Кошачий король Гаваны

Глава 1 Я встречаю Ану Кабреру

Через несколько страниц я встречу Ану Кабреру.

Это называется «выполнить обещание публике». Например, загружаю я видео под названием «OMG, самый очаровательный котенок в мире, делает сальто назад!». Тот, кто прочтет, наверняка захочет кликнуть. Это крючок. Нет, я не хочу поймать рыбу. Я хочу, чтобы рыба пошла и рассказала своим друзьям, как это круто – попасться на крючок. Если бы меня интересовали ретвиты и перепосты, заманил бы в клип звезду покруче Пушистера.

Я иду на шаг дальше. Вы открываете видео, ожидая кошачью акробатику. Видите котенка на батуте. Пушистер прыгает, отскакивает, перекувыркивается – только посмотрите на него! Пока все в порядке.

Потом начинает играть «Eye of the Tiger», картинка замедляется, и вы вдруг замечаете что-то позади котенка. Да, да, это брандспойт!

Котенок цепляет когтями рычаги. Вода вырывается из брандспойта. Пушистер взмывает в небо во всем блеске своей славы.

Экран темнеет. Голос Сэмюэля Л. Джексона рычит: «Я умею делать сальто назад». А потом быстро: «При создании этого фильма ни один котенок не пострадал».

Вот что я называю кошачьим видео. Миллион кликов гарантирован.

Возьмите эту книгу. Я назвал ее «Кошачий король Гаваны». Кошачьи, Куба – два убойных тега для максимального эффекта.

Я выполню то, что обещаю: проведу вас по главным улицам Гаваны, полным зажигательной сальсы, опасной романтики и кошек. Особенно забавных. Но это лишь приманка – Пушистер, что делает кувырок назад. Хотите сумасшедшего полета котенка через все небо? Читайте книгу.

Но эй, кто я вообще такой? Всего лишь Рик Гутьеррес, последний кот-гуляка. Под таким именем я известен на своем сайте кОтострофа. ком. У нас тридцать процентов всего неютубовского кошачьего видео. Мои приятели по Манхэттенскому университету называют меня «тот самый парень-кот».

Что возвращает нас обратно к Ане Кабрере.

Двое людей привели меня к встрече с Аной.

Первая – Рейчел Шоу, любительница панк-рока и моя первая и единственная девушка.

– Есть что-то глубоко экзистенциальное в том, чтобы ждать электричку в три часа утра, – было первое, что я от нее услышал.

– Ээ… мм… ага… – услышала она от меня в ответ.

Однако это Рейчел не остановило. Мы так и не сели на тот поезд, а несколько часов спустя уже целовались на Вильямсбургском мосту.

Рейчел была рыжеволосой любительницей фильмов Пабста и поэзии Гинсберга, а еще настоящим ураганом. С ней я, унылый домосед, вдруг стал парнем, который подпевает «Рамоунз», гуляет босиком по Бродвею в три часа утра и облизывает крышечку низкокалорийного йогурта. За несколько следующих месяцев дальше поцелуев у нас дело не зашло, но я и не пытался форсировать события. Просто думал, что могу провести с Рейчел всю жизнь.

А она бросила меня двадцатого января, на мое шестнадцатилетие.

Рейчел пришла ко мне с неожиданным подарком – двумя билетами на сегодняшний концерт «Эмейзболс Грув» в клубе «Бердленд».

– Это новое течение в панк-джазе, – пояснила она, примостившись на краю стола и болтая длинными босыми ногами в рваных штанинах. – Они потрясающие, крутые, и у них отличный грув. Начало через час. Пошли.

– Звучит клево, – ответил я, хотя предпочел бы остаться дома и свернуться калачиком. А сам кликнул по своему сайту. – Подожди, сейчас загружу кОтострофу месяца.

– Слушай, – начала Рейчел пятнадцать минут спустя, развлекаясь тем, что делала стойку на руках у стены. – Я понимаю, этот сайт – своего рода дань памяти твоей матери и все такое. Но не могли бы мы…

– Видео загружается.

Наверное, не стоило так Рейчел перебивать, но я не хотел обсуждать с ней маму. Да, на создание сайта меня вдохновила папка с кучей кошачьих роликов, которую я нашел на мамином рабочем столе после ее смерти. Она могла часами их смотреть и собрала целую коллекцию. Я запостил один из них на Фейсбуке, получил где-то тысячу репостов, и так родилась идея о заработке. Но с другой стороны, кОтострофа – просто площадка с кучей видео, где кошки катают по полу маленькие тележки. Как по мне, неправильно называть это данью памяти матери. Даже если ей бы это понравилось.

– Пойду займу нам места, – сказала Рейчел после долгой паузы.

– Правда? – Я рассеянно чмокнул ее в щеку. – Я почти закончил.

Пять минут спустя после ее ухода мне на Фейсбук пришло от нее сообщение. Приведу его целиком, ведь без него я бы, скорее всего, никогда не встретил Ану Кабреру:

Вот так у Рика Гутьерреса и Рейчел Шоу все и закончилось.

Вы, наверное, подумаете, что это письмо вызвало у меня приступ самокопания с кульминацией на тему «гики хорошие, каждому свое, и вообще нечего указывать людям, как им жить». Если так, то вы смотрели слишком много инди-фильмов про подростков.

Я прочел письмо Рейчел и подумал, что она права.

У меня ушло несколько дней, чтобы это принять. Несколько дней сидения в комнате, игры в космический шутер и объедания шницелем по особому рецепту папы.

– Со шницелем все лучше, – только и сказал он мне, и это был самый серьезный родительский совет, который я получил со смерти мамы.

(Отец из Лейпцига, так что для них шницели – дело серьезное. Кстати говоря, вообще-то мое полное имя Ричард Хан Гутьеррес. По большому счету, мне следует представляться Риком Ханом, но с тех пор, как в школе один парень сказал, что «хан» на немецком значит «петух», я предпочитаю использовать фамилию мамы, вернее моего гаванского деда, а папину оставлять для особых случаев.)

Но все пошло наперекосяк, ядро не выдержало, да и ничто не вечно, даже космошутер. Вскоре мне пришлось посмотреть в глаза реальности. Рейчел бросила меня в мой день рождения. Не очень-то мило. Даже немного подло. Но она была права.

Я гик-отшельник, и мне это не нравится. Даже не знаю, почему я вечно сопротивлялся, когда Рейчел куда-то меня тащила. Там я веселился, как никогда в жизни.

Пора что-то менять.

Почему я вечно тихо сижу в углу и жду, пока меня выберут в последнюю очередь? Лучше уж быть тем, кто начинает игру. Тем, кто отправляется навстречу приключениям, а не читает про них. И да, тем, кто сам бросает, а не кого бросают.

И вот, что я решил: я стану таким парнем.

Знаете, что самое веселое с решениями? Вот ты принимаешь его, и кажется, что сейчас просто горы свернешь. А потом смотришь в зеркало и видишь прежнего себя. И понимаешь, что нужен план.

Что приводит нас ко второму человеку, причастному к моей встрече с Аной. Тому, кто придумал план. Моему приятелю Латуку Игореву.

Вообще-то он Владислав, но нашему местному задире Робу Кенне это не выговорить, да и Латук – это ж гораздо смешнее, он же толстый, ха-ха, ну вы поняли. Латук любит аниме и видеоигры. И играет на классической гитаре.

Нет, я не о чистой классике. А о Хоакине Родриго, Франциско Тарреге и Исааке Альбенисе (посмотрите их на ютубе). О такой вот сложной прекрасной и завораживающей музыке. Однажды Латук на школьном концерте исполнил «Приглашение к танцу» Родриго. У меня просто мурашки по коже бегали. Но дружки Кенны все выступление завывали на заднем ряду.

– Мужик, – сказал я потом другу, – это было потрясающе.

– Знаю. Если бы еще те придурки ценили качество.

Еще один плюс Латука – он такой скромный.

Мы дружим уже много лет. Оба зануды, оба изгои. А тычки задир лучше переносить в компании. Несколько недель спустя после того, как Рейчел меня бросила, Латук открыл для себя рок.

Хватило одного концерта. Одного выступления с «Синими орехами», нашей школьной группой. Латук вдруг так оторвался, играя рок-версию темы из «Розовой пантеры», он извлекал шикарные аккорды и сложные рифы, трясся всем телом, закатывал в экстазе глаза. Остальные участники группы казались рядом с ним детьми.

С того дня Латука больше никто не трогал. Его телосложение теперь воспринималось как мощь рок-звезды, высокомерие – как часть сценического образа. Кенна попытался пошутить, мол, группу надо было назвать «Радужные орехами Латука» (Латук гей), но никто не засмеялся.

После разрыва с Рейчел я обратился за советом к другу. Поведал ему свою печальную повесть, пока мы ехали из школы на электричке.

– Мне нужен план. Как изменить жизнь?

Латук задумался, затем решительно кивнул:

– Тебе надо найти свою нишу.

– В смысле?

– Что-то общественное. То, что позволит тебе встречаться с людьми. Например, устроить общество любителей кошачьего видео и собираться с ними в реальной жизни.

– Эм… – Заниматься сайтом было весело, но мне что-то не особо хотелось выяснять, кто же скрывается за никами вроде «Мохнатый мастер» и «Техасский наездник». – А что-нибудь повеселее?

– А в чем еще ты хорош? Например, я умею играть на гитаре. Только Бах и прочие – это, конечно, классно, но их я оставляю для ежедневных упражнений дома. Играть рок совсем другое дело.

– Я немного умею играть на конге, – нерешительно признался я.

– Я не об этом. – И тут друг задумался. – Может, тебе присоединиться к группе сальсы или что-то в этом роде?

– Я не особо хорошо играю.

Мама заставляла меня ходить на занятия по музыке.

– Когда Фидель умрет, мы вернемся в Гавану, – говорила она мне. – Мои старые приятели услышат тебя и скажут: «Эй! Ну конечно, это же сын Марии».

Это была ее мечта, не моя. Может, мама и заявляла, что оставила Кубу: «Не забывай, мы теперь американцы». Но у нее на столе всегда стояло фото гаванского Малекона, на прикроватной тумбе лежал томик Хосе Марти, и она никогда не переставала строить планы на будущее после Фиделя.

Будущее, до которого она не дожила.

Для меня Куба была смутной мечтой, чем-то почти мифическим. Увлекательной сказкой. Мне нравилось слушать сальсу, ее ритм пробуждал мое воображение. Я представлял, как рос бы на улицах, где некогда гуляла мама. Но я не любил сальсу до такой степени, чтобы каждый день упражняться с конгами.

После смерти мамы я вовсе прекратил играть. И вообще последние два года постарался не думать ни о чем, связанном с Кубой. Стоило кому-то упомянуть Фиделя, «Буэна Виста Сошиал Клаб», эмбарго или еще что, как перед глазами вставал образ мамы, а в ушах звучал ее голос, проклинающий «этих чертовых коммунистов». Не это я хотел о ней вспоминать.

Может, со временем пройдет.

– А тебе и не надо играть хорошо, – заявил Латук. – Просто найди других таких же дилетантов.

Я уставился на друга, долго молчал, а потом меня осенило:

– Крейгслист!

– Он самый, – ухмыльнулся Латук. – Чудный сетевой блошиный рынок.

Несколько дней спустя я нашел то, что искал.

«Мы играем кавер-версии известных хитов в стиле сальсы, – написал Патрик, лидер группы. – У нас есть конги, но барабанщик сломал руку. Приходи в среду, мы тебя послушаем».

– Вернусь домой поздно, – предупредил я папу в среду вечером. – Попробую играть в группе сальсы.

– Хорошее занятие, – ответил он, уныло переключая каналы с кулинарного шоу на сериал и обратно.

Я надеялся, что упоминание любимой маминой сальсы привлечет его внимание. Увы! Если после ее смерти я старался не думать о Кубе, то отец избегал мыслей о чем бы то ни было. Ну, или мне так иногда казалось.

Здание, в котором назначил встречу Патрик, оказалось местным клубом в Грэмерси.

Лидер группы встретил меня на четвертом этаже в приемной с низким потолком, строгим серым ковром и холодным освещением. Там сидели два белобородых барабанщика с бонго и тимбалами, две женщины – кажется, сестры – с маракасами и трубой и долговязый чернокожий парень, мой ровесник, с бас-гитарой. Сам Патрик, высокий бледный и со светлыми дредами, размахивал палочками в такт разговору.

– Это Рик, – представил он меня, – наш новый барабанщик конги.

Люди кивнули, поздоровались. Никто не горел желанием подружиться и наладить мою общественную жизнь.

– Готовься, – сказал мне Патрик, – они скоро придут.

– Стой, что? Кто?

– Мы играем для танцевальной школы, – пояснил он. Это их последняя тренировка, и они решили нанять группу.

Ощущая на себе взгляды собравшихся, я отчаянно покраснел:

– Я давно не играл…

– Они начинающие. Будем играть обычную сальсу. От тебя требуется тумбао, ничего больше.

Вот что случается, когда покидаешь пределы квартиры. Приходится что-то делать.

Потихоньку собрались танцоры. Женщины чуть за пятьдесят в черных слаксах и светлых блузах. Мужчины с тронутыми сединой волосами, серебряными пряжками поясов и в летних рубашках поло. Все неуверенно оглядывались по сторонам, словно не больше меня понимали, что тут делают.

А потом вошла Ана.

Стройная, уверенная в себе, с иссиня-черными волосами до плеч. Они обрамляли ее лицо в форме сердечка – смуглое, гладкое и почти по-детски наивное. Глубоко посаженные глаза смеялись, словно их хозяйка знала какую-то тайну и ее это забавляло.

Не поймите меня неправильно, это не была любовь с первого взгляда. В Манхэттене множество красивых девушек, и вы знаете, максимум, что вам светит, – пройти мимо такой красавицы. Кроме того, я слишком нервничал.

Ана пришла с мускулистым парнем лет тридцати, который явно следил за своим загаром.

– Привет, Грегуар, – поздоровался с ним Патрик, но сам смотрел на его спутницу. – Как поживаешь, Ана?

– Привет, – непринужденно ответила она.

Грегуар повернулся к классу:

– Так, хорошо. Давайте разогреемся.

– Раз, два, раз-два-три-четыре… – начал Патрик, отбивая счет палочками.

Первыми вступили маракасы, затем бонго.

Я поймал себя на том, что пялюсь на Ану, и поспешно застучал по конгам. Сперва вышло неровно, не в такт, но потом – уже красный от смущения – я наконец поймал ритм.

Впрочем, никто не заметил. Мы задавали базовый темп, затем труба заиграла простую веселую мелодию.

Танцоры размяли плечи, покрутили бедрами, пошагали вперед-назад и в стороны. В центре комнаты с непринужденным изяществом двигались Ана с Грегуаром. Остальные походили на толпу ржавых, побитых жизнью трансформеров. То дергались, то не успевали, то спешили, то вообще путались в собственных ногах.

Хотя мне ли их судить? Года два назад на школьной вечеринке Флавия Мартинес лишь раз глянула на мои телодвижения под «Покер Фейс», засмеялась и спросила при всех:

– Чувак, а ты точно кубинец?

С тех пор я не танцевал.

Ученики встали по парам и синхронно задвигались, как плохо сделанные марионетки. Смотреть на них было больно, поэтому я переключил внимание на Ану. На то, как она лениво выписывала плечами восьмерки. На то, как ее тело покачивалось в такт музыке. На то, как ее бедра…

Я засмотрелся и промахнулся по барабану.

– Сосредоточься, – прошипел Патрик.

Что я могу сказать в свою защиту? Видели бы вы бедра Аны.

К концу занятия я пришел к двум выводам. Первое: сальса – невнятный танец для пожилых людей. Второе: мой план провалился. Я недостоин играть в этой группе. Да и вообще в какой бы то ни было.

Мы доиграли последнее произведение, и я уже собрался вставать, как вдруг один из учеников обратился к Ане и Грегуару:

– Вы не потанцуете для нас?

Они переглянулись. Ана пожала плечами, Грегуар повернулся к Патрику:

– Дашь нам что-нибудь интересное?

Тот на миг задумался.

– Может, «Mi Cama Huele a Ti»?

Мы заиграли плавную мелодию с соло трубы, сальса-кавер песни Тито «Эль бамбино», которую я слышал на Спотифай. Дюжину тактов спустя гитарист запел красивым взрослым голосом на безупречном испанском.

Я почти его не слушал. Еле-еле ритм держал, настолько был поглощен зрелищем.

Поначалу Ана и Грегуар едва шевелились, просто покачивались из стороны в сторону. Затем стали делать базовые шаги вперед-назад, так же как ученики, вот только в этой паре чувствовалось сдержанное напряжение, скрытое пламя в каждом движении.

Грегуар изящно крутанул Ану, провел вокруг себя, зацепил локтями ее руки, привлек ближе, и они закружились в интимном объятии.

Как же я хотел оказаться на его месте.

Один из наших барабанщиков сменил бонго на альпийский колокольчик, громкий и звонкий. Гитарист завел припев о том, как кровать пахнет девушкой, которая его бросила. Музыка пошла по нарастающей.

Ана с Грегуаром тоже.

Они разошлись и вытянули руки, не касаясь друг друга. Повернулись на месте раз, другой, третий, и все в идеальных по красоте позах. Крадучись двинулись по кругу, не сводя друг с друга глаз. Затем бросились навстречу, но не столкнулись, а закружились по залу, словно Красавица и Чудовище на балу.

Их танец не описать словами. Я не могу перечислить детали, могу лишь рассказать, что чувствовал, глядя на них. Мое сердце вторило ритму сальсы, дыхание ускорилось, а по коже пробегали мурашки. Я больше не видел Ану, лишь сам танец. Растворился в нем, упивался им, не веря, что могу лицезреть такую красоту, и мучаясь тем, что не могу быть ее частью.

Когда они закончили, я не сразу осознал, что больше не играю. Все зааплодировали.

Как в тумане я встал из-за конги. Если бы мозг тогда заработал, я бы остановился, но вместо этого быстро подошел к Ане, которая как раз пила воду:

– Ты потрясающе выступила.

– А ты нет, – невозмутимо парировала она, оглядев меня с головы до ног.

– Э… ну на самом деле я не барабанщик.

– Ты тот самый парень-кот.

Я удивился.

– Ты обо мне слышала?

Чуть усмехнувшись, она указала мне на грудь.

Я опустил глаза и увидел свою футболку. На ней был изображен толстый серый котяра внутри стеклянной банки. Вот только лицо у него было мое. Вверху надпись алыми буквами гласила «Тот самый парень-кот».

Роб Кенна подарил мне эту футболку на день рождения при всем классе.

Я тут же из принципа надел ее – показать, что он меня не проймет. Заявил всем, что в восторге от подарка, да так, что даже себя самого убедить смог.

А теперь, стоя перед Аной, я наконец понял, как в нем выгляжу. Худые смуглые руки, торчащие из мешковатых рукавов.

Оставалось лишь идти ва-банк.

– А, ну да. Я главный заправила нью-йоркского кошачьего видео. Мой сайт, кОтострофа. ком, настоящая мекка для ценителей подобного контента.

– Кото-строфа?

– Помесь зоотропа и катастрофы.

– Значит, ты вроде старой девы с кучей кошек, только моложе?

– У меня вообще кошек нет, я просто на них зарабатываю. Своего рода семейный бизнес.

Почти правда, если считать мамину папку моим начальным капиталом.

– Как интересно. Мне нужно сделать сайт. Поможешь? – спросила Ана.

Я вздрогнул.

Сайт. Вот почему она все еще со мной разговаривает.

Да пусть сама делает свой чертов сайт!

Вместо этого я ответил:

– Конечно! Только скажи, что именно тебе надо. Сейчас напишу тебе свой имейл. И сотовый. Звони в любое время!

Ага, я гений маркетинга.

– Вот только денег у меня немного, – призналась Ана.

– Ну… может ты…

Я осекся и вспомнил, сколько раз меня называли неуклюжим. Вспомнил слова Флавии Мартинес. Мне никогда в жизни не стать таким танцором как Ана.

Но еще я вспомнил, что чувствовал, глядя на нее.

– Может, ты научишь меня сальсе? – выдавил я наконец.

Мир перед глазами закружился.

– А какой именно стиль тебя интересует? – спросила Ана.

– Не знаю. Тот, что ты показала.

– Значит, кубинский. Сальса касино.

– Моя мама была кубинкой, – признался я. – Хотя вряд ли она любила танцевать.

Сальса часто звучала у нас дома, но я никогда не видел, чтобы мама танцевала.

– Если ты родился испанцем, это не значит, что ты мастер пасодобля. Я пуэрториканка. Коренная, как понимаешь.

Но танцевать меня научил этот француз, – кивнула она на Грегуара. – Ты раньше танцевал?

– Нет.

– Я не даю уроки, – сказала Ана. – Но приходи потанцевать с нами. В нашу школу. Я выбью тебе скидку.

Наверное, стоило поторговаться, сказать, мол, скидки мало, чтобы оплатить новый сайт. Вот только деньги меня не…