Квадрат 46

^{_{Рисунки Т. Капустиной}}

В те немногие часы, когда его не мучали на допросах, он перебирал в памяти события последнего времени, стараясь найти, в чем и где допустил ошибку…

После того как его отозвали с фронта, он целых два месяца проходил специальную подготовку. Потом в штабе фронта его принял генерал и объявил задачу.

— Сейчас, — говорил генерал, — под Курском друг против друга стоят две миллионные армии — наша и немецко-фашистская. Враги готовятся отомстить за разгром на Волге и ведут усиленную подготовку к летнему наступлению. Нас интересует все, но в особенности авиация. Нам известно, что враги создают у себя в тылу выжидательные аэродромы. Пригоняют самолеты новейших марок. Подвозят запас бомб и горючего. Потом летчики и весь обслуживающий персонал уезжают. Аэродром и самолеты искусно маскируются и усиленно охраняются. Военнопленных, которые работали на строительстве и маскировке таких аэродромов, уничтожают. Мы знаем, что аэродромы есть, но нам неизвестно, где они расположены.

— Так вот, — продолжал генерал, подходя к карте. — В вашу задачу входит установить и сообщить нам, есть ли такой аэродром на этом участке и где он расположен.

Генерал показал на карте полосу, проходящую за линией фронта по Смоленской и Брянской областям, длиной в сорок и шириной в десять километров.

— Почему вам поручается именно этот участок? Потому что вы родились и жили здесь до двенадцати лет, а стало быть, хорошо знаете эти места. Вас сбросят с самолета на парашюте в глубоком тылу врага, и вы с тыла появитесь в родном городе. Документы будут у вас подлинные, немецкие, на ваше настоящее имя. Оружие советую носить только когда это крайне необходимо. Учтите, мы часто теряем людей, посылаемых в тыл врага, из-за того, что при обычной проверке документов у них обнаруживают оружие. Будьте осторожны и вместе с тем верьте, что народ с нами и ждет нас. Легенду, явки, пароли, связь и пути возвращения вам сообщат перед вылетом. Каждый квадрат участка на закодированной карте придется заучить наизусть. Их двести и в каждом по два квадратных километра. У вас вопросы ко мне будут? Нет? Тогда желаю успеха, лейтенант Пыжов! — сказал генерал, пожимая ему руку.

Все шло удачно: перелет через линию фронта, прыжок с парашютом, приземление (если не считать потери бинокля) и, наконец, приезд в родной город.

В городе он быстро нашел явочную квартиру и обосновался там. Перед тем как уйти из города выполнять задание, он сходил на Советскую улицу. Оккупанты ее переименовали, и теперь она называлась Гражданской. В доме 59 по этой улице каждый день с 12 до 13 часов его ждал наш радист, заброшенный гораздо раньше. Как было условлено, без пяти минут тринадцать в единственном окне этого дома еще стоял на подоконнике горшок с геранью, что означало «можно заходить». В три минуты второго, когда он возвращался обратно, цветка в окне уже не было. Значит, нельзя.

Пожалуй, самое трудное было ходить километр за километром, просматривая квадраты выделенной ему полосы. Трудно было потому, что идти приходилось по азимуту, без дорог, обходя деревни. Ходил он от восхода до заката солнца, не считаясь с усталостью, питался кое-как и ночевал где придется. Из четырехсот квадратных километров отведенной ему полосы более тридцати занимало непроходимое болото. Оно как бы отрезало город от Брянских лесов. Может быть, поэтому задание не поручили партизанам.

Так, ничего не обнаружив, он дошел до бывшей агробазы, что раскинула свои службы в пяти-шести километрах от города. Местные жители говорили ему, что в начале оккупации там был лагерь военнопленных. Потом пленные куда-то исчезли, и теперь на агробазе остался лишь небольшой немецкий гарнизон.

Агробаза была обнесена в несколько рядов колючей проволокой. На вышках, оставшихся от лагеря и торчавших через каждые двести метров, сидели часовые с пулеметами. Из-за колючей проволоки слышался лай сторожевых собак.

Он попытался подойти к агробазе по кустам, со стороны болота. Но даже с той, сравнительно безопасной стороны, увидел в траве паутину из проволочек от мин натяжного действия.

«Пустое место так охранять не будут», — решил он и целый день тщательно наблюдал за агробазой. Но ничего подозрительного не было видно. Тогда, дождавшись ночи, он влез на стоящий в стороне старый высокий осокорь и просидел на нем до рассвета. При дневном свете вся агробаза просматривалась с дерева хорошо. Он внимательно осмотрел агробазу, но все, казалось, было как раньше.

Зелеными шатрами стоял старый фруктовый сад. Кое-где между деревьями и вдоль деревьев внутри сада широким цветным ковром стелился посев клевера. Людей почти не было видно. Часовые с вышек менялись как-то странно. Смена появлялась неожиданно, как из-под земли. Смененные часовые спускались с вышек вниз и сразу же исчезали куда-то. Вероятно, к основанию вышек подходили глубокие траншеи.

Он начал рассматривать сад, хорошо знакомый ему с детства. Вон там, с краю, росли чудесные груши, и он как-то с друзьями совершил набег на них. Теперь грушевые деревья разрослись вширь и скорей походили на яблони. Чем пристальнее всматривался он в эти деревья, тем больше они чем-то отличались от прежних. Нет, здесь, на агробазе, что-то происходит. Но что? Усиленная охрана пустой территории, какие-то изменения в саду. Рассмотреть все это хорошенько он не мог: ведь бинокль был потерян еще во время приземления.

Он незаметно соскользнул с дерева и по-пластунски отполз подальше. Пришлось возвращаться в город, идти на явочную квартиру просить раздобыть для него бинокль. Поездка в город была опасной. Немцы настолько боялись партизан, что в город и из города без специальных бумаг никого не пропускали. У него был пропуск. Выйти по его пропуску можно было через любую заставу, а вот въехать в город — только по железной дороге. В легенде, придуманной для него, дело обстояло так, что он якобы работник Одесской городской управы, приехал сюда на месяц для розыска родственников. Поэтому пришлось пройти километров пятнадцать до ближайшего полустанка, чтобы сесть на поезд, идущий в город.

Пока ему доставали бинокль, он вышел побродить по городу. На знакомых улицах было много разрушенных и сгоревших домов. Прохожие встречались редко, но зато военных и патрулей было много. Со стен каждого дома грозили приказы немецкого коменданта города. Запрещалось передвигаться по городу с 8 часов вечера до 8 утра. Запрещалось выходить без специального пропуска, оказывать любое содействие партизанам и еще многое-многое другое. Вот только конец у всех приказов был один: «За невыполнение — расстрел».

У наспех восстановленного ресторана «Десна» стоял немецкий часовой, а за оконными стеклами висела табличка, на которой по-русски и по-немецки было написано: «Только для германцев».

Он смотрел на окружающих его врагов, стиснув зубы от ненависти. Но ведь он ничего не имел права сделать! Для того чтобы отомстить, ему разрешалось только одно — как можно лучше выполнить задание.

Он свернул за угол ресторана. Там, под тенью деревьев, женщины торговали семечками. Последней в ряду стояла девочка с полной корзиной небольших пучков лесной земляники.

«Интересно, — мелькнула у него мысль, — где же она собирает землянику, если выход из города запрещен?» Он подошел к девочке.

На вид ей можно было дать лет десять, одиннадцать. Очень худенькая, в заштопанном желтом выцветшем ситцевом платьице, из которого она давно выросла. Босая. Ее темно-каштановые волосы лежали на смуглой шее двумя аккуратными косичками.

— Почем земляника? — спросил он.

Девочка посмотрела на него, и он увидел ее глаза. Большие, серые, очень печальные глаза. Складка на переносице делала лицо девочки не по-детски суровым.

— Берите, дядя, не дорого: три пучка на марку, — и боясь, что он не купит, поспешила добавить: — если дорого, можно семь пучков на две марки.

Он протянул ей марку и получил три пучка земляники. С наслаждением втягивая в себя знакомый с детства аромат, он отправлял в рот ягоду за ягодой. Затем улыбнулся и спросил девочку:

— Где же ты собираешь землянику? Ведь выходить из города нельзя?

Она рассмеялась и ответила:

— Это кто не знает, как идти, а мы знаем, где можно выйти.

В это время мимо проходил немецкий офицер, и девочка с нескрываемым презрением взглянула на него.

— Ну, а когда выйдешь из города, где собираешь? — продолжал он допытываться.

— Идем вверх по сухой речке километров пять до самого горелого дубняка. Как пройдем дубняк, выходим на старые порубки. Там и собираем. Много там ягод, — вздохнув, заключила она.

«Как странно, — подумал он, — девочка говорит о том пути, по которому после выполнения задания я должен пройти к партизанам».

Он купил у нее еще земляники и, кивнув на прощание, ушел.

Наконец ему достали бинокль. Хороший цейсовский бинокль. И к вечеру следующего дня окольным путем он снова добрался до агробазы. Ночью взобрался на осокорь и стал ждать рассвета. Наконец рассвело, и он внимательно начал осматривать агробазу. Прежде всего его интересовал сад. В бинокль были отчетливо видны деревья. Он медленно водил биноклем по сплошной зелени листьев. Как будто ничего подозрительного не было видно. Но вот в окуляр бинокля попал ствол дерева и — что за наваждение? Дерево с четырех сторон поддерживается проволочными растяжками. Он подолгу внимательно рассматривал каждое дерево. И что же? В каждом ряду пять деревьев стоят на растяжках. На них нет яблок, а шестое и седьмое деревья в этом же ряду осыпаны яблоками и стоят без всяких растяжек. При тщательном просмотре выявляется еще одно несоответствие: под деревьями, которые держались на растяжках, земля оказывается выше, чем под остальными, примерно на метр. Внезапно из-под одного ряда деревьев вдруг откинулось то, что издали казалось почвой, и он увидел освещенное солнцем крыло и часть винта самолета. Из-под отброшенного занавеса вылез немецкий солдат и уселся на солнышке. Солдат закурил и, щурясь, с удовольствием подставлял лицо солнцу. Напрягая зрение до слез. Пыжов смотрел на открывшуюся часть самолета. Так и есть — бомбардировщик, «Юнкерс-87».

Так вот, значит, в чем дело! Деревья на растяжках поддельные! Настоящие деревья спилили. На их месте выкопали широкие траншеи, замостили их и туда загнали бомбардировщики. Потом самолеты укрыли навесом из фанерных щитов, навес покрыли маскировочной тканью под траву, а сверху поставили на растяжках бутафорские деревья. Для правдоподобности по краям сада и между фальшивыми деревьями оставили по двойному ряду настоящих деревьев. Клеверное поле — это взлетная полоса, с которой каждый ряд бутафорских деревьев соединялся аккуратной дорожкой. Горючее и бомбовый запас, наверное, запрятаны в многочисленных коровниках и свинарниках агробазы.

Все придумано и замаскировано отлично. Не только сверху, с самолета, но даже с земли невооруженным глазом ничего не было заметно.

Оставалось подсчитать, сколько же могло быть самолетов. Теперь сделать это было не так уж трудно.

Он долго еще просматривал ряд за рядом бутафорские деревья, подсчитывая невидимые самолеты. Трижды сосчитал — и получилось больше ста самолетов.

Здорово потрудились фашисты при строительстве этого аэродрома. Если бы он с детства не знал сада на агробазе, никогда бы ничего не заметил и не заподозрил. Теперь скорее в город. Его воображение уже отчетливо представляло, как шифровальщик приносит генералу радиограмму: «больше ста, квадрат 46…»

Дождавшись удобного момента, когда на вышках сменялся караул, он незаметно слез с дерева и потом долго отползал по высокой траве.

В город он приехал утром. Из предосторожности походил немного по улицам и, убедившись, что за ним никто не следит, направился на явочную квартиру. Там умылся, почистился, оставил оружие, компас, бинокль и к 12 часам пошел на явку с радистом. Вот и тихая Советская улица. Чтобы не смотреть лишний раз на часы, он ступил на нее ровно в 12, рассчитывая дойти до 59-го дома минут за десять. Жарко. Во всю печет солнце. На улице ни души. Он идет не торопясь. Вот наконец и дом 59. Но что это? Занавеска в окне раздвинута, а цветка нет!

Вот тут, вероятно, он допустил первую ошибку. Ему бы миновать дом, не замедляя шага, а он на секунду остановился. Правда, потом спохватился, пошел дальше, почти до конца улицы, а вернувшись обратно, опять прошел мимо дома 59, кося глаза на окно.

Цветка не было.

Что-то случилось с радистом? Что же могло произойти, и как ему теперь передать сообщение своим?

В это время из дома 59 появились двое в штатской одежде и пошли следом за ним. «Если следят за мной, они не отстанут, а если это просто случайность, то пойдут своей дорогой», — подумал он. Пройдя немного, он свернул в первый переулок. Двое свернули тоже. Он снова свернул в боковую улицу, и двое повернули за ним. Значит, следят. Надо увести их подальше от явочной квартиры, а потом попробовать оторваться от них.

Он зашагал в сторону парка, делая вид, будто не замечает преследования. Не успел он выйти на парковую улицу, как увидел, что один из преследователей подошел к военному патрулю и что-то сказал. Теперь по другой стороне улицы шли за ним еще трое солдат. В конце улицы виднелся парк. Скорее к нему! На фоне зелени показалась легковая автомашина. Из нее вышли трое в немецкой форме. Кого они ждут? Кого? Конечно его. Сзади враги, спереди враги, справа — трехметровый кирпичный забор бывшего монастыря. Что делать?

Проверка его не пугала. Документы у него в порядке. Но если задержат, то сколько уйдет времени на эту проверку?

Он помнил, что перед самым парком, справа, был переулок. Может, удастся вырваться через него? Когда он поравнялся с переулком, в глаза бросились стоящие в отдалении вооруженные полицаи.

«Все. Попался, — решил он, — не берут, хотят, чтобы «наследил».

Неожиданно из переулка вышла девочка, одетая в старое жёлтое ситцевое платье. На руке у нее висела пустая кошелка.

«Где я ее видел? Ах да! Это та девочка, у которой я покупал как-то землянику», — вспомнил он и прибавил шагу. Он догнал ее, и, подчиняясь какому-то непонятному чувству, тихо окликнул: «Девочка!» Она повернула голову в его сторону и посмотрела настороженно и вопросительно. Видно, девочка не узнавала его.

— Не оборачивайся и не останавливайся, — проговорил он торопливым шепотом. — За мной следят. Слушай внимательно и запоминай. Это очень важно. Скорее иди в лес, на старые вырубки, где ты собираешь землянику. Пройди дальше вверх по сухой речке, пока не встретишь партизан. Скажи им: «Иван не придет, он просил передать на Большую землю: «Квадрат 46». Слышишь? «Квадрат 46».

Он хотел добавить еще «больше ста», но не успел. Навстречу из-за крыльца вышли четверо вооруженных полицаев. Они пропустили девочку и, крикнув «стой!», уперли автоматы ему в грудь…

Он сидит в тюрьме. Допросы чередуются с побоями, уговорами и посулами. Его обвиняют в том, что он партизанский разведчик. Оказывается, радиста арестовали еще раньше, а за его домом следили. Вчера им устроили очную ставку с радистом. Как хорошо, что он не знал радиста, а лишь видел его фотографию! Поэтому, когда их посадили друг против друга, он спокойно и совершенно естественно сказал: «Первый раз вижу этого человека!» В самом деле, он с трудом узнал в сидящем напротив избитом человеке того, чью фотографию показывали ему в штабе армии.

Конечно, он ничего им не говорил и не скажет, как бы его ни пытали. Он понимает, что улик нет. Когда его задержали, с ним не было ни оружия, ни карты, ни денег, то есть ничего подозрительного. Документы у него подлинные, пусть проверяют!

Но самолеты! Они стоят, умело запрятанные, стоят и ждут, когда наступит время, чтобы взлететь и сбросить на наши войска тысячи бомб! Сколько погибнет людей!

Он видит, как с ревом эти юнкерсы и хейнкели поднимаются в воздух. Как они собираются в зловещие стаи с черными крестами на крыльях и плывут на восток.

Только сейчас он понял, что значит тяжесть от сознания невыполненного долга. Ее гораздо труднее переносить, чем боль от ран.

Лязгает замок. Скрипит дверь. Снова — на допрос. Через несколько часов избитого бросают обратно в одиночную камеру. С каждым днем он теряет силы, а главное — надежду, что девочка поняла его и пошла к партизанам. Ведь для этого нужен был только один, самое большее два дня, а прошло уже восемь. Теперь он убежден, что это была его вторая ошибка. Почему он вдруг поверил ни с того ни с сего этой незнакомой девчонке? Что вызвало доверие к ней? Да ничего, кроме подмеченного презрения к оккупантам в ее жестах и взгляде.

Ну, а если бы он не рискнул тогда обратиться к ней? Ведь все равно другого человека рядом не было.

Он с трудом поворачивает лицо вверх к узкой полоске окна под потолком. Окно камеры выходит на запад. В ту самую сторону, где на агробазе притаился выжидательный аэродром фашистов…

В квадрате окна видно темное ночное небо. Он приподнимается и смотрит на этот кусочек, русского неба в решетке.

Он смотрит не отрываясь, пока к его глазам не начинают тянуться золотые нити от света далеких холодных звезд. Вокруг так тихо, что слышно, как на улице в ночном безветрии без устали шепчутся листья старой осины. К их постоянному шелесту он уже привык.

Но вдруг его тренированный слух улавливает, как в ночную тишину постепенно входит тонкий, чуть звенящий, хорошо знакомый звук. Звук все приближается, растет, ширится и постепенно переходит в ровный волнующий гул.

Вспыхивают и впиваются в небо яркими дрожащими стрелами десятки прожекторов. Он поднимается с пола, весь напрягается, вслушивается. С каждой секундой рокот нарастает. Теперь уже ясно, что это грозный рев десятков самолетов. Часто хлопают зенитки.

Захлебываясь, тявкают скорострельные пушки. Небо прошивают трассирующие нити зенитных пулеметов, а рокот все громче и громче.

Сомнения нет — наши! Но куда они летят? И, как бы в ответ на его вопрос, самолеты выбрасывают осветительные бомбы над агробазой. Слышится завывание пикирующих бомбардировщиков. Потом взрыв… один, другой, много! И все взрывы там, в квадрате 46!

Грохот бомбовых разрывов, стрельба зениток заглушают все звуки вокруг, и он кричит летчикам: «Так их, бейте, ребята, бейте!»

Неистовствуют зенитки, мечутся лучи прожекторов по небу.

Не обращая внимания на шквальный заградительный огонь, самолеты пикируют и пикируют. И вот колыхнулась земля. Страшной силы взрыв потряс город. Это взорвались на агробазе тысячи заготовленных врагами авиабомб.

Сразу погасли прожекторы и поредели голоса зениток. Только с железнодорожной станции еще били скорострельные пушки, но скоро и там бомбовые разрывы заглушили их.

Взрывная волна донесла запах бензина.

Постепенно затихал рокот улетевших на восток самолетов, и только зарево пожара тревожным светом полыхало в окне.

Разведчику повезло. Через несколько месяцев его освободили наступающие части Советской армии.

А что же с девочкой? С той, которая дошла до партизан и передала советскому командованию от имени разведчика закодированный квадрат карты. Что стало с ней? Обидно, но ее так и не удалось разыскать.

Один говорят — не нашли потому, что она, наверное, выехала из тех мест после освобождения; другие говорят, что трудно найти ее потому, что таких девочек у нас было множество…

Может быть, и так, попробуй найди!