Кот, который проходил сквозь стены

Один

В декабре природа начала необъявленную войну. Сначала она штурмовала город ветрами, потом провела общевойсковую операцию «Пурга», теперь пришла пора воздушного снежного налета. На Канард-стрит, у пресс-клуба, снег валил так, будто именно газетчики были его главной мишенью. Снежинки, леденя кровь, с прицельной точностью падали на шею мужчины, ловившего перед клубом такси.

Правой рукой он придерживал воротник твидового пальто, одновременно пытаясь поглубже нахлобучить шляпу. Левая покоилась в кармане. Ну и что? Внимание к этому господину могли привлечь скорее великолепные усы и абсолютная трезвость: почти полночь, до Рождества всего девять дней, вышел из пресс-клуба – и ни в одном глазу!

К тротуару подъехала машина. Мужчина сел на заднее сиденье. Назвал адрес третьеразрядной гостиницы. Левая рука – по-прежнему в кармане.

– «Мэдфорд мейнор»… – кивнул шофер, включая счетчик. – По Цвингер-стрит или по Центральному бульвару?

– По Цвингер-стрит, – к радости водителя сказал пассажир. В другой раз он поехал бы по бульвару: так дешевле, но сейчас важнее была скорость. – Я спешу.

– Газетчик? – обернувшись, понимающе улыбнулся таксист. Пассажир что-то неразборчиво хмыкнул. – Ясное дело, газетчик! Не потому, что из пресс-клуба, тут вечно всякие ошиваются, а по повадке видно. Что-то такое во всех вас есть… Сразу и не сообразишь что, но уж не ошибешься. Я часто подбираю здесь вашего брата. На чай дают – кот наплакал, но хоть поболтать можно, парни неплохие. А то еще вдруг понадобится знакомый в газете, всякое бывает, точно? – И он опять обернулся.

– Осторожней! – грубовато оборвал пассажир: через Цвингер-стрит зигзагами перебирался пьяный.

– Вы из «Дневного прибоя» или «Утренней зыби»?

– Из «Прибоя».

Машина остановилась на красный свет. Водитель внимательно всмотрелся в лицо журналиста:

– Ха, да я видел ваше фото в газете! Такие усы не забудешь… Небось ухватили судьбу за одно место?

– Что-то вроде того.

Они ехали по довольно мрачному кварталу. Когда-то он считался респектабельным, здесь жила городская элита; теперь же в разваливающихся домах ютились кабаки и меблирашки.

– Закройте дверцу на замок, – попросил водитель. – Кто только не шляется здесь по ночам. Пьяницы, наркоманы, бродяги – черт-те что! Ну да сами знаете. Одно слово – Хламтаун.

– Хламтаун? – Впервые за всю поездку журналист проявил интерес к болтовне водителя.

– Вот так да! – покачал головой шофер. – Газетчик – и не слышал о Хламтауне!

– Я здесь недавно. – Не вынимая из кармана левой руки, пассажир правой привычным жестом пригладил усы.

Дальше ехали молча. Добравшись до места, журналист расплатился и вылез (левая рука в кармане). В пустынном вестибюле гостиницы «Мэдфорд мейнор» он поспешно миновал стол задремавшего старика портье, вошел в лифт, где, сгорбившись на табурете, храпел лифтер. Нажал на кнопку шестого этажа. У шестьсот шестого номера правой рукой он нашарил в кармане брюк ключ. Перед тем как включить в комнате свет, осторожно прикрыл за собой дверь. Остановился, прислушался, осмотрелся, медленно поворачивая голову: двуспальная кровать, кресло, заваленный вещами комод, шкаф с распахнутой дверцей…

– Ладно, братцы, вылезайте, – сказал наконец журналист и плавно вынул руку из кармана. – Я знаю, что вы здесь. Давайте-давайте!

Под кроватью послышалось какое-то шебуршание. Затрещала рвущаяся материя. Покрывало, спускавшееся до самого пола, заколыхалось, и из-под него высунулись две головы.

– Попались, негодяи? Опять сидели под матрасом?

«Негодяи» – пара сиамских котов – окончательно выбрались наружу. Сначала появились головы, одна более заостренная, потом два изящной формы бежевых туловища с шелковистыми коричневыми хвостами – один с загнутым кончиком.

Журналист вытянул левую руку. На ладони оказался пакет, завернутый в бумажную салфетку с жирными пятнами.

– Индейка из пресс-клуба! Прошу к столу.

Черные бархатные носы жадно втянули воздух.

Коты в унисон заорали.

– Ш-ш-ш! А то старуха из соседнего номера опять настучит на нас!

Журналист начал резать индейку перочинным ножом, а коты описывали по комнате неистовые восьмерки, махая хвостами и немузыкально мяукая.

– Тихо!

Коты завопили еще громче.

– Не понимаю, и зачем я ради вас, дикарей, рискую репутацией, таская еду из бара пресс-клуба! А прочие неудобства? У меня весь карман в соусе!

Требовательные вопли заглушили его голос.

– Да заткнитесь, наконец!

Зазвонил телефон.

– Вот видите! Я же говорил!

Мужчина поспешно поставил на пол стеклянную пепельницу, полную кусков индейки, и подошел к аппарату.

– Мистер Квиллер, – сказал администратор извиняющимся голосом, – простите, что снова вас беспокою, но миссис Мейсон из шестьсот четвертого говорит, что ваши коты…

– Извините, они были голодны. Теперь они успокоились.

– Если… Э-э… Если вы не возражаете перебраться в номер с окнами во двор… Шестьсот девятнадцатый свободен, и вы могли бы завтра попросить моего сменщика…

– Это лишнее. Мы уедем отсюда, как только я найду постоянное жилье.

– Вы ведь не обиделись, мистер Квиллер? Управляющий…

– Ну что вы, мистер Макилдуни! Котам не место в гостинице. Мы уедем до Рождества… Надеюсь, – тихо добавил он, обводя взглядом мрачную комнату.

Он живал и в лучших местах, но тогда он был молод, женат, известен и удачлив. Много воды утекло с тех пор, когда его криминальные репортажи печатались в одной из нью-йоркских газет… Сейчас, если учесть количество его долгов и размеры жалованья в редакциях Среднего Запада, «Мэдфорд мейнор» было лучшим, что он мог себе позволить. Единственной роскошью Квиллера была пара нахлебников, чьим дорогостоящим капризам он привык потакать.

Коты затихли. Большой уплетал индейку, мелко подрагивая от наслаждения кончиком хвоста. Маленькая кошечка сидела чуть поодаль и почтительно ждала своей очереди.

Квиллер снял пальто, развязал галстук и, чертыхаясь, полез под кровать. Едва они две недели назад поселились в этой гостинице, коты облюбовали себе укромное местечко между рамой кровати, обтянутой материей, и матрасом. Как только они нашли крошечное отверстие, ведущее туда?! С тех пор дыра все увеличивалась и увеличивалась. Квиллер даже написал для «Прибоя» юмористическую заметку: «Узкая щель бросает вызов кошачьей натуре. Расширить ее и протиснуться внутрь для каждого кота – дело чести».

Кое-как разобравшись с постелью, журналист достал из кармана пальто трубку и несколько конвертов.

Первый, с коннектикутским штемпелем, распечатывать не стоило: ясное дело, там очередной непристойный намек на необходимость отдавать долги.

Записку, написанную коричневыми чернилами, из второго конверта он перечитал несколько раз. Понимаешь, этот инженер… Все произошло так неожиданно… Квилл, ты должен понять… Одним словом, свидание накануне Рождества отменяется. Хм, да с такой деликатностью, что впору обидеться.

Квиллер скрутил записку бантиком и бросил ее в мусорную корзину. Естественно. Она молода, а у него усы и виски начали заметно седеть. И все-таки жаль. Не с кем будет пойти в сочельник на вечер в пресс-клубе – а больше идти некуда.

Третий конверт содержал сообщение от главного редактора. Шеф напоминал сотрудникам о традиционном ежегодном конкурсе на лучшую статью. Кроме премий общей суммой в три тысячи долларов наличными в роли поощрительных призов выступали двадцать пять мороженых индеек, пожертвованных «Объединенными птицефермами, инкорпорейтед».

– Которые надеются, что журналисты «Прибоя» будут любить, лелеять и рекламировать их до гробовой доски, – добавил вслух Квиллер.

– Йау, – сказал Коко, умываясь.

Теперь индейкой занялась сиамочка. Коко всегда оставлял ей половину – или добрую треть.

Квиллер провел рукой по шерсти Коко, мягкой, как у горностая, и в который раз восхитился ее окраской: от горчичного цвета до шоколадного. Природа и впрямь постаралась. Потом он зажег трубку и лениво развалился в кресле, закинув ноги на кровать. Что ж, ему пригодилась бы одна из этих денежных премий. Он смог бы отослать пару сотен в Коннектикут, а потом начать покупать мебель. Со своей мебелью одинокому мужчине с двумя котами легче найти жилье.

До тридцать первого еще достаточно времени, чтобы написать и опубликовать что-нибудь стоящее, тем более редактору отдела не хватило рождественского материала. Арчи Райкер созвал всех сотрудников и сказал: «Ребята, у нас что, нет никаких идей?» Без особой надежды он всматривался в лица собравшихся: упитанных фельетонистов, изможденных критиков, репортера, который писал о путешествиях, хобби, авиации, недвижимости и садоводстве, и в лицо Квиллера – журналиста «широкого профиля». Райкеру отвечали грустные взгляды ветеранов, переживших не один рождественский номер…

– Чтобы получить премию, – сообщил Квиллер коту, – нужно что-то убойное.

– Йау, – согласился Коко, вспрыгнул на кровать и взглянул на хозяина, сочувственно моргая.

Сапфировые при дневном свете, кошачьи глаза в искусственном освещении гостиничного номера казались большими кругами черного оникса с вкраплениями алмаза или рубина.

– Была бы тема – пикантная, но без особого душка, остальное приложится.

Квиллер раздраженно хмурился и разглаживал усы мундштуком. Вот Джек Джонти, молодой нахал из воскресного отдела, так он устроился камердинером к Персивалю Даксбери и накатал статью о самом богатом человеке города – «Взгляд изнутри». Почетные горожане отнеслись к этой проделке без особого энтузиазма, но две недели подряд газета расходилась лучше обычного; все говорили, что первая премия Джонти обеспечена. Но Квиллер презирал юнцов, которые недостаток способностей восполняют нахальством.

– Джек даже писать грамотно не умеет, – сообщил он своему единственному внимательному слушателю.

Коко продолжал моргать. Он выглядел сонным. А кошечка вышла на охоту. Она встала на задние лапки, исследовала содержимое мусорной корзины, вытащила оттуда скомканную бумагу размером с мышь и притащила добычу Квиллеру. Записка, написанная коричневыми чернилами, оказалась на коленях у журналиста.

– Спасибо, но я ее уже читал, – сообщил он. – Не трави душу!

Квиллер пошарил в тумбочке, нашел резиновую мышку и пустил ее по полу. Кошка бросилась за ней, но, обнюхав, выгнула спину и вернулась к мусорной корзине. На этот раз Юм-Юм выудила бумажный носовой платок и принесла его хозяину.

– Охота тебе носиться с этим хламом! – возмутился он. – У тебя столько хороших игрушек!

Хлам! У Квиллера зазудело под усами, кровь прилила к лицу.

– Хламтаун! – обратился он к Коко. – Рождество в Хламтауне! Может выйти потрясающая штуковина! – Он оживился и хлопнул по подлокотникам. – И я наконец выберусь из проклятого болота!

Работа в отделе «подвалов» считалась теплым местечком для мужчины после сорока пяти, но интервью с художниками, декораторами и мастерами икебаны не вязались с представлениями Квиллера о журналистике. Он привык писать о мошенниках, грабителях и наркодельцах.

Рождество в Хламтауне! Когда-то ему приходилось работать в районе притонов, и он знал, что нужно делать: перестать бриться, найти какую-нибудь рвань, перезнакомиться с местными забулдыгами в забегаловках и темных переулках, а потом – слушать. Но главная хитрость – сделать статью трогательной, упомянуть о личных трагедиях отбросов общества, затронуть самые тонкие душевные струны читателей.

– Коко, – объявил Квиллер, – к сочельнику у всех в городе глаза будут на мокром месте.

Коко, моргая, смотрел Квиллеру в лицо. Потом требовательно мяукнул.

– Что ты хочешь этим сказать? – поинтересовался Квиллер. – Вода в миске чистая, песок в коробке сухой…

Коко встал и прошелся по постели. Он потерся мордочкой о спинку кровати, оглянулся на Квиллера, вновь потерся о металлическое украшение спинки, лязгнув клыками.

– Ты чего-то хочешь? Чего же?

Кот сонно мяукнул и вспрыгнул на спинку кровати, балансируя, словно канатоходец, прошел по ней из конца в конец, а потом, опершись передними лапами о стену, потерся мордочкой о выключатель. Тот щелкнул, и свет погас. С довольным урчанием Коко свернулся калачиком на кровати, собираясь заснуть.

Два

– Рождество в Хламтауне! – вывалил Квиллер редактору отдела. – Впечатляет?

Арчи Райкер сидел за столом и лениво просматривал утреннюю почту, кидая бо́льшую часть корреспонденции через плечо в сторону вместительной мусорной корзины.

Квиллер примостился на уголке редакторского стола и стал ждать, как старый друг отреагирует на его слова. Он знал, что внешне это никак не проявится. На лице Райкера отражалось только начальственное спокойствие. Ни удивления, ни восторга, ни возмущения.

– Хламтаун? – пробормотал Райкер. – Возможно, из этого что-то выйдет. Как бы ты взялся за это дело?

– Похожу по Цвингер-стрит, пообщаюсь с людьми.

Редактор откинулся на спинку стула и скрестил руки за головой.

– Продолжай.

– Это острая тема, и я готов вложить в нее душу.

«Душа» была неизменным паролем в «Дневном прибое». Главный редактор постоянно напоминал сотрудникам о том, что надо вкладывать душу во все, даже в прогноз погоды.

Райкер кивнул:

– Босс будет счастлив. Это должно иметь успех. Моей жене тоже понравится. Она ведь целыми днями пропадает в Хламтауне.

Он сказал это совершенно спокойно. Квиллер был поражен.

– Рози?! Ты хочешь сказать…

Райкер по-прежнему невозмутимо крутился на вращающемся стуле.

– Она пристрастилась к этому пару лет назад и с тех пор просто нас разоряет.

Квиллер огорченно пригладил усы. Знакомство с Рози длилось уже много лет – с той поры, когда Арчи и он были еще совсем зелеными репортерами в Чикаго.

– Когда… Как это случилось, Арчи?

– Однажды она пошла в Хламтаун с какими-то подругами и увлеклась. Да я и сам этим заинтересовался. Только что заплатил двадцать восемь долларов за старую банку от чая – раскрашенная жесть. Жесть – моя слабость: консервные банки, фонарики…

– О ч-ч-чем это ты? – заикаясь, выговорил Квиллер.

– О всяком старом хламе. Об антиквариате. А ты о чем?

– Черт побери, я говорил о наркотиках!

– Так ты решил, что мы наркоманы?! – возмутился Арчи. – К твоему сведению, Хламтаун – район антикварных магазинов.

– Но таксист сказал, что там наркоманские притоны!

– Ты что, не знаешь таксистов? Конечно, район приходит в упадок и по ночам там невесть кто шляется, но днем в Хламтауне полно приличных покупателей вроде Рози и ее подруг. А твоя бывшая разве не водила тебя по антикварным лавкам?

– Однажды в Нью-Йорке затащила меня на распродажу, но я это старье терпеть не могу.

– Очень жаль, – сказал Арчи. – Рождество в Хламтауне – неплохая идея, но тебе придется держаться антикварной темы. Босс ни за что не позволит писать о наркотиках.

– А почему бы и нет? Вышел бы необычный рождественский очерк.

Райкер покачал головой:

– Рекламодатели будут против. Читатели становятся прижимистыми, когда нарушают их спокойствие.

Квиллер презрительно фыркнул. Арчи вздохнул:

– Почему бы тебе, Квилл, в самом деле не написать про антиквариат?

– Я же сказал, что ненавижу эти древности!

– Ты передумаешь, когда придешь в Хламтаун. Пристрастишься, как все мы.

– Спорим, что нет?

Арчи вынул бумажник и достал оттуда маленькую исписанную желтую карточку:

– Вот адреса хламтаунских продавцов. Только потом верни.

Квиллер прочитал некоторые названия: «Всякая всячина», «Только кресла», «Три сестрички», «Бабушкин сундук»… Ему стало муторно.

– Слушай, Арчи, я хотел дать что-нибудь для конкурса. Что-нибудь эдакое. Ну что выжмешь из древностей? Разве только получу двадцать пятую мороженую индейку.

– Возможно, ты будешь приятно удивлен. В Хламтауне полно всяких чудаков. А сегодня там аукцион.

– Терпеть не могу аукционы!

– Этот будет презанятным. Пару месяцев назад умер один продавец, и все его имущество пускают с молотка.

– Если хочешь знать мое мнение, на свете нет ничего скучнее аукционов.

– Антиквариатом часто занимаются женщины – незамужние, разведенные, вдовушки… Это-то ты должен оценить! Слушай, не валяй дурака! Что это я перед тобой стою на ушах? Это твое новое задание. Вот и займись.

Квиллер стиснул зубы.

– Ладно. Дай мне на такси. Туда и обратно!

Он зашел в парикмахерскую, постригся и подровнял усы – традиционная процедура перед тем, как приняться за новое дело; а ведь собирался подождать до Рождества. Потом поймал такси и поехал по Цвингер-стрит – не без дурных предчувствий.

Начало улицы было застроено учреждениями, лечебницами и современными жилыми домами. За ними простирался заснеженный пустырь – здесь когда-то были трущобы. Еще дальше тянулись кварталы пустующих зданий с заколоченными окнами – ближайшие претенденты на снос. И лишь потом начинался Хламтаун.

При свете дня улица выглядела еще хуже, чем прошлой ночью. Многие старинные дома и огромные викторианские особняки были или вовсе заброшены, или превращены в гостиницы, или изуродованы пристроенными витринами магазинов. Водосточные канавы забиты кашей из серого льда и грязи, мусорные баки примерзли к нерасчищенным тротуарам.

– Этот район – бельмо на глазу города, – заметил таксист. – Давно пора бы его того…

– Не беспокойтесь, так и будет! – с надеждой откликнулся Квиллер.

Приметив антикварные магазины, он остановил такси и неохотно вылез. Обвел взглядом мрачную улицу. Рождество в Хламтауне! В отличие от других районов здесь не было праздничных украшений. Над широкой улицей не висели гирлянды, на фонарях не трубили сверкающие херувимчики. Прохожие почти не попадались, машины проносились мимо, шурша шинами, спешили куда-то в другие места.

Порыв северо-восточного ветра погнал Квиллера к ближайшему магазинчику, вывеска которого утверждала, что тут продается антиквариат. Дверь оказалась запертой, внутри было темно, но журналист, приложив ладони к лицу, стал всматриваться сквозь стекло витрины. Он увидел большую деревянную скульптуру: кривое дерево с пятью обезьянами в натуральную величину, расположившимися на его ветвях. Одна обезьяна держала в лапах крючок для шляпы.

Другая – лампу. Третья – зеркало. Четвертая – часы. Пятая – подставку для зонта.

Квиллер, чертыхнувшись, попятился.

Неподалеку он обнаружил магазинчик под названием «Три сестрички». Лавка была закрыта, хотя табличка в окне настаивала на обратном.

Квиллер поднял воротник пальто и потер уши перчатками. Он уже жалел, что подстригся так коротко. Следующим на очереди был «Бабушкин сундук», за ним подвальчик под названием «Антик-техника», который выглядел так, словно не открывался вообще никогда.

Между антикварными магазинами вклинились другие лавки с неизменно грязными окнами. В одной из них – дыре под вывеской «Фрукты, сигары, резиновые перчатки и всякая всячина Попопополуса» – Квиллер купил пачку табака, который оказался сырым.

Неприязнь к новому заданию все возрастала. Миновав полуразрушенную мужскую парикмахерскую и третьеразрядную лечебницу, журналист добрался до большого углового антикварного магазина. На двери висел замок, а на окне – объявление об аукционе. Квиллер проверенным уже способом заглянул внутрь: пыльная мебель, настенные часы, зеркала, охотничий рог, превращенный в люстру, и мраморные статуи юных гречанок в скромных позах.

Кроме того, он увидел отражение другого человека, направлявшегося к магазину. Неуверенной поступью этот другой приблизился, и послышался дружеский бас:

– И тебе нравится эта дрянь?

Квиллер обернулся и оказался лицом к лицу с забулдыгой, красноглазым и сильно подшофе, но настроенным дружелюбно. На пьянчужке было пальто, явно сшитое из старой попоны.

– Знаешь, что это? Др-рянь! – повторил незнакомец, пьяно ухмыляясь и разглядывая через стеклянную дверь товары, затем повернулся к Квиллеру и снова произнес, осыпав журналиста мелкими брызгами слюны: – Д-р-р-рянь!

Квиллер с отвращением отпрянул и вытер лицо платком, но непрошеный собеседник, видно, поставил себе целью с ним подружиться.

– Не войдешь, – с готовностью объяснил он. – Дверь заперта. Заперли после убийства.

Возможно, он уловил в лице журналиста проблеск интереса, потому что добавил:

– Замочили! За-мо-чи-ли!

Это было еще одно полюбившееся ему словечко, и он проиллюстрировал его, всаживая воображаемый нож в живот собеседника.

– Сгинь! – пробормотал Квиллер и пошел дальше.

Неподалеку стоял сарай для экипажей, в котором оборудовали мебельную мастерскую. Журналист попробовал открыть и эту дверь, заранее зная, что ничего не выйдет. И оказался прав.

У него появилось неприятное ощущение, что все эти заведения – фальшивые, как театральные декорации. Где их владельцы? Где коллекционеры, готовые заплатить двадцать восемь долларов за старую жестянку? Никого, кроме двух детишек в мешковатых комбинезонах, рабочего с ведром, старушки в черном, семенившей по улице с хозяйственной сумкой, и добродушного пьяницы, усевшегося теперь на обледенелый тротуар.

Квиллер поднял глаза и заметил, как в одном окне что-то будто шевельнулось – в сверкающем чистотой окне выкрашенного в серый цвет небольшого здания со свежей черной отделкой и красивым медным дверным молотком. Строение больше походило на жилой дом, но вывеска ясно гласила: «Голубой дракон. Антиквариат».

Он медленно поднялся по восьми каменным ступенькам и попробовал открыть дверь, уверенный, что та окажется запертой. Однако, к его удивлению, она открылась, и журналист вошел в холл, очень элегантный и чистый.

Натертый паркет был покрыт восточным ковром, стены оклеены изящными китайскими обоями. Над полированным столиком с хризантемами в фарфоровой вазе висело зеркало в позолоченной раме, увенчанное тремя завитками. Слышался аромат экзотических благовоний. Стояла мертвая тишина, если не считать тиканья часов.

Квиллер застыл в изумлении и вдруг почувствовал, что за ним наблюдают. Он резко повернулся, но увидел только арапа – вырезанную из черного дерева фигуру нубийского раба в натуральную величину, с тюрбаном на голове и злыми глазами, сделанными из драгоценных камней.

Теперь журналист уверился, что Хламтаун действительно нечто фантастическое. Зачарованный за́мок посреди дремучего леса!

Проход на лестницу преграждала голубая бархатная лента, но двери гостиной были приглашающе распахнуты, и Квиллер с опаской прошел в комнату, полную картин, серебра и бело-голубого фарфора. С высокого лепного потолка свисала серебряная люстра.

Пол заскрипел, и журналист смущенно кашлянул, давая знать о себе. Тут краем глаза он заметил в одной из витрин что-то синее – огромного фарфорового дракона – и направился к нему, но, сделав шаг, едва не споткнулся о чью-то ногу в вышитом тапочке. Квиллер резко втянул в себя воздух и попятился. В резном восточном кресле восседала женская фигура в длинном синем кимоно из атласа. Тонкая рука держала мундштук с сигаретой. Лицо, похоже, было выполнено из фарфора – бело-голубого фарфора – и увенчано иссиня-черным париком.

Квиллер перевел дух, радуясь, что не опрокинул манекен, и вдруг заметил, что от кончика сигареты поднимается дымок. Женщина была живой!

– Вы что-то ищете? – холодно осведомилась она. На лице, похожем на маску, двигались только губы. Большие темные глаза, щедро подведенные темной тушью, безо всякого выражения остановились на журналисте.

– Нет. Просто смотрю, – ответил Квиллер, судорожно сглотнув.

– В задней части дома еще две комнаты, а в подвале – картины и гравюры восемнадцатого века.

Произношение говорило о том, что она человек образованный.

Журналист изучающе посмотрел на ее лицо, делая в уме заметки для будущей статьи: широкие скулы, впалые щеки, безукоризненная кожа, иссиня-черные волосы, причесанные на восточный манер, запоминающиеся глаза и нефритовые серьги. Ей около тридцати, решил Квиллер, возраст, к которому он был неравнодушен. Журналист расслабился.

– Я из «Дневного прибоя», – сообщил он самым приятным голосом, на какой только был способен, – и собираюсь написать серию статей о Хламтауне.

– Я предпочитаю обходиться без рекламы, – сказала женщина, устремив на него ледяной взгляд.

За все двадцать пять лет работы в газетах он только трижды встречался с тем, чтобы кто-то не хотел видеть свое имя в печати, и во всех трех случаях люди скрывались: первый – от закона, второй – от шантажа, третий – от сварливой жены. Но чтобы владелец коммерческого предприятия отказался от рекламы?! Бесплатной рекламы! Странно…

– Все остальные магазины, похоже, закрыты, – произнес он.

– Они открываются в одиннадцать, но антиквары не отличаются особой пунктуальностью.

Квиллер мимолетно огляделся и спросил:

– Сколько стоит синий дракон в витрине?

– Он не продается.

Женщина поднесла мундштук к губам и изящно затянулась.

– Вас интересует восточный фарфор? У меня есть бело-голубой кубок эпохи Цин.

– Нет, я просто ищу материал для статьи. Вы знаете что-нибудь об аукционе в угловом магазине?

Женщина подавилась сигаретным дымом, и впервые ее уверенность дала трещину.

– Он назначен на сегодня, на половину второго, – сказала она.

– Знаю. Я читал объявление. А погибший, что это был за человек?

Она заговорила тише:

– Эндрю Гланц. Признанный авторитет среди антикваров.

– Когда это случилось?

– Шестнадцатого октября.

– Неужели вооруженный налет? Не помню, чтобы мне приходилось читать об убийстве в Хламтауне, а я обычно слежу за криминальной хроникой.

– Почему вы думаете, что это было убийство? – спросила она с осторожным блеском в немигающих глазах.

– Мне сказал один человек… А в таком районе, знаете…

– Это был несчастный случай.

– Автокатастрофа?

– Нет, упал с лестницы. – Она затушила сигарету. – Я бы не хотела говорить об этом. Это слишком… слишком…

– Он был вашим другом? – спросил Квиллер сочувственным тоном, благодаря которому в прошлом не раз завоевывал доверие дам и преступников.

– Да. Но если вы не возражаете, мистер… Мистер…

– Квиллер.

– Это ирландская фамилия? – Она явно хотела сменить тему.

– Нет, шотландская. А ваша?

– Дакворт.

– Мисс или миссис?

Она глубоко вздохнула:

– Мисс… У меня в другой комнате есть кое-какие вещи из Шотландии. Не хотите взглянуть?

Хозяйка поднялась. Она оказалась высокой и стройной; длинный голубой шлейф кимоно с шелковой текучестью заскользил между шкафами красного дерева и ореховыми столами.

– Эти каминные подставки для дров – шотландские, – пояснила хозяйка, – и этот поднос тоже. Как вы относитесь к меди? Большинству мужчин нравится.

– А это что? – спросил журналист, указывая на кованый металлический герб диаметром чуть меньше метра, с изображением щита, окруженного тремя злобными котами, стоявший в дальнем углу, у стены.

– Я думаю, украшение от железных ворот. Возможно, с арки над входом в за́мок.

– Это же герб Макинтошей! – сообразил Квиллер. – Моя мать была из этого рода. – Он удовлетворенно погладил ус.

– Тогда вы должны купить его, – изрекла мисс Дакворт.

– Что я с ним буду делать? У меня даже нет постоянного жилья. А сколько он стоит?

– Я просила двести долларов, но, если он вам нравится, забирайте за сто двадцать пять. Вообще-то столько я за него и заплатила. Лучшего вы не найдете, и его всегда можно продать за ту же цену – или бо́льшую. Тем и хороши древности… – Она подняла тяжелый кусок металла, демонстрируя его достоинства. – Он будет отлично смотреться над камином. Видите остатки чудной старинной красно-голубой раскраски?

Все больше увлекаясь работой, она оживилась, и ее сильно подведенные глаза заблестели. Сердце Квиллера начало понемногу смягчаться. Эта куколка из бело-голубого фарфора могла бы скрасить канун Рождества в пресс-клубе.

– Я подумаю, – сказал он, неохотно отводя глаза от герба. – А сегодня я собираюсь писать статью об аукционе. Вы, часом, не знаете, где можно достать фото Эндрю Гланца?

Ее настороженность мгновенно вернулась.

– Какую… Какую вы хотите написать статью?

– Я просто расскажу про аукцион и подобающим образом упомяну о покойном.

Она заколебалась, подняла глаза к потолку.

– Если верно то, что вы говорите, мисс Дакворт… Что он был признанным авторитетом…

– У меня наверху есть несколько снимков. Хотите взглянуть?

Мисс Дакворт отцепила бархатную ленту, преграждавшую проход.

– Давайте я пойду первой и успокою собаку.

На лестнице ждала огромная немецкая овчарка. Она встретила их враждебным рычанием и щелканьем зубов. Мисс Дакворт закрыла собаку в соседней комнате и повела журналиста по коридору, стены которого были увешаны фотографиями в рамках. Квиллеру показалось, что он узнал на них известных людей города. Там было и три снимка погибшего. Гланц читает лекцию, Гланц с директором Исторического музея и просто студийный портрет: молодой мужчина с квадратным подбородком, твердым ртом и умными глазами – хорошее, честное лицо.

Квиллер взглянул на мисс Дакворт, нервно сжимавшую и разжимавшую руки, и спросил:

– Вы одолжите мне этот портрет? Я скопирую его и тотчас верну.

Она грустно кивнула.

– У вас чудесный дом, – сказал он, увидев краем глаза комнату, где все было из золотистого бархата, голубого шелка и полированного дерева. – Я и не думал, что в Хламтауне есть что-то подобное.

– Жаль, мало кто покупает старые дома и заботится об их сохранности. Пока единственные, кто так сделал, – это Коббы. У них особняк в этом квартале. Магазин на первом этаже и комнаты наверху.

– Комнаты? А вы не знаете, они случайно не сдаются?

– Сдаются, – ответила молодая женщина, опустив глаза. – Есть одна свободная с окнами во двор.

– Я бы с ними поговорил. Мне как раз нужно жилье.

– Миссис Кобб – очень приятная женщина. Только не расстраивайтесь из-за выпадов ее мужа – он человек резкий.

– Ну, меня не так-то легко расстроить. А что с ним такое?

Внимание мисс Дакворт отвлек шум внизу, в гостиной. Это покупательницы, вошедшие в дом, щебетали восторженно и без умолку.

– Спускайтесь, – предложила мисс Дакворт Квиллеру, – а я пока выпущу из кухни собаку.

Внизу среди старинных сокровищ бродили две женщины. Они выглядели и вели себя как обычные домохозяйки из пригорода. Журналист нагляделся на них и в цветочных магазинах, и на любительских выставках. Но одежда этих женщин выбивалась из общего стиля. На одной было мужское кожаное пальто военного образца и мохнатая шляпа, похожая на половую щетку. Другая закуталась в эскимосскую парку, а черно-белые брюки в шахматную клетку заправила в охотничьи сапоги с клетчатой же отделкой.

– О, какой чудный магазин! – восхитилась «парка».

– О, у нее есть старый Стьюбен, – вторило ей «мужское пальто».

– Ах, Фрида, взгляни на этот графин! У моей бабушки был точно такой. Интересно, сколько она за него хочет?

– Здесь хозяйка высокого полета, но товар хороший. Выказывай поменьше энтузиазма, и она сбавит пару долларов, – посоветовало «пальто» и тихо добавило: – А ты знаешь, что она была подругой Энди?

– Ты хочешь сказать, того Энди, который…

«Пальто» кивнуло:

– Ты ведь знаешь, как он погиб?

Ее собеседница поежилась от отвращения и скорчила гримасу.

– Вот и она!

Когда мисс Дакворт вплыла в гостиную – холодная, надменная, хрупкая, как английский фарфор, – Квиллер решил еще раз взглянуть на герб Макинтошей. Раритет был массивным и грубым. Журналисту захотелось прикоснуться к нему, и, когда рука дотронулась до железа, у Квиллера мурашки побежали по коже. Потом он приподнял герб – и невольно охнул: тут веса чуть ли не пятьдесят килограммов!

Изящная мисс Дакворт, между тем, подняла украшение для ворот без всякого напряжения.

Три

К полудню Цвингер-стрит ожила. Слабые лучи зимнего солнца пробились сквозь мрачную мглу; правда, развеселить улицу как следует они не смогли и только вызвали у нее болезненную улыбку. Тротуары заполнились людьми в странных одеяниях – намеренно эксцентричных, ярких, необычного кроя. Публика бродила от магазина к магазину в ожидании аукциона, назначенного на половину второго.

Квиллер решил, что пора перекусить, и нашел забегаловку, где кое-как проглотил то, что здесь называли хот-догом – жесткую сосиску в рыхлой булке, плюс напиток, претендовавший на то, чтобы его называли кофе, и кусок совершенно резинового пирога с коркой из папье-маше. Заодно он позвонил редактору, чтобы вызвать фотографа.

– Я насчет аукциона, – сказал он Арчи Райкеру. – Нужно обязательно заснять эту толпу. Она выглядит просто невероятно!

– Я же тебе говорил: Хламтаун – красочное место, – напомнил Райкер.

– Только не присылай Крошку Спунера. Он страшно неуклюж, а здесь много хрупких вещей.

– Надо предупреждать заранее. Так что возьмешь того, кого найдем. А ты уже купил себе что-нибудь?

– Нет!!! – рявкнул Квиллер, но почему-то с удовольствием вспомнил о гербе Макинтошей.

К часу в магазине Эндрю Гланца яблоку негде было упасть.

Это большое здание построили в двадцатые годы, когда в районе только начали появляться магазины. Под высоким потолком висели медные горшки, птичьи клетки, санки, люстры всех форм и размеров и один стул со спинкой из деревянных реек. Мебель внизу сдвинули, чтобы освободить место для публики. Узкая лестница, покрытая восточными коврами и выцветшими гобеленами, вела на галерею. Развешанные повсюду объявления напоминали посетителям: «Что разбил – то купил», а те бродили по залу и, внимательно щурясь, осматривали товар: переворачивали тарелки, стучали по хрусталю…

Квиллер пробирался сквозь толпу, мысленно отмечая, о чем говорят вокруг.

– Посмотрите на эту лошадь-качалку! У меня на чердаке была точно такая, пока муж не сжег ее в камине!

– Если на донышке человечек с зонтиком посреди моста, то это кантонский фарфор, а если он сидит в чайной – нанкинский. А может, и наоборот…

– А это что такое? Вышла бы отличная чаша для пунша!

– Слава богу, я нигде не вижу того шпиля.

– Вот та самая стремянка!

– У моей бабушки тоже был мейсенский кувшин, только голубой.

– Как ты думаешь, они выставят шпиль?

Назначенный час приближался, и публика стала рассаживаться лицом к подиуму. Квиллер сел с краю, чтобы не проморгать фотографа.

Да, публика собралась чрезвычайно занятная… Какой-то господин в пальто наподобие индейского пончо держал на руках собачонку в цветастой курточке. Другой был в шапке Санта-Клауса и полосатом шарфе до самого пола. Рядом с Квиллером уселась полная дама, у которой на шее висели две пары очков.

– Я в первый раз на аукционе, – обратился к ней журналист. – Не могли бы вы что-нибудь посоветовать новичку?

Дама повернулась. Господь, видно, творил ее с помощью циркуля: расширенные круглые зрачки в круглых глазах на круглом лице. Губы растянулись в полукруглой улыбке.

– Держите ухо востро, а то еще ненароком купите это зеркало, – усмехнулась соседка и указала на зеркало высотой в добрых четыре метра, в узорной раме, прислоненное к перилам галереи. – Я так боялась опоздать! Была у глазного, а он принял не сразу. А потом закапал мне глаза, и теперь я ничего не вижу.

– Что это за шпиль, о котором все говорят? – спросил Квиллер.

Дама поежилась:

– А вы не знаете о несчастном случае с Энди?

– Я слышал, что он упал с лестницы.

– Хуже! – Она болезненно сморщилась. – Давайте не будем говорить о подробностях. Мне просто становится дурно… Я было решила, что вы продавец из пригорода.

– Нет, я из «Дневного прибоя».

– Правда? – Она пригладила поседевшие волосы и вперила в него восхищенный взгляд. – Вы собираетесь писать про аукцион? Я Айрис Кобб. У моего мужа здесь тоже магазин.

– Так это вы сдаете комнату?

– А вас это интересует? Вам очень у нас понравится! Сплошной антиквариат. – Дама то и дело оборачивалась к двери. – Интересно, пришел ли мой муж? Я совершенно ничего не вижу.

– Как он выглядит?

– Такой высокий, приятный, возможно небритый. На нем должна быть красная фланелевая рубашка.

– Он стоит сзади, рядом с часами.

Миссис Кобб с облегчением откинулась на спинку стула:

– Хорошо, что он пришел. Будет покупать сам, и мне не придется беспокоиться.

– Он разговаривает с человеком в шапке Санта-Клауса.

– Это Бен Николас. Он снимает у нас комнату и держит магазин под названием «Немного старины». – И с ласковой снисходительной улыбкой добавила: – Он слабоумный.

– А остальные кто? Вот тот блондин на костылях, весь в белом?

– Это Рассел Пэтч, реставратор мебели. Всегда ходит только в белом. – Она понизила голос: – Впереди – вот тот худой – Холлис Прантц. У него новый магазин, «Антик-техника». А тот с кейсом – Роберт Маус, поверенный Энди Гланца.

Квиллер очень удивился. Адвокатская фирма «Тихэндл, Хенсблоу, Бэррис, Маус и Касл» была самой уважаемой в городе.

– У мистера Мауса есть свои интересы в Хламтауне, – объяснила миссис Кобб. – А иначе…

Стук молотка прервал все разговоры, и аукционист, в темном деловом костюме, клетчатой рубашке, бабочке и мокасинах, начал распродажу.

– Сегодня у нас много классных товаров, – объявил он, – и я вижу здесь смышленых ребят, так что действуйте быстро, если хотите что-то купить. Будьте добры, воздержитесь от лишних разговоров, чтобы я всех слышал. Поехали! – Он ударил по кафедре костяным молоточком. – Начнем с отличного кувшина марки «Беннингтон»[1]. Мечта коллекционера! Немного потрескался, но какое это имеет значение? Итак, кто даст пять? Так, слышу… А шесть? Шесть слышу… Я слышу семь? Семь здесь. Восемь вон там. Кто-нибудь даст девять? Только восемь… Продано за восемь!

Зрители запротестовали.

– Слишком быстро? Хотите что-то купить – не расслабляйтесь, – отрезал аукционист. – У нас сегодня много вещей.

– Он молодец, – прошептала миссис Кобб Квиллеру. – Погодите, скоро он совсем разойдется!

Каждые шестьдесят секунд новая вещь шла на продажу под стук молотка: серебряная чернильница, оловянные кубки, пара фигурок из неглазурованного фарфора, молитвенный коврик, табуретка из слоновой кости… Трое ассистентов бегали взад и вперед по проходам, а грузчики ставили вещи на подиум и тут же снимали их.

– Теперь у нас отличная печь из цельного железа, – повысил голос аукционист. – Не будем затаскивать ее на подиум: ваши орлиные глаза увидят толстушку у лестницы. Кто даст пятьдесят?

Все головы повернулись к черному толстому и кривоногому железному чудовищу.

– Так, пятьдесят есть… Кто даст семьдесят пять? Ну, это же просто красавица… Есть семьдесят пять!.. Я слышу сто? И это еще очень дешево! Что я слышу? Сто десять? Да она стоит в два раза дороже! Сказали сто двадцать… Здесь сто тридцать… Не упускайте свой шанс! Отличная большая печь… Тут поместится даже труп… Сказали сто сорок. Где же сто пятьдесят?.. Продано! За сто пятьдесят. – Аукционист повернулся к ассистенту, который записывал результаты: – Продано Си-Си Коббу.

Миссис Кобб чуть не задохнулась:

– Идиот! Да мы никогда не избавимся от нее за те же деньги! Готова поспорить, тут не обошлось без Бена Николаса. Цена росла слишком быстро. Бену не нужна эта печь. Он просто забавлялся. Он всегда так! Он знал, что Си-Си ему не уступит!

Она обернулась и гневно направила невидящий взгляд в сторону красной фланелевой рубашки и шапки Санта-Клауса.

Аукционист продолжал:

– А теперь до перерыва мы выставляем кое-какие канцелярские принадлежности.

Один за другим последовали справочники, картотечный шкаф, портативный магнитофон, пишущая машинка – предметы, малоинтересные охотникам за антиквариатом. Миссис Кобб нерешительно подала голос и за смешную цену приобрела магнитофон.

– А вот портативная пишущая машинка… Не хватает одной буквы. Кто даст пятьдесят? Нет желающих? Ладно, сорок. По-моему, не хватает «Ы»… Жду сорока… Хорошо, тридцать… Кто скажет тридцать?

– Двадцать! – вырвалось у Квиллера.

– Продано. Продано сообразительному господину с большими усами за двадцать баксов! А теперь сделаем перерыв на пятнадцать минут.

Квиллер был ошеломлен неожиданной удачей. Он и не собирался участвовать в аукционе.

– Давайте разомнем кости, – предложила миссис Кобб, потянув его за рукав, как старого знакомого.

Когда они встали, им преградил дорогу мужчина в красной фланелевой рубашке.

– Зачем ты купила дурацкий магнитофон? – потребовал он ответа у жены.

– Со временем узнаешь, – сказала она, вызывающе тряхнув головой. – Это репортер из «Дневного прибоя». Его интересует наша свободная комната.

– Она не сдается. Не люблю репортеров, – проворчал Кобб и ушел, засунув руки в карманы.

– Мой муж – самый несносный антиквар Хламтауна, – с гордостью сообщила миссис Кобб. – И очень красив, как вам кажется?

Квиллер искал ответ потактичнее, как вдруг возле двери раздался грохот, а потом крики и стоны. У входа стоял фотограф «Прибоя».

Крошка Спунер отличался двухметровым ростом и – вместе со всем оборудованием – двухсоткилограммовым весом. Его тучность усугублялась фотоаппаратами, коробками для объективов, экспонометрами, вспышками, кассетами с пленкой и складными треножниками, которые болтались на ремнях и веревках.

Миссис Кобб воскликнула:

– Ах, как жалко! Должно быть, это была севрская ваза на подставке в стиле ампир.

– Ценная?

– Около восьмисот долларов.

– Придержите мое место, – попросил Квиллер. – Я мигом вернусь.

Крошка Спунер с несчастным видом стоял у дверей.

– Честное слово, я не виноват, – уверял он Квиллера. – Я и не приближался к этой дурацкой вазе.

Он огорченно качнул аппаратурой, которая висела у него на шее и на плечах, и треножник ударил по бюсту Марии-Антуанетты. Квиллер обхватил руками холодный мрамор.

– Ой, – пискнул Крошка.

Аукционист посмотрел на остатки севрской вазы и приказал грузчикам аккуратно собрать осколки. Квиллер решил, что пора представляться.

– Мы хотим сделать пару снимков, – сообщил он аукционисту. – Можете спокойно работать. Не обращайте на фотографа внимания.

Воцарилось неловкое молчание. Кто-то нервно засмеялся.

– Ладно, неважно, – сказал фотограф. – Вот галерея. Я буду снимать с лестницы.

– Спокойнее, – предостерег Квиллер. – Разбил – купил.

Спунер презрительно огляделся:

– Тебе нужна форма или содержание? Не знаю, что и делать со всей этой ерундой. Слишком много динамичных линий и никакого контраста.

Он вразвалку направился к лестнице, все его снаряжение заколыхалось, а треножник чудом избежал столкновения с дверцей из кронгласса[2].

Вернувшись на свое место, Квиллер объяснил соседке:

– Это единственный в мире газетный фотограф с докторской степенью по математике. Но иногда немного неуклюж.

– Что вы говорите! – поразилась миссис Кобб. – Но если он такой умный, почему он работает в газете?

Снова раздался стук молотка, и началась вторая часть аукциона. Наконец выставили самые желанные предметы: английский книжный шкаф, комод стиля «буль» с инкрустацией из бронзы и перламутра, греческую икону семнадцатого века и небольшую коллекцию бенинской бронзы.

Время от времени полыхала вспышка фотографа; женщины при этом поправляли прически и делали умные лица.

– А теперь, – возвестил аукционист, – прекрасная пара настоящих французских стульев…

Вдруг кто-то громко закричал:

– Берегись!!!

Грузчик бросился вперед, вытянув руки, и едва успел удержать накренившееся зеркало. Еще миг – и оно, чуть ли не до потолка, рухнуло бы на зрителей.

Все перевели дух, а у Квиллера вырвалось: «Ух ты!» – и он поискал глазами Спунера.

Фотограф, свесившись с перил галереи, встретился взглядом с журналистом и пожал плечами.

Миссис Кобб сказала:

– Никогда еще не случалось на аукционе столько странного! Просто мурашки по коже! Вы верите в привидения?

Зрители нервничали и шумели. Аукционист повысил голос и еще больше увеличил темп. Он махал руками, указывал большим пальцем то на покупателей, то через плечо, не глядя, на выставленный предмет, в общем, доводил публику до неистовства.

– Он вам нужен или нет?! Есть пятьсот… Я слышу шестьсот? Что с вами случилось? Ему же двести лет! Хочу семьсот… Где семьсот? Да я сам куплю за семьсот! Так, так… Забирайте!!!

Молоток стукнул о кафедру. Возбуждение зрителей дошло до предела.

Двухсотлетний письменный стол унесли. Все с нетерпением ждали следующего лота.

Но тут действо прервалось: аукционист завел разговор с адвокатом. Оба выглядели как-то нерешительно. Потом кивнули друг другу и подозвали грузчика. Секунду спустя зал притих. На подиум поставили странный предмет: квадратное основание, на нем медный шар, увенчанный полосой черного металла, заострявшейся кверху наподобие меча, и все это около метра в высоту.

– Это он! – прошептал кто-то за спиной Квиллера. – Тот самый шпиль!

Рядом миссис Кобб качала головой, прикрывая лицо руками:

– О, не следовало им этого делать!

– Вот, – нарочито медленно произнес аукционист, – архитектурное украшение с крыши, вероятно со старого дома. Шар из чистой меди. Нужно только чуточку отшлифовать. Сколько нам предлагают?

В публике шушукались.

– Кровь стынет в жилах, – прошептал кто-то.

– Я и не думала, что они решатся его выставить.

– Кто дает цену? Посмотрите, кто дает цену?

– Ужасная бестактность, просто ужасная!

– Неужели Энди на самом деле упал на него?

– А вы не знали? Его просто проткнуло!

– Нет!!! – возопила миссис Кобб.

И тут раздался ужасающий треск. С потолка сорвалась бронзовая люстра и рухнула на пол у ног мистера Мауса, адвоката.

Четыре

В свое время это был великолепный викторианский особняк: внушительный фасад из красного кирпича с белыми колоннами, широкие ступени и перила из узорчатого кованого железа. Теперь краска облупилась, а ступеньки кое-где потрескались и раскрошились.

В этом здании и находился антикварный магазин Коббов «Древности», окна по обе стороны от входа были украшены цветным стеклом и старинными безделушками.

Квиллер пришел сюда с миссис Кобб сразу после аукциона, и она оставила его в изрядно обшарпанном холле.

– Посмотрите пока, что у нас есть в магазине, – сказала она, – а я поднимусь наверх и проверю, в каком состоянии комната. Два месяца подряд мы продавали оттуда вещи, и, возможно, там беспорядок.

– Она пустовала два месяца? – переспросил Квиллер, посчитав в уме, что с октября. – А кто был вашим последним жильцом?

Миссис Кобб ответила извиняющимся тоном:

– Там жил Энди Гланц. Надеюсь, вас это не смутит? Вы не слишком впечатлительны?

Она поспешила наверх, а Квиллер прошелся по коридору, хотя и несколько запущенному, но изысканно широкому, украшенному резьбой по дереву и изящными газовыми рожками, приспособленными для электрического освещения. Комнаты по обеим сторонам были полны всякой всячины на разных стадиях разрушения. В одной из них журналист увидел убранство старых домов: колонны, камины, выцветшие мраморные плиты, грязные витражи, железные ворота и обломки лестничных перил. Среди всего этого добра толпились покупатели, пришедшие с аукциона, оценивающе прищуривались и напускали на себя безразличный вид. Это были опытные охотники за древностями.

Затем Квиллер очутился в комнате, заполненной старыми колыбелями, медными кроватями, чемоданами, бидонами, флюгерами, утюгами, книгами и гравюрными портретами Авраама Линкольна. Кроме того, там была лампа, переделанная из какого-то примитивного навигационного прибора, и бар красного дерева с латунной стойкой, явно оставшийся от салуна начала века. За ней стоял мужчина в красной рубашке – небритый, но грубовато красивый. Он враждебно наблюдал за Квиллером.

Журналист решил не обращать на него внимания и взял с одного из столов книгу. На потрескавшемся кожаном переплете когда-то золотом были вытеснены буквы, стершиеся от времени. Он решил открыть том и найти титульный лист.

– Не открывайте книгу, – раздался сердитый возглас, – если не собираетесь покупать.

Усы Квиллера встопорщились.

– Но позвольте, не прочитав названия, я не могу знать, нужна она мне или нет!

– К черту название! – оборвал его владелец. – Нравится ее вид – покупайте. Не нравится – держите свои потные руки в карманах. Сколько, по-вашему, протянет такая книга, если каждый дурак станет ее лапать?

– Сколько вы за нее хотите? – пошел в атаку Квиллер.

– Нисколько. Я не хочу ее продавать. Во всяком случае, вам.

Другие покупатели отвлеклись от своих дел и с легким удивлением посмотрели на журналиста, получившего такую отповедь. Он почувствовал в их взглядах сочувствие и воспользовался этим.

– Дискриминация – вот что это такое! – сердито заявил Квиллер. – Надо бы сообщить об этом куда следует, и пусть вашу лавочку прикроют! И вообще, этот район – крысиное гнездо! Давно пора властям все тут снести!.. Так сколько вы хотите за этот жалкий хлам?

– Четыре доллара, только заткнитесь!

– Даю вам три.

Квиллер бросил деньги на стойку. Кобб аккуратно положил их в бумажник.

– Что ж, снять шкуру с простофили можно по-разному, – сказал он, обращаясь к завсегдатаям.

Журналист наконец смог открыть книгу. Это были «Труды преподобного доктора Ишмаэла Хиггинботама, а именно собрание занимательных трактатов, объясняющих некоторые моменты божественной доктрины, разработанной с усердием и чрезвычайной краткостью».

В комнату влетела миссис Кобб:

– Вы позволили этому бессовестному заставить вас что-то купить?!

– Успокойся, старушка, – вмешался муж.

«Старушка» успела переодеться в розовое платье, причесаться и накраситься и теперь выглядела этакой красоткой пышкой.

– Пойдемте наверх, – игриво сказала она, дружески взяв Квиллера под руку. – Выпьем по чашечке кофе, а Невежа Кобб пусть лопается от зависти!

Миссис Кобб стала подниматься по скрипучей лестнице. Ее округлые бедра колыхались, слишком полные коленки то и дело мелькали из-под платья. Квиллера это ни возбуждало, ни отталкивало; скорее ему стало жаль, что не каждая женщина наделена совершенной фигурой.

– Не обращайте на Си-Си внимания, – бросила хозяйка через плечо. – Он ужасный задира.

Просторный коридор наверху оказался настоящей выставкой старинных стульев, столов и шкафов. За несколькими открытыми дверями виднелись пыльные жилые комнаты.

– Мы живем вон там, – указала миссис Кобб на распахнутую дверь, из-за которой доносилась громкая реклама по радио, – а на этой стороне две комнаты поменьше. Бен Николас снимает ту, что окнами на улицу, вам достанется лучшая – она выходит во двор.

Идя по коридору, Квиллер глянул в окно и увидел во дворе два микроавтобуса, железную кровать, жернов, крыло от автомобиля, пару колес, сломанный холодильник без дверцы и деревянную стиральную машину с прессом для отжимания белья. Все это было покрыто коркой грязного льда и снега.

– Если с окнами во двор лучше, почему Николас выбрал ту комнату, а не эту?

– Из той Бен может следить за своим магазином, он в соседнем доме.

Миссис Кобб провела журналиста в его новое жилище – большое квадратное помещение с четырьмя окнами и пугающим собранием мебели. Взгляду Квиллера предстали старинный кабинетный орга́н из желтого дуба, пара стульев с высокими позолоченными спинками, немножко покосившийся круглый столик, покрытый вышитой шалью (на столике – керосиновая лампа, расписанная розами), унылого вида узорный коврик, сильно потертый от времени, и весьма безыскусное кресло-качалка из ивовых прутьев и древесной коры – отличное обиталище для термитов.

– Вы ведь любите старые вещи, да? – обеспокоенно спросила миссис Кобб.

– Не очень, – ответил Квиллер в приступе откровенности. – А это еще что такое?

Его поразило похожее на электрический стул проржавевшее металлическое кресло с подставкой для ног и подголовником.

– Это из зубоврачебного кабинета. Очень удобно для чтения: вон та педаль регулирует высоту. А картина над камином – отличный образчик примитивизма.

Сам удивляясь своему спокойствию, Квиллер взглянул на портрет чьей-то прабабушки в натуральную величину. Одетая в черное, с квадратной челюстью, тонкими губами и холодными, как сталь, глазами, она неодобрительно смотрела в одну точку.

– Вы еще ничего не сказали о кровати, – с энтузиазмом продолжала миссис Кобб. – Она просто уникальна. Из Нью-Джерси.

Квиллер обернулся и застонал. Кушетка была выполнена в виде ладьи, форма которой напоминала лебедя: один конец изображал длинную шею злющей птицы, а другой заканчивался хвостом.

– Это для сибарита, – сухо отреагировал журналист, и хозяйка зашлась в приступе смеха.

Смежная комната была разделена на три части: маленькую кухоньку, гардеробную и ванную.

Миссис Кобб сообщила:

– Си-Си делал кухню сам. У него золотые руки. Вы готовите?

– Нет, я в основном ем в пресс-клубе.

– Если не лень носить наверх дрова, то камин почищен. Вам у нас нравится? Обычно я прошу сто десять долларов в месяц, но вы можете жить за восемьдесят пять.

Квиллер снова оглядел мебель и задумчиво погладил усы. Обстановка выглядела устрашающе, но цена как нельзя лучше соответствовала его финансовым возможностям.

– Мне понадобится письменный стол, хорошая лампа и место для книг.

– У нас есть все, что вам нужно, только попросите.

Он присел на кушетку и нашел ее достаточно прочной. Лишенная ножек, она не представляла искушения для вездесущих котов.

– Да, я забыл сказать, – спохватился Квиллер, – у меня домашние животные. Пара сиамских котов.

– Чудесно! Они переловят наших мышей. У котиков будет настоящий пир!

– Не думаю, что им понравится свежатина. Они предпочитают более цивилизованную кухню.

Миссис Кобб от души – как-то даже слишком от души – рассмеялась в ответ на его шутку.

– Как их зовут?

– Коко и Юм-Юм.

– О, извините, я на секундочку!

Хозяйка выбежала из комнаты и, вернувшись, объяснила, что у нее в духовке пирог. По коридору поплыл аромат яблок и специй, усы Квиллера встопорщились.

Пока миссис Кобб поправляла картины и проверяла, нет ли где пыли, он исследовал «удобства». Ванна была действительно антикварной, с кривыми ножками; ей вполне соответствовали злобно шипящие краны и лабиринт обнаженных труб. Впрочем, холодильник оказался новым, а одна деталь особенно заинтересовала Квиллера – целая стена стеллажей со старинными книгами в гардеробной.

– Если хотите использовать полки для чего-нибудь другого, мы книги уберем. Их нашли на чердаке. Они принадлежали человеку, который больше ста лет назад построил этот дом. Он был редактором газеты и известным аболиционистом. О, наша обитель – живая история.

Квиллер заметил на полках Достоевского, Честерфилда, Эмерсона.

– Нет-нет, переносить их не нужно. Я, может, захочу полистать некоторые.

– Так вам подходит эта комната? – Ее круглые глаза засияли. – Выпейте чашечку кофе с пирогом и тогда решите.

Вскоре Квиллер уже сидел на позолоченном стуле за кривобоким столиком и поедал горячий пирог с шипящим расплавленным острым сыром на корочке. Миссис Кобб с удовольствием смотрела, как кандидат в жильцы с энтузиазмом уничтожает последние крошки.

– Еще чуть-чуть?

– Не следовало бы, – погладил себя по животу Квиллер, – но так вкусно…

– Вот и прекрасно! Вам ли беспокоиться о весе! У вас отличная фигура.

Журналист с аппетитом принялся за второй кусок пирога, а миссис Кобб начала расписывать достоинства проживания в старом доме.

– У нас есть привидение, – весело объявила она. – Слепая женщина. Она здесь когда-то жила, но упала с лестницы и погибла. Си-Си говорит, что ее привлекают мои очки. Правда-правда. Когда я ложусь спать, я кладу их на ночной столик, а утром они оказываются на подоконнике. Если же прячу в ящик комода, они переносятся на столик… Еще кофе?

– Спасибо. А они перемещаются каждую ночь?

– Только во время полнолуния. – Хозяйка задумалась. – Вы помните, сколько странных случаев произошло сегодня на аукционе? Севрская ваза, люстра, большое зеркало, которое стало падать… Странно.

– Что же тут странного?

– Как будто дух Энди протестует.

– И вы в это верите?

– Не знаю. И да, и нет.

– А против чего, по-вашему, он протестует?

Выражение лица Квиллера было очень искренним. Он умел быть искренним и умел разговорить самых скрытных людей.

Миссис Кобб хихикнула:

– Аукционист продавал слишком дешево. Вот Энди и…

– Все антиквары говорят, что с ним произошел несчастный случай. Но один человек на улице сказал мне, что Гланца убили.

– Нет, наверное, это все-таки несчастный случай. Так решила и полиция. Но…

Она замолчала.

– Но… что? Что вы хотели сказать?

– Ну… Просто как-то странно. С чего вдруг Энди стал настолько неосторожен, что оступился и упал на эту штуку? Он ведь был очень… очень благоразумным молодым человеком, понимаете?

Квиллер пригладил усы.

– Мне бы хотелось побольше узнать об Энди, – сказал он. – Но сейчас я, с вашего позволения, отправлюсь за вещами и кошками.

– Значит, вы поселитесь у нас? – захлопала в ладоши миссис Кобб. – Я так рада! Это просто чудесно – заполучить профессионального писателя! Это придаст дому шик, если вы понимаете, что я имею в виду.

Она вручила Квиллеру ключ от входной двери и приняла плату за месяц вперед.

– Мы не утруждаем себя закрыванием остальных дверей, – сообщила хозяйка, – но, если хотите ключ от своей, я вам его найду.

– Не стоит беспокоиться. У меня нет ничего, что стоило бы держать под замком.

Миссис Кобб лукаво взглянула на журналиста:

– Все равно Матильда проходит сквозь двери.

– Кто?

– Матильда. Наше привидение.

Квиллер вернулся в гостиницу и, перед тем как собрать чемоданы, позвонил в фотолабораторию «Прибоя» Спунеру.

– Как фотографии, Крошка?

– Неплохо. Сейчас сушатся. Не скажу, чтобы они были очень четкими композиционно. Слишком много несочетающихся форм.

– Оставь их в ящике стола, я заберу в понедельник. И еще, скажи… только честно: ты…

– Да не приближался я к этой чертовой посудине. Клянусь! Я только взглянул на нее, и все, а она зашаталась.

– А люстра и большое зеркало?

– Эй, не пытайся и это свалить на меня! Правда, я был метрах в шести, когда они начали падать!

Пять

Коты уже знали, что грядут перемены. Коты всегда все знают наперед. Едва Квиллер появился в «Медфорд мейноре», нахлебники съежились в настороженном ожидании.

– Пошли, ребятки. Мы уезжаем из этой богадельни, – объявил журналист.

Он достал из шкафа коробку из-под мыла с отверстиями для воздуха. Коко уже дважды переносил такое путешествие и легко согласился запрыгнуть внутрь, но Юм-Юм отнюдь не собиралась следовать его примеру.

– Давай-давай, милая!

Юм-Юм в ответ сжалась в комок, став тяжелой, как свинец, и вцепилась в ковер восемнадцатью острыми маленькими коготками. Тогда Квиллер достал консервный нож и баночку с голубой этикеткой. Кошка оторвалась от ковра и со страстным урчанием прыгнула на комод.

– Ладно, сестричка, – сказал журналист, хватая ее. – Это было подло, но у меня нет другого выхода. Откроем цыпленка, когда доберемся до Хламтауна.

Когда Квиллер с двумя чемоданами и пятью коробками (в четырех были книги) прибыл в дом Коббов, он с трудом узнал свою комнату. Зубоврачебное кресло и орга́н исчезли, но в углу появилась пузатая печь с аукциона. Добавились две лампы: одна для чтения, сильно походившая на маленький кассовый аппарат, другая – напольная, ее ножка некогда была мушкетом. По-прежнему гневно смотрела старуха со стены над камином, и меланхоличный коврик все так же грустил на полу, но зато радовали глаз шведское бюро, большой книжный шкаф без дверец и старомодное кресло – массивное прямоугольное сооружение с откидывающейся спинкой, мягкими черными кожаными подушками и такой же скамеечкой для ног.

Квиллер открыл коробку из-под мыла. Оттуда выскочила Юм-Юм и бешено заметалась по комнате, успокоилась она только на шкафу. Коко вылез медленно, с оглядкой. Он последовательно и тщательно исследовал помещение: одобрил красные подушки на сиденьях позолоченных стульев, три раза обошел пузатую печь и, похоже, не нашел ей хоть мало-мальского применения, вспрыгнул на каминную полку и обнюхал образчик примитивизма, потерся мордочкой об угол рамы и перекосил картину, после чего изящно улегся между двумя медными подсвечниками.

– Ах, какая прелесть! – воскликнула миссис Кобб, появившись со стопкой чистых полотенец и куском мыла. – Это Коко? Привет, Коко. Тебе тут нравится, Коко?

Она близоруко смотрела на кота, водя пальцем у самого его носа, и говорила очень высоким голосом, каким часто говорят с животными и детьми, а Коко этого терпеть не мог. Он чихнул миссис Кобб прямо в лицо, окутав ее легким туманом.

– Котам здесь понравится, – заключила она, поправляя картину. – Они смогут смотреть на голубей на заднем дворе.

Она поспешила с полотенцами в ванную и не успела еще вернуться, как Коко мстительно почесался об угол рамы и опять перекосил портрет на целых пять градусов.

Квиллер откашлялся:

– Я вижу, вы внесли некоторые изменения, миссис Кобб.

– Да. Нашелся покупатель на зубоврачебное кресло, и мы его продали. Надеюсь, вы не возражаете. А печку поставили, чтобы заполнить пустой угол. Вам нравится шведское бюро?

– Мой дедушка…

– Стол отлично подойдет для вашей пишущей машинки. А как у вас со стиркой? Если хотите, я с удовольствием прокручу ваши вещи в стиральной машине.

– О нет, миссис Кобб, не стоит беспокоиться!

– Ну что вы! И пожалуйста, зовите меня Айрис. – Она задернула бархатные шторы с выцветшими золотыми полосками. – Я сшила их из старого занавеса. Си-Си принес его из театра, который собирались сносить.

– Это вы оклеили стену над кроватью? – указал он на замысловатый узор из пожелтевших страниц старых книг.

– Нет, это придумал Энди. Он был настоящим книжным червем!

– Когда я распакую вещи и накормлю котов, – сказал Квиллер, – с удовольствием поговорю с вами об Энди.

– Может, зайдете ко мне, когда устроитесь? Я буду гладить. – И она добавила: – Си-Си ушел. Кто-то продает столовый гарнитур французской работы.

Журналист распаковал чемоданы, расставил в шкафу книги, положил голубую кошачью подушечку на любимое место своих питомцев – холодильник – и обратил внимание сладкой парочки на новое местонахождение большого вебстеровского словаря, служившего для заточки когтей. После этого он отправился к Коббам. В просторной кухне Квиллер еще издали заметил гору белья.

Миссис Кобб усадила его к обшарпанному сосновому столу на стул с сиденьем, сплетенным из тростника.

– Вы продаете вещи и из своих комнат? – поинтересовался он.

– Постоянно! В прошлый вторник мы завтракали за круглым дубовым столиком, обедали за вишневым с откидной доской, а ужинали за этим сосновым.

– Наверное, очень тяжело таскать все это из комнаты в комнату, вверх и вниз по лестнице.

– К этому быстро привыкаешь. А сейчас мне вообще нельзя поднимать тяжести. Месяца два назад я повредила спину.

– Как же вы так быстро переставили мебель в моей комнате?

– Си-Си помог Майк. Это сын бакалейщика. Хороший мальчик. Правда, думает, что все антиквары не в своем уме. И это, конечно, так, – добавила она, лукаво взглянув на гостя.

– Миссис Кобб…

– Пожалуйста, зовите меня Айрис. Можно я буду звать вас Джимом?

– Обычно меня зовут Квиллом.

– О, чудесно! Мне нравится. – Она улыбнулась пижаме, которую в этот момент гладила.

– Айрис, мне бы хотелось, чтобы вы побольше рассказали об Энди. Это мне поможет, когда я буду писать об аукционе.

Она поставила утюг и устремила взгляд в пространство.

– Он был прекрасным молодым человеком! Хорошим, честным, умным. Он был писателем – как вы. Я восхищаюсь писателями. Вы ни за что не догадались бы, но я сама когда-то изучала в университете английский язык и литературу.

– А что он писал?

– В основном статьи для антикварных журналов, но его тянуло и к беллетристике. Когда-нибудь и мне надо будет написать книгу! Такие интересные люди встречаются в нашем деле!

– А что вы знаете о несчастном случае? Когда это произошло?

– Однажды поздно вечером, в октябре. – Айрис кашлянула. – Он поужинал с Драконихой у нее…

– То есть с мисс Дакворт?

– Да, мы так ее называем. Знаете, она отпугивает людей своей надменностью. Ну, в общем, Энди поужинал с ней и пошел зачем-то на пять минут в свой магазин, он долго не возвращался, и она отправилась его искать. И нашла в луже крови!

– Она вызвала полицию?

– Нет. Она прибежала сюда в истерике. Полицию вызвал Си-Си. Копы решили, что Энди упал со стремянки, когда снимал с потолка люстру. Она была хрустальная и валялась, разбитая, на полу. Пять хрустальных веток и много маленьких хрусталиков.

– И он действительно упал на этот острый шпиль?

Миссис Кобб кивнула:

– Вот это мне и непонятно. Энди всегда был так осторожен! В сущности, он ведь был педант. Странно, что он оставил шпиль там, где тот представлял потенциальную опасность. Антиквары вечно что-нибудь себе растягивают и ломают, а с Энди ничего подобного не случалось. Я уже говорила – он был очень осторожен.

– Может, он немного выпил с мисс Дакворт?

– Нет, он не пил. Возможно, она хлопнула рюмку-другую, но не Энди. Он был пуританин. Я всегда думала, что из него вышел бы отличный священник, если бы не его увлечение антиквариатом. Он был очень предан делу. Понимаете, призвание, смысл жизни.

– А он мог покончить с собой?

– О нет! Энди был не из таких!

– Никогда не знаешь, что придет людям в голову… Какая-то неприятность…

– Нет-нет. Кто угодно, но не Энди.

Квиллер достал из кармана спортивного твидового пиджака трубку и пакетик табака.

– Вы не против?

– Курите, ради бога. Может, хотите баночку пива? У Си-Си есть.

– Нет, спасибо. Я не пью.

Айрис зачарованно смотрела, как он раскуривает трубку.

– Жалко, что Си-Си не курит. Так хорошо пахнет!

Журналист сказал:

– А может, Энди убил какой-нибудь грабитель?

– Не знаю…

– Ну а какие еще могли быть мотивы?

Айрис налегла на утюг, задумавшись:

– Понятия не имею… Но скажу вам кое-что, если пообещаете не говорить Си-Си, а то он меня засмеет. Случилось так, что я прочитала в газете гороскоп Энди. В «Дневном прибое» гороскопы лучше, но мы выписываем «Утреннюю зыбь», потому что там больше страниц, а нам надо во что-то заворачивать фарфор и стекло.

– И что же в «Утренней зыби» написали про Энди?

– Его знак – Водолей. Там говорилось, что ему надо опасаться обмана. – Она вопросительно взглянула на Квиллера. – Но я прочитала это только после его смерти.

Журналист хладнокровно попыхивал трубкой.

– Навряд ли это можно назвать существенным доказательством… А Энди и эта девушка были обручены?

– Неофициально, и они постоянно то сходились, то расходились, – приподняла брови Айрис.

– Она очень привлекательна, – заметил Квиллер, вспомнив глаза Драконихи. – А как она отреагировала на смерть Энди?

– Она была в отчаянии. Да, просто в отчаянии! И это удивило меня, потому что она всегда была холодна как рыба. Си-Си говорит, что Энди успел… ну, вы понимаете… Но я не верю. Энди был слишком порядочным.

– Возможно, он был более земным человеком, чем вам кажется.

– Он погиб еще до Дня Всех Святых, а сейчас уже почти Рождество, а Дракониха по-прежнему худа, как палка… Но она изменилась. Стала нервной и подавленной.

– А что будет с остальным имуществом Энди?

– Не знаю, этим занимается мистер Маус. Родители Энди живут где-то в северной части штата.

– А как другие антиквары к нему относились? Его любили?

Айрис задумалась:

– Его все уважали, но некоторые считали, что он слишком правильный.

– Что вы имеете в виду?

– Как вам объяснить… В нашем деле нужно использовать любую подвернувшуюся возможность. Работаешь изо всех сил, а дохода никакого. Иногда мы едва можем уплатить за дом, потому что Си-Си вкладывает деньги во что-нибудь глупое – как, например, сегодня в эту пузатую печь. – Она вытерла рукавом мокрый лоб. – Так что если видишь возможность сорвать хороший куш, хватаешься за нее… А Энди всегда старался, просто из кожи вон лез, быть чистым и осуждал тех, кто пытался заработать пару лишних долларов. Кому ж такое понравится? Но не печатайте об этом в газете. В целом Энди был чудесным человеком. Таким внимательным, заботливым!

– Например?

– Ну, во-первых, он всегда хорошо обращался с Папой Попопополусом, продавцом фруктов. Все остальные просто не обращают внимания на бедного старика… А еще Энн Пибоди. Когда антиквары собирались вместе, Энди всегда беспокоился о том, чтобы Энн присутствовала, даже порой чуть не на руках ее приносил. Энн девяносто лет, а она все еще держит лавочку, хотя за последние четыре года не продала и крупинки соли. – Утюг легко ходил по спортивной рубашке в красно-серую полоску. – Что в нашем деле хорошо, так это то, что не надо носить белые крахмальные рубашки.

– А у Энди хорошо шли дела? Я имею в виду в финансовом отношении.

– Думаю, неплохо. Он писал статьи в журналы, читал лекции по антиквариату на вечерних курсах. Каждому из наших приходится подрабатывать на стороне – если нет богатого дядюшки. Вот Си-Си – профессиональный пикетчик. И в то утро, такое холодное, он тоже работал.

– Где?

– Не знаю. Он идет туда, куда посылает агентство. Ему работа нравится, да и платят в плохую погоду в полтора раза больше.

– И у мисс Дакворт есть дополнительный заработок?

– Ей-то зачем? Я думаю, у нее денег хватает. Она продает отличные вещи – избранным клиентам. У нее есть шератоновский[3] ломберный столик, за который я бы ничего не пожалела! Но это не для нас…

– Я удивился, откуда в Хламтауне такой дорогой магазин.

– Мне кажется, она хотела быть поближе к своему другу. А место не так и важно: покупатели пойдут на край света за тем, что ищут.

– Но разве не рискованно держать ценные вещи в таком районе?

Айрис нахмурилась:

– Вы совсем как все остальные! Думаете, что район, пришедший в упадок, – рассадник преступности. Это не так! У нас все спокойно.

Она замолчала, сосредоточившись на воротнике блузки.

Журналист поднялся:

– Что ж, пора, пожалуй, заняться делом. Пойду опробую новую машинку. Может, напишу что-нибудь про аукцион.

– Да, кстати, – вспомнила Айрис, – видите, на тумбочке ампир стоит коробка со старыми ключами? Посмотрите, наверняка один из них подойдет к вашему замку.

Он заглянул в коробку и увидел связку ключей длиной сантиметров по десять.

– Нет, я не намерен запираться, – содрогнулся журналист.

Вернувшись к себе, Квиллер открыл дверь и нащупал выключатель, связанный одновременно с тремя источниками света: лампой для чтения возле кресла, напольной лампой у бюро и раскрашенным розами реликтом на хромом столике. Потом поискал глазами котов – как делал всегда, приходя домой.

Вот и они – сидят на позолоченных стульях, как король и королева на престоле. Коричневые лапки изящно поджаты под белоснежные грудки, а шоколадные уши словно маленькие короны.

– А вы, ребятки, выглядите ничего себе, – заметил Квиллер. – Быстро освоились.

Коко прищурился и сказал: «Йау», а Юм-Юм посмотрела на приятеля слегка раскосыми глазами, словно хотела сказать: «Не понимаю, о чем вы толкуете!» – и что-то промурлыкала. Обычно она издавала пронзительные вопли, но в редкие спокойные минуты произносила только «м-м-м», не раскрывая рта.

Журналист принялся за работу. Он открыл футляр пишущей машинки, ударил по двум-трем клавишам своего нового приобретения и подумал: «Может, Энди и был благоразумным, любезным, умным и приятным, но с машинкой он обращался неряшливо». Внутри мусор от стирательной резинки, лента изорвана в лохмотья. Более того, недостающей буквой оказалась не малоупотребительная «Ы», а вездесущая «О». Квиллер начал печатать: «Дух п*к*йн*г* Эндрю Гланца н*сился над Хламтаун*м, к*гда б*гатства эт*г* уважаем*г* антиквара пр*давали на аукци*не сливкам г*р*дских любителей древн*стей».

Он описал эти «сливки»: их нарочито безвкусную одежду, странные разговоры, продуманные выражения лиц, хотя за день не сделал в блокноте ни одной заметки: за двадцать пять лет газетной беготни его память приучилась работать не хуже фотоаппарата.

И все же статья продвигалась медленно. Стол шатался, нехватка «О» выводила из себя, а от звездочек, которые он вставлял для наборщика, было уже тошно. К тому же его то и дело отвлекало воспоминание о глазах мисс Дакворт. Квиллер знал, что выражал их взгляд. Он означал одно из двух: элегантная антикварша либо близорука, либо… испугана.

Квиллера насторожило глухое ворчание, исходившее из горла Коко. Вскоре кто-то поднялся по лестнице и зашел в соседнюю комнату. Несколько минут спустя где-то зазвонил телефон. Потом тяжелые шаги снова раздались в коридоре.

Любопытство оказалось сильнее усидчивости, и журналист подошел к двери, полагая увидеть человека в шапке Санта-Клауса. Но теперь на том человеке была наполеоновская треуголка.

Мужчина с преувеличенным испугом вскинул руки. И налитые кровью глазки на его круглом безбровом лице широко раскрылись от изумления.

– Сэр! Вы испугали нас! – сказал он с театральной патетикой.

– Простите, я не хотел. Я только что переехал. Меня зовут Квиллер.

– Добро пожаловать в нашу скромную обитель, – ответил мужчина, разводя руками. Вдруг он посмотрел вниз: – А это что здесь у нас?

Оказывается, Коко последовал за Квиллером в коридор и теперь ласково терся о галоши незнакомца.

– Никогда за ним такого не замечал. Обычно Коко не ластится к незнакомым людям.

– Они чувствуют! Да, они все чувствуют! Бен Николас – друг всякой птицы и зверя.

– А-а, это у вас магазин в соседнем доме! Я работаю в «Дневном прибое» и пишу серию статей о Хламтауне.

– Прошу вас, удостойте нас своим посещением и напишите несколько добрых слов. Нам нужна реклама.

– Завтра, – пообещал Квиллер.

– Тогда до встречи!

Весело помахав рукой, антиквар отправился вниз, волоча за собой до смешного длинный шарф.

– Нас ожидает покупатель, – объяснил он. – Мы должны идти.

«Миссис Кобб оказалась права, – подумал Квиллер, – Бен Николас – сумасшедший. Но коту он явно понравился».

За дверью снова стало тихо. Журналист легкомысленно принялся писать о вещах ему неведомых (мейсенский гербовик, раннеамериканское дерево, квизальская компотница с шахматным узором), то и дело справляясь в словаре.

Через некоторое время, когда он двумя пальцами перепечатывал чистовик, ему показалось, будто что-то движется. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как дверь медленно открывается: приотворилась сантиметров на десять и замерла.

– Да? Кто там? – требовательно произнес Квиллер.

Ответа не последовало. Журналист вскочил, подошел к двери и резко распахнул ее. Там никого не оказалось, но в конце коридора как будто что-то мелькнуло. Квиллер надавил пальцами на усталые глаза и всмотрелся в завалы красного дерева, сосны и ореха – ножки, крышки, ящики, сиденья, спинки… Вот что-то мелькнуло снова – за низким постельным шкафом. Кончик коричневого хвоста.

– Коко! – резко крикнул он.

Кот никак не отреагировал.

– Коко, вернись!

Он знал, что это Коко: кончик хвоста не был загнут.

Кот не обращал на Квиллера никакого внимания – так он поступал, когда сосредоточивался на каких-то личных делах.

Журналист двинулся по коридору и увидел, как Коко шмыгнул за кабинетный орга́н. В этих старых домах двери, разбухшие от сырости и многочисленных покрасок, вечно закрываются неплотно или не закрываются вообще; неудивительно, что сиамец выбрался из комнаты.

Добравшись до мебельной свалки, Квиллер протиснулся между комодом и мраморной полкой и всмотрелся в пространство за орга́ном, куда скрылся Коко.

– А ну вылезай, нет там для нас ничего интересного!

Кот вспрыгнул на стул и внимательно принюхался. Потом, словно добравшись до цели, стал, распушив усы, водить носом, точно измерительным прибором, вдоль бруска черного металла, заострявшегося кверху наподобие меча и покоившегося на медном шаре.

Усы встопорщились уже у журналиста. Вот, значит, как! Коко улизнул из комнаты, чтобы добраться до злосчастного шпиля, купленного мистером Коббом на аукционе! Теперь Коко обнюхивал шпиль, приоткрыв пасть и обнажив клыки. Так он выражал только одно чувство – отвращение.

Квиллер нагнулся и схватил кота поперек туловища. Тот пронзительно заорал, будто его душили.

– Миссис Кобб! – крикнул журналист в открытую дверь хозяйской комнаты. – Я передумал! Мне нужен ключ!

Пока Айрис рылась в коробке, Квиллер теребил усы. В верхней губе появилось характерное покалывание. Так уже несколько раз бывало. Так бывало, когда речь шла об убийстве.

Шесть

В тот же вечер, чуть позже, Квиллер занялся библиотекой борца за отмену рабства и так зачитался переплетенными в толстый том номерами «Освободителя», что только после полуночи сообразил: завтракать будет нечем. Он надел пальто и последнее свое приобретение – шляпу в черно-белую клетку, с круглыми мягкими твидовыми полями и с щегольским красным пером, самым красным из когда-либо им виденных, а красный цвет Квиллер обожал – и решил посетить магазинчик на углу, примеченный еще днем: объявление обещало круглосуточную торговлю.

Он запер дверь десятисантиметровым ключом и спустился по скрипучей лестнице. Падал снег – на этот раз совсем не воинственно, а мягко и нежно. Квиллер помедлил на каменных ступенях крыльца, очарованный открывшимся новым видом: стояла тишина, движения на улице почти не было, старые уличные фонари озаряли таинственным огнем причудливые здания, белая крупка припорошила причудливые переплеты окон и дверные косяки, укрыла железные решетки, автомобили, стоящие у поребрика, мусорные бачки.

В конце квартала на заснеженный тротуар падал свет из витрин бакалейного магазина, аптеки и бара «Львиный хвост». Из «Хвоста» выбрался поздний посетитель и побрел куда-то с неуверенным достоинством, хватаясь рукой за несуществующий поручень. Мимо особняка Коббов продефилировала девица в узких брюках и короткой шубке «под леопарда», заметив Квиллера, она направилась в его сторону. Журналист отрицательно покачал головой. Из своей лавки вышел Бен Николас и угрюмо поплелся в бар, что-то бормоча себе под нос и не обращая внимания на застывшего на крыльце соседа.

Квиллер поднял воротник и быстрым шагом направился к магазинчику. На тротуаре кучей были свалены рождественские елки по четыре девяносто пять за штуку; внутри царил запах маринада, колбасы и выдержанного сыра. Квиллер взял для себя банку растворимого кофе, сдобную булочку и немного чеддера, а для котов – пару бифштексов, консервированный мясной бульон и два клинышка плавленого сыра; неизвестно, правда, что из этого получится: Коко привык к настоящему рокфору, а его здесь не оказалось.

На выходе из магазина прямо перед журналистом неожиданно материализовались глаза, которые не давали ему покоя весь вечер. Бело-голубое фарфоровое лицо было мокро от снега, ресницы запорошены снежинками. Девушка молча смотрела на Квиллера.

– Что ж, как видите, я все еще брожу в этих местах, – сказал он, чтобы прервать неловкое молчание. – Переехал в дом Коббов.

– Правда? Нет, правда?

Лицо мисс Дакворт прояснилось, словно проживание в Хламтауне заслуживало всяческого одобрения. Она откинула капюшон – ее иссиня-черные волосы были собраны в узел, как у балерины.

– Аукцион мне понравился. Пришло много народу, но вас я не видел.

Она с сожалением покачала головой:

– Я собиралась, но не хватило смелости.

– Мисс Дакворт, – решил перейти к делу Квиллер, – я хотел бы в статье отдать должное Энди Гланцу, но знаю о нем слишком мало. Помогите мне. – Было заметно, что предложение ей не по душе. – Я знаю, что вам больно об этом говорить, но Энди, по-моему, заслуживает того.

Она заколебалась:

– Вы ведь не будете называть мое имя, правда?

– Слово чести!

– Хорошо, – тихо произнесла мисс Дакворт, вглядываясь в лицо Квиллера. – Когда?

– Чем скорее, тем лучше.

– Может, зайдете ко мне?

– Если это для вас не слишком поздно.

– У меня бессонница, – устало сказала она.

– Я только занесу домой продукты и сразу же к вам.

Несколько минут спустя Квиллер спешил к «Голубому дракону» в самом приподнятом настроении, которое лишь частично было связано со статьей об Энди Гланце. Скоро журналист уже сидел на жестком бархатном диване в золотисто-голубом зале и наслаждался ароматом сандаловой пасты для дерева. Агрессивного пса привязали на кухне.

Хозяйка объяснила:

– Моим родным этот район кажется опасным, и они настаивают, чтобы я держала на всякий случай Хеплвайта. Правда, иногда он относится к своим обязанностям слишком серьезно.

– Похоже, мнения относительно Хламтауна резко расходятся, – сказал Квиллер. – Неужели это такой уж криминогенный район?

– У нас все спокойно, – ответила мисс Дакворт. – Конечно, я принимаю известные меры предосторожности, как любая женщина, которая живет одна.

Она принесла на серебряном подносе серебряный кофейник, и Квиллер залюбовался ее плавными движениями. В ней было то длинноногое изящество, которое восхищало его в Коко и Юм-Юм. Какую сенсацию она произвела бы на вечеринке в пресс-клубе! На девушке были хорошо сшитые узкие брюки удивительного голубого оттенка и такого же цвета кашемировый свитер, видимо очень дорогой.

– Вы никогда не работали манекенщицей? – поинтересовался он.

– Нет. – Она досадливо улыбнулась, словно ей задавали этот вопрос уже сотню раз. – Но я долго занималась современными танцами в Беннингтоне.

Мисс Дакворт налила ему кофе. Потом, к удивлению Квиллера, взяла хрустальный графин с серебряной наклейкой и плеснула себе в стакан виски.

Он проговорил:

– Сегодня днем я снял комнату и сразу же переехал – с двумя квартирантами, сиамскими котами.

– В самом деле? Вы не очень-то похожи на любителя кошек.

Квиллер с легкой обидой посмотрел на нее:

– Они были сиротами, и я сначала усыновил кота, а потом, пару месяцев спустя, взял кошечку.

– Я бы тоже хотела завести кошку, – призналась мисс Дакворт. – По-моему, они чудесно подходят к древностям. Такие изящные!

– Вы не знаете сиамцев! Когда они начинают беситься, можно подумать, что налетел карибский ураган.

– Теперь, когда у вас есть свой угол, вы должны купить герб Макинтошей. Он будет великолепно смотреться над камином. Если хотите, можете взять домой и посмотреть.

– Он слишком тяжел, чтобы таскать его туда и обратно. Кстати, я очень удивился, когда увидел, как легко вы сегодня утром его подняли.

– Я сильная. В нашем деле нужна сила.

– А в свободное время чем вы занимаетесь? Поднимаете штангу?

Она прыснула:

– Нет, читаю о древностях, посещаю лекции и хожу на выставки в Исторический музей.

– Однако вы сильно увлечены антиквариатом!

Она обворожительно улыбнулась:

– В старинных вещах есть что-то мистическое. Нечто большее, чем реальная стоимость, красота или происхождение. У предмета, которым веками владели и восхищались другие люди, появляется душа, она притягивает вас и тянется к вам. Словно старый друг, понимаете? Жаль, что я не могу это толком объяснить…

– Вы очень хорошо объясняете, мисс Дакворт.

– Мэри, – поправила она.

– Хорошо, Мэри. Но если вы так любите древности, почему вы не хотите поделиться своей любовью с нашими читателями? Почему запрещаете писать о вас?

Она заколебалась. И наконец решилась:

– Я скажу почему. Из-за моей родни. Они не одобряют того, что я делаю: живу на Цвингер-стрит и торгую… старьем!

– Что же им не нравится?

– Отец – банкир, а финансисты все довольно консервативны. К тому же он англичанин. Как видите, сочетание просто убийственное. Папа помогает мне деньгами, но с условием, что я не буду позорить семью. Поэтому-то я должна избегать огласки.

Она снова наполнила чашку Квиллера и налила себе еще виски.

Он поддразнил ее:

– Вы всегда так поступаете: гостям – кофе, а себе – виски?

– Только тогда, когда они совсем не пьют, – широко улыбнулась она.

– А откуда вы знаете, что я не пью?

На мгновение стакан задержался у ее губ.

– Я звонила сегодня отцу, и он посмотрел в картотеке ваши данные. Теперь я знаю, что вы вели криминальную рубрику в газетах Нью-Йорка, Лос-Анджелеса и где-то еще, что вы написали целую книгу о городской преступности и что вы удостоились нескольких журналистских премий. – Она торжествующе скрестила руки на груди.

Квиллер осторожно спросил:

– А еще что вы знаете?

– Что у вас был неудачный брак, вы лечились от алкоголизма, побороли депрессию, что с февраля вы работаете в «Дневном прибое» и с тех пор у вас все в порядке.

Квиллер покраснел. Он привык вмешиваться в жизнь других, но не любил, когда открывали его собственные тайны.

– Польщен вашей заинтересованностью, – мрачно произнес он. – Как зовут вашего отца? В каком он служит банке?

Девушка наслаждалась минутой превосходства. И виски. Она поудобнее расположилась в кресле и скрестила длинные ноги.

– Я могу вам доверять?

– Как могильному камню.

– Персиваль Даксбери. Среднезападный Национальный.

– Даксбери! Так Дакворт – не настоящая фамилия?

– Нет, это псевдоним, взятый для работы.

Надежды Квиллера на сочельник приняли новые очертания: член семейства Даксбери – впечатляющая спутница на вечеринке в пресс-клубе. Но надежды тут же рухнули: член семейства Даксбери ни за что не примет приглашения.

– Даксбери в Хламтауне! – тихо произнес он. – Это достойно первых страниц!

– Вы обещали, – напомнила она, напрягаясь.

– И я сдержу слово, – заверил журналист. – Но объясните, почему вы работаете на Цвингер-стрит? Такой прекрасный магазин должен находиться в престижном районе.

– Я влюбилась, – призналась она, беспомощно разведя руками. – Я влюбилась в эти чудные старые дома. В них есть что-то необыкновенное, какой-то особый дух… Сначала меня привлекли именно они, гордо, из последних сил сопротивляющиеся неумолимому времени, но, прожив здесь пару месяцев, я влюбилась и в здешних людей.

– В антикваров?

– Не совсем. Антиквары преданы своему делу, и даже беззаветно, и я восхищаюсь ими – но в определенных рамках, – нет, я говорю о людях с улицы. Мое сердце тянется к ним: работягам, старикам, иммигрантам, бродягам, особенно к одиноким, – и даже преступникам. Вас это шокирует?

– Нет, удивляет. Приятно удивляет. Мне кажется, я знаю, что вы имеете в виду. Они – исконные, настоящие. С ними и ты становишься настоящим – умеющим сопереживать человеком.

– Да, они искренни и не стесняются своих чувств. Из-за них моя прежняя жизнь стала казаться ужасно искусственной и бесполезной… Мне так хочется сделать для них хоть что-нибудь, но не знаю, что я могу. У меня нет своих денег, а отцовские не про меня.

Квиллер смотрел на нее с жадным восхищением, которое она неправильно истолковала:

– Вы проголодались? Поищу-ка я чего-нибудь перекусить.

Когда мисс Дакворт вернулась с крекерами, икрой и копченой лососиной, журналист произнес:

– Мы хотели поговорить об Энди Гланце. Что это был за человек? Как к нему относились коллеги?

Виски расслабило ее. Мэри откинула голову и, всматриваясь в потолок, собиралась с мыслями. Ее поза и брюки странно не сочетались с чопорной обстановкой восемнадцатого столетия.

– Энди многое сделал для Хламтауна, – начала мисс Дакворт. – Он выступал в женских клубах, убеждал владельцев музеев и известных коллекционеров работать на Цвингер-стрит. Он очень серьезно относился к старине.

– Можно ли назвать его идейным вождем Хламтауна?

– Я бы на вашем месте так не говорила. Си-Си Кобб, например, считает главой района себя. Он открыл здесь первый антикварный магазин и замыслил превратить Хламтаун в заповедник древностей.

– Как бы вы описали характер Энди?

– Честный!.. Честный даже в мелочах. У большинства из нас в сердце таится хоть немного… жульничества. Но не у Энди! И еще у него было огромное чувство ответственности. Как-то ночью мы проезжали с ним мимо дома, предназначенного под снос, и увидели внутри свет. Энди решил узнать, в чем дело, вошел и обнаружил там человека, снимающего водопроводные трубы.

– Трубы? Это, наверное, незаконно.

– Брошенные дома являются собственностью города. Так что теоретически это незаконно. Но любой другой на месте Энди просто отвел бы глаза, а вот он никогда не боялся вмешаться.

Квиллер попытался сменить позу на жестком диване.

– А другие антиквары разделяют ваше восхищение его честностью?

– Д-да… И нет, – ответила Мэри. – Они же завистники, даже если кажутся лучшими друзьями.

– У Энди были настоящие друзья, с которыми он мог поговорить?

– Миссис Макгаффи. Это школьная учительница на пенсии, Энди помог ей открыть антикварный магазин. Его великодушие проявлялось во многом.

– Где мне ее найти?

– «Ноггин, Пиггин и Феркин» в соседнем квартале.

– Энди ладил с Коббом?

Она глубоко вздохнула:

– Энди был прирожденным дипломатом и умел ладить со всеми.

– Миссис Кобб явно очень любила Энди.

– Все женщины его обожали. Мужчины, конечно, проявляли меньше восторга. Но обычно так и происходит, правда?

– А Бен Николас? Они дружили?

– Они хорошо относились друг к другу, хотя Энди считал, что Бен слишком много времени проводит в «Львином хвосте».

– Бен пьет?

– Он любит пропустить рюмку-другую, но никогда не переходит границ. Когда-то Бен был актером. В каждом городе есть хоть один антиквар с театральным прошлым и еще один, который поставил себе цель быть несносным.

– А что вы знаете о блондине на костылях?

– Рассел Пэтч работал на Энди, и они очень дружили. Потом неожиданно порвали отношения, и Расс открыл собственный магазин. Я точно не знаю, что между ними произошло.

– Но ведь самым близким другом Энди были вы? – Квиллер доверительно посмотрел на Мэри.

Мисс Дакворт порывисто встала и принялась искать мундштук. Нашла, села на диван, прикурила от огонька, предложенного журналистом. Глубоко затянулась один раз, смяла сигарету и вдруг вся съежилась, словно от боли, обхватив колени руками.

– Мне так его не хватает, – прошептала она.

Квиллеру захотелось обнять ее, успокоить, но он сдержался и сказал:

– У вас был шок, и вы все это время живете один на один со своим горем. Нельзя держать его в себе. Почему бы вам не рассказать мне обо всем, что произошло в ту ночь? Может, так будет лучше…

Его голос был проникновенен и нежен. Глаза мисс Дакворт повлажнели. Справившись со слезами, она проговорила:

– Самое ужасное то, что мы в последний наш вечер поссорились. Я была раздражена. Энди… сделал нечто… что меня вывело из себя. Он пытался загладить свою вину, но я оттолкнула его.

– А где вы ужинали?

– Здесь. Я приготовила мясо по-бретонски, но неудачно. Мясо оказалось жестким, да еще мы повздорили, и в девять вечера он пошел к себе в магазин. Сказал, что ждет клиентов: какая-то женщина из пригорода приведет мужа смотреть люстру.

– Он сказал, что вернется?

– Нет. Только холодно попрощался. Но когда он ушел, мне стало так плохо, что я не выдержала и побежала к нему мириться. Вот тогда я и нашла его…

– Магазин был открыт?

– Задняя дверь. Я вошла через черный ход с улицы. Не просите меня рассказывать, что я увидела!

– Но что вы сделали?

– Не помню. Айрис говорит, что я прибежала к ним и Си-Си вызвал полицейских. Еще она говорит, что отвела меня домой и уложила спать. Я ничего не помню.

Увлекшись разговором, она не услышала глухого ворчания на кухне – сначала довольно тихого.

– Мне не следовало рассказывать вам об этом, – произнесла Мэри.

– Напротив. Хорошо, что вы сбросили с себя эту тяжесть.

– Вы ведь не будете об этом писать, правда?

– Не буду.

Мэри вздохнула и замолчала. Квиллер, попыхивая трубкой, восхищался ее большими, выразительно подведенными глазами. Теперь они потеплели и были поистине прекрасны.

– Вы оказались правы, – проговорила мисс Дакворт. – Мне стало лучше. Много недель подряд каждую ночь мне снился страшный сон, такой яркий, что я принимала его за явь. Я чуть не сошла с ума! Я думала…

В этот момент тревожно залаяла собака.

– Что-то случилось! – вскочила Мэри, ее глаза расширились и застыли.

– Я пойду посмотрю, – сказал Квиллер.

Хеплвайт лаял, глядя в заднее окно кухни.

– В конце улицы полицейская машина, – сообщил журналист. – Оставайтесь здесь. Я узнаю, в чем дело. Есть черный выход?

Он спустился по узкой лестнице и вышел в отгороженный стеной сад, но на калитке висел замок, и ему пришлось вернуться за ключом.

К тому времени, когда он наконец добрался до места происшествия, прибыла машина из морга. Мигалки двух полицейских автомобилей отбрасывали голубые отсветы на снег, на лица нескольких прохожих и на фигуру, лежавшую на земле. Квиллер подошел к одному из полицейских:

– Я из «Дневного прибоя». Что здесь произошло?

– Обычное дело, – усмехнулся человек в форме. – Перебрал.

– Знаете, кто это?

– А как же. У него полный карман кредитных карточек и платиновый идентификационный браслет с бриллиантами.

Когда тело укладывали на носилки, журналист подошел поближе и узнал пальто.

В саду его ждала Мэри. Тепло одетая, она тем не менее дрожала мелкой дрожью.

– Ч-что случилось?

– Просто пьяница, – ответил Квиллер. – Идите-ка лучше в дом, пока не простудились. Вы дрожите.

Они поднялись наверх, и журналист прописал обоим горячее питье.

Мэри грела руки о чашку кофе, а он вопросительно смотрел ей в лицо.

– Вы говорили мне – как раз перед тем, как пес залаял, – о своем повторяющемся сне.

Она содрогнулась:

– Это был кошмар! Я, видимо, чувствовала себя виноватой из-за ссоры с Энди.

– Что вам снилось?

– Мне снилось… Мне постоянно снилось, что я толкнула Энди на этот шпиль!

Квиллер немного помолчал.

– В вашем сне может таиться истина.

– Что вы имеете в виду?!

– Я склоняюсь к тому, что смерть Энди повлекло не случайное падение с лестницы.

Когда он произнес это, в усах снова возникло знакомое покалывание. Мэри не согласилась:

– Полиция считает, произошел несчастный случай.

– А они его расследовали? Они приходили к вам? Они интересовались, кто нашел тело?

Она покачала головой.

– Они опрашивали соседей?

– В этом не было необходимости. Несчастный случай – и все. Но откуда вы взяли, что это могло быть… что-то другое?

– Один из ваших разговорчивых соседей намекнул… Этим утром…

– Чепуха.

– По-моему, для таких слов у него были какие-то основания.

– Просто легкомысленная болтовня. С чего бы такое говорить всерьез?

– Не знаю. – Видя, как глаза Мэри раскрываются все шире, Квиллер добавил: – По странному совпадению человека, сказавшего мне это, сейчас везут в морг.

Он не знал, его ли слова или неожиданно раздавшийся телефонный звонок так подействовали на Мэри, но она словно окаменела. Телефон продолжал трезвонить.

– Мне ответить? – предложил Квиллер, взглянув на часы.

Она заколебалась, потом медленно кивнула.

Он нашел телефон в библиотеке.

– Алло?.. Алло?.. Алло?.. Повесили трубку, – сообщил журналист, вернувшись в комнату. И, заметив, как бледна Мэри, спросил: – Вам уже так звонили? Были странные звонки? Вы поэтому и не спите ночами?

– Нет-нет. Я ведь сова, – произнесла она, стряхивая оцепенение. – Мои друзья это знают, и, наверное, кто-то звонил, чтобы… обсудить последний телефильм. Они часто так делают. А услышав мужской голос, повесили трубку. Подумали, что я занята или что не туда попали.

Она говорила слишком быстро и слишком много объясняла. Квиллера это не убедило.

Семь

Квиллер брел домой по щиколотку в снегу. В мягкой тишине особенно ясно слышались отдельные ночные звуки: звон музыкального автомата в «Львином хвосте», визг электрического мотора, ленивый собачий лай. Журналист зашел в аптеку-закусочную на углу, позвонил в пресс-службу полиции и попросил дежурного от «Прибоя».

– Проверь два вызова по трупам в Хламтаун. Один – сегодня ночью, другой – шестнадцатого октября, – сказал Квиллер. – Перезвони мне по этому номеру, ладно?

Ожидая звонка, он заказал бутерброд с ветчиной и стал обдумывать ситуацию. Смерть пьяницы в пальто из старой попоны, возможно, была случайностью, но страх в глазах Мэри выглядел неподдельным и не вызывал сомнений. И то, что она так упорно настаивала на версии о несчастном случае, тоже давало пищу для размышлений. Однако для убийства нужен мотив, и Квиллера все больше начинал интересовать этот молодой человек кристальной честности и ничем не замаранной репутации. Журналист знал людей такого типа: внешне абсолютно респектабельные, а как приглядишься поближе…

Позвонил репортер из полиции.

– Октябрьский вызов – смерть от несчастного случая, – сообщил он, – а по второму пока ничего не нашел. Может, позвонишь утром?

Квиллер поднялся по возмущенно скрипящим ступенькам особняка Коббов, открыл дверь своей комнаты большим ключом и поискал взглядом котов. Они спали на голубой подушке на холодильнике и казались сплошным клубком меха с одним глазом, одним носом, одним хвостом и тремя ушами. Глаз приоткрылся и посмотрел на Квиллера, тот не удержался и погладил любимцев. Их шерсть была удивительно шелковистой, когда они расслаблялись, и почему-то становилась темнее.

Вскоре журналист улегся в кровать, надеясь, что приятели из пресс-клуба никогда не узнают о его ладье-лебеде.

Тут-то он и услышал странный звук, похожий на тихий стон, – вроде мурлыканья котов, только более громкий. Воркование голубей? Тоже нет… В звуке была механическая регулярность, и исходил он из стены за кроватью – стены, оклеенной страницами книг. Квиллер стал вслушиваться – сначала с интересом, потом лениво, – а после монотонное гудение его убаюкало.

Он хорошо спал в первую ночь в доме Коббов. Ему снился приятный сон о гербе Макинтошей с тремя злобными котами и выцветшей красно-голубой раскраской. Хорошие сны Квиллера всегда были цветными, а плохие – оттенка сепии, как старые гравюры.

Утром в субботу, медленно просыпаясь, журналист почувствовал на груди какую-то тяжесть. В первый миг, пока глаза еще не открылись и голова не прояснилась, ему привиделся железный гроб, который давит, душит, пригвождает к кровати. Проснувшись же окончательно, Квиллер встретился взглядом с парой немного косящих фиалковых глаз – на груди сидела малышка Юм-Юм, сжавшись в комок, невесомый, как перышко. Он облегченно вздохнул, а ей очень понравилось, как поднимается и опускается его грудь. Она замурлыкала, протянула бархатную лапку и нежно дотронулась до Квиллеровых усов. Потом почесалась макушкой о его щетину на подбородке.

Откуда-то сверху раздалась властная, неодобрительная брань. Это, сидя на хвосте лебедя, вопил Коко: то ли заказывал завтрак, то ли осуждал Юм-Юм за фамильярность с мужчиной.

В батареях зашипел и зафыркал пар. Когда в старом доме включалось отопление, все здание начинало пахнуть печеным картофелем. Квиллер встал, отрезал для котов кусок бифштекса и разогрел его с бульоном. Коко наблюдал за процессом приготовления пищи, а Юм-Юм носилась по комнате, убегая от воображаемого преследователя. Ну а журналиста на завтрак ждала сдобная булочка, ставшая за ночь неаппетитно резиновой.

Перекладывая мясо, нарезанное кубиками, в одну из отыскавшихся на кухне старинных бело-голубых тарелок, он услышал стук в дверь. На пороге стояла Айрис Кобб и лучезарно улыбалась.

– Простите. Я вас вытащила из постели? – спросила она, увидев на Квиллере красный клетчатый халат. – Я услышала, как вы разговариваете с котами, и решила, что уже можно. Вот вам новая занавеска для душа. Вы хорошо спали?

– Да, кровать отличная.

Квиллер вытянул верхнюю губу и дунул в усы, чтобы убрать кошачий волос, болтавшийся под носом.

– А я провела ужасную ночь. Си-Си храпел, словно в трубу трубил, я так и не сомкнула глаз. Вам, может быть, что-нибудь нужно? Все в порядке?

– Все хорошо, только вот исчезла моя зубная щетка. Я положил ее в стакан вчера вечером, а сегодня ее уже нет.

Айрис закатила глаза:

– Это Матильда! Она где-то ее спрятала. Поищите поблизости и обязательно найдете. Не хотите ли украсить комнату какой-нибудь старинной вещицей?

– Нет, спасибо. Но мне очень нужен телефон.

– Можете позвонить от нас в телефонную компанию, они все сделают. Почему бы вам со мной не позавтракать? Я сделала для Си-Си кукурузные оладьи, когда он уходил на работу. Осталось еще с полкастрюли.

Квиллер вспомнил булочку, приклеившуюся к влажной бумажной обертке, и принял приглашение.

Несколько минут спустя, пока он уничтожал яичницу с беконом и намазывал маслом горячие оладьи, Айрис рассказывала ему про антикварный бизнес:

– Помните зубоврачебное кресло, что было у вас в комнате? Си-Си нашел его в подвале клиники, которую собирались сносить, и Бен Николас купил его за пятьдесят долларов. Потом Бен продал его Энди за шестьдесят. После Расс дал Энди за него семьдесят пять и обтянул сиденье новой кожей. Когда Си-Си увидел обновленное кресло, он захотел его купить, и Расс отдал его за сто двадцать пять. А вчера мы получили за него двести двадцать.

– Неплохо, – сказал Квиллер.

– Только не пишите об этом в газете.

– А вы все друг с другом в хороших отношениях?

– О да. Иногда бывают ссоры, конечно. Вот как та, когда Энди уволил Расса за пьянство. Но размолвки скоро забываются. Расс – это тот блондин, которого вы видели на аукционе. У меня в молодости тоже были прекрасные светлые волосы, но они поседели в ту ночь, когда я потеряла первого мужа. По-моему, с ними надо что-то сделать.

После завтрака Квиллер позвонил в телефонную компанию и попросил установить телефон на Цвингер-стрит, 6331.

– Вы долж-ны за-пла-тить пять-де-сят дол-ларов впе-ред, сэр, – пропел женский голос в трубке.

– Пятьдесят?! Вперед?! Никогда не слышал о подобном!

– Про-сти-те. Вы в зо-не три-на-дцать. Пла-та впе-ред.

– А зона тут еще при чем? – заорал Квиллер. – Мне нужен телефон немедленно, и я не собираюсь платить этот возмутительный залог! Я репортер «Дневного прибоя», и я сообщу об этом главному редактору.

– Ми-нут-ку, по-жа-луй-ста.

Он повернулся к хозяйке:

– Возмутительная наглость! Они требуют плату вперед за восемь месяцев!

– С жителями Хламтауна всегда так поступают, – кротко пожала плечами Айрис.

В трубке снова послышался голос:

– К вам при-е-дут сра-зу же. Про-сти-те, сэр.

Журналист все еще кипел от негодования, когда вышел из дома, чтобы продолжить расследование. К тому же его расстраивала потеря пера на шляпе. Он был уверен, что еще вечером оно торчало за лентой, но теперь исчезло, а без него твидовый головной убор с мягкими полями потерял всю свою прелесть.

Осмотр комнаты и лестницы принес только катышек кошачьей шерсти и алую обертку от жвачки.

На Цвингер-стрит непогода будто зарычала на него, и ему захотелось зарычать в ответ. Все было серым: небо, снег, люди. Вдруг по улице скользнул белый «ягуар» и повернул к бывшему сараю для экипажей. Квиллер истолковал его появление как перст судьбы и последовал за ним.

Магазин Рассела Пэтча был когда-то вместилищем для двух карет. Теперь одну половину помещения занимал гараж, а другую – выставочный зал. Вместе с «ягуаром» в гараже находилась всевозможная мебель в безнадежном состоянии – облупленная, покрытая плесенью, пятнами сырости или посеревшая от грязи и времени. Весь дом пропах скипидаром и лаком.

Квиллер услышал в задней комнате шарканье и стук, а секунду спустя появился крепкий парень, ловко передвигающийся по неровному полу на металлических костылях. Он сверху донизу был одет в белое: белые парусиновые брюки, белая рубашка с открытым воротом, белые носки и белые теннисные туфли.

Квиллер представился.

– Да, знаю, – улыбнулся Пэтч. – Я видел вас на аукционе, там говорили о том, кто вы такой.

Журналист огляделся:

– Тут настоящий хлам, а не антиквариат. Неужели люди это покупают?

– Конечно. Сейчас это очень популярно. Все, что вы видите перед собой, только полуфабрикаты. Я реставрирую мебель так, как хотят покупатели. Видите шкаф? Я отпилю ножки, покрашу его в розовато-лиловый цвет, сделаю пурпурные полоски, сбрызну умброй и придам блеск венецианской бронзы. Его купит какой-нибудь денежный мешок, обитатель двухсоттысячного особняка с Холмов Потерянного Озера.

– Как давно вы этим занимаетесь?

– Для себя – только шесть месяцев. А до того я работал четыре года на Энди Гланца. Хотите посмотреть, как это делается?

Он провел Квиллера в мастерскую, где надел длинный белый халат, похожий на мясницкий, в красных и коричневых пятнах.

– Вот это кресло-качалка, – сказал он, – годы стояло на скотном дворе. Я его немного починил, положил красный грунт… а теперь – смотрите.

Он натянул резиновые перчатки и стал втирать в сиденье вещество, похожее на грязь.

– Вас Энди научил?

– Нет, я сам, – ответил Пэтч с легкой обидой в голосе.

– Мне говорили, – начал Квиллер, – что он был прекрасным парнем. Не только знающим, но и великодушным, с развитым чувством долга.

– Ага, – сдержанно откликнулся хозяин.

– Все так хорошо о нем отзываются…

Пэтч не отвечал, сосредоточившись на ровных движениях кисти, но Квиллер заметил, что на скулах реставратора заиграли желваки.

– Его смерть, вероятно, огромная потеря для Хламтауна, – не успокаивался журналист. – Жаль, что у меня никогда не было возможности…

– Может, я и не должен так говорить, – прервал его Пэтч, – но с ним было тяжело работать.

– Что вы имеете в виду?

– Любой для него был недостаточно хорош.

– Он любил доводить все до совершенства?

– Он был профессиональным святым и от других ожидал того же. Я говорю это к тому, что люди обязательно скажут вам, будто Энди уволил меня за пьянство на работе, а это ложь. Я ушел от него, потому что больше не мог терпеть его снисходительности.

Пэтч нанес последний коричневый штрих на красное сиденье и бросил кисть в банку из-под консервированных помидоров.

– Он был ханжой?

– Да, пожалуй, это подходящее слово. Мог достать кого угодно, понимаете? Я говорю это ради истины. Все вечно талдычат, каким Энди был честным. Что ж, иногда можно быть утомительно честным.

– Как это? – поинтересовался Квиллер.

– Ладно, объясню. Допустим, вы едете за город и видите у чьего-то сарая старую железную кровать. Она вся черная и грязная. Вы стучитесь в дверь к хозяину и предлагаете за кровать два бакса, хотя он и без того рад, что вы ее увозите. Вам же повезло, потому что вы приведете кровать в порядок и получите две тысячи процентов прибыли… Но Энди! Что делал Энди!.. Если он думал, что продаст кровать за двести долларов, то предлагал фермеру сто. Таким образом он ставил в дурацкое положение всех остальных. – Хмурое лицо Пэтча вдруг осветилось усмешкой. – Правда, однажды, когда мы ездили вместе, он здорово вляпался. Фермер оказался не лыком шит: сказал, что раз Энди предлагает за старье сто долларов, она должна стоить тысячу. И отказался продавать!.. Хотите еще пример? Возьмите то же мелкое воровство. Все ведь воруют, правда?

– А конкретнее?

– Знаете эти старые брошенные дома? Как только здание решают снести, мы отправляемся туда и находим занятные вещи для продажи: камины, филенки… Мы их как бы спасаем – ведь придет бригада с чугунным шаром и…

– А это законно?

– Теоретически нет, но жалко же: пропадет то, что еще может принести прибыль и кому-нибудь пригодиться. Городу все это не нужно, бригаде – подавно. Вот и получается, что все мы занимаемся невинным мелким воровством – одни больше, другие меньше. Но опять-таки не Энди! Он говорил, что такие дома – собственность города и честный человек к ней не притронется. Но при этом Энди не стеснялся совать нос в чужие дела, и, когда он настучал на Кобба, я уволился. Это было просто подло!

Квиллер погладил усы:

– Вы хотите сказать, что Энди донес на Кобба?

Пэтч кивнул:

– Коббу присудили большой штраф, который он не мог уплатить, и бедняга сел бы за решетку, если бы Айрис не одолжила ему денег. Си-Си, конечно, горлопан, но парень неплохой, закладывать его было свинством. Я выпил пару рюмок и высказал Энди все, что думал.

– А Кобб знает, что его сдал Энди?

– Не думаю. Никто и не догадывается, что это был донос. Кобб выносил лестницу из дома Прингля – он на всех углах кричал, что возьмет ее, – а тут мимо как раз проезжали полицейские и поймали Си-Си на месте преступления. Все выглядело как простое совпадение, да, но я случайно слышал, как Энди звонил в полицию.

Пэтч взял металлическую щетку и принялся водить ею по креслу.

– Нужно сразу же расчесать, пока не застыло, – объяснил он.

– В личной жизни Гланц следовал таким же высоким идеалам?

Рассел рассмеялся:

– Об этом лучше спросите у Драконихи… А что касается нашего разговора, то поймите меня правильно. Я лично не держу на Энди зла, понимаете? Некоторые люди злопамятны. Я – нет. Я могу разозлиться, но быстро отхожу. Ясно, что я хочу сказать?

Выйдя из бывшего сарая для экипажей, Квиллер заглянул в угловой магазин за новой зубной щеткой. Заодно он позвонил домой редактору.

– Арчи, – начал он, – я наткнулся в Хламтауне на интересную ситуацию. Ты помнишь антиквара, погибшего от несчастного случая месяца два назад?

– Да, я купил у него пенсильванский оловянный кофейник.

– Он будто бы упал со стремянки и напоролся на острый предмет, но я начинаю сомневаться во всей этой истории.

– Квилл, не превращай изящные ностальгические рождественские статьи в криминальное расследование, – осадил его Райкер. – Босс желает, чтобы мы делали упор на идиллическую жизнь и доброе отношение к рекламодателям хотя бы до тех пор, пока не кончится рождественская распродажа.

– И все же в этом изящном ностальгическом местечке происходит что-то непонятное.

– Откуда ты знаешь?

– Чувствую… К тому же кое-что произошло. Один из здешних пьяниц сболтнул мне вчера у магазина, что Гланца убили.

– Кто он? Кто это тебе сказал? – потребовал ответа Райкер.

– Просто местный забулдыга, но что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Похоже, он что-то знал – через двенадцать часов после разговора со мной на улице нашли его труп.

– На улицах всегда находят трупы пьяниц. Тебе бы следовало это знать.

– И вот еще. Подруга Энди явно живет в постоянном страхе. Почему – пока не знаю.

– Слушай, Квилл, отчего бы тебе не сосредоточиться на статьях об антиквариате и на поисках приличного жилья?

– Я уже нашел. На Цвингер-стрит, где «Древности» Коббов.

– Там мы купили люстру для столовой, – вспомнил Райкер. – Расслабься и наслаждайся праздниками, и… Слушай, обязательно зайди к «Трем сестричкам» – оттянешься по полной! Кстати, когда будет первый материал?

– В понедельник утром.

– Держи хвост пистолетом! – посоветовал Райкер. – И не валяй дурака. Подумай сам, возможно ли высосать из простого несчастного случая особо опасное преступление?

Квиллер подумал и решил, что очень даже можно. Он собирался валять дурака и дальше.

Восемь

Упрямо вознамерившись раскопать правду о смерти Энди Гланца, Квиллер продолжил обход Цвингер-стрит. Он прошел мимо антикварного магазина «Немного старины» (закрытого), мимо «Дракона» («голубого»), мимо магазинчика малярных принадлежностей (обанкротившегося), мимо книжной лавки (порнографической) и добрался до вывески «Антиквариат» над входом в полуподвал, пропахший старыми тряпками и гнилым деревом.

Маленькая седая старушка в кресле-качалке напоминала отцветший одуванчик. Равнодушно взглянув на Квиллера, она продолжала качаться.

– Я Джим Квиллер из «Дневного прибоя», – сказал журналист так вежливо, как только мог.

– Не-а, у меня не было таких страшно давно, – ответила та пронзительным голосом. – Людям нравятся с фарфоровыми ручками и двойной крышкой.

Журналист окинул взглядом скопление неописуемого хлама и повысил голос:

– На чем вы специализируетесь, мисс Пибоди?

– Нет, сэр, я не снижаю цену! Не нравится – оставьте их в покое. Купит кто-нибудь другой.

Квиллер поклонился и вышел из лавки.

Он прошел мимо бильярдного зала (с заколоченными окнами), мексиканского ресторанчика с вентилятором, гнавшим по тротуару горячий воздух (прогорклый жир, жареный лук, прокисшие скатерти), и очутился у фруктово-табачного магазина Папы Попопополуса.

Внутри стоял аромат перезревших бананов и перегретого примуса. Владелец сидел на оранжевой коробке и читал газету на родном языке, пожевывая прокуренный ус чрезвычайной пышности.

Квиллер потопал ногами и похлопал руками в перчатках.

– Ну и холод, – пожаловался он.

Мужчина внимательно прислушался.

– Табака? – произнес он.

Квиллер покачал головой:

– Нет, я просто зашел поболтать. Честно говоря, последняя пачка, которую я у вас купил, оказалась не первой свежести.

Попопополус поднялся и грациозно приблизился:

– Фрукт? Хороший фрукт?

– Да нет. Уютно тут у вас… Как давно вы в Хламтауне?

– Гранат? Хороший гранат!

Хозяин продемонстрировал сморщенный плод с бледно-красной кожицей.

– Не сегодня, – ответил Квиллер, поглядывая на дверь.

– Гранат делать детей!

Журналист поспешно ретировался. От двух протеже Энди, решил он, толку не добьешься.

Тут он заметил магазин «Три сестрички» с выставленными в витрине тазиками, кувшинами, плевательницами и неизбежной прялкой. Может, Арчи Райкер здесь и «оттягивался», но в намерения Квиллера входило совсем иное. Он распрямил плечи и двинулся к магазину. Едва журналист открыл дверь, как его нос начал принимать радостные сигналы. Он чувствовал запах! Она?.. Не она?.. Да, пожалуй, это она… Похлебка из моллюсков!!!

Три женщины в оранжевых рабочих халатах бросили свои дела и обернулись на вошедшего. Квиллер в свою очередь уставился на них, потеряв на мгновение дар речи.

Женщина, которая сидела за столом и надписывала рождественские открытки, была брюнеткой с блестящими голубыми глазами и ямочками на щеках. Та, что чистила медный самовар, имела волосы роскошного рыжего цвета, зеленые глаза и ослепительную улыбку. На стремянке, развешивая гирлянды, стояла совсем юная миниатюрная блондинка со вздернутым носиком и красивыми ногами.

Лицо Квиллера просветлело, способность говорить вернулась, и он наконец произнес:

– Я из «Дневного прибоя».

– Да, мы знаем, – хором ответили сестры, а рыжая хрипловатым голосом добавила:

– Мы видели вас на аукционе и восхищались вашими усами. Самые сексуальные во всем Хламтауне! – Она подошла, прихрамывая – нога была в гипсе, – и подала журналисту руку: – Не обращайте внимания на мою сломанную ногу. Я Клатра. Ужасное имя, правда?

– А я Амберина, – сказала брюнетка.

– А я Иврена, – прощебетали со стремянки. – Я в этом доме Золушка.

Рыжеволосая потянула носом:

– Ив, суп сейчас пригорит!

Маленькая блондинка спрыгнула со стремянки и кинулась в заднюю комнату.

Сияя ямочками, брюнетка повернулась к Квиллеру:

– Вы не откажетесь от тарелки супа? И от сыра с крекерами?

Если бы они предложили сухари с гусиным жиром, он бы и то не отказался.

– Снимайте пальто, – распорядилась рыжая. – Здесь ужасно жарко.

И сама скинула халат, открыв низкое декольте и бо́льшую часть своих пышных прелестей.

– Садитесь сюда, мистер Квиллер. – Брюнетка убрала выбивалки с викторианского диванчика.

– Сигарету? – предложила рыжая.

– Сейчас принесу вам пепельницу, – улыбнулась брюнетка.

– Я курю трубку, – ответил Квиллер, засовывая руку в карман и думая: видели бы сейчас меня ребята из отдела!

Он одновременно набивал трубку, слушал щебетание сестричек и ухитрялся при этом осматривать магазин: оловянные солдатики, железные херувимы, ночные горшки и стол, сплошь покрытый жестянками из-под табака, крекеров, кофе и тому подобных вещей. Старые трафаретные надписи почти стерлись от ржавчины и царапин. У Квиллера появилась идея: Арчи Райкер говорил, что собирает жестяные коробки. Можно порадовать его дурацким рождественским подарком.

– Вы действительно продаете эти старые жестянки из-под табака? – спросил он. – Сколько вы хотите вон за ту маленькую, обшарпанную?

– Мы просим десять, – ответили сестры, – но вам отдадим за пять.

– Беру, – сказал он и выложил монету, не заметив, как хозяйки переглянулись.

Младшая подала суп в старинных полоскательных чашках.

– Только что звонила Дракониха, – сообщила она Квиллеру. – Хочет сегодня с вами встретиться.

Она казалась ужасно довольной ролью вестницы.

– Как она узнала, что я здесь?

– На этой улице все всё знают, – изрекла рыжеволосая.

– У Драконихи везде подслушивающие устройства, – прошептала младшая.

– Ив, не говори глупостей!

Сестры продолжали разговор на три голоса: Клатра – хрипловато, Амберина – с музыкальной напевностью, Иврена щебетала, вновь забравшись на стремянку.

Постепенно Квиллер перевел разговор на Энди Гланца.

– Он был прекрасным парнем, – подняла брови рыжая, и в ее хриплом голосе зазвучала нежность.

– И такой человечный… – подхватил журналист.

– Ну, Клатра вряд ли могла это заметить, – донеслось сверху, – она ведь пробуждает в мужчинах зверя.

– Ив! – раздался негодующий упрек.

– Но это правда! Ты сама так говорила.

Брюнетка поспешно перевела разговор на другое:

– Люди не верят, что мы сестры. На самом деле у нас одна мать, но разные отцы.

– Вы зарабатываете себе на жизнь в этом магазине?

– Господи, конечно нет! У меня есть муж, и я занимаюсь антиквариатом просто для удовольствия. Ив все еще ходит в школу – школу искусств, а…

– А Клатра живет на алименты, – вставила Ив, и старшие сестры выразительно на нее посмотрели.

– В этом месяце дела идут ужасно, – пожаловалась брюнетка. – Только у Сильвии есть какой-никакой навар.

– А кто эта Сильвия?

– Богатая вдова, – сразу послышалось со стремянки.

– Сильвия торгует всякой всячиной.

– Ты вчера это не так называла! – с упреком произнесла Ив.

– А где ее магазин? – поинтересовался журналист. – И как ее полное имя?

– Сильвия Катценхайд. А магазин так и называется – «Всякая всячина». Это в следующем квартале.

– Клатра обычно зовет ее «кошачьей задницей», – сообщила Ив, не обращая внимания на красноречивые вздохи сестер.

– Если пойдете к Сильвии, заткните уши ватой, – посоветовала рыжая.

– Сильвия очень разговорчива, – объяснила брюнетка.

– У нее словесный понос, – уточнила блондинка.

– Ив!!!

– Но ведь ты сама так сказала!

Квиллер выходил из «Трех сестричек» легкой поступью. Уже за дверью он услышал, как малышка Ив произнесла: «Ах, разве он не прелесть?»

Журналист гордо пригладил усы, раздумывая, ответить ли сначала на приглашение Мэри Дакворт или навестить сперва разговорчивую Сильвию Катценхайд. Еще в его списке была миссис Макгаффи, да и с откровенной Ив он, пожалуй, не прочь потолковать еще раз – наедине. Она, конечно, почти ребенок, но от детей тоже бывает польза. И очень, ну просто очень симпатичная девочка!

На Цвингер-стрит сквозь зимние сумерки пробивалось неласковое солнце – не для того, чтобы обогреть замерзшие сердца и носы жителей Хламтауна, а чтобы превратить чудесный снег в грязную слякоть, на которой буксовали машины и падали пешеходы.

Квиллер вспомнил о Коко и Юм-Юм. Счастливые эти коты: спят себе на подушках в тепле и сытости, и не надо им шататься в непогоду, искать выход из безвыходного положения, принимать решения… Давно он уже не советовался с Коко – теперь настала пора.

У них была такая игра с тем самым толстым словарем: кот запускал в книгу лапу, Квиллер открывал выбранную им страницу, и среди помещенных на ней статей обычно находилось нечто чрезвычайно подходящее к моменту. Невероятно? Да. Но это срабатывало. Пару месяцев назад Квиллеру выразили благодарность за розыск украденной коллекции нефрита, но он-то знал, что главная заслуга принадлежала Коко и Ною Вебстеру, составителю словаря. Что ж, попробуем снова поиграть.

Журналист вернулся домой, отворил дверь, но котов не нашел. Однако в комнате за время его отсутствия побывали. Квиллер заметил некоторую перестановку и несколько новых безделушек. Медные подсвечники, которые ему нравились, исчезли с камина, а на их месте теперь стояла глиняная свинья с гнусной ухмылкой.

Он позвал нахлебников по именам и не получил ответа. Он обыскал всю комнату, открыл все двери и шкафы, опустился у камина на колени и заглянул в трубу – вероятность слабая, но кто их знает, этих негодяев!

Стоя на четвереньках – голова в камине, шея неудобно выгнута, – он вдруг почувствовал сзади какое-то движение. Квиллер выбрался из очага и увидел: пропавшая парочка как ни в чем не бывало шествует по ковру – Коко, по обыкновению, немного впереди. Они появились из ниоткуда, как это умеют делать только коты, и шли, высоко подняв хвосты, похожие на восклицательные знаки. Непредсказуемые животные могли и совершенно неслышно ступать своими мягкими лапками, и топать по полу, словно слоны в тяжелых деревянных башмаках.

– Ах вы бесстыдники! – воскликнул Квиллер.

– Йау? – произнес Коко с вопросительной интонацией, которая как будто означала: «Ты нас звал? Что на обед?»

– Я искал вас повсюду! Где, черт возьми, вы прятались?

Ему показалось, что они шли из ванной комнаты. Бесстыдники моргали ярко-голубыми глазами. Юм-Юм, между прочим, притащила во рту зубную щетку и уронила ее перед хозяином.

– Молодчинка! Где ты это нашла?

Она подняла на него свои ясные, раскосые и ничего не понимающие очи.

– Под ванной, милая?

Юм-Юм села, явно довольная собой, и Квиллер погладил ее по головке, не замечая задумчивого выражения миндалевидных глаз Коко.

– Иди сюда, Коко, старина! – позвал он. – Давай поиграем.

Он хлопнул по обложке словаря – сигнал к началу. Коко вспрыгнул на книгу и – вжик-вжик – поточил когти о рваный переплет. Потом соскочил и отправился к подоконнику – смотреть на голубей.

– Игра! Помнишь игру? Поиграй в нее! – уговаривал Квиллер, открывая книгу и показывая коту, что от него требуется. Коко не обратил на приглашение ни малейшего внимания. Он был слишком поглощен происходившим за окном. Журналист схватил Коко поперек туловища и поставил на открытый словарь. – Теперь играй, маленькая мартышка!

Но кот стоял, напряженно выгнув спину, и бросал на Квиллера взгляды, которые иначе как оскорбительными не назовешь.

– Ладно! – разочарованно произнес журналист. – Ты уже не тот, что был раньше. Иди к своим дурацким голубям.

Коко вернулся к окну, за которым Бен Николас крошил хлеб птицам.

Квиллер снова отправился на улицу. Когда он уже почти дошел до конца лестницы, из магазина выпорхнула Айрис Кобб.

– Ну как, весело вам в Хламтауне? – прощебетала она.

– Кое-что раскапываю, – ответил он. – Странно, почему полиция толком не расследовала смерть Энди. Неужели к вам не заходили следователи и не задавали вопросов?

Она растерянно покачала головой.

– А я скажу вам, почему этого не делали! – прохрипел мужской голос из магазина. – Хламтаун – клоповник, а кому есть дело до того, что происходит в клоповнике?

Миссис Кобб объяснила, понизив голос:

– Эта тема – его больное место. Он вечно ругается с городскими властями. Конечно, Си-Си скорее всего прав. Полиция с удовольствием назвала происшедшее несчастным случаем и закрыла дело. Хламтаун их не беспокоит. – Тут ее лицо оживилось: похоже, она обожала сенсации. – А почему вы спрашиваете о следователях? Вы что-то подозреваете?

– Ничего определенного, но эта смерть была слишком странной, чтобы списать ее в архив, как несчастный случай.

– Может, вы и правы. Может, произошло что-то, о чем никто и не догадывается. – Она поежилась. – Мурашки по коже от таких мыслей… Кстати, я продала медные подсвечники из вашей спальни, но поставила взамен суссексскую свинью – очень редкую. Голова снимается, и из нее можно пить.

– Спасибо, – поблагодарил Квиллер.

Он стал спускаться с последних ступенек и вдруг резко остановился. Щетка, которую принесла Юм-Юм! У нее голубая ручка, а его щетка, кажется, была зеленой… Или нет?

Девять

Квиллер широким шагом направился к «Голубому дракону», вспоминая беззащитную Мэри, которую видел прошлой ночью. Но его встретила другая мисс Дакворт – такая, как в первый раз, – холодная и непроницаемая в своем японском кимоно. В магазине больше никого не было. Она села в резное тиковое кресло – высокая и прямая, как дымок, поднимающийся от ее сигареты.

– Мне передали, что вы звонили, – сказал он, немного разочарованный прохладным приемом. – Вы хотели меня видеть?

– Да. Я очень обеспокоена.

Она положила длинный мундштук и повернулась к нему.

– Что случилось?

– Прошлой ночью я совершила ошибку. Боюсь, – сказала она, – я говорила вчера слишком много.

– Вы были прекрасной компанией. Я наслаждался каждой минутой.

– Я не это имею в виду. Мне не следовало раскрывать вам свою тайну.

– Вам нечего опасаться. Я дал слово.

– Мне следовало помнить, какую шутку сыграл с отцом ваш Джек Джонти, но, к сожалению, выпитое виски…

– Вы расслабились от спиртного, и это пошло вам на пользу. Поверьте, я не стану злоупотреблять вашим доверием.

Мэри Дакворт устремила на журналиста пронизывающий взгляд. Что-то в усах Квиллера убеждало людей в его искренности. Другие усы могли быть злодейскими, высокомерными или вызывающими жалость, но растительность на верхней губе журналиста внушала доверие.

Мэри вздохнула и немного смягчилась:

– Я вам верю. Против воли верю. Просто…

– А теперь мне можно сесть?

– О, простите! Как невежливо с моей стороны!.. Пожалуйста, чувствуйте себя как дома. Не хотите ли чашечку кофе?

– Нет, спасибо. Я только что ел суп у «трех сестричек».

– Наверное, похлебку из моллюсков, – скривила губы Мэри. – Их магазин всегда напоминал мне рыбные ряды.

– Суп был очень вкусным.

– Из консервов, конечно.

«О-о, да это ревность», – подумал Квиллер и внутренне улыбнулся.

– А сегодня вам снились кошмары? – спросил он.

– Нет. Впервые за два месяца я спала спокойно. Вы оказались совершенно правы. Мне нужно было с кем-то поговорить. – Она замолчала, тепло взглянула ему в глаза и добавила: – Я благодарна вам, Квилл.

– Теперь, когда вам стало лучше, – сказал он, – окажите мне одну услугу. Просто чтобы удовлетворить мое любопытство.

– А именно? – Она моментально напряглась.

– Вы не могли бы рассказать поподробнее о той ночи? Это не просто нездоровое любопытство, уверяю вас. Чисто интеллектуальный интерес.

Она прикусила губу:

– Что мне еще сказать? Я рассказала вам все, что было.

– Нарисуйте мне план комнаты, в которой вы нашли тело.

Он вручил ей шариковую ручку и сложенный в несколько раз лист писчей бумаги – его обычное снаряжение. Потом выбил трубку о пепельницу, снова набил ее и зажег.

Мэри безнадежно вздохнула и начала рисовать.

– Это было в мастерской – в задней части магазина. Второй выход вот здесь. Справа длинный верстак с отделениями для бумаг и крючками для инструментов. Вдоль стен мебель и другие вещи, которые надо было склеить, покрыть лаком или отполировать.

– В том числе люстры?

– Они висели на потолке – около дюжины. Энди специализировался на осветительных приборах.

– А где была стремянка?

– Посреди комнаты оставался свободный пятачок. Где-то четыре с половиной метра по диагонали. Стремянка стояла примерно вот здесь. – Она поставила на плане крестик. – А хрустальная люстра лежала рядом на полу, разбитая вдребезги.

– Справа или слева от стремянки?

– Справа.

Она начертила еще один крестик.

– А тело?

– Слева от стремянки.

– Лицом вниз?

Она кивнула. Квиллер медленно и глубоко затянулся.

– Энди был левшой или правшой?

Мэри снова насторожилась:

– Дайте честное слово, что газета не послала вас расследовать этот случай.

– «Прибою» нет до этого никакого дела. Все, что нужно газете, – это развлекательные статьи об антиквариате. Наверное, я слишком долго занимался криминальной хроникой и чувствую себя обязанным все перепроверять.

Девушка изучающе посмотрела в его спокойные глаза, на изогнутую линию его пышных усов, и в ее голосе зазвучала забота:

– Вам не хватает вашей прежней работы, да, Квилл? Наверное, древности кажутся пресноватыми после привычных вам чрезвычайных происшествий.

– Антиквариат – мое задание, – пожал он плечами. – Журналист пишет о том или о сем, не думая, интересно это ему или нет.

Мэри опустила глаза.

– Энди был правшой, – сказала она, немного помолчав. – А какая разница?

Квиллер изучал ее набросок.

– Так, стремянка здесь… А разбитая люстра тут. А шпиль, на который он упал, был… Слева от стремянки?

– Да.

– Посреди мастерской? Странное место для такого опасного предмета.

– Но он был именно там. На краю свободного пространства, ближе к вещам, расставленным вдоль стен.

– Вы видели его там раньше?

– Не совсем там. Шпиль, как и все остальные предметы, часто менял место. В день перед смертью Энди он стоял на верстаке. Гланц полировал его медный шар.

– А люди знали о существовании шпиля?

– О да. Все уверяли Энди, что он купил совершенно никчемную вещь. А он шутил, что какой-нибудь недотепа из богатого предместья станет подавать к столу крендельки на острие шпиля.

– А как он вообще появился у Гланца? Аукционист говорил, что из старого дома, предназначенного к сносу.

– Энди купил шпиль у Рассела Пэтча. Расс постоянно обчищает заброшенные дома. Кстати, так он и повредил ногу. Они с Коббом мародерствовали, как обычно, и Расс упал с крыши.

– Давайте-ка уточним, – прервал ее Квиллер. – Энди не признавал краж, но с удовольствием покупал краденое? По закону это опасная сделка.

Мэри пожала плечами, отчасти извиняясь за Энди, отчасти молчаливо упрекая Квиллера.

Журналист курил трубку и удивлялся этой женщине – то обезоруживающе искренней, то мгновенно замыкающейся в себе; гибкой, как ива, и сильной, как дуб; скрывавшейся под вымышленным именем; совершенно уверенной в некоторых вещах и полностью несведущей в других; одновременно страстной и холодной.

Через некоторое время он спросил:

– Вас вполне устраивает заключение о том, что Энди погиб от несчастного случая?

Ответа не последовало – только загадочный взгляд.

– Это могло быть самоубийством.

– Нет!

– Это могло быть попыткой ограбления.

– Почему вы не оставите все как есть? – сказала Мэри, устремив на Квиллера широко раскрытые глаза. – Если пойдут слухи, неизбежно пострадает Хламтаун. Вы понимаете, что это единственный район в городе, которому до сих пор удавалось сдерживать рост преступности? Покупатели все еще чувствуют себя здесь в безопасности, и я хочу, чтобы так и оставалось. – В ее голосе послышалась горечь. – Глупо, конечно, с моей стороны думать, что у нас есть будущее. Город хочет снести все это и построить стерильные небоскребы. А пока мы – трущоба, и банки отказывают в кредитах тем, кто хочет улучшить положение.

– А ваш отец? – поинтересовался Квиллер. – Он одобряет официальную политику?

– Считает ее весьма разумной. Понимаете, в Хламтауне никто не хочет видеть сообщества живых людей – только ряд цифр для мертвой статистики. А постучись власть имущие к нам в двери, они нашли бы не цифры, а семьи благонамеренных иммигрантов, обнаружили бы стариков, не желающих перебираться в новые районы, скромных бизнесменов вроде мистера Ломбардо – разных национальностей, рас, возрастов – и известное количество так называемых отбросов общества, в большинстве своем безобидных. Таким и должен быть район – кипящей острой сборной солянкой. Но у сильных мира сего вегетарианский склад ума – они боятся смешивать лук и морковку с говяжьей вырезкой.

– А кто-нибудь из вас пытался их переубедить?

– Си-Си – пару раз, но что может сделать один человек?

– С вашим именем и влиянием вы бы могли, Мэри.

– Да папа и слушать об этом не станет! Ни за что! Знаете, как я записана в бюро лицензий? Продавец-антиквар! Вот уж смаковали бы это газеты!.. А видите вон тот чиппендейловский[4] стул у камина? Ему же цена двести тысяч! Но я – антиквар класса С, вот и все.

– Но кто-то должен представлять район в муниципалитете, – возразил Квиллер.

– Вы, несомненно, правы. У нас нет права голоса. – Она подошла к окну. – Взгляните на эти мусорные баки! В любой другой части города мусор собирают в задних проездах, но в Хламтауне они, видите ли, слишком узки для уборщиков, и те требуют ставить уродливые контейнеры прямо на тротуары центральных улиц. Опорожнять баки должны по четвергам. Сегодня суббота, но мусор, как видите, все еще здесь.

– Это из-за погоды.

– Вы говорите совсем как городские бюрократы. Отговорки! Одни отговорки!

Квиллер тоже подошел к окну. Действительно, улица представляла собой печальное зрелище.

– Вы уверены, что в Хламтауне такой уж низкий уровень преступности?

– Ни у кого из антикваров никогда не было серьезных проблем. Я не боюсь выходить по ночам из дому, потому что на улице всегда кто-то есть. А некоторые из моих богатых клиентов из предместья боятся заезжать в собственные гаражи!

Журналист взглянул на возбужденную Мэри по-новому, опять почувствовав невольное уважение. Неожиданно у него вырвалось:

– Вы сегодня не заняты? Может быть, поужинаете со мной?

– Сегодня я ужинаю у родителей, – с сожалением ответила она. – У мамы день рождения. Но я благодарна вам за приглашение.

Мэри достала из ящика письменного стола маленький серебристый предмет и вложила в руку Квиллера.

– Сувенир из Хламтауна, – объяснила она. – Рулетка. Я даю их моим покупателям, потому что они всегда хотят знать высоту, ширину, глубину, длину, диаметр и периметр всего, что видят.

Квиллер бросил взгляд на дальнюю стену:

– Я вижу, герб Макинтошей никто не купил. – Он решил не говорить, что тот ему снился.

– Герб все еще здесь и ждет вас. По-моему, вы предназначены друг для друга. Когда тот самый покупатель находит ту самую вещь, происходит нечто таинственное – они словно влюбляются. Я вижу искры страсти между вами и этим железом.

Он поглядел на Мэри и понял, что она не шутит. Подергал усы, говоря себе, что сто двадцать пять долларов – это два костюма.

Мисс Дакворт сказала:

– Не обязательно платить за него до Рождества. Почему бы вам не взять его домой и не наслаждаться им на праздниках? Здесь он просто собирает пыль.

– Хорошо! – неожиданно для себя решился журналист. – Я дам вам двадцать долларов в залог. – Он покатил круглый герб к парадной двери.

– Вы справитесь сами? Может, попросите Си-Си помочь вам затащить его наверх? – предложила она. – И не уроните герб на ногу!

Квиллер со своим грузом уже спускался по ступенькам.

Когда журналист с неожиданным приобретением добрался до прихожей Коббов и остановился, чтобы перевести дух, он услышал доносившийся из магазина голос Си-Си.

– Да ты не отличишь черного ореха от дыры в собственной голове! – кричал антиквар. – Лучше сразу признай это!

– Если это черный орех, я съем свой костыль. А ты известный жучила! Дам тебе двадцать баксов и ни цента больше!

Квиллер сам героически поднял герб к себе в комнату.

Коты спали в кресле – переплелись, как инь и ян, – и журналист не стал их беспокоить. Он приставил реликвию Макинтошей к стене и вышел, надеясь, что успеет сделать еще несколько дел. Надо бы зайти в магазин Бена, но сначала Квиллеру хотелось встретиться с разговорчивой Сильвией Катценхайд. Ему нравились словоохотливые субъекты: они так облегчали его работу!

Добравшись до «Всякой всячины», журналист придержал дверь, пропуская хорошо одетого мужчину, выходившего с объемистой покупкой, завернутой в газету; из импровизированной упаковки во все стороны торчали какие-то черные шланги. В самом магазине покупательница торговалась из-за кресла, сделанного из автомобильных шин.

– Милая моя, – отвечала ей Сильвия, – возраст и действительная стоимость не имеют значения. Всякая всячина и есть всякая всячина: остроумие и экстравагантность плюс немного вождения за нос. Либо вы усекаете, либо нет, как сказал бы мой сын.

Миссис Катценхайд оказалась приятной, ухоженной, уверенной в себе женщиной, которая держалась как сорокалетняя, хотя наверняка разменяла уже шестой десяток. Квиллер видел много таких рядовых женского вспомогательного корпуса в Художественном музее – все одинаковые, все в хорошо сшитых твидовых костюмах, блузках из джерси, все при золотых цепочках и в туфлях из крокодиловой кожи. В качестве небольшого чудачества, без которого в Хламтауне, похоже, нельзя было обойтись, Сильвия добавила к этому набору черные хлопковые чулки.

Квиллер представился и сказал:

– Мне показалось, что от вас выходил господин с какими-то шлангами…

– Вы совершенно правы! С чучелом осьминога, – подтвердила миссис Катценхайд. – Жуткая вещь! Я рада, что сбыла ее судье Беннету из муниципального суда. Вы с ним не знакомы? Он купил осьминога в подарок жене на Рождество. Она без ума от головоногих.

– Почему вы специализируетесь…

– На всякой всячине? Это идея моего сына. Он сказал, что мне нужно как-то отвлечься. – Сильвия зажгла сигарету. – Вы не знали моего покойного мужа? Он был членом городского совета. А сын изучает право… Простите, может, хотите сигарету?

Квиллер отказался.

– Но почему всякая всячина? Почему не что-нибудь более…

– Изящное? Все мои друзья тоже удивляются. Но ведь чтобы заниматься настоящей стариной, нужны знания. К тому же мой сын утверждает, что людям интересна именно всякая всячина. Если какая-то вещь непривлекательна на вид, плохо сделана, вообще второго сорта, – она великолепно продается. Я этого просто не понимаю.

– Тогда, наверное, вы ничего не купили на…

– Вчерашнем аукционе? – Хозяйка удивительно хорошо умела читать мысли. – Только небольшую люстру в свою квартиру. Когда муж умер, я продала особняк в Холмах Потерянного Озера и переселилась в Орлиное Гнездо. У меня чудесная квартирка и, поверьте, обставленная не всякой всячиной!

– А как антиквары относятся к вашей работе? У вас есть…

– Взаимопонимание? Определенно! Я хожу на все их собрания, и мы отлично ладим. Когда я только открыла торговлю, меня опекал Энди Гланц и дал много ценных советов. – Она вздохнула: – Меня потрясла эта потеря. Вы знали Энди?

– Нет, никогда не видел. Он…

– Что ж, тогда я скажу вам. Всегда создавалось впечатление, что на Гланце белый галстук и фрак, даже если он в рабочих брюках скоблил какую-нибудь мебель. И он был таким красивым… И умным. Я всегда жалела, что он закоренелый холостяк. Так обидно!

– Разве он не был помолвлен с…

– Драконихой? Неформально, но они были бы прекрасной парой. Жаль, что он связался с этой…

– Вы имеете в виду… – произнес Квиллер с многозначительной паузой.

– Ну вот, снова я разболталась! Сын говорит, что Хламтаун сделал из меня сплетницу. Не скажу больше ни слова!

И она не сказала.

В положении Квиллера была некоторая двусмысленность. Он пытался расследовать то, что никто не просил его расследовать; он даже не был полностью уверен, что для расследования есть повод. Любой разумный человек давно бы уже бросил это дело.

Задумчиво поглаживая усы, Квиллер все-таки решил предпринять очередной шаг. Он отправился в магазин «Немного старины», о чем впоследствии пожалел.

Десять

Магазин находился рядом с «Древностями» Кобба – в одном квартале с «Голубым драконом», бывшим экипажным сараем, где теперь обосновался Рассел Пэтч, угловым магазином Энди и лавочками, которые торговали всякими мелочами, удовлетворяя спрос жителей Хламтауна на молитвенники в тисненых обложках и черные панталоны с красной отделкой. Вывеска «Немного старины» красовалась на первом этаже здания, напоминавшего дом Коббов, только вдвое более обшарпанного и менее широкого. Если верить табличке на стене, верхние этажи были отданы меблированным комнатам – и только мужчинам.

Квиллер поднялся по обледеневшему каменному крыльцу и попал в тускло освещенный холл. За стеклянной дверью он узрел столь привычное для Хламтауна скопление немыслимой рухляди: пыльную мебель, позеленевшие медь и латунь, фарфор и прочие ничего не значащие разрозненные предметы. Понравился ему только котенок – он спал, свернувшись на подушке посреди стола и положив мордочку на лапки. Должно быть, непросто было бедняжке пробираться на осторожных бархатных лапках между бокалами и чашками до своей постели! Журналист вошел.

Увидев посетителя с пышными усами, владелец магазина поднялся с кушетки и раскинул руки в мелодраматическом приветствии. На Бене был объемистый лыжный свитер, подчеркивавший полноту фигуры, и щегольский шелковый цилиндр. Бен сорвал его с головы и низко поклонился.

– Как идут дела? Плоховато? – спросил Квиллер, оценивая неприглядную обстановку.

– Утомительно, безрадостно, вяло, бесприбыльно, – ответил продавец, снова прикрывая цилиндром редеющие волосы.

Квиллер взял в руки противогаз времен Первой мировой войны.

– Историческое сокровище, – сообщил Николас. – Привезен на «Мейфлауэре»[5].

Он ковылял за журналистом, быстро переставляя ноги в белых гольфах.

– Я слышал, вы когда-то работали в театре, – проговорил Квиллер.

Округлый маленький продавец подрос сантиметра на три.

– Нашего фра Лоренцо на Бродвее хвалили критики. Наш Догберри был великолепен. Наш Боттом был незабываем… Что это значит? Вы бледны и весь дрожите!

Квиллер не сводил глаз с котенка на подушке.

– Этот… Этот кот! – выпалил он. – Он мертв!

– Великолепный образчик таксидермистского искусства. Ужели он вам не по сердцу?

– Да, не по сердцу, – ответил Квиллер, шумно выдохнув в усы. – И вообще, чем вы конкретно занимаетесь? У вас есть какая-нибудь специализация?

– Я счастливый ночной бродяга.

– Бросьте! Не нужно вешать мне лапшу на уши. Хотите рекламу – отвечайте по существу. На чем вы специализируетесь?

Бен Николас замялся:

– На всем, что приносит доход.

– Как долго вы работаете в Хламтауне?

– Слишком долго.

– Вы хорошо знали Энди Гланца?

Антиквар сложил на груди руки и закатил глаза.

– Благородный, мудрый, доблестный и честный, – пропел Бен. – Черный день наступил для Хламтауна, когда святой Эндрю встретил свою кончину. – Он подтянул брюки и лукаво произнес: – Как насчет кружки божественного напитка в местном кабачке?

– Нет, спасибо. Не сегодня, – отказался Квиллер. – А это что? Складная книжная полка? – Он взял в руки странное сооружение из черного дерева с медными шарнирами. – Сколько вы за нее хотите?

– Берите ее… Берите… С приветом от старого Санта-Клауса.

– Нет, я куплю ее, если это не слишком дорого.

– Мы просим пятнадцать, но позвольте нам сделать скидку. Восемь симолеонов[6].

Тут в магазин вошел еще один покупатель и нетерпеливо спросил:

– Бляшки для лошадиной сбруи есть?

– Сгинь! Сгинь! – махнул рукой продавец. – Этот джентльмен из газеты, и у нас берут интервью.

– Я уже все. Ухожу, – сказал журналист. – В понедельник пришлю фотографа, чтобы снять вас и ваш магазин.

– Покорно благодарю, сэр.

Николас снял свой шелковый цилиндр и прижал к сердцу. Тогда-то Квиллер и заметил воткнутое в головной убор красное перо. Это было его перо! Он в этом не сомневался: у самого ствола оно было прокушено. Две недели назад, играя с котом, журналист вынул его из-за ленты, чтобы пощекотать Коко нос, и тот, расшалившись, продырявил перо клыками.

Квиллер медленно вышел из магазина. Остановился на первой ступеньке и нахмурился, размышляя, каким образом перо попало на цилиндр Бена.

И вдруг журналиста швырнуло наземь. Мир опрокинулся на него, бросив коленопреклоненным на крыльцо. Раздался шум, рев, треск, и Квиллер оказался на четвереньках в снегу, перемешанном с колким льдом.

Бен Николас тут же поспешил на помощь.

– О дьявольская лавина! – возопил он, помогая журналисту подняться. – С крыши этого богомерзкого дома! Мы подадим на хозяина в суд.

Квиллер отряхнулся.

– Еще повезло, что на мне была шляпа, – сказал он.

– Пойдемте обратно – сядете и выпьете чуточку бренди.

– Нет, спасибо, со мной все в порядке. Спасибо, спасибо.

Он подобрал книжную полку и сошел вниз по оставшимся ступенькам, морщась от боли в левом колене.

Квиллер с трудом добрался до дома, где его встретил разбушевавшийся Коко. Юм-Юм, съежившись, сидела в шкафу, похожая на испуганного кузнечика, а кот метался от двери к столу, потом вспрыгнул на кровать и молнией юркнул под стол.

– Ага! Эти уроды наконец установили телефон! – сказал журналист. – Надеюсь, ты укусил представителя компании за ногу.

Коко, шевеля ушами, с интересом смотрел, как Квиллер набирает номер фотолаборатории «Прибоя» и заказывает фотографа на утро понедельника. Потом кот, задрав хвост, чопорно прошествовал впереди хозяина на кухню, чтобы проследить за правильным приготовлением пищи. Выжидательно опустив усы, Коко сел на сушилку и внимательно стал смотреть, как цыплячью печенку мелко рубят, жарят в сливочном масле, добавляют сливки и посыпают карри.

– Коко, я вступил в клуб калек, – сообщил Квиллер. – У хозяйки дома повреждена спина, у Расса Пэтча сломана нога, рыжая в гипсе, а я расшиб колено! Да, не плясать мне сегодня вечером в пресс-клубе!

– Йау, – утешил его Коко.

Квиллер всегда проводил субботние вечера в клубе – в последнее время в обществе молодой дамы, писавшей записки коричневыми чернилами. Но теперь она сошла со сцены. Журналист отыскал в телефонном справочнике номер «Трех сестричек» и набрал его – а вдруг? Большинство женщин с радостью ухватились бы за возможность поужинать в пресс-клубе. Но к сожалению, трубку никто не поднял.

Тогда он позвонил девушке, работавшей в женском отделе «Прибоя» и занимавшейся светской хроникой.

– Я бы с удовольствием, но сегодня мне надо надписать все рождественские открытки, чтобы они пришли до Нового года.

– Да, кстати, скажи мне, что ты знаешь о семье Даксбери?

– Они стараются вести себя тише воды, ниже травы и терпеть не могут журналистов. А почему ты спросил?

– У них есть дочери?

– Пять – и все названы в честь английских королев. Все замужем, кроме одной. Она покинула семью десять лет назад и…

– И?

– Вернулась обратно, наверное. Ее не видно и не слышно.

– Как ее зовут?

– Мэри. Она в семье словно белая ворона.

– Спасибо, – сказал Квиллер.

Он пошел в пресс-клуб один.

Клуб занимал единственное старое здание в центре города, которое избежало сноса. Это была бывшая тюрьма, похожая на средневековую крепость с башенками, зубчатыми стенами и бойницами. Как только город предлагал снести здание для строительства автострады или улицы, «Дневной прибой» и «Утренняя зыбь» поднимали возмущенный крик, и ни один выбранный или назначенный чиновник не отваживался идти против объединившейся прессы.

Квиллер хромая поднимался по ступенькам мрачного старинного строения, когда встретил выходившего оттуда Лоджа Кендала, репортера криминальной хроники.

– Пошли обратно, я угощаю, – предложил Квиллер.

– Не могу, Квилл. Пообещал жене, что пойдем сегодня за елкой. Если заранее не выберешь, упустишь свой шанс. Терпеть не могу кособокие деревья.

– Тогда только один вопрос. В какой части города самый высокий уровень преступности?

– То ли в Полоксе, то ли в Солнечных Садах. Все больше проблем и в Орлином Гнезде.

– А Цвингер-стрит?

– Кое-что я о ней слышал.

– Я снял там жилье вчера.

– Ты, наверное, рехнулся! Это же трущоба!

– Вообще-то, там не так уж плохо живется.

– Что ж, не распаковывай все свои чемоданы, город собирается снести Хламтаун, – весело сказал Кендал на прощанье.

Квиллер наполнил у буфета тарелку и подошел к стойке; вокруг было удивительно пусто.

– А где все? – спросил он Бруно, буфетчика.

– Покупают рождественские подарки. Сегодня магазины открыты до девяти.

– Ты когда-нибудь что-нибудь собирал, Бруно? Ты, часом, не коллекционер?

Разнообразные интересы бармена были хорошо известны.

– Коллекционер! Я собираю палочки для размешивания коктейлей. У меня их уже около десяти тысяч.

– Я не это имел в виду. Я говорю о старинных вещах. Вот я только что купил часть железных ворот от замка в Шотландии. Возможно, штуковине больше трехсот лет.

Бруно покачал головой:

– Вот это мне в древностях и не нравится. Все такое старое!

Поужинав, Квиллер с радостью отправился домой, в Хламтаун, к более серьезным проблемам, чем кособокие елки и палочки для размешивания коктейлей. Никто в пресс-клубе даже не заметил, что он хромает.

Подойдя к особняку Коббов, он взглянул на скат мансарды. Снеговая шапка все еще плотно держалась, как и на крыше Мэри. Лавина обрушилась только у Бена, хотя все три здания были построены в одном стиле.

В комнате Квиллер увидел котов, восседающих на позолоченных стульях с точнейшим соблюдением протокола: Юм-Юм, как всегда, слева от Коко. Журналист нарезал для нахлебников ветчину, принесенную из пресс-клуба, а потом сел за машинку и принялся трудиться над материалом о Хламтауне. Через некоторое время Коко вспрыгнул на рабочий стол и стал наблюдать за работой замечательного механического изобретения: как взлетает лента, чтобы сделать отпечаток на бумаге, как толчками двигается каретка. А когда Квиллер приостановился, давая мыслям оформиться, Коко потерся мордочкой о соответствующий штырек и сменил ширину поля.

Этим вечером журналиста еще кое-что отвлекло. Над головой то и дело раздавались стуки и шорохи, а по коридору плыли искушающие запахи: сначала аниса, потом масла, потом шоколада.

Вдруг его позвали по имени, он открыл дверь и обнаружил хозяйку с большим медным подносом.

– Я услышала, как вы печатаете, и подумала, может, вам пора перекусить, – сказала она. – Я пекла к Рождеству.

На подносе было шоколадное печенье и кофейный сервиз.

Квиллера рассердил незваный визит, но он сменил гнев на милость при виде глазированных квадратиков, украшенных половинками орехов. Миссис Кобб, не дожидаясь приглашения, вошла в комнату.

– Целый вечер провела у плиты, – вздохнула она. – Антиквары у нас наверху обсуждают сценарий рождественской благотворительной вечеринки. У Си-Си ведь третий этаж оборудован специально для собраний. Знаете, как он называет нашу верхотуру, до которой не сразу и доберешься? Салун «Развяжись пупок»! Знаете, антиквары всегда… О боже! Вы хромаете! Что случилось?

– Ушиб колено.

– Будьте осторожны. Колени – это очень опасно, – предостерегла Айрис. – Сядьте в кресло и положите ногу на скамеечку, а я поставлю поднос вот сюда – на столик между нами.

Она плюхнулась в кресло-качалку, не подозревая, что с каминной полки за ней скептически наблюдает Коко.

Целый вечер у плиты? А выглядит миссис Кобб совсем неплохо: волосы тщательно уложены, ярко-розовое платье с нашитыми крупными стекляшками; на шее, как всегда, болтаются двое очков; оправа одних украшена искусственными бриллиантами…

Вознаграждая себя за помеху в работе, Квиллер уплетал ароматные темно-шоколадные квадратики, полные ореховой начинки, мягкие и еще теплые, а Айрис усердно раскачивалась, словно к чему-то готовилась.

– Я хотела с вами кое о чем поговорить, – наконец начала она. – То, что я сказала о гороскопе Энди, – просто шутка. То есть я и не думала, что в этом что-то есть. Я бы не хотела создавать вокруг трагедии шумиху.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, мне недавно сказали, будто вы ведете криминальную хронику, и я подумала, что вы, возможно, здесь затем…

– Я уже давно ничего не веду, – заверил ее Квиллер. – А кто вам наплел?

– Дракониха. Я зашла к ней одолжить пчелиного воска, а она сказала мне, что вы были известным репортером по этим делам в Нью-Йорке или где-то еще, вот я и подумала, может, вы здесь тоже что-то расследуете. Но мне, честное слово, никогда и в голову не приходило, что Энди мог упасть от чего-то такого, – он просто оступился на этой стремянке. В общем, я испугалась, что вы меня неправильно поняли.

– Ясно, – ответил Квиллер. – Но вы напрасно беспокоитесь. У меня уже целую вечность нет такой рубрики.

– Просто гора с плеч, – облегченно вздохнув, сказала Айрис и с хозяйским видом оглядела комнату.

– Вам нравится эта оклеенная стена? – спросила она, критически покосившись на стену рядом с кроватью. – Я бы с ума сошла: лежать и смотреть на книжные страницы. Знаете, они приклеены пастой, так что, если хотите, можете их снять…

– Честно говоря, мне стена нравится, – ответил Квиллер, поглощая печенье. – Смесь «Дон Кихота» с Сэмюэлем Пеписом.

– Что ж, каждому свое. Вы куда-нибудь уходите на Рождество? Я бы с удовольствием присмотрела за котами.

– Нет, у меня нет никаких планов.

– Разве на службе у вас не будет рождественского вечера?

– Нет, только в сочельник в пресс-клубе.

– В газете, должно быть, очень интересная работа! – Айрис перестала раскачиваться и посмотрела на журналиста с искренним восхищением.

– Коко! – вскричал Квиллер. – Перестань мучить Юм-Юм! – И добавил, обращаясь к миссис Кобб: – Они оба стерилизованы, но Коко иногда ведет себя подозрительно.

Хозяйка хмыкнула и налила ему еще кофе.

– Раз вы остаетесь на Рождество один, вы должны присоединиться к нам. Си-Си украсит большую елку, а из Сент-Луиса приедет мой сын. Он работает кем-то вроде архитектора. Его отец – мой первый муж – был школьным учителем. У меня у самой диплом учителя английского языка, хотя, глядя на меня, не подумаешь. Я уже ничего не читаю. В нашем деле ни на что не хватает времени. Этот дом у нас уже четыре года, и всегда что-нибудь…

Она продолжала щебетать, а Квиллер, не слушая, глядел на пухленькую болтушку. Он привык к тому, что его, представителя СМИ, всячески умасливают, усердно подкармливают – последнее было одним из дополнительных преимуществ профессии, – но хотелось, чтобы хозяйка дома была чуть менее разговорчива, хотелось, чтобы она ушла до того, как антиквары начнут спускаться из салуна «Развяжись пупок».

Впрочем, старания миссис Кобб подружиться с ним были, вероятно, совершенно невинными. Чрезмерная раскованность – от недостатка вкуса. Да и с серым веществом у бедняжки не густо. Но и она настаивает на версии несчастного случая с Энди Гланцем! Неужели даже ей ясно, что, возникни сомнения в этом деле, подозрение падет на ее мужа?

– Он умер от пищевого отравления – ботулизм, – поставила диагноз Айрис.

– Кто? – прервал размышления журналист.

– Мой первый муж. Я знала, что произойдет что-то ужасное. Я видела это по его руке. Когда-то я читала по ладони – просто хобби, понимаете? Хотите, посмотрю вашу?

– Я не очень-то верю в хиромантию, – ответил Квиллер, потихоньку выбираясь из кресла.

– Не упрямьтесь. Узнаем ваше будущее. Я не скажу, если будет что-то действительно плохое. Сидите, где сидели, а я примощусь на скамеечке.

Она плюхнулась округлым задом у его ног и сказала:

– Правую руку, пожалуйста.

Айрис сжала ладонь Квиллера в своих теплых, чуть влажных руках, а затем погладила ее, чтобы линии стали виднее.

Журналист неловко заерзал, пытаясь найти тактичный выход из положения, но мягкое кресло оказалось ловушкой.

– Очень интересная ладонь, – произнесла миссис Кобб, надевая очки.

Она гладила его руку и наклонялась все ниже, рассматривая линии, но вдруг комнату наполнили визг и резкие крики. Это Коко кинулся на Юм-Юм со зверским рычанием. Кошка завопила и начала отбиваться. Парочка каталась по полу, сцепившись в один злобный клубок.

Миссис Кобб вскочила:

– О боже! Они же убьют друг друга!

Квиллер закричал, захлопал ладонью по здоровому колену, потом с трудом встал и звонко шлепнул попавшего под руку кота по мягкому месту. Коко злобно взвыл, и Юм-Юм удалось вырваться. Но Коко тут же снова погнался за ней. Юм-Юм перелетела через письменный стол, обежала кресло, бросилась под чайный столик, однако преследователь не отставал. Они носились и носились по комнате под грозный крик Квиллера и верещание миссис Кобб. На четвертом круге гонок кошечка нырнула под чайный столик, а кот, не рассчитав, проехал по нему сверху. Журналисту удалось спасти кофейник, но поднос со сливками и сахаром опрокинулся на пол.

– Ковер! – вскричала хозяйка. – Берите тряпку, быстро! Я сейчас принесу швабру.

Она выбежала из комнаты, а из салуна «Развяжись пупок» примчались испуганные антиквары.

– В чем дело? Кого здесь убивают?

– Просто семейная сцена, – кивнул Квиллер на котов.

Коко и Юм-Юм как ни в чем не бывало сидели в кресле. Юм-Юм выглядела вполне умиротворенной и спокойной; Коко нежно вылизывал ее мордочку.

Одиннадцать

Этой ночью Кобб снова храпел. Квиллер проснулся в три часа от боли в колене, выпил таблетку аспирина и лежал под приглушенный рокот из-за стены. Жаль, что у него нет льда. Жаль, что он вообще переехал в Хламтаун. Здешние жители подвержены несчастным случаям, и это, похоже, заразно. Зачем он заплатил за месяц вперед? Неважно, он пробудет тут, пока не закончит материал для «Прибоя», а потом съедет, взяв себе на заметку: бойся хозяек, домашние пироги приносящих. Да, это было бы разумно – сосредоточиться на статьях и перестать совать нос в дела покойного антиквара.

Тут в усах Квиллера по-знакомому защекотало, и он заспорил сам с собой:

– Но ты должен признать: в плане мастерской Энди что-то не сходится.

– Значит, его убили. Значит, это был грабитель. Попытка ограбления.

– Грабитель ударил бы его по голове и убежал. Нет, весь этот спектакль выглядит заранее отрепетированным. Отрепетированным, я говорю. Слышишь?

– Забудь и думать о бывшем актере. Это безвредный старый чудак, который любит животных. Коко сразу проникся к нему симпатией.

– Но не забывай, как с крыши в самый подходящий момент обрушился снег. Любая из сосулек могла раскроить тебе череп. Что касается Коко, он бывает крайне субъективным. Он отверг миссис Кобб просто потому, что она с ним сюсюкала.

– И все-таки интересно, как Айрис повредила спину два месяца назад.

– Ты хватаешься за соломинку! Миссис Кобб – не тот человек. Тут нужен кто-нибудь вроде мисс Дакворт – холодный как лед, целеустремленный, чрезвычайно одаренный…

– Здесь ты не прав. Мэри не так уж холодна. К тому же у нее не было мотива.

– Разве? Она ведь поссорилась с Энди. Кто знает, насколько серьезно?

– Несомненно, они поссорились из-за другой женщины – и все-таки мотива для убийства нет, раз Мэри любила его.

– Возможно, он грозился сделать что-то чрезвычайно неприятное для Драконихи.

– Но Мэри утверждает, что он был добрым и заботливым.

– К тому же догматичным и нетерпимым. Возможно, он опять «выполнял свой долг». Такая личность – классический тип негодяя.

– Когда ты наконец заснешь и дашь мне заснуть?

В конце концов Квиллеру удалось задремать. Утром его разбудили голодные коты, игравшие на кровати в «классики» и чудом избегавшие приземлений на его больное колено. У котов есть какое-то шестое чувство, заметил он, не дающее причинить боль людям, которые им нравятся. За это он подал животным прекрасный завтрак из консервированных крабов.

Журналист прикладывал к колену холодные мокрые полотенца, когда раздался стук в дверь. Квиллер раздраженно вздохнул и, превозмогая боль, встал.

За дверью стояла Айрис Кобб в шляпе и пальто и держала в руках тарелку.

– Я иду в церковь, – сообщила она. – Не хотите ли булочек с клюквой? Я поднялась рано и испекла их. Не могла спать.

– Спасибо, – ответил Квиллер, – но боюсь, вы меня перекормите.

– Как выглядит ковер? От сливок остались пятна?

– Выглядит неплохо, но, если вы хотите отдать его в химчистку, я заплачу.

– Как ваше колено? Лучше?

– Такие ушибы всегда больше болят по утрам. Я пробую ставить холодные компрессы.

– Может, поужинаете с нами около семи? Тогда вам не нужно будет выходить из дома… Си-Си расскажет что-нибудь интересное про Хламтаун, – добавила она, заметив нерешительность Квиллера. – У нас будет тушеное мясо с пюре – ничего особенного.

Просто картофель, взбитый со сметаной и укропом. И салат с заправкой из рокфора. А на десерт – шоколадный кекс.

– Хорошо. Я приду, – сказал Квиллер.

Он оделся и поковылял в аптеку-закусочную, поскольку не мог прожить без воскресных газет. У стойки он с трудом проглотил два крутых яйца, которые, впрочем, предлагались как приготовленные всмятку, и заработал несварение желудка, прочитав новую колонку Джека Джонти. Этот Джонти, будучи моложе Квиллера в два раза, имел наглость с дельфийских высот своего юношеского невежества написать статью, претендующую на остроумие и мудрость.

Весь оставшийся день журналист лечил больное колено и стучал на искалеченной машинке, и его страдания смягчал свойственный котам инстинкт Флоренс Найтингел[7]: каждый раз, когда Квиллер садился, Юм-Юм вспрыгивала к нему на колени, а Коко ходил вокруг с озабоченным видом, тихо мяукал и, едва встретив взгляд Квиллера, начинал мурлыкать.

К семи часам запах говядины, тушенной с чесноком и сельдереем, выманил постояльца из комнаты.

Си-Си, голый до пояса и босой, сидел с банкой пива в руке, перекинув ногу через подлокотник кресла. Он что-то проворчал, увидев гостя, – более благодушно, чем ожидал Квиллер, – а миссис Кобб радостно посмотрела на жильца и усадила его во внушительное кресло с подголовником.

– Эпоха Карла Второго, – сказала она. – Лучшее, что у нас есть.

Потом пришел черед демонстрации других сокровищ. Квиллер сдержанно восхищался: вот чучело совы, вот деревянный орел с разинутым, ярко-красным изнутри клювом (вероятно, ангина), вот портрет младенца с обрюзгшим лицом сорокалетнего пьяницы (масло) и аптекарский стол с двумя дюжинами крошечных ящичков, не нужных никому, кроме аптекаря.

Радиоприемник на столе издавал бессмысленный непрекращающийся ритмический шум. Миссис Кобб, опытная хозяйка, принесла блюдо крошечных пирожков с мясом и подала на тарелках с кружевными бумажными салфетками стаканчики клюквенного коктейля.

Си-Си сказал:

– Кого ты пытаешься поразить всей этой чепухой?

– Нашего нового жильца, разумеется. Стала бы я трудиться над эмпанадас для такого разгильдяя, как ты!

Си-Си повернул небритое, но все равно красивое лицо к Квиллеру:

– Будьте осторожны с ее «вкусностями», мистер. Она может отравить вас, как отравила своего первого муженька.

Он проговорил это без улыбки, но Квиллер заметил в глазах антиквара удивительно ласковый блеск.

– Если я и отравлю кого-то, – ответила Айрис, – то это будет Невежа Кобб… Хотите послушать кое-что интересное? – Она достала с нижней полки переносной магнитофон, перемотала пленку, нажала зеленую кнопку и сказала: – Начали!

Пленка пошла-поехала, и раздалась дьявольская какофония: бульканье, свист, подвывание, хрюканье и сипение.

– Заткни эту чертову машину! – заорал Кобб больше для порядка, чем от злости.

Она рассмеялась:

– Вот как ты храпишь. Как каллиопа[8]. А ни за что бы не поверил, правда?

– И на это ты потратила мои деньги?! – Си-Си ударил кулаком по кнопке магнитофона, заставив аппарат замолчать. Но выглядел при этом совершенно беззлобно.

– Я использую запись как доказательство, когда подам на развод. – Миссис Кобб подмигнула Квиллеру, и тот почувствовал себя очень неловко, словно подсматривал в замочную скважину.

Си-Си мрачно поинтересовался:

– Есть-то будем?

– Вот всегда так: говорит, что терпеть не может моей стряпни, – сообщила Айрис, – но еще ни разу от нее не отказался.

– Я могу съесть все что угодно, – добродушно проворчал муж. – Так что у нас сегодня за помои?

Когда обед был подан и все занялись едой, Кобб подобрел и стал выглядеть просто-таки обаятельным. Квиллер пытался представить Си-Си выбритым, в белой рубашке и при галстуке. Получался или удачливый коммерсант, или актер – любимец женской публики, или сердцеед, или мошенник. Почему Си-Си избрал себе в Хламтауне амплуа неряшливого брюзги?

Журналист небрежно обронил:

– Вчера я познакомился с «тремя сестричками», – и стал ждать реакции.

– Ну и как вам понравилась рыжая? – поинтересовался Кобб, бросив сердитый взгляд в свою тарелку. – Не будь у нее нога в гипсе, она бы побежала за вами, как собачонка.

– А что вы думаете о нашем втором жильце? – сменила тему Айрис. – Разве он не смешной?

– Неплохо притворяется, – ответил Квиллер. – Говорит, что играл на Бродвее.

Си-Си фыркнул:

– Да он к Бродвею ближе чем на пушечный выстрел и не подбирался!

Миссис Кобб защитила Николаса:

– Бен обожает играть Санта-Клауса. Каждое Рождество надевает красный костюм, приклеивает бороду и идет к детям в больницу.

– Они, наверное, ему за это платят, – буркнул Си-Си. – Бесплатно он ничего не делает.

– Однажды, – продолжила Айрис, – посреди Цвингер-стрит сидел раненый голубь, а десятки других летали вокруг, защищая его от машин, и я видела, как Бен вышел из магазина с обувной коробкой и спас птицу.

Квиллер сказал:

– У него в магазине есть отвратительная вещь: чучело котенка на пыльной бархатной подушке.

– Это подушечка-игольник. В веселые девяностые[9] все были на таких помешаны.

– Неужели он зарабатывает на жизнь этой своей мрачной коллекцией? Или у него тоже есть работа на стороне?

– У Бена есть кое-что в загашнике, – поведал Си-Си. – Он когда-то зарабатывал много денег – пока налоги не повысили.

Миссис Кобб испуганно взглянула на мужа.

Тот закончил есть и отодвинул от себя тарелку из-под десерта.

– Пойду сегодня обчищать брошеный дом. Кто со мной?

– А куда вы пойдете? – поинтересовался Квиллер.

– В старом доме Элсворта полно филенок из черного ореха – если, конечно, их еще не сперли. Расс говорит, витражи уже утащили.

– Не ходил бы ты, – сказала Айрис. – Холодно и скользко, и ты ведь знаешь, это незаконно.

– Все равно все тащат. Как вы думаете, где Дракониха взяла свою русскую серебряную люстру? Делает вид, будто вся из себя такая-сякая, а видели бы вы ее с ломом!

Миссис Кобб обратилась к Квиллеру:

– Однажды Си-Си поймали с поличным и заставили платить большой штраф. Но это не послужило ему уроком!

– Да черт с ним! Дважды на одни грабли не наступают, – отмахнулся Кобб. – В тот раз на меня кто-то настучал, и я знаю кто. Этого не повторится.

– Давайте выпьем кофе в гостиной, – предложила миссис Кобб.

Кобб закурил сигару, а Квиллер зажег свою трубку и сказал:

– Я так понимаю, что городское правление не очень благоволит Хламтауну.

– Мистер, да по их мнению, мы какая-то болезнь, которую надо стереть с лица земли, – ответил Кобб. – Просили мы поставить новые уличные фонари, а город ответил нам: «Шиш, Хламтаун снесут в ближайшие десять лет». Десять лет!.. Тогда мы попытались установить за свой счет старомодные газовые, но город опять сказал: нельзя. Все фонари должны быть высотой в двенадцать метров, не больше и не меньше.

– Си-Си целые дни проводил в городском совете, – вставила миссис Кобб, – а мог бы вместо этого зарабатывать хорошие деньги на пикетах.

– На нашей улице росли вязы, – продолжал муж, – но город их срубил, чтобы сделать ее шире. Мы посадили деревца на краю тротуара, и угадайте, что сделали власти? Чик-чик! Расширили улицу еще на полметра.

– Расскажи Квиллу о вывесках, Си-Си.

– Ага, вывески. Мы сделали их из старого дерева и украсили район, но город заставил нас снять их. Опасно, сказали они. Тогда Расс прибил к своему фасаду выточенные вручную кедровые щитки, но и их город снял. И знаете почему? Они нависали над тротуаром на сантиметр! Мистер, город хочет, чтобы Хламтаун пришел в упадок! Потом жулье захватит свободную землю, и хапугам из городского совета достанется своя доля!

– Теперь мы собираемся провести благотворительную вечеринку, чтобы оживить торговлю, – добавила миссис Кобб, – и нам опять вставляют палки в колеса.

– Чтобы украсить улицу, нужно получить разрешение. Чтобы пригласить оркестр – изволь ублажить комиссию по уменьшению городского шума. Хотите давать подарки каждому десятому покупателю – обратитесь в комиссию по лотереям. Хотите продавать напитки и печенье – сдавайте анализ крови в медицинском управлении. Сумасшествие!

– Может, «Дневной прибой» чем-то сумеет помочь, – проникся настроением антиквара Квиллер. – У нас есть кое-какие связи в городском совете.

– А, мне все равно. Я пойду воровать.

– Я бы составил вам компанию, – признался журналист, – если бы не колено.

Миссис Кобб обратилась к мужу:

– Не ходи один! Неужели ты не можешь взять с собой Бена?

– Этого бездельника? Да он поленится даже фонарик нести.

– Тогда попроси Майка. Он пойдет, если дашь ему пару долларов. – Она выглянула за окно: – Снова повалил снег. Лучше бы ты оставался дома.

Не ответив ни слова, Кобб надел ботинки, теплое пальто, вязаную шапку и вышел из комнаты. После еще одной чашки кофе Квиллер стал прощаться, благодаря хозяйку за прекрасный ужин.

– Вы и вправду думаете, что газета может что-то сделать для нашей вечеринки? – спросила Айрис, провожая журналиста до двери и передавая гостинец котам. – Это много значит для Си-Си. Он относится к Рождеству как маленький мальчик, и мне так больно видеть, как он переживает.

– Я постараюсь завтра же что-нибудь предпринять.

– Си-Си просто преображается, когда заводится насчет городского совета! – Ее глаза сияли. – Раз я пошла с ним на заседание. Он все выступал и выступал, и мэр предложил ему сесть и замолчать. А Си-Си в ответ: «Слушай, дружок, не затыкай мне рот! Ведь это я плачу тебе жалованье!» Я была так горда Коббом, чуть не разревелась.

Квиллер прошел по коридору, открыл свою дверь и заглянул в комнату. Коты моментально спрыгнули со своих позолоченных престолов, почуяв в пакете из пергаментной бумаги тушеное мясо. Юм-Юм начала тереться о Квиллеровы ноги, а Коко требовательно замяукал.

Журналист наклонился, чтобы погладить кота, и тут увидел это – на полу, возле письменного стола. Бумажный доллар! Он был сложен вдоль. Квиллер никогда не складывал так деньги.

– Откуда это? – спросил он котов. – Кто здесь намусорил?

У посетителя имелся ключ, но это не Коббы. Журналист осмотрел напечатанные листы, лежавшие на столе, и незаконченный – в машинке. Интересовался, о чем он пишет? Тогда это мог быть только второй жилец. Возможно, Бен сомневался, что Квиллер действительно журналист – так уже случалось, – и прокрался к нему, чтобы удостовериться, а доллар уронил, доставая из кармана очки или носовой платок. Случай, в общем, заурядный, но Квиллер почувствовал раздражение и вернулся к Коббам.

– Кто-то шарил в моей комнате, – сообщил он миссис Кобб. – Может быть, Бен? У него есть ключ?

– Боже мой, ну конечно нет! Зачем ему ключ от вашей комнаты?

– Хорошо, тогда кто же ко мне входил?

Круглое лицо хозяйки начало расплываться в восторженной улыбке.

– Не говорите! Знаю! – нахмурился Квиллер. – Она проходит сквозь двери.

Двенадцать

Ранним утром в понедельник Квиллер открыл глаза, недоумевая, что прервало его сон. Боль в колене напомнила, где он – в Хламтауне, районе поврежденных конечностей.

Снова послышался звук, разбудивший его, – стук в дверь: не веселое постукивание, не нетерпеливый грохот, а методичные удары, зловещие и непонятные. Поморщившись, журналист вылез из постели, надел халат и открыл дверь.

За дверью стояла Айрис Кобб – округлое лицо напряжено, глаза опухли. На плечах – теплое пальто, голова обмотана вязаным шарфом.

– Простите, – произнесла она дрожащим голосом, – у меня беда. Си-Си не вернулся.

– Который час?

– Пять. Он никогда не приходил позже двух.

Квиллер моргнул, потряс головой и запустил пальцы в волосы, пытаясь сосредоточиться.

– Может, его снова забрала полиция?

– Ему бы разрешили позвонить, как в прошлый раз.

– А Майк?

– Я заходила к нему. Мать мальчишки говорит, он не пошел с Си-Си. Он был в кино.

– Хотите, вызову полицию?

– Нет! Зачем им знать, что он снова воровал? У меня такое чувство, словно он упал и не может встать.

– Надо бы поискать его…

– А вы пойдете? О, пожалуйста, прошу вас! Я с вами.

– Хорошо, только вот оденусь…

– Извините, что беспокою вас, я бы разбудила Бена, но он полночи где-то пьянствовал.

– Ничего.

– Одевайтесь потеплее. – Ее голос, обычно музыкальный, звучал вяло и монотонно. – Я вызову такси. Микроавтобус взял Си-Си.

– У вас есть фонарик?

– Маленький. Большой у него.

Минут десять спустя по покрытым снегом ступенькам Квиллер, стараясь не очень хромать, вел Айрис под руку к такси.

– Ехать к заброшенному дому в такое время довольно подозрительно. Я велю водителю высадить нас на углу. Все равно странно, но…

Таксист и в самом деле удивился:

– Угол Пятнадцатой и Цвингер? Там же ничего нет! Одни привидения.

– Нас подхватит другая машина, – объяснил, как мог, журналист. – Мой брат, он едет из центра. Семейные проблемы, знаете ли.

Водитель выразительно пожал плечами и двинулся по Цвингер-стрит. Айрис начала бить дрожь, и Квиллер успокаивающе сжал ее руку.

Миссис Кобб повернулась к нему:

– Вчера утром, возвращаясь из церкви, я видела нечто поразительное. Над Хламтауном кружили сотни голубей. Летали и летали кругами, словно большая черная туча. И хлопанья крыльев напоминали раскаты грома…

На углу журналист расплатился сложенным вдоль долларом и помог Айрис выйти. Тьма казалась непроглядной. Здесь, где все было предназначено под снос, фонари не горели.

Подождав, пока такси скроется из виду, Квиллер вновь взял миссис Кобб под локоть, и поисковая группа из двух человек стала пробираться вперед по обледенелым колеям, оставленным тяжелыми грузовиками, увозившими остатки уже снесенных зданий. Они направлялись к концу квартала, где высился большой каменный дом, с виду еще довольно крепкий.

– Пришли, – сказала Айрис. – Раньше здесь был железный забор. Растащили.

Квиллер заметил следы протекторов, наполовину занесенные снегом. Насколько они свежи, сказать было трудно.

– Я думаю, он поставил автобус где-нибудь подальше, чтобы не бросался в глаза, – промолвил журналист.

Они миновали ворота.

– Смотрите! – вскричала миссис Кобб. – Автобус тут! Где же Си-Си? Вы что-нибудь слышите?

Оба замерли. Стояла мертвая тишина – только изредка доносился с автострады через пустырь шум шин. Они зашли в дом с черного входа.

– Едва иду, – пролепетала Айрис, – колени подкашиваются. У меня жуткое предчувствие…

– Успокойтесь, – твердо сказал Квиллер. – И будьте осторожней – гнилая доска.

Дверь – явно взломанная – вела на пыльную веранду, а оттуда в просторное помещение, служившее когда-то кухней. От утвари остались лишь подвесные полки. На полу валялись вывороченный мраморный камин и потускневшая медная люстра.

Квиллер и миссис Кобб снова замерли и прислушались. Ни звука. Пронизывающие сырость и холод.

Освещая дорогу фонариком, журналист провел Айрис через буфетную и столовую. Зияющие дыры однозначно свидетельствовали, что камин и люстра находились когда-то именно здесь. За столовой последовала гостиная, еще не подвергшаяся налету. Раздвижные двери в сводчатом пролете вели в холл.

Квиллер вошел первым. Миссис Кобб – за ним. Тут царил полный разгром. Фонарик выхватывал из мрака куски лестничных перил, обломки филенки, прислоненные к стене, фрагменты лепных украшений… А у подножия лестницы…

Айрис закричала:

– Вот он!

На распростертом теле покоилась резная деревянная панель.

– О боже! Он… Он?..

– Может быть, он потерял сознание. Стойте здесь, – сказал Квиллер, – я посмотрю.

Черное ореховое дерево оказалось чрезвычайно тяжелым. Квиллер с трудом поднял панель и прислонил к стене. Миссис Кобб всхлипывала.

– Я боюсь. Он, я боюсь…

Он направил свет на лицо Си-Си – совсем белое под серой щетиной. Айрис потянула журналиста за рукав пальто:

– Вы видите? Он дышит?

– Выглядит плохо.

– Может, он просто замерз? Упал и потерял сознание и лежит здесь, в этом холоде…

Она взяла холодную как лед руку мужа, наклонилась и стала согревать своим дыханием его лицо.

Никто из них не услышал приближающихся шагов. Вдруг холл залил ослепительный свет. Кто-то стоял в дверях гостиной.

– Полиция! – раздалось из дверей. – Что вы здесь делаете?

Миссис Кобб залилась слезами:

– Мой муж ранен. Быстрее! Отвезите его в больницу.

– Что вы здесь делаете?

– Нет времени! Нету! – в истерике закричала она. – Вызовите «скорую»! Вызовите «скорую», пока не поздно!

Один из полицейских вступил в круг света, склонился над телом и покачал головой.

– Нет! Нет! – отчаянно вскричала Айрис. – Они спасут его! Они могут, я знаю! Скорее! Скорее!

– Слишком поздно, леди, – сказал полицейский и обратился к напарнику: – Сообщи, что здесь труп.

Миссис Кобб издала долгий горестный стон.

– Вам придется поехать с нами и дать показания, – сказал полицейский.

Квиллер показал удостоверение:

– Я из «Дневного прибоя».

Полицейский кивнул и заговорил менее резко:

– Вы не против поехать с нами? Следователям понадобятся показания. Просто для порядка. Все-таки труп…

Журналист взял еле стоящую на ногах Айрис под руку.

– Как случилось, что вы нас нашли?

– Таксист сообщил, что на углу Цвингер и Пятнадцатой вышли двое пассажиров… Что случилось с этим человеком? Он упал с лестницы?

– Похоже на то. Когда он не вернулся домой, мы…

Айрис Кобб опять жалобно застонала:

– Он нес эту панель. Он, должно быть, поскользнулся… Неверно ступил… Я говорила ему: не ходи! Я говорила! – Она повернула искаженное горем лицо к Квиллеру: – Что мне делать?.. Что мне делать?.. Я любила этого чудесного человека!

Тринадцать

Из полиции Квиллер отвез Айрис Кобб домой, позвал Мэри Дакворт, чтобы та побыла с ней, и отправился в редакцию. С печальным выражением лица, которое подчеркивали его вислые усы, он бросил на стол Арчи Райкера десять страниц, напечатанных через два интервала.

– Что случилось? – спросил Арч.

– Кошмарное утро! Я не спал с пяти, – сказал Квиллер. – Погиб мой квартиродатель. Упал с лестницы.

– Кобб?

– Он пошел за всяким старьем в заброшенный дом и не вернулся. Мы с миссис Кобб отправились его искать. Нашли мертвым. Полиция увезла нас на допрос. Айрис вне себя от горя.

– Какой ужас! Печально слышать.

– Это случилось в доме Элсворта на Пятнадцатой.

– Я знаю его, – сказал Райкер. – Такой большой каменный мавзолей. Гектор Элсворт был мэром города лет сорок тому назад.

– Правда? – безрадостно рассмеялся Квиллер. – Значит, Кобб проиграл свою последнюю битву с городской администрацией. Они все-таки до него добрались! Поневоле поверишь в потусторонний мир.

– Как ты собираешься это освещать?

– Еще не знаю. Кобб нарушал закон.

– Воровал? Все охотники за древностями так поступают. Даже Рози! Она никогда не выезжает без лома в машине.

– Передай жене, что она расхищает собственность города. Кобба уже однажды поймали. Взяли под арест, оштрафовали на крупную сумму и сделали предупреждение, которым он пренебрег.

– Да, это не похоже на веселый рождественский рассказ, которого ждет босс.

– Мы можем сделать только одно, – сказал Квиллер. – Кобб устраивал для Хламтауна рождественский праздник, благотворительную вечеринку, а городской совет чинил ему препоны. Они не позволяли ему украсить улицу, пригласить оркестр, продавать еду и напитки. Может, поговорить с членами совета и поставить материал на среду? Это самое меньшее, что мы можем сделать. Мало, конечно, но все-таки вдова почувствует себя менее одиноко.

– Я попрошу босса позвонить мэру.

– Как я понимаю, на Хламтаун ополчились чуть ли не пять комиссий. Если бы связаться с кем-нибудь из мэрии и разобраться со всем этим…

– Подумаем. Послушай, почему бы тебе не написать заметку о благотворительной вечеринке? Напечатаем в завтрашнем номере. И все, кто увлекается антиквариатом, придут туда. И дай что-нибудь о Коббе – постарайся потеплее.

Квиллер кивнул. Фразы уже складывались в голове. Он напишет о человеке, который пытался вызвать к себе неприязнь, но в странном мире, где все шыворот-навыворот, был окружен любовью.

Он зашел в библиотеку «Прибоя» – посмотреть данные на Гектора Элсворта – и в кассу, чтобы забрать чек, и отправился в Хламтаун.

У двери в комнату Коббов его встретила взволнованная Мэри Даксворт в прекрасно сидящих на ней брюках.

– Как Айрис? – спросил журналист.

– Она спит. Я дала ей успокоительное. Похороны будут в Кливленде, я заказала для миссис Кобб билет на самолет.

– Еще что-нибудь надо? Может, пригнать обратно микроавтобус? Он все еще за домом Элсворта. Тогда я смог бы отвезти Айрис в аэропорт.

– Так и сделайте. А я соберу ее вещи.

– Когда миссис Кобб проснется, – добавил Квиллер, – скажите ей, что в Хламтауне на рождественской вечеринке будет всё, как хотел Си-Си.

– Знаю, – ответила Мэри. – Уже звонили от мэра. Его представитель придет днем, чтобы поговорить с антикварами, а вечером у нас будет собрание.

– В салуне «Развяжись пупок»? Я бы тоже хотел прийти.

– Все будут вам очень рады.

– Пойдемте ко мне, – сказал Квиллер. – Я хочу вам кое-что рассказать.

Когда он впустил Мэри в комнату, коты, которые свернулись в кресле клубком меха, моментально подняли головы. Юм-Юм ретировалась, а Коко выгнул спину и распушил хвост, не сводя глаз с незнакомки. Его реакция не была явно враждебной, но и не предвещала ничего хорошего.

– Я что, похожа на великана-людоеда? – поинтересовалась мисс Дакворт.

– Коко вынюхал Хэплвайта, – объяснил Квиллер. – Теперь он знает, что у вас есть большая собака. Коты обладают сверхъестественным чутьем.

Он скинул пальто на кровать, положил шляпу на стол… и тут заметил рядом с машинкой маленький темный предмет. Журналист с опаской приблизился. Похоже на останки полуразложившейся птицы.

– Что это? – спросил Квиллер. – Что это такое, черт возьми?

Мэри осмотрела загадочный предмет:

– Да это же волосяное украшение! Брошь!

Квиллер расчесал усы кончиками пальцев.

– В этом доме происходят непонятные вещи. Вчера какой-то благожелательно настроенный дух оставил мне долларовую бумажку. Сегодня… – Квиллер рассматривал похожее на птичий трупик изделие из переплетенных каштановых прядей. – Вы хотите сказать, что это настоящие волосы?

– Да, человеческие. Старинное памятное украшение. Когда-то из волос умершего плели ожерелья, браслеты, всякие вещи.

– Кто захочет у себя держать такое?

– У Айрис большая коллекция. Она даже иногда их носит.

Квиллер с отвращением отбросил брошку.

– Присядьте, – сказал он, – я расскажу, что узнал о доме Элсворта в архиве «Прибоя». – Журналист предложил Мэри позолоченный стул, перевернув красную подушечку, чтобы не видно было кошачьей шерсти. – Вы знали, что Элсворт был мэром?

– Да, слышала.

– Он умер в возрасте девяноста двух лет, заработав репутацию эксцентричного чудака. Он собирал все – и никогда ничего не выбрасывал. Двадцать лет копил старые газеты, бечевку и бутылки из-под уксуса. Считалось, что у него порядочное состояние, но значительную часть наследства так и не нашли… Это вам о чем-нибудь говорит?

Мэри покачала головой.

– Предположим, прошлой ночью кто-то искал в старом доме спрятанное сокровище… И предположим, явился Си-Си со своим ломом и стал отрывать ореховую филенку… И предположим, кто-то подумал, будто мистеру Коббу нужен клад…

– Вам не кажется, что эта версия притянута за уши?

– Возможно даже, он случайно его нашел, когда сорвал кусок панели… И может быть, пришел еще один вор, который и столкнул его вниз. Признаю, это притянуто за уши, но не слишком.

Девушка посмотрела на Квиллера с неожиданным любопытством:

– А правда, что говорит отец? Что вы раскрыли два убийства с тех пор, как начали работать в «Прибое»?

– Скорее я этому содействовал – то есть я был не один. У меня были помощники.

Он неуверенно дотронулся до усов и бросил взгляд в сторону Коко. Тот наблюдал за ним, весь обратясь в слух.

– А вы действительно думаете, что Кобба могли убить?

– Возможность убийства исключать нельзя, хотя полиция, как всегда, сочла это несчастным случаем. У такого человека, как Кобб, наверняка были враги.

– Его грубость была напускной – в деловых целях. Не в пример другим Кобб считал, что цена повышается, не только когда продавец дружелюбен, а магазин опрятен.

– Как бы там ни было, я не думаю, что кто-то ненавидел Си-Си настолько, чтобы убить. Борьба за сокровища Элсворта – более реальный мотив.

Мэри встала и некоторое время смотрела в окно.

– Не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение для расследования, – сказала она наконец, – но… Когда Си-Си поздно ночью отправлялся на промысел, он не всегда сразу шел к очередному заброшенному дому.

– Вы думаете, он изменял жене?

– Я знаю это.

– Мы оба с ней знакомы?

Мэри поколебалась и сказала:

– Это одна из «трех сестричек».

У Квиллера вырвался смешок:

– И я знаю которая.

– Она нимфоманка, – произнесла Мэри, бросив на него взгляд, холодный, как синий фарфор.

– А Айрис подозревала?

– Не думаю. Она близорука не только в прямом смысле.

– Откуда вы знаете, что Кобб…

– Миссис Катценхайд живет в том же доме. Несколько раз она видела, как Кобб заходил поздно вечером. И вы прекрасно понимаете, не для того, чтобы обсуждать пробы на английском серебре.

Квиллер всмотрелся в лицо Мэри. Ее глаза сияли, в ней чувствовалась какая-то новая душевная энергия.

– Что с вами случилось, Мэри? – спросил он. – Вы изменились.

Она радостно улыбнулась:

– Я чувствую себя так, словно тучи, сгустившиеся надо мной, разошлись и выглянуло солнце!

– А если поподробнее?

– Потом. Позже. Сейчас я лучше вернусь к Айрис. Не то, проснувшись, она подумает, что ее все бросили.

Мэри ушла. Квиллер еще раз мельком взглянул на волосяную брошь и пристально посмотрел на котов. Коко дал Юм-Юм милостивое разрешение, и она самозабвенно вылизала ему уши.

– Ладно, Коко, игра кончилась, – сказал журналист. – Откуда ты берешь все это добро?

Коко потянулся и невинно сощурил глаза.

– Ах ты хитрюга! Готов поспорить, что ты все это находишь, а потом заставляешь Юм-Юм притаскивать сюда. Ну, где твой тайник?

Коко встал и с достоинством вышел из комнаты. Квиллер последовал за ним – в ванную.

– Ты находишь их под ванной?

– Йау, – уклончиво ответил Коко.

Квиллер хотел было опуститься на корточки, чтобы взглянуть под ванну, но резкая боль в колене остановила его.

– Уверен: под этим чудовищем полвека не гуляла тряпка! – сообщил он коту, который с томными глазами сидел в ящике с песком и ни на что не обращал внимания.

Вернувшись к дому Элсворта за микроавтобусом Кобба, журналист решил сам заняться гипотетическим сокровищем. В снегу он искал отпечатки ног и шин, а в грязи разоренных комнат постигал тайные знаки.

Повсюду лежала белая гипсовая пыль. И повсюду по ней пролегали темные дорожки – кто-то тащил по полу какие-то тяжелые предметы. Но можно было различить и более конкретные отпечатки. Вот подошва ботинка с характерным рисунком. Вот тут работали гвоздодером. А вот несколько четких кружочков на одинаковом расстоянии друг от друга – может быть, костыли? Тут же следы лап довольно крупного животного. Рядом – перьевидные узоры (виляющий хвост?). Да, в доме Элсворта, похоже, побывали чуть ли не все антиквары Хламтауна! Свежие следы уже покрылись тонким слоем пыли, а более ранние почти совершенно стерлись.

Квиллер вытащил из кучи щебня фонарь Кобба и достал лом. Потом поднялся по лестнице. Следы на ступеньках читались плохо, зато наверху определенно вырисовывались отпечатки трех разных видов обуви. Одновременно ли они появились, сказать невозможно, но что все – свежие, сомнений не было.

Журналист перенес узоры всех подошв на чистый лист бумаги, которую всегда носил в кармане. Рисунок первый: переплетение ромбов. Второй: множество близко расположенных точек. Третий: поперечные полосы. Собственные галоши Квиллера оставляли отпечатки мелких кружочков, это-то он знал!

Не внесли серьезного вклада в расследование и следы во дворе. Погода была против – следы замерзали, таяли, снова замерзали, покрывались снегом. Нельзя даже было разобрать, сколько машин въезжало сюда.

Квиллер выехал со двора и заметил в зеркальце, что на месте стоянки микроавтобуса остался черный прямоугольник. Значит, снег выпал уже после того, как Кобб остановил машину у особняка Элсворта! Еще один подобный прямоугольник оказался неподалеку. Значит, кто-то подъехал сюда примерно тогда же, что и Си-Си! Журналист выскочил из микроавтобуса и, возблагодарив судьбу и Мэри за рулетку в кармане, измерил длину и ширину второго прямоугольника. Неизвестная машина была короче микроавтобуса, и с одного угла прямоугольник оказался не совсем ровным.

Ну и что, собственно? Квиллер вынужден был признать, что все эти открытия дают немного. Даже если найти владельца второго автомобиля (поди его найди!), нет никаких доказательств того, что именно этот человек виновен в смерти Си-Си. И все-таки само расследование его несколько взбодрило, и он уехал с места происшествия с чувством выполненного долга. Однако с полдороги вернулся и загрузил в микроавтобус мраморный камин и почерневшую медную люстру – для магазина Айрис.

Позже он повез миссис Кобб в аэропорт.

– У меня даже нет ничего черного, – устало вздохнула она. – Си-Си всегда любил, чтобы я одевалась ярко. Особенно ему нравился розовый цвет.

Она съежилась на сиденье – немолодая женщина в дешевом пальто с отделкой из искусственного меха, розовой вязаной шляпе для походов в церковь, с болтающимися на шее двумя парами очков.

– Вы можете купить все это в Кливленде, – сказал Квиллер, – если сочтете необходимым. Кто вас там будет встречать?

– Мой деверь. И Деннис, если успеет приехать из Сент-Луиса.

– Это ваш сын?

– Да.

– А что он делает в Сент-Луисе?

– Он закончил учиться в прошлом году, в июне, теперь работает.

– Ему нравится антиквариат?

– О нет, что вы! Он архитектор!

Пусть говорит, подумал Квиллер, ей станет легче.

– Сколько ему лет?

– Двадцать два.

– Не женат?

– Обручен. Она милая девушка. Я хотела подарить им на Рождество старинное серебро, но Деннис не любит старого… О боже! Я забыла про подарки для почтальона и молочника! За кухонными часами два конверта – в каждом открытка и немного денег. Вы позаботитесь, чтобы они их получили, если я не сразу вернусь? Да, приготовлено маленькое праздничное угощение и для Коко с Юм-Юм. Оно в верхнем ящике шкафа в стиле ампир. И скажите Бену, что я испеку ему торт с бурбоном, когда вернусь с… из Кливленда.

– А как вы делаете торт с бурбоном?

Пусть говорит.

– Из яиц, муки, орехов, изюма и рюмки коньяка.

– Вчерашний ореховый кекс был просто великолепен.

– Да, это был любимый кекс Си-Си, – сказала она и замолчала и молчала всю дорогу, глядя прямо перед собой невидящими глазами.

Четырнадцать

Когда Квиллер вернулся из аэропорта, он увидел, как в «фольксваген» у обочины втискивает свою двухсоткилограммовую тушу фотограф «Прибоя».

– Крошка! Ты все сделал?

– Я был в пяти местах, – ответил Спунер. – Отснял шесть пленок.

– У меня еще одна идея. У тебя найдется широкоугольный объектив? Сфотографируем мою комнату, чтобы показать, как живут в Хламтауне.

Лестница жалобно застонала под фотографом, последовавшим за Квиллером наверх. Юм-Юм увидела огромного незнакомца, обвешанного странными механизмами, и моментально испарилась. Коко самоуверенно наблюдал за гостем.

Крошка мрачно оглядел комнату:

– Как ты можешь жить среди этих жутких экспонатов?

– К ним постепенно привыкаешь, – ответил Квиллер.

– Это что, кровать? Больше похожа на древнеегипетскую похоронную ладью. А это что за мумия над камином? Знаешь, здешние антиквары – сборище осквернителей могил. Один парень хотел, чтобы я сфотографировал дохлого кота, а три дамы со старыми жестянками носились с какими-то ритуальными украшениями из гробницы инков.

– Ты просто еще не включился, – сказал Квиллер небрежно-авторитетным тоном, естественным для человека, посвятившего целых три дня общению с древностями. – У этих вещиц есть способность приобщать нас к истории. Видишь эту книжную полку? Угадай, откуда она, кто владел ею, какие книги на ней стояли, кто начищал эту медь… Английский дворецкий? Поэт из Массачусетса? Школьный учитель из Огайо?

– Все вы – банда некрофилов! – отрезал Спунер. – О боже! Даже кошка! – Он уставился на Юм-Юм, гордо вошедшую в комнату с маленькой дохлой мышью.

– Брось эту гадость! – вскричал Квиллер, топая ногой.

Юм-Юм уронила добычу и скрылась из виду. Журналист подобрал серый трупик на лист бумаги, поспешно отнес в ванную и спустил в унитаз.

Когда Крошка ушел, Квиллер сел за машинку. В доме стояла непривычная тишина: коты прилегли подремать, радио Коббов молчало, Бен пошел куда-то по своим делам, магазин был закрыт. Услышав звонок в дверь, журналист вздрогнул.

На лестнице стоял мужчина – обычный с виду господин в обычном пальто длиной чуть ниже колен.

– Извините, – сказал он. – Я Холлис Прантц. У меня магазин на этой улице. Я только что услышал грустную новость о старине Коббе.

Квиллер кивнул с должной мрачностью.

– Плохо, что это случилось под Рождество, – продолжил Прантц. – Я слышал, миссис Кобб уехала из города.

– Она поехала на похороны в Кливленд.

– Я вот зачем пришел. Кобб отложил для меня два старых приемника, и я смог бы продать их во время завтрашней вечеринки. Айрис будет довольна, я уверен. Всякая мелочь пригодится в такое время.

Квиллер махнул рукой в сторону магазина:

– Хотите пойти посмотреть?

– О, они не в магазине, они у Си-Си в комнате.

Журналист погладил усы и сказал:

– Хорошо, идите наверх, – и добавил: – Я помогу вам поискать.

– Не беспокойтесь, я сам. – Прантц побежал наверх через две ступеньки.

– Ну что вы, какое беспокойство! – настаивал Квиллер, стараясь не отстать от антиквара и одновременно разглядеть подошвы его ботинок.

Холлис принялся рыться в шкафах и шкафчиках. Журналист стоял у Прантца за спиной.

– Слушайте, приятель, мне неудобно отнимать у вас время. Я знаю, что вы заняты. Мне говорили, вы пишете статьи в газету.

– Нет проблем, – ответил Квиллер. – Я рад, что могу немного отдохнуть.

Он следил, как глаза антиквара шарили по комнате, то и дело возвращаясь к столу – аптекарскому столу со множеством миниатюрных ящичков. На крышке этой внушительной конструкции находилось несколько оловянных подсвечников, чучело совы, жестяная коробка, стопка конвертов и уставшее от постоянной работы радио.

– Меня интересует, – сказал Прантц, – старая аппаратура: детекторные приемники и тому подобные вещи. Не так-то легко их найти… Ну, извините за беспокойство.

– Я как-нибудь зайду посмотрю ваш магазин, – сказал Квиллер, выпроваживая Холлиса из комнаты.

– Конечно! Он немного необычный, но тем и интересен!

Журналист глянул на обувь Прантца:

– Слушайте, вы давно купили эти ботинки? Мне нужны как раз такие.

– Они уже старые, – ответил Прантц. – Я и не помню, где покупал. Ботинки как ботинки.

– Подошвы не скользят?

– Да нет, хотя понемногу начинают стираться.

Антиквар ушел, так почему-то и не предложив журналисту взглянуть на подошвы, и Квиллер сразу же позвонил Мэри Дакворт:

– Что вы знаете о Холлисе Прантце?

– Немного. Он здесь недавно. Продает старую технику.

– Я обратил внимание на его магазин в первый же день. Больше похож на мастерскую по ремонту телевизоров.

– У Холлиса какие-то нелепые идеи.

– Насчет чего?

– Теория ускорения устаревания. Честно говоря, я еще не разобралась, то ли он – гений-пророк, то ли психопат.

– Он был в дружеских отношениях с Коббами?

– Он старается быть в таких отношениях со всеми. Иногда даже слишком. А почему вы интересуетесь Холлисом?

– Прантц только что приходил, пригласил меня в свой магазин, – объяснил журналист. – Кстати, вы никогда не были в особняке Элсворта?

– Нет, но я знаю этот дом. Из песчаника, в итальянском стиле, на Пятнадцатой.

– Вы всегда берете с собой Хеплвайта, когда идете на дело?

– Вы имеете в виду воровство в заброшенных домах? Я никогда этим не занимаюсь. Я имею дело только с английским антиквариатом восемнадцатого века!

Квиллер повесил трубку и поискал взглядом Коко:

– Выходи, старик, есть для тебя задание!

Коко не отвечал, но Юм-Юм не сводила взгляда с третьей полки книжного шкафа: это означало, что кот уютно устроился за книгами.

Журналист извлек Коко из его укрытия и показал сиамцу специальную шлейку – хитрое переплетение голубых кожаных ремешков и белых шнурков:

– Помнишь, что это такое?

Коко не носил шлейки с того дня ранней осени, когда спас Квиллеру жизнь. Теперь он безропотно дал запрячь себя и застегнуть ремень на пушистом белом животе, несколько возбужденно мурлыкая, с хрипотцой.

– Юм-Юм останется сторожить дом, – сказал журналист, – а ты немножко поиграешь в полицейскую собаку.

Едва дверь комнаты открылась, Коко, словно заяц, проскакал в конец коридора, юркнул между ножками стула, протиснулся под шкаф, обежал прялку и при этом, разумеется, хитроумнейшим образом запутал длинный шнур, служивший поводком, сам же с интересом принялся обнюхивать злополучный шпиль.

– Очень умный, да? – с издевкой произнес Квиллер и стал распутывать веревку. Через пару минут он подтащил кота, возмущенного бесцеремонным обращением, извивающегося и вопящего, к двери комнаты Кобба.

– Прибыли! Вот здесь мы и будем вести расследование.

Коко обнюхал уголок изношенного восточного ковра и, не найдя, видимо, ничего опасного, ступил на него. Потом, к радости Квиллера, направился прямо к аптекарскому столу, задержавшись только у медного ведерка для угля, полного старых журналов, чтобы почесать себе бок. Затем Коко вспрыгнул на сиденье стула, а оттуда прямо на стол, где принялся водить носом справа налево по конверту со свежим почтовым штемпелем.

– Что-то интересное? – спросил Квиллер, но это оказался всего лишь счет за телефон.

После этого Коко присел на задние лапы и осмотрел двадцать четыре ящичка с фарфоровыми ручками, выбирая, о какой из них почесать мордочку. Выбрал. Белые клыки лязгнули о белый фарфор, журналист осторожно открыл указанный ящик. В нем оказалась деревянная вставная челюсть. С виноватым видом Квиллер открыл остальные и обнаружил следующее: старые серебряные ложки, ветхие очки, потемневшую бижутерию и несколько волосяных браслетов. Бо́льшая часть ящиков оказалась пустой.

Возле самого носа Квиллера пролетело перышко. Коко, как оказалось, тайком поднялся на полку, возвышавшуюся над столом, и теперь тормошил лапой чучело совы.

– Так вот что ты искал! Я должен был догадаться! – с отвращением сказал журналист. – Слезай! Оставь в покое птицу!

Коко спустился на пол и с гордым видом вышел из комнаты, ведя за собой на поводке Квиллера.

– Ты меня разочаровал, – вздохнул журналист. – У тебя раньше лучше получалось. Давай попробуем на чердаке.

Чердак был оформлен в пасторальном стиле и напоминал деревенский сарай: стены обиты светлыми выцветшими планками и увешаны керосиновыми фонарями, табуретами для доения и старыми сельскохозяйственными принадлежностями. У стойла в углу застыл вол из папье-маше, реликт мясной лавки девятнадцатого века, а на соломенной подстилке сидела белая курица породы леггорн. Посреди помещения стояли в круг кресла, и Квиллера заинтересовало их состояние. Кресло для гостиной – с сильно покореженной проволокой; резное деревянное – без двух ножек; качалка для веранды – с одним подлокотником и все такое прочее в разных стадиях разрушения. Пока он осматривал этот хлам, Коко готовился прыгнуть на белую наседку.

Квиллер дернул его за поводок.

– Не понимаю, что с тобой случилось! – возмутился он. – Голуби, совы, куры! По-моему, ты ешь слишком много птицы! Пошли.

Коко поспешил вниз по лестнице и собрался было вернуться домой, куда его нежным мяуканьем звала Юм-Юм.

– Ну уж нет! У нас есть еще одно дельце. И на этот раз постарайся быть повнимательнее.

В комнате Бена мебель стояла как попало и повсюду валялись вещи сомнительной ценности. На люстре висел длинный вязаный шарф с болтающимися грязными концами, а многочисленные шляпы – в том числе шелковый цилиндр и шапка Санта-Клауса – были разбросаны по столам, крючкам, стульям и лампам.

Квиллер обнаружил, что его комната и жилище Бена – близнецы, если не считать большого эркера. Прислушиваясь, не открывается ли дверь внизу, журналист осторожно обошел все подсобные помещения. В кухне, как и следовало ожидать, он увидел гору грязной посуды. В гардеробной, до потолка забитой свертками и коробками, он поискал ботинки, но Бен, где бы он ни находился в данную минуту, явно был в них.

– Никаких улик, – сказал Квиллер и стал пробираться к двери. По ходу он вынул свое красное перо из-за ленты шелкового цилиндра, брошенного на стул. Потом дернул за поводок и заметил коту: – От тебя помощи не дождешься. Было ошибкой заводить тебе подружку. Ты утратил свой талант.

Журналист не обратил внимания, что Коко, по-беличьи сев на задние лапы, теребит концы длинного шарфа, свисающего с люстры.

Пятнадцать

Когда пришло время собрания в салуне «Развяжись пупок», Квиллер не без труда поднялся на третий этаж. Колено, которое вроде бы немного отошло за день, к вечеру опять разболелось, и хромота снова стала заметной.

Антиквары сидели кружком. Журналист сначала посмотрел на ноги, а не на лица. Все явились в обуви, в которой обычно ходили. Квиллер увидел пару бархатных туфель, одну коричневую кожаную туфлю рядом с загипсованной ногой, мужские ботинки безупречно белого цвета и всевозможные резиновые сапоги и галоши.

Он занял ближайшее свободное место – на церковной скамье с протертыми подушками – и оказался между гипсовой ногой Клатры и костылями Рассела Пэтча.

– Похоже на автобусную остановку возле больницы, – сказала рыжая, покровительственно склонившись к Квиллеру. – Говорят, с вами что-то случилось?

– Снег упал с крыши.

– Ах, если бы мне не сказали, что вы тоже здесь будете, я бы не притащилась сюда на одной ноге. – Она подмигнула ему и дружески пихнула в бок.

– Как прошли съемки? – спросил Квиллер.

– Этот фотограф, что вы прислали, не человек, а дом!

– Он что-нибудь разбил?

– Только маленькую пивную кружку.

– Газеты всегда посылают слонов в посудные лавки, – объяснил Квиллер.

Его интересовали подошвы, но никто из собравшихся даже ногу на ногу не закинул. Тогда журналист повернулся к Расселу Пэтчу:

– Красивые у вас туфли. Где вам удалось найти такие белые?

– Пришлось сшить на заказ, – ответил молодой человек, вытягивая здоровую ногу, чтобы выгоднее представить свою обувь.

– Надо же! Даже подошвы белые! – удивился Квиллер, рассматривая бороздки на них и удовлетворенно гладя усы. – Наверное, костыли сильно мешают, когда дело доходит до заброшенных домов?

– Справляюсь, да и недолго осталось ковылять на них.

– Раздобыли что-нибудь в доме Элсворта?

– Нет, этот я пропустил. Кухонные шкафы сняли раньше, чем я добрался дотуда, а меня интересует только это.

«Ложь, – подумал Квиллер. – Все эти антиквары лгут. Все они лицедеи, не способные отличить реальности от фантазии». Но вслух сказал:

– А зачем вам кухонные шкафы?

– Самые старые удобно использовать для установки стереосистем, нужно лишь придать им провинциальный стиль. У меня самого целая стена таких шкафов с электронной начинкой тысяч на двадцать. Тридцать шесть колонок. Вы любите музыку? У меня на пленках есть всё. Оперы, симфонии, камерная, классическая, джаз…

– Должно быть, неплохое капиталовложение, – предположил Квиллер, насторожившись: парень явно богат и не скрывает этого.

– Еще бы! Приходите как-нибудь вечерком. Я живу прямо над магазином.

– Здание принадлежит вам?

– В общем, да. Я снял его на время, но пришлось внести столько полезных изменений – то есть мне с другом, – что дешевле оказалось купить дом.

Когда появилась Мэри Дакворт в голубой короткой юбке в клетку, Квиллер забыл о расследовании. Мэри уселась на кухонный стул времен Уоррена Хардинга и скрестила длинные изящные ноги. Журналист в первый раз увидел ее колени. Он считал себя знатоком коленей, а эти были хороши по всем статьям: аккуратные, красивой формы и в высшей степени соответствующие своему назначению, причем с обеих сторон коленных чашечек тянулись вертикальные впадинки, от которых Квиллеровы усы зашевелились.

– О боже! Она здесь! – услышал он над ухом хрипловатый голос. – Не подпускайте ее ко мне, ладно? Она может сломать вторую! – Пышная грудь рыжей вздымалась от негодования. – Знаете, она специально уронила мне на ногу садовую урну из цельного железа.

– Мэри?!

– Эта женщина, – проговорила Клатра сквозь зубы, – способна на все! Мечтаю, чтоб она убралась из Хламтауна! И магазин ее здесь не к месту. Дорогие «изысканные» вещи портят бизнес всем остальным.

Неожиданно раздались аплодисменты – Бен Николас, игравший внизу роль швейцара, эффектно появился в своей адмиральской треуголке. Собрание началось.

Сильвия Катценхайд изложила последние планы городских властей насчет благотворительной вечеринки.

– Город для праздника отгородит четыре квартала, – сообщила она, – и украсит столбы пластмассовыми ангелами. Рождественские у них уже кончились, но осталось немного с прошлой Пасхи, довольно симпатичных. Исполнителей праздничных песен обеспечит Клуб управления водопроводами и канализацией.

Квиллер спросил:

– Нельзя ли открыть во время праздника магазин Коббов? Будет грустно, если миссис Кобб лишится дополнительного дохода. Я сам с удовольствием поработаю там пару часов.

Клатра сжала его руку и сказала:

– Вы просто киска! Мы тоже поможем – я и мои сестры. Будем дежурить по очереди.

Поступило предложение послать цветы на похороны, но только начали собирать деньги, как этажом ниже раздался оглушительный шум. Поп-музыка – резкая, громкая, ошеломляющая. Несколько секунд все слушали, изумленно открыв рты, потом разом заговорили:

– Что это?

– Радио?

– Кто там?

– Никого!

– Откуда это?

– Внизу кто-то есть?

– Кто бы это мог быть?

– И как они забрались?

– Парадная дверь заперта, верно?

Квиллер вскочил первым:

– Пойдемте посмотрим.

Он схватил деревянную кувалду, висевшую на стене, и, прихрамывая, направился вниз по узкой лестнице. За ним последовали Рассел на костылях и Бен с вилами в руках.

Звук доносился из комнаты Кобба. Дверь оказалась открытой. В комнате было темно.

Квиллер протянул руку, нащупал на стене выключатель, вспыхнул свет.

– Кто здесь? – грозно крикнул журналист.

Ему не ответили. Музыка гремела из маленького приемника на аптекарском столе.

Трое мужчин стали обыскивать комнату, Квиллер отметил про себя, что Бен вошел последним.

В помещении никого не обнаружили.

– Может быть, в приемнике автоматический таймер? – предположил Расс.

– Нет здесь таймера, – сказал журналист, выключая маленького нарушителя тишины. Взглянув на стол, он нахмурился. Бумаги были разбросаны. Стакан для карандашей перевернут. На полу валялись счет за телефон, адресная книга и серое перышко.

Когда они вышли из комнаты Кобба, женщины начали с опаской спускаться с третьего этажа.

– Все спокойно? – волновались они.

Клатра спросила:

– Если это человек, то куда он делся?

– Что это было? Кто-нибудь знает, что это было?

– Дурацкое радио, – ответил Расс. – Оно само включилось.

– Как оно могло само?..

– Не знаю, – ответил Квиллер.

Но он знал.

Собрание разошлось. Бен отправился в «Львиный хвост», а журналист открыл дверь своей комнаты и поискал взглядом котов. Юм-Юм сидела на холодильнике, с ясными глазами и настороженными ушами – и те и другие были чуточку великоваты для ее заостренной мордочки. Коко жадно глотал воду, распластав хвост по полу – как всегда, когда страдал от жажды.

– Ладно, Коко, – сказал Квиллер. – Как ты это сделал? Ты что, спелся с Матильдой?

Кончик хвоста легонько шлепнул по полу, но хозяин хвоста продолжал жадно лакать.

Квиллер задумчиво обошел свое жилище. Конечно, Коко может повернуть ручку радио, потершись о нее твердым маленьким подбородком, но как этот пушистый Гудини пробрался в комнату Коббов? Журналист отодвинул кровать, но прохода не обнаружил. Он попытался найти в ванной какой-нибудь люк (водопроводчики начала века очень увлекались люками), но не увидел там ничего похожего. На кухне имелась форточка, выходившая в коридор и предназначенная, по-видимому, для вентиляции; с холодильника на нее не трудно вспрыгнуть, но на форточке висел замок.

Зазвонил телефон.

– Квилл, – послышался приятный голос Мэри, – вы делаете что-нибудь с вашим коленом? По-моему, сегодня вечером оно у вас сильно болело.

– Я прикладывал холодные компрессы, пока не спала опухоль.

– Что вам нужно сейчас, так это инфракрасная лампа. Позвольте предложить мою.

– Я был бы благодарен, – ответил он. – Да, я был бы очень благодарен.

Готовясь к встрече с лампой, Квиллер надел спортивного вида шорты, неплохо выглядевшие прошлым летом на загородных пикниках, и полюбовался собой в большом зеркале на двери гардеробной, втягивая живот и выпячивая грудь. Он всегда думал, что ему пошла бы шотландская юбка. Ноги прямые, крепкие, мускулистые и умеренно волосатые – вид достаточно мужественный, но не зоологический. Припухлость вокруг левого колена, портившая всю красоту, к радости журналиста, почти исчезла.

Квиллер сказал котам:

– Ко мне придет дама, и я хочу, ребята, чтобы вы вели себя немного сдержаннее. Никаких шумных потасовок, никакой беготни, никаких вольностей!

Коко прищурил глаза и приподнял усы, как будто понимающе улыбался. Юм-Юм продемонстрировала свое равнодушие тем, что принялась разглаживать белоснежную шерстку на груди.

Когда пришла Мэри с корзинкой в руках, Коко с безопасного расстояния смерил ее оценивающим взглядом.

– Он не очень-то рад, – заметила мисс Дакворт. – Но в этот раз ведет себя поприличней.

– Он привыкнет к вам, – заверил Квиллер.

В корзине, кроме лампы, оказались домашний фруктовый кекс и кофеварка. Мэри включила миниатюрную серебристую машину в розетку на кухне, пристроила лампу над коленом Квиллера и села в плетеную качалку. Грубая вещь сразу приобрела изящные очертания и естественную элегантность, журналист даже удивился, почему он раньше считал это кресло уродливым.

– У вас есть предположения насчет какофонии в комнате Кобба? – спросила она.

– Еще одна нелепость из тех, которые вечно происходят в этом доме… Кстати, почему Холлис Прантц не пришел на собрание?

– Половина антикваров не пришла. Они, вероятно, догадались, что тут будут собирать деньги на цветы.

– Прантц был тут сегодня днем. И искал какие-то старые приемники, которые Кобб якобы должен был ему оставить – так он сказал. Вы думаете, это правда?

– О, конечно! Антиквары большую часть денег зарабатывают, перепродавая товар друг другу… Колену тепло? Лампа не слишком близко?

Бульканье и шипение на кухне возвестило, что кофе готов. Новые звуки испугали Юм-Юм, и она забилась в угол, а бесстрашный Коко счел своим долгом проследовать на кухню и расследовать происшествие. Квиллер объяснил:

– Коко самоуверен, а Юм-Юм трусовата, как все кошки. Подозревая опасность, она предпочитает спрятаться. Она, если так можно сказать, кошка из кошек: сидит на коленях, ловит мышей – делает все, что им положено.

– Я никогда не держала котов, – сказала Мэри, разливая кофе по маленьким чашечкам и добавляя в напиток немного лимонной цедры. – Но я наблюдала за их грациозными движениями, когда занималась танцами.

– Никто не может «держать» котов, – поправил он ее. – Вы скорее делите с ними жилье на основе равноправия и взаимоуважения… Хотя котам каким-то образом всегда удается взять верх. Особенно сиамским.

– Да, некоторые животные почти как люди… Пожалуйста, попробуйте кекс, Квилл.

Он надкусил темный, влажный, таинственный, ароматный кусок кекса.

– Коко больше чем человек. Он обладает шестым чувством. Похоже, у него есть доступ к информации, которую мы не можем собрать, не затратив больших усилий.

Квиллер по-прежнему верил в это, хотя червь сомнения успел-таки прокрасться в его душу.

Мэри повернулась поглядеть на столь замечательное животное. Коко сидел, задрав ногу, и вылизывал основание хвоста. Не убирая розового языка, он встретил восхищенный взгляд мисс Дакворт нахальными глазами. Потом, завершив омовение, перешел к ритуалу затачивания когтей: вспрыгнул на кровать, поднялся на задние лапы и начал царапать стену там, где книжные страницы были наклеены внахлест и уголки соблазнительно отклеивались.

– Нельзя! Прочь! Брысь! – закричал на него хозяин. Коко подчинился, но не раньше, чем удовлетворился состоянием своих конечностей.

Квиллер продолжил объяснения:

– Коко когда-то дали словарь для заточки когтей, и теперь он думает, что можно использовать для педикюра любую печатную страницу. Иногда у меня появляется уверенность, что он умеет читать. Однажды с помощью словаря он помог мне раскрыть серию мошенничеств с произведениями искусства.

– Вы не шутите?

– Ни капли… Скажите, в вашем деле много обмана?

– Не у нас. Разве только недобросовестный антиквар всунет профану чиппендейл девятнадцатого века за восемнадцатый или какой-нибудь художник намалюет на старом холсте что-то простенькое и выдаст за ранний американский примитив… О более крупных подделках я не слыхала… Как вам нравится фруктовый кекс? Его испек один из моих покупателей, Роберт Маус.

– Адвокат?

– Вы его знаете? Он превосходно готовит.

– Это не он ли был поверенным Энди? Слишком известная личность для мелких хламтаунских дел, – заметил Квиллер.

– Роберт – увлеченный коллекционер и мой друг. Он представлял Энди из любезности.

– А как служитель закона он не интересовался так называемым несчастным случаем с клиентом?

Мэри взглянула озадаченно:

– Вы все еще занимаетесь этим?

Квиллер решил быть искренним. Он устал слушать о превосходных качествах Энди от всех женщин Хламтауна.

– Вы знаете, что именно Энди вызвал полицию, когда Кобб в очередной раз пошел обчищать дом?

– Нет, не могу поверить…

– Но почему он настучал на Кобба, а не на Расса или каких-нибудь других антикваров? У него был зуб на Кобба?

– Я не…

– Возможно, Энди даже угрожал Коббу – угрожал, что расскажет Айрис о его побочных связях. Мне неприятно говорить это, Мэри, но ваш покойный друг Энди совал нос не в свои дела. Или преследовал своекорыстные цели, расценив визиты Кобба к Клатре как вторжение на чужую территорию.

Мэри покраснела:

– Так вы и об этом узнали!

– Извините, – ответил Квиллер. – Я не хотел вас смутить.

Она пожала плечами, причем очень привлекательно:

– Я знала, что Гланц встречается с Клатрой. Из-за этого мы и поссорились в ту ночь, когда он погиб. Мы с Энди не были по-настоящему привязаны друг к другу. У нас было взаимопонимание, даже не взаимопонимание, скорее договор. Но, боюсь, я стала предъявлять на Энди слишком большие права. – Она протянула руку и выключила лампу. – Ваше колено уже достаточно прогрелось. Как ощущение?

– Лучше. Гораздо лучше. – Квиллер начал набивать трубку. – Когда Энди вышел от вас в тот вечер, чтобы встретиться с покупателями, какой он пошел дорогой?

– Через заднюю дверь, по улице – к черному входу в свой магазин.

– Вы пошли к нему той же дорогой? Никого не видели на улице?

Мэри метнула на Квиллера быстрый взгляд:

– Кажется, нет. Может, там и был кто-нибудь из обитателей меблированных комнат, но они скользят по улице, точно привидения.

– Сколько времени прошло с ухода Энди?

Она заколебалась:

– Ну… Где-то около часа… Еще кекса, Квилл?

– Спасибо. За это время покупатели могли прийти, обнаружить, что парадная дверь заперта, и уйти – не подозревая, что в задней комнате лежит труп. До их прихода кто-то мог последовать за Энди через черный ход – тот, кто видел, как он вернулся от вас… Давайте посмотрим, сколько зданий между вашим домом и магазином Энди.

– Дом Расса, магазин всяких мелочей, потом мой дом, а потом меблированные комнаты, где магазин Бена.

– Кстати, последний и ваш собственный – они похожи на тот дом, где магазин Энди, верно? – спросил Квиллер. – Только поуже, да?

– Вы очень наблюдательны. Все три построены одним семейством.

– Я знаю, что Расс живет над своей мастерской. А кто живет с ним вместе? Тоже антиквар?

– Нет. Стэнли – парикмахер.

– Интересно, откуда у Расса столько денег? Дом принадлежит ему, он ходит в туфлях, сшитых на заказ, имеет аудиоаппаратуру стоимостью двадцать тысяч долларов, держит белый «ягуар»… У него что, полоса везения? А считал ли Энди его кристально честным?

Может, он собирался шантажировать Расса?.. Откуда же все-таки у Пэтча такие доходы? Побочная работа?

– Могу сказать только одно: работает он много. Иногда я слышу шум его станка и в три часа ночи.

– Интересно… – Квиллер замолчал, разжигая трубку. – Интересно, почему Расс мне сегодня солгал. Я спросил его, был ли он в доме Элворта, он ответил – нет. А я могу поклясться: костыли и белые туфли там побывали!

– Антиквары очень чувствительны, когда разговор касается источника прибыли, – объяснила Мэри. – Считается плохим тоном спрашивать, где человек приобрел ту или иную вещь, и если вам вообще ответят, то никто не обязан говорить правду. Рассказывать же о сокровищах на бабушкином чердаке считается и вовсе непозволительным.

– Замечательно! И кто же устанавливает эти правила?

Мэри снисходительно улыбнулась. Квиллер нашел улыбку очаровательной.

– Тот же, кто дает газетчикам право вторгаться в личную жизнь граждан.

– Один – ноль в вашу пользу.

Они посмотрели друг на друга с явной симпатией:

– Да, я говорила вам, что нашла двадцать долларов?

– Везет же некоторым! – воскликнул он. – Где вы их нашли?

– В кармане свитера, того, что был на мне в ту ночь. Свитер запачкался в крови, я свернула его и запихнула в шкаф. На днях женщина, которая у меня убирает, вытащила свитер, чтобы постирать, и обнаружила в нем двадцать долларов. Только тогда я и вспомнила…

– Что именно?

– Что я нашла купюру в мастерской Энди.

– Вы хотите сказать, что нашли деньги на месте происшествия? И подобрали их? Неужели вы не понимаете, что скрыли улику?

Мэри пожала плечами с очаровательно виноватым видом:

– Я все-таки дочь банкира.

– Купюра была сложена?

Она кивнула.

– Каким образом?

– Вдоль, а потом пополам.

– Энди так складывал деньги?

– Нет, у него был бумажник.

Квиллер неожиданно повернулся:

– Коко, отойди от этой лампы!

Кот, тайком забравшись на столик, терся мордой о выключатель светильника, расписанного розами. И тут Квиллера озарило; он пригладил усы мундштуком.

– Мэри, кто были те люди, которые приходили посмотреть на лампу… на люстру?

– Не знаю. Энди просто сказал, что женщина из пригорода приведет мужа.

Журналист наклонился к девушке:

– Мэри, если Энди снимал люстру с потолка, выходит, покупатели ее уже одобрили! Энди снимал ее, чтобы они могли забрать товар! Неужели вы не понимаете? Если это был несчастный случай, он произошел на глазах у супружеской пары из пригорода! Почему они не вызвали полицию? Кто они? Были ли они там вообще? А если нет, то кто?

Мэри снова выглядела виноватой.

– Наверное, можно вам признаться – теперь… Я ходила к Энди два раза. Когда я пришла в первый раз, он был не один…

– Вы узнали этого человека?

– Да, но я боялась говорить…

– Кого вы там видели, Мэри?

– Энди и Си-Си. Они спорили. Поэтому и боялась: вдруг Си-Си заметил меня? Вы не представляете себе, какое облегчение я испытала, когда этим утром услышала о его смерти. Я знаю, так нельзя даже думать, но…

– Вы боялись его? Почему?

– Как вам сказать… После той ночи и начались таинственные телефонные звонки.

– Так я и знал! Я знал, что тот ночной звонок не случайность! Как часто…

– Где-то раз в неделю – всегда один и тот же голос, явно искаженный. Звучал как театральный шепот – хриплый, задыхающийся.

– И что говорили?

– Всегда что-то глупое и мелодраматичное. Туманные намеки на смерть Энди. Туманные предсказания опасности. Теперь, когда Си-Си нет, я уверена, что звонки прекратятся.

– Не будьте так уверены. Той ночью в мастерской Энди находился еще один человек – тот, кому принадлежали ваши сложенные двадцать долларов… Интересно, а как складывает деньги Бен Николас?

– Квилл…

– А женщина стала бы складывать банкноты вдоль?

– Квилл, – без улыбки произнесла она, – вы ведь это не серьезно? – И, твердо посмотрев журналисту в глаза, добавила: – Я не хочу, чтобы смерть Энди стала предметом сенсации и разбирательства.

– Почему вы этого не хотите?

Мэри отвела взгляд:

– Предположим, вы продолжите расследование… И предположим, что это убийство… Тогда вы сообщите об этом полиции, правда?

– Конечно.

– Будет суд.

Квиллер кивнул.

– И раз тело нашла я, мне придется выступать свидетелем. И тогда – конец! – Она соскользнула с качалки и встала на колени рядом с ним. – Квилл, это будет конец всему, ради чего я живу! Газеты… Отец… Ты не знаешь, что произойдет!

Квиллер выпустил из рук трубку, и она со стуком упала на пол. Журналист всмотрелся в лицо девушки.

– Я не хочу газетной шумихи, – продолжала она. – Ты не знаешь, что значит имя для моего отца! А ведь будет скандал! Оставь все как есть, – умоляла Мэри. – Энди больше нет. Никто не вернет его. Не копайся больше в этой кровавой истории, Квилл. Пожалуйста! – Она взяла журналиста за руки, не сводя с него расширенных умоляющих глаз. – Пожалуйста, сделай это для меня.

Она склонила голову к его руке и потерлась щекой о тыльную сторону его ладони, Квиллер быстро приблизил ее лицо к своему.

– Пожалуйста, Квилл, скажи мне, что бросишь это дело.

– Мэри, я не…

– Квилл, прошу тебя, пообещай…

Ее губы были совсем близко. Секунду они оба не дышали. Время остановилось. И тут раздалось:

– Гррроуррр… йооуууу!

Потом шипение:

– Ххххххх!

– Гррроуррр! Оуф!

– Коко!!! – закричал мужчина.

– Ак-ак-ак-ак-ак-ак!

– Юм-Юм!!!

– ГРРРРР!!!

– Коко, перестань сейчас же!

Шестнадцать

Ночью Квиллеру снился Ниагарский водопад, и, когда шум падающей воды окончательно разбудил его, он в замешательстве посмотрел по сторонам. Ревел поток, стремительный, бурный. Потом со вздохами и стонами вода остановилась.

Квиллер сел в кровати-лебеде и прислушался. Через некоторое время шум послышался снова, но не такой оглушительный, как во сне: быстрый шумящий водоворот, всхрап, дрожащий стон, несколько последних всхлипываний – и тишина.

Постепенно в одурманенный дремотой мозг проникла догадка: канализация! Старая канализация в старом доме! Но почему она работает посреди ночи? Квиллер заковылял в ванную.

Он включил свет. На краю ванны в стиле барокко, балансируя, стоял Коко и держал лапу на фарфоровом рычаге старомодного сливного бачка, не сводя пристального близорукого взгляда с хлещущей воды. Юм-Юм сидела в мраморной раковине и щурилась от внезапно вспыхнувшего света. Коко еще раз нажал на рычаг и зачарованно стал смотреть, как вода бурлит, хрипит, клокочет и, наконец, иссякает.

– Ах ты мартышка! – сказал Квиллер. – Научился пользоваться ватерклозетом?

Он и сердился за прерванный сон, и гордился способностями кота в области механики. Журналист вытащил пронзительно вопившего и извивавшегося Коко из ванной и бросил его на подушки кресла.

– Зачем ты это делал? Оживлял мышь Юм-Юм?

Коко торопливо вылизывал взлохмаченную шерсть, словно ее осквернили чем-то неописуемо мерзким.

По зимнему небу крался угрожающий желто-серый рассвет; природа изобретала новые способы ведения войны. Открывая для котов банку фарша из моллюсков, Квиллер планировал свой день. Во-первых, он хотел узнать, как Бен Николас складывает купюры. Во-вторых, весьма любопытно, как красное перышко перекочевало с твидовой шляпы на шелковый цилиндр. Квиллер спросил об этом Коко, но тот только сощурил один глаз. Что касается снежной лавины, то он уже обсудил это с Мэри, и у нее нашлось правдоподобное объяснение: в мансарде над магазином Бена расположены меблирашки, и там, естественно, включено отопление, вот почему снег сошел раньше, чем везде.

Вчера он чуть было не пообещал Мэри прекратить свое неофициальное расследование. Просто не успел – отвлек кошачий концерт. Потом, успокоившись, он сказал: «Доверься мне. Я не сделаю ничего, что причинит тебе боль». И она опять оживилась. В общем, все было прекрасно. Мэри даже приняла его приглашение на вечеринку, но сказала, что пойдет в пресс-клуб как мисс Даксбери – а не Мэри Дакворт, антиквар, – потому что журналисты узнают ее.

Однако перед Квиллером по-прежнему стояла дилемма. Оставить расследование – значит уклониться от выполнения того, что он считал своим долгом, продолжить – значит причинить вред Хламтауну, а этот нелюбимый пасынок городского совета нуждался в защитнике, а не противнике.

Ко времени открытия магазинов и выходу Квиллера из дому природа изобрела-таки еще одну военную хитрость: сырость, сырость, пробиравшую до костей. Она плюхнулась на Хламтаун, словно заплесневевшая тряпка для мытья посуды.

Сначала журналист решил посетить лавку Бена, но магазин был закрыт.

Тогда Квиллер направился в «Антик-технику», и не зря: за все время пребывания журналиста в Хламтауне тот впервые оказался открыт. Когда посетитель вошел, из склада, расположенного в задней части дома, широко шагая, появился Холлис Прантц, одетый довольно мрачно, с малярной кистью в руках.

– Покрываю лаком выставочные шкафы, – объяснил он. – Готовлюсь к завтрашнему дню.

– Я не хочу отрывать вас от работы, – сказал Квиллер, с удивлением рассматривая магазин.

Он увидел кинескопы от телевизоров пятнадцатилетней давности, старые платы ручной пайки, доисторические радиодетали и старомодные генераторы автомобилей тридцатых годов.

– Скажите, – произнес Квиллер. – Вы этим зарабатываете на жизнь?

– Никто не зарабатывает на жизнь только антиквариатом. Всем необходим еще какой-нибудь источник доходов.

– Или питайся акридами, – пошутил журналист.

– По счастью, у меня есть кой-какая недвижимость, я сдаю ее и работаю вполсилы. В прошлом году у меня были проблемы с сердцем, я стараюсь не перенапрягаться.

– Вы молоды для проблем с сердцем.

Квиллер решил, что продавцу не больше сорока пяти.

– Лучше все-таки поберечься. Я думаю, у Кобба прихватило сердечко, когда он обчищал тот дом. И – конец. Для человека его возраста это слишком тяжелая работа.

– А чем вы занимались прежде?

– Малярным делом, оклейкой стен. – Прантц сказал это почти извиняющимся тоном. – Не очень-то интересное дело. Зато мой магазин мне здорово по душе.

– И кто подбросил вам идею насчет допотопной механики?

– Подождите, я положу кисть. – Через мгновение Прантц вернулся со старым конторским стулом с прямой спинкой: – Вот. Садитесь.

Квиллер сел и стал рассматривать развороченные внутренности допотопной пишущей машинки.

– Вам придется потрудиться, чтобы убедить меня, будто этот хлам кому-то нужен, – сказал он.

Холлис улыбнулся:

– Что ж, я постараюсь. Нынче люди собирают что угодно – хороших вещей мало. Из источенных червями столбов делают подставки для ламп. Вставляют в рамки плакаты двадцатилетней давности. Так почему бы не сохранить остатки ранней автомобильной и радиотехнической промышленности? – Прантц заговорил конфиденциальным тоном: – Я работаю над одной теорией, в основе которой лежит феномен нашего времени, – теорией ускорения устаревания. Тут суть вот в чем. Чем скорее предмет выходит из употребления, тем быстрее он возвращается как предмет коллекционирования. Раньше на этот процесс требовалось лет сто. Теперь – тридцать. Я намереваюсь ускорить его, довести до двадцати или даже пятнадцати… Только не записывайте, – поспешно добавил Холлис. – Это все еще на стадии обдумывания. Не продавайте идею раньше времени.

Квиллер вышел от Прантца и съежился от холода. Он разменял у антиквара пять долларов – банкнотами, сложенными поперек, – но что-то в Холлисе все-таки было фальшивым.

– Мистер Квиллер! Мистер Квиллер! – Кто-то догонял его.

Журналист обернулся, и тут же в его объятиях оказались коричневый вельвет, мех опоссума, тетрадки и развевающиеся светлые волосы.

Ив, младшая из трех сестричек, совсем запыхалась.

– Только что с автобуса, – выдохнула она. – А вы к нам?

– Нет, к миссис Макгаффи.

– Не ходите туда! «Миссис Макгаффи чертовски напыщенная!» – так говорит Клатра.

– Дела есть дела, Ив. А ты уже подготовилась к Рождеству?

– Еще как! Мне на праздник подарят мольберт! Настоящий мольберт!

– Хорошо, что я тебя встретил, – сказал Квиллер. – Я бы хотел украсить комнату, но у меня нет твоего вкуса. Да еще это колено…

– Я с радостью помогу. Вам елку, по старинке, или что-нибудь более современное?

– Елка проживет у меня не больше трех минут… У меня коты, и они почти все время проводят в полете. Но я подумал, что мог бы купить у Ломбардо хвойные гирлянды…

– Отлично! Только забегу к сестрам, а потом сразу к вам.

Когда Ив пришла к Квиллеру, посреди комнаты уже лежали кедровые гирлянды за десять долларов; Коко и Юм-Юм обходили их с опаской.

При виде светловолосой гостьи кошка исчезла в неизвестном направлении, а кот остался, чтобы пристально и недоверчиво наблюдать за Ив.

Для начала Квиллер предложил девушке лимонад, и она села в плетеное кресло-качалку – прямые светлые волосы, словно капюшон, окутали ее лицо. Разговаривая, Ив то надувала детские губки, то поджимала их, то очаровательно улыбалась.

Квиллер спросил:

– Откуда у вас всех троих такие необычные имена?

– А вы не знаете? Это разные виды художественного стекла. Моя мать была без ума от модерна[10]. А я предпочла бы зваться Ким или Лесли. Когда мне исполнится восемнадцать, я сменю имя и перееду в Париж, чтобы изучать живопись. То есть когда я получу деньги, которые оставила мне мать, если сестры еще не все потратили, – нахмурившись, уточнила Ив. – Они по закону мои опекунши.

– Похоже, вам очень весело вместе.

Ив заколебалась:

– Не очень. Они довольно дурно со мной обращаются. Клатра вмешивается в мою личную жизнь, а Амберина пытается подавить мои способности. Она хочет, чтобы я изучала бухгалтерское дело, или медицину, или еще что-нибудь такое… занудное.

– А кто делает тебе этот великолепный подарок?

– Какой?

– Мольберт.

– А! Ну… вообще-то Том. Это муж Амберины. Он просто лапочка. Мне кажется, он тайно в меня влюблен. Только никому не говорите!

– Конечно, не скажу. Я польщен, – поклонился Квиллер, – что ты удостаиваешь меня своим доверием. А как ты относишься ко всем этим несчастным случаям в Хламтауне? Такие ли они «случайные», как кажутся?

– Клатра говорит, что Дракониха специально уронила ту штуку ей на ногу. Сестра хочет предъявить Мэри иск на пять тысяч долларов! Дикие деньги!

– Астрономическая цифра, – согласился журналист. – А две последние смерти?

– Бедный Си-Си! Он был занудой, но мне его жаль. Жена ни в грош его не ставила. Вы знаете, она убила своего первого мужа? Конечно, никто этого так и не доказал.

– А Энди? Ты знала Энди?

– Он был просто прелесть. Я с ума по нему сходила. Ужасная смерть, правда?

– Как ты думаешь, может быть, его убили?

Глаза Ив расширились от восторга.

– Может, Дракониха…

– Но Мэри Дакворт была в Энди влюблена! Она бы такого не сделала.

Девушка немного подумала.

– Она не могла быть в него влюблена, – объявила она. – Она ведьма! Так говорит Клатра. А всем известно: ведьмы не влюбляются.

– Надо сказать, у вас в Хламтауне богатая коллекция человеческих характеров. А что ты знаешь о Расселе Пэтче?

– Мне он нравился, пока не покрасился. Мне кажется, Пэтч ввязался в какую-то аферу… Не знаю…

– А тот, который живет вместе с ним?

– Стэн – парикмахер из района небоскребов. Знаете, там живут все богатые вдовы и содержанки. Они рассказывают Стэну свои секреты и дарят ему сказочные подарки. Клатра тоже красит волосы у Стэна. Она делает вид, будто они натуральные, но видели бы вы, какие седые патлы у нее отрастают!

– А Сильвия Катценхайд живет в том же доме, верно?

Девушка кивнула и задумалась.

– Клатра говорит, что из Сильвии вышла бы отличная шантажистка. Собрала компромат на каждого.

– В том числе на Бена Николаса и Холлиса Прантца?

– Не знаю. – Ив задумчиво потягивала лимонад. – Но мне кажется, что Бен – наркоман. А насчет второго я еще не решила. Наверное, он какой-нибудь извращенец.

Позже, когда над камином были повешены гирлянды и Ив ушла, Квиллер сказал Коко:

– Устами младенцев глаголят самые страшные истины!

Импровизированный допрос обошелся в десять долларов, а гирлянды только подчеркивали гнусность злой старухи на портрете. Журналист решил заменить его на герб Макинтошей, как только представится возможность.

Перед тем как отправиться в газету, чтобы сдать материал, Квиллер позвонил в пару мест и напросился в гости. Клатре он сказал, что хотел бы посмотреть, как живут антиквары, которые коллекционируют домашнюю утварь. А Расселу Пэтчу сообщил, что у него есть сиамский кот, обожающий музыку. Встретив же Бена, он намекнул ему, что не прочь попробовать, каково это – обчищать старые дома, а заодно попросил его разменять пятидолларовую купюру.

– Увы, – отвечал Бен, – если бы мы могли разменять пятерку, мы оставили бы наше проклятое дело.

Днем Квиллер зашел в отдел «подвалов» «Дневного прибоя», где ровными рядами стояли современные удобные металлические столы, всегда казавшиеся ему такими аккуратными и спокойными, и неожиданно понял, что эта обстановка холодна, стерильна, однообразна и лишена оригинальности.

Арчи Райкер сказал:

– Как тебе статья об аукционе в сегодняшнем номере? Боссу понравилось.

– Целая полоса! Это превзошло все мои ожидания! – ответил Квиллер, бросая на стол еще одну порцию листов, напечатанных через два интервала. – Вторая часть, завтра будет еще. Утром я взял интервью у человека, который продает какой-то странный хлам под названием «антик-техника».

– Рози говорила мне о нем. Он в Хламтауне недавно.

– Он или сумасшедший, или обманщик. Скорее второе. Утверждает, что у него слабое сердце, а сам сигает по лестнице вверх через две ступеньки! В Хламтауне вообще многие ведут себя подозрительно.

– Не распыляйся, – посоветовал Райкер. – Сосредоточься на работе.

– Ну же, Арчи! Я же раскопал интереснейшие подробности насчет гибели Энди Гланца! Есть и кое-какие соображения по поводу смерти Кобба.

– Ради бога, Квилл! Полиция признала, что это несчастные случаи, вот и оставили как есть!

– Чрезвычайно подозрительные несчастные случаи. Все в Хламтауне просто из кожи вон лезут, доказывая, что это несчастные случаи! Слишком уж стараются.

– И я их понимаю, – ответил Райкер. – Если Хламтаун заработает репутацию опасного района, покупатели будут сидеть по домам… Слушай, мне надо сверстать еще пять страниц. Я не могу спорить с тобой весь день.

– Если совершено преступление, оно должно быть раскрыто, – настаивал Квиллер.

– Ладно, – сказал Райкер. – Хочешь расследовать – пожалуйста. В свободное от работы время. И подожди до Рождества. Твои статьи об антиквариате идут неплохо, и у тебя есть шанс завоевать первую премию.

К тому времени, когда Квиллер вернулся в Хламтаун, Ив пустила слух, что он – частный детектив с двумя злобными сиамскими котами, обученными нападать.

– Это так? – поинтересовался молодой человек с бакенбардами в лавке «Бабушкин сундук».

– Это правда? – спросила владелица магазина под вывеской «Только кресла».

– К сожалению, нет, – ответил Квиллер. – Я всего лишь газетчик, который выполняет отнюдь не романтическую работу.

Хозяйка прикрыла глаза:

– Я представляю вас йоркширским виндзорским креслом. Каждый человек напоминает какое-то кресло. Вот это маленькое изящное шератоновское – балерина. Тот английский чиппендейл очень похож на моего домовладельца. А вы – йоркширское виндзорское. Только задумайтесь об этом на минутку, и все ваши друзья превратятся в кресла.

После сомнительных теорий Прантца, предположений Ив и речей о людях-креслах Квиллер почувствовал некоторое облегчение при знакомстве с миссис Макгаффи. Она показалась ему человеком разумным, несмотря на странное название магазина. Но и последнее хозяйка вполне разумно объяснила:

– Это все старинные деревянные сосуды. Ноггин – с ручкой, как чашка. Пиггин похож на ковш. Феркин использовали для хранения продуктов.

– Откуда вы знаете?

– Из книг. Когда нет покупателей, я сижу здесь и читаю. Хорошая работа для школьной учительницы на пенсии. Если вам нужна литература по истории Америки или антиквариату, только попросите.

– А у вас есть что-нибудь о Хламтауне? Меня особенно интересует особняк Коббов.

– Самый значительный дом на нашей улице! Построен в 1855 году Уильямом Тауном Спенсером, известным аболиционистом. У Уильяма было два младших брата, Джеймс и Филипп, которые построили рядом такие же здания, только поменьше размером. Кроме того, у него была незамужняя сестра Матильда, слепая от рождения. Погибла в тридцать два года, упав с лестницы в доме брата.

Она говорила с уверенностью, импонировавшей Квиллеру. Он был по горло сыт слухами и путаными псевдоидеями.

– Я заметил, что жители Хламтауна склонны падать – и при этом погибать, – сказал он. – Странно, что это началось еще тогда.

Женщина печально покачала головой:

– Бедная миссис Кобб! Сможет ли она держать магазин одна, без мужа?

– Кажется, что Си-Си был своего рода живым огнем Хламтауна.

– Возможно, и так… Но если честно, я терпеть не могла этого человека. Он был ужасно невоспитан! Нельзя так вести себя в цивилизованном обществе. По-моему, настоящей потерей для нас стала гибель Эндрю Гланца. Прекрасный юноша, такой многообещающий и настоящий ученый! У меня есть право говорить о нем с гордостью, поскольку именно я научила Энди читать двадцать пять лет назад на севере штата, в Бойервиле. Ах, он был таким смышленым парнишкой! И грамотным. Я знала, что когда-нибудь он станет писателем. – Ее морщинки лучились.

– Он писал статьи об антиквариате?

– Да, но еще и роман, от которого у меня осталось смешанное впечатление. Энди дал мне прочитать первые десять глав. Я, естественно, не стала огорчать его, но… Не одобряю я эту отвратительную современную литературу! И тем не менее она популярна.

– А где происходило действие романа Энди?

– В общине антикваров вроде нашей, но там существовали всякие антипатичные герои: алкоголики, игроки, гомосексуалисты, проститутки, торговцы наркотиками, прелюбодеи! – Миссис Макгаффи содрогнулась. – О боже! Если бы наша улица была хоть немного похожа на ту, что изображена у него в книге, я, наверное, завтра же закрыла бы магазин!

Квиллер погладил усы:

– А вы не думаете, что в Хламтауне происходит нечто подобное?

– Ах нет же! Ничего подобного! Только… – Она понизила голос и бросила взгляд на забредшего в магазин покупателя, – я бы не хотела, чтобы вы писали об этом, но… Говорят, что тот маленький старичок, который продает фрукты, букмекер.

– Букмекер? Он принимает ставки?

– Так говорят. Только, пожалуйста, не злоупотребляйте моей откровенностью. Наш район пользуется хорошей репутацией.

Покупатель прервал их:

– Простите, у вас есть масленки?

– Одну минутку, – ответила она с любезной улыбкой, – я с радостью помогу вам.

– А что случилось с рукописью Энди? – спросил Квиллер, направляясь к двери.

– Я думаю, он дал ее своей подруге, мисс Дакворт. Она просила почитать, но… – миссис Макгаффи торжествующе закончила, – он хотел, чтобы это сначала сделала его старая школьная учительница!

Семнадцать

Сырой туман злорадно превратился в холодный пронизывающий дождь. Квиллер шел к «Голубому дракону» так быстро, как только позволяло колено.

– Сегодня я собираюсь заняться мародерством, – объявил он Мэри Дакворт. – Бен Николас введет меня в курс дела.

– Куда вы пойдете?

– В старый театр на Цвингер-стрит. Бен сказал, что здание заколочено, но можно пробраться через служебный вход. Нужно попробовать самому, прежде чем писать о людях, которые, рискуя подвергнуться аресту, спасают предметы старины. Думаю, городу пора познакомиться с ними, а занятие подобного рода пора узаконить.

Мэри радостно улыбнулась:

– Квилл, ты говоришь как убежденный антиквар! Ты тоже заразился!

– Я просто вижу, что может выйти хороший материал, вот и все. А пока… Ты не могла бы одолжить рукопись романа Энди? Мне рассказывала о нем миссис Макгаффи, и раз он о Хламтауне…

– Рукопись? У меня нет никакой рукописи.

– Но миссис Макгаффи сказала…

– Энди дал мне почитать первую главу, вот и все.

– А что же тогда случилось с романом?

– Понятия не имею. Роберт Маус должен знать.

– Может быть, позвонишь ему?

– Сейчас?

Квиллер нетерпеливо кивнул.

Мэри взглянула на высокие напольные часы:

– Не совсем подходящее время. Он готовит обед. Это очень срочно?

Тем не менее она набрала номер.

– Уильям, – сказала мисс Дакворт, – не могу ли я поговорить с мистером Маусом?.. Пожалуйста, скажи ему, что это Мэри Даксбери… Вот этого я и боялась. Минутку. – Она повернулась к Квиллеру: – Слуга говорит, что Боб готовит голландский соус к кольраби и просил не беспокоить.

– Скажи ему, что «Дневной прибой» собирается напечатать грязную сплетню об одном из его клиентов.

Юрист подошел к телефону (Квиллер представил его в фартуке и с шумовкой в руке) и заверил, что ничего не знает о рукописи. Среди бумаг Эндрю Гланца ничего подобного не было.

– Тогда где же она? – спросил Квиллер у Мэри. – Уместно предположить, что ее уничтожил тот, у кого были на это причины. Кстати, что было в первой главе?

– Там рассказывалось о женщине, которая собиралась отравить мужа. Довольно захватывающе.

– А почему Энди не дал тебе читать дальше?

– Он считал роман своей тайной. Тебе не кажется, что большинство писателей очень чувствительны, когда речь идет об их работе, еще не напечатанной?

– Всего вероятней, герои были взяты из жизни. Миссис Макгаффи, правда, думает иначе, но не ей судить. Она живет слишком замкнуто. Возможно, роман Энди раскрывал некоторые неприятные тайны Хламтауна.

– Он не сделал бы такого! Энди был таким деликатным…

Квиллер стиснул зубы. Такой деликатный, такой честный, такой умный… Эту песню журналист уже знал наизусть.

– Возможно, среди персонажей существовала и ты, – сказал он Мэри. – Вот Энди и не хотел, чтобы ты читала дальше. Возможно, описание было столь прозрачно, что тебя легко узнали бы. И семейный скандал, которого ты так боишься, разразился бы.

Глаза Мэри засверкали.

– Нет! Энди не мог так поступить.

– Ну, теперь мы этого никогда не узнаем. – Квиллер собрался уже уходить, но остановился. – Ты ведь знаешь Холлиса Прантца? Так вот, он говорит, что был маляром и оклейщиком стен и оставил работу из-за слабого сердца, а сам бегает, как юноша. Когда я был у него сегодня, он лакировал выставочные ящики.

– Лакировал? – удивилась Мэри.

– Он сказал, что готовится к завтрашней вечеринке, и тем не менее товара у него маловато.

– Лакировал в такой день? Да эти шкафы никогда не высохнут! Если наносить лак в сырую погоду, он останется липким навсегда.

– Ты уверена?

– Абсолютно. Сначала покажется, что лак высох, но, как только влажность повысится, поверхность снова станет сырой.

Квиллер дунул в усы:

– Странная ошибка, правда?

– Для того, кто утверждает, что был маляром, – ответила Мэри, – невероятная!

Позже дождь превратился в предательский мокрый снег, мелкий и густой, как туман. Квиллер отправился в магазин дешевой одежды и купил красную егерскую кепку с наушниками. Кроме того, готовясь к воровскому дебюту, он позаимствовал фонарь и лом у Коббов.

Пора было идти к Расселу Пэтчу, который пригласил журналиста послушать двадцатитысячную аудиосистему. Квиллер зашел домой и надел на Коко голубую шлейку. Поводок неизвестным образом исчез, но для дружеского визита он был необязателен. Благодаря шлейке кот выглядел подтянутым и спокойным, да и нести его по улице было проще в такой упаковке.

– Этот поход, – объяснил он своему мурлыкающему помощнику, – мы совершаем не только ради культуры. Прошу тебя, обнюхай все, что можно, и посмотри, не найдется ли что-нибудь интересное.

Бывший экипажный сарай находился через два дома от Коббов, и Квиллер засунул Коко за пазуху, чтобы тот не промок.

Они зашли в мастерскую, и хозяин провел их по узкой лестнице в странную комнату. Пол в ней был расчерчен на крупные шахматные клетки, у стен стояли статуи из белого мрамора на белых пьедесталах. Сами стены были разными: две – тускло-черные, две – ярко-красные.

Рассел представил своего друга – бледного молодого человека, либо очень стеснительного, либо очень хитрого, – со сверкающим бриллиантом на пальце, а Квиллер познакомил их с Коко, сидевшим теперь у него на плече. Коко только взглянул на новых знакомых и сразу же выразил пренебрежение, отвернувшись и устремив взгляд в противоположную сторону.

Отовсюду раздавались раздражавшие Квиллера звуки скрипок и флейт.

– Вам нравится музыка барокко? – спросил Расс. – Или предпочитаете что-то посовременнее?

– Коко предпочитает что-нибудь поспокойнее, – ответил Квиллер.

– Стэн, поставь ту – сонату Шуберта.

Аудиоаппаратура занимала ряд старых кухонных шкафчиков, переделанных под итальянский ренессанс.

И Коко не замедлил их осмотреть.

– Стэн, приготовь чего-нибудь выпить, – попросил Рассел. – Слушайте, этот кот совсем мирный! А мне сказали – он злобный!

– Если вам к тому же сказали, что я частный сыщик, то это тоже неправда, – заметил Квиллер.

– Очень рад. Не хотелось бы, чтобы кто-то шлялся по Хламтауну и копался в грязи. Мы упорно трудимся, чтобы создать району приличную репутацию.

– А я таки раскопал один интересный факт: оказывается, ваш друг Энди писал роман о Хламтауне.

– О да. Я говорил ему: он тратит время зря. Если в романе нет секса, кто его купит?

– А вы читали рукопись?

Расс рассмеялся:

– Нет, но могу себе представить, что там было. Энди был занудой, просто занудой.

– Самое интересное, что рукопись пропала.

– Наверное, он ее выбросил. Я же говорил вам, что это был за человек – хотел полного совершенства во всем.

Квиллер взял стакан лимонада и обратился к Стэну:

– А вы тоже занимаетесь антиквариатом?

– Я парикмахер, – тихо ответил Стэн.

– Я слышал, это неплохо оплачивается.

– Не жалуюсь.

Заговорил Расс:

– Хотите знать, откуда на самом деле у него «ягуары» и бриллианты? Удачная игра на бирже – это кое-что!

– А вы играете? – спросил Стэн журналиста.

– Честно говоря, у меня никогда не было начального капитала, так что я этим не занимался.

– А чего тут заниматься? – сказал Стэн. – Брокер каждый год удваивает мой капитал.

– Серьезно?

Квиллер задумчиво раскуривал трубку, прикидывая в уме: получаем первую премию «Прибоя» и превращаем в… две, четыре, восемь, шестнадцать, тридцать две тысячи за пять лет! Возможно, он просто зря тратит время, пытаясь сделать из мухи слона.

Коко обследовал всю комнату и теперь прилег возле теплового счетчика, не обращая внимания на Шуберта.

– Слушайте, я бы хотел попробовать одну штуку, – сказал Расс. – У меня есть кое-какая электронная дребедень, бьющая по высоким частотам, – «белый» шум, компьютерная музыка, синтезаторы и все такое. Давайте посмотрим, как отреагирует кот. Животные же воспринимают недоступные человеку диапазоны.

– Не возражаю, – ответил Квиллер.

Шуберт закончился, и тут тридцать шесть колонок выдали концерт с воем и писком, блеянием и ржанием, дребезжанием и чириканьем, от которых чуть не лопались барабанные перепонки. При первых звуках Коко навострил уши, а через миг вскочил. Он выглядел озадаченным. Потом побежал по комнате, резко повернул и бросился назад.

– Ему не нравится, – запротестовал Квиллер.

Музыка превратилась в тихий шепот с пульсирующими вибрациями. Коко кинулся в сторону и бросился на стену.

– Лучше выключи!

– Это великолепно! – сказал Расс. – Стэн, ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное?

Из колонок раздался чудовищный скрип. Коко молнией взлетел в воздух и опустился на шкафчики с аппаратурой.

– Выключи! – пытался перекричать музыку Квиллер.

Но было поздно. Коко снова прыгнул, приземлился на голову Рассела и впился в нее когтями. Вопль Пэтча перепугал кота еще больше, и сиамец отскочил в угол.

Расс прикоснулся к виску. Пальцы окрасились кровью.

– Так тебе и надо, – тихо сказал Стэн, выключая установку.

Квиллер понес Коко домой. Кот внешне казался спокойным, но журналист чувствовал, как тот дрожит.

– Прости, старик, – сказал хозяин. – Это была подлая шутка.

В комнате Квиллер осторожно опустил животное на пол. Прибежала Юм-Юм, чтобы дотронуться до носа Коко своим, но кот не обратил на нее внимания. Он долго пил воду, потом встал на задние лапы и поцарапал когтями по брюкам Квиллера. Журналист взял Коко на руки и носил по комнате, пока не пришла пора идти на следующую встречу.

Закрыв животных, он направился к лестнице, но вопли за запертой дверью буквально разрывали его репортерское сердце. Он медленно спускался по ступенькам, однако крики становились все жалобнее и печальнее, и все опасения Квиллера, что Коко его больше знать не захочет, испарились. Кот нуждался в нем. Обрадовавшись, журналист вернулся и взял хвостатого друга с собой к Клатре.

Восемнадцать

Вообще-то Клатра приглашала Квиллера зайти попозже (?) вечерком (?), когда оба смогут расслабиться (?). Но он сослался на занятость и сделал вид, что не понимает ее заигрываний.

В половине восьмого – самое пристойное для дружеского визита время – они с Коко приехали на такси в Орлиное Гнездо и достигли на лифте семнадцатого этажа. Коко ничего не имел против поднимающихся лифтов – другое дело те, что пытаются ускользнуть из-под его ног!

Клатра встретила гостей в пышном облаке бледно-зеленого шифона и страусовых перьев.

– Я не знала, что вы придете с другом, – хрипло рассмеялась она.

– Этим вечером Коко пришлось нелегко, и он не хотел оставаться один.

И Квиллер рассказал о жестоком эксперименте Расса с электронной музыкой.

– Опасайтесь молодых блондинов в белом! – изрекла Клатра. – Им есть что скрывать.

Она провела журналиста в уютную комнату: пестрые обои, пестрые шторы, пестрые мебельные чехлы – все в темно-бежевых, коричневых и золотистых тонах. В задрапированном тканью помещении было ужасающе тихо, точно в гробу. Негромко играла музыка – что-то страстное, скрипичное. Повсюду витал аромат духов Клатры.

Квиллер посмотрел на запятые, составляющие основу оформления комнаты, и попытался их сосчитать. Десять тысяч? Сто тысяч? Полмиллиона?

– Выпьете что-нибудь? – В зеленых глазах появился заговорщический блеск.

– Только содовую. Спиртного я не пью.

– Милый, для любимого журналиста я могу сделать что-нибудь получше, – томно протянула она.

Напиток оказался розовым, искрящимся и сильно пахнущим.

Квиллер понюхал его и нахмурился.

– Домашний сироп из черемухи, – объяснила Клатра. – Мужчинам нравится, потому что он горьковат.

Он осторожно отхлебнул. Неплохо. Даже приятно.

– Вы сами его приготовили?

– Господи, нет! Одна из моих чудаковатых клиенток. Она изучает лекарственные травы. В составе напитка можжевельник, любисток, медвежье ухо и еще невесть что. От медвежьего уха растут волосы на груди, дорогуша, – добавила она, игриво подмигивая.

Квиллер сидел в жестком кресле, Коко свернулся у него на коленях.

– Вы выбрали единственное неудобное сиденье во всей комнате! – возмутилась Клатра.

Сама она соблазнительно устроилась на пестром диванчике, окружив себя пестрыми подушками и тщательно замаскировав гипс на ноге складками шифонового платья. Ее плечи тонули под пышными страусовыми перьями, спускавшимися до самых бедер.

Клатра похлопала по подушкам:

– Садитесь-ка сюда, устраивайтесь поудобнее.

– С больным коленом мне будет лучше в кресле, – ответил Квиллер, и это было более или менее верно.

Клатра ласково его пожурила:

– Вы нас обманывали. На самом деле вы не журналист. Но мы все равно вас любим.

– Не верьте слухам, которые распускает ваша сестренка, – сказал журналист. – Я всего лишь репортер из «Прибоя», который мало получает и много работает, а неожиданными смертями интересуется исключительно в частном порядке. У Ив необузданная фантазия.

– Что поделаешь, возраст.

– Кстати, вы знали, что Энди писал роман о Хламтауне?

– Когда Энди приходил сюда, – с наслаждением вспомнила она, – мы очень мало говорили о литературе.

– Вы хорошо знаете Холлиса Прантца?

Клатра закатила глаза:

– Упаси меня бог от мужчин в серых джемперах!

Квиллер залпом выпил холодный напиток: в квартире было жарко. Коко грел ноги, словно меховое одеяло. Но в середине разговора кот наконец расслабился и, к большому облегчению хозяина, спрыгнул на пол. И тут же растворился в бежево-коричневом пестром узоре. Квиллер вытер лоб. Становилось все жарче и жарче. Градусов, наверное, под тридцать; от запятых-головастиков рябило в глазах. Он смотрел на бежевый ковер и видел запятые; он поднимал глаза на белый потолок и видел головастиков. Журналист закрыл глаза.

– С вами все в порядке, милый?

– Все нормально. Просто устали глаза. Тут очень душно.

– Может, приляжете? Выглядите вы неважно. Идите сюда, на диванчик.

Квиллер уставился на соблазнительную картинку – мягкое ложе, подушки – и уловил движение за пышной рыжей шевелюрой. Коко тихо и незаметно поднялся на спинку дивана.

– Снимайте пиджак, ложитесь и устраивайтесь поудобнее, – настаивала хозяйка. – С сестричкой Клатрой не надо думать о хорошем тоне.

Она одобрительно посмотрела на его усы и плечи, и ее ресницы затрепетали.

Квиллер пожалел, что пришел. Он любил более утонченных женщин.

И терпеть не мог пестрых узоров. В последнее время его стали беспокоить глаза (наверное, уже нужны очки), и от вездесущих головастиков у него кружилась голова. Или от напитка? Он задумался об ингредиентах. Можжевельник, медвежье ухо, любисток… Что это за любисток?!

Тут Клатра чихнула.

– О! Извините!

Квиллер воспользовался этим, чтобы сменить тему.

– Завтра хоронят старину Си-Си, – сказал он, пытаясь казаться оживленным, хотя ему очень хотелось закрыть глаза.

– Он был настоящим мужчиной, – прищурилась Клатра. – Таких уже мало осталось, поверьте мне! – Она снова чихнула. – Извините! Не знаю, что со мной такое.

Квиллер заметил, что Коко зарылся носом в страусовые перья.

– Айрис очень переживает, – вздохнул он.

Клатра достала из какого-то потайного кармашка шифоновый платочек и дотронулась до глаз, покрасневших и слезящихся.

– У Айрис прибидения больше де будут перекладыбать очки, – сказала она. – Си-Си вставал да рассбете и так над ней подшучибал.

– Трогательная семейная игра! – сказал Квиллер. – Послушайте, а у вас случайно нет аллергии на котов?

На этом визит закончился. Квиллер с чувством огромного облегчения окунулся в прохладный воздух и наконец-то избавился от запятых в глазах.

Клатра крикнула ему вслед:

– Нанесите бне бизит без своего беликолепного друга!

Журналист отнес Коко домой и переоделся для следующей встречи. Открыл словарь. «Любисток – домашнее лекарство». От какой болезни, статья умалчивала. Квиллер открыл банку креветок и угостил Коко, а потом некоторое время размышлял о голосе Клатры. Такой когда-то называли испитым.

В назначенный час он нашел Бена сидящим напротив дома в сером микроавтобусе – удивительно ржавом, с проволочной вешалкой вместо антенны и боковой фарой, болтавшейся на одном болте и грустно глядевшей в кювет. Водитель облачился в клетчатую куртку, шлем первых авиаторов и длинный полосатый шарф.

Мотор несколько раз кашлянул, машина затряслась и выкатилась на дорогу, засасывая куски мокрого снега в дыру под приборной доской. К счастью, до театра «Гаррик» ехать было недалеко. Он гордо высился среди других заброшенных зданий, похожий на сохранившуюся часть Венеции XV столетия.

– Увы, бедный «Гаррик»! Мы хорошо его знали, – мрачно произнес Бен. – Когда-то здесь играли актеры со славными и знаменитыми именами. Потом пошли водевили. Потом немое кино. Потом звуковое. Потом две картины за сеанс. Потом итальянские ленты. Потом фильмы ужасов. Потом ничего. А теперь – только Бенджамин Николас играет перед зрительным залом, полным привидений, и ему аплодируют голуби.

Квиллер тащил лом. У обоих были фонарики. Под руководством актера журналист отодрал доски, которыми были забиты двери служебного входа. Гвозди поддавались легко, словно не в первый раз, и двое мужчин вошли в темное, тихое, пустое здание.

Бен провел Квиллера по узкому коридору – мимо комнатки швейцара, мимо скелета железной лестницы – на сцену. От зала осталась только пустая оболочка, увешанная мертвыми проводами, покрытая пылью и полуразрушенная в местах, где со стен и двух ярусов лож ободрали украшения. Квиллер направил свет фонарика вверх. От величия «Гаррика» остались только фрески на потолке – летящие фигуры Ромео и Джульетты, Антония и Клеопатры. Нести отсюда больше нечего, почему же Бен привел его сюда? Вскоре Квиллер понял. Старый актер вышел на середину сцены, и жуткое представление началось:

– Друзья, сограждане… – страстно начал Бен.

– Друзья, сограждане… – донесся далекий вибрирующий голос.

– Внемлите мне![11] – рявкнул Бен.

– Сограждане… Друзья… Внемлите… Сограждане… Мне… Внемлите… – эхом вторили призраки былых времен.

– Увы! – произнес Бен после монолога и после того, как Квиллер похлопал ему, не снимая перчаток, и пару раз крикнул «браво». – Увы, мы родились слишком поздно… Однако давайте же работать! Чего наша душа желает? Резного дерева? Мраморной крошки? Выбор невелик: разбойники разорили это место. Но вот! – Он пихнул ногой каминную решетку. – Пожалуйста, бронзовая безделица!

Журналист ловко вытащил из кучи мусора почерневшее хитросплетение металла. Поднялась пыль.

Охотники за сокровищами закашлялись. Над головой захлопали крылья, и Квиллер подумал о летучих мышах.

– Давайте выбираться отсюда, – сказал он.

– О нет, останьтесь! Сделаем еще одну попытку! – Бен осветил фонариком ложи. Все они были начисто обчищены, кроме первой слева – ее все еще украшал каменный крест, поддерживаемый херувимами при трубах и цветочных гирляндах. – Этот архитектурный изыск принесет неплохой доход!

– Сколько?

– Сто долларов от любого антиквара. Двести от знающего покупателя. Триста – от какого-нибудь дурака.

– Как мы это снимем?

– Другим удавалось. Будем же отважны!

Бен повел журналиста в бельэтаж, а оттуда – в ложу.

– Держите оба фонаря, а я посмотрю, что удастся сделать ломом, – сказал Квиллер, перегнулся через перила и стал отдирать барельеф. Пол предательски затрещал.

– Макдуф, мужайся![12] – вскричал Бен.

– Посветите через перила, – попросил Квиллер. – В темноте неудобно работать.

И замер, подняв лом: в пыли на полу обнаружилось нечто интересное. Квиллер обернулся, чтобы взглянуть на Бена, и был ослеплен светом двух фонариков. Усы у журналиста дернулись, и он отступил назад. Затрещало дерево, раздался грохот, и снизу поднялся столб пыли. Два луча света как сумасшедшие танцевали на стенах и потолке.

– Черт возьми! – выдохнул Квиллер. – Перила обвалились!

Они исчезли, а прогнувшийся пол ложи тонул в темноте.

– С нами были святые! – проговорил Бен, охрипнув от потрясения или от пыли.

– Давайте фонарик, будем выбираться отсюда, – сказал журналист.

Они поехали обратно, забросив каминную решетку на заднее сиденье. Квиллер молчал, вспоминая, как едва избежал падения, и думая о том, что увидел в пыли.

– Сегодня наше представление не вполне удалось, – извинился Бен. На кончике его носа блестела снежинка. – Мы промерзли до костей. Но пойдемте в бар, и вы будете свидетелем спектакля, от которого сердце ваше согреется. Выпейте с нами бренди.

Здание, в котором разместился «Львиный хвост», в двадцатых годах было здешним банком – римский храм в миниатюре, оскверненный теперь светящейся вывеской и армией стаканов в окнах-арках. У стойки и за столами собрались завсегдатаи – мужчины в рабочей одежде и разношерстная публика Хламтауна.

Когда Бен вошел, его встретили приветственные крики, топот ног и хлопанье по столам. Он изящно поклонился и поднял руку, требуя тишины.

– Сегодня, – объявил он, – краткая сцена из «Короля Ричарда III», а потом ставлю всем присутствующим!

С удивительным достоинством он пробрался сквозь толпу – в шарфе, свисающем до пят, – и исчез. Секунду спустя Николас появился на маленьком балкончике.

– Итак, преобразило солнце Йорка в благое лето зиму наших смут… – начал он. Голос его звенел, пусть не полностью захватывая внимание слушателей, но заставляя их несколько притихнуть.

– …Нет, развлекая дам, он бойко пляшет… – доносилось с балкона.

Внизу раздался безудержный хохот.

Бен закончил, прожигая публику взглядом:

– …То надлежит мне сделаться злодеем, прокляв забавы наших праздных дней![13]

Раздались оглушительные аплодисменты, актер скромно поклонился, и бармен занялся наполнением стаканов.

Спустившись с балкона, Бен бросил на стойку горсть сложенных купюр – сложенных вдоль.

– Король Ричард или тетка Чарлея, какая разница? – обратился он к Квиллеру с мрачным выражением лица. – Дни истинных артистов ушли навсегда. Клоун в широких штанах – артист. И тореадор, и канатоходец, и патлатый гитарист. Скоро актерами станут каменщики и бейсболисты! Сэр, век вывихнул сустав…

Изнемогающие от жажды зрители вскоре вызвали Бена на бис.

– Простите нас, – сказал Бен Квиллеру, – мы должны подчиниться.

И снова двинулся к балкончику.

Журналист незаметно вышел из «Львиного хвоста», размышляя, где Бен достает деньги, чтобы платить за желанные аплодисменты, и знал ли Николас заранее, что ложа в «Гаррике» окажется ловушкой.

Квиллер отправился домой. Коты спали на своей подушке, а усы их в полуулыбке загнулись вверх. Журналист лег на кровать. В голове вертелись вопросы. Что у Бена за работа? Такой ли он сумасшедший, каким кажется? Связано ли его неожиданное богатство с домом Элсворта? Бен был там, Квиллер теперь знал это. В театральной пыли он увидел свидетельство тому – те самые перьевидные узоры, узоры, оставленные кисточками шарфа. А то, как встретили Бена в «Львином хвосте», показывало, что зрители привыкли к его щедрости.

Журналист вспомнил, как Кобб однажды сказал:

– Бен не подбирался к Бродвею ближе чем на пушечный выстрел! – И тут же, минуты две спустя, стал сам себе противоречить: – У Бена есть кое-что в загашнике. Он когда-то неплохо зарабатывал.

И тогда Айрис испуганно взглянула на мужа.

Похоже, у Бена есть тайная работа, которая дает ему деньги на то, чтобы покупать внимание и аплодисменты публики. Знал ли об этом Кобб?.. Возможные ответы были всего лишь догадками, невероятными и недоказуемыми, а вопросы только не давали заснуть.

Квиллер заставил себя думать о более приятном: о рождественском вечере в пресс-клубе. Он представил журналистов, ведущих светскую хронику, – и Джека Джонти, – смотрящих открыв рты, как он входит с Мэри. Писаки героически пытаются выглядеть спокойными, но в душе поражены магическим именем Даксбери. Квиллер понимал, что должен завершить этот вечер рождественским подарком для девушки, но что он может купить дочери миллионера?

В самый момент погружения в сон ответ на последний вопрос, как теплое одеяло, согрел сознание Квиллера. Это была потрясающая идея – настолько потрясающая, что журналист сел в кровати. Если «Прибой» поможет, это спасет Хламтаун.

Квиллер отметил про себя, что утром надо будет первым делом позвонить главному редактору, и заснул. Один ус его загнулся в полуулыбке.

Девятнадцать

Просыпаясь в среду утром, Квиллер смутно почувствовал под мышкой какой-то комок. Это Юм-Юм спряталась под одеялом – в самом безопасном месте, какое только смогла найти. Она убежала в укрытие, а мужественный Коко принялся исследовать причину шума, так ее встревожившего. Стоя задними лапами на кресле, передними он оперся о подоконник и наблюдал за ледяными горошинами, стучавшими по оконному стеклу.

– Град! – простонал Квиллер. – Только этого на праздник и недоставало!

Коко прекратил свои наблюдения и выгнал Юм-Юм из кровати.

Град заковал город в лед, но к одиннадцати часам природа устыдилась, и показалось солнце. Хламтаун засверкал, как драгоценный камень. Здания превратились в хрустальные дворцы. На водосточных трубах, указателях и светофорах поблескивало ледяное серебро, и даже мусорные баки радовали глаз. Это было единственное доброе дело природы за всю зиму.

К полудню на Цвингер-стрит стали появляться покупатели. На фонарях парили ангелы, певцы распевали рождественские песнопения, а Бен Николас, нацепив праздничную бороду и штаны Санта-Клауса, собрал зрителей перед своим магазином. Там был и Крошка Спунер, обвешанный аппаратурой. Даже «Утренняя зыбь» прислала фотографа.

Квиллер бродил в толпе и прислушивался к разговорам, пока не пришла пора вернуться в магазин Коббов и сыграть роль хозяина. Там он нашел Клатру.

– Он очень старый, – убеждала та покупательницу. – На нем сохранилась оригинальная молочная краска. Не упускайте этого случая. Могу дать гарантию, что миссис Кобб за ваши двадцать семь пятьдесят не заработает на нем ни цента. Да в другом месте вам пришлось бы отдать все шестьдесят пять!

Покупательница капитулировала, выписала чек и вышла из магазина в приподнятом настроении, неся детский стульчак – креслице без ножек и с круглой дырой, выпиленной в сиденье.

Клатра передала Квиллеру коробку с деньгами и объяснила, что обозначают ярлыки.

– Вы понимаете тайный код, дорогуша? – спросила она. – Читаете цифры задом наперед – получается начальная цена, а потом накидываете или сбавляете пару долларов – смотря какой покупатель. Осторожно с этим креслом: у него плохо держатся ножки. И не забывайте, вы имеете право задушить каждую третью покупательницу, которая начнет рассказывать вам о своей бабушке.

Входило и выходило множество людей, но покупали не так часто, в основном смотрели и спрашивали. Квиллер решил вести для миссис Кобб записи:

«Продал две голубые стеклянные штуки с витрины, $18.50».

«Женщина спрашивала шеффилдские подсвечники».

«Мужчина искал бляшки для лошадиной сбруи».

«Продал катушечницу, $30».

«Поцеловал покупательницу и продал жестяную коробку для ножей, $35…»

Эта покупательница кинулась к Квиллеру с радостным возгласом:

– Квилл! Что ты тут делаешь?

– Рози Райкер! Здравствуй! Выглядишь великолепно!

Вообще-то в одежде для походов за антиквариатом она выглядела старше своих лет и несколько смешно.

– Как живешь, Квилл? Я все говорю Арчи, чтобы он привел тебя на ужин. Можно я сяду? Брожу тут уже три часа.

– Только не сюда, Рози. Ножка расшаталась.

– Замолчали бы эти певцы хоть на пять минут! Ну так как ты, Квилл? И что ты тут все-таки делаешь?

– Сторожу магазин, пока миссис Кобб хоронит мужа.

– Тебе это идет. Хорошо, что ты не сбрил романтические усы! Общаешься с Мириам?

– Не с ней самой, бывшая теща иногда до меня добирается. Мириам снова в коннектикутском санатории.

– Не позволяй этим стервятникам использовать тебя, Квилл. Они и так неплохо живут.

– А ты как, Рози? Что-нибудь хочешь купить?

– Ищу рождественский подарок для Арчи. Да, что твои коты?

– Отлично! Коко все умнеет. Он открывает двери, включает и выключает свет, проходит сквозь стены и учится печатать на машинке.

– Ты шутишь!

– Он трется мордой о рычажки и отпускает каретку или меняет ширину полей – не всегда в самый подходящий момент.

– Это он чистит зубы, – объяснила Рози. – Наш ветеринар говорит, что так коты снимают зубные камни. Ты должен отвезти Коко к дантисту. Нашему серому толстяку недавно делали профилактику… Слушай, у тебя есть жесть? Арчи бы это подошло.

Она нашла жестяную коробку для ножей, и Квиллер, разрываясь между долгом и дружбой, – виновато сбросил два доллара. Рози сказала:

– Твоя статья об аукционе – высший класс!

– Следующая будет еще лучше.

– Что ты имеешь в виду? Арчи мне ничего не говорил. Он никогда мне ничего не говорит.

Квиллер рассказал о ночи, когда погиб Энди.

– Не могу поверить, – сказал он, – что Энди просто оступился и упал. Чтобы так приземлиться на шпиль, нужно быть акробатом. В тот вечер к Гланцу должны были прийти покупатели за люстрой. Если он снимал люстру с потолка, это значит, они уже одобрили ее. Получается, они были там, когда он упал!.. Здесь явно что-то не сходится. Я думаю, они вообще не заходили в магазин. Мне кажется, этот несчастный случай был подстроен и к приходу покупателей Энди был уже мертв.

Во время рассказа глаза Рози раскрывались все шире и шире.

– Квилл, по-моему, мы с Арчи… По-моему, мы и были этими покупателями! Когда это случилось?

– В середине октября. Шестнадцатого, если точнее.

– Мы собирались повесить эту люстру перед вечеринкой на День Всех Святых, но я не хотела покупать ее без Арчи. Он пришел домой, поужинал, и мы поехали в Хламтаун. Энди должен был специально для нас открыть магазин. Но когда мы добрались, магазин оказался закрыт и внутри темно. Я заметила симпатичную люстру в витрине Коббов, и мы купили ее.

– «Древности» были открыты в такое позднее время?

– Нет, но мы увидели, как кто-то поднимается по ступенькам, и попросили позвать Коббов. Он сходил наверх, позвал миссис Кобб, и мы купили люстру. Только через пару недель одна знакомая рассказала мне про смерть Энди, но я и не думала…

– А кто поднимался к Коббам?

– Тоже антиквар. У него магазин «Немного старины». В сущности, хорошо, что мы купили люстру из крашеного олова: я потом поняла, что медная люстра Энди была бы слишком строгой для нашей столовой.

– Ты сказала «медная»?

– Да. Кажется, уильямсбургская.

– Не хрустальная с пятью хрустальными ветками?

– Что ты! Хрусталь слишком роскошен для нашей обстановки.

Вот тогда-то Квиллер и поцеловал Рози Райкер.

Позже он добавил к списку еще несколько пунктов:

«Продал блюдо для индейки, $75».

«Покупатель разбил кубок, я потребовал $4.50. Без всякого снисхождения».

«Продал машинку для очистки яблок, ее переделают в лампу, $12».

«Продал бронзовую решетку из театра „Гаррик“, $45».

«Фотограф сел в кресло с расшатанной ножкой. „Ежедневник“ оплатит нанесенный ущерб».

«ПРОДАЛ ШВЕДСКОЕ БЮРО, $750!»

Дама, которая ворвалась в магазин, требуя шведское бюро, не была опытной покупательницей антиквариата. Ее выдавали и напор, и избыточная респектабельность в одежде.

– В соседнем магазине мне сказали, что у вас есть шведское бюро, – задыхаясь, проговорила она, – а мне оно необходимо до Рождества.

– То, которое у нас есть, сейчас используется в хозяйстве, – ответил Квиллер, – и владелец не хотел бы расставаться с ним.

– Мне не важно, сколько оно стоит, – сказала она. – Мне важно, чтобы это было шведское бюро – и до Рождества. Я выпишу чек, и мой водитель заберет его завтра утром.

В этот вечер Квиллер был весьма доволен собой. Он лично выручил для миссис Кобб почти тысячу долларов. Он получил от Рози Райкер сведения, подтвердившие его догадки насчет смерти Энди. Он закинул одну идею главному редактору «Прибоя», и она произвела большое впечатление; если сработает – а боссу показалось, что это возможно, – для многих людей разрешатся многие проблемы.

После ужина Квиллер освобождал ящики шведского бюро от своего имущества и услышал на лестнице тяжелые шаги. Журналист открыл дверь и подозвал Санта-Клауса.

– Бен, сколько стоит это шведское бюро? – спросил Квиллер. – На нем нет ярлыка, а я продал его за семьсот пятьдесят вместе со стулом.

– О! Отличная сделка! – воскликнул Санта-Клаус. – Сэр, ваш талант пропадает зря!

Николас отправился было к себе, но потом решительно зашагал обратно.

– Не присоединитесь ли ко мне на рюмочку бренди с ломтиком сыра?

– Что касается сыра, я не против, – ответил Квиллер.

Он сегодня кое-как поужинал банкой тушенки.

Гостеприимный хозяин убрал с викторианского диванчика медный тазик; на пыльной черной коже остался овальный отпечаток. Журналист сел на освободившееся место и осмотрел комнату: бюст Гайаваты, деревянный пропеллер, пустые рамки от картин, плетеная детская коляска, кожаный мешок с надписью: «При пожаре», деревянный умывальник и кукла без парика.

Бен принес Квиллеру сыр и крекеры на тарелке, украшенной рекламой 1870 года запатентованного лекарства от чесотки. Потом со стоном опустился в скрипучее кресло, покрытое плесенью.

– Мы ослабели, – произнес он. – Раны наши взывают о помощи. – И с выражением брезгливости на лице приложился к потрескавшейся рюмке.

Бен отклеил бороду Санта-Клауса; теперь красные нос и щеки, а уж тем более искусственные пушистые брови выглядели куда как странно.

Квиллер заметил:

– Я в Хламтауне уже неделю, но, признаюсь, так и не понял, как вы все зарабатываете на жизнь.

– С грехом пополам, с грехом пополам.

– Откуда вы берете антиквариат? Откуда все это?

Бен махнул рукой в сторону скульптурной головы ангела с отбитым носом:

– Воззри! Отвратительная маленькая жемчужина с фасада «Гаррика». Подлинный камень с оригинальным птичьим пометом. – Он указал на выцветший умывальник с кувшином: – Сокровище из «Мон-Вернона» с застывшей мыльной пеной.

Полчаса журналист заваливал хозяина вопросами, но получал цветистые и витиеватые ответы, не содержащие совершенно никакой информации. Наконец гость собрался уходить. Взглянув на крошки от крекеров на сиденье черного диванчика, он увидел нечто его насторожившее – жесткий белый волосок. Квиллер небрежно его подобрал.

Придя к себе, журналист внимательно осмотрел волос под лампой. Было совершенно ясно, чей он: семь сантиметров длиной, слегка загнутый, чуть заостренный с одного конца.

Квиллер подошел к телефону.

– Мэри, – сказал он, – я сделал одно открытие. Хочешь увидеть кое-что интересное? Надевай пальто и беги.

Потом повернулся к котам, которые спокойно лежали на позолоченных стульях.

– Признавайтесь, ребятки! Что вы об этом знаете?

Коко почесал левое ухо задней лапой, а Юм-Юм лизнула свое правое плечо.

Двадцать

Квиллер услышал, как Бен Николас выходит из дома. Вскоре после этого внизу раздался звонок. Пришла Мэри Дакворт в меховой парке, накинутой на небесно-голубой комбинезон.

Она рассмотрела жесткий белый волосок.

– Знаешь, что это такое? – спросил Квиллер.

– Щетина. От какой-то щетки.

– Это ус, – поправил он. – От какого-то кота. Я нашел его на диване в комнате Бена. Либо два моих хулигана и впрямь обнаружили способ пробираться в соседнюю комнату, либо дух Матильды совсем разошелся.

Мэри еще раз внимательно осмотрела кошачий ус:

– Он пестрый. Белый с серым.

– Значит, принадлежит Юм-Юм. У Коко чисто белые.

– Ты можешь предположить, как они пробрались сквозь стену?

Квиллер повел ее в гардеробную.

– Я проверил ванную. Кафель везде держится прочно. Остается единственная возможность – щель за этими книжными полками.

Коко последовал за ними и страстно потерся мордочкой о книги на нижней полке.

– Великолепные переплеты! – восхитилась Мэри. – Миссис Кобб могла бы продать их декораторам за несколько долларов каждый.

Коко мяукнул, но почему-то глухо, Квиллер посмотрел вниз и увидел, как кончик хвоста исчезает между книгами – в том месте, откуда он снял номера «Освободителя».

– Коко, вылезай! – приказал он. – Там пыльно.

– Йау, – донесся слабый ответ.

Мэри сказала:

– Звучит так, словно он на дне колодца.

Журналист бросился к полке, обеими руками вытаскивая книги и бросая их на пол.

– Принеси фонарик, Мэри. Он на столе.

Он осветил стену, но взгляду открылась только обшивка, похожая на ту, что была вокруг камина в его комнате, – узкие планки, обрезанные наискось.

– Никаких дыр, – сказал Квиллер. – Давай освободим другие полки… Ай!

– Осторожно! Не повреди колено, Квилл. Давай я. Мэри опустилась на четвереньки и заглянула под книжную полку:

– Квилл, в стене есть отверстие, это точно!

– Какого размера?

– Как будто не хватает одной доски.

– Ты видишь, что там дальше? Возьми фонарик.

– Там другая стена – в метре от этой. Похоже на тайник…

– Мэри, ты думаешь…

– Квилл, это может быть… Их осенило одновременно.

– Станция «подпольной железной дороги»[14], – сказал Квиллер.

– Вот именно! – подтвердила она. – Дом построил Уильям Таун Спенсер…

– А многие аболиционисты…

– Строили потайные комнаты… Да!

– Чтобы прятать беглых рабов!

Мэри просунула руку под полку:

– Обшивка двигается, – и крикнула через плечо: – Это – раздвижная дверь… В тайнике какая-то веревка. – Она вытянула метров шесть белого шнура от шлейки Коко. – И зубная щетка!

– Йау, – сказал кот, неожиданно появляясь в луче света. Он выбрался из тайника и слегка покачнулся, изящно отряхиваясь.

– Закрой дверцу, – попросил Квиллер. – Можешь?

– Уже почти. Осталось несколько сантиметров. Она, похоже, покоробилась.

– Готов поспорить, это Коко открыл дверцу когтями и показал дорогу Юм-Юм. Она-то и приносила мне все вещи… Что ж, одна загадка разгадана. Как насчет чашечки кофе?

– Нет, спасибо. Я должна идти домой. Упаковываю рождественские подарки. – Мэри резко остановилась: – Ты освободил ящики бюро? Ты уезжаешь?

– Нет, уезжает только оно. Я сегодня продал его за семьсот пятьдесят долларов.

– Да что ты! Оно стоит не больше двухсот.

Квиллер показал Мэри свой список:

– Неплохо для новичка, а?

– Что за женщина, которой нужны были шеффилдские подсвечники? – спросила Мэри, просматривая реестр. – Надо было послать ее ко мне… А кто спрашивал бляшки для лошадиной упряжи? Их давно никто не покупает.

– А что это такое?

– Медные кружочки для украшения. Англичане когда-то использовали их как талисманы… А за что покупательница получила поцелуй? Странный способ продавать жестяную коробку для ножей.

– Это жена редактора нашего отдела, – объяснил Квиллер. – Да, я купил Арчи Райкеру подарок – просто в шутку. Ты упакуешь?

Он протянул Мэри потрепанную жестянку из-под табака.

– Надеюсь, за нее, – сказала мисс Дакворт, прочитав под крышкой ярлык, – «Три сестрички» не взяли с тебя десять долларов.

– Десять долларов? Они просили десять, но отдали за пять.

– Неплохо. В основном берут семь пятьдесят.

– Мне повезло. – Квиллер пошел проводить Мэри до выхода из дома. У двери Бена он спросил: – А магазин Бена много приносит дохода?

– Не особенно, – отвечала она. – Бен слишком ленив, чтобы часто выходить за товаром, поэтому у него небольшой оборот.

– Прошлым вечером он привел меня в «Львиный хвост» и бросался деньгами, словно у него печатный станок под кроватью.

Мэри пожала плечами:

– Наверное, ему повезло. Раз в год продавец может рассчитывать на неожиданную удачу. Вроде продажи шведского бюро за семьсот пятьдесят долларов. Это одна из непреложных истин антикварного дела.

– Кстати, – сказал Квиллер, – вчера мы с ним пошли в «Гаррик» – там ничего не осталось, только крест на одной из лож, – и я чуть не сломал себе шею, пытаясь добыть его.

– Бен должен был тебя предупредить. Эта ложа опасна уже много лет.

– Откуда ты знаешь?

– Ее закрыли еще в сороковых годах. Она называется Ложей привидений.

– Как ты думаешь, Бен знал об этом?

– Все об этом знают, – сказала Мэри. – Поэтому крест так и не сняли. Даже Росс не стал рисковать, а ему море по колено.

Проводив Мэри взглядом до самого ее дома, Квиллер не спеша взобрался по лестнице. Наверху его ждали коты в совершенно одинаковых позах: они сидели на задних лапах, вопросительно загнув кончики хвостов.

– Ах вы негодники! – сказал Квиллер. – Наверное, вам ужасно понравилось проходить сквозь стены, ну просто парочка привидений!

Коко потерся мордой о столбик перил, и крошечные клыки звонко щелкнули по старому красному дереву.

– Хочешь почистить зубы? – спросил журналист. – После Рождества отведу тебя к кошачьему дантисту.

Коко потерся о столбик затылком – заискивающий жест.

– Не подлизывайся! Меня не одурачишь!

Квиллер взъерошил гладкую шерсть на спине кота.

– Интересно, какие еще тайные подвиги ты совершил?

Был вечер среды, а в четверг утром Квиллер получил ответ.

Перед самым рассветом он повернулся в полусне на бок и обнаружил, что уткнулся носом в кошачий мех. На подушке лежала Юм-Юм. Ее шерстка приятно пахла. Квиллер мысленно перенесся на сорок лет назад, на солнечный задний двор, где на веревке сушилось белье. Свежепостиранное, оно благоухало солнцем и ветром, совсем как сейчас Юм-Юм.

Из кухни донеслось знакомое «йауук!». Так Коко говорил «доброе утро» и одновременно зевал. За «добрым утром» последовал стук – кот спрыгнул с холодильника на стол, а оттуда на пол. Войдя в комнату, Коко остановился посреди ковра и выставил передние лапы, с наслаждением потягиваясь. Потом очень медленно вытянул заднюю лапу – только левую. Потом подошел к кровати-лебедю и ясным голосом потребовал завтрак.

Журналист не спешил вылезать из теплой постели, а только шутливо протянул коту руку. Коко обошел ее и потерся кофейной мордочкой об угол кровати. Потом направился к книжному шкафу и почесался о ножку. Потом подошел к креслу и провел подбородком по его углам.

– Что ты задумал? – спросил Квиллер.

Коко неторопливо приблизился к пузатой печи, осмотрел ее, нашел ручку дверцы зольника и прижался к ней мордой. Потерся слева, затем справа, дверца щелкнула и приоткрылась – всего на волосок, но любопытный кот распахнул ее лапой настежь.

В то же мгновение Квиллер вскочил с кровати и нагнулся над зольником. Тот был полон бумаги – напечатанные листы, целая стопка толщиной в пять сантиметров, аккуратно переплетенная в серую обложку. Текст был напечатан на машинке с плохим «О» – буква выпрыгивала над строчкой.

Двадцать один

В сером утреннем свете двадцать третьего декабря Квиллер начал читать роман Энди. Героиня оказалась глупой болтушкой, которая собиралась добавить в виски своего мужа-алкоголика тетрахлоруглерод, чтобы избавиться от него и выйти замуж за мужчину с большими сексуальными способностями.

Он прочитал уже шесть глав, когда пришли за шведским бюро: шофер в униформе и три грузчика. После этого пора было бриться, одеваться и ехать в центр. Журналист засунул рукопись обратно в зольник.

Встреча Квиллера с главным редактором продлилась дольше, чем оба ожидали. Она плавно перешла в длительный обед с некоторыми важными лицами, сервированный в отдельной комнате пресс-клуба. Возвращаясь поздним вечером в Хламтаун, журналист ликовал.

Состояние колена улучшилось настолько, что он даже смог взбежать в особняк Коббов через две ступеньки. Войдя в прихожую, Квиллер замедлил шаг. Магазин «Древности» был открыт. По комнате рассеянно ходила Айрис, проводя тряпкой по подлокотникам бостонского кресла-качалки.

– Я не ждал вас так быстро, – сказал журналист.

– Я подумала, что мне стоит поскорей открыть магазин, – ответила миссис Кобб усталым голосом. – После вечеринки, может быть, еще будет достаточно покупателей, а видит бог, нам нужны деньги. Со мной приехал Деннис, мой сын.

– Вчера мы кое-что для вас продали, – сказал Квиллер. – Мне очень не хотелось отдавать свое бюро, но одна женщина готова была заплатить за него семьсот пятьдесят долларов.

Айрис была скорее благодарна, чем удивлена.

– Кстати, вы не откладывали для Холлиса Прантца старых приемников? – поинтересовался он.

– Старых приемников? Нет, откуда им у нас взяться? В тот же вечер Квиллер закончил чтение романа.

Все оказалось так, как он и ожидал. Среди героев были неверный муж, сладострастная разведенная дама, бедная богатая девушка, которая инкогнито держала шикарный магазин, и – в последних главах – бывшая школьная учительница, наивная до глупости. Для полноты картины Энди к тому же ввел мошенника, девочку-подростка, торговца наркотиками, содомита, продажного политика и бывшего полицейского, который, похоже, служил рупором возвышенно-банальных идей автора.

«Почему, – спрашивал себя Квиллер, – Энди спрятал эту рукопись в зольнике пузатой печи?»

В какой-то момент чтение было прервано стуком в дверь, и подтянутый молодой человек в белой рубашке и галстуке-бабочке представился сыном Айрис.

– Мать говорит, что вам нужен письменный стол, – промолвил он. – Мы можем перенести тот, что в ее комнате.

– Аптекарский? Я не хочу лишать ее…

– Она говорит, что он ей не нужен.

– Как она себя чувствует?

– Ужасно! Выпила таблетку и уже спит.

Они перенесли стол и подходящий стул – виндзорский, с мягким плоским сиденьем и изящной спинкой. Квиллер попросил Денниса помочь поднять на камин герб Макинтошей и наконец снял портрет кислолицей старухи, которая вечно портила ему настроение.

Потом журналист снова погрузился в чтение. Он встречал и худшие книги, но мало. У Энди не было чутья к диалогу и сопереживания героям. Что заинтересовало журналиста, так это продажа наркотиков. Один антиквар в романе сбывал марихуану так же, как шкафы красного дерева и мейсенские блюда. Если к нему в магазин заходил покупатель и спрашивал резной дверной косяк, значит, ему нужен был «косячок».

От четырехсот страниц с прыгающими «О» веки Квиллера отяжелели, глаза разболелись. Он откинул голову и зажмурился. Резные дверные косяки! Такое ему в голову не приходило, но до Хламтауна он не думал и о многом другом: о суссексских свиньях… пиггинах, ноггинах и феркинах… о бляшках для лошадиной сбруи…

Бляшки для сбруи! Усы Квиллера затрепетали, и он пригладил их костяшками пальцев. Никто больше не покупает бляшки для сбруи, говорила Мэри. И тем не менее дважды за свое краткое пребывание в Хламтауне он слышал, как справлялись об этом бесполезном украшении.

Сначала спрашивали в магазине «Немного старины», и Бен был склонен вежливо отделаться от покупателя. Вчера то же самое искали в «Древностях». А здания, между прочим, стоят рядом и внешне похожи.

Квиллер расчесал усы, стараясь немного успокоиться, и стал продумывать план действий. Двадцать четвертое декабря будет трудным днем: вечером праздник, днем еще одна встреча с главным редактором, обед с Арчи Райкером в пресс-клубе, а утром – тактический маневр, который поможет решить очередную загадку Хламтауна.

Утром журналиста разбудили вспышки света. На кровати стоял Коко и с видимым удовольствием чистил зубы о выключатель на стене.

Квиллер встал, открыл для котов банку гранулированного мяса, побрился и оделся. Сообразив, что курьерская контора в редакции уже открыта, позвонил и заказал курьера на одиннадцать тридцать, не раньше и не позже.

– Пошлите мне самого худого и замученного из всех, – велел он диспетчеру. – Желательно с сильной простудой или насморком.

В ожидании Квиллер перенес свои карандаши и бумагу, скрепки и клей в аптекарский стол. В одном из ящичков он нашел магнитофон Айрис и отнес его хозяйке.

– Мне он больше не нужен, – вздохнула миссис Кобб, болезненно пытаясь улыбнуться. – Я даже смотреть на него не могу. Может быть, вам он пригодится для работы.

Прибывший юноша оказался неопрятным, истощенным и страдающим конъюнктивитом. Большинство курьеров «Прибоя» соответствовали подобному описанию, но этот и впрямь превосходил всех.

– Ну и берлога! – сказал курьер, осмотрев комнату журналиста. – Вы платите хозяевам или газета – вам за то, что тут живете?

– Не умничай, – ответил Квиллер, доставая бумажник. – Просто делай, что я говорю. Вот десять баксов. Иди в соседний дом…

– Елки, ну и коты! А они кусаются?

– Только курьеров «Прибоя»… Теперь слушай внимательно. Иди в антикварный магазин под названием «Немного старины» и спроси, есть ли бляшки для лошадиной сбруи.

– Чего?

– Продавец сумасшедший, так что не обращай внимания на то, что он скажет или сделает. И не дай ему понять, что знаешь меня – или что работаешь в «Прибое». Просто спроси, есть ли бляшки, и покажи деньги. И принеси мне то, что он тебе даст.

– Бляшки для лошадиной сбруи! Вы, наверное, спятили!

– Только не иди туда сразу. Поброди пару минут за углом и лишь потом отправляйся в «Немного старины»… И постарайся выглядеть не слишком умным! – крикнул Квиллер вслед уходящему курьеру, хотя в предупреждении не было необходимости.

В томительном ожидании журналист мерил комнату шагами. Один из котов прыгнул на стол и подставил выгнутую спину, Квиллер рассеянно погладил ее.

Через пятнадцать минут посланец вернулся.

– Десять баксов за эту фитюльку? Вы точно рехнулись!

– Наверное, ты прав, – вздохнул Квиллер, рассматривая медный кружок.

Это была неудача, но щекочущее ощущение в усах говорило журналисту, что он на правильном пути, и он не позволил себе упасть духом.

Днем он встретился в пресс-клубе с Арчи Райкером и подарил ему табачную жестянку, завернутую в страницу «Харперс уикли» 1864 года.

– Это просто прелесть! – сказал редактор. – Но ты не должен был так тратиться, Квилл. Черт побери, я ничего тебе не купил! Но я плачу за обед.

После полудня Квиллер провел целый час с главным редактором, причем остался доволен встречей; потом отпраздновал Рождество розовым лимонадом и печеньем в машбюро, появился на импровизированном фуршете в фотолаборатории, где был единственным трезвым участником, и наконец отправился домой.

До свидания с Мэри оставалось три часа. Квиллер перечитал главу о торговце наркотиками. В пять вышел из дома и забрал два своих лучших костюма из хламтаунской химчистки. На них был приколот красный ярлычок.

– Вы, наверное, что-то оставили в кармане, – сказала работница и, порывшись в ящике, нашла конверт с его именем. Квиллер посмотрел внутрь:

– Спасибо! Огромное спасибо! Выпейте что-нибудь на Рождество, – и оставил доллар на чай.

В конверте была рулетка. Серебряная рулетка Мэри и сложенный лист бумаги.

Ощупывая гладкую серебристую коробочку, журналист вернулся к себе и выглянул из окна. Ранние зимние сумерки изо всех сил старались, чтобы хлам на заднем дворе выглядел еще более неопрятным, чем когда-либо. Среди прочего там стояли два микроавтобуса – серый и коричневый.

Во двор можно было попасть через магазин Коббов, но Квиллер предпочитал не сталкиваться с Айрис, поэтому вышел через парадную дверь, завернул за угол и прошел к цели по небольшой улочке. Бросив взгляд на окна соседних домов, он обмерил серый микроавтобус. Так он и предполагал: результаты совпадали с записанными на клочке бумаги. А когда Квиллер обошел старую машину, то нашел еще одно доказательство: у автомобиля Бена отсутствовало левое переднее крыло.

Теперь журналист точно знал, что делать. Купив у Ломбардо пол-литра лучшего бренди, он взбежал по ступенькам магазина «Немного старины». Парадная дверь была открыта, но сам магазин заперт.

Он зашел в «Древности».

– Вы случайно не знаете, где Бен? – спросил он у Айрис. – Я бы хотел с ним отпраздновать Рождество.

– Наверное, в детской больнице, – ответила миссис Кобб. – Он там каждый год изображает Санта-Клауса.

Наверху журналиста ждали коты. Оба сидели посреди комнаты с напряженным выражением мордочек, которое означало: «Мы хотим кое-что тебе сказать». Оба смотрели пристально: Юм-Юм – прямо перед собой, напрягая чуть раскосые глаза, Коко – на лоб Квиллера.

Речь шла не об ужине, понял журналист. Здесь было что-то поважнее.

– В чем дело? – спросил он. – Что вы желаете сообщить?

Коко повернул голову и посмотрел на маленький блестящий предмет, лежавший на полу рядом со шкафом.

– Что это? – выдохнул Квиллер, хотя в ответе не нуждался. Он знал, что это такое.

Газетчик поднял кусочек серебристой бумаги и поднес к лампе. С первого взгляда фольга казалась оберткой от жевательной резинки, но он знал, что в действительности это не так. Аккуратный прямоугольничек фольги шириной с карандаш и толщиной с лезвие бритвы.

Когда Квиллер начал открывать пакетик, Коко вспрыгнул на стол. Изящными коричневыми лапками кот переступил через карандаши, скрепки, пепельницу, пачку табака, рулетку и аккуратно нажал на зеленую кнопку портативного магнитофона Айрис.

– Хррр… сссс… хррр… сссс…

Квиллер ударил по красной кнопке, выключив храп покойного. И услышал за дверью тяжелые шаги.

По лестнице, хватаясь за перила, с трудом поднимался Санта-Клаус.

– Заходите, отпразднуем, – пригласил Квиллер. – У меня бутылка отличного бренди.

– Достойный джентльмен, я готов! – отвечал Бен.

Он двинулся в комнату, шаркая огромными черными сапогами, отороченными искусственным мехом. Глаза Бена остекленели, от него разило перегаром: он явно не спешил домой из детской больницы.

– Хо-хо-хо! – заметил и добродушно поприветствовал Николас котов.

Юм-Юм взлетела на книжный шкаф, а Коко не сдвинулся с места и вперил в гостя злобный взгляд.

– С Ро-рождеством! – прогрохотал Санта-Клаус.

Коко взъерошил шерсть, выгнул спину и распушил хвост, прижал уши, оскалился и зашипел. Потом вспрыгнул на стол и стал оттуда наблюдать за происходящим – с явным неодобрением, судя по ушам и усам. Наблюдательный пост был выбран с умом: хорошо видны мягкое кресло, в котором Квиллер пьет кофе, качалка, где Бен смакует бренди, и чайный столик с тарелкой копченых устриц.

Журналист медленно проговорил:

– Давайте выпьем за нашего старого друга Кобба, где бы он ни был.

Бен взмахнул стаканом:

– За вероломного подлеца!

– Вы хотите сказать, что не принадлежите к числу почитателей нашего покойного хозяина?

– Добро есть зло, а зло – добро, – отвечал старый актер.

– Хотел бы я знать, что все-таки произошло той ночью в доме Элсворта. У Кобба был сердечный приступ или он поскользнулся на ступеньках? К его ботинкам мог прилипнуть снег. В ту ночь шел снег, правда?

От Бена, погрузившего нос в стакан, ответа не последовало.

– То есть где-то после полуночи, – не унимался Квиллер. – Вы не помните? Разве не шел снег? Вы выходили из дома в ту ночь?

– О, шел снег, дул ветер… Дул ветер, и шел снег, – ответил Бен с соответствующими гримасами и жестами.

– Я побывал в доме Элсворта на следующий день и увидел под машиной Кобба чистую землю. Значит, когда он обчищал дом, шел снег. Самое интересное, в то же самое время там стояла и другая машина. На снегу остались ее контуры, и по ним было видно, что у машины нет левого крыла.

Квиллер замолчал и всмотрелся в лицо Бена.

– Беда, ты на пороге! – произнес тот с таинственным видом.

Журналист тщетно пробовал разные подходы. Старый лицедей оказался лучшим актером, чем он. Квиллер посматривал на часы: еще нужно побриться и переодеться перед тем, как зайти за Мэри.

Он попытался еще раз.

– Интересно, правда или нет, – начал он, – что старый Элсворт спрятал деньги…

Его прервал доносившийся со стола шум:

– Хррр… сссс… хррр…

– Коко! Брысь! – вскричал он.

Кот одним прыжком соскочил на пол и взлетел на камин.

– Если верно, что в старом доме спрятано сокровище, – продолжал Квиллер, – и Кобб нашел его…

Магнитофон не унимался:

– Хррр… сссс… ф-ф-фршт!

– И может быть, кто-то видел и прикончил Си-Си…

Квиллер лениво развалился в кресле, пристально наблюдая за Беном, и ему показалось, что тут глаза у актера забегали – не совсем характерное для Николаса выражение.

– Возможно, кто-то столкнул Кобба с лестницы и забрал его находку…

– Хррр… фффршт! – повторял магнитофон.

Потом:

– Гррммпф!

Потом шипение пустой ленты.

Потом:

– Втирал мне очки, ты, старый дурак… Я знаю, в чем дело… Думаешь, тебе все с рук сойдет… Только через мой труп!

Это был голос Кобба. Квиллер резко выпрямился.

Магнитофон продолжал:

– Эти бедолаги, что сюда приходят… Медные бляшки, как же!.. Знаю, откуда у тебя товар… Ты обчищаешь «Гаррик»? Не смеши!..

Бен уронил стакан и вылез из качалки.

– Нет! – вскричал Квиллер, вскакивая и бросаясь к столу. – Дослушаем до конца!

Магнитофон не унимался:

– Я тут пашу за три вшивых бакса в час, а ты получаешь десять за пакетик…

Журналист посмотрел на магнитофон с восторгом и торжеством.

Тот продолжал:

– Но на этом всё!.. Ты возьмешь меня в долю, Бен, детка…

Квиллер уголком глаза заметил, как за спиной мелькнуло что-то красное. Оно двинулось к камину, и журналист обернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как Бен в красном одеянии Санта-Клауса тянется за кочергой. По пути Николас опрокинул чайный столик с устрицами.

Не сводя глаз с красного костюма, Квиллер протянул руку к стулу и схватил его за спинку. Но в руках остались лишь две дощечки: спинка дохлого стула развалилась.

Мгновение мужчины не сводили друг с друга глаз – Бен опирался о камин и размахивал кочергой, Квиллер сжимал в руках бесполезные деревяшки. И тут в игру вступил железный герб. Он упал с камина прямо на шею Бена. Кочерга взлетела в воздух, журналист быстро пригнулся, поскользнулся на устрице и с грохотом приземлился на правое колено.

Действующие лица застыли в немой сцене: Санта-Клаус распростерся на полу, придавленный гербом Макинтошей; Квиллер стоял на одном колене; Коко склонился над копченой устрицей.

Когда полиция увезла Бена, а Айрис с Деннисом помогали привести комнату в порядок, зазвонил телефон. Журналист, превозмогая боль, медленно подошел к аппарату.

– Что случилось, Квилл? – обеспокоенно спросила Мэри. – Я только что слышала сирену и видела, как Бена увозят в полицейской машине. Что-то не так?

– Всё! В том числе и мое колено, – простонал Квиллер.

– Ты снова его ушиб?

– Это другое колено. Я не могу двигаться. Не знаю, что нам делать с вечеринкой.

– Можем устроить ее у тебя. Но что же все-таки случилось?

– Я объясню, когда придешь.

Она появилась – в голубом шифоне и с рождественскими подарками.

– Что же, в конце концов, с Беном и с твоим коленом? – потребовала она ответа.

– Сегодня мы поймали убийцу, – сказал Квиллер. – С помощью твоей рулетки я обнаружил, что Бен был в доме Элсворта во время смерти Кобба.

– Не могу поверить! Он признался, что убил Си-Си?

– Просто подтолкнул его.

– А как насчет клада?

– Никакого клада, Мэри. Бен торговал героином. Он встречался с поставщиком в старом театре и получал товар в пакетиках по триста миллиграммов.

– Как ты это узнал?

– Коты принесли мне одну упаковку из комнаты Бена, а в романе Энди я нашел подсказку. Наркоманы спрашивали в магазине Бена бляшки для лошадиной сбруи.

– Хитро придумано.

– Иногда они заходили не в тот магазин, и Кобб понял, в чем дело. Но вот самая невероятная часть истории: когда Кобб требовал часть прибыли Бена, их разговор был записан на пленку! Коко вовремя нажал на кнопку портативного магнитофона!

– Фантастическое совпадение!

– Фантастическое? Пожалуй! Но если бы ты лучше знала Коко, ты бы так не удивлялась. Должно быть, беседа произошла в воскресенье утром, когда Айрис пошла в церковь, а я – в закусочную.

– Коко, ты герой! – сказала Мэри коту, который вольготно раскинулся на кровати. – И ты получишь за это награду: консервированную утку!.. – Она повернулась к Квиллеру: – Я взяла на себя смелость заказать ужин. Его принесут из ресторана «Толедо». Надеюсь, тебе нравятся рокфеллеровские устрицы, консервированная утка, шатобриан и французская клубника?

– О да. Но котам хватит на сегодня калорийной пищи: они только что съели целую банку копченых устриц, и, боюсь, им будет плохо. – Журналист задумчиво посмотрел на Коко и добавил: – Один секрет мы так никогда и не узнаем. Как случилось, что герб Макинтошей соскользнул с камина в нужный момент? Когда Бен схватил кочергу, намереваясь вышибить мне мозги, этот кусок железа вырубил его не хуже каратиста.

Квиллер взглянул на Коко со смесью сомнения и восхищения, и кот перевернулся на спину и стал вылизывать светлую шерсть на животе.

Зазвонил телефон.

– Наверное, наш репортер из полицейского участка, – сказал Квиллер. – Я просил позвонить, когда что-нибудь станет известно.

Хромая, он подошел к аппарату:

– Да, Лодж. Что-то новое?.. Так я и думал… Как он узнал?.. У него все было схвачено, а?.. Да, я знаком с ним… Нет, не буду.

Повесив трубку, журналист не стал говорить Мэри, что отдел по борьбе с наркотиками следил за Хламтауном уже три месяца глазами тайного агента по имени Холлис Прантц. Не сразу он сказал и о том, что Бен во всем сознался.

Ужин прибыл из самого дорогого ресторана города – что-то в кастрюльках с подогревом, кое-что под серебряными крышками, остальное – на кубиках льда; и Мэри достала свои подарки – целый ящик баночек с консервированными омарами для котов и два шотландских медных подсвечника для Квиллера.

– У меня тоже есть для тебя сюрприз, – сообщил он девушке. – Но сначала тебе придется услышать горькую правду. Смерть Энди не была случайной. Он стал первой жертвой Бена.

– Но почему? Почему?

– Бен боялся, что Энди его заложит. И Энди, и Кобб знали об источнике доходов Николаса. Наш друг актер боялся потерять то, что ценил больше всего на свете, – зрителей. Даже если ему приходилось покупать их аплодисменты.

– А бедного бродяжку на улице – тоже Бен?

– Нет, тут полиция оказалась права. Это действительно был несчастный случай: смерть от перепоя.

Мэри перевела дыхание.

– Но что теперь будет? Его станут судить! И я должна выступить свидетелем!

– Не тревожься, – успокоил ее журналист. – Ты можешь больше не скрываться. В последние два дня я встречался с начальством «Прибоя», людьми из мэрии, с твоим отцом. Я подбросил им одну идею…

– Моим отцом?!

– Кстати, неплохой человек. В результате город решил организовать Комитет по сохранению достопримечательностей. Идея выдвинута «Прибоем», а банк твоего отца будет осуществлять финансирование. Он согласился стать почетным председателем Комитета. Но руководить программой будешь ты.

– Я?!

– Да, ты! Пора тебе с толком использовать знания и энтузиазм. И еще кое-что: вынос вещей из брошенных домов узаконят. Понадобится только разрешение и…

– Квилл, и ты все это делаешь для Хламтауна?

– Нет, в основном для тебя, – ответил он. – Если в Хламтауне будет все благополучно, думаю, что и странные ночные звонки прекратятся. Кто-то хотел испугать тебя – испугать и выжить из района. По-моему, я знаю кто, но чем меньше сказано, тем лучше.

Восхищенное и благодарное лицо Мэри было самым лучшим подарком – лучшим, гораздо лучшим, чем медные подсвечники, лучшим (чуть-чуть), чем премия в тысячу долларов, в получении которой Квиллер уже не сомневался.

Однако радость его была недолгой. Глаза девушки затуманились, она судорожно сглотнула.

– Если бы здесь был Энди! – всхлипнула Мэри. – Как бы он…

– Коко! – рявкнул Квиллер. – Прочь от стены!

Коко стоял на кровати и точил когти о стену, тщательно оклеенную Энди.

– Кот работает над этой проклятой стеной с тех самых пор, как мы сюда переселились, – сказал журналист. – Уже отодрал несколько уголков.

Мэри взглянула на стену, пытаясь сдержать плач. Вдруг она резко поднялась и подошла к кровати. Коко отскочил.

– Квилл, – сказала она, – здесь что-то еще. – Она потянула за один завернувшийся уголок, и страничка «Дон Кихота» начала отклеиваться.

Квиллер подковылял к стене.

– Тут, под страницами! – воскликнула Мэри.

– Зелень!

– Деньги!

Под отклеенной страницей оказалось три стодолларовых банкноты.

Квиллер оторвал страницу из Сэмюэля Пеписа и нашел еще три.

– Откуда это у Энди? – вскрикнула Мэри. – Он не зарабатывал столько! Вся прибыль уходила на антиквариат. – Она оторвала еще одну страницу. – Да вся стена оклеена деньгами! Как Энди…

– Может, у него был еще какой-то доход? – предположил Квиллер. – Как ты думаешь, может, он занимался букмекерством, как и Папа Попопополус?

– Не верю, – сказала Мэри. – Энди был таким… Он был таким… Зачем ему прятать деньги? От кого?

– Обычно, – объяснил журналист, дипломатично откашливаясь, – так скрывают доходы от налоговой инспекции.

Он сказал это так нежно, как только мог, но Мэри разразилась плачем. Он обнял ее и стал успокаивать, и она хотела, чтобы ее успокоили.

Никто из них не заметил Коко, который бесшумно поднялся на кровать-лебедь. Встав на задние лапы, он потерся мордочкой о дерево, вытянул шею, прижался к дверному косяку, почесался о выключатель – и комната погрузилась в темноту.

Двое не замечали, как над столом с рождественской уткой парят бледные привидения.