Николай Пахомов Криминальный дуплет. Детективные повести

Законы, в сущности, бесполезны как для дурных людей, так и для хороших. Первые от них не становятся лучше, вторые же — не нуждаются в них.

Демонакт

ОПЕРАЦИЯ «МЯСО»

ГЛАВА ПЕРВАЯ УТРЕННЯЯ ИДИЛЛИЯ

1

Получив в отделе почту, старший участковый инспектор милиции Паромов весело шагал по своему участку, зажав под мышкой папку с бумагами и радуясь ясному солнечному утру. Даже общение с секретарем Анной Акимовной, женщиной пожилой и строгой, еще помнившей времена Сталина и Берии, а потому, по мнению сотрудников, излишне ворчливой и занудистой, настроение не портило. От поездки в трамвае или автобусе он решительно отказался. Всего-то нужно было проехать две остановки. С полкилометра. Не больше. Но чем трястись в переполненном общественном транспорте, решил пройтись пешочком. Мыслил убить этим сразу «двух зайцев»: пройтись сразу же по своему участку и остаться с не намятыми боками. Кроме того, на свежем воздухе, наедине с самим собой, можно поразмышлять о жизни и работе без помех и трамвайно-автобусной толкотни.

День обещал быть не по-весеннему жарким и душным. Но то день… Утро же бодрило прохладой и весенней свежестью, едва уловимыми токами сока по жилам деревьев, запахами набрякших почек. По асфальтированной дорожки аллеи скверика, тянувшегося вдоль улицы Харьковской шагалось легко и весело. В сотне метрах, по проспекту Кулакова, с шумом проносились стремительные легковые автомобили, с натужным сопением старались не отстать от них массивные труженики-грузовики. Время от времени с характерным постукиванием колес на стыках рельсов во встречных направлениях пробегали шустрые трамвайчики.

Несмотря на середину апреля, снег в черте города давно стаял, и городские кварталы после недавно проведенного субботника выглядели прибранными и уютными. А где-то — даже умытыми и чистым… Возможно, что за городом, в полях по оврагам и ложбинам, а также в лесопосадках и лесах снег еще лежал снег. Ноздреватый и тяжелый, перенасыщенный водой. Возможно… Но вообще-то весны стали какие-то ранние и шустрые, а зимы малоснежные. Климат менялся на глазах в сторону потепления: то ли от научно-технической деятельности людей, то ли от еще более тонких и неизученных процессов макрокосмоса.

Как бы там ни было, но росшие вдоль дороги тополя стали распускать свои нежно зеленые клейкие листочки. За ними порадовать человеческий взор свежей зеленью готовились липы и березки. Все они давно проснулись от зимней спячки и вместе с людьми радовались приходу весны, солнцу, свету и теплу. Даже ели, росшие на аллеях скверика и в парке перед дворцом культуры завода РТИ, и те пытались выглядеть нарядней, будто за ночь полностью обновили всю хвою.

Настроение у старшего участкового было чистое и ясное, как небо над головой. Ни единого облачка. Ни жизнь, а идиллия…

Последнее злосчастное, затянувшееся в исполнении коллективное заявление жильцов дома номер девять по улице Резиновой, находившееся на исполнении у участкового инспектора Сидорова, о принятии мер к кошатнице Галкиной Прасковье Федотьевне, вчера наконец-то было исполнено. Дамоклов меч уж не висел над головой, и можно было немного распрямиться. Но сколько до этого было испорчено крови и истрачено нервов, даже вспоминать не хотелось. А все из-за того, что пенсионерка Галкина то ли от скуки и одиночества, то ли действительно из-за сострадания к «братьям нашим меньшим» стала «привечать» кошек и собак. Соседи и моргнуть не успели, как их подъезд превратился в кромешный ад. Еще бы — бесчисленные полчища котов и кошечек, кобелей и сучек, их разномастное и разношерстное потомство, мяукающее, лающее, визжащее и воющее, какающее и писающее, где захочется, сделали жизнь жильцов подъезда невыносимой. Псиной провоняла не только квартира Галкиной, но и все живое и неживое, движимое и недвижимое вокруг. Психохимическая атака стала невыносимой, а Галкина и бровью не вела на замечания и просьбы избавиться от такого количества живности. Вот жильцы и ударили во все колокола, разослав жалобы в различные инстанции. И их проблема на протяжении двух недель стала головной болью не только для участкового инспектора милиции Сидорова, но и для старшего участкового инспектора Паромова. Наконец-то заявление, после мер, принятых Сидоровым, было списано в наряд с письменным уведомлением жильцов дома. Остальные заявления, запросы и требования были мелочевкой, не представлявшей каких-либо затруднений для их исполнения, и потому не вызывавшие не только болезненных эмоций, но и легкого раздражения. Потому и радовался весеннему дню Паромов, направляясь из отдела в опорный пункт.

2

Первым объектом на пути следования старшего участкового было женское общежитие резинщиков. Девятиэтажное, одно-подъездное кирпичное здание, желто-оранжевой свечкой возвышалось на углу улиц Харьковской и Народной. И хотя современные архитекторы не особо потели при его проектировании, здание выгодно отличалось от окружающих его серых однотипных пятиэтажек и даже девятиэтажной крупнопанельной «китайской стены».

Легко пробежавшись по бетонным ступенькам крыльца-площадки, вошел в само здание. Перебросился несколькими словами с комендантом общежития и вахтером. Получил подтверждение, что в общежитии порядок. А если по вечерам и бывают незначительные нарушения общественного порядка: как попытки иных подвыпивших Ромео попасть в комнату своих прекрасных Джульетт, то они, эти нарушения, тут же пресекаются администрацией общежития и дружинниками без каких-либо криминальных последствий.

В соответствии с действующей схемой постов и маршрутов ДНД, разработанной штабом дружины в части охраны общественного порядка на поселке резинщиков, дружинники в общежитии дежурили постоянно. Само собой разумеется, что в вечернее время. Кроме того, многие жильцы общежития и сами были народными дружинниками, точнее, дружинницами, а посему сами не стеснялись пресечь возникшее нарушение, призвать к порядку зарвавшегося молодого человека. Регулярно наведывались сотрудники патрульно-постовой службы, вневедомственной охраны. Так что, за порядок в общежитии можно было не беспокоиться.

Однако, в целях профилактики, Паромов записал парочку фамилий граждан, чаще других посещавших общежитие в состоянии алкогольного опьянения. Так, на всякий случай и возможной «профилактики»… Кроме того, в милицейской работе каждая мелочь важна: вдруг, да пригодится когда-нибудь. Да и вахтеру приятно: его труд и бдительность не пропадают даром.

Когда-то, в начале службы участковым, Паромов интересовался у Минаева, кто такие доверенные лица. Теперь он не только знал, кто это, но и имел их, в том числе и среди вахтеров. Хотя сами они — ни сном, ни духом о том.

3

Из женского общежития резинщиков все в том же приподнятом настроении последовал Паромов в ПТУ-6 на улице Народной. Там минут двадцать пообщался с директором Василием Григорьевичем Шевляковым. Мужчиной рослым, солидным и основательным, с курчавой, черной, как крыло ворона, шевелюрой, крупным смуглым лицом и полными губами, придающими его облику что-то африкано-негритянское.

Шевляков был не только талантливым педагогом, способным организатором и хозяйственником, но и добрым товарищем, с которым Паромова познакомил еще Минаев. С тех пор Паромов всегда старался поддерживать деловые и дружеские отношения с ним. Для поддержания порядка на территории училища по инициативе инспектора ПДН Матусовой, активном участии Паромова и Шевлякова, был создан и продуктивно работал оперативный комсомольский отряд из числа молодых преподавателей, мастеров технического обучения, воспитателей и самих учащихся, достигших совершеннолетия. А училище — это целый комплекс административных, жилых и производственно-хозяйственных зданий, занимавший полквартала. К тому же Василий Григорьевич входил в Совет общественности поселка, куда также в качестве члена Совета был введен Паромов после ухода Минаева на другую работу. Так что точек соприкосновения и взаимных интересов хватало.

Кабинет директора был просторен, чист и светел. Казалось, свет исходил не только из огромных, под стать самому кабинету окон, но и самих стен. Светлых и нарядных, прямо таки праздничных, на добрых полтора метра от пола отделанных светлой, с некоторыми оттенками янтаря, полированной плитой — ДСП. А еще — от портретов русских и советских писателей, философов, ученых, художников и композиторов, изготовленных по единому заказу, в одинаковых по размеру и окрасу рамках, и с одинаковым наклоном со стен взирающих на центр кабинета. Свет струился и от сверкающего белизной, выбеленного известью, высокого потолка, украшенного тремя хрустальными люстрами.

Значительную, но не большую часть директорских апартаментов занимали двухтумбовый, с толстой до пяти сантиметров, темной полированной крышкой стол, массивное, вращающееся вокруг своей оси черное кожаное кресло с высокой спинкой. Остальные стулья, родные братья первым трем, стояли у стены, сверкая и маня лакированной деревянной основой и свежей, не засиженной, пышностью ярких гобеленовых сидений.

Паркетный пол был устлан ковровыми дорожками, слегка притертыми шмурыганьем десятков, а то и сотен, ног.

Таких кабинетов не только в опорном пункте не имелось, но и во всем Промышленном отделе милиции, где было тесно, тускло и серо. О них служителям порядка и закона приходилось только мечтать.

Чувствовался уровень. Училище готовило специалистов для строительных организаций. Поэтому шефы — руководители организаций и предприятий — и позаботились о благоустройстве кабинета директора. И не только кабинета директора, если говорить по правде, но и всего комплекса училища. Классные комнаты, мастерские, столовая — все лучилось и сверкало чистотой и добротностью.

— Может, все-таки, по пивку, — потянулся Шевляков в сторону холодильника, замаскированного в одном из шкафов, когда Паромов встал, чтобы покинуть кабинет. — На улице, наверно, жара…

— Пиво, как знаешь, вообще не употребляю, — вынужден был повториться Паромов.

— Тогда грамм сто коньячку? А?

— Спасибо. Извини, но вынужден огорчить: я на работе. Рановато баловаться коньячком.

— А я, по-твоему, где? У тещи на блинах? — улыбнулся беззлобно Шевляков. — Сто грамм ничего не испортят, только бодрости придадут.

— Нет! — остался при своем мнении Паромов и двинулся к выходу.

И уже от двери, чтобы смягчить резкий тон категоричного «нет», как бы соглашаясь, нейтрально бросил:

— После работы — куда ни шло. Можно и ста граммами побаловаться. А пока — извини…

— Вот так каждый раз, — шутливо развел руками Шевляков. — Днем нельзя, потому что работа, а вечером — потому что дома уже ждут. Некогда. Все нам некогда за работой да за делами. Так и жизнь пролетит за этим «некогда». Оглянуться не успеешь, как «некогда» в «никогда» превратится! Вот мы с тобой и никогда сто грамм и не выпьем…

Каждый раз в таких случаях в Шевлякове просыпался философ. Грустный или насмешливо подковыристый. В зависимости от времени и обстановки.

— Будем живы — выпьем… — улыбнулся Паромов и шагнул из кабинета в приемную.

— До свидания, Машенька, — продолжая улыбаться, попрощался он с секретарем, миловидной блондиночкой, лет двадцати, в джинсовом брючном костюме, эффектно обтягивающем стройную фигуру, что-то щебетавшей по телефону. — Не обижайте Василия Григорьевича.

Шутка была заезженная и отчасти глупая, но все равно требовала ответной реакции.

Машенька прикрыла микрофон миниатюрной ладошкой, чуть ли не прозрачной, с тоненькими и длинными наманикюренными пальчиками, чтобы не слышал абонент, и, состроив дежурную улыбку, пошутила:

— Как же, вас обидишь. Как бы саму не обидели! Вон, какие все шустрые, рукастые да языкастые! Только успевай поворачиваться да уворачиваться! — И, не вставая со стула, игриво колыхнула небольшим, но крепеньким бюстом, словно показывая, за какие такие места ее пытаются приловить разные там шустрики.

— О-о-о! — дурашливо округлил глаза Паромов.

— О-о-о! — уже естественно, а не как первоначально искусственно, улыбнулась Машенька.

Потом, засмущавшись, чисто по-детски, показала язык, отвернула личико, сняла ладошку с пластиковой сеточки микрофона и опять переключилась на свое щебетанье по телефону.

«Хороша Маша, но, жаль, не наша!» — усмехнулся уже про себя старший участковый, покидая приемную.

4

Третьим пунктом его посещения стал продовольственный магазин на углу улиц Народной и Обоянской, знаменитый тем, что возле него собирались на «планерку» местная «элита». Проще — шалупонь: тунеядцы и лодыри всех мастей и окрасов, выпивохи от начинающих пьяниц до хронических алкоголиков, судимые различных категорий, начиная с тех, кто был осужден условно, и, кончая теми, кто уже отбыл положенное наказание в местах не столь отдаленных. Словом, сюда сходились, сбегались, сползались все «сливки общества» поселка резинщиков и его окрестностей. И с их подачи все милиционеры сборища эти также называли «планеркой».

«Планерка» у магазина — это было что-то вроде своеобразного клуба по интересам определенной социальной прослойки людей, не ладивших с законом, отвергаемых обществом, но жаждущих общения. Впрочем, кроме общего, ни к чему не обязывающего общения обо всем и ни о чем конкретно, на «планерках» можно было встретиться с «нужными» людьми, обсудить ту или иную новость на криминальную тему. Например: Клен освободился, а его брат, наоборот, сел; или, что Шоха крупно выиграл в карты, а Хлыст проигрался до копейки. Никогда не теряли актуальность беседы о том, что самогон у бабки Кати с улицы Дружбы крепче, чем у Клауси с улицы Белгородской, которая разбавляет его водой. Но Клауся может дать в долг, а баба Катя — никогда.

«Слышали, от Петьки Мутного ушла жена?» — скажет кто-нибудь с ленцой, потягивая взятый у соседа «бычок».

«Достукался», — хихикнет кто-то.

«Ушла пила, и некому пилить Петруху…» — глубокомысленно изречет еще один.

«Нам теперь к нему проще причалить, ежели что…» — тут же найдется сообразительный и деловой.

«А Кузьма Кривой стал сожительствовать с Галюхой Долгополовой, — докурив до самой крайности «примку», метнет щелчком чубарик первый.

«Так она недавно заразила триппером половину Парковой», — тут же добавит информированный.

«За что и бита сексуальными страдальцами», — хихикнет смешливый.

«А куда же делась ее сестру Валюха, с которой до этого сожительствовал? — раскроет щербатый рот несведущий.

«Так прогнал».

Вроде бы ничего путного и не сказано, но хоть роман пиши — около десятка человеческих судеб затронуто. А главное, все участники «планерки» в данной среде чувствовали себя, если не как рыба в воде, то вполне уверенно, даже с каким-то чувством собственной значимости.

Тут не кричали и не упрекали визгливые жены, не косились с осуждением и с брезгливостью благополучные соседи, не кивали головами и не шептались в спину досужие старушки. Тут не было начальников и подчиненных. Тут можно было оставаться самим собой, и не пыжиться, и не казаться, строя что-то большее, чем есть на самом деле.

В складчину покупали бутылочку винца, а если повезет, то и парочку. И под шуточки и прибауточки, изрядно сдобренные заковыристой матерщиной, под занюхивание рукавом, выпивали на лавочке у подъездов близлежащих домов. Это, если было сухо и солнечно, или в подъездах, если небо вдруг куксилось и плакалось дождиком или снежком. Жильцов этих домов старались не задевать, чтобы те проявляли терпимость и как можно реже обращались в милицию. И не только не задевать, но и по возможности угостить, отрывая с болью в сердце от себя крохи живительной, а точнее, губительной, влаги.

В свою очередь, такие «счастливцы» не то чтобы гнать «планерщиков» в шею из своих подъездов, наоборот, пытались им услужить: кто стаканчик вынесет, чтоб пить не из горлышка, кто кусок хлебца, а кто и шмат сальца. Подзакусить. Некоторые, особенно доброхотливые, не гребовали и в комнатушку свою пригласить. Не в квартиру, а именно, в комнатушку. Так как вышеуказанные дома по улице Обоянской и Народной были малосемейками. Проще говоря, семейными общежитиями, состоящими из пяти или шести комнатных секций с общими кухнями и санузлами.

В подавляющем большинстве жильцы этих злополучных домов притерпелись и смирились со сложившемся годами положением. По мере сил нервов старались не замечать пьяных тусовок. К тому же тусовки происходили по утрам, когда большинство находилось на работе.

Конечно же, не все были столь благодушны. Находились отдельные блюстители порядка, не желавшие мириться с таким ходом вещей и традиций Именно они время от времени то по телефону, то в письменной форме информировали органы о нарушениях и нарушителях.

Участковые получали очередной нагоняй от руководства отдела, свирепели и безжалостно гоняли «планерщиков» не только в данном уголке, но и по всему микрорайону. Десятками отправляли на сутки, усмотрев в их деянии мелкое хулиганство. В соответствии с законодательством, через руководство отдела милиции информировали трудовые коллективы о непотребном, антиобщественном поведении отдельных представителей этих коллективов. А в трудовых коллективах воспитанием заниматься было некогда — там успевай только план «на гора» выдавать… И их гнали с работы долой — не позорьте рабочий коллектив! Так куда оставалось им идти, если опять не на «планерку». Тут можно было поплакаться себе подобным в жилетку и обмыть горе винцом. Или самогоном… Это как повезет.

Круг замыкался. Как круговорот воды в природе. При этом работы участковым инспекторам прибавлялось: необходимо было уволенных с производства лиц вновь трудоустраивать. А это неоднократное хождение по отделам кадров, хлопоты перед кадровиками и руководителями предприятий.

Кроме того, при крайней нужде, когда уже не было ни копейки в кармане, когда уже никто не желал дать в долг, заведомо зная, что долг не вернется, здесь имелся шанс подзаработать. Стоило только договориться с директрисой магазина отремонтировать, погрузить или просто аккуратно сложить деревянную тару. И вот уже заветная поллитровка «червивки» приятно оттягивает карман, греет душу.

«Планерка» у магазина или у его окрестностей привлекала еще и тем, что магазин занимал важное стратегическое положение на поселке. Недалеко от него располагались строительные и транспортные предприятия, такие как ДСК, КПД, ЖБИ, РСУ, Краснополянская сельхозтехника, автокомбинат и еще добрый десяток организаций, работники которых в дни аванса и получки устраивали паломничество к данному магазину. Вино и водка лились тогда рекой. Маленькие же ручейки перепадали постоянным членам «клуба». А на следующий день утром у рабочих была опохмелка — и опять перепадало. Словом, магазин был золотым местом…

5

Последний раз «планерку» участковые трепали два дня назад. Поэтому Паромов не удивился, что возле магазина было тихо и спокойно. Правда, из-за угла дома номер тридцать выглянула какая-то рожа, но тут же и спряталась. Видимо, увидела участкового инспектора и предпочла раствориться. Когда Паромов заглянул во двор дома, то там кроме двух женщин, развешивавших белью по веревкам, закрепленным рядами к металлическим столбам с перекладинами, никого и не было.

— Как поживаем, дамочки? — поздоровавшись, спросил участковый, невольно подражая знаменитому Липатовскому Аниськину. — Не подскажите ли, кто тут из-за угла на магазинчик поглядывал, да пропал ненароком?

Та, что была поближе, Ломакина Валентина, по прозвищу Самохвалиха, оплывшая жиром бабенка в центнер с гаком весом, из 109 квартиры, тут же отозвалась:

— Живем — хлеб жуем… а еще кашу, хоть не сеем и не пашем… По сторонам не поглядываем, милиционерам не докладываем. Работа не наша и забота не наша. Это тебе положено, вот и гляди. И гоняй добрых людей, если неймется…

— Валентина, да ты никак поэт?.. — усмехнулся Паромов. Баешь складно, но в пустой след.

Самохвалиха и бровью не повела, словно сказанное участковым ее не касалось.

Понимаю, в тебе чувство обиды говорит… — продолжил Паромов. — За позавчерашний привод в милицию. Но зря. Не устраивай в комнате шалман и попойки с мордобоем, и никто тебя не тронет. Будешь порядок нарушать — будешь и ответ держать. Это тебе мой сказ и мои стихи.

Самохвалихе за тридцать. У нее двое детей и развод с мужем. Последнее из-за ее склонности к спиртному и драчливости. Была ломовой лошади под стать: высокая, крупная, с ногами и руками как у японских борцов сумо. Вот и сбежал от нее муженек. И как было не сбежать бедолаге, если не он, а она поколачивала. А рука, что кувалда… Раз приложится — отметина на всю жизнь останется.

— Что ты, Валюха, на человека лаешься. Он при исполнении… — вступилась за участкового ее соседка по подъезду. — Надо же понятие иметь. Кто-то же должен нас в острастке держать, к порядку призывать… А то, дай нам волю — через неделю друг друга перебьем. Не-е-е, без милиции никак нельзя!

— Спасибо, Мария Ильинична, на добром слове, — поблагодарил заступницу Паромов. — Но у Валентины язык без костей. Мелет себе и мелет. Независимо от того, что у нее на уме. На нее даже обижаться не стоит. Так, пустая трата времени. Лучше скажите мне, кто тут выглядывал из-за угла перед моим приходом. Если видели, конечно.

В течении всего последнего диалога Самохвалиха оставалась безучастной, словно речь шла не о ней, а о ком-то постороннем человеке.

— Да я бы рада, милок, тебе подсказать, но вот беда, не видела. Вешала себе бельишко, да вешала. Некогда было по сторонам поглядывать. Да и к дому спиной стояла. Так, что извини. Да и Бог с ним, с тем, кто из-за угла на магазин поглядывал. От одного человека, даже и никчемного, шуму не будет. Сейчас, слава Богу, тихо у нас. Раньше все толокой тут ходили, все шумели, все гудели, жильцов, грешным делом, задирали, жить спокойно мешали. А теперь потише стало. И детки могут погулять, в песочке поиграться, и старушки спокойненько на лавочках посидеть, косточки соседские «перемыть». Без шума и матерных слов. А на соседку мою, Валюху, зла не держи. Она беззлобная. Работящая. Есть, конечно, у нее грешок — любит в стопочку лишний раз заглянуть. Но кто без греха?!

Мария Ильинична замолчала и стала поправлять белье. Затем внимательно посмотрела на Самохвалиху.

— Так что, на Валентину зла не держи. Она тоже ничего не видела. Вешая на веревку белье, мы меж собой гутарили. Так, о разных пустяках. Какие у глупых баб могут быть важные дела, — словно задавая вопрос, протянула она, и сама же на него ответила, — так, одни пустяки.

Мария Ильинична на самом деле не была так проста и простодушна, как могло показаться человеку не сведущему и ее не знающему, составляющему о ней мнение только по последнему монологу. Ей стукнуло давно за пятьдесят, но была она крепенькой и ухоженной — за своей внешностью следила строго. Вдовья жизнь приучила ее к самостоятельному принятию решений, особенно в плане быта. Знала не только в какой руке ложку и поварешку держать, но и молоток, и топор из рук не выпадали. Вдовство, по-видимому, приучила ее сдерживать свои эмоции, следить за словами, говорить мягко, вкрадчиво, миролюбиво.

— Ну что ж, и на том спасибо. Рад, что у вас стало тихо. Мне меньше работы. Пойду дальше. До свидания.

— До свидания, — все также мягко отозвалась Мария Ильинична.

— До свидания, — буркнула Самохвалиха. — Век бы тебя не видеть.

— Ну-ну! — ощерился улыбкой Паромов на последнюю реплику, направляясь в сторону здания детского садика. — Я в гости не набиваюсь, но и сама не нарывайся. Тогда и видеться не придется…

6

«Раз в этих краях, то проведаю и директора садика, — покинув дам, решил Паромов. — Заодно разузнаю, как там обстоит вопрос с мелкими хищениями. Что-то в последнее время участились…»

Перейдя дорогу, оказался у калитки металлического, из стальных прутьев, ограждения садика, выкрашенного в зеленую краску.

…Директриса Наталья Леонидовна Круглова шума не поднимала, с официальным заявлением в органы милиции не обращалась. Решила дело уладить келейно. Потому в порядке частного обращения с месяц назад посетовала на свою беду: «Выручай, товарищ участковый. Какая-то «мышка-норушка» завелась, все тащит, что плохо лежит».

Говорила с конфузливой улыбкой на лице. И от этой улыбке на щеках образовывались симпатичные ямочки, делавшие лицо добрым и ласковым.

«Я пыталась своими силами вывести на чистую воду воришку, даже собрание провела с приглашением всех сотрудников садика, — делилась откровенно заботами, — но не удалось пресечь кражонки. Продолжаются. И заподозрить никого не могу. Все такие милые, скромные, интеллигентные. И смех, и грех. Так что, выручай». — «А, может, официально? — заикнулся он тогда. — Официально всегда проще, меньше головной боли, если что…» — «Нет! Нет! Что вы? По таким мелочам, которые, как говорится, и выеденного яйца не стоят, заводить всякие там проверки, вопросы-допросы, лихорадить коллектив не стоит, — засмущалась окончательно, даже руками всплеснула, словно отгораживаясь. — Тогда уж, Бог с ним, пусть остается все, как есть. Я думала, что вы наших сотрудников немного попугаете — и кражи прекратятся…» — «Наталья Леонидовна, разве я похож на пугало, чтобы людей пугать? — притворно возмутился он. — Простительно так говорить малограмотным старушкам, но не интеллигентным людям, к каковым я всегда вас и ваших коллег отношу. Не ожидал!.. Честное слово, не ожидал». — «Извини. Брякнула, не подумав. Я имела в виду, что какую-нибудь лекцию на правовую тему, в том числе и об ответственности за хищение, прочтете. Смотришь, человек и образумится». — «Вот это — другой разговор, а то «пугните да пугните». Согласен. И, знаете, еще что?..» — «Что?» — подняла она вопрошающие глаза. — «А давайте-ка мы установим в вашем кабинете в целях профилактики химическую ловушку». — «И что это за заверь?» — «Приспособленьице такое, заправленное специальным красящим веществом, довольно стойким к внешней агрессивной среде, в том числе и к воде, обычно на базе родамина, которое при нарушении целостности ловушки, на нарушителя и выплеснется, да окрасит его так, что неделю не отмоется, — пояснил пространно. — Мы их в различные организации, занимающиеся торговлей, в помещения касс, бухгалтерий, то есть в те места, где обычно денежки хранятся, устанавливаем. Все в соответствии с законом, с составлением необходимого акта. Неплохо бы выстреливающую раздобыть, она покомпактней и понадежней в эксплуатации. Но это как повезет…»

И он рассказал про случай, произошедший совсем недавно в стенах опорного пункта.

В его рабочем столе, в верхнем ящике, среди различных бумаг лежала химловушка в виде небольшого кожаного кошелька, недавно полученная от криминалистов. Все не хватало времени, чтобы установить в одном из киосков «Союзпечати» на остановке «Площадь Рокоссовского». Бывает так: сразу не установил, а потом то одно, то другое мешает, — и забываешь. Вот так «позабытой» лежала эта химловушка до тех пор, пока один «ушлый» внештатный сотрудник, Ефимов Володя, ее не обнаружил. Но он-то не знал, что это химловушка. Просто увидел пузатенький кошелек, с защелкнутыми металлическими зажимами. Увидел и заинтересовался: почему такой «пузатенький»?

Открыл — и получил порцию родамина в лицо! И испачкался, и испугался, и зарекся без спроса лазать по чужим вещам!

Тогда обошлось, как уже было сказано его испугом, смехом внештатных сотрудников и участковых инспекторов милиции, «разносом» от старшего участкового.

«Ну, что, попробуем?..» — «Попробуем».

На этом и порешили.

На следующий день он, как договаривались, прочел небольшую лекцию об административной и уголовной ответственности за хищение государственного и личного имущества. А химловушку установили позже, так как потребовалось время на ее изготовление.

Установили химловушку в виде небольшого кошелька, снабженного перфапатроном с красителем и маленькой батарейкой «кроной». Пришлось отделовскому криминалисту Ломакину и его добровольному помощнику Андрееву небольшой магарыч поставить и кошелек покупать. Не всякий кошелек мог подойти для изготовления ловушки-хлопушки. Непременным условием было наличие металлической защелки створок кошелька. «Чтобы электрическая цепь замыкалась и размыкалась», — инструктировали дотошные криминалисты, собаку съевшие на всяких хитроумных штучках-дрючках, а посему считавшие себя в технических вопросах на голову выше остальных сотрудников, далеких от всякой техники.

Химловушка получилась что надо! Кошелек новенький, пухленький; кожаные бока лоснятся свежей краской; металлические застежки никелем сияют. Так и просится в руки: «открой меня, да загляни!»

«Наталья Леонидовна, ради Бога, не вскрывайте, — инструктировал он директрису, пряча кошелек-ловушку в верхнем отделении служебного серванта, там, где обычно и прятались наиболее ценные предметы скромной администрации детского садика. — Да смотрите, чтобы детишки случайно не забрались в кабинет и не воспользовались кошельком в качестве игрушки. Тогда греха не оберемся. Вот вам копия акта на установку химловушки. Берегите».

И вот теперь, спустя месяц, он спешил в садик, чтобы переброситься парой слов с Натальей Леонидовной и поинтересоваться криминогенной обстановкой в садике и его окрестностях, а заодно и судьбой химловушки.

7

Детский садик располагался в двухэтажном кирпичном здании, с парадным выходом на улицу Обоянскую. Однако парадные двери почти всегда были закрыты во избежание несчастного случая от «несанкционированного» выхода детишек на проезжую часть дороги, где время от времени проносились автомобили. Пользовались запасным выходом во двор здания, действуя по правилу: «Береженого Бог бережет!»

Паромов легко взбежал по деревянным ступенькам пологой лестницы на второй этаж. Дверь кабинета директора была, как всегда, открыта настежь. Наталья Леонидовна не любила прятаться от коллег в тиши кабинета, за замками. Ее кабинет, как и ее душа, были всегда открыты всем желающим общения.

— Разрешите, — для приличия постучавшись пальцем о дверную коробку, произнес участковый и не дожидаясь ответа, переступил порог. — Здравствуйте. Рад вас видеть в добром здравии души и тела. Вот проходил мимо и решил заглянуть на минутку. Не возражаете. А то, может быть, помешал. Вон вы что-то сосредоточенно так пишите…

Наталья Леонидовна отложила в сторону общую тетрадь, в которую что-то писала, и радушно пропела:

— Здравствуйте, товарищ участковый. И я рада вас видеть. Давненько вы к нам не заглядывали. Была бы помоложе, наверное, проведывали бы чаще… а то старуха… Кому она нужна. — Она улыбнулась. И симпатичные ямочки заиграли на щечках. — Да вы не стойте, не стойте. Пословица не зря гласит, что в ногах нет правды. Присаживайтесь. Присаживайтесь. Можете ко мне поближе. Не бойтесь, не укушу. Просто пошептаться нужно.

— Серьезно? — улыбнулся Паромов, уже привыкший за время работы к подобным приемам.

Она сделала загадочное лицо и, посмотрев на по-прежнему открытую дверь кабинета, дождавшись, когда Паромов присядет на краешек стула, заговорчески произнесла:

— А воришка-то попался. Кастелянша наша, Евдокия Кузьминична. Видит Бог, никогда бы на нее не подумала. Всегда: «Наталья Леонидовна, то, Наталья Леонидовна, сё». Сработала наша ловушка. Через неделю, как установили. Сработала, да еще как! Евдокия Кузьминична слишком близко кошелек-то к глазам поднесла, когда стала вскрывать его. По-видимому, надеялась там денежки мои найти: кто-то предложил мне женские полусапожки, чешские, приобрести за девяносто рублей. Я и согласилась. Пообещала при многих сотрудницах, присутствующих при этом разговоре, деньги принести на следующий день. Вот Евдокия Кузьминична и приискала кошелек. А он как бабахнет, и обдал ее всю краской. И что печально, сильно по глазам попало. Теперь в областной больнице лежит, в глазном отделении. Грозится на вас и на меня жалобу написать. А остальные сотрудники больше по чужим кабинетам и столам без разрешения не рыщут.

Наталья Леонидовна замолчала. Лицо было серьезно. Даже ямочки со щек куда-то пропали. Молчал и Паромов, ожидая продолжения рассказа.

— Знаете, а мне Евдокию жалко. Какая-то бесталанная она. Муж пьет. Дети часто болеют. — После паузы подвела директриса итог беседы.

— Да, дела! — отреагировал участковый. — Теперь отписываться придется, как пить дать! Не было печали, да купила баба порося…

— Это вы о чем?

— Да все о том, что не было печали, да черти накачали… — в сердцах, с излишней резкостью бросил участковый.

— Чего расстраиваетесь? Обойдется… — попыталась разрядить обстановку директриса, вымучив виноватую улыбку на лице.

— Обойтись-то, обойдется, да таскаться к прокурорским на ковер как-то особой охоты не имеется. Но, видно, придется… — поделился своими переживаниями участковый и поинтересовался: — Актик свой, надеюсь, не потеряли… ненароком?

— Цел. В папке деловых бумаг подшит. И в опись внесен под соответствующим номером.

— Теперь потребуется. Будут опрашивать — говорите все, как есть. Без ненужных фантазий и умолчаний. Чтобы не наводить тень на божий день.

Приподнятое настроение, не покидавшее в это утро Паромова, после услышанного улетучилось безвозвратно. Он встал со стула, всем своим видом показывая, что собирается уходить.

— Если больше вопросов ко мне нет, то я, пожалуй, пойду к себе в опорный пункт.

Вопросов не было.

— До свидания, Наталья Леонидовна.

— Всего хорошего.

Расстались как-то скомкано, натянуто, без прежнего душевного радушия, будто поссорившиеся. Обоим было неловко, словно не кастелянша Евдокия Кузьминична, а они лазали по чужим вещам, занимаясь мелким воровством.

ГЛАВА ВТОРАЯ КОШМАРЫ УЛИЦЫ РЕЗИНОВОЙ

Злой человек вредит другим без всякой для себя выгоды.

Сократ

Следует не только выбирать из зол наименьшее, но и извлекать из них самих то, что может быть в них хорошего.

Цицерон

1

По пути из «владений» Кругловой в опорный можно было зайти в клуб «Монолит» и в общежитие по Обоянской,20. Но Паромов, «обжегшись» в садике, решил сделать туда визит в другой раз. «На сегодня дерьма достаточно!» — резюмировал для себя.

Не успел войти в опорный пункт, как зазвонил телефон. Настойчивость раннего звонка не предвещала ничего хорошего. Как не хотелось подходить к телефонному аппарату, да куда уж денешься. Придется и подходить, и брать трубку.

— Старщий участковый инспектор Паромов. Слушаю. — Поднял трубку Паромов.

— Это я хочу тебя послушать, уважаемый товарищ, старший участковый инспектор. Это я хочу услышать от тебя, как твой подчиненный Сидоров Владимир Иванович выбросил со второго этажа Василия и Петра и стрелял из ружья по убегавшему от него Кузьме? Это я хочу от вас услышать, что за беспредел вы учинили на участке? Один подбрасывает порядочным людям взрывпакеты, и те чуть зрения не лишаются; второй кого-то с балкона выбрасывает и по ком-то стреляет. Это что за Дикий Запад? Это что за ковбойство? Я хочу знать, чем вы там занимаетесь? Кто дал вам право нарушать закон и беспредельничать? И немедленно! — Вырывался из трубки гневный до дрожи и хрипоты голос заместителя прокурора района Деменковой Нины Иосифовны. — Бери Сидорова и немедленно ко мне!

У Паромова от услышанного глаза на лоб полезли. «Вот так информация! Вот так приятая неожиданность! С ума сойти… Ну, со сработкой химловушки, допустим, все понятно и объяснимо. А остальное? Что за бред? Каких таких Петьку и Ваську и где выбросил Сидоров? В кого стрелял? И почему из ружья? У Сидорова отродясь никакого ружья не было!»

Он даже плечами пожал от всех этих вопросов, сверлящих головную коробку. Впрочем, на раздумья времени не было. Из трубки доносилось гневное сопение. На том конце провода ждали ответа.

— Нина Иосифовна, я ничего не понимаю, но сейчас же прибуду к вам. Пока один… так как Сидорова еще нет. И будет он на работе только после четырнадцати часов…

В ответ — ни слова. Короткие гудки известили, что трубка телефонного аппарата брошена на рычажки.

«Да, дела! — почесал затылок Паромов. — Хоть и сказал прокурорше, что немедленно прибуду в прокуратуру, но спешить с этим не стоит. Солдатская заповедь гласит: «Не спеши выполнять первую команду, ибо за ней последует вторая, скорее всего, напрочь отменяющая первую!» И Черняев не раз говорил, что в прокуратуру предстать никогда не поздно, если нет возможности туда вообще не появляться. Там, мол, «стелят мягко, да спать жестко», что вход туда, как ворота в Кремле, а выход — с игольное ушко. Впрочем, — мысленно одернул он себя, — необходимо успокоиться и проанализировать сложившуюся ситуацию. Страшен черт, да милостив Бог!»

Во-первых, надо обзавестись хоть какой-то информацией. Во-вторых, необходимо разыскать Сидорова и выяснить у него, что же случилось с ним на самом деле, и что необходимо предпринимать. В-третьих, что имеется в отделе? Ведь там должно что-то быть, если Сидоров, не дай Бог, натворил что-то». — И Паромов стал лихорадочно набирать номер домашнего телефона Сидорова. Шли длинные гудки, но трубку никто не брал. Видя такой оборот, стал звонить в отдел милиции.

В отделе отозвался дежурный Цупров. С Цупровым надо было ухо держать востро, чтобы лишнего ничего не брякнуть, а то тот такое кадило раздует, что небо с овчинку покажется.

— Петр Петрович, участковый Сидоров в отделе случайно не шатается? А то срочно понадобился, а найти не могу. Куда-то провалился.

— В отделе случайно шатающихся нет и не было. Тут люди солидные, деловые, а не шатающиеся… как некоторые… — с ходу отбрил Цупров. — Вашего Сидорова и вечером, во время дежурства, с собаками не разыщешь, а ты хочешь найти его днем. Где-нибудь у очередной длинноногой гёрлы отсыпается после бурной ночи. К вечеру появится.

— Ну, вы тоже скажете, Петр Петрович! Какие гёрлы могут быть, если он женатый, семейный человек? — тянул резину Паромов.

Стараясь ничего не сказать, он не терял надежды почерпнуть как можно больше полезной информации. Отсутствие положите6льного результата — это тоже результат, как говорят в ученых кругах. И в милицейских тоже.

— А что, свидетельство о браке мешает кому-нибудь забраться в чужую постель? Наоборот, дает ясно понять, что свадьбы не будет. Так как она, свадьба эта самая, уже раз была. Зато секс не как с женой, по обязанности, а только из чистого удовольствия обеих сторон, — разговорился оперативный дежурный.

— Вам лучше знать! Вам опыта в этих делах не занимать! — отшутился Паромов.

Пока Цупров философствовал, Паромов пришел к выводу, что в отделе все спокойно. Следовательно, ничего экстраординарного не произошло. Дурные вести распространяются быстро. Это хороших известий надо годами ждать — ползут, как черепахи. А дерьмовые, как на крыльях летят. Хорошие могут и затеряться в пути, не дойти до адресата, а дурные — тут как тут. От них и при желании не спрячешься, не укроешься…

— Извините, товарищ майор, что от работы вас отвлек, — решил Паромов закруглить телефонный треп с дежурным. — Если вдруг Сидоров появится или позвонит, то передайте ему, чтобы немедленно со мной связался.

И, не кладя трубку на рычажки аппарата, стал набирать номер старшего оперуполномоченного Черняева.

2

— Черняев у аппарата, — сразу же услышал он голос опера.

— Привет, Петрович. Чем занимаешься? Участковый Сидоров, случайно, не у тебя? — сыпанул скороговоркой Паромов.

Этим он не давал оперу заняться анализом услышанных вопросов, что тот любил делать каждый раз, тренируя свои аналитические способности.

— Привет. Сидорова нет. А я, видишь ли, работаю. Это у вас, участковых, мало работы. Да и та, что есть, так себе, капшивенькая, хлипенькая. Только и название, что работа, а на самом деле — пустота, одна видимость. Вот у нас работа, так работа! Впрочем, если у тебя имеется лишних сто грамм, то работа может и подождать. Как говорит мой мудрый коллега Виктор Иванович Сидоров, работа не волк, в лес не убежит. И от нее сыт не будешь. А еще он говорит, что работа не член: стояла, стоит и стоять будет. — Из трубки раздался короткий смешок опера. — А, вообще, чего тебе надо? Колись! Просто так ты звонить не будешь.

— Возможно, ты и прав вообще, но не сейчас. Вот взял и позвонил. Просто так. Впрочем, не просто так, а с умыслом: Сидорова своего ищу. Как вчера он с тобой куда-то закрутился, так и не появлялся еще.

Паромов сделал паузу, предлагая оперу «пережевать» полученную в достаточной мере информацию и дать на нее ответ.

— Вы не точны, товарищ лейтенант, плохо владеете информацией и оперативной ситуацией, как любит говорить наш шеф. Вчера я с ним не встречался. Это позавчера мы с Сидоровым и внештатником Володькой Тарасовым, санитаром из санобоза по уборке города, ответственным за отлов бродячих животных, в его доме производили отлов и отстрел кошек и собак. И знаешь, самое смешное это то, что все эти псины имели человеческие имена. Петьки, Васьки, Кузьки, Машки, Дашки, Мишки, Сашки. Когда ловили, то два кота, кажется, Петька и Васька, и пес по кличке Кузьма вырвались от нас и сиганули со второго этажа.

Сидоров твой схватил у Володьки ружье и пальнул в убегавшего пса, но промазал. Тот еще стрелок! В скирд соломы со ста шагов не попадет, а еще пытался по движущейся мишени попасть. Хотя бы не срамился! Честной народ не потешил! Видимо, мне придется взяться за его тренировку. Пусть магарыч готовит! А еще как-то гоношился вызвать меня на дуэль. На дуэль вызывает, а стрелять и не умеет.

Пока опер разглагольствовал о стрелковых способностях участкового Сидорова, у Паромова как бы гора с плеч сползала. Картина прорисовывалась.

«Вот они, Петька, Васька, Кузьма, жестоко сброшенные с балкона и чуть ли не лишенные участковым живота. А что же Нина Иосифовна? Почему так яростно жаждет нашей крови из-за каких-то кошек и собак? Впрочем, что гадать! Теперь можно и в прокуратуру ехать. И объяснения, если понадобятся, давать. Слава Богу, ситуация более или менее, но ясна».

3

Без особого подъема, но уверенно, старший участковый, замкнув опорный пункт, пошагал на остановку трамвая. И через двадцать минут уже поднимался по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж небольшого кирпичного здания. Здесь на первом этаже располагался Госстрах, а второй этаж занимала прокуратура Промышленного района города Курска — самое нелюбимое милицией место.

В маленькой приемной сидела секретарь Танечка. Серьезная волоокая брюнеточка лет двадцати пяти, но из-за своей напускной серьезности выглядевшая чуть старше естественного возраста. Она что-то непрерывно «строчила» на печатной машинке «Ромашка».

Танечка не была замужем. И злые языки поговаривали, что у нее тайный роман с прокурором. А почему и не быть? Если пышный бюст, узкая талия и развитые бедра красноречивей любых слов говорили, как Танечка нуждается в мужской ласке. Еще больше эти слухи усилились, когда стало известно, что следователю Шумейко, попытавшемуся «подбить клинья» к лакомому кусочку, прокурор такой разнос вчинил, что бедный прокурорский Казанова чуть работы не лишился.

Впрочем, разнос он мог получить и без любовных похождений, за труды свои праведные на почве борьбы с преступностью. Специалист был толковый, а потому самостоятельный и своенравный. С чужого голоса петь не желал.

Но одно дело получить нагоняй по служебной линии. Прозаично, сухо, и никого этим не удивишь. Кто не получал? Другое — когда имеется романтический привкус. Тогда да! Тогда шум и гам, ореол мученика на почве любовных похождений!

Однако, кроме смутных слухов, циркулирующих по прокурорским и милицейским кабинетам, явных доказательств прокурорской благосклонности к своей секретарше не было. Так что, все слухи могли быть просто слухами.

— Добрый день, Татьяна! Нина Иосифовна у себя? — как можно доброжелательней поздоровался с секретаршей Паромов. И, не дожидаясь ответа, добавил: — Как у нее с настроением?

— Здравствуйте! — с неудовольствием, что ее отрывают от дела, поздоровалась Танечка. — Ну, какое может быть с вами настроение? Скверное. Жалоба за жалобой идут в прокуратуру на ваши беззаконные действия, грубость, бездушие. Вот целыми пачками регистрирую. А им конца и края не видать!

Она насупила выщипанные бровки и скорбно поджала полненькие губки, накрашенные ярко красной помадой.

— Татьяна, ты словно прокурор «стружку снимаешь»! Знать, со временем быть тебе прокурором… И пропали тогда бедные милиционеры! Загонишь туда, где Макар телят не стерег! И покажешь, где раки зимуют… — улыбнулся Паромов.

Татьяна шутку не приняла и бросила кратко:

— Иди. Давно уже ждет.

И опять проворно побежала пальцами по клавиатуре машинки. А в голове помимо ее воли непроизвольно склонялось: «Раки, раков, раком… Тьфу, пропасть, надо же такому слову привязаться»! — мысленно ругнулась Татьяна и еще быстрей «застрочила» на машинке.

Паромов скромненько постучался в дверь, обитую коричневым дерматином и, услышав резкое «Да!», вошел в кабинет заместителя прокурора.

4

Нина Иосифовна сидела в форменной одежде и в очках за своим рабочим столом и что-то внимательно читала.

— Здравствуйте, Нина Иосифовна. Вызывали. Вот прибыл. — Паромов вздохнул глубоко и тяжко, всем своим видом показывая, что повинную голову и меч не сечет.

Она закрыла папку с бумагами, слегка отодвинула ее на край стола, неспеша сняла очки, положила их, не складывая дужки, поверх папки и только после этого к удивлению Паромова довольно миролюбиво произнесла:

— Здравствуй! И присаживайся вон на тот стул, поближе ко мне.

Дождалась, когда Паромов от порога пришел к столу и уселся на предложенный стул.

А тот в это время размышлял: «Если Нина Иосифовна употребляет в разговоре не холодное официальное «вы», а более демократичное «ты», то есть надежда, что «разнос» будет не столь тяжек. Куда страшнее, если «выкать» начнет. Вот тогда держись!

— Скажи мне на милость, товарищ лейтенант, когда вы прекратите пить мою кровушку? — строго блеснула линзами очков. — Когда же вы, наконец, поймете, что являетесь носителями закона и законности, такими же, как я, как прокурор?.. Когда же прекратите поступать, как бандиты с большой дороги?! А?..

Старший участковый по личному опыту знал, что лучше помолчать и не перебивать заместителя прокурора. Тем более, пока она говорит все довольно спокойно, явно сдерживая свои эмоции.

— Я еще могу как-то понять, не оправдать, а только понять, что допускаются некоторые нарушения на других опорных пунктах молодыми неопытными участковыми и постовыми. Но не в опорном пункте РТИ, который я лично курирую! — Голос зам прокурора стал приобретать привычную для подобных ситуаций стальную нотку и звучал все выше и выше, громче и громче. — Может, вы делаете назло мне? — Помолчала секунду. — Или себе?

Ее карие глаза прищурились и невидимыми буравчиками сверлили душу Паромова.

Паромов молчал. Чувствовал, что еще рано что-либо говорить. Не время.

— Вот, лично ты, Николай, зачем подложил взрывпакет сотруднице детского садика Сатаровой?

Говоря, она достала из стопки разных документов, находившихся на ее рабочем столе, исписанный листок из ученической тетрадки.

— А она, эта бедная женщина чуть ли не лишилась глаз, как пишет в своем заявлении, и оказалась на больничной койке… А у нее дома дети. Ответь мне, зачем? Неужели так в тюрьму хочется?

Нина Иосифовна замолчала, но буравчики глаз сквозь линзы очков по-прежнему сверлили лицо Паромова.

— Что молчишь? Я слушаю. Или сказать нечего? Как бедокурить, то мы мастера, как ответ держать, то… то пусть Пушкин…

«Пора!» — решил Паромов.

— Нина Иосифовна, как на духу… Никакого взрывпакета гражданке Сатаровой я не подбрасывал. В соответствии с неоднократным указанием руководства отдела, на законных основаниях, в целях предупреждения хищений из помещений предприятий и организаций, в соответствии с имеющейся инструкцией, — тут он достал из своей папки служебную инструкцию и с десяток актов об установлении химловушек, — …в детском садике номер двадцать три с согласия директора была установлена, обратите ваше внимание, опять же в кабинете директора, химическая ловушка в виде кошелька для денег. В случае раскрытия этого кошелька-ловушки — срабатывал патрон и выбрасывал краситель. Вот и все. Ловушка изготовлена вполне законно и легально в отделе криминалистики. Установлена, как сами видите, тоже в соответствии с действующим законодательством. — Паромов вновь продемонстрировал акт. — Смотрите сами…

Нина Иосифовна терпеливо и внимательно слушала монолог старшего участкового, время от времени посматривая то на инструкцию, то на бланки актов об установлении химловушек. А Паромов между тем продолжил:

— Если позволите, то должен вам напомнить и сказать, что химические ловушки и в здании прокуратуры установлены. Правда, иного вида. Днища и задние стенки служебных сейфов специальным средством обработаны. Верно?

— Знаю. — Не удержалась от улыбки заместитель прокурора. — Не раз одежду свою пачкала и потом долго отстирать не могла. Ваши расчудесные эксперты-криминалисты ничего толковей придумать не могут, как смесью солидола и родамина вещи портить!

— От бедности нашей. — Повеселел Паромов. — Были бы средства… — наши специалисты-криминалисты все бы опутали видиокамерами и лазерными датчиками-перехватчиками. Им только дай волю!

— Вам всем только дай волю! — пресекла разглагольствования участкового Нина Иосифовна. — Ты вот только минуту назад стоял с понурой головой, а теперь и голову не только приподнял, но и чуть нос не задираешь… И уходишь, увиливаешь от заданного вопроса в сторону, переведя разговор на криминалистов. Не рано ли? Ты мне ответь, что заставило тебя установить химловушку в кабинете директора детского садика? — Она сделала ударение на слове «детского». — Неужели детишек, чуть ли не грудного возраста, опасались? Или еще что-то? Только без милицейской «лапши», в том числе и самой длинной — индийской. Как на духу. Не укрыл ли ты какого-нибудь преступления там, чтобы не портить статистику, и отделался не розыском виновных лиц, а установкой этой злополучной химловушки.

— Обижаете, Нина Иосифовна! Это когда же я вас обманывал.

— Возможно, не врал, но и правды не говорил, — пресекла она дальнейшие оправдания старшего участкового. — Было, было… — заметила строго. — Продолжай по существу дела. Достаточно тут турусы словесные разводить.

— Если позволите, — гнул свою линию Паромов, — то между недоговоренностью чего-то и ложью большая разница. Я иногда, конечно, мог что-то и не договаривать, умолчать, сохранить, так сказать, в себе какую-то информацию, но только не врать. Ни вам, ни кому иному. Не приучен с детства…

Нина Иосифовна нетерпеливо махнула рукой. Мол, кончай пустой треп, дело говори.

— В садике никакого преступления не совершалось. Однако в последнее время стали происходить мелкие хищения, причем, только в кабинете директрисы. То ее старые сапоги пропали, то десять рублей общественных денег из ящика стола, то расческа, то зеркальце… Словом, мелочевка.

Директриса, Наталья Леонидовна, собирала коллектив, беседовала, призывала к совести. Никто не признался. Я разъяснял ответственность за хищение. Не действовало. Вот в целях профилактики и установил ловушку. В служебном серванте, на верхней полке, в укромном месте. Этот злополучный кошелек надо было искать полчаса, чтобы обнаружить. А Сатарова в чужом кабинете вдруг ни с того, ни с сего находит его и тихонечко так, тайком открывает… Уж такая она любопытная, ну непременно надо ей заглянуть внутрь! — Паромов сделал небольшую паузу. — Мне, конечно, ее жаль. Честное слово, жаль. Но, как говорит русская пословица, кто что ищет, тот и находит! Так что, Нина Иосифовна, я за собой никакой вины не чувствую. Действовал в рамках закона.

— Ладно, — подвела итог беседы заместитель прокурора. — Если дело обстояло так, как ты тут поведал, то, может, с тобой все и обойдется. Поручу проведение проверки по данной жалобе помощнику прокурора Лопаткиной Ирине Николаевне. Надеюсь, вы знакомы?

Паромов не раз видел в прокуратуре молодого помощника прокурора Ирину Николаевну. Она была молода, красива и еще не обременена супружескими обязанностями. Больше всего Паромову нравились ее светлые волосы, крупными локонами спадавшие на плечи. И большие, слегка насмешливые глаза.

— Немножко. Знаем друг друга в лицо… здороваемся при встречах…

— Вот и хорошо, познакомитесь поближе. Будем считать, что с тобой разобрались. А что с Сидоровым прикажите делать? На, прочти! — Она подала двойной тетрадочный лист бумаги, заполненный корявым, прыгающим почерком. — Если изложенные факты найдут подтверждение, то Сидоров может не только с работой распрощаться, но и со свободой тоже. Тут, по-видимому, не обойдется словесным внушением и простой служебной проверкой. Дело пахнет возбуждением уголовного преследования, как не прискорбно. Ты знаешь, что я не люблю «бить» милицию по всяким пустякам, будь то Сидоров или Паромов… Но и беспредела не потерплю! Никогда! Совесть не позволит.

Ее голос вновь стал наливаться металлом.

5

Между тем Паромов разбирал закорючки Галкиной Прасковьи Федотовны, той самой кошатницы и сабочатницы, от которой не было житья жильцам дома девять по улице Резиновой.

«Уважаемый прокурор, — писала своими каракулями Галкина, — у нас на поселке творится форменное безобразие со стороны участковых инспекторов милиции. Например, участковый Сидоров Владимир Иванович (у меня имеется его визитка, которую я приобщаю к жалобе) вчера был пьян и с какими-то подозрительными лицами, один из которых на мое требование представился прокурором, а второй — врачом из психушки, выбили дверь в моей квартире и ворвались в квартиру. Меня насильно усадили в кресло, а сами стали гоняться за Петькой, Васькой, Кузьмой, Машкой, Дашкой, Мишкой и другими жильцами моей квартиры, угрожая им смертоубийством. Они поймали, связали и запихнули в мешки Машку, Дашку, Мишку. Бедные Петька, Васька и Кузька, убегая от пьяного участкового, выпрыгнули в окно со второго этажа. А пьяный Сидоров стрелял из ружья в Кузьму и говорил, что он его все равно убьет. Я пыталась встать на защиту своих квартирантов, но меня отталкивали и насильно удерживали в кресле. Потом они увезли в неизвестном направлении связанных Машку, Дашку, Мишку, и те до настоящего времени домой не вернулись. Я опасаюсь, что участковый Сидоров их всех поубивал где-нибудь в лесу. Я прошу вас, уважаемый прокурор, принять меры к Сидорову Владимиру Иванович по всей строгости советских законов за его пьянство, жестокость и смертоубийство».

— Ну, что скажешь на это? — произнесла жестко Нина Иосифовна, заметив, что Паромов окончил чтение жалобы. — Только убийства, совершенного работниками милиции, нам для полного счастья не хватало. Да тут, даже если подтвердится только десятая часть сказанного, суда не миновать.

Но тут она заметила на лице старшего участкового ухмылку.

— Ты это чему радуешься? Что товарища посадят? — Голос заместителя прокурора звенел от негодования.

— Нина Иосифовна! — не стал молчать Паромов. — Вообще-то я улыбнулся не от радости, а от того, что так ловко все преподнесено старой каргой… И участковый пьян… И его друзья представляются прокурором и психиатром… И незаконное вторжение в жилище добропорядочного и законопослушного гражданина… И незаконное задержание… И незаконное лишение свободы… И похищение… И превышение должностных полномочий… И, наконец, подозрение на убийство и покушение на убийство. Целый букет преступлений. Только самой малости не сказано, по-видимому, вследствие старческого склероза…

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась зам прокурора, автоматически поправляя очки.

— А то, что все эти Петьки, Васьки, Машки лишь кошки и собачки, от которых соседям гражданки Галкиной житья не стало — весь подъезд псиной пропитан. Не то, что в данном доме жить, войти в подъезд невозможно…

— Серьёзно?

— Да куда уж серьезней! Это легко проверить. Коллективная жалоба жильцов сначала была направлена сюда, в прокуратуру, а затем с резолюцией прокурора «разобраться и принять меры» — к нам в милицию. Я только вчера списал это заявление в наряд, как исполненное. И ответы во все инстанции, в том числе и сюда, в прокуратуру, отправил с уведомлением о принятых мерах. И в квартиру Сидоров, я уверен, незаконно не вторгался, а был самой Галкиной впущен на законных основаниях… после того, как вежливо позвонил в квартиру. Думаю, что когда Галкина открыла, то Сидоров представился и объяснил причину посещения данной гражданки. И пьян он, конечно же, не был. Все это — бабушкины фантазии! Точнее — клевета. Чтобы доблестную советскую милицию опозорить в глазах не менее доблестной советской прокуратуры… — допустил немного фамильярности участковый. — Но я верю: справедливость восторжествует.

— Вижу: осмелел! — Взглянула Нина Иосифовна строго. — Это же надо, какие слова подобрал… — Она иронично повторила: — «Доблестная»! Да знаю я, какая, порой, бывает «доблестная» милиция! Вон, жалобы сотнями идут! А ты — «доблестная». И Сидорова, этого выдающегося представителя «доблестной «милиции» я тоже хорошо знаю. Только в прошлом месяце в отношении его проводилась проверка по заявлению братьев Хламовых. Хламовы, конечно, не агнцы божии… и судимы были не раз, и пьянствуют, и тунеядствуют, и схулиганить исподтишка не прочь. Но никто Сидорову не давал право воспитывать их кулаками… да в их же собственной квартире… Скрепя сердце, утвердила постановление следователя об отказе в возбуждении уголовного дела. А по большому счету надо было возбудить уголовное преследование, да и привлечь его к ответственности, чтобы самого уму-разуму поучить, да и другим в острастку! Так что, ты, Паромов, рановато обрадовался. Поручу своим проверку на этот раз провести как следует!

— Нина Иосифовна, — был вынужден посерьезнеть вмиг Паромов, — я не радуюсь, а стараюсь быть объективным. И доложил обстоятельства дела со всей мерой объективности и ответственности.

— Ладно, свободен! А Сидорова пришли как можно быстрее!

— Фу! — выдохнул облегченно Паромов на немой вопрос секретаря Танечки. — Кажется, на этот раз пронесло!

— А вы не нарушайте закон, и тогда дрожать и отдуваться в прокуратуре не придется… И нервные клетки целы будут… — назидательно уязвила секретарша, не отрываясь от печатанья.

Ее тонкие, с длинными наманикюренными ноготками, пальчики так и порхали по клавишам машинки, словно розовые весенние бабочки. Загляденье!

— Хорошо, Татьяна, о законе говорить, куда как трудней его блюсти, если ежечасно в гуще людской, в круговерти нашего населения, не самого законопослушного в мире, как известно. Тут, хоть о четырех ногах будь, как лошадь, все равно споткнешься. Всем не угодишь. В дерьме людском приходится возиться… И тут, ох, как трудно, чтобы не испачкаться, не замараться! Все время по острию закона, как по острию лезвия, балансируем. И дай, Бог, удержаться, не сорваться… Хорошо о законности, в том числе и социалистической, говорить теоретикам, людям оторванным от земли, — подпустил старший участковый остренькую шпильку. — А попробуй на практике — враз почувствуешь по чем фунт лиха.

Паромов после недавнего напряженного объяснения с заместителем прокурора благодушествовал и не прочь был слегка пофилософствовать. Но Татьяна, занятая печатаньем какого-то срочного документа, внимания на последние слова старшего участкового не обратила.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ В ОПОРНОМ ПУНКТЕ МИЛИЦИИ

Жестокость даже злым — ведет в ад. Что же говорить о жестокости к добрым.

Древнеиндийский афоризм

Не будь слишком мягок — сомнут, не будь и слишком жестким — сломают!

Турецкий афоризм

1

Когда Паромов возвратился в опорный пункт, то там уже находились начальник штаба ДНД Подушкин Владимир Павлович и участковый инспектор милиции Астахов Михаил Иванович. И в этот раз Астахов что-то довольно громко и эмоционально втолковывал начальнику штаба.

«Опять игру в шахматы, а точнее, какой-нибудь опрометчивый шаг с той или иной стороны, оспаривают, — догадался Паромов, пересекая зал и не заходя в свой кабинет. — Не могут без споров Карповы местного пошиба».

— Забавляетесь! — войдя в кабинет, не скрыл раздражение Паромов. — А тут ходи, за всех перед прокурором отдувайся…

— А что случилось? — оторвался от шахматной доски Астахов. — Вроде бы все тихо. — Неужели опять дед Гордей обо мне вспомнил, все посадить собирается? Так, вроде бы, в отношении меня в возбуждении уголовного дела отказано. По пункту второму статьи пятой УПК. За отсутствием состава преступления.

Лейтенант милиции Астахов в должности участковых недавно. Но уже попался на «крючок» помощнику прокурора Гордееву. Правда, благополучно соскочил. Однако дед Гордей не терял надежды на чем-либо ином подловить Астахова. «Все равно я тебя посажу…» — шамкал старчески губами время от времени.

Астахов и Паромов одногодки, но он покрепче сложен. Да и поулыбчивее, пожалуй…

— Да к тому же еще обеденный перерыв, — отозвался Подушкин. — Играем в личное время. А ты действительно побывал у прокурора, или, по примеру нашего уважаемого опера Черняева, лапшу мечешь?

— Побывал. Правда, не у самого прокурора, но его заместителем был бит изрядно.

Участковый и начальник штаба оставили игру и вопросительно уставились на старшего участкового.

— Сидоров еще не появлялся? — вместо повествования задал вопрос Паромов.

Но, получив дружное «нет», стал рассказывать о своем посещении прокуратуры.

— Обойдется, — резюмировали, посмеявшись, слушатели, — не впервой!

— Вообще-то, — добавил уже серьезно Астахов, — что-то зачастил наш опорный пункт с проколами. Особенно, Сидоров. Надо братана одернуть. От греха — подальше.

— Надо, — согласился Паромов.

— А ты, — продолжил Михаил Иванович, обращаясь к Паромову, — особо не расстраивайся, в голову не бери…

— Бери в плечи, — не удержался от каламбура Подушкин, не дав участковому досказать свою мысль до конца, — станут такими, как у Михаила Ивановича.

— Тебе бы только зубоскалить, — беззлобно огрызнулся старший участковый. — Ты лучше скажи, как продвигаются дела с расширением опорного пункта за счет соседней квартиры? Да когда приступят строители к изготовлению отдельного входа с торца?

Дело в том, что вскоре после утверждения Паромова на должность старшего участкового, он и Подушкин, с моральной поддержки Клепикова Василия Ивановича, стали «одолевать» руководство завода РТИ, районный штаб ДНД, председателя райисполкома просьбой о расширении помещения опорного пункта. Правда, Клепиков вскоре уволился, несмотря на то, что такому решению председателя Совета общественности поселка РТИ противились все. «Ухожу!» — сказал, как отрезал. И ушел.

— Руководство завода не возражает… — ответил Подушкин. — Нашим соседям другую квартиру дают. Теперь вопрос за архитектором города. Даст «добро» — и приступим. С начальниками ЖКО и стройцеха все согласовано. Людей выделят… И, конечно же, технику, строительные материалы.

Забегая вперед, следует отметить, что, несмотря на выделенную технику и рабсилу в лице рабочих ЖКО, основные мероприятия по удалению части стены между смежными комнатами выполнили Подушкин и участковые. Причем, кувалдой, так как пригнанный компрессор вскоре сломался, и отбойным молотком попользоваться не удалось.

— Хоть что-то хорошее услышать за день довелось, — усмехнулся иронично старший участковый. — А то … — он с огорчением махнул рукой.

Впрочем, и без слов всем было понятно, что хорошего на этот день для старшего участкового выпало мало.

— Еще не вечер… — сказал Подушкин, не сразу врубившись в двухсмысленность сказанного: то ли, не беспокойся, плохое окончилось и начнется хорошее, то ли, приготовься к худшему.

— Не вечер, говоришь? — вновь горько усмехнулся Паромов. — Вся жизнь наша милицейская — сплошной вечер и серый полумрак… с редким просветом удачи.

— Из всех пессимистов, Паромов, ты самый большой пессимист, — хмыкнул Астахов. — Все слишком близко принимаешь к сердцу. Будь попроще, а то сердце когда-нибудь не выдержит… И придется нам по трешнику на венок сбрасываться. Честное слово, не хотелось бы этого. Садись с нами, да сыграем пару партиек в шахматы. На высадку. Смотришь, и забудешь о неприятном. Я вот тоже переживал, когда в прокуратуру таскали. Когда раз за разом одно и то же спрашивали: отчего да почему отпустил, не имел ли при этом какую-нибудь корысть. А потом сказал товарищу Гордееву, что больше не приду и показания давать не буду. Встал и ушел. И сразу — как отрезало. Наступило успокоение.

— Михаил Иванович, не будем путать божий дар с яичницей. Кто его знает, когда бы отстал от тебя товарищ Гордеев, если бы не хлопотали Леонард Григорьевич Крутиков, начальник отдела Воробьев Михаил Егорович. Да и наша Матусова Таисия Михайловна свою лепту внесла, имея приватную беседу с заместителем прокурора. Так, что не будем валить в одну кучу.

— Не будем — так не будем… — согласился Астахов. — Но все равно относись к житейским и служебным неурядицам и невзгодам попроще, тогда и жизнь будет получше. А пока давай-ка сыграем в шахматишки. Хоть партейку. Или слабо? — С улыбчивой миной на лице дернул за струны самолюбия старшего участкового.

— Так, где наш уважаемый участковый Сидоров, не знаете? А то в прокуратуре его очень хотят зрить, и как можно, быстрее. — Принимая приглашение сыграть в шахматы, садясь за стол и расставляя шахматные фигурки на доске, сказал старший участковый.

— А бис его знает, где он гуляет, — отозвался Подушкин, намериваясь, если не судить игру, то, по крайней мере, присутствовать и следить за ней. — Отыщется. Не было еще случая, чтобы наш брат не отыскался.

У участкового Сидорова как-то незаметно, но прочно закрепилось прозвище «брат» или «братан». Это было как второе имя. Немножко снисходительное и уважительное одновременно, несшее в себя что-то большое, сильное и надежное, как сам Сидоров.

— Это точно! — поддакнул Астахов, атакуя чужого короля по центру. — А ты соберись, соберись, старшой. Не зевай! А то играть неинтересно.

Подушкин молча наблюдал за игрой участковых. Ждал своей очереди. Перевес был на стороне Астахова, и тот уже нет-нет, а радостно потирал ладони в предчувствии поражения старшего участкового. Но тут, как всегда шумно, в опорный пункт ворвался Сидоров и лишил Астахова триумфа победы.

2

— Я один работаю, а они в шахматы режутся. А потом еще и скажут, что Сидоров меньше всех работает. — С последними словами он бросил прямо от двери кабинета свою папку на стол. Так уж из него энергия била. Астахов попытался руками прикрыть доску, но папка, скользя по столу, все равно зацепила за край доски, та резко вздрогнула, фигурки попадали, сдвинулись со своих мест.

— Мог бы и потише! — Рассердился Астахов. — Впрочем, победа была за мной, верно Палыч?

— Не знаю, не знаю! — Усмехнулся тот, зная, что Михаил Иванович в таких ситуациях начнет нервничать, спорить, доказывать, потому и поддразнивал.

— Твоя взяла, — не стал оспаривать Паромов, чтобы не тянуть попусту время, так перевес был на стороне Астахова. Затем, обращаясь к Сидорову, сказал:

— А скажи-ка нам, брат, где это ты был с утра? Тебе все ищут, а тебя нет и нет.

— Как где? — не моргнув и глазом, отвечал Сидоров, — на участке. С самого утра. — И добавил для вескости: — Несколько протоколов составил, пару заявлений исполнил. А что?

— А то, что тебя с раннего утра заместитель прокурора ищет.

— А за что?

Не почему? С какой стати? А именно: за что? — отреагировал участковый Сидоров, тем самым сразу ставя вопрос, мол, за какое конкретное прогрешение, за какое конкретное действие или же бездействие с его стороны, вызывается он в прокуратуру.

— Опять, что ли, за братьев Хламовых? — все-таки переспросил, уточняя, он. — Но я уже говорил, что не бил их и бить не собираюсь. Что сами падали, когда убегали от меня. А я только их с земли поднимал да первую медпомощь оказывал…

— Знаем, знаем, как медицинскую помощь ты оказывал…. Крупный специалист в области медицины… светило! Однако бери выше, — протянул с тонким намеком и в то же время сочувствующе Астахов, — в незаконном вторжении в жилище тебе подозревают и в убийстве какого-то Петьки или Яшки. А может, обоих сразу. Говорят, спьяну столько душ напрасно загубил. Так-то, брат.

— Вы что, рехнулись тут все… с прокурорскими в придачу? — Покрылся краской справедливого негодования Сидоров. — Какие убийства?!! Какие Петьки, Яшки?!!

— Мы-то тебе, брат, верим, — включился в розыгрыш Подушкин. — Мы, если даже на наших глазах ты кого-либо убьешь, спьяну там, по неосторожности, или даже умышленно, все равно останемся на твоей стороне. Будем молчать, как могила. Не сдадим, не выдадим. Правильно? — Обратился он к остальным за поддержкой. Те согласно кивнули головами.

— Ты расскажи, как все произошло? — Продолжал начальник штаба. — Ведь интересное дело получается: прокуратура — в курсе, а мы — нет! Нечестно. Не по-товарищески как-то. — Говорил штаб без какого-либо намека на улыбку, с серьезнейшим выражением на своем смуглом цыгановатом лице.

У Сидорова только глаза на лоб лезли от неслыханной нелепости.

— Да вы что? Очумели или шутки у вас стали такие дурацкие? От работы тупеете и деградируете прямо на глазах? Даже не смешно. — Стал успокаиваться Сидоров. — Давайте лучше в шахматы сыграем. Может, головы лучше работать начнут, и шутки будут поумней и смешные. А то — ничуть.

— Кроме шуток, Володь. Деменкова тебя вызывает. По жалобе гражданки Галкиной. Помнишь такую?

— А как не помнить. Кошатница старая. Но при чем тут она и какие-то убийства, — начал было Сидоров, но, оборвав себя засмеялся. — Неужели речь идет о кошках и собаках? Тогда понятно все.

— О них самых, но с человеческими именами, — уточнил Паромов.

Еще задорней засмеялся Сидоров и стал рассказывать некоторые подробности этого дела.

Посмеялись немного и остальные. Особенно от души, заразительно смеялся Астахов. Уж таков он был: если что делал, то делал от всей души. На полную силу. Основательно.

— Ладно, мужики, достаточно зубоскалить. — Напомнил Паромов, что пора делом заниматься. — А ты, брат, дуй в прокуратуру. Нина Иосифовна ждать не любит. Да не груби там. Не обостряй отношения.

— Не дурак — сам понимаю, — заявил Сидоров. — Одна нога тут, другая — уже там. Аллюр три креста!

Сидоров ушел. Остальные разошлись по кабинетам и занялись каждый своим делом. Наступила тишина. Надолго ли? Однако сверх всяких ожиданий вечер в этот день шел благополучно.

3

В семнадцать часов пришли дружинники, которые после проведения им инструктажа старшим участковым и начальником штаба ДНД, разошлись по маршрутам. После чего старший участковый с водителем Наседкиным и двумя дружинниками съездили на навязанный руководством УВД и совсем необязательный, на взгляд самих участковых, развод.

Буднично кружились внештатные сотрудники милиции, то, расходясь куда-то из опорного пункта, то, вновь собираясь там и что-то оживленно обсуждая. Внештатники были опытные ребята, поэтому по пустякам старались участковым не надоедать. Работали по своему плану, составленному или Ладыгиным, или Дульцевым, или Плохих Сергеем Николаевичем, активно включившимся в работу последнее время, и которого Подушкин потихоньку «натаскивал» на свое место, собираясь вскорости перейти на работу в охрану завода. Также привычно и буднично работала инспектор по делам несовершеннолетних Матусова Таисия Михайловна, разбираясь в своем кабинете с двумя подвыпившими подростками, (пивка перебрали), доставленными постовыми из ДК — дворца культуры завода РТИ.

Участковые, в том числе и вернувшийся около семи часов вечера из прокуратуры Сидоров, четыре раза выезжали на разборки семейных конфликтов.

«Милицию вызывали»? — Каждый раз звучал традиционный вопрос, после которого следовало само разбирательство конфликта: выслушивание сторон, родственников, иногда соседей. И принималось решение. В двух случаях виновники конфликтов были подвергнуты административному задержанию за мелкое хулиганство и доставлены в отдел милиции. В остальных разобрались на месте, разъяснив сторонам порядок обращения в соответствующие инстанции: по вопросу раздела жилплощади — в Промышленный районный народный суд, а по вопросу получения новой квартиры — в Промышленный райисполком.

«Ну, и работенка у нас, — не раз размышлял про себя Паромов, а то и обсуждал в коллективе своих товарищей. — Получается так, что участковый инспектор даже не двуликий Янус из древнеримской мифологии, а многоликий, многорукий, объединяющий в себе не только все милицейские профессии, но и обязанности судей, прокурора, юриста-консультанта, а порой и адвоката индуистский бог Вишну. Недаром на совместных совещаниях правоохранительных органов, где присутствуют прокурорские и судейские работники, раз за разом звучит даже из уст прокурора и председателя суда, что участковый на своем участке долен быть един во всех ипостасях: он и судья, он и прокурор, он и милиционер. Поэтому, наверное, он вечно куда-то спешит, торопится; вечно пытается объять необъятное и не может этого сделать; вечно всегда не успевает все выполнить в срок; вечно загнан и затравлен; и бывает бит и милицейским начальством, и прокурорским, и судейским, а также представителями партийной и исполнительной власти». Коллеги-участковые были полностью с ним согласны и солидарны. Поэтому, когда Сидоров возвратился из прокуратуры, где давал письменные объяснения по жалобе Галкиной, Паромов спросил:

— Как дела?

— Как сажа бела, — отшутился неунывающий братан. — Собаки брешут, а караван идет. Отобьемся, не сорок первый…

А Астахов добавил нравоучительно, обращаясь в основном к Паромову:

— Учитесь все у братана и не берите все близко к сердцу. Его поимели, отстегали, а ему трын-трава! Сто лет проживет…

— Ну, Михаил Иванович, ты меня вообще за толстокожего держишь… — возразил Сидоров. — Конечно, терпеть разнос неприятно, но не смертельно. Естественный процесс. И трагедий из этого делать не стоит, — расфилософствовался он, надеясь на благополучный исход дела.

«Молодец, братан, не очень расстраивается. Точно Астахов подметил: сто лет проживет! — без какой-либо неприязни, даже с чувством удовлетворения подумал Паромов, когда они разошлись после короткой беседы. — Так держать! Жаль, что у меня не получается».

А вечер продолжался. Проверяли подучетный элемент. А потом писали кучу рапортов и иных справок о проделанной работе. Несмотря ни на какие огорчения, жизнь шла своим чередом.

— А ты переживал, — шутил, забежав на минутку к старшему участковому, Астахов, — себе и другим нервы рвал. Видишь, все и обошлось. Упорядочилось. И у брата — он имел в виду Сидорова — полный порядок. Знаешь, какой у тебя недостаток?

— Какой?

— Все слишком близко к сердцу принимаешь.

— А ты?

— Ну, я… — слегка смутился он.

— Вот, видишь…

— Все равно, — остался при своем мнении Астахов, — будь проще. Бери пример с брата. Его отодрали, а он, хоть бы хны! И думать об этом забыл. Жеребчиком гогочет. Молодец!

— Каждому — свое.

Помолчали.

— Ты, чем психотерапией заниматься, скажи, — прервал паузу Паромов, — как там у тебя вопрос с квартирой решается? А то за этой ежедневной круговертью, все забываю спросить. Есть ли сдвиги?

— Да что-то начальник ЖКК юлит. То, вроде бы обещает, то назад пятками.

— А чего молчал?

— Как-то все недосуг было. То одно, то другое…

— Этот вопрос никак нельзя упускать. Сколько можно скитаться по общежитиям? Ладно, еще с одной женой, куда ни шло, а теперь и с ребенком.

Паромов вспомнил, как тяжело ему доставалась квартира. И в который раз мысленно поблагодарил Клепикова, Минаева, Подушкина, не раз обивавших пороги руководителей завода РТИ, чтобы «выбить» жилище для него.

— Завтра еще разок схожу на прием к начальнику ЖКК. И с его замом, Митиным, переговорю.

— Да не к спеху, — смутился Астахов. — Время еще терпит… А то получается, что я… навязчиво требую…

— К спеху. Тебе рассказывали, как мне квартиру добывали? Сколько раз ходили?

Астахов молча кивнул головой.

— Так, что все к спеху. Я чем больше работаю, тем больше прихожу к выводу, что кроме нас самих о нас больше никто не побеспокоится. О работе, о законности — тут все мастера горланить… А о том, как живешь, имеется ли крыша над головой — многим и дела нет… И это несмотря на пяток различных структур при УВД и отделах, призванных заботиться о рядовых тружениках милиции, об их благосостоянии и духовном мире. Тут и замполиты, и начальники разных рангов и уровней, и целые организации типа парткома, политотдела. Но… То, как ты говоришь, недосуг, то другие проблемы одолевают, то о себе, любимом, позаботиться надо. Своя-то рубашка ближе к телу!

Вот и выходит, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. К тому же просим не что-то запрещенное, противозаконное, а полагающееся в соответствии с действующим Законом об участковых. Не только же от нас все время требовать, но и нам хоть что-то дать нужно.

Поговорили и разошлись, занимаясь, каждый своим делом. Их, как всегда, невпроворот.

Паромов в своем плане работ на следующий день одним из пунктов так и записал: «Поход в ЖКК по квартире для Астахова».

4

Рабочий день подходил к концу.

«Кажется, на сегодня все тревоги окончились, — посмотрев на часы, подумал Паромов. — Пора и домой собираться. Может, сегодня удастся пораньше придти. А то чуть ли каждый день около 24 часов… И выслушивай упреки жены».

Собрал со стола и рассовал по ящикам бумаги, укомплектовал протоколами папку, чтобы с утра быть во всеоружии. Аккуратной стопочкой сложил на уголке стола немногочисленные книги: УК, УПК, Справочник участкового и недавно принятый Кодекс об административных правонарушениях РСФСР, для краткости называемый КоАП. Хотя по аналогии с уголовным кодексом — УК, административный кодекс проще было бы называть АК. Может, боялись спутать с автоматом Калашникова, тоже АК. Неизвестно… Ну, КоАП, так КоАП…

Направился в кабинет Подушкина, чтобы по телевизору посмотреть конец программы «Время». Но в зале его перехватил знакомый по работе на заводе РТИ, некто Басов Михаил, только что вошедший в опорный пункт.

— Есть разговор… один на один… — заговорчески зашептал он, сопровождая шёпот мимикой лица и глаз.

Пришлось возвращаться в кабинет, так и не посмотрев информацию о событиях в мире.

— Что за таинственность? — спросил Басова, когда тот уселся на предложенный стул.

— Да, вот, два дня все раздумываю: рассказать, не рассказать…

Паромов за годы работы в органах привык ко всякому. Порой действительно с полезной информацией приходили, порой такую чушь несли, что уши вяли… Шизиков всегда хватало. Но служебный долг обязывал выслушивать каждого. Поэтому слушал, не перебивая.

— Сегодня решился, — продолжал меж тем Басов. — Вот к тебе пришел. Других милиционеров не знаю, и, вообще, правоохранительные органы не долюбливаю… Еще со сталинских времен… Уж извини…

Он посмотрел на Паромова, словно еще раз решая: говорить или не говорить. А если говорить, то, что? и как?

Старший участковый вел себя спокойно. Большой заинтересованности не высказывал ни мимикой лица, ни на словах. Однако давал понять собеседнику, что готов выслушать его до конца.

— Я и говорю, что кроме тебя, других знакомых сотрудников милиции не имею. И это хоть и не по твоей линии, насколько я понимаю, это дело ОБХСС, но о тебе я слышал от рабочих завода, как о порядочном человеке и принципиальном милиционере, поэтому хочу доверить тебе одну тайну. Думаю, что меня ты не выдашь…

Паромова заинтриговало такое необычное вступление, но он терпеливо, со спокойной, доброжелательной миной на лице ждал продолжения. И Басов продолжил:

— Если помнишь, то я работаю слесарем в пятом цехе. Приходится дежурить по ночам. И вот ночью, дня два тому назад, я случайно увидел, что на пустыре, недалеко от цеха номер пять, какие-то люди, что-то закапывают. Там и так свалка для разных отходов… И свозят туда и сваливают все, что не попадя. Всякий хлам. Обычно делается это днем… А тут ночью… Да как-то, воровато, тайком. Меня это насторожило. Но я и виду не подаю, что вижу. Притих, притаился в своем закутке, чтобы не спугнуть. Молча наблюдаю. А дело уже к утру идет. Дождался, когда эти копатели ушли, обождал рассвета, лопату в руки — и туда…

Басов прервал свою речь и уперся взглядом в Паромова, словно желая убедиться в эффекте сказанного. Тот молчал. Не торопил, не понукал.

— И что, ты думаешь, я откопал?

Старший участковый лишь пожал плечами.

— Мясо! — выпалил Басов.

Вскочил со стула, приоткрыл дверь и выглянул, словно убеждался: не подслушивает ли кто. Но все были заняты своей работой, и никакого дела им до прихода к старшему участковому очередного посетителя не было.

— Обыкновенное мясо! — Возвратился он на свое место. — И, как мне кажется, много… Видел свинину и говядину. Может, еще что есть… Но брехать не буду, так как глубоко не копал. Видел, что видел…

— Какое мясо? — опешил Паромов.

Он мог, что угодно ожидать в конце повествования Басова: ворованную продукцию, какую-нибудь технику, труп человека, наконец… Только не мясо.

— Вот то-то и оно, что обыкновенное мясо. Свежее. Даже замороженное. Пригодное к употреблению, если специально не зараженное чем-либо, — стал уже фантазировать Басов. — Вот в этом вся закавыка и вся необычность! Если бы пропавшее, с запашком, с тухлятинкой — было бы понятно… а то отличнейшее мясо закопали. Непонятно!

Я не стукач. Я в лагерях при отце всех народов товарище Сталине, Иосифе Вассарионовиче, отсидел и ни на кого ни разу не стукнул. — Наконец-то признался он о своей давнишней судимости. — А тут интересно: два дня лежит — и хоть бы хны… никто не дергается, не чешется… Вот и пришел к тебе. Интересно же: отчего и почему?

— Да, задали вы задачу, — улыбнулся невесело Паромов. — Удружил, как говорится…

— Вот и решайте, — собрался уходить Басов. — Вы — власть, вам и решать… Только обо мне, старике, ни гу-гу! А то за такой расклад и прибить могут. Мне и так немного осталось белый свет коптить… Я груз со своих старческих плеч на ваши молодые, полные сил, перевалил, и теперь дело вашей совести: давать дальнейший ход или не давать. Ну, будь здоров.

И ушел. Так же неожиданно, как неожиданно пришел. А Паромов, опершись подбородком на ладонь левой руки, задумался, мысленно «пережевывая» полученную необычную информацию, и о личности добровольного информатора. Да, загадка…Впрочем, особенно задумываться было некогда. Надо было «закругляться» и отчаливать домой. Однако, дома тревожные мысли не оставили его в покое, и он сам не спал, ворочаясь с боку на бок, и мешал спать супруге.

— Да угомонись ты, наконец, — ворчала сонно та, даже не открывая глаз, — спи и помни, что утро вечера мудренее. Все разрешится само собой. Не забивай голову разными мыслями. На это день целый имеется. Спи!

«Хорошо ей бурчать: «Спи!», — размышлял Паромов. — Я и сам бы рад заснуть, отключиться от всех хлопот, забот, от всех запросов и заявлений, от жалоб и оперативной информации, но натура проклятая, сна не дает. Вот тебе и спи…»

Заснул под утро. И встал с головной болью.

Но боль болью, а работа работой. Поспешил в ванную комнату — побриться и умыться. Холодная вода несколько освежила тело и притупила боль в голове. Вместо с чашкой чая проглотил пару таблеток «цитромона». Они довершили остальное: боль отпустила. Быстро оделся и полетел на работу…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ В РОВД

Человек слова и дела. Различать их не менее важно, чем то, кто друг тебе самому, а кто — твоему положению. Плохо, когда в делах неплох, да в речах нехорош; но куда хуже, когда неплох в речах, да в делах нехорош.

Б. Грасиан

1

Прибыв в отдел, первым делом настрочил спецдонесение — и руководству на доклад. Сначала Озерову Валентину Яковлевичу — непосредственному начальнику. Пусть и у него башка «распухнет», не все же смешки…

— Чудно! — засмеялся тот, ознакомившись с сообщением. — Что-то не верится в этот бред… Впрочем, дуй к Москалеву Валентину Андриановичу, начальнику ОБХСС. Это по его епархии…

— Всякое повидал на своем веку, — не менее Озерова удивился Москалев, дымя «беломориной», — а такого еще не встречал. Надо думать: не кроется ли тут какой подвох, ек-макарек…

— Смысл… подвоха?

— Не знаю. Но очень уж необычно… Возьми пока свою писанину и пойдем к начальнику отдела. — Он отдал Паромову листок с текстом, загасил окурок беломорины о край пепельницы и встал из-за стола. — Пойдем вдвоем. Мало ли чего: одна голова — хорошо, но двум меньше достанется. Хи-хи-хи! Да, меньше достанется… — переделал он на свой лад известную поговорку. — Или ты иначе считаешь? — Заглянул хитровато в глаза Паромову.

— Я лишь докладываю по инстанции… — нейтрально ответил старший участковый.

— Вижу, Минаевская школа! — со скрытым удовлетворением сказал Москалев. — И своего добиваешься, и на рожон не прешь. Кстати, как там, мой друг Минаев? Забегает ли по старой памяти в опорный? Или из своего ОВО носа никуда не показывает? Это же надо: бросил оперативную работу и прибился к костыльной команде! — В голосе неудовлетворительные нотки и сетование на судьбу товарища. — Впрочем, там ему с его больным желудком работать будет полегче: сутки на пульте управления отдежурил — и двое отдыхай! Прописанные врачами процедуры выполняй…

«Костыльной» или инвалидной командой сотрудники РОВД между собой величали своих коллег из отдела вневедомственной охраны, вольнонаемные сторожа которой в большинстве своем были пенсионеры, уже «подружившиеся» с палочкой или костыликом. Отсюда и «костыльная» команда.

— Редко, но заходит… Проведывает…

С какими-то бумагами, постучавшись, заскочил в кабинет капитан милиции и его заместитель Руднев Николай Ильич, ведущий спортсмен и ведущий специалист не только отделения, но и Промышленного отдела милиции в целом, которому поручались самые запутанные и хитроумные дела экономической направленности.

Ему было давно за тридцать пять, но возраст никаким образом не сказывался на его физических данных. Среднего роста, сухощавый, жилистый и легкий на ногу. Он не ходил, а пружинисто скользил по отделу. Порой, вкрадчиво и бесшумно, как дикий кот, а иногда вальяжно, с грацией уссурийского тигра.

Однажды участковый инспектор милиции Сидоров Владимир Иванович, этот русский богатырь с косой саженью в плечах и чуть ли не двухметровым ростом, имея заблуждения на счет физических данных Руднева, затеял с ним борьбу. И чуть ли не осрамился… Не только не положил обэхеэсника на лопатки, но сам еле вырвался из цепких и жилистых рук последнего. Так, что после этого случая желающих помериться силой с Рудневым в отделе поубавилось. Впрочем, он этим не бравировал.

Внешними манерами заместитель начальника ОБХСС чем-то напоминал Озерова Валентина Яковлевича: та же шустрость в движениях, та же улыбчивость в глазах с некоторой хитринкой. Был ли он таким же Дон Жуаном, как и Озеров, оставалось тайной. Умел хранить амурные секреты хитрющий опер. Ох, умел!

А манеру вести беседу Руднев, возможно, даже незаметно для себя, перенял у своего начальника Москалева Валентина Андриановича. Та же вкрадчивость в голосе и обволакивающая сеть слов, без лишней эмоциональности и тональности. Конечно, до такого мастерства и совершенства, которыми обладал Москалев, овладевший способностями гипнотизера убаюкивать и усыплять собеседника своей речью, ткавший словесную паутину незаметно и неотвратимо, Рудневу было еще далеко. Однако…

— Товарищ майор, разрешите…

— Николай Ильич, чуть позже зайдите… — отозвался Москалев. — Сейчас некогда: к начальнику отдела идем… Да вот еще что: передай лейтенанту Машошину, чтобы никуда не уходил. Возможно, понадобится.

Лейтенант милиции Машошин Валерий Федорович был молодой сотрудник, работавший в Промышленном РОВД не больше года. Однако он, имея уже солидный возраст, уже был заметен своей скрупулезностью в работе и дружелюбным отношением ко всем сотрудникам отдела милиции. А Москалева и Руднева, возможно, боготворил, стремясь достичь такого же мастерства, каким располагали они.

Бытует избитое мнение, что молодых сотрудников ни «старички», ни руководители длительное время не замечают, во внимание не берут, автоматически загружая их по самое горло работой. Однако, это мнение совсем ошибочно. Истиной остается то, что в милиции, как и везде в советском обществе, всегда больше нагружают на того, кто тянет. Вот это верно! А что же касается молодых сотрудников, то тут песня иная. Да, молодых не балуют, тепличных условий не создают, и загружают по полной мере. Без какого-либо снисхождения на возраст и неопытность, чтобы со временем «загрузка» из количественной перешла в качественную. И наблюдают: как тянет? И видят. И оценивают.

Так было и с Машошиным. Увидели, что парень старается, не скулит, за спины более опытных товарищей не прячется, в санчасти не отлеживается, как некоторые его сверстники, и поручили ответственный участок: оперативное курирование Курского завода резиновых технических изделий. В целях обеспечения высокого уровня сохранности социалистической собственности на орденоносном заводе. И это кроме всей прочей работы. А это, скажу вам, не просто работа с десятитысячным коллективом, не просто работа с ведущим заводом страны, это политика. А политика, как известно, дело тонкое.

— Тоньше комариного носа, — хитровато усмехался в таких случаях майор Москалев. — Тоньше!

И вот такая тонкая работа была доверена именно Машошину.

Так, что не спроста начальник ОБХСС сказал своему заместителю, чтобы Машошин никуда не отлучался. Как старый и опытный лис, нутром почувствовал, что дело закрутится. Завяжется.

2

— Ну, что там у вас? — оторвался Михаил Егорович Воробьев от стопки бумаг, когда старший участковый и начальник ОБХСС, постучавшись и получив разрешение, вошли в кабинет начальника отдела. — Если с чем-то незначительным, то зайдите попозже. Своих хлопот невпроворот. Если серьезное и не терпящее отлагательства, то докладывайте.

Он по очереди окинул взглядом вошедших, словно решая, с кого начать.

— Давайте вы, товарищ Москалев, а то Паромов со своей эмоциональностью начнет тут резину тянуть да сопли жевать. А у нас не резиновый завод. Тянуть нечего. Факты и только факты.

— Товарищ полковник, — начал слегка озадаченный прозорливостью начальника отдела Москалев, — речь действительно пойдет о заводе РТИ, правда, не о резине, а о мясе…

— Что? Что? — словно не расслышав, переспросил Воробьев. — Какое еще мясо? — Он насупился: пришли, мол, с пустяками, лишь от дел отрывают. — Если речь пойдет о расхищении мясопродуктов путем их недовлажения в порции, то занимались бы сами такими пустяками. Или спорите о приоритетах? Не смогли разделить ваши обязанности? — В голосе сплошное раздражение. — То зря сюда пришли. Вы же оба знаете наш принцип работы: сначала дело! И не имеет значение, порознь вы его будете делать или сообща… Потом уж разбор полетов: кого наградить, а кого наказать. Ясно?

Наступила возможность и ответить на поставленный вопрос и продолжить основной доклад дела, из-за которого и пришли. Перебивать начальника милиции было недопустимо, считалось сверхнаглостью и бесцеремонностью. Такого Воробьев не позволял никому из своих подчиненных. Но вопрос был задан и ждал ответа.

— Дело вовсе не о недовлажениях в столовых завода, — мягко, как только умел один он, начал Москалев, — речь идет о тоннах говядины и свинины, как утверждает Паромов, закопанных на свалке мусора на территории завода РТИ… Вот, секретное сообщение об этом факте… — показал он лист с писаниной Паромова.

Воробьев, несмотря на овладевшее им раздражение, старался слушать внимательно. Поэтому услышанное удивило его своей необычностью: как можно закопать в землю тонны мяса? Непонятно.

— Я не ослышался? Точно закопано? — В голосе начальника мгновенная перемена: пропало раздражение и возник интерес. — Дайте-ка мне… — потребовал он у Москалева листок со спецсообщением. — Интересно, интересно! Да вы не стойте, присаживайтесь поближе.

Начальник ОБХСС и старший участковый, которые до этого момента, как вошли в кабинет начальника и стали перед массивным столом, так и продолжали стоять. Без приглашения не сядешь. Поступило приглашение — и присели на стулья у приставного столика. Напротив начальника, который внимательно читал сообщение добровольного информатора.

— Почему засекречено? — окончив чтение, спросил у Паромова. — Может, с ним мне побеседовать?

— Человек не желает огласки.

— Что-то уж слишком накручено, перекручено… Валентин Андрианович, ты как мыслишь?

— Чудно! — сделал тот ударение на второй слог. — Вот и пришли к вам и стар, и мал… — не удержался Москалев от маленькой шутки, подразумевая под старым семя, а под малым Паромова. — Требуется посоветоваться, чтобы потом в «Крокодил», в рубрику «нарочно не придумаешь» не попасть и не стать посмешищем всему городу.

— Вы, Паромов, когда получили эту информацию?

— Вчера… поздно вечером.

— С кем-либо, естественно, кроме нас двоих, обсуждали?

— Докладывал, как полагается, Озерову Валентину Яковлевичу… по инстанции. Больше никому.

— Хорошо. Как вы считаете, источнику можно доверять? Не вздумал ли он пошутить над нами?

— Думаю, что информация его соответствует реальности. Какой смысл этому человеку подставлять меня, врать или же фантазировать? Смысла не вижу. Тут возможно, на мой взгляд, лишь одно: он сказал мне меньше того, что знает.

— Почему так считаете?

— Да знал я его по работе на заводе, еще до службы моей в милиции. Мужик он, на мой взгляд, малообщительный, но всегда старался приглядеть за другими, словно приценивался: каков человек. Так, что за два дня, он многое пронюхал и много знает… Но вряд ли скажет больше того, что уже сказал. Я слышал, что он был осужден при Сталине за что-то… еще малолеткой. Не от него: сам он на эту тему не распространялся, а от кого-то из рабочих… Впрочем, вчера он вскользь упомянул о своей судимости. Проговорился, когда про мясо рассказывал. Возможно, с тех пор у него стойкая неприязнь не только к милиции, но и ко всем правоохранительным структурам. И еще мне кажется… — Паромов замолчал, явно раздумывая, стоит ли делиться своими соображениями, почти не относящимися к делу.

— Продолжайте, продолжайте, — почувствовав сомнения подчиненного, «подтолкнул» легонько начальник отдела старшего участкового к продолжению беседы.

— Сомневаюсь, стоит ли делиться только своими соображениями… к месту ли они в данной ситуации…

— Тут теперь «каждое лыко — в строку». — Поговоркой напомнил Воробьев, что любая информация, даже малая, играет существенную роль. Решение принимать-то ему, Воробьеву, а не Паромову и не Москалеву.

— Информатор — человек выгоды, — вынужден был поделиться своими соображениями старший участковый. — Он бы не упустил случая поживиться, воспользоваться в личных целях вдруг нечаянно негаданно свалившимся богатством. Зная его натуру, могу предположить, что он бы потихоньку перетаскал кем-то похищенное и спрятанное к себе. Но тут мясо! Необычно много… и замороженное. А, вдруг, отравленное? Поэтому пользоваться им боится, но и не желает, чтобы этим пользовались другие люди. Вот и сдал. К сожалению, только мясо… О людях, спрятавших это мясо, ни слова не сказал.

— Вполне возможно и обоснованно, — высказался наконец-то Москалев, до этого лишь наблюдавший за диалогом начальника отдела и старшего участкового. — Теперь необходимо решить, что делать и как…

— С возбуждением уголовного дела спешить, конечно, не будем, — рассудил Воробьев, — это было бы действительно смешно: возбудить дело только на основе секретной информации. А вот провести качественную и полную проверку — это необходимо. Причем, без раскачки, без разминки, без огласки и утечки каких-либо деталей и долей этой информации. И в сжатые сроки. Считаю, что дня два-три вполне хватит.

— Хватит, — согласился Москалев.

А Михаил Егорович уже загорелся предстоящей работой и уже планировал, кому, где и как действовать.

— Общее руководство операцией, Валентин Андрианович, за вами. Оперативные силы на первом этапе тоже ваши.

— Есть!

— Охрана объекта, Паромов, за участковыми с вашего общественного пункта охраны правопорядка. Проинструктируйте их сами, чтобы соблюдали режим секретности. Охрана места происшествия негласная и круглосуточная. Детали решите сами. Можете подключить самых надежных внештатных сотрудников милиции. Освобождение от работы на это время я им организую. Их проинформировать в той мере, в которой будет необходимость. Проинструктировать и предупредить о недопустимости даже малейшего разглашения полученных сведений по этому делу.

— Есть!

— Валентин Андрианович, — переключился Воробьев опять на Москалева, — кто из ваших курирует завод РТИ?

— Лейтенант Машошин.

— Это тот самый: из молодых, но способных?

— Он самый.

— Парень толковый… не подведет. Однако и вы дремать не вздумайте: подсказывайте, контролируйте.

— Товарищ полковник!.. — начал было с ноткой обиды в голосе Москалев.

— Что, «товарищ полковник», — прервал его Воробьев. — И на старуху бывает поруха… — добавил он мягче. — Раз ввязались в эту авантюру, то надо ухо держать востро. Слабины не давать ни себе, ни другим.

— Ясно.

— А раз ясно, то пока Паромов и участковые будут негласно охранять эту свалку на территории завода, Машошин осторожненько, чтобы не спугнуть раньше времени, пусть прощупает заведующего мясным складом, откуда могло быть похищено и закопано в землю мясо. Ведь больше ему, — имелось ввиду мясо, — взяться неоткуда?

— Верно, больше неоткуда. — Согласились Москалев и Паромов. — Только со склада. Даже в столовые завозят со склада.

— И заведующего всеми столовыми, — продолжал начальник отдела, — еврейчика с жуликоватой фамилией… забыл, будь она неладна…

Он искренне огорчился, что подзабыл фамилию начальника производства всех столовых на территории завода РТИ, которого, может быть, и видел раза два, не больше.

— Шельмован, — подсказал Москалев, знавший не только по фамилиям, но и по именам, чуть ли не всех мало-мальски известных руководителей предприятий, организаций и торговых точек на территории Промышленного района города Курска. — Шельмован Иосиф Самуилович.

— Вот-вот, шельма, она и есть шельма, только мужского рода: Шельмован… — улыбнулся Воробьев. — Кстати, у вас там имеются оперативные… подходы? — взглянув на Паромова, не имевшего такого допуска секретности, чтобы с ним можно было открыто обсуждать эту тему, — скомкал он вопрос перед Москалевым.

— Кое-что имеется… — уклончиво ответил начальник ОБХСС. — Если возникнет необходимость, то… расширим наши возможности.

— У меня на заводе, кроме внештатников, имеется парочка доверенных лиц, — заикнулся было старший участковый о своих оперативных возможностях. Мол, и мы тоже не пальцем деланы, тоже кое-что имеем и кое-что умеем… — Может, их подключим?

— Нет! — сразу же отказался Москалев.

— Нет, нет! — Оборвал инициативу Паромова и Воробьев. — Как-нибудь, без ваших обойдемся. Верно, товарищ майор?

— Верно!

— Раз верно, то за работу. Я в общем виде план набросал, остальное за вами. И как говорится, в тесном взаимодействии всех служб и подразделений. Забирай Паромова к себе, подключай своих орлов, кого считаешь нужным, и Бог вам в помощь! А я своими делами займусь.

Воробьев бросил взгляд на большие массивные настенные часы, находившиеся в его кабинете, наложил свою резолюцию на спецсообщении и передал его Москалеву на исполнение.

— Да, время вы отобрали у меня столько, что и сам не ожидал. Но вы обязательно держите меня в курсе всех событий по этому делу. Заинтриговало, честное слово.

Прошло чуть более получаса, как Москалев и Паромов пришли в кабинет начальника. И теперь они уходили, но не просто с листком исписанной бумаги, с которым пришли, а с планом действий, в основу которого в некую секретную папку ляжет этот листок. И заскрипит, закрутится колесо милицейской бюрократической машины, все более и более набирая обороты. И когда обороты будут набраны в полную силу, то эту машину уже никому не остановить. Даже самому начальнику отдела, давшему ход этой машине.

3

— Ну, что, братцы кролики, — начал Москалев, когда в его кабинете собрались приглашенные им сотрудники ОБХСС и Паромов, — обменяемся мнениями.

Он обвел всех взглядом.

— Итак, что мы имеем? — прозвучал риторический вопрос.

— Во-первых, не проверенную секретную информацию, которая требует немедленной и глубокой проверки. Для чего предлагаю сегодня же ночью скрытно Паромову и Машошину проникнуть на территорию завода, произвести раскопки свалки и добыть образцы мяса. Кроме того, постараться хотя бы примерно установить объем закопанного мяса.

Легендой прикрытия присутствия сотрудников милиции в ночное время на территории охраняемого ВОХРом объекта должен послужить внеплановый, но вполне привычный рейд милиции по предупреждению мелкого хищения из цехов и бытовок. Такие рейды мы время от времени проводим, и они настороженности и подозрений ни у кого не вызовут.

А о том, что будет проводиться подобный рейд на территории завода, небольшая «утечка» информации не повредит. Наоборот, послужит отвлекающим фактором основной операции. Вопрос с «утечкой» возьмет на себя… — Москалев обвел всех своими прищуренными глазами, — да сам же Машошин. Сумеешь?

— Постараюсь.

— Ты не постарайся, ты сумей! Да так поднеси, чтобы я сам в реальность этого поверил. А постараться смогут и другие, которые в ОБХСС не работают.

Во-вторых, — после небольшой паузы продолжил начальник ОБХСС, — если у нас будут достаточные основания считать информацию верной, то еще актуальней становится вопрос негласной охраны закопанного мяса. И как это лучше сделать? — задал он вновь риторический вопрос и сам же ответил: — Начальник отдела предлагает охранять круглосуточно. И это понятно. Сложность в другом: как это сделать тайно, незаметно для окружающих, в том числе и для тех лиц, которые с какой-то целью это мясо закопали, и которые, конечно же, интересуются обстановкой вокруг своего схрона. Верно?

— Верно. — Кивнули головами, соглашаясь с Москалевым, остальные участники совещания.

— А раз верно, то будем думать, как оптимально и с меньшими потерями выполнить эту задачу.

— Да пусть вохровцы сами и охраняют, — вмешался Руднев. — Хотя бы в дневное время… Не зря же им зарплату платят, на самом деле. Только надо использовать их втёмную. А, вот, как это сделать, необходимо всем подумать.

— Правильно. Пусть вохровцы днем постерегут, а мы, участковые, по очереди, в ночное время, — поддержал его Паромов. — А чтобы не было скучно, внештатных сотрудников, самых проверенных подключим.

— Согласен. — Вновь перенял инициативу Москалев. — Всех вохровцев вводить в курс дела мы, конечно же, не будем. И им, и нам это ни к чему. Достаточно, я считаю, одного, но главного, — улыбнулся Валентин Андрианович, — начальника ВОХР, Клебанова. Он хоть и ходит под директором завода, но мой хороший знакомый, поэтому не в службу, а в дружбу приглядит за нужным местом в дневное время. А ты, брат Паромов, уж в ночное время охрану организуй.

— Организуем. И оперативное прикрытие для маскировки этой задачи, надеюсь, придумаем. Лишь бы дело склеилось.

— Хорошо, будем считать, что этим покончено… — костантировал Москалев, считая первые два вопроса решенными. — Теперь переходим к более сложной задаче: определить возможный круг подозреваемых, чтобы потом их крепко опекать.

— Взять под «колпак», — как любил повторять при случае старина Мюллер из известного кинофильма. — Вклинил в рассуждения начальника свою реплику Руднев.

— Ну, колпак не колпак, а опека с нашей стороны должна быть крепкой, — согласился Москалев. — Мы, находясь у начальника отдела, предположили, что фигурантами нашего дела могут быть заведующий складом и заведующий производством столовых Шельмован Иосиф Самуилович. Кто такой заведующий мясным складом, я не знаю, а о господине Шельмоване наслышан кое-чего.

— А я знаю и завскладом Ивченко Наину Петровну, и директора производства Шельмована. Да-да, директора, — увидев скептические улыбки слушавших, разъяснил Машошин. — Шельмована иначе, как «товарищ директор», работники столовых и не зовут, не величают. Для них он выше директора завода Хованского.

— Товарищ лейтенант, — подчеркнуто назвав Машошина «товарищем лейтенентом», прервал его Москалев, — нам лирика не нужна. Есть ли у вас что-либо конкретное?

— Немного… — сконфузился оперативник, — я же специально не готовился.

— Не дрейфь, выкладывай, что имеешь, — поддержал товарища Руднев Николай Ильич.

— Ну, Ивченко Наина Петровна, работает давно. Ей лет под сорок. — Стал по памяти докладывать Машошин. — Возможно, разведена, так как есть данные о том, что она является любовницей Шельмована. Впрочем, я у их ног со свечкой не стоял… Что еще мне о ней известно? — задал он сам себе вопрос и тут же ответил: — Проживает в районе Парковой, в государственной квартире. Имеет взрослую дочь… — Он помолчал. — Кажется, все. Теперь о Шельмоване. Ему за сорок пять. Не судим. Женат второй раз. Детям от первого брака помогает. И с учебой в институтах, и с работой. И с жилплощадью. Все живут в отдельных квартирах. Имеет автомобиль «Волгу» серого цвета. Со всеми руководителями завода в хороших отношениях, но с заместителем директора по быту, товарищем Шандыбой дружит. И не просто дружит сам по себе, а дружат семьями…

— Вот-вот, — вновь вмешался Москалев, и сделал это как-то, по-кошачьи, мягко, — прошу обратить внимание на последний факт, на эту дружескую связь… Вы же, Валерий Федорович, продолжайте, а то все стеснялись, все жались, что информации никакой не имеете… Оказывается, имеете. Пока, правда, не много, но имеете…

— Вроде бы все, товарищ майор, — окрыленный поддержкой начальника, стал закругляться оперативник. — Живет сейчас где-то в центре города, но точного адреса пока не знаю.

— Это пустяки, — встрял к неудовольствию начальника ОБХСС Паромов. — Звонок в КАБ, и адрес в кармане.

— Не перебивайте, товарищ старший лейтенант. Пусть Машошин изложит свою информацию до конца.

— А я уже все изложил, — пришел на выручку Паромову оперативник. — Я, правда, собирался на него дело оперативной разработки завести, но не успел.

— Об этом отдельный разговор. — В голосе начальника ОБХСС зазвучал металл: мол, ты говори, да не заговаривайся!

Машошин осекся.

— Итак, подведем итог, — вновь спокойным, мурлыкающим голосом, — продолжил Москалев. — С объектом мы определились, с охраной тоже. Имеем перспективных подозреваемых. Их может быть и больше, но об основных мы уже кое-что знаем, и с сего момента берем их в работу. Кстати, Паромов, ты мог бы нам в этом помочь. Хотя бы с Ивченко, которая проживает на вашем участке. Сможешь?

— Да без проблем! Проверка паспортного режима в доме. Плановая отработка участковым своего участка с вручением визиток. Я думаю, эти обыкновенные участковские дела подозрений не вызовут, а нужную информацию нам дадут.

— Согласен. Шельмована мы с Рудневым возьмем на себя. — Помолчал секунду. — И руководство завода… на всякий случай… Ибо, только береженого Бог бережет! — И опять обращаясь к Машошину, добавил: — На вас, товарищ Машошин, вся писанина и вся оперативная работа на заводе. Понятно?

— Есть!

— Работаем дружно, но тихо, незаметно. А потому строго следить за соблюдением режима секретности. Чтобы никакой несанкционированной утечки! Надеюсь, это всем понятно!

Прищуренные глаза обежали каждого с ног до головы.

— Понятно, — чуть ли не хором ответили участники совещания. Впрочем, доля обидной нотки в этом хоровом «понятно» прозвучало: за несмышленышей держит нас товарищ майор.

— Товарищ майор, разрешите вопрос, — официально обратился Руднев.

— Вам, товарищ капитан, что-то не понятно?

— Нет, в том, что мы сейчас обсуждали, все понятно. Вот только не понятен замысел лиц, закопавших мясо. Никак не могу смысла уловить. Нет никакой логики. Вот это меня и беспокоит. Может, все вместе поломаем головы. А то, какое это хищение, без признаков корыстного использования. Необъяснимый перевод добра в дерьмо. Кто не согласен? — Как недавно Москалев, обвел присутствующих взглядом Руднев. — И то при условии, что мясо не испорчено, не протухло, не пропало. А если протухло и перестало быть пригодным к употреблению, то и хищения нет, и умышленного уничтожения. И халатность под вопросом. Может случиться, что, вообще, никакого состава преступления нет.

— Тогда зачем закапывать? Да еще ночью. Да тайком! — Не согласился с последними выводами заместителя начальника ОБХСС старший участковый. — Где логика?

— Признаться, меня это тоже сильно удивляет, точнее, обескураживает, — поделился своими сомнениями и начальник ОБХСС. — Поэтому и будем действовать в режиме строгой секретности. А нюх старого оперативника подсказывает, что не пустышку беремся тянуть, а что-то хитроумное и многоходовое. В связи с этим в определении состава преступления и статьи УК малость повременим. Время и проверка покажут. И объективную и субъективную сторону состава преступления. Будем работать. Сомнения — вещь полезная. Но мы будем не только сомневаться, но и работать, чтобы все сомнения разрешить. На то мы и милиционеры. И не просто милиционеры, а оперативные работники. И не просто оперативные работники, а сотрудники ОБХСС, призванные по должности разгадывать все загадки и решать все ребусы, связанные с криминалом в экономике!

При этом он даже указательный палец правой руки вверх поднял. Как восклицательный знак!

— Избавляются от излишков перед учетом или какой-нибудь проверкой, ревизией… — предположил Машошин.

Он, как и Паромов, уже загорелся раскруткой этой криминальной тайны. Инстинкт охотника все больше и больше овладевал душой оперативника.

— Но ревизия только что была. По итогам прошлого года… — выдвинул контраргументы Руднев. — А внеплановая ревизия на таком крупном предприятии маловероятна.

— Может, спрятали похищенное, чтобы позднее, при более благоприятных условиях вывезти с территории завода. Сразу не смогли и ждут благоприятного случая… — высказал свое предположение старший оперуполномоченный ОБХСС старший лейтенант милиции Абрамов Сергей, промолчавший все совещание.

— Территория охраняется, и незаметно вывезти не удастся. Необходимы документы и легальный вывоз. Тогда все эти ухищрения с закапыванием чушь собачья… — отклонил версию Руднев, добровольно взявший на себя обязанности критика и опровергателя.

— Поаккуратней в выражениях, — сбил пыл полемики Москалев. — Только еще матерщины не доставало!

— Может, мясо протухло, и решили избавиться от него таким способом, — вновь внес версию Абрамов.

— А мало ли его списывается, чтобы и это не списать. И знать об этом никто не будет. И тайны Мадридского двора ни к чему… — придерживался своей тактики Руднев. — Тут какая-то операция «Ы», но обратная, что ли, зеркальная… не поддающаяся логике.

— Может, чтобы вызвать недовольство рабочих, лишив их мясного рациона, — буркнул Паромов, сам не веря в то, что говорит.

— Ты на бунт что ли намекаешь, как в девятьсот пятом среди матросов на кораблях? Это уже не то, что чушь, но и бред, — засмеялся Машошин.

Однако всем стало как-то неуютно…

— Ты сам веришь тому, что сказал? — посерьезнел Руднев.

Даже искорки хитринок из уголков глаз куда-то пропали.

— Нет, не верю, — смутился Паромов, — но все же… как-то на саботаж похоже… Ведь куда-то подевались с прилавков магазинов мыло, одеколон… И кое-что другое. Правда, пока по мелочам… А?

— Достаточно, — остановил опасную полемику Москалев, — а то мы договоримся, черт знает до чего… до контрреволюции… На мой взгляд, более правдоподобной звучит версия с образованием излишек и ожиданием внеплановой ревизии. Тут можно и некоторые справочки навести. У нас с КРУ имеются некоторые связи. Руднев, Николай Ильич, займитесь этим. Но аккуратненько. Аккуратненько. Чтобы ни одна собака даже не почувствовала нашего движения. Все! — Поставил он точку. — По местам. И так до обеда просидели, просовещались.

Разошлись.

4

А ночью, в соответствии с разработанным планом под предлогом проведения очередного рейда, на территорию завода прошли старший участковый Паромов, участковый Сидоров, оперуполномоченный ОБХСС Машошин, начальник штаба ДНД завода РТИ Подушкин и двое внештатников: Ладыгин и Гуков.

Охрана уже «прослышала» о возможном рейде, поэтому лишних вопросов не задавала. В цехах, куда для приличия заглянули сотрудники, их появление удивления не вызвало. Наоборот, встречали со снисходительным смешком: вы там планируете, секретничаете, а мы уже все знаем и давно приготовились к встрече.

— Кажется, все идет по плану, — шепнул Машошин.

— Будем надеяться! — отозвался Паромов.

Около часа ночи пробрались на свалку, захватив с собой с наружного пожарного щита электроцеха пару штыковых лопат и ломик.

— Сразу видно, что в электроцехе отличная дисциплина и порядок, — заметил оперативник, неся на плече увесистый ломик. — На внешнем противопожарном щите весь инструмент на месте! Это же надо!

— Вообще-то, на заводе везде порядок, — вступился за честь завода Подушкин. — Это же завод, а не шараж-монтаж какой-нибудь!

Определились с местом раскопок. Приступили. По-воровски, осторожно и бесшумно.

Работа шла туго: повсюду валялись куски резины, пережженного каучука, обрезки транспортерных лент, шлангов, рукавов.

Тихонько чертыхались, действуя больше руками, чем лопатами. Изрядно перемазались сажей и грязью. Больше часа слышались только глухая возня и сопение. Наконец повезло Ладыгину.

— Кажется, докопался…

Все сошлись над его «раскопкой». Расширили края ямы, немного углубили. В яме — замороженные до металлической плотности тушки свинины. Взяли образцы мяса с одной, с другой, с третьей. Машошин их быстренько упаковывал в заранее приготовленные пакеты.

— Ладыгин, приваливай свою «шахту», — тихонько командовал Паромов. — Чтобы и следа от раскопок не осталось. Остальные продолжают копать на своих участках. Надо новые подтверждения обнаружить…

Успех придал новые силы, и, несмотря на все трудности с грунтом, дело пошло веселее. Вот уже и Сидоров докопался до замороженных говяжьих тушек. Стали попадаться тушки кроликов, кур, гусей. Все в замороженном состоянии, без запаха гниения, с нормальным внешним видом.

— Чудеса, да и только! — дивились внештатные сотрудники, которые о проведении секретной операции с мясом узнали только во время раскопок.

— Да, — выразил общее мнение Подушкин, — тут не одна тонна зарыта. Что же это делается?!! А?

— Вот тебе и «а»! — отозвался Машошин, рассовывая новые образцы мяса по пакетам. — Наша задача теперь все вновь закопать и оставить в таком виде, как было раньше, чтобы тех, кто это спрятал, не насторожить, не спугнуть раньше времени.

— И помалкивать! Держать язык за зубами! — добавил старший участковый.

— Обижаешь! — отозвались «кладоискатели». — Не маленькие, понимаем, что к чему.

Закопали, заровняли. Все привели в прежнее состояние. Отнесли штатный пожарный инструмент туда, откуда брали. Потопали на центральную проходную.

— Что-то вы сегодня долго, — поинтересовался стрелок ВОХР, стоявший на проходной. — Раньше, бывало, быстрей рейд проводили.

— А кто это вас, уважаемый, уполномочил за действиями милиции следить? — пресек дальнейшие расспросы любознательного охранника Подушкин. — На кого работаем?!!

— А я — что? Я — ничего…

— И мы про то же самое… ничего, — пошутил Сидоров. — Стой себе, дядя, и бди потихоньку. Кому нужно, те все знают! Понятно? Или ты своим местом не дорожишь?

— Понятно, — ответил вохровец и даже про выносимый Машошиным сверток не заикнулся.

5

На следующий день Машошин первым делом бросился пищевую экспертизу проводить. В УВД такие экспертизы не проводились: не было специалистов. Обратились в облпищеторг. Машошин им какую-то правдоподобную легенду на уши бросил, обеспечивая прикрытие операции. Специалисты-пищевики к вечеру дали однозначный категорический вывод: присланные на экспертизу образцы мяса пригодны к употреблению в пищу. Никаких противопоказаний или ограничений не имеют.

Москалев ходил довольный: опасения скептика Руднева не подтверждались: закопанное мясо оказалось хорошим.

— Когда? — спрашивал Москалева, как основного руководителя операции, старший участковый Паромов, подразумевая начало официального расследования.

— Не спеши. Спешка нужна, знаешь, где?.. — сердился начальник ОБХСС.

Чувствовалось, что милицейская машина еще пробуксовывает, что не все ее колесики и винтики слаженно и ритмично работают. Что-то, где-то, как всегда, не клеилось, не состыковывалось, не согласовывалось!

Первую ночь после разведовательной объект негласно охранял Паромов с двумя внештатными сотрудниками милиции, организовав наблюдательный пункт на втором этаже производственного комплекса цеха номер пять. Откуда через окна довольно хорошо просматривалась территория свалки.

Работавшие в ночную смену рабочие и итээровцы шушукались между собой, косясь на вооруженного участкового. Они до этого привыкли видеть его всегда без табельного оружия. Но вопросов не задавали. То ли стеснялись, то ли считали не своим делом…

Вторую ночь охрану объекта осуществлял участковый Астахов Михаил Иванович с двумя внештатными сотрудниками. Они наблюдательным пунктом выбрали здание электроцеха. Путали следы.

Участковые на объект шли вооруженные табельным оружием, но без радиосвязи, так как имевшиеся в отделе радиостанции скрытого, оперативного ношения, были маломощны и неэффективны. Состояли из трех различных блоков и кучи соединительных, коммуникационных проводов. Сотрудник, напяливший на себя это чудо техники, должен был стать недвижим, как манекен, а это, как раз, и было противопоказано. Вдруг пришлось бы войти с кем-нибудь в физический, силовой контакт, или начать игру в догонялки. В проводах запутаешься. Сам себя покалечишь. Имелись и другие радиостанции, состоявшие на вооружении сотрудников патрульно-постовой службы. Монолитные. Увесистые. На кожаном ремешке для ношения через плечо. Работали они, особенно после недолгой эксплуатации, так себе, но были удобны в умелых милицейских руках, как холодное оружие ударно-дробильного свойства. Нунчаки, не нунчаки, а получишь по башке, так мало не покажется.

6

По заводу поползли слухи, что милиция кого-то за что-то ищет по ночам на заводе. Докатились слухи и до руководителей. Забеспокоилось заводское руководство.

Да и как тут не забеспокоиться, если еще свежи в памяти годы правления товарища Андропова Юрия Владимировича, когда многие руководители не только руководящего места лишались, но и самой жизни, стреляясь и вешаясь. Сия доля и города Курска не минула, где тоже и вешались, и стрелялись. А уж сколько в отставку добровольно ушло, не перечесть!..

«Сейчас, конечно, Генеральный секретарь другой и другое время, однако…» — тревожно стали размышлять руководители завода.

И попробовали разрулить ситуацию через участковых, обслуживающих завод и поселок, и через начальника штаба ДНД Подушкина Владимира Павловича, всегда владевшего нужной информацией. Но участковых в опорном пункте не было — работали в отделе. А Подушкин всем отвечал, что он не в курсе событий, что участковые в этом вопросе информацией с ним не делятся. И что начальник милиции официально запретил даже самой темы касаться.

Тяжело приходилось Владимиру Павловичу, полностью зависящему от заводского начальства. Ох, тяжело! Но он держался твердо, несмотря на массу высказываемых ему угроз уволить с работы и выгнать с завода.

От Подушкина отстали, но заверещали телефоны у начальника РОВД.

— Михаил Егорович, что это ваши сотрудники делают по ночам на территории завода? — корректно, но напористо спрашивал директор РТИ и депутат областного Совета Хованский Александр Васильевич. — Каких таких преступников ищут?

— Наверно, их из дома жены выгнали, — отшучивался Воробьев Михаил Егорович, — а они, не найдя другого места, на территории завода отсиживаются. У вас там тепло, светло и мухи не кусают. Не в теплотрассу же им идти, на самом деле, к бомжам?

— Я, конечно, шутки понимаю, — сдерживая накипающее раздражение, говорил Хованский, — и сам порой не прочь пошутковать, но что мне говорить десятитысячному коллективу трудящихся, которые волнуются по поводу происходящего? Я же им не скажу, что наши участковые инспектора милиции бомжуют! Смешно даже подумать.

— А так и объясните, что занимаются своей работой. Надеюсь, мои участковые там не хулиганят, под ногами у рабочих не путаются, в производственный процесс не вмешиваются?

— Нет! Конечно, нет, — вынужден был признать директор справедливость слов начальника милиции.

— Рабочие — люди взрослые и должны понимать, что не всегда милиция обязана афишировать свою деятельность… — красноречиво намекал начальник отдела милиции на тайну следственной и оперативной работы напористому директору. Тот понимал это, но придерживался своей тактики.

— Но мне-то вы можете сказать? Надеюсь, доверяете и не только как директору завода, но и как депутату Курского областного Совета.

— Конечно, уважаемый Александр Васильевич, доверяю. Однако есть закон, который запрещает мне разглашать служебные тайны и который писан не только для меня, но и для вас тоже! Надеясь, что вы не будете требовать, чтобы я нарушил закон.

— Ну, раз так вопрос стоит, то да, конечно…

Звонил секретарь парткома завода. Звонили из райкома и райисполкома.

Все звонившие под благовидным предлогом: мол, лихорадит такой огромный завод, — старались выяснить, что да как? Воробьев отбивался, как мог. Где мягко и дипломатично, а где и, переходя в контратаки. Ближе к обеду позвонил прокурор района, который, как лицо, надзирающее за деятельностью милиции, вправе был требовать предоставления ему объективной информации. Информацию ему предоставили.

— Шакалят! — махнул рукой прокурор Кутумов, ознакомившись с предоставленными ему материалами. — Работайте! Я одерну особо ретивых. Но вы и сами ворон не ловите, работайте поживее. А то так измордуют вопросами, расспросами и всевозможными звонками, что сами будете не рады и о сути дела позабудете.

— Ух! — выдохнул с облегчением начальник отдела милиции. — С тыла прикрытие отменное. Тут больше не подступятся. Прокурорская защита стоит многого…

И продолжал отбиваться от некоторых высокопоставленных деятелей советских и партийных органов района, пугающих возможностью массовых беспорядков и волнениями рабочих на заводе и поселке РТИ.

— Врут! — докладывал Паромов начальнику отдела. — И на заводе, и, тем более, на поселке спокойно. Рабочие, конечно, проявляют некоторый интерес к деятельности милиции, но не больше того… Ни о каких возмущениях с их стороны и речи быть не может. У меня там много надежных людей, и информацией о состоянии оперативной обстановки я владею полностью. Это заводское начальство мондражирует и страсти-мордасти нагнетает.

— Отслеживайте обстановку и как зеницу ока охраняйте мясо. Смотрите, чтобы его не перепрятали или не вывезли с территории завода! Тогда — грош цена всем нашим усилиям.

Проявленная активность некоторых руководителей к деятельности милиции на территории завода подстегивала сотрудников Промышленного РОВД приняться за реализацию оперативных наработок. Тормозили чиновники УВД, никак не смогшие взять в толк, почему и отчего закопано мясо в землю. В их головах такое не укладывалось. Не было готово КРУ собрать и направить одновременно несколько бригад, чтобы разом «накрыть» и поставщиков мяса и потребителя: производство столовых завода РТИ.

6

Воробьев под вечер вновь собрал у себя в кабинете всех участников операции.

— Надо продержаться, хотя бы до понедельника. К этому времени должны разрешиться все неувязки… А пока наша задача — усиление работы по охране места происшествия… Не дать вывезти мясо. Понятно?

— Понятно.

— Кто сегодня идет в ночь? — спросил он старшего участкового Паромова.

— Старший лейтенант милиции Сидоров с двумя внештатниками.

— Хоть вы, Сидоров, и богатырь, — улыбнулся Воробьев, взглянув мельком на участкового инспектора, — однако обязательно возьмите табельное оружие. Дело-то нешуточное, судя по тому, как нагнетаются страсти на заводе. Но и не балуйтесь оружием. Это не игрушка. И помните, что могут быть любые провокации.

Сидоров и кто-то из оперативников Москалева скептически ухмыльнулся на последние слова начальника.

— Не ухмыляйтесь! — построжал голосом начальник отдела милиции. — Не ухмыляйтесь. Если вы считаете, что ажиотаж поднялся только из-за того, что две ночи в цехах просидели милиционеры, — обратился он ко всем собравшимся, — то глубоко ошибаетесь. Валентин Андрианович и его ребята докладывают, какую активизацию проявляет один из фигурантов дела. — Воробьев обвел глазами сотрудников, словно убеждаясь, какое действие возымели его слова. Ухмыляющихся уже не было. — Но исподтишка, — продолжил он, — действуя окольными путями и чужими руками, используя многих руководителей втемную. А некоторых и не только втемную. Так что, не исключена попытка вывоза мяса с территории завода, чтобы замести следы. Поэтому всем быть начеку. И усилим группу Сидорова еще одним действующим сотрудником. Внештатники — это хорошо, но настоящие милиционеры — лучше! Или не так?

Все промолчали, соглашаясь с начальником, что, теоретически, милиционеры в любом вопросе лучше и надежней, чем внештатные сотрудники, которые не обязаны законом подставлять свои головы под пули, топоры или просто чьи-то кулаки.

— Кого выделишь, Валентин Андрианович?

— Оперуполномоченного, лейтенанта милиции Машошина, товарищ полковник. Он уже в курсе всех дел, — мотивировал свой выбор Москалев. — Это первое, а во-вторых: завод — его непосредственный объект деятельности.

«И в третьих, — усмехнулся про себя Паромов, — Машошин самый молодой сотрудник ОБХСС, и кого задействовать, как не самых молодых».

— Хорошо, — согласился Воробьев с предложением Москалева. — А я еще раз предупрежу оперативного дежурного, чтобы немедленно оказал и помощь, и иное содействие этой группе. А вы, Сидоров и Машошин, сами почаще позванивайте в дежурную часть, докладывайте об обстановке. Ясно?

— Ясно, — вразнобой ответили участковый и оперуполномоченный.

— Еще вопросы есть?

— Товарищ полковник, разрешите? — встал со стула Паромов.

— Да вы сидите, сидите, — сказал Воробьев, сопровождая слова понятным жестом руки. — Что за вопрос?

— Не исключены осложнения с охраной при проходе на территорию завода. Могут получить указание…

— Вряд ли… — не согласился начальник отдела. — Охрана, конечно, ведомственная, заводская, но разрешение на ее вооружение, а значит, и на ее существование, дает милиция. Там должны об этом помнить. А если подзабыли, то Сидоров Владимир Иванович, надеюсь, сможет доходчиво и понятно напомнить.

— Это мы запросто! — улыбнулся шутке начальника участковый.

— Еще вопросы?

Вопросов больше не было.

— Тогда за дело. И пусть нам сопутствует удача.

Совещание у начальника отдела окончилось, но окончились ли приключения?

ГЛАВА ПЯТАЯ МЯСНОЙ СЮРПРИЗ ВО ВРЕМЯ СУББОТНИКА

Самое лучшее из всех доказательств есть опыт.

Ф. Бэкон

1

Ночь с пятницы на субботу участковый инспектор Сидоров и приданные ему силы провели на территории завода без происшествий. Их без всяких препон впустили на территорию, не мешали ходить по территории или греться в помещениях цехов. И участковому даже было неинтересно, что так просто и обыденно прошла ночь.

Несмотря на то, что была суббота, а еще правильней будет сказать, что именно потому, что была суббота, и не просто суббота, а субботник, с самого раннего утра на завод стал прибывать народ. Но это обстоятельство Сидорова и его товарищей по большому счету особо не касалось. Подумаешь, вышли люди на свои рабочие места или территорию вокруг цехов стали прибирать. Что ж тут такого? Привычное дело. Каждый год в апреле месяце по два, а то и по три раза проводятся субботники или воскресники. Очищают люди и себя, и свои рабочие места от всякого мусора и хлама, скопившегося за долгие месяцы зимы. Готовятся к встрече майских праздников.

Отзвонившись в последний раз дежурному и сообщив ему, что обстановка нормальная, участковый инспектор Промышленного РОВД старший лейтенант милиции Сидоров Владимир Иванович уже готов был покинуть негласно охраняемый объект. Весело насвистывая какой-то незамысловатый мотивчик, в предчувствии скорого отдыха в чистой постельке после принятия душа, двинулся неспеша во главе своего маленького отряда в сторону центральной проходной. Но вдруг увидел, что прямо у него на глазах на свалку вкатывает, урча мотором и громыхая траками, трактор-бульдозер с огромной лопатой. И начинает нагартывать всякий хлам на то место, где было закопано мясо.

Иголочкой кольнула в висках, и участковый понял, что не видать ему сегодня теплого душа и свежей простынки, как своих ушей.

— Куда! — заревел он во всю мощь своих лёгких и, путаясь в полах шинели, побежал на злосчастную свалку. — Стоять, мать твою! — орал он на бегу, стараясь перекричать гул мотора. — Куда прешь?!!

Рядом с ним бежали оперуполномоченный ОБХСС Машошин и внештатные сотрудники с открытыми в крике ртами. Махали руками, делая знаки трактористу остановиться. Но тот, то ли не слышал и не видел, то ли не обращал внимания на все эти жестикуляции и крики.

Наконец участковому удалось забежать перед трактором, и криком, и жестами рук остановить его. Не глуша мотор, из кабины вылез в испачканной маслами и соляркой спецовке пожилой тракторист.

— В чем дело, начальник? — задал он вопрос, подойдя к Сидорову, запыхавшемуся после стремительного бега. — Мне дали команду тут все выровнять, чтобы людям глаза не мозолить мусором.

— Я тебе покажу: мусором! — наконец-то отдышался участковый. — Ты почему не остановился сразу, когда тебе кричали «Стой!»?

— Вы уж извините за слово, — стал оправдываться тракторист, поняв свою оплошность: «мусором», «мусорами» отдельные малосознательные граждане в обидной форме величали милиционеров, — и поверьте, я не слышал вашего крика. В кабине трактора сам себя не слышишь. Не то чтобы кого-то со стороны услышать.

— Надо уши по утрам мыть, — буркнул Сидоров и добавил строго: — На свалке никаких работ не производить. Понятно?

— Понятно. Только мне был дан наряд тут работать, поэтому я своему начальству доложу, что вы мне запрещаете.

— Докладывай. Но все равно никаких работ тут не будет без разрешения милиции.

Машошин и внештатные сотрудники молча наблюдали за диалогом участкового и тракториста. Когда одновременно много народу говорит и задают кучу вопросов — толку мало, одна сумятица.

Казалось, обстановка разрядилась и инцидент исчерпывался. Но не тут-то было. Вдруг, словно чертик из табакерки, откуда-то появился заместитель директора по быту Шандыба. И не один, а со свитой из пяти человек.

— Чего стоим? — сходу набросился он на тракториста. — Солярку в пустой след жжем. Немедленно в трактор и за работу.

Поддерживая его, угрожающе загудела свита.

– Да я … Да вот … — стал бессвязно и суматошно оправдываться тракторист. — Участковый запрещает. — Наконец-то удалось ему более толково объяснить причину простоя.

— Я кому сказал! — повысил голос, чуть ли не до визга, заместитель директора. — В трактор — и за работу!

— Но участковый…

— На заводе кто для тебя начальник: я, в должности заместителя директора, или какой-то милиционер? Еще неизвестно как, на каком основании он сюда попал и чем тут занимается на нашем заводе… — орал Шандыба, запрокидывая кверху голову, так как был мал ростом, и напирая всем своим телом на тракториста.

Участкового, одетого в форменную одежду, участкового, которого он знал в лицо, Шандыба словно не замечал. Точнее сказать, демонстративно не замечал. Не поздоровался. Даже не спросил, что он тут делает, в столь ранний час.

Сидоров молчал, как и молчали его товарищи, наблюдая за действиями заместителя директора. Однако лицо участкового вновь приобретало красновато-багровый цвет, как совсем недавно от стремительного бега. Только на этот раз от закипавшего внутри него гнева.

Сдерживая себя, он шепнул одному из внештатных сотрудников, чтобы тот отправлялся в отдел милиции и сообщил о новом повороте событий.

— Начальник отдела и начальник ОБХСС в курсе всего. На них и выходи. Вижу, нам тут придется повоевать…

И тот полетел к проходной.

— Здравия желаю, товарищ Шандыба, — задыхаясь от ярости, но, придерживаясь официальной необходимости, начал Сидоров, резко вскинув руку под козырек, — разрешите представиться: участковый инспектор, старший лейтенант милиции Сидоров. А то смотрю, вы все вдруг, разом, меня забыли и не узнали, хотя и я у вас в высоких кабинетах, и вы у нас в опорном пункте, не раз бывали. Но в жизни всякое случается. Даже полная амнезия бывает. Правда, достаточно редко…

Вы тут кричите на тракториста. А он ни при чем. Это я запретил ему работать именно на этой свалке. В любом другом месте — пожалуйста! Возражений нет. Но не на свалке.

Однако Шандыба никакого внимания на слова участкового не обратил. По-прежнему продолжал делать вид, что участкового в упор не видит. И подгонял тракториста начать работу.

Тот, подчинясь Шандыбе, — куда денешься: деньги-то платят на заводе, а не в милиции, — вновь забрался в кабину и взялся за рычаги управления.

Монотонно тарахтевший на холостом ходу трактор враз ожил, громко стрельнул из своей выхлопной трубы черным облаком и медленно покатил к ближайшей куче хлама.

— Стоять! Кому говорю? — Забежал Сидоров вновь перед трактором.

— Работать! Иначе будешь уволен! — Кричал со своей стороны заместитель директора.

— Слушай, что тебе заместитель директора говорит, — вразнобой, но с угрозой в голосе кричали, поддерживая своего хозяина, из Шандыбинской свиты.

Трактор то двигался на полметра, постреливая в небо черным дымом, то вновь, сердито рыча мотором, останавливался. В зависимости от того, кто кричал громче и грознее: участковый Сидоров или заместитель директора Шандыба.

Бедный тракторист оказался, сам, не желая того, между наковальней и молотом. С одной стороны был заместитель директора завода, которому он, как работник завода, был обязан подчиняться, и подчинялся. С другой — сотрудник милиции, пусть не инспектор ГАИ, пусть участковый, но тоже имеющий право требовать, приказывать, отстранять и задерживать в административном порядке за злостное неповиновение.

Потому-то трактор и метался: то вперед, то назад!

Понемногу стал собираться народ: чего сдуру работать, чистить, подметать, если можно бесплатный концерт посмотреть!

— Я — представитель власти, и приказываю работы на свалке прекратить! — горячился Сидоров, глядя сверху вниз на низкорослого Шандыбу.

— А я — заместитель директора завода. И я тут распоряжаюсь! И действую по указанию директора и по утвержденному плану проведения субботника. — Брызгал слюной, играя на публику, Шандыба. — А вы, лейтенант, — умышленно, чтобы сильней поиздеваться над участковым, разжаловал он Сидорова из старших лейтенантов, — еще ответите за срыв политического мероприятия! Еще как ответите.

И вновь трактористу:

— Чего встал? Работай, кому сказано! Или будешь сегодня же уволен!

— «Черт бы вас всех побрал, таких-разэтаких!.. Бог ваших мам любил! — выругался про себя тракторист, и бросил руки на рычаги. — Будем придерживаться приказов заводского начальства. Оно ближе и роднее. Да и полученный в качестве премии за эту работу на свалке «полтинник» надо отрабатывать».

Трактор дико взревел и тронулся в сторону Сидорова, успевшего забежать перед ним.

— Стоять! — закричал участковый, пытаясь перекричать гул мотора и лязг гусениц. — Стоять!

Но трактор не останавливался и, хоть медленно, но неудержимо, накатывался на Сидорова.

— Стоять, мать твою! — вновь заорал участковый. И, видя, что тракторист и не думает останавливать тяжелую машину, добавил: — Стой! Буду стрелять!

Рука участкового уже автоматически, действуя помимо его воли и сознания, подгоняемая инстинктом самосохранения, лихорадочно рванула из кобуры пистолет.

Но Шандыба кричал, подбадривая зашуганного тракториста:

— Не бойся! Он не стрельнет. Не имеет права! И с пути уйдет! Делай дело!

Собравшаяся толпа рабочих, позабыв про субботник, откровенно поддерживала заместителя директора из чувства пролетарской солидарности и общей недоброжелательности к слугам правопорядка.

— Да гоните его в шею! Ишь, раскомандовался тут, мент проклятый! На поселке от них житья нет — и тут командуют! — Неслись провокационные крики.

В толпе рабочих находились всякие, в том числе и те, кто не всегда был в ладах с законом, кому не раз приходилось сталкиваться с участковым за скандалы в семье или мелкое хулиганство в общественном месте, на улицах поселка резинщиков. И такие люди, как правило, плохо воспитанные, мало образованные, но самые горлопанистые и крикливые. Обычно человек думает прежде, что сказать и как сказать, а потом уж говорит. А эти сначала кричат, а думать… думать, порой, и не собираются.

Атмосфера накалялась.

Трактор напирал.

И выстрел бабахнул, перекрыв и крик Шандыбы, и шум толпы, и гул трактора.

Сидоров пальнул в воздух, выполняя неписаную милицейскую заповедь: «Не обнажай без нужды ствол, а если обнажил, то стреляй!»

Заглох, остановившись в полуметре от Сидорова, трактор. Притихла толпа. Попятился назад Шандыба.

— Пристрелю любого, кто попытается тронуть меня! — кричал, надрывая голосовые связки и размахивая пистолетом, участковый. — Не сдвинусь с места! И не дам жуликам торжествовать над законом!

И был в этот момент Сидоров картинно хорош, как Макар Нагульнов из кинофильма «Поднятая целина». Тот, правда, был с огромным «наганом», а Сидоров всего лишь с маленьким «ПМ», скрывавшемся в его здоровенной ручище.

— Дружище, — шепнул Машошин внештатнику, — в толпе много порядочных ребят, членов ДНД. Надо с ними поработать, склонить толпу на нашу сторону. Объяснить, что тут пытаются похищенное у рабочих мясо закопать. Действуем! Теперь уже не до секретности. Вон, какая каша заваривается!

И пока Шандыба грозил Сидорову всеми карами, а тот в ответ кричал, что он представитель закона и не потерпит глумления над законом, в толпе шла работа. И все громче и громче стало звучать слово «мясо», сначала с оттенком недоверия, недоумения, а потом тревожно и озлобленно.

— Если не верите — копните! — заверял Машошин очередного скептика. — Пока закопано неглубоко. Всего лишь на штык, на глубину лопаты. А они, — кивок головы в сторону Шандыбы, — пытаются спрятать подальше, закопать поглубже, чтобы никто их воровство не обнаружил!

— А что, мужики, проверим, — загорелся идеей проверки кто-то из рабочих. — Инструмент при нас. Рукам не привыкать работать.

— Проверим! Проверим! — поддержали многие. — Тут дело явно не чисто…

Вмиг появились лопаты, ломы. Не прошло и десяти минут — и первая свиная тушка откопана. У рабочих руки мозолистые, привычные к грубому труду, не то, что у милиционеров, которые часа два в позапрошлую ночь тут ковырялись. Да и место Машошин им указал точное, чтобы не блуждали в «потемках», наугад.

2

Возле трактора еще «напрягается» Шандыба, и спорит с ним, по-прежнему, размахивая пистолетом Сидоров, но обстановка-то уже совсем другая. Хоть и угрюмая, но другая. В другую сторону обращен теперь гнев рабочих. И уже не Сидоров требует от тракториста, чтобы тот покинул трактор, а пожилой рабочий.

— Выметайся из кабины, да поживее, пока тебя ломиком вдоль хребтины не перепоясали! — глуховато говорит он, но все слышат, в том числе и заместитель директора.

— Да кто ты такой, чтоб тут командовать? — багровеет Шандыба.

— Его Величество рабочий класс! — Спокойный и уверенный в своей правоте ответ.

— Да я! Да ты! Да…

— Не надо. Пуганые! Ты о себе лучше подумай…

— Чего это он пугает? — раздаются голоса рабочих. — Не пугай, а лучше взгляни, как мясо в земле гноите! Рабочий класс свежего куска лишаете! Да за такие дела, — гудела уже толпа, та самая толпа, которая всего лишь несколько минут назад была на стороне Шандыбы, — не только по морде бьют, но и к стенке ставят!

— Владимир Иванович, — сразу же «узнали» многие Сидорова, словно память в одно мгновение воротилась к ним, — арестовывайте его. — И показывают на заместителя директора. — А то мы не вытерпим и по-свойски разберемся…

— Товарищи, товарищи! Я тут ни при чем! — струхнул Шандыба. — Я приказ директора выполнял… Всего лишь приказ! И ни сном, ни духом не знал о закопанном мясе.

— Мы и с директором разберемся: какие такие приказы он давал! — нашлись горячие головы.

Свита Шандыбы как-то незаметно рассосалась куда-то. Только что были — и, вдруг, не стало! И тот один оказался в кольце разгневанных рабочих. Теперь сотрудникам милиции пришлось защищать заместителя директора от самосуда.

— Товарищи! Товарищи! Соблюдаем порядок! Соблюдаем закон! — вновь орал Сидоров.

Правда, пистолет уже спрятал. От греха подальше. Палка и то раз в году стреляет…

3

И тут поперло начальство. Всех рангов и ото всех ведомств города и области. Два заместителя начальника УВД Курского облисполкома, прокурор района, заместитель прокурора области. Все в форменной одежде. С большущими «шайбами» на погонах и в петлицах. Заместитель председателя райисполкома и секретарь райкома партии. Эти в гражданском платье, но держатся солидно, по-генеральски. Еще двое в гражданском одеянии, обособленно от остальных начальников, однако с профессиональной уверенностью людей, привыкших отдавать команды.

— Комитетчики. — Перемигнулись Сидоров и Машошин. — Они самые…

Вся эта команда, за исключением, пожалуй, прокурора района, слетелась, чтобы разорвать «зарвавшегося» мента, поднявшего стрельбу и сорвавшего важнейшее экономическое и политическое мероприятие. Именно так «сигналили» им руководители завода. И теперь они не знали, что делать, видя выкопанные из земли замороженные туши свинины и настрой рабочих, уже сотнями стоявших на территории свалки. Впрочем, некоторые ретивые УВДэшные начальники попытались удалить Сидорова с объекта.

— Большое спасибо, товарищ старший лейтенант, за службу. И можете быть свободны. Мы теперь сами тут разберемся. Вы, по-видимому, очень устали… Наверное, ночь не спали?..

— Да, не спал. И устал так, что больше некуда… — отвечал Сидоров. — Но уходить до следующей смены не буду. Сменят — уйду.

— Да мы тебя сменяем, чудак человек! — по-свойски похлопал один из заместителей начальника УВД по плечу участкового. — Иди, отдыхай.

— Товарищ полковник! — официально обратился Сидоров. — Не вы меня сюда ставили и не вам меня отсюда снимать! Вот приедет Воробьев Михаил Егорович… он и снимет с поста.

Эх, плохо знали большие начальники братана. Если Сидоров во что упирался, то не было силы, чтобы его свернуть с этого пути.

— Ну, как знаешь! — зло сказал полковник — Смотри не пожалей потом… — И оставил Сидорова в покое.

Скорее всего, в расчете на то, что с начальником отдела милиции проще все вопросы решить, чем с сопливым и упертым подчиненным. Возможно, так, а, возможно, иначе рассуждал подхалимистый полковник и ему подобные, но как бы там ни было, от Сидорова отстали.

Подошел директор завода Хованский. Шумевшая толпа при его появлении притихла. Но не заискивающе, а настороженно. Как, мол, поведет себя… Хованский поздоровался со всеми, кроме участкового, которого прекрасно знал, и с которым до этого дня не раз здоровался за руку.

«Ну и черт с тобой, — не очень-то расстроился этому демаршу Сидоров, — нам детей не крестить!»

Однако Хованский Александр Васильевич быстро сориентировался в ситуации, поняв, что его заместитель морочит ему голову. Да куда деваться — не сдавать же друга на самом деле: на одном предприятии работают, из одного стакана коньяк хлещут, семьями дружат. Отозвал Шандыбу в сторону и что-то зло и коротко сказал, потом, сославшись на неотложные дела, ушел в заводоуправление.

А Шандыба после его ухода, словно с ума сошел: почти на таясь, в открытую, предлагал и милицейским, и прокурорским чинам деньги — откровенную взятку. Начал торг с десяти тысяч и дошел до пятидесяти. Только чтобы делу с мясом не был дан ход.

— Мы сами тут всех виновных накажем! Сами во всем разберемся! — заверял он очередного чиновника.

Тем было стыдно и неудобно друг перед другом, и они пятились от Шандыбы, как от чумного. А прокурор района прямо заявил, что если Шандыба еще хоть раз подойдет к нему со своим мерзким предложением, то он, прокурор, отдаст команду сотрудникам милиции его задержать и посадить в камеру, как опасного для общества элемента!

Чуть позже всех прибыл к месту событий и начальник отдела Воробьев Михаил Егорович с группой милиционеров. И все начальнички, как грачи, галдя и крича, набросились на него: давай, мол, информируй, вводи в курс дел. Только прокурор района, криво улыбаясь происходящему, остался в стороне. Он и так уже был проинформирован, и что-то, подобное происходящему, предполагал.

4

Воробьеву приходилось туго. Примерно, как Подушкину днем раньше, но уже на несколько порядков выше и сложнее.

— Да понимаешь ли ты, Михаил Егорович, что не только завод, но и вся область прогремит на Союз?!. Никто нам спасибо за это не скажет… — наезжали крутые парни из УВД.

— Или тебе честь района и области не дорога? — поддерживали милицейских чинуш райисполкомовские и райкомовские. — Разве нельзя это дело как-нибудь более тише уладить?.. Мы сами во всем скрупулезно разберемся и сами всех виновных накажем со всей строгостью советских законов. Или ты и нам не веришь? — напирали они.

Напирали дружно, уверенно, как незадолго до этого трактор на участкового Сидорова.

— Мне моя честь дорога! — отвечал на это Воробьев. — И буду действовать в соответствии с законом. Ни больше, ни меньше…

Старый милиционер, участник Великой Отечественной войны, не раз побывавший в различных переделках, держался, беря всю полноту ответственности на себя. Отбиваясь от руководителей, дал команду подчиненным доставить необходимую технику и приняться за раскопки свалки.

Не прошло и часа, как экскаватор и пара самосвалов были пригнаны. Добровольных рабочих рук нашлось больше, чем требовалось. И работа закипела.

— Возбуждаю уголовное дело, — увидев горы откопанного из земли мяса, заявил заместитель прокурора области. — И немедленно. По факту. А вести дело будет областная прокуратура.

Он подозвал Воробьева.

— Сейчас сюда подъедут следователи областной прокуратуры… по телефону вызваны, — пояснил он, — а вы, Михаил Егорович, окажите им всестороннюю помощь и материалами, и сотрудниками.

— Хорошо.

А заместитель областного прокурора, наконец-то сориентировавшись в происходящем, уже шептал Воробьеву, что необходимо прямо сегодня, не медля ни минуты, провести обыски и задержания подозреваемых.

— Они вам известны?

— Возможно, не все, но известны…

— Тем лучше! Санкционирую лично. И обыска, и задержания с последующим взятием под стражу. Думаю, что штаб свой разместим у вас в отделе. Место найдется? — пошутил он.

— Найдется. И место. И люди.

На том и порешили.

Услышав, что заместитель прокурора области дал команду на возбуждение уголовного дела и уже вызвал группу следователей областной прокуратуры, поспешили покинуть поле битвы работники Промышленного райкома и райисполкома, чиновники из УВД. Попытался было под шумок улизнуть и заместитель директора Шандыба, но его довольно властно остановил участковый Сидоров, приказав оставаться на месте преступления до конца осмотра, так как он может еще понадобиться следователям для дачи показаний.

— Да я что?.. — завилял тот хвостом.

— И я ничего! — усмехнулся Сидоров. — Но закон того требует…

Уехал на своей старенькой «Волге» прокурор района Кутумов. Даже очень довольный тем обстоятельством, что ни ему, ни его подчиненным не доведется расследовать такое тухлое дело.

«Жить бы спокойно не дали, пока бы шло расследование! Задергали бы звонками да вопросами! А так, спасибо Василию Сергеевичу, — имея в виду заместителя областного прокурора, — от сей участи избавлены», — размышлял он, расслабившись на заднем сиденье и механически посматривая в проносившиеся мимо автомобиля железобетонные столбы системы ночного освещения дороги и трамвайной линии.

Потихоньку разошлись рабочие: время субботника оканчивалось, а на мясо уже все вдоволь напялились. И души свои в крике и ругани всех начальников отвели. Так, что делать им тут было уже нечего.

Субботник, если и не был сорван, то скомкан был полностью.

На свалке, а точнее, на месте происшествия остались только сотрудники Промышленного РОВД, приехавшие следователи облпрокуратуры и их эксперты-криминалисты с портативной кинокамерой, понятые, да подсобные рабочие, помогавшие сотрудникам милиции грузить в автомашины выкапываемое мясо. Рабочих выделил директор завода по требованию заместителя прокурора области.

Оперативно-следственная бригада заработала. И уже к вечеру были задержаны в порядке статьи 122 УПК РСФСР по подозрению в совершении преступлений, предусмотренных статьями 92 и 98 УК РСФСР Шельмован и Ивченко. А также были одновременно проведены обыска по месту жительства и по месту работы этих подозреваемых. Заместитель прокурора области слово сдержал и лично санкционировал эти документы.

В целях соблюдения секретности и оперативности, запечатанные пакеты с прокурорскими постановлениями об обысках и аресте имущества были одновременно розданы сотрудникам милиции с указанием немедленного проведения данных следственных мероприятий. И тут же были исполнены. Без обычной волокиты и тягомотины.

«Умеем, когда захотим! — осмысливал этот феномен Паромов. — И бумаги во время оформили, и люди враз нашлись».

Тяжелая и неповоротливая машина правопорядка набрала обороты, и теперь ее было уже не остановить. А находившиеся в напряжении несколько последних дней участковые и опера ОБХСС чуть-чуть передохнули.

Но кто знает, как долго продлится этот передых?

5

— Больше двенадцати тонн отличнейшего мяса откопали, — рассказывал участковым и внештатным сотрудникам на следующий день в опорном пункте Сидоров Владимир Иванович, которому пришлось пробыть на раскопках свалки чуть ли не до вечера.

— Интересно, — сказал Астахов, — выстрелил бы ты, брат, в Шандыбу или в тракториста, если бы тракторист, выполняя команду Шандыбы, продолжал на тракторе катить на тебя?

— Выстрелил бы, — без какого-либо пафоса ответил Сидоров. — Я уже готовился стрелять. Даже решил, что первая пуля трактористу, а вторая Шандыбе. Это сейчас весело вспоминать. А тогда действительно страшно было: стальная махина на тебе прет и прет! Слава Богу, нервы выдержали, а то бы теперь не простым рапортом о списании израсходованного патрона отделался, а в прокуратуре отписывался сутками, доказывая, что я не дурак, а дурак — не я! Это не у Галкиной кошек и собак отстреливать! За это и то прокуратура таскает. А тут дело было бы похлеще!

— И то верно, — рассудил Астахов. — Хорошо то, что хорошо кончается. Хотя, на мой взгляд, применение оружия в данной ситуации было бы правомерно. Ты был при исполнении. Твоей жизни угрожала реальная опасность. — Рассуждал Михаил Иванович, вроде бы сам с собой, но в то же время, как бы и предлагая товарищам дискуссию на тему правомерности применения табельного оружия. — Ведь уже были прецеденты. Хоты бы случай с постовым Кутузовым, помните, возле женского общежития РТИ?

— Ну, ты сравнил, Михаил Иванович! — вмешался Паромов, выезжавший на место происшествия по данному факту и видевший и перепуганного до полусмерти постового, и еще теплый труп верзилы хулигана, которому пуля из «макарова» угодила в левую ноздрю и застряла где-то в черепной коробке. Отчего на теле убитого не было следов крови, и все прибывшие на место происшествия долго не могли понять: почему наступила смерть. Даже выдвинули версию, что от разрыва сердца в связи с испугом от близкого выстрела.

Не мог этого объяснить и Кутузов, которого одолевала нервная дрожь, и который, заикаясь, и клацая зубами, твердил, что стрелял напавшему на него хулигану в голову. Все домыслы и недоумения развеяло прибытие судебного эксперта Родионова Славы, обнаружившего входное отверстие пули в левой ноздре.

«Удивительный случай в моей практике, — сказал тогда Слава, — впервые встречается. Хотя история знает и не такое. Например, наш известный полководец Кутузов Михаил Илларионович дважды был ранен в один и тот же глаз, но при этом и жив остался… и французов победил».

На что прокурор Кутумов, услышавший эту сентенцию судебного эксперта, и зная фамилию постового, не без сарказма отметил, что хоть и через сто семьдесят лет, но Кутузов за свой выбитый глаз отомстил. Хоть и не сам лично, но в лице своего тезки. Что ни говори, с юмором был прокурор…

— Не тот случай. Там ночь, двое пьяных верзил, пытающихся не только отобрать оружие, но и задушить хиленького постового… — продолжил Паромов. — Да что там говорить… — не тот пример. Да и сколько потом таскали бедного Кутузова, помните?.. С полгода! Не меньше…

— Хорошо, — не сдавался Астахов, — а случай с оперуполномоченным ОУР Чаплыгиным, который кучу подростков навалил? Всю ночь потом трупы по больничному саду вокруг третьей поликлиники собирали. А те, которые были ранены и выжили, еще до сих пор в местах не столь отдаленных пребывают. Этот подходит?

— Не знаю. Я тогда еще не работал. Однако, на сколько мне известно, Чаплыгина из оперов перевели в другую службу. Кажется, в спецкомендатуре номер два… отрядным с химиками работает, — не унимался скептик Паромов.

— А Шандыбу я, хоть и на несколько минут, но все-таки упрятал в «аквариум», чтобы спесь с него согнать. Как шелковый после этого стал. Куда только его хамство и нахрапистость девались! — прекратил дискуссию Сидоров, внутренне радуясь, что у него обошлось без стрельбы на поражение, и что его обидчик не избежал наказания.

— Однако, Шандыбу не арестовали, как Шельмована и Ивченко, — прервал Сидорова Астахов. — Знать, не нашлось у следствия достаточных оснований считать его причастным к хищению мяса. Или те десятки тысяч сработали…

— Ну, это вряд ли! — сразу отверг предположение о взятке Сидоров. — Прокурорские — не те ребята, которые могут позариться на деньги! Что-то там другое…

Никто больше не стал развивать мысль: берут или не берут прокурорские. Сами не брали, и о других плохо не думали. Достаточно было того, что обыватели во всем работниках правоохранительных органов сплошь и рядом взяточников видели. Но то — обыватели!

— А там разве было хищение, а не умышленное уничтожение мяса? — вмешался присутствующий при беседе Ладыгин.

Как-никак, а он принимал активнейшее участие в этой операции и хотел знать подробности этого дела.

— Да все там было: и хищение, и уничтожение! — сказал в сердцах Сидоров. — Официальная версия такова, что Шельмован, используя свое влияние на Ивченко, принудил последнюю вступить с ним в сговор с целью их личного обогащения путем махинаций с мясом.

— Вон оно как…

— Для этого Ивченко, ежедневно не додавая мясо столовым, и тем самым, похищая его, за несколько месяцев создавала излишки мяса на своем складе-холодильнике. Они уже собирались похищенное вывезти и продать, но вдруг прошел слух о неплановой ревизии. Перетрусили. И чтобы скрыть следы своей преступной деятельности, несколько дней назад, в ночное время вывезли излишки и закопали на свалке. Вот такова официальная версия. Это я слышал от следователей облпрокуратуры. А как там было на самом деле, кто знает…

— Машошин мне что-то подобное рассказал, — вновь вступил в разговор Паромов. — Он включен в оперативно-следственную группу по данному делу. И, несмотря на тайну следствия, следаки кое-чем делятся с ним, а он — со мной. Как-никак, а информацию про мясо подбросил я, и он это знает и помнит…

Старший участковый сделал небольшую паузу.

— Кстати, об информации и информаторах, — ухмыльнулся Сидоров. — Ты так и не сказал, откуда у тебя взялась эта информация? Кто шепнул? А? Давай, колись, старшой, дело-то уже прошлое…

— Я же не спрашиваю, кто тебе что шепчет, хотя и не раз замечал, как ты шептался то с Варюхой-горюхой, то с ее сестрами, длинноногими красавицами… — пошутил Паромов, одновременно намекая на любовные шашни братана.

— Эти, — засмеялись присутствующие, — уж точно нашепчут! Ха-ха-ха!

Вопрос с информатором был закрыт сам собой. Даже Сидоров, задавший его, ухмыльнувшись шутке старшего участкового, примолк. Секретными вещами в милиции не шутили. Назвать имя информатора было равносильно тому, как взять из сейфа его личное дело и обнародовать через средства массовой информации.

А старший участковый меж тем продолжил прерванный монолог:

— От Машошина я также узнал, что Шельмован все старается взять на себя и выгородить Ивченко… И пока молчит про других соучастников. Даже тех лиц, которые помогали рыть ямы на свалке, перевозить мясо, закапывать его, не сдает. Говорит, что все делал один. Врет, конечно… Где одному справиться с таким объемом. Вон, ты, Сидоров, на двух тяжелых автомашинах еле перевез на мясокомбинат для хранения и экспертизы! Полдня на это угрохал. И не один, а с кучей помощников. Верно?

— Верно!

— А он пытается убедить всех, что сделал один и за одну ночь. Тут даже слепому видно, что врет.

— Конечно же, врет! — резюмировал Астахов. — И это понятно: организованная преступная группа ему совсем ни к чему. А так, лет пять схлопочет, возможно, парочку из них и отсидит, а затем или под амнистию попадет или на «УДО» уйдет. С Ивченко — еще проще. Немного перетрусится в СИЗО и получит условное осуждение: как-никак — женщина, детки-малолетки на руках, безупречная прежняя репутация, да и подчиненная Шельмовану — вынуждена была пойти на преступление под его нажимом. — Астахов оглядел присутствующих. — Или кто с моими выводами не согласен?

— Да нет, Михаил Иванович, — выразил общее мнение Паромов, — все ты верно изложил. По всей видимости, так оно и будет. Только одно остается мне непонятным: зачем было гноить мясо?!. Ведь у них, судя по ярко выраженной и прослеживаемой связи с заместителем директора Шандыбой, имеющим право подписи как на ввоз, так и на вывоз с территории завода любой продукции проще было бы открыто загрузить в авторефрижератор это мясо и спокойненько вывезти. И никто бы ни слова, ни полслова! Даже бы и не вспомнили! — Он помолчал, словно вглядываясь внутрь себя. — И другое: никакой ревизии не намечалось. Ни нашим отделом, ни УВД, ни КРУ. Сплошная туфта про ревизию! Это обэхеэсники точно установили, когда проверку проводили. Значит, версия с таким способом прятанья похищенного — блеф для простофиль!

— И что ты этим хочешь сказать? — спросил Сидоров. — Что мясо умышленно гноили?!! Ну, Николай, ты совсем зарапортовался! Если принять во внимание твои слова, то, вообще, всякая логика в их действиях отсутствует…

— Может быть, — пожал плечами старший участковый. — Может быть. Но у меня сложилось впечатление, что мясо действительно умышленно и целенаправленно уничтожали таким варварским способом. Только конечной цели этого преступного деяния я не вижу. В башке моей милицейской это действо не укладывается. Хоть убей, не вижу конечной цели!

6

Они: и старший участковый Паромов, этот неисправимый пессимист и искатель справедливости, и участковые инспектора: бесхитростный и простодушный Сидоров, с душой, открытой на распашку, и кувалдами-кулаками, и крутосбитый бескомпромиссный страж порядка Астахов, и прекрасный хозяйственник и организатор начальник штаба ДНД Подушкин Владимир Павлович, и их верный друг и помощник, внештатный сотрудник милиции Ладыгин Виктор Борисович, и оперативники ОБХСС, и следователи прокуратуры, и миллионы и миллионы простых советских граждан — еще не знали тогда, что в стране начинался Великий Саботаж в целях разрушения общественно-политического строя и самой страны — СССР.

На партийных съездах и конференциях еще вовсю пели дифирамбы и «аллилуйя» во славу вождям СССР, Генеральным Секретарям КПСС, чередующимся чуть ли ни каждый год. Еще по праздникам улицы и площади тонули в пурпуре знамен и флагов… Еще что-то планировалось и провозглашалось, как прежде, в хрущевские и брежневские времена… А контрреволюция уже тихой сапой кралась по городам и весям, подминая под себя все новые и новые слои населения!

С прилавков магазинов стали как-то исчезать одеколоны и лосьоны, хотя спирту было, по-прежнему, хоть захлебнись, и литр его стоил шесть копеек. Не стало мыла, шампуней и стирального порошка. Хотя заводы и фабрики этой отросли промышленности как работали, так и продолжали работать, как выпускали продукцию, так и продолжали выпускать. Но все куда-то проваливалось…

Все чаще и чаще страницы газет и экраны телевизоров заполнялись сообщениями об удивительных фактах: то в одном, то в другом уголке огромной страны некоторые «нерадивые хозяйственники» вывозили и выбрасывали в лесные овраги, на удаленные свалки бытового мусора целые вагоны колбасных изделий, рефрижераторы рыбных изделий. По недогляду, мол, по извечной российской расхлябанности. И при этом эти «нерадивые хозяйственники» в большинстве случаев оставались неизвестными. Неустановленными. Безликими. Безымянными.

Народ читал, слушал, смотрел и диву давался: «Вот, так дела! Мало, что полмира кормим, так еще и выбрасывать добро начали!». Не мог понять, не мог взять в толк, бедный многонациональный советский народ, что агенты влияния западных спецслужб начали выполнять установки своих хозяев на обескровливание Страны Советов, на подтачивание ее экономических и политических устоев, на поднятие недовольства в массах.

И Шельмован был одним малюсеньким звеном, песчинкой в этой огромной, но тайной, сверхсекретной цепи, и внес свою крохотную и непонятную для окружающих долю в свержение советской власти и социалистической формы собственности. Он мог бы гордиться собой в ожидании похвалы от хозяев: так аккуратно провернул дело; и мог бы уйти от ответственности, если бы не роковая случайность: попался на глаза старому зэку.

Ничего они тогда не знали, участковые инспектора милиции и их помощники, когда обсуждали этот незаурядный факт в опорном пункте поселка РТИ.

Все это выльется наружу лишь через несколько лет. Открыто и под благовидными предлогами народовластия и демократии, под предлогом обновления и перемен. Под сладкоголосую музыку и хриплые голоса известных певцов и певиц. Под аплодисменты пустоголовой, оболваненной сладкими лозунгами, толпы.

А пока…

— Давить таких гнид надо! — подвел итог обсуждения эмоциональный и нетерпеливый Ладыгин. — Чтоб над народом не глумились.

— Ты, Виктор, прав, — сказал, вставая из-за стола и потягиваясь до хруста в костях, Астахов. — А еще правее будешь, когда пойдешь со мной по участку: надо исполнить пару заявлений и проверить поднадзорных…

— Вот недавно Палыч говорил, что весна перешла во вторую фазу и все неприятности, связанные с весенним обострением криминала, закончатся, — то ли посетовал на жизнь, то ли просто констатировал факт Сидоров. — Но что-то не видать, чтобы окончились…

— Они, как мне кажется, причем все больше и больше, только начинаются, — тихо поделился своими размышлениями, причем, с пессимистической ноткой в голосе Паромов.

— Поживем — увидим! — Отозвался не столь благодушно, как в прошлый раз, Подушкин.

— А премию хоть дадут? — не унимался Ладыгин, готовясь покинуть опорный пункт с Астаховым.

— Держи карман шире! Догонят и добавят! — буркнул Астахов. — Пошли, что ли… Чего рот открытым держать, да зубы студить.

7

Этот разговор происходил в воскресенье, а во вторник старший участковый уже сидел в кабинете начальника ЖКК и улаживал вопрос о квартире для участкового.

— Надо помочь, Антон Андреевич! — мягко напирал старший участковый, сидя в глубоком кожаном кресле, каких не только в опорном пункте, но и в отделе милиции никогда не было и никогда не будет.

— Поможем. Не проблема. Время подойдет — и поможем… — стараясь не встречаться глазами с Паромовым, вяло отбивался Антон Андреевич Кондратенко, хитрющий-прехитрющий хохол и начальник ЖКК, привыкший выдерживать и не такие осады всевозможных просителей и ходатаев.

— Надо ускорить, Антон Андреевич, — не отставал Паромов, зная, что пока не услышит от Кондратенко конкретных слов, вопрос с места не сдвинется.

А конкретики-то пока и не было. Все какие-то пустые, ни к чему не обязывающие фразы. Вроде бы, и не отказывает прямо, но и «добро» не дает. Светский треп, одним словом.

— Ведь, мается человек, скитаясь по общежитиям с женой и малолетним ребенком. И закон об участковых требует предоставления квартиры участковому на его участке. — Давил то «на слезу», то на закон Паромов, хотя прекрасно понимал, что Кондратенко этим не пронять. На таких должностях люди с железобетонными нервами. Иначе нельзя. Мягкотелым тут не место.

На работе отдубасит двенадцать часов, придет домой, чтобы отдохнуть, да какой же отдых в общежитии, сами знаете… Кто песни горланит, кто танцульки организовал, кто ссору учинил. Начинает наводить порядок. На работе — нервы рвет, и дома то же. Надо помочь, уважаемый Антон Андреевич! Надо помощь. — Старался изо всех сил Паромов. — Ну, был бы там какой-нибудь пустоцвет, да разве я бы пришел к вам?.. Нет! Настоящий участковый и настоящий человек! Надо помочь, Антон Андреевич!

Кондратенко, по-видимому, надоело отвиливать, или же время поджимало — стал все чаще и чаще поглядывать на настенные часы. И он решил прекратить эту словесную баталию.

— Попрошу домоуправов пошукать по их домоуправлениям, может, что и подберем. Думаю, что пока однокомнатной хватит?

— Хватит. И шукать не стоит: уже есть на примете две освободившиеся квартиры из ваших фондов. Вы только команду дайте на оформление одной из них.

— Ну, ты меня достал, старлей! — засмеялся начальник ЖКК. — Я еще не знаю, где и что у меня освободилось, а он уже конкретные адреса выдает!

— Где работаем и с кем дружим!..

— Ладно, готовьте письма из райотдела и райисполкома с ходатайством о выделении жилья участковому. А я дам команду своим коммунальщикам на оформление необходимых документов. Устраивает такой расклад?

— Вполне!

— Тогда по рукам! А то в райисполком опаздываю. Дней через десяток встретимся.

Антон Андреевич встал, давая понять, что аудиенция окончена.

— Спасибо! — пожимая ему руку, искренне сказал Паромов.

— Спасибо в карман не положишь, — усмехнулся Кондратенко. — Однако будь здоров и до побаченья!

— И вам всего хорошего.

8

Кондратенко слово сдержал. Участковый Астахов получил однокомнатную квартиру. Правда, не сразу, и не из тех, что подыскали участковые, но получил. На своем участке и в хорошем кирпичном доме. И этому событию искренне радовались все участковые и внештатники, которые помогли Михаилу Ивановичу перевезти из общежития на поселке КЗТЗ в его первую в жизни собственную квартиру нехитрый скарб. Случилось это летом.

И старший участковый инспектор милиции Паромов тогда, может быть, также впервые в жизни был доволен собой: «Не только со злом боремся, но и добрые дела иногда творим!» Впрочем, все это было летом. А пока…

А пока была весна, конец апреля месяца. Областная прокуратура раскручивала дело о хищении мяса. Но количество фигурантов по делу не изменилось, и объем обвинения остался прежним.

Мясо, после проведения необходимых экспертиз и санитарной обработки, вновь было пущено по его прямому назначению: на изготовление мясопродуктов.

Газета «Молодая гвардия» тискнула небольшую статейку на тему, как некоторые негодяи расхищали социалистическую собственность, а бдительные руководители завода РТИ выявили этих негодяев. Фамилии негодяев были изменены в интересах следствия и чтобы ни в чем не повинных родственников этих негодяев не травмировать и не дискредитировать перед обществом: дети за отцов ответственности не несут. В том числе и моральной. Зато заводская многотиражка «Вперед!» вообще никак не откликнулась на данное событие, но отметила, что субботник на заводе был проведен организованно, с высокой активностью рабочих и итээровцев.

Участковый инспектор милиции Сидоров Владимир Иванович отписывался в инспекции по личному составу УВД, в связи с использованием им табельного оружия. И очень удивлялся, что проверка все длится и длится, хотя его действия и прокуратура района и прокуратура области признали необходимыми и обоснованными еще в первый день.

Воробьев Михаил Егорович ходатайствовал перед начальником УВД о поощрении сотрудников Промышленного РОВД и их внештатных помощников денежными премиями. В управлении рассудили, что сотрудники милиции и так должны выявлять и пресекать преступления, за что зарплату получают. А потому денежной премии для них будет слишком много, и обойдутся почетными грамотами. Внештатникам, правда, премию дали, по двадцать рублей каждому. Всего сто рублей на пять человек. Примерно трехсотую часть от суммы стоимости возвращенного мяса…

А старший оперуполномоченный ОУР Промышленного РОВД города Курска Черняев Виктор Петрович поругался со старшим участковым инспектором милиции Паромовым за то, что тот «провернул» операцию «Мясо» без его участия.

— Что, Паромов, секретничаешь все?.. Даже от меня все держал в тайне. Наверное боялся, что старый опер где-нибудь проболтается?.. Ну-ну, секретничай! Только больше ко мне за помощью не подходи. Раз ты так, то и я — так!

— Да ладно, Петрович, не кипятись! — Пптался урезонить обидевшегося опера Паромов. — У тебя и своей работы больше чем надо. Дело раскручивал ОБХСС, а мы лишь на подхвате были.

— Ты мне про ОБХСС не заливай! Не вешай лапшу на уши — сам вешать умею… Слышал, откуда информация скакнула.

— Подумаешь, информация. Сколько ее поступает, но вся ли она подтверждается?

— Что, трудно было ко мне зайти, посоветоваться. Я, чай, не последний человек в отделе. И завод я тоже курирую. По своей линии. И я должен знать, что творится у меня на зоне. Ты меня подставил…

— Чем?

— Да тем, что Чекан надо мной смеется. Говорит, что я ничего не знаю, не владею оперативной обстановкой, что у меня нет взаимодействия с участковыми.

— Да шут с ним, с Чекановым!

— Шут, может, и с ним. Но и ты не любишь, когда тебя «склоняют». А тут — оперативная работа! Чеканов совсем задрал… И Конев Иван Иванович подковыривает, проходу не дает.

Паромов знал, как оперативные службы ревностно следят друг за другом именно в плане оперативной работы, в плане владения оперативной информацией. Существовало своего рода негласное соревнование между сотрудниками ОБХСС и ОУР: у кого больше и качественней агентура, у кого больше и качественней информации. Знал и всегда делился, но на этот раз, так уж вышло, Черняев действительно остался в неведении и в стороне. И теперь это обстоятельство очень болезненно било по самолюбию сыщика, привыкшего, что ему первому становится все известно не только о совершенном преступлении, но и о только подготавливаемом, только планируемом! Поэтому он так и кипятился, и краски сгущал.

— Ладно, Петрович, не дуйся, как мышь на крупу, — постарался сбить остроту конфликта шуткой Паромов. — Ну, виноват… Ну, исправлюсь… Что, у нас кроме этого мясного дела других не будет? Будут. Еще набегаемся вдоволь и вместе и порознь. Да и это дело еще не закончено. Возможно, еще придется потрудиться: и мозгами и ногами пошевелить…

Пахомов эту фразу брякнул просто так, в утешение другу оперу, без всякой задней мысли. Но лучше бы он этого не делал, лучше бы придержал язычок! С опером он и так помирился — куда им обоим было деться с «подводной лодки»: работали-то на одном участке, на одной зоне. А вот забот обоим накаркал…

ГЛАВА ШЕСТАЯ СМЕРТЬ ИНФОРМАТОРА

Смерть — это стрела, пущенная в тебя, а жизнь — то мгновенье, что она до тебя летит.

Аль-Хусри

1

Прошло чуть больше месяца с того времени, как к Паромову в опорный пункт с информацией о закопанном на свалке мясе пришел старик Басов. Прокуратура уже и дело окончила, и в суд направила. Если честно, то думать об этом деле все давно забыли, в том числе и старший участковый Паромов. Новые заботы одолевали. Если с уходом зимы прекратился сезон так называемых рывков шапок, то вместе с весенним теплом наступил сезон краж и угонов велосипедов, мопедов и легких мотоциклов.

Народ за время зимних холодов соскучился по теплу, по запаху зелени и цветов и, радуясь весне и теплу, распахнул настежь окна. А в эти распахнутые окна полезли квартирные воры, так называемые фортушники.

И потому бегать участковым приходилось совсем не меньше, чем зимой. Если не больше. И где тут будешь помнить о делах давно минувших дней.

«Кого это черт не свет не заря принес, — ругнулся про себя Паромов, разбуженный громкой трелью квартирного звонка. — Еще и пяти часов нет, а к нам кто-то прется…» — взглянул он на циферблат будильника.

Выбираться из теплой пастели, от теплой и разомлевшей от сна жены, совсем не хотелось. Да куда денешься, если звонок надрывается. Мертвого, сволочь, поднимет! А тут еще жена недовольно, видите ли, ей сон нарушили, толкает локтем под бок: «Вставай, вставай. Это, наверное, за тобой приехали… Ну и работа у тебя — поспать не дадут. Вставай, а то весь дом разбудят!»

Пришлось вставать, одевать тапки и, шмурыгая в них по полу, идти в коридор к входной двери.

— Кто?

— Открывай, свои! — раздался из-за двери знакомый голос водителя с дежурного автомобиля.

«Что-то опять случилось! — тревожно екнуло сердечко. — Дежурный водитель просто так среди ночи не гоняет туда-сюда».

Открыл дверь.

— Что стряслось, что ни свет, ни заря?..

— Убийство на вашем участке.

Стало не до сна. Засосало под ложечкой, заломило в висках: «Не было печали — черти прикачали…»

— Где? Кого?

— Краснополянская, 3-а. В квартире… то ли в тридцать шестой, то ли в тридцать девятой… — извиняющимся тоном сказал водитель. — Пока ехал — забыл. Да ты найдешь сам… Дом-то одноподъездный. Молодежный.

— Понятно. А фамилия потерпевшего? Ты так и не назвал. И как или чем убит, не сказал.

— Не знаю.

— Ладно, — скривил недовольно губы Паромов. — Кто сообщал?

Старшему участковому стало уже давно не до сна: необходимо было, не теряя время, начать сбор информации. Даже так: на пороге свой квартиры, и в одних трусах. И потому он задавал и задавал водителю вопросы.

— Кажется, соседи… Позвонили…

— Кто?

— Не знаю.

— Подозреваемые или подозреваемый есть?

На всякий случай спросил. Для очистки совести… Уже предвидел, что нет никаких подозреваемых. Вопрос задан был чисто автоматически. Если бы были подозреваемые, то водитель бы так и сказал, что Петров убил Иванова. Так уж оно как-то складывалось по жизни и по работе.

— Откуда мне знать…

— Молодец, что ничего не знаешь! — нагрубил Паромов.

Но водила, привыкший к таким радушным приемам и разговорам, не обиделся, а философски заметил, что его дело баранку крутить, а знать все и раскрывать преступления — это дело оперов и участковых.

— Дежурный приказал тебе охранять место преступления, пока следственная группа не прибудет. Дойдешь сам — тут не далеко. А я сейчас подниму Черняева, Конева Ивана Ивановича. Они тут рядышком живут, на этом поселке. Потом за Чекановым…

— Ладно, катись.

Закрыл дверь и пошел умываться.

— Ты далеко? — не размыкая век и не отрывая головы от подушки, сквозь дрему спросила жена, когда он вернулся в спальню и стал одевать форму.

— Преступление… — ответил коротко, не вдаваясь в пояснения.

— Какое? — все также лениво и сквозь сонную дрему задала вопрос супруга.

— Тебе-то какая разница? Спи.

— Всегда так… — буркнула жена, поворачиваясь на другой бок. — А может, мне интересно… — Потом добавила: — Тебя утром ждать?

— Дай Бог, к вечеру появиться…

2

Было начало шестого часа, когда Паромов, поеживаясь от утренней прохлады, поспешал в сторону Краснополянской улицы.

Поселок резинщиков потихоньку просыпался. То тут, то там появлялись одинокие прохожие. Поеживаясь, как и Паромов, торопливо шагали в сторону остановки общественного автотранспорта. На трамвайных путях по проспекту Кулакова одиноко дзинькнул трамвайный звонок. Прошуршали шинами несколько легковых автомобилей.

Искать квартиру с трупом не пришлось: возле подъезда дома стоял сосед убитого, мужчина лет пятидесяти, среднего роста и среднего телосложения, одетый в приличный костюм. По-видимому, собирался идти на работу…

— Здравствуйте. Вы наверно… — начал мужчина, когда Паромов свернул к подъезду злополучного дома.

— Здравствуйте. Старший участковый инспектор милиции, — представился Паромов. — И вы правы: по этому, по самому… — Он не договорил фразы, но и так, без слов, было понятно, что пришел сюда в связи с убийством. — С кем имею честь познакомиться?

— Зайцев Иван Маркелович, — представился мужчина. — Сосед убитого.

— Ну, что ж, товарищ Зайцев, ведите, показывайте. А пока будем подниматься, расскажите, как обнаружили труп? И, вообще, все, что видели, что слышали, что знаете по данному факту.

— Вижу, что на работу я сегодня опоздаю… — посетовал Зайцев, прежде чем начать рассказ об обнаружении трупа.

— Да, с работой сегодня у вас, по-видимому, вообще не получится… — не стал разубеждать его в обратном старший участковый. — Но вы не расстраивайтесь: получите оплачиваемую повестку. Давайте, рассказывайте о деле.

— Вот я и говорю: собрался сегодня на работу пораньше. Иду по коридору и вижу, что дверь квартиры соседа Басова открыты и свет в коридоре, ну, у него в коридоре горит. Думаю, что-то рано сегодня дядя Миша встал. Не на рыбалку ли собрался. Он старый рыбак-удочник. Кто на спиннинг удит, кто бреденьком, а он только удочками… Остановился напротив его двери и кричу в полголоса: «На рыбалку, что ли, дядя Миша?» Он обычно сразу отзывался. А тут — тишина. Я опять спросил. И опять ни слова… — рассказывал Зайцев, поднимаясь по ступенькам.

Фамилия убитого Паромову сначала ничего не сказала, не зацепила. Но когда Зайцев к фамилии добавил и имя, то старший участковый инспектор вдруг подумал: «А не тот ли это Басов Михаил, что мне информацию по мясу слил?»

— А сосед-то ваш, Басов Михаил, — спросил он Зайцева, — случайно, не в пятом цехе работал?

— Да, — не очень-то удивился Зайцев. — Вы что ли его знали?

Старший участковый мог сослаться на издержки профессии, обязывающей много видеть и знать и с многими быть знакомым. Но не стал темнить.

— Когда-то вместе в пятом цехе работали. Немного странноватый дедок был… К людям подходил тихо, как подкрадывался. В цехе ни с кем дружбы не водил, зато из других цехов к нему какие-то молодые парни приходили. Отойдут, бывало, в сторонку и шушукаются… А тут как?.. — Вроде бы удовлетворяя любопытство Зайцева, а на самом деле, прокладывая тропку доверительных отношений, словоохотливо пояснял Паромов, шагая со ступеньки на ступеньку.

— Знаете, о покойном плохо говорить не принято, но и тут с соседями он не очень общался. Однако и ни с кем не ссорился. Порой трешку, другую до получки одалживал, чего греха таить, бывало и такое… Не жмотничал.

Помолчал, словно вспоминая другие подробности из жизни соседа.

— …А дружбы, вы верно заметили, ни с кем из соседей не водил. И к себе в квартиру неохотно пускал. Посторонние, значит, хоть и не часто, но бывали у него. Возможно, иногда и водочки выпивали. Но всегда тихо, мирно. Ни шума, ни крика. Бывало, спрошу у него: а кто это у тебя был? А он сразу же: племянник, племянник из деревни. А мне то что? Племянник, значит, племянник. Хотя все они на разную масть. То темненькие, то светленькие… — смущенно усмехнулся Зайцев.

Незаметно, за разговором, поднялись на пятый этаж.

— Ну, вон его квартира, — сказал Зайцев, указывая рукой в сторону квартиры с открытой дверью. — Я, когда он не отозвался, заглянул в квартиру. Но, увидев его лежащего на полу и в крови, сразу же ушел звонить в милицию, ничего не трогая. А потом стоял на улице до вашего прихода…

— Что ж, зайдем, посмотрим, — сказал Паромов. — Только, чур, ни за что не трогаться и ничего не трогать.

— Да я тут, в общем коридоре, постою, если вы не возражаете… — ответил Зайцев. — Не очень-то люблю смотреть на покойников. Всегда как-то не по себе…

— Хорошо, но не уходите… Мне еще с вами поговорить нужно будет.

— Понял, — не стал возражать Зайцев.

Он достал из пиджака пачку болгарских сигарет, закурил. А старший участковый инспектор шагнул в открытую дверь Басовской квартиры.

Здесь следует уточнить, что квартира покойного находилась на пятом этаже девятиэтажного кирпичного дома, в правом крыле единственного подъезда, второй справа по коридору, среди восьми подобных квартир-однокомнаток. Дом, хоть и назывался молодежным, но жили в нем в основном одинокие пожилые люди, типа Басова и Зайцева. Бывшие и настоящие работники завода РТИ. Возможно, он планировался и застраивался, как молодежный, но жизнь внесла свои коррективы. И дело обстояло так, как обстояло. В таких квартирках были и санузел, и ванная, правда, совмещенные в одно небольшое помещение из-за экономии места, и маленькая кухонка.

3

Труп Басова находился в маленьком коридорчике, заставленном и заваленном всякой всячиной. Тело странным образом лежало на полу не на боку, не навзничь, не на животе, а на плечах и передней части груди, на согнутых в коленях ногах и локтях рук. Словно был человек на корточках, или на карачках, да присел, наклонившись, и застыл в этой позе. Левая сторона лица лежала на половике, в крови, а правая полуоткрытым безжизненным глазом косилась на настенный календарик в виде большого плаката с обнаженной женщиной восточного типа в полный рост. Головой к входной двери, уткнувшись седой окладистой бородой в половик, небольшую ковровую дорожку красного цвета с зелеными и желтыми продольными полосками по краям.

Не застегнутая ни на одну пуговицу светлая клетчатая рубашка с коротким рукавом сползла со спины к плечам и голове. И широкая спина (крепок был дедок при жизни) матовой бронзой отсвечивала при свете электрической лампочки, резко контрастируя с мертвой бледностью обнаженных ягодиц, так как приспущенные сатиновые, в мелкие, оранжевые с белым цветочки, трусы, сиротливо пристроились возле согнутых колен.

Да, поза у трупа была еще та!..

На спине и других видимых частях тела ран или иных телесных повреждений не наблюдалось. Кровь сочилась откуда-то из области груди. И там где-то должна была находиться рана. Крови вытекло немало, так как почти весь половик ею пропитался. Как не было брезгливо касаться мертвого тела, но пришлось старшему участковому инспектору милиции это сделать, чтобы убедиться: остыл или не остыл труп. Это было важно, так как могло помочь в определении приблизительного времени наступления смерти, а, значит, и время убийства, время совершения преступления. В теле еще сохранилось тепло. И трупных пятен после пальпации не оставалось.

«Совсем недавно убит, — решил Паромов, — в пределах двух — трех часов».

Он, конечно, большими познаниями в области судебной медицины не обладал, но, общаясь с судебными экспертами, в том числе с Родионовым Вячеславом, кое-что слышал, кое-что узнавал, кое- что запоминал. Да и в отделе во время служебной подготовки кое-чему учили. Только не ленись, записывай, спрашивай, интересуйся. Для проформы краем глаза заглянул в комнату. Пусто. На кухню. Тоже пусто.

В практике старшего участкового случалось всякое: и свидетели, мертвецки пьяные, спали рядом с трупом, и убийца оставался на месте преступления. Особенно при бытовухах: нажрутся водяры или самогона до умопомрачения, натворят бед, и тут же храпят. Однако на этот раз не повезло. Никого не было. А в комнате и на кухне был относительный порядок. По крайней мере, следов борьбы заметно не было.

«Достаточно, — решил Паромов, так же аккуратно, как и вошел, покидая квартиру убитого. — Остальное пусть оперативно-следственная группа смотрит и изучает. Буду охранять место происшествия и заодно продолжу беседу с Зайцевым. Хороший мужик, общительный. Из другого клещами слово не вытянешь, а Ивана Маркеловича и понукать не стоит».

— Так во сколько, вы говорите, обнаружили труп? — доставая пачку «Родопи» и прикуривая сигарету, спросил Паромов у курившего, облокотясь о стену коридора, Зайцева.

— Примерно в половине пятого.

— И что, никого больше в коридоре не видели?

— Нет, не видел.

— А вчера вы видели Басова?

— Кажется, видел. Вечером. Я мусор из квартиры выносил, хотя делать это по вечерам не принято, но уж так пришлось, а он с лестничной площадки с каким-то парнем в коридор поворачивал. Вот и столкнулись.

— И?

— Привет, привет — и разошлись.

— Трезвые они были?

— Да, вроде, не пьяные…

— А во сколько это было?

— Я, конечно, время специально, не засекал, но думаю, что где-то около восьми часов… — прикинув что-то в уме, и растягивая слова, высказался Зайцев.

— А потом?

— Потом не видел и не слышал. Моя-то квартира, вон, последняя по коридору… — Небрежно махнул он рукой в конец коридора. — Между нами еще квартира соседки Галушкиной. Да она, эта Галушкина, дома почти не живет. То на работе, то у какого-то сожителя обитает. А, может, и у мужа. Кто ее знает…

— А про парня, того, что был с Басовым, что бы вы могли сказать?.. Каков его возраст, рост, внешний вид? Как одет был? Не встречался ли вам где-нибудь случайно, а может, вы его даже знаете — в жизни всякое бывает?.. Приходил ли он раньше к Басову или нет? Может, Басов его как-нибудь называл, да вы подзабыли? Надо будет подумать… — задал Паромов целый ворох вопросов.

Зайцев задумался, по-видимому, восстанавливая в памяти образ парня.

— Знать его я, точно, не знаю… — начал он, попыхивая очередной сигаретой. — Но видел я его не в первый раз. Точно, не в первый… Раза два до этого видел. Да, да, да! Басов его еще племянником из деревни величал. Как зовут — не знаю. Возраст — около тридцати. Среднего росточка, среднего телосложения. Был в джинсах и, кажется, в свитере… Точно, в темном свитере. Возможно, в кроссовках… Но не уверен. Знаете, все-таки видел мельком. Больше пояснить ничего не могу. Я уже говорил: привет, привет — разбежались.

— Жаль, конечно, что вы больше ничего не видели и не слышали, — сказал, не скрывая сожаления, Паромов. И похвалил собеседника. — Вы так все обстоятельно излагаете, словно книгу вслух читаете. Часом, не подрабатываете ли журналистом в заводской многотиражке? Уж очень все складно рассказываете. Мне так не суметь, право слово.

— Ну, вы уж скажете! — смутился слегка Зайцев. Но было видно, что ему лестно слышать такое от участкового инспектора. — Работаю я простым рабочим. Каландровщиком в четвертом цехе. Но много читаю книг. Люблю про путешествия и исторические. От скуки, возможно. Времени свободного много.

— Прекрасно! — опять похвалил Паромов. — А мне, вот, не удается. Все на работе, да на работе. Да уж ладно, не будем жаловаться и уходить от основной темы. Поясните, пожалуйста, так сказать, для общего кругозора, кого из других соседей Басова вы знаете: хотя бы о тех, что напротив живут, или о тех, кто соседствует с другой стороны…

— Напротив живут две молодых пары. Должны быть дома, так как эту неделю работали во вторую смену. Скромные, не скандальные. С Басовым общались мало. Со мной — то же… — дал краткую характеристику этим соседям Зайцев. — Соседка из крайней квартиры — Вера Карповна, пенсионерка. К сожалению фамилии ее не знаю. Тоже должна быть дома. Она старушка любознательная, может, что и слышала… — лукаво и с намеком улыбнулся Иван Маркелович, — может, что и подскажет. Поинтересуйтесь.

Не успел Зайцев окончить характеристику соседки с редким отчеством Карповны, как в коридор ворвался запыхавшийся Черняев.

— Черт возьми, на каждый этаж, в каждое крыло заглядывал: водила, как всегда, точный адрес забыл! — пояснил он причину запарки, прежде чем поздороваться. — Общий привет!

— Привет! — отозвался Паромов, протягивая руку для рукопожатия.

— Здравствуйте! — поздоровался без рукопожатия Зайцев.

— Кто? — кивнул опер в сторону Зайцева.

— Сосед убитого Басова Михаила и пока единственный свидетель, Зайцев Иван Маркелович, — отрекомендовал Паромов.

— Да какой я свидетель, — начал было Зайцев, — я…

— Ладно, разберемся! — прервал его Черняев. — У нас всякие бывают: и свидетели, и подозреваемые, и потерпевшие, переходящие в обвиняемых. Кстати, анекдот на данную тему.

«Египет. Пирамиды. Из одной из них выходит наш советский опер и, вытирая с лица и головы обильно льющийся пот, произносит: «Фу! Мне тут все говорили, что мумия, мумия фараона Тутанхамона, а мне она призналась, что мумия фараона Тутмоса I. И что он отца убил и корону украл! Правда, поработать пришлось! А то все: мумия бессловесная, да мумия бессловесная! А мумии тоже говорят, да еще как говорят! Только работать надо! Работать, а не баклуши бить!»

Ха, ха, ха, — засмеялся негромко опер. — Как анекдотец?!.

— Да так себе, — улыбнулся Паромов.

Зайцев же промолчал. То ли на него анекдот подействовал, то ли уже был знаком с оперуполномоченным Черняевым или слышал о таком.

— Впрочем, хорош баланду травить, — продолжил, как ни в чем, сыщик. — Заходил? — кивок головы в сторону квартиры Басова.

Догадался сходу старый оперативник, где труп лежит. Опыт — большое дело.

— Смотрел?

— Смотрел.

— И что?

— Зайди. Увидишь…

— Ладно. Взгляну. Не помешает.

Осторожно, как совсем недавно Паромов, он вошел в коридор Басовской квартиры, но сразу же вышел.

— Да, трупец… — растягивая слово по слогам, пробормотал он, ни к кому конкретно не обращаясь, так сказать, для внутреннего пользования. Затем, переходя ближе к делу, спросил:

— Так что мы имеем?

— Труп! — зло пошутил Паромов. — Еще не опрошенных соседей и отсутствующую опергруппу. Да вот Ивана Маркеловича, который вчера около двадцати часов видел, как Басов шел к себе домой с каким-то парнем лет тридцати… — И добавил после небольшой паузы, напоминая Черняеву: — Ты совсем недавно ругался, обвиняя меня в отсутствии взаимодействия. Вот и будем теперь взаимодействовать до упора! И труп, я тебе скажу, не простой. Потом поясню. Не исключено, что с тем делом каким-то образом связан…

— В гробу бы видеть такое взаимодействие! — был искренен Черняев в оценке сложившейся ситуации.

Трупешник в собственной квартире, знаменующий неочевидное убийство, восторга не вызывал. Еще неизвестно, как сложится вопрос с раскрытием преступления. Впрочем, даже при удаче в раскрытии преступления по «горячим следам» разносов от всех начальствующих лиц все равно не избежать. А про то, что, не дай Бог, объявится «глухарик» и думать не хотелось. Разорвут, как Тузик грелку.

— Ладно, охраняй и жди остальных, — решил опер и направился к квартире Веры Карповны.

— Там Вера Карповна живет, любознательная пенсионерка, — поделился информацией старший участковый.

— Спасибо, — буркнул опер и постучал в дверь. — Откройте. Милиция!

— Стучите погромче и понастойчивей, — посоветовал Зайцев, — она сразу никому не открывает.

— Откроет, никуда не денется…

— Вам виднее.

Черняев стучал так, что содрогался дом, но дверь квартиры не открывали.

— Петрович, — усмехнулся старший участковый, — по-видимому, Вера Карповна относится к категории тех особ, которые лезут всегда туда, куда их не просят, а когда в них необходимость, то не дозовешься, не достучишься.

— В точку, — подхватил Зайцев и добавил: — А что, часто приходится с такими встречаться?

— Не часто, но приходится. Как-то раз, еще при старшем участковом майоре милиции Минаеве, примерно перед обедом, вызвали нас в отдел. Идем себе через сад школы 43… А там, прямо под окнами классных комнат какой-то пьяный мужик лежит, что твое наглядное пособие на тему, что спиртное делает с людьми. Как не поспешали в отдел, но проходить мимо такого явления, срывающего учебный процесс, неудобно. Приподняли мы этого мужчину, потащили от школы подальше. Еще не покинули школьный сад, только за угол спортзала свернули, как навстречу три пожилых женщины… И давай они сердоболие проявлять, и давай нас на все лады склонять, чтобы «бедного мужичка» выручить. Пришлось отпустить пьяницу этим женщинам «на поруки». Но не успели мы пройти и пяти шагов, как «спасенный» стал пятиэтажным матом «благодарить» своих спасительниц. Те опять «раскудахтались», теперь уже требовали, чтобы мы призвали к порядку хулигана. Как не спешили, но пришлось опять возвращаться за прохиндеем и тащить его до отдела. И смех, и грех!

— Поучительная история, — усмехнулся Зайцев.

— Обыкновенная, — коротко прокомментировал опер.

Рассказав случай из жизни, Паромов, чтобы не терять время даром, — материал проверки ведь все равно придется собирать, — достал из папки пару листов чистой бумаги, пристроился с ней на корточках у стены, приготовившись записывать объяснение Зайцева.

— Пока старший оперуполномоченный будет с бабушкой беседовать, мы с вами, Иван Маркелович, ваши показания на бумаге изложим. Хорошо?

Тот пожал плечами. Мол, вам лучше знать, что делать.

— Итак, дата и место рождения, — привычно начал Паромов как раз в тот момент, когда Черняев наконец-то достучался до Веры Карповны.

— Говоришь, милиция… — не желала открывать дверь женщина, — а я милицию не вызывала.

— «Вы нас не ждали, ну а мы пришли!» — словами популярной песни тихонько пропел опер, отвечая на вопрос старушки, потом громко и серьезно добавил: — Тут у соседа вашего Басова горе, так, что открывайте дверь. Помощь ваша нужна! А уголовный розыск шутить не любит…

Из квартиры напротив, разбуженная стуком и шумом, выглянула еще в ночном халате молодая женщина. Заспанная, с растрепанными крашенными волосами.

— А что случилось?

— Да вот у Басова… — начал объяснять опер и тут же попросил, словно внезапно потерял к своему объяснению интерес: — Будьте добры, скажите соседке, что это действительно милиция к ней стучится, а то бабашка, по-видимому, побаивается дверь открывать.

— Вера Карповна, не бойтесь, это действительно милиция, — видя Паромова в форменной одежде, — громко крикнула женщина. Все это Паромов видел и слышал параллельно с тем, как сам задавал вопросы Зайцеву и записывал его объяснения. Вполглаза и вполуха.

Наконец недоверчивая Вера Карповна чуть приоткрыла дверь квартиры, настороженно обвела окрестности взглядом и, убедившись, что в коридоре — действительно милиция, впустила опера.

«Это тебе, Петрович не мумия фараона из анекдота, — усмехнулся про себя Паромов, — тут орешек покрепче. И вспотеешь, но не расколешь!»

Впрочем, Черняев хоть и был крутым опером, но все же не эстрасенцем и мысли на расстояние читать не умел.

3

Только окончил записывать коротенькое объяснение Зайцева, как прибыла опергруппа: следователь прокуратуры Шумейко Валерий, судмедэксперт Родионов Вячеслав, отделовский криминалист Сазонов. Во главе с Коневым Иваном Ивановичем и Чекановым Василием Николаевичем. Все, за исключением эксперта-криминалиста Сазонова, в гражданском платье. И сразу к Паромову: что да как?

Тот, что знал, рассказал.

— Понятых! — потребовал следак.

Все дружно уставились на Паромова. Впрочем, тот и так знал: сколько бы не понаехало народу, а понятых ему искать.

— Соседи подойдут?

— Подойдут.

— Вопросов нет, — сказал Паромов и стал стучать во все квартиры, вызывая крайнее недовольство их обитателей. Но куда деваться, если такое дело. Люди сначала возмущались, потом одевались и выходили к сотрудникам милиции.

Когда, наконец-то, понятые были собраны и введены в курс событий, Шумейко вкратце разъяснил им их права и обязанности, согласно УПК, и, приглашая за собой в квартиру Басова, сказал как Гагарин перед полетом в космос: «Поехали!»

Было около семи часов, когда колесо следственной машины сделало первые обороты.

Как не старались Черняев и Паромов, опрос жильцов дома, в том числе и ближайших соседей убитого, почти ничего не дал. Подтвердились лишь показания Зайцева: несколько человек видело прошлым вечером Басова с молодым парнем. И приметы этого парня лучше Зайцева никто не дал.

Не много вытянули и из осмотра места происшествия. Самодельный кухонный нож с разноцветной пластиковой наборной ручкой, полностью измазанной — кровью убитого, находившийся в груди убитого, скорее всего, изготовленный самим Басовым, потому что на кухне нашлось как минимум тройка подобных ножей. Несколько смазанных отпечатков пальцев со стопок и стаканов на кухне, в том числе и с тех, что стояли на столе вместе с ополовиненной бутылкой самогона. Старый грешник не брезговал и самогоноварением, что подтверждал аккуратный портативный самогонный аппарат, обнаруженный среди прочего. Несколько коротких волосков в одной из ладоней покойного. И сотни фотокарточек, среди которых попалось больше десятка с обнаженными мужчинами, снятыми в полный рост и с видом всего мужского хозяйства.

— Не одним самогончиком старичок баловался, — невесело усмехнулся Конев, увидев такие образчики творческой фотодеятельности Басова. — Мат его, сразу видно, что старый дон педрило…

— И к бабке не ходи — старый педераст! — тут же подтвердил Слава Родионов. — Без вскрытия могу сказать это: задний проход, как дупло раздолбан!

На что Чеканов философски заметил:

— Педрило педрилом, а убийцу нам все равно искать. Ведь не от члена в заднице старый грешник копыта отбросил, а от ножичка в грудину! Кто-то от всей души ножик всандалил, по самую ручку. Наверняка бил! Не шутил.

До обеда провозились с осмотром места происшествия и с опросом соседей.

Оперативно-следственная группа потихоньку растаяла. Сначала отбыл судмедэксперт Родионов.

— Моя миссия окончена, господа офицеры, — пошутил он. — Воскресить не могу, но акт о причинах смерти вы получите. Со временем.

— А не мог ли он сам себя? — в который раз задал эксперту вопрос о возможном самоубийстве начальник уголовного розыска. — Может совестно стало старому развратнику за бесплодно прожитые годы, вот и решил свести счеты с жизнью… — сгладил он этой фразой неловкость и остроту своего вопроса. — Причем, не просто уйти, а демонстративно, с голой ж… с голым задом, — поправился он, — с разбитым сердцем и распахнутой настежь дверью! Следов борьбы что-то не видать!

— И при этом демонстративно не оставил предсмертной записки, как делают почти все самоубийцы! — в тон начальнику ОУР пошутил Родионов. Потом уже серьезно и деловито добавил: — Судя по силе удара, по выбору места нанесения удара, вряд ли, что сам. Впрочем, вскрытие даст окончательный ответ. Ну, будьте здоровы и больше не беспокойте.

Следом отбыли Чеканов и Конев, забрав на время у следователя все обнаруженные фотоснимки и цилофановый пакет с роликами проявленной пленки. Для изучения.

За ними в отдел милиции ушли следователь и эксперт-криминалист.

Остались старший оперуполномоченный Черняев и старший участковый инспектор Паромов. Все пытались отыскать очевидцев преступления среди жителей дома. Хорошо, что хоть участковый Сидоров подошел (непосредственно на его участке случилось убийство) и стал искать транспорт для отправки трупа, а то бы и с отправкой трупа в морг пришлось заниматься Паромову.

4

Когда Паромов и Черняев, наконец-то, пришли в отдел, то оперативный дежурный Цупров Петр Петрович окликнул Паромова и вручил ему паспорт и военный билет на имя какого-то Гундукина Руслана Альбертовича, прописанного по общежитию на улице Дружбы.

— Дворничиха обнаружила возле дома десять или двенадцать по улице Парковой. Точно уже не помню, но там где-то. Наверное, этот Гундукин с будуна был, вот и потерял… — высказал предположение оперативный дежурный. — Возврати. У тебя там с опорным рядом…

— Хорошо. Вечером. Сейчас, сам понимаешь, не до вручений этих документов. Трупяшник зависает.

— Да мне без разницы: днем или вечером. Можешь и утром.

Старший участковый положил документы в папку и пошел в кабинет Черняева.

Пока Паромов общался с оперативным дежурным Цупровым, опер успел заскочить к начальнику уголовного розыска и взять у него обнаруженные при осмотре места происшествия фотоснимки. И теперь, восседая за своим столом, очищенным от всех бумаг и книг, раскладывал пасьянс из этих фото.

— Пристраивайся… — кивнул он на стул. — Давай отсеем те фотки, на которых увидим известных нам людей от остальных. А потом начнем их отрабатывать на причастность к убийству.

Ход опера был резонный, и старший участковый включился в работу.

Примерно на тридцати снимках они увидели и опознали вполне конкретных лиц, в том числе несколько человек, работавших на заводе РТИ.

— Слушай, опер, — перестав перебирать снимки, сказал вдруг Паромов, — а не позвать ли нам Зайцева Ивана Маркеловича, ну, того соседа Басова, что первым труп обнаружил. Пусть тоже взглянет, может, увидит вчерашнего посетителя. А? Тем более что он рядом, на допросе у следователя в кабинете Чеканова.

— Резонно, — согласился сыщик, но тут же добавил: — Хотя его самого не мешало через ИВС пропустить. Впрочем, черт с ним, если что — успеем…

Он тут же по внутреннему телефону позвонил Чеканову и попросил по окончании допроса направить к нему в кабинет свидетеля Зайцева.

— Хочу снимки показать, может вчерашнего визитера опознает…

Чеканов дал добро.

— Какие будут версии? — спросил меж тем старший участковый Черняева. — Как считаешь, кто порешил старика?

— А что тут считать, — отозвался опер, вновь и вновь перебирая фотки, — в этих вот фотках и ответ: кто-то из гомиков, из гомосеков проклятых… Честное слово, даже не догадывался, сколь их много! Мы всякие учеты и картотеки ведем. Предложу Чеканову и на педерастов картотеку завести. Вот плеваться будет… — пошутил старший опер.

— Петрович, твоя версия перспективная, спору нет. Но теперь послушай мою. Помнишь, надеюсь, дело с мясом на заводе РТИ.

— Помню, — без особого интереса, чисто механически ответил опер, — ну и что?

— А то, — начал объяснять старший участковый, — что…

— Погоди, погоди! — перебил его Черняев. — Не хочешь ли ты сказать, что информацию дал… Басов?

— Вот именно.

— И ты думаешь, что кто-то отомстил за ту информацию, точнее, за сдачу директора столовых. Как его там? Впрочем, без разницы, как его зовут… Так как сама твоя версия бредовая. Ведь о том, что Басов был информатором, никто не знал. Даже я. Хотя твой секретный рапорт читал… — улыбнулся опер. Мол, знай наших! — Но там информатор фигурирует просто как работник завода, и все! Никаких фамилий, никаких имен. А ты о нем даже мне ничего не сказал, надеюсь, что и другим тоже. Или где проговорился?

— Я-то — нет! — успокоил опера Паромов. — Боюсь только, не сам ли он где хвастанул: дело, как-никак, а громкое. На всю область шум пошел. Вот и думаю, не похвалился ли где-нибудь Басов? Не дошла ли его похвальба до ушей друзей Шельмована? А те и решили отомстить. Как считаешь?

— Слишком запутано, как в кинофильмах про шпионов. И потому — вряд ли… Сам знаешь, что у нас, слава богу, не Америка и не Италия, где действует мафия, где заказные убийства. У нас проще: сначала, как водится, напились самогону, потом стали целоваться и кричать: «Ты меня уважаешь?» А потом подрались — и… труп готов. Или иной сценарий: кто-то при распитии все того же самогона посчитал, что его обделили, схватил нож со стола — и пырь в грудь обидчику! Могут быть и иные варианты, но суть все равно не меняется. Не оскудела еще талантами земля русская! — Шуткой окончил опер свой монолог. — Впрочем, и от такой версии отказываться не будем. Чем черт не шутит, когда Бог спит! Но это, так сказать, на самый крайний случай. И официально эту версию выдвигать для следствия не будем. Позанимаемся в индивидуальном порядке.

Замолчали оба, внимательно рассматривая снимки. А их, снимков этих, было сотни. Надолго хватит работы по их просмотру!

— А что это Цупров тебя останавливал? — неожиданно спросил Черняев.

— Да какой-то чудак документы потерял… И паспорт, и военный билет. А дворник нашел. Точнее, дворничиха нашла… — поправился Паромов. — Теперь нужно вернуть.

— Покажи, может кто из моих знакомых. Тогда на пивко расколем, — засмеялся опер.

— Смотри, — не стал возражать старший участковый и достал из папки документы Гундукина.

«Тут дело не в пивке и не в возможном знакомом, — усмехнулся про себя старший участковый, передавая документы сыщику. — Просто ты, Черняев, как был самым любопытным во всем Промышленном РОВД опером, так и остался! Как совал свой нос во все щели, так и суешь! Иногда тебе это помогает, а большей частью дает лишь лишнюю головную боль. Как совсем недавно было с делом «кастрата».

5

В это время, постучавшись, в кабинет опера вошел Зайцев. Он, как и сотрудники отдела милиции, работавшие по убийству Басова, с самого утра оставался не пивши и не евши, на голодный желудок.

— Сказали, чтобы к вам зашел… Что-то посмотреть нужно… — каким-то извиняющимся и неуверенным голосом проговорил он.

Было видно, что в кабинете опера Зайцев чувствовал себя не так уверенно, как в коридоре собственного дома при беседе с Паромовым.

— Может, домой отпустите… Пообедать надо… А то в животе уже урчит. Даже неудобно.

— У всех урчит… — резко перебил его Черняев. — У нас тоже кишки урчат и кукиш друг другу показывают.

— Вы, видно, привыкшие… а я — нет.

— С нами поработаешь и ты привыкнешь. Посмотри вот Басовские снимки, — сказал более спокойным тоном опер, откладывая на стол паспорт Гундукина, раскрытый на странице с его фотографией, — может, вчерашнего посетителя где увидишь? А потом — домой, голодный ты наш!

Иван Маркелович осторожно подошел к столу оперативника и остановил свой взгляд на раскрытом паспорте.

— Вы, по-видимому, шутите надо мной, — сказал с извинительной ноткой в голосе он. — У вас уже и паспорт его есть.

— Где? — без каких-либо эмоций спросил Черняев.

Умел мгновенно хитрый опер ориентироваться в обстановке.

— Да вот же он… — Взял Зайцев паспорт Гундукина со стола и подал оперу, интуитивно почувствовав в нем хозяина кабинета, а, значит, и старшего начальника. — Этот самый. Его еще Басов племянником называл.

— А ты не путаешь?

— Нет. Точно, он.

— Ну, что ж, — повеселел опер, — считай, что обед себе заработал. И от ИВС избавился. Дуй домой! Кушай. Да поплотнее. А потом — к нам. Надо будет утрясти кое-какие процессуальные формальности.

— Спасибо! — обрадовался Иван Маркелович. — Может, и повесточку выпишите…

— Товарищ Паромов, оформи Ивану Маркеловичу, — подпуская официального тумана в голосе, сразу же «вспомнил» опер имя и отчество свидетеля, — повестку, а я на секунду отлучусь.

Черняев сгреб в ладонь документы Гундукина и покинул кабинет.

«Побежал руководство порадовать, — беззлобно подумал Паромов, заполняя бланк повестки. — И, кажется, нам на этот раз повезло. Бывают же чудеса! И надо будет «привязать» Гундукина, ну, и фамилию бог дал, к обоим нашим версиям. К первой будет проще: возможно, отыщется пикантная фотография. Вот ко второй… Тут поработать придется. И, по-видимому, мне одному. Возможно, Черняев поможет. Пообещал. А руководство отдела станет открещиваться от этой версии всеми правдами и неправдами. Тут самому в свою версию не очень-то верится! — Постарался быть объективен в своих рассуждениях Паромов. — А что уж говорить про руководство. Скажут: фантазии, бред сивой кобылы. И будут правы».

Свидетель, получив повестку, ушел. А минут через пять после его ухода в кабинет возвратился Черняев.

— Где свидетель?

— Домой пошел. А что?

— Чеканов хотел побеседовать с ним.

— Придет — побеседуют. Мы что делаем?

— Идем Гундукина задерживать, ели он по месту прописки проживает. Прописан-то в общежитии по Белгородской. А живет там или уже нет, кто его знает.

— А ты на вахту позвони. Поинтересуйся. И в отдел кадров завода: может, еще работает.

— Уже собирался… — отозвался опер и стал искать в своей записной книжке номера телефонов.

Собирался ли он до предложения старшего участкового звонить или не собирался — не узнаешь. Опер, он на то и опер, чтобы даже в мелочах оставаться непроницаемым.

— Ты звони, а я посмотрю, нет ли фото Гундукина среди пикантных снимков, изъятых в квартире Басова.

— Смотри, — отозвался опер, набирая на диске номер телефона общежития.

— Алло! Общежитие? Мне бы коменданта. Комендант? — неподдельная радость в голосе опера. — Вас беспокоит ваш коллега с Литовской. Как прикажете вас величать? А то, как-то неудобно… без имени, без отчества. Как-никак — коллеги! А, Майя Петровна? Прекрасное имя, прекрасное! — актёрствовал сыщик. — Прошу извинения за беспокойство, Майя Петровна, но проживает ли у вас в общежитии парень по фамилии Гундукин… Гундукин Руслан Альбертович, — уточнил он.

Все это лицедейство оперативника Паромов наблюдал, перебирая снимки обнаженных мужчин и внимательно рассматривая их. Примерно в середине пачки фотокарточек отыскалась искомая.

«Есть!» — обрадовался тихо он и протянул снимок Черняеву.

Тот, не отрываясь от телефонного разговора с комендантом общежития, кивнул: мол, вижу, понял.

— Что вы говорите: прописан, значит, а не проживает… И где живет, не знаете… Говорите, что у сожительницы и что иногда приходит в общежитие… — комментировал опер свой разговор с комендантом для старшего участкового инспектора. — Плохо. Он тут у моих жильцов занял кучу денег и не возвращает. Ребята волнуются. Кстати, где он работает? Говорите, во втором цехе… Хорошо. Майя Петровна, век буду благодарен, если адресок его сожительницы разыщете. Я вам попозже перезвоню. Вы ко мне позвоните?.. — опять переспросил опер. — Это было бы чудесно, но дело в том, что я звоню не из общежития, а из магазина по соседству. У нас что-то с телефоном… Третий день не работает. Связисты все обещают исправить, но не исправляют. И у вас такое бывает. Да что вы говорите!.. Ну, пока. А то телефон требуют хозяева. Минут через десять перезвоню. Вы уж постарайтесь!

Черняев положил трубку.

— Петрович, ты случайно не попутал с работой? Тебе в артисты надо. Талант пропадает… — пошутил Паромов.

— Учись, пока жив! — улыбнулся Черняев и, переходя на серьезный и деловой тон, добавил: — Не живет-то наш Гундукин в общежитии… У сожительницы где-то обивает углы. Комендант обещала поискать его новый адресок, но найдет или нет, бог ведает! Позвоню-ка я нашему общему знакомому Ильичу, начальнику второго цеха.

— Звони. Может, тут не сорвется. Хотя по закону случайных чисел, везуха должна кончиться. И так ни с того, ни с сего подозреваемого установили. Второй раз чудес не будет. Придется, уважаемый Виктор Петрович, мой друг и страшный опер, попотеть… — невесело пошутил Паромов, пока сыщик искал номер телефона и, найдя, набирал его.

— Владимир Ильич? Не узнал, богатым будешь! — Тараторил опер в трубку. — Привет, дорогой! Что-то давно не виделись, вот и решил побеспокоить и о себе напомнить, а то, наверное, уже забыл о бедном опере? Нет! Прекрасно. А то, что работа заела, так кого она, проклятая, не заедает. Всех! Придумали же люди, что до шестидесяти лет надо пахать как папе Карле, а потом уж на пенсию. Почему не наоборот? А? — засмеялся Черняев то ли своей шутке, то ли шутливому ответу собеседника.

— Кстати, слышал ли анекдот про работу и водку? Нет. Тогда слушай: «Русская водка — хорошее дело. Радует водка душу мою. Если же водка мешает работе, брось ее к черту, работу свою!» Как анекдотец? — вновь засмеялся опер. Но тут же оборвал смех и уже серьезно, без какого-либо скоморошества сказал: — Помощь нужна, Владимир Ильич. Дело серьезное. Или архисерьезное, как говаривал в своё время твой тезка, Ленин. У нас на зоне убийство… Старичка одного грохнули. И твой рабочий Гундукин Руслан Альбертович, — заглянул он в паспорт, — мог бы нам кое-что поведать. Есть данные, что он, Гундукин, был дружен с убитым. Однако, сделать надо все тихо и без огласки. Ты меня понимаешь?!. Прошу аккуратно уточнить: на работе ли он.

Опер замолчал, ожидая ответа начальника цеха, который, по-видимому, по телефону внутренней связи с участками цеха уточнял о местонахождении своего рабочего. А производство у Владимира Ильича было огромное. Чуть ли не самое большое на всем заводе.

— Что ты говоришь! — искренне обрадовался Черняев, услышав, наконец, что разыскиваемый объект мирно трудится в цехе. — Ильич, дорогой, ты уж там аккуратненько проследи, чтобы этот Гундукин куда-нибудь не смылся. Мы с Паромовым через пять минут будем! — И бросил трубку на аппарат.

— Пошли! — Глаза опера блестели охотничьим азартом. — Пошли!

— Сейчас. Сначала позвони в общежитие, как обещал.

— Теперь не нужно. Сейчас самого голубчика доставим. Свеженького.

— Позвони, что тебе стоит, — не отставал Паромов. — Одной минутой ничего не решишь. А так, возможно, адрес сожительницы узнаем и посмотрим: не лежит ли он на пути возможного следования подозреваемого с места происшествия? Вдруг, да лежит. Еще одна зацепочка будет!

— Одолел! — выдохнул опер и стал звонить в общежитие.

— Майя Петровна, это опять я, ваш коллега. Еще не забыли? Шучу, шучу… — засмеялся опер в трубку. — Нашли? Вот хорошо… минутку: сейчас ручку достану, чтобы записать… и листок бумаги. Память-то дырявая, как у молодой девахи пред выданьем. Ха, ха, ха! — хихикнул он в трубку. — Уже готов! Диктуйте… — сказал он через несколько секунд, действительно достав ручку и листок бумаги из ящика стола, и, продолжая играть придуманную роль: — Парковая двенадцать, говорите. Прекрасно! И фамилия сожительницы имеется. Диктуйте. Записал. И телефон? Пишу. Чудесно. Теперь мои хлопцы повеселеют. А то совсем загрустили: пропал, да пропал! А он и не пропадал. Всего хорошего. Спешу обрадовать ребят. Если что — звоните. Всегда рад помощь коллеге! — схохмил Черняев, положив трубку на рычаги телефонного аппарата. Своего-то телефона он не назвал. И адреса тоже.

— Ну, что, доволен?

— А ты разве нет? — вопросом на вопрос ответил старший участковый. — И адрес имеем, кстати, тот самый дом, возле которого были найдены документы. И фамилию сожительницы и возможной свидетельницы нужно будет выяснить, когда возвратился ее сожитель, в каком состоянии, почему его документы оказались на улице? Да мало ли что? Теперь с чистой совестью можем ехать. Но вопрос: на чем? Это же не просто свидетель, которого можно было бы и на общественном транспорте доставить. Подозреваемый сейчас взвинчен. Весь на нервах, и неизвестно, что может отмочить. Еще какую-нибудь провокацию в транспорте устроит. Особенно, если судимый. Те на такие вещи большие мастера. А ты потом отдувайся!

— Ладно, не учи ученого. Пойду к Коневу машину просить, — согласился опер, поправляя кобуру с пистолетом под легкой и просторной курткой.

Вскоре вернулся.

— На верху переиграли. Я с Василенко Геной еду на машине Конева за подозреваемым, а ты идешь за сожительницей, Потаскаевой Мариной. Адрес — вот, на листке…

Черняев взял со стола листок бумаги, на котором совсем недавно, во время последнего разговора с комендантом общежития нацарапал адрес сожительницы Гундукина и, передавая его Паромову, напомнил:

— Не потеряй!

— Мог бы и не напоминать! — огрызнулся старший участковый инспектор.

Было обидно: его опять оттирали с важного дела на второстепенный участок.

— Я — ни при чем!.. — понял его опер. — Так решило руководство. — И без особого энтузиазма, а точнее, с сарказмом, пошутил: «Верблюд большой — ему видней»! Все, как в песне Высоцкого.

— Да я понимаю: богу — богово, кесарю — кесарево, а участковому все остальное… Впрочем, успехов тебе…

И, взяв под мышку свою папку с бумагами, старший участковый покинул кабинет опера.

6

Двенадцатый дом, в котором, согласно справки, данной комендантом общежития, проживала сожительница подозреваемого Гундукина, располагался недалеко от опорного пункта и находился в непосредственном обслуживании старшего участкового.

«Неплохо было бы и сожительницу дома застать и дворничиху. К тому же дворничиху надо повидать раньше: пусть покажет, где документы Гундукина нашла. Впрочем, теперь вряд ли ее застанешь на работе. Утром прибрала возле дома и ушла к себе… — размышлял Паромов, подходя к нужному объекту. — Дворничихи, как и следовало ожидать, не видать! Остается Потаскаева Марина».

Отыскал подъезд с указанной в записке квартирой. Поднялся на третий этаж. Позвонил.

— Кто? — раздался недовольный женский голос из-за двери, обитой коричневым дерматином.

— Милиция. — И уточнил. — Старший участковый инспектор Паромов.

— Вот хорошо! — обрадовались за дверью. — Сейчас открою. Сама все собиралась к вам сходить, да все откладывала… — сказала женщина, открывая дверь квартиры. — Вот нашла себе красавца: только спать, да жрать, да водку хлестать! А больше никакого толку — и выгнать не могу, проклятого. Прогоню, а он опять возвращается.

Женщине возникла на пороге квартиры в розовых тапочках с пампушками, в цветастом домашнем байковом халатике, стянутом у талии пояском, и было ей лет под сорок. Была она ядрена, грудаста и задаста. И, по всему видать, говорлива.

— Извините, — прервал ее словесный поток Паромов, — вы будете Потаскаева Марина?.. Э-э-э…

Возникло затруднение, так как отчества участковый не знал.

— Зови просто Мариной. Еще не старая, чай!..

— Очень приятно, Марина, — сказал Паромов, направляясь в квартиру. — Надеюсь, вы разрешите войти, а то как-то неловко в коридоре беседовать.

— Входи, входи, — поправляя расходящийся на груди халат, разрешила Потаскаева. — Идем на кухню, если не возражаешь. В квартире еще не прибрано.

— Кухня вполне устроит, — произнес участковый, проходя на кухню и присаживаясь на один из двух табуретов, стоявших возле столика.

— Может, чайку? — спросила хозяйка.

— А почему бы и нет. С утра во рту ни макового зерна, ни росинки…

— Сейчас вскипячу…

Она стала возиться с газовой плиткой, чайником и чашками.

— Слышал, у вас квартирант без прописки проживает? — Начал издалека участковый.

— А я тебе про что говорю, — отозвалась Марина, хлопоча с чайником, — и я говорю про квартиранта своего, козла Гундукина. Ну и фамильице, должна заметить, у него… Какая-то гундосая. Как и сам он: гундит, гундит, а толку никакого. Ни денег нет, ни мужика! И куда только мои глаза глядели, когда этого козла с улицы подбирала!

«Ох, и говорлива мадам! — подумал Паромов. — Надо как-то в нужное русло выводить ее… А то она мне тут полдня будет песню петь, из пустого в порожнее переливать… Все уши прожужжит».

А та продолжала.

— Если ты пришел, чтобы протокол на меня составить, что без прописки живет, то опоздал. Сегодня ночью, а точнее, рано утром выгнала его. Представляешь, где-то блудил с самого вечера, а под утро заявился, пьяный и какой-то встрепанный, словно его чужой мужик на своей бабе застукал и дал трепки. Я спрашиваю, где был? Молчит. С кем был? Опять молчит. Видите ли, спать пришел. Да не на ту напал, козел безрогий! Раньше все прощала. Собиралась к вам сходить, чтобы поговорили, припугнули за загулы его проклятые. Да все жалела. Все думала, что одумается. А тут вывел. Ну, думаю, достал вконец. Дала пинка под зад и документы следом через форточку выбросила. Пусть катится на все четыре стороны, козел вонючий! Пусть другую дуру такую ищет. А с меня — достаточно! Так что, товарищ участковый, опоздал ты с протоколом.

— Знать, не судьба, Марина, составить сегодня на вас протокол, — картинно развел руками старший участковый инспектор, впрочем, довольный тем, что Потаскаева сама, без наводящих вопросов, рассказала суть. Оставалось только уточнить некоторые детали.

— Так, говорите, во сколько он пришел?.. — как бы переспросил время прихода Паромов, словно Потаскаева время назвала, а он, участковый, уже подзабыл.

— Где-то около четырех часов… Правда, на часы не смотрела… — уточнила Потаскаева.

— И пьяный был сильно?

— Пьяный, но не очень. Больше было самогонного запаха. Где-то, гад, самогон хлестал. Никак не подавится! Не нажрется! А вы, милиция, где шустры, а где словно слепые бродите… Вот, например, самогонщиков развелось, как поганок в лесу, а вас и нет, чтобы их приструнить! Или сами там нос мочите? А?

— Ну, вы скажете!

— А что?

Ввязываться в бесперспективный спор с Потаскаевой было нерезонно, бесперспективно и бессмысленно. Паромов об этом уже хорошо знал, поэтому следующим вопросом постарался возвратить беседу в нужное русло.

— А где он работает? — словно не знал место работы Гундукина, спросил он..

— Да на заводе РТИ, во втором цехе…

— Да там же хорошие деньги зашибают, — удивился участковый, а вы говорите, что никаких денег от него не видите.

— И не вижу. Он таится, но я-то знаю, что в картишки проигрывается. Последний месяц совсем ни копейки не принес. Все продул подчистую. А уж эту неделю не жил, а дергался весь, словно на иголках. Видно, деньги с него требовали… А тут ночевать не пришел. Я и решила — все! И выгнала. Но думаю, придет… Тогда уж я к вам за помощью… Вот и чай поспел. Вам покрепче или как?

— Покрепче и сахарку пару ложечек.

— Заварка у меня знатная. Индийская, да еще травками сдобрена… — потеплел голос у Потаскаевой.

Сразу видно: женщина была неплохой хозяйкой, да к тому же, и любительницей чая.

— А с кем сожитель ваш дружил? С кем в карты играл? — делая маленькие глотки обжигающей горло и язык ароматной и парящей жидкости, не переставал расспрашивать словоохотливую женщину Паромов. — Я вижу, вы женщина наблюдательная. — И пошутил. — Случайно, не в разведке работаете?

— Случайно на КТК работаю, — усмехнулась собеседница. — Мастером, если вас это интересует. Что же касается Гундукина, то последнее время несколько раз видела его с бородатым мужиком. Говорил, что земляки. А земляки они или нет, не ведаю. И с кем в карты играет, не знаю. В карты разные люди играют, как слышала от сведущих людей.

— А сегодня, когда к вам пришел, никаких чужих вещей у него не видели? — стал закругляться с расспросами Паромов.

— Не видела. Я его и на порог не пустила. Выгнала. Уже говорила… — ответила Потаскаева, настораживаясь. — А что случилось, что мне вопросы задаешь? Во что козел этот вляпался?..

— Да ничего плохого, по крайней мере, с вами. Я же участковый! И должен интересоваться, кто у меня на участке живет.

— Знаю, что со мной пока ничего… Значит, что-то с Русланом… Просто так милиция не приходит…

— За чай — спасибо, и разрешите позвонить, — встал Паромов.

— Позвоните. Телефон на тумбочке в коридоре.

Паромов подошел к телефонному аппарату, набрал номер старшего оперуполномоченного Черняева.

— Слушаю! — раздался после долгих гудков вызова недовольный голос Черняева.

— Петрович, это я. Звоню из квартиры Потаскаевой Марины. Что у вас?

— Полный ажур. Сидит передо мною, исповедуется. Приходи, послушаешь.

— Потаскаеву в отдел доставлять? — приглушил голос участковый, чтобы не слышала хозяйка квартиры.

— Не стоит. Он и так колется. Следак потом, если понадобится, вызовет на допрос. А пока не нужна.

— Еще раз спасибо, Марина, — опустив трубку, — громко сказал Паромов. — По-видимому, Бог твои молитвы услышал и теперь надолго избавит тебя от такого сожителя…

— Я так и знала, что что-то случилось? Где он? — все же задала вопрос.

— В отделе. Больше я вам сказать ничего не могу. Если вас вызовут в отдел или еще куда, то будьте добры, придите. А пока — до свидания!

Паромов покинул квартиру разговорчивой женщины, оставшейся одиноко и растерянно стоять посреди коридора. И было неизвестно, какие мысли бродят в голове молодящейся дамы. Скоре всего что-то о непонятном раскаянии и о сострадании. Ведь, то была русская баба! Способная в праведно гневе и покарать, но еще больше способная бесконечно прощать! Даже недавнего врага своего.

7

Было около семнадцати часов, когда Паромов, побыв немного времени в опорном пункте, где предупредил участкового инспектора Астахова, чтобы тот съездил на развод в УВД и помог начальнику штаба ДНД провести инструктаж дружинников при направлении их на маршруты патрулирования, вновь вернулся в отдел милиции.

Старший оперуполномоченный Черняев Виктор Петрович в своем кабинете сидел один. И не просто сидел, а занимался разборкой бумаг, скопившихся за несколько дней в ящиках стола. Те, которые считал нужными, аккуратно подшивал к толстому делу, а те, в которых отпала нужда, рвал на мелкие клочья и выбрасывал в корзину, чтобы потом сжечь.

— Чем порадуешь, господин Шерлок Холмс? — спросил шутливо Паромов, присаживаясь на старенький и обшарпанный стул, напротив опера.

— Убийство раскрыто, убийца задержан, — последовал лаконичный ответ.

— Это я уже слышал. Интересует мотив преступления и обстоятельства.

— Как мы и предполагали, выдвигая версию сексуальных дрязг.

— А поподробнее…

— Поподробнее… пожалуйста! Выпили, причем Басов почти не пил, а все спиртное перепало на душу Гундукина. По крайней мере, так повествует сам Гундукин. Потом Басов предложил Гундукину свою задницу для сексуальных утех. Опять же со слов Гундукина, такое уже между ними бывало и не раз. Гундукин согласился и отымел деда по полной программе. Но когда Басов предложил поменяться ролями, то Гундукин не захотел. Басов стал настаивать. Гундукин, с его слов, послал дедка подальше. Тот в ответ Гундукина кулаком в фейс. Гундукину попался под руку нож, и он ножом саданул Басова в грудь. Как по Есенину: «…Саданул под сердце финский нож», — усмехнулся опер. — Испугался содеянного и убежал. Рванул к сожительнице. Та, заревновав, выгнала. Пошел на работу, где мы с Василенко его и взяли. Раскололся практически сразу, как только увидел нас. Все! Подробности добавит следствие.

— А насчет второй версии не пытался крючок забросить?

— Это ты о заказном?

— Да.

— Знаешь, — признался опер, — забыл! Закрутился и упустил из виду. А потом еще начальники набежали: каждому интересно убедиться, что преступление раскрыто и преступник дает расклад. Сам знаешь, как бывает в таких случаях…

— Знаю, — согласился старший участковый.

В действительности так и происходило: не успеет опер или участковый раскрыть какое-то общественно значимое преступление и доставить в отдел подозреваемого, как тут же налетала стая разного начальствующего люда. И бедные опера или даже следователи полдня не могли нормально работать с фигурантом. Каждый старался «примазаться» к раскрытому преступлению, хоть каким-то боком, чтобы при случае сказать: да я!.. Так обстояли дела. Не зря в народе сложилась поговорка: «У победы героев много, а у поражения — один!»

— Сейчас с ним занимается следователь прокуратуры Шумейко. Допрашивает в присутствии адвоката, — продолжил Черняев. — Так что, извини! Впрочем, мое мнение, что вторая версия тут беспочвенна. Просто так совпало. Живи со спокойной душей и не морочь голову ни себе, ни другим.

8

Вечером того же дня подозреваемый в убийстве Гундукин был помещен в ИВС, а через десять дней после официального предъявления обвинения по статье 121 УК РСФСР за мужеложство и по статье 103 УК РСФСР за умышленное убийство без отягчающих обстоятельств, переведен в СИЗО.

Гундукин вину признал частично, так как по подсказке адвоката пытался соскочить со статьи 103, где санкция наказания была довольно широкого диапазона: от трех и до десяти лет лишения свободы, на более мягкие статьи, например, 104 УК РСФСР, то есть умышленное убийство, но совершенное в состоянии сильного душевного волнения, по которой срок лишения свободы ограничивался пятью годами; или по статье 106 УК РСФСР — неосторожное убийство, где санкция наказания была еще меньше, а именно: до трех лет лишения свободы. Кроме того, обе последние статьи имели и такую меру наказания, как исправительные работы, на срок до одного года. В народе исправительные работы называли «химией», самих осужденных — «химиками», по-видимому, не от слова химия, а от понятия химичить, подразумевающего под собой какие-то комбинации, какое-то очковтирательство, только не дело. Отсюда, и отношение к «химии» у народа было довольно положительное. «Химия» — не тюрьма. Почти что свобода.

А недели через две опер Черняев под большим секретом показал старшему участковому часть агентурного донесения внутрикамерной разработки подозреваемого Гундукина, где черным по белому было написано, как «разрабатываемый» в «задушевной» беседе с сокамерниками проговорился, что убийство Басова ему было заказано неизвестным в качестве погашения большого карточного долга. И на последующие попытки сокамерников «разговорить» Гундукина на эту тему, фигурант замкнулся и больше на откровенность не шел, придерживаясь официальной версии убийства.

— Прочел — и забудь! — был категоричен опер. — Так определились на самом верху. И копать дальше бесполезно.

— Петрович!

— Что Петрович? Убийца установлен? Установлен. Будет наказан? Будет! К тому же и убитый — дерьмо порядочное. Так что, успокойся и забудь! Разве других дел мало?

— Хватает! И все-таки, где-то дедок «светанулся»! Наверное, не утерпел, похвалился, что «вломил» Шельмована с мясом… И слух, до кого нужно, дошел…

— Пофантазируй, пофантазируй! — усмехнулся опер. — А еще лучше порадуйся, что так быстро «раскрутили» это дело.

— А чему тут радоваться? Помог Его Величество Случай!

— Ну, это ты брось. Тут случай не при чем. Он просто помог ускорить время раскрытия.

— И то верно. Шли по верному пути. Наверняка бы раскрыли. Но значительно позже. Пока бы отработали весь массив педерастов… Тьфу, пропасть! Это же надо, сколько дерьма среди мужиков завелось!

— Да уж…

— Ну, бывай!..

— Бывай!

9

Был суд. Гундукин на суде виновным себя не признал и заявил, что оговорил себя под физическим и психологическим давлением со стороны оперативников и просил его оправдать. Но суд его ходатайство отклонил, так как предварительное следствие по делу, проведенное следователем прокуратуры Шумейко, было безукоризненно. И поехал Гундукин на Север лес валить и зэков ублажать в качестве очередной Машки-ублажашки.


Тут можно и точку поставить на деле о мясе. Но не на работе сотрудников Промышленного РОВД, у которых, что ни день, то новые дела и новые заботы. Весна прошла, закрывая сезон весенних обострений криминала, но не за горами был осенний сезон. Не менее безумный и драматичный.

Крепитесь, товарищи милиционеры, опера и участковые! Старайтесь птицу удачи во время за хвост поймать, а, поймавши, крепко держать, чтобы не улетела эта капризная дама и не оставила вас с носом. А остальное все само собой расставится по местам. Как говорится, на Бога надейтесь, да сами не плошайте. А если, вдруг, станет невтерпеж, то и распить бутылочку национального напитка не грех. За мужскую дружбу и ментовскую удачу! В тесном кругу и под забавные милицейские байки, потешные и драматичные, скабрезные и поучительные. И почти всегда взятые из реальной жизни.

Загрузка...