Кровь. Закат

Битое стекло.

Мелкое крошево.

Оно повсюду – искрит в лучах тактических фонарей. Хрустит под подошвами. Словно кто-то ходил тут с ведром битой стеклотары и сыпал горстями.

Перевернутый стол.

Столешница излохмачена автоматной очередью. Скорее всего, не одной. Стол – плохая защита от 5.45. Тот, кто за ним спрятался, наверное, даже не успел этого понять.

Запах. Этот запах.

Запах свежесдохшей собаки.

Что за день-то такой?.. Все не так. С утра все не так…

Кровник понимает, что все ждут его дальнейших указаний. Блестят глазами из-под черных беретов. Раздувают ноздри.

Запах. Этот запах. Заставляет дышать ртом, показывая зубы.

Кровник жестом приказывает группе двигаться вперед, к дальней от них стене этого гигантского подземного куба с бетонными стенами. В лучах фонарей виден пар, вырывающийся из их ртов: система отопления не работает уже несколько часов.

Пугач идет первым номером. Потом Луцик и Саморядов. За ними Кровник и Сахно. Остальные следом.

В этом гулком пространстве, в мечущемся нервном свете их фигуры, упакованные в бронежилеты, выглядят квадратными несгораемыми шкафами. Бронированными сейфами.

Так и есть – шкафы. Амбалы.

Когда Кровник был молодым, его все считали повернутым. Но эти повернутее его раза в три. Из спортзала не выгонишь: таскают железо часами. А выгонишь – будут стоять и часами же метать саперные лопатки в мишень.

Стреляют как роботы. Бац – десятка. Бац – десятка.

Недавно разогревал Пугача перед спаррингом, держал «лапы». Тот гасил с обеих рук так, что Кровник аж покряхтывал. Отсушил предплечья. Когда такое было, чтоб ему отсушили предплечья? Да никогда! Ох, и лоси!.. На руках с ними бороться бесполезно. Уложат на обе. Или сломают. Могут ведь. Луцик на общевойсковых какому-то морпеху сломал правую в прошлом году.

Откуда они такие берутся? Чем их мамка кормила? Или сами жрут что-нибудь? Химию какую-нибудь…

Пугач останавливается.

Все останавливаются. Замирают. Смотрят на большой предмет, лежащий на бетонном полу в перекрестии узких лучей света. Похоже на здоровенную хоккейную шайбу. Это дверь. Стальная круглая дверь в метр толщиной. Вырванная, как страница из тетради. Там, где она была, теперь черный симметричный провал.

Дыра в стене.

Им нужно туда, в эту дыру.

Повинуясь беззвучным командам, ныряют в нее один за другим.

Проникают в длинный коридор: вот оно. Место, где зарождается запах.

Кто-то бросил сюда из-за бронированной двери связку гранат. Криминалисты наверняка назвали бы это «фрагменты тел». Кажется, пятеро – точнее все равно не определишь. Бетон стен иссечен осколками.

И кровь.

Она повсюду.

Будто макнули малярную кисть в коричневую краску и забрызгали ею потолок, стены, пол, дверь.

Эта дверь на месте. Такая же круглая. Стоящая в своих петлях в вертикальном положении. Приоткрытая на пару сантиметров, ровно настолько, что можно различить узкую полоску непроницаемой тьмы за ней. Тускло блестит россыпь разнокалиберных гильз у металлического порога.

Кровник показывает: входим.

Большое гулкое помещение. Раскуроченные пулями серые металлические шкафы с циферблатами и ручками контролеров.

Разделившись, они быстро инспектируют эту большую подземную комнату. Проверяют один из боковых коридоров: кухня, несколько жилых комнат с застеленными кроватями. Пусто. Никого.

Кровник ныряет в следующий коридор, светит себе под ноги: кого-то тащили здесь. Кого-то истекающего кровью.

Сахно и он идут по этому следу, стараясь не наступать на смазанную бурую линию. След обрывается за ближайшим же углом. Человек в сером свитере и мятых коричневых брюках. Лежит ничком у стены, прижав руки к животу. Лысина в обрамлении жидких седых клочков. Мертв.

– Что ищем? – Спрашивает Сахно.

– Найдем, тебе первому скажу. – Отвечает Кровник, приподнимая ствол чуть выше и оборачиваясь на звук шагов: из-за угла выходит Пугачев.

– Товарищ капитан, мы там… – Пугач тыкает большим пальцем за спину. Он шмыгает носом и заканчивает вполголоса:

– В общем, там это…

– Все так плохо? – Спрашивает Кровник уже на ходу.

– Да нет… – Пожимает плечами Пугач. – Как всегда…

Они быстро топают по коридору в обратном направлении, снова оказываются в зале, уставленном раскуроченными серыми шкафами, лавируют между ними и наконец, ныряют в еще один дверной проем.

– Ох ты!.. – Сахно, идущий за ними следом, выругался.

Видимо, охрана отступала, сюда уводя с собой персонал.

Кровник подсознательно отметил хорошо простреливаемый широкий коридор и несколько железобетонных колонн, позволяющих вести огонь из-за укрытия. Тактически все верно. Практически помогло мало. Вернее, совсем не помогло.

Здесь было месиво.

Лупили в упор из «калашей» друг в друга. Били кулаками. Рвали зубами.

Зубы. Эти зубы.

Его передергивает: столько лет, а никак не привыкнешь.

Груда тел.

Оборонявшиеся и нападавшие.

Люди и Нелюди.

Теперь их можно рассмотреть поближе.

Кровник видит, как неосознанно скалятся его бойцы. Сжимают свое оружие так, что побелела кожа под ногтями. Да. Он их понимает. Не каждый день…

День? Днем их не увидишь. Прячутся.

Нелюди.

Какое-то из их спецподразделений.

Черные легкие «броники», черная форма без опознавательных знаков, черные перчатки, черные маски на головах. У некоторых на глазах мощные светофильтры. Одежда их и на одежду-то не похожа в привычном понимании – все какое-то бесшовное, натянутое как чулок. Говорят, в этом они могут минут пять-десять бегать в предрассветной мгле пока солнце не появится над горизонтом…

Ни клочка кожи не видно, все спрятано. Только зубы наружу.

Не зубы – зубья.

Оскаленные в предсмертных гримасах рты.

Не рты – пасти.

Кровник медленно идет, перешагивая через трупы.

Их было раз в пять больше. Устлали своими черными телами весь этот хорошо простреливаемый коридор. Смяли охрану.

Разозлились, видать, по-настоящему: в ярости набросились на оставшихся в живых.

Вырывали кадыки. Откусывали носы и уши. Рвали людей на части.

Сволочи. Нелюди. Злобные взбесившиеся твари.

Кровник до конца не был уверен, что эти упыри вообще способны злиться или беситься. Они просто находятся в этом состоянии круглосуточно. Во всяком случае, он лично никогда не встречал невзбесившегося кровососа.

Кровник внимательно осматривается по сторонам.

Так… Всех перебили… Стали лютовать… Потом, судя по всему, забрали то, за чем приходили, и ушли.

Он смотрит на часы: пора и нам.

– Товарищ капитан! – откуда-то.

Сахно светит фонарем на голос. Из-за дальней колонны появляется один из новеньких, рядовой Рыбалко. Рыба.

– Товарищ капитан, посмотрите тут… – говорит Рыба.

Кровник и Сахно быстро идут к нему.

Еще одна круглая дверь в метр толщиной. Похоже, дверей с другими пропорциями здесь просто не предусмотрено. Единственное ее отличие от предыдущих – отполированная до зеркальной внутренняя поверхность.

И помещение за ней, за этой дверью, тоже зеркальное.

Пол, стены, потолок – все отражает свет их фонарей, многократно дублируясь и усиливая эффект. Они словно внутри капсулы. Внутри колбы термоса.

Здесь по-настоящему светло. Здесь все можно рассмотреть в деталях.

Пожилой мужчина в белом халате, лежащий навзничь. Левая половина лица его словно покрыта розовой гладкой резиной. Голая безволосая половина розового черепа. Вместо левого уха – съежившийся кусочек плоти. Кровник знает, что человек получил сильный ожог. Что он потерял левый глаз. Не сегодня. Двадцать лет назад. Кровник даже знает, как его зовут.

Смерть оставила на его лице странное выражение: он выглядит очень сосредоточенным. Его правая кисть расцарапана и вывернута под неестественным углом. Кровник качает головой – ломали пальцы.

Переводит взгляд вправо.

Вот эта сволочь ломала.

Единственный упырь в штатском. Горчичного цвета мешковатый костюм. Белая сорочка. Один коричневый ботинок слетел. Белый носок. Мраморный лоб без единой морщины, ровный нос. Глаза – черные провалы.

Лежит так, словно поскользнулся, ударился затылком и передумал вставать. Теперь рассматривает себя, дохлого, в зеркальном потолке, открыв рот от восторга. Покрывшаяся коркой темная лужа под его головой – вместо подушки.

Кейс. Черный, чуть больше стандартного «дипломата». Пристегнут наручниками к его правому запястью.

Кровник видит, что белоснежная манжета упыря в ржавых пятнах. Он знает, что это не ржавчина. Это тонкие нити человеческой кожи и плоти. Содрал блестящий шипастый браслет с человеческой руки и защелкнул на своей.

– Оно? – шепотом спрашивает Сахно.

– Оно. – говорит Кровник.

Вчера выдвигались на полигон: пристреливали новую оптику, работали на полосе препятствий, отрабатывали вход в «адрес». Вернулись под вечер, ближе к ужину. Почистили и сдали оружие. Отпустил всех отдыхать, а сам потопал в штаб: наутро комбриг планировал кросс в полной снаряге.

За казармой поймал прапорщика с сигаретой. Сунул ему «в душу» пудовым кулаком. Забрал пачку, швырнул на землю и припечатал каблуком. Прапор закашлялся, держась за грудь. Аж присел от боли.

– Какого хера! – недовольно просипел он.

– В следующий раз увижу с сигаретой – вообще фанеру пробью, – спокойно сообщил Кровник. – В моей роте не курят. Я предупреждал?

– Так точно, – пробурчал прапор.

– Вопросы?

– Никак нет.

– Свободен.

Прапор отдал честь и исчез за углом. Кровник двинулся дальше: твою жеж мать! А потом дохнут на третьем километре марш-броска! Легкие свои выкашливают! Не охотники, а добыча!

Он вправлял здесь мозги уже третий месяц. Тридцать восемь человек из бригады готовятся на краповый берет. Из них можно было бы сделать взвод. Но взвод вряд ли получится: краповыми беретами из них станут максимум пятеро. Из этих пяти он выберет всего одного. Того, кто после специальных психологических тестов, возможно, нашьет на свой правый рукав шеврон с символом Команды «А». Черная «альфа» на черном поле.

Он уже поставил ногу на первую ступеньку штабного крыльца, когда услышал сзади торопливые шаги.

– Товарищ капитан! – окликнул его кто-то, запыхавшийся от быстрой ходьбы.

Кровник обернулся: сержант-срочник. Лицо знакомое. Кажется Петров.

Разрешите обратиться!

Разрешаю.

Товарищ капитан, вам приказано явиться на узел связи! Москва! Уже два раза звонили. По спецканалу. Приказано, как появитесь в расположении бригады, срочно вас найти.

Понятно… Вольно.

Есть!

Он глянул на окна комбрига. Пошел с сержантом в сторону узла связи.

– Ты Петров? – спросил Кровник.

– Нет… – сказал сержант, – я Александров…

– Чего сопишь? – Кровник смотрел на Александрова.

– Не знаю… – озадаченно ответил тот – Дышу… носом.

– Ааа…– понимающе кивнул Кровник. – Ну дыши-дыши…

Прошли еще метров двадцать.

– Нет, ты все-таки сопишь, – сказал Кровник.

Сержант промолчал.

Его проводили в отдельную комнату с несколькими одинаковыми телефонными аппаратами без дисков для набора.

– Слушай, – сказал Кровник связисту в лейтенантских погонах, – у вас тут чайку не найдется?

– Найдется – кивнул лейтенант – Вам с сахаром?

– Да. Две ложки.

Трыыыыыыынь! – один из аппаратов.

– Ладно, извини, не надо… – махнул Кровник.

Трыыыыыынь!

Он подождал, пока лейтенант закроет за собой дверь, и снял трубку:

– Капитан Кровник.

– здорово, Константин Васильевич…

Голос, долетевший сюда по кодированному каналу связи, и пропущенный через систему дешифраторов, был незнакомым.

– Здравия желаю, – ответил Кровник.

– Не узнаешь?

Кровник, подняв левую бровь, посмотрел на трубку и снова приложил ее к уху.

– Нет – ответил он, наконец.

– Паршков.

– Ооо! – Кровник ухмыльнулся. – здорово!

Лет пять назад он наконец-то выбил себе отпуск в начале августа и зарулил в Москву к Витьке Великану.

Витяба был челябинским двухметровым обалдуем, который непонятным образом зацепился в военно-инженерной академии министерства обороны и осел в столице.

В 79-м их взвод участвовал в штурме дворца Амина. А потом они еще пару лет наводили шороху в горах на границе с Пакистаном.

– Костян! – завопил Великан, увидев Кровника, и сгреб в охапку, чуть не сломав ребра – Братуха!

Витька получил недавно майора. Он занимался какой-то статистикой и отъелся на столичной колбасе до состояния «человек-гора».

Вечером гуляли в ресторане с московскими друзьями Великана. Там-то они с Сергеем Паршковым и познакомились.

Паршков служил где-то в генштабе и пил как не в себя. Он знал миллион анекдотов и классно играл на гитаре.

Они втроем приговорили ведро водки и поехали к Паршкову, пить дальше. Паршков позвонил каким-то поварихам из «интуриста». Посреди ночи приехали девки крашеные перекисью с коньяком и кассетой группы «Комбинация». Они танцевали, подпевая магнитофону и тряся телесами. Кажется, двух из них звали Ксюшами, а третью Люсей.

– Здорова! – усмехается Кровник, – Не ожидал!

– Да я сам не ожидал! – говорит невидимый Паршков – Я сегодня с утра бумаги подписываю, смотрю: командировка на завтра. Старший группы сопровождения – капитан Кровник. Я думаю: ну не может же быть что это просто совпадение! Где еще найдется второй капитан Константин Кровник из спецназа?! Я сеанс связи заказываю – ты на стрельбах. Еще раз – опять нет. Я тогда вашему связисту приказываю: как появится – на узел! Срочный разговор с Москвой!

– Ааа! Понятно!.. – Кровник вытер трубку о грудь – Командировка куда?

– Да там по нашему ведомству… – Кровник слышит, как Паршков шуршит невидимой бумагой. – Груз нужно забрать из… Короче, из Сибири… Сядете на нашем запасном аэродроме, а оттуда уже вертушками…

– Что за груз? – Кровник смотрит на часы.

Паршков смеется в трубку:

– Ну, это я тебе сказать не могу!.. Серьезный груз, серьезный, не беспокойся… Кто ж к несерьезным грузам группу спецназа в сопровождение ставит… Там «почтовый ящик» в тайге. Старший – профессор Иванов. Строгий такой дядька с такой… в общем, ожог у него на полголовы. Лет двадцать назад на испытаниях получил… Короче, узнаешь. Он тебе груз этот лично должен передать и инструкции по транспортировке. Вообще – все инструкции у Иванова. К нему все вопросы…

– Ясно… – говорит Кровник.

– Вас просто после завтрака так и так дернут, а я вот решил тебе заранее, чтоб сюрпризов не было…

– Ясно. – Кровник смотрит на часы – Ладно. Буду тогда прощаться. Пойду своих на завтра готовить…

– Ну, пока. Удачи.

– Пока.

– Так, киборги! У кого меньше десяти магазинов? Все получили по десять? Пугач, сколько у тебя? Ты, макака! Я у всех спросил, кажется?! Куда хочешь засовывай.

– Есть, товарищ капитан!

– Сейчас принесут гранаты, и мы с прапорщиком Сахно их вам выдадим. Так… Луцик!

– Да товарищ капитан!

– Ты мне скажи, дядя, ты подсумки для подствольников на пять штук взял? На пять? Дядя, ты ненормальный? Ты на войну идешь или на дискотеку? Ну-ка бегом нашел и показал мне нормальный подсумок! 30 секунд – время пошло!

– Есть товарищ капитан!

– Гончарова ко мне!

– Рядовой Гончаров по вашему приказанию прибыл, товарищ капитан!

– Мужчина, я жду ваш доклад!

– Доклад, товарищ капитан?

– Ох! Я-егу-бабу-ягу… Не заставляй меня нервничать! Я сказал тебе готовить гранаты и… что?

– Что?

– Получать и готовить гранаты, чудовище! Получил гранаты? Где доклад об этом? Хочешь утомиться? Хочешь всю ночь с гирей на шее стоять – щас выдам гирю, не вопрос! Ну что ты смотришь на меня? Неси гранаты!

– Есть товарищ капитан!

– Макаки! Внимание! Как мы кладем гранату – в карман подсумка или в ранец?

– Кольцом к себе, товарищ капитан!

– Молодцы, макаки! Чтобы что?

– Чтобы не зацепиться случайно за ветку в лесу и не подорваться, товарищ капитан!

– Как мы передвигаемся с оружием в лесу, макаки?

– Оружие находится на предохранителе, товарищ капитан!

– Чтобы что?

– Чтобы случайно не выстрелить, товарищ капитан!

– Слушать всем, макаки! Всем положить в ранец свитерочек и калики! Еще раз напоминаю про флягу с водой: вода должна быть у каждого. Все! Всем спать!

– Есть, товарищ капитан!

– Прапорщик Сахно, ко мне на пару слов… Эй, че там за тело мечется? Сон не идет, воин? Щас найду задачу до утра! Спать всем!

Его будят по тревоге за два часа до подъема.

Выдергивают из липкого жуткого сна: всю ночь собирал с покойной бабушкой упавшие вишни в вишняке за колодцем. Лепили в каком-то незнакомом подвале большие бугристые вареники, бросали их в чан с кипятком. Вареники, извиваясь, выпускали темную сукровицу из аккуратных симметричных ран.

Костя кричал во сне от ужаса.

Вскочил, судорожно всхлипнув и чувствуя теплую влагу на лице. Потрогал подбородок – кровь. Пошла носом, пока спал. Хлынула из обеих ноздрей. Он задрал голову, втягивая липкие сопли – поздно. Заляпал красным подушку, простынь, тельняшку, трусы.

Слышал, как за стеной его отдельного кубрика собираются бойцы.

– Черт! – сказал он и встал с постели. Стянул тельняшку, вытер ей лицо и швырнул в корзину для грязного белья. Туда же полетели трусы. Распахнул свой шкафчик, быстро нашарил и натянул новые.

– Черт! – он еще раз обыскал все полки сверху донизу: чистой тельняшки нет.

– Черт! Черт! Черт!

Кровник быстро застегнул маскхалат, молниеносно обулся.

Выбежал из кубрика и сразу же вбежал обратно, расстегиваясь на ходу. Схватил из корзины запачканный кровью тельник. Натянул его быстро через голову.

Капитан Кровник? По боевой тревоге?? Без тельняшки???

Связь с Москвой дают уже в воздухе. В кабине самолета пилоты протягивают ему один из шлемофонов.

– Все по плану, – говорит Паршков, – направляетесь туда же.

– А что не по плану? – спрашивает Кровник.

– Связи нет. Уже три часа не отвечают. Боимся, как бы там сам знаешь кто не пошуровал…

– Понятно, – сквозь стеклянный пол кабины Кровник смотрит на плотную серую вату облаков внизу. – Какие будут указания?

– Понимаешь, – говорит Паршков, – нас сейчас вполне могут слушать некие товарищи, которые на улицу в это время суток выйти уже не могут, а вот послушать – запросто. Очень даже могут.

– Понятно, – говорит Кровник.

– Действуйте по обстановке. Вы там будете примерно через час. Может просто со связью у них что-то…

– Сам-то в это веришь?

Паршков молчит.

Командир экипажа поворачивается и смотрит прямо в глаза.

– Снижаемся! – говорит он.

У вертолетчиков в кабине вымпел ЦСКА и фотка голой девахи из какого-то импортного журнала.

Кровник смотрит на вымпел, на огромные груди с темными большими сосками.

Он не может удержать взгляд на этих двух кусках идеальной европейской плоти, его взгляд сам соскальзывает вниз. В темное неровное пространство за иллюминатором. Он смотрит в кристально чистый, звенящий от запредельного количества кислорода воздух над тайгой.

Этот воздух настолько свеж и упруг, что кажется, будто он – та невидимая подушка, что удерживает над острыми пиками сосен густое одеяло туч.

Кровник видит соседнюю вертушку. Точную копию той, в которой летит он сам: темно-зеленую, с большой красной звездой на борту.

Пятиконечный знак, каким его племя метит свою территорию.

Звезда цвета крови, пролитой в борьбе против погани.

Алый пентакль.

Символ, размноженный миллионами экземпляров.

Символ означающий «человек».

Вдруг он поворачивается и требовательно протягивает руку в сторону Сахно. Тот несколько секунд смотрит на него непонимающе. Наконец, неохотно лезет в карман и отдает Кровнику красно-белую пачку «Мальборо». Кровник бросает ее на вибрирующий пол и давит каблуком.

Сахно, ухмыляясь, разводит руками. Блестит в полутьме салона его золотой зуб.

Кровник видит, как он шевелит губами. Слов не расслышать в этом грохоте, но он понимает. Показывает Сахно кулак. Остальные хохочут, беззвучно разевая рты.

Внизу – под их ногами – лес неожиданно обрывается, и они видят большую поляну.

Вертолеты начинают снижаться.

Едва они успевают сделать пару шагов по земле – вертушки снова взмывают вверх, пытаясь сбить их с ног неожиданным смерчем.

Кровник смотрит в небо: в это время года здесь рано начинает темнеть.

Быстро рассредоточившись, они длинными перебежками перемещаются в сторону деревьев, по очереди держа на прицеле лес вокруг. Мелькающие среди вековых стволов тени бесшумно приближаются к входу в объект.

Они с минуту изучают вход и прилегающую к нему территорию.

Что-то не так? Что-то кажется подозрительным?

Все кажется подозрительным. Не так – все.

Какая-то ненормальная тишина.

Деревья вокруг поляны словно окаменели. Все замерло в безветрии.

Кровник быстро зевает пару раз: уши заложило. Зевает посмотревший на него Луцик. И стоящий за ним прапорщик Алехин.

– Входим, – говорит капитан Кровник своему подразделению и, чувствуя как уши прижимаются к затылку, делает первый шаг.

– Оно? – шепотом спрашивает Сахно.

– Оно, – говорит Кровник и думает: «А что еще?».

– Быстро, – он дергает подбородком в сторону кейса. – Берем и уходим.

Луцик достает из кармана небольшую связку крохотных пронумерованных ключей.

Рыба подсвечивает ему фонариком.

Первый ключ не подходит.

– Твою мать! – громким шепотом.

Второй, видимо, тоже.

Кровник смотрит по сторонам: ух, как все напряглись! Чихни он сейчас – обделаются. Или перестреляют друг друга.

Щелчок. Громкое сопение.

– Вот! – Луцик протягивает кейс Кровнику.

Ручка ледяная. Тяжелый, зараза…

– Уходим! Быстро!

Спустя пять минут они один за другим вываливаются под серое небо.

За старшего здесь, на поверхности, он оставлял лейтенанта Рожкова. Кровник быстро зыркает по сторонам. Вот и Рожков. Сам спешит к нему с докладом.

– Как тут? – спрашивает Кровник.

– Все тихо товарищ капитан! – говорит Рожков почти радостно, – А…

Он смотрит Кровнику за спину.

– На полпервого движение! – негромко кто-то.

«Молодцы!» – думает Кровник – «Ай, молодцы!».

Рассыпались в доли секунды. Все возможные огневые точки под прицелом. Радист?.. Кровник скосил взгляд: прикрыт…

Сахно выругался вполголоса.

– Что? – шепотом Кровник.

– Вон… – одними губами тот. – Вон…

Кровник достает бинокль: стволы.

– Правее… За деревом. За упавшим…

Вековые сосны. Кора буграми. Земля вся в ковре из хвои. Упавшее дерево.

Кровник моргает: ребенок.

Он зажмуривается. Считает до трех. Еще раз прикладывает окуляры к глазам.

Ребенок.

Мальчишка. Лет двенадцати. Стоит у поваленной сосны. Стрижка короткая. Комбинезон. Кеды.

Стоит, смотрит в их сторону.

Этого, конечно, не может быть, но Кровнику кажется, что малец смотрит прямо на него. Прямо ему в глаза.

Капитан Кровник оборачивается: все смотрят на него.

Несколько секунд спустя он и еще пятеро бойцов бегут через поляну, прямиком к упавшему когда-то дереву.

Мальчишка.

Стоит и смотрит на то, как они бегут к нему.

Он испуган? Он в шоке? В состоянии аффекта? Или это кукла?

Пятнадцать секунд – и Кровник рядом с ним.

Вот он.

Совсем близко.

Не кукла. Живой мальчишка. Волосы черные. Глаза темные. Чистый лоб.

Кровник знает, что Сахно держит сейчас этот чистый лоб в перекрестии прицела. Этот лоб, или какой другой – ему пофигу. Сахно попадает в любой лоб с трех сотен метров.

Кровник молчит. Просто не знает, что сказать.

– Как тебя зовут? – наконец спрашивает он.

Стоит, смотрит. Молчит.

– Ты тут один? – спрашивает Кровник, – Есть взрослые?

Молчит. Бойцы прислушиваются: вертолеты возвращаются. Слышен быстро нарастающий гул винтов.

Луцик смотрит на Кровника.

– Мож немой? – спрашивает он. – Заблудился?

Кровник протягивает руку:

– Пойдем?

Мальчишка смотрит на руку. Кровник и пара бойцов вздрагивают – над головами неожиданно возникают снижающиеся вертолеты. Они все – и мальчишка тоже – стоят, задрав головы на огромные винты, кромсающие воздух ломтями.

Все. Разговаривать бесполезно. Даже орать бесполезно. Ветер раскачивает деревья вокруг поляны. Кровник жестами приказывает Луцику взять ребенка с собой на борт. Луцик кивает и одним движением усаживает мальчишку на предплечье.

Они почти бегом двигаются в сторону снижающегося вертолета. Луцик не вносит – вбрасывает пацана как мешок прямо в раскрытую дверь. Следом влетает сам. Десять секунд – вся группа в вертолетах.

Еще мгновение – и земля ухнула куда-то вниз.

Они разом оказались выше самых высоких деревьев.

Бойцы смотрят на него. Он показывает им большой палец. Сует «дипломат» Сахно. Тот кладет его на пол и садится сверху. Кровник входит в кабину к пилотам.

«Ми-8». Старая проверенная вертушка. Но не та, на которой он летел сюда. Здесь нет вымпела ЦСКА. Нет голых сисек.

На приборной доске – крохотный иконостас. Три иконки со спичечные коробки размером.

Кровник хватает шлемофон. Он слышит голос командира соседнего борта:

– Полста Первый! Чебурашек забрали, возвращаемся на базу…

– Понял, Полста Первый!

В декабре семьдесят третьего на сирийско-израильской границе экипаж арабской «восьмерки» перебрасывавший отряд спецназа, заметил с воздуха большую диверсионную группу противника, возвращавшуюся с задания. Израильтяне буквально за три минуты до этого, совершив дерзкое нападение, выволокли из подорванного бронетранспортера сирийского генерала, и сейчас двигались в глубь своей территории. Спецназ произвел экстренную посадку под непрерывным огнем противника и, потеряв двух бойцов, буквально вырвал генерала у израильтян из рук и доставил на свой аэродром. Вертолет «Ми-8», в корпусе которого впоследствии насчитали 36 пулевых пробоин, смог выполнить 12-минутный полет и совершить посадку в расположении своих войск при отсутствии масла в основной гидросистеме и поврежденной маслосистеме одного из двигателей. Сержант Кровник наблюдал эту посадку своими глазами.

Их ощутимо клонит вправо, и он видит, как линия горизонта неожиданно меняет свое положение в пространстве: вертолеты, наконец набрав нужную высоту, синхронно начинают заходить на вираж.

Позже раз, за разом прокручивая следующие тридцать секунд своей жизни, он восстановил в памяти почти все целиком.

Кровник помнил, что хотел посмотреть на часы, но не успел: он увидел, как из плотной ваты облаков где-то впереди, нарушая все законы гравитации, вынырнуло хищное безупречное тело.

Кровник помнил, что целую секунду ему казалось, будто черный силуэт истребителя просто висит в воздухе вверх тормашками.

Он помнил, что испытал какой-то необъяснимый восторг от этого зрелища.

Он услышал, как кто-то из пилотов сообщил базе, что их атакуют. Он увидел четко выделяющийся в октябрьском небе стремительно растущий белый обувной шнурок.

Инверсионный след ракеты.

Кровник помнил, что хотел зажмуриться, хотел отвести взгляд, но так и не смог заставить себя. Он завороженно смотрел.

– Все, – сказал кто-то в наушниках. Командир их борта? Второй пилот? Он сам?

Ему показалось, что в соседний вертолет ударила молния: ослепительный сноп белого света мощностью в миллион фотовспышек.

Он успел подумать, что ослеп.

Что хрусталик оплавился, а зрачок превратился в уголь.

Он успел подумать, что лишился и слуха.

Что возможно все закончилось, и ракета пролетела мимо.

И в этот момент услышал взрыв.

Он почувствовал сильный удар. Его швырнуло куда-то в сторону потолка.

Едкий запах пополам с дымом заполнил салон.

Человеческий вопль, треск рвущегося фюзеляжа и вой двигателя.

Вертолет сильно накренился, крутанулся, словно большая юла вокруг своей оси, и десятитонной грудой металла ухнул вниз.

Кто-то стонет. Кто-то воет от боли в переломанных костях.

– Василич!.. Василич!.. – сквозь оглушительный звон в ушах.

Кто-то бьет его по щекам. Кто-то кричит прямо в его лицо. Он чувствует запах чеснока и человеческой слюны. Кто-то взламывает ампулу нашатырного спирта прямо перед его носом.

Капитан Кровник открывает глаза.

Он видит лицо. Перепачканное лицо с большими перепуганными глазами. Лицо улыбается.

– Василич! – облегченно восклицает его обладатель, – Фуууххх!

Это Сахно. Кровник трогает себя за ремень. Еще раз.

– Пхррр… – говорит Кровник и облизывает губы, – воды дай…

Сахно сует ему флягу. Кровник делает несколько крупных глотков, дергая кадыком. Снова ложится спиной на землю. Его оттащили от упавшего в тайгу вертолета. Скорее всего, тот же Сахно. Кровник слышит стоны откуда-то из-за ближайших деревьев.

– Цел? – спрашивает Сахно. – А?

Кровник сжимает и разжимает пальцы рук, сгибает ноги в коленях, шевелит обеими ступнями.

Крутит носом, с шумом втягивая воздух.

– Вроде да… – говорит он. – Вроде цел…

У него гематома за ухом, ноет плечо. Он смотрит на смятый кусок леса метрах в двадцати от себя и слышит странный звенящий треск в отдалении – словно сотня лесорубов прорубается сквозь густую таежную чащу.

Кровник приподнимается, потом осторожно встает в полный рост. Он еще раз ощупывает свое тело: бедра, плечи, живот, ягодицы.

Цел.

– Сколько живых? – спрашивает он.

– Пятеро… – Сахно мотает головой в сторону. – Двое раненых, ты, я и Луцик…

Кровник, наконец, понимает, что странный звенящий треск в отдалении никак не связан с лесорубами. Это горит тайга. И пахнет здесь соответствующе – изломанной горящей древесиной. Он видит отблески пламени. Видит, как сгущается тьма над этим местом. Как мгла цепляется рваными кусками черной материи за колючие кроны сосен. Словно огонь притягивает к себе липкие сгустки мрака.

Сумерки уже выглядывают из-за стволов, почти не таясь.

Кровник смотрит в небо: темнеет. Он переводит взгляд на Сахно.

– Вот… – говорит тот, протягивая ему черный кейс. Кровник берется за холодную пупырчатую ручку.

Тяжелый, зараза… Хоть бы хны ему: пара длинных царапин и небольшая вмятина.

Он опять смотрит в сторону пламени – дыма там все-таки больше чем огня. Это радует.

– Че горит? – спрашивает Кровник, – Наша вертушка?

– Не… – Сахно тыкает рукой в противоположную сторону, – Наша там… Мы туда навернулись. А это та, в которую ракета попала… Они даже «обманки» свои успели отстрелить, отвлекающие, но один хер…

Сахно качает головой.

– Ох, я и очканул!.. – говорит он.

Ракета.

Умная злая железяка.

Если бы умела думать, то пока летела к цели – размышляла бы что это она центр мира, точка опоры, пуп земли. Что это облака и лес вращаются вокруг нее, а не она сама согласно своим баллистическим характеристикам.

Она взорвалась, не долетев до корпуса, каких-то пять метров.

Она даже дернулась на отстреленные экипажем отвлекающие снаряды. На этот неуместный здесь и сейчас небольшой праздничный салют.

Но было уже поздно.

Ее акулье тело лопнуло титановой граненой шрапнелью.

Сотни крохотных раскаленных металлических кубиков, вращаясь, разлетелись по радиусу.

Сшибли верхушки нескольких сосен.

Изорвали нижний край облака.

Вскрыли вертолет, как консервную банку, начиненную человечиной.

Они с силой ударили «Ми-8» в левый борт, запрыгали внутри, рикошетя от плоскостей салона, перемалывая двигатель, людей, электронику и топливную систему в однородный фарш.

Вертолет взорвался в небе над тайгой, высветив на секунду ручей на дне глубокого оврага.

– Он просто в нас врезался, – сказал Сахно и стукнул ребром ладони по сжатому кулаку, – Ударил нас винтом в задницу… Отсек хвостовую часть… Тех, кто сзади был, тех просто пополам… Потом нас крутануло… А потом чувствую – падаем…

Его передернуло.

– И упали, – закончил Сахно.

Они вдвоем быстро шли между деревьями, поглядывая по сторонам: темнеет прямо на глазах.

– Рация цела?

Сахно покачал отрицательно головой.

– Кто ранен? – спросил Кровник – и тут же сам все увидел.

Он увидел вертолет, лежащий на вершине вздыбленного бурелома. Несколько неподвижных тел рядом с мятым, почти потерявшим первоначальную форму фюзеляжем.

– Слышь, зема… – тихо сказал кто-то за ближайшим деревом, – летчик, кажись, того…

Кровник увидел Леху Саморядова, привалившегося спиной к широченному, в три обхвата, стволу. Метрах в трех от него лежал и смотрел куда-то в кроны деревьев человек в летной форме. Вокруг валялось несколько выпотрошенных аптечек.

– А!.. – сказал Саморядов, – здорово командир… Я думал, это Петяня… думал зема мой… Луцик…

Леха был очень бледен, и Кровник очень быстро понял почему: перелом. Открытый. Кровник вдруг сообразил, что смотрит на кость и отвел глаза. Посмотрел Саморядову в лицо. Тот улыбался слабо углом рта.

– Почти не больно, – сказал он, – Петяня мне промедола вкатил…

Кровник кивнул.

Луцик вышел из-за дерева, держа за руку ребенка.

– Глаз алмаз! – Сахно покачал головой. – Где нашел?

– Сидел… Тут рядом, – Луцик слегка толкнул мальца в спину и перехватил автомат поудобнее. – Все… Больше никого.

Мальчишка. Чумазый. Комбинезон изорван в клочья – дырка на дырке. Глаза здоровенные, блестят в полумраке.

Полумрак. Пока еще «полу».

Кровник попытался улыбнуться.

– Как дела? – спросил он. – Ничего не болит?

– Молчит, – Луцик смотрел на мальчишку. – Морозится… или на самом деле немой. Но вроде целый.

Кровник наклонился, вытащил из пилотского планшета карту и расстелил на земле. Достал свою и тоже аккуратно расстелил ее рядом. Луцик и он встали на колени; Сахно, заглядывая им через плечо, подсвечивал фонарем. Кровник глянул в небо: пять-шесть минут – и стемнеет окончательно. Он бросил взгляд через плечо – лицо Саморядова белело в сгущающемся сумраке. Сидит, закрыв глаза.

– Так… – Кровник смотрел на компас. – Мы летели не больше пяти минут на северо-восток… а то и меньше… Это сюда… сейчас мы…

Он нарисовал на карте пилота невидимый овал, а в свою уверенно ткнул указательным пальцем:

– Мы где-то здесь… Вот тут железка…

Он быстро водил по карте своим обкусанным ногтем.

– Вот здесь она вдоль реки идет… Если вверх по течению – поселок и лесопилка… Так… Вниз по течению…

Он пристально всматривался в карту.

– Так, вниз еще одна лесопилка…

Они встали с колен и стали складывать карты по линиям сгибов. Кровник приблизился к Луцику и Сахно вплотную.

– Идем туда, где река пересекается с железной дорогой, – сказал он еле слышно. – В пять сорок пять там проходит поезд. Нам нужно быть там в пять сорок максимум. А лучше в пять тридцать. Идем всю ночь. В восемь – самое позднее в девять утра нужно выйти на связь.

И уже громче:

– Все! Выходим!

Саморядов открыл глаза.

– Зема!.. – позвал он, – Петяня!..

– Я здесь, – глухо сказал Луцик и присел рядом с ним, – Здесь я, Леха…

Кровник взял ребенка за теплую узкую ладонь, и они тоже подошли на пару шагов ближе.

– Дай гранату Петяня… Посижу тут… Подумаю… Подожду тут кое-кого, кому ночь мать родная…

Луцик молча, стал отстегивать гранату с пояса. Саморядов вытащил из кобуры пистолет и положил на живот. Он посмотрел на мальчишку, на Сахно, на Кровника. Приподнял угол рта:

– А что, командир… кровососы есть, а я думал, брешут. А они есть. Даже подписку дал о неразглашении. Девкам не расскажешь…

Он принял гранату из рук Луцика и положил ее к пистолету, на живот.

– А если правда, что они есть, то может и правда, что они живут вечно? А? Командир? Вот же живут люди!..

– Не люди… – помедлив, сказал Кровник. – От солнца дохнут, где же вечно?

– А без солнца? – Саморядов, не отпуская, крепко держал руку Луцика. – А? Командир?

– От пули в башку точно дохнут.

– А если в них не стрелять?

– Не знаю… – сказал Кровник. – Неизвестно. Проверить нельзя…

– Никто не проверял… – покачал головой Саморядов и вдруг всхлипнул. Луцик опустил голову.

Саморядов крепко схватил его за плечи.

– Все, – Саморядов шумно задышал, – Все! Иди, брат… Пора! Идите!

Луцик нехотя встал с колена.

– Прости, Леха, – он медленно пятился, словно не решаясь повернуться к сидящему у дерева спиной. – Прощай.

– Прощаю… и ты меня прости.

– Конечно… – Луцик остановился и поднял руку. – До встречи, братка. Увидимся.

Саморядов слабо улыбнулся:

– Это точно…

Кровник протянул ему руку. Саморядов крепко сжал его кисть.

– Прощай, командир.

– Прощай, Леха. Прости.

Сахно тоже обменялся с ним рукопожатием. Протянул ему фонарик. Саморядов отрицательно покачал головой.

– Все, – прошептал он, – Все! Идите!

Кровник сунул кейс Сахно.

Крепче ухватил детскую руку.

– Бегом марш! – сказал он.

И наступила настоящая ночь.

Их четверо в этом лесу.

Четыре неясные фигуры во мраке.

Бредущие без дороги – напрямик.

В этом ночном лесу, пахнущем хвоей.

Километров пять назад еще можно было уловить слабый запах дыма, но сейчас и он пропал.

Тишина. Хвоя гасит звук шагов до шепота.

Они могли бы ориентироваться по звездам, как их пращуры, древние охотники. Могли бы идти на яркую звезду где-то под куполом мира. Но звезды там – за густым слоем кучевых облаков, оккупировавших тропосферу. Возможно, где-то там, за облаками, есть даже луна.

Там. Но не здесь.

Здесь тьма, шорох шагов и дыхание.

Они не видят звезд. Они почти не видят пути. Переставляют ноги как роботы: правой, левой, правой, левой.

Временами, когда они спускаются в низины, можно просто идти с закрытыми глазами и спать – все равно ничего не видно.

Они смотрят на шайтан-машинку, мерцающую во мраке бледными черточками.

Компас.

Кейс несут по очереди, по полчаса. Считай, тащат с собой двадцати четырех килограммовую гирю. И ребенка.

Кровник зажал его сухую ладошку в своем кулаке, не отпускает ни на секунду. А тот – сопит молча в две дырочки. Идет, не отстает. Топает кедами. Хорошо хоть не ноет.

Кровник смотрит на свои «командирские»: до полуночи еще четверть часа.

– Стой, – вполголоса, – Отдых пять минут.

Все плюхаются на землю. Сидят, молча вытянув ноги – уже три часа в пути.

– Как они нас… – говорит из темноты Луцик. Кровник еле видит его лицо, проступающее слабым пятномю – Лихо… Двадцать девятый «Миг». Бах – две вертушки нету. Двадцать человек народу. Сука… У них даже «Миги» есть. Я дурею, как они устроились…

Сахно шмыгнул носом. Мальчишка сидел тихо – как мышка.

– Ну… – Кровник вдруг прислушался. Шевельнул ухом куда-то за спину. Потом продолжил:

– Вот я пытаюсь представить себе ситуацию, что у какого-то упыря есть «Миг-29», и что он прилетел на нем сюда, выстрелил ракетой в две воздушные цели, и (!) – Кровник поднял палец, – И в обе попал.

– А че? – спросил Луцик. – Это ж «Миг»!

Сахно шмыгнул носом.

– «Миг»? – Кровник посмотрел на часы. – Это, поверь, – просто быстро летающая и хорошо вооруженная хреновина с дядькой за рулем. Он сам по себе…

Кровник нарисовал в воздухе какую-то неразличимую сейчас геометрическую фигуру:

– Он… ну как сказать? Его же ведут с командного пункта постоянно от взлета до самой цели, понимаешь? А цели секут с радиолокационных станций. А станции натыканы по всей стране, через каждые пятьсот километров, понятно? – спросил Кровник куда-то в ту сторону, где сидел Луцик: он ожидал, что зрение понемногу будет адаптироваться, но за последнюю минуту, кажется, стало еще темнее.

– Поэтому прилететь куда-то на «Миг-29» и что-то сбить просто так не получится, – продолжил Кровник. – Хоть два будет у них «Мига», хоть три… Без системы обнаружения, системы связи, системы оповещения – они бесполезны, понимаешь?

Кровник еще раз быстро глянул на часы.

– Так это что они? – спросил Луцик. – Нашими станциями пользуются?

Кровник промолчал.

– А, командир? – спросил Луцик. – Нашими?

– А сам как думаешь? – Кровник говорил на голос: ну никак в этой тьме не различишь человека.

– Ох… – сказал Луцик. – Лучше бы я этого не знал…

– А самолеты думаешь чьи? – это Сахно.

– Блин… – сказал Луцик. – Зачем я спросил? На хера мне это надо было?

Кровник лег на спину и потянулся всем телом. Тихо хрустнуло в позвоночнике и еще тише в пояснице.

– Не пойму я, – после некоторого молчания подал голос Луцик. – Они же мертвяки… Дома они не строят. Хлеб не выращивают. Музыку не слушают… Чего им это все? Зачем?

– Крооовушку им надобнооо! – кривляясь, прогундосил голосом мультипликационной бабы-яги Сахно. – Кровушка им наша слаще меда упырям-тооо!..

– И все? – спросил Луцик, – Это ж просто кровь, ее полным-полно…

– Просто кровь? – Кровник покачал головой, – Обезьяна! Вот если все так будут думать, как ты, тогда они нас точно со свету сживут. Сгонят в хлева, посадят перед теликами и будут кормить комбикормом как свиней, чтоб себя позабыли да быстрее вес набирали…

– Просто кровь? – Кровник еще раз покачал головой, – «Кровь» это не «просто». Как минимум у них самих ее нет… И получается, что это самое главное, что есть у нас. Есть в нас. Поэтому мы им сукам нужны. А вот они нам на хер не нужны.

– А если они на хер нам не нужны, зачем мы их сделали? – спросил Сахно.

– А что, правда, товарищ капитан, что мы их сами… – вполголоса Луцик из темноты. – Что раньше их не было… Что они только выдуманные были… И мы их сами… Да?

Кровник поднес левое запястье к глазам и внимательно посмотрел на положение стрелок.

– Да, – сказал он, вставая, – Подъем! У кого груз?

– У меня, – голос Сахно.

– Вперед!

Четыре неясные фигуры во тьме.

Бредущие без дороги – напрямик.

Через этот лес со старыми высокими деревьями.

Ночной лес, пахнущий хвоей.

Костя Кровник рос в местах, где такого понятия, как «лес», не существовало.

Был маленький пыльный город. Горизонт, изломанный терриконами шахт и истыканный трубами заводов.

Один из этих заводов – металлургический – стоял совсем близко, на огромной подковообразной горе.

Летом, по ночам, Костя забирался на крышу своей пятиэтажки и смотрел: в паутине железнодорожных путей, пышущий паром и дымом, завод казался еще одним городом, стоящим совсем рядом. Железным Городом, пустившим свои стальные корни в толщу горы, подножие которой куталось в тумане. Косте казалось, что это мираж. Что сквозь дыру во времени и пространстве он видит город из далекого будущего. Или из прошлого. Или совсем из другого мира, с другой планеты. Костя несколько раз пробирался туда. Представлял себя засекреченным разведчиком, заброшенным сюда из будущего. Или с другой планеты. Стрелял из воображаемой лазерной винтовки в локомотивы, тянувшие за собой огромные чугунные ванны, полные раскаленного жидкого металла. Бродил в ущельях между его громадными цехами, настолько глубоких, что бурые кучи снега лежали там до середины мая. Зажав уши, с восторгом смотрел на то, как циркулярные пилы диаметром с чертово колесо режут, словно масло, рельсы, швеллеры и двутавры. И как от этого снопы искр взлетают под самый потолок. Он ходил в «мартен» и смотрел на не помещающиеся в воображение мартеновские печи, в которых зрел чугун. Видел, как на блюминге черные закопченные клети с немецкими орлами катают своими валками, словно пластилин, прямоугольные «блюмсы», каждый – размером с автобус. Он видел маленькие фигурки людей в струящемся воздухе цехов. Он представлял себе, что они – жители этого огромного города на горе. Странные, закопченные, насквозь прокаленные люди. Они живут почти вечно и мрут только от ржавчины. Ему хотелось заблудиться здесь и стать одним из них. Но всегда нужно было идти домой.

Летом воздух в городе пах графитом, перегоревшими лампочками и газировкой. Когда ночью из огромных ковшей выливали раскаленный шлак – в городе становилось светло как днем. В небе разливалось малиновое зарево, словно где-то за горизонтом взрывалась атомная бомба. Костя видел ядерный взрыв по цветному телевизору. Ему было с чем сравнивать.

Многие мужики в городе ходили с накрашенными глазами – совсем как бабы. Это были шахтеры. Угольная пыль въедалась в их веки и не вымывалась годами. Когда они напивались, то смотрелись жутковато с этими своими пьяными, по-блядски крашенными пустыми гляделками.

За металлургическим заводом, в поселке Северный, жили цыгане.

По слухам, там был копровой цех, где переплавляли старое оружие. Кто-то клялся, что своими глазами видел там танки и целую гору гильз. Ребята из соседнего двора как-то поехали туда на велосипедах большой шумной компанией. Вернулись они вечером на троллейбусе с фингалами и без велосипедов. Больше никто из их района к поселку Северный не приближался.

Однажды Костя выпросил у родителей фотоаппарат и целых три месяца ходил в фотокружок при Дворце пионеров. Там он познакомился с выдержкой, экспозицией, и Вовой. Вова был толстым важным очкариком и жил неподалеку от Северного. Он по большому секрету рассказывал, что у его отца есть ружье. И что ружье это не для охоты.

– А для чиво? – спрашивал шепотом Костя.

Вова рассказывал, что папа боится. Боится за Вову и его сестер Катьку и Людку.

– А чиво боится? – округлив глаза, шептал Костя Кровник.

Вова рассказывал, что цыгане воруют детей. Они прячут детей в подвале, а наутро не найдешь там никого. Ночью приходит Черный Барон – Душекрад Смертеев. Бледный, страшный, в черной рубахе, черных штанах и черных сапогах. А зубы у него как шприцы. Пройдет он сквозь стену – и выпьет всю кровь из ребенка. А потом, насосавшись крови, сидит там, разбухший, до утра, пошевелиться не может. Как услышит петухов – превращается в здоровенного глиста и уползает обратно в стену. А не станут цыгане детей ему таскать, он тогда из них всю их цыганскую кровь выпьет.

После занятий Костя, обмирая сердцем и оглядываясь по сторонам, почти добежал до остановки. В троллейбусе он жался поближе к кондуктору. Та даже начала хмуриться и крепко держала свою кондукторскую сумочку с мелочью обеими руками.

Вечером Костя не выдержал и рассказал все маме.

Мама рассмеялась.

– Что еще за глупости? – сказала она, улыбаясь, – Кто это тебе наплел?

Костя сказал, что это большая тайна.

– Хорошо, – сказала мама серьезно. – Раз тайна, значит, не говори. Но можно я тебе вопрос задам? Всего один?

Костя нахмурился.

– Всего один, – сказала мама. – А ты, если не захочешь, не отвечай. Идет?

Костя, подумав, кивнул.

– Скажи, Костя, – мама присела на диван и легонько похлопала ладошкой рядом с собой. – Скажи, сынок, тебе нравится твоя страна?

Костя смотрел на маму.

– Конечно! – сказал он. – Конечно нравится!

– А можно еще один вопрос?

– Можно, – кивнул Костя.

– А чем она тебе нравится?

– Ну ты что, мама?! – удивленно вскочил Костя. – Мы же самая лучшая страна на свете! Мы же освободили людей! Мы же победили Гитлера! Мы же помогаем всем хорошим людям в мире!

– Правильно, – сказала мама, – И нас боятся все наши враги, так?

– Да! Потому что мы сильные!

– Правильно! – сказала мама. – Мы никому не дадим напасть на себя, верно? Мы умеем защищаться, так ведь?

– Да! – сказал Костя, – Умеем!

– Так вот, сынок, неужели ты думаешь, что наша страна даст своих в обиду? – мягко спросила мама, глядя на Костю.

– Нет… – покачал он головой, – не даст…

– Правильно Костя, – мама погладила его по голове. – Потому что наша страна умеет защищать себя не только от внешних врагов, но и от внутренних. Не только снаружи, но и внутри – понимаешь, Костя?

Костя задумчиво кивнул.

– Думаешь, дала бы наша страна какому-то барону воровать своих детей и пить из них кровь? Да мы Гитлеру по шее надавали, а тут какой-то глист!

Костя засмеялся облегченно.

– И еще, – сказала мама. – Если бы пропадали дети, в газетах бы об этом точно написали. И по радио сообщили. А в газетах об этом пишут? По радио сообщают?

Костя, улыбаясь, отрицательно покачал головой.

– Так что все это выдумки, сынок. Все это сказки…

Спать он лег с легким сердцем. А фотокружок скоро бросил.

Их соседкой по площадке была Тетя Лошадь. Так ее называли все во дворе. Хотя Косте она даже нравилась.

Высокая статная женщина, всегда очень строго одетая. Звали ее Ириной Александровной.

Когда-то она была завучем в школе и преподавала английский. Однажды она заметила, что повариха в школьной столовой что-то подсыпала ей в еду. Ирина Александровна сделала вид, что ест, – и как только повариха отвернулась – высыпала содержимое тарелки в урну. Она стала наблюдать за поварихой внимательнее и пришла в ужас: та подсыпала ей что-то в еду каждый день! Очень скоро Ирина Александровна все поняла! Повариха – инопланетянка!

К пятнице она обнаружила, что все работники столовой – инопланетяне. Она долго колебалась, но решилась-таки рассказать об этом директору. Тот серьезно выслушал ее, пообещал разобраться и похвалил за наблюдательность. Еще через неделю она заметила, как замолкают при ее появлении в учительской коллеги-преподаватели. Она пошла к директору. Прошла мимо пустого места секретарши и вошла в его кабинет. Директор стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел на школьный двор. Он обернулся на звук открываемой двери и улыбнулся. Ирину Александровну обожгла страшная мысль! Она все поняла: все в этой школе инопланетяне!

Костя Кровник с интересом смотрел на Тетю Лошадь когда та заходила к ним в гости.

Тетя Лошадь всюду ходила с небольшим дорожным чемоданом. Там лежали ее одежда и еда. Всю одежду, которая не поместилась в чемодан, Ирина Александровна выкинула. Потому что когда ее нет дома, туда проникают Они и облучают все радиацией из радиационных пистолетов. Ирина Александровна рассказывала маме, что Они прожигают ей голову невидимым лазером, и тогда она слышит их смех.

Костя с восторгом смотрел на Ирину Александровну: она была по-настоящему чокнутой теткой.

Она почти ничего не готовила и, соответственно, почти ничего не ела. И только пила из крохотной бутылочки, которую носила в этом своем чемодане. Его мама была единственным человеком, с которым Тетя Лошадь общалась и из рук которого принимала пищу: иногда соседку звали на яблочный пирог или на вареники с вишнями. Вишни и яблоки везли из деревни, от бабушки. Редкие мамины вареники и пирог – пожалуй, единственная трапеза, которую она разделяла с кем-то еще. Мама дружила с ней с детства, а до этого дружили их матери.

Но и маме, как случайно выяснилось, Тетя Лошадь доверяла не до конца. Однажды они угостили ее банкой клубничного варенья. Вечером Костя увидел, как Ирина Александровна выбрасывает подаренное варенье в мусоропровод. Костя давился смехом, стоя за углом: ну все! Он и мама тоже инопланетяне!

Потом бежал рассказывать другу Сашке Осипову об ее очередной выходке.

Все детство лет до тринадцати они с Осипом искали Красную Пленку. Все пацаны в их дворе искали Красную Пленку. Все знакомые мальчишки в его городе, в пионерлагере, на море и у бабушки в деревне – все искали Красную Пленку.

Каждый знает: если Красную Пленку зарядить в фотоаппарат и сфотографировать человека, то на фотографии он получится голым! Красная Пленка просвечивает одежду! Каждый мальчишка в стране хотел достать такую пленку. Каждый мальчишка в стране знал, кого он хочет сфотографировать.

Как-то по секрету Осипу рассказали, что в аптеках принимают сигаретный пепел. Трехлитровка – сто рублей новыми. Из такого пепла потом делают лекарства от рака. Они с Осипом стали курить не в затяг по две пачки в день, аккуратно стряхивая рябой истлевший табак в широкое горлышко. К середине лета набрали полбанки. Сидели, дымя на сухом дереве в старом парке, и мечтали о подержанном мотоцикле, на который должно было хватить сданных в сентябре денег. Они закрывали трехлитровку тугой полиэтиленовой крышкой и прятали ее на заброшенной танцплощадке. Потом шли на пруды. Рыба, выловленная в этих прудах, пахла заводом. Костя и Осип прятались на каменистом берегу за камышами и смотрели на купающихся взрослых девок. Они ждали, когда те выпрыгнут из купальников и начнут носиться по берегу голые, тряся сиськами и бесстыже танцуя под запрещенную музыку из транзистора. Все пацаны из их двора видели это зрелище. Все рассказывали это в подробностях, сидя в беседке с торчащими пиписками и прижимая к груди невидимые арбузы. Осип и Костя ходили на пруды каждый день. Но девки не спешили врубать транзистор на полную катушку. Не сбрасывали с себя разноцветные трусы и лифчики. Не бегали голые по берегу.

К концу августа Костя и Осип стали догадываться что, скорее всего в этой жизни подобного зрелища они не увидят. Потом началась школа.

К середине сентября банка с пеплом была полной. Они аккуратно – стараясь не трясти, чтобы пепел не дал усадку – донесли ее через весь город до центральной аптеки. Они взошли по ступеням на крыльцо. Испытывая невероятное волнение, Костя немного обогнал Осипа и распахнул перед ним стеклянную дверь. Лицо Осипа сияло, возвещая, что его обладатель явно испытывает схожие чувства. Они вошли в огромное, сверкающее, стерильное помещение. Женщина в белом халате, стоявшая за длинным стеклянным прилавком смотрела на них поверх очков. Они пошли в ее сторону. Осип повернул свое сияющее лицо, открыл рот – и вдруг Костя увидел, как на его лице проступает ужас. Он все понял. Он дернулся к трехлитровке, но было уже поздно – банка выскользнула из рук Сани Осипова и, долетев до пола, взорвалась, выпустив облако серой пыли. Тетка смотрела на них огромными глазами. Она открыла рот и сразу же захлопнула его.

– Что же вы стоите! – в ужасе закричал тетке Осип, – Дайте же нам скорее чистый совок! Тут же три литра сигаретного пепла!!!

– Что??? – сказала тетка, словно задыхаясь. – Что-что-что???

Она икнула и схватилась за сердце.

В аптеку вошел, громко сопя, толстяк в белой фетровой шляпе. Костя бросился ему навстречу.

– Стойте! – чуть не рыдая, замахал руками он, – Дяденька, стойте! Здесь лекарство рассыпалось от рака!

Толстяк остановился, глядя на него выпученными глазами.

– Что? – прогудел он слоновьим голосом. – Что-что-что???

– Мужчина!!! – завопила вдруг тетка в белом халате. – Держите хулиганов!

Мужик засопел и медленно побежал на Костю, нелепо размахивая толстыми руками.

– Нет! – возмущенно закричал Костя. – Это не…

Они бежали до самого парка и потом еще долго петляли по оврагам.

Мама смеялась до слез. Так, что даже соседи сверху звонили узнать, не случилось ли чего.

– Ох!.. – даже спустя много лет вспоминая эту историю, мама не выдерживала и начинала давиться смехом. – Ох, Костя! Горе ты мое луковое!.. Кто ж вас на это надоумил!

Сашку Осипова отец за курение лупил ремнем по голой заднице, зажав оную меж коленей. Костя пообещал родителям, что он-то точно никогда курить не будет.

Все вокруг стало гораздо четче. Словно добавили резкости и контраста. Можно различить Сахно, быстро идущего чуть левее и Луцика с кейсом впереди. Кровник поднимает голову: далекое ночное, осеннее небо. Облаков нет. Чей-то спутник мерцает на орбите крошечным кусочком фольги. Наш? Их?

Они проходят примерно километр. Вдруг Луцик плавно и бесшумно ставит кейс на землю. Он замирает как вкопанный. Держа палец на предохранителе, Кровник, не шевелясь, смотрит на него.

Луцик целится. Целится куда-то вперед. Куда-то в просвет между стволами. В пятнистую мглу. Кровник напрягает глаза: там разве что-то есть? Он всматривается. Что это? Стена? Или что-то похожее на стену? Или…

Кровник хмурится: там что-то блестит что ли?

Он перестает дышать. Он вслушивается. Щелчок?

Вот! Еще раз!!!

Щелчок?

Или что это?

Он громко тянет носом воздух и убирает палец с предохранителя. Сахно удивленно смотрит на командира: Кровник улыбается.

– Лягушки! – громким шепотом говорит он. – Во сне квакают!..

Они выбредают к небольшому, гладкому как зеркало озеру. Кровник быстро сверяется с картой – есть такое. Идут шагом по берегу какое-то время, отражаясь в нем вверх ногами вместе со звездами, деревьями и даже с каким-то другим спутником, хотя может быть и с тем же самым…

Мальчишка, широко раскрыв глаза, смотрит на противоположный берег. На застывшую воду, похожую на черную лакированную сталь. Ходили тут когда-нибудь люди? А нелюди?

Внезапно – тихий всплеск – и круги расходятся по воде.

– Русалки балуются… – негромко Луцик.

Сахно смотрит в сторону озера.

– Русалками утопленницы становятся, – говорит он.

– Неа… – Луцик качает головой. – Они сразу такие рождаются.

– Ну конечно! – говорит Сахно. – Из икры что ли?

Луцик пожимает плечами. Он чуть замедляет ход и протягивает кейс Кровнику:

– Товарищ капитан, ваша очередь…

Ребенка ведет Сахно. Он смотрит на мальчишку сверху вниз.

– С бойцом что будем делать? – спрашивает он. – С сыном полка?

– Утром в первой же деревне кому-нибудь сунем. Или просто оставим на лесопилке. Главное, до людей довести… Там разберемся. У тебя другое предложение?

Сахно отрицательно мотает головой.

Кровник бросает взгляд через плечо: берег заканчивается. Озеро остается у них за спиной.

Лес надвигается. Они снова входят в него. Просачиваются в чащу меж стволов.

Несколько секунд – и водная гладь скрылась за деревьями. Как и не было ее.

– Товарищ капитан, они сейчас за нами по следу нашему идут? – спрашивает Луцик.

– Не исключаю такой возможности, товарищ рядовой.

– А они как? – Луцик, поравнявшись с Кровником, начинает идти в одной с ним скорости, – Они, что прям, чувствуют наш запах? Или у них приборы?

– У них много чего. До конца никто не знает, чего у них там есть.

– Да все все знают! – говорит Луцик. – Просто вы рассказывать не хотите…

– Вот как? – Кровник качает головой. – Прямо все и все? И вы, мужчина, значит тоже?

Сахно хмыкнул.

Луцик замолчал. Но надолго его не хватило:

– Я вот слышал это все из-за того, что ученые мертвеца какого-то оживили во время опытов… Что после этого они появились. От того первого мертвяка пошли. И поэтому они не живые, а как бы ожившие…

– Ох ты… – Кровник качает головой. – Просит он рассказать… Ты сам расскажешь – мало не покажется… Я аж заслушался. Чьи ученые? Наши?

Луцик молчит. Обиделся? Или думает?

– Ну-ну… – говорит Кровник. – Я слушаю вас, мужчина.

– Ну, наши. Не так что ли, товарищ капитан? – Луцик смотрит на него. – Геологи как-то в районе Тунгуски подстрелили оленя. А оленю пофигу. Идет себе дальше. Они в него зарядов двадцать всадили, а он все равно от них ушел. А потом там мох красный нашли. Оленей, которые этот мох ели, убить было никак нельзя. Поймали такого оленя и отвезли в Москву ученым. Те его разрезали – а он все равно шевелится. Они его зашили – он дальше себе живет. Ничего не поняли. Стали тем мхом разных животных кормить. И одна свинья родила какого-то мутанта. Без половых органов. Размножать его не получится. Тогда они подождали, пока подходящий человек умер, и вшили ему сердце от этого мутанта. Сначала они подумали, что эксперимент провалился. Потому что мужик у них, считай, прямо на столе умер. Они его минут двадцать реанимировать пытались. А ночью в морге, стал кто-то из холодильника стучаться… Ну они…

– И где же все это происходило? – перебил Луцика Сахно.

– В лаборатории, – ответил тот.

– В какой лаборатории? – спросил Сахно.

– В секретной.

Сахно фыркнул.

– Вот ты балбес! – сказал он. – Какие олени? Какой мох? Эксперименты были по личному указанию Сталина! Эти пердуны старые из ЦК, думали всех перехитрят. Думали, будут жить вечно… Так обнаглели, что Ленина даже закапывать не стали – ждали, что со дня на день придут ученые и сделают Владимиру Ильичу укольчик, от которого он сей же час вскочит и будет новей чем прежде… дырок под ордена навертели, лозунг придумали: Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить.

Кровник тихо засмеялся.

– Так что да… – кивнул Сахно. – Мертвяков они оживлять стопудово пытались. И что? Теперь всех, кто этим занимался, учеными называть? У нас за поселком в девятиэтаге жил один чудила. Дурковатый такой, под два метра ростом… Кошкин Доктор звали. Он по городу ходил и дохлых кошек собирал. А дома играл с ними в больничку. Раскладывал их по всей квартире в обувных коробках, надевал белый халат и лечил… Уколы им ржавыми шприцами делал, стетоскопом «слушал», капельницы в них втыкал… Прикинь, какой штын в подъезде?

Кровник вскинул вверх правый кулак. Остановились. Навострили уши.

– Послышалось. Вперед!

Пошли дальше.

– Леха Саморядов рассказывал, – говорит Луцик. – У него, у бабушки, рядом с ее деревней была еще одна деревня. Безымянка. И все там в этой деревне всегда не слава богу… После взрыва в Чернобыле у них в той Безымянке все белые козы сдохли. А черные выжили. И главное никто не знает почему. Козы там с тех пор дают черное молоко…

Кровник различает легкую сизую дымку над землей. Туман. Он смотрит на часы. Ночь перевалила за середину.

– Там, в этой Безымянке, жил один пацан и любил одну девчонку. И был он где-то классе в девятом. А она на него не обращала внимания, а потом раз – и умерла. Ее отнесли на кладбище, похоронили, дело забылось. Ну, он пришел на кладбище ночью, вырыл ее, притащил к себе в сарай, отмыл и говорит: «Вот видишь, когда ты была живая, ты смотрела на других мальчиков, а на меня не смотрела. А вот когда умерла, я один смотрю и люблю тебя». И стал с ней жить. Стал с ней жить, и у них родилось трое детей. Она мертвая была, и дети у них были полумертвые. Они стали подрастать, выползать по ночам на улицу и нападать на мелкий скот. Он видит, что уже опасно – не то получается. Он тогда вырыл могилу, положил жену свою, зарубил детей, сверху засыпал землей и понял, что живым надо жить с живыми, а с мертвыми жить нельзя…

Кровник шел, глядя себе под ноги.

– А вы как думаете, товарищ капитан? – спросил Луцик.

– Я??? – он так глянул на Луцика, что тот отшатнулся: показалось, будто капитан даст ему сейчас в морду, – Что думаю я? Я не хочу о них думать. Но когда мне приходится это делать, я вспоминаю своего доблестного командира гвардии подполковника Черного. Я с этим человеком десять лет ходил под пулями в Афгане. Он любого из нас прикрыл бы своей грудью, если потребовалось бы. И каждый из нас сделал бы для него тоже самое. Он как отец нам родной был. Батя – и все тут… Батяня наш… Так вот, гвардии подполковник Черный говорил: кровосос – он как снеговик. Понимаешь? Снеговиков человек лепит, и с кровососами, считай, та же история. Снеговик мог бы жить тыщу лет, но он гибнет от солнца. С кровососами сами видели, что на солнце творится. Так, что… Что бы они там о себе ни думали, для меня они – просто охеренно борзые снеговики, понятно?

Кровник нахмурился.

– Стой! – скомандовал он.

Остановились. Прислушались.

– Не сопи! – бросил Кровник раздраженно.

Сахно перестал дышать.

Кровник поднял палец вверх и погрозил небу:

– Вертушки!

У Луцика задрожали ноздри. Он зажмурился.

– Точно! – прошептал, распахнув глаза после продолжительной паузы. – Две!

Рокот. Едва различимый. Где-то на грани слышимости.

– Нас ищут! – это Сахно. Блестит расширившимися зрачками.

– Вряд ли, – Кровник покачал головой, – Хотя…

Рокот стал чуть громче. Потом начал удаляться.

– Так… – сказал Кровник. – Как я и думал, они не тупые. Они знают, что кроме как к железной дороге нам идти некуда. Они будут нас там ждать. Я бы на их месте нас там ждал…

Кровник смотрит на Луцика, на Сахно, на кейс в своей руке.

– Еще час идем вместе, потом выпускаем вперед дозорного, – говорит Кровник, – Бегом, марш!

Несколько секунд их темные фигуры мелькают среди стволов.

Потом исчезают и они.

Когда Косте было четырнадцать – вышел фильм «Вий». Знакомый пацан ездил с родителями в Москву и видел его там в кинотеатре. Он рассказывал такие ужасы, что у всех волосы шевелились. Как-то весной «Вий» на неделю привезли и в их город. Осип и Костя, сбежав с физкультуры, поехали на троллейбусе в центр города, к новому кинотеатру «Мир». Они упросили какого-то алкаша купить им два билета на вечерний сеанс.

Родители не пустили Костю в кино посреди недели. Они пообещали сводить его на «Вий» в субботу. Костя неохотно согласился.

Осип прибежал к нему за сорок минут до сеанса, уже в сумерках. Позвонил в дверь.

– Давай билет! – громким шепотом потребовал он, стоя на пороге.

Костя достал с полки «Шерлока Холмса». Билет лежал между сотой и сто первой страницами.

Осип пошел в кино с каким-то знакомым. Костя лежал, смотрел в потолок и завидовал. В час ночи он уснул и продолжал завидовать Осипу даже во сне.

Утром Саня не пришел в школу. На большой перемене Костя услышал, что Осип в больнице. Он побежал на угол и позвонил другу домой.

– Он болеет, – сказала бабушка Осипа и положила трубку: она не очень любила Костю.

Перед последним уроком он узнал и вовсе шокирующую новость: ночью в парке убили десятиклассницу Людочку Кривицкую.

– Что??? – Костя Кровник остолбенел.

Людочка Кривицкая была самой красивой девушкой школы. Она была юна и прекрасна и, кажется, всю жизнь занималась художественной гимнастикой. Окруженная стайкой таких же красавиц-подружек, она посещала все танцплощадки города, но никто не приглашал ее танцевать. Самоубийц не было. Старшему брату Людочки Кривицкой было тогда двадцать пять. Он ходил в клешах, с рыжими патлами до плеч и выкидухой в кармане. Никто никогда не видел, чтобы он улыбался.

Все звали его Серега Крива. При знакомстве он запросто мог дать человеку в бубен. Это означало, что новый знакомый Криве не понравился. А еще у него было около тридцати-сорока друзей, выглядевших и ведущих себя так же, как и он сам.

Людочка не походила на родственника ни внешне, ни внутренне: она была прекрасна, как ангел. В отличие от брата, она много и с удовольствием смеялась. Костя влюбился в нее еще в первом классе, на самой первой линейке по поводу самого первого звонка. Он – всегда тайком – смотрел на нее, испытывая странную радостную печаль.

Людочка убита. Не только Костя – вся школа в шоке.

Несколько зареванных девичьих лиц, испуганные преподаватели, десятки порхающих между рядами записочек и нервный вибрирующий шепот на задних партах – в этот день последний урок у первой смены прошел очень скомкано.

Звонок – и все ринулись во двор. Врать и слушать восторженное вранье.

Говорят, ее зарезали. Еще ее изнасиловали.

Не зарезали и не изнасиловали. Ее задушили специальной удавкой.

Нет, говорят, ее задушили леской, а потом собаки ее покусали.

Покусали??? Как покусали???

Зубами покусали! Ее потом собакам кинули!

Да не кинули! Они ее уже мертвую нашли и грызть стали!..

Костя, ошалев от полученной информации, пошел домой. Перепрыгивая через три ступеньки, он взлетел на свой этаж и, не разуваясь, схватил телефон. Трубку взяла мама Осипа. Она сказала, что ее сын отравился и сейчас лежит в больнице, в изоляторе. Что всю ночь ему было плохо, что скорая поставила ему капельницу и увезла в инфекцию.

Костя бегал к городской больнице и лазил на цветущие яблони, заглядывая в окна второго этажа, но Саню так и не увидел.

На обратном пути, за домом, Костя встретил Миху Слона и Зуба. Они, разломав старый аккумулятор, выковыривали пластины свинца, плавили его в консервной банке и отливали кастеты, сделав формы прямо в мокром песке. Они лениво поведали, что к Осиповым приходила милиция. А еще час назад заявился Крива со своими друзьями и тоже спрашивал про Саню. Костя, холодея, узнал, что Крива, расспрашивал и про друзей Осипа. Озираясь, он добрел до своего подъезда, а потом до глубокой ночи осторожно выглядывал во двор.

Утром он взял мамино зеркальце и, взобравшись на гаражи, стал пускать солнечных зайчиков в окна Саниной квартиры. Он увидел, как дрогнула занавеска. Потом он увидел Осипа. Тот приложил невидимую телефонную трубку к уху и несколько раз крутанул пальцем невидимый диск. Костя спрыгнул с гаража и побежал к себе домой. Он влетел в пустую квартиру, захлопнул за собой дверь и тут же зазвонил телефон на тумбочке.

– Алле?.. – насторожено сказал он в трубку.

Звонил Осип. Говорил, что родители ушли на работу, а бабушка на рынок. Звал к себе. Костя побежал – ходить в такой ситуации казалось ему нелепым. Осип открыл после условного стука, быстро захлопнул за ним дверь, защелкнул ее на два засова и цепочку.

Он был в пижаме, и от него пахло лекарствами. Осип испуганно улыбался.

– Ну, ты как? – спросил Костя.

– Нормально, – сказал Осип и вздрогнул: во входную дверь постучали.

Осип и Костя, выпучив глаза, смотрели друг на друга.

«Кто это???» – одними губами спросил Саня.

«А я знаю???» – ответил ему друг.

Стук повторился. На этот раз чуть громче. Осип на цыпочках прокрался к дверному глазку, но так и не решился в него посмотреть.

«Спроси кто!» – беззвучно артикулируя и размахивая руками, попросил Осип.

Костя отрицательно замотал головой: нет!

В дверь постучали третий раз.

Осип молитвенно сложил руки.

Костя скривился, как от зубной боли, и схватился за свои волосы.

– Кто там? – вдруг громко спросил он, взяв какую-то неестественно высокую ноту.

– Сашу можно… Осипова?.. – незнакомый голос из-за двери.

Осип замахал руками и головой.

– А кто его спрашивает? – так же громко и так же неестественно высоко спросил Костя.

– Сергей.

– Какой Сергей?

– Кривицкий.

Осип побледнел. Он даже присел от ужаса. Он смотрел на Костю.

– А его нет… – неуверенно сказал Костя.

– Конечно, нет, – сказал Крива, – Пусть к двери подойдет. Поговорим.

Осип смотрел на Кровника.

– Я тут… – наконец сказал он в замочную скважину.

Костя услышал, как кто-то на лестничной площадке чиркнул спичкой. Через несколько секунд запахло куревом: Крива курил папиросу, там – за дверью.

– Ну? – сказал Крива, – Расскажи мне, что ты мусорам рассказывал… Что ты там видел…

Костя молчал, удивленно глядя на Осипа.

Осип тоже молчал, нахмурившись.

Оба они услышали, как Крива выдохнул дым и снова затянулся своей папиросой.

– Ты меня слышал? – зло сказал Крива. – Или уши прочистить?

Осип захлопал ресницами, переступил с ноги на ногу и засопел.

– Что рассказывать? – спросил он.

– Все рассказывай! Я за Людку порежу ломтями! Я тебе отвечаю – я любого порешу, ты понял меня? Она вчера в кино пошла. Говори, кого с ней видел? С кем она ушла? Говори! Ниче тебе не будет, отвечаю!

– Ладно… – сказал Осип.

Осип соврал отцу, что идет в кино с выдуманным другом Глебом и его выдуманными родителями.

На самом деле он пошел на «Вия» один. Он надеялся продать лишний билет и съесть мороженого в буфете. Это ему удалось. Билет он продал какому-то мужику, который без проблем провел его на этот вечерний сеанс. «Вий» оказался страшнючим кином про летающий гроб с покойницей и вурдалаков, бегающих по стенам. Осип, открыв рот, честно боялся до финальных титров. Пару раз ему было по-настоящему страшно.

– Чуть не усрался! – сказал он.

Позади Сани, на последнем ряду, в самом углу сидела парочка. Парень в темном пальто и девчонка в чем-то светлом. Они шептались и хихикали. Осип обернулся на них пару раз и вдруг понял что девушка – это Людочка Кривицкая.

– Как выглядел этот покойник? – глухо спросил Крива из-за двери, – Как он выглядел, этот ходячий труп? Этот не жилец на этом свете, когда я его встречу, я отвечаю – как он выглядел??!

Осип не рассмотрел его как следует. Он заметил, что этот парень положил ей руку на грудь, а она руку эту не убрала. Осип сказал, что они стали целоваться.

Крива заскрипел зубами за дверью.

– Как не рассмотрел??? – спросил он, – Какого цвета волосы? Лет ему сколько? Видел ты его раньше? Усы есть? Похож он на кого-нибудь?

Осип сказал что волосы у того были темные. Усов и бороды не заметил. Лет ему примерно как Криве. Раньше Саня его никогда не видел. Ни на кого вроде тот мужик похож не был.

– Хотя…

Осип невидяще смотрел в зеркало у вешалки.

– Че? – Спросил Крива в замочную скважину.

– Ну ты подумаешь, что я… – Осип выглядел смущенным. – Это…

– Блядь, говори уже!

– Мне показалось что он очень похож на этого…

Осип взялся за голову.

– Который в этом… как его…

Осип бешеным взглядом уставился на Костю сжимая свою черепушку.

– В «Разводе по-итальянски» снимался!!! – вдруг радостно воскликнул Осип взмахнув руками. – Этот!.. марче… марсе…

– Марчелло Мастроянни? – спросил Крива.

– Да! – так же радостно воскликнул Осип. – Да! Вылитый!

С площадки не доносилось ни звука.

Костя, скривившись, постучал себя пальцем по лбу.

– Я ж кино смотрел… – пробормотал Осип. – А не на него…

– Дальше. – сказала замочная скважина.

Когда включили свет, и все встали со своих мест, Саня вышел из кинотеатра и пошел за ними.

– Че ты за ними поперся? – спросил Крива. – А?

Осип покраснел.

– Я это… – сказал он и покраснел еще больше, – я думал, что они это…

– Понятно, – сухо сказал Крива. – Что дальше?

Людочка и мужчина свернули в парк и стали прогуливаться по ночным аллеям.

Осип, не дыша, следовал за ними по параллельной асфальтовой дорожке, усаженной акациями. Он шел и думал, что ему повезло. Что сейчас он увидит нечто затмевающее всех бегающих без купальников девок. Он увидит, как будут дрючить первую красавицу школы.

– Он что-нибудь говорил про себя? – спросила замочная скважина голосом Кривы. – Где работает? Где живет? Местный? В командировку приехал? Имя? Как она его называла?

– Никак не называла. Она просто говорила ему «ты».

Осип очень хотел в туалет и даже хотел слегка отстать, но так и не решился: в такой-то тишине его журчание будет слышно за километр. Поэтому он терпел и слушал неспешную беседу, доносившуюся до него из-за деревьев. Он слышал сонное ворчание ворон где-то рядом.

– Ты такой… Необычный молодой человек…

– Не такой уж и молодой…

– Ой, надо же!.. Он кокетничает!.. Ты кокетничаешь?

– Нет.

– Ты, наверное, милиционер, да? Или бандит?

– Не милиционер. И не бандит.

– Какие мы секретные!.. – сказала Людочка и вдруг хихикнула. – Ой! Я же поняла! Ты – шпион! Да?!

– А что, так заметно?

– Блииин! Я так и знала! – воскликнула Людочка, – Как интереснааа!.. А ты чей шпион? Наш?

Осип видел, как он покачал отрицательно головой. Лидочка зажала рот ладошкой:

– Немецкий???

– Нет.

– Ух ты!.. А чей? Английский?

– По правилам, – голос его Осип описал как тихий, но громкий, – если я скажу тебе об этом хоть слово, я…

Он сказал что-то ей на ушко.

– Хо-хо! – притворно испугалась Лидочка. – Как страшнооо!.. Так чей шпион ты?

Она взяла его под руку но, не пройдя и трех шагов, они остановились.

Осип вдруг понял, что они прошли почти весь парк насквозь и находятся рядом с городским бомбоубежищем. Совсем недалеко от входа. «Сейчас он ей впердолит!» – взволновано подумал Осип.

– Я разведчик, – сказал кавалер Людочки.

– Американский?

– Нет.

– О! Поняла! Японский!

– Нет. Я не принадлежу к разведке ни одной из перечисленных тобой стран.

– Да? А из какой тогда ты?

– Не из какой.

– В смысле?

– Ни из какой. Такой страны нет.

Осип говорит, что Людочка на пару секунд замолчала.

– Фу, дурак! – воскликнула она и хлопнула его по рукаву. – Пойдем?

– Нет, – сказал он.

Осип говорит, что это было похоже на взрыв – огромная стая ворон, устроившаяся на ночлег, сорвалась с деревьев, вереща во всю силу своих голосовых связок. Вороны вопили как полоумные, с перепугу сталкиваясь в воздухе и гадя на лету. Осип слышал, как сотни их крыльев режут воздух, и как где-то рядом шмякается на асфальт их помет, падая с высоты. Но не это испугало его.

А он испугался.

Так – что по ляжкам потекло горячее.

Людочка кричала. Кричала там – в этой темноте. И Осипу казалось, что ее крик мечется среди деревьев, искажаясь. Словно кто-то воет, передразнивая ее. А потом – почти сразу – она начала хрипеть. И Осип услышал странные звуки.

– Что за звуки? – спросил голос из замочной скважины.

– Звуки… – повторил Осип. – Странные звуки…

– Как что? – Косте казалось, что слова даются Криве с трудом. – Звуки похожие на что?

Осип пожал плечами.

– Ни на что не похожие… – сказал он, наконец. – Я таких звуков в жизни до того не слышал… Я и милиционерам об этом же рассказал…

– Что ты там еще им рассказал? – спросила замочная скважина.

Осип хотел убежать, но не мог пошевелиться и просто стоял, держась за дерево, а потом увидел какое-то движение.

Движение у входа в бомбоубежище.

Ему показалось, что кто-то приоткрыл огромную толстую дверь, ведущую под землю, и бесшумно юркнул туда – в черный зев.

– Все? – спросил Крива.

– Все… – ответил Осип.

– Нет… – помедлив, сказал Крива. – Не все.

Осип молчал.

– В обморок ты че упал? – спросил Крива, – А? Валялся там обосанный весь… в вороньем говне… Сторожа тебя нашли?

Осип молчал.

– А? – спросил Крива.

Осип выглядел так, словно сейчас еще раз бухнется в обморок.

Осип сказал что тот – ТОТ в темноте – прежде чем нырнуть в черный провал бомбоубежища, вдруг замер на пороге.

– Он обернулся, – сказал Саня. – Он обернулся и посмотрел на меня.

Милиция прочесала главное городское бомбоубежище два раза. Обнаружила еще один выход, намертво заваренный изнутри и склад покрытых плесенью противогазов. Больше ничего.

На похороны Людочки собралось полгорода. Костя тоже там был. Ему было неприятно: все шептались и с интересом заглядывали в гроб, пытаясь рассмотреть ее шею – говорили, неведомый убийца хотел оторвать ей голову. Говорили, что этот нехристь издевался над бедняжкой и пытался перепилить ей шею тупой ножовкой – такие жуткие рваные раны! Много чего говорили. Даже что убийца был людоедом и откусил от нее кусок. Под душераздирающую музыку и вой женщин Людочку Кривицкую положили в машину и увезли на кладбище.

На следующий день в школе начались экзамены.

«Стоп!» – Кровник жестом приказывает Сахно остановиться.

Стоят. Слушают. В который уже раз за последние несколько часов? Туман, еще полчаса назад доходивший им до колен, сейчас повсюду. Накрыл их с головой. Глушит все, как вата. Полчаса назад они отправили в эту предрассветную молочную мглу Луцика. Он примерно в трехстах метрах впереди. Он дозорный. Если что – он должен вступить в бой, должен поднять шум, давая знать о засаде.

Если что?

Кровник кусает нижнюю губу. Трогает Сахно за рукав, показывает ему – «обходим!».

Они начинают забирать правее. Идут быстро. Крутят своими стрижеными головами по сторонам. Туман начинает редеть, превращается в полупрозрачную дымку и неожиданно заканчивается.

Они выходят из него, как из облака. Как из белой клубящейся стены.

Отходят недалеко и замедляют шаг. Останавливаются совсем.

Пахнет близкой рекой.

Кровник смотрит на мальчишку.

Маленькая ладошка, вцепившаяся в его руку, холодна как лед. Ребенок смотрит на него снизу вверх. Зрачки – как две крупных вишни. Кровник понимает, что у мальца от страха дрожат коленки.

Кровник с трудом забирает у него свою руку.

«ТИХО!!!» – показывает он.

Сахно медленно ставит кейс на землю.

Они упираются плечами в приклады и поднимают стволы.

Стоят и смотрят туда, откуда пришли.

Слышат шелест в тумане: кто-то быстро-быстро бежит по мху, растущему между деревьев.

Они слышат сопение: кто-то нюхает холодный воздух негромко, фыркая.

Кровососы. Тут. Стоят прямо в тумане. Метрах в тридцати отсюда.

Легкий холодок в животе. От этого холодка начинает неметь солнечное сплетение и корень языка. И сердце – оно начинает пропускать удары.

Сахно плавно ведет стволом влево. Еще левее. Еще.

Он прикасается щекой к ложу и вкладывает правую глазницу в оптический прицел. Левее. Еще левее.

Они словно проявляются на фотобумаге – три темные фигуры, шагнувшие из тумана.

В ту же секунду он и Сахно начинают стрелять.

Он бежит.

Бежит изо всех сил.

Бежит, чувствуя их дыхание за спиной.

Чувствуя как душа уходит в пятки.

Держа в одной руке кейс, а в другой сжимая ладонь мальчишки.

Вниз, по склону холма, который хлещет голыми ветками кустов по бедрам и животу.

Споткнутся – и полетят вниз головой, кубарем, кувырком – сдирая лица, ломая руки и ноги.

Споткнутся – и им конец.

Они бегут.

Бегут, не чуя земли под ногами. Не имея возможности лавировать – просто несутся вниз, к земному ядру, под воздействием силы притяжения. Попадись им сейчас на пути дерево – расшибутся насмерть.

Но здесь нет деревьев. Деревья остались позади.

Где-то там, среди деревьев, он на ходу сбросил свой РД – рюкзак десантника.

Где-то там позади остался Сахно. Еще полминуты назад были слышны его выстрелы.

Сейчас – нет.

Они начали стрелять одновременно, по трем силуэтам, вынырнувшим из тумана.

Одному из них Сахно попал в шею. Двум другим они попросту снесли черепные коробки – рухнули как подкошенные.

Долгие несколько секунд ничего не происходило, и вдруг (!) – они с Сахно посмотрели друг на друга – паровозный гудок! Где-то совсем рядом!

И тут же – ВОЙ ЖУТКИЙ – от которого кровь стынет в жилах.

Кровник не успевает обернуться – Сахно молниеносно вскидывает оружие и делает три быстрых выстрела куда-то ему за спину:

– БАХ-БАХ-БАХ!!!

– Поезд! – говорит оглохший на одно ухо Кровник и дергает головой. – Там!

Он забрасывает автомат за спину, хватает левой рукой кейс, правой – пацана:

– За мной!

Выстрелы за спиной. Это Сахно, став на одно колено, вколачивает пулю за пулей в шевелящийся туман.

Лес кончился.

Лес остался позади.

Он бежит вниз по склону холма и видит белеющую полоску неба где-то впереди. Рассвет начнется с минуты на минуту. Он видит – где-то там же – впереди – широкую реку в клочьях тумана. И еще ближе – вот прямо у подножия этого холма – железнодорожную насыпь с полосками рельс. Кровник слышит поезд, его лязгающий шум. Он видит свет его прожектора, ползущий по рельсам откуда-то из-за поворота. Он видит сам тепловоз – урчащую квадратную коробку с мощным фонарем в квадратном лбу. Тепловоз, натужно гудя, тащит за собой пустые платформы. Одна за другой, громыхая на стыках, появляются они из-за холма. Кровнику кажется, что тепловоз ползет как черепаха. Как ленивая сонная змея.

Ему кажется, что они сейчас с разгону перепрыгнут его. Взлетят над рельсами и перемахнут состав в два счета – вот как быстро они бегут. Вот как несутся, вниз сшибая остатки желтой листвы.

Они уже не могут затормозить. Они уже не могут бежать быстрее. Еще немного – и отвалятся ноги.

И тут (наконец-то!) склон заканчивается.

Кровник делает несколько шагов по ровной поверхности и чуть не воет от боли: судорогой свело все мышцы ног. Он спотыкается. Еще раз.

«Сейчас упаду» – думает он, но чудом умудряется удержаться на ногах.

Рукоять кейса скользит в мокрой ладони.

Ему кажется, что он больше не сможет сделать и шагу.

Пот заливает глаза. Капает с носа.

– Бах! – сзади, – Бах! Бах!

Они стреляют в него на ходу. Летят вниз по склону, не разбирая дороги, поднимая пыль и ломая ветки.

Не зная, как это у него получается, он сгибает правую ногу в колене и переставляет ее вперед. Делает шаг. Другой.

Он бежит! Бежит по гравию железнодорожной насыпи вдоль едущего вровень с ним поезда. Вдоль платформы с остатками песка. Дорога начинает еле заметно изгибаться, и поезд послушно начинает изгибаться вместе с ней. Стук колес о стыки рельс – метроном, задающий темп.

– БАХ!!! – сзади.

Они, не отставая, бегут метрах в тридцати позади него, стреляют не целясь:

– БАХ!!! – пуля рикошетит о колесо, выбив одинокую искру. Он бросает еще один взгляд за спину, и сердце его останавливается: они уже в двадцати метрах от него. Он видит черные фигуры, выбежавшие из леса чуть впереди и несущиеся ему наперерез.

Кровник швыряет дипломат на платформу. Сжав зубы и зарычав, так что вспухли вены на лбу, он хватает мальца одной рукой за пояс, другой за шкирку и рывком подсаживает его повыше.

– Давай! – вопит Кровник.

Малый, издав невнятный писк, цепляется руками и одной ногой за борт. Дернув пару раз кедом в пустоте, он как таракан вскарабкивается на платформу и отползает от края. Он смотрит на Кровника, бегущего почти вровень. «Почти» – потому что поезд явно начинает ускоряться.

Борт платформы не спеша проплывает мимо него. Он видит, как его обгоняет информация о заводе изготовителе и дате последних испытаний. Кровник в отчаянии понимает, что его-то самого некому схватить за ремень и воротник. Его-то подсадить некому. Кровник бежит, смотрит на пацана и видит, как тот медленно начинает удаляться от него. На метр. На два метра. Пять. Он наблюдает, как откуда-то из-за его спины выезжает неаккуратно выведенный через трафарет восьмизначный инвентарный номер. Он видит лесенку. Узкую лесенку из тех, которыми пользуются железнодорожные составители: два «уголка» с приваренными поперек обрезками арматуры вместо ступенек.

Задержав дыхание и оттолкнувшись от земли, Капитан Кровник взлетел над железнодорожной насыпью и со всей дури ударился об измазанную мазутом гнутую конструкцию в три ступеньки.

Он отсушил себе бедро и больно стукнулся коленом, а не будь бронежилета, точно сломал бы пару ребер. Он нащупал подошвой перекладину, вцепился фалангами в какой-то выступ и втащил себя на платформу. Расстегнул кобуру и перекатился на живот, принимая позицию для стрельбы.

Где-то далеко позади он увидел черные фигуры, быстро бегущие в сторону леса.

Он упал на спину и лежал, задыхаясь, хрипя бронхами и наблюдая светлеющее небо сквозь темные пятна перед глазами. Одна мысль пульсирует в ничего не соображающей черепушке: «ушли… ушли… ушли…» – и сам не поймет, о ком это он.

Ушли.

Костя Кровник обожал кино. Он любил в кино все. Это был культ. Череда магических обрядов, священный ритуал. Ему нравилось покупать билет, нравилось, когда гас свет.

Кино – Настоящее Кино, это волшебство в чистом виде – могло жить только так – в полной темноте.

Кино пряталось от солнца, от его разящих лучей, и это только подтверждало его магическую сущность. Оно существовало в своем замкнутом непостижимом мире. В своем собственном храме, уставленном рядами жестких откидных сидений. В запечатанном изнутри и снаружи ящике-гроте. Оно заставляло жить в своей странной нечеловеческой скорости – 24 кадра в секунду. Костя знал, что там – у киномеханика, в его всегда запертой изнутри клетушке, в круглых плоских гробах – лежат свернувшиеся кольцами стокилометровые целлулоидные змеи. Мертвые. Неподвижные. И больше никто – он один, этот киномеханик, этот жрец знал секретные заклинания, вызывающие их к жизни. Разжигающие волшебный луч в священной лампе. Луч, заставляющий двигаться тех – на экране.

Костя знал, что все снятое на пленку проходит загадочный ритуал обращения.

Обращения В.

Где-то далеко под фанерными декорациями киностудий, в низких сводчатых подвалах молчаливые люди кипятили пленку в огромных закопченных котлах, помешивая деревянными веслами, вываривая из нее все, имеющее отношение к земному. Заставляя белое становиться черным, а черное белым. Маскируя непроглядную ночь под солнечный день, подменяя светом мрак.

Потом другие молчаливые люди, дыша ядовитыми парами, варили пленку в своих котлах – таких же огромных и закопченных. Они большими деревянными ложками снимали с поверхности варева угольную пенку, черный деготь-негатив. И все сыпали в емкости белый порошок-позитив, все подсыпали его из больших специальных солонок. Обращая мрак обратно в свет, а белое обратно в черное… А потом долго и тщательно пленку отмывали в огромных купелях шепча заклинания. И потом еще дольше сушили при свете красных фонарей…

Костя знал: те, что на экране, это уже не актеры. Не люди. Где-то там, в подвалах, где-то в этих больших кипящих чанах они растворялись крупинками сахара на дне, теряли себя, свои тела и становились бестелесными.

Он знал, что они другие. Не такие как он. Совсем. Они джины. Заложники лампы. Рабы целлулоида. Духи. Это волшебство заставляет их двигаться и говорить. Священная лампа пропускает свой магический свет сквозь их бесплотную сущность, и они вырываются на свободу… Они вырастают в великанов на трехэтажной белой стене – экране… громогласно хохочут, ненавидят, любят, мстят… Они живут свой краткий миг. Хронометрированный отрезок времени от начальных до финальных титров.

Этим другим, этим духам, живущим в дырчатом по краям целлулоиде, он прощал все: бесконечные патроны в револьверах, прыжки без парашютов с телебашен и погружения на дно океана без акваланга.

Он прощал им все. Все кроме одного.

Он просто ненавидел то, как в кино запрыгивали на едущий поезд. Просто ненавидел. Сколько раз маленький Костя Кровник презрительно качал головой, видя все эти неубедительные попытки индийских актеров. Он закатывал глаза, наблюдая нелепые прыжки французов. Он раздраженно фыркал и разводил руками, наткнувшись на подобную сцену в отечественном кинофильме.

Его бесили эти бестолковые взрослые.

Уж он-то знал, КАК это нужно делать.

Он-то понимал, ЧТО самое главное в такой ситуации.

Капитан Кровник лежал на спине и смотрел в светлеющее с каждой секундой небо.

Существуй машина времени, он бы вернулся в свое прошлое.

Он бы вернулся в свое детство и нашел бы там себя, беззаботного советского пионера.

Он бы надрал уши этому жадному малолетнему филателисту.

Надавал бы подзатыльников и отвесил хорошего пендаля этому юному кинолюбу.

Этому самоуверенному чванливому всезнайке.

Осип еще долго отказывался ходить в кино. Постоянно придумывал какие-то причины.

Костя знал, что Осип боится. Боится столкнуться там с Кривой. Тот бухой частенько забредал в кинотеатры города и бродил по задним рядам, наступая на ноги и заглядывая в лица. Костя не осуждал Осипа.

Серега Крива, в конце концов, совсем поехал крышей. Он ходил с совершенно обезумевшими глазами и часто разговаривал сам с собой. Люди, которые и так его всегда побаивались, стали при встрече переходить на противоположную сторону улицы.

Однажды к его дому подлетела пара желто-синих машин с мигалками. Криву выволокли из подъезда и увезли в горотдел. Почти сразу стало известно, что в ГОВД потащили и нескольких его дружков. Вечером весь город знал – убийство.

Оказывается, Крива и его жиганы каждый вечер, как стемнеет, шли к бомбоубежищу.

Вооруженные финками, железными палками с гвоздями и обрезом, они до утра дежурили у больших, крашенных черной краской дверей, ведущих под землю. Они, спрятавшись за деревьями, сидели в засаде – молча, не куря сигарет и вслушиваясь в темноту.

И однажды, глухой безлунной ночью они услышали, как дверь бомбоубежища приоткрылась. И как кто-то осторожно прикрыл ее за собой. Они услышали легкие шаги и увидели быструю тень.

Они бросились на него, как свора диких псов, но он оказался нереально здоровым – сбил их с ног и расшвырял во все стороны. Кровь брызнула из разбитых сопаток. Выбитые зубы веером разлетелись в темноту и защелкали по асфальту.

Крива пальнул в него из обреза. Дуплетом из двух стволов. И тогда они, совсем озверев стали бить его ножами. Палками. Ногами.

Говорят, Крива рыча пинал уже бездыханное тело. Говорят, они жгли его паяльной лампой – утром, когда солнце уже встало, сторожа нашли обугленный труп в луже запекшейся крови – его так и не смогли впоследствии опознать. Криву сдал кто-то из соседей – видели, как он под утро, шатаясь, весь в крови, вползал в свой подъезд.

И как ни клялись потом он и его дружки, что никакой паяльной лампы не было – им никто не поверил.

Криве дали вышку, а дружки его ушли по этапу на разные сроки за особо зверское групповое убийство.

Поезд, описав широкую дугу, снова вернулся к реке.

Кровник сунул пистолет в кобуру, поднялся на ноги и, пошатываясь вместе с платформой, потопал к лежащему на боку черному чемоданчику. Ребенок сидел на небольшой куче песка. Кровник осмотрел кейс со всех сторон. Потом подошел и плюхнулся рядом с пацаном, вытянув гудящие ватные ноги.

Солнце окрасило красным верхушки сосен на другом берегу. Раскалило их добела и, наконец, показало ослепительный краешек своего первого луча. Кровник зажмурился, подставляя ему подбородок и шею. Глядя изнутри на свои горящие красным веки. Чувствуя лицом небесное тепло. Он повернул ухо в сторону локомотива. Открыл глаза.

Состав приближался к горбатой железной конструкции – мосту через реку, стоящему на четырех бетонных ногах-опорах и оттого издали похожему на слона. Они пересекли его, глядя на быструю мутную воду с пятнадцатиметровой высоты, слушая оглушительный грохот и чувствуя, как вибрирует все это большое инженерное сооружение.

Через пару минут и река, и мост исчезли где-то позади. Крутолобые лысые холмы с густыми сосновыми верхушками, до того подступавшие к самому полотну, стали отползать назад, уменьшаться в размерах. В тот момент, когда поезд совершал очередной затяжной поворот, Кровник почувствовал знакомый запах: словно какими-то пряностями пахло клейкой смолой, терпкой корой и опилками.

Кровник увидел неожиданное сейчас и невиданное им ранее зрелище. Он узрел безбрежную пустыню. Затертую зеленую скатерть, усыпанную крупными пятаками до самого горизонта. Он увидел вырубленный лес. Голое пространство в миллион пней.

Они ехали какое-то время по этому полю. Зеленому полю, уставленному здоровенными круглыми столами для какого-то пиршества. Или колодами для усекновения глав. Поезд еще раз изогнулся, снова нырнул в лес, и запах хвои вытеснил все остальные.

Кровник, задрав голову, смотрел на верхушки сосен, проплывающие над ними. Чередование пятен и теней – сюда солнце окончательно продерется минут через двадцать.

Поезд дернулся. Еще раз. Кровник посмотрел по сторонам: начинают замедлять ход. Он увидел вдалеке между стволами небольшой деревянный дом, спящий с потухшими окнами в этакую рань. Кровник смотрит на часы: начало шестого. Он видит еще один дом – большой, натуральная изба. В окнах его тоже не видно света. Кровник осматривает проплывающие мимо него сараи. На одном из таких сараев он замечает большие белые буквы «магазин». Одинокая голая лампочка висит в решетчатой колбе-фонаре над крыльцом. Они медленно проезжают мимо нескольких вагончиков-прицепов. Их темные окна занавешены изнутри.

Словно не желая спугнуть последние утренние сновидения, тепловоз медленно ползет вдоль спящего поселка. Они проезжают аккуратно связанный штабель досок. Спустя секунду вокруг них вырастают стены из поставленных один на другой штабелей. Они едут по бревенчатой, пахнущей пиломатериалами «улице» с четырехэтажными «домами» без окон и дверей. Видят узкие «переулки» между пачками досок, уходящие влево и вправо от железки. Замедляясь, проплывают под подъемным краном, нависшим над железнодорожным полотном. Кровника и мальчишку словно магнитом начинает клонить вправо. Наконец, хорошенько дернувшись, поезд останавливается совсем.

Кровник берется за ручку чемоданчика и смотрит на своего попутчика.

– Идем, – шепчет он и манит его за собой.

Они перелезают через борт и спрыгивают на шпалы недалеко от полосатого столбика-семафора.

Присев, Кровник смотрит в сторону тепловоза – тот, задрожав всем своим большим квадратным туловищем, наконец, замолкает. Он видит человека, спускающегося из кабины. В руках у него предмет, очень похожий с такого расстояния на пожарный шлем. Человек не спеша шуршит подошвами по гравию. Он движется в сторону водозаборной колонки, торчащей из земли. Скрипя рычагом, начинает набирать воду в пожарный шлем, оказавшийся чайником. Кровник берет малого за руку: пошли.

Сделав несколько шагов вдоль состава, они находят брешь в стене штабелей, ныряют в этот коридор, сворачивают за угол и оказываются в «переулке» идущем параллельно соседней «улице», которую только что покинули. Узкая полоска неба где-то вверху. Они быстро лавируют между кубометрами леса, очищенного от коры, распиленного, отсортированного, увязанного в прямоугольные пачки. Они сворачивают еще пару раз и выглядывают из-за угла: длинное деревянное строение. Рядом еще одно – такое же деревянное и длинное.

Лесопилка. Молчащая сейчас.

Пригнувшись, огибая кучи опилок и увлекая за собой пацана, Кровник быстро движется к обратной, невидимой ему сейчас стороне здания. Видит скамейку под грубым козырьком и железное ведро. «Место для курения» вывел кто-то от руки на листе фанеры. Минуют красный пожарный щит: багор, красное треугольное ведро, топор, железный ящик с песком. Прислонившись спиной к неровной стене, Кровник выглядывает из-за очередного угла. Он видит несколько бараков, обитых кусками листового железа. Такой же безликий, как и все остальные постройки вокруг, один из них все-таки приковывает к себе его внимание.

Кровник достает бинокль: точно, не показалось. Рядом с бараком, на верхушке побуревшего от времени столба – металлическая коробка. Провод от нее идет куда-то под крышу сарайчика.

Телефонная линия.

Он направляет бинокль в сторону поселка. Тишина. Никакого движения. Наводит резкость на тепловоз – то же самое.

Кровник прячет бинокль и смотрит на часы. Он не спит уже сутки.

Две тени – большая и маленькая – бегут вдоль окон и ныряют за следующий угол. Кровник осторожно заглядывает в небольшое окошко. Прислоняется лбом к стеклу. Он видит шкаф, несколько стульев, пару столов. На одном из них стоит белый телефонный аппарат.

Кровник опускает «дипломат» на землю и став на одно колено быстро осматривает замок на железной двери, ведущей внутрь. Достает из подсумка на поясе связку отмычек. Он как раз выбирает одну из них – такую же хитроумно гнутую, как и все остальные – когда из-за угла выходит собака.

Кровник замирает.

Большой мохнатый пес неопределенной породы и такой же неопределенной расцветки. Стоит и смотрит на них. И они, не шевелясь, смотрят на него. Пес дергает своим крупным носом, нюхая утренний воздух. И вдруг неуверенно виляет хвостом.

Кровник, помедлив, мягко похлопывает себя по бедру:

– Иди сюда… – шепчет он. – Ну?.. Иди…

Псина, высунув язык и помахивая хвостом-веревкой, подходит вплотную.

Мальчишка рассматривает собаку, открыв рот.

– Погладь… – шепчет Кровник. Ребенок переводит взгляд на него.

– Погладь… Не бойся…

Мальчишка смотрит не шевелясь. Не поймешь… Вроде слушает. Глаза внимательные.

Кровник сам гладит псину. Он протягивает руку и осторожно чешет за мохнатым ухом. Пес дружелюбно жмурится.

– Хороший… – шепчет Кровник зыркая по сторонам. – Хороший…

Он, поглаживая пса левой рукой, правой вставляет отмычку в замочную скважину.

Щелчок.

Пес фыркает. Смотрит снизу вверх.

Кровник хватает кейс, малого, входит внутрь и прикрывает за собой дверь.

Он прикладывает трубку к уху: гудок. Выдергивает телефонный шнур из аппарата и мотает его на согнутую в локте руку. Дойдя до стены, одним движением вырывает шнур из розетки. Швыряет моток на стол. Распахивает шкаф: брезентовый плащ-дождевик, черные спецовки. Он срывает одежду с вешалок и швыряет ее туда же, куда и провод – на стол. Он видит несколько пустых пыльных мешков, брошенных кучей в углу. Кровник расправляет один и сгребает в него все со стола, сует туда же кейс и последним – телефон. Он забрасывает мешок за спину, выглядывает в окно и приоткрывает дверь. Прислушивается. Берет мальца за руку, и они быстро выходят на улицу.

Тишина. Кровник бросает взгляд на часы, подходит к столбу и смотрит вверх.

Строго следуя за телефонным кабелем и отойдя примерно на полкилометра от поселка, Кровник поставил кейс на землю. Он посмотрел на ребенка, открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал и начал расстегивать бронежилет. Снял его через голову и положил на землю. Достал из мешка моток провода и ножом зачистил один из его концов. Сделав из ремня петлю, он вскарабкался на столб и, ковырялся там какое-то время, что-то срезая и прикручивая. Затем он спустился вниз и воткнул штепсель в телефон.

Он снял трубку и приложил ее к уху: гудок.

Потянулся к диску, собираясь набрать номер, – и услышал шорох в ближайших кустах.

Кровник расстегнул кобуру и взялся за рукоять пистолета. Из кустов вышел давешний пес. Он с интересом посмотрел на Кровника, на телефонный аппарат в его руке и уселся на землю.

Кровник покачал головой и набрал восьмерку. Еще раз. Подержал подольше рычаг сброса и попробовал еще разок – бесполезно. Постоянный срыв сигнала. У этой линии нет выхода на межгород. Это какая-то местная АТС, зацикленная сама на себя… Он раздраженно сдернул провод со столба и смотал его в неаккуратный моток.

Прислушался.

Самолет. Не реактивный. Какая-то двухмоторная керосиновая тарахтелка. Кровник сует провод и телефон в мешок, разворачивает карту. Аэродром малой гражданской авиации. Около двадцати километров на северо-запад по прямой. Складывая карту, Кровник замечает, что ребенок дрожит от холода. Обхватил себя руками за плечи и дрожит. Аж зубы клацают. Утро холодное, а его и без того тонкий комбинезон изодран в клочья.

– Так! – говорит Кровник негромко.

Он смотрит на часы и начинает расстегивать пуговицы маскхалата.

– Давай-давай… – говорит он мальцу, – Снимай одежду… Переоденемся сейчас…

Кровник быстро расшнуровывает ботинки и остается в темно-синих трусах и тельняшке. Достает из мешка одну из спецовок и вдевает левую ногу в штанину.

– Давай-давай… – говорит он, натягивая верх. – Переодевайся…

Мальчишка, не шевелясь, смотрит на него. Собака тоже.

Кровник застегивается, зашнуровывается, аккуратно складывает маскхалат и кладет его на бронежилет. Достает из мешка брезентовый плащ с капюшоном и набрасывает его на плечи.

– Ну, ты чего? – спрашивает он и вытаскивает из мешка второй комплект спецодежды – черные хлопчатобумажные штаны и такую же куртку. Он показывает их парнишке:

– Сейчас подвернем, и будет нормально…

Кровник подходит к ребенку и, присев на корточки, становится с ним одного роста.

– Ну, – говорит Кровник,– давай переоденемся, а то ты окоченеешь сейчас в конец…

Он расстегивает немногочисленные сохранившиеся на драном комбинезоне пуговицы.

Мальчишка лицо, которого в каких-то сантиметрах от лица Кровника, внимательно рассматривает его нос. Кровник подмигивает. Мальчишка хлопает ресницами.

– Ну-ка, – негромко говорит Кровник, помогая ему освободиться от рукавов,– давай-ка… вооот… молодец…

Он одним движением сдергивает одежду, и ребенок остается голым.

– Ох-ты…– говорит Кровник,– ептва…

Он отворачивается.

– …юмать! – говорит Кровник севшим голосом. – Ты…

Он краснеет.

– Ты девочка??? – говорит он. – Ты девочка?..

– Здравствуйте!

– Здравствуйте… – растрепанная женщина с ведром в руках всматривалась в Кровника, словно пыталась увидеть в его чертах что-то знакомое. Кровник улыбался ей. Улыбался так, что за ушами пощипывало. У него не было возможности посмотреться в зеркало, но он надеялся, что чело его возвещает о человеколюбии, а глаза лучатся искренностью. Женщина смотрела на него, на мешок, на ребенка которого он держал за руку.

– Рано еще… – сказала женщина. – Я ж тока доить иду…

Брови Кровника поползли вверх.

– Ааа! – он помотал головой. – Неее! Я не за молоком.

– Во!.. – тетка поставила ведро на землю и вытерла руки о передник. – А вчера прибегал, говорил нужно…

– Я? – Кровник ткнул себя пальцем в грудь.

– Ну не ты, кто там из ваших я чтоль знаю? – тетка подняла указательный палец в небо, – О! Егор он сказал его зовут! Приходил вечером. Сварщик он чтоль там у вас…

Кровник улыбнулся еще шире:

– Вы меня, наверное, с кем-то путаете.

– А ты не с ремонтерами чтоль? – спросила тетка. – Не с подстанции?

– Нет, – Кровник помотал головой.

Он шевельнул той рукой, в которой держал детскую кисть.

– Вот эта девочка, – сказал Кровник, – вы ее случайно не знаете? Она не из вашего поселка?

Женщина перевела взгляд на ребенка. Склонила голову набок. Покачала отрицательно головой.

– Не… это не наша. – сказала она. – А что?

– Да вы понимаете, – начал Кровник, – я тут…

– На мальчика похожа, – сказала тетка и кивнула, видимо, соглашаясь с самой собой.

Кровник смотрел в центр ее лба.

– Я, – сказал он и положил правую руку на грудь, – ехал на поезде… и, знаете…

– А! – радостно воскликнула женщина. – Так ты Борьки-машиниста помощник новый?!

– Да, – сказал Кровник. – Я новый помощник Борьки…

Он быстро глянул на часы и по сторонам:

– Ехали мы с Борькой и нашли вот… На рельсах стояла… Дети тут не пропадали ни у кого поблизости?

– Погодь! – женщина нахмурилась, – А как ее звать?

– Не говорит, – сообщил Кровник. – Немая кажется… Мы с ней…

– Погодь! – воскликнула тетка. – А тебя-то как звать?

Девочка, не мигая, смотрела на него.

– Меня? Меня Николаем.

– А я Лидия! – женщина вытерла ладонь о живот и протянула ему.

– Очень приятно, – он пожал ее шершавую руку.

– Очень приятно… – согласилась Лидия. – Ну и чего? Не говорит, говоришь?

– Да, – Кровник кивнул и быстро глянул за спину. – Вы меня простите, я очень тороплюсь. Мне бежать надо… Я вам ее тут оставлю, ладно? Вы не поспрашиваете в округе – может, у кого потерялись дети, а то мне нужно…

– Семен! – крикнула неожиданно тетка. – Семен, иди сюда!

Кровник хотел что-то сказать, но Лидия, набрав побольше воздуха в легкие, заорала во всю мощь своих голосовых связок:

– СЕМЕЕЕН!!!

Из-за зеленых ворот вышел испитой мужичонка в клетчатых брюках и телогрейке. Он осторожно, обеими руками, словно какую-нибудь боеголовку, держал пустую трехлитровую банку.

– Чего? – спросил он.

– Тут Борька Чпых с вон… – тетка кивнула на Кровника, – с Николаем девочку нашли на путях… немая кажись… Не слыхал ты – в Торпедовке или мож в Пуще детвора не терялась?

– Где нашли? – мужичонка глядел своими пустыми глазенками на мешок в руках Кровника.

– Возле ммм… – Кровник махнул рукой, – мммоста…

Семен обернулся и крикнул кому-то находящемуся за забором:

– Сашка! Крышки мытые возьми!

Невидимый Сашка промычал что-то в ответ.

Семен посмотрел в землю. Поднял глаза на Кровника.

– Позавчера вроде кто-то говорил, что с интерната в Сосновке пропали двое… У них там каждый год как в поход или за грибами, так теряются – пошли за грибами и нету. Надо с конторы позвонить, как откроется, спросить… – Семен рассматривал девочку.

Из-за зеленых ворот вышел толстый круглолицый мальчишка в «вареных» джинсах. В одной руке он держал авоську с пустыми трехлитровками, а в другой надкушенный бутерброд с колбасой. Толстяк, до того упоительно жевавший, замер с набитым ртом.

– Здрабвжуде! – поздоровался он сквозь масло, хлеб и колбасу.

Кровник непроизвольно сглотнул слюну.

– Здравствуй, – сказал он и, положив руку на плечо девочки, слегка подвинул ее к Лидии.

– Присмотрите за ней, пожалуйста, – сказал он. – Она, бедняжка, заблудилась.… Натерпелась…

– Конечно, – кивнула Лидия, – Корову сейчас подоим, и Сема в Сосновку позвонит с конторы…

Она наклонилась к ребенку:

– Пойдем с нами корову доить?

– Спасибо! – сказал Кровник. – Простите! Я очень спешу!

Он быстро присел на одно колено.

– Пока, – сказал он и сразу же встал.

Лидия взяла девочку за руку. Подцепила с земли ведро.

– До свидания! – сказала она. – Не перживай, че терь делать? Покормим, отвезем…

Кровник кивнул и забросил мешок за спину. Девочка во все глаза смотрела на него. Он махнул ей рукой.

– До свидания! – сказал он и быстрым шагом, не оборачиваясь, пошел вдоль забора.

Первые два километра псина бежала за ним, не отставая. Он пару раз швырял в нее ветки, но это не помогло. Потом глянул через плечо – пусто. Нет никого. Он один.

На полпути услышал, как где-то за его спиной – где-то очень далеко – тонко завизжала пилорама. Посмотрел на часы: на лесопилке начался рабочий день.

В левом глубоком кармане брезентового дождевика две запасные обоймы к «стечкину». Сам «стечкин» в правом кармане. Кровник сует туда, в брезентовую тьму свою руку и пистолет послушно тыкается ребристой рукоятью в ладонь. Он бросил только бронежилет: сложил его аккуратно и спрятал в кустах. Все остальное с собой. И еще один небольшой непромокаемый пакет во внутреннем кармане дождевика. Кровнику очень импонирует то, что у него есть этот пакет. Сейчас днем, при солнечном свете он гораздо полезнее чем… чем все остальное, что у него есть. Все остальное – это кейс, маскхалат, кобура, планшет с картой, подсумки со всем своим содержимым, и даже автомат со сложенным прикладом и десятком гнутых оранжевых рожков. В идеале неплохо бы разжиться рюкзаком. Но пока – все это в мешке. Кровник перетряхнул его пару раз, чтобы острые углы не давили в спину и удовлетворенно отметил, что, несмотря на то, что мешок разбух, предметы, находящиеся внутри выпирают совершенно неузнаваемыми силуэтами. Кажется, что он тащит мешок с крупными баклажанами. Или это только ему так кажется?

Пять минут быстрой ходьбы. И снова – бегом марш.

Кровник смотрел в бинокль: аэродром.

Примерно это он и ожидал увидеть. Сколько раз он наблюдал подобное в высокоточную оптику? Не счесть. Меняются только рожи и пейзажи, а аэродромы нет… Вырубил в джунглях просеку, воткнул в пустыне палку с полосатым носком – пожалуйста… приземляйся, взлетай. Аэродромы-близнецы. Перенеси его сейчас в Лаос или Колумбию или еще куда, никто и не заметит подмены: сарай в красно-белую полоску с большой антенной на крыше, короткая взлетно-посадочная полоса больше похожая на пустое футбольное поле за деревней. Пустое… А вон и деревня…

Кровник увидел давно не крашеные, крытые почерневшим от времени шифером разборные «бамовские» дома. Ему доводилось бывать в таких. Жуть полная. Рассчитаны максимум на пять лет эксплуатации. Живут в них лет по двадцать. Полы вздыбились, потолок с каждым днем все кривей, в щели задувает ветер. Есть еще один сюрприз – ядовитый фенол в стенах. Его доблестные строители без всякой задней мысли использовали для утепления. У них тут и детсад, скорее всего, в таком же домике. Детишки, наверное, аж зеленые…

Кровник услышал бодрую музыку в отдалении. Нащупал многократными линзами какое-то шевеление. Он внимательно рассмотрел два сдвинутых автомобильных прицепа, на которых несколько мужиков мастырили что-то вроде сцены с трибуной. Музыка прервалась так же внезапно, как началась, и Кровник увидел какое-то тело в зеленом пальто. Тело что-то радостно вещало в микрофон, но сюда долетало только неразборчивое бубнение. Потом зеленый исчез, и снова заиграла ритмичная музыка. Марш? Диско? Не разберешь…