Крысиная башня

Эпизод первый Заявка

1.

Мельник читал последнюю в семестре лекцию перед группой из двадцати человек, но мысли его крутились вокруг одного-единственного – Бойко. Было жарко, студентки обмахивались тетрадями, проводили пальцами по вспотевшим лбам, в воздухе стоял густой запах сирени, цветущей за открытыми окнами. Бойко, светловолосый худощавый парень с тонкими правильными чертами лица, ни на что не обращал внимания. Он сидел, не меняя позы, и рассеянно вертел в руках дешевую пластмассовую ручку. Глаза его безотрывно следили за тонким кончиком стрежня, на котором поблескивал маленький измазанный чернилами шарик. С самого начала лекции Мельник ощущал исходящую от него опасность, а к середине был уже абсолютно уверен, что видит перед собой убийцу.

Мельник говорил:

–– Возникновение театра абсурда связывают с именами двух драматургов: Беккета и Ионеско.

Птицы за окном щебетали так громко, что приходилось повышать голос, но Бойко, думавший о прошлой ночи, ничего не слышал. Продолжая говорить, Мельник прислушивался к его мыслям: жертва, убийство, кровь, оскал, опасность, «я спасал свою жизнь».

–– Театр абсурда рассказывает об одиночестве и отчуждении человека от окружающего мира. – Мельник чувствовал, как начинает болеть голова. Обрывки бессвязных мыслей Бойко вплетались в лекцию, как щебет птиц.

На поверхности плавали лишь осколки образов и обрывки слов. Мельник улавливал их безо всякого усилия – как слышал на улицах разговоры проходящих мимо людей. Чтобы узнать больше, он должен был нырнуть в голову Бойко, а это было все равно что подслушивать нарочно. Мельник колебался, и останавливала его не только щепетильность. Он знал, что и сам может быть опасен.

Жирная, ошалевшая от тепла муха залетела в окно и стала биться о беленый потолок в поисках выхода. Студентки начали посмеиваться.

–– Абсурдно искать выход там, где его нет. И тем не менее, этим грешат не только мухи, – Мельник заставил себя улыбнуться. Муха стукнулась о потолок особенно сильно, срикошетила и, заметив наконец, где находится окно, вылетела на улицу. Группа оживилась, и только Бойко не обратил на происшествие никакого внимания.

–– «Бескорыстный убийца» – одна из наименее известных в России пьес Ионеско, – сказал, глядя на него, Мельник. – В ней бессмысленная жизнь сталкивается со смертью, которую нельзя предотвратить.

Бойко вздрогнул и поднял глаза.

–– Герой пьесы разговаривает с убийцей, а тот в ответ лишь бессмысленно хихикает из темноты. Потому что смерть невозможно переубедить.

Синие глаза Мельника встретились с голубыми глазами Бойко.

«А ведь он убьет еще раз», – подумал Мельник, и все его сомнения рассеялись. От усилия, которое пришлось приложить, ему стало больно, но зато он сразу увидел тело девушки, которое Бойко закопал в песок на обрывистом берегу. На длинных светлых волосах темными штрихами запеклась кровь, кровью были пропитаны изорванная в клочья белая майка и джинсовые шорты.

Мельник замолчал, слова застряли у него в горле. Двадцать пар глаз выжидающе смотрели на него, Бойко вернулся к разглядыванию ручки. Мельник собрался с мыслями и продолжил:

–– Итак, «Лысая певица».

–– «Бескорыстный убийца», – поправил его кто-то из студенток.

–– Нет, «Бескорыстного убийцу» мы с вами разбирать не будем, – рассеянно ответил Мельник. Студентка в первом ряду удивленно подняла бровь.

Когда пара закончилась, Мельник вышел в коридор и пошел за группой на другой этаж. Студентки остановились напротив закрытых дверей аудитории, расслабленно оперлись о подоконники и продолжили негромкие разговоры. Бойко стоял поодаль от них, прижавшись затылком к прохладной, выкрашенной бежевой краской стене.

Мельник прошел мимо студентов и открыл дверь кафедры русского языка.

–– Можно я у вас посижу? – спросил он секретаря Марину.

–– Конечно, Вячеслав Станиславович, – Марина недоуменно пожала плечом. Она не поняла, почему Мельник хочет посидеть именно здесь, но не стала возражать: он нравился ей. Мельник был высок и широкоплеч. Черты его лица отличала грубая правильность: крупный нос, высокие скулы, черные широкие брови. Волосы он носил длинными, до плеч, но скорее по студенческой привычке, чем из желания нравиться.

Мельник выдвинул стул, стоящий у ближайшего стола, сел и закрыл глаза.

У девушки, которую убил Бойко, была порвана щека, проколот бок, изуродована грудь. Оружием послужил шампур, и последний удар оказался настолько сильным, что железный прут намертво застрял между ребрами – Бойко пришлось постараться, чтобы выдернуть его. Пока он тянул, упершись коленом в мягкий живот своей жертвы, – опомнился и понял, что сделал.

Мельник нырнул еще глубже. Теперь ему было все равно, как сильно он повредит голову убийцы.

Бойко привез девушку в лес. Она не казалась ему красивой, но в ее движениях и взгляде сквозила граничащая с вызовом уверенность в себе. Пока Бойко насаживал на шампур куски сырого мяса, девушка смотрела на него и улыбалась. Она хотела поцеловать его, но Бойко не приближался к ней, продлевая приятное, тягучее предвкушение. Девушка говорила – он молчал, только изредка вставляя слова.

Вечер темнел. Поднялся небольшой ветер, угасающие угли костра вспыхнули красным. Бойко почувствовал тревогу. Его нервы были напряжены: он завел себя, как пружину, отдаляя первый поцелуй, пережал – и внезапно оказался во власти страха. Лес показался ему враждебным. Угасающий дневной свет заставил пространство раздвоиться. Лицо девушки стало странным, будто от кожи отслоилась тонкая пленка с рисунком. Бойко захотелось узнать, что скрывалось под пленкой. Он подошел, наклонился и провел пальцами по ее скуле. Девушка улыбнулась, отложила в сторону шампур с недоеденным мясом. Между ее зубами Бойко увидел застрявшие мясные волокна, красным блеснул в уголке губ кетчуп. Его пальцы нащупали тонкий край пленки, на которой было нарисовано фальшивое лицо. Он дернул и сорвал маску, обнажая злобную ощеренную морду. Страх электрическим разрядом прошел по его телу. Бойко выхватил воткнутый в землю шампур и, коротко замахнувшись, ударил. Острие вспороло чудовищу щеку, обнажая ровные белые зубы. Из раны хлынула кровь. Девушка закричала.

Открылась и закрылась ведущая на кафедру дверь. Вошедшая аспирантка увидела Мельника и вопросительно взглянула на Марину. Ее глаза, густо обведенные серыми тенями, округлились от удивления. Марина развела руками и покачала головой. Мельник открыл глаза и встал.

–– Вам плохо, Вячеслав Станиславович? – спросила аспирантка.

–– Нет, все хорошо, Ольга Анатольевна, не беспокойтесь, – ответил Мельник.

Он соврал: Бойко был так напуган, что мог убить снова. Это было плохо.

После четвертой пары Мельник успел перехватить опасного студента внизу и пошел следом за ним. Он никогда не имел дела с психически больными людьми и теперь со смесью любопытства и отвращения наблюдал, как меняется картина мира в голове убийцы. Была середина дня, городская улица раскалилась, и воздух наполнился мелкой пылью, похожей на опилки карандашного стержня. Мысли Бойко путались, темнота наползала со всех сторон, в глазах пульсировали красные и оранжевые круги, лица людей искажались. Он напрягал зрение, нервно встряхивал головой, пытаясь понять, где прячутся звери, и только порывы свежего ветра уносили галлюцинации, сдувая их, будто туман.

Мельник следовал за Бойко до самого дома. Студент нырнул в темный подъезд пятиэтажки, из которого тянуло пропитанным плесенью сырым холодком. Мельник смотрел на ослепшие от яркого дневного солнца окна, и понимал, что не сможет убить сумасшедшего.

2.

–– Неужели заболели зубы? – желчно спросила Полина, когда Мельник вошел в двери частной стоматологии, где она работала администратором. Полина была худой, невысокой, всегда сутулилась, при ходьбе смотрела себе под ноги и часто выглядела уставшей. Лицо ее казалось некрасивым из-за круглого, картошкой, носа и маленьких, глубоко посаженных глаз, но неизменно привлекало внимание – то ли этой неправильностью, то ли жестким, решительным взглядом, то ли тем, что она стриглась почти под ноль и тем самым выставляла напоказ свои недостатки.

–– Мне нужно посоветоваться, – ответил Мельник.

–– Со мной?

–– Я пошел бы к Саше, но… А больше у меня никого нет.

Врач вышел из кабинета, за ним показался пациент. Мельник отступил, дожидаясь, пока Полина выпишет счет и даст сдачу. Когда холл снова опустел, Мельник оперся на стойку, наклонился к ней и полушепотом, чтобы случайно не услышали врачи, пациенты и ассистентки, изредка проходящие через холл, рассказал о Бойко. Когда Мельник закончил, Полина спросила:

–– Что ты собираешься делать?

–– Трудно решить.

–– Нет, постой, – Полина принялась крутить в пальцах ручку, отчего перед глазами Мельника снова возник Бойко. – Почему бы тебе просто не прополоскать его голову, чтобы там все пришло в порядок? Саша бы так и сделала.

–– Я не умею.

–– Не умеешь?

–– Не умею. Мы с Сашей разные, и природа способностей у нас разная. Я могу чувствовать его состояние, я могу добраться до любого из его воспоминаний – и на этом все.

–– Я всегда думала, что ты сильнее, чем Саша.

–– Нет, это только казалось.

–– Но я была уверена…

Телефонный звонок разорвал повисшее между ними напряжение. Мельник был рад минутной передышке, потому что врал Полине и не хотел, чтобы она это заметила. С Бойко наверняка можно было что-то сделать, но он не знал, что. Последние двадцать лет Мельник не читал чужих мыслей, не влиял на чужие поступки, не сближался с людьми и не позволял себе злиться. Природы своих способностей он не понимал, и пользоваться ими не умел. Любые его действия могли иметь совершенно непредсказуемый результат, тем более что сознание Бойко было запутанно, странно и хрупко.

–– А если он слетит с катушек прямо сейчас, пока мы тут разговариваем? – спросила Полина, положив трубку. – Убьет кого-нибудь, пока ты колеблешься.

–– Не слетит, – ответил Мельник. – Это странно, но я наладил с ним постоянную связь. Раньше мне казалось, что я должен быть рядом с человеком, чтобы забраться к нему в голову. Но Бойко ушел домой, я стал о нем думать и обнаружил, что все еще слышу его. Я и сейчас в его голове.

–– Почему бы тебе просто не убить его?

–– Убить?

–– Почему нет?

Полина смотрела на Мельника своим фирменным взглядом – требовательно и жестко. Он чувствовал, что начинает злиться, однако подавил в себе это чувство.

–– А ты смогла бы убить?

–– Если бы знала, что человек опасен?

–– Да.

–– Не знаю, – Полина помолчала. – Мне кажется, что да, но когда я думаю об этом, ситуация представляется мне плоской. Ненастоящей. Так что на самом деле я не знаю, что стала бы делать, если бы у меня был нож, а убийца стоял передо мной.

–– Я мог бы дождаться, когда он снова сорвется, и убить его, защищая следующую жертву.

–– Да, так было бы проще. Когда есть весомый повод, убивать, наверное, легче.

–– Но Бойко успокаивается! Кто знает, как долго он будет стабилен? Я могу потерять бдительность. Понимаешь, связь с ним требует физического напряжения…

–– Ты оставишь все, как есть? – спросила Полина, перебивая его.

–– Нет, – ответил Мельник. – Я решил идти в полицию.

–– Думаешь, они не поднимут тебя на смех? Уверяю тебя, к ним ходят толпы сумасшедших.

–– Я знаю, где тело, а девушку наверняка ищут.

Полина стиснула челюсти и прищурила глаза.

–– Иди, – злобно сказала она, – иди в полицию, если ни на что другое не способен.

–– Почему ты злишься? – спросил Мельник. Полина вскочила и вышла к нему из-за стойки. Из-за разницы в росте голова ее оказалась задрана вверх, зрачки расширились, а острый подбородок нацелился Мельнику в самое сердце.

–– Потому что ненавижу тебя! Почему ты не любишь Сашу?

–– Я люблю.

–– Почему никогда об этом не говоришь? Все десять лет, которые ты рядом, ты мучаешь ее своим безразличием! Ты дразнишь ее: ничего не делаешь, но и не уходишь! Это пытка для нее, настоящая пытка.

Мельник молчал, не желая оправдываться. Он впервые слышал о том, что его присутствие для Саши мучительно. Он любил ее все десять лет, прошедшие со дня их знакомства, но понял, что любит, совсем недавно.

–– Хотя бы сейчас, – прошипела Полина, и ее сжатая в кулак рука больно ударила Мельника по груди, – хотя бы сейчас иди к ней и скажи, что любишь. Скажи! Долго притворяться тебе не придется!

–– Я не могу, – ответил Мельник.

–– Почему?!

–– Потому что это будет выглядеть как милостыня. Как будто я сделал это из жалости к умирающему человеку.

3.

Накрапывал мелкий дождь. Мельник стоял перед шлагбаумом, перекрывающим подъезд к отделению полиции, и смотрел на синие буквы на белом фоне. Возле дверей паспортного стола мокли гастарбайтеры, полицейские курили под козырьком соседнего крыльца.

Опасаясь, что на него в конце концов обратят внимание, он выдохнул и пошел вперед. Миновал высокие ступени, толкнул тяжелые двери и попал в длинный, унылый, тускло освещенный коридор, где за зарешеченным окном сидел дежурный.

–– Здравствуйте, – сказал Мельник, наклоняясь к прорези в окне. – Я хотел бы заявить о преступлении.

–– Что за преступление? – лениво спросил молодой светловолосый лейтенант.

–– Убийство, – ответил Мельник.

Полицейский собрался, выпрямил спину, подался к окну. На лице его проявился живой интерес.

– Кто убил? Кого?

– Мой студент, его фамилия Бойко. Убил девушку, не знаю ее имени. Это произошло позавчера, на Карьерах.

–– Что за девушка?

Лейтенант потянулся к трубке телефона.

–– Невысокая, средней комплекции: не полная, но и не худенькая…

–– Вы видели, как он это делал, или он вам рассказал?

–– Не то и не другое.

–– В смысле?

–– Я… прочитал его мысли.

Лейтенант расслабился, откинулся в кресле, на его губах появилась кривая улыбка.

–– Я понимаю, как это выглядит со стороны, но я могу доказать, – сказал Мельник. – Я точно знаю, где тело.

–– На Карьерах, говоришь?

–– Да, – сказал Мельник, стараясь не показать, что заметил издевку.

–– Не наш район. Ты, профессор, обратись по месту совершения, там тебе и помогут.

Мельник стиснул зубы, подавляя злость. Он смотрел в наглые, умные, блестящие глаза молодого лейтенанта и думал о том, что не может сдаться просто так.

Можно было заставить лейтенанта лично поехать на Карьеры, но Мельник не знал, чем это кончится. Лейтенант мог сойти с ума и мучиться навязчивой идеей о трупе, который нужно достать из песка. Мог стать убийцей. В конце концов, его голова могла лопнуть, как мыльный пузырь. Мельник представил, как кусочки черепа, влажные от крови и мозга, разлетаются по сторонам и стучат по отделяющему лейтенанта стеклу.

–– Не стой тут, мужик. Честно тебе говорю, – без угрозы, но твердо произнес полицейский, и Мельник вышел из отделения.

Он выяснил, к какому отделению относятся Карьеры, и поехал туда. Лейтенант Центрального района подсказал ему, как действовать, и, подойдя к следующему дежурному, Мельник соврал. Он сказал, что студент Бойко вчера после занятий признался ему в совершенном преступлении. Мельника проводили к следователю, в тесный кабинет с запыленным окном. Невысокий плотный капитан по фамилии Медведев, с то ли седеющими, то ли выгоревшими на солнце волосами, спросил:

–– Где, по его словам, находится тело?

–– Зарыто в песок… Он говорил, что рядом какой-то синий сарай. Это на том берегу, который далеко от шоссе. Напротив – крохотный островок.

–– Примет негусто. Долго можно копать. Вы уверены, что он не выдумывает?

–– Мне показалось, что нет. Он заметно нервничал. Правда, говорил бессвязно, и я не все понял.

–– Почему он пришел к вам?

–– Что?

–– Почему он пришел именно к вам? Вы часто разговаривали? Он делился с вами чем-то до этого?

–– Нет. Я не знаю, почему он решил поделиться этим со мной. Может быть, это потому что мы проходили Ионеско, говорили об одиночестве и о смерти.

–– Понятно… Понятно… Имени девушки, значит, не знаете?

–– Нет, он не сказал.

–– Как это произошло? Он говорил?

–– Да, говорил. Они жарили шашлыки – там, в лесу, шагах в тридцати от берега должны быть кострище и кирпичи – а потом он разозлился, я не понял, из-за чего. Он что-то говорил про маски. Разозлился и ударил ее шампуром. Кажется, не один раз.

–– Не говорил, куда дел шампур?

–– Не говорил. Может быть, так и валяется где-то рядом с кострищем. Я не знаю.

–– Понятно… Что ж, можете идти. Если вы будете нужны, мы с вами свяжемся, Вячеслав Станиславович.

–– Но вы что-то сделаете?

–– Не беспокойтесь. Идите. Оставьте это нам.

На следующий день Бойко пришел в университет. Он был спокоен и собран, разговаривал и даже шутил. «Что ж, – подумал Мельник, – значит, решение было неверным. Придется держать его мысли в кулаке и ждать, когда он слетит с катушек. И пусть это кончится тем, чем кончится».

Но после обеда появилась полиция. Мельник видел арест глазами Бойко и чувствовал его ужас. Тело было найдено, вина Бойко могла быть доказана: полиция обнаружила шампур с отпечатками его пальцев и кровью девушки. Мельник ушел из головы Бойко и почувствовал облегчение. Чужой разум, притуплявший его чувства на протяжении нескольких дней, тяготил его, словно был ядром на ноге каторжанина.

4.

Саша стояла у окна и смотрела на улицу. Она всегда была маленькой и хрупкой, но за последнее время похудела еще больше. Руки ее стали почти прозрачными, плечи – острыми, как у подростка. Волосы у Саши были длинные и невесомые, как легчайший шелк. От природы они обладали тем невзрачным светло-русым цветом, который большинство женщин предпочитает сменить, но Саша никогда их не перекрашивала.

Черты ее лица были невыразительны, полустерты и будто размыты – Мельник знал их наизусть, ей не было нужды оборачиваться. Он хорошо помнил небольшой аккуратный нос, невысокий лоб с едва заметными дымчатыми бровями, бледные губы, не узкие, но и не пухлые, и светло-серые глаза того неясного цвета, какого бывает осенью затянутое облаками небо.

На ней было узкое платье стального цвета, перехваченное по талии тонким поясом, и благодаря платью и своей болезненной худобе Саша казалось иглой, воткнутой в плотное пространство комнаты как в игольницу – чтобы не потерялась.

Одна ее рука касалась заброшенной деревянной рамы для росписи по шелку. До болезни Саша часто рисовала, а теперь тяжелый запах резинового клея, прежде такой отчетливый, выветрился из комнаты. Другой рукой Саша рассеянно поглаживала Черепашку, сидевшую на окне. Кошка выглядела плохо. Ее трехцветная шерсть потеряла свой блеск и торчала клоками, голова была безвольно опущена, хвост свисал с подоконника, как флаг в безветренную погоду. На прикосновения невесомой хозяйской руки Черепашка почти не реагировала.

–– Я думал о тебе, – сказал Мельник. Саша не ответила. За окном волновались, как море, тонкие плети березы, и комнату заполнял нежный, золотисто-зеленый свет. В этих отсветах Саша казалась ненастоящей, нездешней и очень далекой.

Раньше она радовалась приходу Мельника. Он тогда был холоден, избегал объятий и откровенных взглядов, изо всех сил старался держаться от Саши подальше, но совсем не видеть ее не мог.

Мельник очень долго не хотел признаваться себе в том, что любит ее. Это продолжалось до тех пор, пока врач не сказал им, что шансов на выздоровление мало, и ему стало страшно. Мысль о жизни, в которой нет Саши, причинила ему невыносимую боль.

В тот день, когда ей сделали первую операцию на сердце, Мельник долго не мог заснуть, а когда погрузился наконец в тяжелую полудремоту, из которой то и дело выныривал в холодную пасмурную реальность, увидел сон. Во сне он был в операционной, и Саша лежала там, как будто уже очнулась от наркоза. Мельник видел начало бордового шва, уходящего под больничную рубашку у нее на груди. Он подошел и взял ее за руку. Рука оказалась ледяной, потому что в операционной было холодно. Иней застыл на высоких медицинских шкафах, на кафельной плитке, покрывающей стены, на огромном операционном светильнике, на блестящих хирургических инструментах, которые лежали в белом, изогнутом, как почка, лотке. Мельник поднял ее руку к своему лицу, чтобы согреть дыханием, и случайно коснулся губами прохладной Сашиной ладони. Он проснулся, все еще ощущая аромат ее кожи, и впервые в жизни понял, что хочет дотронуться до нее.

Но было поздно. Саша погрузилась в безразличие и, кажется, приняла болезнь как должное. Теперь она не ждала его прикосновений.

–– Твои родители говорят, ты отказываешься от повторной операции, – сказал Мельник. – Почему?

–– А есть ли в ней смысл?

Саша слегка повернула голову, так что теперь Мельник мог видеть ее щеку и край глаза.

–– Почему нет?

–– Ты же знаешь, что будет, если мне станет лучше, правда?

Он действительно знал. Она бы снова истратила себя.

От бабушки Саше досталась удивительная способность влиять на чужие судьбы. Распорядиться этой способностью можно было по-разному.

Можно было сделать вид, что ее вовсе нет, и жить жизнью обычного человека – и Мельник предпочитал поступать именно так.

Можно было спасать людей – такой выбор сделала Саша. Но если Мельник был опасен для других, то она была опасна для себя. Каждый раз, когда она переписывала чью-то жизнь, ей становилось чуть хуже. Сашина бабушка была женщиной мудрой и осторожной, ее хватило надолго – разум ее померк, когда она была уже пожилой. Саша же тратила себя самозабвенно, остервенело. Мельник всегда думал, что дело в ее обостренном чувстве сострадания, но в последнее время стал подозревать, что она хотела не только помочь им, но и истратить себя. Истратить себя раньше времени.

После резких слов Полины он с ужасом осознал, что его холодность и отстраненность могли мучить ее так сильно, что она решила покончить с жизнью. Как говорить с ней об этом, он не знал.

–– Разве тебе не хочется жить? – спросил Мельник.

–– Очень хочется, – просто ответила Саша. – Но я устала – от того, что все время вижу, как кто-то мучается. Я знаю, что могу помочь, и помогаю. Но когда заканчиваю, тут же вижу кого-то еще. И это никогда не прекращается.

–– Ты все равно не сможешь помочь всем.

–– Всем – не смогу. Никто никогда не сможет.

–– Так что же…

–– Кроме меня этого вообще никто не делает.

Она повернулась и посмотрела на Мельника. Цвет ее лица был бледным, с легким землистым оттенком, под глазами залегли глубокие тени, кожа обтянула скулы. Он не хотел ее терять. Но она уходила.

–– Я думал, что никогда не буду вмешиваться, – сказал он. – Но вмешался, потому что иначе было нельзя. Это случилось три дня назад.

Глядя, как оживились ее глаза, Мельник понял, что сказал, наверное, единственную вещь, которая еще могла ее заинтересовать. Он не мог сказать ей о любви – она заподозрила бы за этими словами унизительную жалость к умирающей, но он мог дать ей надежду, что когда-нибудь изменится.

–– Расскажи, – недоверчиво потребовала Саша.

Мельник рассказал ей про Бойко – подробно, стараясь не упустить ни одной детали.

–– Если так случится еще раз, ты снова это сделаешь?

–– Сделаю. Потому что от этого зависит человеческая жизнь.

–– Человеческим жизням угрожают не только убийцы.

–– Я понимаю. Но я, в отличие от тебя, не могу видеть будущее. Мы очень разные, Саша.

–– Очень, – подтвердила она. – И я боюсь, что это был первый и последний раз…

Ее глаза начали тускнеть.

–– Почему?

–– Подумай сам: какова вероятность того, что убийцы станут встречаться тебе на каждом шагу? Даже если ты встанешь на центральном перекрестке города и будешь стоять там несколько часов, велики ли шансы, что мимо тебя пройдет тот, кто действительно опасен?

–– Я мог бы работать с полицией.

–– Тебя высмеют и выставят за дверь.

–– А если я найду способ?

–– Не мне говорить тебе, что делать.

Она отвернулась к окну. Ветер рванул березовые плети, они зашуршали рассержено и громко, как гремучие змеи.

5.

Мельник не знал, как можно заставить полицию слушать себя, и после нескольких дней бесплодных размышлений обратился за идеями к «Гуглу». Он вбил в поисковую строку слова «полиция», «медиум», «расследование» и вперемешку со ссылками на сомнительные статьи из желтой прессы и малоизвестные фильмы получил многочисленные ссылки на программу «Ты поверишь!», третий сезон которой весной завершился на одном из крупнейших каналов. Мельник начал смотреть шоу с первого выпуска первого сезона, и с удивлением обнаружил во второй же передаче настоящих полицейских. Речь шла о безнадежном деле: год назад муж и жена возвращались в город с дачи. Ехали днем, машина была в порядке, но они вдруг пропали. Через день машину обнаружили в стороне от дороги – исправную, с половиной бака бензина, – а назавтра в пяти километрах от нее нашли тела. Полиция зашла в тупик.

Мельник смотрел со все возрастающим интересом. Никто не называл преступника впрямую, но три участника дали интересные версии, услышав которые, полицейские заметно оживились. Значит, медиумам, прошедшим отбор в шоу, они верили.

Продолжая смотреть следующие выпуски, Мельник заметил, что сменилась контекстная реклама. Ему стали предлагать услуги колдунов и ясновидящих, на фотографиях он узнавал лица тех, кто участвовал в шоу. Он стал переходить по ссылкам и читать объявления об услугах. Набор их был довольно стандартным, а плата за один прием у медиума, хорошо показавшего себя в шоу, доходила до десятков и даже сотен тысяч рублей.

Мельник подумал, что это дает дополнительные возможности: если бы он стал зарабатывать такие деньги, то Сашу можно было бы отправить на реабилитацию в лучший европейский центр. И, может быть, следя за тем, как меняется Мельник, она смогла бы измениться сама – понять, как нужна им, начать себя беречь.

Он долго думал, долго рассматривал официальный сайт программы, на котором были изображены одетые в черные балахоны колдуны с магическими шарами в руках, и, наконец, решился.

С заполнением заявки Мельник провозился больше часа – он тщательно выбирал слова, стараясь выглядеть убедительно. Едва он закончил, зазвонил телефон. Мельника вызывали в полицию.

–– Хотел уточнить кое-что в ваших показаниях, – сказал капитан Медведев, когда Мельник занял место на расшатанном стуле возле его стола. – При каких обстоятельствах студент Бойко завел с вами разговор, в ходе которого признался в совершенном преступлении?

Мельник смотрел вниз, на обшарпанный пол кабинета, на свои руки, сцепленные в замок на коленях. Ему не нужно было читать мысли капитана, чтобы понять: Медведев считает Мельника виновным.

–– Это было на следующий день после убийства. Мы столкнулись на трамвайной остановке, когда оба возвращались из университета после занятий.

–– Ваш дом в другой стороне, разве нет?

–– Разве я сказал, что ехал домой?

–– Допустим, не домой. И что же, он просто так подошел и сказал: «Вячеслав Станиславович, я хочу вам что-то рассказать?»

–– Примерно так. Дословно я не помню. Кажется, он начал мямлить что-то невнятное, и я не сразу понял, что у него ко мне серьезный разговор.

–– Угу. Так. И что же, вы стали говорить прямо на остановке?

–– Нет. Зачем? Там было много людей. Мы отошли в сторону. Знаете, там есть небольшая аллея со скамейками, она ведет к университету. Вот там мы и сели.

–– Вас кто-нибудь видел? Вдвоем? Как вы сидели на этой скамейке?

–– Нет, никто.

–– Что же, никто из студентов после окончания занятий не шел от университета к остановке?

–– Может быть, они шли по соседней дорожке. А может быть, все успели пройти. Я ведь вышел из корпуса не сразу после звонка.

Капитан хмыкнул, встал из-за стола, подошел к окну; помолчал, глядя за забранное решеткой стекло. В кабинете было душно и пыльно. Мельник видел, что тут недавно делали ремонт, но обилие бумаг и пренебрежение работающих здесь мужчин к чистоте быстро воссоздали привычную, хмурую, серую, обстановку. В кабинете никто не курил, и все же могло показаться, что в воздухе висит готовый рассеяться сигаретный дымок.

–– Часто Бойко это делал?

–– Убивал? Я не знаю.

–– Обращался к вам за советом. Хотя бы просто делился чем-то личным.

Мельник промолчал.

–– Так часто или нет?

–– Он сделал это первый раз. Раньше мы никогда не разговаривали.

–– И как вы объясните тот факт, что он пришел со своим признанием именно к вам?

Капитан повернулся к окну спиной, Мельник поднял голову, и их взгляды встретились. Игра шла по-крупному, Мельник прекрасно это понимал.

–– Мне трудно судить, я не психолог, – ответил он. – Возможно, я просто показался ему достойным доверия. Я не знаю.

–– Он объяснил вам, почему рассказывает об убийстве?

–– Нет, не объяснил.

–– И не просил оставить все в тайне?

–– Нет, не просил.

–– И поэтому вы пошли в полицию?

–– Я пошел в полицию, потому что думал, что Бойко может убить кого-то еще. Он выглядел совсем больным.

–– Мы спросили его, почему он пошел к вам.

–– И?

–– Он сказал, что не ходил.

–– А что он сказал?

Коренастый капитан проигнорировал вопрос.

–– Вы были знакомы с жертвой? – спросил он.

–– Не знаю, – ответил Мельник. – Бойко не сказал мне, кто она, а я не стал спрашивать.

–– Вы очень расстроитесь, если я скажу, что вы знали ее?

–– Смерть человека меня всегда очень расстраивает, вне зависимости от того, знал я его или нет.

–– Но вот что интересно: оказывается, что вы жертву знали, а Бойко – нет.

Капитан замолчал, и Мельник вдруг отчетливо увидел лицо девушки и понял, что действительно знает ее. Капитан думал о ней, мысль была четкая и ясная – лицо с фотографии и имя. Мельник вздрогнул, Медведев впился взглядом в его лицо.

–– Знаешь, кто она. Знаешь, – прошептал он утвердительно.

Мельнику нечего было возразить. Теперь он и в самом деле знал.

Два года назад она училась на первом курсе филфака, и Мельник читал в ее группе лекции по античной, а потом по средневековой литературе. Она кое-как сдала первую сессию, а ко второй даже не приступила – была отчислена. Девушка хотела восстанавливаться, ходила в деканат, встречалась с преподавателями и в том числе подходила к Мельнику, чтобы договориться о пересдаче.

–– Это неправда, – Мельник почувствовал, как в нем вскипает злость и сосредоточился на том, чтобы подавить ее. – Бойко тоже мог ее знать. Они учились на одном факультете.

–– Значит, знаешь, кто она, – заметил капитан, и в голосе его звучало мстительное удовлетворение. – Только что не знал, а теперь вдруг узнал.

Мельник молчал, смотрел на носки своих ботинок, держал руки сцепленными в замок. Он не мог придумать ответа и чувствовал, что злость совсем близко. «Я не знаю, что будет с тобой, если я разозлюсь», – мысленно говорил он капитану. А тот продолжал:

–– У меня многое не сходится, товарищ Мельник. Как же ты узнал о совершенном преступлении?

–– Мне рассказал Бойко.

–– Этому нет подтверждений.

–– Но нет и опровержений. Мое слово против слова убийцы.

–– Как ты узнал, кто жертва, если по твоему же собственному признанию Бойко тебе этого не говорил?

Мельник поднял голову и посмотрел капитану Медведеву в глаза. Он был зол, этот капитан. У него было два отличных сына. Один только что женился, другой встречался с девушкой, и выбор обоих сыновей капитану нравился. Медведев думал о тех, кто опасен для таких славных девочек. И он был уверен, что растерянный и подавленный мальчишка Бойко такое зверство совершить не мог, а стоял за этим самоуверенный взрослый извращенец, задумавший за что-то отомстить бывшей студентке или просто реализовать свои больные фантазии. Медведев думал, что Мельник заметил не очень здорового студента, надавил на него, заставил убить, а потом подставил, боясь, что студент сдаст его первым.

Мельник оказался в ловушке. Он понял, что так просто из полиции не выйдет. У него было два пути: подавить злость, забыть о Саше, не вмешиваться и попасть в СИЗО, или повлиять на капитана Медведева.

–– Молчишь? – ухмыльнулся тот. – Сказать тебе нечего? Тогда ответь мне вот на что: где ты был вечером семнадцатого мая?

–– Дома.

–– Кто может это подтвердить?

–– Никто. Я живу один.

–– Твоя женщина?

–– У меня нет женщины.

–– Родственники?

–– Нет. Мама умерла недавно, а отец живет с другой семьей.

Мельник говорил, уже не заботясь о том, что говорит. Он принял решение и теперь думал, что именно так, наверное, чувствуют себя молодые хирурги перед тем как впервые в жизни сделать надрез на живом теле. Он сконцентрировался, сосредоточился, перестал слушать капитана и вспомнил тот единственный раз, когда заставил человека делать то, что хотелось ему.

Скрипнули тормоза, брызнула кровь, закричали женщины, зрачки расширились от боли – Мельник отогнал видение. «Если я буду спокоен и собран, – подумал он, – если я не буду чувствовать злости, если я буду осторожен и не позволю себе действовать в полную силу, с капитаном ничего плохого не случится».

«Мельник не врет», – мысль была простая и четкая. Мельник взял ее осторожно, как бутылку с нитроглицерином, и поставил в голову капитана. А потом толкнул.

Капитан прервался на полуслове и остановился в недоумении, словно услышал грохот отдаленного взрыва. Мельник смотрел на него, боясь дышать – он не знал, что именно сейчас сделал.

–– Простите, – сказал капитан. Лицо его помрачнело, и он уселся за стол, тяжело опираясь на руки. – Голова болит.

Его широкая мясистая ладонь опустилась на лоб и медленно поползла вниз, до подбородка, будто капитан пытался стряхнуть навязчивую боль.

–– Ничего, – сказал он Мельнику. – Пройдет. У меня это бывает. Особенно перед грозой. Люблю грозу в начале мая. Правда, уже июнь… Можете быть. Свободны можете быть. Давайте я подпишу.

Мельник протянул ему пропуск.

6.

–– В нас дети играют.

–– В смысле?

–– В прямом. Выходят в школьный двор, свечи зажигают – ну или палки там берут, делают вид, что свечи, – руками водят. Глаза закатывают и рассказывают. Способы описывают, которыми маньяк убивал жертву. Класс пятый, шестой. Даже третий иногда. Страшные вещи говорят, между прочим. Это хорошо.

–– Да?

–– Конечно. Дети – всегда хорошо. Ради них все. Раз дети в нас играют, значит, мы им нужны. Верхняя планка популярности, как ни крути. Хорошее у нас шоу.

7.

Сидя на вокзальном перроне в ожидании московского поезда, Мельник думал о Медведеве. Головная боль все еще беспокоила капитана, и Мельник чувствовал себя виноватым.

«Я ограничиваю себя, – мысленно сказал он Саше, – совсем не зря. Я уверен, что не должен делать ничего кроме поверхностного чтения мыслей, жонглирования и, иногда, остановки времени. Этого вполне достаточно, что бы ты там ни говорила».

Мельник откинулся на спинку неудобной вокзальной скамьи, прижался затылком к оранжевой, облупившейся стене зала ожидания. Было тихо. Люди на перроне молчали, стучали колесами поезда, прибывающие к другим платформам.

До прихода поезда оставалось еще полчаса. Мельник подумал, было бы хорошо, если бы поезд не пришел никогда. Чтобы вечно можно было сидеть посредине теплой июньской ночи, вдыхать запах остывающего металла и пыли, принесенной вагонами из других городов, слушать стук колес, видеть желтые конусы света, выпадающие из вокзальных фонарей, и темные силуэты ждущих поезда людей, а за ними – рельсы и шпалы, и бетонные заборы, и склады, и рабочие вагончики… Чтобы Саша всегда была жива, и Мельник был бы счастлив тем, что знал бы: сейчас она спит в своей постели в старом пятиэтажном доме в трех остановках от вокзала.

Он умел останавливать время, и, пожалуй, делал это лучше, чем что-то другое.

«А что если, – подумал Мельник, – остановить время для Саши?»

Он представил ее сердечный цикл, три фазы, занимающие меньше одной секунды, вечный монотонный та-да-дам с акцентом на последней доле. Он размышлял, может ли остановить время в пределах этого цикла, и не для всей Саши, а только для ее сердца, и понял, что стоит попробовать. Одно и то же та-да-дам, повторяемое тысячи и тысячи раз, означало бы, что сердце не станет стареть. Болезнь не сможет выбраться из клетки повторяющихся циклов, и Мельник выиграет время.

Он дотянулся до спящей Саши и тронул ее сердце прохладной ладонью. Сердце вздрогнуло и отозвалось легким звоном, будто нечаянно задетая струна. Саша повернула голову и что-то коротко шепнула во сне. Мельник тронул сердце еще раз. Он дал себе слово не касаться ее, пока она не поправится, но разве такое прикосновение можно было считать настоящим? Настоящий Мельник сидел на вокзале и глядел в небо, розовое от света городских фонарей.

Он нырнул под сердце ладонью и сжал, как сжимает наездник бока разгоряченной лошади. Почувствовав прикосновение, сердце заколотилось, как сумасшедшее, и попыталось сбросить его со своей напряженной, пронизанной электричеством спины. Мельник едва удержался.

Саша проснулась, уставилась в потолок широко раскрытыми, блестящими в отблесках фонарей глазами. Ей только что снилась операция, какой она себе ее представляла: грудина вскрыта, металлические расширители не дают смыкаться краям, чужие руки касаются ее изнутри. Саша стряхнула остатки сна и почувствовала, как в реальности сладко заныл длинный уродливый шов.

Потом, не размыкая губ, она спросила:

–– Ты?

–– Да, – ответил Мельник.

–– Что ты делаешь?

–– Я хочу тебе помочь.

–– Зачем? Ты никогда никому не помогаешь. Отпусти, – сказала Саша. Сердце ее сжалось, она судорожно вздохнула и заплакала навзрыд и без слез. – Отпусти, разве ты не видишь, как сильно мучаешь меня?

Они неслись над городом в розовом от фонарей небе, и Мельник больше не мог внушать себе, что касается ее не по-настоящему. Он сидел на вокзале, прислонившись затылком к стене зала ожидания. Саша лежала под скомканным одеялом, рот ее был приоткрыт, глаза, не мигая, смотрели в потолок. И в то же время они приземлялись на каком-то чертовом мосту, где свирепствовал ветер. Берега реки по обе стороны от моста были покрыты снегом, на горизонте возвышалась круглая каменная башня. Свист ветра был похож на крысиный писк, и клочья снега взметались над сугробами круглыми крысиными спинками.

Рука Мельника утопала в Сашиной груди, будто он был филиппинским шарлатаном, а она дрожала от холода и боли. Лицо ее было на одном уровне с его лицом, они глядели друг на друга глаза в глаза, потому что Саша стояла на парапете. Под ней текла черная, как нефть, вязкая вода. Река казалась бездонной. Мельнику было стыдно и больно мучить Сашу, его ранила мысль о том, что прикосновение оказалось реальным, а значит, он невольно переступил черту, которую так долго старался не переступать, и тем самым нарушил хрупкое равновесие в их отношениях. Но отступать было поздно.

–– Отпусти.

–– Не отпущу, – сказал Мельник, и голос его был жестким.

–– Отпусти.

–– Не отпущу, – ответил Мельник. – Ты упадешь.

Саша обернулась и увидела воду. Она смотрела вниз, как зачарованная, будто всегда мечтала провалиться в ледяную бездонную мглу, ее волосы трепал ветер, пряди падали на глаза. Сашино тело подалось назад, Мельник сжал руку, чтобы не дать ей упасть.

Саша счастливо улыбнулась, отклонилась назад еще немного, и Мельник на нее разозлился. Он схватил ее свободной рукой, резко дернул к себе и прижал, не давая вырваться. Саша стала сопротивляться – Мельник даже представить не мог, что она такая сильная. Она толкала его локтями, пыталась вывернуться. Мельник прижал ее еще сильнее, крепко сжал руку, в которой было сердце. Сашины глаза широко раскрылись от изумления и боли. Мельнику было все равно, он не хотел ее отпускать.

–– Уйди, – сказала она, отдышавшись. – Ты ведешь себя, как скотина. Ты грубый, ты делаешь мне больно.

Он ничего не ответил.

–– Я все равно спрыгну, вот увидишь, – мрачно пообещала она. Ее сердце дрогнуло и забилось неровно и нервно. По этой странной дрожи Мельник вдруг понял, как мало жизни ей осталось. Может быть, он испугался. Может быть, он ощутил что-то вроде боли сочувствия – этого он не помнил. Он помнил только безудержную злость, такую сильную, что невозможно было понять ее причину. И бороться с ней тоже было уже невозможно.

–– Ну уж нет! – крикнул он так громко, что Саша поднесла руки к ушам, чтобы заглушить его голос. – Я лучше сам тебя убью. Только я сделаю это медленно, чтобы ты поняла, как это на самом деле – умирать.

Саша всхлипнула. Мельник сжал пальцы.

После первой операции Саша ждала смерти как отдохновения и покоя, но вместе с тем чувствовала постоянный едва различимый страх. Когда она думала о том, что скоро умрет, в ее голове звучал мамин голос. Может быть, это происходило потому, что мама была с ней во время первого приступа: она плакала, звала, не хотела отпускать… Ее ведь тоже однажды убивали. Сейчас, стоя на странном заснеженном мосту, Саша вспомнила, как испугалась за маму, как держала ее за руку, когда, едва живую, с синяками, расползающимися по горлу, они с отцом везли ее в больницу. Ей было все равно, что будет дальше – лишь бы мама осталась жива. И теперь она увидела себя в испуганном Мельнике и впервые поняла, зачем ее удерживают от смерти.

–– Прекрати! – крикнула Саша. – Я согласна.

Мельник ослабил захват, дождался паузы, остановил Сашино сердце и запустил снова, заставляя бесконечно переживать один и тот же цикл.

Саша лежала в своей кровати и беззвучно плакала, а Мельник садился в поезд. Поезд назывался фирменным, но выглядел старым, и пахло здесь плохо. Когда Мельник шел по тускло освещенному проходу плацкартного вагона – приставным шагом, держа перед собой спортивную сумку, в которой лежало несколько смен белья, пара рубашек и старое черное пальто – табло над дверью показывало плюс двадцать пять. На улице было немногим прохладнее: город не успевал остывать после дневного зноя.

Поезд тронулся, свет в вагоне погас. За окном мелькнули густо-оранжевые вокзальные фонари, потом редкие огни спящего города проплыли под железнодорожным мостом, и настала тьма, прозрачная над полями и густая в лесах.

На подушке напротив Мельника чернели короткие растрепанные волосы – там кто-то спал, завернувшись в простыню. На боковом месте бодрствовал крупный парень. Он сидел, опершись локтями на откидной столик и склонив голову над чем-то, спрятанным в огромных ладонях. Парень был так высок, что его согнутая в колене нога турникетом перегораживала проход.

Мельник отказался от постельного белья, думая, что вряд ли уснет, но незаметно для себя задремал, привалившись плечом к стенке вагона. Когда он проснулся, было холодно и тихо. Тишина стояла глухая, будто поезд завалило снегом. Сначала Мельнику показалось, что состав стоит, но он выглянул в окно и увидел, как в темноте мелькнули одинокий фонарь и вывеска пригородной платформы. Не было черных волос на подушке напротив. Никто не сидел на боковушке. Мельник поднялся на ноги и вышел в проход. Табло над дверью показывало плюс двадцать шесть, и цифры были красными, а не зелеными, как раньше.

Красные отблески падали на белые складки простыней. Люди, недавно спавшие под ними, исчезли. Никто не кашлял, не храпел, не ворочался во сне. Из купе проводницы не лился густой желтый свет. Тонко звенела где-то в пустоте ложечка в стакане чая: не в вагоне, а будто бы за окном, где бесшумно скользили огни в темноте. Отсветы льнули к стеклу, расплывались дрожащими пятнами, рассыпались хлопьями: там, за окном, как будто бушевала февральская метель, густая, колючая, подгоняемая резкими порывами ветра. В метели чудился волчий вой, темные пятна складывались то в частую гребенку леса на горизонте, то в силуэт высокой круглой башни, то в очертания водяной мельницы с огромным колесом.

Мельнику стало холодно. На щеках, будто в мороз, стянуло кожу, сердце забилось быстро и до боли сильно. Он отступил назад и уселся, нащупав сиденье рукой, будто был слеп. Рука его коснулась спортивной сумки. Мельник расстегнул молнию, с трудом ухватив язычок замка онемевшими от холода пальцами, достал и надел пальто. Черный драп, прильнувший к телу, был теплым, будто живым. Мельник поднял воротник, запахнулся, ему стало легче. Казалось, от пальто исходит легкий запах Сашиных духов, хотя она никогда в жизни не касалась ни Мельника, ни его одежды.

Он завернулся в теплую ткань, закрыл глаза, а когда открыл их, снова увидел темные растрепанные волосы на подушке напротив.

–– Все в порядке, мужик? – спросил хриплый голос. Мельник повернул голову: говорил высокий парень, сидевший на боковом месте.

–– Да, все хорошо, – ответил Мельник, но вышло невнятно. Губы его онемели от холода. – Где мы?

–– Скоро Москва.

–– Спасибо.

Парень немного помолчал, а потом спросил снова:

–– Точно все нормально? Выглядишь не очень.

–– Спасибо, все хорошо…

Парень пожал плечами и отвернулся. Поезд оживал. Включился неяркий свет. Люди сползали с полок, одевались, собирали вещи, откашливались, переговаривались вполголоса. За окнами тянулся рассветный город.