Крушение миражей

Одна из тем философской антропологии «Серебряного века» — расколотость, раздвоение человеческой души. Оригинальный и яркий поворот этой темы — теория «артистической души», которую развивает философ и писатель Ф. Степун.

В статье «Природа актёрской души» философ исходит в своих построениях не из традиционного антиномизма добра и зла в сердце человека, а из антиномий в положительном полюсе души. Степун говорит о том, что в человеческой душе заложено Творцом огромное богатство, которое он называет положительным «многодушием». Это богатство столь велико, что реализовать его полностью у человека нет возможности. И перед человеком встаёт проблема: как примирить «положительное богатство человеческого многодушия» с «требованием строгого ограничивающего единодушия». Термины «многодушие» и «единодушие» обретают филосовско-антропологический статус, становясь константами теории Степуна. Формы примирения «единодушия» и «многодушия» в человеке могут быть разными. Философ выделяет три типа примирения: оно возможно в форме мещанства, мистицизма и артистизма.

Мещанский путь разрешения «многодушия» и «единодушия», по мысли Степуна, — это атрофия всякой сложности человеческой личности. В мещанском строе души гасится сама проблематика «многодушия». Происходит же этот процесс путём предельного упрощения: «Мещанский душевный строй — это бескрылость, отсутствие чувства дали, — того берега, второй родины. (…) Враги творчества, мещане, тем самым и враги подлинной духовной культуры. (…) Всюду и везде они люди количества, но не качества; труда, но не творчества; цивилизации, но не культуры».

Мистическая душа признаёт и утверждает полноту и богатство человека, она понимает «многодушие» человеческой личности, но «связывает его утверждение с подчинением каждой входящей в него души (…) закону духовной установки, чем и достигает своей тайны: полного отождествления многодушия и единодушия, абсолютной целостности». (…) «Души мистической души — все друг другу попутчики, ибо все мистические пути — пути духа, и все ведут к Богу…». Мистический строй души, с точки зрения Степуна, тоже враждебен творчеству и культуре. «Мистический путь — путь, пролегающий вне культуры».

Положительное же разрешение проблемы творчества (в онтологическом смысле творчество для Степуна — это путь эстетического самоутверждения в границах личности и судьбы) возможно только в артистизме, который «покоится на утверждении человека и как рассыпающегося богатства, и как строящегося единства». Основная черта душевного строя артистизма — любовь к творчеству; радость артистической души — богатство его «многодушия». «Артистизм — предельное утверждение многодушия; ибо артистизм — утверждение единодушия не как победы одной души над всеми и не как уравнения их к какому-то общему знаменателю, но как объединение их в эстетически совершенной картине борьбы».

Наиболее ярко проявляются три типа души — мещанская, мистическая и артистическая — в своём отношении к любви и смерти. Мещанской душе, по мысли Степуна, не доступны тайны любви и смерти. Для неё эта проблематика спроецирована в эмпирию жизни, в то время как мистическая душа разрешает проблематику любви и смерти в метафизику бытия. «В мещанстве ещё не любовь и ещё не смерть, в мистицизме уже не любовь, уже не смерть. Только в артистической душе любовь — подлинная любовь, а смерть — подлинная смерть».

Трагическое артистическое «многодушие» порождает особый феномен артистической любви: трагическое «многолюбие». Реализация этого «многолюбия» зависит от типа артистической души. Степун выделяет два типа артистизма: дилетантствующий и художественный. В каждой артистической душе, как показывает философ, идёт борьба двух одинаково сильных тенденций — тенденции вечной верности и тенденции перманентной измены. Артисты-дилетанты превращают «тенденцию верности в благое намерение, тенденцию измены — в мучительную действительность; артистическую же жизнь — в неряшливый эротический плюрализм». В творческом же, в художественном артистизме обе названные тенденции, по мысли Степуна, не пересекаются в одной и той же действительности, но как бы разводятся по «разным территориям внутренней жизни». Тенденция верности реализуется на «территории действительности», тенденция к измене на «территории мечты». Артист-художник в трактовке Степуна кажется не просто положительной фигурой, но награждается почти религиозными добродетелями: ему усваивается своеобразный аскетизм («аскетическое воздержание от реализации в плане действительности начала множественности»), мистическое чувство.

Подобная характеристика «дилетантствующей» и «художественной» разновидности артистической души кажется, на первый взгляд, верной и точной и разница между разновидностями представляется отчётливой и резкой. Но ведь и та, и другая реализация артистической души относится к одной сущности. Поэтому можно и должно вести речь о двух ипостасях артистической души, а в ипостасях сущность не разделяется. Художественный артистизм, как нам представляется, ничем в корне не отличается от дилетантского. Граница между двумя видами артистизма, с точки зрения Степуна, проходит между двумя пространствами воплощённости: это может быть пространство эмпирической жизни человека, или пространства творчества, мечты, иллюзии. С аксиологической точки зрения в антропологии Степуна реализация измены в жизни есть негатив, реализация же измены в мечте есть начало положительное. В артистическом культе «множественности и мечты» Степун отмечает «высоту, чистоту и напряжённость идеального творчества». Но что есть область мечты? В том смысле в каком Степун использует данное понятие, это есть область помыслов, которые могут быть столь же пагубными, как и поступки. В Нагорной проповеди Господь говорит, «что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с нею в сердце своём» (Мф. 5, 28.). Господь говорит о вожделении, но внимательный анализ статьи Степуна позволяет утверждать, что артистическая душа тоже вожделеет, а не любит. Философ говорит о земном эросе: «В многодушии артистической души всегда таится такое многообразие эротических возможностей, которое никогда не осуществить в жизни». Артистическая душа, согласно мысли Степуна, погружена в мистически безликую стихию любви. Она знает «доопытное предчувствие любви», ей ведом пафос «безмерности и вечности», и именно поэтому любой конкретный опыт любви кажется артистической душе предательством и изменой. В этих рассуждениях мы сталкиваемся с тонкой интеллектуальной подменой, прелестью. Человек как образ и подобие Бога жаждет всецелой, всеобъемлющей любви, но достигается она не на путях артистизма, ибо она так или иначе будет раздроблена (неважно — в действительности или на «территории мечты»), она всегда будет дурной бесконечностью. Достижение подлинной любви возможно только на путях жертвенности. Любовь артистической души — это всегда любовь для себя, а не для любимого, это любовь, которая ищет своего (в противоположность словам апостола Павла). Между «быть всем для всех» и «все для меня» — бездна.

Мы видим, таким образом, что различие между «дилетантами» и «художниками» внутри артистической души — мнимое. Но не является ли ложным и само основание классификации Степуна? Как мы уже отмечали, деление на мещанскую, мистическую и артистическую души связано у Степуна с проблемой «положительного богатства души». Философ говорит о том, что может чувствовать: «Он как творение Божие несёт в себе такую полноту возможностей, какую ему никогда не осилить как творцу своей жизни: своей судьбы и своего лица». Но ведь человек и призван к тому, чтобы осуществить в своей жизни заложенное Богом богатство, и возможно это только на путях преображения и обожения.

Для того, чтобы правильно оценить антропологические построения Степуна, необходимо сравнить его философию личности с православным представлением о человеке. Протоиерей Василий Зеньковский в статье «Принципы православной антропологии» намечает основные задачи постижения человека: 1) необходимость различения «природы» и «личности» в человеке; 2) постижение связи человека с другими людьми (соборность) и космосом (через решение проблемы телесности); 3) разрешение антиномии богоподобия и наличие греха в человеке; 4) раскрытие тайны человеческой личности через понятие Креста. Зеньковский высказывает очень важную мысль о том, что человек устроен не гармонически, а иерархически. «Путь человека не в том, — пишет Зеньковский, — чтобы все силы, присущие ему, развились до возможной высоты, а в том, чтобы главное в человеке не было подавляемо второстепенными и малозначительными движениями».

В философской антропологии Степуна отсутствует это иерархическое понимание строя человеческой души, ибо в артистической душе, которая столь привлекательна для философа, равноценны все эстетические проявления личности (в чём и заключается сущность «положительного богатства» многодушия). Но, пожалуй, самая важная область сопоставления философской антропологии Степуна и православной антропологии связана с проблемой «наличия двух центров» в человеке, то есть проблемы добра и зла в человеческой душе. Зеньковский отмечает: «…грех (то есть основа греховности)… живёт в человеке, имеет действенный свой центр, онтологически, конечно, „вторичный“, но, что ещё важнее, — паразитирующий на светлой сущности человека». В своей теории Степун также упоминает о двух центрах человеческой души («Там, где человек, борясь с самим собой за себя самого, подавляет в себе только ложь, зло и уродство во имя ценностей истины, добра и красоты, там его борьба не проблема»), но проблема борьбы добра и зла в человеке Степуна в этой работе не интересует. Как мы уже отмечали, он сосредоточивает своё внимание на «положительном богатстве души». Но именно здесь философ делает ложный шаг, рассматривая многодушие как положительную ценность. Эстетическая привлекательность «многодушия» не выдерживает проверки этическим началом, без которого человека не существует. Сам Степун признаёт, что в основе артистического многолюбия и артистической души в целом таится грех предательства, грех, который определяет артистическую душу как таковую. Может ли быть грех предательства атрибутом положительного полюса?

Ответ на этот вопрос мы находим уже не в статье, а в романе Ф. Степуна «Николай Переслегин», который писался параллельно со статьёй, а вышел в конце 20-х годов. Этот философский роман в письмах, с нашей точки зрения, представляет собой новый этап в осмыслении природы артистической души. Главный герой романа, образ безусловно автобиографический, наделяется тем самым комплексом идей, который мы находим в вышеуказанной статье. Мотив «многодушия» как положительного богатства человеческой души — основная тема философских размышлений Николая Переслегина. Мы находим практически дословные совпадения в письмах главного героя и в статье самого Степуна, только в романе мысли более заострённые, доведённые до совершенства и воплощённые в жизнь. Главный герой совершает грех предательства (философски обоснованный и оправданный в формулировке главного героя как положительный акт, так как «на дне всякого этического раствора остаётся мутный осадок: нравственный долг греха» (курсив наш. — С.К.)) по отношению к другу (соблазняет и уводит от Алексея жену Наталью), к жене (изменяет ей с Мариной, которую, в свою очередь, тоже предаёт и доводит её и человека, который её любит, до самоубийства). Таким образом, эстетическая привлекательность теории артистической души, изложенной в статье Степуна, в романе оборачивается ужасом распада и смерти, которые несёт в мир душа, подобная душе Николая Переслегина. Форма романа позволяет Степуну показать артистическую душу в действии и с различных точек зрения и тем самым достичь объективности в раскрытии сущности этой души. Единственное письмо в романе, которое принадлежит не Переслегину, это письмо Алексея, характеризующее главного героя, его философию и жизнь: «Я вижу тебя насквозь и всего тебя наотрез отрицаю. И твою бескостную, как Петрушка, мысль, и твою фальшивую сентиментальность, и твою самоуверенную барственность, и твоё актёрское лицо. (…) Твоя душа не только не храм, но даже и не квартира, а гнусная экспериментальная лаборатория. (…) Твоя объективная истина, взаимное понимание, дутый пафос, всё это одна бескровная риторика бескровного сердца…».

Сам главный герой, потерпев жизненный, интеллектуальный и душевный крах, приходит к осознанию порочности своей теории, что вплотную приближает его к религиозному, христианскому покаянию. В своём последнем письме — исповеди к Наташе — Николай Переслегин пишет: «Сейчас так ясно, что вся ложь таилась в моей „правде“ и весь мой грех в той верности, с которой я ей служил. (…) С чувством горячего стыда вспоминаю я все свои утончённые сложности. (…) Какой безбожный бред, Наташа, и какая лукавая мечтательность! (…) У истины много врагов. Быть может, мечтательность один из самых злых и страшных. (…) Моя умная, трусливая, мистическою мечтательностью прикидывавшаяся жадность разрушила твою жизнь, убила Марину и если не убила меня, то, вероятно, только потому, что не смогла убить себя во мне». Раскаяние приближает к вере. С героем читатель расстаётся в момент начала его нового жизненного этапа — ещё не всецелое обретение Христа и принятие Креста, но уже первый шаг в этом направлении.

В своих мемуарах «Бывшее и несбывшееся» Ф. Степун вспоминает о процессе написания романа «Николай Переслегин»: «Проблематика и колорит романа (…) вырастали как из материала собственной жизни, так и из наблюдений над (…) литературно-философской средой… Накануне Великой войны все мы жили кризисами — кризисом религиозного, политического и эстетически-эротического сознания. В эпохе было много беспредметной проповеди, артистической позы и эротического снобизма. Писал я „Переслегина“ с раздвоенным сердцем, то благодарно радуясь растущему во мне новому человеку, то впадая в лирический соблазн и интеллектуальные грехи моей романтической юности».

Сам философ Ф. Степун в своей жизни и философии вполне преодолел «переслегиновщину», что, очевидно, было ознаменовано переходом из лютеранства (именно в протестантизме корни романтизма и нездорового мистицизма, равно как кантианства и неокантианства, глубинная суть которых — иллюзионизм) в православие.