Красный дворец

10

Навязчивый запах смерти глубоко проник в мои мысли.

Какой ужасной силы должна быть ярость, чтобы ударить женщину дубинкой по голове, а потом удерживать ее под водой до тех пор, пока она не захлебнется? Почему убийца не дрогнул, не пожалел извивавшуюся в воде и пытавшуюся глотнуть воздуха Кюнхи?

При мысли о том, что правда оказалась, наконец, где-то рядом, я задрожала. Медсестра Кюнхи знала ответы на многие животрепещущие вопросы, значит, расследование скоро закончится.

Я взяла из кладовки сухую соломенную накидку, вышла во двор и увидела, что двое полицейских оттеснили медсестру Кюнхи к стене. Они скрестили руки на груди, их голоса были резкими и требовательными:

— Ну? Кто это с тобой сделал?

— Ты должна помнить хоть что-то. Мужчина или женщина? Высокий был человек или маленького роста?

Я, чуть было не выронив накидку, поспешила к несчастной медсестре. Встав между ней и полицейскими, склонила голову и вежливо сказала:

— Умоляю, этой женщине плохо. Ее нужно отвести в Хёминсо, и только после этого вы, вероятно, сможете ее расспросить.

Полицейские, посомневавшись, с ворчанием отправились сторожить калитку в живой изгороди.

— Ну, вот. — Я закутала дрожащую медсестру Кюнхи в соломенную накидку. Дождь прекратился, но меня беспокоило ее рокочущее дыхание. Ей удалось не утонуть, но я слышала о людях, умерших от осложнений после длительного пребывания в воде. — Пошли, тебе надо сесть.

Я повела ее к небольшому деревянному возвышению, где, по всей вероятности, ее подруга имела обыкновение перекусывать в ясные солнечные дни, чего она никогда больше не сделает. Мы молча сели, и я проследила за взглядом Кюнхи — она смотрела то на двор, то на хижину, где все еще лежало тело убитой.

— Не надо ничего говорить, пока не будешь готова, — прошептала я.

Кюнхи ничего не ответила, ее взгляд остекленел, бледные губы слегка приоткрылись, воздух с шумом входил и выходил из груди. Полагая, что придется сидеть в молчании еще час-другой, я выпрямилась и скрестила лодыжки, готовая ждать.

Оджин и тамо Сульби куда-то ушли, но скоро я опять увидела его на тропинке. Он с хмурым видом вошел во двор.

— Наыри, — позвал его я. Он посмотрел на меня, приподняв брови от удивления. — Медсестре Кюнхи нужна врачебная помощь.

— Да, конечно. Я послал тамо Сульби сообщить об этом командиру, — ответил он, — и подготовить переправку медсестры на другой берег реки. Мы постараемся доставить ее в Хёминсо как можно скорее.

Я взглянула на медсестру Кюнхи, желая приободрить ее, и удивилась: она повернула голову и пристально смотрела на инспектора.

— Я готова… — скрипучим шепотом проговорила она. — Я готова все рассказать.

Мы с Оджином обменялись ошеломленными взглядами. Он подошел к медсестре, хотя и не слишком близко, и сложил руки за спиной.

— Я знаю, тебе трудно об этом говорить. — Его голос звучал тихо, глухо и очень спокойно. — Можешь не торопиться.

Кюнхи напряженно кивнула.

— Можешь объяснить, что ты имела в виду? — спросил он. — Ты сказала, что знаешь, почему умерла медсестра Арам и почему ты тоже должна умереть.

Она, сложив ладони вместе, стала выкручивать пальцы, словно они были секретами, которые ей надо было извлечь из себя.

— Она где-то в горах… — Кюнхи бросила на меня нервный взгляд, — наша тайна.

— Ты можешь рассказать нам о ней, — прошептала я. — Если это из-за нее ты очутилась на волосок от смерти, то, поделившись с нами, ты, вероятней всего, окажешься в безопасности.

Глядя на побелевшие костяшки пальцев, медсестра сказала:

— Придворная дама Анби, медсестра Арам и я… мы свидетельницы.

По спине у меня побежали мурашки.

— Свидетельницы чего? — медленно спросил Оджин.

Ее плечи приподнялись, она обхватила себя руками, будто хотела исчезнуть.

— У-убийства. — Ее голос пронзило отчаяние, черты лица исказились. — Он страшно разгневался на своего отца и… выместил гнев на невинной медсестре. Наследный п-принц обезглавил ее… и умчался на лошади с ее головой.

Меня затошнило. Принц не мог сотворить такое. Я видела, как нежно он обращался с щенком, и вообще, он был совершенно не похож на убийцу. Госпожа Хегён также убеждала меня в его невиновности, и я верила ей. Но выражение лица Оджина стало еще более напряженным, взгляд — еще более настороженным. Он поверил Кюнхи.

— А что было потом? — спросил он.

— Мы убежали и спрятались. Мы знали, что принц видел наши лица. И он знал, что мы все видели. — Кюнхи вжала дрожащие пальцы в глаза, пытаясь, видимо, прогнать стоящую перед ней страшную картину. — Придворная дама Анби ушла, чтобы найти какого-нибудь человека, способного нам помочь. Мы совершенно не понимали, что делать. — Она покачала головой, из ее груди вырвался судорожный вздох. — О боги, и почему только мы послушались ее…

— Что она велела вам сделать?

— Вернувшись, придворная дама Анби приказала нам… — ее голос дрогнул, — притвориться, будто мы ничего не видели. Она сказала, что если мы этого не сделаем, то прольется еще больше крови. Нашей крови! И если мы не хотим умереть, то должны вести себя так, будто ничего не произошло.

Мой ум был не в состоянии осмыслить услышанное. Одно дело, внимать слухам о запятнанном кровью дворце, носимому ветром шепоту, и совсем другое — верить показаниям свидетельницы, если, конечно, Кюнхи говорит правду. Но зачем ей лгать?

— Когда это произошло?

— В прошлом году. В первый лунный месяц.

Лицо Оджина омрачила тень.

— А что сделали с телом жертвы?

Из ее груди вырвался похожий на кашель всхлип:

— Я… я не знаю. Кто-то где-то его спрятал. Я ни в чем не виновата! Ну что нам было делать? Я просто-напросто прислуга. Никто на моем месте не осмелился бы пойти против наследного принца. — Ее взгляд обратился на меня, он казался диким от переполнявшего его чувства вины. — Вы тоже не смогли бы перечить ему. Не попытались бы его остановить!

— Конечно нет, — прошептала я, и где-то в глубине души я в это верила.

— С тех самых пор, со смерти той медсестры, — продолжала медсестра Кюнхи, — мы пытались отыскать ее тело. И похоронить, как положено. Мы с Арам… мы несколько раз обошли горы, но ничего не обнаружили.

Груз свидетельства медсестры Кюнхи давил на нас, мою нежную кожу, словно льдинки, покалывал ужас.

— А как звали медсестру? — спросила я. — Ту, которую… — Я не смогла закончить предложение. Ту, которую убил принц.

— Это была медсестра Хё-ок.

Я покачала головой — я никогда прежде не слышала этого имени.

— Медсестра Кюнхи, — Оджин говорил тихо и почти заботливо, — хочешь рассказать что-нибудь еще?

— Я… — Она посмотрела на свои ладони. — Я вспомнила, что одолжила медсестре Хё-ок свой носовой платок. Мне не хотелось, чтобы эта улика привела ко мне, и потому еще до того, как тело исчезло, я вернулась обыскать ее карманы и нашла записку.

— Записку?

— Это… это была записка, адресованная врачу Кхуну.

Мне под ребра кинжалом вонзился шок.

— Врачу Кхуну? — переспросила я.

Кюнхи снова посмотрела на меня.

— Медсестра Хё-ок — его мать.

— И что было сказано в записке?

— Н-не знаю. Я сразу же сожгла ее.

— Все ты знаешь, — возразил Оджин. — Должна знать. Уверен, ты не могла не прочитать ее.

Взгляд медсестры метался из стороны в сторону, а потом она наконец проговорила:

— Это была самая обычная записка.

— И что в ней было сказано? — продолжал допытываться Оджин.

Посомневавшись еще немного, медсестра ответила, и говорила она так тихо, что я едва слышала ее:

— Она написала: «Кхун Муён, я беспокоюсь о тебе — ведь ты давно не говорил со мной. Ты избегаешь меня во дворце, не желая, чтобы тебя видели с матерью». — Глаза Кюнхи затуманились, взгляд стал испуганным и отрешенным. — «Говоришь, что стал взрослым и не желаешь прослыть маменькиным сынком. Но, подобно ребенку, ты дружишь с незрелыми юнцами, любящими выпивать и распутничать. Я предупреждала тебя, что не нужно водить дружбу с подобными людьми…» Вот и все.

Я наклонила голову, чувствуя, что за этими словами кроется что-то важное. Но не могла понять, что именно.

— Вы с медсестрой Арам знаете врача Кхуна? — спросил Оджин.

— Да. Хотя и недостаточно хорошо — мы видели его всего один-два раза. Но придворная дама Анби всегда говорила о нем, когда мы оказывались с ней наедине.

— А ты знаешь медсестру Инён? Ту, которая рассказала о резне? — спросила я и поспешила добавить: — Или же мою наставницу, медсестру Чонсу. Она работает в Хёминсо.

Кюнхи задумалась, нахмурив брови.

— Не думаю. Эти имена мне незнакомы.

Мы все замолчали, слышно было только, как журчит в реке вода, и тут я разглядела силуэты двоих полицейских, плывущих к нам в лодках.

— Они уже здесь, — сказал Оджин.

— Пожалуйста! — вскочила на ноги Кюнхи. — Пожалуйста, не рассказывайте командиру о принце. Я слышала, что крестьян убивали за клевету на королевскую…

— Не расскажу, — твердо пообещал он. Но когда Кюнхи поковыляла к живой изгороди, пробормотал еле слышно: — Пока не расскажу.

Я посмотрела на него, и он ответил на прочитанный им в моих глазах вопрос.

— Если она говорит правду, — сказал Оджин очень тихо, чтобы услышала его одна я, — то принца необходимо остановить.

— Но как? Что, если король предпочтет замять это дело? Наследный принц, убийца он или нет, все же его сын. И его прегрешения плохо скажутся на всей семье.

Решительный взгляд Оджина стал еще тверже.

— Партия старых. Они очень влиятельны и всеми силами стремятся избавить королевство от принца. Его идеи слишком революционны для них, он твердо намерен перераспределить власть в пользу других партий. Если я предоставлю партии старых неопровержимые доказательства того, что его высочество совершил несколько жестоких преступлений, они съедят его заживо. Для того чтобы настроить короля против сына, надо достучаться до его приближенных.

Мне не понравилось услышанное. Я провела рукой по горлу, внезапно возжелав, чтобы все это оказалось ночным кошмаром. Я начала помогать Оджину, потому что считала, что смогу отыскать правду, не лишившись при этом жизни. Но вспомнила вдруг о предупреждении госпожи Хегён. Она молила не допустить уничтожения королевской семьи.

С моих губ готово было сорваться заявление о том, что я не желаю больше помогать Оджину, что расследование становится неуправляемым. Но тут в голове у меня всплыло одно воспоминание.

— Я вспомнила, — прошептала я, — вспомнила, почему имя медсестры Арам показалось мне таким знакомым.

Оджин нахмурился:

— Почему?

О ней упоминала госпожа Хегён.

— Она была шпионкой госпожи Мун. — Мое сердце колотилось как сумасшедшее; мне было страшно, но я не могла отвести взгляд от светящейся нити, соединявшей этих двух женщин. — Придворная дама Анби и медсестра Арам — обе они были шпионками.

Судя по выражению лица Оджина, он думал о том же самом: смерть одной шпионки могла быть случайностью, но смерть сразу двоих?

Подобрав подол юбки, я поспешила к медсестре Кюнхи. Она сидела и смотрела на реку.

У меня перехватило дыхание.

— Я задам тебе еще один, последний, вопрос. Ты шпионила для госпожи Мун?

Ее губы вытянулись в нитку, глаза потемнели.

— Госпожа шантажом заставляла нас шпионить. Она каким-то образом прознала о том, что мы сделали — или, точнее, не сделали.

Я чуть не ахнула. Госпожа Мун была склонна к шантажу. И отчего-то я была уверена, что, когда принц в прошлом году убил и обезглавил медсестру, придворная дама Анби побежала за советом к своей повелительнице. И госпожа Мун тут же сообразила, как обратить эту кошмарную историю себе на пользу.

— Подожди меня в харчевне.

Я подняла глаза на Оджина. Он смотрел на толпу недужащих крестьян, собравшуюся в Хёминсо у седьмой раздвижной двери справа. В этой комнате он поселил медсестру Кюнхи, и теперь ее охраняла полиция.

— Я должен доложить обо всем командиру, — чуть слышно произнес он, — а потом мне нужно будет кое-что сказать тебе.

Я неуверенно провела рукой по юбке. Когда он в последний раз разговаривал со мной по душам в харчевне, то открыл, что он не слуга, как я, но инспектор полиции. Я гадала, о чем еще он не успел мне сообщить.

— Очень хорошо, — сказала я. — Полагаю, харчевня станет у нас чем-то вроде штаба.

Его губы изогнулись в подобии улыбки:

— Думаю, так оно и есть.

Мы отправились в путь по отдельности, я ускорила шаг, стремясь как можно скорее очутиться подальше от рыночного хаоса. Когда я все-таки вышла из крепости на тихую дорогу, то сделала глубокий вдох. Несколько дней мы довольствовались лишь ставящими в тупик вопросами, но наконец перед нами мелькнул проблеск правды. И эта правда была такой свежей, такой ясной, что казалось, все это время глаза мне застилал туман, и вот на какое-то мгновение он рассеялся и я прозрела. И теперь мне хотелось увидеть еще больше.

Мы оказались на один шаг ближе к правде.

Воздев руку к небу, я потянулась к ней другой рукой, чтобы снять напряжение в спине.

В тростнике неподалеку от меня что-то тихо зашелестело, и я застыла на месте.

Оглянувшись, я увидела только пустую дорогу, огибающую луг с высокой травой, и зыбкий туман, напоминающий беспокойных бесплотных духов.

— Это просто ветер, — пробормотала я, опуская руки, но сердце испуганно забилось: я вспомнила об убитом крестьянине.

Я сделала еще один шаг вперед и снова услышала шелест травы, а затем хлюпанье мокрой земли у кого-то под ногами.

Звук шагов становился ближе и ближе, и все во мне словно зашептало: за тобой кто-то идет. Подхватив подол юбки, я зашагала энергичнее, а потом прямо-таки побежала, услышав, что человек у меня за спиной набирает скорость.

Мокрая земля скользила у меня под ногами, один мой башмак увяз в грязи, и я осмелилась оглянуться. И задохнулась при виде человека знатного происхождения — он был одет как таковой — в высокой черной шляпе, надвинутой на брови. Лицо его было скрыто повязанным на голове красным шарфом.

Одет же он был в белый халат, запятнанный кровью.

«Беги!» — приказал мне разум, и я умудрилась развернуться и рвануть вперед.

Онемевшая от ужаса, я не могла сказать, долго ли бежала, или почему вдруг оказалась на четвереньках, или когда именно свернула с дороги. Несясь по полю, я продиралась сквозь тростниковые метелки, а стоило мне обернуться, чтобы выяснить, удалось ли оторваться от преследователя, как чья-то рука ухватила меня за воротник и бросила на землю. Я ударилась плечом, перекатилась на спину и увидела над собой сверкающий клинок, подобный обнаженному когтю.

Я застонала, крепко зажмурилась и стала ждать, когда меня пронзит металлическое острие, но тут услышала громкий стук и возгласы. Открыв глаза, я не увидела ничего, кроме качающегося тростника и бледного неба.

Встав на подгибающиеся ноги, я оглядывалась до тех пор, пока мой взгляд не привлекла знакомая высокая фигура. Это был молодой инспектор, его грудь вздымалась с такой силой, будто весь путь сюда он бежал. Времени удивляться, как ему удалось меня отыскать, не было, поскольку напавший на меня тоже встал. Его халат был теперь весь в грязи.

Оджин взялся за меч, раздался шепот стали.

— Назад!

Мужчина молча, с изящной легкостью выставил вперед руку, нацелив меч в сердце Оджина.

— Спрячься, — прошептал Оджин, и я поняла, что инспектор обращается ко мне, хотя он не сводил взгляда с преступника.

Одним ловким движением Оджин обнажил меч и отбросил ножны в сторону. Держа его обеими руками, он с невероятной скоростью бросился вперед и в один миг преодолел расстояние в двадцать футов между ним и злодеем. Сверкнуло лезвие меча, но преступник парировал удар, и сталь громко лязгнула о сталь. Этот лязг отозвался у меня в костях. Все происходило так быстро, что мне едва удавалось следить за сражающимися, за их молниеносными движениями. Я совсем забыла о том, что надо спрятаться. Какое-то мгновение они были на равных, в следующее пятились назад, а секунду спустя их мечи с лязгом скрещивались.

Внезапно в воздухе пронеслась струйка крови, после чего наступила тишина и все замерло.

«Чья это кровь?»

Мужчина немного помедлил, и Оджин тут же бросился на него. Меч, выбитый из руки преступника, исчез в бескрайнем море высокой травы.

— Кто ты? — Оджин приближался к своему противнику, держа наготове меч. — Отвечай.

Мужчина молчал и не двигался, при этом смотрел на Оджина так, будто старался запомнить каждую черту его лица. После чего развернулся и побежал туда, где лежал его меч, подхватил его и продолжил свой бег. Плечо у него горело ярко-красным от крови.

Как только он скрылся из виду, я кинулась к Оджину. Метелки растений проходились по моему лицу, я, запыхавшись, остановилась перед инспектором. Он стоял, наклонившись вперед, руки его лежали на коленях, из-под полицейской шляпы стекал пот.

— Наверное, надо его догнать, — сказала я.

— Нельзя так рисковать, — отрывисто ответил Оджин. — Он может спрятаться в поле. И как только я уйду отсюда, вернется за тобой.

— Но я могу пойти с вами…

Тут мое внимание привлекла прореха на халате Оджина. Я-то думала, что ранен только напавший на меня мужчина, но теперь увидела, что по синему шелку халата Оджина расплывается темное пятно. Сердце колотилось у меня в груди; он мог умереть, и от этой мысли у меня задрожали и подогнулись колени.

— У вас… у вас идет кровь, — выдавила я.

— Со мной все в порядке. Небольшая рана на ноге. — Оджин вытер пот со лба и встал во весь рост. — Я, должно быть, ранил его куда ощутимее. Но надо было нанести удар в какое-нибудь более заметное место, чтобы потом легко найти нашего подозреваемого. — Пройдя мимо меня, он пристально вгляделся в близстоящий лес, где скрылся мужчина. — О нем известно одно: он умеет биться на мечах.

Я не замечала ничего вокруг, кроме трепещущегося на ветру окровавленного халата Оджина.

— Врач Кхун упоминал когда-нибудь о том, что учился владеть мечом? — спросил он.

До меня не сразу дошел смысл его вопроса. Я отвела взгляд от Оджина и посмотрела на лес впереди.

— Нет, но у него дома есть книга по военному искусству. Он мог научиться сражаться на мечах самостоятельно.

— И у него это получилось очень хорошо. Это мало похоже на правду, но если все обстоит именно так, то надо признать, что у Кхуна есть мотив, — пробормотал Оджин. — Его мать убили, а недавние жертвы в свое время оказались свидетельницами этого преступления.

— Но они всего лишь свидетельницы… Они помогли покрыть преступление, но сделали это не со зла.

— Мы не знаем всего. У меня такое чувство, будто медсестра Кюнхи что-то от нас утаила.

Я снова посмотрела на дыру в халате и, немного посомневавшись, спросила:

— Хотите я осмотрю вашу рану?

— Уже темнеет. Неразумно здесь задерживаться. — Он нетвердой походкой двинулся в поле и, поискав что-то в тростнике, возвратился с ножнами — теперь его меч был спрятан в них и висел у него на боку. — Нужно идти.

Я подошла поближе к Оджину, готовая, чуть что, помочь. Мы зашагали по большому полю, и я спросила:

— Как вы меня нашли?

— Увидел твой башмак. — Он продолжал внимательно смотреть по сторонам, желая удостовериться в том, что мы одни. — А твои следы вели в поле тростника.

— Но вы же поехали в отделение полиции.

— Я передумал. — Голос его звучал как-то нерешительно. А затем, глядя на меня из-под ресниц, он проговорил: — Я хотел убедиться, что ты благополучно добралась до харчевни. Я не настолько легкомыслен, чтобы оставить тебя одну сразу после очередного убийства.

Ошеломленная, я вышла за ним на дорогу, где лишилась башмака. Оджин, не обращая внимания на рану, сел на корточки и выудил тот из грязи; я осторожно ухватилась за его плечо, чтобы сохранить равновесие, а он надел башмак мне на ногу.

— Тебе нужно быть поосторожней, — сказал он, поднимаясь на ноги, и снова оглянулся на поле тростника, где исчез напавший на меня мужчина. — Кем бы этот человек ни был, он хорошо владеет мечом и знает, что ты имеешь отношение к расследованию убийств. Они еще не раз придут за тобой.

— Или за вами, — сказала я. — Вы не в меньшей опасности, чем я.

Наши взгляды наконец встретились.

— Думаю, так оно и есть, — прошептал он.

— Но вы не бойтесь. Теперь моя очередь.

— Очередь?

— Присматривать за вами.

Я говорила не думая. Но он не стал смеяться над моими словами, а, похоже, серьезно взвесил их.

— Обещаешь?

Я моргнула и, чуть замявшись, ответила:

— Да.

Он протянул мне руку. Я смотрела на нее, не зная, как поступить. Никогда прежде я не заключала ни с кем договоров. Рукопожатиями в знак дружбы обменивались воины на полях битв. И все же я протянула ему руку в ответ.

Его теплые пальцы обхватили мои, его ладонь прижалась к моей ладони, и мы пожали друг другу руки.

— Когда придет время, — спокойно сказал он, глядя на меня так же твердо, как он сжимал мою ладонь, — позаботься обо мне. Я же всегда буду заботиться о тебе.

Дождь колотил в дверь харчевни. Мы вовремя успели войти внутрь.

— Ну, — сказала я, садясь. — О чем вы хотели рассказать мне в Хёминсо?

Бусы на шляпе Оджина, когда он садился, пришли в движение; поднимая ногу, он слегка поморщился. Рана определенно беспокоила его сильнее, чем он готов был признать.

— Полтора года тому назад я стал помощником тайного королевского агента, — сказал он.

— Тайный королевский агент, — нахмурившись, прошептала я. — Так вот почему, когда мы впервые встретились, на вас было платье крестьянина? Вы выдавали себя за кого-то другого?

— Нет, — начал тихо объяснять он. — Работа с тайным агентом научила меня тому, что можно легко добыть нужную информацию, если как следует законспирироваться. Простолюдины неохотно общаются с полицейскими, и потому я оделся крестьянином, чтобы собрать информацию о деле, о котором сейчас тебе расскажу.

Он замолчал, и я, глядя, как его глаза искрятся обуревающими его эмоциями, стала ждать продолжения рассказа.

— Мой отец был тайным королевским агентом… Когда он в пятьдесят шестом году получил первое свое задание, я поехал с ним. Это был смелый шаг с его стороны — взять меня с собой, но он беспокоился обо мне. Я сдал экзамен в совсем юном возрасте, возгордился и скоро попал в компанию людей богатых и коррумпированных. Он же хотел, чтобы я любил справедливость, любил людей так же сильно, как и он. Вот он и взял меня с собой. Задачей отца было проинспектировать городское управление в провинции Пхёнан. — Оджин опустил взгляд, вид у него стал отсутствующим, словно он отбросил некое воспоминание, слишком болезненное для него. — Мне удалось устроиться на работу слугой судьи. Я перехватил письмо, где говорилось, что наследный принц тайком покинул дворец и подался в деревню, но судья побоялся доложить об этом королю. На той же неделе был найден убитым некий деревенский житель, а позже я нашел в лесу отрубленную женскую голову.

«Медсестра Хё-ок, — тут же подумала я. — Жертва принца…»

— И моего отца, заколотого кинжалом.

Вонзив ногти в ладони, я молча смотрела на Оджина; он сидел неподвижно, словно был высечен изо льда. Его лицо было лишено какого-либо выражения, в глазах не стояли слезы, и я подивилась тому, что он способен говорить о подобном ужасе столь безучастно.

— По кариме на голове я решил, что это местная медсестра. Но никто из медсестер тамошнего медицинского учреждения не узнал ее по сделанному мной наброску. Мне сказали, что она, должно быть, работает во дворце, поскольку ее карима была шелковой.

— А что было потом? — тихо спросила я. — Вашего отца убили. Судья приказал провести расследование?

Взгляд Оджина стал жестким.

— Он пошел на все, чтобы преступление осталось нераскрытым. Подкупил местного начальника полиции и свидетелей, те сделали из одного человека с криминальным прошлым козла отпущения, и король им поверил. Я же после смерти отца почувствовал себя совершенно беспомощным. Когда я несколькими днями позже вернулся в столицу, меня назначили полицейским инспектором, и я расспросил стольких дворцовых медсестер, скольких смог. Я надеялся, что, узнав правду о смерти медсестры Хё-ок, смогу раздобыть достаточно доказательств, чтобы опровергнуть ложь судьи. Но никто из медсестер ничего мне не сказал.

— И так продолжалось до сих пор, — прошептала я.

— Да, — ответил он очень тихо. — Показания медсестры Кюнхи совпали с теми сведениями, что удалось раздобыть мне. Дворцовая медсестра, обезглавленная, предположительно, наследным принцем в первый лунный месяц прошлого года…

Я надеялась, очень надеялась, что принц все же невиновен. Надеялась ради госпожи Хегён и ради будущего нашей династии. Но теперь поняла, что мои мечты наивны.

— Вы правда считаете, что принц убил… — Но не успела я закончить фразу, как дверь распахнулась и вошла служанка со шрамом на губе — она принесла соленую воду, которую я у нее просила, а также чистую салфетку и перевязочные материалы. И, как и раньше, подмигнула мне. Вот только на этот раз поинтересовалась, сколько детей мы собираемся заиметь. Нашим ответом ей стало гробовое молчание, и она поспешила удалиться, закрыв за собой дверь.

Комната внезапно показалась мне очень маленькой, в воздухе повисло напряжение.

Оджин потер лоб и посмотрел в сторону, вид у него был смущенный.

Я прочистила горло и прямо-таки официальным тоном произнесла:

— Прежде чем мы продолжим наше обсуждение, я должна осмотреть вашу рану, наыри.

— Я могу сам…

— Вам незачем смущаться. Это моя работа.

— Я не смущаюсь, — пробормотал он, а затем неохотно дал мне знак, чтобы я приступила к делу.

Под халатами мужчины носили белые штаны, и в том месте, где по ноге Оджина прошелся меч, из-под разрезанной ткани виднелась кровавая рана. Постепенно неловкость момента сошла на нет, и я смогла сосредоточенно изучить рану.

— С виду она совершенно ужасна, — сказала я, убирая с помощью соленой воды запекшуюся кровь. — Но она неглубокая и затянется сама по себе, если не будет заражения. Но придется все же обратиться к врачу.

Очистив рану, я взяла полоску ткани и осторожно забинтовала Оджину ногу.

— Так вы действительно считаете, — сказала я, заставляя работать наши с ним головы, — что именно принц убил мать врача Кхуна, медсестру Хё-ок?

— Да, — ответил он. — И это меня не удивляет. Многие члены правительства — в том числе и мой отец — чувствовали, что принц склонен к приступам ярости. Все началось с тэричхунджуна, регентства.

Я кивнула — я понимала, о чем он говорит. Мне вспомнилось, как все были удивлены тем, что король назначил наследного принца Джанхона регентом, хотя сам он был достаточно здоров и мог продолжать править без чьей-либо помощи.

— На принца следует смотреть как на правителя, но никто при дворе не относится к нему как к таковому, — сказал Оджин. — Какое бы решение принц ни принял, король накладывает на него вето. А когда принц обращается к отцу за советом, его упрекают в том, что он не способен принять решение самостоятельно. Я слышал, что из-за всего этого наследный принц стал нервным и раздражительным. Скоро его гнев прорвется наружу. А возможно, это уже произошло.

— Значит, вы полагаете, что за резней в Хёминсо также стоит принц?

— Нет, — твердо ответил Оджин. — Эти листовки… У меня такое чувство, будто его обвиняют в убийствах женщин, желая за что-то отомстить. Теперь, когда мы знаем, что все преступления могли быть спровоцированы убийством медсестры Хё-ок, я еще больше уверился в этом.

— Тогда в них должен быть замешан врач Кхун. Все указывает на него, разве не так?

— Нам нужно больше доказательств, чтобы убедить в этом хоть кого-то — командира Сона, короля или партию старых.

Я провела пальцем по старой мозоли на большом пальце. Чем дольше я смотрела на Оджина, тем отчетливее вставала перед моим мысленным взором картина смерти его отца. Сын держит на руках истекающего кровью мужчину, который для него важнее всех на свете.

— Но, по крайней мере, — прошептала я, — вы знаете, что вашего отца, должно быть, убил принц… И что вы будете теперь делать?

Он молчал, а я ждала, что он скажет. Ему следовало бы ответить: «Я буду мстить». В основе нашего королевства лежала сыновья почтительность.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросил Оджин.

Я моргнула.

— А как я на вас смотрю?

— Словно я достойная жалости собачонка.

Я, немного подумав, ответила:

— Потому что я знаю, что вы сделаете. Вы отомстите наследному принцу или умрете, пытаясь отомстить.

— Месть… — еле слышно произнес он. — В «Записках о правилах благопристойности» Конфуция сказано, что дети обязаны убить убийцу своих родителей, даже если возможность для этого представится лишь на многолюдной дороге. Но я не намерен так поступать. — Он смотрел на меня, его взгляд был ясным и чистым, как и его совесть. — После смерти отца я понял: мы можем потерять все, что нам дорого, кроме одного — усвоенных нами уроков. Этому научил меня отец. — Молчание. — Перед смертью он сказал, что я должен искать справедливости, а не мести. Больше года я осознавал его слова и, работая в отделении полиции, понял, что между понятиями справедливости и мести действительно есть разница… большая разница.

Я, сдвинув брови, задумалась над его словами.

— Месть провоцирует месть; гнев ненасытен и неутолим. И он превращает нас самих в чудовищ, которых мы пытаемся наказать. Справедливость же означает завершение дела, его законченность, и я хочу именно этого. Подобной законченности можно достичь, лишь оставаясь разумным и рассудительным. И, в конце-то концов, не мне наказывать принца. Это должен сделать король, и только король. Моя же единственная задача — добыть достаточно доказательств, чтобы никто не мог отрицать правду.

Я выдохнула, еще лучше осознав важность нашего расследования.

— Но не беспокойся об этом, — сказал Оджин, отводя глаза. — Не думай больше о наследном принце и о других подозреваемых.

— Что вы хотите сказать?

— Я о том, что случилось в поле… — Он по-прежнему не смотрел на меня. — Я как следует поразмыслил и понял: расследование становится слишком опасным. Будет лучше, если ты оставишь его.

Я нахмурилась:

— Вы больше не хотите, чтобы я вам помогала?

— Я жалею о том, что втянул тебя. С этой самой минуты будь тише воды ниже травы и никуда не ходи одна. — Держась за стену, он поднялся на ноги, я сделала то же самое. — Уже поздно. Я провожу тебя домой.

Я встала у него на пути, не сводя с него взгляда.

— Вам нужна моя помощь, — твердо сказала я. — Все в этом деле указывает на дворец, и без моего участия вы с таким же успехом можете прогуляться со связанными глазами по краю обрыва.

— Я знаю, что ты права, — сказал он и решительно добавил: — Но знаю также, что ты рискуешь потерять все, в том числе и жизнь. Я не могу позволить…

— Но это моя жизнь. — В душе у меня соседствовали злость и сумятица. — Я сказала, что помогу вам, и я сделаю это. Стоит ли рисковать успехом расследования из жалости ко мне?

Он, нахмурившись, смотрел на меня так, словно мое упрямство его обескураживало.

— Я видел, что сегодня ты чуть было не лишилась жизни. Видел, как тот мужчина приставил клинок к твоему горлу. — У него заиграли желваки, лицо стало пепельно-серым. — Ты умная, одаренная, и у тебя есть мечта. Мне об этом рассказала Чиын. И потому, пожалуйста, послушай меня, не дай этому расследованию разрушить тебя. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь твоей наставнице, и потому просто… просто пообещай, что с этого самого момента ты будешь держаться подальше от него.

Я еще не видела Оджина таким встревоженным, и на какое-то мгновение мне захотелось уступить ему, лишь бы стереть беспокойство с его лица. Но я слишком хорошо знала себя. Знала, что не остановлюсь до тех пор, пока не получу ответы на имеющиеся у меня вопросы.

— Мы же с вами договорились, — мягко напомнила ему я. — Мы будем присматривать друг за другом. И все останутся живы и здоровы. Никто ничего не лишится.

— Ты же сама знаешь, что такого просто не может быть.

— Ну… — продолжила я. — Дело обстоит следующим образом: либо вы разрешите мне помогать вам, либо не станете иметь со мной никакого дела и тогда я найду правду в одиночку. Что вы предпочтете, наыри?

Он пристально смотрел на меня, между его бровями залегла морщинка. А затем, покачав головой, он пробормотал:

— В прошлой жизни ты наверняка была генералом. Упряма до невозможности.

Я слабо улыбнулась ему:

— Уверяю вас, я способна позаботиться о себе.

Он с глубоким вздохом снова опустился на пол, выглядел он полностью сокрушенным. Прислонившись к стене, он наполовину вытянул длинные ноги и положил руки на согнутые колени. Мы молчали, я чувствовала на себе его взгляд. Он так долго и пристально изучал меня, что я покраснела, а в груди и горле стало горячо.

— Мы оказались свидетелями смертной казни, а за время, что мы знакомы, случилось пять убийств. — Его губы слегка растянулись в мрачной, лишенной малейшего намека на радость улыбке. — Мы занимаемся делом, которое, вероятно, убьет по меньшей мере одного из нас, но ни ты, ни я не намерены отступать. Это делает нас друзьями?

Мне внезапно захотелось расхохотаться. Посмеяться над невероятно странной ситуацией, в какой я оказалась, — удивительно, но самое тяжелое время в моей жизни привнесло в нее друга.

Мы обсуждали наше расследование до позднего вечера. Пытались найти ответы на вставшие перед нами вопросы. Я то нарезала круги по комнате со скрещенными на груди руками, то сидела, а по комнате вышагивал Оджин.

Он попросил у нашего ученого соседа свитки ханджи[30] и письменные принадлежности, и, положив перед собой большой лист бумаги, мы соединяли вычерченные нами линии и то и дело добавляли к ним какие-то заметки. Наши головы почти соприкасались, мы были так поглощены работой, до такой степени потеряли счет времени, что мне трудно было понять, где начинается он и где заканчиваюсь я. Мой и его разумы, казалось, слились воедино с общей целью: найти убийцу, найти правду.

Время там, где мы находились, текло иначе, — оно было подобно стремительному потоку воды. Казалось, только что наступил вечер, но внезапно небо стало непроглядно черным, а мгновение спустя в нем появилась круглая луна. Глаза у меня зудели, я очень устала, но мне хотелось продолжить наш с Оджином разговор.

— Уже очень поздно, — сказал он. — Не пора ли тебе домой? Твоя мать, наверное, беспокоится.

Я пожала плечами:

— Моим родным не свойственно замечать мое отсутствие.

Он, похоже, не знал, как отреагировать.

— У нас еще много работы. — На меня же нашло упрямство, то самое упрямство, что не давало заснуть, когда я ночами готовилась к экзаменам. Я не могла позволить себе отдохнуть, пока не закончу свою часть работы на сегодня. — Мы еще не поговорили о враче Кхуне.

— Тебе завтра во дворец, — сказал он.

— Мне не внове не спать целую ночь, — ответила я.

Он наконец сдался.

— Я еще раз ходил расспросить Кхуна, но того не оказалось дома. Я разговаривал со всеми жителями деревни, но со вчерашнего дня его никто не видел.

Я нахмурилась:

— Может, он уехал к кому-то из родственников?

— Может, и так. Полицейские приступили к его поискам совсем недавно. Как только его найдут, он будет арестован. Я не допущу, чтобы он исчез еще раз.

— И командир Сон будет пытать его… — прошептала я, кусая нижнюю губу. — А что с молоденькой медсестрой, Минджи?

Оджин вздохнул.

— Она тоже пропала, а ее родители и родственники продолжают утверждать, что понятия не имеют, где она.

Меня охватило чувство беспомощности, тяжелое и удручающее. Я окунула кисточку в чернила и записала наш разговор во всех его деталях, особенно отметив тот момент, когда расследование в очередной раз зашло в тупик.

— Если бы только я могла поговорить с медсестрой Чонсу. Уверена, она наверняка что-то знает… — сказала я себе и посмотрела на Оджина. — Есть у меня хоть малейшая возможность сделать это?

Он покачал головой.

— Командир во время расследований редко покидает отделение полиции. А если он и уйдет, то настолько неожиданно, что я не успею ни о чем тебе сообщить, и отсутствует он обычно очень недолго.

— Вы можете провести меня к ней тайком! И он ничего не узнает!

— Всем сразу же станет ясно, что ты не имеешь никакого отношения к отделению полиции. Его люди тут же обратят внимание… — Он немного помолчал. — Впрочем, я могу выдать тебя за кого-нибудь еще.

Я выпрямилась, полная надежды, хотя и не понимала пока, что он предлагает.

— За полицейского?

— Нет, за тамо. — Мысленно он был уже в тысяче ли отсюда и разрабатывал план наших с ним действий. — Завтра вечером, когда будут звонить в большой колокол, жди меня у черного входа в отделение. В это время оно почти пустует — полицейские уходят патрулировать улицы. И даже если кто-то увидит тебя, то примет за безобидную тамо.

С энтузиазмом, вызванным надеждой узнать завтра что-нибудь важное, мы вернулись к списку подозреваемых и заметкам о том, что нам уже известно.

Мы продолжали разговаривать до тех пор, пока мой ум не погас, так что фитиль его даже не тлел, а лишь дымился. Я пробовала сосредоточиться, но, когда и Оджин начал клевать носом, сказала себе, что надо все же дать небольшой отдых глазам. Я положила голову на стол и, должно быть, задремала, потому что, проснувшись, увидела, что в серую комнату пробрались предрассветные тени, а сквозь отверстия в дверных экранах струится тусклый свет.

Когда я начала соображать, что к чему, то обнаружила, что моя голова лежит на скрещенных руках, а лоб утыкается в лоб Оджина, и наши ноздри почти соприкасаются.

Я смотрела, как трепещут его веки — словно ему снится какой-то сон или, возможно, кошмар. Но это продолжалось недолго. Он будто почувствовал на себе мой взгляд, и его глаза медленно открылись, а я была слишком усталой, чтобы смутиться из-за того, что он заметил, как я его рассматриваю.

— Интересно, сколько сейчас времени, наыри, — шепотом проговорила я.

— Ты не обязана так меня называть, — ответил он так же тихо.

Я снова закрыла глаза. По двору, зевая, шла какая-то женщина, и шаги ее хорошо были слышны в тишине. Потом где-то далеко залаяла собака. Ну что ж, утром я буду называть его как положено.

Но сейчас, в эти межеумочные часы, пока солнце еще не встало и все еще не вернулось на круги своя, я прошептала:

— Хорошо… Оджин.

Я проснулась от скрипа двери, и одеяло — я не помнила, чтобы я им накрывалась, — соскользнуло с моих плеч на пол. В дверной проем хлынул слепящий солнечный свет, и я прикрыла глаза тыльной стороной ладони. Как долго я спала?

К моему разочарованию, в комнату вошел не Оджин, а женщина со шрамом на губе.

Она подошла ко мне с подносом, на котором стояли миски с дымящимся супом и гарнирами.

— Ваш муж отправился в столицу, как только открыли ворота. Он попросил разбудить вас с первыми лучами солнца.

«Мой муж?» Я постаралась собраться с мыслями. Времени у меня оставалось только на то, чтобы вернуться домой, взять форму и пойти на работу.

— Еще он сказал, чтобы я отдала вам вот это.

Служанка поставила поднос, а затем поспешила к двери, чтобы взять что-то, лежавшее снаружи. Вернулась она с холщовым мешком, в котором я носила форму — так что, похоже, мне не было нужды заходить домой. И как только Оджину удалось проделать такое?

Я развязала мешок и увидела записку: «Я попросил твою служанку принести эту форму. Сказал ей, что ты помогаешь полиции расследовать дело о смерти медсестры Арам. Она согласилась ничего пока не говорить твоей матери, чтобы не волновать ее».

Кожа под глазами казалась мне дряблой и тяжелой. Раз мне не надо было идти домой, я могла спокойно позавтракать. Оджин выбрал для меня самое что ни на есть питательное блюдо: соллонтхан — густой мясной бульон молочного цвета, крепкий, но нежный на вкус.

Я замерла, не успев поднести ложку ко рту, поскольку в голове у меня мелькнуло неясное воспоминание.

Серая предрассветная дымка. Оджин тянется ко мне, касается выбившейся пряди волос и заправляет за ухо… а потом исчезает.

Воспоминание… или сон?