Кукла, которая делает все

Поэт возопил:

— Дьявольское отродье! Мерзкая ящерица! Чокнутый кенгуру!

Его худосочный силуэт метнулся в дверной проем, где и застыл, парализованный.

— Враг рода человеческого! — изрыгнул он.

Адресат воплей, угрожающих довести поэта до апоплексического удара, в блаженном забвении сидел на корточках возле сугроба из превращенного в конфетти манускрипта. Манускрипта, рожденного в жестоких муках, отпечатанного в судорожной агонии.

— Бешеный осьминог! Косорукая обезьяна! — Налитые кровью глаза Рутлена Бьюсона чуть ли не выдавливали стекла очков с черепаховой оправой. Упершиеся в тощие бока руки дрожали, словно жерди штакетника на ураганном ветру. Бушевала буря из бурь. — Гунн! — завелся он снова, — Гот! Ирокез! Свихнувшийся нигилист!

Слюна стекала из уголков стиснутого рта, а маленький Гарднер Бьюсон одарил трясущегося родителя однозубой улыбкой. Клочки поэтического труда торчали из пухлых кулачков, и чуть потная полусфера груди вздымалась над изорванными амфибрахиями с ямбическими вариациями.

Рутлен Бьюсон испустил душераздирающий стон.

— Гнусность, — стенал он срывающимся голосом. — Полный бедлам.

Затем глаза его внезапно сверкнули металлическим блеском, а пальцы скрючились в жесте душителя.

— Я прикончу его, — слабо забормотал он. — Я сверну ему шею собственными руками.

В этот критический момент Афина Бьюсон, в заляпанном рабочем халате, с руками, сочащимися жидкой глиной, ворвалась в комнату, словно мстительный призрак, восставший из грязи.

— Ну, что на этот раз? — спросила она сквозь сжатые зубы.

— Посмотри! Посмотри! — Указательный палец Рутлена Бьюсона подергивался, когда он показывал на их веселящегося младенца. — Он уничтожил мою «Песнь приюта»! — Близорукие глаза вновь вышли из орбит, горя безумием. — Я его прирежу! — пообещал он трагичным шепотом. — Я прирежу эту сушеную змею!

— О… успокойся, — приказала Афина, оттаскивая назад охваченного жаждой крови супруга и поднимая сына за обслюнявленную распашонку.

Повиснув над бедром явившейся музы, он таращился на мать озорными глазами.

— Негодник! — выкрикнула она и шлепнула его по пухлому заду.

Гарднер Бьюсон завопил в возбужденном протесте, но, будучи выставленным за дверь, удалился, его маленький разум уже сосредоточился на другом занятии. С куском глины, прилипшим к распашонке, он, озорно поглядывая, заковылял в царство многочисленных ломких предметов — в гостиную, а Афина обернулась к упавшему на колени мужу. Он ошеломленно застыл среди обращенного в прах десятилетнего труда.

— Я убью себя, — изнывал поэт, сгорбившись, — Я впрысну себе в вены какой-нибудь яд.

— Брось, — резко произнесла Афина, ее лицо превратилось в угрюмую маску.

Рутлен вскочил на ноги.

— Я убью его, да, я убью хитрую тварь, — проговорил он, опустошенный потрясением.

— Но это не выход, — возразила жена. — Даже если…

Ее глаза на миг потеплели, когда она представила, как сталкивает Гарднера в бассейн с аллигаторами. Полные губы дрогнули, почти сложившись в трепетную улыбку.

Но затем зеленые глаза потускнели.

— Только это не выход, — повторила она, — и настало время решить раз и навсегда проклятую проблему.

Рутлен уперся застывшим взглядом в ошметки своего сочинения.

— Я его убью. — Он изучал разрозненные обрывки. — Я его…

— Рутлен, выслушай меня, — сказала она, сжимая в кулаки измазанные глиной ладони.

Его безжизненный взгляд на миг переместился на жену.

— Гарднеру нужен товарищ для игр, — провозгласила она. — Я читала в одной книге. Ему нужен товарищ.

— Я убью его, — твердил Рутлен.

— Да будешь ты слушать?

— Убью его.

— Я говорю, Гарднеру нужен товарищ для игр! И мне плевать, можем мы себе это позволить или нет, но ему нужен товарищ!

— Убью, — шипел поэт. — Убью.

— И мне плевать, что у нас нет денег! Тебе нужно время для поэзии, мне нужно время для скульптуры!

— Моя «Песнь приюта»!

— Рутлен Бьюсон! — заорала Афина за миг до того, как с оглушительным грохотом разбилась ваза. — Господи боже, что теперь? — воскликнула она.

Они обнаружили его висящим на каминной полке, он мерзкими воплями требовал помощи и немедленной смены подгузника…

Афина стояла перед стеклянной витриной, в глубоком раздумье кусая губы. Перед ее мысленным взором пытались прийти в равновесие две чаши весов: на одной — насущная необходимость, а на другой — недостаток средств. От угрюмых размышлений брови нахмурились. У них нет денег, это очевидно. Детский сад не подходит, гувернантка исключается. Однако должен же найтись выход, просто обязан.

Афина собралась с духом и вошла в магазин.

Продавец вскинул голову, от дружелюбной улыбки, какой он встречал покупательницу, на розовых щеках заиграли ямочки.

— Эта кукла, — начала Афина, — она действительно делает все, как утверждает вывеска?

— Эта кукла, — лучился счастьем продавец, — не знает себе равных, это непревзойденная игрушка. Она ходит, разговаривает, ест и пьет, производит телесные выделения, сопит во сне, пляшет джигу, качается на качелях и поет песенки из семи самых популярных среди детей фильмов, — Он пополнил истощившийся запас воздуха в легких.

— А сколько она…

— Она может проплыть пятнадцать метров кролем, читает книжки, разыгрывает тринадцать несложных этюдов на фортепьяно, косит газоны, сама себе меняет подгузники, лазает по деревьям и рыгает.

— А сколько она…

— И еще она растет.

— Она…

— Растет, — с выражением повторил продавец, хитро прищурившись. — Внутри пластикового тела имеются все клетки и протоплазма, необходимые для цикла развития, длящегося двадцать лет.

Афина от изумления разинула рот.

— Одна тысяча семьдесят пять, достойная цена, — завершил продавец. — Вам завернуть или вы хотите довести ее до дома пешком?

Мысли, будто рой сердитых шершней, жужжали в голове Афины Бьюсон. Какой это будет чудесный товарищ для Гарднера. Но тысяча семьдесят пять! Когда Рутлен увидит чек, от его крика повылетают стекла.

— Вы сделаете правильный выбор, — произнес продавец.

Ему необходим товарищ!

— Можно запросто оформить покупку в кредит. — Продавец легко догадался, в чем причина нерешительности, и нанес coup de grice[1].

Все мысли исчезли, словно фишки, сметенные крупье с игрового стола. Глаза Афины загорелись, внезапная улыбка тронула уголки рта.

— Куклу-мальчика, — попросила она живо. — Годовалого.

Продавец поспешил к полкам…

Стекла не вылетели, но в ушах у Афины звенело даже полчаса спустя.

— Ты рехнулась? — вопил муж, и от его крика в мозг впивались кинжалы. — Тысячу семьдесят пять!

— Можно платить по частям.

— Чем? — взвизгнул он. — Возвращенными рукописями и глиной?

— А ты бы хотел, — заморгала Афина, — чтобы твой сын целыми днями был один? Слонялся по дому. Рвал. Разбивал. Трепал. Громил.

Рутлен болезненно кривился при каждом слове, будто утыканные гвоздями дубинки вонзались ему в голову. Глаза за толстенными линзами закрылись. Он припадочно трясся.

— Хватит. — Он поднял, сдаваясь, бледную руку. — Хватит, хватит.

— Давай покажем куклу Гарднеру, — предложила возбужденная Афина.

Они поспешили в маленькую спальню сына. Тот был занят тем, что обрывал занавески. Рутлен зашипел, втянув внутрь щеки, оттащил сына от подоконника и стукнул костяшками пальцев по голове. Гарднер разок моргнул глазами-бусинками.

— Опусти его на пол, — быстро произнесла Афина. — Пусть посмотрит.

Гарднер, разинув рот с одиноким зубом, уставился на небольшую куклу, которая молча стояла перед ним. Кукла была примерно его роста, темноволосая, синеглазая, румяная, в подгузнике, в точности как настоящий младенец.

Гарднер сердито заморгал.

— Запускай механизм, — шепнул Рутлен, и Афина, наклонившись, нажала на едва заметную кнопку.

Гарднер, задумчиво пуская слюни, шлепнулся на зад, когда игрушечный мальчик улыбнулся ему.

— Ба-би-ба-ба-а! — истерически завопил Гарднер.

— Ба-би-ба-ба-а! — эхом отозвалась кукла.

Гарднер, широко распахнув глаза, быстро отполз назад и, опасливо съежившись, наблюдал, как игрушечный мальчик надвигается на него. Дальше была стена, и он так и застыл, сжавшись в комок от изумления, пока кукла не остановилась прямо перед ним.

— Ба-би-ба-ба-а. — Мальчик-кукла снова улыбнулся, потом рыгнул и принялся отплясывать джигу на линолеумном полу.

Пухлые губы Гарднера вдруг растянулись в ухмылке слабоумного. Он счастливо забулькал. Глаза родителей разом сомкнулись, блаженные улыбки расцвели на благодарных лицах, все мысли о финансовой стороне вопроса испарились.

— Бо-о-же, — в изумлении протянула Афина.

— Не могу поверить, что это правда, — произнес супруг с благоговейным трепетом…

Несколько недель они были неразлучны, Гарднер и его работающий от мотора друг. Они вместе сидели на корточках, обмениваясь бессмысленными взглядами, хихикали по поводу каких-то личных радостей и вообще получали полное удовольствие от своего слюнявого тет-а-тет. Что бы ни делал Гарднер, кукла делала то же самое.

Что касается Рутлена и Афины, они праздновали восстановление почти позабытого мира. Вопли, от которых нервы завязывались в узды, больше не ударяли молотом по голове, и грохот разбившейся посуды больше не стоял в воздухе. Рутлен сочинял стихи, Афина ваяла, каждый в своем благословенном уединении.

— Вот видишь? — сказала она как-то вечером за столом. — Вот и все, что было нужно, — компаньон.

И Рутлен покивал, со всей серьезностью признавая жизненную мудрость жены.

— Верно, так и есть, — счастливо прошептал он.

Неделя, месяц. Затем, постепенно, начались метаморфозы.

Однажды утром глаза Рутлена, погрязшего в вязком болоте пентаметра, вдруг превратились в мраморные сферы.

— Чу! — Он обратился в слух.

Треск отрываемых от тела плюшевых конечностей.

Рутлен тут же кинулся в детскую и застал своего единственного отпрыска за извлечением ватных внутренностей из до сих пор любимого мишки.

Поэт с мутным взором застыл на пороге комнаты, сердцебиение, как когда-то, участилось до болезненного грохота. Гарднер потрошил мишку, а его механический компаньон сидел рядом на полу и наблюдал.

— Нет, — взмолился поэт, понимая, что это самое настоящее «да». Он уполз обратно в комнату, каким-то образом убедив себя, что это была случайность.

Однако в самом начале обеда пальцы и Рутлена, и его жены с такой силой вцепились в сэндвичи, что кусочки помидоров выскочили и булькнули в кофе.

— Что, — в ужасе спросила Афина, — что это такое?

Гарднер с куклой были обнаружены уютно устроившимися в куче того, что в более счастливые времена было растением в горшке.

Кукла с любопытством наблюдала, как Гарднер набирает полные пригоршни черной земли и сыплет дождем на ковер.

— Нет, — произнес поэт с возрождающимся гневом.

— Нет, — эхом слетело с побелевших губ Афины.

Сын был отшлепан и отправлен в кровать, кукла заперта в чулане. Недоуменные вопли звенели в ушах, пока супруги в безмолвии заканчивали обед, и пищевые кислоты обретали такую едкость, от которой сводило живот.

Лишь одно замечание было высказано вслух, когда они возвращались к своим трудам, и высказала его Афина.

— Это случайность.

Однако на следующей неделе им пришлось оторваться от работы ровно восемьдесят семь раз.

Один раз Гарднер приволок в гостиную грязные подгузники. Потом Гарднер поиграл на фортепьяно молотком, вторя исполненному куклой гавоту Баха. Следующим номером и следующим после него было опустошение банок с вареньем — все их содержимое оказалось на мебели и на полу. Общий итог: разбито тридцать предметов, исчезла кошка, и сквозь ковер в том месте, где Гарднер поработал ножницами, просвечивал пол.

По прошествии двух дней Бьюсоны творили, вытаращив глаза, сжав побелевшие губы и скрежеща зубами. По прошествии четырех дней их тела сильно продвинулись в процессе окаменения, а мозги начали костенеть. К концу недели, после многочисленных потрясений, они сидели или стояли, молча трясясь в ожидании новых бесчинств и мечтая о жестоком детоубийстве.

Конец настал.

Однажды вечером они сидели в столовой за успокаивающей внутренности сельтерской. Обоих можно было принять за работы умелого таксидермиста, а их налитые кровью глаза походили на две пары стеклянных шариков.

— Что будем делать? — безвольно пробормотал Рутлен.

Голова Афины замоталась из стороны в сторону в отрицательном жесте.

— Я думала, кукла… — начала она и тут же иссякла.

— Кукла ничем не помогла, — жалобно произнес Рутлен. — Мы оказались ровно там, откуда начали. Да еще и беднее на тысячу семьдесят пять монет, раз ты говоришь, что вернуть куклу нельзя.

— Нельзя, — подтвердила Афина, — Она…

На середине фразы ее прервал шум.

Звук был влажный, чавкающий, как будто кто-то швыряет в стену комья грязи. Грязи или же…

— Нет! — Афина подняла полные страдания глаза. — О нет.

Ее туфли зацокали синкопой бешеному стуку сердца. Муж двинулся за ней на негнущихся ногах, губы в предчувствии беды задергались.

— Моя статуя! — закричала Афина, мраморно застыв в дверях студии. От душераздирающего зрелища лицо ее посерело.

Гарднер с куклой играли в «Попади в розочку на обоях», используя в качестве снарядов комки глины, вырванные из незавершенной скульптуры.

Убитые ужасом, Афина и Рутлен безмолвно стояли, глядя на куклу, у которой под металлическим черепом образовались новые синаптические связи и к умению плясать джигу, лазать по деревьям и рыгать добавился навык метать глину.

И вдруг все стало ясно: свалившийся горшок с растением, разбитые вазы, банки из высоких шкафов — в таких делах Гарднеру было не обойтись без помощника!

Рутлен Бьюсон представил себе мрачное будущее, мрачное будущее в квадрате, все муки гиньоля[2], какие способен выдумать Гарднер, но возведенные в степень с помощью куклы.

— Убери это железное чудовище из дома, — еле слышно произнес Рутлен цементными губами.

— Но его не возьмут назад! — истерически закричала она.

— Тогда я пошел за консервным ножом! — выдохнул поэт, удаляясь на окоченевших ногах.

— Кукла же не виновата! — закричала Афина. — Какой смысл ее ломать? Это ведь Гарднер. Он тот кошмар, который мы сотворили вместе!

Глаза поэта быстро моргали, пока он переводил взгляд с куклы на сына и обратно, постигая заключенную в ее словах неприятную истину. Это был их сын. Кукла только повторяла, кукла не делала ничего, кроме того…

…кроме того, что была создана делать.

А именно: быть ведомой, обучаться, повторять за кем-то, — и когда эта мысль снизошла на него, мир воцарился в доме Бьюсонов.

Начиная с того дня их Гарднер — снова одинокий — стал образцом хороших манер, и дом превратился в святилище благостного созидания.

Все было идеально.

И лишь через двадцать лет, когда Гарднер Бьюсон поступил в колледж и повздорил там с каким-то дерганым второкурсником, лишившись в ходе потасовки тринадцати прокладок и генератора, наружу выплыла неприглядная правда.