Краткая история фэндома (с некоторыми комментариями для ролевиков)

Лин Лобарёв

Прошлой весной неожиданно написал (точнее, надиктовал) лонгрид, в формате доклада это, кажется, было в районе двух часов монолога. Героические люди его расшифровали и причесали так, что теперь это терпимо читать как текст.

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ФЭНДОМА

(с некоторыми комментариями для ролевиков)

(Расшифровка доклада, прочитанного на «Идеальном конвенте» в июне 2020 года)

Вступление

Здравствуйте!

Сегодня мы поговорим о том, как развивался фантастический жанр в нашей стране, какие были отличия от общемировых тенденций, какое комьюнити вокруг него сформировалось и почему оно сформировалось именно таким и что в жанре и вокруг жанра творится сейчас. Хотя последний пункт достаточно сложный, поскольку, пока мы внутри всего этого процесса, подмечать какие-то закономерности сложнее. Но что-то, может быть, получится.

У нас сегодня тема «Предтечи ролевого сообщества». Было постановлено, что предтеч у ролевого сообщества три, и одна из этих предтеч — это фэндом: клубы любителей фантастики. У такого взгляда есть основания: первая большая игра — ХИ-90 — была сделана ребятами из Красноярского клуба любителей фантастики «Вечные паруса». И, в принципе, эти два сообщества до сих пор находятся в достаточно тесной связи.

Этот доклад называется «Краткая история фэндома» — но на самом деле правильнее, конечно, «Непозволительно краткая». Чтобы вместиться в хронометраж, мне придется очень сильно сокращать и упрощать рассказ о событиях — ну и, кроме того, конечно, это все мой субъективный взгляд, так что какие-то моменты неизбежно будут спорными.

Я попробую рассказать о том, как выглядело сообщество любителей фантастики в тот момент, когда оно породило ролевиков. Придется, правда, сделать большой исторический экскурс, поскольку у фэндома сложная «предродовая» судьба, и сам он возник в ситуации сложной и трудной — как ответ на эту ситуацию.

Маленькое терминологическое предуведомление. Я буду активно пользоваться словом «фэндом». Термин «фэндом» получил распространение в США в 30-е годы именно как определение сообщества любителей фантастики — это сообщество там формировалось вначале как сеть по переписке. Там у них термин потом начал использоваться гораздо шире, фэндомом начали называть любое сообщество фанатов, в том числе, например, спортивных болельщиков. Теперь и у нас значение этого слова немножечко видоизменилось — примерно в последние лет пятнадцать, но вначале это слово пришло к нам именно в своем исходном значении, примерно в 60-е—70-е годы, и в течение нескольких десятилетий на территории Советского Союза и России это слово означало только и исключительно сообщество любителей фантастики в целом. Сейчас слово означает сообщество поклонников отдельного явления массовой культуры. Свои фандомы (вот так — с ударением на последнем слоге) есть у «Гарри Поттера», «Мстителей», «Звездных войн» и т. д. В принципе, толкиенисты — это тоже фандом: фандом Толкина, фандом Средиземья.

В общем, стоит четко отличать: фэндом — это сообщество любителей фантастики без разделения на конкретные франшизы или тематики.

Ранняя история

Итак. Что происходило с нашей фантастикой в XX веке.

До определенного момента фантастика у нас развивалась так же, как и общемировая. Хотя своего Уэллса и Жюля Верна возникнуть не успело, но предпосылки к этому были. В начале ХХ века фантастику писали признанные классики — Куприн, Брюсов. Брюсов вообще был отличной заготовкой на полноценного фантаста, у него были произведения практически чисто жанровые: «Восстание машин», «Первая междупланетная экспедиция», «Республика Южного Креста». Был Богданов с его «Красной звездой» и «Инженером Мэнни». Фантастику писали Мережковский, Амфитеатров, Перельман… Несмотря на ворчание критиков, жанр был вполне равноправным и уважаемым среди прочих жанров. Он воспринимался как легитимная традиция, поддержанная Гоголем, Одоевским и прочими. Все было хорошо.

Потом случилась революция и некоторая пауза. Но уже в 1921 году был объявлен НЭП, возникла определенная свобода печати, и в фантастике начался натуральный расцвет. К фантастике обращались самые разные писатели, ее охотно печатали журналы, которых были десятки, а если считать с газетами, то сотни. За следующие десять лет были написаны «Аэлита» и «Гиперболоид инженера Гарина», «Плутония» и «Земля Санникова», «Собачье сердце» и «Роковые яйца», «Человек-амфибия» и «Остров Погибших кораблей», «Алые паруса» и «Бегущая по волнам»... В 20-м, в начале этого периода, Замятин написал «МЫ». В 30-м был написан «Котлован» Платонова — символично, что антиутопией началось и ею же закончилось.

Произведения, написанные в этот период, потом еще больше полувека оставались основным фондом советской фантастики. Они (за вычетом Булгакова и антиутопий), хоть и с цензурными правками, переиздавались в составе любой библиотеки приключений. Только в 50-е к этому дефолтному пулу текстов прибавились Казанцев и Ефремов. Но и сейчас эти вещи переиздаются часто и попадают в почти каждую выборку за ХХ век.

Этот период с 20-го по 30-й выглядит у нас даже более интересным и разнообразным, чем на Западе. Там в это время царили космическая опера и всевозможные бездумные приключения. Вполне типовой автор этого периода — Эдгар Райс Берроуз. У него, с одной стороны, «Владыки Марса», а с другой — «Тарзан». И все хорошо. У нас же 20-е годы — время экспериментов и самых разных жанров, тем, форматов и т. д.

А вот дальше случилась развилка. На Западе в 30-е годы начинается расцвет дешевой полиграфии, давшей начало эпохе журналов фантастики, которые и породят чуть позже американский фэндом.

(Pulp-журналы — это сама по себе интересная история. Словом Pulp называли целлюлозную массу из вторсырья. Этим же словом называли самый дешевый сорт выработанной из нее бумаги, какой только был способен держать типографскую краску. Как только из клякиша получалась самая хреновая бумага, на ней сразу начинали печатать журнал. И большой процент — это были журналы фантастики. Говорят, их расцвет вызван тем, что палп-журналы были одной из основных «прачечных» тогдашней мафии.)

Amazing Stories начал выходить чуть раньше — в 26-м. И там уже не только печатались произведения, но и велись дискуссии о фантастике. И это стартовая точка будущего американского фэндома.

В 30-м году вышел первый номер журнала Astounding. К 37-му году там стал редактором знаменитый Джон Кэмпбелл, который постепенно собрал под своим крылом весь будущий Зал славы американской фантастики. Саймак, Хайнлайн, Азимов, Каттнер, Брэдбери, Старджон, Ван Вогт. С одной стороны, собралась могучая кучка будущих великих фантастов, с другой — они начали фантастику обсуждать. Гремучая смесь случилась. В 1939 году состоялся первый конвент Worldcon. И понеслось.

У нас было немножко не так. У нас в 1930 году было объявлено завершение НЭПа, и всё начало ставиться под контроль, включая писателей и издателей. Было создано ОГИЗ (Объединение государственных издательств), и любая издательская деятельность вне его стала невозможной. А тут надо понимать, что, например, в 1926 году в одном Петрограде было около 4000 издательств. Для сравнения - сейчас их у нас на всю страну около 5000. Этот огромный биоценоз и обеспечил все это богатство «золотого десятилетия». И в 30-м году эта история закончилась.

Как фантастика оказалась в «гетто»

В 34-м году состоялся Первый съезд советских писателей. На нем устами Максима Горького было провозглашено наступление эпохи социалистического реализма. Это важный момент. Потому что на практике… Вот следите за руками. Жил-был обычный реализм — Чехов, Лев Толстой и т. д. Они описывали жизнь, как она есть, с ее достоинствами и недостатками.

Но новая литература должна была отталкиваться от пережитков прошлого. И в итоге тот реализм, который был раньше, назвали критическим реализмом, потому что он описывал жизнь в царской России — несправедливом обществе эксплуататоров, и великие русские писатели такую жизнь, разумеется, критиковали. А поскольку теперь общество больше не эксплуататорское, критиковать тут у нас нечего, и вместо того, критического, реализма надо завести свой, новый, с блэк-джеком и шлюхами — в смысле с «задачами идейной переделки и воспитания трудящихся» — это дословная цитата из Горького. И мгновенно на этом месте возник смысловой разрыв. Та часть, которая «реализм», диктовала писать одно. А та часть, которая «соц», диктовала писать совершенно другое. В итоге соцреализм стал удивительным гибридным жанром, который описывал, типа, реальность, но не такую, какой она на самом деле была, данная в ощущениях, а такую, какой она должна была быть согласно постановлениям пятилетнего плана: оптимистично развивающейся в революционном духе и т. д.

То есть. Оцените иронию. Государственным жанром в стране стал жанр, описывающий несуществующее так, чтобы оно не вызывало сомнений. Читая книгу, любой должен был поверить, что урожаи у нас обильны, чиновники ратуют исключительно за дело, у милиционеров добрые усталые глаза, дети воодушевлены и счастливы, а последние неперевоспитанные бюрократы и хулиганы взяты на поруки дружными трудовыми коллективами. Чтобы читатель в это верил, описания должны были быть исключительно правдоподобными — все описываемое должно было быть исключительно похоже на то, что люди видят вокруг, чтобы у них закрадывалось сомнение в собственной вменяемости. Может, что я вижу пьяницу под забором, это мне глаза врут? У нас же пишут в книжках, что пьянство искоренено… Такой вот газлайтинг в государственных масштабах.

И вот тут фантастика внезапно стала очень неудобна. Она теми же буквами, на тех же страницах, так же правдоподобно описывала то, чего совершенно точно нет или даже вообще не может быть. И если вот этого правдоподобно описанного звездолета нет, то, может, и этого так же правдоподобно описанного колхоза-передовика тоже нет? В царстве соцреализма сама мысль о том, что можно описывать нечто несуществующее, оказалась опасна и неуместна. И засияли кранты.

Как получилось, что фантастика все-таки выжила? Возможность выжить возникла на пересечении двух моментов. Оба они были заложены на том же самом Первом съезде писателей, надолго определившем судьбы всей советской литературы. Первый момент несколько исподволь протащил Самуил Яковлевич Маршак — великий детский писатель. У него была задача вывести из-под удара детскую литературу его любимую. И заодно он прихватил дружественную фантастику, которую в то время начинал пописывать его брат. Брат вовремя одумался и писать фантастику перестал, но дело было уже сделано. Что провернул Маршак… Говоря о детской литературе, в том числе и для самых маленьких, он всегда добавлял «и фантастика». К концу его речи у слушателей невольно возникала уверенность, что фантастика — это еще один подвид детской литературы, как сказки, потешки и назидательные школьные истории. И вот такая фантастика — если не детская, то уж во всяком случае подростковая литература, — получала некоторое право на существование.

А второй момент заключался в том, что фантастике дали соцзаказ. Она должна была работать на популяризацию техники и разных отраслей народного хозяйства. Например, академик Образцов, величина в транспорте, с трибуны все того же Первого съезда, как гость от сообщества ученых в сообществе литераторов, выдал, цитирую:

«Мне кажется, мы должны просить и ждать от вас литературной популяризации того, что делается на транспорте. Особенно нам в этом отношении важна детская литература, которая сильно отстает на этом участке. Затем нам нужно, и мы ждем от писателей, фантастики в направлении транспортной будущности, опять-таки фантастики литературной. Затем мы ждем от вас героики транспорта, в строительной его части и особенно — в части эксплуатационной. Мне кажется, товарищи, что с помощью литературы и науки мы сможем наш транспорт из узкого места сделать, может быть, ведущим звеном нашей советской жизни».

По результатам этого съезда все, что осталось у фантастики, — это обязанность рассказывать подросткам о завтрашнем дне техники. Причем строго подросткам и строго о завтрашнем. Взрослым и о послезавтрашнем — уже не поощрялось. При этом если нормальная детская литература имела некоторое (тоже очень ограниченное, но все же) право быть развлекательной, проблемной, спорной, то фантастика такого права не получала. Она должна была со звериной серьезностью в режиме «чего изволите» обслуживать технические аспекты происходящей в стране индустриализации.

Нет, на самом деле у фантастики осталось ещё одно направление, второе — литературная аллегория, иносказание, метафора. Так выжила у нас литературная сказка — Евгений Шварц, Виталий Губарев... Но это был жанр, как бы не относящийся к фантастике напрямую, а числившийся по разряду детской литературы. А вот собственно фантастике осталось прогнозирование ближнего технологического горизонта. На долгие десятилетия. Все это назвали «фантастикой ближнего прицела».

Цитата из журнала «Октябрь» за 1950-й год:

«Советская научно-фантастическая литература должна отображать завтрашний день нашей страны, жизнь нашего народа. Именно завтрашний, то есть промежуток времени, отделенный от наших дней одним-двумя десятками лет, а может быть, даже просто годами».

Это говорилось абсолютно всерьез.

Позже, в 1965 году, когда уже «стало можно», в повести Н. Томана «Неизвестная земля» персонаж — писатель-фантаст — роняет фразу, которая характеризует всю ситуацию: «Забыли вы разве, какое жалкое существование влачила наша фантастика в период культа, когда фантазировать дозволялось только в пределах пятилетнего плана народного хозяйства?»

В общем, тогда, в тридцатые, все могло бы стать совсем плохо, если бы не достойный просто причисления к лику святых Александр Романович Беляев, который успел уже к тому моменту стать знаменитым писателем. Настоящий паладин фантастики, человек, фантастику беззаветно любящий, — собственно, он был первым советским писателем, который писал практически только фантастику, первым отечественным писателем-фантастом. И оказавшись вот в этой ситуации, он весь свой остаток жизни потратил на то, чтобы нащупать, что же делать фантастике в условиях этого отсутствия воздуха, — все оставшееся время, собственно, до своей смерти от голода в оккупации под осажденным Ленинградом.

Получалось не слишком.

Собственно, ничего иного и не могло получиться. Творчество Беляева раннего от Беляева позднего отличается — видно невооруженным глазом. После «Человека, потерявшего лицо» и «Человека-амфибии» Беляев тридцатых — это «Подводные земледельцы», это «Звезда КЭЦ», «Чудесное око»... То есть это произведения, основная фабула которых исчерпывается тем, что в Советской России сделали научное открытие, поставили его тут же на службу народному хозяйству — и вот рассказ о том, как оно работает. В рамках этой схемы он пытался по мере возможностей делать что-то художественное. Получалось тяжело. Совсем все хорошо видно по книгам «Человек, потерявший лицо» и «Человек, нашедший свое лицо» — это тексты с одной фабулой, но с абсолютно разной идеологической нагрузкой. Некоторые его попытки «соцреалистической фантастики» вроде «Под небом Арктики» и «Земля горит» выходили настолько неловкими, что после публикации тогда, в 30-е, даже не переиздавались ни разу до недавнего времени. Исключением стал роман «Ариэль» — последний его роман, изданный при жизни (впрочем, тираж за исключением каких-то единичных экземпляров погиб в блокадном Ленинграде), — в котором Беляев в последний раз дал себе полную свободу.

Я так подробно останавливаюсь на этом моменте, потому что, по сути, со случившимся тогда фантастика продолжала бороться все следующие полвека, а отчасти и до сих пор борется. И последствия пожинает до сих пор. Сейчас, по прошествии восьмидесяти пяти лет, фантастику все еще не считают серьезной литературой — после той самой программной речи Маршака и последовавших за ней событий. За это время, конечно, фантастика и сама многое сделала, чтобы ее не воспринимали всерьез. Но фундамент проблемы гетто был заложен в 1934 году.

«Ближний прицел» и оттепель

В таком вот отведенном ей закутке фантастика существовала следующие двадцать пять лет. Конечно, со своими этапами, со своими волнами. Была, например, волна предвоенных произведений со своим сюжетным шаблоном о советском чудо-оружии, которое быстро всех побеждает в мировой войне, — и от Японии до Англии сияет Родина моя. Классическое произведение этого периода — «Первый удар» Шпанова. Конечно, этот субжанр продержался недолго, потому что реальная война быстро все расставила по своим местам.

И как раз в сороковом году дебютировал Александр Петрович Казанцев, человек безусловно талантливый, твердолобый коммунист, который страстно обожал фантастику космическую и натурально воевал за то, чтобы фантастам разрешали писать о космосе. Он считал, что выход в космос — вопрос ближайшей пятилетки, и поэтому фантасты имеют право об этом писать. Казанцев, начав публиковаться в начале сороковых, к 50-м был величиной номер один, его потом только Ефремов затмил. Это фигура очень значимая в истории отечественной фантастики, в чем-то даже трагическая, потому что, с одной стороны, он абсолютно искренне воспринял установки партии на фантастику ближнего прицела, на идеологическую нагрузку, на обслуживающую функцию, но при этом он отчаянно любил фантастику космическую. И несмотря на то, что он оставался в пределах тех же самых сюжетных шаблонов типа экспансии коммунизма на другие планеты, тем не менее он сражался за фантастику в том смысле, в котором он ее понимал. В принципе, и позже, до самых восьмидесятых, Казанцев оставался фигурой чиновниками крайне уважаемой и официальными издательствами обласканной. Некоторые знаменитые фантасты-шестидесятники проговаривались, что, будучи подростками, в 40-е годы зачитывались книгами Казанцева, и это определило их любовь к фантастике. То есть он был на голову выше прочего ближнего прицела. Правда, потом, во времена оттепели, Казанцев со своими установками оказался уже не знаменосцем прогрессивной фантастики, он оказался глубоко в тылу, и теперь, чтобы защитить свои ни на грамм не изменившиеся идеалы, ему приходилось вести литературную войну против фантастов-шестидесятников: Стругацких, Альтова с Журавлевой и прочих. И это, конечно, делает его фигурой, мягко говоря, противоречивой. Но это уже было позднее.

Итак, еще раз: совсем фантастику ликвидировать не получилось, она как-то продолжила существовать, как-то искала способы бытия. Было постановлено, что фантастика нужна затем, чтобы пробуждать в молодежи внимание и интерес даже не к науке, а к технике: задачей фантастики было побуждать молодежь идти в технические вузы и восполнять дефицит страшно нужных молодой советской стране технических кадров в период индустриализации. Но эти годы, слава Богу, прошли, в 1953-м умер Сталин, а затем случились 56-й и 57-й годы. В 56-м состоялся ХХ съезд, на котором был осужден культ личности. А в 57-м был запущен первый спутник, сразу вчистую реабилитировавший тему космоса. И вышла «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова. Начиналась Оттепель.

Ефремов тоже начинал в 40-е, и ко второй половине 50-х он был уже очень масштабной фигурой. Но именно «Туманность» полностью перевернула представление и у писателей и у читателей о том, что возможно для фантастики. С этого момента отсчитывают третью волну советской фантастики и ее золотой век, наступивший на двадцать пять лет позже, чем в англоязычном пространстве.

(Классификацию волн, точнее поколений, предложил Анатолий Бритиков — исследователь советской фантастики. По его классификации, первая волна — это расцвет двадцатых годов, вторая волна — фантастика ближнего прицела и третья волна — шестидесятые. Четвертой волной называли писателей, сформировавшихся во времена застоя и «стартовавших» в перестройку. Дальше пятой волной начали называть тех, кто прославился в 90-е, например Лукьяненко и Хаецкая. Шестая волна — массовый вал писателей самого конца 90-х и первой половины нулевых, а седьмой, или «цветной», пытались называть поколение эпохи сетевых конкурсов. Но чем ближе к нашим временам, тем более спорна эта классификация. Что происходит сейчас, никто и никак называть не рискует. Более-менее уверенно все согласны с четырьмя волнами советской фантастики, а дальше начинаются разночтения.)

А вообще фантастика шестидесятых — да и позже, если уж на то пошло, — это, конечно, в первую очередь Стругацкие. Я сейчас не буду углубляться в литературоведение и рассказывать, почему именно произведения Стругацких были так не похожи на все остальное и как они — именно они — задали практически все последующие тенденции. Как бы то ни было, и в книгах Стругацких, и в книгах других авторов фантастика начала позволять себе задаваться какими-то социальными вопросами, вообще какими-то еще вопросами, кроме технических. То есть фантастика развивается, фантастика позволяет себе лишнее, фантастика потихонечку выходит за предписанные рамки, и в силу этой причины, и массы других социальных причин, за считаные годы появляется плеяда блестящих писателей-фантастов, в основном рассказчиков, а не романистов, сейчас объясню почему.

К этому моменту уже понятно, невооружённым глазом видно, что дефицит жанра жутчайший. И чтобы его хоть как-то удовлетворить, множество журналов начинает печатать фантастику. И вот в силу формата — много площадок журнальных при общей инерционности издательств книжных — для молодого автора было неизмеримо проще выйти к читателю с рассказами, чем сразу с романами. Вторая причина — наличие Союза писателей со своими нормами на книжки и наличие планового хозяйства в издательской индустрии, как и в любой другой. В общем, с рассказами напечататься было проще.

Это поколение — Днепров, Биленкин, Варшавский, Гансовский, Ларионова, Альтов, Журавлева, Громова, Михайлов, Шалимов, чуть позже — Булычев, который помимо Алисы, которую знает каждая собака, написал еще массу взрослых и серьезных произведений, совершенно не смешных и не веселых; и еще десятки имен — их было реально множество, особенно по сравнению с предыдущим периодом. У читателей шаблон рвало от того, какой, оказывается, бывает фантастика. Оставаясь формально в границах детской и юношеской литературы, фантастика взялась за темы, к которым ей просто не разрешалось подступиться в предыдущие десятилетия. Появилась социальная фантастика, юмористическая и сатирическая фантастика, много космической фантастики, в качестве темы появились компьютеры — а ведь еще считаные годы назад кибернетика была западной лженаукой. Даже появлялась сказочная фантастика, хотя такую контрабанду все еще не поощряли, тут уже было полшага до ярлыка идеалиста (а это было опасно, поскольку официальной религией был материализм).

И вот тут то, что фантастику считали вотчиной подростков, сработало в плюс. На фантастику меньше смотрели цензоры по принципу: «Ну что с них брать, это же для детишек».

Читатель натурально испытывал шок. Я вот застал прорыв перестроечный, в чем-то похожий. И я помню, какой это был взрыв мозга, когда вдруг из ниоткуда появились первые фэнтези, боевики, хорроры, мистика... Такого не просто «до сих пор не было». Мы не знали, что такое вообще бывает, в принципе.

В общем, в 60-е был несомненный расцвет. На Западе 60-е тоже были временем изменения, но там это был не золотой век, а наоборот, конец золотого века, на смену которому пришла Новая волна. Людям надоел космос и однообразные героические приключения. Появилась психологическая, психоделическая фантастика, лингвистическая, этническая. Эксперименты с формой, скандальные темы, секс, наркотики, рок-н-ролл — это все пришло в фантастику. Дик, Желязны, Дилэйни, Харлан Эллисон, Майкл Муркок… По степени воздействия на читателей мощь была сходная.

Начало фэндома

Именно в этот период в СССР появляются сообщества любителей фантастики — наши прародители.

Здесь всегда возникает очень интересный вопрос. Почему именно фантастика? Это та тайна, которая лежит в основе всего происходящего, потому что мне, например, непонятно, чем детектив генетически хуже фантастики, почему не возникло сообщество поклонников детектива, сеть клубов любителей детектива и так далее. Ведь детектив в Советском Союзе был точно так же, если не сильнее, поражен в правах, детектив мог быть только милицейским или только шпионским, никаким больше он быть не мог. А ведь детектив — это огромное пространство для экспериментов с логикой, для развития ума. Сам жанр, по своему генезису, содержит колоссальные возможности. Но почему-то на детективном направлении ничего похожего, никакой самоорганизации не возникло. И ни на каком другом направлении. Я не знаю, почему, серьезно. Это вот мистическая загадка.

Ладно, возвращаемся к теме. Зачем читателям фантастики было нужно комьюнити? Читатель фантастики, как любой квалифицированный читатель, существует в трех состояниях: он читает, обсуждает прочитанное или сам пишет, становясь уже не читателем, а писателем. Начинается с чего: прочитал, переварил, хочется поделиться. А негде.

Это было, кстати, очень интересное противоречие. В Советском Союзе насаждался культ чтения, насаждалось преклонение перед книгой. Это было на уровне государственной идеологии. Книга — лучший подарок, книга лучше, чем телевизор... Тем более при отсутствии альтернатив. И при этом были огромные, огромные сектора литературы, в которых был дефицит, и никаких попыток его восполнить не было. Очевидная востребованность фантастики не влияла на издательскую политику, фантастики издавалось ничтожно мало. И опять же, при насаждении культа чтения не было заложено никаких способов коммуникации, связанных с чтением, не было форматов общения, никакой инфраструктуры. Было Общество книголюбов — комсомольская структура, изрядно зарегулированная и пассивная, варящаяся в собственном соку и очень мало общающаяся с живым реальным читателем. Были читательские клубы при библиотеках. Все эти структуры имели родовые признаки, которые люди, заставшие советскую школу, помнят до сих пор. Типа обсуждение в стиле: что автор хотел сказать своим произведением, выберите свой ответ из единственного одобренного сверху варианта.

Когда фантастику начали печатать журналы, случился первый прорыв. Читатели начали писать письма в редакцию. В СССР одной из неотъемлемых функций журналов было общение с читателем. Это было прямо исходно заложено в задаче. Отделы писем и рубрики «отвечаем на письма» были везде, механизм был отлажен. Для любителя фантастики редакция журнала стала таким вожделенным собеседником, с которым можно обсудить. Ведь кто-то в редакции этот текст отбирал, общался с автором, редактировал, иногда переводил. Теперь этому человеку можно задать вопрос, поделиться мнением. Это было очень круто, но очень медленно. Журналы выходили раз в месяц. Вы написали и сформулировали мысль (допустимым образом, типа «да и нет не говорить, черное и белое не называть»), отправили в редакцию, и, допустим, письмо напечатали. Ответ на него вы увидите в лучшем случае через месяц, если редакция вообще допускает переписку на своих страницах. Чаще редакция писала индивидуальный ответ, и хорошо, если это не было отпиской. Дискуссий не происходило.

Но это уже был вид читательского клуба, хотя по современным представлениям очень убогий. И примерно к завершению оттепели, когда потихонечку стали прикручивать гайки, начали довольно массово возникать клубы. Клуб — это была вторая форма комьюнити после переписки на страницах журналов. В СССР существовали и неплохо себя чувствовали разные студенческие и заводские клубы. Были туристические, шахматные клубы, клубы самодеятельной песни и так далее. Это была легитимная форма организации снизу. И вот между туризмом и марками начали появляться КЛФ. Как правило, при вузах, иногда при библиотеках, иногда при Всесоюзном обществе книголюбов, иногда при школах, иногда при ДК. Люди приходили, обсуждали прочитанное и менялись книгами.

Чуть позже, в 70-х, появились семинары молодых писателей при Союзе писателей. Руководили ими уже состоявшиеся писатели. В Москве это были Евгений Войскунский и Исай Лукодьянов, позже — Дмитрий Биленкин. В Питере был семинар под руководством Ильи Варшавского, который позже стал семинаром Бориса Стругацкого. Были семинары в Баку, Новосибирске, Донецке, Минске (к перестройке они и породили блестящую четвертую волну, которая могла бы преодолеть проблему гетто и вытащить фантастику в серьезную литературу). Правда, семинары молодых писателей-фантастов при Союзе писателей тоже долго были вещью в себе. Но в какой-то момент они слились с клубами любителей фантастики, и первые конвенты впитали в себя, наверное, обе этих формы самоорганизации. Но я забегаю вперед. Вернемся в семидесятые.

Межклубная коммуникация поначалу была минимальна. Просто потому, что клубы мало знали друг о друге. Не было никакого способа заявить о себе и найти коллег-единомышленников. Для продвижения не было никакого инструментария. Все, что мог сделать клуб для внешнего зрителя, — прочитать лекцию про фантастику в своем вузе или библиотеке, предварительно повесив бумажное объявление на дверях того же вуза. Максимум — можно было написать в издательство и пригласить выступить того или иного писателя-фантаста. Самые наглые посылали рассказы о своих клубах в газеты.

Со временем эту ситуацию дискоммуникации начал менять свердловский (екатеринбургский) журнал «Уральский следопыт», который вообще сделал для становления фэндома больше, чем любое другое печатное издание. На его страницах появилась рубрика КЛФ и стала постоянно печататься переписка читателей, прообраз будущего фантастиковедения, фанткритики и фантэссеистики.

Параллельно происходило еще несколько важных событий.

В 1981 году состоялся первый Конвент любителей фантастики — и, кажется, вообще первое мероприятие такого типа в стране. Состоялся он как раз на базе журнала «Уральский следопыт» и назывался «Аэлита». Тут есть некоторое лукавство, потому что первая «Аэлита» никаким ни конвентом, ни фестивалем не была. Поначалу это была церемония вручения фантастической премии, а не конвент в полном смысле слова.

Премия за фантастику — это было очень круто тогда. Фантастика-то, как уже давно сформулировал Александр Беляев, была золушкой большой литературы, и никаких премий для писателей-фантастов не существовало. При повальном увлечении советских писателей премиями фантасты были этим обойдены. Даже обласканный официозом Александр Казанцев не имел до этого премий. Даже Обручев и Ефремов получали премии только за научные работы, а не за литературу.

В редакции «Уральского следопыта» собрались люди, беззаветно любящие фантастику. Это Виталий Бугров, это Сергей Казанцев (не родственник Александра Казанцева) и еще несколько человек. Они решили учредить первую в СССР фантастическую премию, а это можно было сделать только с разрешения вышестоящих структур. Уральцы связались с москвичами: в Москве был замечательный писатель-фантаст Сергей Абрамов, который занимал должность в Союзе писателей — был, как говорили, «литературным функционером». Абрамов провел нужные переговоры, и премию разрешили. Но с условием, что первым лауреатом должен был стать Александр Казанцев. Типа, если хотите награждать фантастов, то награждайте верного партийца.

Надо понимать, что для внешнего читателя Казанцев и правда был авторитетом и великим писателем. Но вот для внутреннего читателя, того самого фэна, который внимательно следил за жанром, за его развитием, за молодыми авторами, Казанцев был фигурой довольно одиозной — реакционером, пережитком прошлого и помехой на пути развития фантастики. Вручать именно ему первую фантастическую премию в стране было западло. А что делать?

Организаторы выкрутились. Они сказали: «Хорошо, не вопрос. Значит, в этот раз лауреатов будет двое: ваш Казанцев и наши Стругацкие». Так и сделали.

Так вот, эта встреча и это вручение конвентом еще не были. Это было торжество по поводу, всего полдня: само вручение, фуршет и автограф-сессия Казанцева и Аркадия Стругацкого. Борис тогда по состоянию здоровья доехать не смог. Потом были долгие, в ночь, посиделки в редакции «Уральского следопыта» с разговорами на самые разные темы. И вот это уже было прообразом конвента. И в следующем, 1982, году «Аэлита» была повторена уже как съезд любителей фантастики. Там уже были доклады и выступления, а не только вручение премии. Любой фантастический конвент у нас до сих пор примерно такой — встречи с писателями, разговоры о фантастике, о вымышленных мирах, о книгоиздании, доклады, автограф-сессии и прочее безудержное тусование. И обязательно премии, штук пять, не меньше.

В 1981 же году появилась и первая читательская премия. Она называлась «Великое Кольцо» и вручалась по результатам голосования, которое проводила по переписке конгломерация КЛФ. Они составляли общий список номинантов, по нему голосовал каждый клуб у себя, а потом по переписке координировались и выявляли победителя.

В 1982 году была еще одна первая ласточка: в Перми состоялся так называемый Областной семинар КЛФ, это прообраз немножко другого направления конвентов. Это был, скорее, рабочий съезд организаторов, то есть «на наши деньги» — как «Мастер-Зилант». Там собирались не любители фантастики, а организаторы мероприятий для любителей фантастики, со своей повесткой и проблематикой. Он тоже успел состояться два раза, прежде чем всю эту лавочку прикрыли.

Разгром и первые победы

Все было замечательно, сообщество организовывалось, находило новые формы существования, активности, осознавало себя. Но недолго музыка играла. Клубы любителей фантастики более-менее благополучно существовали до символической даты 1984. К 1984 году их стало достаточно много, чтобы ими заинтересовались во всевидящей Конторе Глубокого Бурения. Это не миф, не городская легенда: любителей фантастики действительно разгоняли, запрещали собираться и так далее. Арестов не было, правда, но были «приглашения на беседы». Были увольнения с работы, исключения из комсомола и т. д.

Такие вещи делались централизованно, так что клубы любителей фантастики были повсеместно распущены и, наверное, года на три возникла штилевая зона, когда никакая сколько-нибудь связная деятельность вокруг фантастики не велась. Я могу понять испуг ответственных органов, потому что самоорганизация шла как цунами. Скорость ее начала зашкаливать. Вот цитата:

«В нарушение положения о любительских объединениях городские клубы фантастики организуют свои филиалы в учебных заведениях, библиотеках, направляют в другие клубы различные материалы, выпускают рукописные журналы, информационные бюллетени. Без разрешения органов культуры они проводят диспуты, тематические вечера и спектакли на фантастические темы в крупных залах, школах, пионерских лагерях. Имеет место попытка клубов любителей фантастики уйти из-под контроля органов культуры, профсоюзов и комсомола, вести свою работу без их ведома. Изучение показало, что некоторые профсоюзные и комсомольские комитеты, органы культуры, учреждения народного и профессионально-технического образования, вузы, отделения Всесоюзного добровольного общества любителей книги Союза писателей СССР самоустранились от руководства клубами любителей фантастики, не анализируют содержание их деятельности, не принимают необходимых мер по наведению в них должного порядка».

Это не пародия, это реальная докладная записка отдела пропаганды ЦК КПСС от марта 1984 года.

Тут надо понимать некоторую, с точки зрения властей, справедливость этих опасений, потому что клубы любителей фантастики раздражали не просто фактом своего существования, суетой и мельтешением. Был еще один важный момент — они занимались самиздатом. Прочувствовали весь ужас?

Все время своего существования, все эти долгие десятилетия и до самой перестройки фантастика была жутким дефицитом. Я первый раз шкурой прочувствовал, что такое настоящая антиутопия, когда читал библиографии за семидесятые годы. Был такой ежегодный альманах «Мир приключений». Он публиковал библиографию фантастики за предыдущий год, чтобы читатели знали, что им искать. Так вот, кажется, в 1976 году — за весь год, все русскоязычные издания, по всему Советскому Союзу — было всего семнадцать книжных изданий. Семнадцать. Из них одиннадцать — переиздания Беляева, Толстого, Грина и Казанцева. Новинок — шесть. Были еще, конечно, рассказы в журналах, отдельные публикации в неспециализированных сборниках... Но за год ШЕСТЬ КНИГ. В столицах фантастика, по-моему, до прилавков просто не доходила. В регионах, по легендам, книжки на прилавки попадали, но тоже очень ненадолго. Причем здесь даже не особо было важно качество и не играло роли имя писателя, достаточно было надписи «фантастика». Сметалось абсолютно все, имевшее такую маркировку. И поэтому людей в клубы приводила не только жажда общения, но и возможность поменяться книгами. Ну, нельзя было, дочитав одну фантастическую книжку, пойти в магазин и купить еще одну. Не было их в продаже. И встречи с людьми, уже имевшими свою собранную библиотеку, позволяли расширить круг чтения.

Но этого тоже было недостаточно. И в КЛФ начал процветать самиздат. Самиздат — это было, конечно, крамольно, хотя надо понимать, что любителям фантастики на любую политику было в среднем пофиг. Никакая крамола их не интересовала, а интересовало их чисто восполнение дефицита. То есть это были в основном допечатки официально выходивших книг. Да, обыденные тиражи тогда были — сто-триста тысяч (сейчас, для сравнения, стартовый тираж — две-три тысячи). Но даже такие тиражи не могли удовлетворить этот спрос. То есть вот есть какая-то абсолютно легальная книга, где-то абсолютно легально изданная, одобренная цензурой, выпущенная государственным издательством (других тогда не было). И не досталась, кончился тираж. И вот ее и допечатывают самостоятельно.

И второй вариант, уже, да, более сомнительный, но опять же, никакой крамолы туда не закладывалось. Это самопальные переводы западной фантастики.

С переводами в Советском Союзе было двояко: с одной стороны, их было очень мало, и значительная их часть была идеологически нагружена: то есть вся англоязычная фантастика — можете себе представить, насколько это колоссальный корпус текстов, — переводилась примерно в тех же количествах, что и фантастика отдельно социалистических стран. То есть на каждый сборник, допустим, американской фантастики выходил сборник югославской, румынской, болгарской или чехословацкой фантастики. Сравнительное качество и сравнительную значимость можно предположить. Ничего плохого не хочу сказать о фантастах социалистических стран, особенно про Чехию, там богатейшая своя фантастическая традиция, но тем не менее масштаб немножко разный.

А с другой стороны, поскольку переводилось фантастики крайне мало, то шлак этот фильтр не проходил. Те тексты, которые переводились, если они не были идеологически как-то отдельно ценны (так-то и среди американской фантастики попадались те, которые, кроме сочувствия Советскому Союзу, ничем не выделялись)... Так вот, если текст, несмотря на отсутствие идеологической подоплеки, проходил этот фильтр, можно было гарантировать, что это качественный текст, это хороший рассказ или хороший роман. Таким образом, довольно долгое время советский читатель был знаком только с вершинами западной фантастики и, не имея возможности критически к этому отнестись, начинал думать, что вся западная фантастика такого качества. Разочарование пришло несколько позже. А тогда, в семидесятые годы, очень большая часть вот этих самиздатовских подпольных книг была просто самодеятельными переводами абсолютно невинных каких-нибудь приключенческих западных книжек. О качестве этих переводов молчим, разумеется, но там опять же было не до жиру, потому что это было настолько непривычно и ни на что не похоже, что уже было совершенно неважно, какого качества литературный текст. Такие вещи тоже набирались на пишущей машинке, ксерокопировались, фотокопировались...

Но, при всей невинности, это было «сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст». Сегодня он печатает какого-нибудь, простите, Гарри Гаррисона, а завтра «Хронику текущих событий» будет размножать. В общем, подозрение клубы любителей фантастики вызвали в КГБ обоснованное.

Итак, резюмируем. Первая задача, которая начала к тому времени решаться, — восполнение дефицита за счет самиздата. Вторая задача, которую фэндом худо-бедно начал решать, — связь между клубами, организация полноценного комьюнити. Люди успели там за десяток лет узнать друг о друге, наладить какую-то переписку. Создавались какие-то каталоги адресов, как у нас на заре ролевого сообщества. То есть в какой-то момент появилась возможность прийти в клуб и там не только общаться на месте, но и начать переписываться с другими людьми, тоже любящими фантастику.

И третий момент, который потихоньку начал возникать: начала стираться граница между квалифицированным читателем — и собственно писателем.

Вот смотрите, если раньше человек любил фантастику, ну, вот он ее любил, сидел у себя где-то, одинокий и ни с кем не общающийся, читал, насыщался, потом вдруг набирался смелости что-нибудь написать, показывал, допустим, своему супругу или своей супруге, которые его любви к фантастике не разделяли, они отмахивались и говорили: «Ну, отправь в журнал». Человек отправлял в журнал, из журнала ему что-нибудь отвечали, чаще всего отвечали: «Интересно, но слабо. Пробуйте еще». Вот он сколько-то там лет пробовал, отправлял в журнал, получал ответы. Потом случалась публикация, он получал возможность через какое-то время с соблюдением еще какого-то числа условий стать членом Союза писателей. Это уже открывало совершенно другие перспективы публикаций… Короче говоря, когда такой человек начинал общаться с читателями, он уже был готовым сформированным целым писателем, и дистанция между ним и читателем уже была огромной.

Когда появилось комьюнити любителей фантастики, человек, который любил фантастику, читал фантастику, общался про фантастику, набирался смелости что-то написать, сразу же показывал это друзьям, сразу же получал фидбэк, несравнимый ни с какими другими вариантами, потому что по интенсивности обратной связи это сообщество давало гораздо больше, чем дала бы даже публикация в журнале, до которой еще пойди доковыряйся. Причем речь не о восхвалениях: любители фантастики тех времен были людьми зубастыми и требовательными, критиковали только так. И теперь, когда такой человек выходил на какие-то площадки публикаций (причем зачастую именно читатели подталкивали его к тому, чтобы попробовать отправить свои тексты куда-то еще), он уже был в заметной степени сформированным автором, то есть он с большей вероятностью быстро прорывался к читателю. В общем, примерно со второй половины семидесятых заметный процент писателей формировался внутри сообщества любителей фантастики. Почти вся четвёртая волна советской фантастики, мне кажется, была сформирована внутри фэндома, да и дальше эта ситуация только усугублялась.

И со своей стороны читатели внутри фэндома, внутри сообщества любителей фантастики, начали привыкать к тому, что писатель — вот он, на расстоянии вытянутой руки. Сейчас с наступлением интернета эта ситуация стала повсеместной, но внутри фэндома она возникла и сформировалась заметно раньше.

Перестройка и захват мира

Так, возвращаемся к истории.

Прошло какое-то время, внимание контролирующих органов к фантастике ослабло, да и вообще им постепенно начало становиться не до того. В 1987 году, после трехлетнего перерыва, состоялась следующая «Аэлита» — и опять стала рубежом, потому что это опять был период появления некоторых новых возможностей. Но это уже было связано с перестройкой, и буквально за пару лет ситуация стала неузнаваемой. Уже с 1988–1989 пошли другие конвенты — «Соцкон», «Волгакон», первые приезды зарубежных писателей, первый приезд Гаррисона, Брюса Стерлинга — это уже были конвенты фэнов в том виде, в котором, наверное, они продолжают существовать и до сих пор. То есть это встречи с писателями, это разговоры о разных аспектах фантастики и вымышленных миров, преимущественно в форме докладов и исследований, и это неформальное кулуарное общение.

Собственно говоря, первое, что принесла перестройка фэндому, — это не столько возможность общаться, сколько возможность, наконец, начать выполнять свои хотелки. К этому моменту, надо понимать, история фэндома насчитывала уже практически четверть века. Фэны уже все, что они хотят, придумали и продумали. Уже вымечтали, уже весь лоб разбили о стену, пытаясь реализовать хоть что-то в тех условиях, которые имели место быть. Одни только разговоры о специализированном журнале фантастики шли чуть ли не с 59-го года — и все еще безрезультатно… В перестройку все изменилось. В первую очередь, у любителей фантастики появилась возможность создавать кооперативы. И тут вот этот вот жутчайший книжный дефицит... Появилась возможность просто брать и издавать. Вот просто брать и издавать — это был такой своеобразный НЭП номер два. В печать пошли с колес все подстрочники зарубежных переводов, которые переводились чисто для себя. Они шли колоссальными тиражами в печать. Все, кто мечтал издавать фантастику, кинулись издавать фантастику. В большом числе издательств — в том числе будущих крупных издательских холдингах — засели выходцы из фэндома или люди, имеющие к фэндому отношение. В ВТО МПФ при комсомольской кормушке — Пищенко, в АСТ — Науменко, в «Северо-Западе» и «Азбуке» — Назаров, в «Лениздате» — Сидорович, в ЭКСМО — Шкурович, в «Терре-фантастике» — Чертков и Ютанов, в «Тексте» — Бабенко, в «Яузе» — Дима Власов, в «Аргусе» — Олег Пуля, в «Геликоне» — Житинский и так далее.

«Четвёртая волна» почти вся с колес пошла в печать, всё, что в 70-х — 80-х закрытые цензурой от читателя фантасты писали в стол, было из этого стола вынуто. Почти все годные дебютанты начала девяностых сразу шли в печать. В девяностые дебютировал с романами Лукьяненко, тогда же — Перумов, Хаецкая, Семёнова, Олди, Дяченко, обрела новое дыхание старая гвардия - Никитин, Головачев, Гуляковский... Перечислять можно долго. И, конечно, зарубежка: новые имена появлялись по несколько десятков в месяц, появлялись принципиально новые жанры, о существовании которых мы и не подозревали.

И, на мой взгляд, в этот момент случился конец фэндома. Всё, власть захвачена, задачи решены, проблемы кончились.

На мой взгляд, с тех пор фэндом существует по инерции. Формы его самоорганизации никак не изменились с начала 90-х, ничего нового в фэндоме не происходит, ну, издаются книги, ну, собираются писательские семинары... Многие из «своих людей» в издательствах, правда, теперь вытеснены эффективными менеджерами, но это происходит везде. Ну и нет проблем поговорить за фантастику, нет проблем чего-нибудь еще нового почитать.

Одна из последних интересных функций фантастических конвентов продлилась, пожалуй, до конца нулевых. Это свое­образная неформальная деловая коммуникация. Значит, наступили 90-е, а у нас почти все писатели из фэндома и, как я уже говорил, почти все издатели из фэндома, и вот на добрые пятнадцать лет, наверное, конвенты любителей фантастики стали такой площадкой для осуществления всех договоренностей по публикациям. Туда приезжали и издатели, которые были фэны, и писатели, которые тоже были фэны. Они общались, они пили, они тусовались и они о чем-то договаривались. Издатели заказывали писателям тексты, писатели пристраивали непристроенные рукописи. Все-таки основные издательские мощности были собраны в столицах. И потому для человека из регионов было абсолютно нормальным приехать на конвент, уже зная заочно две трети участников. С рукописью своей наперевес прийти к уже знакомому заочно брату-фэну издателю и отдать ему эту свою рукопись. Это было абсолютно нормально, и совершенно рядовой была ситуация, когда издатель с писателем садятся квасить, а наутро просыпаются с глубокого похмелья и с абсолютно корректным подписанным договором.

Но где-то к концу нулевых и эта ситуация закончилась. Во-первых, эффективные менеджеры повыкидывали из большинства издательств бывших фэнов, которые при всей своей деловой хватке все-таки оставались людьми сравнительно прекраснодушными. Во-вторых, некая зарегулированность структур тоже подросла, так что основная часть писателей оказалась приписана к тем или иным издательствам, рулили ими уже не бывшие братья-фэны, а эти самые эффективные менеджеры, и в этой структуре полезность конвентов отпала. Ну, и в-третьих, с повсеместным распространением интернета коммуникация в принципе стала другой.

Резюмирую. В советское время имела место некая жесткая ситуация: идеологическая нагрузка, «проблема гетто», недостаток книг, отсутствие коммуникации. И фэндом — это реакция общества на сложившуюся ситуацию, фэндом — инструмент, которым общество (понятно, не все общество, а некая затронутая ситуацией его часть) эту ситуацию решало. И решило. Всё: ситуация закончилась, всё преодолели. В том числе усилиями фэндома: фэндом настолько долго искал хоть какие-то возможности жить внутри клетки, что, когда клетку убрали, фэндом хлынул во все стороны. С тех пор больше ограничений не было. Инструмент стал не нужен.

Последние десять лет фэндом существует я вообще не понимаю за счет чего, потому что никаких задач перед ним теперь вроде как не стоит. Во всяком случае, таких очевидных, какими были предыдущие вызовы. Но он существует. Это может значить, что фэндом всё еще отвечает на какую-то ситуацию, решает какие-то задачи, просто поскольку все это происходит непосредственно сейчас, никто их не может увидеть — мы все внутри этого процесса, мы его часть. А чтобы что-то понять, надо выйти и посмотреть снаружи. Ну, время покажет.

Жизнь после жизни

Новая ситуация, которая есть сейчас, тоже состоит из нескольких аспектов. Это последний момент, который я хочу озвучить.

Во-первых, в перестройку в печать массово пошел плохой текст, эти самые неотредактированные подстрочники зарубежной фантастики, и молодой читатель жрал его тоннами. Да все читатели жрали его тоннами, потому что даже те, у кого уже был сформирован вкус, всё равно покупались на новизну, на совершенно непредставимую инаковость этих текстов. А качество… Вот хрестоматийный пример: есть такой писатель Майкл Муркок, который был одной из первых ласточек фэнтези в советском пространстве. Муркок — великолепный стилист, один из идеологов британской Новой волны, постмодернист высочайшей пробы, у него ни слова в простоте, в его как бы «героическом фэнтези» каждый взмах мечом имеет какое-то символическое значение в контексте, как-то его определенным образом надо понимать. А переводили у нас его эдак по-простому: чувак пошел, ударил мечом, пошел, ударил мечом, пошел, ударил мечом… Какой контекст, вы о чем? И так же выхолащивался смысл практически из всех переводившихся до определенного момента произведений. То есть мы все не имели и очень во многом до сих пор не имеем настоящего представления о том, что на самом деле представляет собой классика зарубежной фантастики.

Повезло, может быть, разве что Ле Гуин, потому что ее еще переводили классики советской школы. Уже Желязны не так повезло, уже у Желязны от смыслов остались крохи, ну благо у Желязны смыслов столько, что даже этих крох нам хватало, чтобы впечатлиться.

И вот, значит, перестроечный читатель читает вот такие вот тонны томов зарубежного фэнтези и фантастики. Часть читателей становятся писателями, полагающими именно этот уровень нормой, и начинают писать на таком уровне. Другие на них смотрят и думают: но слушайте, если так, как пишет Ле Гуин, я, допустим, не могу, то так, как пишут эти все, я могу. И число писателей начинает экспоненциально возрастать. Число книг тоже. И вот к началу десятых годов мы пришли с тем, что в год (внимание!) выходит примерно 700–800 новых фантастических романов на русском языке. Только новых, только романов и только в бумаге. Повести и рассказы, переиздания, сетевые публикации и переводы зарубежки мы не считаем. Уровень, понятно, снижается. Соответственно, издательства выкручиваются как могут: количество наименований растет, а разовый тираж падает аж до порога рентабельности...

Приводит это к двум следствиям. Первое следствие: подавляющее большинство этих текстов неинтересно обсуждать, потому что нечего там обсуждать. И второе следствие: даже если говорить о текстах, достойных разговора, — резко уменьшаются шансы совпадения культурного багажа у разных читателей, которые готовы были бы, может быть, что-нибудь обсудить, но поскольку они читали разное, у них нет точек совпадения. И дальше — увеличившееся разнообразие приводит к тому, что разница между фандомами оказывается все больше. И фандомы изолируются друг от друга, им становится незачем коммуницировать. В общий фэндом они уже сами собой не сливаются.

Еще один момент. Фэндом по инерции продолжает быть про книги, а между тем теперь стали доступны и получили развитие и другие формы искусства, не менее сложные, чем литература, которые тоже более чем достойны обсуждения. Сейчас уже есть фантастические игры, например, очень сложные, очень интересные… Да, книги сильнее задействуют воображение, это их фишка, а зато игры, например, дают интерактив, дают самому игроку возможность сюжетного выбора… Это же тоже принципиально новая проблема: взаимодействие разных отраслей масскульта. Хорошие книги теперь конкурируют не с плохими книгами, как было раньше, хорошие книги теперь конкурируют, например, с хорошим кино, с хорошими компьютерными играми и так далее. И как быть в этой ситуации междуплатформенной конкуренции, еще пока никто не понимает. А в фэндоме продолжает царить «книжная» инерция.

Только недавно появилась первая реакция на изменившуюся ситуацию. На мой взгляд, первым ответом стали городские фестивали, «Старкон» и «Роскон» в своем городском формате: мощные не конвенты, а именно фестивали, рассчитанные на десятки тысяч посетителей, плотно завязанные на разные индустрии — как игровую, так и кинопроизводство. И мероприятия на них на 90 % — это именно шоу-мероприятия, развлечение этого колоссального потока посетителей.

Дальше. Даже кризис издательского перепроизводства, о котором я говорил выше, довольно быстро перестал производить впечатление, потому что постепенно набрали мощь сетевые площадки самопубликации, а на них объемы текстов исчисляются уже принципиально другими величинами. Сперва это были в основном фанфики, а потом и «ориджи» стали наращивать объем. И с ними (в смысле количества и разнообразия) всё бумажное книгоиздание уже в принципе не конкурентоспособно. Число писателей приблизилось к числу читателей.

Электронные тексты — это мощнейшая и принципиально новая тенденция. Как быть с этим, как это регулировать, тоже не вполне понятно, и всё это происходит прямо сейчас, прямо сейчас ищутся какие-то ходы, какие-то варианты взаимодействия.

Пока мы имеем взрывной рост фанфикшена и полное отсутствие каких-то преград на пути к тому, чтобы писателем стал абсолютно каждый. Исчезли все фильтрующие, все легитимизующие институты, они просто стали не нужны. Всякие платформы типа Litnet и Author.today создают такой способ существования автора, при котором между ним и читателем не стоит вообще ничего, и обратная связь, в том числе финансовая обратная связь, начинает происходить сразу же по факту публикации первых кусочков текста, если они хоть чего-то стоят.

Более того, мы имеем возвращение совершенно особого способа публикации, способа взаимодействия текста с читателем. Почему, например, на Author.today такие «отжившие, устаревшие» институты как редактура и корректура уже не востребованы? Потому что формат заключается в том, что автор держит своих читателей не качеством текста, а исключительно его увлекательностью, «интригой продолжения», как было в начале ХХ века. Тогда огромное количество дешевых журналов, дешевых газет издавалось и продавалось ровно за счет того, что они печатали истории с продолжением. Не всегда даже художественные произведения: очень был развит, например, формат путевых заметок, отчетов из экспедиций. В начале ХХ века непознанных участков в мире было еще довольно много, и читатель покупал следующий номер для того, чтобы узнать, что там было дальше.

Вот и Author.today — а он мне кажется лучшей из имеющихся на данный момент площадок этого типа — работает ровно на этом. Автор публикует главу, и для того чтобы прочитать следующую главу, читатель должен заплатить денежку. Можно подписаться на весь текст целиком, можно покупать по главам, есть разные способы монетизации, в этом смысле организаторы большие молодцы, но смысл в том, что когда ты раз в неделю выдаешь читателю 40 тысяч знаков, тебе не до корректуры, не до редактуры, не до стилистики и ни до чего. И ровно как в начале века, действительно литературное качество таких текстов ниже плинтуса, но умение интересно рассказывать истории в цене всегда, и они продаются. И таких авторов тысячи.

Что будет с этой тенденцией, что будет в этой ситуации через пять лет с бумажным книгоизданием, абсолютно непонятно. Может быть, оно будет элитарным или еще каким-нибудь, предугадать нельзя, но фантастика в этом смысле — один из передних рубежей. То есть все форматы и практически все тенденции, о которых я сказал, выражены в фантастике едва ли не сильнее, чем в любом другом жанре. Может быть, только в дамском романе они выражены столь же сильно, да и то не уверен.

Здесь есть важное отличие от западного фэндома, который не думает загибаться, прекрасно себя чувствует, собирает огромные фестивали, проводит конвенты и так далее. Мы перешли из ситуации тотального, жесточайшего дефицита в ситуацию неструктурированного изобилия с резким понижением качества и отмиранием всех регулирующих институтов вообще. Западному фэндому повезло в том смысле, что у них издательская индустрия и фантастика внутри издательской индустрии развивались от этапа к этапу аккуратненько, у них не было перескока сразу в цифровую эпоху, например. Не было резких скачков, как с нашей перестройкой, когда пробил головой стену камеры, а там сразу космос. Они успевали вырабатывать какие-то способы ориентироваться во всем этом очень долго, очень постепенно и очень плавно...

Журналы фантастики там развивались на протяжении десятилетий, задолго до появления интернета. Вся оффлайновая история фантастики там разворачивалась постепенно и гармонично. Я сейчас, конечно же, сильно утрирую, но в принципе примерно так и есть. К примеру, на Западе довольно четко позиционировались отдельно массовая фантастика и элитарная фантастика. И люди понимали это, ориентировались в этом, и не было никаких проблем в том, чтобы читать только эту самую элитарную фантастику и общаться с теми, кто читает ее же, и обсуждать с ними заинтересовавшие произведения — не плутая в тысячах однотипных космических боевиков. Есть инфраструктура. Точно так же были гораздо обширнее наработаны связи фэндома с различными индустриями, и с кино, и с играми, а не только с издательствами, и гораздо плавнее протекал кризис авторских прав, который мы сейчас никак не можем преодолеть, и к тому моменту, когда у них началась проблема перепроизводства, там уже были наработаны механизмы какого-то её относительного преодоления.

Сейчас конвент западный похож, по нашим понятиям, скорее, на городской фестиваль, но, в отличие от нашего городского фестиваля, не исключает семинарской части программы, не исключает общения с писателями. У нас эта культура не сформировалась, у нас возможность общаться с писателем возникла лишь чуть раньше того момента, когда это перестало быть ценно, когда писатель девальвировался. Мы не успели привыкнуть к тому, что писатель — это круто и возможность с ним пообщаться — вещь весьма ценная.

В заключение о ролевиках

Можно в шутку сказать, что порождение ролевого сообщества — последнее действительно значимое, что сделал фэндом, и в этом даже будет доля шутки. Как это получилось? Дело в том, что Толкин проходил по разряду писателей-фантастов, потому что в Советском Союзе понятия «фэнтези» не было. И естественно, Толкин попал в первую очередь в сферу интересов у тех людей, которые имели отношение к клубам любителей фантастики. Огромный процент старых ролевиков был сначала членами КЛФ, а потом уже там начались какие-то ролевые игры. Собственно, первое мероприятие по Толкину, первые ХИшки, были организованы клубом любителей фантастики «Вечные паруса» в Красноярске. А, например, за год или два до этого в уфимском КЛФ «Дошелец» были попытки снимать по «Хоббиту» художественный фильм. Это не игровой формат, но тем не менее: вся такая активность, связанная с фантастической литературой, естественным путем была аккумулирована так или иначе около клубов любителей фантастики.