Красная Грива

Виктор Кочетков

Красная Грива

… и придя, обрящет ли

Сын Божий, веру на земле?..

(св. Игнатий Брянчанинов)

Село «Красная Грива» стояло на крутом берегу небольшой, но полноводной реки, весной выходящей из своего неглубокого русла и мутными водами обнимающей близкие заливные луга. После половодья возникало такое обилие высоких, густых, сводящих с ума ароматами трав, что пройдя ранним росным утром босиком, омыв по колена гудящие ноги, явственно ощущался освежающий прилив жизненных сил. Невыразимая гамма расцветающей флоры накрывала целиком и, двигаясь вперед, явно осязалась заметная разница душистых живых запахов. Они висели над полем как бы слоями и если пригнуться ближе к земле - свежесть была иной, более насыщенной, терпкой, приторно-пряной. Выпрямившись же во весь рост, остро чувствовалась вся тонкая благоухающая палитра распустившегося изобилия.

Летом речка мелела, обозначались бродные места. На живописные пойменные луга гнали пастись скотину. Деревенское стадо было небольшое, но коровы давали самый лучший надой в районе.

Сельский пастух Ивашка на рассвете, начиная с края деревни, бойко погонял домашнюю скотину. Подходил к каждому двору, весело гудел в сопелку, висящую на груди, звонко щелкал бичом и коровы, вливаясь в общее стадо, важно и неторопливо шествовали, размеренно перебирая копытами и гордо неся свои крупные рогатые головы.

Никто не знал, откуда появился Ивашка. Поговаривали, будто бежал он вместе со всеми из недалекой Чернобыльской зоны. Со дня катастрофы прошло чуть больше года и много еще людей мыкалось по стране в надежде обрести где-либо кров.

На вид было ему лет тридцать. Невысокий, тщедушный, он походил больше на не выросшего подростка. Фамилии не помнил, был совсем неразговорчивым, больше погруженным в свои какие-то думы.

Длинные свалявшиеся волосы, тонкие черты лица. Все это окаймлялось негустой кучерявой бородкой неопределенного цвета. Внешний вид был бы совсем уж захолустным, если бы не поражали светлые глаза. Невинная детская чистота, открытость, наивность читались в них, настолько они были ясными, что сразу становилось понятно – этот юродивый явно не от мира сего…

Впрочем, выражался он вполне трезво, не пил, не курил, не ругался, был добр и неприхотлив. Как-то очень быстро сельчане привыкли к нему.

Темным поздним вечером стукнул в ставень стоящей на отшибе избы, где жила старая одинокая бабка Агафья, попросился переночевать, да и остался.

Старики рассказывали, что в молодости была она девой невообразимой красоты. Даже оккупанты не смели приблизиться к ней, любовались издали. Она отдала свое сердце молодому красавцу Яшке, командиру бандеровского отряда повстанцев. Любовь была страстной, долгой, горячей, пока не поймали Яшку, не распяли меж двух плакучих берез и не всадили в него весь автоматный рожок, все тридцать три пули.

Агафью за связь с врагом народа сослали на двадцать лет в сталинские лагеря. Вернулась она, отмотав десятку, реабилитированная, но скрюченная, сгорбленная тяжелой неведомой болезнью.

Поселилась в старом родительском доме и каждый вечер ходила в лес, к месту гибели возлюбленного. Сидела, долго бурча что-то себе под нос. С заходом солнца возвращалась домой, собирая по дороге лечебные цветы и травы. Все считали ее ведьмой, но охотно лечились, рассчитываясь, кто деньгами, кто провизией. Был у нее небольшой огород, несколько поросят, птица. Жила потихоньку, много ли бабке надо?

Во дворе гремел цепью страшный черный кобель. В глазах было столько животной ярости, что путник, проходивший мимо и неосторожно заглянувший в них, мгновенно застывал на месте, превращаясь в соляной столб. Ни одна собака в деревне не могла приблизиться к нему, настолько сильны были флюиды этого зверюги. Предполагали, что бабка посадила на цепь самого черта. Звала его – Патрик.

Ивашка задержался, помогал по хозяйству, латал прогнившую крышу, копал огород. Он невероятным образом подружился с Патриком, тот ходил за ним везде. Может, следил…

Бабка, однако, постояльцем была довольна. Темными вечерами они жгли лучину и о чем-то тихо беседовали.

* * * * *

У соседки Ильиничны заболела корова. Три дня ревела, на четвертый пала наземь и только жалобно стонала. Народ собрался, советовали пристрелить. Послали за Агафьей, что скажет? Может можно все-таки спасти, больно уж телушка хорошая, да и на сносях еще…

Бабка пришла с Ванькой (она так его стала называть), долго гладила корову, качала головой, сутулила плечи. Вздыхала. Подошел Ивашка, нагнулся, начал что-то шептать, разговаривать с животным, трогать раздувшиеся бока. И вдруг сунул руку куда-то под основание хвоста, потянул, и вытащил огромную зазубренную ржавую иглу. Народ удивленно охнул. Корова, издав долгий протяжный стон, истошно забила, засучила ногами, затихла.

– Будет жить! - сказал, показывая всем иглу и долго глядя в глаза Фаддея Фаддеевича, церковного старосты, пожилого мужика с недобрым тяжелым лицом. Тот стушевался, спрятал за спину морщинистые руки, отвел взгляд…

Вечером к бабуле заглянул председатель. Дальше ограды Патрик его не пустил, и он вызвал Ваньку за забор. Долго о чем-то говорили, впрочем, говорил в основном председатель. Интересовался прошлым, сказал, что старый пастух недавно сгорел от самогона, стадо пасти некому, пасут по очереди, а люди на пересчет. Пацанам стадо не доверишь, а вот он, Ивашка, мог бы и согласиться, хотя бы до уборочной…

Ваня согласился и на следующее утро, прихватив с собой пса, вышел на работу. Платили, кто продуктами, кто деньгами. Относили все Агафье. Та убирала провизию в погреб, а деньги складывала в шкатулку и прятала за иконку с горящей перед ней лампадой. Она никогда не была такой богатой как сейчас и души не чаяла в своем постояльце.

А тот целыми днями пас стадо в густых лугах, ему хорошо было в одиночестве. Животные его слушались, да и Патрик здорово помогал, вмиг осаживал зарвавшегося быка-производителя, не пускал разбредающихся молодых телок, пытающихся незаметно ускакать в близкий лесок. Охранял.

* * * * *

Вскоре случилось событие. В сельской церквушке, стоящей на пригорке и чудом уцелевшей в лихие годы, несколько скособоченной, но опрятной, с покосившимся деревянным крестом, вдруг замироточили иконы.

Сказочное благоухание заполнило все вокруг. Лики помолодели, налились яркостью красок, а драгоценное миро все стекало и стекало, появляясь из ниоткуда.

Отец Герасим, приходской настоятель, чуть с ума не сошел от радости. Бегал в исступлении, подставлял сосуды, чтобы ни одна капля волшебного нектара не коснулась земли, собирал жидкость в бутылки. Староста Фаддей Фаддеевич приспособил корытце, и прихожане со священным трепетом макали туда заскорузлыми пальцами, крестились, омывали лицо, лоб. Радовались…

Через девять дней произошло и вовсе уж удивительное. Ранним чистым утром восходящее солнце озарило церковный крест. Он засиял, засверкал, заблистал белизной, загорелся огненным вихрем, и вдруг на кресте появилась Она. Богородица…

Стояла спокойно, мирно, одной рукой прижимая младенца, а другой будто указывая куда-то вдаль. Вся была в серебристом искрящемся облаке из ослепительного огня, ярчайшее свечение исходило во всем великолепии, умаляя солнечный свет. Многие видели это, но многие ничего не замечали, как ни старались вглядываться.

Люди заволновались, поражаясь случившемуся. Из района приехало начальство, журналисты. Снимали, фотографировали. Вызвали вертолет, он много раз облетал купол, вел съемку.

Началось паломничество. Тысячами люди приезжали смотреть, спали на земле в палатках. Одни видели, другие нет. Те, кто видел, считали себя отмеченными особой благодатью. Остальные терялись, в величайшем смятении падали ниц, молились долго, истово…

А Матерь Божья все стояла, осиянная величием небесной славы, в пламенном ореоле благочестия. Казалось, Она хочет что-то сказать людям, донести какую-то весть, подать знак грешному миру, предостеречь от чего-то. Ночью, превращаясь в горящую звезду, с рассветом опять принимала видимый облик.

Село кипело, бурлило от нашествия пилигримов.

Появился кортеж машин митрополита, самого владыки Иеронима. Оттуда вышел весь митрополичий причт, в сверкающих золоченых парадных ризах. Вмиг узрели Деву Непорочную, плюхнулись в густую пыль, стали с превеликим усердием сотворять торжественный молебен. Организовали крестный ход, возблагодарили Создателя и Невесту Его.

Иероним задержался на неопределенное время. Ему отвели лучшие покои в доме старосты, и он беспрерывно совершал молитвенные службы в храме, прерываясь лишь на недолгий сон. Отец Герасим выпросил у него позволения за малую цену продавать накопившееся миро всем страждущим, а средства пустить на капитальный ремонт церкви. Митрополит согласился, обрадовав, что храм теперь приобщен божественной благодати, и что, конечно же, ремонт нужен. Обещал со временем помочь материалами и рабочей силой.

Отец Герасим, словно лет двадцать сбросил. Помолодел лицом, летал, будто на крыльях, успевал везде, спал мало. Фаддей Фаддеевич собрал со всего села множество пустых пузырьков от лекарств и особой освященной ложкой разливал драгоценное миро. Продавали его тут же в церковной лавке и очередь не кончалась. Люди шли и шли. Свечи закончились очень быстро, посылали грузовик в город, чтобы закупить полтонны новых. Церковная касса быстро пополнялась. Сколько денег прилипало к рукам старосты, сколько утаивал отец Герасим, никто не знал, да и не до этого было. Все гадали, рядили – к чему бы сие знамение?

На сороковой день исчезла Дева Серебра. Все опять потускнело вокруг, но иконы мироточили…

Митрополит проводил последнюю ночную службу. Церковь была полна молящихся, люди в восторженной радости клали земные поклоны, пели псалмы. Особо ретивые пали ниц пред ликами святых старцев, замерли в благочестивой неподвижности.

В открытых настежь дверях показался Ивашка. В замызганной мешковине, грязных дырявых штанах, со своей пастушьей дудкой на груди, в одетых на босу ногу не то лаптях, не то сандалиях, вид имел очень уж непотребный. Да и запах домашней скотины принес с собой…

Словно легкий ветерок пронесся в храме, иные свечи сами собой потухли, задымились…

Иероним обернулся, увидел босяка, сдвинул сурово густые седые брови, но не сбился, продолжая литургию. Бабки зашикали, зашипели:

– Куда прешься, Ирод? В святое место в таком виде… Изыди, окаянный!..

Откуда ни возьмись, появился староста, взял крепко за руку, вытолкал насильно за порог. Швырнул пастушка наземь в густую пыль. Крикнул злобно:

– Чтобы и духа твоего здесь не было!

И осекся… На него неугасимой яростью смотрели из темноты два немигающих огонька. Патрик прыгнул стремительно, но Фаддеичу сильно повезло – лишь ворот, да полрубахи остались в зубах зверя, а на шее багровела ссадина от грозных клыков.

Юркнул перепуганным зайцем за дверь, закрылся на засов, начал креститься, благодарить…

Ивашка поднялся, отряхнулся, глянул на темный пустой крест, поманил рассерженного пса. И они неспешно побрели восвояси…

На следующий день к бабке Агафье заглянула Марина Геннадьевна, врач сельского медпункта, высокая статная сорокачетырехлетняя женщина, удивительно обаятельная и добросердечная.

Она стала вдовой несколько лет назад. Муж – агроном, еще совсем юной привез ее сюда. Они и познакомились где-то там, в своих институтах. Жили, душа в душу, любили… Их очень уважали в селе, хвалили, брали пример, завидовали…

Но после тяжелой неизлечимой болезни муж скончался, оставив Марину одну. Детей у них так и не было. Она долго сильно переживала, не хотела жить, скорбела… Все же успокоилась, оправилась, ободрилась. Казалось, нашла что-то для себя, для своей тонкой души. Стала чаще посещать церковь, много читала, думала…

Вот и вчера она была там, все видела и слышала. Принесла Ивашке кое-какие вещи, оставшиеся от мужа, велела бабке передать, чтобы зашел к ней вечером, подшить, подогнать остальное.

После вечерней зорьки Ванька появился во дворе. Марина подоила корову, шла с полным ведром молока, увидела, остановилась. Он подошел и вдруг опустился на колени, приник лицом к пахнущей парной свежестью руке:

- Благодарен Вам. Вы… милосердная!

Она зарделась, заволновалась, забеспокоилась чего-то. Разозлилась.

– Ну-ка, поднимись. Ишь ты, и манерам обучен! Откуда ты взялся такой, кавалер? – спросила с иронией.

Тот выпрямился, стоял смущенный, молчал.

– Помоги вон, ведро донести, – он взял, потащил в дом.

Марина смотрела на его субтильное тельце, и острая волна неизведанной материнской нежности поднималась к горлу. Глаза быстро промокли. Утерлась подолом, пошла вослед.

Ивашка опустил ведро на скамью, сел рядом, уставившись в пол. Она зашла в куть, загремела там тазами, ведрами. Выволокла огромное цинковое корыто, поставила посреди горницы.

– Снимай свою хламиду, хоть помою тебя, пока вода горячая еще.

Ванька не двигался, притаился…

- Снимай, снимай, я не смотрю, – вышла за водой.

Он сидел в этом корыте, сжавшись, но, как-то совершенно не испытывая стыда. Марина мылила его косматую гриву, омывала чистой водой. Грубой жесткой вихоткой терла тощую спину с выступающими ребрами.

- Чего же худой такой, аль не кормит бабка? – ей было жаль его, у нее мог быть такой же сын…

- Кормит… – Ивашка преображался на глазах. Она взяла ножницы, остригла, подравняла непокорные волосы. После, сидел на лавке, умиротворенный, чистый. Косил глазом в экран работающего телевизора, слушал.

Марина вынесла грязную воду, прибралась, поставила самовар. Сели за стол. Пили чай с ватрушками, молчали. Не было неловкости, неудобства.

– Что же привело тебя в наши края? – она смотрела в его детские светлые глаза, понимая, что человек он необычный, не нормальный какой-то…

- Я пришел учиться, – он говорил серьезно, не поднимая головы, глухим сжатым голосом.

- Чему же здесь можно научиться? - Марина очень удивилась ответу, заинтересовалась…

- Я пришел учиться Красоте, – голос звучал ровно, явственно, убежденно.

– Красоте? – она не поверила, смотрела на него испуганным, жалостливым каким-то, взглядом, ничего не понимая. – Что же такое Красота?

Ванька начал говорить. С внутренней силой, твердо, очень необычно, неожиданно.

– В сущности своей это проявление Божественной благодати, исходящей для спасения мятущихся душ. Она многогранна и непосредственна. Бывает не всегда видима, но несомненно, незримо осязаема и чувственна. Иногда вдруг раскрывается таким восхитительным цветущим соцветием, таким сияющим узором, такой ослепительной радугой, что тает лед, сходит копоть, разламывается поросшая плесенью неверия стена, омывается Душа слезами благодарения.

Видеть Прекрасное – это Дар, он дан всем при рождении. Но в силу различных обстоятельств, а главное по духовной лени, многие лишают себя счастья созерцания плодов Божественного творения.

Но вместе с прозрением входит и дар видения Дурного, искаженного злобой. И здесь кроется громадное искушение для просветленного. Ибо видя Красоту, приходит соблазн борьбы с Преломленным, желание видеть во всем Гармонию, помочь другим обрести это качество. И здесь впадаем мы во грех Гордыни, уподобляемся фарисеям и теряемся в Прельщении. Необходимо терпение и смирение, скромность. Только развившие в себе эти добродетели могут в полной мере чувствовать Благодать и не прельщаться. Верить, молить Создателя, взалкать в поисках Истины. И откроется тогда маленькое окно в мир познания Добра и Зла.

Он умолк, поник головой. Марина смотрела на него влажными зачарованными глазами. Она мало что поняла из этих загадочных мыслей, высказанных столь витиевато. Молчала, пытаясь осознать услышанное, до сих пор не веря, что этот пастушонок может выражаться столь образно.

– Давай-ка я тебе одежду подошью, – встала, достала стопку постиранного мужского белья. Встань, примерь, я посмотрю… - она делала защипы булавками в нужных местах. Села за старенькую швейную машинку, закрутила ручку, задумалась…

- Вот ты говоришь Гордыня. Отец Герасим тоже постоянно пугает всех этим словом, а объяснить, что это такое, не может.

- Гордыня? Это - мать греха. Ибо сказано – победи гордыню и станешь Богом. Бог создал нас по образу своему и подобию и дал нам все шансы, прежде всего вольный выбор. Никому еще не удавалось победить Гордыню и не удастся никогда. Только Сын Божий смог, указал людям тропу. Но кто в силах повторить Крестный путь Спасителя? Никто, потому хотя бы, что лежит на человеке родовой и первородный грех. Учиться, вот для чего присланы мы на Землю! Быть достойными своего Учителя, верить в него, стараться не огорчать, и развиваться, идти вперед, сквозь тернии и пустоту, шагать, ползти, пусть медленно, незаметно глазу, но двигаться по пути Познания. Во Вселенной нет ни одного статического состояния, все там двигается, живет, развивается, сталкивается, взрывается, крутится.

Так и наши души. Раз созданные, они уже не могут остановиться ни на миг, совершая хаотичное на первый взгляд, но на самом деле упорядоченное движение к своему совершенству. Ведь пройдя земной путь, душа укрепляется, запасает колоссальную энергию. А после оставления бренного тела, с невероятной скоростью прошивает воздушное пространство, огненным лучом прожигает плотность атмосфер. Устремляется ярчайшей светящейся частицей к своему Создателю. Некоторые застревают ненадолго, замедляют разгон, но никогда, никогда скорость не гасится до нуля. И очистившись, воссияв ослепительным блеском чистоты, продолжают движение до полного воссоединения со своим Творцом.

«- Да что же это? Откуда он все это берет? – Марина была шокирована. Поистине юродивый, – она строчила, не замечая, что шов получается кривым. В голове все путалось, гудело. – Как он слова-то такие находит?» Она молчала, а машинка все стрекотала и стрекотала.

– Удивил ты меня, Ваня. На, забирай вещи. И не ходи больше в грязном, приноси мне, я постираю…

Ивашка, поблагодарив, ушел. Марина потушила свет, лежала, глядя в потолок, думала об удивительных речах, пыталась осознать, понять таинственный смысл.

* * * * *

А время шло. Ванька по-прежнему пас деревенское стадо, бабка Агафья собирала лечебные травы, готовила снадобья, знахарствовала потихоньку.

Марина Геннадьевна теперь часто бывала у нее. Готовила, пекла, стирала, а по вечерам, бывало, задерживалась. Втроем вели неспешные беседы, ища ответы, пытаясь приблизиться к Недоступному…

После отъезда митрополита иконы перестали мироточить. Герасим ничего не понимал, староста злился. Касса почти не пополнялась. Вредные, все знающие богомольные старухи, сразу связали это с приходом в храм нечестивого Ивашки. Нашептали батюшке, поделились мыслями с Фаддеем Фаддеевичем, которого очень боялись и уважали.

Как-то ветреной ночью к дому Агафьи осторожно кралась длинная тень, сжимающая в руках двустволку. Патрик учуял, высунул голову. Староста вскинул ружье, прицелился. Оба ствола были заряжены жаканами, патронами на медведя, невероятной убойности. Собака смотрела, не мигая, гипнотизируя взглядом. Фаддеич перекрестился, нажал курок…

Щелк...Осечка. Еще раз. Щелк… Опять осечка.

– Да что же это за наваждение? Дьявол, не иначе… - перезарядил ружье.

Патрик угрожающе глухо рычал, глядел пристально, будто пронзая лазерным лучом.

– Ба–бах!.. Мимо. Второй раз, ба-бах!..– пуля срикошетила от столба, с визгом ушла ввысь…

Пес рванул со страшной силой. Выдернул цепь, в три прыжка настиг пятившегося от ужаса старосту. Вмиг свалил его наземь, сомкнул яростные клыки на пульсирующей морщинистой шее, и все сжимал, сжимал челюсти, добираясь до агонизирующей артерии…

Хлопнула дверь. Ивашка и Марина Геннадьевна стремительно летели к разъяренному псу. Сзади, помогая себе клюкой, торопливо ковыляла встревоженная бабка Агафья. С огромным трудом разжали Патрику челюсти, оттащили подальше. Марина осмотрела разорванное в клочья, залитое кровью горло. Впрочем, артерия не была повреждена, и угрозы для жизни не было. Фаддеич смотрел на них вылезшими из орбит, безумными, белыми от пережитого ужаса глазами. Он не верил в свое спасение и только хрипел сдавленно, отползая, как раненный полоз, в черную густую тьму.

Ванька подобрал остывающее ружье и с крутого берега зашвырнул подальше в реку.

На следующий день, вечером, возле бабкиного дома собрались соседские мужики. Сидели на сваленных бревнах, крутили цигарки, курили, вяло переговариваясь. Ждали Ивашку.

Тот возвращался с Патриком с дальних лугов. Увидел людей, подошел, поздоровался. Мужики встали, ответили вразнобой. Самый рассудительный шагнул вперед, глянул в глаза.

– Ты это, слышь, зла на Фаддеича не держи. Дурной он, прости ты его, не заявляй никуда. Мы тут всем обществом просим, плюнь ты на него, ничего он больше вам не сделает, мы уже ему мозги вправили…

Подошел отец Герасим, стоял смиренно, слушал.

- Да, да, – вставил. – Ты уж, Ваня, не бери грех на душу…

- Грех? – глаза Ивашки зажглись.

- Но что есть грех? Природа греха – зло. А природа зла? Как это ни странно, но природой зла, является добро. Искаженное добро. Искаженное в следствии помутнения, загрязнения, затвердения души, не ухоженности Божьего дара. Гордыни. Душа живет, дышит, содрогается, сокрушается, впадает то в непроглядное отчаяние, то в беспредельную радость. Она прельщается, страдает, омывается слезами беспросветности, безысходности, предрешенности. Она восстает, борется, сражается, бьется за свое равновесие, взывает о помощи к небесам. Это признаки души живой, развивающейся, неспокойной, стремящейся к недостижимому идеалу. Такая душа очищается в страданиях. Для нее страшен грех. Он заставляет ее болеть, мучиться, искушаться. Но пропустив грех сквозь призму Божественного Откровения, такие души быстро выздоравливают, обретают иммунитет. Часто ненадолго, не навсегда, но остается самое главное – память. О том, как это мучительно, больно и страшно, и как хорошо этого не делать.

Мысли о грехе, анализ греха, для души уже есть некое покаяние, обязательно переходящее в покаяние пред Высшим Судией. Грех страшен, но только для тех, кто не делает правильных выводов и продолжает совершать ошибки. Эти души темны, непросветны. Они настолько грязны, что еще одна соринка просто не будет замечена. А самое главное - нет желания отмыться, воссиять чистотой помыслов, возблагодарить Создателя. Зачем, если на душе, какой-никакой покой?

Для того, чтобы спасти такие души требуется удар большой силы, после которого грязь начнет отваливаться сама и душа оживет, затрепещет, обрадуется. Потому и даются нам во благо испытания, искушения, горечи. Души светлые, живые, укрепляют, а души темные пытаются расшевелить, раскачать, разогреть. Необходимо движение, динамика, развитие. Застой пагубен, после него обязательно происходит дрейф в бездну грехопадения…

Мужики остолбенели от неожиданного пафоса бурной речи. Так в деревне никто не выражал свои мысли. Было чудно и непривычно. Интересно.

- Ересь глаголишь. Крамолу. Искажаешь Божие учение…

- Ну-ка, ты, долгогривый, вали отсюда к своим старухам. Их учить будешь… - мужики вытолкали Герасима за ограду.

Тот пошел, обиженный. Кинулся к телефону звонить Иерониму. Пожаловался на еретика, объяснил, что с его появлением в храме перестали мироточить иконы. Предложил немедля предать его анафеме. Митрополит успокоил, велел понаблюдать за дерзким, но объяснил, что об отлучении говорить пока рано.

- Да на нем даже креста нет!

- Крест должен быть в душе! – отрезал владыка…

Как-то получилось, что деревенские мужики стали теперь частенько собираться на бревнах у бабки Агафьи. Теплыми летними вечерами, провожая заходящее в далекий лесок багровое гаснущее солнце, слушали необычные Ивашкины измышления. Много спрашивали, удивлялись, не верили совсем уж на первый взгляд простым ответам. Сомневались. Особенно волновал их вопрос о том, почему людей называют рабами Божьими.

- Какие же мы рабы? – так и спросили его.

– Рабы ли мы? Несомненно.

Так же, как вольные птицы, перед которыми открыты все небесные пути, но не имеющие возможности преодолеть земного притяжения. Как Солнце, освещающее весь подлунный мир, вечно ходящее по кругу, не в силах дотянуться до далеких окраин Галактики и обреченное угаснуть. Как вся Вселенная, представляющая сам Хаос, превращающийся с течением времени в определенную четкую схему. Вселенная, все же имеющая границы, сжимающаяся и расширяющаяся, далекая и неизведанная…

Все живет по законам Божьим, или, как синонимы, по законам Природы, Мироздания. В этом смысле все сущее, все планеты, звезды, вся космическая пыль – являемся рабами Мира, который создал Нас. Но в отличие от вещей неодушевленных, и всех остальных существ живущих на Земле, только Человеку дана возможность Выбора. Творить Добро или Зло в границах Поднебесья – это самая большая власть данная нам Создателем! В этом и заключается Его любовь и уважение к своему лучшему творению. Мы сами решаем, как нам поступать, а Господь, зная, как мы поступим, корректирует последствия наших необдуманных решений, чтобы максимально снизить ущерб, принесенный заблудшей душой. И старается помочь, намекнуть, посредством всевозможных знаков направить ее на путь Истины.

Мы сами, не прислушиваясь к живущему в нас Духу Святому, уверенные в Гордыне своей, убежденные в силе собственного Знания, неоспоримые в своей Правоте, сами совершаем Деяния, не сверяясь с Учением, и сразу же попадаем в лукавые сети порока. А потом рвем свою душу в клочья, каемся, расшибаем лбы, сокрушаемся и скорбим. Но хорошо еще если так. А часто и не замечаем совершенной несправедливости. Проходим мимо, ослепленные собственным превосходством.

Как жить в Мире полном искушения и соблазнов? Как правильно распорядиться Выбором, не прельщаясь и не оступаясь? Труднейшая задача даже для человека благоверного. Всю жизнь учимся выбирать, и даже в конце жизни делаем ошибки. Мы и созданы, чтобы научиться этому. А уж после земной смерти каждый оказывается в том месте, которое он выбирал всю жизнь, своими поступками, делами, помышлениями, своею верой...

Нужно опять же учиться, внимать гласу Духа Святого, проникать в тонкие материи Познания, слушать, слышать душу свою, открыть, распахнуть ее для лучей Истины. Впитывать нектар Божьей Благодати, ощущать энергии Пространства, чувствовать силу Перевоплощения. Главное сильно, страстно, до боли, до самых глубин, захотеть этого. Задавать самому себе вопросы, копаться, разбираться в своих поступках, делать жесткий самоанализ, и желать, желать, верить, что ответ будет найден. Никогда Господь не оставит мятущуюся в поисках Правды, душу. Так или иначе, но обязательно найдет возможность приоткрыть занавес, окружающий Царство Света. И вострепещет душа в безграничной благодарности к своему Создателю! Единственное, что нужно – это желание сделать правильный выбор.

И, конечно же, Вера. В то, что все происходящее с нами, все творящееся на Земле, все движения звезд и планет, все это во Благо нам, людям…

Вера, что Бог никогда не ошибается, любит и всегда помогает в борьбе с искушениями, допущенными нами по недомыслию. Мы сами спасаем свои души, Господь лишь помогает нам в этом, дает силы противостоять соблазнам, посредством Святого Духа направляет на правильный путь.

Будто ниоткуда, вдруг начинаем понимать, осязать Красоту Божественного Промысла. Все величие Мира, красоту Природы, восторженность Вечности, великолепие Любви, поэзию Гармонии, святость всего сущего. Многообразная симфония света, звука, ощущений, поражает многогранностью созерцания. Слова, образы, мысли – все складывается в причудливую сверкающую мозаику и будто в калейдоскопе Откровения, возникают ослепительные сочетания реальности и видения…

* * * * *

Незаметно подобралась осень. Мазнула багрянцем, окропила желтизной стоящие в далекой туманной дымке леса, пронеслась над тучными нивами. Принесла обильный урожай, напоила земными соками отяжелевшие плоды, уложила уставшие пожухлые травы, ночными росчерками хвостатых комет объявила о своем приходе…

Холодной тревожной ночью неутомимый церковный староста пробрался огородами к дому Агафьи. В руках нес бутылку с бензином и фитилем вместо пробки. Поджег тряпицу и зашвырнул на крышу ветхого старенького дома. Полыхнуло сразу, сильно. Языки пламени мгновенно охватили всю кровлю, загудели, затрещали. Огонь заярился, заиграл, пожирая старое дерево. Фаддеич проворно прыгнул в кусты и сразу исчез в густых зарослях репейника.

Ивашка с бабкой еле успели выскочить. Неодетые растерянно носились по двору, не зная за что хвататься. Торопились быстрее отвязать Патрика…

Люди проснулись, прибежали не в силах уже чем-то помочь. Спасти ничего было нельзя. Дом громко затрещал, закачался, и рухнул, рассыпаясь горящими угольями. Агафья обреченно завыла, запричитала, забилась сокрушенно… и пала замертво…

С рассветом крест снова озарился видением Богородицы. Но стояла она одна, без Младенца Иисуса, в белых непорочных одеждах, закрыв лицо ладонями и склонив сияющую в ослепительном нимбе голову. Казалось, Она горько плачет, сожалея о судьбах земных. И иконы больше не мироточили…

Опять со всей округи стал съезжаться православный народ. Примчался митрополит со свитой. Службы шли, не прекращаясь ни на секунду. Славили Создателя и Невесту Его, клали бесчисленные поклоны, жгли и жгли восковые свечи в надежде заслужить прощение. Каялись, исповедались, причащались, литрами лили елей и святую воду, остужая буйные головы. Молились, молились, молились…

Агафью схоронили на сельском кладбище. Место выбрали на взгорке между двумя плакучими березами. Земля там была песчаная, сухая, легкая будто пух. Проводить в последний путь пришло совсем мало. Ивашка с Патриком, Марина Геннадьевна, соседка Ильинична, да еще три древние старухи. Отпевать покойницу никто не стал, все священники были заняты в церкви, служили литургии, пели акафисты в честь Матери Божией. Как могли, спасали свои души. До Агафьи ли им было?

Два дюжих мужика забили крышку. Опустили гроб и стали быстро засыпать могилу. Сделали аккуратный холмик, вбили деревянный крест. Выпили по стакану горькой водки, помянули добром. Ушли.

Марина пригласила всех к себе. Накрытые небогато столы, готовые к последней тризне, ждали желающих. Двери открыты настежь…

Ванька с собакой на поминки не пошли. Сидели у могилы, молчали, глядя в звенящую синеву небес. Совсем незаметно, быстро, стали подкрадываться ранние осенние сумерки. В небе зажглись невероятно яркие далекие звезды. Вышла полная грустная Луна, осветила кладбище мертвенным лиловым светом.

Патрик поднял морду и завыл пронзительно, протяжно, горько…

Казалось, будто сама сущность тварного мира стонет от невыносимой боли, эхом отдаваясь в черном поднебесье.

И словно отозвавшись, высоко на Востоке, зажглась и стала медленно падать одинокая звезда, оставляя длинный дымящийся след…

Ивашка встал, встряхнулся, потрепал, погладил пса, поклонился Кресту, и они медленно побрели в сторону светящегося редкими огоньками села.

А в храме вовсю шла всенощная. Сам владыка Иероним вел службу, чинно и громко выговаривая слова молитв. Церковь была переполнена, все свечи горели ярко, громко потрескивая от нехватки кислорода. Митрополит в сверкающей золотом ризе, в ослепительном серебристом блеске сияющей алмазами митры, вещал с амвона Божественные Откровения. Все архиереи, диаконы, монахи, священники стояли в парадных одеждах, молясь истово, проникновенно…

Словно невесомая тень прошелестела внутри церкви. Свечи, лампады, погасли, зашипели, окутались чадным дымом. Лишь электрический свет освещал собравшихся во имя Господне…

На пороге стоял Ивашка, народ будто расступился перед ним…

Владыка повернулся, увидел светлые непокорные глаза, вопросил, еле сдерживая гнев:

- Что тебе надо, сын мой?

- Я не твой сын!

Иероним задохнулся…

- Чей же?

- Я - Сын Божий!

Кровь ярости бросилась в голову митрополита, услышавшего дерзновенный ответ. Все вокруг охнули от неожиданности, загомонили…

- Ах ты… Ах… Уберите его, – кивнул двум рослым диаконам.

Отвернулся, продолжая службу. Ваньку схватили за руки, вытолкали взашей, обозвали…

Богородица исчезла. Крест стоял голый, темный. Смотрел, как медленно бредет Ивашка с Патриком, выбираясь на проселочную дорогу. Они шли туда, где рассветы купаются в далеких озерах, где сияет Лучезарный Свет, где нет тени, где дышится легко и свободно, а облака касаются земли…

Верный преданный пес семенил рядом, не забегая вперед, но и не отставая, чутким слухом ловя шорохи увядающего мира. Они шли учиться. Они шли учить…

И никому на всем белом свете не было дела до этих, бредущих в Неведомое, путников. Лишь Марина Геннадьевна все ждала их, не гасила свет, не убирала столы…

А над селом быстро сгущались тяжелые грозные тучи. Электричество ослепительными молниями проскакивало сквозь плотную муть. Громовые раскаты звучной яростной канонадой сотрясали землю. Страшной яркости вспышкой озарило все вокруг. Удар был такой оглушительной силы, что наискось треснул церковный купол.

И сразу хлынул холодный, искрящийся, очищающий проливной дождь…

Ноябрь 2011

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/