неизвестные переменные. Хаос.

> АНАЛИЗ НОВОГО ОБЪЕКТА… ИДЕНТИФИКАЦИЯ…

> ОШИБКА. ДАННЫЕ ОТСУТСТВУЮТ.

— Здравствуйте, — произнёс он единственную безопасную фразу.

Оля проигнорировала его и вперилась в него любопытными глазами.

— Алексей, значит. Так вы на свидании, да? — она толкнула Лену локтем. — Ленка, он хоть весёлый? А то ты вечно находишь таких серьёзных, что скулы сводит. Помнишь того юриста?

Алёша застыл, превратившись в безупречно одетый манекен. «Корректор» лихорадочно перебирал варианты.

> ПРЕДЛОЖИТЬ РАЗГОВОР О ПОГОДЕ? РИСК: 92%.

> СДЕЛАТЬ КОМПЛИМЕНТ? РИСК: 85%.

Он молчал. Вежливо кивал, как китайский болванчик.

Лена заметила его ступор. Застывшее лицо, пустые глаза. Она быстро взяла ситуацию в свои руки.

— Оль, мы тут немного заняты, — она мягко, но настойчиво развернула подругу. — Созвонимся завтра, ладно?

— Ладно-ладно! — Оля подмигнула им. — Приятного свидания, Алексей! Не дайте ему умереть от скуки!

И она исчезла.

Повисла тишина. Уже не та, что была заполнена красивыми фразами. А настоящая. Неловкая.

Лена села и посмотрела на своё подтаявшее мороженое. Потом на него.

Впервые за вечер в её взгляде промелькнуло отчётливое, холодное недоумение.

Она увидела сбой в программе.

Он сидел дома, в своей стерильной квартире. Единственным источником света был экран «Корректора». Свидание прошло успешно. Технически. Но вместо радости в груди разливалась вязкая пустота.

Он чувствовал себя актёром, который отыграл сложную роль и забыл выйти из образа. Он был симуляцией. И эта симуляция, столкнувшись с реальностью в лице Оли, дала сбой.

Чтобы доказать себе, что он всё сделал правильно, он открыл на «Корректоре» папку, которую до этого боялся трогать.

АРХИВ ПОТЕРЯННЫХ МГНОВЕНИЙ

Он нашёл файл «Свидание_Парк» и запустил отвергнутую ветку. Ту, что касалась мороженого.

Голограмма, спроецированная над столом, «шумела» и подёргивалась, как на старой кассете. Это была реальность второго сорта. Забракованный дубль.

В этой реальности он не слушал «Корректор». Растерялся у фургончика и ткнул пальцем в самое обычное, детское шоколадное мороженое.

Вот они садятся на ту же скамейку. Он пытается сказать что-то умное, жестикулирует. Рука дёргается. Комок мороженого шлёпается ему прямо на кончик носа.

Он замирает в парализующем ужасе. Катастрофа. Унижение.

Но Лена из этой потерянной реальности не смотрит свысока. Она смотрит секунду, потом её лицо озаряет улыбка, и она заливается тем самым смехом. Настоящим.

— Господи, профессор, вы как ребёнок! — говорит её искажённый голос. — Подождите, не двигайтесь!

Она достаёт салфетку. Наклоняется. Их лица так близко, что он видит золотые искорки в её глазах. Она, всё ещё посмеиваясь, аккуратно вытирает шоколад с его носа.

— Вот так, — говорит она мягко. — Чисто. Теперь можно продолжать быть серьёзным учёным.

В этом провальном, неоптимальном моменте было больше тепла, больше жизни и близости, чем во всех его безупречных комплиментах.

Алёша смотрел на эту сцену, и его пронзила острая, почти физическая тоска. Чувство потери. Потери чего-то бесконечно важного, что он добровольно выбросил ради безопасности. Это был укол его настоящего «я», похороненного под слоями алгоритмов.

Но логика, вбитая годами, взяла верх.

Он резким движением прервал просмотр. Голограмма схлопнулась.

Комната снова погрузилась в полумрак.

— Это был провал, — сказал он вслух, в пустую, тихую комнату. Голос был твёрдым. — Неловкость. Риск. Я всё сделал правильно.

Он повторил это ещё раз, вбивая слова в тишину комнаты.

— Оптимальная ветка была успешнее.

Он должен был в это верить. Иначе всё его изобретение, вся его новая жизнь теряли смысл.

Алёша выключил «Корректор» и остался сидеть в темноте. Наедине со своей холодной, стерильной победой.

Глава 4: Фантомные следы реальности

Тишина в голове.

Впервые за много лет она была не пустотой между паническими мыслями, а плотной, осязаемой субстанцией. Алёша стоял перед открытым шкафом, и его мозг не уходил в рекурсию от простого выбора. Серый свитер или синий? Раньше это был вопрос, способный запустить каскад катастрофических прогнозов. Теперь — просто переменная в уравнении.

В ухе, замаскированный под медицинский прибор, беззвучно ожил «Корректор». Голос, лишённый тембра, прозвучал прямо в сознании, сухой, как дикторский текст из старой хроники.

АНАЛИЗ УТРЕННЕГО ГАРДЕРОБА. ВЕТКА 1: СЕРЫЙ СВИТЕР. ВЕРОЯТНОСТЬ НЕЖЕЛАТЕЛЬНОГО ВНИМАНИЯ: 1.2%. СТАТУС: ОПТИМАЛЬНО.

ВЕТКА 2: СИНИЙ СВИТЕР. ВИЗУАЛЬНЫЙ ДЕФЕКТ (ИЗНОС ВОРОТНИКА 7%): 4.5%. СТАТУС: НЕЖЕЛАТЕЛЬНО.

Без единого колебания он снял с вешалки серый свитер. Шаг первый. Исполнено.

На кухне его ждал кофе. Не тот, что нравится, а тот, что правильный. Марка, выбранная алгоритмом по оптимальному соотношению кофеина к кислотности. Риск изжоги минимизирован на девяносто три процента. Алёша сделал глоток. Вкуса не было. Только горечь и тепло. Но это не имело значения. Важен был результат: бодрость, необходимая для продуктивного дня.

Его квартира, всегда бывшая убежищем порядка, теперь стала чем-то другим. Нулевой точкой. Идеально откалиброванной стартовой площадкой, с которой он каждый день отправлялся в мир, защищённый бронёй из алгоритмов.

В длинных, гулких коридорах НИИ пахло вечностью — пылью из архивов, канифолью и чем-то неуловимо кислым из соседнего крыла. Но привычный гул тревоги в ушах, сопровождавший его здесь всегда, исчез. Алёша шёл, и эта новая тишина в голове была громче любого шума, заглушая даже вой старой вентиляции.

— Воробьёв!

Из-за угла вынырнул Семён Маркович. Старший научный, лицо серое, как бетонная стена.

— Ты не поверишь, осциллограф сдох! Прямо посреди замера! Три месяца работы псу под хвост! Я этого старого идиота, завхоза…

Раньше Алёша бы замер. Сжался. Пробормотал бы что-то и постарался бы стать невидимым.

Сейчас же в ухе прозвучала команда.

СИТУАЦИЯ: ЖАЛОБА КОЛЛЕГИ. ОПТИМАЛЬНАЯ РЕАКЦИЯ: ВЕРБАЛИЗАЦИЯ ЭМПАТИИ (НИЗКИЙ УРОВЕНЬ). РЕКОМЕНДУЕМАЯ ФРАЗА: "ДА, НЕПРИЯТНО. НАДЕЮСЬ, ВСЁ БЫСТРО ПОЧИНЯТ".

Алёша кивнул. Выдержал идеальную паузу.

— Да, неприятно. Надеюсь, всё быстро починят.

Семён Маркович на секунду умолк. Его брови поползли вверх, а рот остался приоткрытым. Он моргнул, словно пытаясь сбросить наваждение.

— Ага, починят… — пробурчал он, уже теряя к разговору интерес, и поплёлся в сторону курилки.

Алёша пошёл дальше. Ни удовлетворения, ни жалости. Только холодное спокойствие. Задача выполнена. Потенциальная неловкость ликвидирована. Он шёл мимо выцветших портретов академиков, и ему казалось, что эта пустота, эта дистиллированная тишина в голове… и есть счастье. Наверное. Жизнь без ошибок.

Внезапно, как укол статического электричества, в памяти вспыхнул образ. Короткий, из «Архива Потерянных Мгновений». Лена, смеясь, вытирает ему нос салфеткой после нелепой катастрофы с мороженым. Тепло её пальцев. Её глаза, живые, искрящиеся.

Он резко мотнул головой, отгоняя видение.

Эмоции — это шум, сказал он себе. Помехи в чистом сигнале.

И он почти в это поверил.

Вечер был его полной и безоговорочной победой.

Ужин в маленьком итальянском ресторане прошёл без единой ошибки. «Корректор» был его лоцманом. Он подсказал столик в углу, где меньше всего отвлекающих факторов. Он показал короткую, мерцающую голограмму унизительного будущего: неуклюжий официант, спотыкаясь, опрокидывает на него полный бокал красного вина. Багровое пятно. Испуганное лицо Лены. Суетливые извинения.

Алёша просто выбрал другую ветку реальности. Ту, где официант благополучно прошёл мимо.

Они говорили. Вернее, говорил он, произнося фразы, одобренные алгоритмом. Забавный случай из института (вероятность положительной реакции: 87%). Комплемент её выбору пасты (риск провала: 3%). Уместная цитата из фильма, который, как подсказал прибор, она недавно смотрела.

Лена слушала. Улыбалась. Но её взгляд был странным. Слишком внимательным. Будто она смотрела не на него, а сквозь него. Но вечер закончился триумфом. Она согласилась встретиться на выходных.

Победа.

Алёша вернулся домой, чувствуя себя почти всемогущим. Сбросил туфли, ослабил узел галстука. Тишина в квартире была абсолютной. Идеальной. Он снял свою светло-серую, «оптимальную» рубашку, чтобы бросить её в корзину для белья.

И замер.

Что-то было не так. Взгляд зацепился за манжету. Там, на идеально гладкой ткани, расплывалось небольшое, но отчётливое багровое пятно. Влажное на ощупь.

Алёша поднёс руку к лицу. Запах. Слабый, кисловатый, безошибочный запах пролитого вина.

По венам будто пустили не кровь, а жидкий азот. Нет. Этого не могло быть. Он не пил красное. Лена пила белое. Официант прошёл мимо. Он лично выбрал ветку реальности, где этого не случилось.

Его мозг физика, привыкший к законам причинности, запустил аварийный протокол, отчаянно перебирая варианты. Задел кого-то на улице? Нет, ехал на такси. Испачкался раньше? Невозможно, он бы увидел.

Он снова и снова прокручивал сцену. Вот официант. Вот шаг в сторону. Вот он выбирает другую ветку. Отменяет событие.

Отменяет… или нет?

Мысль, дикая, нарушающая все законы, пробила его ментальную защиту, как шаровая молния. Что, если «Корректор» не стирает ветки? Что, если он просто… отслаивает их? А отменённая реальность, как фантомная боль, продолжает существовать, оставляя призрачные следы. Осколки парадоксов.

Бред. Должно быть рациональное объяснение. Просто странная случайность.

Он бросился в ванную. Сунул рубашку под струю холодной воды и с силой втёр в пятно мыло, до боли в костяшках пальцев, пытаясь стереть не просто след. Он пытался вымыть из своего мира этот пугающий, иррациональный глюк.

Пятно бледнело. Но холод внутри никуда не делся.

Впервые его идеальный, контролируемый мир дал трещину. И в эту трещину просачивался холод абсолютной, иррациональной неизвестности.

Цветные огни били по глазам. Из динамиков гремела попса девяностых, перекрываемая фальшивым воплем какого-то мужчины со сцены. В воздухе караоке-бара «Октава» стояла густая смесь запахов разбавленного пива, приторных коктейлей и чего-то горелого от дым-машины.

Сенсорный ад.

Но Алёша сидел за столиком, идеально прямой и спокойный, будто в звуконепроницаемой капсуле. «Корректор» фильтровал хаос, подавляя панические импульсы.

Лена привела его сюда знакомить с друзьями. Оля, её лучшая подруга, и её парень, шумный бородатый Макс. Пока тот рассказывал анекдот, Алёша не слушал. Он получал сводку.

АНАЛИЗ СОЦИАЛЬНОЙ ГРУППЫ. ОЛЬГА: ЭМОЦИОНАЛЬНА, ЦЕНИТ ЮМОР. МАКСИМ: ДОМИНАНТЕН, РЕАГИРУЕТ НА УВЕРЕННОСТЬ. РЕКОМЕНДАЦИЯ: СОХРАНЯТЬ НЕЙТРАЛЬНУЮ УЛЫБКУ, КИВАТЬ КАЖДЫЕ 15 СЕКУНД.

Алёша кивнул.

Лена, сидевшая рядом, не сводила с него глаз. Она смотрела, как её друзья, только что вернувшиеся к столу, громко спорили, чья очередь петь.

— Нет, я пела в прошлый раз! — почти кричала Оля. — Ты обещал спеть ту свою дурацкую балладу!

— Она не дурацкая, она о свободе и орлах! — парировал Макс, театрально прижимая руку к сердцу. — А ты опять хочешь про жёлтые тюльпаны!

Он толкнул её в плечо, она ткнула его пальцем в бок. Они смеялись. Живые. Настоящие. Лена смотрела на них с тенью тоски, а потом перевела взгляд на идеально неподвижного, вежливо улыбающегося Алёшу.

— Алёша, твоя очередь! — весело крикнула Оля. — Давай, покажи класс!

Паника даже не успела зародиться. «Корректор» уже выдал решение.

ВЫБОР ОПТИМАЛЬНОЙ КОМПОЗИЦИИ. ХИТ ГРУППЫ "РУКИ ВВЕРХ". УРОВЕНЬ НОСТАЛЬГИЧЕСКОГО РЕЗОНАНСА: 91%. ВЕРОЯТНОСТЬ ОДОБРЕНИЯ: 96%.

Алёша встал. Взял микрофон. На экране побежали слова. Он запел. Голос был чистым. Он попадал в каждую ноту. Ни разу не сбился. Технически безупречное исполнение.

И совершенно мёртвое.

Когда он закончил, его накрыло волной аплодисментов и одобрительных криков. Друзья Лены восторженно свистели. Он вернулся за столик, ощущая холодное удовлетворение. Успех.

Лена резко потянула его за рукав в сторону выхода, где грохот музыки сменялся гулом.

— Это было… идеально, — сказала она громко. Её лицо в полумраке было непроницаемым. — Слишком идеально. Ты хоть раз до этого пел в караоке?

ВОПРОС: ПРЯМОЙ, С ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ ПОДОПЛЁКОЙ. РЕКОМЕНДАЦИЯ: НЕЙТРАЛЬНЫЙ, УКЛОНЧИВЫЙ ОТВЕТ.

— Ну… иногда балуюсь, — ответил Алёша, глядя ей чуть выше переносицы. — Просто песня удачная.

— Ты знаешь, что странно? — Лена шагнула ближе, её взгляд стал жёстким. — Ты перед каждой фразой, когда с ребятами говорил, на секунду замирал. И глаза такие… пустые. Будто ты не здесь. Алёш, скажи честно…

ВНИМАНИЕ: ПРЯМОЙ ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ЗАПРОС. ВЕРОЯТНОСТЬ РАСКРЫТИЯ СИСТЕМЫ: 35% И РАСТЁТ. РЕКОМЕНДАЦИЯ: НЕМЕДЛЕННАЯ СМЕНА ТЕМЫ.

Алёша не дал ей закончить.

— Слушай, а твоя подруга Оля всегда так громко смеётся? Очень жизнерадостный человек.

Лена смотрела на него долго. Секунду. Две. Десять.

Она даже не попыталась ответить на его жалкую попытку увести разговор. Она просто смотрела, и в её взгляде он увидел нечто худшее, чем гнев. Он увидел, как гаснет интерес. Как будто она смотрела на сложный, но сломанный механизм, умеющий выполнять лишь одну программу.

Молча отстранившись, она вернулась к столику.

Грохот чужого веселья не мог заполнить пустоту, внезапно возникшую между ними.

Алёша выиграл этот вечер. Он был безупречен. Но, глядя на её отдалившуюся спину, он впервые с ужасающей ясностью почувствовал, что его идеальность — это не решение.

Он стёр ошибку.

И, кажется, стёр вместе с ней и себя.

Глава 5. Синдром хаоса

В лаборатории стояла тишина. Не та, что успокаивает, а вакуумная, в которой тонул даже монотонный гул старого трансформатора. Гудел, как неотвязная мысль. Вчерашний шум из караоке-бара давно стих, но его фантомное эхо — дребезг стаканов, взрывы смеха, фальшивые ноты — застряло в голове у Алёши.

Слова Лены, брошенные в той какофонии, не растворились. «Ты стал… пустой». Они застряли где-то под рёбрами — холодный, гладкий предмет, инородное тело, которое не вытолкнуть вздохом.

Он знал, что это — нестабильная система. Конфликт, оставленный без решения, неизбежно вёл к коллапсу. Это была не психология. Это была физика.

«Корректор» молчал, но его молчание было красноречивым.

Они встретились в кофейне на полпути. Нейтральная территория. Воздух густой от запаха корицы и горького шоколада.

Лена уже сидела у окна. Медленно водила ложечкой по молочной пенке, оставляя на ней круги, похожие на рябь на воде. Она не улыбнулась, когда он подошёл. Просто кивнула в сторону пустого стула.

Он сел, и тишина между ними тут же стала плотной, осязаемой. Алёша слышал, как за соседним столиком кто-то тихо смеётся в телефон. Слышал сухой, резкий стук — бариста выбивал кофейную таблетку из холдера. Мир вокруг жил в своём обычном, рассинхронизированном ритме, не замечая их маленькой чёрной дыры.

— Алёш.

Её голос заставил его вздрогнуть. Ровный, почти безэмоциональный.

— Нам нужно поговорить.

Он кивнул. Внутренний процессор перешёл в режим ожидания команд.

— Вчера… всё это было странно, — она смотрела на свои руки, переплетённые на столе. — Ты был как на автопилоте. Идеальный, правильный. Но неживой.

Она наконец подняла на него глаза. Взгляд прямой, без тени вчерашней обиды. Только усталость.

— Помнишь, как ты первый раз заговорил со мной? В коридоре, с этими бумагами. Ты был красный, как помидор, и что-то бормотал про векторы и хаотичное распределение. Мы же тогда смеялись.

Он помнил. Помнил липкий жар стыда. Для него это был провал с вероятностью девяносто восемь процентов. А для неё, оказывается, что-то другое.

— А тот раз, когда ты кофе заказывал и салфетку залил? — в её голосе прорезалась тень тепла, и инородное тело под его рёбрами стало ещё холоднее. — Я думала, ты сейчас под стол от стыда залезешь. Это было так… мило. По-настояшему.

Пауза.

— Где тот парень, Алёш?

Она замолчала, подбирая слова.

— Я по нему скучаю.

Это был не упрёк. Это был диагноз. И он попал в самую больную точку — туда, где в архиве хранилась отвергнутая голограмма его двойника с нелепым пятном от мороженого на носу. В ту часть его сознания, которая тоже тосковала.

Паника обожгла нёбо привкусом меди. Воздух в лёгких вдруг стал чужим, заёмным.

>ВНИМАНИЕ. ОБНАРУЖЕНА ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ МАНИПУЛЯЦИЯ.

>ЦЕЛЬ: ДЕСТАБИЛИЗАЦИЯ. ВОЗВРАТ К ИСХОДНОМУ НЕПРЕДСКАЗУЕМОМУ СОСТОЯНИЮ.

>РЕКОМЕНДАЦИЯ: ЛОГИЧЕСКОЕ ПАРИРОВАНИЕ. АПЕЛЛИРОВАТЬ К КОНЦЕПЦИИ ЛИЧНОСТНОГО РОСТА.

Холодный, бесстрастный голос в наушнике был спасением. Точкой отсчёта в хаосе.

— Лена, — произнёс Алёша. Его собственный голос прозвучал чужим — гладким, отполированным, уверенным. — Я понимаю твою ностальгию по первоначальному этапу. Любые системы проходят через период первичного хаоса. Но затем они стремятся к оптимизации. Я работаю над собой. Становлюсь лучшей версией. Разве это не то, чего все хотят в отношениях?

Слова, как гладкие, безвкусные камни, выкатились изо рта. Он сказал их.

Тепло в глазах Лены погасло. На его месте вспыхнуло что-то другое. Недоумение. А потом — гнев.

— Лучшей версией?! — её голос сорвался, стал выше. — Алёша, ты меня вообще слышишь? Ты не стал лучше, ты стал другим! Предсказуемым! Я тебе про чувства, а ты мне — лекцию по системотехнике!

Уголок её губы дрогнул. Он видел это. Видел боль в её глазах. И настоящее, испуганное «я» где-то в глубине его черепа хотело закричать: «Прости! Помоги мне! Это не я!»

Но страх был сильнее. Страх снова стать ошибкой. Снова пролить кофе, рассыпать бумаги, быть нелепым.

>РИСК КОНФЛИКТА: 92%. СТАТУС: КРИТИЧЕСКИЙ.

>РЕКОМЕНДАЦИЯ: НЕМЕДЛЕННОЕ СНИЖЕНИЕ НАПРЯЖЕНИЯ.

>ПРОТОКОЛ: ОТВЛЕКАЮЩИЙ КОМПЛИМЕНТ. ПЕРЕВОД ТЕМЫ.

Алёша заставил свои губы растянуться в улыбке. Мышцы на лице одеревенели.

— У тебя очень красивый цвет глаз, когда ты злишься. Похож на тёмный янтарь. Кстати, я нашёл один французский фильм. По моим расчётам, он должен тебе понравиться. Вероятность положительной оценки — восемьдесят семь процентов.

Тишина.

Гнев в её взгляде просто исчез. Словно его выключили. Но на его место пришла не тихая грусть, а что-то хуже. Полное, беспросветное отчуждение. Она смотрела на него, как на фотографию человека, которого когда-то знала.

Лена не стала спорить. Не стала кричать.

Она медленно встала. Достала из кошелька несколько купюр, положила на стол. За себя и за его нетронутый, остывающий американо.

— Дело не в кино, Алёша, — тихо сказала она. — И никогда не было.

Развернулась и пошла к выходу. Не оглянувшись.

Алёша остался один. В кофейне всё так же пахло корицей. Кто-то смеялся. Хлопала дверь. Но для него весь мир схлопнулся до этого пустого стула и чашки с остывшим кофе.

Он победил в споре. Он предотвратил конфликт.

И оглушающая пустота этой победы была невыносимой.

Вечером на кухне Лены пахло провалом. Горьковатым, но уютным запахом жжёного сахара и пережаренного миндаля.

Столешница была полем битвы с десертом: рассыпанная горка миндальной муки, миски, венчики, силиконовые коврики. Рядом — ноутбук с открытой статьей о тонкостях французского меренге. Лена в третий раз за вечер пыталась испечь идеальные макароны.

Это был её способ думать. Приручать хаос, зная, что он всё равно победит.

Процесс требовал аптечной точности, но результат всегда был лотереей. Идеальное сочетание порядка и анархии. Первая партия потрескалась, как пустыня. Вторая подгорела.

Лена выключила духовку и выпустила облако едкого дыма. Она стояла посреди своей разгромленной кухни, вдыхая этот честный, несовершенный запах. И мысль, до этого неясная, оформилась с обжигающей чёткостью.

Вот его. Вот этого самого запаха провала ей отчаянно не хватало в отношениях с Алёшей. Его «подгоревших» шуток. Его «треснувших» комплиментов. Его неловкости, которая была такой же настоящей, как этот дым.

Его нынешняя идеальность была стерильной. Без запаха. Без вкуса. Как дистиллированная вода. В ней не было жизни.

Мысль, до этого прятавшаяся на краю сознания, стала пугающе ясной. Лена прислонилась к холодной столешнице, вспоминая последний визит к сестре. Её идеальный дом, где каждая подушка лежала на своём месте. Её идеальный муж, говоривший правильные вещи. И пустые, мёртвые глаза сестры, которая по ночам тайком пила антидепрессанты и плакала о своей жизни, похожей на красивую, но безвоздушную витрину.

Страх обрёл имя. «Идеальный» Алёша был призраком того будущего, которого она боялась больше смерти. Это была угроза превратиться в свою сестру. Стать ещё одной красивой куклой в идеальном доме.

Её импульсивные поступки, её «инъекции хаоса»… это были не капризы. Это были отчаянные попытки самосохранения. Проверить, остался ли в этом стерильном мире хоть кто-то живой.

Она посмотрела на противень с почерневшими кругляшами. Взяла один, самый кривой, и надкусила.

Горько.

Но, по крайней мере, у него был вкус.

Ночь в квартире Алёши была беззвучной. Он не спал. Подошёл к зеркалу в ванной и включил свет.

Спокойное лицо. Никаких следов внутреннего смятения. «Корректор» работал безупречно.

И тут он это увидел.

На тыльной стороне ладони, у основания большого пальца, проступило отчётливое красное пятно, похожее на ожог. Оно не болело. Не чесалось. Оно просто было. Как типографская ошибка в идеально отпечатанной книге.

Он потёр его. Ничего. Включил горячую воду, подставил руку. Кожа покраснела, но когда высохла, пятно осталось. Яркое, инородное.

На следующий день пожилой терапевт в поликлинике долго смотрел на его руку.

— Анализы у вас — хоть в космос. Терапевт хмуро разглядывал пятно. «Не нравится мне это, Воробьёв. Совершенно не нравится. На аллергию не похоже, на ожог — тоже. Вот вам направление к дерматологу, и не затягивайте. Нужно исключить пару неприятных вещей».

Диагноз не принёс облегчения. Он лишь усилил тревогу, превратив её в холодную, липкую паранойю. Причина была в нём, но он её не контролировал.

Ночью, лёжа в кровати без сна, он снова и снова прокручивал в памяти последние недели, пытаясь найти логическую ошибку. Ошибки быть не могло.

И тут его пронзило. Ледяное, отчётливое воспоминание.

Тот самый разговор в кофейне. Та самая «провальная» ветка.

Дрожащими руками он включил «Корректор». Вошёл в «Архив Потерянных Мгновений», нашёл нужную дату. Запустил воспроизведение.

Вот он, его двойник. Сидит напротив Лены. Пытается жестикулировать и неловко задевает рукой горячий металлический кофейник, который только что поставил официант. Его голографический двойник шипит от боли и отдёргивает руку. Голос Лены за кадром, полный неподдельного беспокойства: «Ой, Алёш, ты обжёгся? Дай посмотрю!»

Алёша нажал на паузу.

Он перевёл взгляд с застывшей голограммы своего двойника, трясущего обожжённой рукой, на свою собственную ладонь. На ней было то же самое пятно. На том же месте. Реальное. Осязаемое.

Связь была очевидной. И чудовищной.

Винное пятно можно было списать на случайность. Но это… это была закономерность. Физическое доказательство. Отвергнутые реальности просачивались обратно. Они оставляли на его теле свои фантомные шрамы.

Он выключил прибор. Подошёл к зеркалу.

Смотрел на своё отражение. На спокойное лицо, на идеальную стрижку. И на красное, инородное пятно на руке. Он больше не верил тому, что видел.

Паранойя отступила. На её место пришло нечто более глубокое. Мысль о том, что его собственное тело — это холст, на котором реальность дорисовывает стёртые им ошибки, отменяла само понятие «я».

Если он не контролирует даже свою кожу, если его плоть — это архив отменённых провалов…

То что от него осталось?

Что в нём вообще было настоящим?

Глава 6. Инъекция хаоса

Порядок был единственным богом, в которого верил Алёша.

Во Вселенной, где звёзды коллапсировали без предупреждения, а сама материя дрожала в тумане вероятностей, только порядок имел смысл. Он был бунтом. Восстанием против хаоса.

Пикник, который он устроил в этот субботний день, был его манифестом.

Место он выбрал не просто так. Трёхмерное моделирование солнечного света, анализ ветровой нагрузки за последние пять лет, спутниковые карты. Координаты были выверены до сантиметра.

Плед из плотной шотландской шерсти лёг на траву идеально ровным прямоугольником. Его клетчатый рисунок, строгая декартова система координат, был выровнен по линии ближайших деревьев. Щелчки замков контейнеров раздались в тишине, и он, как хирург, раскладывал инструменты для идеальной операции: закуски, основное, десерт.

Прежде чем выложить сэндвичи, он достал антисептическую салфетку. Резкий, больничный запах спирта на мгновение вытеснил ароматы травы и прелых листьев. Он исчез почти сразу, но Лена успела его уловить. Алёша увидел это по тому, как едва заметно дрогнули её ноздри.

РИСК: 5%. НЕЗНАЧИТЕЛЬНОЕ СЕНСОРНОЕ НЕСООТВЕТСТВИЕ. ИГНОРИРОВАТЬ.

Голос в скрытом наушнике был бесстрастен, как синтезатор речи.

Алёша проигнорировал.

— Хорошо здесь, — сказал он. Голос прозвучал ровно, без единой эмоции. Как у диктора, зачитывающего прогноз погоды. Ветка 1. Оптимально.

— Да, — ответила Лена.

Она сидела, обхватив колени, и смотрела на рябь на воде. Она не смотрела на него.

— Очень… рассчитанно.

Он принял это за комплимент. Он разложил сэндвичи — идеальные треугольники без единого выбившегося из строя листика салата. Налил сок. В её стакане пузырьки поднимались чаще, чем в его. Асимметрия. Алёша нахмурился, но промолчал. Не та переменная, чтобы тратить на неё вычислительные мощности.

— Я предположил, что смена обстановки окажет положительное воздействие на наше… взаимодействие, — произнёс он следующую фразу из протокола.

— На взаимодействие, — эхом повторила Лена. Без вопроса, без интонации. Она взяла сэндвич, но не ела. Просто держала в руке, как странный, бесполезный предмет.

Тишина.

Она не была той приятной, расслабленной тишиной, которую он видел в голограммах. В симуляциях люди улыбались. Лена не улыбалась. Её лицо было гладким, непроницаемым.

— Белки в этом парке, — начал Алёша, запуская следующий диалоговый модуль, — демонстрируют необычное для своего вида поведение. Они…

— Алёша.

Её тихий голос оборвал его подготовленную реплику с резкостью системной ошибки. Она наконец повернулась к нему. В её взгляде проступило отчаяние.

— Я должна тебе кое в чём признаться.

Он замер. Внутренний процессор завис. Этого не было в прогнозах.

ВНИМАНИЕ. НЕЗАПЛАНИРОВАННЫЙ СЦЕНАРНЫЙ ПОВОРОТ. АНАЛИЗ…

— Когда мне было тринадцать, — продолжала она с преувеличенной, почти театральной серьёзностью, — я украла у соседа садового гнома. Фарфорового. В красном колпаке.

Пауза. Она смотрела ему прямо в глаза, проверяя, дошло ли.

— Не потому, что он мне был нужен. Мне казалось, что ему там, у калитки, очень одиноко. Я перенесла его к себе в комнату и спрятала в шкафу.

Она сделала вдох.

— Я до сих пор иногда разговариваю с ним, когда никто не видит.

Молчание. Она смотрела на него выжидающе, с какой-то безумной надеждой. Она не ждала анализа. Она ждала чуда. Смеха. Удивления. Любой живой реакции, которая бы сломала эту стерильную схему их пикника.

Внутри будто оборвался контакт. Мир снова пошёл вразнос. Иррациональность. Ошибка в системе. Его рука в кармане стиснула гладкий корпус «Корректора».

СИТУАЦИЯ: ИРРАЦИОНАЛЬНОЕ ПРИЗНАНИЕ. КОД ОШИБКИ: 712-NARRATIVE-SABOTAGE. РЕКОМЕНДАЦИЯ. ПРОИЗНЕСТИ: «ЭТО ВПОЛНЕ ОБЪЯСНИМЫЙ ЭМПАТИЧЕСКИЙ ПОРЫВ. МНОГИЕ В ПУБЕРТАТНОМ ПЕРИОДЕ ПРОЕЦИРУЮТ СВОИ ЧУВСТВА ОДИНОЧЕСТВА НА НЕОДУШЕВЛЁННЫЕ ОБЪЕКТЫ. ЭТО ЗАЩИТНЫЙ МЕХАНИЗМ ПСИХИКИ».

Голос в ухе был спокоен, как сама вечность.

— Ну? — Лена склонила голову набок. Надежда в её глазах начала угасать.

Прошла секунда.

Две.

За это время Алёша успел отбросить три собственных, инстинктивных варианта: неловкое молчание, глупый вопрос, нервный смешок.

— Это… — произнёс он наконец, и голос его был ровным, гладким, почти лекторским. — Это вполне объяснимый эмпатический порыв. Многие в пубертатном периоде проецируют свои чувства одиночества на неодушевлённые объекты. Это защитный механизм психики.

Он говорил безупречные, продиктованные ему слова.

Лена смотрела на него, не моргая. Кажется, она даже перестала дышать. Выражение её лица опустело.

— Защитный механизм, — прошептала она. — Понятно. То есть, это всё, что ты услышал?

Инстинкт кричал об ошибке, но протокол требовал подчинения. Отклонение — катастрофа.

ПРОДОЛЖАТЬ СЦЕНАРИЙ ДЕЭСКАЛАЦИИ.

— Я услышал, что ты поделилась чем-то личным, — отчеканил он. — Это свидетельствует о росте доверия в наших… в наших отношениях. Это позитивная динамика. Кстати, я читал, что белки…

— Хватит.

Лена подняла руку. Простой жест, который заставил его замолчать на полуслове.

В её взгляде не было ни обиды, ни злости. Только тихая, окончательная констатация факта. Так смотрят на сложный, но безнадёжно сломанный механизм.

Она медленно встала, отряхивая с джинсов невидимые пылинки.

— Мне нужно домой, Алексей.

Впервые за много недель она назвала его полным именем. Прозвучало чуждо. Официально. Как будто между ними стоял стол, и они подписывали акт о расторжении договора.

Она развернулась и пошла по тропинке. Не оглянулась.

Алёша остался сидеть один. На идеальном пледе. Среди идеальных сэндвичей. План провалился. Нет. «Корректор» не мог провалиться. Он выдал оптимальное решение.

Значит, сбой был в Лене.

Он смотрел ей вслед, оцепенев. Взгляд его бесцельно скользил по зелёной траве, по деревьям, и вдруг зацепился за фигуру неподалёку.

Валентин Петрович. Заведующий лабораторией криогеники. Угрюмый старик с лицом, высеченным из гранита. Человек-устав. Сухарь.

Но то, что видел Алёша сейчас, ломало все шаблоны.

Валентин Петрович, этот столп детерминизма, с совершенно идиотской, счастливой улыбкой бегал по поляне. Бежал неуклюже, спотыкаясь, за маленькой девочкой лет пяти. Внучка. Девочка визжала от восторга, пытаясь запустить в небо нелепого воздушного змея в форме дракона.

Змей взмывал на пару метров, клевал носом и падал. И каждый раз они оба — и седовласый академик, и ребёнок — заливались таким чистым, искренним хохотом, что, казалось, от него дрожат листья.

Провал. Смех. Новый провал. Ещё больше смеха.

Это была картина абсолютного, нелогичного, хаотичного счастья.

Алёша смотрел на них, и в его упорядоченной системе мира произошла критическая ошибка. На одно ослепительное мгновение ему в голову пришла еретическая мысль: а что, если так и надо? Что, если счастье — это не результат, а процесс весёлой борьбы с несовершенством?

Это озарение было слишком опасным. Вирус в ядре операционной системы. Паника, холодная и острая, пронзила его. Нет. Не может быть.

И его мозг, его гениальный, напуганный мозг, тут же нашёл защиту. Нет. Это не может быть так просто. Должно быть другое объяснение. Скрытая переменная.

Весь мир сошёл с ума, — подумал он с внезапной, холодной ясностью. Все ведут себя иррационально. Лена со своим гномом. Валентин Петрович со своим змеем. Они все… нелогичны. Я единственный, кто пытается внести в этот беспорядок хоть какой-то смысл. Проблема не во мне. Проблема в них.

Это извращённое откровение принесло облегчение. Он больше не был жертвой. Он был последним бастионом разума.

И если Лена вела себя так странно, значит, на то была причина. Скрытая причина.

Он перестал смотреть на Валентина Петровича. Его взгляд снова устремился на опустевшую тропинку.

Он вернулся в свою стерильную квартиру, как в убежище. Механически разбирал корзину. Контейнеры — в посудомойку. Щёлк. Плед — в шкаф. Ничто не должно было напоминать о провале.

Тишина в квартире стала почти физической. В ней гул холодильника и далёкое тиканье настенных часов казались оглушительными.

Алёша сел в кресло. Напротив — репродукция с кругами Кандинского. Порядок. Гармония. Он смотрел на неё, но не видел. Его мозг, освобождённый от эмоций, работал с лихорадочной скоростью.

Факт первый: мои действия были оптимальны.

Факт второй: реакция Лены была иррациональной и деструктивной.

Вывод: в уравнении существуют скрытые переменные.

Он встал. Начал ходить по комнате. От стены до стены. Десять шагов туда, десять обратно.

Маятник.

Что это за переменные? Зачем ей эти странные «проверки»? История с гномом… это был тест. Провокация.

Его паранойя, до этого беспредметная, как туман, наконец-то нашла фокус. Она обрела лицо. Лицо Лены.

Она что-то скрывает.

В его голове, как на монтажном столе, начали складываться кадры. Её странный, почти профессиональный интерес к его работе. Её вопросы. Её сегодняшнее поведение.

Это не хаос. Это стратегия.

Алёша остановился посреди комнаты. Дыхание перехватило.

Он подошёл к столу и включил «Корректор». Устройство ожило, его кулеры недовольно загудели. Но в этот раз Алёша не собирался просить совета. Он не хотел знать, как ему поступить.

Он хотел знать, что скрывает она.

Он открыл раздел интерфейса, которым почти не пользовался. «Предиктивный анализ поведения на основе косвенных данных». Шпионский модуль. Он никогда не думал, что применит его к ней.

Он ввёл её имя. Добавил все данные: фрагменты разговоров, зафиксированные реакции, временные метки их встреч.

Нажал «Пуск».

Прибор загудел громче. На экране побежали строки кода. Машина анализировала человека. Пыталась свести живую, непредсказуемую Лену к набору вероятностей.

Алёша смотрел на экран, и его лицо, освещённое холодным, синим светом, было абсолютно спокойным. Он больше не был растерянным влюблённым. Он был исследователем.

На экране замерцали строки:

>ПЕРЕВОД ОБЪЕКТА «ЛЕНА» В РЕЖИМ «ЗАДАЧА».

>НАЧАТ РАСЧЁТ СКРЫТЫХ ПЕРЕМЕННЫХ...

Глава 7. Ложная ветка: Шпионка

Низкий, ровный, монотонный гул кулеров был единственным звуком в лаборатории. Прежде он успокаивал Алёшу, теперь — казался отсчётом до взрыва. Он сидел неподвижно. Аварийный светодиод на корпусе «Корректора» бросал на его лицо синий, мертвенный отсвет.

Его крепость. Его убежище. Теперь это был командный пункт, и воздух в нём стал другим.

Пахло горячим пластиком.

Алёша провёл ладонью по боковой панели прибора. Она была не просто тёплой — она обжигала. Его детище, его цифровой бог, работал на пределе. Пытался вычислить душу.

Он снова наклонился к тёмному экрану, и тот откликнулся, вспыхнув, словно почувствовав его взгляд. Но вместо привычных, аккуратных веток реальности перед ним закружился вихрь. Квантовая пена. Сотни, тысячи полупрозрачных, мерцающих Лен накладывались друг на друга.

Вот она смеётся, запрокинув голову. Вот плачет, уткнувшись в ладони. Вот говорит по телефону, расхаживая по комнате. Вот просто смотрит в окно, и капли дождя ползут по стеклу, искажая её силуэт.

Вся Лена, разобранная на вероятности. Бесконечная, дрожащая, живая.

— Нет, — прошептал Алёша. Его голос был сухим и чужим.

Пальцы забегали по клавиатуре. Он больше не просил. Он приказывал.

> ЗАПРОС: ФИЛЬТРАЦИЯ. ПАРАМЕТР «СКРЫТЫЕ МОТИВЫ».

Вихрь дрогнул. Самые светлые, самые беззаботные силуэты — те, где она смеялась искренне, где её лицо было открытым, — погасли. Облако поредело и потемнело.

— Мало, — пробормотал он. По коже прошла резкая, холодная волна, похожая на статический разряд. Но это был не страх. Это было предвкушение открытия. — Слишком много шума.

> ЗАПРОС: ИСКЛЮЧИТЬ. КАТЕГОРИЯ «СПОНТАННОСТЬ».

Он ударил по клавише «Ввод». Пластик щёлкнул.

И облако коллапсировало.

Тысячи версий Лены схлопнулись в одну-единственную, самую тяжёлую и плотную. Как будто вся квантовая пена схлопнулась в одну гравитационную сингулярность — точку с бесконечной плотностью и нулевым объёмом.

Голограмма обрела резкость.

Ночь. Гранитная набережная, мокрая от измороси. Редкие фонари выхватывали из темноты участки блестящего камня. И Лена. Она стояла, кутаясь в пальто. Её плечи были напряжены. Она нервно оглядывалась, и её лицо, такое знакомое, стало чужим. Сосредоточенным. Деловитым.

Из тени вышел мужчина. Высокий, в тёмном пальто и шляпе, надвинутой на глаза. Этот образ, пошлый, как из дешёвого шпионского фильма, вызвал у Алёши приступ глухого раздражения. Почему даже здесь, в симуляции, порождённой его же паранойей, всё было так предсказуемо?

Они не сказали друг другу ни слова.

Лена быстрым, почти воровским движением протянула ему тонкую картонную папку. Он забрал её. Коротко кивнул. И так же молча растворился в тенях.

Лена осталась одна.

На долю секунды симуляция зависла, поймав крупным планом папку в руке незнакомца. На ней был логотип. Размытый, искажённый помехами, но Алёша узнал его. Конечно, он его узнал. «Горизонт-Телеком». Технологический гигант. Их главный конкурент, который дважды пытался переманить его коллег.

— Увеличить, — скомандовал он в пустоту. Дыхание спёрло. — Идентифицировать.

Изображение замерло. Поверх него вспыхнули красные буквы.

> ОБЪЕКТ: НЕИДЕНТИФИЦИРОВАН.

> СОВПАДЕНИЯ В БАЗЕ ДАННЫХ: 0.

> СТАТУС: АНОМАЛИЯ.

Неизвестная переменная. Для его разума, ищущего порядок во всём, это было хуже любого врага.

Это было не предательство. Это был заговор.

Он отшатнулся от экрана. Стул под ним качнулся и с грохотом упал. Голограмма погасла, и лаборатория снова утонула в полумраке.

Тело, опережая мысль, пришло в движение. Он мерил шагами лабораторию, двигаясь по замкнутой, предсказуемой траектории, будто пытался найти ошибку в геометрии пространства. В голове с лихорадочной скоростью выстраивалась новая картина мира. Ужасающая. Идеально логичная.

Переменные сошлись. Хаотичный набор данных сложился в стройную, ужасающую теорию.

Её «синдром хаоса». Её любовь к спонтанности. Не черта характера. Тактика. Профессиональный приём, чтобы вывести из равновесия. Расшатать защиту. Заставить ошибаться.

Её интерес к его работе.

«А над чем ты сейчас работаешь, профессор?»

Её обезоруживающая улыбка. Он таял. Идиот. Это был сбор информации.

Её внезапное отвращение к его «идеальности».

Ну конечно. Предсказуемым объектом сложнее манипулировать. Безупречный, контролирующий себя партнёр не проболтается в порыве чувств, не пригласит «спонтанно» в лабораторию, чтобы показать своё секретное изобретение.

Каждая улыбка. Каждый спор. Каждое её «Ой, всё!», которое казалось ему таким настоящим.

Ложь.

План.

Он замер посреди этого хаоса. Дыхание стало прерывистым, поверхностным, будто атмосфера в лаборатории внезапно потеряла половину кислорода. Внутри будто произошёл каскадный сбой — короткое замыкание в системе, вызвавшее острую боль. Но она длилась лишь мгновение. Её тут же вытеснило другое чувство, куда более мощное.

Унижение.

Его, гения, который видел насквозь законы Вселенной, водили за нос. Использовали.

Обнулили. Снова. Как тогда, в детстве. Его чувства, его время, его вклад — всё перечёркнуто одной жирной ошибкой. Ошибкой доверия.

Из-за стены, через старую вентиляционную решётку, донёсся приглушённый, дребезжащий голос. Завьялов, старый академик, вечно угрюмый специалист по теории струн.

— …говорю тебе, не клади ты эти грибы в салат! У Иринки… что? Нет, не перебивай! Иринка, дай трубку маме!.. Алло? Свет, ну я же просил… Да, я помню про воздушного змея, помню! Куплю! Только скажи ей, чтобы грибы… Что значит «он уже в салате»? Ох…

Алёша замер, прислушиваясь.

Бытовой, нелепый хаос. Грибы. Воздушный змей. Он видел Завьялова пару дней назад — тот нелепо и счастливо бегал по парку с внучкой, запуская этого змея. Тогда это показалось странным.

Теперь это вызывало презрение.

Это был их мир. Мир Лены. Мир, где люди создают проблемы на пустом месте и называют это жизнью. Белый шум. Бессмысленные помехи в системе.

Его боль окончательно остыла. Превратилась в холодную ярость, обжигающую, как жидкий азот.

Он не будет жертвой. Он не позволит себя обнулить.

В этот раз он нанесёт упреждающий удар.

Он сел за стол. Движения стали точными, выверенными. Не осталось ни следа растерянности. Он был хирургом перед сложной операцией.

Он включил «Корректор».

Больше он не просил совета. Он использовал его как оружие. Как тренажёр для оттачивания идеального, смертельного удара.

Модуль «Моделирование диалога».

Локация: то самое кафе. Место его первого унижения должно было стать местом его триумфа.

Цель симуляции. Формулировка была холодной, как протокол вскрытия:

> ЦЕЛЬ: Полная деконструкция позиции объекта «Лена». Нейтрализация. Минимизация сопутствующего эмоционального ущерба для оператора.

Прибор обработал запрос.

> ВАРИАНТ 1 (Эмоциональный): «Лена, как ты могла?» РИСК ВСТРЕЧНОЙ АРГУМЕНТАЦИИ: 82%. СТАТУС: ОТКЛОНЕНО.

Слабость. Поле битвы противника.

> ВАРИАНT 2 (Прямое обвинение): «Я знаю, что ты шпионка». РИСК ПОТЕРИ КОНТРОЛЯ: 65%. СТАТУС: ОТКЛОНЕНО.

Слишком прямо. Даст ей возможность лгать.

> ВАРИАНТ 3 (Холодно-логический): «Лена, я хотел бы проанализировать ряд фактов…» РИСК: 12%. ВЕРОЯТНОСТЬ СОХРАНЕНИЯ ПРЕИМУЩЕСТВА: 94%. СТАТУС: ОПТИМАЛЬНО.

Он кивнул. Это его территория. Поле, где действуют его законы.

— Запуск, — сказал он тихо.

Голограмма ожила.

Столик в кафе. За ним сидела Лена. Выглядела растерянной, но пыталась улыбаться. Напротив материализовался его призрачный аватар.

— Лена, я пригласил тебя, чтобы обсудить ряд эмпирически установленных фактов, — произнёс голос из динамиков. Его голос, но ровный, бездушный, как у автоответчика.

— Алёш, что происходит? — голограмма Лены нахмурилась. — Ты меня пугаешь.

— Страх — иррациональная реакция. Давай оперировать данными. Факт первый: твой систематический, непрофильный интерес к моей работе.

— Я просто… интересовалась тобой.

— Интерес — переменная. Систематичность — паттерн. Факт второй: твои попытки дестабилизировать моё состояние. Ты называла это «спонтанностью». С точки зрения теории игр, это тактика по ослаблению защиты оппонента.

Голографическая Лена смотрела на него. Её губы дрожали.

— Оппонента? Алёша, о чём ты?

— Факт третий, — проигнорировал её аватар. — Твоя встреча с неидентифицированным субъектом с целью передачи носителей информации.

Крупный план на лице голографической Лены. Боль. Неверие. В её цифровых глазах блеснули запрограммированные слёзы. Она открыла рот, но не издала ни звука.

У настоящего Алёши, наблюдавшего из темноты, перехватило дыхание. Короткий, болезненный спазм. Последний отголосок того, что он когда-то чувствовал. Остаточная радиация мёртвой любви. На миг ему захотелось нажать «Стоп».

Но он не шевельнулся.

Это просто симуляция. Эмоции — это шум. Помехи. Он хирург. А хирург не отвлекается на слёзы во время ампутации.

Он смотрел, как его безжалостный аватар наносит последний удар.

— Цепь неслучайных случайностей называется закономерностью, — произнёс голос. — Я просто констатирую факты, Лена.

Симуляция завершилась.

Голографическая Лена, раздавленная, молча встала и вышла из кадра. Её силуэт растворился.

Алёша остался один за пустым столиком.

На экране «Корректора» появился финальный отчёт.

> МОДЕЛИРОВАНИЕ ЗАВЕРШЕНО.

> ЦЕЛЬ: УСПЕШНО ДОСТИГНУТА.

> ВЕРОЯТНОСТЬ УСПЕХА В РЕАЛЬНОЙ ИТЕРАЦИИ: 94.7%.

Он смотрел на эту надпись. Не было ни радости, ни злорадства. Ничего.

Только холодное, пустое, стерильное удовлетворение от идеально решённой задачи.

Он был готов.

Глава 8: Катастрофа идеального плана

Полуденное солнце било в окна кафе «Геометрия», выжигая цвета. Всё вокруг — стены, столы, лица — стало плоским, двухмерным. Тени легли на пол резкими, угольно-чёрными полосами. Алёша выбрал это место сам. Идеальная операционная для того, что он собирался сделать.

Он сидел и ждал. Воздух в лёгких казался стерильным, заёмным.

Лена появилась на пять минут позже. Отклонение в пределах погрешности. Она стянула с плеч лёгкий плащ, и под ним оказалось синее платье. Простое. То самое.

Алёша зафиксировал деталь без эмоций. Попытка отката системы к предыдущей, стабильной версии. Манёвр был распознан.

Она подошла к столу. Попыталась улыбнуться — вышло натянуто, виновато.

— Алёш, привет, — она села напротив, сжимая в руках сумочку. — Слушай, я, наверное, вчера… я, кажется, перегнула. Та история, это было глупо. Я просто…

Он не дал ей закончить. Это была точка уязвимости. Момент для первого разреза.

Он поднял глаза, но смотрел не на неё. Взгляд упирался в белую стену за её плечом. Минимизация эмоционального контакта. Так советовал «Корректор».

— Я проанализировал данные, Лена.

Голос прозвучал ровно. Чужим. Будто диктор зачитывал метеосводку.

— И пришёл к выводу, что твоё поведение не является стохастическим. Оно подчинено определённой цели.

Она замерла. Слово «данные» легло на стол между ними — холодное, как хирургический инструмент.

— Данные? — переспросила она. В голосе — искреннее недоумение, почти детское. — Какие данные? Алёша, это же мы. Не лабораторная работа.

— Ошибаешься, — так же ровно ответил он. — Всё является лабораторной работой. Вопрос лишь в количестве и качестве переменных. Твои «инъекции хаоса» имеют слишком высокую корреляцию с ключевыми этапами нашего взаимодействия. Это не хаос. Это стратегия.

Она смотрела на него, и её лицо медленно менялось, словно под действием проявителя на фотобумаге: вина проступала сквозь растерянность, уступая место нарастающему ужасу. Она вглядывалась, пытаясь найти за этой гладкой маской знакомые черты. Не находила.

— Стратегия? Алёша, о чём ты? Я просто хотела, чтобы ты был… живым! Чтобы ты реагировал!

— Я и реагирую. Максимально эффективно. Например, рассмотрим компанию «Горизонт-Телеком».

Он произнёс название. Что-то в её лице дрогнуло. Метка на графике. Подтверждение.

— Позавчера. Четырнадцать часов тридцать две минуты. Ты передала папку с их логотипом неустановленному мужчине у их бизнес-центра.

Она отшатнулась. Будто от физического удара.

— Подожди, это… это мой двоюродный брат, Игорь! Он там работает! Я просто отдавала ему документы для матери, там старые договоры на квартиру, это…

— Эмоциональные объяснения не меняют фактов.

Он прервал её, не повышая голоса. Безупречная логика. Стены его крепости были высоки и гладки. Он чувствовал, как она бьётся о них, слабея с каждым словом.

В этот момент она потянулась к своей чашке. Рука дрогнула.

Дзынь!

Маленький металлический крик в стерильном пространстве. Ложка, ударившись о край чашки, соскользнула на блюдце. Звук был тонким, резким. Неприлично громким. За соседним столиком обернулись.

Для Алёши это был сигнал. Финальный аккорд.

Лена смотрела на ложку. Потом на него. Её взгляд сфокусировался, но стал пустым, как объектив, переставший искать резкость. Она больше не пыталась достучаться. Она увидела. Не обиженного, не злого, не раненого.

Она увидела работающий механизм.

Медленно, очень медленно она покачала головой.

— Знаешь… — её голос стал тихим, почти безжизненным. Каждое слово отчеканено с пугающей ясностью. — Я всё время боялась, что ты сломаешься. От неловкости, от страха… Что я тебя сломаю.

Пауза. Она смотрела ему прямо в глаза, но взгляд был пустой.

— А ты не сломался. Тебя просто… заменили.

Она встала. Движения плавные, отстранённые. Надела плащ.

— Ты стал не человеком, а машиной, — сказала она уже в пустоту.

И, не оглядываясь, пошла к выходу. Стеклянная дверь с тихим шипением доводчика закрылась за ней.

Ампутация прошла успешно.

Алёша остался один.

Он сидел за столиком. Напротив — пустой стул. На блюдце — упавшая ложка. Рядом — нетронутая чашка Лены, от которой ещё поднимался тонкий, едва заметный пар.

План выполнен. Вероятность успеха — 94.7%. Он победил. Разоблачил. Защитился.

Он ждал.

Ждал триумфа. Облегчения. Удовлетворения. Хотя бы холодного злорадства. Он ждал хоть чего-то.

Ничего не приходило.

Внутри, там, где раньше бушевал шторм тревоги, страха и надежды, образовался вакуум. Абсолютная, звенящая пустота. Не тишина после бури. Тишина мёртвой планеты, где никогда не было атмосферы.

«Это остаточный эффект, — подумал он. — Система вернётся в состояние равновесия через несколько циклов».

Мысль была чёткой, безэмоциональной. И не приносила утешения. Просто ещё одна строчка кода в пустоте.

Он машинально взял свою чашку. Кофе остыл. Сделал глоток.

Горькая, остывшая жидкость. Вкус лекарства, которое не лечит. Он поморщился и с тихим стуком поставил чашку на стол.

За окном продолжалась жизнь. Проехала машина, оставив на асфальте шипящий след. Две девушки на тротуаре засмеялись. Одна толкнула другую в плечо. Их смех не проникал сквозь толстое стекло, но Алёша видел его. Видел, как движутся губы, как щурятся глаза.

Он был отделён от них. Не просто стеклом. Невидимой, непроницаемой стеной, которую сам так старательно возводил.

Он добился своего. Создал идеально безопасный, контролируемый мир.

И в этом мире он был совершенно один.

Пустота не уходила. Она становилась плотнее. Она давила. И тут пришла мысль, острая, как укол. Тревога была лучше. Тревога была живой. Она заставляла его сердце биться.

А это… это было ничто. Аннигиляция.

Он встал, оставил на столе несколько купюр, не глядя на счёт, и вышел. Ветер хлестнул по лицу, но он почти не почувствовал холода. Он шёл, не разбирая дороги.

И пустота шла вместе с ним.

Вечером в холле НИИ было тихо. Большинство сотрудников разошлись. Из полумрака тусклый свет единственной лампы на проходной выхватывал старый турникет, доску с приказами и пост дяди Валеры.

Дядя Валера, вечно угрюмый вахтёр с лицом, будто собранным из лишних бетонных плит, оставшихся от постройки института, был такой же частью этого места, как пыльные архивы. Его словарный запас, как считали все, состоял из трёх фраз: «Пропуск покажите», «Завтра разберутся» и нечленораздельного рычания.

Сейчас он делал нечто немыслимое.

Он осторожно достал из-под стола маленький глиняный горшок, в котором умирала забытая кем-то фиалка. Три бледных, поникших листочка на тонкой ножке.

Дядя Валера поставил горшок на стол, прямо под свет. Огляделся, хотя смотреть было некому. Достал старую пластиковую бутылку с водой. Открутил крышку и с невероятной, почти нежной осторожностью полил землю вокруг хилого стебелька. Несколько капель упало на стол. Он тут же смахнул их ладонью.

Потом он долго смотрел на цветок. Его суровые губы шевельнулись, и он пробормотал что-то тихое, неразборчивое. Может, «давай, расти уже».

А может, что-то ещё.

Это был его маленький, тайный, абсолютно иррациональный акт надежды. Бессмысленная битва за одну крошечную, почти проигранную жизнь.

И в этом было больше смысла, чем во всей безупречной логике Алёши.

Лаборатория встретила его привычным гудением кулеров. Запах канифоли и перегретого пластика. Раньше это место было убежищем. Теперь оно казалось клеткой. Стены, заставленные приборами, давили.

Пустота, родившаяся в кафе, вошла вместе с ним. Заполнила комнату, сделав воздух плотным и тяжёлым. Он ходил из угла в угол. От осциллографа к столу. От стола к окну. За окном сгущалась синяя ноябрьская ночь. Он не мог найти себе места. В голове — оглушающая тишина.

Его взгляд упал на «Корректор».

Он молчаливо стоял на столе, его индикаторы ровно светились в полумраке. На экране всё ещё горел финальный отчёт.

> ВЕРОЯТНОСТЬ УСПЕХА В РЕАЛЬНОЙ ИТЕРАЦИИ: 94.7%.

Алёша подошёл и уставился на надпись.

— Ты же сказал… успех, — прошептал он в гулкую тишину. Голос был чужим, надтреснутым. — Так почему?.. Почему так?

Машина не ответила. Она была просто машиной. Она не знала, что такое «почему».

Внутри него что-то оборвалось. Не злость. Бессилие. Он сел за стол, чувствуя, как пустота сжимает его изнутри. Он должен был понять. Понять, почему его безупречная победа ощущалась как полное поражение.

Как создатель, он знал, где искать.

Дрожащими руками он подключил к «Корректору» клавиатуру. Экран с финальным отчётом сменился чёрной пустотой с мигающим курсором. Он ввёл команду доступа к системным директориям, и на экране побежали зелёные строки кода. Он не искал ошибок в интерфейсе. Он искал их в самой логике. Просматривая корневые каталоги, он нашёл то, о чём давно забыл. Папку, созданную на заре проекта для отладки и анализа сбоев.

ARCHIVE_OF_LOST_MOMENTS

Архив Потерянных Мгновений.

Прибор должен был стирать их. Но он, видимо, всё помнил.

Он открыл папку. Длинный список файлов. Каждая — его ошибка, его провал, его неловкость.

Столовая_Падение_Подноса.log

Парк_Испачканное_Мороженое.log

Ужин_Ожог_Кофейник.log

Он прокрутил список вниз. К сегодняшнему дню.

Вот он.

Кафе_Успех.log

Кафе_Катастрофа.log

Рядом с ним мигал маленький, настойчивый красный индикатор.

РИСК ПРОВАЛА: 98.2%

Логика, выжившая в нём, кричала, что нельзя. Это мазохизм. Зачем смотреть на свой провал, на свою боль, на унижение?

Но пустота от «успеха» была настолько невыносимой, чёрной, что боль от провала казалась спасением.

Боль была бы чувством. Боль была бы живой.

Ему нужно было увидеть. Понять, какой именно катастрофы он избежал. Что было в тех 98.2% риска, что могло быть хуже этой мёртвой тишины внутри.

Палец завис над названием файла.

А потом нажал.

Экран погас. На секунду воцарилась абсолютная темнота. А затем на нём появилось дрожащее, подёргивающееся, как на старой видеоплёнке, изображение. То же кафе. То же время. Та же Лена, произносящая свою первую, примирительную фразу.

И его собственное лицо. На котором вот-вот появится совсем другое выражение. И он вот-вот скажет что-то совсем другое. Что-то катастрофическое.

Что-то настоящее.

Глава 9: Архив потерянных мгновений

Треск.

Сухой, как статический разряд, он разорвал тишину лаборатории. На чёрном экране «Корректора» пронеслась горизонтальная помеха, потом ещё одна. Белый шум зашипел, словно издыхающий динамик.

Алёша вжался в кресло.

Он смотрел не в монитор. Он смотрел в забракованное, выброшенное им же будущее.

Гудение машины, казалось, сгущало сам воздух. Заполняло комнату, мешая дышать. Монотонный, ровный гул, который раньше успокаивал, теперь звучал как дыхание чего-то чужого.

Картинка проступила сквозь помехи. Дрожащая, выцветшая, словно старая фотография, которую слишком долго держали на солнце. Та же кофейня. Те же чашки.

И Лена.

Она сидела напротив него, теребя бумажную салфетку. Звук был рваным, слова тонули в шипении, но её губы только что сложились во что-то примирительное.

А потом точка зрения сместилась, и Алёша увидел себя.

Или не себя.

Он ждал холодную, выверенную ярость победителя. Безупречную маску, которую так тщательно конструировал. Но с экрана на него смотрел незнакомец. Истощённый, с тёмными провалами глаз. Взгляд растерянный, почти детский. Губы сжаты в тонкую, едва заметно дрожащую линию.

Это было лицо не обвинителя. Это было лицо человека, распадающегося на части.

Что-то холодное и острое прошло вдоль позвоночника.

Его двойник на экране открыл рот. Голос, прорвавшийся сквозь шипение, был его собственным, но надломленным, хриплым.

— Я… я не понимаю, Лена.

Каждое слово давалось с усилием.

— Зачем?

Пауза. Судорожный, короткий вдох.

— Эта папка… тот мужчина… Ты… ты просто играла со мной? Всё это время? Это всё было… ну… расчёт?

Вопрос не обвинял. Он молил. В нём не было гнева, только тихое, звериное недоумение преданного.

Алёша, настоящий, замер. Он знал, что сейчас будет. Презрение. Холод. Она встанет и уйдёт, оставив его одного в его «катастрофе». Так предсказала машина.

Но Лена на экране не двинулась.

Её лицо изменилось. Маска ироничной усталости треснула и осыпалась, обнажив нечто беззащитное. Чистое изумление. Она смотрела на его дрожащего двойника так, будто впервые увидела его по-настоящему. Будто сквозь броню формул и неловкости наконец-то проступило что-то живое.

И страдающее.

Она открыла рот. Закрыла. Пальцы, рвавшие салфетку, застыли.

— Алёша… — её голос сорвался.

И тут её прорвало.

— Дурак! — выпалила она. Голос дрогнул, но не от гнева. От чего-то другого. — Какой же ты дурак!

Она вскочила. Но не чтобы уйти. Она опёрлась костяшками пальцев о стол, наклоняясь к нему, и её глаза яростно блестели.

— Ты правда думаешь, я шпионка? Промышленный шпион? Алёша, ты сошёл с ума? Ты меня вообще не знаешь!

Она замолчала, тяжело дыша.

— Я должна была… писать на тебя отчёты, следить за приборами… А вместо этого… — она запнулась, и голос упал до шёпота. — Вместо этого я смотрела на тебя. На этого гениального идиота, который боится заказать кофе и объясняет официантке про энтропию остывшего капучино. Я смотрела, и…

Она резко замолчала.

По её щеке медленно скатилась слеза. Одна. Она сорвалась с подбородка и упала на стол.

В динамиках «Корректора» раздался тихий, но противоестественно усиленный звук.

Плинк.

Этот звук. Звук крошечной капли солёной воды, ударившей о лакированное дерево. Он оглушил Алёшу сильнее любого крика. Он был неоспоримым. Физическим.

Это была сама жизнь.

Лена на экране быстро смахнула слезу.

— И я влюбилась в тебя, идиот, — закончила она. Тихо, но твёрдо. — В настоящего. Не в того, кем ты стал последние недели. А в того, кто рассыпал чертежи в коридоре.

Запись шла. Алёша сидел, не дыша. Пустота, оставшаяся после его фальшивого триумфа, начала заполняться чем-то горячим и едким.

Его двойник на экране выглядел раздавленным. Он смотрел в стол, и плечи его поникли. Он не знал, что сказать. Спустя вечность он поднял глаза.

— Я… я не знал.

И тут Лена, глядя на его растерянное лицо, тихо фыркнула сквозь слёзы. Губы её дрогнули в измученной, но тёплой улыбке.

— Господи, Алёша, где ты таких фильмов насмотрелся?

Его двойник молчал. В его голове, должно быть, происходил коллапс всех его аксиом. И только после долгой, опустошающей паузы он медленно протянул руку через стол. Просто протянул и оставил ладонью вверх.

Жест полной капитуляции.

Лена смотрела на его руку. Секунду. Другую. А потом, с той же усталой улыбкой, накрыла её своей.

Взгляд Алёши был прикован к их сплетённым пальцам на зернистом экране. К этому самому тёплому моменту их отношений. Моменту, рождённому из полного провала.

И его пронзило. Чувство настолько острое, что он задохнулся.

Это была не боль.

Это была зависть.

Чёрная, липкая, удушающая зависть к самому себе. К тому парню на экране. К этому неудачнику, который не побоялся быть слабым и смешным. Который рискнул пройти через унижение и получил в награду правду. И тепло её руки.

Он, победитель с рейтингом успеха в 94.7%, не получил ничего. А этот проигравший… он получил всё.

Осознание не родилось мыслью — оно ударило в солнечное сплетение, вышибая воздух.

«Корректор» не ошибся.

Он солгал.

Его алгоритм, заточенный на «минимизацию краткосрочного риска», определил эту сцену — сцену предельной уязвимости и примирения — как катастрофу. Потому что она требовала пройти через пять минут невыносимой душевной боли.

Прибор искал для него не счастья. Он искал для него самый безопасный, самый стерильный путь.

Путь труса.

Глухие коридоры НИИ тонули в дежурном свете. Степан Макарович, вахтёр, закончил обход. Вернулся на свой пост, к столу с вечным стаканом остывшего чая.

Тяжело опустился на скрипучий стул.

Взгляд упал на треснутый глиняный горшок на углу стола. В комке сухой земли доживала свой век почти мёртвая фиалка. Он подобрал её месяц назад в коридоре. Зачем — и сам не знал.

Он хмуро посмотрел на пожухлые листья, потом открыл ящик стола. Достал пипетку и пузырёк с водой. Каждый вечер, втайне от всех.

Он осторожно выдавил несколько капель к самому корню.

И замер.

Наклонился ниже, почти касаясь носом земли. У самого основания почерневшего стебля, там, где, казалось, не было жизни, пробивалось нечто крошечное. Сложенный вдвое, как ладошки в молитве, новый листок.

Ярко-зелёный. Наглый.

Степан Макарович не улыбнулся. Просто смотрел. В его выцветших глазах на миг появилось что-то, похожее на упрямое удовлетворение.

Он выпрямился, убрал пипетку. И тихо, в пустоту, пробормотал:

— А я говорил… живая.

Воспроизведение закончилось. Экран погас.

Тишина. Только ровный, монотонный гул системы охлаждения. Раньше он был звуком контроля. Теперь Алёша слышал в нём другое. Ровное, неживое дыхание машины, которая сожрала его жизнь.

Идеальное свидание. Блестящий ответ. Его «победа».

Всё было ложью.

Он не улучшал себя. Он методично, шаг за шагом, ампутировал всё живое, всё неловкое, всё настоящее. Он стирал не ошибки.

Он стирал себя.

Взгляд упал на прибор. Нагромождение проводов, старый корпус, покрашенный серебрянкой. Не величайшее достижение.

Оцифрованный страх.

Призрак его отца, шепчущий, что любая ошибка обнуляет твою ценность.

Отвращение подступило к горлу. Он смотрел на «Корректор», но видел уже не машину.

Он видел клетку, которую с восторгом построил для самого себя.

Алёша медленно поднялся. Пустота внутри исчезла. На её месте разгоралась ярость. Холодная, чистая. Направленная не на Лену.

На себя. И на этот гудящий металлический ящик.

Он замер посреди лаборатории, глядя на своё творение. В его глазах больше не было ни боли, ни отчаяния.

Только решение.

Простое, как обрыв цепи.

Глава 10: Перезагрузка без сохранения

Мысли не было. Импульс. Будто в мозгу перегорел предохранитель, и тело, опережая сознание, уже сорвалось с места.

Он бежал.

Гудящий ящик «Корректора» остался позади, его зелёные индикаторы растерянно моргали в пустоту. Коридоры НИИ, которые он всегда мерил осторожными, выверенными шагами, превратились в размытые полосы казённой краски и тусклого света. Скрип его кроссовок по линолеуму, протёртому до бетонных проплешин, отдавался гулким эхом.

Единственный звук в его мире.

Вахтёр что-то крикнул ему вслед, но слова утонули в глухом стуке, который отдавался прямо в черепе. Тяжёлая входная дверь захлопнулась с пушечным грохотом.

Город.

Резкий, пронзительный гудок заставил его отшатнуться назад, на тротуар. Фары пронёсшейся машины ослепили на мгновение. Мигающая вывеска «АПТЕКА 24» била по глазам ядовито-зелёным. Музыка из открытого окна, хохот подростков, визг тормозов — всё это сливалось в один сплошной, хаотичный рёв.

Раньше его прибор отсёк бы это как фоновый шум. Бесполезные данные.

Теперь данных не было. Был только он. Часть этого шума.

Нога подвернулась на трещине в асфальте, он едва удержал равновесие. Мимо со звоном промчался велосипедист, бросив короткое ругательство. Алёша не обернулся. Просто бежал дальше — неуклюже, сбивчиво, лёгкие горели огнём.

И тут небо погасло.

Будто кто-то резко выкрутил ручку яркости на старом мониторе. Первая капля, холодная и тяжёлая, как монета, ударила в лоб. Через секунду город утонул в потоках воды. Люди метнулись под козырьки магазинов, под навесы остановок.

Алёша бежал.

Холодные струи хлестали по лицу, смешиваясь с потом. Волосы прилипли ко лбу. Воздух стал плотным, густым, наполнился запахом мокрого асфальта и прибитой к земле пыли. Запах был почти как в его лаборатории, где рождался хаос. Но этот — был живым.

Её подъезд.

Задыхаясь, он вцепился в панель домофона, палец лихорадочно застучал по кнопке с номером квартиры. Тишина. Только шум дождя. Он нажал снова, дольше, вдавливая пластик. Ничего.

Паника подкатила к горлу. Он принялся жать на все кнопки подряд.

Дверь рядом щёлкнула, и пожилая женщина с зонтиком испуганно от него шарахнулась.

— Простите, — пробормотал он, юркнув в тёплый полумрак подъезда.

Её этаж. Он взлетел по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, сердце билось где-то в горле. Дверь. Он заколотил в неё кулаком, с удивлением отметив, что костяшки не чувствуют боли.

— Лена!

Тишина.

Он прижался ухом к холодному, влажному дерматину. Внутри — едва слышный шорох. Движение. Она там. И она его не слышит. Или не хочет слышать.

Все слова, которые он готовил, испарились. Осталось только отчаяние, и оно прорвалось наружу бессвязным, жалким потоком.

— Лена, я… оно солгало! — кричал он двери, стене, всему миру. — Про шпионку… про всё… это был просто мой страх! Машина… она же просто… алгоритм, понимаешь? Краткосрочная оптимизация… я… я видел другую ветку! Ту, где ты… где мы… Это была ошибка! То есть, та ветка — не ошибка, а эта… вот эта… вот это всё было ошибкой! Я всё…

Замок тихо щёлкнул.

Дверь приоткрылась.

Он замолчал на полуслове.

Лена.

Она не плакала. Не кричала. Она была пугающе спокойна. За её спиной, на полу, лежала раскрытая дорожная сумка. На диване — стопка аккуратно сложенных джинсов.

Она не просто обиделась. Она действовала.

Она собиралась уехать.

Его запоздалое, выкрикнутое в пустоту извинение больше не было попыткой всё исправить. Теперь это был последний шанс удержать её на краю пропасти, которую он сам и вырыл.

Она молча смотрела на него. Мокрого, растерянного, с безумными глазами, в которых плескался животный ужас. Он ожидал увидеть лёд, но в её взгляде мелькнуло что-то другое. Что-то от того дня, когда он рассыпал перед ней свои чертежи. Её руки, скрещённые на груди, чуть ослабли — или ему так показалось?

Он надеялся, что она видит его отчаяние. Что оно настоящее.

И что это именно то, чего ей не хватало.

Он судорожно втянул воздух, пытаясь собрать слова. Простые. Человеческие.

— Я испугался, — выдохнул он. Голос сел, превратившись в хрип. — Я так боюсь всё испортить… что испортил. Всё. Окончательно. Я думал, что стираю ошибки. А стёр… не то. Я стёр себя. Прости.

Последнее слово прозвучало почти шёпотом. Он стоял, не смея пошевелиться, и ждал.

Приговора.

Лена долго молчала. В наступившей тишине каждый удар капли по подоконнику казался оглушительным. Она медленно прошлась по комнате, обогнув сумку. Остановилась у окна. Смотрела на мокрые, блестящие крыши.

— Ты хоть представляешь, что я почувствовала? — тихо спросила она, не оборачиваясь. — Там, в кафе. Будто со мной говорил не ты. А твоё… резюме. Идеальное. Безупречное. И абсолютно мёртвое.

Она повернулась. Взгляд усталый, выжженный.

— Я не знаю, Алексей.

Она впервые за долгое время назвала его полным именем, и это резануло хуже пощёчины.

— Я не знаю, кому верить. Тому, кто стоит передо мной сейчас… или тому, кто его построил. И кто может снова его включить.

Её взгляд упал на сумку. На стопку сложенной одежды.

— Мне нужно подумать. Одной.

Она не сказала «уходи». Но и не сказала «останься». Она бросила его в пустоту. В ту самую квантовую неопределённость, которая всегда была для него страшнее любой катастрофы.

Он кивнул. Просто кивнул, потому что слова закончились.

Развернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Он брёл обратно. Дождь почти прекратился, оставив после себя сверкающие лужи и чистый, холодный воздух. Город снова обрёл резкость, но Алёша его не видел. Шёл на автопилоте, оглушённый тишиной, которая осталась после её слов.

Институт встретил его темнотой и запахом старой пыли. Только на вахте горела лампа. Семёныча на месте не было — ушёл делать обход. Но на его столе, в косом жёлтом свете, стоял маленький глиняный горшок.

Фиалка.

Алёша замер. Один-единственный упрямый зелёный росток тянулся к лампе. Раньше он видел в нём лишь смешную причуду старого вахтёра. Теперь — простое утверждение.

Жизнь цепляется.

Этого было достаточно.

Он вошёл в свою лабораторию. «Корректор» молчал, его тёмный экран казался слепым. Алёша даже не посмотрел в его сторону. Обошёл стол, заваленный схемами, и его взгляд остановился на том, что он игнорировал месяцами.

В дальнем углу, под пыльным брезентом, стояли дедовы часы. Тёмное дерево, пожелтевший циферблат с римскими цифрами, маятник, застывший навсегда. Механические. Сломанные. Единственная вещь в этой комнате, не имеющая отношения к квантовой физике. Вещь, связанная с памятью. С тем временем, когда ошибка была просто ошибкой.

Он подошёл и стянул чехол. В воздух взметнулось облачко пыли. Провёл пальцем по стеклянной дверце. Открыл её. Застывший мир латунных шестерёнок, тонких пружин и рычажков.

Мёртвый механизм.

Он принёс свою лампу, поставил рядом табурет. Придвинул ящик с набором точных инструментов — тех самых пинцетов, которыми он паял микросхемы для своего чудовища.

Алёша сел на пол перед часами. Он не знал, простит ли его Лена. Не знал, уедет ли она. Не знал, что будет завтра.

Но он знал, что может сделать прямо сейчас.

Он взял тонкий пинцет. Рука, державшая инструмент, была абсолютно твёрдой. Та самая точность, унаследованная от отца, теперь служила другой цели. Он склонился над механизмом, и в ярком свете лампы увидел её. Крошечную шестерёнку, соскочившую с оси.

Она заклинила весь ход времени.

Это требовало предельной концентрации, но не лжи. Порядка, но не симуляции.

Он аккуратно подцепил пинцетом заклинившую деталь.

Перезагрузка.

Без сохранения.

Глава 11. Прыжок в неизвестность

Тик-так.

Звук был твёрдым. Его можно было взвесить в ладони. Он капал в тишину лаборатории, вытесняя привычный гул старых трансформаторов, вымывая шёпот альтернативных реальностей из углов.

Тик-так.

Это был пульс единственной, неветвящейся прямой.

Алёша сидел на полу. Спиной прислонился к ножке стола, руки безвольно лежали на коленях. Он сделал это. Не рассчитал, не предсказал, а просто сделал. Починил что-то настоящее. Что-то, что жило своей механической жизнью, подчиняясь только пружинам и шестерёнкам, а не его панике.

Напротив, в высоком деревянном ящике, качался маятник. Его медная линза ловила свет единственной лампы и бросала на стену бегущую тень. Туда-сюда. Тик-так.

Это было просто. Как решённая задача.

Он закрыл глаза, вслушиваясь. Тишина в голове больше не звенела угрозой. Она была просто… отсутствием шума.

Дверь лаборатории скрипнула. Тихо, будто извиняясь.

Алёша открыл глаза.

На пороге стояла Лена.

Плащ на ней был тот же, тёмный, влажный от ночного дождя. Волосы, стянутые в хвост, казались почти чёрными. Она смотрела не на него. Её взгляд был прикован к часам, к ровному танцу маятника.

Он медленно поднялся. Колени хрустнули, как сухая ветка.

— Идут… — сказала она.

Её голос был почти шёпотом. Он утонул бы в прежнем гуле лаборатории, но в этой новой, хрупкой тишине прозвучал оглушительно.

— Лена… — начал он, но слова застряли.

Она наконец посмотрела на него. И он увидел, что в её взгляде не было ни злости, ни обиды. Только усталость. И решение.

— Прежде чем мы что-то решим, Алёша, ты должен знать правду, — сказала она тихо, но твёрдо. — Ты был прав в одном. Я была с тобой не до конца честна. Это… моя работа.

Он замер.

— Я из службы внутренней безопасности НИИ. Мы несколько месяцев засекали странные вещи. Сначала — чудовищные, рваные энергоскачки из твоей лаборатории. Потом они прекратились, но на общих счётчиках крыла всё равно осталась аномалия — короткие, но невероятно мощные всплески, которые никто не мог объяснить. Будто что-то на микросекунды потребляло энергию целого квартала. Думали, диверсия. Промышленный шпионаж. Моя задача была — выяснить. Осторожно. Войти в доверие.

Она сделала шаг внутрь. На его территорию.

— Я устала, Алёша, — продолжила она, глядя ему прямо в глаза. — Я устала от планов. От продуманных маршрутов и правильных ответов. От своей работы, от твоей машины, от всего этого. Я устала от кофе в «правильных» кофейнях и комплиментов, которые звучат так, будто их прочитали с экрана.

— Я тоже… — выдохнул он. Воздуха не хватало. — Я всё понял, Лена, правда… Я…

— Тогда поехали.

Она сказала это мягко, но в её голосе не было места для возражений. Она перекрыла ему путь к новому потоку бессвязных оправданий.

Алёша моргнул. Мозг, привыкший к анализу, выдал ошибку.

— Куда?

На её губах появилась тень той самой улыбки. Живой. Ироничной.

— Не знаю, — сказала она. — На вокзал. Возьмём билет на первую электричку, которая пойдёт хоть куда-нибудь. На запад, на восток — всё равно. Без вещей. Без планов. Без гарантий.

Она стояла на границе его упорядоченного мира и внешнего хаоса.

И это не было предложением.

Это был ультиматум.

Тест, для которого не существовало формул.

Тишина стала такой плотной, что сквозь неё снова пробился звук. Тик-так. Тик-так.

Ровный, механический, предсказуемый ритм. Звук идеального порядка. Звук клетки. Он только что починил её, и теперь она отсчитывала секунды его новой, «правильной» жизни.

Паника была не чувством — она была физическим явлением. Воздух в лёгких стал плотным, как ртуть. Мир сузился до двух точек: неподвижной Лены и спасительного тёмного угла, где ждал «Корректор».

Ошибка обнуляет вклад.

Голос отца. Не воспоминание — клеймо в мозгу. Отчётливое, как удар.

Нет. Он не может.

«Не делай этого!» — кричал разум, только что познавший вкус свободы.

Но тело не слушалось. Тело помнило страх. Инстинкт, отточенный годами избегания боли, оказался быстрее мысли.

Его рука дёрнулась сама.

Потянулась в тёмный угол, к ящику, который всё это время молчал и смотрел.

К «Корректору».

Лена видела. Она ничего не сказала. Просто смотрела, как его пальцы находят тумблер.

Щелчок.

Экран вспыхнул холодным, мертвенным светом, заливая его лицо синевой. Алёша не спросил вслух. Он заорал мысленно, отчаянно, как молитву: «Что делать?!»

Прибор, созданный для минимизации рисков, столкнулся с задачей без единой константы. Поехать в никуда. Без плана. Без гарантий.

Абсолютный хаос.

Его логика треснула.

На экране не было текста. В воздух вырвался сноп вибрирующих, искажённых голограмм. Каскад худших сценариев обрушился на Алёшу, как ледяной душ.

Вспышка. Он и Лена в дребезжащем тамбуре электрички. Их лица перекошены злобой, они кричат друг на друга, но слов не слышно.

Вспышка. Он один на тёмном, незнакомом перроне. Проливной дождь. Красные огни уходящего поезда тают в темноте.

Вспышка. Разбитая машина на переезде. Вой сирены, пробивающийся сквозь помехи.

Вспышка. Он сидит в грязной привокзальной забегаловке, согнувшись от острой боли в животе. Его лицо зелёное в свете дешёвой вывески.

Вспышка. Он хлопает себя по карманам, его лицо — маска ужаса. Пусто. Нет денег. Нет документов. Ничего.

Изображения мелькали с бешеной скоростью, вызывая тошноту. Динамики прибора, молчавшие до сих пор, ожили. Это был не голос. Это был нарастающий, панический электронный визг, от которого закладывало уши. Сквозь него прорывались обрывки фраз, сгенерированных обезумевшим алгоритмом:

>АНАЛИЗ… ОШИБКА… ДАННЫЕ ПОВРЕЖДЕНЫ…

>РИСК: 99.7%… 99.8%… 99.9%…

>НЕПРИЕМЛЕМЫЙ УРОВЕНЬ ЭНТРОПИИ…

>СИСТЕМНЫЙ СБОЙ… КАСКАДНЫЙ ОТКАЗ…

>КАТАСТРОФА. КАТАСТРОФА. КАТАСТРОФА.

«Корректор» не советовал. Он кричал. Кричал визуализацией его собственного, глубинного ужаса. Кричал голосом его страха: «Видишь? Видишь, что бывает, когда нет плана? Хаос — это боль. Непредсказуемость — это уничтожение. Останься. Здесь. В безопасности».

Алёша стоял, парализованный этим цифровым кошмаром. Он почувствовал, как рубашка противно липнет к лопаткам.

Он застыл между двумя реальностями.

С одной стороны — визжащий, бьющийся в агонии прибор, обещающий неминуемый провал.

С другой — молчаливая, неподвижная Лена.

Он оторвал взгляд от голограмм. Посмотрел на неё. Она не ушла. Она всё ещё была там, в дверях. И смотрела не на машину.

Смотрела на него.

В её глазах не было ни осуждения, ни презрения. Не было даже веры. Было что-то гораздо более редкое и страшное.

Простое любопытство.

Она не боялась, что он сломается. Она просто ждала, что сделает он.

И в этот момент он всё понял.

Эта машина не была его спасением. Она была его тюрьмой. А её визг — это крик тюремщика, который боится, что узник вот-вот выломает дверь.

Ярость. Та, что он почувствовал вчера. Чистая, холодная, как жидкий азот. Ярость на себя. На свою трусость. На этот ящик, который сожрал его жизнь и теперь не хотел отпускать.

Дрожь прекратилась.

Его движения стали резкими и точными.

Он развернулся к рабочему столу. Рука нашла то, что искала. Тяжёлый стальной молоток для калибровки оборудования. Холодная рифлёная рукоятка легла в ладонь как влитая.

Он резко повернулся.

И он закричал. Этот крик вырвал из него всё — годы страха, месяцы лжи. Это был звук освобождения. С этим звуком он обрушил молоток на своё творение.

Первый удар пришёлся в центр. Экран взорвался дождём острой стеклянной крошки. Визг захлебнулся.

Второй — в корпус. Пластик треснул с отвратительным хрустом.

Третий. Четвёртый.

Он бил снова и снова, не разбирая, куда попадает. Крушил микросхемы, рвал провода, превращая своё величайшее достижение в груду дымящегося, искрящего мусора.

Визг оборвался на высокой, тонкой ноте.

Наступила тишина.

Абсолютная. Звенящая.

В воздухе едко запахло горелым пластиком. Запах смерти машины.

Алёша стоял посреди лаборатории, тяжело дыша. Молоток в руке казался неимоверно тяжёлым. Он разжал пальцы. Тот с глухим стуком упал на пол.

Он медленно повернулся к Лене.

Она всё так же стояла на пороге. Её глаза были широко раскрыты, но в них не было страха. Только изумление.

Он посмотрел ей прямо в глаза. Впервые — без фильтров, без подсказок, без страховки.

Выдохнул остатки паники.

И сказал с новой, обретённой твёрдостью:

— Я готов.

Глава 12: Термодинамика счастья

Наступившая тишина не имела веса. Она была вакуумом. Пустотой, в которой только что схлопнулась вселенная из проводов и микросхем. Едкий, химический запах горелого пластика стал запахом её погребального костра.

Алёша стоял посреди лаборатории. Дыхание срывалось, будто он только что пробежал марафон. Молоток в руке казался чугунным, последней связью с той вязкой паникой, из которой он только что вырвался. Он разжал пальцы. Инструмент с глухим стуком ударился о пол, оставив на старом институтском линолеуме вмятину — маленький кратер на месте большого взрыва.

Он медленно, очень медленно повернулся к Лене.

Она всё так же стояла в дверях. Глаза широко раскрыты, но в них не было страха. Лишь чистое, незамутнённое изумление. Словно она наблюдала не истерику взрослого мужчины, а рождение сверхновой.

Он встретил её взгляд. Впервые — без страховки из будущего, без суфлёра в ухе. Голый, уязвимый, настоящий.

Выдохнул.

— Я готов.

Мгновение тишины. Ещё одно. Лена чуть наклонила голову, прислушиваясь не к словам, а к воздуху, что наступил после них. Потом шагнула вперёд. Пересекла невидимую границу порога, обошла обугленные останки «Корректора», не удостоив их даже взглядом. Подошла и, не говоря ни слова, взяла его за руку.

Её ладонь была тёплой.

Живой.

— Тогда пошли, — сказала она так просто, словно они собирались вынести мусор. — Пока ты не передумал.

Он не передумал.

Она потянула его за собой, и он пошёл, не оглядываясь. Не было ни одной мысли о деле всей его жизни, лежащем в руинах за захлопнувшейся дверью. Он смотрел на её затылок, на выбившуюся из хвоста тёмную прядь. Они пронеслись по гулкому коридору, мимо портрета Ландау и древнего дискового телефона. Прошмыгнули мимо сонной вахтёрши, которая лишь сонно хмыкнула им вслед.

И вырвались на улицу.

Воздух был влажным, пах мокрым асфальтом и листвой. Город шумел, жил своей непросчитываемой жизнью. Они бежали к остановке, и Алёша впервые за много месяцев не вычислял вероятность того, что их автобус уже ушёл. Он просто бежал, держа её за руку, и чувствовал, как ветер бьёт в лицо.

Настоящий ветер.

Вокзал был храмом хаоса. Гул голосов, объявления диктора, сливающиеся в неразборчивую мантру, стук колёс. Пахло вокзальными пирожками, креозотом и пылью. Они замерли перед огромным электронным табло — мерцающей стеной сотен имён, цифр, путей. Сотни веток реальности, и ни одна не была помечена как «оптимальная».

Знакомое чувство подступило к горлу — паническая потребность всё просчитать. Плечи сами собой напряглись, будто готовясь к удару.

Лена, заметив это, ткнула пальцем наугад в середину табло.

— Вот эта. «Малиновка». Звучит съедобно.

Алёша проследил за её пальцем. «18:40. Малиновка — Заозерье. Платформа 3».

— Но мы ничего не знаем об этом направлении, — механически произнёс он. — У нас нет билетов. Нет… плана.

— Вот именно. — Она рассмеялась, и этот звук оказался сильнее подступающей паники. — У нас есть пять минут. Ну, бежим.

Они долетели до касс, сунули в окошко мятые купюры, получили два билета до конечной. Запрыгнули в вагон за минуту до отправления. Двери с шипением закрылись, отрезая их от всего мира.

Электричка тронулась.

Они сидели на жёстких, обитых холодным дерматином сиденьях и тяжело дышали, глядя друг на друга.

— Ну вот, — выдохнула Лена. — Первый этап пройден. Теперь можно подумать, куда мы едем.

Алёша прижался лбом к стеклу. Мимо проплывали серые промзоны, гаражи, склады. Он пытался сориентироваться, понять вектор их движения.

— Судя по положению солнца… мы должны двигаться в сторону Зареченска.

Лена прищурилась.

— Профессор, а ты уверен? Вон там речка. Я такой по карте не помню.

— Речка? — Он снова приник к окну. Действительно, внизу блестела узкая, извилистая лента воды. — Странно. Её гидрография не соответствует известным мне схемам…

Мимо проплыла табличка полустанка. Лена прочитала её вслух, давясь смехом:

— «Грибово»?

Алёша замер. Потом медленно сел обратно. Его лицо на секунду исказил ужас, потом проступило знакомое напряжение перфекциониста, требующее всё исправить. Но затем черты его лица смягчились, уступая место новому, странному смирению. Рука сама собой дёрнулась к карману, где когда-то лежал «Корректор», и наткнулась на пустоту.

Он посмотрел на эту бесполезную руку, потом на смеющуюся Лену.

И его прорвало.

Он начал смеяться. Сначала тихо, неуверенно, потом всё громче, до слёз, до боли в животе. Они хохотали, как сумасшедшие, в полупустом вагоне. Какая-то старушка напротив посмотрела на них с явным неодобрением.

Их первый совместный, абсолютно идиотский провал.

И это было прекрасно.

Они вышли в «Грибово». Сонное дачное селение, одна улица Ленина. Пахло сырой землёй и дымом из печных труб. Единственным признаком цивилизации была забегаловка «Кафе „Огонёк“».

Внутри пахло старым фритюрным маслом. Густой, всепроникающий запах, к которому примешивался затхлый дух немытого пола и чего-то кислого, безнадёжного. За липким столом они съели по чебуреку — жирному, с начинкой неопределённого состава.

— Запомним этот вкус, — сказала Лена, вытирая губы бумажной салфеткой, которая тут же промокла. — Это вкус свободы.

Поздним вечером, пройдя пешком ещё несколько километров, они наткнулись на придорожный мотель. Одинокое здание с неоновой вывеской, на которой горели только три буквы: «Уют».

Угрюмый портье выдал им ключ от комнаты, которая казалась пародией на уют. Ковёр с выжженным утюгом пятном. Обои, отходившие в углу. Криво висящая на стене репродукция «Утра в сосновом лесу». Продавленная кровать, скрипевшая, если на неё просто посмотреть.

Его взгляд тут же выхватил пыль на абажуре. Заметил, что одна доска паркета чуть приподнята. Руки зачесались от нестерпимого желания всё исправить, упорядочить. Это мусор. Это неправильно. Нужно уехать. Эта мысль, холодная и привычная, была голосом его страха. А потом он посмотрел на Лену.

Она с разбегу прыгнула на скрипучую кровать. Та издала звук, похожий на стон раненого птеродактиля. Лена расхохоталась.

— По-моему, идеально! — крикнула она, подпрыгивая на пружинах.

Алёша стоял и смотрел на неё. На её восторг первооткрывателя, на её способность находить радость в энтропии. Он сделал сознательный выбор. Подошёл к кровати и сел на краешек, стараясь не смотреть на пятно на ковре.

Он выбрал её реальность.

Они нашли это озеро случайно. Оно было тихим, затерянным среди сосен. Развели костёр — кривой, дымный, он то и дело норовил погаснуть, но давал немного тепла. Небо над головой темнело, и на нём одна за другой зажигались звёзды.

После хаоса дня наступила тишина. Глубокая, наполненная плеском воды и шелестом листьев.

— Алёш, — вдруг тихо спросила Лена, глядя на огонь. — Почему ты так боишься?

Вопрос был простой. И от него нельзя было укрыться за формулами.

Он долго молчал, подбирая слова. Свои.

— Когда мне было двенадцать, — начал он, и голос его был хриплым, непривычным. — Мои родители работали над одним проектом. Теория гравитационных аномалий. Я помогал с расчётами. Я… почти не ошибался.

Он бросил в костёр сухую ветку. Та вспыхнула, осыпав воздух искрами.

— Однажды я ошибся. Неправильно перенёс запятую. Мелочь. Но из-за неё многомесячный эксперимент провалился. Они потеряли грант.

Лена молча слушала.

— Они не кричали. Не наказывали. Было хуже. Отец просто сел за стол, взял готовую статью и вычеркнул моё имя из соавторов. А потом посмотрел на меня и сказал… — Алёша сглотнул. — Он сказал: «Ошибка обнуляет вклад». Не «ты ошибся». А «ты обнулился». Понимаешь?

Он посмотрел на неё. В её глазах не было жалости. Было понимание.

— Я тогда понял, что я — это мои достижения. Моя безошибочность. Если я совершаю ошибку, я перестаю существовать. Меня просто вычёркивают.

Он замолчал. Вся его жизнь — в одной этой фразе.

Лена помолчала, а потом заговорила. Так же тихо.

— У меня есть старшая сестра. Оля. Она всегда была идеальной. Отличница, красавица, идеальный муж, идеальный дом, идеальные дети.

Она смотрела на тёмную воду озера.

— Я видела, как эта идеальность её убивает. Я видела, как она тайком от мужа пьёт антидепрессанты, которые прячет в коробке из-под чая. Она иногда звонит мне по ночам и просто плачет в трубку. Говорит, что чувствует себя экспонатом в музее собственной жизни. Красиво, правильно, но за стеклом. И она не знает, как его разбить.

Пока она говорила, перед его глазами вставала картина: залитая солнцем кухня, безупречная роза в вазе. Идеально одетая женщина с выверенной улыбкой и пустыми глазами, которая режет круассан на идеально ровные кусочки, которые не собирается есть. Её голос звучит так же ровно, как тиканье дорогих швейцарских часов на стене. «Всё идеально, милый».

Лена повернулась к Алёше. В её глазах блестели слёзы.

— Я так боюсь стать идеальной, потому что видела, что это — медленная смерть. Все мои дурацкие поступки… это просто отчаянная попытка убедиться, что я ещё жива.

Они смотрели друг на друга в свете догорающего костра. Он боялся быть обнулённым за ошибку. Она — из-за их отсутствия.

Он протянул руку и коснулся её щеки, стирая слезинку. И в этом простом жесте не было ни расчёта, ни анализа рисков.

Только тепло.

Несколько недель спустя.

Квартира Алёши изменилась. Её порядок стал живым. На спинке дивана висел яркий плед Лены. На журнальном столике рядом с «Физическим вестником» лежала раскрытая книга стихов.

Алёша сидел за своим рабочим столом. Перед ним, на куске бархата, лежали разобранные детали дедовских часов. Это стало его медитацией. Процесс, требующий точности, но не лжи.

Он взял тончайший пинцет и подцепил последнюю крошечную шестерёнку. Аккуратно, не дыша, поставил её на место. Закрыл стеклянную дверцу корпуса. Взял ключ, вставил его в скважину и медленно повернул.

Пружина внутри натянулась с тихим стоном.

Мгновение тишины.

И потом…

Тик-так.

Тик-так.

Тихий, уверенный, механический стук. Время пошло. Алёша откинулся на спинку стула и улыбнулся. Он ничего не создал. Он просто починил.

Входная дверь щёлкнула. Вошла Лена с тарелкой в руках.

— Привет, физик. Я снова пыталась. Кажется, сегодня они особенно катастрофические.

На тарелке лежали пирожные макарон. Разных размеров, некоторые треснувшие, другие — причудливо-кривой формы.

Алёша взял одно, самое неказистое. Откусил. Миндаль, слишком сладкий крем, хрупкая корочка.

— Они… — он пожевал, посмотрел на неё и улыбнулся своей старой, неловкой улыбкой. — Они оптимальные.

Лена рассмеялась.

Он не поцеловал её. Просто взял её руку и переплёл их пальцы. Они стояли посреди комнаты, в которой царил их собственный, несовершенный баланс.

Идеальный беспорядок.

А часы на столе мерно тикали, отсчитывая их настоящее, общее время.