Красный дворец

12

Я ждала у павильона Посинак — величественного двухэтажного здания без боковых стен и на каменном фундаменте. Его подсвеченная факелами тень нависала надо мной, я же, вытягивая шею, смотрела на стражника, появившегося у большого колокола и плавным движением ударившего в него. Оглушительный звон проник, казалось, до самых моих костей. Сейчас крепостные ворота закроют. До полуночи останется два часа. Наступит комендантский час.

Пришло время снова увидеться с Оджином.

Я направилась к месту нашей встречи по темным и пустым улицам Ханяна. В голове у меня звучали мои разговоры с Чиын и медсестрой Инён, но потом они смолкли, потому что у меня появилось неприятное ощущение, будто кто-то идет за мной следом.

Я оглянулась и увидела двух патрульных — их лица были освещены светом факелов, а глаза-бусины пристально смотрели на меня.

«Они всего лишь патрулируют улицу», — сказала я себе.

И тем не менее я резко свернула в проулок и быстро пошла по лабиринту узких тропок. С карнизов, покачиваясь на веревках, свисали горящие светильники, которые освещали мой путь, пока я наконец не вышла на главную улицу.

Беспокойство отпустило меня, как только я оказалась перед отделением полиции, на котором ярко горели железные светильники: я знала, что Оджин должен быть где-то рядом. Я завернула за угол окружавшей отделение стены, и вновь стало темно — тени здесь были такими густыми, что я чувствовала себя чем-то бесформенным. Я провела рукой по грязной каменной стене, ощупывая в ней щели, — искала деревянную раму маленькой калитки для слуг. Рука неожиданно скользнула по теплой ткани, и я застыла на месте, сообразив, что касаюсь пальцами шелка.

— Пэк-хён? — услышала я знакомый глухой голос.

Мои глаза привыкли к темноте, и я разглядела высокого человека, стоявшего так неподвижно, словно моя рука была тавро[31]. Я стремительно отпрянула назад.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы называли меня этим именем.

Оджин выгнул бровь:

— Но это имя дали тебе при рождении.

— Да, но я не люблю его. Вы приготовили для меня одежду тамо, наыри?

Он оставался неподвижен еще какое-то время, и я не могла понять, смотрит он на меня или же куда-то вдаль.

— Она в здании. Иди за мной.

Оджин пошел вдоль стены, под его ногами чавкала грязь. Я быстро последовала за ним и чуть было не налетела на него, когда он внезапно остановился. Мы добрались до калитки, и он открыл ее; калитка выходила во что-то вроде внутреннего дворика для слуг.

Я подняла глаза на Оджина, и все мои глупые эмоции мигом улетучились, стоило мне увидеть его сдвинутые брови.

— В чем дело? — спросила я, чувствуя, как сжимает горло страх.

— Это касается медсестры Чонсу, но я расскажу тебе обо всем позже.

Он привел меня в кладовую и сказал:

— Форму найдешь там, внутри, — после чего прикрыл дверь, так что я оказалась в уединении, но до меня по-прежнему доходил свет факела.

Я быстро сняла с головы кариму и распустила волосы. Какое-то время у меня ушло на то, чтобы вспомнить, какие прически носят тамо. С некоторым трудом — у меня все еще болел палец — я заплела косу и перебросила ее на спину. Сняла форму ыйнё, свернула и отложила в сторону. Все это время я шепотом рассказывала Оджину о том, что успела выяснить.

— Сегодня я узнала две важные вещи. Во-первых, принц подтвердил, что мой отец невольно обеспечил ему алиби на ночь резни. И он намекнул, что орудие убийства находится у него.

— Тебе рассказал об этом сам наследный принц? — В голосе Оджина явно звучала нотка удивления.

— Я похожа на его почившую любимую сестру, и потому он легко мне открылся.

Оджин молчал, в щель в двери я увидела его напряженное плечо. Я думала, его обрадуют добытые мной сведения, но теперь чувствовала, что меня ждет еще одна лекция, еще одно предостережение о том, что нельзя иметь дела с принцем. Я перешла к следующему пункту:

— Медсестра Инён тоже рассказала мне кое-что интересное. — Я повернулась, чтобы уйти, но вдруг помедлила. Не решившись оставить в кладовой личный жетон и футляр с акупунктурными иглами, я сунула то и другое в карман. — Она сказала, что госпожа Мун шантажировала мать и жену наследного принца. Видимо, она нашла свидетельства того, что принц собирается… — я прислонилась к двери, волоски у меня на теле встали дыбом, — убить короля.

Оджин, еще немного помолчав, с трудом прошептал:

— До меня тоже дошли такие слухи. Возможно, госпожа Мун сама их и распускает.

Я вышла из кладовой.

— Похоже, она настроена очень решительно и хочет уничтожить принца…

И тут мы услышали легкие шаги и голоса мужчины и женщины — вероятно, слуги и тамо.

— Нужно уходить отсюда, — шепотом сказал Оджин.

Мы поспешили пересечь двор — наши длинные тени быстро перемещались по стене павильона. Я думала, Оджин поведет меня к тюрьме, но поняла, что мы подходим к кухне.

— Там внутри есть травы, — сказал Оджин. — Как считаешь, сможешь приготовить дезинфицирующее средство? Медсестре Чонсу нужна твоя помощь.

Мое сердце забилось как бешеное.

— Что случилось?

— Пока меня не было, командир Сон снова провел открытое судебное разбирательство, чтобы под пытками вырвать признание у медсестры Чонсу. Но она не сказала ни слова.

Я утихомирила свою панику — не время ей сейчас предаваться. Пройдя за Оджином на кухню, я направилась прямо к печи.

— Здесь слишком темно, чтобы работать. — Сидя на корточках, я заглянула в закопченную топку. — Надо ее разжечь.

— Позволь мне. — Оджин сел рядом со мной, пола его дорогого халата прошлась по пыльному полу. Он взял лежащий рядом с печью веер и замахал им, пытаясь вернуть к жизни угли.

Я понимала, что сказал он мне далеко не все.

— Что еще вас беспокоит? — спросила я.

Казалось, он ничего больше не расскажет, но, немного помедлив, он ответил:

— Медсестра Кюнхи умерла. Медсестры из Хёминсо говорят, причиной смерти стала травма от удара тупым предметом. Она уснула… и не проснулась.

Эта новость резанула меня по сердцу, но не могу сказать, что она оказалось неожиданной. Некоторые люди с виду здоровы и благополучны, но внутри у них все безнадежно сломано.

Умерла еще одна женщина из дворца.

Я, вся дрожа, поспешила к шкафу со множеством маленьких ящичков — в каждом из них лежало по холщовому мешочку с сухими лекарственными травами. Может, тамо и не сдали экзамены, но они все же были медсестрами, и для меня не стало неожиданностью то, что они хранили лекарственные ингридиенты в образцовом порядке. Я достала мешочек с этикеткой «Корень орхидеи» и проверила, он ли это, понюхав содержимое. Потом высыпала его в миску и отыскала пестик. Если измельчить корень до порошка, а потом посыпать им раны, он остановит кровотечение, уменьшит воспаление и ускорит заживление.

— Я хочу спросить тебя кое о чем, — вывел меня из задумчивости тихий голос Оджина. Я услышала его шаги — он подошел ко мне и посмотрел в лицо. И оно показалось мне обнаженным под его пристальным взглядом. — Почему медсестра Чонсу так много значит для тебя?

Я посмотрела во двор, словно боялась, будто мне грозит оттуда какая-нибудь опасность. Ни единый звук, ни единое движение не тревожили царящую вокруг пустую темноту.

— Без нее я не стала бы ыйнё, — прошептала я в ответ. — Она учила и наставляла меня все мои годы в Хёминсо.

— Она учила и наставляла и других. Но я не вижу, чтобы кто-то еще рисковал жизнью ради ее спасения.

— Думаю, я просто упрямая. — Я начала толочь корень орхидеи. — И люблю доводить дело до конца.

— Уверен, причина не только в этом.

Я нахмурилась:

— Почему вас это так интересует?

Он легонько пожал плечами:

— Я любопытный.

— Однажды мать оставила меня у дома кибан, — начала я. Я редко рассказывала эту историю, но мне внезапно захотелось поведать Оджину о моем позоре. Может, для того, чтобы потушить свет в его глазах — казалось, он смотрит на сияющий из-под песка хрусталик. — Госпожа не взяла меня к себе. — И для полноты картины я добавила: — Сказала, что я неприятная девчонка, не умеющая себя вести. Меня не учили быть доброй, учтивой и благородной.

Он продолжал пристально смотреть на меня.

Я смущенно прочистила горло.

— Ну… Мать велела мне ждать снаружи и молить госпожу передумать. Но госпожа так и не позволила мне войти, и мать так за мной и не пришла, даже когда стало темно. Вот тут-то медсестра Чонсу и нашла меня, замерзшую почти до смерти. Она единственная, кто когда-либо искренне заботился обо мне.

Я ждала, что на его лице отразится жалость, но он, сложив руки за спиной, слегка склонил голову набок и посмотрел на меня озадаченно.

— А кто сказал медсестре Чонсу, что ты замерзаешь на улице?

Я моргнула:

— Кто сказал ей?.. Думаю, случайный прохожий.

— И ты никогда не спрашивала ее об этом?

— Нет…

— И медсестра Чонсу ничего тебе не объяснила?

— Нет, она… — Я замолчала. — Но однажды она сказала мне кое-что непонятное. Кое-что, над чем я даже не задумывалась до этого момента: «Она не знает, как любить. Но это вовсе не значит, что она не любит».

Мы оба молчали, но я отбросила свое внезапное смущение. Я не хотела размышлять над словами медсестры Чонсу, над тем, что они означают.

— Пора. — Я поставила чашку на поднос и постаралась как можно больше походить на служанку, выполняющую важное поручение. — Я готова.

— Опусти голову. Никто не должен видеть твоего лица.

Встречавшиеся нам полицейские кланялись Оджину, и я тоже склонялась, пряча лицо. Но на меня никто не обращал внимания — обыкновенная тамо, да и только, ничтожная из ничтожнейших, — даже когда мы подошли к тюремному блоку. Оджин приказал страже впустить нас, и никто не задал ему ни единого вопроса.

Как только мы вошли, мне в нос ударил тошнотворный запах крови и гниющей плоти. В деревянных камерах вдоль длинного коридора сидели, стояли, лежали стонущие узники, их изнуренные лица то освещались мерцающими факелами, то прятались в тени.

— Подозреваемая Чонсу вон в той камере, — сказал стражник. Он провел нас дальше в тюремный блок — на поясе у него громко звякали ключи, — а затем бросил быстрый взгляд на меня.

— Она… плохо ест.

Я так крепко вцепилась в поднос с лекарством, что его края вонзились мне в ладони. Почему медсестра Чонсу остается в этом богами забытом месте? Если она невиновна, то ей нужно лишь сказать командиру Сону, что у нее есть алиби. Изменить показания, согласно которым она направилась в Хёминсо в полночь и проспала все то время, когда были совершены убийства.

Стражник остановился.

— Это здесь. — Его ключи зазвенели громче, и деревянная дверь камеры со скрипом открылась. Я не осмеливалась поднять взгляд.

— Займись ею, — сказал Оджин холодно и безразлично. Возможно, встреться мы при других обстоятельствах, такой его тон по отношению ко мне был бы само собой разумеющимся. Он повернулся к стражнику: — А теперь я поговорю с ней наедине, полицейский Чхве.

— Хорошо, — поклонился стражник.

Я молча и неподвижно смотрела на поднос, прислушиваясь к звяканью ключей и звуку шагов стражника — он дошел до конца коридора, а потом вышел наружу. Нервно выдохнув, я хотела было посмотреть вверх, но обнаружила, что не в состоянии поднять подбородок. До этого самого момента мне с легкостью удавалось руководствоваться в расследовании не эмоциями, а пониманием того, что правильно, а что нет. В конце концов, мою наставницу держали в отделении полиции, вдали от моих глаз, а значит, она далеко не всегда занимала мои мысли.

Но теперь она сидела прямо передо мной. И я боялась того, что увижу.

— Я подожду где-нибудь поблизости и покараулю, — услышала я тихий голос Оджина. — Займись своей учительницей.

Наконец я подняла глаза. Пространство камеры было ограничено деревянными решетками, в самом ее углу, под небольшим окном, сидела дрожащая женщина. Она казалась меньше, чем я помнила, и очень худой, и когда я подошла ближе, сердце у меня сжалось. Я едва узнала ее. Одни кости да острые углы, широкие скулы походили на торчащие из щек лезвия кинжалов. Добрые и бесстрашные глаза исчезли, уступив место испуганному взгляду. Командир Сон сломал эту женщину.

— Ыйнё-ним, — прошептала я. — Это я, Хён. Пэк-хён.

Ее взгляд сфокусировался на мне далеко не сразу.

— Хён-а?

Этот голос разбудил мои воспоминания — мне снова было восемь лет, и я замерзала у дома кибан. Медсестра Чонсу села передо мной на корточки. «Где твоя мама?» — спросила она, но я лишь покачала головой. «Тогда где твой папа?» Я опустила голову, по щекам потекли слезы. Она взяла мое лицо в свои ладони, самые теплые ладони на свете: «Ты больше не одна, уверяю тебя». Она смахнула с моих головы и плеч усыпавший их снег. Завернула меня в толстое хлопчатобумажное одеяло, пристроила себе на спину и несла всю дорогу до Хёминсо. И ни разу не остановилась, чтобы передохнуть.

Ей было столько же лет, сколько сейчас мне. Восемнадцать.

Она изменила мою жизнь, и мне очень хотелось спасти ее.

Поставив поднос на пол, я наклонилась к ней.

— Я здесь… — Я вдруг заметила, что юбка у нее пропиталась кровью. Ее руки тоже были в крови, словно она прижимала их к кровоточащей ране. — Сколько раз вас били? — шепотом спросила я, безуспешно стараясь, чтобы мой голос не дрогнул.

— Я потеряла счет, — ответила она.

— Разрешите мне?

Она напряженно кивнула, и я подняла подол ее платья. Ее нижнее белье превратилось в клочья. Ноги были воспалены и покрыты кровью. На теле имелись такие глубокие раны, что видны были сломанные белые кости, пронзавшие плоть. Все это не должно было так сильно меня потрясти — мне довелось заниматься пациентами, которых доставили к нам после допросов в полиции, их ноги были искалечены точно так же. И все же мне пришлось закрыть глаза, чтобы успокоить желудок.

— Почему ты здесь? — спросила медсестра.

— Чтобы лечить вас, — ответила я и посмотрела на нее: — И узнать от вас правду.

Она долго молчала, и я испугалась, что она отошлет меня прочь. Но вместо этого она кивнула — медленно и слабо.

— Я хочу, чтобы ты поняла. Мнение других мне безразлично.

— Дайте мне сначала обеззараз…

Медсестра Чонсу коснулась моей кисти.

— У нас нет времени.

— Пожалуйста, ыйнё-ним. — Невозможно было думать о расследовании, глядя на кровь и кости. Я дотронулась до ее лба; он, как я и боялась, был горячим. — Нам хватит времени. Если же я оставлю вас в таком состоянии, то не думаю, что вы переживете…

— Хён-а. — В ее голосе прозвучала мольба. — Мне нужно, чтобы ты знала правду.

Правда. Мы с Оджином гонялись за ней вот уже много дней, но теперь, когда она замаячила прямо передо мной, я не была уверена, что готова узнать эту самую правду.

— Во время убийств меня не было в Хёминсо, не было меня там и перед ними, — сказала она. — Но единственное алиби, что у меня есть… Я не смогла рассказать о нем полицейским. Это было бы слишком жестоко. Он мясник, неприкасаемый, и у него семеро детей.

Я не поверила своим ушам и, разозлившись, показала на ее обезображенные ноги:

— И поэтому вы взвалили все на себя? Рисковали своей жизнью ради человека, принадлежащего к низшему сословию? Подумайте о себе, ыйнё-ним. Пожалуйста.

Где-то за пределами тюремного блока раздались грозные шаги, и грубый голос прогремел:

— Где они?

Я застыла на месте: голос командира был знаком мне не хуже, чем раскаты грома.

— Неважно, скольких я спасаю, мертвые продолжают преследовать меня, Хён-а. — Чонсу перевернула мою руку ладонью вверх. Провела окровавленными пальцами по линиям на моей ладони, и я почувствовала, как она дрожит. — Никогда не прощу себе, что из-за меня умерли жена и ребенок командира Сона. Я бы легко могла предотвратить их смерть, но гордыня не позволила мне позвать кого-нибудь на помощь.

Она продолжала смотреть на меня раздирающим душу взглядом.

— Помни, о чем я тебе говорила: мы должны ценить жизни других людей. И дороги нам должны быть в первую очередь те, кто наиболее уязвим. Мы ыйнё, Хён-а. Мы должны защищать. — Она выпустила мою руку. — А теперь иди. И не беспокойся обо мне.

— Но… — Я потянулась к чашке с лекарством.

Она быстро притянула поднос к своей ноге и набросила на него подол юбки.

— Я сама займусь этим. А сейчас ты должна идти.

— Я вернусь за вами. И сделаю все, чтобы с вами не случилось ничего плохого…

— Не нужно меня спасать. — Она посмотрела на меня еще раз, и этот взгляд показался мне прощальным. — Я приняла решение, и может, для меня все кончится смертью, но я ни о чем не жалею и не буду жалеть. Береги себя, Хён-а.

— Пожалуйста…

В этот самый момент в камеру ворвался Оджин, схватил меня за руку и поднял на ноги. Мысленно я все еще стояла на коленях перед наставницей, телом же продиралась бок о бок с Оджином сквозь тени в узком бесконечном коридоре тюремного блока.

Мы вышли наружу через запасную дверь, и в лицо мне ударил свежий ветер. Быстро проскочив через двор и мимо кухни, мы спрятались в кладовой, как раз когда где-то вдалеке прогремел голос командира:

— Идиоты! Где эта медсестра, всюду сующая свой нос? — Его крику эхом вторил отрывистый собачий лай.

Командир искал меня. Я наблюдала за происходящим в дверную щель, и мое сердце колотилось с убийственной силой. Оджин стоял рядом. Его рука лежала на моем плече, и я чувствовала себя защищенной.

— Что она написала? — спросил он. — Медсестра Чонсу написала что-то у тебя на ладони.

Я перевернула руку и посмотрела на ладонь. На ней было написано, будто выгравировано: «Ён-даль».

— Ён-даль… — пробормотал Оджин. — Мне знакомо это имя.

— Кто это?

— Так зовут преступника, который в ночь резни совершил кражу со взломом. Полиции он хорошо знаком, — добавил он. — Когда его поймали в первый раз, то поставили клеймо на лицо, а во второй — отрезали нос. Какое-то время о нем ничего не было слышно, а несколько дней тому назад он проник на склад риса, принадлежащий одному знатному человеку, и украл два мешка. Я слышал, на этот раз его приговорят к смертной казни.

— А где он сейчас?

— Ему удалось бежать, но, насколько я знаю, его ранили… Подожди меня здесь, — сказал он. — Пойду найду рапорт и скоро вернусь.

И Оджин ушел. Я быстро переоделась в форму медсестры и положила жетон и футляр с иглами в карман фартука. А потом стала рассматривать имя, написанное кровью на моей ладони. Ён-даль. Значит, он — мелкий преступник, ворующий потому, что его семья голодает. Недаром бедняки говорят: чтобы прокормиться, нужно пойти на преступление.

Я ходила по темной кладовой, то попадая в свет факела, луч которого бил через щель в двери, то выходя из него. Теперь стало понятно, почему медсестра Чонсу отказалась назвать имя человека, который мог бы подтвердить ее алиби. Она сделала выбор между своей жизнью и жизнями семерых детей.

Поток моих мыслей прервали шаги за дверью. Это вернулся Оджин. Я пересекла кладовую — пол заскрипел у меня под ногами, — но как только дошла до входа, меня будто сковал зимний холод. В дверную щель были видны горящие факелы и собака, остановившаяся прямо у кладовой.

«Пожалуйста, уходи. Пожалуйста». Я, задержав дыхание, смотрела на собаку и жалела, что никак не могу заставить ее уйти. А собака, повертев носом в воздухе, принюхалась, и я внезапно поняла, что зря я встала так близко к двери. Надо было спрятаться в дальнем углу.

Собака гавкнула.

Сердце колотилось у меня в ушах, потому что рядом с дверью сгрудились полицейские. Я сделала шаг назад, но ноги у меня подогнулись, и я рухнула на пол как раз в тот момент, когда дверь распахнулась.

Я увидела командира Сона, двух полицейских и тамо Сульби.

— Это та самая крыса, что я ищу? — Губы командира Сона скривились от отвращения. Сульби же он сказал: — Дай мне личный жетон этой девицы.

С опущенной от стыда головой она посеменила ко мне и, вытянув руки, попросила:

— Пожалуйста, ыйнё-ним.

Я не могла пошевелиться — мои руки застыли.

— Пожалуйста, — повторила Сульби, в ее голосе прозвучала мольба о прощении.

Я, чувствуя озноб и слабость, сунула дрожащую руку в карман и достала и жетон, и футляр с иглами. Но футляр выпал из моей ладони рук на пол, когда я протянула Сульби жетон. Ледяной взгляд командира скользнул по буквам, высеченным на дереве, а когда он поднял глаза, у меня появилось такое чувство, будто к моему сердцу приставили острое лезвие.

— Пэк-хён, простолюдинка. — Он швырнул жетон к моим ногам. — Ты — незаконнорожденная дочь его сиятельства Сина. А я всегда говорил, незаконнорожденные сожгут наше королевство дотла — настолько они строптивы и непокорны. Немедленно убирайся отсюда и перестань устраивать вселенский беспорядок.

Он отпустил меня? Нужно было как можно скорее исчезнуть с глаз его долой, но вместо этого я поклонилась, спокойно убрала жетон в карман и вышла наружу, мимо командира, скрытого от меня в тенях.

— Сообщите его светлости, что его ублюдочная дочь проникла в отделение полиции.

У меня перехватило дыхание, я замедлилась. С распахнутыми глазами я повернулась к командиру.

— Пожалуйста, — прошептала я — не говорите ничего отцу.

Он сложил руки на груди.

— Почему? Ты пожалела вдруг о том, что натворила? — Повисла долгая пауза, и, должно быть, разглядев страх у меня на лице, он с мрачным блеском в глазах сказал: — Давай тогда заключим сделку. Я намереваюсь подать прошение об отставке молодого инспектора, и если ты поможешь мне — если расскажешь все, что знаешь о его тайном расследовании против наследного принца, — я прощу тебе твой проступок.

Я сжала деревянный жетон так, что ногти впились мне в ладонь. Слишком многое я видела за последнюю неделю, слишком многое узнала, чтобы теперь предать Оджина. Поэтому я твердо заявила:

— Понятия не имею, о чем вы говорите, господин.

— Упряма, как и он, — буркнул командир Сон и обратился к Сульби: — Отведи ее в тюремный блок и сделай так, чтобы инспектор Со не узнал об этом. — А затем повернулся ко мне: — Если твой отец не явится за тобой, я буду держать тебя в заключении до тех пор, пока не истекут положенные медсестре Чонсу десять дней. У меня и без тебя дел по горло.

«Десять дней?..» Я беспомощно смотрела на него, сердце стучало у меня в горле.

Он заметил стоявший в моих глазах вопрос, и его губы растянулись в жестокой улыбке:

— Таков закон: приговор должен быть вынесен в течение десяти дней пыток. И я намереваюсь обвинить медсестру Чонсу в учиненной в Хёминсо резне.

До меня не сразу дошел смысл его слов. А когда это произошло, я почувствовала себя так, будто проглотила огромную ледышку. У меня осталось всего десять дней на то, чтобы спасти медсестру Чонсу от казни.

И один из них почти истек.