Кощей

Максим Кабир «Кощей» (2020)

Оглядываясь ретроспективно на свою жизнь, Ира Ярчук видела боль и слёзы, и краткий безоблачный миг в самом начале, когда жива была бабуля, а дом ещё не пах ацетоном.

Родилась Ира в живописном городе, расположенном на высоте шестисот метров над уровнем моря. Горы вокруг, леса хвойные, бабушка говорила, они живут «у Бога на долони» — на ладони, то есть. Иру и её брата Игоря бабушка водила по заповедным тропам, чащам, поясняла: Карпаты до сих пор кишат нечистью, а уж раньше тут, куда ни ступи, лешие да злыдни. Тучу показывала: это дракон Шаркань летит о двенадцати головах, им демон Витренник погоняет. А вон следы на полянке — коварные мавки от чугайстера, лисового чоловика, улепётывали. А в то болото чёрт хапун дитя уволок. Ира слушала, дыхание затаив, Игоря держала за руку, чтоб не так страшно. Игорь скучал, он был на пять лет старше, не верил он в мавок.

Всё изменилось в одночасье, словно сглазили. Бабушка умерла. Отец из семьи ушёл. Ира с братом со школы возвращаются, а в доме мужики какие-то, вылитые лешие. И у мамы глаза пустые.

Соседи Иру жалели, подкармливали, охали: и к нам зараза добралась, из Ивано-Франковска отраву везут. Ира знала, дело не в отраве, просто в маму бес вселился. Съел маму бес, её труп Игорь обнаружил: предплечье жгутом обмотано, шприц на полу.

Те же соседи позже шептались: Игорёк Ярчук в родителей удался, наркоманов, яблоко от яблоньки. Не понимали, глупые, что это бес из мёртвой мамки в мальчика перепрыгнул.

Про опекунов Ира вспоминать не хотела, придумала себе, что её попелюхи воспитывали: от опекунов, как и от злобных попелюх, пеплом пахло, и улыбались они, как попелюхи, холодно и фальшиво. Ира выросла, точно тростник на берегу Прута: в тростнике очеретяник живёт, а в Ире жило горе. Игорь вещи из хаты выносил, всё вынес и пропал.

Ира в аптеке работала, однажды туда парень забрёл в помятой рубахе: пойдёшь со мной на дискотеку? «Пойду».

Сглаз довлел над Ярчуками, даже когда Ира взяла фамилию мужа. Муж, напиваясь, лупил её, она терпела, двое деток из неё вышли кровавыми сгустками. Муж сбежал.

Если витренник, оседлавший дракона, людям отсыпает беды из мешка, то весь мешок он на Иру растратил. В тридцать пять она чувствовала себя развалиной, выглядела лет на десять старше. Но теплилась в её сердце надежда, Ира молилась, как учила бабушка, и Господу Богу, и разным существам в горах. Кто-то услышал.

Второго мужа ей послали, чтоб рассчитаться за несправедливость. Он в Карпаты работать приехал, а остался насовсем. Был Толик высоким и весёлым, трудолюбивым и добрым, пил в меру, а улыбкой умел тьму прогнать. С ним Ира расцвела, с ним познала всё, чего прежде была лишена: и как оно в объятиях от радости плакать, и как кричать, ребёнка рожая.

И началась новая жизнь. Толя ремонт сделал, вторую комнату под детскую отвёл. Если Маришка — в честь прабабушки названная — плакала среди ночи, сам укачивал, жене говорил: ты спи, родная. Ира боялась, что спит, что проснётся, и будут опекуны, и первый муж, и вонь ацетона.

А потом вернулся Игорь. Рано утром ввалился в дом, смуглый, отощавший за годы скитаний. На Толика зыркнул презрительно, проигнорировал протянутую руку, не разуваясь, пошёл по коврам в детскую.

— Что сестрёнка, — ухмыльнулся, закуривая. — Одна комната — моя по закону. Буду с вами теперь куковать.

И словно пара угольков, вспыхнули его зрачки — бес шевельнулся в душе Игоря, но лишь Ира это заметила.

Через два месяца Ира пошла в горы. Стоял чудесный летний день, ни облачка над зелёными от сосняка слонами. У обочины сколотили будку, за пользования тропой брали двадцать гривен, но в остальном ничего не изменилось: так же круто поднималась вверх тенистая дорожка, так же щебетали птицы в кронах, а корни норовили опутать ноги.

Это место Ире показала бабушка. Сказала, там Кощей дремлет. Убегая от опекунов, Ира забиралась в узкий лаз, думала, пусть лучше меня Кощей похитит. По словам бабушки, обитатель горы исполнял желания, но только такие, в которых кто-то умирает.

Зигзагообразную щель замаскировали громоздящиеся валуны. Но тайной, сокрытой от человечества, она не была. Фонарь выхватил из мрака автографы туристов на низких сводах. Ира втиснулась в карстовую пустоту, вновь ощущая себя ребёнком, не находя в этих ощущениях ничего приятного.

Кощей спал в глубине пещеры. На первый взгляд, это было обыкновенное скопление натёчных минеральных образований, сталактитов, но растущих не вертикально, а горизонтально. Стена ощетинилась шипами в церковную свечу толщиной. Ира вычитала, что такие кристаллические пучки называются геликтиты. Удивительно, но авторы наскальной живописи не обломали на память тесно сросшиеся палочки.

Геликтиты были бронёй и ложем Кощея. Присев напротив, Ира вновь увидела его: не глазами увидела, а как-то иначе, сердцем, что ли. Она вообразила рыцаря в доспехах, сокрытого иглами из кальция. Он сидит, привалившись к камню, он слушает…

Ира рассказала. Про пропавшие вещи, про подельников Игоря, и что вчера Игорь подрался с Толиком. Слёзы текли по её щекам, стягивали кожу, будто влага затвердевала, а лицо обрастало минералами.

Ира произнесла в тишине пещеры:

— Братик мне не семья больше. Забери его, Кощеюшка, а нам дай спокойствие.

И, повинуясь порыву, выпростала руку, надавила на иглы; они, хоть и выглядели хрупкими, не сломались, а наоборот, пронзили ладонь в трёх местах и обагрились кровью. Привыкшая к боли, Ира вздохнула.

А в мешанине палочек зажглись зелёные кошачьи глаза. Грозный голос прозвучал в голове отшатнувшейся Иры:

— Я сделаю. Смажь кровью дверной косяк, я приду ночью. Пусть все спят. Я заберу твоего брата.

Голос затих, зелёные огоньки угасли. Ира, задыхаясь, покинула пещеру. Шагая по озарённому солнцем городу, она кусала губы. Бабушка не обманывала — Ира всегда это знала. Но к тому ли духу Ира обратилась — из множества прочих, соседствующих с людьми?

Отступать было поздно. Ира испекла хлеб, сварила гуляш, выставила на стол наливку. Игорь и Толик выпили, не чокнувшись друг с другом, поели молча и вырубились вскоре, убаюканные снотворным. Ира к рюмке не притронулась.

Она дрожала под одеялом, напрягая слух, рядом посапывал любимый муж, а на улице надрывались лаем собаки. И то, что притворялось пучком геликтитов, прошло сквозь дверное полотно.

Его звали бескуд. Столетия назад он был человеком, человеком дурным, жестоким, он погиб от вражеской стрелы, и был погребён в скале. Насыщенные солевым раствором капли стучали по его черепу и омывали кости; бескуд укутался в кокон из кальцита и аргонита. И все эти века он жил необъяснимой и страшной жизнью.

Игорь не проснулся, лишь выгнулся его позвоночник, выгнулся и опал. Бескуд оторвался от побелевших губ уже мёртвого человека. Пригибаясь, двинулся по коридору в комнату хозяев.

Ира увидела в лунном свете гостя, не сказать, что незваного. Он был высок и напоминал пугало, слепленное из палок. На шейном шесте раскачивался череп рептилии, крокодилий череп, увенчанный геликтитовой короной. Бескуд потянулся к детской кроватке с мирно спящей Маришкой.

— Чую кровь твою, — проворковал он.

Ира взвилась, ринулась наперерез, позабыв о страхе. Пала ниц перед тем, кого считала Кощеем.

— Прошу, Кощеюшка, не забирай её. Меня возьми.

От пугала несло запахом горя, запахом ацетона. Зелёные глаза вперились в женщину из глазниц безобразного черепа. Бескуд помедлил.

— Ты горькая, что полынь, — изрёк он. — Отдай мне другие души, вот столько: — Он показал ладонь с растопыренными пальцами: шестью геликтитами.

— Шестерых? — прошептала Ира.

— Шестьдесят, — бескуд нашёл в голове женщины нужное число. — Смажь своей кровью косяки их дверей, калитки или пороги. Иначе дитя съем.

— Смажу, отец родной, — поклонилась Ира.

Бескуд бросил на Маришку алчный взгляд, взгляд, от которой в волосах матери завелись седые пряди, и ушёл. Похрапывал Толик, Маришка всхлипнула во сне, за стеной остывал Игорь.

Ира думала, что шестьдесят — это слишком много. Она открыла заметки в телефоне и набросала имена опекунов, затем имена соседей, имя отца, первого мужа, и ещё имена, и когда небо порозовело в оконном прямоугольнике, Ира насчитала семьдесят имён вместо шестидесяти.