Котов - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Виктор Смольников (Начало книги) #1

Виктор Смольников

Котов

Повесть

Над заснеженным мегаполисом стоял трескучий декабрьский мороз. Дым из выхлопных труб автомобилей и выдыхаемый людьми воздух быстро превращались в пар, который скрадывал истинные размеры предметов и расстояние между ними. Стекла машин и магазинные витрины были причудливо украшены ледяными узорами. Под ногами торопящихся в домашнее тепло прохожих хрустел грязный городской снег, который по старой российской привычке никто даже не думал убирать. В безветренном зимнем воздухе поблескивали падающие с неба снежинки, отражая разноцветные лучи.

“Рафик” скорой помощи с красными полосами на боку, лихо маневрируя в хитросплетениях городских улиц, даже при выключенной мигалке ехал быстрее положенных для города 60 километров в час. Карета скорой помощи везла в стационар только что госпитализированного больного. Сквозь занавешенные зелеными шторками окна мелькали городские огни и скромные рекламные плакаты последних лет существования СССР. По ним пациент пытался определить маршрут.

Внутри подпрыгивающей на дорожных выбоинах машины находилось несколько человек. Впереди, рядом с водителем, сидел сухощавый, морщинистый фельдшер, что-то тихо говоривший двум санитарам, которые были одеты в серые фуфайки поверх белых, не первой свежести халатов:

— После праздников совсем замучаемся. Упьются все, и вызова пойдут один за другим.

— Иваныч, да лишь бы смена не попала на тридцать первое. В прошлом году в новогоднюю ночь шизика одного ловили, на центральной площади города раздетым ходил. Люди дома шампанское пьют, а мы за полудурком гоняемся! Хоть в этом году праздник дома встретить, — соглашался один из санитаров, ровесник фельдшера.

Иваныч достал из кармана пачку “Родопи”, те самые болгарские доисторические сигареты с длинным фильтром, которых сейчас и в продаже нет. “Неплохо эти деятели живут, вон какая у них куреха”, — подумал стреноженный больной. Фельдшер закурил. Сизые клубы дыма поплыли по машине. Пациент нервно задвигал ноздрями; после того, как не куришь полсуток, любой табачный запах воспринимается как амброзия. “Хоть бы пару затяжек, — сто рублей бы дал за полсигареты”, — думал госпитализируемый.

Больной взглянул в щелку между шторками и отметил, что “рафик” подъезжает к одной из городских окраин. “Куда меня везут? Меня хотят убить, это точно”, — лихорадочно думал пассажир, дрожа всем телом. Опасаясь расправы, он пододвинулся к двери, планируя выпрыгнуть, если что, из машины. Бдительные санитары заметили движение больного, и один из них, цыкнув, грозно сказал:

— Сиди, где сидишь!

Вскоре перестали мелькать городские огни, стало темно, и только фары дальнего света встречных машин вырывали из темноты очертания сосен, которые стояли справа и слева от шоссе.

“Что эти трое хотят со мной сделать?” — продолжал беспокойно думать пациент, молодой человек двадцати трех лет, руки и ноги которого были крепко связаны простынями. Конечности, туго перетянутые и не имевшие притока крови, сильно мерзли и почти онемели.

— Вот взять хотя бы этого, — со знанием дела рассуждал о госпитализируемом фельдшер. — Наверняка ведь либо перепил, хотя на белую горячку не похоже, либо анаши обкурился.

— А кто вызвал бригаду?

— Соседи, кто же еще. Говорят, пришел к ним в квартиру, одетый в простыню, а на груди крест какой-то красный нацепил. А когда над ним засмеялись, в драку полез.

— А родных-то у него что, нет, что ли?

— Да наверняка есть, не один же он в трехкомнатной живет. Мы на столе записку оставили с телефонным номером больницы. Придут, позвонят. Да и соседи скажут, что психбригада приезжала. Тогда без всякой записки ясно будет, где их отпрыска искать.

— Где твои родные? — обращаясь к больному, спросил один из санитаров.

Пациент, пригнув голову, молчал.

— Че, анаши обкурился? Или, может, барбитуратов обожрался? — обращаясь к нему, спросил фельдшер.

“Ничего я им не скажу, сейчас что ни скажи, только хуже будет, — думал стреноженный больной. — Да и не поймут они ничего; вот соседям пытался объяснить, что я рыцарь Храма, а они меня избили, да еще этих вызвали. Наверное, меня везут в тюрьму, все больницы уже проехали. Но за что? За то, что я соседу по морде заехал?”

— Че молчишь? — снова спросил санитар пациента. — Ну, ничего, в больнице разговоришься. Может, он просто ширанулся?

— Нет, — тоном знатока сказал фельдшер. — Наверное, транквилизаторов объелся, вены у него нормальные.

“За наркомана меня принимают, какие это врачи? Но куда меня все-таки везут?” — думал несчастный. В этот момент машина догнала какой-то грузовик. Пациент взглянул на красные стоп-сигналы впереди едущего транспортного средства и стал привычным для себя образом, напрягая и расслабляя зрачок глаза, медитировать. Вскоре из потока света прорисовались знакомые контуры рыцаря-тамплиера, скачущего на мощном коне. Восьмиконечный красный крест на груди, меч и копье в руках. Вечно скачущий к небесному Иерусалиму паломник сказал больному: “Не бойся, я с тобой”.

Больной сразу расслабился. “Небесное братство не бросило меня, теперь я спокоен”, — подумал он.

“Рафик” притормозил у деревянных ворот, посигналил, постоял несколько минут, после чего ворота медленно отворились, и машина, переваливаясь с боку на бок, въехала в огороженный высоченным забором двор. Где-то вдалеке брехала собака.

— Выходи, — подхватывая за руки больного, сказали санитары.

Больной заупрямился, пытаясь своими телодвижениями затруднить работу медперсонала. Получив пару ударов в солнечное сплетение, пациент обмяк, и санитары потащили его к длинному приземистому одноэтажному дому с мощными металлическими решетками на всех окнах. Над входом висела вывеска “Отделение № 2”. Пациента провели по длинному коридору в довольно большой кабинет. Вскоре в помещение, аккуратно закрыв за собою дверь, вошел молодой, интеллигентного вида светло-русый мужчина с большими очками в металлической оправе на длинном носу.

— Что у него? — спросил вошедший.

— Вот, здесь все написано, предположительно наркотическое опьянение. Пришел к соседям, обмотавшись простынями, что-то начал требовать, потом драку устроил, все про каких-то тамплиеров говорил, сказал, что он знает какого-то Гогу Болдина и что он ему пожалуется.

— Это что, криминальный авторитет, что ли? — спросил врач.

— Не Болдина, а Болдуина, и не Гогу, а Гуго де Пейена, — вмешался оскорбленный пациент.

— А кто это такие? — сильно смягчив интонацию, спросил врач.

— Болдуин — король Иерусалимского королевства, а Гуго де Пейен — основатель и первый гроссмейстер ордена Рыцарей Храма, — многозначительно сказал вновь прибывший.

— Во как! — с трудом сдерживая улыбку, ухмыльнулся Иваныч.

— А где вы с этими уважаемыми людьми познакомились и кем они вам приходятся?

Пациент сильно смутился, потому как и сам не знал, кем именно приходятся ему жившие девятьсот лет назад легендарный борец за освобождение Гроба Господня и первый командор ордена тамплиеров, а также как можно водить дружбу с покойниками. Одно пациент знал точно — что души обоих исторических персонажей живы и он может с ними общаться.

Заметив замешательство вновь прибывшего, врач быстро сменил тему:

— Давайте знакомиться, — мягко предложил он.

— Меня зовут Андрей — ответил пациент.

— Вот и хорошо, а меня Игорь Николаевич. Давайте измерим вам давление и взвесимся.

Пока Андрей проходил все необходимые процедуры, врач быстро писал в истории болезни: “Давление в норме, пациент сильно истощен, на правом предплечье и на скуле кровоподтеки, бригаду “скорой” вызвали соседи, сверхценная идея о рыцарях-тамплиерах…”

— В психиатрической больнице лежали когда-нибудь?

— Нет! — возмутился пациент.

— А родственники?

— Нет! А я что, в психиатрической больнице?

— Как бы вам сказать, в общем — да, но если вам наша больница не понадобится, мы вас сразу выпишем, — попытался успокоить больного Игорь Николаевич.

— Отпустите меня домой, я ни в чем не виноват, — чуть не плача попросил пациент.

— А вас никто ни в чем и не обвиняет. Давайте переночуйте у нас, а наш разговор отложим до завтра, — заканчивая беседу, сказал врач.

Через несколько минут за больным пришел здоровенный санитар и спросил у Игоря Николаевича:

— Куда его?

— В наблюдательную.

— Там все койки заняты.

— Переведите кого-нибудь, кто поспокойнее, в другую палату, а на его место поместите этого.

— Ну, пошли, — обращаясь к дрожащему всем телом пациенту, гаркнул санитар.

— У меня руки и ноги связаны, я не могу идти, — сказал пациент.

— Развяжите его, — распорядился врач, — но только к вам, Андрей, просьба: ведите себя спокойно, иначе вас снова могут связать.

Больного повели по полутемному извилистому коридору, стены которого были покрашены грязно-зеленой, местами облупившейся краской. Когда санитар специальным ключом открыл дверь в отделение, в нос Андрею ударил специфический запах. Спертый воздух, характерный для места, где обитает много немытых людей, дополнялся запахом общественного туалета и дымом дешевых сигарет. Андрей, озираясь по сторонам, увидел странных, одинаково одетых людей. Больные с осунувшимися лицами были одеты в полосатые пижамы и, как показалось новичку, абсолютно бесцельно двигались в жуткой тесноте. Их нечесаные волосы и обросшие физиономии, а также поведение сильно напугали новичка.

“Неужели я буду таким же? — скорбно подумал Андрей. — Наверное, меня оставят здесь на всю жизнь. Но за что? За то, что я могу общаться с душами покойных рыцарей?”

Пациента привели в палату, которая, в отличие от других, имела еще одну дверь, возле которой постоянно дежурил санитар.

— Миша, — обращаясь к сидящему около палаты санитару, сказал конвоировавший новичка, — вот тебе новый кадр, привязывать пока не надо, но если что, не стесняйся, за четыре точки прификсируй!

— Вот твое место, здесь будешь обитать, — сказал Андрею Миша, показывая на свободную кровать, и захлопнул дверь наблюдательной палаты.

Андрей осмотрелся по сторонам. В помещении, которое освещалось тусклой лампочкой, находилось около пятнадцати человек. Некоторые лежали на кроватях, кое-кто был к ним привязан. Двое больных мерили шагами то небольшое пространство, которое было между двумя рядами коек. При этом обитатели даже не обратили внимания на вновь прибывшего.

“Меня хотят превратить в идиота или даже убить, — лихорадочно думал Андрей, — вот лекарствами какими-нибудь накачают, а потом заявят, что я — псих. Нужно срочно бежать отсюда!” Пациент подошел к маленькому, без форточки, подслеповатому окну, за решетками которого виднелись снежные сугробы и высоченный забор. “Разве это больница? Это же тюрьма! — ощупывая толстенные прутья на окнах, думал Андрей. — Что же я такого совершил? За что меня сюда? Если это тюрьма, то ведь сначала должен быть суд!”

— Тебя как звать, пацан? — вздрогнув от звука человеческого голоса, услышал Андрей и оглянулся. На кровати приподнялся небритый мужик лет сорока, с хитроватым выражением лица.

— Меня — Андрюха.

— А меня — Илья, погоняло Карась.

— А что такое погоняло?

— Ну, кличка, значит. А у тебя какая кликуха?

— Не знаю.

— Но фамилия-то у тебя есть? — ухмыльнулся Карась.

— Котов, — неуверенно ответил новичок.

— Вот, будешь Котом, значит.

— Ну ладно, я не против.

— За что тебя сюда? Что натворил-то?

— Да соседу по морде надавал.

— За это тебя бы в КПЗ посадили, а ты в психушке. Значит, что-то с головой у тебя. Ну да ладно, мне все равно. Здесь надо осторожно, ты же, я вижу, в первый раз здесь?

— Да.

— Тут надо знать, с кем и как общаться.

— Но нормальные-то здесь есть?

— Если честно, то мало. Уж в этой палате их точно нет. Либо больные на всю голову, либо петухи.

— А что за петухи такие?

— Ну ты даешь! Тебе сколько лет-то?

— Двадцать два.

— И что, не знаешь, кто такие петухи?

— Нет.

— Ну дырявые, значит, проткнутые, те, кого в зад имеют, либо кому в рот выдают.

— А зачем?

— Ну, это я точно не скажу. Кто-то по статье нехорошей попал, и опустили его, кто-то, может, скрысил что-то и наказан таким образом, а кому-то это просто нравится.

— А как определить, опущенный или нет?

— А ты в курилке все увидишь, петухи, они вместе держатся, окурки из помойного ведра таскают, после всех докуривают. Ты, главное, после них не кури и не пей, а то на неприятности нарвешься.

— На какие?

— Ну, в двух словах, это почти что самому стать петухом. После тебя курить никто не будет, чай с тобой пить никто не будет, хуже не придумаешь, полы в туалете заставят мыть. Вот Саня Бык, покурил после петуха и чаю после опущенного попил, теперь блатным трусы стирает.

От такого количества полученной информации у новичка голова пошла кругом. Жизненный опыт, полученный Андреем, был далек от знания тюремных законов. Ни в престижной школе, ни в вузе, ни в аспирантуре, вступительные экзамены в которую только что он сдал, ему не приходилось сталкиваться с жизнью по тюремным понятиям. Новичку вдруг опять сделалось страшно. Как же так, если это больница, то почему контингент тюремный, почему на окнах решетки? Возникла ужасная мысль, а может, он, Андрей, какому-то важному человеку перешел дорожку и его без всякого суда и следствия запихнули в это странное место? Мысль металась в поисках ответа на вопрос: “Почему я здесь?” — и не оставляла вновь прибывшего.

Успокоился Андрей, только вспомнив о том, что обещавший ему защиту рыцарь-тамплиер не оставит его. Новичок прилег на кровать, привычным способом начал, прищурившись, долго смотреть на едва светящуюся лампочку. Наконец из луча, вышедшего из лампы, показалось мужественное лицо рыцаря, затем показался конь, несший седока по просторам вселенной. Рыцарь дружеским жестом пригласил Андрея сесть к нему в седло, но больной отрицательно покрутил головой, после чего рыцарь скрылся в луче падающего света.

Внезапно во всем отделении замигали, а потом и вовсе погасли все лампы. Окутавший Андрея мрак парализовал волю новичка, от страха больному хотелось закричать. Он взглянул в окно. В прозрачном декабрьском воздухе дрожали звезды. Яркая полная луна низко висела над землей, посылая на больницу света достаточно для того, чтобы различить сугробы снега и черный забор. Где-то вдалеке лаяли собаки. Андрей попытался заснуть, но не мог. “Ведь никто из моих родственников и знакомых не знает, где я, — думал пациент. — Как меня сейчас они найдут? Кто объяснит этим костоломам в белых халатах, что я абсолютно нормален? И как же аспирантура, ведь мне надо завтра идти в институт, у меня важный эксперимент. Все удивятся, что я не пришел на работу. Не дай Бог, отчислят!”

В это время в дверном проеме появились две фигуры, лица которых было трудно различить. Один, санитар, держал в руках свечу. Второй, медбрат, нес шприц.

— Что ему назначили?

— Два куба аминазина, пусть выспится.

Они подошли к кровати Андрея. В голове больного пронеслось: “Что такое аминазин? Они хотят убить меня, в шприце наверняка яд. Господи, а я так хочу жить, мне рано умирать. Мне надо было согласиться с рыцарем и уехать отсюда!”

— Не убивайте меня, я ни в чем не виноват! — заплакал Андрей. Но санитар привычными движениями перевернул больного на живот, а медбрат тем временем поставил укол в ягодицу и насмешливо сказал: “Живи пока!”

Первое время после инъекции Андрей с бьющимся сердцем ожидал наступления смерти. Но вместо этого по телу растеклась волна спокойствия и умиротворения. Измученный трехсуточной бессонницей организм пациента впервые почувствовал, что пора бы и поспать. Сладко зевнув, новичок положил руку под голову и заснул. Во сне к Андрею опять пришел рыцарь и сказал: “Если ты вытерпишь это испытание, мы посвятим тебя в рыцари, и ты поселишься в Тампле”.

Во всем отделении установилась тишина. Были слышны даже ходики, висевшие в дальнем конце отделения. Иногда кто-нибудь всхрапывал или разражался бредовой тирадой. В комнате медсестер персонал мужского пола отчаянно резался в “тысячу”.

Наутро отчаянно болело все тело, было слышно, как пульсирует кровь в голове. Андрей попытался встать с кровати, но ноги и руки плохо подчинялись своему хозяину. Наконец, встав с лежанки, новичок огляделся по сторонам. Впервые почувствовав на себе действие психотропных лекарств, Андрей подумал, что то, что он выжил после ночной инъекции, уже хорошо.

Несмотря на то, что было уже около девяти часов утра, за окном было так же темно, как вчера. Стоваттная лампочка, единственный источник света, была подвешена так, что достать ее, даже встав на кровать, было невозможно. Неяркий подрагивающий свет от заключенного в коробку из металлической проволоки светильника выхватывал из полумрака около дюжины металлических кроватей и столько же пациентов в мятых и грязных полосатых пижамах.

Почти все в палате уже проснулись. Вчерашний знакомый, Карась, поприветствовал Андрея:

— Ну, что, поздравляю! Как прошла твоя первая ночь в дурке?

— Так-сяк. Илья, скажи мне, где мы находимся?

— Как где, в крытке, где же еще?

— А что такое крытка?

— Ну, дурхата, тюремная психбольница!

— Как так! — прокричал новичок.

— Тихо ты, не ори, — приказал Андрею Карась.

— Так ведь, чтобы сюда попасть, надо что-то совершить! — не унимался новичок.

— Я тебя вчера и спрашивал, что тебе предъявляют.

— Подрался я.

— За это сюда не отправляют. Вот у меня, например, статья за кражу со взломом. Судили, но, поскольку я был в невменяемом состоянии в момент преступления, тюрьму заменили принудительным лечением. Да может, ты скрываешь и за тобой что-нибудь нехорошее есть?

— Да ничего за мной нет, ошибка какая-то вышла, честное слово, — растерянно произнес Андрей.

— Ну, смотри, здесь все равно все становится известным.

Новичок еще раз осмотрелся по сторонам. Стены с обсыпавшейся местами до дранки штукатуркой были выкрашены в грязно-синий цвет. Низкий, давно не беленный потолок нависал над металлическими, тоже облупленными, кроватями. На некоторых кроватях не было ни наволочек, ни простыней. Темно-зеленые одеяла лежали прямо на порыжевших от многократного ночного недержания пациентов матрасах. Новичку отчаянно захотелось вернуться домой.

— Карась, а как мне из этой больницы выйти-то?

— Из этой больницы, чтобы ты знал, все хотят выйти. Но беда в том, что из нее не выходят, из нее выписывают! Да и то, как правило, только по решению суда. Есть деятели, которые третий десяток здесь находятся!

— А в город можно съездить? У меня вот сигарет нет.

— Ну ты даешь! Ишь чего захотел, — засмеявшись от наивности нового приятеля, ответил Карась. — Не только в город, но даже просто на улицу погулять нельзя выйти. Да даже и на толкан сходить, нужду справить, и то надо разрешения у санитара спрашивать!

— Врешь!

— А чего мне врать-то, проверь сам. Видишь дверь в палату?

— Ну, вижу, — уставившись на сваренную из толстенных прутьев арматуры дверь, сказал Котов.

— Так вот, сейчас она закрыта на ключ, пойди попробуй выйди отсюда!

Андрей, восприняв слова нового знакомого всерьез, подошел к двери и начал дергать ее. В ответ услышал от санитара:

— Ты че, ушлепок, дергаешься? К кровати тебя привязать, что ли?

Новичок, испугавшись, отошел к кровати Карася.

— Ну, что, понял? — смеялся Илья. — Вот привыкай, здесь все так: шаг вправо, шаг влево — либо на вязки отправят, либо сульфы полный шприц вкатят.

— А что делать? — чуть не плача, спросил Андрей. — Я курить хочу, сил нет терпеть, где здесь курево-то можно достать?

— С куревом здесь вообще страшная напряженка. Только то, что из города привозят, то и курим. Да я на первое время дам тебе сигарету, потом сам ищи.

— Понятно, а где здесь курилка?

— А курилка, она же и сортир, за дверями. Так что жди. Выход из палаты только по часам, с разрешения санитара. Но ты потерпи, скоро завтрак, а потом всю наблюдательную в сортир поведут.

Вошел санитар, пересчитал больных в палате, сделал пометку в какойто бумаге, уточнил у Андрея, что он новенький, и поставил в бумаге номер кровати, на которой обосновался новичок. Затем отвязал привязанных и крикнул:

— На завтрак!

Двенадцать немытых и небритых больных с перьями от подушек в волосах с неожиданной для Андрея прытью бросились в открывшуюся дверь. Один из пациентов, рванувшийся раньше других, упал в проходе на пол, и теперь другие постояльцы наступали прямо на неудачника, прорываясь к хавке. Столы для завтрака были накрыты прямо в коридоре отделения. Есть новичок не хотел, да и вид комковатой, с желтым оттенком манной каши аппетита не вызывал. К каше прилагался стакан светло-желтой теплой жидкости, которую все называли чаем. К удивлению Андрея, этот, с позволения сказать, завтрак больные наворачивали так, что мышцы на спине буграми ходили.

— Ты че, кашу-то не будешь? — спросил у вновь прибывшего худющий больной со сломанными очками на носу, которые держались с помощью резинки, обвитой вокруг головы хозяина.

— Нет, — ответил новичок. — Ешь, если хочешь.

Обладатель сломанных очков по имени Олег, по кличке Фикса стал быстро выгребать ложкой из тарелки манку. Затем он передал чашку другому больному, который уже без всякой ложки, с помощью языка вылизал тарелку до блеска.

— Андрюха, ты кашу-то мог на сигарету выменять! — сказал наблюдавший за всем Илья и продолжил: — В этой больнице ничего просто так не делается: кашу на сигарету, пачку сигарет за пачку чая и так далее. А то без всего останешься. Учись, пока я жив!

— Наблюдательная, на таблетки! — прокричал санитар.

Уже без того энтузиазма, с которым шли на завтрак, больные выстроились в затылок друг другу. Пациенты называли свой номер и получали в руку лекарства. Рядом со столом раздачи лекарств стояла санитарка по имени Венера, которая контролировала, как больные пили таблетки.

— Открывай рот! — орала санитарка на Чомбу, засовывая больному в рот длиннющий металлический шпатель для того, чтобы проверить, выпил больной таблетки или положил их за щеку.

— Вот гад, опять под языком лекарства спрятал! Люба! — обращаясь к молоденькой симпатичной медсестре, кричала санитарка. — Набирай галоперидол в шприц, этот козел Чомба опять таблетки не пьет.

— Нет проблем, сейчас сделаем, — ответила Люба и, обращаясь к проштрафившемуся, добавила: — Еще и врачу скажем, чтобы тебя в наблюдательную отправили.

Пойманный с поличным Чомба только подвывал:

— Я буду пить, честное слово, только не ставьте мне галоперидол! Или хоть таблетку циклодола дайте, меня же скует!

— Обойдешься, в следующий раз будешь знать, как персонал обманывать! — заявила Венера.

Когда дошла очередь до Андрея, медсестра спросила его:

— Новенький?

— Да.

— Твой номер будет 36, называй его, когда таблетки пьешь. Но сегодня тебе только укол, заходи, шприц уже набран.

— А как вас зовут?

— Ишь какой любопытный! Меня здесь все только по имени-отчеству кличут — Любовь Адамовна. Давай поживей, укольчик тебе поставлю.

— А какой укол? — с параноидальной интонацией спросил Андрей.

— Много будешь знать, плохо будешь спать!

Новичок зашел в сестринскую, затравленно озираясь по сторонам, ожидая чего-нибудь ужасного.

— Ну, че встал, снимай штаны.

Андрей, оголив зад, скрипя зубами, вытерпел очень болезненный укол, поставленный стеклянным многоразовым шприцем. Напомним, все происходило в последние годы существования СССР, и одноразовых шприцев, одноразовой посуды и упаковки в нашей стране еще не было.

Зажав проспиртованной ваткой место инъекции, новичок вышел из кабинета. Голову после процедуры начало немного кружить. Держась за стенку, Андрей кое-как побрел к туалету. К Котову подбежал Фикса и хрипловатым голосом попросил:

— Дай ватку спиртом подышать!

— Да бери, жалко, что ли, — ответил Котов.

Фикса умудрился выжать из ватки каплю спирта, которую тут же слизнул большим красным языком, после чего стал жадно вдыхать спиртовый запах. Андрей тем временем, все более чувствуя парализующее действие укола, шатаясь, пошел в отхожее место.

Больничный туалет было вернее назвать грязным сортиром. Пробитые в бетонном полу отверстия нависали прямо над выгребной ямой, поэтому запах в помещении был ужасный. Все очки были сейчас заняты мучавшимися запорами пациентами. Туалет был в то же время и курилкой, и местом для умывания. В противоположной от отверстий стороне находились две металлические раковины, когда-то имевшие белый цвет, а сейчас почти полностью покрытые бурыми подтеками. Вода в кранах была только холодная, причем ни одного чистящего зубы или умывающегося в туалете не было.

Вдоль оставшихся двух стен сортира расположились больные, которые жадно дымили, причем одна сигарета приходилась на три-четыре человека. Чинарик гоняли по кругу, выкуривая его до того, пока терпели пальцы и губы. Сигареты курили компанией, в которую попасть новичку было практически невозможно. Несколько человек сидели около помойного ведра и дожидались, чтобы в него кто-нибудь бросил подходящий окурок.

“Это, наверное, и есть петухи”, — вспоминая наставления Карася, подумал Андрей. Очень хотелось курить, но пристраиваться к какой-нибудь группе новичок не решался. В сортир зашел Илья.

— Ну что, уши, наверное, пухнут без курева? — спросил он у Котова.

— Сил нет. Ты мне сигарету обещал, дай, пожалуйста, я больше суток не курил!

— Так и быть, угощу, только, когда к тебе приедут, поделиться передачкой не забудь, — ответил ушлый Карась.

Андрей принял сигарету и, к удивлению, заметил, что его руки сильно трясутся, причем унять дрожь усилием воли он не может. Карась заметил:

— Нейролептиками тебя лечат, вот и дрожь у тебя, врачи это тремором называют, бывает, так колотит, что сигарету прикурить не можешь.

Андрей глубоко затянулся термоядерной “Астрой” без фильтра. Длительное никотиновое голодание и действие нейролептиков сделали свое дело. После второй затяжки все поплыло перед глазами. Больной попытался схватиться руками за стену, и от падения на грязный, заплеванный пол его удержал только Илья, который схватил Андрея под мышки. К великому сожалению вновь прибывшего, сигарета, которую он курил, упала на пол. В этот же момент к чинарику бросились несколько человек. Завязалась небольшая потасовка, победителем в которой оказался вертлявый долговязый пациент Леня Ухов.

— Ну что, Ухо, повезло тебе?— спросил начавшего дымить окурком больного Илья.

— Угу, вы же не заберете чинарик обратно? — ответил обладатель окурка.

— Вподляк после петуха курить, — с издевкой в голосе ответил Карась.

— Ухо, оставь покурить! — набросились на везунчика несколько больных, составлявших низшую касту пациентов.

— А вы мне оставляли? Сам курить буду, отвяньте!

— Ну выбрасывать-то будешь, тогда дай докурить!

— Я не буду выбрасывать, я забычкую, после обеда покурю! — отбрил всех Ухо.

Андрей, который с трудом справлялся с головокружением, прислонился к стене и спросил:

— Карась, здесь что, всегда так?

— Это еще что, иногда носы друг другу разбивают, петушня поганая! Окурок готовы изо рта вырвать, чинарик из любого помойного ведра вытащат!

— Котов, — прокричал санитар, — к врачу!

Услышав свою фамилию, Андрей вздрогнул. “Ну, наконец то к врачу, я ему все объясню, я докажу, что держать меня здесь никто не имеет права, скажу, если что, я пожалуюсь тамплиерам, и всю эту тюрьму разнесут по бревнышкам”. Новенького провели в кабинет врача, причем все время его за рукав придерживал санитар. К этой специфической форме передвижения в больнице Андрею еще было необходимо привыкнуть.

— Доброе утро, — поприветствовал Андрея Игорь Николаевич.

Андрей не ответил на приветствие и уставился в пол. “Пусть почувствует свою вину передо мной: чем я больше буду молчать, тем лучше!” — думал пациент.

— Ну, не хотите говорить, молчите, — дружелюбно сказал врач.

— Вы не имеете права держать меня в тюрьме! — не выдержал больной.

— Это не тюрьма, а больница.

“Да, — подумал врач, — на самом деле первое впечатление от нашей богадельни именно такое и может сложиться. Я сам, когда впервые сюда приехал, первым делом подумал, что заведение на тюрьму сильно смахивает. Почти что все больные так и воспринимают больницу. Объяснить обостренным пациентам, что их привозят сюда для лечения, а не отбывания срока, практически невозможно”.

В этот момент Андрей посмотрел на лампочку, стоявшую на столе, и увидел в ее свете обветренное, мужественное лицо командора. Рыцарь протягивал руку, в ответ больной стал протягивать свою.

— Вы хотите обменяться со мной рукопожатиями? — спросил Игорь Николаевич.

Рыцарь исчез, и раздосадованный больной ответил врачу: “Нет!”

— Вы кого-нибудь видите еще в комнате? — спросил начавший что-то быстро писать Игорь Николаевич.

— Нет.

“Так, у пациента наверняка зрительные галлюцинации, думаю, и “голоса” еще есть. При этом скрытность бреда, такое сплошь и рядом случается на начальном этапе болезни. Завтра надо собрать комиссию для освидетельствования, но диагноз уже ясен, шизофрения”, — думал врач.

— Скажите, могу я съездить домой? — тихо спросил больной.

— Нет, пока нет.

— А позвонить близким я хотя бы могу?

— Я сам позвоню вашим родственникам, скажите, по какому телефону.

Пациент назвал номер. На этом первая беседа закончилась. Врач вызвал санитара Мишу, и тот повел Андрея в наблюдательную палату. По пути в отделение больной попытался рвануться к выходу, но опытный санитар быстро выкрутил пациенту руку и сказал:

— Будешь так прыгать, из больницы не выйдешь!

— Вы не имеете права! — закричал Андрей, но санитар еще подвернул больному руку, и пациент застонал от боли.

В палате Андрея впервые в жизни привязали к койке. Наказание одно из самых обычных в психиатрической больнице, но абсолютно дикое для того, кто попадает сюда впервые. Когда конечности пациента стали обвивать лямками, больной попытался сопротивляться. На помощь санитару пришел Ухо. Предатель держал Андрея за руки, в то время как санитар накидывал на голову новичка наволочку. Придушив сопротивлявшегося, Миша уселся на больного и прочно привязал Андрея к металлической кровати.

— Будешь трое суток лежать, — запыхавшись от борьбы с пациентом, сказал санитар, — по смене передам, чтобы тебя не отвязывали. А тебе, Ухо, за помощь на, держи, — с этими словами Миша вытащил папиросу из пачки. Ухо схватил беломорину и сразу засунул ее куда-то в штаны.

Тугие матерчатые вязки врезались в ноги и руки проштрафившегося; в таком состоянии не то что приподняться, даже головой и то подвигать было большой проблемой.

— Ну что, попался? — с сочувствием спросил Карась.

— Какое право они имеют меня бить и привязывать? — негодующе произнес Андрей.

— Они здесь все права имеют, а ты для них овца бессловесная, букашка. Тебя и привязать могут, и лекарствами заколоть до растительного состояния имеют право.

— Я пожалуюсь на них!

— Кому?

— В милицию!

— Ха-ха-ха. Помнишь песню покойничка Высоцкого про Канатчикову дачу: “Если вы не разберетесь, мы напишем в спортлото!”

— У меня еще есть кому словечко замолвить!

— Кому?

— Иногда ко мне приходит командор, рыцарь ордена тамплиеров, он за меня заступится!

— А, теперь понятно, не зря тебя сюда привезли!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Да галюны у тебя, вот что. Галоперидолом тебя, наверное, лечить будут, “галушкой” по-нашему!

— А что такое “галушка”?

— Нейролептик, вот что. Сначала тебя сковывать будет, потом медленно все делать будешь, будешь как робот, заторможенным. Да что говорить, посмотри вон на других: у них вся дорога — до туалета и обратно. И так до тех пор, пока ты сам не скажешь врачам, что твои мысли об этих, как ты их назвал, “тарплиерах”, — бред, и что ты сам считаешь, что болеешь.

— Я не болею, храмовники живы!

— Да, надолго ты здесь.

В это время на соседней кровати двое больных вытряхивали из собранных в мусорном ведре чинариков крупинки табака. Один из них, долговязый Славик Кирпичников по кличке Кирпич, беседовал с бедолагой Вовой Сухоплюевым, у которого по причине сложной фамилии было два погоняла: Сухарь и Плевок.

— Ты у новенького-то суп за обедом попроси, а я попрошу второе! — обращался к Плевку Славик. — Я видел, он сегодня от завтрака отказался, так Олег Фикса все сожрал.

— А вдруг он сам есть будет?

— Не, он же вольняшка, ему передачку скоро привезут, вот увидишь.

Новичку стало муторно от этих разговоров. Кроме того, в голове начало гудеть, сказывалось действие нейролептиков. Андрей попытался заснуть, но вместо этого впал в полузабытье и, казалось, грезил наяву. Больной опять увидел брата-рыцаря, который вел свой отряд, состоявший из воинов Храма и пилигримов, долгой дорогой от Антиохии к Иерусалиму для поклонения Гробу Господню.

Разномастные паломники со всей Европы наводнили Геную. С той поры как Папа Урбан Второй провозгласил первый крестовый поход, вся Европа ринулась в поддерживаемое истовыми молитвами паломничество на Святую землю. Много разговоров было и о братстве рыцарей Храма, которое не только боролось с неверными, но также помогало всем паломникам передвигаться к Святой земле. Французы и фламандцы, венгры и немцы, итальянцы и англичане — вся христианская Европа хотела посетить святые места. Из порта Генуи с помощью расторопных местных купцов и судовладельцев, не без помощи тамплиеров начинался долгий путь пилигримов. Сначала морем до одного из ближневосточных портов, затем по суше, по узкой полосе вдоль Средиземного моря до Иерусалима.

Собирая с паломников звонкое золото, отчеканенное по всей Европе, судовладельцы окупали свои расходы на транспортировку верующих к Святой земле в три-четыре раза. Дукаты и флорины, экю и ливры лились полноводной рекой в карманы тех, кто организовывал путешествие на Святую землю и защиту христиан от иноверцев. Банковские конторы рыцарей Храма, расположенные в каждом более или менее крупном населенном пункте по пути к Иерусалиму, позволяли легко осуществлять конвертацию чеков, которые тамплиеры выдавали в обмен на наличные, обратно в деньги. Авторитет ордена и военная сила, которой обладали храмовники, делали путь к Святой земле менее опасным и более предсказуемым.

Корабль, везший одну из таких групп пилигримов, после двухмесячного плавания по Средиземному морю бросил якорь вблизи Антиохии. Многоязычная, разношерстно одетая толпа паломников высадилась в порту, который был морскими воротами христианского княжества, подчиненного Иерусалимскому Королевству. Среди пилигримов были не только мужчины, но также набожные монахини и монахи, а также несколько симпатичных молодых христианок, присутствие которых в составе группы сильно смущало рыцарей, хозяев города.

Трудная монашеская жизнь с множеством ограничений не включала в себя такой жизненный аспект, как общение с прекрасным полом. Но рыцари оставались мужчинами и, подчиняясь своей земной природе, заглядывались на приезжих красавиц. “Интересно, как будет выглядеть та белокурая нормандка, которая сейчас пьет из кувшина, когда она ложится спать”, — мелькнула нехорошая мысль в голове Роллана Мондидье, брата-рыцаря ордена, которому выпал жребий руководить отрядом воинов для охраны христиан от набегов сарацин и защиты от произвола разбойников. Сверхусилием воли рыцарь попытался изгнать из своего сознания обольстительную христианку. “Это ты, враг рода человеческого, искушаешь меня, навевая греховные помыслы! — сердился на лукавого Роллан. — Придется исповедоваться сегодня в греховных мыслях капеллану”.

Среди паломников было два десятка французов, соотечественников командора. С обычной для своих соотечественников живостью пилигримы интересовались у рыцаря подробностями предстоящего пути. Родная речь была для командора как бальзам на раны. За двадцать лет своего пребывания на святых местах Мондидье выучил несколько европейских языков, мог объясняться даже с пленными сарацинами, прекрасно знал латынь, язык богослужений, но каждый раз, встречая своих соотечественников, радовался, особенно когда говорили на его, шампанском, наречии.

В группе пилигримов выделялся высокий худой юноша с горящим взором, постоянно читающий про себя молитвы. Во время путешествия по Средиземному морю он ни с кем не разговаривал, постоянно стоял на носу корабля и лишь иногда спрашивал у рулевого:

— Ну, когда же?

— Скоро, ветер попутный, через сутки доплывем.

“Ходить по земле, на которой жил и проповедовал Спаситель, побывать на месте, где Господь принял крестные муки и смерть, а потом воскрес и вознесся на небеса! Что может быть в жизни лучше этого! Ради этого можно отдать не только состояние, но и саму жизнь!” — думал юный паломник.

Когда на горизонте показался долгожданный берег, юноша даже хотел спрыгнуть в море, чтобы быстрее добраться до него, но его удержали пара монахов, упрекая молодого Роже в нетерпеливости и горячности.

Сейчас, глядя на этого отпрыска довольно знатной аристократической фамилии, Мондидье узнавал себя в молодости. Двадцать лет назад юный барон покинул зеленые долины родной Шампани. Отписав свой родовой замок ордену и организовав на его месте командорство, юный рыцарь пустился в опасное путешествие к Святой земле. Дававший будущему защитнику Гроба Господня благословение местный епископ сказал:

— Тебе предстоит самый славный путь, который может достаться человеку, не потеряй на этом тернистом пути чести твоих предков! Per Aspera ad Astra Per!

Очнулся Андрей от толчков в бок. Новичок выругался про себя, кляня тех, кто помешал созерцать жизнь и приключения крестоносца-храмовника. Возвращение в действительность было для пациента ушатом холодной воды.

Около его кровати стояла санитарка с тарелкой супа:

— Обед, поешь немного.

— Я не хочу есть.

— Надо, что значит “не хочу”? Вон худющий какой, кожа да кости, — с этими словами Венера поднесла ложку с абсолютно безвкусным постным супом ко рту привязанного.

— Я не буду!

— Через зонд кормить будем, — пригрозила санитарка. Новичок не знал, что такое зонд, но, поняв, что придется уступить, нехотя проглотил несколько ложек.

— Дайте я доем за него — закричал только что поевший Плевок.

— Ты сколько можешь жрать-то! — зло сказала Венера. — Добавку на обеде съел, еще просишь, а потом с очка не слазишь!

— Что вам, жалко, что ли, все равно выливать будете.

— А палату помоешь?

— Помою, — жадно хватая протянутую ему тарелку, пробасил Сухоплюев. Затем без ложки выпил все содержимое тарелки и, довольный, спросил: — А второе?

— Ну ты наглец, Вова, — только и могла ответить санитарка.

— Второе мне, — закричал Фикса. — Я тоже палату помыть могу!

— Ты, Олег, иди из-под Чомбы матрац достань, он, кажется, обделался.

С необыкновенной прытью Фикса вытащил обгаженный матрац и сказал:

— Готово!

— На, держи, — подавая помощнику тарелку с перловой кашей, произнесла санитарка.

Андрей, несмотря на то, что последние три дня ничего не ел, голода не испытывал, единственное, чего он хотел, — покурить. В палату вошел Карась.

— Хороший был сегодня обед, и каши дали полную поварешку, — довольно рыгая, сказал он и продолжил: — Сейчас таблетки, а потом покурить разрешат.

— Илья, дай мне еще сигаретку, я тебе потом пачку отдам!

— Вот это разговор, только не забудь, что пообещал; как к тебе приедут, первым делом мне долг верни, — протягивая сигаретку “Астры” Андрею, сказал Карась.

— А как я курить-то буду, я же привязан!

— А ты санитару скажи, что по-большому хочешь, может, он тебя и отвяжет.

— А как его зовут?

— Женя.

— Женя! — закричал Андрей. — Я в туалет хочу!

— Фикса, — ответил санитар, принеси утку этому, как его звать-то, ну, в общем, новенькому!

— Я по-большому хочу!

— Толька, неси ему судно.

— Отвяжите меня!

— Обойдешься! По смене передали, чтобы не отвязывали, ты буйный.

— Пошел ты на … — выругался на Женю новичок.

— Ты мне поговори еще, вообще не отвяжем, полежишь недельку на вязках, тогда будешь знать, как с персоналом надо обращаться! — зло сплюнув прямо на пол, ответил санитар.

В это время в палату с приготовленным шприцем вошла Любовь Адамовна. Молодая женщина, с которой Андрей уже успел познакомиться утром, обладала приятными для мужского глаза формами, которые хорошо демонстрировал приталенный халатик. Медсестра явно притягивала к себе взгляды годами не видевших женщин больных и пользовалась большим успехом среди обитателей желтого дома.

— Котов, тебе укольчик, готовься, — пропела она грудным голосом.

— А куда ставить будете, я же привязан!

— Ничего, в бедро уколем, — оголяя часть ноги Андрея, сказала медсестра. Тупая металлическая игла вошла под кожу, и уверенным движением рук Любовь Адамовна быстро вогнала пациенту все содержимое шприца. Еще во время инъекции руки и ноги Андрея начали сильно дрожать, а голова затуманилась. Мысли потеряли свою относительную ясность, и у новичка появилось такое ощущение, что он проваливается в какую-то бездну.

Игорь Николаевич всего год назад окончил мединститут. Рутинная и во многом неблагодарная работа врача-психиатра еще не успела загасить некоторую одержимость, с которой молодой врач взялся за работу. Еще в момент выбора будущей специальности Игорь Николаевич, тогда просто Игорь, заинтересовался психоаналитикой по Фрейду, метод в то время еще мало распространенный, а также работами одного из родоначальников психиатрии, Ломброзо. Молодого студента также интересовали некоторые особенности психически больных людей и их поведение. Будучи на практике в психиатрической клинике, Игорь сам пытался ставить диагнозы больным, потом сверялся с записями в истории болезни и получал истинное удовольствие, когда его диагноз совпадал с заключением практикующего психиатра.

Игорь Николаевич не был меркантильным человеком, и хотя психиатрам времен СССР полагались существенные доплаты и льготы, при выборе специальности это не играло особой роли. С юношеским рвением будущий психиатр штудировал монографии и специальную литературу. С распределением юному доктору не очень повезло. Жребий, который выпал вчерашнему студенту, — быть терапевтом в лечебнице для больных, совершивших уголовные преступления. Лечить бывших уголовников было делом непростым, поневоле приходилось изучать привычки и ментальность бывших зэков. Игорь Николаевич осилил даже блатную феню.

Был один нюанс. Не все попадавшие в эту больницу люди преступили закон. Все районы миллионного города были поделены между обычными гражданскими психиатрическими лечебницами. Но вот для одного района места в этих богадельнях не нашлось. Пациентов этой части города везли в больницу, где лечились бывшие зэки, что для обычного гражданина было сродни помещению в тюрьму. Каждому больному, которому так не повезло с местом жительства, Игорь Николаевич старался уделить больше внимания и как мог объяснял, что для них это не место исправления, а лечебница. Бывшие уголовники называли таких больных “вольняшками”.

“Итак, Котов Андрей, — думал молодой психиатр, — двадцать три года, первое поступление. Почти что мой ровесник. Может, даже на одни дискотеки и в кинотеатры ходили. Симптоматика типичная для приступа шизофрении. Зрительные галлюцинации есть, это точно, голоса — не факт. Необходимо поговорить с родственниками, выяснить поведение перед госпитализацией. Какую же выбрать терапию? Посмотрим, как на него подействует галоперидол. Сколько я ему назначил? — перепроверяя себя, Игорь Николаевич посмотрел в журнал назначений. — Так, все верно, по двадцать миллиграмм подкожно три раза в день. На ночь — аминазин. Что поделаешь, в больнице очень скудный выбор лекарственных средств. Практически только четыре препарата, трифтазин, галоперидол, аминазин и циклодол, и этими средствами приходится лечить весь спектр психических заболеваний. Каменный век, да и только! Как только у Котова начнется сильный тремор, надо будет циклодол назначить, после завтрака и обеда.

Интересно, откуда он вычитал про тамплиеров? Кстати, кто это такие? — Игорь Николаевич напряг мысль и не сразу, но вспомнил, — Да, кажется, это из произведений французского романиста Мориса Дрюона. Там, кажется, сожгли главного рыцаря, как же его имя? Да, вспомнил, Жак де Моле. Его по приказу короля казнили. Все правильно, известная такая книжка, на сданную макулатуру можно было получить. На завтра надо будет назначить комиссию, — продолжал думать врач, — пусть его и другие врачи посмотрят, может, что посоветуют. Хорошо бы, и родственники побыстрее приехали, а то ведь больной и впрямь думает, что в тюрьме находится. Как пойдет на поправку, домой в отпуск надо будет отпустить, но это не раньше чем через месяц. Как только немного отойдет, надо будет какую-нибудь легкую работу ему найти, хотя бы и снег разгребать. И понаблюдать надо, чтобы уголовники Котова не зашпыняли, они это могут. И все же кто такие тамплиеры?”

Отряд рыцарей Храма уже вторые сутки медленно передвигался, сопровождая паломников на Святую землю. Сухая каменистая дорога, вымощенная туфовыми плитами, местами становилась грунтовой и сужалась до размеров тропинки, виляя между невысокими холмами, лишенными всякой растительности. Палящее солнце доводило некоторых паломников до полуобморочного состояния. Никакой живности вокруг, только мелькающие в каменистой почве стремительные ящерицы и зарывшиеся в песок черепахи. Песок скрипел на зубах, шлейф пыли, который поднимали копыта коней и мулов, закрывал арьергард отряда плотным облаком. Лишь иногда попадались небольшие оазисы с источниками питьевой воды. Бескрайние пространства Малой Азии были совсем не похожи на зеленые плодородные долины родной Франции.

Довольно часто отряд останавливался по требованию аббата, призывавшего странников к молитве. Роже, юноша, который обратил на себя внимание Мондидье, отличался тем, что читал молитвы не только по призыву священника, но и в продолжение всего пути. “Совсем еще ребенок, — думал храмовник, — а уже такая набожность. Надо приглядеть за ним и, если что, предложить остаться на Святой земле. Ордену Храма нужны истинно верующие люди для пополнения рядов рыцарства”.

Ближе к вечеру пилигримам стали попадаться возделанные поля, на которых работали крестьяне; на холмах паслись многочисленные стада овец и коров. Встречные колонисты приветствовали караван, снимая шляпы. Переселенцы из Европы, осевшие поблизости от укреплений крестоносцев, возделывали свои нивы, кормя рыцарей и многочисленных паломников.

Отряд подходил к одной из самых мощных крепостей христиан, Маргабу. Возведенное для защиты от сарацин укрепление своими мощными бастионами давало понять иноверцам, что отныне окрестности Маргаба — христианская земля и попытавшийся опровергнуть это обломает свои зубы о камни твердыни. “Охранять путь к Гробу Господню — это ли не самая достойная цель для крестоносца!” — думал Мондидье.

Высланный Ролланом гонец уже сообщил о прибытии каравана. Приблизившись к крепости, пилигримы увидели мощные, высотой до двадцати метров, толстые зубчатые стены, два раза опоясывавшие крепость. На башнях развевались штандарты различных орденов крестоносцев. Из-за стен крепости были видны островерхие крыши донжона и собора. Навстречу путникам вышли два брата-сержанта, которым был передан список паломников.

— Приветствую вас на территории сей крепости! Здесь вы найдете кров и еду, наберетесь сил для дальнейшего путешествия! — сказал один из них и продолжил: — Есть ли среди вас больные или те, кому нужна какая-нибудь помощь?

— Нет, — ответил за всех аббат. — Все, что нам необходимо, нам дают достойные рыцари Храма.

Пройдя через подвесной мост, отряд оказался во внутреннем дворе крепости. Спешившись и умывшись, пилигримы по призыву аббата пошли молиться в храм, рядом с которым стояла часовня; на ее крыше был водружен не обычный, а восьмиконечный крест храмовников.

Вытесанный из больших кусков известняка собор с мощными контрфорсами и высоченными стрельчатыми окнами поражал своими размерами. Храм Божий имел крестообразную форму, которую ему придавало пересечение трансепта с центральным нефом. Продольный корпус заканчивался полукруглой апсидой. Над средокрестием нефов и над входом находились две мощные башни; их-то и видели из-за стен крепости паломники. Фасад молитвенного здания был, как и положено, обращен на запад. На бронзовых дверях входа были изображены отлитые в металле Адам и Ева, идущие друг к другу, а также сцена убийства Авеля Каином. На тимпане, под полукруглой аркой портала, была изображена изваянная из камня сцена Страшного суда; под фреской на мраморе было высечено:

“Non nobuis, Domine, non nobis, set tuo nomini da gloriam!” (Не нам, Господи, не нам, но имени твоему ниспошли славу!)

С религиозным трепетом паломники вошли в храм. Справа и слева до самого алтаря стояли колонны, на которые опирался сводчатый потолок. На высоте около двух метров от основания колонны превращались в скульптуры апостолов Господа и канонизированных святых. У основания колонн располагались изваяния драконов, химер и кентавров. На капителях были высечены парящие ангелы.

Из окон под потолком через цветные стекла витража на молившихся падали мягкие, успокаивающие потоки света, настраивая верующих излить Богу свою душу. Горящие перед золотым алтарем свечи подчеркивали бренность жизни и величие вечности, для которой человек что песчинка, а его жизнь — это жизнь мотылька-однодневки, который летит к свету.

Короткий декабрьский день подходил к концу. Солнце зашло, и на необъятном декабрьском антрацитовом небе высыпали звезды. Андрей очнулся оттого, что кто-то трясет его за руку. Больной открыл глаза и увидел Илью.

— Хватит спать, что ночью делать будешь? — спросил Карась.

— Илья, ты мне такой сон обломал! — сердито ответил Котов.

— А че снилось?

— Да как тебе сказать, ну, ты этого не поймешь.

— Че, баба голая, что ли?

— Нет, слушай, ко мне во сне опять приходил брат-рыцарь и рассказывал про тамплиеров. Ты мне веришь?

— Верю. Ты мне уже говорил, это у тебя гон такой.

— Да не гон это.

— Не, гон самый настоящий. Здесь одному кажется, что на него какие-то люди влияют, другому, Леше Печеню из пятой палаты, например, кажется, что он двойник Владимира Высоцкого, Сухоплюев иногда говорит, что он марсианин. Да в общем, тут у каждого второго бредятина есть.

— Так ты зачем меня разбудил-то?

— Тобою тут блатные интересовались, кто ты по жизни. Гоша Туз, он смотрящий за этой “крыткой”, спрашивал о тебе, чем ты живешь. Ну, я ответил, что мужик ты нормальный, да и вообще, ты “вольняшка”. Месяц-другой полежал здесь — и домой. А кто по статье, так и несколько лет здесь проводит, а вот некоторые, например Юмба, — и Карась показал на лежащего рядом с окном толстяка, — так тот уже третий десяток лет здесь обитает.

— А кто такой этот Гоша?

— Он здесь в авторитете. Из тюрьмы его сюда отправили, за убийство сидел.

Андрей попытался занять более удобное положение, но не смог. Вязки были сделаны профессионально. “Худшей пытки не придумаешь, — думал Андрей, которого начало охватывать чувство клаустрофобии, — такое изощренное издевательство еще придумать надо!” Клаустрофобия переросла в панику, и срывающимся голосом новичок спросил у Ильи:

— Карась, а ты меня можешь отвязать?

— Не, ты че, меня сразу на галоперидол и сульфазин переведут и так же, как и тебя, привяжут.

— Так никто же не узнает, что ты отвязал!

— Ты думаешь, здесь стукачей нет? За таблетку циклодола мать родную продадут, не то что меня! Так что терпи.

Весь их разговор слышал толстяк Юмба, который сказал привязанному:

— Хочешь, отвяжу?

— Конечно!

— А у тебя курево есть?

— Нет, — ответил Андрей, но потом вспомнил, что сигарету, которую ему в долг дал Карась, он еще не успел выкурить, и сказал: — Есть сигарета одна!

— Давай я тебя отвяжу, а ты мне табачок.

Юмба, которому было все равно, что его самого могут привязать, за годы пребывания в психбольнице насмотрелся на всякое и воспринимал богадельню как дом родной. Андрей, обрадовавшись от одной мысли, что с него снимут опротивевшие вязки, радостно воскликнул:

— Идет!

— Только ты меня не закладывай, — развязывая новичка, сказал толстяк, — если что, скажи, что сам отвязался.

— Само собой!

Через пять минут, сбросив с себя путы, Андрей попытался встать. Тело плохо повиновалось, нейролептики парализующе действовали на способность двигаться. Долгое время пережатые вязками ступни не чувствовали ничего. Кое-как, держась за спинку кровати, Андрей все же поднялся.

— На ужин, на ужин, — раздался в коридоре голос буфетчицы. Санитар, отперев дверь в наблюдательную, прокричал: — Подъем, сволочи, жрать идите!

Ужин для наблюдательной накрывали в коридоре, отдельно от “сознательных” больных. Голодные пациенты, толкая друг друга и ругаясь из-за места за столами, рассаживались по табуреткам. Неаппетитная с виду больничная каша пользовалась среди пациентов большим успехом. Больные, чтобы усилить аппетит, вслух вспоминали те яства, которые им когда-либо приходилось пробовать:

— Ах, вот сейчас бы плов, чтобы мясо было мелкими кусочками и с изюмом и рисом рассыпчатым. Я, когда в Средней Азии был, ел такой, пальчики оближешь! — с восторгом говорил Ухо.

— А я вот, вспоминаю, в ресторане “Уральские пельмени” был, так там такие пельмени, и порции на всю тарелку! И с горчичкой, и со сметанкой, одно объедение! — подзадоривал себя и других Фикса.

Слюноотделение от воспоминания деликатесов усилилось до такой степени, что пациенты начали с большим энтузиазмом наворачивать жидкую овсянку. Через две минуты тарелки были пусты, и обитатели желтого дома чуть не в голос стали просить добавку. Воспользовавшись тем, что санитар ушел с поста, а в палате никого нет, Андрей, которого в наказание не стали кормить ужином, выскользнул в коридор и под общий стук ложек пробрался в сортир. В туалете пациент подошел к окну, попробовав заграждение металлических решеток на прочность. “Бесполезно, — подумал Андрей, — такую преграду не осилить, все продумано”.

В сортир ввалилась парочка больных. Один, низенький, коротко остриженный суетливый тип с монголоидным опухшим лицом, Касимов, по кличке Касим. Другой роста выше среднего, с большим родимым пятном на лице, носил кличку Горбачев. Коротышка, увидев новенького, спросил:

— Кто такой, как тебя зовут?

— Андрей.

— А кто по жизни?

Андрей, не знавший, что значит быть кем-то по жизни, ответил:

— Аспирант, в Академии наук работаю.

— Я тебя не за то спрашиваю, ты скажи, у тебя как с прошлым, все нормально?

— Да все более-менее. В школе учился, потом в институте.

— А вот скажи, пику в глаз или пи...с?

— Отстань от него, Касим, — сказал вошедший в туалет Карась, — он нормальный пацан, вольняшка, погоняло у него Кот.

К тому, что разговоры на тему однополой любви занимают среди его новых знакомых очень много времени, Андрею еще надо было привыкать. “Неужели им не нравятся женщины? Как им не противен противоестественный секс?” И тут Котов впервые вспомнил о девушке, с которой дружил последние полгода. Лене было двадцать три, она была приятной девушкой, красивой, как бывают красивы девушки ее возраста. Стройная, спортивная фигура и упругая грудь, которая волновала мужские взгляды, подпрыгивала, когда Лена шла быстрой походкой. У подруги Андрея было миловидное славянское лицо с выразительными серыми глазами. В общем, девушка, каких много на богатых женской красотой просторах России.

Подруга Андрея работала в одном из проектных институтов. С Котовым она познакомилась на дискотеке. С удовольствием Лена отметила, что одетый в настоящие “Wrangler” парень подошел к ней во время медленного танца и пригласил ее. Незатейливый короткий разговор, во время которого парочка успела познакомиться, кончился тем, что Лена получила предложение от юноши проводить ее домой. С удивлением Андрей узнал, что провожать новую знакомую надо на остановку электрички, — избранница жила в пригороде.

“Что Ленка сейчас делает, помнит ли обо мне? Приедет ли сюда? — думал пациент. — Нет, лучше пусть не приезжает, что она обо мне подумает? Наверное, после того, как я попал сюда, она не захочет со мной дела иметь”.

Лене тоже нравились свидания со своим возлюбленным. Надо было выходить замуж: все-таки, страшно подумать, третий десяток, большинство подружек уже создали семьи. Связывать себя узами брака с каким-нибудь парнем из пригорода, в котором она жила, девушка не хотела. Ей страстно хотелось стать полноценной гражданкой мегаполиса, в который приходилось каждый день целый час ехать на электричке. Андрей казался подходящей для Лены парой. “Квартира в городе, не алкаш и не наркоман, в аспирантуру вот поступил, человек с будущим, — думала Лена, когда встречалась с Андреем. — Внимательный, цветы дарит, да и сам из себя ничего, не красавец, конечно, но и не урод”.

Лена позволяла Андрею в постели практически все, кроме самого естественного способа любви. “Низя, — детским голоском кокетливо говорила она уже измученному невозможностью закончить ласки естественным способом партнеру, — после свадьбы”. С таким ортодоксальным отношением к сексу Андрей сталкивался впервые в жизни, но продекларированная его подругой девственность и категорический отказ расставаться с ней до свадьбы придавали отношениям влюбленных особый романтический привкус.

Во время последних встреч Лена обратила внимание на то, что ее возлюбленный уже не так пылко добивается взаимности. “Может, дать ему, а то ведь уйдет”, — думала девушка. Но Андрей все меньше интересовался сексом и начал сбивчиво говорить про каких-то рыцарей с непонятным названием тамплиеры. “Понимаешь, они управляют всем миром, они как бы и живые, и мертвые одновременно!” — воодушевленно говорил ничего не понимающей подруге Андрей. Во время последней встречи Лена, посмотрев на своего избранника, озабоченно сказала:

— У тебя больные глаза, с тобой что-то не так!

— Все так, ты знаешь, я могу общаться с душами покойных рыцарей!

“Он безумен!” — подумала Лена.

Андрей ни тогда, ни сейчас не понимал, что он тяжело болен, и воспоминание о своих романтических отношениях еще больше ввергало пациента в тоску. “Почему было все так хорошо и вдруг стало все так плохо?” — думал юноша и, не находя всему случившемуся объяснения, мысленно продолжал спорить со своей избранницей. “Почему она не поверила мне, что души умерших рыцарей живут и что я могу с ними общаться? Почему ушла с последнего свидания, как-то странно смотря на меня? Нет, сейчас лучше лечь спать, во сне ко мне придет тамплиер и все мне объяснит”.

Впервые в жизни Андрей страстно хотел, чтобы ему побыстрее поставили снотворное. Несколько часов от ужина до сончаса тянулись бесконечно; не хотелось ни с кем разговаривать, ничего делать. Почти все разлеглись по своим кроватям. Кто спал, кто играл в шахматы, кто просто разговаривал. Новичок, укутавшись одеялом, пытался поскорее заснуть.

Настоящий сон пришел к больному только после инъекции аминазина. Сначала в мозгу вертелись какие-то неясные образы, затем пациенту показалось, что на него нападет Ухо; но вот наконец пришел долгожданный рыцарь-храмовник, который приставил к горлу нападавшего меч.

Всю ночь Андрею снились яркие, в деталях, сны о приключениях паломников. Рыцарь, являвшийся и раньше, разговаривал с пациентом, успокаивая по поводу пребывания в больнице. “Главное — это терпение, — говорил тамплиер, — научившийся обуздывать свою плоть становится совершеннее. Ни у кого ничего не проси, — продолжал вразумлять Андрея храмовник, — все необходимое ты получишь и так. Человеческое тело — это прах земной. Научившийся служить не телу, но Богу войдет в рай”.

Пробуждение было не из приятных. В голове шумело, руки дрожали, и все то же окружение: неопрятные пациенты, лежавшие на ржавых кроватях, и облупленные стены палаты. Сидевшие на одной кровати Ухо и Фикса вели содержательную беседу.

— Сегодня всю ночь на Юмбу дрочил! — сообщал довольный Фикса. — Такой кайф! Три раза кончил!

— О, наши руки не для скуки! — поддержал его Ухо.

В разговор вмешался Карась:

— Ну, ты, Фикса, совсем с головой не дружишь! Как ты со своими голубыми наклонностями на воле жить будешь? Юмбу в жены, что ли, возьмешь! Подрочил бы на Любовь Адамовну.

— А ей голоса скажут, она доктору пожалуется, и он мне сульфазин назначит.

— Тебе его давно пора назначить!

Обращаясь к Андрею, Карась с горькой усмешкой сказал:

— Вот видишь, Кот, до чего люди в дурках доходят, им уже и бабы не надо. Слышал, Фикса про голоса говорил, у тебя их нет?

— А что это такое, голоса?

— Ну, это, например, так: ты один в комнате, а тебе кажется, что с тобой кто-то разговаривает.

— Да вроде бы нет. Только я с рыцарем во сне, а иногда и наяву общаюсь. Этот рыцарь, ну как тебе сказать, он живой, только он существует по-особому! Он может появиться где угодно и когда угодно!

— А сейчас ты его видишь?

— Сейчас нет, но всю ночь он мне рассказывал о путешествии в Иерусалим!

В двери замка наблюдательной палаты проскрипел ключ, и санитар громко крикнул:

— Кто курить хочет, выходи!

К двери бросилась толпа, расталкивая друг друга и ругаясь. Вова, санитар, сменивший Женю на дежурстве, посмотрев на вторично связанного после ужина Котова, пожалел бедолагу и сказал:

— Вот, отвязываю тебя, но смотри у меня, чтобы больше персонал на три буквы не посылал!

— Я больше ни-ни, — обрадованный тем, что его освободят от пут, прокричал Котов.

В туалете было не продохнуть от дыма, даже запах нечистот на время уступил место табачным ароматам. Илья сказал Андрею:

— Покурю и тебе оставлю, только ты сам дыми, не отдавай никому!

Новичок присел на корточки рядом с Карасем и с нетерпеньем дожидался своей очереди. В противоположном углу кучковались больничные изгои: Вася-Фофан, Валька и Танька. Какие у них были настоящие имена, уже никто не помнил. Вася был крупным, широкомордым пациентом. За долгие годы пребывания в дурке он, несмотря на плохое питание, набрал приличный вес, и теперь выставлявшийся вперед живот и двойной подбородок свидетельствовали о том, что их хозяин неплохо адаптировался к больничной жизни. Другой представитель низшего сословия, Валька, был в одной майке; на предплечье у него была вытатуирована тюремная наколка — черт, обнимающий девушку, свидетельство нехорошего петушиного прошлого. Танька, шустрый кудрявый молодой блондинчик с голубыми глазами, был на том же положении, что и его приятели. В данный момент все трое внимательно следили за тем, не бросит ли кто-нибудь окурок в ведро.

Андрей задумался, как могут люди так низко пасть. “Ну, пусть условия плохие, с куревом плохо, но есть же такое понятие, как самоуважение, гордость какая-нибудь”. В это время один из больных бросил в ведро окурок. Валька быстро среагировал и схватил чинарик еще на лету. Танька попытался выхватить вожделенную почти выкуренную сигарету и получил внушительный толчок от обладателя позорной наколки. К всеобщей радости, завязалась маленькая потасовка. Скучное течение больничной жизни было нарушено, пациенты подбадривали не на шутку разошедшихся изгоев. Больные разделились на две группы, каждая из которых поддерживала соперников.

— В глаз ему, Танька!

— Валька, мордой его об пол, под дых ему, под дых!

Наконец, Валька уложил Таньку на лопатки и уселся ему на грудь.

— Ну что, понял, петух, как не за свое хвататься!

— А сам-то ты кто? — ответил лежавший на грязном полу Танька. — Тоже ведь мастевый!

— Это я-то опущенный? Да я тебе за такие слова все зубы выбью! — С этими словами Валька снова начал наносить удары блондинчику по лицу.

— Вы че, собакой за голову укушенные, что ли? — пробасил Фофан и попытался остановить драку.

Но дерущиеся разошлись не на шутку. Танька порвал майку на теле Вальки; тот, в свою очередь, пытался макнуть соперника лицом в очко. С большим трудом Фофан растащил наносящих друг другу удары изгоев. Предмет спора, маленький бычок, из-за которого произошла потасовка, во время драки был потерян. Стоявшие рядом пациенты, расстроенные быстрым окончанием драки, пытались снова стравить дуэлянтов.

— Ну, что, Валька, уделал ты голубоглазого? — поинтересовался Ухо.

— Порвал как Тузик грелку! — надуваясь от гордости, ответил Валька.

— Молодец, держи чинарик, тут еще на две затяжки хватит, — поощряя победителя, сказал Леня.

Валька вставил окурок размером в несколько миллиметров в обрывок газетной бумаги и начал затягиваться во всю мощь своих легких. Танька, поняв, что ему ничего не светит, переключил свое внимание на Лешу Печеня, который сворачивал себе гигантских размеров “козью ножку”.

— Леня, оставь покурить, — попрошайничал Танька.

— Не приставай к человеку, — прикрикнул Карась на мастевого. И, обратившись к Андрею, добавил: — Вот Леша — нормальный мужик, после него и курить можно, и пить. Кстати, он тоже вольняшка, человек умный, университет закончил, исторический факультет, кажется. С ним можно на любую тему поговорить, он даже и про твоих тамплиеров наверняка знает что-нибудь.

В ответ Леша покивал головой и сказал:

— Как же, как же, это эпоха крестовых походов, борьба за освобождение Гроба Господня.

Андрей был потрясен. Встретить в этой богадельне человека, который хоть что-то знает про “Нищих рыцарей Христовых”, было большой удачей.

Печень тем временем продолжал, подтверждая свою компетентность в данном вопросе.

— Все началось с призывов ныне канонизированного Петра Пустынника, который, посетив Святую землю, был возмущен тем, как мусульмане относятся к христианским паломникам. Именно под руководством этой известной личности был предпринят первый крестовый поход. А сам орден храмовников был основан решением собора в Труа. Я на эту тему курсовую писал, пятерку получил!

В день святителя Илирия 14 января 1128 года собор под руководством кардинала-легата Матвея Альбанского объявил о создании нового христианского ордена “Pauperi commilitiones Christi Templicue Salomoniacis” — “Бедные соратники Христа и Соломонова Храма”. Вдохновителем вновь образованного братства был св. Бернар Клервоский — организатор второго крестового похода, сторонник непримиримой борьбы с неверными и полного освобождения Святой земли от мусульман.

— Христиане! — говорил Бернар. — Нам предстоит большая и кровопролитная борьба до полного изгнания иноверцев с территории Палестины! По воле Бога сегодня мы создаем новое братство, которое поможет праведным христианам совершить паломничество к Гробу Господню и окончательно прогонит неверных с территории Святой земли. Предлагаю назначить магистром ордена славного рыцаря и добропорядочного христианина Гуго де Пейена. Своими подвигами на Святой земле он снискал себе подлинное уважение всех верующих, а его мужество спасло многих паломников от неминуемой гибели от рук сарацин!

Своды величественного собора огласились многократно усиленными благодаря хорошей акустике восторженными возгласами. Летавшие под куполом храма ласточки спрятались в сводчатых арках. Друзья и последователи святого бурно реагировали на призыв Бернара. Единогласно собравшиеся выбрали Гуго де Пейена первым магистром славного ордена тамплиеров.

Обветренное и опаленное ветрами пустыни лицо вновь избранного магистра тронула благодарная улыбка. “Не зря. Не зря я потратил свою жизнь и силы на освобождение Гроба Господня. Сколько раз моя жизнь висела на волоске, сколько раз я оказывался в смертельной опасности! Но провиденью Господа было угодно оставить меня в живых и возглавить братьев-рыцарей для борьбы с неверными”.

Св. Бернар написал устав рыцарей храмовников, обязывая каждого взявшегося за нелегкий труд отстаивания веры соблюдать многие строгие правила. Рыцари братства отказывались от земных благ, брали обеты безбрачия и бедности. Несмотря на строгие правила жизни, вменяемые братьям-рыцарям, а также на требования благородного происхождения, число храмовников быстро росло.

В каждой французской провинции организовывались командорства ордена, в каждой дворянской семье хотя бы один член семьи вступал в ряды славных тамплиеров. Молодые аристократы бросали свои увлечения псовой охотой и травлей крестьянских посевов и записывались в ряды братьев-рыцарей. Не участвующий в крестовых походах предавался общественному презрению и бесчестью.

— Каждому пролившему кровь за освобождение Гроба Господня прощаются все грехи! Каждый омывший лицо в Иордане наследует Царство Небесное! — эти обещания повергали в трепет истово верующих христиан всех сословий и воодушевляли пожертвовать свою жизнь и имущество ради святого дела. Число желающих двинуться на Святую землю быстро росло.

С большим числом своих последователей и кандидатов к вступлению во вновь созданный орден Гуго де Пейен вернулся в Палестину. С благословения короля Иерусалимского Болдуина новоиспеченному братству был выделен кусок территории на Храмовой горе, на месте бывшей мечети Аль-Акса. Когда-то давно на этом месте блистал Храм царя Соломона. Примыкавшая к церкви Гроба Господня бывшая святыня мусульман стала основой для строительства резиденции храмовников.

С первых дней строительства своего Храма “Нищие рыцари” стали натыкаться на предметы, которые относились еще к дохристианской эпохе. То тут, то там крестоносцы обнаруживали находки, разобраться в предназначении которых не могли. Пейену докладывали о найденных вещах, которые, по всей видимости, служили для проведения древних богослужений. Кроме того, часто попадались пергаментные свитки с надписями на латыни и на иврите. Со временем строительство постепенно заменилось раскопками.

Магистр распорядился, чтобы дальнейшие земляные работы вели только проверенные братья, которые умели молчать. Для расшифровки текстов Гуго пригласил несколько иудеев. Переводчики трудились день и ночь. В конце концов результатом их трудов стало то, что в руках у тамплиеров оказались древние знания, воплощение самой мудрости. Вавилонские звездочеты и египетские жрецы рассказывали со страниц старинного учения о всем мире и о месте человека в нем.

Из латинских источников стало ясно, что под Храмовой горой спрятаны сокровища Храма Соломона, закопанные римскими легионерами. И рукописи с древними премудростями, и указание на наличие сокровищ являлось большой тайной ордена. Только несколько братьев-рыцарей знали о находках и их значении. Братьям-послушникам, которые являлись на первых порах основной рабочей силой, не полагалось знать вообще ничего. Полную же картину событий мог составить только магистр, к которому стекалась вся информация.

Особую смекалку при раскопе древних строений проявил молодой паломник брат Мондидье. “Ora et labora”. — “Молись и трудись”. С утра до ночи, не покладая рук, разбирал пилигрим под руководством тамплиеров каменные завалы и, не переставая, молился. Работать приходилось все светлое время суток. Если утром и вечером условия были еще сносные, то полуденная жара сводила с ума. Соленый пот застилал глаза, руки до волдырей стерты от работы кайлой, но впереди благая цель — построить новый храм. Одержимому Роллану в руки первому попали старинные рукописи, так повлиявшие впоследствии на мировоззрение “Нищих рыцарей Христовых”.

Вскоре каменщикам попали в руки первые золотые монеты, которые указывали, что находка спрятанных сокровищ Храма не за горами. Дальнейшие раскопки тамплиеры проводили в строжайшей тайне, скрывая их даже от иерусалимского короля, не говоря уже о братьях-госпитальерах. Все найденное на Храмовой горе свидетельствовало о том, что тамплиеры напали на золотую жилу. Что касается Мондидье, то он знал слишком много для простого брата-послушника. Собравшийся капитул из девяти высших братьев-рыцарей стоял перед дилеммой: либо сделать находки достоянием всеобщей гласности, и такое может случиться, если послушники раскроют рот, либо умертвить тех, кто слишком много знал.

— Негоже начинать богоугодное дело со смерти ни в чем не повинных братьев-послушников, — говорил брат-рыцарь Андрэ.

— Мы не можем полагаться на неокрепшую молодежь, — спорил с ним храмовник Годфруа, — наша тайна принадлежит только нам, а желторотые юнцы не смогут ее сохранить.

— Предлагаю отправить всех послушников на бой с сарацинами, смертельная схватка покажет, кто чего стоит, — предложил старый Эйнан.

— Но ведь мы пошлем молодежь на верную смерть, — усомнился Андрэ.

— Все мы когда-нибудь умрем. Умереть с мечом в руке — лучшая доля для рыцаря, — ответил Годфруа и продолжил: — Освобождение от земных уз, от рабства своему телу богоугодное дело.

— Пусть наши братья докажут, что имеют право на нашу тайну, отправьте их к Дамаску, пусть своими подвигами убедят нас, что они достойны звания рыцаря Храма, — резюмировал Пейен.

— Котов! Где Котов? — раздался голос медсестры за дверями сортира.

Андрей очнулся. Рядом никого не было, все давно вышли из туалета. В руках торчал погасший бычок.

— Здесь я, — прокричал Андрей и начал растирать щеки ладонями, чтобы прийти в себя. “А где же братья-рыцари? — думал он. — И где этот Печень, который получил пятерку за курсовую о крестоносцах?”

— После завтрака на комиссию! — снова донеслись до больного слова медсестры.

На завтраке Андрей не стал есть кашу и обменял ее на сигарету у больного по кличке Ус, который, несмотря на свою худобу, ел больше, чем его более плотные товарищи по несчастью. Себе новичок оставил только кусок хлеба, который, при известных обстоятельствах, тоже мог пригодиться в больничном товарообмене.

После завтрака новичка посадили около входа в отделение, велев ждать, когда его позовут врачи. Мысль пациента лихорадочно работала. “Как мне доказать комиссии, что ко мне действительно приходят рыцари-тамплиеры и общаются со мной? Ведь я уже видел их несколько раз. Откуда у меня в голове такие подробности о крестоносцах, ведь я никогда не был на Святой земле? Их мог мне сообщить только храмовник, кто же еще? Итак, я здоров и потребую у врачей признать этот очевидный факт. А если эти коновалы не согласятся со мной, я пригрожу, что подам заявление в суд!”

Согласно заведенным среди психиатров правилам, поставить диагноз впервые попавшему в больницу для душевнобольных можно было только коллегиально. Таким образом с врачей снималась вина за, допустим, неправильно поставленный диагноз. Для освидетельствования новичка собралась комиссия из трех эскулапов. Андрея вывели из отделения и провели к кабинету заведующего.

— Андрей, входите, — пригласил пациента Игорь Николаевич. Санитар подтолкнул больного в спину, и, оглядываясь по сторонам, Андрей вошел в уже знакомый кабинет.

— Присаживайтесь, — продолжал лечащий врач.

Табуретка, на которую предлагали сесть пациенту, стояла посереди большого просторного помещения. В кабинете стояло три стола, за которыми сейчас сидели врачи. Окна в кабинете были зарешечены так же, как и во всей больнице. Сквозь не очень прозрачные стекла в помещение проникали лучи неяркого декабрьского солнца.

Психиатры поочередно задавали пациенту вопросы. Сначала один врач, толстый дядька с блестящей лысиной и глубоко посаженными глазами, все допытывался, не кажется ли пациенту, что он какой-то особенный. Андрей ответил:

— Конечно, кажется!

— А почему?

— Я могу общаться с душами покойных рыцарей.

— А что это за рыцари?

— Это рыцари ордена Храма.

— Простите, кто это такие?

— “Бедные рыцари Христовы”, тамплиеры, борцы за освобождение Гроба Господня!

— Видели ли вы их? Или только, так сказать, общались с их душами?

— Да, видел!

После этих слов пациента толстяк удовлетворенно закивал головой, не задавая больше вопросов.

— А где вы их видели? — вопрос Игоря Николаевича поставил пациента в тупик.

— Они выходят из потока света, — многозначительно сообщил комиссии больной, — а также приходят ко мне во сне.

— А вы можете с ними общаться, разговаривать, например?

— С тамплиерами? Да, могу.

— И вы слышите их голоса?

— Да, я же разговариваю с ними.

— А сейчас слышите?

— Сейчас нет. Рыцари сами выбирают время, когда говорить со мной. Они приходит ко мне и рассказывают о своем паломничестве на Святую землю.

— Скажите, Андрей, а давно ли вы стали, так сказать, общаться с крестоносцами? — спросил худощавый, высокий, темноволосый врач, при этом на его лице промелькнула улыбка.

Пациент возмутился недоверчивым отношением психиатра к своему рассказу и с вызовом ответил:

— Недавно, но это ничего не значит.

— И все-таки когда вам стало ясно, что эти тамплиеры живы? — продолжал спрашивать брюнет.

— Недели две назад. Однажды ночью, когда я долго не мог заснуть, из лампочки появился рыцарь, я даже знаю, как его зовут.

— Значит, последние ночи вы не спали?

— Да, сейчас, когда я удостоен чести общаться с “Нищими рыцарями Христовыми”, мне это ни к чему.

— Все ясно, Андрей, можете дальше не продолжать.

“Диагноз ясен, шизофрения, есть и голоса, психоз “а-ля Дон Кихот”, — думал Игорь Николаевич, — рыцарские бредни, которыми увлекались в детстве почти что все мальчишки, играя в “Трех мушкетеров”. Надо будет назначить жесткую терапию, думаю, за пару месяцев можно будет поднять больного на ноги”.

— Вы считаете, что вы здоровы? — спросил толстяк.

— Да, я абсолютно здоров! И требую, чтобы меня немедленно выпустили из дурдома! — попытавшись вскочить со стула, выкрикнул Андрей. Жесткая рука санитара легла на плечо новичка и не позволила делать какие-нибудь движения.

— Выпускают, Андрей, из тюрьмы, а вы находитесь в лечебнице! — мягким тоном сказал Игорь Николаевич.

— А почему почти все ваши пациенты в наколках? В какой это лечебнице лежат одни зэки?

— Ну, не только зэки, есть и гражданские больные. Да вы, Андрей, не обращайте на это внимания. А бывших зэков тоже лечить надо, так что относитесь к ним как к обычным пациентам.

— Я ни в чем не виновен! Мне не за что сидеть в вашей тюрьме!

— А вам кажется, что вас в чем-то обвиняют?

— Но ведь поместили же меня в вашу психушку!

— Для вас это не тюрьма, а лечебница, где вам помогут. Кстати, мы дозвонились до ваших родственников, они скоро приедут. Вы можете идти в отделение.

— Вставай, пошли, — сказал санитар.

Андрей нехотя поднялся и, вспомнив Фофана, Касима и Туза, содрогнулся от мысли, что ему придется делить с ними крышу еще неизвестно сколько времени.

Когда врачи остались одни, они, не сговариваясь заранее, поставили диагноз: шизофрения приступообразная, вопрос о наличии паранойи пока открыт, по ходу лечения будет ясно, как пациент реагирует на нейролептики, если улучшения не будет, попробовать лечение инсулином.

Андрея снова привели в палату.

— Ну что, как с врачами поговорил? — спросил Карась.

— Да никак, все что-то выспрашивали, я им всю правду и рассказал.

— Про своих тамплиеров?

— Да, но они, похоже, не поверили. Но ты-то, Илья, веришь мне, что храмовники на самом деле существуют?

— Я же тебе говорил, что даже не знаю, кто это такие. Ты лучше с Печенем на эту общайся. Да брось ты гонять за своих рыцарей, лучше подумай, как курево достать, у меня последняя пачка. А приедут ко мне неизвестно когда.

— У меня есть одна сигаретка, у Уса на кашу выменял, — ответил Андрей. — Пошли покурим!

— Во молодец, сразу врубился за больничную тему, понял, что здесь все дашь на дашь делается! Но ты забыл, что ты в наблюдаловке, только через полчаса санитар выпустит.

— А если с ним поговорить?

— Фига с два, не выйдет, вот если бы Мишина смена была, тогда шансы бы были, а с сегодняшним санитаром придется терпеть.

— Может, здесь покурим?

— Ухо сдаст, для него в порядке вещей стучать. Он этим и живет, за это его персонал подкармливает и куревом подогревает.

— Давай побьем его!

— На вязки попадем, он орать начнет, и нам же и достанется. Кстати, я тут с мужиками договорился, скоро нам в палату чифирь зашлют, пробовал когда-нибудь?

— Нет, а что это такое?

— Тот же чай, только очень крепкий, ты сразу кайф словишь.

— С сахаром?

— Ты че, сахар у чифиря весь вкус портит. Если только карамельку вприкуску пить, так где ее, карамельку, взять.

— И как чифирь действует?

— Сначала с непривычки тебе блевать станет охота, ты это перетерпи, а потом станет так легко, все покажется таким классным, сразу жить охота станет. Вот, кстати, и Борода. Ну что, Вася, принес?

Борода вытащил из-под полы больничного халата граненый двухсотграммовый стакан, наполовину заполненный темно-коричневой густой жидкостью. По палате разнесся приятный чайный запах. Не дремавший Ухов, сидевший через две кровати от компании, задвигал ноздрями и сразу стал просить:

— Мужики, оставьте мне нифеля!

— Ты, петушина, на нас стучишь, санитарам уши греешь, обойдешься, гребень! — ответил за всех Карась.

— Ну пожалуйста! Я на вас стучать больше не буду!

— Какая вера может быть к проткнутому?

— Меня по беспределу опустили!

— Знаем мы твой беспредел, за кулек пряников в рот взял!

— Это что, правда, Карась? — спросил потрясенный Андрей.

— Абсолютная! Да ты тут еще многого не знаешь, иногда волосы дыбом встают, до чего петушня дойти может.

Андрей, еще не подозревавший, что это за божественная штука чифирь, решил, что только попробует глоток, а потом, если не понравится, откажется.

— Ну, давай, по два хапка, — передавая Котову стакан, пробасил Илья.

Андрей осторожно отпил. Вяжущий вкус крепкой чайной заварки вызвал рвотный рефлекс. Только усилием воли новичок сдержал готовый вывернуться наружу желудок. Карась, видя, что Андрею не по себе, сказал:

— Погоди немного, сейчас у тебя это пройдет, здесь все отделение на чифире и циклодоле, тебе тоже привыкать надо!

Через некоторое время первое отторжение чифира прошло, и Андрей сделал еще глоток. Через пару минут приятели выпили всю жидкость из стакана. Внезапно Андрею сделалось очень легко, больничная обстановка перестала угнетающе действовать, и даже захотелось смеяться. Андрей почувствовал, как сердце усиленно забилось в грудной клетке, разгоняя по телу кровь. Новичку даже захотелось поиздеваться над придурком Уховым и напинать ему под зад за то, что помогал санитару связывать Андрея. Карась, видя подъем душевных сил у своего приятеля, авторитетно сказал:

— Ну что, понял, в чем тут кайф?

— Ага, классная штука!

— Когда к тебе приедут, проси привезти заварки. За чай в этой больнице все, что угодно, можно сделать. Только есть одна закавыка.

— Какая?

— Официально чифирь здесь пить нельзя, поэтому как-нибудь объясни своим, когда приедут, чтобы чай тебе передавали незаметно от медсестры.

— А при чем здесь медсестра?

— На любой свиданке присутствует кто-нибудь из персонала. Здесь же тюремные правила. Поэтому пронести чай большая проблема. Либо надо медсестре что-нибудь дать, ну, например, коробку конфет, чтобы молчала, либо тайком пронести.

— Заметано!

На дне стакана, из которого товарищи пили чай, оставались разбухшие чайные листья, так называемые нифеля.

— Кирпич, это тебе, — сказал сидевшему рядом Славику Илья. Слава, недолго думая, вытряхнул содержимое стакана в рот и, к большому удивлению Андрея, стал жевать чайные листья.

— Понял, Андрей, в какой цене здесь чай! — спросил не перестававшего удивляться новичка Карась.

В этот момент из коридора донеслось:

— Котов, на свидание, к тебе приехали!

От радости сердце больного забилось еще быстрее. Поблагодарив Карася за чай, Андрей стремглав выскочил из палаты.

Комната для свиданий представляла из себя небольшое помещение с маленьким окном. Посереди стоял стол и несколько табуреток для посетителей. На отдельном стуле сидела медицинская сестра Людмила Михайловна по кличке Чикота, тучная женщина за сорок, с неравномерно покрашенными в малиновый цвет волосами. Медицинскому персоналу вменялось в обязанность наблюдать за свиданием пациентов с родственниками. Из-за таких правил поговорить о чем-либо с больным с глазу на глаз было невозможно. Кроме того, присутствовавший при встрече медицинский работник должен проверять содержимое передачек. Чикота, дежурившая сегодня на свиданиях, отличалась тем, что особенно рьяно искала недозволенные к проносу в отделение предметы. Она внимательно осматривала каждую емкость с напитками, все продукты, ощупывала личные вещи, включая даже трусы. Пронести в отделение в ее смену чай, не говоря уже о водке, было невозможно. За свою въедивость Людмила Михайловна и получила кличку, производное от фамилии известного маньяка Чикатило.

Родители, приехавшие на свидание с сыном, привезли несколько мешков с продуктами, зубную щетку и мыло, полотенце, а также смену белья. Все привезенное было тщательно досмотрено.

— Здравствуй, Андрюша! Здравствуй, дорогой! — увидев сына, сказала мать, пытаясь обнять своего отпрыска.

— Заберите меня отсюда! — не поздоровавшись, выкрикнул Андрей.

— Ну, как мы можем тебя забрать? — спросила женщина.

— Заберите, и все, вы же не считаете меня больным?

— Заболеть может каждый, — начал сердиться отец, — если врачи считают, что надо лечиться, то, значит, надо.

— Я не болен! — продолжал упорствовать пациент.

— Сынок, ты ведь, наверное, голоден,— переводя разговор в другую плоскость, заметила мать и продолжила: — Поешь немного. Вот тут пельмени, какие ты любишь, горячие еще, — говорила она, гладя сына по голове.

Андрей впервые за последнюю неделю захотел есть. Попытавшись поддеть пельмень из горшка, больной выронил вилку. Руки отчаянно дрожали и не подчинялись хозяину.

— Давай я тебя покормлю, — вытирая вилку платком, сказала мать.

— Вот видишь, как меня лечат, скоро я и ходить не смогу! Тут из меня идиота сделать хотят!

— Андрюша, подумай, ну кому нужно делать тебя идиотом?

— Врагам Христова воинства!

— Далось тебе это Христово воинство! А насчет дрожания рук я уже переговорила с врачом, он сказал, что это тремор, побочное действие лекарств. После твоего выздоровления все это прекратится.

— Так ты уже побеседовать с врачом успела?

— Да, он сказал, что у тебя та болезнь, которой переболели многие великие люди. Еще он добавил, что твоей учебе в аспирантуре это не повредит.

— А на работе знают, что я в дурдоме?

— Нет, я позвонила в твой институт и просто сказала, что ты заболел. Да ты не беспокойся, люди там понимающие, они, кстати, тебе привет передают.

— А Ленка звонила?

— Нет, ты, наверное, ее напугал, в последние дни все про своих “Нищих рыцарей Христовых” говорил.

— Ленке ни в коем случае про болезнь не говорите, если что, скажите, что на конференцию в другой город уехал. А курево привезли? — разбирая привезенные продукты, поинтересовался отпрыск.

— Привезли, по талонам выкупили в магазине, восемь пачек “Кометы”, отец длиннющую очередь выстоял.

— А почитать что-нибудь? — успокоившись от положительного ответа, спросил Андрей.

— Ой, забыли. Что тебе принести? Может, детективы?

— Нет, привезите книжки Мориса Дрюона.

— Хорошо, только не потеряй их здесь.

— А когда вы в следующий раз приедете?

— Тут все по расписанию, приехать можно только два раза в неделю, в четверг и воскресенье. Так что через четыре дня.

— Все, свидание закончено, — грозно сказала Людмила Михайловна.

— Но можно еще немножко поговорить? — попросил Андрей.

— Нет, сказано нет, значит, нет. Свои порядки дома у себя устанавливай.

Андрей с набитыми продуктами карманами нехотя отправился в палату.

— Угости чем-нибудь, угости! — послышались со всех сторон возгласы обитателей дурхаты, как только Андрей зашел обратно в отделение. Новичка окружили человек пять или шесть, которые наперебой просили поделиться с ними:

— Ну, пожалуйста, хоть пряник или конфету! К нам приедут, мы тоже тебя угостим!

Андрей не выдержал напора попрошаек, которые буквально висели на нем, хватая его за рукава халата, и угостил сначала одного, потом другого. Вскоре больные просто стали бесцеремонно вырывать у неопытного новичка съестное прямо из рук, а Ухо залез даже в карман. К тому времени, когда Андрей дошел до Ильи, у новичка уже ничего не осталось.

— Ну, что, есть у тебя что-нибудь пожевать? — спросил, предвкушая трапезу, Карась.

— Илья, извини, у меня, кажется, с собой ничего не осталось…

— Раздал, что ли?

— Ага.

— Ну ты даешь! Я тебе и курево, и чифирь, а ты все свое каким-то петухам скормил.

— Так они на меня набросились, дай да дай!

— В следующий раз умнее будешь. Один раз тебя раздраконили, теперь не отстанут. Они ведь чувствуют, у кого слабый характер, кого можно грабануть, все растащат и спасибо не скажут.

— Илья, у меня же передачка еще есть, вечером поедим.

— А ты больше никому не обещал?

— Нет.

— Вот и лады. Че хоть тебе привезли?

— Ну, там конфет, яблок, печенья. В общем, двоим поесть хватит.

— На обед пойдешь? — продолжал разговор Карась. Сидевшие рядом Фикса и Сухарь навострили уши.

— Нет, ты что, я и так на свиданке объелся.

— Тогда скажи санитарке, чтобы твою порцию мне отдала.

Обед прошел как обычно, во время еды в отделении наступило время почти полной тишины. Пациенты, увлеченные поглощением обеда, разом все замолчали, и только стук ложек о тарелки свидетельствовал о том, что жизнь в отделении идет своим чередом. Закончив еду, больные по заведенной привычке выстроились в длинную очередь за лекарствами. Стоявшие в очередь Фикса и Сухарь вполголоса говорили:

— Этот Карась совсем оборзел, у новенького весь обед захапал, даже ни с кем не поделился, — заявил Вова.

— Точно, и чифирь только с этим Котом пил, — сказал неприязненным тоном Олег.

— Это Илья потому такой наглый, что с блатными знается. И этот, новенький, тоже хорош.

— Точно, только приехал, уже ему и чифирь, и сигареты! — с завистью сказал Фикса.

— И приехали к нему сразу, тут месяцами свиданки ждешь, а этот двух дней не успел пролежать, как к нему приехали.

Слышавший этот разговор Ухо подлил масла в огонь:

— Сегодня и вчера новенького к врачу вызывали. Неспроста это, наверняка этот Кот стукач!

— Может, побить его? — осенило Сухаря.

— За него Карась заступится и все блатные, потому как у Ильи с блатными все чики-чики, — отозвался Фикса.

— А мы замутим тему, что этот Андрей сдает нас всех медперсоналу, тут блатные и сами ему навешают, — продолжал интриговать Ухо.

— Вот ты и замути, — предложил Лене Сухарь.

— Меня блатные слушать не будут, лучше вы, — ответил Ухов.

— А если выяснится, что это не так, то мы огребем по полной, — засомневался Сухарь.

— Тебе-то, Ухо, терять нечего, потому как ты петух. А нам свои задницы беречь надо, — резюмировал Фикса.

Ничего не подозревавший о кознях, которые против него строила троица, Андрей тем временем, прикусив губу, терпел боль от поставленного ему укола. Кроме укола на этот раз ему полагалась маленькая таблетка. Как объяснил позже Карась, эта таблетка и есть вожделенный циклодол, официально применяемый при лечении душевнобольных наркотик. Минут через десять после его приема у новичка сильно захорошело в голове, краски стали ярче, все показалось таким легким и радужным, что Андрей даже удивился, что еще несколько минут назад он пребывал в страшной тоске. Новичок, чтобы не терять кайф, улегся на свою кровать и стал смотреть на лампочку, которая горела в палате день и ночь. На этот раз из света лампы вышло сразу несколько храмовников, конный отряд тамплиеров направлялся к Дамаску. Воины Христовы сошлись в неравной схватке с превосходившими силами сарацин. В воспаленном мозгу Котова прорисовывались все детали битвы, больной даже слышал удары мечей и вскрики раненых. Мондидье в этом ристалище поразил своим мужеством даже видавших виды крестоносцев.

Действие циклодола ослабло, и видение, которое было перед глазами Андрея, исчезло. Рядом на кровати сидел Карась, который тайком от персонала играл в карты с Юмбой. Несмотря на то, что в колоде не хватало нескольких карт, парочка с азартом играла в подкидного на сигареты. Ушлый Карась уже выиграл у медлительного Юмбы десять штук. Впрочем, проиграй Юмба и сто, и двести сигарет, отдавать проигрыш Карасю он бы не стал по той простой причине, что своего курева у него никогда не было.

— Ну че, Кот, поиграть в карты не хочешь?

— Можно, только я бы лучше еще циклодола хапнул!

— Вот видишь, Андрюха, как быстро на эту беду подсаживаются!

— Да не, я не подсел, — заупрямился Котов, — просто мне так хорошо стало, может, это и не от циклы вовсе.

— От нее, родимой, от нее! В больнице циклодол, как и чай, — главная валюта. Если он у тебя есть, все остальное ты получишь!

— А как его достать?

— Ну, во-первых, тебе его давать будут. Чтобы давали больше, скажи врачу, что тебя сковывает, для правдивости изобрази, что нога или рука у тебя не сгибается.

— А что во-вторых?

— Во-вторых, договорись с кем-нибудь, только не с мастевым, чтобы таблетки тебе отдавали.

— А что взамен?

— Куревом или чаем рассчитывайся. Из передачки что-нибудь отдай. Как уж сам договоришься. А обычно такса такая — четыре сигареты за таблетку. А с некоторыми и на кашу можно договориться, вот с Юмбой, например.

Услышавший свое имя Юмба подал голос:

— Мне циклодола только две таблетки дают.

— А я тебе за них кашу за ужином и обедом отдаю, идет? — предложил Котов.

— Заметано, только у меня уговор с Фиксой был, я ему всю неделю циклодол отдавать должен.

— Чего это ты ему так много задолжал? — спросил Карась.

— Он мне сигаретку целую отдал.

— Ну, этот Фикса совсем оборзел! У Кота за просто так кашу забрал, а тут за какую-то сигу тебя без циклы оставил, — возмутился Илья. — Решим так: Кот отдает Фиксе сигарету, которую ты должен этому очконавту, а ты, Юмба, всю циклу отдаешь за хавку нам с Андреем.

— Идет! — ответил толстяк.

— Понял, Фикса? — обращаясь к обладателю очков на резинке, сказал Карась.

Очкарик, понявший, что его выгодной больничной коммерции пришел конец, жалобно затянул:

— Дайте хотя бы две, я ведь на эти колеса мог целую пачку курева выменять!

— Закрой свой пердильник! — прикрикнул Илья и, обратившись к Андрею, добавил: — Кот, отдай ему сигарету!

Котов, которому все эти больничные обмены были в диковинку, неуверенно протянул неудачливому коммерсанту сигарету. Фикса схватил добычу и спрятал ее в трусы.

— На ужин! — раздалось в коридоре.

У Юмбы начался праздник желудка. Прием двойной порции пшенной каши толстяк растянул на пятнадцать минут, пока шел ужин, и уже последним отнес две вылизанные шлемки на стол для грязной посуды. Тем временем Кот угощал Карася передачкой, которую ему привезли родители. Илья почти целиком съел курицу-гриль, причем кости тоже не пропадали, их вместе с хрящом разгрызал Ухо, не подпуская никого из своей компании к поеданию такого деликатеса. Попытки нахально растащить передачку Илья пресек на корню, дав пинка Таньке и Вальке и отогнав других претендентов на получение халявной хавки.

После приема скудной больничной пайки пациенты, покурив в сортире, рассредоточились по своим палатам. За больничным зарешеченным окном стало совсем темно, наступил тягучий вечер. Делать было нечего, при свете стоваттной лампы даже в карты играть было трудно. Илья начал рассуждать о жизни:

— Самое главное в жизни — не мешать жить другим. Ты не будешь мешать — тебе никто мешать не будет. Зарабатывай тихо себе на жизнь и не зарься на чужое.

— А как же, Илья, быть с тем, что сам ты на кражу пошел? Позарился?

— Ты, прямо как следак в ментовке, рассуждаешь. Тот тоже мне все на психику давил, обещал за чистосердечное признание срок скостить. А сам мне все втирал, что это у меня не первая кража, что если сознаюсь в других, то мне же лучше будет. Хотел на меня чужие дела повесить. И ведь если бы повесил, то куковать мне в этой дурхате до смерти.

— Но ведь кража-то была.

— Опять ты, как мент, рассуждаешь! — рассердился Карась. — Ты бы видел, что за квадрат была та квартира, которую я ошманал! Три телевизора, два музыкальных центра, все японское. А в холодильнике! Брат ты мой, икра черная, икра красная, балык лежит полметра длиною! И выпивка, какой я никогда не видал, виски, пиво баночное. Ну, я и попал, ведь три дня не жрамши и не пимши! А тут еще голоса у меня начались, говорят, мол, это специально для тебя приготовлено, бабий голос такой, ну я и набросился на еду. Нажрался по горло, на радостях виски начал пить. А голоса говорят, пей, пока всю бутылку не выпьешь, не уходи. А виски-то в голову шарахнуло! Заснул я, а проснулся оттого, что кто-то мне в харю ботинком пнул. Открываю глаза — менты стоят и хозяин, у него рожа больше моей раза в два, живот из штанов вываливается, зубы все золотые. Он-то меня и пнул, так что кровь изо рта пошла. Будь я трезвым и встреться я с ним один на один, так я бы ему физию попортил бы. А так что, подниматься я стал, а он меня еще в живот ногою. Дыханье у меня сорвалось, я опять свалился. В общем, попинал он меня, а менты потом еще добавили.

— Да, за бутылку виски и хавку мотать срок обидно, — согласился Котов.

— Вот сейчас ты рассуждаешь как человек. Я больше тебе скажу, Кот, у меня, кроме пенсии, другого заработка нет. А ее задержали на три месяца. Попробуй проживи без денег хотя бы неделю! Да и что моя пенсия! Сам знаешь, что в магазинах, кроме соли и спичек, ничего нет. А с рук брать, так моего пособия хватит только на двадцать пачек “Примы”. А ведь надо еще жрать на что-то!

Расстроенный неприятными воспоминаниями Карась замолчал. За дверями палаты раздалось:

— На аминазин подходим, придурки!

Котов нехотя поднялся и, заранее представляя болезненный укол, весь съежился. Медсестра с засученными рукавами халата заученным движением делала инъекции, вводя в оголенные зады пациентов снотворное. Уже в палате Карась, продолжая начатый разговор, заметил:

— Вот точно, жадность губит людей побольше любой другой напасти! Вот не стал бы я тогда пить, а вынес бы из хаты магнитофоны и телевизоры, год бы безбедно жил, а так… Уж и не знаю, когда теперь на воле окажусь.

— А на черта она, эта воля! — прервал монолог Ухо. — Здесь хоть кормят, и крыша над головой, а на воле — с голоду умирать, что ли?

— Ты, масть позорная, молчи уж лучше, — рассердился Карась, — ты за хавку удавиться готов.

— У вас, наверное, в городе есть где жить, а мне вот, например, податься некуда, — подлил масла в огонь спора Чомба.

— А куда у тебя жилье-то делось?

— Да никуда, тетка моя взяла на себя опекунство надо мной и сразу в дурдом отправила, а в моей квартире, что от матери мне досталась, живет сейчас ее дочь. И уж точно я там никому не нужен.

— Ну, у тебя другое дело, а у этого Ухова наверняка дом есть, — смягчился Илья.

— Нет у меня жилья, — ударился в слезы Леня. — Детдомовский я, всю жизнь по казенным домам, ни отца ни матери не видел!

— Че расчувствовался-то? Ты петухом-то стал что, потому что в детдоме жил?

— У нас там был такой Слава Рябоконь, погоняло Ряба, он на два года старше был, заводил нас в туалет и там… Вот с этого и пошло.

— Ну, а сейчас-то почему от своей петушиной профессии не отказываешься?

— А что толку, все равно ведь все знают…

— Все правильно, — резюмировал Карась, — как говорится, береги честь смолоду!

Андрей не дослушал окончания разговора о жестокости судьбы обитателей дурхаты и заснул. Яркие цветные сны, которые снились Андрею, несмотря на свою нереальность, переживались больным так сильно, как если бы все происходило наяву. Свою роль здесь играл аминазин. Это снотворное обладало наркотическим эффектом и вызывало возникновение в голове у пациента красочных образов и картин. Котову казалось, что он лежа, связанный по рукам и ногам, едет в каком-то фургоне. Колеса телеги постоянно ударялись о камни, из чего связанный сделал вывод о том, что дорога, по которой двигается экипаж, явно плохо вымощена.

Рядом с юношей, у изголовья лежанки, сидел монах-цистерцианец в белом облачении и, перебирая четки, тихо молился.

— Ну, что, Роже, ты очнулся?

Юный француз, оглянувшись по сторонам, тихо попросил воды. После этого, явно не понимая, почему он связан попросил ослабить веревки. Только что с небывалой четкостью Роже видел себя в каком то помещении, окруженный какими то неопрятно одетыми, обросшими людьми. “Что это было? — думал он. — И почему я связан? В каком времени я нахожусь?”

— Развяжите меня! — попросил Роже.

— А вдруг ты опять будешь буянить? — спросил монах.

— А я что, буянил?

— А как же, чуть без воды и хлеба нас не оставил. Все говорил, что голос какой-то слышишь.

— А я ничего не помню…

— Ничего, через пару часов мы подъедем к крепости Крак, там тебе помогут, братья-иоанниты поднимают на ноги даже расслабленных!

Когда за последней телегой каравана поднялся подвесной мост и закрылись тяжелые, кованные железом ворота, Роллан подошел к фургону, где везли Роже. Рыцарь откинул занавеску и приказал цистерцианцу:

— Развяжи его!

Монах, с трудом распутывая узлы веревок, освободил юного безумца. Брат-рыцарь, смягчив как можно больше интонацию, обратился к Роже:

— Ну, вот, приехали, здесь тебе помогут!

Потирая затекшие руки, Роже спросил у брата-рыцаря:

— А когда же я попаду в Иерусалим?

— Подлечись немного. Я скоро поведу новый караван и возьму тебя с собой, это будет дней через десять.

— Обещаете?

— Обещаю. Если сам в живых буду. Здесь ведь так, сегодня жив, а завтра Богу душу отдашь!

Юношу отвели в большое серое здание, которое являлось богадельней.

Брат-госпитальер, опытный врач, поговорил юношей и пришел к выводу, что пациент время от времени бредит. Брат-сержант приготовил по рецепту врача темно-коричневую настойку и подал больному. Роже пить не хотел и себя больным не считал. Пришлось вливать юноше снадобье насильно. Через некоторое время после приема лекарства пилигриму стало очень хорошо и захотелось спать. Юношу проводили к его кровати. Рядом с новичком лежали страдавший падучей брат-рыцарь и византийский монах по имени Константин, у которого было кровотечение из внутренних органов.

Молодой француз проснулся через сутки. Караван, с которым он следовал, уже уехал. Роже сильно захотел есть. Брат-госпитальер, увидев, что юноша проснулся, спросил:

— Ну, что, легче стало?

— Все нормально, только голова кружится.

— Это от лекарства и истощения. Сейчас я принесу тебе поесть!

От принесенного на подносе ужина у больного потекли слюнки. Кусок баранины, приготовленный на огне и посыпанный пряностями, издавал дразнящие ароматы. Помолившись перед едой, пилигрим впился зубами в сочный кусок мяса. Потом, вспомнив свой призыв к посту, сильно смутился.

— Ешь, ешь, — говорил госпитальер. — На больных пост не распространяется, твоя болезнь уже серьезное испытание, не требующее дополнительных ограничений.

Константинопольский монах, который, несмотря на свою болезнь, от скоромного отказался, заметил:

— Физическое страдание ничто, оно лечит душу. Не надо идти на поводу у собственной плоти!

Страдавший от падучей брат-рыцарь Луи заметил:

— Тысячи не соблюдают пост, и ничего!

— Ты, брат-рыцарь, ведь монах, а говоришь такие вещи!

— Я лишь хочу сказать, что больному можно сделать послабление!

— Вы, братья-крестоносцы, постоянно нарушаете те обеты, которые вы обязаны соблюдать. Что говорит одна из заповедей? Не убий! А вы, сражаясь с неверными, постоянно проливаете кровь!

— Убить неверного — богоугодное дело! И что делать, если на твой дом напал грабитель? Позволить ему разорять твое жилище?

— Спаситель сказал: “Ударят по правой щеке, подставь левую!” У нас в Византии воинов, а не то что монахов, на пять лет отлучают от причастия, если они убьют в бою хоть одного турка!

— И кто вас будет тогда защищать от сарацинов?

— На все воля Всевышнего! Дело монаха молиться, а не воевать. Нам даже запрещено защищаться мечом от разбойников!

— Это не воля Всевышнего, это ваше неумение защитить свою веру!

Спорщики уже забыли, что было причиной спора, и отчаянно продолжали, сыпля аргументами, взахлеб ругая друг друга.

— Далее, — говорил византиец, — братья-храмовники дают деньги в рост. Это противно христианскому учению.

— Божье — Богу, кесарю — кесарево. Если не считать деньги, то все рухнет, кроме того, лично для себя ни один рыцарь Храма не взял ни дуката! Деньги ордена принадлежат Богу!

— Но золото-то лежит в ваших замках!

— Брат-византиец! Не следует тебе осуждать других, ведь Христос сказал: “Не судите, да не судимы будете!” — вступился за крестоносца Роже и добавил: — Благодать Божья распространяется на каждого, кто верит в Святое Воскресение, любви Христовой хватит на всех!

— Мудрые не по годам слова говоришь, отрок, — одобрительно отозвался брат-рыцарь.

Польщенный похвалой бывалого воина Роже продолжал спор:

— Почему вы, восточные христиане, отрицаете то, что сама Дева Мария родилась в результате непорочного зачатия? Ведь очевидно, что Богомладенца Христа не могла родить простая земная женщина!

— Мы признаем только непорочное зачатие самого Христа, на это есть указание в Евангелии!

— А как же быть с устной традицией? — возмутился Луи. — Ведь не случайно десятки тысяч западных христиан думают так же, как я и Роже? Отрицать божественную природу появления самой Матери Божьей это фарисейство, слепое следование букве закона! — Рыцарю захотелось еще что-то сказать, но тут черты лица его исказились, руки стали загребать воздух, и несчастного начало трясти. К эпилептику подбежали несколько братьев-иоаннитов и схватили бьющегося за руки, одновременно вставив в рот больного обернутую тряпкой ложку.

Константин уже пожалел, что невольно стал причиной страданий крестоносца, и тихо молился на греческом языке. Роже тем временем обтирал пену с губ больного падучей, а также прикладывал мокрую тряпку к темени брата-рыцаря.

Карась, только что хохмивший над Уховым, валялся в проходе между кроватями и бился головой об пол.

— Это у него припадок, — закричал Чомба, — надо позвать врача!

Испуганный Андрей подбежал к двери и, барабаня в нее кулаками, звал на помощь санитара. Михеич, находившийся около палаты, неторопливо открыл дверь и недовольно проворчал:

— Что тут у вас?

— Человеку плохо! — заорал Андрей.

— Мне вот тоже, может быть, не очень хорошо, — съязвил санитар, — однако на уши никого не поднимаю! Сейчас придет медсестра, разберемся.

Больные сами подняли Илью на кровать. Светлана Павловна, чья смена попала на сегодняшний день, вкатила Карасю укол, после чего больной постепенно успокоился.

Пришедший в себя через несколько минут Карась, которого санитар с помощью Ухова прочно привязал к кровати, спросил:

— Что со мною было?

— Да затрясло тебя, мы медсестру и вызвали! — ответил за всех Котов.

— Нет худа без добра, хоть релашку на халяву поставили, и то хорошо! — вымученно произнес Илья и продолжил: — Со мной такое иногда бывает, трясет меня. Кроме шизухи, еще и эпилепсия. Падучая у меня началась после того, как меня нейролептиками лечить стали… Перед приступом так хорошо становится, а потом как замыкает в мозгу, и больше ничего не помню.

— Напугал ты меня, — сознался Андрей, — я еще ни разу в жизни эпилептического припадка не видел. Сначала мне показалось, что ты просто так это, а как на пол упал, думал: все, хана тебе пришла.

— Ты, Кот, раньше времени меня не хорони, я всех в этой палате переживу! — попытался улыбнуться Илья.

— От психических болезней еще никто не умер, — ввязался в разговор Ухов, — это тебе не рак и не инсульт.

— О, какие ты слова-то знаешь, Ухо, даром что петух первостатейный, — отозвался Карась.

— Я еще не то знаю, — сказал польщенный гомосексуалист.

— А что, например?

— Знаю, из чего лекарства делаются, которыми нас лечат.

— Ну и из чего?

— Из голов крупного рогатого скота, коров то есть. Вытряхивают мозги из черепа и спиртом разводят, а потом нам под видом таблеток дают.

— Ты какую-то ахинею несешь, — заметил Карась, — если бы так было, то таблетки наши спиртом бы пахли, а они ничем не пахнут, и безвкусные еще в придачу.

— Ну, это я не знаю, а что так таблетки готовят, так мне это один санитар сказал, а он не врал никогда.

— Это ты по своей непроходимой тупости шутку от правды отличить не можешь.

— Всем спать, — приказал Михеич, — кто будет разговаривать, того сразу на вязки!

Неугомонные пациенты разбрелись по своим кроватям. Через пять минут храп нескольких глоток начал выводить незамысловатую мелодию, под аккомпанемент которой заснул и Андрей. Ночью ему впервые приснились не храмовники, а Лена. Во сне подруга Андрея ласкала Котова и, раздевшись, прижималась к своему избраннику. Когда ласки достигли кульминации, девушка встала и, скривив физиономию, громко сказала Котову:

— Ты шизик, от тебя не будет нормального потомства, я ухожу от тебя!

Андрей проснулся. Оглядевшись по сторонам в поисках Лены, Котов увидел лишь спящих соседей. Новичку отчаянно захотелось выйти из больницы и спросить у своей подруги, почему она так жестоко отнеслась к нему. “Да что я так забеспокоился? Ведь это только сон. Да и даже если бы она решила бросить меня, на ней свет клином не сошелся, есть и другие девушки. А все-таки приедет она ко мне или нет?” Андрея охватило отчаяние. “А вдруг мне всю жизнь придется провести здесь, например, как Юмба. И никакой личной жизни. А ведь я еще так молод! Я так многого хочу, у меня вся жизнь впереди!”

Котов перевернулся на другой бок и постарался заснуть. Череда неясных, расплывчатых образов пронеслась в голове страдальца, и наконец наступил долгожданный сон.

Утром Котов проснулся оттого, что Фикса орал на всю палату на Ухова:

— Это ты стащил мою зажигалку!

— Не, ты че, Толя, б...ю буду! Это, наверное, Кот стащил, — переводил на Андрея стрелки Ухо.

— Кот, ты не брал зажигалку?

Андрей, еще не совсем понимая, о чем идет речь, произнес сонным голосом:

— Фикса, тебе что, делать нечего?

— А вот есть свидетели, что ты зажигалку мою ночью сп...л!

— И кто это такой умный? — возмутился Андрей.

— Ухов, подтверди! — брызгая слюной, орал Толя.

— Точно он! — просипел Ухо, обнаглевший от того, что его вечный враг Карась привязан к кровати, и продолжил: — Обыскать его надо! Выворачивай карманы, говори, куда зажигалку спрятал!