Кремация

Copyright © 1999 by Christopher Priest

© М. Казанская, М. Клеветенко, М. Павлова, перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Э“», 2017

На кремации Грайан Шильд побывал первый раз в жизни.

В краях, где он вырос, подобное считалась делом неслыханным, практиковалось только в особых случаях и исключительно по решению суда. Мертвецов полагалось опускать в землю, сама мысль, что тело можно сжечь, шокировала людей. А ведь к чему привык – то тебе и закон. За свое недолгое пребывание на островах Шильд не то чтоб специально, но обратил внимание на несколько крупных кладбищ и вплоть до сегодняшнего дня думал, что и здесь погребение – главный и единственный способ проводить человека в мир иной. А потому на похоронах Корина Мерсье он был, мягко говоря, удивлен.

Поначалу все было как у людей: часовня при кладбище, недолгое отпевание. В церкви Шильд мало что понял – до этого он бывал на похоронах всего пару раз, к тому же служба шла на неизвестном ему языке. Но церемония в целом – печальные речи, грустная атмосфера, скорбные лица – показалась ему вполне привычной.

Поэтому, когда присутствующие отдали дань памяти покойному, Шильд предположил, что дальше начнется ритуал погребения. Вместо этого гроб водрузили на большую тележку и повезли в неприметное здание по соседству, прикрытое декоративными деревцами. Скорбящие тихой процессией направились следом и, оказавшись посреди мощеного дворика, на который из здания выходили две двери со встроенными жалюзи, какое-то время стояли молча. Гроб закатили внутрь, помещение заперли изнутри. Недолго потоптавшись у входа, люди стали расходиться и перемещаться в сторону парковки к своим автомобилям.

Мероприятие еще раз напомнило ему, как все-таки велика разница между его прошлой жизнью в Федерации и нынешней долей эмигранта на островах прекрасного Архипелага.

Местные его так и не приняли, он ни с кем не сдружился и не сблизился, скучал по родным местам, по семье и прежнему дому. Он по большей части уже сожалел и о своем переезде сюда. Все было таким непонятным и путаным, с кучей правил, ненужных и архаичных, которые крепко-накрепко врезались в подкорку аборигенов. Испытанием было пойти в ресторан, наведаться в магазин, встретить человека на улице – каждый эпизод таил в себе потенциальный конфликт или недоразумение.

И хотя со временем Шильд начал постепенно приспосабливаться к образу жизни на Форте, куда он прибыл полтора месяца назад, это была его первая поездка на другой остров. Треллин находился от Форта на расстоянии нескольких паромных пересадок. Он пробыл здесь всего несколько часов и уже страдал от культурного шока, начиная понимать, как сильно разнится жизнь от острова к острову, как путаны традиции и противоречивы нравы.

Например, по прибытии на Треллин, родину Корина Мерсье, выяснилось, что большинство гостей, а также все члены семьи, говорят на совершенно непонятном островном диалекте. Шильда представили близким родственникам умершего – его вдове Джильде, сыновьям Томару и Фертину, и те из вежливости стали общаться с ним так, чтобы он их понимал. Но через некоторое время Томар отвел гостя в сторонку и тактично объяснил, что здесь, согласно обычаям, во время похорон принято изъясняться на языке, который предпочитал усопший.

– Понимаете, нам самим нелегко соблюдать все эти древние традиции, – попытался подсластить пилюлю Томар, но вскоре Шильд услышал, как бойко он общается с другими гостями на своем диалекте, без каких бы то ни было затруднений.

Цветов не было: смерть Корина Мерсье относилась как раз к тем случаям, когда цветы для покойника считались жестом дурного тона. Неуместный букет, которым успел обзавестись Грайан перед похоронами, пришлось оставить у черного входа, подальше от посторонних глаз. Слуги шарахались от цветов как от чумы, ни один не согласился даже взять букет в руки. На отпевании все стояли, даже женщины. С костюмом он угадал: все были в черном. Но не угадал с головным убором, строго обязательным. Так что сын покойного перед отправлением в церковь одолжил ему черный шарф из плотной материи. Шильд не знал, когда можно будет снять его с головы, а потому решил ориентироваться по присутствующим.

Пока автомобили, выстроившись вереницей, неспешно ехали к особняку Мерсье, Шильд напряженно обдумывал, когда и под каким предлогом удобнее будет сбежать, никого не обидев и не нарушив традиций.

Ему выделили место в одной из первых машин кортежа. Вернувшись в дом Мерсье, Шильд с горсткой престарелых попутчиков направился вглубь особняка. Они миновали ряд комнат с распахнутыми дверями, наполненными дорогой мебелью и отгороженными натянутыми веревками – словно во дворце, временно открытом для публики. Из дальней части дома открывался вид на поместье с обширным парком.

Парк простирался до джунглей, которые плотно покрывали эту часть острова. Вблизи особняка сохранялся декоративный ландшафт, повсюду были разбиты сады с неглубокими озерцами и клумбами. Дальше от дома начиналось неукротимое буйство природы. Впрочем, времени, чтобы полюбоваться красотами, не было. Слуги, стоявшие на пути, с угодливой настойчивостью направляли гостей по усыпанной гравием тропке вдоль сада, мимо клумб, вокруг пруда – туда, где неподалеку от главного особняка на просторной лужайке были накрыты столы.

Место оказалось довольно депрессивным, с трех сторон оно было окружено высокой стеной, заросшей вьющимися растениями. Открытая сторона сада упиралась в непроходимые тропические джунгли.

Во время службы обрушился проливной дождь, а теперь с безоблачного неба нещадно палило солнце. С подсыхающей почвы шел пар, давила духота, хотелось снять с себя строгий костюм. Толстый шарф стискивал голову, волосы налипли на лоб, пот стекал по вискам. Дожидаясь остальных гостей, Шильд медленно гулял по саду, стараясь выглядеть уверенным в себе и спокойным.

На высоком фундаменте стояла увитая плющом веранда. Укрывшись в ее тени, Шильд наслаждался мгновеньем прохлады. Подошел слуга, протянул ему бокал белого вина и пригласил присоединиться к гостям в центре сада.

Наконец прибыли сыновья покойного, Фертин и Томар Мерсье. Они с явным облегчением стянули с себя шляпы. Фертин встряхнул головой и запустил пятерню в копну кудрявых, мокрых от пота волос. Грайан также с радостью снял с себя шарф и, опустив его на пол в ближайшем углу веранды, вытер вспотевшее лицо.

Большинство гостей были среднего или пожилого возраста. Исключение составляли лишь сыновья покойного, да, пожалуй, еще кое-кто. Эту молодую особу Шильд заметил еще в церкви. Вернее сказать, он заметил, что она его заметила.

В отличие от немолодых родственников, охваченных вполне объяснимой печалью, Шильд не испытывал чувства потери, а потому с любопытством рассматривал входящих в церковь людей. И, конечно, взглянул на молодую женщину, которая появилась на пороге без сопровождающего. Та ответила прямым и откровенным взглядом, полным столь искреннего любопытства, что он в замешательстве отвернулся. Через пару минут, когда служба уже началась, Шильд еще посмотрел в ее сторону и понял, что продолжает оставаться для нее объектом изучения и интереса такого сорта, ошибиться в котором было невозможно. Почувствовать такой отклик от совершенно незнакомой женщины в совсем не располагающей к тому обстановке, да еще и на семейных похоронах, было весьма странно.

А также, что особенно беспокоило Шильда, чертовски несвоевременно и нежелательно. Он еще толком не выпутался из отношений с женщинами у себя на родине, чтобы здесь начинать новые. Его недолгое пребывание на Форте, в добровольном изгнании и сексуальном воздержании, уже приносило свои плоды. Свобода от эмоциональных потребностей дала возможность подумать о будущем, и даже три преследующих его адвоката смягчили тон своих писем.

Глядя на незнакомку в церкви, Грайан почувствовал приближение беды. У этой беды был очень знакомый вид – точно с такой же он не смог справиться всего пару месяцев тому назад. И сейчас, глядя на то, как она стоит, как держится, как наклоняет голову, как во всех движениях ее тела проявляется желание и приглашение, Шильд не мог не почувствовать страстного желания. Но все это было страшно неуместно в данных обстоятельствах, к тому же их разделяла огромная социальная и культурная дистанция, что делало связь между ними недопустимой и невозможной.

Позднее, когда все молча стояли возле крематория, незнакомка подошла и встала рядом. Хотя они не разговаривали и даже не взглянули друг на друга, Шильд почувствовал с ее стороны почти ощутимое напряжение.

Он не хотел ее. Он сейчас никого не хотел. Но пережидая во влажной духоте невидимый и загадочный обряд кремации, он думал не о незнакомом ему покойнике, о котором должен был скорбеть. Он думал о незнакомке.

Когда уже расходились по автомобилям, немолодая женщина обратилась к ней с каким-то вопросом. Теперь он знал ее имя: Аланья.

Шильд медленно блуждал меж расставленных на лужайке столов, читая надписи на карточках возле каждого сервировочного набора. Свое место он нашел довольно быстро – малопочетный маленький столик с краю. А вот ее табличка обнаружилась за главным столом. Еще одна Мерсье среди многих: Аланья Мерсье.

Осушив бокал, Шильд подхватил с подноса еще один и, устроившись в тени веранды, наблюдал, как лужайка мало-помалу заполняется людьми. Наконец, сквозь калитку в стене вошла Аланья, поддерживая под руку Джильду – вдову Корина Мерсье. Спутницы негромко разговаривали между собой на местном наречии, затем разошлись в разные стороны, разыскивая свои места за поминальным столом. Аланья двигалась вдоль главного ряда, неторопливо читая карточки. Наконец, нашла свое имя и, обернувшись, вдруг посмотрела на Шильда. В ее взгляде сквозила такая явная откровенность, что он снова первым отвел глаза.

Шильд не мог отделаться от мысли, что пристальное внимание к нему молодой женщины – не просто интрижка, а что-то вроде способа отделить его от остальных гостей. Он и так оторван от них возрастом, языком и культурой. И если хоть как-то ответит на ее призыв, то отчуждение станет полным. Как мог он, пришелец и чужак, в столь печальный день ухаживать за представительницей скорбящей семьи? Он и в помыслах не держал…

Шильд снова попытался изгнать Аланью из своих мыслей. Он и попал-то сюда случайно. В последнюю минуту был вынужден представлять своего дядю на похоронах университетского однокурсника. Чистая формальность. Дядя не мог присутствовать лично из-за ограничений военного времени на любые перемещения за пределы материка.

Сидя за столом, Шильд невольно бросал взгляды на Аланью. После трапезы присутствующие небольшими компаниями расположились на лужайке, болтая на своем языке. Мероприятие все больше напоминало светский раут; атмосфера всеобщей подавленности потихоньку рассеивалась. Шильд остался один, в гнетущей изоляции, и не знал, куда себя пристроить. Он попробовал улизнуть, как будто бы в поисках туалета, однако был перехвачен слугой. Тот направил его к шатру в углу сада, где по такому случаю установили временные удобства.

Только сейчас Шильд обратил внимание, что кроме слуг, подносящих гостям напитки и закуски, здесь есть и те, кто больше напоминал телохранителей или охрану. Тут и там по лужайке, особенно в стратегических точках и ближе к выходу, расположились безупречно одетые люди, державшие себя почтительно и молчаливо. Покинуть мероприятие не удалось, и Шильд решил напиться до беспамятства и скоротать остаток времени в забытье.

Аланья Мерсье в дальней части сада беседовала с какой-то женщиной, судя по всему, одной из сестер покойного. Грайана Аланья откровенно игнорировала, и ему даже стало странно, как он допустил мысль, что она могла посылать ему тайные знаки. Эта мысль принесла облегчение.

Шло время, он выпил еще несколько бокалов. Уже не в первый раз ему почудилось, будто бы за спиной кто-то назвал его имя, но, когда обернулся, оказалось, что собеседники на него и не смотрят. Наверное, решил он, на их языке «грайаншильд» что-то значит, уж слишком часто они повторяют это сочетание вслух.

Он снова собрался улизнуть и стал осматриваться по сторонам, решая, где бы оставить свой бокал. Недалеко от столика, где он сидел, неспешно прохаживалась Аланья Мерсье. Она шла к нему, читая надписи на карточках с указанием имен гостей.

Она знала, что он наблюдает за ней, и подняла глаза. На мгновение их взгляды встретились. По ее губам скользнула улыбка, она подошла поближе.

– Я хочу прогуляться, Грайан Шильд, – сообщила она без долгих предисловий. – Полагаю, вы наслышаны о здешних скалах? Не хотите полюбоваться? Там у нас гостевой домик с прекрасным видом. Можем провести некоторое время наедине.

Прежде чем у него отвисла челюсть от неожиданности, она повернулась и стала потихоньку удаляться, как бы любуясь пышными тропическими цветами на клумбах.

Шильд растерянно оцепенел от слишком большого количества факторов: откровенное бесстыдство ее предложения, культурный шок от столкновения с обычаями и традициями островитян, интерес и очевидное физическое влечение к Аланье, слишком много алкоголя в жаркий день… Все это тянуло его в разные стороны.

Он напряженно размышлял, пока она не дошла до границы лужайки и ступила на заросшую тропку, уходящую в джунгли. А потом пошел следом. Легкой походкой пересек лужайку, делая вид, что восхищается экзотическими цветами и стараясь выглядеть непринужденно.

Лес был наполнен влажными ароматами тропиков. Сюда не проникало полуденное солнце, что так жарко палило в саду, и под густыми кронами блестели капли воды от недавно прошедшего ливня. Терпкий и приторный запах исходил от нагретой коры. Перекликались какие-то птицы, а может, животные.

Меж невысоких деревьев вилась узкая тропка, и вскоре впереди мелькнуло иссиня-черное платье Аланьи. Она шла, не оборачиваясь и никоим образом не выдавая, что слышит, как он пробирается следом.

Когда Шильд догнал ее, она спросила, не поворачивая головы:

– Кто вы такой?

– Вы прочли мое имя на карточке.

Следуя за ней по пятам, он невольно залюбовался ее формами. Она придерживала платье, чтоб не замарать его о влажную землю, и эластичная ткань соблазнительно натягивалась на бедрах.

– Что же вы делаете на наших похоронах, Грайан Шильд?

– Я прибыл по поручению дядюшки. – Он вкратце поведал о полученной два дня назад телеграмме и о пути, который занял весь день и всю ночь.

– Грайан Шильд, – размышляла она. – Это не островное имя.

– Так и есть.

– От чего же вы прячетесь здесь? От призыва в армию? От налогов?

– Ни то ни другое.

– Беглый преступник?

– Есть масса других поводов переехать на острова.

– Наслышана, наслышана. Вы не первый. А вот мы здесь живем с младых лет.

– Прекрасно вас понимаю.

За все время разговора она ни разу на него не взглянула и не обернулась. Она продиралась сквозь колючий кустарник, и вслед за ней в лицо Шильду летели брызги. Капли сорвавшейся с веток воды оседали на платье, как крошечные драгоценные камни.

– Выходит, для вас тут – сплошь чужие лица?..

– Мне успели представить вдову покойного и его сыновей.

– Я так и думала. – Аланья обернулась и мельком взглянула на него. Что-то новое промелькнуло в ее глазах – живая мысль вместо просчитанного посыла. Она откинула на шляпку вуаль, устремив к нему бледное и откровенно доверчивое лицо.

– Зачем вам вообще думать обо мне? – спросил он.

– Просто навожу о вас справки. К тому же вы выглядите обеспокоенным.

– Странно, особенно в нынешней ситуации, что моя личность имеет хоть какое-нибудь значение.

– Имеет, Грайан Шильд, еще какое.

Она постоянно повторяла его полное имя. Есть ли в этом какой-то смысл, или все дело в акценте? А может, по забавному совпадению, эти слова что-то значат на их наречии – ведь он уже слышал их от других. Возможно, он неправильно понял значение сегодняшних событий и это вообще не похороны? А то, что он счел откровенным, не в меру уместным заигрыванием – тоже очередное недоразумение из-за полного непонимания им островных традиций и обычаев? Погрузившись в мысли, Шильд запнулся о корень, выпирающий из земли.

Разыгралась жара, и он снова пожалел, что поплелся за девушкой в лес и продирается сквозь буйную растительность, пытаясь поддерживать светскую беседу. Он устал следовать за ней, как собачонка, и слушать ее, не видя выражения лица. Но вот тропа немного расширилась, и Шильд поравнялся со спутницей. Даже не взглянув на него, она ускорила шаг. Тропа вновь сузилась, и он решил прекратить бессмысленную погоню. Аланья Мерсье прошла по инерции несколько шагов, полагая, что он движется следом, затем, разгадав его намерение, обернулась к нему лицом.

– Вы ведь никогда не бывали на наших похоронах?

– Нет, но бывал на материке.

– И уж точно не на кремации, – заметила она. – Это бросается в глаза. Вы растерялись, когда гроб понесли к печи.

– Да, правда.

– Для нас это тоже в диковинку. Из нашей родни еще никого так не хоронили.

– А теперь что, какой-то особый случай?

– На нашем острове свои законы. Здесь способ захоронения зависит от причины смерти, и в случае с кузеном это кремация. Вам известно, как он погиб?

Шильд покачал головой. До сих пор он особенно не задавался этим вопросом. Мерсье, вероятнее всего, был ровесником его дядюшки, лет под восемьдесят, и Шильд автоматически предположил, что смерть его связана с каким-нибудь старческим недугом, типичным для подобного возраста.

– Его ужалило насекомое. Трайм, – произнесла Аланья.

Она сказала об этом спокойно, как о свершившемся факте, но ее слова ошеломили Шильда. Он почувствовал тошноту, нехватку воздуха и отвращение. Закружилась голова.

– Трайм?

– Вы наверняка про них слышали.

– Я понятия не имел, что эти твари нападают на людей, – вяло пробормотал он. Не хотелось верить своим ушам.

– Обычно – нет, но хватило одного, который забрался в дом. Слуги потом нашли дыру в защитной сетке на окне. Видимо, насекомое заползло под обивку кресла. Там его и нашли, с раной в спине. Трайм проколол жалом ткань. В больнице сказали, что рана была необычная, ведь траймы, как правило, жалят незащищенную кожу.

Шильд содрогнулся.

– Лучше бы вы мне не рассказывали. Я боюсь этих тварей!

Голос предательски дрогнул, несмотря на все попытки логически мыслить и держать себя в руках. Аланья невзначай растревожила тайную фобию.

– Поберегитесь, здесь их полно, – проговорила Аланья и чему-то улыбнулась. – Наш остров – рекордсмен по числу их колоний.

«Она нарочно надо мной измывается», – подумал Шильд.

– Вернемся в особняк? – предложил он.

– Вы все равно их здесь не увидите. В дневное время они сидят под землей, пережидают жару. Да и нападают они, только когда загнаны в угол.

– Умоляю, чего ради все эти подробности!?

– Вы же сами хотели узнать, зачем родные избрали кремацию. – Она устремила на него пристальный взгляд, и в мягком зеленоватом свечении леса ее глаза и губы показались еще более темными на фоне неестественной бледности лица. – Что ж, возвращайтесь, если вам так хочется, но помните, вы сами решили составить мне компанию.

– Признайтесь, вы не лукавили? Они нам не встретятся?

– Они сидят под землей в своих гнездах до самой темноты, днем на поверхность почти не выходят. И здесь для них не самые подходящие условия. Это место выглядит диким, похожим на настоящие джунгли, но за ним следят. Вы здесь не найдете поваленных деревьев, под корнями которых так любят селиться траймы. Так что не сходите с тропинки и будете в безопасности, как на городском тротуаре.

Словно устав от разговоров, она отвернулась и продолжила путь. Шильд тронулся следом, хотя голова продолжала кружиться. Переживания его были сродни переживанию ребенка, которого толком не убедили в том, что леших на свете не существует: он вздрагивал от нежданных звуков и внимательно смотрел себе под ноги, настороженно ловя любое движение.

До этого момента Шильд не считал себя трусом. А что такого? Все боятся траймов. До сей поры он с ними вживую не сталкивался, ведь на большинстве островов они встречались разве что в зоопарках за толстым стеклом. И все же дремал в нем какой-то древний страх перед омерзительным существом. По чести сказать, он траймов не видел ни разу, и даже в зоопарке старался пройти мимо мест, где на них можно было посмотреть.

Долгие годы, когда он подумывал перебраться на острова, именно наличие там траймов было одним из важнейших аргументов против переезда. Со временем этот страх вытеснили другие соображения, и он отошел на задний план, хотя до конца не исчез.

Хвост этих особей – и самцов, и самок – снабжен жалом, и его укол ядовит. По счастью, для такого случая имелось противоядие. Если применить его быстро, то у потерпевшего были все шансы выжить, отделавшись тяжелым, хотя и недолгим недомоганием. Поэтому жала опасались, но не очень боялись. А вот укус – совсем другое дело.

Именно из-за укусов этих существ перед ними возник совершенно осознанный страх. Взрослая самка способна с легкостью отправить на тот свет любого человека, взрослого или ребенка. У нее в нижней челюсти есть утробная сумка: когда личинки вылупляются, она собирает их в рот, где они пребывают до времени. Дальше она ищет «носителя», в которого поместит их при укусе и где они дальше будут расти и развиваться. Как правило, это труп какого-нибудь животного или упавший на землю фрукт, подойдет и куча прелой листвы, и живое здоровое существо. Обычно это животное, но бывает, и человек.

Подсознание человека порождает реакцию на различные факторы страха. Это нежданно увиденная змея, застывшая перед прыжком пантера, разбуженный посреди зимы медведь-шатун. Трайм – то же самое. Люди испытывают объяснимый, вполне осознанный страх перед ним, как перед встречей со смертельной опасностью. Даже профессионалы – смотрители в зоопарках, энтомологи, – все они соблюдают особую осторожность при обращении с насекомым: надевают защитный костюм, работают исключительно в парах и держат под рукой средства первой помощи.

Но даже все это не может перекрыть фобию, иррациональный ужас.

Большинство людей считают траймов отвратительными на вид и не могут взглянуть на них, не содрогнувшись. Страх перед ними на островах – самая распространенная фобия, заметно превосходящая традиционные фобии: пауки, лестницы, тесные помещения, кошки и иностранцы.

Траймы довольно крупны: взрослые особи длиной около пятнадцати сантиметров, некоторые вырастают и в два раза больше. При беге и нападении туловище на узловатых ногах возвышается над землей сантиметров на десять. По цвету они темно-коричневые или черные. Как и у всех насекомых, у траймов шесть конечностей, ноги плотные, покрыты длинными волосками. Если вам не повезло коснуться волосков, на коже обязательно выскочит крайне болезненная сыпь. Рудиментарные крылья никогда не используются для полетов; они распускаются для устрашения в случае атаки и служат защитой для молодняка.

Блестящая твердая голова покрыта хитиновым панцирем, тело – один сплошной мускул, мягкий и податливый, как у садового слизня. Трайм обладает чрезвычайной эластичностью, благодаря которой насекомое трудно убить, даже если сильно ударить палкой. При опасности моментально сворачивается в шар, так что к нему нельзя прикоснуться из-за пропитанных ядом волосков, но в любой момент может развернуться и перейти в атаку. Трайм проворен: на короткой дистанции не уступит бегущему человеку.

За недолгое пребывание Шильда на островах Архипелага он не видал еще живого трайма и не встречал очевидцев, которым бы тот попадался. В принципе, для обитания этих тварей годились любые острова, но предпочтительные места – влажные тропические леса, в массе своей встречающиеся на Обракских и Серкских островах. Треллин относился к Большим Обракским островам, большую часть его поверхности покрывали джунгли.

Выбирая Форт в качестве нового дома, Шильд учитывал массу условий, однако главным из них стал сухой климат острова, покрытого лавой и песком. Да, и на Форте встречались колонии траймов, но мало кто верил в возможность встречи с ними. Временами их кто-нибудь замечал в стене старого дома или на островке невозделанной почвы, но почти никогда их не видели в городах и в жилищах людей, а потому особой угрозы для человека существа эти не представляли.

Проведя на острове пару нервозных недель, Шильд постепенно удостоверился, что ситуация и впрямь не критична, и в конечном итоге сумел выбросить мелких тварей из головы.

Аланья Мерсье по-прежнему шагала впереди, хотя жара, по всей видимости, начала донимать и ее. Платье налипло между лопаток, под мышками темнели влажные пятна. Она сдернула с себя шляпу и рассеянным жестом отшвырнула в траву. Убор пролетел по воздуху, приземлившись в раскидистый папоротник. Шильд, подмечавший в поведении спутницы каждую мелочь, всерьез забеспокоился.

Тропа расширялась, стала неровной и каменистой. Аланья замедлила шаг, позволяя ему поравняться. Шильд догнал ее и пошел рядом. Время от времени он заглядывал ей в лицо и пытался понять, что у спутницы на уме. При дневном свете ее черты не казались уже такими загадочными, как во мраке часовни, – большой рот, полные губы, глубоко посаженные глаза; каштановые волосы были гладко зачесаны и собраны на голове в пучок. Не будучи красавицей в традиционном смысле слова, она, бесспорно, обладала некоторым экзотическим магнетизмом. Шильд получал удовольствие уже оттого, что идет рядом, и это ощущение заглушало собой все остальные.

Впереди сквозь деревья показался просвет неба – путь лежал под гору.

Лес редел, началась тонкая полоса кустарника и камней, постепенно переходящая в скалы. Они шли, осторожно разбирая дорогу: в любой момент можно было споткнуться о камень, торчащий из-под земли. Гнетущие страхи по поводу насекомых уходили на задний план.

Со скал вдруг открылся чарующий вид на море. Шильд замер. Его спутница, ни на минутку не задержавшись, продолжила путь вдоль обрыва.

– Дом там, внизу! – крикнула она.

Головокружительная панорама воодушевила его, а сильный бриз с моря немного взбодрил. Аланья же стремительно удалялась. Он неохотно последовал за ней по пологому спуску, где в каменистой породе были продолблены импровизированные ступени. Дорога вилась вдоль скалы, наклон становился все круче, и, наконец, спутники вышли к живописной природной нише. Частью на выровненной площадке, частью на сваях стояла деревянная хижина с просторными окнами на море. Позади дома виднелась тропа. Она вилась по пологому склону и терялась в буйной растительности – как видно, еще один путь через лес.

Вдоль фасада домика тянулся широкий балкон. На нем – качели с мягким сиденьем под цветастым тентом. Аланья забралась на них, поджала под себя ноги и принялась раскачиваться, игриво поглядывая на Шильда.

Эти утесы Шильд однажды уже видел, только на рассвете и с моря, когда паром еще только причаливал к острову. Они подплывали с юго-западной стороны, там, где море бьется о скалистые берега. Это было известное место, запечатленное на многих картинах и фотографиях. Одно из таких полотен висело в кают-компании парома, на котором Шильд пересекал проливы. Среди достопримечательностей Архипелага Треллинские утесы не знали себе равных. Немногим доводилось любоваться такой красотой – на частной территории, принадлежавшей горстке избранных, располагалось не так много имений.

Взгляду Шильда открылся восхитительный вид на море и далекие берега. Посреди моря виднелись девять-десять больших островов. Земная твердь темными глыбами восставала из бирюзовой пучины в обрамлении пенистой полосы прибоя, что плескалась о песчаные пляжи. В безоблачный день ближайшие острова просматривались в мельчайших деталях; отдаленные – словно таяли в дымке.

Шильд толком не знал ни топографии, ни очертаний островов, но один из них показался знакомым – пожалуй, тот, самый крупный на западе, и есть Большой Обрак, последняя пересадка в его долгом и утомительном путешествии. Шильду никак не удавалось запомнить все клочки суши, лежавшие на его пути и даже в непосредственной близости к Форту. Из-за войны гражданские лица не могли достать точную и актуальную карту Архипелага.

Всего в Архипелаге было несколько тысяч обитаемых островов и несметное множество рифов, крохотных пятачков и скальных выступов, торчащих из-под воды. Срединное море, не будучи целостным океаном, опоясывало мир непрерывным кольцом. Говорили, что его невозможно проплыть по прямой, не натыкаясь каждые пару часов на какой-нибудь клочок суши. Архипелаг изобиловал островами, и с любой точки на краю даже самого мелкого из них виднелись очертания по меньшей мере семи его обитаемых собратьев, а то и целого континента.

Молодые люди вроде Шильда тысячами бежали с материка. В основном от войны, по крайней мере, до сих пор это было вполне официальной альтернативой призыву. И хотя законы его родной страны не давали возможности возвращения тем, кто отправился в добровольное изгнание, большинство уклонистов считали, что с окончанием войны правительство рано или поздно объявит амнистию.

Впрочем, бежали не только от военной службы. Сочетание неустойчивого нейтралитета и наличия более двухсот демократически избранных парламентов, весьма отличных друг от друга, превращало Архипелаг в непостижимый клубок законов, государственных систем и местных традиций. Человек, которому удалось сбежать на острова, мог ехать куда вздумается и вести весьма вольную жизнь. Архипелаг Грез становился прибежищем для любого, кто решился перечеркнуть прошлое и все начать заново, с чистого листа.

Самого Шильда сюда привела неспособность разобраться с женщинами – вернее, с одной женщиной по имени Борбелия. Они прожили вместе три года, и все это время Шильд совмещал эти отношения с еще двумя дамами сердца. Рано или поздно обман должен был вскрыться, что и случилось. Запутавшись в шумных разбирательствах и эмоциональных драмах, единственным выходом для себя он счел бегство. Шильд понимал, что лишь ищет оправдания предательству и что будь он более сильным по характеру человеком, то остался бы и взял ответственность за свои действия на себя. Однако идея бежать и начать новую жизнь так сильно овладела им, что он просто не смог сопротивляться.

Неудивительно, что жители острова питали смешанные чувства к лавине беженцев-северян. С одной стороны, эмигранты ввозили с собой деньги, и на их содержание выделялись щедрые гранты от государства. Приезжие владели технологиями, делились изобретениями, развивая на Архипелаге техническую инфраструктуру. Больницы и школы, коммерция, быт, искусство, коммуникации – все эти сферы переживали активное возрождение, и качество жизни на островах год от году повышалось. Вместе с тем островной образ жизни оказался под угрозой: языки и культура, обычаи и традиции, семейный уклад претерпевали заметные изменения. Многие возмущались и пытались сопротивляться.

Ситуация осложнялась и тем, что по островам бесконечно курсировали военные. Боевые корабли заходили в порты, еще недавно знававшие лишь рыбацкие лодки. Развернулось строительство: посадочные полосы для авиации, базы отдыха для военных, бесчисленные лагеря и гарнизоны. Острова превращались в пункты заправки и пополнения провианта, места набора тылового персонала.

Несмотря на это, значительная часть Архипелага оставалась во многих смыслах нетронутой. И даже в местах повышенного скопления чужестранцев все еще поддерживался столетиями существовавший уклад.

Однако процесс был запущен, и так запросто его не остановить. В ответ росло недовольство. На военных базах отмечались случаи саботажа, горели дома эмигрантов, когда те находились в отъезде, набирали силу общественные движения, выступавшие за сохранение обычаев, языка и верований. На небольших островах даже вводили законы, ущемлявшие права инородцев.

Большинство этих проблем до сей поры обходило Шильда стороной. Его, как приезжего, не трогали нужды коренного населения. К тому же Форт-Таун последствия войны особо не затронули, хотя практически сразу после приезда Шильд наткнулся на небольшую колонию соотечественников. На других островах он почти не бывал, зато был наслышан о Мьюриси – крупнейшем острове Архипелага. На его разных сторонах разместились базы противоборствующих держав. В Мьюриси-Таун стекались иммигранты, город привлекал своими размерами и большим количеством культурно-развлекательных центров. Говаривали, что живут там практически как северяне.

Откуда-то из-за спины послышался голос Аланьи:

– Присядьте рядом и любуйтесь пейзажем сколько душе угодно.

Он обернулся. Она лежала на качелях под навесом, словно на ложе. Солнце нещадно палило непокрытую голову, и перспектива немного охладиться в тени была слишком заманчива. Впрочем, Шильд устоял.

– Аланья, признайтесь, что вы задумали?

– Я думала, вам захочется присоединиться. Зачем же, иначе, вы пошли за мной?

– Похороны почти завершились, и я хотел уходить, но вы меня заинтриговали, да и утесы хотелось посмотреть…

– Утесы как утесы, подумаешь.

– Ваша семья, видимо, иного мнения. Иначе зачем они здесь поселились да еще и виллу построили?

– Сами знаете, как бывает, – отмахнулась она. – Хотите – спросите их сами. Я, как и вы, здесь чужая. Неужели вы пошли со мной только ради того, чтоб полюбоваться утесами?

– Да, так и есть. Вы пригласили – я пошел.

– Мы здесь совсем одни. Идите, присядьте ко мне.

Голову пекло, становилось не по себе. Шильд поднялся по ступеням и присел на край диванной подушки, стараясь быть как можно дальше от Аланьи. Качели дернулись и остановились.

Аланья коснулась заколки и, игриво встряхнув головой, высвободила волосы. В эту минуту она напоминала Борбелию: по особым случаям та собирала волосы в тугой пучок, а потом одним махом их с упоением распускала.

– Садитесь поближе, – пригласила Аланья.

– Зачем?

– Неужели вам надо все объяснять?

Выпростав из-под себя ноги, она сама придвинулась к нему на подушках и наградила его дразнящей улыбкой.

Шильд резко встал, отошел к перилам и принялся всматриваться в открытое море, тщетно пытаясь скрыть охватившее его чувство неловкости. Он уже сто раз пожалел, что не убрался отсюда сразу же после кремации.

Тут явно творится что-то неладное, даже по здешним меркам. Здесь он еще сильнее ощутил себя чужаком. Все эти тайные разговоры, обычаи. Спиной он чувствовал Аланью, нервное поскрипывание качелей. Шильд обернулся и мельком взглянул на нее – та распростерлась во всю длину и, подложив руку под голову, кротко улыбалась. Как видно, его реакция нимало ее не смутила и тем более не обидела.

Глядя на нее, он в который раз убедился, что ни черта не смыслит в здешних обычаях. На его родине женщины не помышляли о подобной смелости в отношении мужчин. Не сказать, чтобы они были подавлены и безынициативны, но чтобы бросаться на шею первому встречному – такого Шильд в жизни своей не встречал.

Он был растерян и, не зная местных обычаев, не мог прийти к определенному выводу. Может, у них так заведено и любая островитянка действовала бы точно так же в отношении человека, повстречавшегося ей час или два назад. А может, она просто распущенная и импульсивная женщина и близкие испытывают за нее неловкость.

Остановившись на последней версии, он принял решение.

– Мне нужно вернуться в особняк.

– Вы в одиночку заблудитесь, – усмехнулась она.

– С чего бы мне заблудиться? Я просто пойду по дороге.

– Идите же и любите меня, Грайан Шильд!

Он на мгновение помедлил, поддавшись ее животному магнетизму, но в голове тут же нарисовалась дальнейшая перспектива их отношений. Ну, подойдет он к ней, поцелует, коснется руками, разденет, она поцелует и разденет его, а после, спустя двадцать-тридцать минут, навалятся невыносимые сожаления, груз раскаяния и стыда. Очередная связь с посторонним, чужим человеком. Уже много раз с ним такое бывало: легкое возбуждение сводилось на нет мыслями о последствиях. По-иному могло быть только с женщиной, с которой он воистину хотел продолжения.

– Мне это не нужно, наши желания не сошлись, – сказал он.

– А что вы знаете о моих желаниях?

– Я думаю, это то, о чем не стоит говорить.

– Ну вот, теперь вы меня оскорбили. – Аланья капризно надула губки. Он поглядел на нее, напоминающую сейчас девочку-подростка, и понял, как мало ему всего этого хочется.

– Простите, если так получилось, все это совершенно некстати. Мы с вами друг друга не знаем, я не из вашей страны.

– Но вы отдаете себе отчет в том, что обычно случается на похоронах?..

– А что там случается? Просветите.

– Тогда зачем приехали? Это семейное собрание, и посторонние…

– Ну? Договаривайте.

– Посторонние остаются в стороне.

– Я прибыл сюда от имени…

– Да-да, вашего дядюшки. Спасибо, наслышана.

Шильд постепенно закипал – эта женщина все сильнее отталкивала его. Особенно раздражала ее манера говорить уклончиво, со скрытым смыслом. Он сошел с крыльца и пересек короткую полосу ровной земли, ведущую к отвесной скале. Оглянулся напоследок – она все так и полулежала на качелях под навесом. Вид у нее был слегка обескураженный: неумелая женщина-вамп упустила добычу.

Он заторопился назад, намереваясь вернуться в особняк и поскорее уехать. Оставаться здесь не было никакого смысла.

Шильд добрался до наклонной тропы, поднялся по ней, пошел дальше вверх по ступенькам к уступу на самой вершине скалы. Бросил взгляд с головокружительной высоты и едва не потерял равновесие, но быстро справился с собой и поспешил дальше. Он так и шел, не оглядываясь, пока не оказался на лесной опушке.

И тут Шильд окончательно растерялся.

В лес вели три тропы. По пути сюда он ничего не заметил, поскольку тогда пути сходились в единой точке. Через лес напролом тянулся центральный путь, вроде бы его Шильд и помнил – тот отходил от скалы под прямым углом. Он двинулся вперед, но вскоре забрел в тупик. Дорогу преграждали два упавших ствола, через которые они точно не перелезали, когда шли сюда. Пришлось повернуть назад.

Левая тропка окончилась тупиком. Сначала все выглядело оптимистично: она вилась по лесу и вскоре вывела к утесу, откуда открывался чудесный вид на море. Но это место Шильд явно видел впервые. Он опять вернулся к исходной точке. Оставался еще один путь. Дорога уходила направо и поначалу казалась знакомой, однако минут через пять стало ясно, что он заблудился. Тропа несколько раз сворачивала и наконец привела к непролазному оврагу; дальше можно было пройти лишь вниз, по вырезанным в земле ступенькам, что спускались на самое дно.

Вернувшись к пересечению трех дорог у вершины скалы, он замер в мучительной нерешительности.

Когда он вернулся, Аланья стояла у хижины, лицом к двери, и возилась с замком. Она вошла внутрь, не заметив своего недавнего спутника.

Мимо дома тянулась дорожка, ограниченная с одной стороны скалой. Шильд двинулся по ней; вскоре начался подъем. Ровная утоптанная тропа петляла меж деревьев, углубляясь в лес и отдаляясь от моря. Сразу стало веселее на душе. Пусть это совсем другая дорога, но она явно куда-то ведет – может быть, даже на трассу. Совсем неплохой расклад. Если повезет, кто-нибудь подбросит до города.

В подобном расположении духа он пребывал минут пять, пока дорога не стала сужаться и не превратилась в едва проходимую узкую тропку. По ногам хлестали колючки и листья, идти стало трудно. Земля как будто проваливалась под ногами. Он шел и шел, оставляя следы в вязкой слякоти. Тропа все не кончалась, и оставалась надежда, что еще немного, и он вновь выйдет на наезженную дорогу.

В какой-то момент пришлось обходить упавшее дерево. Оно было вырвано с корнем, и распростертые корневища заполонили собой всю тропу. Приходилось смотреть себе под ноги, чтоб не запнуться. Тут и там земля была пробуравлена, очевидно, каким-то лесным существом совсем малых размеров.

Пронзенный неимоверной догадкой, Шильд замер. В здешних местах лишь одно существо способно проделать такие ходы у корней упавшего дерева. Он отпрянул, попятился прочь с зыбкой почвы, мигом обо всем позабыв. Дерево полностью перегородило дорогу. Раскидистая ветвистая крона утопала в рыхлой лесной подстилке, преграждая путь на многие метры вбок. С другой стороны тропы простиралась зыбкая топь. И если идти дальше и перелезать через ствол, то неизбежно наступишь на проклятые дыры в земле.

С большой неохотой Шильд решил возвращаться назад. Не хотелось встречаться с Аланьей, но было понятно, что самостоятельно из леса ему не выбраться.

Примирившись с неизбежным, он ускорил шаг и, изнемогая от зноя, поплелся вверх по скалистому склону.

Выйдя из леса и направляясь по узкой дороге вдоль скал, Шильд сразу заметил Аланью – та беспокойно прохаживалась по площадке напротив дома. Услышав его шаги, обернулась.

– Говорила же вам, заблудитесь. Вместо того чтобы мечтать о том, что вы собираетесь со мной сделать, нужно было запоминать дорогу.

– Я не хотел показаться грубым и просто пошел посмотреть на скалы.

– Еще бы, охотно верю! О чем же еще думать, когда вокруг столько интересного?! И насекомые жуткие, и красивая женщина, с которой можно заняться сексом, и богатство нашей семьи, которое вы решили прибрать к рукам.

– Да что же вы такое несете?!

– А что, разве нет? Повелись на легкую добычу! Соблазнить, а потом шантажировать!

Шильд отмахнулся в отчаянии, раздраженно воскликнув:

– Какая несусветная чушь! Доведите меня до вашего дома или покажите дорогу на трассу, и все это тут же закончится!

– А ничего, что вы меня оскорбили?

– Простите. Я не со зла.

– Как и всех, кто был до меня?

– До вас? Вам что-то такое известно?

– Все на свете оставляет следы, – таинственно проговорила та. – И семейная традиция Мерсье – обнаруживать эти следы. Вы пришли к нам не с чистыми помыслами, Грайан Шильд. Вы для нас – открытая книга, мы все про вас знаем. Я подумала, что вы и со мной попытаетесь совершить то, что не раз совершали с другими.

– Так это была провокация? Вы хотели подставить меня!

– Вы сами это сказали.

– Я приехал сюда по семейным делам.

– В нашей семье тоже есть свое дело. Сегодня вам повезло, вы выдержали испытание.

– Испытание?

– А вы не слышали, как у нас поступают с такими, как вы?

– Понятия не имею, – ответил он и добавил про себя: «И не хочу иметь».

– Мы заставляем подонков платить по счетам.

– Уму непостижимо! Какая нелепая чушь!

– Очень многие здесь согласятся. И я, кстати, тоже. Мстить – это глупо и дико. Нам с вами, цивилизованным людям, должно быть стыдно за то, что вытворяли с изменниками наши предки, но традиция есть традиция, от нее так просто не отмахнешься.

Почти не слушая ее, Шильд любовался пейзажем и думал о своем. Какое прекрасное зрелище! Мачтовые стволы девственного леса, головокружительный подъем на вершину, нереальный по красоте вид на бескрайнее море и острова. Увидеть – и умереть.

Никак не получалось придумать красивый ответ, и он сказал первое, что пришло в голову:

– Мы с вами ошиблись, вы и я. Вы что-то хотели, я толком не понял. Мы взрослые люди и должны отвечать за поступки. Как считаете?

– Но вы – чужак!

– А вы разве не знали? И что с того?

Шильду показалось, что он барахтается в поисках точки опоры, выглядит, как карикатура на эмигранта, безуспешно пытаясь соотнести свои представления о нормах и правилах с островными обычаями и традициями. А ведь перед отъездом друзья его предупреждали: испокон веку северяне с материка наживались на жителях Архипелага, и те ничего не забыли. А затронувшие острова военные действия могли возродить старые обиды.

Обдумывая это перед отъездом, он понадеялся на себя. Я молод, терпим, у меня ровный характер, я в меру застенчив. Главное, никого не трогать, не поддаваться на провокации. Мало-помалу прошлое отступит, буду жить как живу, ничего из себя не изображая, ни перед кем не оправдываясь.

Впрочем, ему еще предстояло проверить жизнеспособность этой концепции. Какое-то время все получалось: особого любопытства к нему никто не проявлял, и он даже начал свыкаться с местными обычаями. Но здесь, на Треллине, его теории предстояло пройти настоящую проверку. Соглашаясь посетить похороны, он и подумать не мог, что окажется там, где оказался стараниями Аланьи.

И теперь, совершенно беспомощный, связанный по рукам и ногам собственным неведением, он не представляет, как выбираться из неприятной ситуации.

Да что же такого особенного случилось? Ну, похороны. Человек скоропостижно скончался, скорбят родные, приехали люди отовсюду, чтобы оказать другу последние почести. Один из старинных знакомых попросил от своего имени поприсутствовать на похоронах. Ничего экстраординарного! Отпевание, служба. Все, как принято у культурных людей.

Так они и стояли, не глядя друг на друга и не видя выхода из сложившегося тупика. Ему хотелось одного: чтобы все поскорее закончилось. А ей?.. Неизвестно, чего ей хотелось. Извинения? Искупления? Самоуничижения, символического жеста, чтобы загладить обиду, исправить все то, что она сама себе придумала?

– Я вас выведу к дому, – проронила она. – Вы увидите, все очень просто.

– Не скажите, лично я заблудился и без помощи точно не обойдусь.

– Я знаю. Поэтому и ждала вас.

Шильд взглянул на небо. Солнце стояло еще высоко, и под густыми кронами деревьев воздух застыл без движения. А одет он совершенно неподходяще для такой погоды – еще один повод почувствовать себя невеждой.

– В хижине не найдется попить? Умираю от жажды.

– Да, есть немного воды. Я бы тоже не отказалась. Я хотела вам кое-что показать на обратном пути. У нас здесь растут особые фрукты. В эту пору они в самом соку, даже лучше родниковой воды.

– Я все же предпочитаю воду. Можно сначала попить?

– Конечно.

Они вернулись к хижине. Аланья открыла дверь ключом и вошла, оставив гостя ждать на пороге. Мгновение спустя она показалась на крыльце с запотевшей бутылкой минеральной воды. Холодная, прямо из ледника! Правда, воды было немного – на пару пальцев. Шильд отвинтил крышку и осушил все залпом.

– Вы всегда так пьете? – поинтересовалась она.

– В каком смысле?

– Выпили одним глотком.

– Я же пить хотел! Тут и было всего ничего.

– В жарком климате лучше цедить воду долго, – поучала Аланья, запирая дверь. – А теперь возвращаемся в особняк. Если захотите еще попить, то в доме есть вода.

Она заперла дверь и направилась по тропе, что вела на вершину утеса.

Силясь справиться с возрастающей злостью, Шильд побрел следом. Тропа круто шла в гору.

Вскоре раскрылась тайна бесследно потерянной дороги: первый избранный путь оказался верен, надо было лишь пробраться сквозь заросли в том месте, где тропа разветвлялась надвое. Дальше путь продолжался за буйным кустом и шел прямо к особняку. Шильд вспомнил, что они действительно здесь проходили, но в тот момент он и вправду загляделся на фигуру Аланьи.

Теперь же, шагая с ней рядом, Шильд начинал понемногу сожалеть о недавней грубости в ее адрес – ведь отчасти проблема возникла и по его вине. Надо было сразу уйти с похорон, едва закончилась служба. Не стоило даже возвращаться в особняк. Почему он вообще с ней пошел? Сейчас он этого не понимал, хотя в тот момент все казалось предельно ясно.

Дорога шла в гору. Было тяжело, жарко и хотелось пить. Только бы дойти до особняка, напиться и прочь отсюда, из этих недружелюбных мест. Пусть даже все на него обидятся, – все равно он ни с кем из них больше не встретится.

Платье Аланьи зацепилось за придорожный куст. Она нагнулась и принялась отцеплять крохотные колючки от платья. Шильд стоял рядом и терпеливо ждал. Освободив тонкую ткань, его спутница не торопилась продолжить путь, а замерла и что-то разглядывала внизу, склонившись над самой землей. Не меняя позы, она повернула голову и посмотрела на него. Под таким углом лицо ее приобрело зловещее выражение, а улыбка превратилась в оскал. По спине поползли мурашки.

А она меж тем улыбалась, не изменяясь в лице. Это выглядело жутко.

– Что там? – спросил он.

– Где – там?

– Почему вы на меня так странно смотрите?

– Вы знаете, что сейчас на земле рядом с вами?

Он тут же бросил взгляд под ноги, но ничего не увидел.

– Не понимаю, о чем вы…

– Кажется, там был трайм.

Шильд подскочил, попятился, стал от страха приплясывать и бить себя по лодыжкам. Ему представлялось, как по ноге ползет гибкое гадкое существо, перебирая черными лапками, и впивается в кожу мерзкими челюстями, выпуская в кровь отвратительных личинок.

Аланья не двинулась с места, только разогнулась и встала прямо. С неподдельным любопытством кокетка следила за ним.

Содрогаясь от отвращения, он спросил:

– Вы что, разыгрываете меня?

– А сами как думаете?

– Не издевайтесь! Так был трайм или нет?

– Ах, как вы напугались!

– Да, очень.

– Вы отвергли и унизили меня. Теперь я должна возвращаться, и вся семья будет знать, что случилось. Вернее, что не случилось.

– Так вы это специально?! – поразился Шильд. – Издеваетесь? Решили на мне отыграться?!

– Вы притворились, как будто меня хотите, и я вам открылась. А потом вы меня отвергли! И вас ничего не волнует, кроме проклятого насекомого.

Шильд замер посередине тропы, куда не проникала растительность, где не было в почве щелей. Он оглядывался по сторонам, стараясь рассмотреть, не прячется ли кто-нибудь в придорожных зарослях.

– Вы сказали, островитяне больше не мстят, – проговорил он, содрогаясь от отвращения и страха. Пот струился по лицу и затекал за воротник, ладони взмокли, во рту пересохло.

– Да, так и есть. Но вы, похоже, совсем не разбираетесь в женщинах. – Аланья наклонилась и протянула руку туда, где они только что стояли. – Давайте, я покажу, что это было.

Она взяла с земли что-то круглое и темное, облепленное листьями. Шильд превозмог желание отпрянуть, но спутница была совершенно спокойна. Аланья счистила с кругляша листья, отбросила их в сторону и показала ему мутно-зеленую сферу размером с хороший грейпфрут.

– Что это такое?

– Фрукт. Тот самый, что освежает лучше воды.

Она надорвала кожицу и отцепила дольку, положила в рот и стала с шумом жевать мякоть.

– М-м, прелесть… Хотите?

Она протянула ему кусочек.

– Нет.

– Минуту назад вы умирали от жажды, если не ошибаюсь.

– Да, но это есть не стану. Что это вообще такое?

– Обычный фрукт. Он растет почти на всех островах, но плохо переносит дорогу. Сорвать – и тут же съесть. – Аланья протянула ему другую дольку. – Час-два, и начнет портиться, потому что я повредила кожицу. Нужно съесть его сразу.

– А что это за фрукт? Как он называется?

– Если я вам скажу, вы ни за что не попробуете, даже на грани голодной смерти.

– Нет уж, скажите, я все равно не намерен брать его в рот.

– В обиходе его зовут термиокой, – ответила та с лукавой усмешкой.

– Что-то очень знакомое…

– Да, он обычно растет на деревьях, где гнездятся траймы. Очень многие напрочь отказываются от фрукта по тем же соображениям, что и вы. Страх перед насекомым оказывается сильнее, чем желание вкусить эту прелесть. – Она протянула ему продолговатую болотного цвета дольку. – Может, все же решитесь?

– Нет уж, как-нибудь обойдусь.

– Из-за названия? Из-за того, что я рассказала?

– Я просто не хочу. – Он не лукавил: плод выглядел крайне неаппетитно.

– На островах есть обычай: если люди поссорились, в знак примирения они съедают термиоку.

– Очаровательная традиция.

– Вы меня оскорбили и скоро отбудете с острова. Может быть, мы никогда не увидимся. И мы в ссоре. Давайте расстанемся с миром.

– Мы с вами не дружили, чтобы поссориться. Мы с вами чужие люди.

– Я затаила на вас злобу.

– И пусть, ничего не имею против.

– Как знаете, – насупилась Аланья.

Немного погодя они выбрались из леса и оказались на лужайке обнесенного стеной сада. Гости в большинстве своем удалились – по крайней мере, из сада. Слуги убрали остатки еды и сервировали столы для следующего приема пищи. Ни еды, ни питья на них пока не было.

У самой веранды расположилась женская компания. Заметив Шильда с Аланьей, одна из дам отделилась от общей группы и торопливо направилась к дому. Другая подошла к Аланье переброситься парой слов.

– Аланья, Фертин тебя всюду разыскивает, – сказала она, полностью игнорируя Шильда.

– Я пока не хочу с ним говорить, Мейв.

– Он попросил, чтобы вы с мистером Шильдом зашли к нему после прогулки.

– Ничего, подождет. Я занята.

Аланья отвернулась, давая понять, что разговор окончен, и неспешно направилась к длинным столам посреди лужайки. Отломила еще одну дольку, отправила в рот. По губам и подбородку заструился сок. Она подхватила салфетку и отерла лицо.

– О ком это она? – поинтересовался Шильд.

– О Фертине, старшем сыне Корина Мерсье. Вас ему представляли.

– А да, вспоминаю. Ваш родственник.

– Да, мы здесь все родственники.

– А зачем мы ему понадобились?

– Слишком много о себе думает.

Аланья с раздражением отмахнулась, указывая на то место, где еще недавно стояли женщины. Все разошлись, остались лишь Мейв и еще одна. Обе смотрели на них.

– Вы с Фертином очень похожи. Когда меня здесь нет, я полноценный человек: живу, работаю, летаю в командировки. Я – представитель крупной компании, строю карьеру. У меня неплохая зарплата, на основе моих решений вкладываются крупные суммы. Но стоит только приехать домой – и я снова ноль, никто. Слабый пол, принадлежность для секса. Фертин стремится заполучить мою душу, вы – тело. Теперь он отказывает мне в праве на самостоятельность, а вы отвергаете. Вот лучше, возьмите.

И она сунула ему в руки фрукт.

– Да спасибо, я не хочу.

– Берите. Здесь нет воды.

Он неохотно принял угощение. Не оставалось сомнений: она ненормальная. Шильд ничего не понимал, кроме одного: чем дольше находишься в этом доме, тем сильнее уходит почва из-под ног. Он ведь ничего плохого не сделал, даже в мыслях.

– По-моему, мне пора.

– Счастливой дороги, – покорно проговорила Аланья, глядя в сторону. – Только разделите со мной напоследок фрукт примирения. Для меня это важно.

– А для меня – нет, простите.

Шильд устремился к калитке в стене, огораживающей сад. Он начисто позабыл о фрукте, который держал в руках.

Навстречу вышел слуга.

– Чем я могу быть полезен, сэр?

– Спасибо, ничего не надо. Я уезжаю.

– Мадам Мерсье отдыхает и до вечерней трапезы просила ее не беспокоить.

– Да, я понимаю. – Поведение слуги вызывало у него смутную тревогу: тот замер посреди дороги и, похоже, не собирался уходить. – Будьте добры, передайте мадам Мерсье еще раз мои соболезнования и объясните ей, что я не смог остаться на ужин – мне нужно успеть на паром.

– Будет сделано, сэр, – ответил слуга, однако с места так и не сдвинулся.

– Вы что-то еще от меня хотите?

– Нет, сэр, ничего. Не желаете ли прогуляться по саду или пойдете в дом к другим гостям?

– Нет, мне надо ехать.

– Боюсь, это невозможно, сэр. Я уже объяснил про мадам Мерсье.

– А я объяснил про паром.

Хотелось поскорее закончить затянувшийся разговор.

– Мы прекрасно осведомлены о паромах, идущих с острова, сэр.

– Охотно верю.

Шильд оттолкнул слугу и направился к выходу. И тут же из-за стены вынырнули еще двое и преградили ему путь. Без малейшего намека на любезность его водворили обратно, в обнесенный стеною сад.

Единственный человек, с которым Шильд общался и к которому он мог бы теперь обратиться за помощью, была Аланья. Когда он направился к выходу, она оставалась у длинного столика, но за его недолгое отсутствие умудрилась куда-то подеваться.

Он недоуменно вертел головой. Сад был полон кустарников и деревьев, тут и там красовались клумбы, и на всей территории не нашлось бы и места, где можно укрыться. И все же Аланья с другими женщинами исчезли без следа. Кроме тропки, ведущей в джунгли, была лишь одна дорога сквозь ворота, через которые Шильд безуспешно пытался пройти и где препирался со слугой. Скрепя сердце он снова направился к слуге. Тот при его приближении ощутимо напрягся.

– А где же Аланья Мерсье?

– Как я уже вам сказал, мадам Мерсье просила пока ее не беспокоить.

– Но я думал, речь шла о мадам Джильде?..

– Нет, я говорил как раз о мадам Аланье.

Это совершенно не поддавалось пониманию.

– Но ведь Аланья Мерсье только что была здесь, в саду.

– Меня просили лишь передать сообщение, сэр, что я и сделал.

– А куда подевались все остальные гости?

– Они на время зашли в особняк. Меня попросили проследить за тем, чтобы вы оставались в саду. Я могу что-нибудь для вас сделать, сэр?

– Нет!

И Шильд вновь направился в сад, восхитительный сад, обнесенный высокой стеной. Помимо слуг, которые словно не обращали на него ни малейшего внимания, он оказался здесь в полном одиночестве. Он бродил по лужайке, и ему казалось, что за ним следят из-за каждого угла. Солнце палило немилосердно.

Высоко над головой пролетел реактивный самолет и заложил вираж вправо, оставив в ослепительной синеве белый след конденсата.

Через час Шильду стало невмоготу. Какое-то время он просидел в тени веранды, но жара нарастала, а пить по-прежнему было нечего. Он буквально сходил с ума от жажды и жары. Из слуг оставались два стражника у ворот, а на сервированных к следующей трапезе столах не было ни еды, ни питья. Шатры-уборные разобрали и унесли. Во всем саду не нашлось ни садового шланга, ни краника, ни разбрызгивателя. Полной загадкой стало внезапное исчезновение Аланьи с компанией. Судя по всему, здесь имелся укрытый от постороннего глаза вход в дом. Впрочем, обойдя всю округу, Шильд ни на дюйм не приблизился к разгадке.

Наполовину съеденный фрукт, что Аланья подобрала в джунглях, так и лежал на тарелке. Несмотря на заверения, что он сказочно утоляет жажду, Шильд откладывал пробу на последний момент. Что-то его удерживало, какой-то смутный, неосознанный страх.

Однако терпению приходил конец. Когда жажда перешла всякие разумные пределы, Шильд пересек лужайку и попросил у привратников воды. Те ответили безучастным молчанием.

После этого Шильд окончательно укрепился в подозрении, что, по сути, попал в плен.

Он вернулся к столу, где лежал фрукт, и взял в руки то, что от него осталось. Вспомнив, в какой последовательности ела Аланья, снял с плода внешние листья и, не давая себе опомниться, впился зубами в дольку, сначала ее надломив.

Сочетание запаха, вкуса, текстуры было столь неожиданным, что с непривычки захотелось все выплюнуть. Фрукт показался сухим и жестким, как ломтик жареного картофеля, и, вопреки завереньям Аланьи, совершенно не освежал. Но по мере того, как он вгрызался в него зубами, хрусткая часть подалась, как кожура у зеленого плотного яблока, и под кожей оказалась приятная сочная мякоть. Поразил удивительный букет, он обволакивал рот, словно чистый ликер с неожиданным мускусным ароматом. Шильд осторожно жевал, а вкус становился все приятнее и дарил удивительное ощущение свежести.

Покончив с одной долькой, он принялся за вторую, втайне жалея, что Аланья оставила ему так немного.

Он прогуливался по саду, наслаждался фруктом и старался сдерживаться и не спешить, растянуть удовольствие. Аланья была права: странный фрукт утолял жажду лучше ключевой воды.

Когда не осталось долек, взгляду предстала округлая желтая сердцевина. Шильд повертел ее в руках, размышляя над тем, съедобна ли она. По цвету и внешнему виду она напоминала зрелый абрикос, с такой же шелковистой кожицей. Внизу – там, где прикреплялись дольки, виднелся остаток черенка, в остальном поверхность была нетронутой и безукоризненно чистой. Шильд поднес термиоку к носу, потер кожицу пальцем. Сердцевина плода издавала приятный сладковатый запах, напоминающий аромат его долек.

Подойдя к столу, Шильд взял длинный нож и рассек серединку надвое. Положил обе части на фарфоровую тарелку, поднес к глазам и стал придирчиво изучать. Внутренности этой своеобразной кочерыжки были желтые и влажные, волокнистую структуру равномерно пронизывали крохотные черные семена, точно подвешенные в мякоти. Шильд потрогал срез пальцем, поверхность его была твердая и прохладная, с опаской понюхал – запах ничем не отличался от запаха долек и, судя по всему, вполне годился в пищу.

Шильд сунул кусочек в рот и мягко прижал языком.

Вкус оказался нежный и сладкий, как у зрелого апельсина. Во рту распространился манящий аромат, но, когда он начал жевать, волокнистая мякоть плода вдруг стала восковой и облепила зубы и небо. Шильд пожалел, что сразу пожадничал, – надо было брать ту часть, что поменьше.

На зубах попадались твердые зернышки. Шильд стал осматриваться, решив избавиться от плода, который не доставлял никакого удовольствия. Он попытался собрать массу в шарик, чтобы удобнее было сплюнуть в ладонь, и нечаянно раскусил одно зернышко. Едкая кислятина заполонила собой весь рот. Шильд принялся глотать, чтобы быстрее избавиться от мерзкого вкуса. Стал счищать с зубов языком то, что налипло, натыкаясь на мелкие твердые семечки. Он старался больше их не раскусывать.

Постепенно он проглотил остальное и принялся чистить десны пальцами и языком. Зернышки застряли между зубов, и Шильд вычищал их ногтями, глотал, стараясь не раскусить, отплевывал в траву. Но как он ни пытался изгнать отвратительную кислятину, вкус сохранялся во рту, начисто перечеркнув приятное впечатление о странном тропическом фрукте.

Когда Шильд справился с отвратительным вкусом и поднял взгляд, сад уже мало-помалу наполнялся гостями.

От ворот отделились двое слуг и направились прямо к нему. Следом шествовал Фертин Мерсье. За ним семенила Аланья.

Шильд попятился – отчего-то ему стало страшно. Наконец он уперся спиной в длинный стол, накрытый на газоне по случаю похорон. Шильд схватился за край, чтобы не упасть, и коснулся той части сердцевины, которую еще не пытался съесть.

– Это он? – спросил Мерсье у Аланьи.

– Сам знаешь, – ответила та, метнув в Шильда взгляд. Если и был в этом взгляде какой-то намек, то от Шильда он ускользнул.

– Когда вы приехали на Архипелаг Грез, – без долгих предисловий начал Мерсье, – вам представился случай стать островитянином. Вы увидели наши традиции и культуру в их первозданном виде и попытались к ним приспособиться, а значит, приняли за данность. То, что считают правильным на одном острове, уважается и на других. А посему вам надлежит отвечать по закону за сегодняшний свой поступок.

– Я ничего такого не совершал.

– Это пока еще под большим сомнением. Вам предстоит доказать свою невиновность. Поэтому сначала я хотел бы вас выслушать. Согласно тому, что я видел своими глазами и о чем свидетельствуют многие члены семьи, вы удалились с моей женой из сада и отсутствовали более часа. Чем, прикажете думать, вы вдвоем занимались?

– Ничем. Между нами ничего не было.

– Так уж и ничего? – Фертин Мерсье бросил взгляд на Аланью, но та не отреагировала. – Повторите-ка снова, мистер Шильд.

– Ничего не было. Ничего предосудительного. Мы прогулялись к утесу полюбоваться на море, а потом вернулись назад.

– Ну, как минимум, ваши слова подтверждают версию моей жены, – кивнул Мерсье.

– Что ж, тогда…

– Одну минуточку, Грайан Шильд. Видите ли, мне прекрасно известно, что было на уме у моей жены, когда вы уходили. Она и прежде так поступала с мужчинами, в чем сама же и признавалась.

– Простите, я не отвечаю за поведение вашей жены. Если хотите знать, ей не помешает…

– Моя жена отвечает за свои поступки и за свое поведение, как вы выразились, – оборвал его Фертин. – И вас это не касается. Она взрослый человек и вольна собой распоряжаться, как, впрочем, и я.

– Клянусь, между нами ничего не произошло, – увещевал его Шильд. Было ужасно неприятно, что некрасивая сцена происходит в присутствии Аланьи и других членов семейства.

– Вы не занимались любовью с моей женой? Не насиловали ее, не напали, не надругались? Вы что же, не находите ее привлекательной?

– Нет, она необыкновенно привлекательная женщина, – признался Шильд, припоминая те несколько минут, когда она действительно казалась ему таковой. Притом было совершенно неясно, оправдывает он себя этим признанием или подписывает приговор.

– И все же вы, по вашим словам, не поддались искушению.

– Да, не поддался.

– Она настаивает на том же. Ваши версии сходятся.

– Все, что мне остается, господин Мерсье, – начал Шильд с внезапной горячностью, – лишь извиниться за то, что я невольно нарушил границы приличий и злоупотребил вашим гостеприимством. Я здесь чужой, мне неведомы ваши традиции, но я искренне не желал никому из вас зла, и мне очень неловко, если я хоть кого-нибудь разозлил и расстроил.

– Что верно, то верно: вы здесь чужой.

– Это, увы, не в моей власти.

– Равно как не в вашей власти исправить тот факт, что вы прилюдно, в присутствии всей семьи, оскорбили меня и мою жену. Меня – если вы действительно ее познали, жену – если вы ее отвергли. Так где же истина?

– Я извинился перед Аланьей.

– Да, она говорит то же самое.

Остальные члены семьи постепенно собрались в полукруг, внимательно прислушиваясь к негромкому разговору. Шильд удивлялся про себя – что у них за традиции, чтобы прилюдно допытываться у потенциального соперника, наставил ли он ему рога? Захотелось отсюда бежать, оказаться где-нибудь в другом месте, в городе, в порту, ждать паром, чтобы никто никого не трогал, не знал, не касался и каждый думал лишь о своем.

– Вы не вправе удерживать меня против моей воли! Я ничего плохого не делал. Никого не оскорблял. Я уже извинился за все, за что только можно. Я никому не желаю зла. – Голос не слушался, за кричащими интонациями слышались истеричные нотки, выдавая тот страх, который Шильд всеми силами пытался скрыть за внешней невозмутимостью. Фертин Мерсье, напротив, источал бесстрастность радиодиктора, как будто зачитывая свои слова по бумаге. Глядя на него, Шильд тоже пытался поддерживать официальный тон, но самообладание неуклонно его покидало. Осталось хоть как-то смягчить интонацию. – Отпустите меня, и я больше ни с кем из вас не увижусь.

– Таковы наши намерения, – судейским тоном отвечал Мерсье. – Но кто может гарантировать, что вы нас не обманете?

– Я сяду на вечерний паром и через два дня буду дома.

– А где находится ваш дом?

– На Форте.

– Оттуда сюда один или два дня пути, вы сможете с легкостью вернуться.

Наконец, заговорила Аланья:

– Фертин, пусть он тогда отведает термиоки.

– Ох уж мне эти предрассудки! – воскликнул Фертин, но на его лице отразилась задумчивость. – А это тебя удовлетворит? – спросил он жену.

– Вполне. Ему известно, что это значит.

– Прощение, – процедил Шильд.

– Если его съедят вместе, – проговорил Мерсье, резко обернувшись к сопернику. – Вы сделали это с моей женой? Вы простили друг друга?

– Да пошел ты! – сплюнул Шильд. Нелепость происходящего достигла предела.

– Не стоит сквернословить, это вам все равно не поможет.

Шильд кинул взгляд на ворота, прикидывая, что будет, если он сорвется с места и даст деру. Большинство из собравшихся – престарелые родственники, многие откровенно дряхлы, а вот Мерсье с братом – молоды и в прекрасной физической форме. Да плюс две пары слуг, по ту и другую сторону от ворот.

– Скажите по правде, чего вы добиваетесь? – наконец не выдержал он.

– Давайте окажем уважение моей супруге. Разделите с ней термиоку и можете ехать куда вам заблагорассудится.

– Невероятно, и вы туда же?!

– Над нами довлеет прошлое, – задумчиво проговорил Мерсье. – Я порою и сам не прочь сбросить с плеч груз предрассудков. Но вы знаете, у нас случилось серьезное происшествие, здесь присутствуют наши родственники, и не все из них разделяют мою точку зрения. – Со всех сторон раздались одобрительные голоса. – Как уже сказала моя жена, для нас термиока – символ прощения, и съедать ее надо вдвоем. Вы, может быть, не считаете, что вам есть что друг другу прощать, однако каждый смотрит на это со своей стороны. В ссоре всегда виноваты двое. Вы оскорбили мою супругу, вы перед ней виноваты. И передо мной тоже, и перед каждым из тех, кто здесь собрался. Придется вам эту вину загладить. Так что не упрямьтесь, и пусть все останется в прошлом. Мы ценим свои традиции. Правильно я говорю?!

Последнюю фразу он произнес, обращаясь к присутствующим за поддержкой. Какой-то человек что-то громко залопотал на наречии, и по толпе вновь пронеслось: «грайаншильд, грайаншильд».

– В таком случае, должен вас порадовать, – вклинился Шильд, – я уже отведал этой вашей гадости.

– Вы же клялись, что не прикоснетесь! – вскричала Аланья.

– Мне страшно хотелось пить, я надломил кусочек и немного попробовал. – Во рту еще оставалось кислое послевкусие плода. Шильд указал на тарелку, где лежала нетронутая половинка, и заметил, что несколько черных зернышек из сердцевины были разбросаны по тарелке. Как они там оказались?

Оба, Аланья и муж, удивленно воззрились на фрукт.

– О господи, он вправду съел! – проронила она.

Остальные придвинулись ближе, чтобы посмотреть. Шильд ощутил укол страха. Фертин Мерсье взял в руки тарелку, представил ее на всеобщее обозрение и тут же опустил обратно на стол. Обтерев о штанину ладонь, сделал осторожный шаг назад, пропуская Шильда. Это значило, путь свободен. Родственники расступились, удовлетворившись увиденным.

К Фертину подошел слуга, словно повинуясь незримому сигналу.

– Быстро разберись с этим! – скомандовал Мерсье и, отойдя на пару шагов, добавил: – А вам, Грайан Шильд, рекомендую взглянуть напоследок.

Слуга принес небольшое серебряное ведерко с крышкой. Снял крышку – в емкости была жидкость. Прозрачная, маслянистая. Она жирно растекалась по стенкам, и было ясно, что это не вода и даже не водный раствор. Слуга полил ею тарелку, где лежали остатки фрукта, и отступил назад.

Фертин Мерсье достал из кармана зажигалку и протянул ее слуге. Чиркнул кремень, все вспыхнуло разом, раздался тихий хлопок, едва ощутимый на открытом воздухе, и желтое пламя пожрало остатки недоеденной термиоки.

– У нас на островах, – пояснил Мерсье, – кое-что принято кремировать. Впрочем, вы, видимо, уже в курсе.

Шильд уставился на горящий фрукт. Желтая мякоть понемногу темнела, с шипением обугливаясь в огне. Черные зернышки выползали из фрукта и извивались в огне, как личинки. Да, собственно, они ими и были. Только теперь это стало ясно. Они обугливались и умирали, издавая отвратительный запах, от которого выворачивало наизнанку.

В отчаянной мольбе Шильд посмотрел на Мерсье, потом на Аланью. Кто-то в толпе громко затараторил на местном наречии, какая-то женщина упала в обморок. Люди попятились.

Шильд сунул два пальца в рот, попробовал вызвать рвоту. Из внутренностей шумно извергся зловонный запах. Аланья не сводила с него глаз. Она была точно в трансе: прикрытые веки, влажные губы. Обхватив мужа под руку, она то и дело прижималась к нему, касаясь сосками.

Шильд отпрянул, запрокинул голову в отчаянном приступе боли и увидел небо. В вышине пролетали два самолета, рассекая бездонную синь. На серебряных крыльях играло солнце. Железные птицы летели на юг, выписывая в небесах две белые спирали конденсата.