Крест короля

Глава 1 Сомнения императора

Его императорское величество Генрих Шестой не мог понять, за что больше зол на себя. За то ли, что не восстал всеми силами против затеи герцога Леопольда и не помешал тому привезти плененного короля Ричарда на Германский сейм? (Хотя, с другой стороны, как он смог бы помешать? Не войну же устраивать со своим вассалом!) А может, его бесило множество сделанных ошибок? Он же, готовясь к сейму, вроде бы продумал, как превратить собрание в грозное судилище над пленником, а оно переросло в триумф прославленного героя Крестового похода.

Генрих боялся признаться себе, что на самом деле причина его злости не в том и не в другом. Втайне, еще не позволяя себе думать об этом открыто, он проклинал свою связь с Парсифалем и Братством Грааля, связь, толкнувшую германского императора на слишком опасную игру.

Результаты сейма оказались не просто роковыми. Они стали сокрушительными для Генриха! Почти в один голос собравшиеся в Вормсе правители, священники, горожане признали Ричарда Львиное Сердце невиновным во всех выдвинутых против него обвинениях и потребовали его освобождения. А антверпенский епископ Доминик (вот кого и допускать нельзя было на сейм, да поди-ка не допусти!) выступил с пламенной речью, в которой едва ли не прямо обвинил своего императора в пособничестве тамплиерам и в возможном союзе с чернокнижниками. Мало того, проклятый Доминик еще и зачитал обращение Папы Римского Целестина, который ни мало ни много объявил, что отлучает Генриха Шестого от церкви, если тот тотчас не освободит незаконно захваченного в плен короля и не принесет церковного покаяния[71].

Сбылись самые мрачные предположения германского императора, и это, судя по всему, было только началом! Целестин, если что, на отлучении не остановится: он в силах поднять против Генриха всех епископов Германии, а их владения составляют огромную часть земель, так что потерять дань с этих наделов будет просто убийственно.

«Ублюдок Парсифаль! — думал Генрих, испытывая уже почти отчаяние и проклиная себя за слабодушие. — Сам в тени, а меня подвел, можно сказать, к пропасти! Сейчас бы и порвать с ним, отказаться от участия в его гнусных делишках. Да ведь он же — колдун. Мало ли, что тогда может со мной произойти? Лошадь взбесится, собственные собаки загрызут... К тому же Парсифаль связан с этим сарацинским Старцем горы и его ассасинами. А те появляются где угодно — не в одних только восточных землях. Значит, если я порву с магистром, то могу получить пару ударов кинжалами, как Конрад Монферратский. Он-то как раз за это и поплатился: сперва заключил союз с Малик-Адилом против Ричарда Львиное Сердце, а после, как замаячило самому стать Иерусалимским королем, порвал с мусульманами. Вот они и не простили. А может, то были не мусульмане, а тамплиеры, которым костью в горле Иерусалимское королевство, сохраненное Ричардом».

Папская угроза дамокловым мечом нависла над императором, как и возмущение жителей Вормса, одного из его основных городов-данников, на поддержку которого Генрих всегда рассчитывал. Горожане тоже требовали освободить героя, их крики в зале ратуши раздавались громче всех: у народа глотки крепкие.

В довершение провала прозвучало последнее подтверждение того, что Генрих остался один против всех. Он был уверен, по крайней мере, в трусости французского короля. Филипп Ричарда не любит, но, связанный с ним кровным родством, обвинять, само собой, не станет. Но не станет поддерживать, то есть попросту не приедет на сейм, хотя друзья Львиного Сердца уж конечно постараются его уговорить. Филипп и не приехал. Однако, когда епископ Доминик зачитал папское послание, в третьем ряду амфитеатра вдруг поднялась молодая дама и отбросила с лица покрывало.

— Я должна, — произнесла она среди наступившей тишины, — поддержать требование об освобождении незаконно плененного короля от имени моего брата, его величества короля Франции Филиппа-Августа. Мое имя — Алиса, принцесса Французская, графиня Шато-Крайон. Филипп-Август обращался к его святейшеству Папе с письмом, в котором высказывал свое возмущение по поводу пленения нашего родственника короля Ричарда Плантагенета. Мне же поручено присоединить голос Франции к голосам тех, кто сейчас единодушно вынес свое решение.

В тот момент Генрих едва не лопнул от злости! Он и прежде слыхал о самовольстве и дерзости французской принцессы, обладавшей весьма скандальной репутацией, но чтоб она вытворила такое... Ведь нет сомнений: ничего ей Филипп не поручал. Но король Франции не будет выставлять себя идиотом и оспаривать заявление родной сестры. К тому же она, выходит, — уже не только принцесса, но еще и графиня Шато-Крайон, супруга одного из друзей Ричарда. Что теперь трусишка Филипп может ей сделать? Да ничего!

В душе германский император и сам хотел сбросить ношу с плеч — избавиться от проклятого английского короля и как можно скорее. Само собою — получив за него выкуп, который его преданные друзья и несокрушимая матушка в любом случае сумеют собрать. Выкуп, увы, пришлось бы разделить с Леопольдом, хотя кого-кого, а австрийского герцога Генрих лучше задушил бы собственными руками: сам всю кашу заварил, захватив Ричарда в плен, а потом сам же все и испортил!

Да, прекрасно было бы, если б Ричард исчез с глаз долой, папа Целестин не исполнил своей угрозы, и все вернулось на круги своя. Но только вот куда девать Парсифаля? И эти самые обеты, которые тот лестью и невероятными посулами вырвал некогда из уст Генриха... Магистр не допустит отступничества! И у него достанет власти и средств посчитаться с непокорным императором, как посчитались тамплиеры с отцом Генриха, использовав помощь ассасинов. Куда как силен был Фридрих Барбаросса, не чета сыну! Но крошечная колючка от кактуса остановила его блистательный Крестовый поход, прервала его полную борьбы и побед славную жизнь. Так на что надеяться Генриху, если он вызовет ненависть Братства Грааля?

Нет, он не может освободить Ричарда. Вернее — допустить, чтобы короля освободил Леопольд. А тот явно собирается это сделать.

Больше всего Генрих опасался, что герцог Австрийский велит страже отпустить пленника тут же, в зале сейма. Тогда пришлось бы отдавать нужные приказы своим воинам, и это обрушило бы на императора уже всеобщее возмущение. Да еще — эти рыцари, друзья короля, с которыми было бы непросто справиться даже шести десяткам воинов, которых Генрих поставил охранять ратушу.

Но, к счастью, благородство, пробудившееся в Леопольде, все же не до конца вытеснило из его сознания здравый смысл. Получить выкуп он все равно хотел и тоже был уверен: этот выкуп ему заплатят. (Впрочем, у Леопольда имелись и другие соображения, о которых император не знал.)

Заверив сейм, что он сам давно понял свою ошибку и сожалеет о ней и что гнев Папы Римского печалит его до глубины души, герцог тотчас прибавил:

— Но тем не менее, поскольку я вассал его императорского величества, то не могу освободить короля Англии, не оговорив этого с ним... то есть с императором.

Возмущенного рева зала Генрих не слушал. Он постарался как можно скорее покинуть ратушу. Но стражникам на площади приказал присоединиться к воинам Леопольда Австрийского, которые будут сопровождать Ричарда.

Час спустя император не без облегчения узнал, что Леопольд решил не уезжать сразу после сейма в Дюренштейн и не увозить туда своего пленника (теперь уже скорее — своего гостя), а остаться в Вормсе до утра. Здешний епископ Валентин, недавний участник Крестового похода и близкий друг Доминика, пригласил антверпенского епископа и герцога со всей свитой остановиться в его доме.

Этот дом был настоящим замком, и места в нем хватило для всех. А тратиться на приготовление трапезы доброму священнослужителю даже не пришлось: восхищенные решением сейма, жители города встретили епископа и его гостей у ворот замка, привезя туда несколько телег всяческих даров.

Эдгар Лионский и его друзья, присоединившиеся к свите герцога Леопольда, признались друг другу, что слышанные ими легенды о немецкой прижимистости — чистейшие враки! На телегах красовались с десяток бочонков лучшего рейнского вина, корзины яблок, абрикосов и винограда, не менее трех десятков упитанных поросят, тушки гусей и уток, сосчитать которые было уже затруднительно, а также — короба свежеиспеченного хлеба и корзинки с зеленью. Словом — все, что нашлось у добрых бюргеров, которым очень уж хотелось засвидетельствовать свое почтение великому герою и полководцу, а заодно — и похвалиться перед соседями, что им довелось принимать в Вормсе самого Ричарда, угощать его и доказать ему свою дружбу. Излишне говорить, что Леопольду Австрийскому и всему его отряду, а заодно — самому епископу Валентину, хозяину замка, пришлось целый час топтаться перед воротами. Толпа горожан числом около двух тысяч окружила их и не пропускала, покуда Ричард, ехавший в окружении своих друзей, не поговорил со старшинами местных гильдий, не помахал рукой десяткам женщин, не ответил на множество вопросов.

Это был настоящий триумф! О чем соглядатаи тотчас донесли императору, окончательно испортив его и без того прескверное настроение.

Генрих собирался тоже уехать утром, но ему даже не захотелось ночевать в Вормсе: император был бесконечно зол на этот непокорный город, а потому приказал раскинуть шатры за его стенами. И отправил герольда к герцогу Леопольду, приказывая тому тотчас прибыть к своему сюзерену. По крайней мере, император надеялся испортить проклятому австрийцу ужин: там, в замке епископа, небось, все уже садятся за роскошно накрытые столы, а Леопольд будет вынужден опоздать к трапезе.

Герцог подчинился приказу и явился. Правда, прихватив два десятка воинов и таким образом дав своему сюзерену понять, что не слишком ему доверяет. Генриху пришлось проглотить это оскорбление. Он встретил Леопольда, сидя перед шатром на двух положенных одно на другое седлах, с кубком вина в одной руке и с полуобглоданной ножкой ягненка — в другой. (Герцог очень любит поесть, сейчас он голоден, так вот пускай и поглотает слюни! Угощать его здесь никто не станет.)

— Долго вы, однако же, едете, любезный Леопольд! — воскликнул император. Между тем его вассал, спешившись, кинул поводья воину и подошел к Генриху, ища глазами, куда бы сесть, но обнаруживая, что сесть ему явно не на что. (Это — в добавление к вину и ягнячьей ножке!)

— Я так и думал, что вы еще не отобедали, и не хотел вам мешать, ваше величество, — ответил герцог, отвешивая поклон. — Впрочем, кажется, ваш обед был не очень обильным, и вы успели с ним почти покончить. Мне же, боюсь, сегодня придется провести за столом весь вечер. Видели бы вы, мой император, чего только не навезли здешние жители в замок епископа! Точно это не горожане, а жители богатой деревни, где на каждую гуфу по десяток моргенов надела. Поросятки розовые, как щечки наших крестьянок, гуси размером с бочонок! А вина-то, вина! У-у-ух! Я и у себя в Дюренштейне давненько так не пировал, как попирую нынче.

Генрих подивился — отчего до сих пор считал Леопольда полным дурнем? Он вовсе даже не дурак — вон как поддевает, мстит за дурной прием. Ну, пускай болтает! Окончательно с ним ссориться нельзя. Сейчас — никак нельзя...

— Рад, что жители Вормса так любят своего епископа, — подавив раздражение, проговорил император. — Но, кстати, о Дюренштейне: вы ведь собираетесь отсюда двинуться именно туда?

— Я собираюсь в Австрию, — ответил Леопольд. — А в какой из замков, решу по дороге.

Теперь Генрих не стал сдерживаться и гневно нахмурился:

— Но мне нужно знать, куда вы увезете короля Ричарда! Вы ведь понимаете, что, независимо от решения сейма, он пока еще в плену?

Леопольд вздохнул:

— Понимаю, что могу быть вот-вот отлучен от церкви за свой поступок, и меня это вовсе не радует. Одно утешение — меня отлучат вместе с вашим величеством!

«Ах ты свинья! — в бешенстве подумал Генрих. — Вот ты как заговорил! Понял, что сейчас все не в мою пользу, и начал наглеть. Тупоголовый пьяница! Жирный обжора! Не рано ли стал огрызаться на своего императора?»

Однако вслух Генрих произнес спокойно:

— А меня утешает, что я буду отлучен лишь из-за вас. Не я же, в самом деле, захватил короля в плен — я только увез у вас пленника, на которого вы не имели прав. Ну а если вам так страшно церковное отлучение, то верните Ричарда мне и пошлите в Рим гонца — сообщить, что лишь подчинились моему приказу.

Генрих отлично знал, что этого требования Леопольд не исполнит. Императору было интересно, как тот станет выкручиваться. Но дерзость ответа заставила его вздрогнуть.

— Я уже сказал, — голос Леопольда был очень тверд, — мне вовсе не хочется участвовать в темных делах, что затевают ваши друзья-тамплиеры, ваше величество. И я намерен подчиниться указу его святейшества Папы Целестина Третьего и освободить короля Ричарда. Правда, не за просто так. У меня все же есть право... Ну если не право, так повод требовать с него выкупа. Вот пускай его друзья и королева-мать покрутятся и соберут мне этот выкуп, а тогда я отпущу их героя на все четыре стороны. И точно знаю, какую сторону выберет — он тотчас помчится в Англию.

— Ну, право на выкуп имею я, а не вы! — уже почти не сдерживая ярости, воскликнул Генрих. — Я пока что ваш император — надеюсь, вы не забыли?! А потому хотел бы сейчас решить с вами, какую сумму и к какому сроку мы потребуем предоставить. Мне тоже кажется, что это хороший выход — взять деньги и избавиться от такой обузы, как сумасшедший король. Только учтите: я возьму две трети, а треть будет вашей.

— Вот как? — с легкой усмешкой переспросил Леопольд.

— Именно так должен поступать верный вассал! — отрезал император. И, проглотив слишком большой кусок бараньей ноги, закашлялся. — Я готов удовольствоваться ста тысячами серебряных марок. Значит, вам предстоит потребовать у друзей короля сто пятьдесят тысяч.

— Хм! — герцог был слегка ошеломлен названной суммой. — Боюсь, таких денег англичанам не собрать.

— Соберут, если захотят помочь великому полководцу, которого сегодня народ чуть не на руках выносил из зала ратуши. Пускай вон у жителей славного Вормса попросят взаймы, коли уж те так любят Ричарда Львиное Сердце! И срок назначьте не близкий: до весны, скажем. Тогда будет время собирать, занимать, продавать всякие побрякушки, которые наверняка имеются у королевы Элеоноры. А до того, как выкуп будет собран, пленник должен оставаться либо у меня, либо, раз вы так хотите, — у вас. И я настаиваю, чтобы вы увезли его назад, в Дюренштейн. Так надежнее!

Герцог Австрийский вновь почтительно поклонился. Однако затем, не дожидаясь позволения, направился к своему отряду, который ожидал Леопольда, так и не спешившись, будто воины опасались какого-то подвоха.

— Я передам королю и его друзьям ваши условия, — воскликнул герцог, уже сидя в седле. — Доброй ночи и счастливого отъезда, мой император.

Глава 2 Сколько весит душа?

— Он аж подавился своей бараниной, так разозлился! «Я, — говорит, — твой император! А ты, — говорит, — об том забыл и меня не слушаешься!» И от бешенства едва не плачет... Вот вам крест — у него даже слезы в глазах блестели. И рука так дрожала, что вино чуть из кубка не пролилось. А я перед ним сижу прямо в седле, точно это он — мой вассал, и смотрю сверху вниз, как его корежит.

— В первый раз ты рассказывал, что сошел с седла, и тебе не предложили сесть, Лео! С каждым новым кубком твоя история становится все красочней и красочней.

Фридрих Тельрамунд произнес эти слова вполголоса и самым невинным тоном, однако собравшиеся тотчас ответили дружным смехом.

Впрочем, Леопольд Австрийский, обычно вспыльчивый и гневливый, на этот раз и не подумал обижаться: он был слишком весел и доволен. К тому же его троюродный братец Фридрих — не тот человек, с которым Леопольду, при всей его отваге, хотелось бы ввязаться в ссору. И герцог поддержал шутку рыцаря, вместе с остальными закатившись хохотом.

— Клянусь моим лучшим мечом, я именно так и говорил с самого начала! Просто позабыл добавить, что сошел с седла на несколько мгновений — у меня была слабовато натянута подпруга, я это заметил по дороге и боялся, что седло натрет спину лошади. Покуда оруженосец подтягивал подпругу, я поклонился этому надутому мерзавцу Генриху и увидал, что около него даже сесть не на что! Он и сам-то пристроился на двух седлах — одно под другим. Стоило бы выдрать верхнее из-под его задницы да и расположиться рядышком. Но мне и подходить-то противно стало. Ну, подпругу поправили, и я снова сел верхом. А что? Он меня оскорбляет, а я не могу ответить тем же?

— Боже мой, дорогой братец! Да кто ж это выдумал, будто ты туго соображаешь? У тебя и соображение, и воображение, как у десятка миннезингеров вместе взятых. Надо же — целую балладу сочинил! Блондель, скорее беги за пером и чернильницей — надо это тут же записать!

— Вы обижаете меня, мессир! — отозвался трубадур. — Такую историю я отлично запомню и уже завтра к вечеру буду петь о ней балладу. А вы все послушаете.

— Только не забудь про лошадь! — не отставал тевтонец. — Постарайся описать страдания благородного скакуна, коему седло, ерзая под величественной тушей моего родственника, оставило немало волдырей на шкуре. Да бедной коняге еще и не дали отдохнуть, потому что Лео водрузился верхом почти сразу, как слез. Это будет вызывать слезы не только у дам. Клянусь!

Фридрих продолжал веселиться, а герцог — делать вид, что его это нисколько не обижает. В сложившейся ситуации ему хотелось насколько возможно загладить все ранее случившееся, да еще и остаться при своей выгоде. И хотя хмель все больше туманил его сознание, Леопольд старался держать себя в руках. К тому же в этой компании отпор ему мог дать далеко не один Тельрамунд.

За большим дубовым столом в доме епископа Валентина собралась целая толпа. Сам добрый епископ, его товарищ антверпенский предстоятель Доминик, король Ричард Львиное Сердце со всей компанией своих отважных друзей, герцог Леопольд и восемь прибывших с ним рыцарей. А также три дамы, присутствие которых особенно воодушевляло пирующих мужчин (за исключением, само собою, Божиих служителей), хотя и несколько сдерживало бесстрашных крестоносцев в их красноречии. Ее высочество принцесса Алиса, графиня Шато-Крайон, скромно сидевшая рядом с мужем, и юная жена Эдгара Лионского вызывали общее восхищение, и уже не раз кубки поднимались в их честь.

Третья женщина, расположившаяся поодаль, была одета в такое же скромное дорожное платье, как и две первые, а держалась так застенчиво и молчаливо, что ее сочли придворной дамой принцессы. Правда, двоих сопровождавших ее дам Алиса на ужин не пригласила, но лишь потому, что обе они были молодыми незамужними девицами и сами побоялись веселиться среди двух десятков рыцарей. Эта, третья, казалась чуть старше, хотя определить ее возраст, да и разглядеть как следует лицо мешало густое покрывало, которое она так и не откинула на спину, доказав мужчинам, что дамы отлично умеют есть и пить вино, оставаясь под покровом.

Подобная скромность, впрочем, никого не удивила: так вели себя в мужском обществе многие женщины, и никто из рыцарей (тем более — в присутствии двух епископов!) не посмел проявить излишнее любопытство.

Эта «придворная дама» на самом деле была герцогиней Эльзой Брабантской, которую Эдгар, собираясь с отрядом в Вормс, не решился оставить в Антверпене даже за надежными стенами монастыря. Они все уже многократно убедились в сообразительности Парсифаля и не могли уповать на то, что он твердо поверил в гибель Эльзы. Поэтому решили, что герцогиня станет «придворной» Алисы: в конце концов, в свите принцессы Французской может пребывать и очень знатная дама.

Что до самой Эльзы, то ей было все равно — лишь бы отправиться в путь вместе с Фридрихом. Правда, с того памятного утра они почти не общались: рыцарь оставался неизменно почтителен, подчеркнуто учтив и явно старался держаться на расстоянии от спасенной им женщины. Она видела это и не пыталась что-либо изменить. Казалось, ей довольно того, что он так близко, что она каждый день видит его, слышит его голос, любуется его улыбкой.

Некогда эта улыбка, невзначай сверкавшая над стальной бармицей знаменитого рыцаря, ранила сердца многих красавиц. А его заразительный смех очаровывал всех, кому доводилось оказаться в обществе Тельрамунда. Но в последние десять лет Фридрих улыбался редко, да и прежнего блеска в его улыбке уже не было. А смех Тельрамунда слышали лишь немногие.

И вот в эти дни он вдруг стал прежним Фридрихом — научился улыбаться, как раньше, а в этот вечер зазвучал и прежний смех германского рыцаря. За столом в доме епископа он шутил и смеялся больше всех, поражая Эдгара, Луи и Блонделя своей искренней веселостью и озорством. Вся его суровость исчезла начисто.

Эдгар шепнул сидевшему рядом Седрику:

— Об его мрачную твердость, кажется, скала могла бы разбиться. И вдруг он хохочет и шалит, точно мальчишка! Неужели из-за Эльзы?

— Да нет, — покачал головой Седой Волк. — Эльза с нами не первый день. Главное — то, что мы уже почти вырвали у них короля. И еще, мне думается, этот парень, пообщавшись с нами, убедился, что на свете достаточно настоящих рыцарей. Не знаю, что в свое время произошло между ним и его приятелем герцогом Лоэнгрином, но уверен: этот белобрысый красавчик, сын колдуна, не мог победить Тельрамунда в честном поединке. А раз так — значит, тогда, десять лет назад, он предал Фридриха, могу поспорить на что угодно!

— Спорить не стану, поскольку знаю: все так и было, — кивнул Эдгар. — Но однажды я чуть не стал Фридриху врагом, сказав, что проведал его тайну.

В это время Ричард Львиное Сердце, сидевший рядом с епископом Валентином и деливший с хозяином замка первенство за столом, стукнул своим кубком о серебряное блюдо, чтобы заставить пирующих поутихнуть.

— Верные мои друзья! — воскликнул он, перекрывая своим мощным голосом нестройный гомон. — А не позабыли ли мы все, для чего, собственно, здесь собрались? Уж наверное — не только затем, чтобы отдать должное гостеприимству жителей прекрасного Вормса и нашего доброго хозяина. Я, между прочим, все еще в плену у отважного герцога Леопольда, и он привез мне и всем вам довольно неприятное условие, выставленное императором Генрихом. Генриху нужны сто пятьдесят тысяч серебряных марок.

— Сто, — поправил Леопольд Австрийский. — А пятьдесят он готов уступить мне. И, видит Бог, я бы от своих пятидесяти тысяч мог и отказаться, но...

— Но твоя совесть наступает на грабли твоего корыстолюбия, так, Лео? — сверкнул улыбкой Фридрих Тельрамунд. — И ты рад бы раскаяться в совершенном и заслужить Царство Небесное, но легко ли взлететь, когда на тебе висит серебро? Пятьдесят тысяч сребреников — это слишком тяжко!

— Прекрати зубоскалить! — не выдержал Леопольд, покрываясь пунцовыми пятнами. — И как только тебе в стольких драках не повыбили твои роскошные зубы?

— В меня трудно попасть! — спокойно парировал Тельрамунд. — Так как же с сребрениками, Лео?

— Какую-то часть выкупа я хотел бы получить, — заявил герцог, насупившись. — Пускай не пятьдесят, но хотя бы двадцать пять тысяч. И я готов освободить короля хоть прямо сейчас, если его величество даст слово к марту выплатить все требуемое. А императору уже я поручусь моим честным словом.

Собравшиеся утихли, во все глаза глядя на Леопольда. Хотя за последние месяцы он уже не единожды доказал свое благородство, но такого отчаянного великодушия от него все же не ожидали.

— По-моему, ваша светлость, вы превзошли самого себя! — в некоторой растерянности произнес Ричард. — Право, вы — не совсем тот человек, с которым я когда-то расстался в Палестине. Ну а если я дам слово и не сдержу его? Вы же первый уверяли всех крестоносцев, что мне свойственно нарушать клятвы!

— Я был не прав! — зло крикнул Леопольд. — Признаю это, но извиняться не стану. С меня хватит! И повторяю еще раз: если вы поклянетесь заплатить выкуп, то можете уезжать. От вас одни неприятности, а я хочу жить спокойно!

— А если меня убьют? — не отставал Ричард. — Вы же знаете, что тамплиеры объявили мне войну. Да у меня и без них врагов хватает. Кто вам тогда заплатит?

— До сих пор же не убили, хотя вы и лезли всегда в самое пекло, — угрюмо бросил герцог. — Так что извольте сначала уплатить, а потом можете себе умирать! А я не желаю больше терпеть насмешек моего троюродного братца, за которые любого другого тотчас вызвал бы на поединок. Но его не стану — из всех, кто с ним дрался, ни один не остался в седле. И добро бы он добивал, а то ведь чаще всего щадит поверженного противника! А кому охота так осрамиться?

Фридрих Тельрамунд поднялся и, подойдя к герцогу, с самым серьезным видом поклонился:

— Прости меня, Леопольд! Я тоже был не прав. И повторю вслед за его величеством: ты стал другим, не таким, как раньше!

— Станешь тут другим! — буркнул тот. — Станешь другим, когда вдруг окажется, что чуть не сделался слугой рогатого!

— И если хочешь, — добавил Фридрих, — то можешь съездить мне по зубам. Не обижусь, даже если парочку выбьешь. Но вообще-то они крепкие. А в отношении поединков ты был неточен: однажды я вылетел из седла, и после этого мой тезка, великий Фридрих Барбаросса, отправил меня в изгнание.

Последние слова Тельрамунд произнес уже другим тоном, нахмурясь и опустив глаза. Однако тут же поднял голову, обведя стол быстрым взглядом и успев уловить протестующее движение Эльзы. Она даже хотела уже отбросить свое покрывало и что-то сказать, но сникла, заметив нахмуренные брови Фридриха.

— Хватит вам! — прервал герцога и барона Ричард Львиное Сердце, повелительным тоном показывая, что он, хоть и пленник, но не меньший хозяин за этим столом, чем епископ Валентин. — У вас еще будет время припомнить былые подвиги, а сейчас, уж простите, но все только вас двоих и слушают. Я готов дать клятву, любезный Леопольд, но не хочу такой жертвы с вашей стороны: император Генрих никогда вам не простит, если вы отпустите меня под честное слово! Поэтому, как ни страшно для меня оттянуть еще на какое-то время возвращение в Англию, но, как видно, придется. Мои друзья сообщат королеве Элеоноре условия выкупа, и она постарается собрать сто тысяч серебром. А уж потом я сам как-нибудь добуду остальные пятьдесят.

— Не сомневаюсь, — отозвался герцог. — Значит, вы все же поедете со мной в Дюренштейн?

— Поеду. Так легко вам от меня не избавиться!

— Очень жаль. А то ведь и вправду, как только я решил поверить вам на слово, ваше величество, так душа стала легкой, словно перышко! — вздохнул Леопольд и вновь наполнил кубок, который за этот вечер опрокидывал уже раз десять. — Как сбросил с себя эти самые сребреники, так и понял, что сама по себе душа ничего не весит.

— Тут вы ошибаетесь! — заметил епископ Доминик. — Мне доводилось читать один древнегреческий манускрипт, так там утверждалось, что какой-то ученый, то ли греческий, то ли персидский, изготовил некогда точнейшие весы и поместил на них умиравшего человека. Так вот, когда тот испустил дух, тело его, как сказано в манускрипте, стало легче. Правда — на такую ничтожную долю веса, что заметить это было трудно. И все же, если это правда, то опыт доказывает: у души есть вес, хотя и очень малый[72].

— Простите, друг мой, но вы, как мне кажется, искусились какой-то ересью! — возразил епископ Валентин. — Душа бесплотна и бестелесна, как же может она что-то весить? Утверждения язычников не должны смущать нас, христианских пастырей.

— Я лишь рассказываю об интересном исследовании, — улыбнувшись, ответил антверпенский предстоятель. — Нам многое неведомо в тонком мире, добрый мой Валентин, и то, что мы чего-то не знаем, никак не может поколебать нашей веры в Господа Иисуса Христа. Хотя, возможно, и не стоило бы мне говорить среди мирян о вещах, смущающих даже богословов. Тут вы правы!

— Слава Богу! — прошептал Ричард. — Не то прямо как в покоях моей матушки. Она обожает собирать у себя ученых мужей и участвовать в их перепалках. Послушайте, ваши святейшества! — вновь возвысил он голос. — Вес души и впрямь — слишком тонкое дело. Но у меня уже слишком много стала весить утроба, чтобы я был в силах дольше есть и пить. Думаю, ужин пора заканчивать, а если кому охота, те могут остаться за столом — лишь бы не надоесть нашему доброму хозяину.

Король встал, и вслед за ним поднялись остальные, исключая священнослужителей.

— Утром мы отправимся назад, в Австрию, — сказал Львиное Сердце, допивая последний кубок. — Я полагаю, герцог не будет возражать, если мои рыцари поедут со мной вместе.

И тут же, обернувшись к Луи, Ричард тихо добавил:

— А пока хотелось бы кое-что с вами со всеми обсудить. Идемте, мессир. И скажите своим друзьям, чтоб собрались в нижнем помещении донжона. А если согласится прийти святейший Доминик, я буду ему признателен не меньше, чем за его блестящую речь в сейме.

Глава 3 Феи прилетели

Ричарду было что обсуждать с преданными ему людьми. Как ни ликовали они после сокрушительного поражения императора Генриха на заседании сейма, все же до настоящей победы было еще далеко.

Король понимал: Генрих Шестой назвал огромную сумму выкупа с единственной целью — удержать его в заточении как можно дольше. А именно до того дня, когда вновь станет возможным осуществить дьявольский замысел Парсифаля.

Конечно, Генрих не мог предположить, что Леопольд Австрийский проявит совсем уже сказочное благородство и согласится освободить пленника, полагаясь лишь на его слово. А раз так, то и воспользоваться жертвой герцога невозможно. И дело даже не в императорском гневе, который неминуемо постигнет ослушника, а в неизбежной мести тамплиеров. Кто-кто, а уж они-то не простят Леопольду, если он поможет жертве вырваться из их когтей. И уничтожить герцога не составит труда — он любит выпить, целыми днями охотится, не пропускает ни одного турнира, обожает щегольнуть своей отвагой. Словом, возможностей «случайно погибнуть» у него сколько угодно! Ричард чувствовал себя не вправе подвергать смертельной опасности человека, который сумел преодолеть свою сумасшедшую ненависть к королю и с таким бесстрашием спасал его жизнь.

Решение вернуться в Дюренштейн и постараться как можно скорее собрать сто тысяч серебряных марок было единственно правильным. Однако где их взять, эти сто тысяч? Из писем королевы Элеоноры, которые Ричард получил, находясь в Антверпене, он знал, как трудно обстоят дела в Англии.

Боевая добыча, завоеванная королем в сражениях во время Третьего Крестового похода, далеко не столь велика, как, скажем, доля Филиппа-Августа, ловко сумевшего урвать себе лучший кусок. К тому же часть добычи Ричарда утонула вместе с двумя погибшими кораблями. Да и остальное почти целиком разошлось по чужим рукам. Королева, как и обещала сыну, возвратила его долги вассалам, помогавшим снаряжать поход, выдала вознаграждение особенно отличившимся в битвах рыцарям, которым почему-либо не удалось привезти с собою ни золота, ни драгоценностей. Кроме того, она помогла вдовам и детям тех, кто из похода не вернулся.

А добрая половина палестинских сокровищ вообще попала не к Элеоноре: этим богатством завладел граф Иоанн, младший брат короля, уже видевший себя на троне. Все, что он обманом смог захватить, «принц Джони» использовал для подкупа вассалов и для организации смут и восстаний по всей стране, которые с таким трудом удавалось подавлять Элеоноре.

Так страна, чей монарх проявил самую большую отвагу и героизм в Крестовом походе, оказалась разоренной.

Все это друзья короля в той или иной мере знали, однако Ричард рассказал им все подробности и прибавил: дабы исправить положение, ему нужно как можно скорее вернуться в Англию, но вернуться он сможет, лишь найдя деньги, которых негде взять.

— Прямо будто в какой-то сказке! — нарушил молчание Блондель, когда король умолк и в просторной комнате под каменными сводами повисла тяжелая тишина. — Словно некая фея дает принцу приказ принести ей к такому-то дню то, чего и на земле-то нет.

— Вот-вот! — подхватил Фридрих Тельрамунд. — Но в сказках должна появиться добрая фея, чтобы тут же наделить принца «тем, чего нет». Добрая фея, где ты? Ау!

— Я здесь! — послышался ответ.

Все обернулись и невольно рассмеялись. «Фея» отозвалась густым и мощным басом и оказалась «она» не кем иным, как старым рыцарем Седриком Сеймуром.

— Клянусь, такой фее, если бы мне случилось быть героем сказки, я бы скорее доверил свою жизнь, чем какой-нибудь порхающей красавице! — вскричал Эдгар.

— Спасибо, мой мальчик! — Седой Волк подошел к столу, возле которого сидел король, задумчиво передвигая шахматные фигуры по клеткам оставленной кем-то шахматной доски. — Видит Бог, порхать я не умею — тяжеловат. И феей назвался шутки ради. Фея-то не я. Но она существует. И поручила мне исполнить ее волю, если дело дойдет до выкупа. А до того молчать о том, что она дала мне с собою, поэтому я и веду об этом речь только сейчас.

— Клянусь Небом, это вы о моей матушке говорите! — Ричард вскочил на ноги, и костяные всадники, башни, короли покатились с черных и светлых клеток на полированную столешницу. — Но неужели она взяла последнее из того, что еще оставалось в нашей казне? Такую жертву принять нельзя! Если я, правитель Англии, сейчас отниму последние скудные средства у ее народа, то буду не королем, а свиньей!

Седрик невозмутимо покачал головой:

— Ну да, я говорю о ее величестве Элеоноре Английской. И не беспокойтесь, мой король, она не прикоснулась к государственным средствам. Но вот это принадлежало ей самой.

Седой Волк положил на стол небольшой кожаный мешочек, развязал шнурки и вытащил на свет объемистую плоскую шкатулку.

— О, Господи! — вырвалось у Ричарда. — Я помню ее... Но ведь это последнее, что осталось у Элеоноры!

— Неправда! — неожиданно резко возразил старый рыцарь. — Ваша мать богаче нас всех во много раз. У кого еще есть столько любви в душе, столько веры в Бога, столько друзей? Хотя бы и в двадцать лет, не говоря о семидесяти? Наконец, у кого еще есть такой сын, какого она родила и вырастила на славу и на радость всем христианам? А? И что такое, в сравнении со всеми этими сокровищами, те побрякушки, которые звякали в моей сумке все эти месяцы? Вот, смотрите. И, может быть, кто-нибудь сможет оценить их стоимость в серебре. Я в этом смыслю мало.

Собравшиеся встали со скамеек и кресел и сгрудились у стола. И все разом невольно ахнули, когда крышка шкатулки поднялась.

Плоский ящичек был полон великолепных украшений, выполненных лучшими ювелирами Франции, Англии, Италии. То были подарки, полученные прекрасной королевой за долгие годы. Подарки от ее первого мужа короля Луи Седьмого, от второго мужа, бывшего сперва наследным принцем, а после королем Англии, а также подношения восхищенных вассалов и влюбленных рыцарей. Золото и жемчуг, кораллы и рубины, эмаль и чеканка. Изящнейшие ожерелья, кольца со вспыхивающими в трепетном пламени свечей алмазными росинками, браслеты, серьги самой различной формы. Огромный смарагд с вырезанной на нем головкой какой-то языческой богини и филигранной цепью, продетой сквозь просверленное прямо в камне отверстие...

— Ой, какое чудо! — не воскликнула, но простонала Алиса, протолкавшаяся к столу ближе мужчин и даже воздевшая руки к небу.

— Да-а-а! — протянул Луи, ошарашенно глядя на «побрякушки». — Вот это я понимаю! Решиться отдать такое — это же просто подвиг для женщины.

— Для женщины — да, — спокойно сказал Седрик. — Но не для Элеоноры. Она всегда была такая.

— Всегда, — эхом отозвался Ричард.

И быстро посмотрел на старого рыцаря, вдруг поняв смысл того, что сказал Седрик. Но больше никто не понял — все завороженно смотрели на раскрытую шкатулку.

— Мессир Эдгар! — глухо проговорил наконец король. — Вы же наверняка знаете толк в ювелирных штуковинах. Можете все это оценить?

— Я? — бывший кузнец смутился. — Ну ювелиром-то я никогда не был, ваше величество. Правда, кое-что смыслю, конечно — приходилось и общаться с ювелирами, и кое-что из таких вещиц чинить. И потом, я разбираюсь в стоимости металла и самой работы. Попробую.

Он сел за стол рядом с королем и принялся перебирать вещицы, одну за другой вынимая их из шкатулки и складывая на шахматную доску. Драгоценные камни вспыхивали и гасли, ловя рыжие язычки пламени. Переливалось и мерцало золото. Мужчины и женщины, встав плечо в плечо, наблюдали за этой игрой света и за выражением лица Эдгара Лионского, перебиравшего драгоценности, которые великая английская королева бережно хранила всю жизнь и так легко отдала старику рыцарю, отправившемуся искать и спасать ее сына.

Эдгар попросил кусочек угля, который тут же извлекли из давно угасшего очага, и стал что-то записывать прямо на крышке стола. Наконец он перевел дыхание.

— Я могу ошибаться, но ненамного... Тут добра примерно на пятьдесят тысяч марок. Ну, может быть, чуть-чуть поменьше. Но это все — очень ценные вещи.

— Ничего себе! — радостно ахнул Фридрих Тельрамунд. — Половина того, что нужно отдать Генриху, чтоб ему каждое утро садиться на заточенные стремена! Однако где вторую-то половину взять?

— Значит, нужно собрать эту вторую половину! — воскликнула принцесса Алиса. — У каждого из нас что-то есть, правда? Я, к счастью, взяла с собой все мои драгоценности. Ведь может так случиться, что в Париж я уже и не вернусь, а что ж мне: дарить это все моему жаднющему братцу? Я сейчас принесу! Луи, — она умоляюще посмотрела на мужа. — Можно?

— И ты еще спрашиваешь! — граф Шато-Крайон обвел глазами собравшихся, даже не пытаясь скрыть обуявшей его гордости. — Вот какую жену я себе взял, друзья мои! Ну что же ты встала? Неси!

Графиня убежала, подхватив подол платья, а Ричард Львиное Сердце, вдруг залившись румянцем, — что с ним случалось крайне редко, — подмигнул Луи.

— Выходит, ваша жена, граф, на меня не в обиде?

— Мы говорили об этом, ваше величество. Алиса счастлива, что вы от нее отказались. Не то мы с ней не смогли бы... Ого, как ты быстро!

— Вот!

Молодая женщина, запыхавшись, протянула над столом руки и высыпала поверх Элеонориных сокровищ свои драгоценности: золотое ожерелье с рубинами, три пары сережек, пять золотых браслетов, три кольца с рубином, сапфиром и жемчугом, великолепный пояс, расшитый бирюзой, опалами и аквамаринами и, наконец, — роскошную золотую цепь. Это была половина той драгоценной цепи из сокровищ Акры, что некогда вручили Луи Шато-Крайону за победу на турнире. Молодой рыцарь разорвал тогда эту цепь на две части, и одну надел себе на шею, а другую на конце копья, как велит обычай турнира, преподнес французской принцессе.

— Боже мой! — огорчился Луи. — А мне-то пришлось мою половинку продать. Не то нам с Блонделем не на что было бы снарядиться в поход на поиски короля. Но ничего! Я думаю, мой пояс тоже чего-то стоит! — И Луи бросил на шахматную доску кованый пояс с золотыми насечками.

— А у меня — вот... — Протиснувшись к столу, юная Мария присоединила к собранному кольцо с изумрудом и свое жемчужное ожерелье, полученное так же, как золотая цепь Алисы: на турнире от выигравшего поединок Эдгара. Эти маленькие богатства они с мужем собирались отправить в Англию, но, по счастью, решили, что ценности могут понадобиться. Рыцарь зашил их в своем поясе, но в этот вечер извлек, чтобы жена могла появиться за праздничным столом в красивом наряде.

Сам Эдгар высыпал на черно-белые шахматные квадратики лишь несколько золотых монет. Больше у него ничего не было.

Седрик Сеймур только развел руками:

— В моем кошельке только чуть-чуть серебра. Будет надобность — я и это отдам. А пока...

Старый рыцарь запустил руку под кольчугу и вытащил шнурок, на котором висел массивный серебряный крест. И вместе с крестом — кольцо, явно старинной работы. Как видно, оно хранилось на груди рыцаря очень давно: даже ободок его в одном месте истерся о шнур. Большой, почти черный гранат, вделанный в темное золото, не вобрал отблесков огня, не засветился в ответ. Но когда Седрик поднес кольцо к лицу, камень вдруг сверкнул неведомым пламенем так же ярко, как глаза Сеймура.

Ричард Львиное Сердце, пристально следивший, как Седой Волк снимает кольцо со шнурка, заметил, что при этом пальцы старого рыцаря непривычно задрожали.

— Память о женщине? — тихо спросил король.

— Да, — ответил Седрик.

— Она умерла?

— Нет. Умер тот, кому она это подарила. Я просто унаследовал. Так что могу отдать. Оно очень дорогое.

— А на руке не носили потому, что пальцы с тех пор стали шире? — снова спросил Ричард.

— Ну да. Чем больше машешь мечом, тем крупней становятся руки. Уже и на мизинец не налезло бы.

— У меня только это, — подойдя к столу, Фридрих Тельрамунд положил поверх всей груды свой драгоценный кинжал с тайничком в рукояти.

Ричард опустил голову. Он, как любой человек, испытавший на своем веку все, кроме смерти, умел сдерживать чувства. Но горячая волна все ближе подкатывала к его сердцу. И голос короля прозвучал вдруг хрипло и слабо:

— Я никогда не забуду этого дня! Я никогда этого не забуду. Господи! Если когда-нибудь я предам кого-то из этих людей, пусть моя душа тут же окажется в аду!

— Что за ерунду вы говорите, государь? — Эдгар Лионский засмеялся и выловил в своем кошельке еще один, последний золотой. — Разве вы хоть раз кого-нибудь предали? Ну и мы вас не предадим!

Не замеченный никем, в комнату возвратился отец Доминик, тихо удалившийся и так же тихо вновь подошедший к столу. В его руках был ларчик, который епископ поставил рядом с шахматной доской:

— Это от его святейшества Валентина. Он не любитель копить деньги, все раздает бедным. Но кое-что нашлось и у него. Я не брал с собою ничего, однако собираюсь, вернувшись в Антверпен, послать вам в Дюренштейн несколько золотых крестиков, пожертвованных нашему монастырю верующими. Думаю, в нашем случае это не будет кощунством.

Эдгар Лионский снова принялся чертить угольком на столешнице, остальные считали: кто — загибая пальцы, кто — беззвучно шевеля губами.

Фридрих Тельрамунд подмигнул Блонделю, не нашедшему у себя ничего ценного и оттого совершенно удрученному:

— Не грустите, трубадур! Вы же подарили самое главное — весть о том, где искать короля. А то, что мы с вами небогаты... Вздор, честное слово! Вон сколько «прекрасных фей» слетелись на мой призыв. Надеюсь, вы сочините об этом балладу?

— Обязательно, — отозвался Блондель и отвернулся, чтобы тевтонец не заметил слез на его лице.

Глава 4 Встреча друзей

Эльзе Брабантской тоже почти нечего было положить на шахматную доску. Сбежав из замка, она отдала припасенную горстку золотых монет кормилице Ингеборг, а с собой прихватила только несколько серебряных марок. Однако на ее пальцах поблескивали два золотых колечка, а в ушах — золотые серьги, и герцогиня, не раздумывая, присоединила их к собранному.

Когда все разошлись, оставив Ричарда в отведенном ему покое, Эльза вышла во двор, кутаясь в наброшенный на плечи тонкий шерстяной плащ. Днем было почти жарко, но вечер дохнул прохладой и сыростью. Тем не менее герцогине не хотелось подниматься в верхнюю комнату донжона, где ей предстояло ночевать вместе с придворными дамами графини Шато-Крайон. Ее тянуло выйти в город, но ворота были закрыты, а кроме того, уже сделалось темно. Оглядевшись, молодая женщина заметила лестницу, ведущую на одну из стен. «Пойду, посмотрю сверху на город!» — подумала она, понимая, что скорее всего ровно ничего не увидит: луна на ущербе, а факелы, которые стража зажгла на стенах, освещают лишь кусочек небольшой площади, примыкающей к замку.

Тем не менее герцогиня взобралась по лестнице на стену. Стражник, удивленно покосившись на нее, даже не стал спрашивать «Кто идет?», по платью и плащу признав одну из приехавших с епископом дам. Здесь никто не мог узнать ее, и Эльза откинула с лица покрывало.

Пройдя по стене совсем немного, она в неверном свете факела увидела еще одну фигуру, тускло поблескивающую кольчугой. Не сомневаясь, что это тоже кто-то из стражи, герцогиня почти поравнялась с этим человеком, как вдруг тот обернулся.

— Эльза? — ахнул он.

— Фридрих! — она смешалась, вспыхнула, неловко отступила, едва не запутавшись в широком подоле своего плаща. — А... а я хотела прогуляться. В замке отчего-то сыро.

— Сейчас уже разожгли очаги, а в верхние комнаты принесли жаровни с углями. Хотите, я вас провожу?

— Нет, — Эльза смутилась еще больше. — Я не хочу спать. Фридрих, скажите: когда это все закончится?

— Что? — спросил он, глядя ей в лицо темными, усталыми глазами. — Что закончится?

— Весь этот ужас с колдовством и убийством, которое готовят тамплиеры. Когда-нибудь ведь этому должен прийти конец!

Рыцарь улыбнулся, но уже не той сияющей улыбкой, которая в последние дни ожила на его лице. Теперь улыбнулись только его губы.

— Мы не дали им совершить жертвоприношения шестого июня. Но есть еще одно число, тоже связанное со звездой Сириус и с загадочным созвездием Змееносца. Скорее всего — тоже шестое. Только какого месяца? Вторая цифра «шесть» — не месяц, а что-то другое, но что именно, мы не знаем. Да и третья может оказаться уже не часом дня, а чем угодно. Пока мы с этим не разберемся, король в опасности. И быть может, даже хорошо, что он не принял великодушия Леопольда — не уехал. В Дюренштейне крепкие стены, много воинов, а если бы Ричард вздумал сейчас отправиться в Англию, то его защищали бы только мы — Эдгар, Луи, Седрик, Блондель, я... Можно сосчитать и Марию, вы сами видели — она тоже немало умеет. Итого, вместе с королем нас семеро. А у Парсифаля не менее трех сотен воинов, не говоря о силах самого ордена.

Эльза содрогнулась:

— Но... тогда как же мы можем быть уверены, что Ричард окажется в безопасности, добравшись до Англии? Ведь тамплиеры могут появиться и там!

— Они там уже есть, герцогиня. Они, увы, есть повсюду. Но если им не удастся принести свою жертву в ближайшие месяцы, в это самое второе число трех шестерок, то Змееносец потеряет силу, и жертвоприношение окажется бессмысленным.

Молодая женщина стояла, опустив голову, не говоря более ни слова, и Фридрих вдруг угадал ее мысли:

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете. О том, когда же вам можно будет не скрывать, что вы остались в живых, да?

— Я бы очень хотела снова увидеть моих детей! — едва слышно прошептала Эльза.

Тельрамунд с трудом удержался от желания взять ее за руку, повернуть к себе, обнять. Он даже отступил на пару шагов, словно прогоняя безумное наваждение.

— Вы их увидите, — сказал он, не глядя на Эльзу. — Когда мы разгадаем замысел тамплиеров и убережем от них короля, приготовленное капище станет ненужным. И то, что вы знаете об этом капище, перестанет таить для вас опасность.

Молодая женщина вскинула голову. Ее глаза как-то странно сверкали в свете горевшего неподалеку факела. Слезы? Гнев?

— Я все равно никогда не вернусь в Брабант! — с неожиданной силой произнесла герцогиня. — Я не буду больше жить с этим человеком! Он — убийца. Они все — убийцы. Фридрих! Боже мой, Боже мой! Почему, ну почему вы тогда отдали меня ему?!

Этот отчаянный возглас прозвучал так резко, что рыцарь отшатнулся, будто от удара.

— Вы ведь любили меня! — задыхаясь, срываясь, захлебываясь, кричала Эльза. — Отчего вы мне этого не сказали? Отчего не удержали меня, когда я... когда он... Ах, что же вы наделали, Фридрих! Что вы наделали!

Она поперхнулась криком и вдруг, уронив руки, тихо, беспомощно заплакала.

Обида, волной поднявшаяся в душе рыцаря, тотчас и угасла. Он взял ее руки в свои и проговорил, заглядывая в залитое слезами лицо:

— Да, я виноват перед вами. Простите меня, ради Бога!

В следующий миг ее руки обвились вокруг шеи Тельрамунда, и Эльза прижалась к нему, уткнувшись лицом в плечо, облитое холодным металлом кольчуги.

«Боже Святый, я не выдержу! Спаси меня, удержи!» — в отчаянии подумал Фридрих, понимая, что помимо воли все сильнее сжимает прильнувшее к нему упругое тело.

— Господин рыцарь, вы здесь?

Спасение пришло в облике пожилого стражника, взобравшегося на стену с факелом в руке.

— Господин Тельрамунд, мне сказали, что вы пошли сюда.

— Да, я здесь! — возвысил голос тевтонец. — Кто меня зовет?

Эльза поспешно отпрянула, опуская на лицо покрывало. Стражник неспешно подошел, держа факел на уровне груди:

— Там к воротам подъехал какой-то путник. Мы, как нам и велено, не пускаем — господин епископ сказал не пускать никого. Но этот человек заявляет, что должен поговорить с рыцарем Фридрихом Тельрамундом. У него будто для вас что-то очень важное. Ну я и решил все же передать. Только вам придется к нему выйти или спросить разрешения у их милости епископа, чтоб впустить приезжего. Без этого мы перед ним ворота не откроем.

— Путник не назвался? — спросил Фридрих.

— Не назвался. По выговору наш. Немец.

— А каков из себя?

— Да никаков. Не разглядеть ничего. Капюшон до подбородка. Взяли тоже моду носить такие капюшоны! И самим ведь ничего не видать, и другим даже носа не рассмотреть. Конь у него обычный, конь как конь. А стремена дорогие. Так что прикажете? Гнать его отсюда?

Несколько мгновений рыцарь раздумывал.

— Нет. Я к нему выйду. Дай-ка мне факел.

— А вы уверены, что это не опасно? — встрепенулась Эльза. — Что если это — ловушка? Вас уже столько раз пытались убить!

Тевтонец лишь пожал плечами:

— Разве это не обычное дело, когда воина пытаются убить? Их дело пытаться, мое — остаться в живых. А что, если у приезжего действительно важное сообщение? Нам нельзя пренебрегать ничем, что хоть как-то может помочь делу. Послушай, — это относилось уже к стражнику, — проводи даму к донжону.

Однако герцогиня решительно возразила:

— Никуда я не пойду! Я тоже хочу знать, кто приехал и для чего зовет вас, Тельрамунд.

— Но вас никто не должен видеть, — напомнил Фридрих.

Он почувствовал нечто вроде облегчения, вдруг узнав прежнюю Эльзу: властную, уверенную, непреклонную. В его памяти все эти годы она оставалась именно такой. Такой, какой он ее когда-то без памяти полюбил...

— Я не пойду к воротам, — сказала герцогиня. — Я здесь, на стене, подожду. А вы потом вернетесь и все мне расскажете. Да?

— Да, ваша светлость. Верный вассал сделает все, как вы приказали.

В голосе Фридриха не было насмешки, но Эльза знала его слишком хорошо. По старой памяти она хотела было надуть губы, но вспомнила, что под покрывалом рыцарь все равно не увидит ее лица.

— Пожалуйста, Тельрамунд, вернитесь! — попросила она.

— Да куда я денусь?

И, взяв поданный стражником факел, он спустился во двор и направился к воротам.

Замок епископа, хотя и стоял прямо посреди города, но был, как и положено, окружен рвом, наполненным водой. Надо рвом опускали массивный мост, а ворота замка закрывала внушительная решетка.

Когда столетие назад жители Вормса поссорились с посягнувшим на их права бароном и тот захватил город, защитники Вормса укрылись в епископской цитадели. Тогдашний епископ пригрозил барону отлучением от церкви, если тот посягнет на дом служителя Божия. Барон, правда, оказался богохульником и все же осадил замок, однако взять его не сумел, а тут подоспели императорские войска. Свободолюбивые горожане были вознаграждены за свое упорство: на их права с тех пор никто из сеньоров не посягал.

Сейчас мост надо рвом поднимали лишь на ночь, однако решетка оставалась опущенной всегда, и стража бдительно охраняла ворота.

При всей своей невероятной отваге Фридрих на самом деле никогда не был беспечен. Поэтому, пройдя под решеткой и миновав мост, он остановился, желая сперва рассмотреть приезжего.

Тот был действительно один. На первый взгляд один, потому что вокруг уже сгустилась тьма, и узкие улицы, выходившие на маленькую площадь, превратились в черные щели — в них ничего нельзя было увидеть. Тонкий серп луны блекло освещал открытое пространство, но пробраться меж каменными стенами его лучам не удавалось.

Тевтонский рыцарь вышел из тени, которую отбрасывала крепостная стена, и приблизился к незнакомцу, который стоял, держа в поводу своего коня. По тому, как конь переминался с ноги на ногу, фыркал, прядал ушами, Фридрих понял, приезжий испытывает смятение, и оно передается лошади.

— Это я — Фридрих Тельрамунд, — произнес тевтонец, останавливаясь в трех-четырех шагах. — Впрочем, думаю, вы знаете меня в лицо. Я готов вас выслушать, но не раньше, чем вы себя назовете.

— Мне нет нужды называть себя, — прозвучал ответ, — ты тоже меня знаешь. Здравствуй, Фридрих!

Капюшон был откинут, и слабый свет ущербной луны отразился в густом облаке светлых волос, волнами падавших на плечи молодого человека.

— Лоэнгрин?

Тельрамунд постарался не выдать своего изумления. Он готовился к любым неожиданностям, но не мог предполагать, что увидит былого друга, с которым расстался десять лет назад.

Герцог Брабанта сильно изменился за эти годы. Впрочем, всматриваясь в его отяжелевшее и постаревшее лицо, Фридрих вдруг понял, что все изменения произошли в самое последнее время. Словно красивое мраморное изваяние, долгое время бережно хранимое, поставили в раскаленную печь — и благородный камень сразу начал разрушаться. Красота Лоэнгрина померкла, но он стал от этого будто бы даже привлекательней — незнакомое прежде страдание сделало выразительнее его черты и глубже взгляд.

— Я приехал, чтобы рассказать тебе о замыслах моего отца, Фридрих, — без предисловий начал герцог. — Не сомневаюсь, что ты и сам уже многое понял, кое-что ты знал о тайнах тамплиеров, но знал не все. Я хочу, чтобы вы разрушили их замыслы!

— Войдем в замок, — предложил Тельрамунд. — Только мне нужно сперва послать стражу к епископу: без его позволения тебя не впустят.

— Не надо, я и не войду, — покачал головой молодой человек. — Поговорим здесь. Клянусь, я — один, и тебе ничто не угрожает.

— Разве я когда-нибудь боялся? — с удивлением спросил рыцарь. — Не в этом дело. Ведь ты приехал издалека и, наверное, устал.

— Это не имеет значения. Выслушай все, и я уеду. Парсифаль хотел принести Ричарда Львиное Сердце в жертву сатане, чтобы подготовить приход Антихриста. Ты скорее всего вспомнил о числе шестьсот шестьдесят шесть и о дне, когда Сириус должен войти в созвездие Змееносца. Вспомнил, да? Из-за того, что ты знал эту дату, тебя пытались уничтожить. Но шестое июня этого года — не единственный день, когда Змееносец под влиянием Сириуса обретает наивысшую магическую силу и может открыть Врата ада на земле.

— Это я тоже знаю, — поморщился Фридрих. — Такую бесовщину я слыхал не раз и многое запомнил. Вот мерзость-то! Второе число, как говаривал Парсифаль, должно прийти в нынешний же год, так? И оно будет «зеркальным». Но что это значит, я не понимаю. И астролог, у которого мы спрашивали, не мог нам ничего объяснить.

— И не смог бы. У тамплиеров есть древние карты созвездий, составленные еще жрецами Египта, которые тоже чтили темную половину неба больше, чем светлую[73]. Зеркальный день наступит шестого декабря, когда Юпитер встанет в один ряд с Сириусом позади Змееносца, отразит и усилит свет Сириуса, и луч их силы достигнет Небесной Змеи. Кроме Сириуса и Юпитера, еще четыре звезды будут в том же ряду, итого шесть. И шесть комет сразу в этот день окажутся вблизи земли, хотя увидеть удастся только одну. Так утверждают расчеты наших... тамплиерских астрологов. Но если Братство Грааля не воспользуется этим моментом, то новой силы Змееносца придется ожидать семьсот двадцать четыре года.

— Многовато для Парсифаля! — усмехнулся Тельрамунд. — Не дотянет, пожалуй. Ну, спасибо тебе, Лоэнгрин. Однако один вопрос: почему ты мне все это рассказал? Тебе наконец опротивел этот ведьмин вертеп под названием Братство Грааля?

— Опротивело мне это давно, — не меняя выражения бледного и будто окаменевшего лица, ответил герцог. — Я, как и ты, не верил до конца, что все это богохульство способно призвать Антихриста. Однако теперь думаю — а вдруг может...

— И поэтому ты приехал?

— Не только поэтому.

Тевтонец молчал, не задавая нового вопроса, и молодой человек закончил:

— Думаю, тебе это тоже добавит желания положить конец дьявольскому братству. Они убили Эльзу.

Глава 5 Воздаяние

Несколько мгновений Тельрамунд боролся с собой. Когда-то в прежней жизни — где Фридрих умел солнечно улыбаться, радоваться каждому дню, вызывать на поединок за случайную грубость и играючи прощать тяжкие, казалось бы, обиды, Лоэнгрин был самым близким его другом. Ради него Тельрамунд принес в жертву свою единственную настоящую любовь и то, что было несравненно дороже, — свою честь. (Или все-таки ради Эльзы?) Друг на это согласился и, не раздумывая долго, обрушил меч на подставленную под удар голову рыцаря. То было жестокое потрясение: редкая дружба выдерживает такое предательство.

Но теперь, услышав в голосе молодого тамплиера жуткую, пронизывающую боль, Фридрих в одно мгновение все ему простил, и с его губ уже готовы были сорваться слова, которых он не имел права произносить. Слова, которые открыли бы Лоэнгрину правду.

Усилием воли Тельрамунд сдержался. Нет, он не сомневался в искренности тамплиера — за долгие годы скитаний, сражений и разных встреч рыцарь научился узнавать притворство под любым прикрытием. Но кто знает, что будет дальше? Не выдаст ли себя Лоэнгрин при встрече с «братьями»? Не вырвут ли у него признания?

— Эльза узнала, где устроено капище для назначенного братством жертвоприношения — оно в самой старой башне нашего замка, в подземной ее части. Герцогиня могла выдать тамплиеров. Видимо, ради этого она и убежала из Брабанта. Но мой отец заколдовал огромную стаю волков, и они напали на Эльзу, — продолжал сухим, мертвым голосом герцог Брабанта. — Не спас даже конь, которого ты подарил. Но она успела где-то спрятать детей. Послушай, Фридрих! Если что-то случится со мной, ты ведь о них позаботишься?

— Конечно, — отозвался тевтонец. — Но лучше ты сам. Как тебе удалось обмануть тамплиеров и приехать сюда? Добром они бы тебя не отпустили.

— Я несколько раз менял лошадей и одежду. Это наш старый прием. Теперь вы предупреждены. А со мной кончено — изменивший обетам в любом случае жить не будет.

— Так оставайся с нами! — Тельрамунд едва удержался, чтобы не схватить товарища за руку.

Лоэнгрин покачал головой:

— Бесполезно. Опасно для вас и совершенно бессмысленно для меня. Я оторвался от них дай Бог на полдня пути — они так и так знают, куда я поехал.

— Господи! Но ведь Парсифаль — твой отец. И он тебя убьет?

Молодой человек засмеялся:

— Он — колдун, служитель темных сил. Я не рассказывал тебе... Когда-то очень странно умерла моя мать. Говорят — утонула, но когда ее подняли со дна реки, она была вся изранена и в синяках. Думаю, на нее напали наши ученые лебеди. Но ведь не по своей же воле они это сделали! Мать не раз обвиняла Парсифаля в его сношениях с бесами. Поэтому ее обрекли на смерть. Мне тогда было девять лет, и я чуть не сошел с ума. Потом решил, что должен достичь могущества, научиться всему, что они знают, унаследовать власть отца, а тогда уже изменить цели братства.

— И ты думал, — прошептал пораженный Фридрих, — что дьявол позволит использовать против него его же оружие?! Да ты с ума сошел!

— Теперь я это понимаю. Когда женился на Эльзе, я был так счастлив! Думал — сумею вообще отойти от всего этого, жить как захочу. Идиот!

Тельрамунд взял под уздцы коня:

— Я никуда тебя не отпущу, Лоэнгрин. Ты сможешь быть нам полезен.

— Если я останусь, они поймут, что вы знаете все их тайны. И о дне жертвоприношения.

— Они и так это поймут. Ты же сам говоришь, что твой путь им известен. Значит, и наша встреча не останется тайной. Любой олух догадается, для чего мы встречались. Ты останешься. Ясно?

Герцог не успел ответить. Тончайший слух Фридриха уловил едва различимый звук, короткий железный лязг и тотчас — легкий звон. Тевтонец, не думая, не рассуждая, прыжком кинулся на Лоэнгрина и сшиб с ног, накрыв своим телом.

Он опоздал на долю мгновения. Одна из двух пущенных в них стрел достигла цели. Правда, она вонзилась не в спину герцога Брабантского, куда метил невидимый во тьме стрелок, но пронзила насквозь его шею. А та, что должна была поразить Тельрамунда, лишь скользнула по его локтю, не пробив кольчуги.

Фридрих различил черное жало стрелы в горле Лоэнгрина, видел в тусклом свете луны, как восковая бледность заливает лицо упавшего.

— Проклятые выродки! — закричал рыцарь, вскакивая и бросаясь к коню, чтобы тот заслонил его от нового выстрела.

Тельрамунд повернул голову к воротам, из которых за ним и приезжим наблюдала стража, и резко махнул рукой:

— Поднять мост! Опустить решетку! Передайте епископу: шестое декабря! Шестое декабря! Зеркальный день!

Сохранять тайну не было смысла — те, кто преследовал Лоэнгрина, и так уже поняли, что их замысел раскрыт. Теперь им оставалось лишь уничтожить изменника-тамплиера и единственного чужака, до конца узнавшего об их планах. Значит, оставалось предупредить друзей и драться. Если убийц только двое, темнота их не спасет. Но скорее всего врагов много и важно не дать им ворваться в замок.

Слева снова железно щелкнул крючок арбалета. Значит, убийцы переместились ближе к крепостному рву, чтобы обойти рыцаря сзади.

Фридрих резко обернулся, одновременно его рука скользнула к поясу. В этот миг то ли луна, то ли пламя горевшего на стене факела искрой вспыхнуло на кончике стальной стрелы. Но этого было достаточно: стрелок не успел спустить тетиву. Короткий кинжал Тельрамунда, свистнув в воздухе, пронзил его кадык, хотя рыцарь бросал почти вслепую, целясь в точку над самым арбалетом.

— Вперед! Бей проклятых тамплиеров! — прогремел крик со стороны замка.

Боковым зрением Фридрих увидел, что никто и не подумал поднимать мост. Напротив, по мосту бежали со всех ног Эдгар Лионский и Луи Шато-Крайон, оба с обнаженными мечами и факелами. А за ними колебалась целая стена огня — факелов было не менее двадцати. На фоне пламени вырастали, будто по волшебству, черные силуэты всадников.

Нападавших, как и предположил Фридрих, оказалось немало. Пламя выхватило из темноты сперва пять фигур, подступавших с разных сторон к укрывшемуся за крупом коня рыцарю. Затем в черных щелях улиц проступили еще с десяток силуэтов.

— Вам что тут надо, свиньи поганые, ублюдки недоделанные?! — взревел Эдгар, срезая ближайшего к нему врага, который впопыхах выстрелил мимо.

— Вот вам, уроды, антихристовы шавки!

Это крикнул Седрик Сеймур, с высоты седла выпуская одну за другой две стрелы из своего большого лука. И двое, выронив заряженные арбалеты, без крика рухнули лицом в землю.

Еще один всадник, выехавший из ворот замка, ничего не кричал. Без доспехов, в светлой рубашке и наспех наброшенном гамбезоне, с развевающимися темными волосами, он промчался мимо простертого в луже крови Лоэнгрина, мимо Тельрамунда, гнавшегося за вторым арбалетчиком, и налетел на тамплиеров, которые спешили исчезнуть среди ночной черноты улиц. Несколько взмахов меча — и скорченные в пыли тела отметили стремительный путь мстителя. Наконец он остановил коня:

— Все, кажется?

— Я вам покажу «все»!

Рядом, едва втолкнувшись в узкое пространство улочки, явился сир Седрик и без всяких церемоний ухватился за уздечку коня короля Ричарда.

— Что же вы делаете, а?! — старый рыцарь забыл обо всяком почтении. — Для чего мы тут все рискуем жизнью?! Для кого? А ну давайте — в замок или я при всех назову вас сумасшедшим, невоздержанным мальчишкой!

— Уже назвали, — Ричард рванул кольцо узды из руки Седого Волка, но тот не разжал пальцев. — Мессир, вы забываетесь! Вы пользуетесь тем, что совесть не позволит мне наказать вас за дерзость. Немедленно отпустите моего коня, или мы оторвем ему челюсть!

— Отпущу, если вы тотчас вернетесь! — с тем же яростным выражением ответил Сеймур. — Здесь вам не Палестина, и ваш героизм никому не нужен. Глядите, я обо всем расскажу вашей матушке!

Ричард Львиное Сердце от смеха едва не грохнулся с седла.

— Вот это да! Вы ни дать, ни взять — старая кормилица при непослушном сосунке. Нечего доглядывать за мной, сир, не рыцарское это дело! Едем! И отпустите уздечку, чтоб вам подковы прибили задом наперед!

В это время, убедившись, что живых врагов вблизи замка уже не осталось, Эдгар и Луи не без сожаления вложили мечи в ножны и подошли к Фридриху, стоявшему на коленях возле своего друга.

— Он мертв? — спросил Шато-Крайон.

— Умирает, — отозвался Фридрих, не поворачивая головы. — Не знаю, придет ли в себя, но все же, ради Бога, пошлите кого-нибудь за священником. Может, епископ Доминик придет сюда. Нести Лоэнгрина в замок нельзя, он тотчас испустит дух. А откуда вы узнали, что мне угрожает опасность?

— Герцогиня прибежала и подняла тревогу. Она со стены увидела какое-то движение в темноте улицы и испугалась за вас, барон, — ответил Эдгар, с сожалением глядя на умирающего. — Вот бедняга! Занесла его нелегкая на такую кривую дорожку...

Фридрих хлопнул себя по лбу.

— Боже мой! Эльза! Позовите Эльзу! Скорее!

— Я уже здесь.

И герцогиня, сдерживая слезы, опустилась на колени рядом с Фридрихом.

— Лоэнгрин! Ты меня слышишь! — позвал Тельрамунд. — Эльза рядом с тобой. Она жива. Очнись! Посмотри на нее.

Но подернутые синевой веки тамплиера так и не поднялись. Только губы задрожали и беззвучно прошептали имя жены. Услышал ли он слова друга, понял ли их? В следующее мгновение лежащее на земле тело изогнулось дугой, пальцы сжались в кулаки, из уголка приоткрытого рта медленно потекла густая струйка крови.

— Кажется, я опоздал? — епископ Доминик подошел к сгрудившимся возле умершего рыцарям. — Исповедовать его уже не придется.

— Теперь остается только отпеть его, — перекрестился Тельрамунд.

— А ты уверен, сын мой, что я имею право это сделать? — нахмурился епископ. — Человек, который столько лет служил нечистой силе...

— Я — свидетель его покаяния! — Фридрих, не вставая с колен, повернулся к святейшему и с мольбой протянул руки. — Он раскаялся в прежних заблуждениях, он их проклял! И сюда приехал, чтобы исправить зло, в котором участвовал. Спасите его! Или в его гибели буду виновен я один: узнай Лоэнгрин сразу, что его жена жива и находится в замке, он не медлил бы пойти туда со мною.

— Я слыхал от матери, а она будто бы слышала от самого святого Бернара, что покаяние может снять любой грех, даже если человек раскаялся в последний миг перед смертью! — проговорил Ричард Львиное Сердце, стоявший позади всех.

Епископ с едва заметной улыбкой посмотрел на короля:

— Ну, если ваше величество тоже меня просит...

— Да, прошу. В конце концов, я сам — жуткий грешник и удивляюсь, как до сих пор Господь спасает меня и хранит. Не иначе — ради этих вот удивительных людей, что за меня молятся и сражаются. И если мне после смерти будет даровано прощение и отпущение грехов, то я затрудняюсь сказать, кому же их уж совсем нельзя отпустить.

— Пожалуй вы правы! — вздохнул епископ и опустил руку на голову Эльзы. — Не плачь, дитя мое. То, что случилось, много лучше того, что могло бы быть с твоим мужем. Ну, где же воины? А вот и они! Нужно отнести тело в часовню. Убитых пускай отвезут на городское кладбище, а отпевать ли их — это уж будет решать епископ Валентин. И пойдемте отсюда — время за полночь. Храни нас всех Господь!

Глава 6 «Кто, если не я?»

«Здравствуй, мама! Здравствуй, моя любезная жена и королева! Здравствуй, мой дорогой сын, которого я не видел, но так люблю, что, кажется, сердце мое согревается этой любовью, как бы далеко мы ни были друг от друга. Наконец-то у меня явилась возможность написать вам. Столько событий произошло, и хотелось бы обо всем рассказать подробно, но в том нет нужды — мои посланные это сделают лучше, чем способно написать перо. Тем более что поедет в Лондон Блондель, а уж у него воображение и красноречие — не чета моим. Скажу лишь, что и в боевых походах мне не случалось переживать столько волнующих событий за столь краткое время.

В твоем письме, матушка, ты выразила беспокойство о моем здоровье. Вот так новость! Когда же это оно у меня было плохим? Здоровьем я в тебя и молю Бога, чтоб ты и впредь подавала мне в том благой пример. Что до сломанной ноги, то я, по правде сказать, уж позабыл, которая была сломана. Это, само собой, шутка, однако нога действительно давным-давно не болит и даже не напоминает о переломе.

Беренгария! Что же ты так мало написала мне о мальчике? Я хочу о нем знать все: каковы у него глаза, волосы, что любит он есть и часто ли плачет. (Матушка говорит, что до двух лет я был плаксой! И не хотелось бы верить, да она не мастерица привирать.)

Знаю, что сильнее всего вас волнует, когда же мы увидимся. Надеюсь, ждать уже куда меньше, чем мы ждали до сих пор. А большего пока сказать не могу.

И последнее. Мама! Передай разлюбезному братцу Иоанну, что мое терпение истощилось! Если еще хотя бы раз он посмеет до моего возвращения устроить смуту в какой-либо из частей королевства, если не выполнит хотя бы одного твоего приказа или будет вновь распускать гнусные слухи (не важно — о мнимой ли гибели короля, или о чем-то ином, подрывающем спокойствие в народе), то клянусь моим мечом — я вскоре заставлю его пожалеть обо всех прежних выходках сразу! Не буду грозить ему смертью, потому что он — твой сын, в нас течет одна кровь. Я не убью его. Но он потеряет все и не будет прощен, если только теперь же не образумится.

Это все. Надеюсь, что Господь пошлет нам скорую встречу и молюсь о ней, потому что знайте: скучаю не менее вашего. Хотя женщины обычно не верят мужчинам, когда те признаются в своей тоске по ним и по дому. Вы все уверены, что нам по душе лишь походное седло. А я так мечтаю взять на колени сына и долго-долго играть с ним, слушая его лепет, не думая ни о каких битвах, ни о каких победах!

Сердце мое с вами, как и всегда, любимые мои!

Обнимаю и молюсь за вас.

Ричард»

Король отложил перо, долго искал глазами песочницу, а найдя, щедро и густо присыпал написанное.

На самом деле ему хотелось написать много больше. Но нельзя. Нельзя доверить бумаге замыслов, от исполнения которых сейчас так много зависит.

В очаге медленно разгорались, треща и слегка дымясь, влажные ольховые дрова. Комнату наполнял их сочный запах, но тепла они давали покуда мало, и у Ричарда явилось желание взять с постели свой плащ.

«Ого! Я становлюсь неженкой! — с досадой подумал он. — Вот они — пять месяцев относительного покоя, стоит только привыкнуть! А ведь на самом деле здесь совсем не холодно».

Но озноб тотчас проник ему под рубашку и мурашками пробежал по спине. Ричард невольно поежился, стряхивая с письма просохший песок.

И тотчас чьи-то ласковые руки осторожно набросили на его плечи нечто мягкое и теплое. Пушистый мех приятно защекотал шею.

— Спасибо, Блондель! — проговорил король, не сомневаясь, что в комнату никто не мог войти без стука, кроме его верного друга, и что одному только Блонделю могло прийти в голову принести подбитый мехом плащ, дабы Ричарду было поуютнее в непротопленной комнате. Да и набраться дерзости не подать плащ, а просто так вот накинуть его на короля мог, пожалуй, тоже лишь рыцарь-трубадур.

— Блондель еще видит десятый сон! Вообще чуть не весь замок спит, будто на всех так подействовало приближение зимы. А ты по-прежнему встаешь рано!

Голос, произнесший эти слова, заставил Ричарда взлететь из кресла, в душе изумляясь собственной тупости: только одни руки на свете могли коснуться его с такой нежностью, а он не понял! Однако как это может быть?!

— О, Господи! Мама! Но как ты сюда?..

Элеонора Аквитанская расхохоталась. И тут же, залившись слезами, которых, против обыкновения, даже не пыталась сдержать, кинулась на грудь сыну:

— Глупый мальчик! Больше двух лет не видеть тебя, не слышать твоего голоса... И что же — я могла ждать дольше? Прости, я прочитала твое письмо, когда стояла у тебя за спиной. А ты и не услышал, как я вошла.

— Я не слышал даже, как опускали мост и как ты по нему проехала. Оглох я, что ли?

Ричард крепко прижал к себе королеву, потом слегка отстранил и всмотрелся в ее лицо. Нет, вроде бы не постарела. Те же удивительные изумрудные глаза, украшенные тонкой сеткой морщинок, те же твердо сложенные, по-прежнему сочные губы, тот же бронзовый венец волос, сколотых черепаховыми гребнями. Только тончайшая розовая каемочка вокруг глаз выдает и бессонные ночи, и тайные слезы, которых она за это время пролила бог весть сколько.

— Все просто, дорогой мой. Я приехала еще вчера вечером. И встретилась с охотниками, которые поздно возвращались в замок. Сир Эдгар первым меня узнал да так заорал от радости, что у меня конь вскинулся на дыбы. Хорошо, что я не разучилась держаться в седле. Когда прибыли сюда, мне сказали, что ты уже лег. Наверное — с досады, коль скоро не отправился со всеми на охоту.

— Ну да! — Ричард тоже рассмеялся и поцеловал Элеонору. — Я и не мог поехать. Во-первых, матушка, я здесь в плену — разве ты забыла? А во-вторых, все мои друзья считают, что покидать цитадель для меня опасно, и они трупами лягут на дороге, вздумай я сделать такую попытку. Но скоро это должно закончиться: декабрь не за горами.

— Знаю, — нахмурилась королева. — Знаю про декабрь. Мне уже рассказали. Да я и сама догадывалась. Оттого и приехала: наверное, вам не помешает еще одна неглупая голова. Так, сын?

Он кивнул и снова, на этот раз еще крепче, прижал ее к себе. Вот уже три месяца Ричард Львиное Сердце снова жил в австрийском замке Дюренштейн. Только теперь его плен больше походил на пребывание в гостях, хотя гостеприимный хозяин, недавний враг короля Леопольд Австрийский, больше всего на свете мечтал, чтобы венценосный гость поскорее убрался восвояси.

За сокровища королевы Элеоноры, привезенные из Англии Седриком Сеймуром, и за то, что удалось собрать друзьям Ричарда, купцы Вормса выложили шестьдесят две тысячи серебряных марок, уверив, что платят самую высокую цену. Очевидно, они не лгали: жители прекрасного города искренне полюбили английского короля.

Чтобы уплатить выкуп императору Генриху, оставалось найти еще тридцать восемь тысяч, и рыцари не сомневались, что добудут эти деньги. А Ричард клялся после своего освобождения достать и пятьдесят тысяч для Леопольда — хотя тот, кажется, уже готов был уплатить сам, чтобы только отпустить своего пленника и забыть о его пребывании в Дюренштейне.

Однако думать сейчас приходилось не только о выкупе.

В то утро, когда Элеонора Аквитанская так неожиданно появилась в комнате сына, остальные обитатели Дюренштейна поднялись с постелей и впрямь очень поздно. Вчера охота оказалась удачной, добыча — богатой, а морозный воздух, бурная скачка и выпитое напоследок хорошее вино пробудили у всех аппетит. Поэтому ужин затянулся.

Ричард и его мать не стали завтракать вдвоем. Они отправились на прогулку по крепостным стенам (Элеоноре непременно хотелось увидеть то место, откуда ее сын полгода назад упал и сломал ногу), а за стол уселись уже далеко за полдень, когда поднялись из постели рыцари и сам хозяин замка.

После всех приветствий и восторгов, прозвучавших в адрес английской королевы, она попросила собравшихся немного утихнуть и сообщила то, о чем успела уже рассказать сыну: ей удалось, посетив нескольких преданных королю английских и французских рыцарей, графов и баронов, собрать денег и драгоценностей.

— Мне сложно самой все это подсчитать, — закончила Элеонора, — однако по моей просьбе предварительный подсчет сделал один лондонский ювелир. Он оценивает собранное в двадцать пять тысяч серебряных марок. Значит, теперь остается добыть еще тринадцать. Сумма не маленькая, но уже и не такая великая.

— Сдается мне, настала пора потрясти моих обнаглевших баронов! — вдруг изрек герцог Леопольд, дотоле молчаливо тянувший вино. — Кто и сколько должен мне дани, я сам уж и не вспомню, но надеюсь, что подскажет управляющий замка. А если сюда еще прибавить одолженные и не возвращенные мечи, кольчуги, коней, сбрую — получится очень даже немало. Завтра же прихвачу хороший отряд рыцарей и воинов и наведаюсь к любезным вассалам. То-то радости будет! Они, верно, решили, что я тут последнюю память пропил и все долги их позабыл. Так пускай теперь почешут задницы! То есть... я не хотел обидеть дам. Словом, пускай потрясут свою мошну и рассчитаются, как положено добрым христианам. А не то я, как добрый сарацин, пройдусь по их угодьям, загляну в конюшни и навещу пастбища. Со времен моего деда герцога Вильгельма они такого не видывали! Думаю, тринадцать тысяч я как раз и натрясу. А при удачном раскладе выйдет, даст Бог, и поболее — еще и мне самому кое-что достанется. К декабрю успею. Ведь нужно именно к декабрю?

— Спасибо, Леопольд! — только и сказал Ричард Львиное Сердце. — Честное слово, я начинаю жалеть, что мне, скорее всего, недолго остается пребывать у вас в плену.

— Вежливости ради скажу: хоть от вас и одна морока, ваше величество, но в последнее время вы тоже начинаете мне нравиться! — отозвался герцог. — Похоже, там, в Палестине, я чего-то в вас не заметил. Еще год назад удавил бы вас своими руками, а теперь думаю, что буду без вас скучать.

— Так исправь положение, Лео! — встрял неугомонный шут Клюгхен, успевший стать любимцем для Ричарда и всех его друзей. — Пускай теперь король Англии возьмет тебя в плен, и ты годика два посидишь у него в одном из замков. Вот и будете дальше привыкать друг к другу. А потом кто-нибудь за тебя тоже соберет выкуп. А можно и не собирать: вдруг тебе понравится быть в плену? Герцогом можешь, к примеру, меня оставить. Хлопотно и противно, но я справлюсь, наверное!

Хохот, волной прокатившийся над столом, долго не давал никому заговорить.

Наконец Эдгар Лионский, которого собравшиеся тут рыцари все так же признавали своим предводителем, поднялся с кресла и обратился к Ричарду Львиное Сердце:

— Но если выкуп будет готов до декабря, то мы должны знать ваше решение, государь. Если вы намерены отправиться в Англию сразу, едва деньги будут переданы императору, то нам нужно будет заранее собрать большой отряд для вашей охраны. В том, что тамплиеры попробуют напасть, сомнений нет, и нас шестерых окажется мало. Может быть, безопаснее переждать в замке? Не станет же Генрих осаждать Дюренштейн!

— Пускай попробует! — вконец распетушился Леопольд. — Вот тогда повеселимся! Только как он объяснит это? Если ему заплатят сто тысяч поганых марок, то чего еще этот индюк будет требовать от меня? А?

Элеонора Аквитанская, обменявшись взглядом с сидевшим напротив нее Седриком, заметила:

— Генрих Шестой не похож на человека отважного. Думаю, он уже перетрусил, когда его отлучили от церкви. Вероятно, успел пожалеть о своем опрометчивом союзе с Братством Святого Грааля. И если мы уплатим ему выкуп, то император постарается устраниться от дальнейшей борьбы.

— Но он боится Парсифаля! — напомнил Фридрих Тельрамунд.

— Да! И потому, может быть, только и мечтает, чтобы мы с этим Парсифалем покончили! — откликнулся Седой Волк. — Значит, готов своего колдуна предать. И еще. Германский император хоть и самый завалящий воин, но отлично понимает, сколько сил нужно положить, чтобы взять такой замок, как Дюренштейн. А если выкуп будет уплачен к декабрю, то до этой их сатанинской даты, когда всякие там Сириусы будут торчать в созвездии небесного аспида, останется всего неделя или чуть больше. За неделю овладеть Дюренштейном? Чушь собачья!

— Я тоже об этом думаю, — заметил граф Луи. — И уверен, что Парсифаль просчитывает такое развитие событий. Он и Генриха знает получше нашего. Скорее всего, колдун придумает какой-нибудь неожиданный ход, чтобы либо выманить нас отсюда, либо запустить в замок своих шпионов и попытаться захватить короля. Но, конечно, ему было бы удобнее, окажись его величество вне этих стен. Сил-то у тамплиеров хватает и без армии императора. Странно только, что до сих пор они нас здесь не осадили: ведь для них это — последняя возможность.

— Для нас это тоже последняя возможность, — задумчиво произнес Ричард Львиное Сердце.

— Что ты хочешь этим сказать? — быстро спросила Элеонора.

— То, что сказал, мама. Мы все знаем, сколько уже зла совершило это самое братство, даже если оставить «славные» дела ордена в целом. Хватило бы только смерти Фридриха Барбароссы и Конрада Монферратского, чтобы объявить этих мерзавцев врагами всех христианских государств. Но за Братством Грааля числится и еще немало «подвигов». Последний — убийство герцога Брабантского, их же бывшего сообщника. Мы имеем полное право объявить им войну. И не можем.

— Почему это? — взвился Леопольд Австрийский. — Ну, ладно, вы не можете — их осиное гнездо находится не в Англии. А я-то почему не могу?

— Мне плевать, где они находятся! — голос Ричарда прогремел прежним густым рыком, наводившим ужас на врагов. — Не единожды я бил недругов в странах, которые за тридевять земель от Англии. Но ведь мы ничего не знаем о Парсифале и его присных. Не знаем, где их убежище. Не знаем, сколько их, как они вооружены. Не знаем, чем может грозить нам колдовская сила Парсифаля, помимо его гнусных фокусов с волками. Нам не ведомо, кто из сильных и богатых людей поддерживает их, если не считать труса императора. А главное — у нас нет никаких доказательств, что они замыслили человеческое жертвоприношение. Кто видел, как они совершают Черную мессу, призывают сатану? Лоэнгрин. Но он уже не засвидетельствует этого. Тельрамунд только кое-что слышал и о чем-то догадался. Итак, мы не можем их обличить. А если не можем, то по какому праву с ними расправимся?

— Вас это очень волнует? — герцог Леопольд привстал с места, залившись алой краской. Его глаза сверкали яростью. — Эти ублюдки гробят людей, ссорят между собой государей, занимаются гнусной чертовщиной, а вы мучаетесь вопросом, докажете или нет, что они — твари подколодные?! Да плевать на это! Выследить их в этом самом капище и переколотить к растакой-то матери!

Ричард внимательно посмотрел на герцога:

— Леопольд, а вы когда-нибудь пытались сосчитать, скольких людей убили за свою жизнь? Что морщитесь? Никак?

— М-м-м... Я не силен в счете.

— Я тоже. И мне тоже не сосчитать. А как вы полагаете, сколько из этих людей, по нашей вине угодивших в ад, могли бы еще спасти свою душу? Молчите? Ладно, не отвечайте. Как бы там ни было, мне нужно остановить слуг сатаны. Нужно расплатиться за тех, кого они уничтожили, и не дать далее творить подобную мерзость. Кто это сделает, если не я? Но сперва нужно получить доказательства.

— Уж не собираешься ли ты, — в наступившей тишине неестественно громко спросила Элеонора, — полезть к ним в руки, чтобы попасть в сатанинский вертеп и убедиться?.. Ты что, с ума сошел?

Ричард обошел стол, взял руку матери, заглянув в побелевшее, искаженное беспомощным гневом лицо:

— Они ведь не знают, что нам известна дата жертвоприношения. Мы тогда перебили всех лазутчиков Парсифаля, которые следовали за Лоэнгрином. И если мы, уплатив выкуп, покинем Дюренштейн, тамплиеры уверятся в сохранности своей тайны. И постараются отыграться.

— Но чтобы вас захватить, им придется перебить весь мой отряд! — напомнил Эдгар. — Так что если уж вы решили устроить собственное похищение, ваше величество, то будьте готовы для достоверности принести нас в жертву.

Ричард даже не подумал обижаться. Он рассмеялся:

— Нет, мессир, не мечтайте! Так легко вы в Царство Небесное не попадете. Да и я туда не тороплюсь. У меня теперь, как и у вас, растет сын. Но главное не в этом. Кто, как не вы, поможет мне захватить всю эту свору на месте преступления? Так что будьте готовы не умирать, а драться.

— Мы готовы. — рыцарь Лионский обвел взором лица друзей и жены и улыбнулся. — Мы готовы как никогда, потому что на сей раз враг еще страшнее и еще отвратительнее, чем сарацины. Но это ведь и очень хитрый враг! Значит, нужно прибегнуть к уловке, на которую бы он попался. И по лицу сира Седрика я вижу, что он уже что-то придумал.

— Наверное, я глупею! — проворчал под нос старый рыцарь. — Прежде по моему лицу нельзя было читать мыслей. Но как бы там ни было, мне еще нужно все обмозговать. И кое с кем посоветоваться.

— Со мной, да? — почти сердито спросила королева. — И много вам проку от советов глупой старухи? Впрочем, один могу дать прямо сейчас: не верьте, что Парсифаль поймается в вашу ловушку, как бы вы хитро ее ни устроили. Этому мерзавцу помогает сам дьявол!

— Вот я и думаю, — задумчиво процедил Седрик. — А не воспользоваться ли и нам самую малость его услугами?

— Что-о? — ахнул пораженный Эдгар, в то время как остальные в немом изумлении уставились на Сеймура.

— Я, помнится, рассказывал вам, — продолжил Седой Волк, будто не замечая всеобщего потрясения, — как, уехав из Палестины после окончания Крестового похода, почти два года путешествовал. Не скажу, что добрался до Китая, однако в одном из странствий повстречал старика китайца и сумел оказать ему услугу. Словом, выкупил из плена. И он подарил мне одну штуковину, которую я нынче прихватил с собой. Не хотел брать, но подумал, да и взял. И чтоб у меня конь захромал на все четыре ноги, если к созданию этой штуки не причастен сатана!

— Да что же это такое? — не без дрожи в голосе спросила королева.

— Пока могу только показать.

Он поднялся из-за стола и через некоторое время возвратился с походной сумкой, из которой осторожно достал кожаный мешочек, развязал его, развернул тряпичный сверток и уже оттуда извлек глиняную флягу с широким горлышком, плотно заткнутую пробкой. Седрик очень аккуратно вытащил пробку и чуть-чуть наклонил флягу. Его друзья сумели разглядеть внутри что-то вроде густого темного порошка.

— Да это ведь простая земля! Или нет?

Желая лучше рассмотреть порошок, Луи Шато-Крайон хотел поднести к фляге свечу.

— А вот огонь держите подальше от этого, если хотите жить! — предупредил Седрик. — И вообще, до поры я лучше уберу свое зелье. Но если окажется, что, кроме него, нам ничто другое уже не поможет... Что ж, тогда я рискну спасением души и пущу его в ход!

Глава 7 Запоздалое покаяние

Герцог Австрийский сдержал слово — недостающие тринадцать тысяч марок ему удалось добыть задолго до конца ноября. Засидевшись в своем замке, неистовый вояка с особенным рвением ринулся опустошать вотчины непокорных баронов. Напуганные вассалы благоразумно согласились вернуть все, что были должны, и еще приплатить сверх того — лишь бы Леопольд, в котором взыграл боевой дух, побыстрее от них отвязался.

Собрано было (деньгами, оружием, лошадьми и зерном) даже вдвое больше, чем требовалось, но об этом герцог, само собою, распространяться не стал. В конце концов, какое дело Ричарду Львиное Сердце до того, что былой враг немножко нажился на нем? Неизвестно ведь еще — уплатит ли король Леопольду обещанные пятьдесят тысяч, когда получит свободу?

Выкуп герцог Австрийский отвез императору сам. В это время Генрих находился в Кельне — там собирался большой турнир, куда съехались лучшие рыцари со всей Германии. Этот турнир проводился всегда с первого по четвертое декабря: им отмечалось начало зимы. Строгость Рождественского поста не позволяла рыцарям предаваться веселью и разгулу в честь своих побед либо заливать вином обиду поражений, поэтому Кельнский турнир проходил особенно торжественно и достойно. На этих боях всегда присутствовал, а лет пятнадцать назад — еще и участвовал в них Фридрих Барбаросса, вызывая шумный восторг собравшихся.

Сын великого воина император Генрих на ристалище не сражался, однако смотреть битвы любил. А потому приезжал в Кельн неизменно, и Леопольд Австрийский мог не сомневаться, что застанет там своего сюзерена. Там он его и застал, отыскав в жарко протопленной комнате еще недостроенного замка, — Генрих строил этот замок для себя и каждый раз, посещая, страшно злился, что работы идут так медленно.

Монарх принял привезенную ему огромную сумму не без удивления (ему не верилось, что Элеонора с друзьями в столь короткий срок сумеют собрать так много денег), однако с заметным облегчением, которого почти не пытался скрыть.

— И когда же Ричард покидает ваш замок? — спросил он.

— Да уже покинул! — с самым беспечным видом отвечал герцог. — Вы же дали слово, что после внесения выкупа король будет освобожден. И я, полагаясь на это слово, едва получил деньги, тотчас освободил его величество из-под стражи. Да и сил моих уже не было — до чего же надоел! А его прожорливые рыцари, которых пришлось тоже держать в Дюренштейне, слопали половину лучшего стада моих свиней!

— Вот как! — теперь императору стоило большого труда скрыть волнение. — Ричард уехал... И где же он теперь? Вы не знаете, каким путем он двинулся?

— Знаю, — улыбнулся Леопольд и сделал паузу, любуясь нетерпением своего сюзерена.

А в голове у Генриха теснились мысли, одна мрачнее другой. «Не может быть, чтобы шпионы Парсифаля прозевали отъезд короля! Значит, подлый колдун нарочно ничего не сообщил мне. Он перестал мне доверять! Ну что ж, тем лучше. Или?.. Ведь Кельн всего в трех днях пути от Брабанта. А коли постараться — так до замка и за два дня доскакать можно. Что, если они мне велят прямо с турнира ехать туда, на это их жуткое действо?! Велят?! Мне, императору? Но ведь Парсифаль давно уже мне приказывает, как своему слуге. Старый мерзавец! А король? Где он сейчас? Возможно, тамплиеры его уже захватили. И сейчас он там...»

— Его величество поехал в Англию, как и собирался два года назад, через Германию, — пояснил наконец герцог. — Он отбыл со мной вместе, а по пути уж никак не мог не заглянуть на Кельнский турнир.

Генрих едва не свалился с кресла:

— То... то есть? Он сейчас здесь, что ли?

— Ну да. Здесь. И хотел бы поучаствовать в поединках. Только вот найдется ли рыцарь, достойный скрестить с ним копье? Я бы не прочь, да боюсь — король все же таит против меня зло за свой долгий плен. А раз так, то ведь и убить может! Вашему величеству я бы тоже не советовал с ним связываться.

Эта уже совершенно явная издевка вывела Генриха из себя.

— Я у вас не спрашивал совета, герцог! — закричал он, вскакивая. — Вы исполнили мой приказ — получили и привезли выкуп, и более мне не нужны. Ступайте!

Обычно гневливый Леопольд на этот раз, кажется, обрадовался вспышке императора.

— Благодарю, я как раз спешил встретиться с купцом. Мне нужен новый конь — мой что-то прихрамывает и может подвести меня на турнире.

«Да, Парсифаль темнит со мной! — мрачные мысли Генриха мешали ему даже по-настоящему злиться на очевидную наглость вассала. — Колдун унюхал мои сомнения и решил все проделать без меня. А мне через кого-то из братьев пришлет свое повеление явиться в капище. Окончательно повяжет со своим рогатым покровителем, а взамен не даст ни обещанной великой силы, ни долголетия. Так с чего же я буду его слушаться? Из одного страха, что мне всадят в шею ядовитый шип, как моему отцу? Но есть ли уверенность в том, что этого не случится и так? Может, я больше уже не нужен Парсифалю?»

— Постойте, герцог! — император остановил Леопольда на пороге комнаты. — У меня еще будет поручение для вас.

«Я бы тебе показал поручение, приспешник чернокнижников! — чуть было не сорвался австриец. — Кабы не дал бы слова быть с тобой шелковым, так уже послал бы в болото, где тебе и место!»

— Всегда готов послужить моему сюзерену! — возможно, в голосе Леопольда снова была издевка, но Генрих предпочел ее не расслышать.

— Отсюда ведь очень недалеко до герцогства Брабантского, — небрежно проговорил император, натягивая на ноги пушистое лисье одеяло, хотя в комнате стояла духота от жарко пылавшего очага. — Вы, возможно, слышали, что там произошло несчастье — полгода назад погибла герцогиня Эльза. А совсем недавно мне сообщили и о смерти ее супруга. Кажется, его убили в Вормсе, вскоре после моего отъезда?

— Да, прямо у ворот замка тамошнего епископа, — невозмутимо подтвердил Леопольд. — Он приезжал повидать своего друга, одного из рыцарей короля Ричарда, да они и двух слов сказать не успели, как беднягу кто-то подстрелил. Но ведь у него есть наследник.

— Есть. Однако никто сейчас не знает, куда он делся и где дочери герцога Лоэнгрина. Их, всех троих, то ли похитила, то ли увезла куда-то по приказу самой герцогини нянька-кормилица, которую нигде не могут отыскать. Замок стоит пустой, там хозяйничает управляющий, некий грек, который, как уверены многие из слуг, нечист на руку. Так вот, мой верный герцог: я хочу, чтобы вы после турнира, а еще лучше, — тут голос Генриха сделался особенно твердым, — за день до его окончания поехали в Брабант и посетили замок. Можете сказать, что вас просил об этом, умирая, сам герцог. (Насколько я слышал, вы в тот злополучный день были в замке епископа Валентина.) В Брабанте сами все проверьте, убедитесь, что этот грек по крайней мере не распродал имущество герцога и герцогини, да заодно попробуйте разузнать, куда могли подеваться дети. Если их не удастся отыскать, мне ведь придется кому-то передать владение и замком, и самим герцогством. Поедете?

— Как будет угодно вашему величеству. — В глазах Леопольда вспыхнули и погасли насмешливые огоньки. — Как вы прикажете, так и будет сделано.

«Этим он облегчает дело рыцарям короля! — думал, садясь в седло, герцог. — И явно делает это нарочно. Ну и человек! И кого же он только еще не успел предать!»

«Если что, я всегда смогу доказать колдуну, что не отдавал Леопольду такого приказания! — в свою очередь, прикидывал Генрих. — С эдакого дурня сталось бы безо всякого приказа сунуть нос не в свое дело. Допустим, Парсифаль покончит с Леопольдом. Неплохо — после всего случившегося герцог стал для меня опасен. Ну а если вдруг обжора Лео снесет башку моему чернокнижнику и разгонит его сатанинскую свору, это будет просто великолепно! О том, что я был среди них, знают немногие, да и кто в это поверит? Нет, так или иначе, я поступил правильно. Теперь бы еще доказать папе Целестину Третьему мою непричастность к пленению Ричарда! Но это уж едва ли удастся. Хотя, с другой стороны, ведь я и не брал его в плен. Правда, три месяца продержал в Гогенау, да еще в кандалах, зато теперь выпустил. Нужно только придумать, чем смягчить церковь. Другое дело, что для этого в любом случае придется избавиться от Парсифаля».

Рассуждая таким образом, император все больше приходил к мысли об опрометчивости своего союза с приспешниками сатаны. Его робкое сердце и прежде ежилось в груди, когда он представлял, чем все может обернуться еще при жизни. А уж после смерти!.. Даже и думать не хочется!

Когда за окном смолк стук копыт герцогского дестриера, Генрих отбросил свое лисье одеяло, поднялся из кресла и подошел к установленному возле постели распятию.

— Господи! — воскликнул венценосный тамплиер, рухнув на колени и с искренним рвением трижды осеняя себя крестом. — Прости мне мои заблуждения! Клянусь славой отца, я просто влип, как муха, в сети проходимца-колдуна. И если ты поможешь мне теперь от него избавиться, помириться с Папой Римским и оказаться возвращенным в лоно Твоей Церкви, даю слово всю оставшуюся жизнь каяться в принесенных ужасных обетах... Хотя, по правде сказать, что такое обеты? Просто слова, притом — еще и глупые. Я буду также приносить щедрые жертвы церквам и монастырям, заботиться о монашествующих, помогать пилигримам. Даже стану, как мой отец, император Фридрих, защищать вдов и сирот[74], буду помогать им. Другое дело, что после ужасного Крестового похода, в котором погибли десятки тысяч германцев, вдов и сирот развелось столько, что всех не прокормишь. (Хорошо было отцу давать свой обет, когда их было куда меньше!) Но я не отступлюсь от своих слов, Господи! Только ты уж прости меня и устрой так, чтоб колдун сгинул, а я бы остался в живых. Спаси мою жизнь и мою душу, Господи!

Некоторое время Генрих продолжал набожно креститься, заискивающе глядя на распятие, потом понурил голову и прошептал:

— Понимаю, понимаю: чтобы получить прощение, надо бы предупредить короля Ричарда о том, какую участь ему готовят. Но как это сделать? Он же меня ненавидит! И наверняка не поверит. Да и потом, это выдаст меня с головой! Я же направил в Брабант Леопольда, и как тот ни глуп, но, думаю, расстроит замыслы Парсифаля. А если все же... Ведь Ричард и сам — первый богохульник и еретик. Ну нет: не еретик, конечно, но и особого благочестия в нем не замечали. Что ж, мне теперь из-за него пропасть? Господи, я верю, что если он и впрямь так хорош, как вопили жители Вормса на сейме, то Ты его избавишь от ужасной гибели. Ведь правда?

Тут император залился слезами и ткнулся лбом в свежую траву, которой слуги обильно устлали пол его комнаты[75].

Глава 8 похищение

Против ожидания, первые два дня Кельнского турнира прошли совершенно спокойно. Вернее — так, как проходили и обычно: ежедневно — по двенадцать поединков, два из них завершились ранениями рыцарей. А еще в одном погиб конь, что повергло его хозяина, небогатого немецкого барона, в жестокое уныние — купить другого чистокровного жеребца ему было положительно не на что...

Ричард Львиное Сердце знал этого барона по Крестовому походу, уважал за отвагу, а кроме того, именно в его старом-престаром замке, вблизи города, король и остановился со своей небольшой свитой. Кроме преданного Блонделя в эту свиту входили лишь несколько рыцарей герцога Леопольда, воевавших в свое время под началом Ричарда.

Это было единственное уязвимое место в разработанном заговорщиками плане: такая хитрая лисица, как Парсифаль, могла заподозрить обман, узнав, что английский король едет из плена без сопровождения своих отважных друзей. Но каковы бы ни были подозрения, отступать Братству Грааля уже некуда. Значит, Парсифаль все равно примет вызов, а там уж нужно надеяться на свои силы, а в первую очередь — на помощь Божию и на отвагу рыцарей.

Львиное Сердце предполагал, что тамплиеры используют то же средство, к которому пару лет назад прибег в Палестине «византийский купец», он же «торговец Муталиб», он же шпион Саладина и одновременно магистра Ожера Рафлуа — Шмуль бен-Рувим. «Купец» подарил королю роскошного коня, но тот оказался отравлен и впал в бешенство, вскоре после того, как Ричард вскочил в седло. Всадника спасло не чудо, но собственное хладнокровие: во время сумасшедшей скачки, невероятными усилиями сохраняя равновесие, король ухитрился надрезать кинжалом сонную артерию дестриера. Истекая кровью, конь замедлил бег и наконец рухнул — всего в нескольких шагах от нагромождения скал, среди которых наездник наверняка не смог бы усидеть верхом.

Однако тогда они хотели его убить. Теперь же он им нужен живой. Значит, лошадь-убийца не годится. Хотя почему бы и нет? У этих людей, скорее всего, найдется средство прервать скачку, когда конь умчит седока достаточно далеко от людского сборища.

Два дня подряд Ричард думал об этом, садясь в седло и даже во время поединка. Впрочем, на воинском искусстве знаменитого героя это никак не отразилось: оба раза он победил. И оба раза гнедой дестриер (кстати, подаренный на прощание Леопольдом Австрийским) преспокойно привозил короля назад, в нищий замок барона Дитриха.

Впрочем, на второй день вечером Львиное Сердце принял вызов на еще один поединок — от приехавшего из Франции молодого графа Бреси. Правда, свою дерзость двадцатилетний задира искупил тем, что пообещал всего лишь продержаться в седле дольше, чем два других противника Ричарда.

— А если свалюсь раньше, то ваше величество может взять моего коня! — заявил граф. — Лучшего скакуна вы в Германии не найдете. Да и у нас во Франции нет таких — отец купил его по случаю где-то на Сицилии, возвращаясь из паломничества.

Конь был и впрямь прекрасный — светло-золотистой масти, с удивительно длинными стройными ногами и с шеей, изогнутой, точно у лебедя.

Предложение тотчас насторожило короля. «Вот оно!» — мелькнуло в голове.

Ричард сшиб самонадеянного юнца при первом же столкновении и, когда тот с совершенно убитым видом передал ему поводья абиссинца, король тотчас взлетел в седло, велев пажу позаботиться о гнедом.

Но и на этот раз ровно ничего не произошло. Уже под вечер Львиное Сердце возвратился в замок и тут же подарил абиссинца барону Дитриху, едва не потерявшему голову от радости.

— Да что вы, в самом деле! — усмехнулся король. — Я ведь со свитой живу у вас, а заплатить-то мне нечем. Так вот хотя бы подарок вам сделаю. Только на всякий случай воздержитесь завтра ехать на турнир — пускай конь постоит денек в конюшне. И если с ним ничего дурного не произойдет, тогда смело можете на него садиться.

Барон удивился, но не решился спорить с Ричардом, которым восхищался еще во время Крестового похода.

Однако, как бы хорошо все ни складывалось, именно это более всего тревожило короля. Неужели Парсифаль что-то заподозрил, испугался и изменил свои намерения? Да нет, такого просто не могло быть! И тут мелькнула неожиданная мысль: «А что, если у них была жертва в запасе? Может, они надумали заменить меня кем-нибудь? И пока я здесь развлекаюсь на турнире, эти ублюдки зарежут на своем сатанинском алтаре кого-то другого!»

Этим опасением Ричард поделился вечером с Блонделем, но трубадур решительно возразил:

— Да ведь в таком случае они бы эту замену совершили уже тогда, когда вы ускользнули от них в первый раз! Чего ради им было дожидаться второго «змеиного» дня с этим поганым сочетанием трех шестерок? Нет-нет, государь: им нужны вы!

— Я и вижу, как нужен! — зло бросил Львиное Сердце. — Торчу тут, будто на ладони, с совсем маленькой свитой — нате, забирайте! А они, похоже, поджали хвосты и затаились. И остается-то до шестого числа всего три дня — только-только доехать до Брабанта.

Эта беседа происходила, когда Ричард с Блонделем, скромно отужинав в обществе барона Дитриха, вдвоем вышли во двор. Точнее, туда, где прежде был двор замка, а ныне зеленела поляна, обрамленная полуразрушенной стеной, через которую теперь можно было перебраться без всяких осадных лестниц. Правда, высившийся за спиною друзей донжон оставался по-прежнему крепким и внушительным, а остальные три стены еще неплохо держались, но за отсутствием четвертой едва ли могли защитить цитатель Дитриха. Сам барон, впрочем, не унывал, утверждая, что, вздумай кто осадить его замок, им придется отбиваться втроем: ему, оруженосцу и старому слуге. И значит, удобнее будет оборонять башню, а не все четыре стены! Беззащитность замка была одной из причин, побудивших короля остановиться именно здесь.

— Благородные рыцари! А не укажете ли мне, где найти английского короля?

Хрипловатый голос принадлежал пожилой крестьянке, вышедшей из-за руин угловой башни.

— Я — английский король.

Ричард подошел к женщине. Та чуть отступила, восхищенно разглядывая его мощную фигуру, щурясь на блеск кольчуги, которую Ричард из предосторожности снимал лишь ложась спать.

— Что тебе нужно?

— Мне-то ничего, я — простая, что мне может быть надобно от короля? — она говорила с мягким южным выговором, но Львиное Сердце достаточно знал немецкий язык, чтобы понимать даже тех, кто его коверкал. — Только вот меня просили передать, что там, во-он, на южной стене, вас ждет человек. У него письмецо к вам.

— Что за письмецо?

— Сказал, что от вашей супруги, королевы. Что-то неладно с вашим сыночком...

На миг сердце оборвалось в груди Ричарда, но он тотчас одернул себя: «Что за идиот! Какое там письмо? Какой сыночек? Это же оно — то, чего мы ждем!»

Он обменялся быстрым взглядом с Блонделем и в глазах друга прочитал: «Началось!»

— Отчего этот посланец не пришел сюда, а просит лезть на стену?

Для вида король задал вполне естественный вопрос, хотя стремился как можно скорее позволить свершиться тому, ради чего он так рисковал.

— Откуда же мне знать? — развела руками крестьянка. — Я так понимаю: он боится хозяина замка. То ли не в ладах с бароном, то ли что-то должен ему. Не идет сюда, и все тут.

Львиное Сердце решительно направился к донжону, позади которого располагалась единственная ведущая на стену лестница.

— Я пойду с вами, ваше величество! — вскинулся Блондель.

Мгновение король колебался. Потом сказал совсем тихо:

— Это опасно. Любого, кто окажется со мной рядом, могут убить. Приказываю: поднимись до верха лестницы, но не выходи на стену, только наблюдай. И не высовывайся, что бы ни случилось. Ясно?

— Да, Ричард...

Однако подспудный страх — а вдруг письмо все же от Беренгарии, и там, в Англии, на самом деле что-то приключилось с малышом? — все же кольнул сердце короля.

Когда Ричард начал подъем, наверху действительно темнела закутанная в плащ фигура. Но когда он оказался на стене, все видимое пространство оказалось пустым: таинственный посланец куда-то исчез.

Зубцы, обрамлявшие верхнюю часть стены, давно разрушились, лишь кое-где поднимаясь неровными изломами. Поэтому находиться здесь казалось небезопасным: достаточно оступиться на выщербленных ветром камнях — и того гляди рухнешь, а до земли тут — около семи туаз.

Тут над самой головой короля послышалось громкое хлопанье, и тотчас раздался предупреждающий возглас Блонделя:

— Сверху! Сверху!

Львиное Сердце вскинул голову и сразу же прикрыл ее согнутой рукой: прямо на него, развернув крылья, обрушивалась огромная, белая, будто облако, птица. Удар, нанесенный в защищенную кольчугой руку, не оставил раны, однако был так силен, что Ричард пошатнулся, едва не утратив равновесия. И сразу же получил еще несколько ударов — в спину, в плечо, в бок.

Лебеди! Заколдованные лебеди Парсифаля! Эта мысль привела Ричарда в неистовство. Он был готов к нападению людей, даже к бешенству лошади. Однако то, что его противниками оказались птицы, было уже слишком!

Яростно выругавшись, он обнажил меч. Первый же удар, как травинку, срезал голову атакующего лебедя, и густая кровь брызнула в лицо короля. Еще удар, и еще одна обезглавленная белая туша, кувыркаясь, полетела во двор замка.

— То-то будет радости повару! Ах вы, курицы длинношеие! Вы кому служите?! Бесам?! Вот вам! Вот! Вот!

Но птицы рушились и рушились сверху. Казалось, их налетело на Ричарда не менее сотни. Удары сыпались со всех сторон, и хотя меч продолжал рассекать стройные шеи и мощные крылья, нападение не прекращалось. В обычном состоянии лебеди, получив такой отпор, давно бы улетели. Впрочем, в обычном состоянии эта птица и не нападает на людей...

Облака перьев и пуха клубились вокруг короля, пух попадал ему в глаза, слепил, лез в ноздри и в рот. К тому же шлема на Ричарде не было, и приходилось прилагать большие усилия, чтобы защищать голову.

Внезапно до него дошло, что ведь нужно уступить, сдаться — или вся затея пойдет прахом. Но как сдаться? Дать себя заклевать? А они, похоже, это и собираются сделать!

Снова отчаянно закричал Блондель. На него тоже напали? Ричард стремительно обернулся, и в то же мгновение громадный лебедь обрушил страшный удар твердого клюва на затылок короля.

Красный туман стеной встал перед глазами. Львиное Сердце снова взмахнул мечом, пошатнулся и свалился бы во двор замка, однако три птицы сразу толкнули его с разлета в другую сторону. «Что за чушь! Со стены я уже падал!» — мелькнула и погасла нелепая мысль.

Он не разбился об землю. Десятки чьих-то рук подставили падающему телу большое, как парус, полотнище. В это полотнище его тотчас закатали, спеленав, будто младенца. Резким движением меча, который так и не выпустил, король пропорол многослойную ткань. Но его руку перехватили, а лицо снова прикрыл плотный, остро и душно пахнущий лоскут.

Ричард успел лишь услышать обрывок фразы:

— Да он десятка два лебедей порезал! А если бы их?..

И навалился сон. Душный, будто запах неведомого дурмана.

Глава 9 Зелье старого китайца

— Я рад приветствовать вас, ваше величество! Рад, что именно вы сегодня — главный среди нас!

Обычно глуховатый голос Парсифаля звучал резко и гортанно, точно крик ворона. Это казалось особенно странным в помещении, где стены, пол и потолок были сплошь затянуты тканью — черный шелк начисто скрыл камни обширного подземелья.

Ричард огляделся. Все выглядело так, как описала тамплиерское капище герцогиня Эльза. Только теперь здесь было светло. Кругом горели факелы, множество факелов. Самые большие, на длинных ручках, крепились в бронзовых кольцах, приделанных к стене. Другие, поменьше, держали люди. Людей было не менее двух сотен, все — в алых, ниспадающих складками шелковых балахонах с капюшонами, и даже на руках багровели такие же шелковые перчатки.

«С кем-нибудь, у кого послабее сердце да похуже нервы, от такого зрелища может и обморок приключиться!» — подумал Ричард. И честно признался себе, что хоть сердце у него крепкое, но бьется оно сейчас куда чаще, чем обычно: неровно, толчками, словно стремясь вырваться из груди.

Король давно уже очнулся от дурмана. Сперва он ничего не видел: на голове был низко опущенный капюшон, а руки оказались связаны за спиной. Ричард ожидал чего-то подобного и старался сохранить хладнокровие, но это пока удавалось плохо. Воин, в бою не страшившийся никого и ничего, неважно чувствовал себя в положении беспомощной жертвы. Когда же капюшон сняли, Ричард увидел, что сидит в низком кресле, прямо перед алой пятиконечной звездой, начертанной по шелку в центре подземелья. За звездой, ярко освещенный светом факелов, высился прямоугольный алтарь, и над ним блистало темным металлом перевернутое распятие. На самом камне алтаря тоже лежало что-то металлическое, какое-то длинное лезвие — пламя рыжими отблесками отражалось в нем.

Люди, одетые в алые балахоны, стояли плотным кольцом, оставляя свободным только центр капища с пентаграммой и жертвенником.

Все это выглядело хотя и грозно, но чересчур картинно. Ричард отметил про себя, что ожидал от сатанистов большей изобретательности.

Стоявший прямо перед пленником, на фоне жертвенника Парсифаль не был закутан в алый балахон — его одеяние осталось прежним: черный широкий кафтан, черный плащ и черный берет, низко надвинутый на лоб.

Сам же король оставался облаченным в кольчугу и гамбезон, как тогда, на стене замка. Он плохо представлял себе, сколько времени провел без памяти, но раз его успели привезти в Брабант, то уж никак не менее двух суток. За это время тамплиеры могли десять раз его переодеть. Но воин в боевом облачении — на жертвенном алтаре...

— Вы, я думаю, догадались, ваше величество, в каком обществе сейчас находитесь, — продолжал Парсифаль. — А главный среди нас — вы сегодня, потому что восходящий на алтарь Князя тьмы становится посредником между ним и нами, его слугами. Он связывает землю с темной стороной неба, в котором сейчас набрал полную силу Змееносец. Менее чем через час ваша благородная кровь, кровь величайшего героя, собранная вот в эту пятиугольную чашу, что стоит посреди звезды, возгорится пламенем, и это пламя воззовет к темной рати. Поэтому вас, избранника, нашего властелина, мы все приветствуем! Слава!

Колдун вскинул правую руку, и этот жест, колыхнувшись багровой волной, повторили все собравшиеся.

— Значит, эта чаша и есть ваш Святой Грааль? — спросил Ричард. — И какое отношение она может иметь к Спасителю?

— Разумеется, никакого! — тонкие губы Парсифаля изогнулись жуткой улыбкой. — До этого дня — никакого. Но сегодня, наполнившись вашей кровью, Грааль бросит вызов Распятому! Мы призваны Князем тьмы встать на пути рати Распятого, не дать ей победить в судный день.

— Вы — полные идиоты! — с презрительным спокойствием проговорил король. — Когда мне рассказывали про эти ваши бредни, я до конца не верил, думал — вы все же умнее.

Колдун продолжал улыбаться, но в его глубоко спрятанных глазах загорелся зеленый волчий огонь:

— Меня восхищает ваше мужество, король Ричард! Однако я знаю, почему вы так спокойны. Вы и ваши друзья (которыми я тоже не могу не восхищаться!) многое разузнали о предстоящем жертвоприношении. Думаю, они могли выяснить и дату зеркального дня, и место, где это должно случиться.

— Им рассказал ваш сын, — теперь улыбнулся Львиное Сердце. — Сын, которого вы убили.

Больше всего пленника поразило, что в лице колдуна не дрогнул ни один мускул. Только ярче стал волчий блеск глаз.

— Да, убил! И это произошло по вашей вине! По вине ваших рыцарей! Я принес сына в жертву нашему делу. А что? Разве Бог, которому вы все молитесь, не сделал того же самого со Своим Сыном?

— Ты действительно помешался, пес! — голос Ричарда эхом раскатился под черными сводами капища. — А, впрочем, тебе, пожалуй, уже все можно делать и говорить. Ад ты себе обеспечил!

— Все может быть, Ричард Львиное Сердце, все может быть. Но первым туда пойдешь ты. Правда, ты-то веришь, что попадешь в Царство Небесное, не правда ли? Но мы еще посмотрим, как тебе удастся выдержать испытание. Знаешь, что сейчас произойдет?

— Догадываюсь.

— Не-е-ет! — теперь колдун уже не скрывал торжества. — Думаешь, что, узнав место нашего святилища, твои рыцари ворвутся сюда и помешают нам? Но как они это сделают? Мы замуровали вход в башню. А прошли сюда по подземному ходу, который начинается у берега Рейна. Точно так же мы отсюда и уйдем, когда все будет кончено. Жаль — сквозь эти стены ничего нельзя услышать, не то отважные рыцари изгрызли бы себе локти от злости и ужаса, слушая, как ты, подыхая, призываешь их на помощь!

Вход замурован! Да, Элеонора была права, когда не верила, что Парсифаля удастся так легко обмануть. Он все время шел на полшага впереди, просчитывая ходы своих врагов, как в шахматной игре. И поняв, что Ричард сам предлагает себя, как приманку для зверя, принял его вызов!

На миг у пленника потемнело в глазах. Но только на миг. А в следующее мгновение он сделался абсолютно спокоен. Так бывало в сражениях, когда гибель казалась уже неизбежной. Теперь у него ровно билось сердце и четко работала мысль.

— Я вижу, вас не испугать, — не без досады произнес колдун. — И мне это нравится. А теперь я расскажу, как все произойдет. Для принесения в жертву царя-героя нужно, чтобы вначале на алтарь было помещено его оружие. Ваш меч уже лежит на жертвеннике. Сейчас с вас снимут кольчугу и положат поверх меча. Наш кузнец молотом разобьет их. тогда наступит ваша очередь. Вы возляжете на жертвенник под торжественное пение братьев. Ведь вам не приходилось еще слышать черной мессы? О, она куда красивее завываний ваших попов! Как тяжелый металл, падает она из тьмы, разбивая робкие души и укрепляя сильные. Она не для покорных, лижущих распятие! Она для тех, кто восстал против Распятого! И под пение братьев я буду раз за разом погружать священный нож в ваши жилы и капля за каплей источать из них кровь, покуда она не вытечет вся. Вы будете умирать очень медленно, поэтому сможете почти до конца все видеть и слышать. И возможно, сумеете еще ощутить, как ваша сила, которую вы отдавали на служение своему Богу, войдет в жилы темной рати и укрепит ее. Великая честь, ведь так?

— И ты действительно думаешь, что этим победишь Бога? — уже откровенно смеясь, спросил король.

— Князь тьмы победит, а мы будем пожинать плоды его победы!

Голос колдуна взвился почти до визга, а взгляд стал безумен.

Но Парсифаль уже не волновал Ричарда. Король напряженно думал. Итак, башня замурована, и отряду Эдгара в нее не проникнуть. О подземном ходе они ничего не знают. Значит, расчет — только на себя. Чтобы снять кольчугу, им придется развязать ему руки. Но они не могли не подумать об этом. Зелье, которым одурманили короля, все еще действует: голова слегка кружится, в горле — комок.

— Как видите, — прервал раздумья Ричарда уже прежний голос колдуна, — все подготовлено. Я все предусмотрел.

— Не все, — покачал головой пленник.

— Да? О чем же я позабыл? — кажется, магистр искренне удивился.

— Вы забыли о Боге.

Черты колдуна исказились. Он подступил вплотную и, наклонившись, заглянул в лицо короля:

— Тебе Он не поможет!

«Господи! Дай посрамить сатану и слуг его в их логове!» — пронеслась в голове Ричарда стремительная мысль.

Парсифаль подал знак недвижной алой толпе, и она ожила, заколыхалась, загудела. Багровые руки одновременно возделись к черному своду. Тамплиеры запели.

Это было действительно невероятное, ни с чем не сравнимое пение. Почти лишенное мелодии, но ритмичное, сопровождаемое лязгом каких-то железных инструментов и грохотом особых глухих литавр. А вместо человеческих голосов — вой и взвизги, перекатывающиеся волчьи рулады. Тяжкий железный ритм этого пения вызывал тревогу и напряжение, заставлял резко и неровно биться сердце, сдавливал дыхание.

Двое тамплиеров, продолжая завывать и раскачиваться, подошли к Ричарду. Один продел веревочную петлю под левый локоть короля и прикрутил его к ручке кресла. Другой развязал веревку на запястьях. «Понятно! — подумал Львиное Сердце. — Левую руку привязывают, а с правого плеча стаскивают кольчугу. Потом наоборот. Неглупо. Но неплохо и для меня!»

Больше всего он боялся, что его руки были связаны слишком долго и от этого сильно затекли. Но нет — пальцы слушаются, он их чувствует. Да и для чего было связывать, пока действовал дурман?

Тамплиер с правой стороны собирался расстегнуть пояс пленника и начать снимать кольчугу. Однако Ричард не дал ему на это времени. Освободившейся рукой он ухватил человека за горло и так сдавил кадык, что «брат Грааля» захрипел. Тотчас король вскочил на ноги и, сжав левой привязанной рукой, оторвал кресло от пола. Весило оно не менее полутора кантаров, но ярость удвоила силы Львиного Сердца. Взмахнув тяжеленным креслом точно палицей, он разом отшвырнул в стороны пять или шесть кинувшихся к нему тамплиеров.

Завывающее пение сбилось, умолкло. Алая толпа беспорядочно устремилась к центру капища.

— Возьмите его! — завизжал Парсифаль, отскакивая от пленника с быстротой резвого мальчика. — Скорее! Только не убивайте!

— Не бойся, колдун, не убьют! — отозвался Ричард. — Это я буду убивать вас!

Двумя прыжками он миновал пятиконечную звезду, на ходу пнув ногой стоявший в ее центре Грааль. Подскочил к жертвеннику и в следующий миг уже держал в руке свой меч, замутненный сгустками крови. То была кровь заколдованных лебедей Парсифаля.

Еще несколько мгновений, и знаменитый Элистон покрылся уже человеческой кровью. Ричард сразу же перерезал веревку, соединявшую его руку с креслом, но бросать его не спешил, продолжая орудовать как палицей, одновременно используя и вместо щита. Он раздавал удары направо и налево, круша кинувшиеся к нему фигуры.

Тамплиеры оказались вовсе не безоружны — из-под алых балахонов появились мечи и кинжалы, но пускать их в ход было запрещено, и «братья» лишь пытались выбить меч из руки Ричарда. Однако это не удавалось еще никому.

— Вот вам, псы, шакалы, ублюдки! Получайте, шавки сатаны! Жрите свое могущество, опивайтесь своей темной силой! Вот вам! Вот, вот и вот!

Король встал к жертвеннику, чтобы прикрыть спину. Но, сражаясь, он то и дело смотрел через плечо вверх: не лезет ли кто на алтарь, чтобы ударить сверху или набросить сеть?

Ему удалось убить уже человек двенадцать, однако Ричард понимал, что не сможет уничтожить их всех. Ему было необходимо продержаться около часа — тогда пойдет уже седьмой час, разрушится мистическое сочетание трех шестерок, и, по убеждению тамплиеров, Змееносец потеряет свою власть. Значит, и жертва сделается бессмысленной.

«И тогда они убьют меня, — подумал Ричард. — Но по крайней мере, их ублюдочное действо не состоится!»

— Сеть! Давайте сеть! — орал Парсифаль. — Еще полчаса, и мы проиграем!

Но проиграть ему было суждено гораздо раньше. Внезапно, разом перекрыв крики, раздался оглушительный грохот. Позади жертвенника рухнула часть стены, и в проломе возник столб огня, а затем — клубы дыма. И в этом дыму, будто в страшном сне, явились темные человеческие фигуры, кинувшиеся в капище.

— Смерть слугам сатаны! — грянул под черными сводами голос Эдгара Лионского.

И закипела битва.

Глава 10 Рыцарь принцессы Элеоноры

Пораженные ужасом тамплиеры почти не оказывали сопротивления. Никто из них не сумел осознать, что означали эти дьявольские грохот и пламя и каким образом могла в одно мгновение проломиться стена толщиной почти в целую туазу. Слуги сатаны оказались отнюдь не готовы к такому явному проявлению адских сил.

Рухнувшие камни придавили не менее двадцати участников «мессы», находившихся позади жертвенника. Еще три или четыре десятка сразу же пали под ударами мечей и боевых топоров, прежде чем оставшиеся нашли в себе силы хотя бы начать защищаться.

Но эта битва была ими уже проиграна. На стороне отряда Эдгара дрались еще двадцать шесть воинов и трое рыцарей Леопольда Австрийского, честно исполнившего приказ императора и явившегося в Брабант со своими людьми. Сам герцог ввалился сквозь пролом последним — его не пугало сражение, но грохот адского зелья слишком поразил воображение храброго австрийца. Однако, отойдя от потрясения, Леопольд вовсю проявил свое боевое искусство — его топор мелькал, как молния, круша черепа, будто яичную скорлупу.

— Здесь где-то подземный ход! Не дайте им через него уйти! — кричал Ричард.

Но никто не ушел. Уже позднее обнаружилось: при крушении стены ход, находившийся как раз со стороны жертвенника, обвалился, и тамплиеры, пытавшиеся по нему спастись, оказались похоронены живьем.

Иные хотели было воспользоваться проломом в стене и кинулись к нему, однако крестоносцы оттесняли их от спасительной бреши. Лишь некоторые тамплиеры догадались скинуть с себя алые балахоны и незаметно выскользнули во двор замка.

Львиное Сердце, продолжая раздавать удары, проложил себе дорогу к Парсифалю, пытавшемуся проскочить через пролом. Колдун попробовал юркнуть за жертвенник, однако оступился, зацепившись за один из обломков, и упал на спину. Ричард навис над ним, сжимая окровавленный меч. Но, как всегда, не сумел нанести удар лежачему.

— Я сдаюсь! — крикнул магистр, вперяя в победителя взгляд, все еще мерцающий хищным зеленым пламенем.

— Чтоб ты провалился! — от ярости голос короля сорвался на хрип. — Теперь с тобой будет возиться церковный суд! А мне так хотелось самому отправить тебя к Князю, которого ты собирался умащивать моей кровью...

— Князь останется без жертвы, — глухо отозвался колдун. — Но я не останусь без твоей крови, проклятый защитник Креста!

Резким движением магистр вскинул правую ногу, и Ричард лишь в последний миг успел заметить длинное узкое лезвие, выскочившее из деревянной подошвы его башмака. Стальной шип коснулся колена короля, вошел меж петель кольчуги. Парсифаль уже собирался вонзить смазанную ядом колючку в ногу Ричарда, но не успел этого сделать. Ни лязга железного крючка, ни звона тетивы он не услышал — капище было полно шума и криков. И, скорее всего, колдун даже не успел понять, что произошло. Стрела, пущенная из пролома в стене, вошла ему слева под мышку и пронзила сердце.

Ахнув, магистр откинулся назад, конвульсивно согнув ноги. Стальной шип выскользнул из петель кольчужного чулка. Мутнеющим взором Парсифаль оглядел наконечник: крови на нем не оказалось — шип не успел уколоть короля.

— Он не ранил тебя?! Нет?!

Элеонора Аквитанская бросила разряженный арбалет и кинулась к сыну, по дороге расталкивая дерущихся, словно то были зеваки на базарной площади.

— Ричард, это яд! Я читала о таких башмаках, убийцы их использовали еще в Древнем Риме. Сними чулок, посмотри — раны нет?

— Да что я — ребенок? Я бы почувствовал. Меня уже как-то пытались убить ядовитой колючкой. На Кипре, помнишь? И сейчас у меня нет никакой раны, успокойся. Верней — есть, но не там.

И Львиное Сердце указал на окровавленное левое плечо — в драке чей-то меч глубоко вошел в него, пробив кольчугу. Это случилось, когда в капище ворвались крестоносцы, и тамплиеры поняли, что им больше нет надобности брать Ричарда живым.

Мать и сын обнялись, но король тут же разжал объятия.

— Кто-нибудь, уведите отсюда королеву! — крикнул он своим рыцарям. — Пока идет драка, ей здесь делать нечего.

— Да драки-то почти уже и нет, государь! — отозвался из облаков еще не осевшей пыли густой голос Седрика Сеймура. — Много ли тут и было этой нечисти? Пара сотен. Беда, что десятку-другому удалось удрать: в суматохе всех не переловишь. Вы ранены?

— Пустяки. Но Господи помилуй, мессир! Что же такое вы сделали, чтоб в один миг обрушить чуть не половину стены? Это и есть подарок вашего китайца?

— Он и есть, ваше величество. И я, честное слово, радуюсь, что Китай далеко и оттуда пока не навезли к нам мешки этой дряни. Еще навезут, будьте покойны, и вот тогда Арсурская битва покажется нашим внукам детской игрой. Чтоб мне не натягивать больше лука!

В это время Эдгар, уверившись, что с тамплиерами покончено, закричал своим товарищам:

— Все наружу! Башня того и гляди обрушится нам на головы! Фридрих! Возьми десяток воинов и скачите к берегу реки. Если кто-то из дьяволовых слуг успел удрать по подземному ходу, вы можете их там перехватить. Остальные — за мной! Нужно переловить тех, что ушли через пролом. Но кому-то следует остаться с королем и королевой.

— Это почему со мной надо оставаться? — в гневе закричал Ричард Львиное Сердце. — Я поеду с вами!

— Вы ранены, государь, и потеряли много крови, — достаточно резко возразил рыцарь Лионский. — Мы и так рисковали вашей жизнью: не окажись у Седого Волка этого китайского порошка, вы бы погибли.

— Он прав, Ричард, — вмешалась Элеонора тем повелительно-ласковым тоном, который всегда обезоруживал ее непокорного сына. — Лучше проводи меня в замок — что-то я себя переоценила... Старею. Мессир Седрик! Вы останетесь с нами.

Старый рыцарь улыбнулся, и не подумав обижаться на выбор королевы.

— С радостью, миледи, с радостью. Пускай молодежь гоняется за остатками этой нечисти. А по мне лучше отыскать в здешнем погребе хорошего винца. Кстати: а куда делся управляющий? Он ведь был правой рукой Парсифаля. Его нельзя упускать!

— Управляющего никто не видел, — ответил один из слуг замка, с самого начала примкнувший к крестоносцам. — Надо поискать среди убитых, но думаю, он успел удрать. Такая крыса — через щель пролезет! А жаль. Сам бы придушил! Кстати о крысах. Покуда тут творились все эти поганые дела, в замке этих тварей развелось — проходу нет. И собаки будто взбесились: рычат, норовят укусить. Одно слово — нечистая сила.

Эдгар, уже сидевший в седле, обернулся к своему «оруженосцу»:

— Мария! Пожалуй что останься и ты. Разберись с собаками — я вовсе не хочу, чтобы они покусали герцогиню, когда та приедет. Или детей, не дай Бог! Оставайся!

— Слушаюсь, сир! — со вздохом ответил «малыш Ксавье».

— А заодно, — заметил Львиное Сердце, — зашьешь мне рану. Матушка и сама это отлично умеет, но так, как у тебя, ни у кого не выходит.

Рыцари и воины, разделившись на два отряда, ускакали в разных направлениях, и во дворе замка Брабант остались лишь несколько слуг из прежней охраны, король Ричард, его мать и юная жена рыцаря Лионского.

Теперь, когда все было кончено, Львиное Сердце почувствовал, что его рана довольно серьезна. Левая рука налилась мучительной болью и тяжестью, и он уже не мог ею двигать. От потери крови звенело в ушах.

— Холодно! — передернув плечами под шерстяным плащом, проговорила Элеонора. — Думаю, ночью ударит мороз.

— Ну и хорошо! — отозвался Ричард. — Дороги будут лучше. Я собираюсь через день-два отправиться в Англию. Только отдохнем немного, и в путь. Страшусь даже думать, что может наделать без нас с тобой мой придурковатый братец!

Королева не успела ответить сыну. За воротами, которых в суматохе никто не догадался закрыть, послышался конский топот. Мост тоже был еще опущен, и всадник беспрепятственно въехал во двор. Это оказался незнакомый рыцарь, в высоком шлеме с железными рогами и в белом тамплиерском плаще.

— Ну, привет тебе, король! — хрипло гаркнул он, осаживая коня прямо перед Ричардом, но не сходя с седла. — Вижу, никакая сила тебя не берет, даже дьяволу с тобой не совладать! Ну так я попробую. Узнаешь меня?

Львиное Сердце мог разглядеть под шлемом только глаза да нижнюю часть лица рыцаря, но почти тотчас узнал эту багровую физиономию.

— А, старый знакомый! — рассмеялся король. — Любитель грабить безоружных и оскорблять закованных пленников. Ты, выходит, не явился на черную мессу? Дьявол попомнит тебе такое невнимание! Вот, матушка, будь знакома: этому парню я расквасил рожу в тот день, когда меня пытались увезти из Гогенау в Брабант.

Физиономия рыцаря Гансйорка сделалась уже не багровой, а почти свекольной. Он непристойно выругался, нимало не смущаясь присутствием королевы, и взялся за рукоять меча:

— Ты забыл, наглый англичанин, что я — рыцарь?! Забыл, что ты оскорбил меня при всех? Я ехал сюда посмотреть, как тебя выпотрошили, но коли уж все вышло не по-нашему, я просто расшибу твою башку!

— Попробуй! — Ричард обнажил меч и на всякий случай прикрыл собою мать и Марию. — А с коня-то, может, все же сойдешь? Я ведь не в седле.

— Нет, стойте! — резкий голос Элеоноры заставил замереть даже пылающего яростью германца. — Вы что, с ума сошли оба? Ричард, если ты нанес этому рыцарю оскорбление, его право требовать с тебя ответа. Но вы, господин рыцарь, должны бы помнить, что он — король и вам не пристало вызывать его на поединок.

— А мне плевать, кто он! — вновь рявкнул Гансйорк, но теперь уже не так нагло и уверенно — удивительные чары королевы действовали даже на него. — Из уважения к вам, благородная дама, я не стану прямо вот так его убивать. Но вызвать имею право. Пускай отвечает!

С этими словами он сорвал с руки перчатку из толстой заскорузлой кожи и швырнул к ногам короля.

Ричард побледнел, и трудно сказать, от чего больше — от гнева или от слабости, все сильнее накатывавшей на него. Тем не менее он уже хотел нагнуться и поднять перчатку, однако Элеонора вновь его остановила:

— Ты ранен. И драться не можешь.

— Могу! — огрызнулся он и собрал последние силы, чтобы не пошатнуться.

— Не можешь. И твой противник прекрасно это видит.

Гансйорк сжал кулаки:

— Я рыцарь из свиты императора. И нанесенное мне оскорбление можно смыть только кровью. Или пускай дерется он, или кто-то должен его заменить!

— Могу и я, — Элеонора безо всякой насмешки смотрела на германца своими изумрудными глазами. — На мечах у меня вряд ли получится, но оружием поединка может быть и лук. Здесь я мало кому уступлю.

— Ну, это уже слишком! — крикнул Гансйорк и снова выругался.

— Позвольте мне, королева!

Эти слова произнес Седрик Сеймур. Во время перепалки он стоял чуть в стороне, слушая с деланным безучастием, однако теперь выступил вперед и, легко нагнувшись, подобрал перчатку.

— Копья у меня нет, — продолжил он. — Да, кажется, и у вас тоже. Но при мне мой конь, он не подведет. А топор я заменю на меч, раз и вы с мечом.

Гансйорк окинул Сеймура взглядом, явно испытывая колебания:

— Дед! А ты на куски-то не развалишься, еще до меня не доехав?

— А ты проверь! — рассмеялся Седой Волк.

Львиное Сердце коснулся локтя Седрика:

— Не хочу, чтобы вы дрались за меня, мессир!

Старый рыцарь обернулся и вдруг проговорил с совершенно неожиданной нежностью, глядя прямо в глаза королю:

— Мальчик мой! Не в моих правилах, подняв перчатку, отказываться от боя. Теперь вам меня уже не удержать. Он ведь и мне нанес оскорбление. Вы за свое, как я понимаю, ему отплатили. Теперь моя очередь!

Противники не стали покидать замка — двор Брабанта был достаточно велик. Они разъехались, и когда Мария ударила в висевший у ворот гонг, пустили коней навстречу друг другу. Могучий жеребец Седрика и не менее мощный дестриер Гансйорка, разбрызгивая пену, мчались, собираясь сшибиться грудь в грудь.

Удар! Кони захрипели, вскинулись на дыбы, сплетясь передними ногами, потом разом осели. И в тот миг, когда конь Гансйорка, фыркая, отступил под напором гнедого жеребца, германец взмахнул руками и рухнул с седла.

— Что с ним? — с трудом скрывая волнение, спросила Элеонора.

— Я убил его, — ответил Седрик. — И впредь убью любого, кто посмеет оскорбить моего короля или напугать мою королеву.

— Я не испугалась, — сказала она, но голос ее дрожал.

Они вместе подошли к поверженному рыцарю. Меч Седого Волка вошел ему прямо в сердце, пробив кольчугу, будто лист бумаги. Однако Гансйорк был еще жив — на его губах вздулись красные пузыри, и он вытолкнул с кровью:

— Имя... Я... имею право знать... имя рыцаря, который меня убил...

— Имеешь, — ответил победитель. — И умирающему нельзя солгать. Я — Ричард Грей из Аквитании, потомок Дональда Грея, предводителя норманнов. Но последние пятьдесят лет мое имя — Седрик Сеймур.

— Пророчество! — прошептал Львиное Сердце. — Монах Григорий предсказал, что в третий раз, когда мне будет угрожать самая страшная опасность, мою жизнь сохранит человек по имени Ричард. Помнишь, мама? О, Боже! Что с тобой?!

— Что с вами, королева? — вскрикнула и Мария, подхватывая под руку пошатнувшуюся Элеонору.

— Пустите! — она вырвалась и резко отступила. — Со мной ничего не случится. Ни-че-го!

Ее лицо пылало, глаза сверкали то ли гневом, то ли слезами, губы дрожали, кривясь.

— Элеонора! — Седой Волк, только что невозмутимо закрывший глаза убитого рыцаря, обернулся и медленно подошел к королеве. — Прости меня, Элеонора. Но я не мог умереть, так тебе и не открывшись. Это я.

— Мерзавец! Негодяй! — не закричала, а завизжала она. И замахнулась, точно собиралась его ударить, но рука бессильно повисла. — Да как ты мог?! Как ты мог?! Почему ты не пришел ко мне, раз тогда не умер?

— Постой! Выслушай же! — он схватил ее за плечи и встряхнул. — Я ведь действительно был почти мертв. До вечера так и лежал там, в овраге, где твой дядя и двоюродный братец меня бросили. А вечером меня нашел мальчик, служка из монастыря — будущий епископ Доминик. Вот откуда он меня знает. Монахи возились со мной полгода. Выходили. Но когда я очнулся и вспомнил свое имя, ты была замужем за королем Франции.

— Но я с ним развелась!

— Да. Через семнадцать лет. И я бы приехал к тебе в Аквитанию, но был в то время в дальнем походе. А когда прослышал про твой развод, ты уже вышла за английского короля. Что делать? Королей много.

— А когда Генрих умер? — все еще резко спросила Элеонора.

— Ну... Тогда я был уже совсем стар.

— Это ты-то? Мошенник! Негодяй! Столько лет снишься мне, будто бы с того света, а сам — вот пожалуйста! Что же ты наделал, Ричард?!

— Ничего. Просто любил тебя все эти годы. Хотя целомудрия не соблюдал, но и у тебя ведь были два мужа. Прости меня. Так вышло.

Она разрыдалась, беспомощно всхлипывая и пытаясь рукавом рубашки промокнуть глаза, но лишь выжимая из них еще больше слез.

— Все! Теперь будет и вовсе ужасно: старуха с покрасневшими от слез глазами — вот гадость-то!

— Мама! — окликнул королеву Ричард Львиное Сердце, сумевший опомниться от изумления. — Мама, не лги. Ты прекрасна! Хоть я и сам не понимаю, как такое может быть в твоем возрасте.

— Не смей про мой возраст, наглый мальчишка!

И, повернувшись, она почти бегом кинулась к донжону, возле которого толклись несколько слуг, издали наблюдавших за происходящим.

— Так вы и есть, значит, тот самый рыцарь Ричард из баллады? — с благоговением глядя на Седого Волка, прошептала Мария.

— Ну да, — он усмехнулся и подмигнул. — Правда, в балладе есть неточности, но в основном все так. Только убивал меня не отец Элеоноры — он к тому времени уже умер, — а ее дядя. И братья у нее были только двоюродные. Но все это пустое. Ты тогда так пела о нашей любви, девочка, что я не смог отказать твоему будущему мужу — поехал в Палестину. За Элеонорой. За своей дамой сердца! Однако, ваше величество, — обернулся он к Ричарду, — на вас уже просто нет лица: кровь-то течет. Идемте наконец в замок.

— Идем! — покорно кивнул король. — Рану и впрямь нужно зашить. Фу! Даже колени подгибаются...

— Позвольте, — встрепенулся старый рыцарь, — я вас отнесу!

Но король покачал головой:

— Раньше нужно было носить меня на руках, мессир, раньше! А теперь я вырос. Но если вы подставите мне плечо, я — так и быть — прощу вам слезы моей матери и то, что вы пятьдесят пять лет ее обманывали!

Глава 11 О пользе ледорубов

— И теперь они неразлучны, как будто всю жизнь так было. И хотя оба уже старые, но могут еще радоваться и любить друг друга, потому что Господь Бог подарил им любовь, которая старости не знает.

— А они поженятся? — спросила Лорхен, отодвигаясь от начавшего чадить очага и плотнее закутываясь в кроличью накидку.

Ингеборг только развела руками:

— Да откуда же мне знать? Может, и поженятся, если король разрешит. Элеонора ведь королева, ей не все можно.

— Король разрешит! — уверенно проговорила рассудительная Гретхен. — Он же такой добрый. Он мне о-о-очень понравился! И красивый. Я бы сама за него вышла замуж!

— У него уже есть жена, — засмеялась Ингеборг, поудобней пристраивая на коленях миску, в которой она старательно месила тесто, не забывая ногой покачивать люльку мирно заснувшего Эриха. — А тебе, егоза, нужно еще сперва вырасти.

— А если Элеонора поженится со своим рыцарем, — не отставала Лорхен, — у них ведь детки родятся, да?

— Нет! — не удержавшись, прыснула кормилица. — Вот уж деток у них никак быть не может. Это не всю жизнь получается.

— А почему?

— А чтобы нам, женщинам, можно было и отдохнуть от вас, от детишек. Лора, ты что там такое ешь?

— Кусочек морковки.

— Это чтобы потом не обедать, да? И кто тебе позволил красть морковь из кладовки? Зима на дворе, овощей и так мало осталось. Сладу нет!

— Опять не слушаются? — герцогиня Эльза вошла в комнату и раскрыла руки, чтобы обнять кинувшихся к ней девочек.

— Слушаемся! Слушаемся! — хором завопили шалуньи и испуганно умолкли, оборачиваясь к люльке, в которой спал их братец.

Эльза засмеялась, шутливо шлепнув обеих по попкам, и подошла к очагу, расправляя на плечах теплую зимнюю котту.

— Ну как? — спросила кормилица, снизу вверх заглянув в лицо хозяйки.

— Что «как»? — сделала та вид, что не понимает.

— «Что, что»! — сердито передразнила Ингеборг. — Вы хотя бы с ним поговорили?

Герцогиня чуть заметно мотнула головой.

— Почему? — не отставала нянька.

— А разве я сама могу? Могу подойти и сказать, да?

— Да, можете! — Ингеборг покосилась на девочек, затеявших возню с прокравшейся к очагу кошкой. — Не пойму я вас, благородных! Где так вы смелые, сами себе хозяева, а где — так собственной тени боитесь. Вот десять с лишним лет назад вы были храбрая.

— Дура я была десять лет назад! Полная дура! — вспылила Эльза и прикусила губу, чтобы не зареветь при дочках.

— Дуры-то мы, бабы, всегда. Что с нас спросить, коли Господь нас сотворил из ребра, а ребро только на рагу и годится? Но все же иногда нужно что-то делать правильно. Раз уж однажды ухитрились себе жизнь испоганить, то во второй-то раз промазать нельзя!

— И что я должна делать?

— А то, чего вам хочется! Подойти к нему и сказать: «Фридрих, милый, я тебя люблю и все эти десять лет любила! Ты мой рыцарь, я, мол, — твоя дама»... Ну и все такое, как у вас там положено.

Эльза, вся залившись краской, опустила голову:

— Знаешь, Ингеборг... Когда мы были в опасности, когда казалось, что кто-то из нас может погибнуть или мы оба — тогда я ведь не боялась. Я ему почти все сказала. Даже первая его обняла! А он... Он сделал вид, что ничего не понимает!

Кормилица охнула и воздела к небу руки, обильно перемазанные тестом.

— Ну что ж вы, право, такая бестолковая, фру Эльза? Да ведь тогда он по-иному поступить не мог! У вас ведь муж был жив-здоров. А муж, каков бы он ни был, дан Богом. То, что барон Тельрамунд так поступил, это хорошо. Значит, он и впрямь благородный рыцарь, а не кот бесстыжий! Но теперь-то вы — вдова. И если ему скажете...

— А отчего он сам не скажет?

— А оттого, что когда-то вы его любви не захотели. Вот теперь и исправляйте!

Снизу, со стороны двора, донеслись конское ржание, топот, мужские голоса. Эльза поспешно подбежала к окну и приоткрыла ставень. В комнату белым облачком ворвался мороз, искры хрупкого инея легким вихрем осыпались с каменного карниза.

— Охотники вернулись! — сказала герцогиня, закрывая окно и улыбаясь. — И много дичи набили — одних уток семь связок. Да еще шесть диких свиней. То-то сегодня будут пировать! А у нас хлеба вдоволь не напечено.

— Ну это вы зря! — обиделась Ингеборг. — Тесто я замесила для пирога. Как раз с утиными печенками и сделаю. А хлеба кухарка утром много в печь закладывала. Я сама видела. Только вот... Ой! А лед-то!

— Что лед?

— Да льда в погребе почти что нету. Мяса они навезли, надо бы в погреб заложить, а я лед не наколола. Ах ты, вот ведь дура!

Кормилица вскочила, поспешно обтерла руки полотенцем, поправила фартук и ухватила сложенный на крышке сундука плащ.

— Малыш спит. Девочки пускай себе играют. А я сбегаю к реке за льдом.

Эльза пожала плечами.

— Да где там лед? Морозы только третий день, припоя еще и не видно.

— Припоя нет, а в заводи, где камыши, уже замерзло. Я скоро.

Ингеборг всунула ноги в деревянные башмаки, сбежала по лестнице вниз и, прихватив в нижнем помещении донжона ведра для льда и массивный железный ледоруб, выскочила на улицу.

Собственно, лед можно было бы наколоть и во рву вокруг замка. Но какая же хозяйка кладет свежее мясо в такую грязь? В этот ров чего только не выливают, особенно зимой! Нет уж — как ни тяжело тащить два полных ведра ледышек от самой реки, но она не поленится.

Кормилица шагала по свежевыпавшему снегу, наслаждаясь его сочным хрустом и с удовольствием потирая краем плаща зарумянившиеся щеки.

Над Рейном голубоватым облаком стлался туман. Мощная река, будто боясь застыть и покрыться льдом, мчала свои воды, казалось, еще быстрее, чем всегда.

«Зря боишься, Рейн! Ни за что ты не замерзнешь. А говорят — есть края, где даже большие реки замерзают зимой, и по ним, как по дорогам, ходят и ездят. Вот интересно-то!» Задумавшись, Ингеборг поскользнулась и только тут сообразила, что под ноги не худо бы все же смотреть — снег и гладкие деревянные подошвы могут обернуться разбитыми коленками.

Глянув вниз, женщина уже возле самого берега неожиданно обнаружила следы. Они вели к заводи. Ингеборг сбежала к воде, раздвинула камыши и остановилась в изумлении. Кто-то, видно еще с утра, расколол у берега лед и приволок за камышовую завесу лодку. Скорее всего, одну из тех лодочек, что рыбаки по зимнему времени выволокли на берег и перевернули. Сейчас она стояла на воде, в ней лежали какие-то свертки, сложенный меховой плащ, а рядом возился, прилаживая весла, какой-то незнакомый человек, одетый в толстую длинную котту и меховую шапку.

«Это кому же вздумалось отправляться в путь по реке, да еще на рыбачьей посудине?» — удивилась женщина.

Снег под ее ногой скрипнул, и незнакомец обернулся.

Ингеборг узнала его тотчас. Это был недавний управляющий Брабанта, «грек Паулос»! Четыре дня назад, когда король Ричард и его друзья перебили в старой башне прислужников сатаны, шпион исчез, будто его и не было. Рыцарь Эдгар с друзьями искали злодея, но так и не нашли. А он, выходит, затаился где-то поблизости, успев еще и натащить из замка всякого добра. И вот теперь, украв рыбачью лодку, собирался с глаз долой. Скрыться от расплаты, чтобы потом где-нибудь появиться опять и снова вредить христианам.

— Здравствуй, милая Ингеборг! — расплылся улыбкой Шмуль, ловко выпрыгивая из лодки в двух шагах от женщины. — Как же давно я тебя не видел, душечка! И где же ты пропадала, с детками-то?

— Там, где тебя, тамплиерская скотина, к счастью, не было! — отрезала кормилица. — А ты, значит, от смерти ушел и теперь хочешь сплыть куда подальше?

— А чего мне здесь оставаться? — он пожал плечами и сделал еще один осторожный шаг вперед. — Мне тут и прежде были не слишком-то рады, а теперь уж вовсе... Ну-ну, что ты так смотришь? Ты мне всегда нравилась! Хочешь, уедем вместе?

— Вот только об этом и мечтала! Всю жизнь думала, как бы спутаться с нехристью! Не подходи!

Но он опять подался к ней, и женщина вдруг поняла, почему правую руку шпион держит под полой котты. Он не позволит ей уйти — ведь Ингеборг расскажет в замке, что его видела, и тогда рыцари живо догонят беглеца! Значит, он сейчас должен ее убить. Убить, отвезти на лодке подальше и скинуть в реку. Пока хватятся, пока что... Да и не свяжут ее исчезновение с пропавшим несколько дней назад Паулосом.

Ингеборг не стала ждать, пока приспешник Парсифаля достанет оружие. Ее ладонь непроизвольно скользнула в ведро и сжала холодное железо ледоруба.

— Ну же, красавица! — вкрадчиво продолжал Шмуль. — Подойди! И за что только ты меня невзлюбила?

— А я вообще не люблю мерзавцев.

Он выхватил что-то остро блеснувшее, взмахнул рукой.

Однако Ингеборг успела раньше. Стремительный удар тяжелого ледоруба пришелся поверх шапки, но с перепугу кормилица саданула с такой силой, что сама чуть не упала.

Несколько мгновений шпион еще стоял перед ней, уставясь остекленевшими глазами в какую-то точку, потом уронил нож, качнулся и рухнул лицом вниз.

Ингеборг отпрянула и в ужасе уставилась на густое черное пятно, которое поползло по белому снегу прямо ей под ноги.

— Святая Дева! Матерь Божия! Да я же убила его...

Спустя час Эдгар Лионский вертел в руках стальной ледоруб, объясняя друзьям, что это такое.

— В наших краях, где зимы теплые и лед — редкость, таких штук не делают. А вот германцам они очень даже нужны. Прекрасная штуковина! Я бы и сам лучше не выковал. Кстати, сегодняшний случай доказывает, что это вещь вообще весьма полезная.

— Помогающая освобождать мир от всяческой нечисти! — воскликнул Блондель. — Нынче же сочиню балладу, воспевающую ледоруб. Так он называется, да?

Рыцарь-трубадур приехал из Кельна, рассеяв опасения короля — не убили ли его друга заколдованные лебеди. Друг остался жив, хотя злобные птицы так разукрасили ему лицо, что и сейчас, спустя четыре дня, смотреть на него было жутковато. Тем не менее добрый малый был совершенно счастлив: он, в свою очередь, очень боялся за Ричарда и молил Бога о его спасении.

— Да, кабы на каждого врага Господа Нашего и Святого Креста нашлось по ледорубу, жить было бы куда как легче! — заключил Ричард Львиное Сердце, тоже подержав в руках железяку. — А эту женщину следует наградить: она доблестно завершила наше дело. Только вот награждать мне сейчас совершенно нечем. Но, по крайней мере, на нашу пирушку мы Ингеборг обязательно позовем! Ведь это — наш последний вечер в Брабанте, завтра уезжаем.

— Ну мы-то с Луи проводим вас! — заявил Эдгар. — Нам потом недалеко и возвращаться. Луи с женой отправятся в родовой замок. Надо надеяться, король Филипп все же выделит сестре достаточно приданого, чтобы Шато-Крайон можно было восстановить и перестроить. Ну а мы с Марией собираемся к нашему малышу. Фридрих, а вы?

Тельрамунд, которого вопрос застиг врасплох, только пожал плечами:

— Пожалуй, тоже поеду в Англию. А там подумаю.

— А вам нечего и думать, — неожиданно заявил Ричард Львиное Сердце. — С этой охотой я совершенно позабыл всем вам рассказать. Мне ведь привезли письмо от его величества императора.

— О-о-о! — хором вскричали рыцари.

— И что же? — спросил граф Шато-Крайон. — Сообщает, что ему мало полученного выкупа?

Все расхохотались, но король поднял руку, и шум утих.

— Его величество благодарит меня и всех вас за оказанную ему услугу — разоблачение и уничтожение слуг сатаны, которые объявляли себя честными рыцарями-тамплиерами. Их богатства (а Братство Грааля было очень богато!), само собой, отходят казне, и за это нас тоже благодарят, хотя делиться не собираются. Эти люди, как пишет Генрих Шестой, могли быть очень опасны его короне, поскольку многие из них обладали властью и своими войсками. И наконец — особую благодарность его величество шлет отважному и благородному рыцарю Тельрамунду. Он просит передать, что лишь смерть помешала Фридриху Барбароссе объявить о полном прощении этого достойного крестоносца, а сам Генрих оповещает храброго рыцаря Тевтонского ордена, что возвращает все его земли вместе с замком Тельрамунд. Так что у вас, Фридрих, есть куда возвращаться, как и у всех нас.

К удивлению друзей, тевтонец не выказал бурной радости. Он просто поблагодарил Ричарда и как-то незаметно исчез.

Вечером Фридрих позже всех появился за общим столом. Он улыбался. Седрик (которого друзья продолжали так называть) толкнул локтем Эдгара и тихонько ему шепнул:

— Кажется, улыбка нашего друга вернулась навсегда! И это, ей-богу, не хуже возвращения замка и даже доброго имени.