Лабиринты чувств

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1 ПРИКАЗ № 13

Это случилось семь лет назад, еще на первом курсе.

Юлька целовалась в пустой аудитории с дипломником Маратом, королем факультета, когда ее застукала за этим увлекательным занятием секретарь деканата:

— А, Синичкина! Вы-то мне и нужны. Вернее, наоборот, вы мне больше совершенно не нужны. Ни мне лично, ни университету. Вы отчислены.

Марат от растерянности даже не сразу сообразил, что надо бы разжать объятия, и Юлька, крепко стиснутая, смогла повернуть к Эмме Владимировне только раскрасневшееся лицо.

— Отчислена?! За что?

— А вы не догадываетесь?

Ах, сколько скепсиса и злорадства было в тоне секретаря! Какая в нем сквозила издевка! Однако Юля совершенно искренне не понимала, в чем дело:

— Разве целоваться запрещено?

Марат, отпустив ее наконец, шагнул вперед:

— С каких это пор поцелуи караются отчислением? Что-то я с таких правилах не слыхал.

— А, заступничек! — ехидно улыбнулась Эмма Владимировна. — Похвально, молодой человек. Отвечаю: нет, не запрещено. Так что продолжайте на здоровье. Теперь ваша… гм… дама… может посвятить этому занятию все свободное время, а его будет с сегодняшнего дня много. Ей больше не потребуется посещать занятия.

— Ну пожалуйста! — взмолилась Юля. — Объясните же, что случилось!

Секретарь деканата неумолимо вздернула подбородок:

— Подробности — на доске приказов!

И Эмма Владимировна гордо, неторопливо удалилась. Ей нравилось ощущать себя вершительницей судеб, эдакой суровой Фемидой, неподкупной и не знающей жалости.

Как Юлька бежала к этой пресловутой доске приказов! Марат, ринувшийся было за ней, безнадежно отстал уже на середине коридора. Похоже, девчонка побила все легкоатлетические рекорды.

Что стряслось? Почему так странно обрывается счастливая полоса ее жизни?

Столько трудов потрачено, чтобы пробиться в МГУ на факультет журналистики, — и вдруг потерять все разом? Как посмотрит она в глаза родителям, вернувшись с позором в родной Саратов?

Девушка искала среди множества приказов один-единственный, касающийся ее. Тот, из которого она могла, по словам Эммы Владимировны, узнать «подробности».

Бумажек под стеклом было вывешено немало, с самыми разными распоряжениями и формулировками. Принять на работу… Уволить по собственному… Не то, не то! Должность профессора… Да нет же! Где же, где он, проклятый?

Назначить персональную стипендию… Как Юля мечтала о ней, об этой персональной стипендии! На обычную не прожить, а родители отнюдь не миллионеры. Вот и крутишься, подрабатываешь, чем Бог пошлет… А теперь не только повышенной степухи не светит, но и вообще никакой.

Но почему же, почему?

Бесстрастные, ровные машинописные строчки сливались перед глазами, и Юля ловила себя на том, что путается в документах, возвращаясь по второму разу к уже прочитанным.

А, вот! В левом нижнем углу. Скромненьким такой, коротенький приказик. И номер у него вполне подходящий — тринадцатый.

«Отчислить за неуспеваемость… академические задолженности… философия… литература… история…»

Бред какой-то! У нее же одни пятерки! Никто не сдал сессию лучше Юлии!

Вспомнилось детское: «Пятерка — перевернутая двойка, двойка — перевернутая пятерка». Вот уж, действительно, все наизнанку!

Надо успокоиться и перечитать этот приговор номер тринадцать. Вдох-выдох. Без паники.

Итак…

«Ольгу Викторовну Синичкину отчислить за неуспеваемость…»

Ольгу Викторовну, а вовсе не Юлию Викторовну!

Надутая Эмма, преисполненная сознанием собственной важности, просто перепутала сестер-близнецов. Ей даже в голову не пришло поинтересоваться, с кем именно из них она разговаривает: слишком торопилась исполнить свою карающую миссию.

Выходит, опасность оказалась мнимой? Ну да! Конечно! Фу-ты, обошлось! Ура, с плеч гора!

«То есть как это — обошлось? — вдруг опомнилась Юлька. — Выходит, сестру Олю отчисляют? Неизвестно еще, что страшнее! Мне-то легче было бы выпутаться, я бы собралась и что-нибудь придумала, а Оська… Захочет ли она вообще напрягаться и что-то предпринимать?»

Сестричка, сестричка! То-то ты отводила взгляд после экзаменов, то-то тщательно прятала зачетку, а на вопросы об оценках отвечала раздраженно и уклончиво:

— Не будь занудой, Юльчик! Смени тему. А то грузишь и грузишь, как будто не человек вовсе, а грузовой лифт. Пытки экзаменами закончились — пора расслабиться?

Вот тебе и расслабилась…

Юля опять понеслась на немыслимой скорости: на этот раз разыскивать сестру. Знала, что та где-то здесь, на факультете. Пробежалась по коридорам, по дороге заглядывая в аудитории. Заскочила в буфет. В читалку, правда, сворачивать не стала: Ольга сие тихое помещение никогда не жаловала.

Обнаружилась Оля в пустом актовом зале: отгородившись от посторонних взглядов шелковой кулисой, она самозабвенно и неистово целовалась с Маратом, королем факультета.

Целоваться никому не запрещено…

Глава 2 СХВАТКИ

Сейчас сестры-двойняшки, Юлия и Ольга Синичкины, самостоятельно шагают по взрослой жизни. Но мы позволим себе ненадолго перенестись назад во времени, к моменту их рождения.

…Все врачи и медперсонал саратовского родильного дома столпились вокруг роженицы Елены Синичкиной, молодой учительницы русского языка и литературы из соседней школы.

Елену Семеновну тут знали: дети многих сотрудников роддома учились у нее и считали «своим парнем».

Вот и сейчас школьники гомонили под окнами, волнуясь, будто это лично они ожидали ребенка, а не взмокший от страха Виктор Анатольевич Синичкин, преподаватель английского.

И учитель, и ученики уже знали, что должна появиться на свет двойня, хотя ни УЗИ, ни другой подобной аппаратуры в медицинских учреждениях Саратова в то время еще не имелось.

Среди старшеклассников был и сын главврача Комарова, а потому доктор волновался: нельзя же оскандалиться перед собственным чадом!

Однако нашлись и другие поводы для волнения, куда более весомые. С роженицей творилось нечто странное. Вернее, не с ней самой, а с младенцами, еще не появившимися на свет.

Воды давно отошли, а роды все никак не начинались.

Живот молодой женщины так и ходил ходуном, а тело непрерывно сотрясался ь от бурных схваток, происходивших подряд, без малейшего перерыва.

Бедная Елена Семеновна держалась мужественно, не стонала и не жаловалась. Она только прикладывала ладони то к правому, то к левому боку и покрикивала на своих разбушевавшихся детей, находившихся в материнском лоне:

— Ну ты! Прекрати!.. И ты тоже!.. Не стыдно тебе?… И у тебя тоже совести нет!

Потом она, как истинный педагог, сменила тактику.

— Да люблю я тебя, люблю, глупышка! — Это — правой стороне живота.

А затем сразу же — левой:

— И тебя люблю не меньше! Честно, не меньше!

Она виновато посмотрела на врачей и акушерок:

— Вы все на нас столько времени тратите, а мои — никак. Не желают вылезать. Ленивые, что ли?

Доктор Комаров покачал головой:

— Похоже, наоборот, чересчур торопливые. Норовят сразу выскочить, с разбегу. Тычутся, тычутся, а рождаться — работа серьезная. Тут собранность нужна.

— А, понятно, — кивнула роженица. — Это как сочинение по «Евгению Онегину» написать, да?

Врач улыбнулся:

— Скорей уж как сочинить «Евгения Онегина» целиком.

— Вот как? — спокойно и задумчиво произнесла Елена Семеновна, хотя ее не переставали колотить схватки. — Сочинить «Евгения Онегина»?… Да ведь сегодня как раз день рождения Пушкина, шестое июня!

И роженица повелительно прикрикнула:

— А ну-ка, мои милые!

Положила тонкие кисти на свой беспокойный живот, прикрыла глаза и, к изумлению присутствующих, начала вполголоса:

Странное это было зрелище. Мир, наверное, не видал до сих пор рожающих чтецов.

А Елена Синичкина декламировала самозабвенно, увлеченно: это было ее любимое. Читала просто, без пафоса и напыщенности. Точно обращалась к близкому человеку.

Да ведь она и в самом деле обращалась, только не к одному человеку, а сразу к двоим.

К тем, кого еще ни разу не видела, но вот уже девять месяцев с нетерпением ждала.

А эти двое, долгожданные, кажется, прислушались и подчинились завораживающему пушкинскому стиху. И к маминому голосу тоже, ведь он был таким певучим, таким нежным! Он приглашал их, маленьких, из темноты на свет. Приглашал с любовью.

Схватки упорядочились, стали более редкими и мощными, будто подчинились стихотворному ритму:

— Душе настало пробужденье… — произнесла Елена Семеновна и вдруг охнула и задохнулась.

Медики, миг назад зачарованно слушавшие, встрепенулись и приготовились к делу.

— Первый пошел! — объявил Комаров.

— Дыши, дыши! — подскочила к Синичкиной пожилая акушерка, чей внук тоже учился в классе Елены Семеновны. — Теперь тужься!.. Дыши!.. Тужься!

А будущая мама видела сейчас только одно: огромный, яркий, как солнце, светильник прямо над головой. Женщина прекрасно знала, что горит он ровным белым светом, но в тот миг казалось ей, что он то вспыхивает, то меркнет. В висках стучало, и только стихи облегчали страдание.

А все-таки — как больно, как невыносимо больно!

И вдруг отпустило. Комната опять обрела привычные очертания.

— Что, уже? — растерянно спросила она. — Так быстро? А почему… почему он не кричит?

— Теперь понимаю, в кого они такие торопливые: в маму! Погодите, никто еще не родился, — доктор пытался успокоить Елену Семеновну, однако его голос звучал как-то не слишком уверенно.

Во взглядах остальных присутствовавших тоже сквозило замешательство.

— Ты гляди, чего делает, стервец! — всплеснула руками акушерка. — Назад пошел!

Юная медсестра нервно хихикнула:

— Как будто просит: «Мама, роди меня обратно!»

Роженица хотела что-то спросить, но не смогла: нечто непонятное и ужасное происходило у нее внутри, и это странное и страшное движение доводило ее почти до потери сознания.

Однако Елена сама себе поклялась держаться до последнего. Она должна, она обязана держать ситуацию под контролем, она ни за что не пропустит момента, когда ее дети появятся на свет!

— Ох ты, Господи, черт побери, мать твою, ядрена вошь, блин! — разразилась вдруг акушерка целой обоймой междометий. — Что вытворяют!

— Ч-что вытв-воряют? — из последних сил спросила роженица. Пот заливал ей глаза, к горлу подступала дурнота, руки и ноги похолодели.

— Похоже… просто-напросто дерутся! — предположил главврач.

— Они, блин, местами меняются! — завопила акушерка. — Который вторым шел — тот первого отпихивает! Гля, гля, видно же!

Елена Семеновна и сама чувствовала, что внутри у нее происходит некий поединок. А тут еще медсестра тоненько протянула:

— Точно! Как боксеры на ринге. Ух ты!

— Пацаны будут! — уверенно заключила акушерка. — Провалиться мне на этом месте! Девки такими боевыми не бывают.

Медицинский термин «схватки» обретал буквальный смысл это и вправду была схватка, поединок.

Во взгляде доктора вспыхнула искорка исследовательского интереса:

— Любопытно! Первый подобный случай в моей практике. Действительно, два плода борются за право старшинства.

Елена Синичкина с трудом улавливала нить разговора.

— Это опасно? — еле слышно выдохнула она в короткой паузе между ударами, которыми обменивались ее чада. — Они будут живы?

— У них, по-моему, жизни на четверых хватит, — озабоченно сказал Комаров. — Хватило бы у вас!

Подумав и переглянувшись с коллегами, он с сомнением добавил:

— Может, надежнее сделать кесарево…

— Нет! Не хочу! Справлюсь сама, я сильная! — пообещала молодая женщина, стараясь, чтобы голос звучал как можно громче и тверже, будто она чувствовала себя превосходно. Просто лучше некуда! Поглубже вздохнув, вновь принялась читать стихи:

Такая слабенькая женщина — и такая сильная…

Дети разрывали на куски ее хрупкое тело, и сердце тоже, казалось, готово было разорваться…

«Сердце? — подумалось ей. — Ах да, у Пушкина тоже что-то было про сердце… Только у него — что-то хорошее, душевное…»

Последняя строчка: «И жизнь, и слезы, и любовь» — совпала с первым криком новорожденного.

— О-ля-ля! — торжествующе выкрикнул Комаров. — Номер первый!

Возможно, это радостное «О-ля-ля» и предопределило имя, которым вскоре нарекли старшего ребенка: Оля.

Акушерка недоумевающе вертела дитя в руках, совсем забыв о том, что предстоит принимать еще и вторые роды:

— Девица?! Ущипните меня, не верю!

А «девица» надрывно и гневно орала на нее хрипловатым баском, протестуя против того, что кто-то усомнился в ее женственности.

Акушерку привел в себя резкий оклик доктора:

— В чем дело? Эмоции потом! Резать пуповину, живо! Не то второго придушит!

Что было дальше — Елена Семеновна впоследствии помнила смутно.

Опять слышались команды «Тужься!» и «Дыши!», мелькали шприцы и какие-то сверкающие инструменты, в разном темпе проплывали мимо лица белые халаты, на секунду показывались в поле зрения руки в окровавленных резиновых перчатках…

А она заставляла себя повторять все одно и то же, как самое сильное заклинание:

— И жизнь, и слезы, и любовь… И жизнь, и слезы, и любовь… И жизнь, и слезы, и любовь!

Сработало!

Второй крик огласил родильное отделение: этот был не хрипловатым, а звонким и жизнерадостным.

И пока молодой матери показывали двух здоровеньких, совершенно одинаковых, но орущих разными голосами девчонок, главный врач саратовского родильного дома Комаров подошел к окну. Он широко распахнул его в летнюю жару, бессовестным образом нарушив стерильную герметичность помещения, и крикнул на всю улицу:

— Порядок! Девочки!

— Молоток, предок! — отозвался снизу его сын, Комаров-младший.

И тут же торжествующе заголосила, заверещала, затопала и с ликованием зааплодировала толпа школьников. Самые старшие совсем непочтительно схватили за руки и за ноги учителя английского языка Виктора Анатольевича Синичкина и принялись подбрасывать его в воздух — ведь сейчас он был никаким не преподавателем, а счастливым молодым папашей!

И дочурки его родились не в какой-нибудь заурядный день, а шестого июня, как великий Пушкин!

…Таким было рождение близнецов Ольги и Юлии Синичкиных. Юля могла бы стать старшей, но Оля нс позволила, оттеснила ее еще в материнском чреве.

И потом, подрастая и взрослея, она так же всегда пыталась сохранить за собой первенство.

А что же Юля? А Юля, как правило, уступала. Не потому, что была такой уж податливой, а просто…

Ну, просто так много интересного вокруг, что как-то глупо тратить драгоценное время на соперничество…

Глава 3 ЛОЖЬ ВО СПАСЕНИЕ

Так много интересного вокруг, что как-то глупо тратить время на… восстановление в университете и учебу.

Так сочла Ольга.

Юлька, которая чуть ли не на коленях умоляла ее поднапрячься, вымолить у декана разрешение продлить сессию и все же попытаться сдать экзамены, оказалась в ее глазах еще и виноватой:

— Ты за идиотку меня считаешь, что ли? Тут Москва, дуреха! Возможностей куча! Дискотеки, найт-клабы, рестораны!

Юлька вспомнила салатик из свежей капусты с морковкой, который составил сегодня весь ее обед:

— Рестораны… На какие шиши?

— А мужики на что? Да они просто счастливы будут, если разрешишь им за себя заплатить!

— Мужики? Заплатить? Но ведь Марат… он тоже на одну стипендию живет.

— При чем тут Марат?

— Как при чем? — Юля была ошарашена.

Что за денек выдался! Не успела оправиться от потрясения, вызванного устрашающим приказом номер тринадцать, как обнаружила, что король факультета быстренько переметнулся от нее к сестре.

Ну, он-то, положим, мог обознаться, как обозналась Эмма Владимировна. Но Оля… У нее было такое счастливое, такое блаженное лицо там, за кулисой актового зала!

Юлька, увидев это, удалилась на цыпочках: не захотела мешать сестренке. У той и так неприятности, пускай хоть личные отношения наладятся.

А тут вдруг выясняется, что эти отношения Оле вроде бы и ни к чему…

— Разве ты с ним не… — робко поинтересовалась младшая близняшка.

— Я с ним НЕ! — отрезала старшая. — И тебе, радость моя, советую с ним НЕ! Маратик — это полная фигня!

— Но ты целовалась?

— И что? Умри, но не дай поцелуя без любви, так, что ли? Или я ему по-джентльменски обязана, коль запятнала ею девичью честь своей губной помадой?

— Он тебе что, совсем не нравится?

— А тебе так уж сильно нравится?

— Нравится. То есть… сегодня утром еще нравился.

Юлька призадумалась. А действительно, дорог ли ей Марат? Сможет ли она про должать отношения с парнем, который так легко променял ее на другую, пусть даже эта другая похожа на нее как две капли воды?

Да и всегда ли такими уж неотличимыми бывают эти водяные капли?

Для постороннего равнодушного взгляда — возможно. Но если человек по-настоящему влюблен — вряд ли.

Коли перепугал, значит, и не любовь это вовсе, а так, легкий, не обязывающий ни к чему флирт…

Вот они стоят перед зеркалом, двойняшки, такие похожие и все же такие разные.

Обе высокие, худенькие, с короткими мальчишескими стрижками, длинноногие и длиннорукие.

А руки-то у них, если вглядеться, здорово отличаются.

У Юлии на правой, на среднем пальце, заметная шишечка от авторучки: девушка никогда не расстается с блокнотом, вечно делая на бегу журналистские заметки.

И ногти коротко, под самое основание, острижены, чтобы не мешали печатать на машинке.

И жестикуляция резкая, оживленная, выразительная. Ведь часто приходится общаться с иностранцами — по-английски объясниться легко после папиных уроков, а попробуй взять интервью, скажем, у арабов, чей второй государственный язык — французский!

Такая студенческая группа как раз недавно приезжала в МГУ. Юлька взялась быть их гидом, а заодно расспросила ребят об арабском житье-бытье и написала статью в университетской многотиражке.

Как, спрашивается, это удалось? Да при помощи жестов, как же еще! Ну, может, еще улыбок да нескольких слов, общих для всех европейских языков.

У Юли вообще был с детства чрезвычайно развит дар общения: она умела понять каждого, и самые разные люди понимали ее.

Оля тоже была наделена такой способностью. Но только контактировала не со всеми подряд, а преимущественно с противоположным полом. И притом только с теми его представителями, с которыми собиралась «закрутить». Таких, правда, оказывалось немало.

Руки у Ольги были ухоженными и изнеженными. Кожа, казалось, так и просвечивала насквозь.

Если Юлькино нехитрое имущество состояло в основном из рукописей, книг и канцелярских принадлежностей, то Оля обзаводилась прежде всего косметикой.

Каких только баночек, скляночек и тюбичков со всевозможными кремами, лосьонами и притираниями не стояло на ее тумбочке в общежитии! Ими же были забиты сумки, чемоданы и многочисленные целлофановые пакеты, грудой сложенные под кроватью.

Ногти у Ольги были длиннющие, причем они постоянно меняли свой цвет. Становились то шокирующе-красными, то ядовито-зелеными, то устрашающе-черными.

Жестикулировала она тоже весьма выразительно, однако не порывисто, в отличие от сестры, а плавно и томно. Движения были либо по-женски призывными, либо слегка презрительными — но тоже как-то очень по-женски Ольга посмеивалась над сестрой за то, что та нередко вела себя как мальчишка.

Обе близняшки были блондинками с живыми, быстрыми серыми глазами, да только взгляд этих глаз выдавал разность характеров. Для внимательного наблюдателя, конечно.

Юлька глядела на окружающий мир с жадным любопытством. Все было ей интересно, всюду хотелось вмешаться, все увидеть, услышать, почувствовать на ощупь и понять. И конечно же описать в своих статьях.

«Люди такие разные, — со счастливым удивлением часто думала она, — и судьбы их так несхожи и так ярки! И вся жизнь на Земле так пестра и так стремительно меняется, точно узор в калейдоскопе! Надо торопиться — иначе наверняка упустишь нечто захватывающее и, несомненно, изумительное! Ну почему невозможно оказаться во многих местах одновременно!»

Информация и скорость — вот два божества, определявшие для девушки стиль жизни.

«Узнавай и успевай» — эти же правила установила для себя и Ольга Синичкина, только руководствовалась она ими совсем в других целях.

Узнай, где тебе будет комфортнее, легче и приятней.

Успей вовремя занять это удобное местечко.

А потому и взгляд у нее был иным, нежели у младшей сестры: более цепким, более хищным, более практичным.

Марат никак не должен был перепутать их, если ему всерьез нравилась либо одна, либо другая!

— Согласна, — сказала Юля сестре. — Марат — это полнейшая фигня. Тут ты права.

— А когда я была не права! — безапелляционно заявила Ольга. — Вспомни хоть один случай!

— Ладно, ладно, не заводись!

— И учеба эта долбаная — тоже полнейшая фигня!

Юля вздохнула: она уже видела, что сестру понесло. А когда ее понесет — то уж ничем не остановишь. Однако надо бы все же попытаться:

— Может, попробуешь пересдать свои «неуды»?

— Чихать я на них хотела?

— Оль, а хочешь, я за тебя сдам? Помнишь, в школе мы так делали? Когда у тебя пара по химии в четверти выходила?

— Нахимичились, хватит. Надоело мне все это: сидеть за партой, как паиньке, зубрить, угождать этим дебилам-педагогам…

— Не все же дебилы!

— Для меня — все. Кроме, может, Александра Николаевича. Этот — мужик что надо. Красив как бог. И денег куры не клюют, и по загранкам постоянно катается.

— Какое это имеет отношение к… — начала было Юля, но Ольга, не слушая ее, продолжала:

— Но он женат. Можно бы, конечно, попробовать, закрутить с ним, да жена, говорят, такая стерва — ни за что не отпустит. Держит бедного в ежовых рукавицах.

— Фу-ты, ей про Фому, а она про Ерему! Я об учебе говорю, а не о мужиках!

— А я как раз о мужиках. И нахожу это совершенно естественным. Потому как лично я — особь женского пола. А ты?

— Я тоже, успокойся.

— Что — то не похоже.

— Оль… А как же родители?

— А что родители?

— У мамы сердце… Она так мечтала, чтобы мы получили диплом! Что с ней будет, когда узнает?

Оля изумленно уставилась на нее:

— Откуда она узнает, скажи на милость?

— А как же!

— Да так же! Я не собираюсь ставить черепов в известность.

— Все равно новость выплывет рано или поздно!

— Если только ты настучишь, ненаглядная моя! Чтобы тебя, такую правильную и честную, мамочка с папочкой погладили по головке. А мне бы, напротив, без конца талдычили: бери, никчемная, с нашей Юлечки пример!

Юля обиделась:

— Когда я тебя выдавала? Не было такого!

Ольга глубокомысленно, по-философски промолвила:

— Все однажды случается впервые…

Было ясно, что сестру не переубедить, однако Юля все пустила в ход последний аргумент:

— Тебе так нравится Москва, а теперь ведь придется уехать. Жить-то будет негде, из общаги выпишут…

Ольга возразила:

— «Выпишут» и «жить негде» — это разные вещи.

— Почему?

— Доходит до тебя как до жирафа. Ну, выпишу! Это в документах. А жить-то я останусь в Москве!

— Где?

— Где-где? В твоей комнате. Под твоим именем. Ты ведь, надеюсь, не завалишь следующую сессию? Тебя-то отчислить и выписать не должны?

— Н-нет…

— Ну и прекрасно. Дело в шляпе.

— Погоди… Ты — на мое место. А я?

— Что — ты? Вот эгоистка, все о себе да о себе! У сестры беда, — тут Оля неожиданно всхлипнула, — а она… Хочешь вытурить меня на улицу, да? Оставить без крыши над головой? Ну и пожалуйста! Буду ночевать на вокзалах! Пойду на панель! Вот мамочка обрадуется, если узнает!

— Да нет же! — готовая расплакаться, выкрикнула Юлька. — Я тебя не гоню! Только… мне-то куда деваться?

Ольга моментально успокоилась, сказала рассудительно:

— А зачем тебе куда-то деваться? Числиться тут будешь одна, а поселимся вместе. Главное — через вахту не вдвоем проходить, а по очереди. Нас ведь все путают…

— Ладно, — с сомнением покачала головой Юлия. — Только… не люблю я врать…

— А это будет святая ложь. Ложь во спасение.

— Все равно вранье.

— Пусть вранье, но во спасение же! Только не говори, пожалуйста: «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

— Я и не говорю, — поникла Юлька. — Я молчу.

— Вот и помолчи! «Молчание — золото», — как сказал какой-то мудрый человек.

— Не все то золото, что блес…

— Зануда! — резко оборвала ее Ольга и, глянув на часы, поспешно вышла из комнаты: у нее было назначено свидание с очередным ухажером, который в данный момент не казался ей «фигней», потому что отец у него был хозяином крупной аудиторской фирмы. Что значило «аудиторская» она, правда, не знала. К чему забивать голову лишней информацией?

Так и полетели годы: для Юлии Синичкиной — студенческие, для Ольги — вольные и беспечные.

Родители оставались в неведении, наивно считая, что обе дочери получают высшее образование.

Приезжая на каникулы в родной Саратов, Юля первым же делом хвасталась своей зачеткой, в каждой графе которой неизменно красовалось «отл.»

Оля же скромно опускала глазки и укоризненно говорила сестре:

— Что за мания — выставлять свои достижения напоказ! Как будто и без того непонятно, что мы умеем учиться!

И Юля, из чувства солидарности, а еще более — из нежелания огорчить мать с отцом, — подыгрывала ей:

— Могут же у меня быть маленькие слабости! Что поделаешь: люблю, когда меня хвалят!

И на другой же день весь город знал, что обе дочери Елены Семеновны и Виктора Анатольевича — круглые отличницы, да не в каком-нибудь провинциальном институтишке, а в Московском государственном университете!

У родителей прибавилось заработков: самые богатые и влиятельные люди Саратова старались нанять их к своим отпрыскам в качестве репетиторов по литературе и английскому.

— Вот видишь, — торжествовала Ольга, — а ты хотела растрепать про мое отчисление!

— Да не хотела я!

— Хотела-хотела, не увиливай!

…Вначале девушки ютились в общежитии на одной койке. Но Юлька не высыпалась: ведь ей нужно было с утра бежать на занятия, тогда как Ольга продолжала нежиться одна в теплой постели, сколько душа хотела.

Затем они тайком пронесли в комнату дополнительную раскладушку — правда, спать на ней пришлось опять-таки младшенькой, как всегда, уступившей более удобное место сестре.

Но вскоре Ольга стала исчезать надолго, иногда на несколько дней или даже недель кряду.

Как грибы после дождя откуда ни возьмись появлялись многочисленные претенденты на ее сердце. И девушка, выбрав того, который казался ей наиболее перспективным в смысле дальнейшей совместной жизни, переезжала к нему.

Тогда Юлька отсыпалась вволю!

Впрочем, ни один Ольгин роман не заканчивался официальным предложением и не длился долго. Что-то случалось — Оля не особенно распространялась о том, что именно, — и связь распадалась.

Вновь начинались нелегальные проникновения через общежитскую вахту — пропуск-то был один на двоих …

— Синичкина! — каждый раз покрикивала бдительная вахтерша. — Сколько можно сновать туда-сюда! У меня от твоей беготни уже голова кругом идет и в глазах двоится!

— Что делать, Марь Василька, — смиренно отвечали поочередно то Оля, то Юля. — Такой уж у меня характер. Неисправимая непоседа!

— Видать, потому и тоща как моща! — беззлобно ворчала стражница порядка. — Не жрешь ничего, только бегаешь и бегаешь, как марахонец.

— А знаете почему, Марь Василька?

— Ну?

— А потому что мама меня родила под знаком Близнецов! Не могу на месте усидеть. Везде успеть хочется, как будто у меня внутри несколько человек живет. Я вроде одна, но меня много.

— Это тебя-то много? — Вахтершу начинало трясти от смеха. — Да в тебе, Синичкина, бараний вес! Скоро тебя вовсе не видать будет, телесов совсем нету. Мой внучок про таких говорит: «Похороните меня за плинтусом!»

— Вы не понимаете, Марь Васильна. Это сейчас модно. Манекенщиц только с такими фигурами и выбирают.

— Ишь ты, манекенщица! А замуж как думаешь выходить? Мужу и подержаться-то не за что будет.

— А я выйду за повара, пусть откармливает! — обещали сестры по очереди.

— Больно-то повар клюнет на скелетину! — и сердобольная старушка каждый раз вынимала что-нибудь из своих домашних припасов. — Скушай хоть ватрушечку!

— Спасибо, Марь Васильна, — всегда отказывались девушки и проходили, не предъявляя пропуска. А вахтерша долго и жалостливо качала вслед головой…

Итак, замуж Ольгу не приглашал не только повар, но и никто другой. Однако это не слишком ее расстраивало. А если и расстраивало — то ненадолго.

Возвратившись к сестричке после очередной неудавшейся истории, она тут же находила новый объект для завоевания: с каждым разом все более «перспективный».

В ее коллекции перебывали самые разные мужчины — от владельца небольшого продуктового магазинчика до члена-корреспондента Академии наук.

В промежутках между «серьезными» вариантами проскальзывали, кроме того, и романы чисто развлекательные: с молодыми симпатичными парнями, бывшими, правда, всегда при деньгах. Ольга была неравнодушна к красивой жизни.

Но исход всех этих отношений оказывался постоянно одним и тем же: они завершались разрывом.

И Олина реакция на расставание оказывалась неизменной:

— А, фигня!

После чего она вновь сгоняла Юлю с кровати на провисшую, ненадежную раскладушку.

Юлька же все это время училась с упоением.

Все новые и новые графы ее уже изрядно потрепанной зачетки с завидным постоянством заполнялись одним и тем же сокращением «отл.».

Фамилия «Синичкина» превратилась на факультете журналистики в синоним слова «талант».

Тем не менее и Юля вела отнюдь не монашеский образ жизни.

Она была влюбчива. Настолько влюбчива, что порой теряла голову, чего с Ольгой не случалось никогда…

Но голову Юлька теряла не насовсем. Во всяком случае, в вопросах, касавшихся работы, этот жизненно важный орган всегда был при ней.

Глава 4 БРАВИССИМО!

— Фигаро здесь — Фигаро там! Фигаро здесь — Фигаро там! — виртуозно заливался юный тенор с не по-оперному гибким торсом, совершая в то же время почти акробатические прыжки по сцене.

Классическое сочинение Россини исполнялось совсем не классически: режиссер поставил его в духе цирковой клоунады.

Персонажи кувыркались, менялись разноцветными париками, показывали фокусы и даже взлетали над подмостками, прицепленные за пояса страховками-лонжами.

В тех местах, где, по расчетам постановщика, публике должно было стать смешно, музыка прерывалась и наступала пауза, заполняемая смехом, записанным на пленку.

Юлька от души хохотала, с готовностью присоединяя свой звонкий голос к магнитофонной записи, и вместе с нею смеялись остальные немногочисленные зрители.

Девушка не считала подобное эксцентричное сценическое решение надругательством над произведением. Уж кто-кто, а она отнюдь не была консерватором.

«Джоаккино Россини остался бы доволен, — с одобрением думала она. — Он наверняка был шутником и весельчаком!»

Кроме нее, в зале сидели итальянские и французские продюсеры. Молодой режиссер Денис Ивашенко пригласил их на свой спектакль, надеясь заинтересовать смелым прочтением классики и получить средства на совместную музыкальную кинопостановку.

Фильм-опера и одновременно фильм-буффонада! Французская драматургия, итальянская музыка, российское исполнение — как интересно!

«Фигаро здесь, Фигаро там. Это прямо про меня», — думала Юлька. Она умудрялась следить не только за брызжущим весельем, искрометным представлением, но, кроме того, — искоса — еще и за режиссером.

Ивашенко интересовал ее с профессиональной точки зрения: он должен был стать одним из героев нового заказанного ей очерка.

Перед открытием занавеса, представляя почтенной публике свое детище, Денис был так самоуверен, так тверд, так мастерски рекламировал несравненные достоинства собственного спектакля!

А сейчас, в полумраке зрительного зала, когда всеобщее внимание было направлено не на него, а на актеров, он разительно переменился.

Белесые кудряшки, только что воинственно и задорно торчавшие в разные стороны, теперь как-то жалобно повисли на лоб и назойливо лезли в глаза. Спина ссутулилась, парень сгруппировался в кресле и стал даже как будто ниже ростом. Так сжимается в пружину животное, сидя в засаде и готовясь молниеносно выпрыгнуть оттуда в нужный миг. Пальцы его так яростно вцепились в подлокотник, точно хотели раздавить его.

Денис не знал, что за ним наблюдают. В то же время он, казалось, чувствовал Юлькин взгляд. Тоже как чуткое животное. Но голову в ее сторону не поворачивал, хотя его так и подмывало это сделать, — боялся оторваться от сцены, словно в тот момент, когда он отвлечется, на подмостках наверняка случится нечто катастрофическое и непоправимое.

«Профиль у него выразительнее, чем фас, — привычно отметила Юля. — Фотографировать надо будет в таком ракурсе. Нос длинный, как у Сирано де Бержерака, но не свисает, а торчит прямо вперед. Хорошо: это придаст портрету устремленность И экспрессию».

Она глянула вниз и увидала, что ноги у Ивашенко танцуют помимо его воли. Словно помогают дирижеру управлять оркестром, выстукивая по ковровому покрытию:

— Фигаро! Фигаро! Фигаро!

А брюки-то коротковаты, и между обтрепавшейся брючной тесьмой и резинкой носка белеет худая мосластая щиколотка.

Да, небогато живут у нас творческие люди, лишь единицам капризная Фортуна подбрасывает лакомые кусочки благополучия! И, к сожалению, ее расположение далеко не всегда находится в прямой зависимости от степени одаренности.

Юля прекрасно понимала, сколь важен для Ивашенко исход этого просмотра. Возможно, вся будущая жизнь сейчас поставлена на карту.

«Выбьется» он или не «выбьется», как говорят в артистическом мире? Продолжится ли его творческая карьера или же ему, как многим его коллегам, придется зарабатывать на жизнь каким-то совершенно иным, далеким от искусства занятием? Скажем, торговать второсортными китайскими пуховиками или растворимым кофе…

Только не все могут вынести такое испытание. Некоторые, не находя выхода для своей творческой энергии и ощущая себя нереализованными, просто-напросто спиваются. Причем ломаются, как правило, как раз натуры наиболее тонкие.

Юля прониклась симпатией к этому талантливому и нервному человеку.

«Помогу, — твердо решила она. — Разрекламирую так, что публика к нему будет валом валить. И пусть спонсоры дерутся за почетное право его финансировать!»

Юля, несмотря на молодость — ей стукнуло всего двадцать четыре, — была вполне уверена в себе и своей карьере.

Прошло уже полтора года с того дня, как в актовом зале университетского факультета журналистики ей торжественно вручили красный диплом, на вкладыше которого не значилось ни единой четверочки!

Но академические отметки — это все ерунда. Гораздо важнее то, что на распределении сразу несколько солидных газет и журналов предложили ей работать у них в штате.

Случай беспрецедентный: выбирала она, а не ее!

К этому времени у молодой журналистки Синичкиной появилась уже масса публикаций, причем все, как одна, заметные. У Юли было врожденное чутье па сенсацию, которую она замечала даже там, где другие собратья по перу, в том числе весьма опытные, равнодушно проходили мимо. Кроме того, она и самый простой незатейливый материал умела превратить в журналистскую «бомбу».

Юля, не колеблясь, выбрала в качестве постоянного работодателя «Москоу ньюс».

Во-первых, тут была возможность попрактиковаться в любимом английском. И самой удовольствие, и редакции выгодно — не надо нанимать переводчиков! — и отцу приятно: не пропали его уроки впустую.

А во-вторых, газета предоставляла ей жилье в Москве! Надо ли объяснять, как это важно! И для нее самой, и для сестры, которая все еще продолжала пудрить родителям мозги, представляясь такой же, как Юля, счастливой обладательницей диплома с отличием.

Маленькая комнатка в коммуналке в старом кирпичном доме, обложенном снаружи гранитными плитами, сразу полюбилась ей, хотя по существу мало чем отличалась от общежития. Временами здесь бывало даже более шумно: соседи не отличались мирным нравом.

Но — свое! Приходишь и уходишь, когда вздумается, приводишь, кого душа пожелает, и никаких тебе пропусков и пререканий с вахтершей! У тебя есть постоянная московская прописка — предел мечтаний всех приезжих.

Какое это благо — независимость, какое счастье — быть самой себе хозяйкой!

Постепенно сфера Юлиной деятельности расширилась: теперь она писала репортажи и для радио, и для разных каналов телевидения. Ее уже разыскивали, приглашали, ей делали заманчивые предложения.

Замаячила возможность создать собственную, авторскую телевизионную передачу, и девушка присматривала для себя подходящий материал.

«А почему бы и не «Севильский цирюльник»? — неожиданно осенило ее. — Но, думаю, речь пойдет не только об опере, не слишком это сейчас популярный жанр. А если… о цирюльниках вообще? О парикмахерах? В Москве как раз намечается международный конкурс причесок…»

Мысль ее лихорадочно заработала. Прическа, как музыка… То и другое — создает красоту и помогает жить… Парики, в которых щеголяли герои Бомарше и Россини… Как все это связать между собой? Как превратить в увлекательное, цельное, монолитное зрелище?

Да, но при этом не забыть о Денисе Ивашенко будущая передача должна помочь его творческой судьбе…

Бедный, он весь дрожит. И кончик длинного тонкого носа шевелится, как самостоятельное живое существо. Говорят, такая особенность присуща ревнивцам…

Упал занавес, и молодая труппа раскланялась перед придирчивыми зрителями.

Иностранцы были довольны, однако аплодировали сдержанно: чересчур бурная реакция свидетельствовала бы о том, что они готовы немедленно раскошелиться на дорогостоящий костюмированный фильм.

Денис храбрился. Однако то краснел, то бледнел, как пацан, и даже начал слегка заикаться. К счастью, никто из продюсеров не владел русским, и этот дефект речи мог быть заметен разве что переводчикам.

Юлька, прищурившись, оглядывала дельцов от искусства.

Дураки, своей выгоды не понимают! Да такая кинолента — с любовью, музыкой, смехом да еще и крепко закрученной интригой в придачу — принесла бы любому из них и прибыль, и известность! Они насобирали бы богатый урожай призов на всех международных фестивалях!

А эти надутые жмоты мнутся. Боятся рискнуть. Даже на комплименты и то не расщедрятся.

И она первая звонко выкрикнула:

— Браво, маэстро! Брависсимо!

Возглас подбодрил и режиссера, и певцов-акробатов, и оркестрантов. Они встрепенулись, как спортсмены, услыхавшие выстрел стартового пистолета.

Дирижер вдруг взмахнул палочкой, исполнители поняли его жест, и в дополнение к спектаклю — так сказать, на десерт — хором грянули стремительный, торжествующий рефрен из только что исполненной партитуры:

Неожиданно для всех Юлька вскочила на авансцену и взяла на себя функции второго дирижера: только дирижировала она не оркестром, а публикой, как это делают рок-музыканты на стадионных подмостках.

Видела, что Денис испугался: что это за тощая выскочка встряла! Можно ли так вести себя в присутствии столь важных особ!

Однако важные особы вдруг оттаяли, завелись и, почувствовав себя молодыми, задорными и азартными, начали подтягивать.

Текст пелся быстро, как скороговорка, и многие из степенных, медлительных продюсеров не успевали артикулировать. Но и они не молчали: выкрикивали последнее в строке слово:

— Брависсимо!

Это был триумф. Настоящая музыкальная овация.

Отзвучал финальный аккорд — и бизнесмены наперегонки потянулись к Денису, отпихивая друг друга и потеряв всю свою респектабельность, явно с конкретными и выгодными деловыми предложениями. Из единого целого — театральной публики — они превратились в конкурентов.

«То ли еще будет! — с удовлетворением подумала Юля. — Имя Ивашенко еще прогремит, уж я постараюсь! Жаль, нельзя сейчас подойти и предупредить режиссера, чтоб ни в коем случае не продешевил…»

…Устроившись в после днем ряду партера, она скромно дождалась, пока толпа продюсеров не рассосалась.

Денис Ивашенко стоял возле рампы растерянный, еще не вполне понимая, что же, собственно, произошло. Вокруг теснились актеры и музыканты, нетерпеливо заглядывая в бланки контрактов с логотипами крупнейших кинофирм, которые постановщик держал в руках: что-то предстояло подписать, что-то — отвергнуть.

Эмоциональный исполнитель роли Фигаро от избытка чувств проделывал сальто вперед и назад с кресел первого ряда.

Дирижер озадаченно чесал палочкой в голове.

Дородный граф Альмавива снял напудренный парик и протирал им блестящую от пота лысину.

Изящная графиня плакала от радости. Грим растекался по ее лицу разноцветными кляксами. Она все пыталась повиснуть у режиссера на шее, но опасалась помять контракты. Тогда актриса проделала это со спины, едва не придушив ошеломленного Дениса.

— Кажется, победили? — не совсем уверенно произнес Ивашенко. — Или я сплю?

— Если это сон, — пробасил Альмавива, — то я пошел в аптеку.

— Зачем?

— Куплю тонну снотворного, чтоб никогда не просыпаться и всегда смотреть такие сны!

— В аптеку не в аптеку, а в гастроном надо срочно сгонять! — вставил веское слово Фигаро, прервав свои акробатические упражнения. — Я мигом! Одна нога здесь… То есть — Фигаро здесь, Фигаро там!

— Брависсимо! — поддержал дирижер.

— Обмыть! Обмыть! — зачирикала графиня. — Дениска, ты возьмешь меня с собой в Париж? Мне необязательно главную роль, можно эпизодик, только бы по Елисейским полям прогуляться!

Юля поняла, что пришло время вклиниться в общий переполох и взять интервью: когда начнут обмывать, из этого уже вряд ли что-то получится.

Она двинулась по проходу к сцене, на ходу вынимая из сумочки крошечным диктофон, и все разом смолкли, уставившись на нее.

Ведь они совсем забыли об этой худенькой незнакомой девушке! А если бы не она — еще неизвестно, как бы все обернулось.

— Корреспондент «Москоу ньюс» и «Молодежных новостей» ОРТ, — представилась журналистка, — и… еще кое-каких изданий, перечислить затрудняюсь, простите. Юлия Синичкина. Вы не согласились бы ответить на несколько моих вопросов, господин Ивашенко?

Режиссер оглядел ее с головы до ног, с минуту помолчал, а потом твердо заявил:

— Нет.

Такого Юля не ожидала. Псих он, что ли? Или просто неблагодарный невежа? А может, слишком переволновался и ничего не соображает? Как сказали бы юристы, находится в состоянии аффекта.

— Почему? — спросила она.

Ответ был коротким:

— Не хочу.

Вот тебе и на… Однако Юлию Синичкину не так-то легко выбить из колеи. Состряпать репортаж о человеке неуживчивом и строптивом тоже интересно. Может получиться необычно и оригинально. И она невозмутимо поинтересовалась:

— Чего же вы, в таком случае, хотите?

Ивашенко передал контракты дирижеру, откинул со лба белокурые кудряшки и решительно шагнул к ней:

— Чего хочу? Поцеловать вас, госпожа Синичкина. Немедленно. В губы…

Глава 5 ЛАБИРИНТ

Юльке нравился ее большой, похожий на романскую крепость мрачноватый дом, изогнувшийся в виде буквы «П», с заросшим сиренью двором посередине. Нравился, конечно, не из-за мрачности и толстых кирпичных стен, в нишах которых тонули оконные стекла: все тяжеловесное и массивное ее как раз раздражало. Люди, родившиеся под созвездием Близнецов, обычно предпочитают вещи легкие и воздушные.

Привлекало другое: множество входов, выходов и внутренних сообщающихся коридоров. По дому можно было путешествовать, как по лабиринту в какой-нибудь компьютерной игре. Скажем, войдешь с улицы, а выйдешь во двор. Или нырнешь в один подъезд, а потом пройдешь по каким-то зигзагам, освещенным тусклыми лампочками, и окажешься в другом. А то и вовсе обнаружишь себя в темном подземелье, отведенном некогда под бомбоубежище.

Даже из самой квартиры было целых два выхода. Один — на лестничную клетку с громоздким неуклюжим лифтом. Другой — к мусоропроводу и узким ступенькам, которые ведут в продуктовый магазин, занимающий весь первый этаж. Это было удобно: если надо по-быстрому купить чего-то съестного, а погода плохая, можно не выбираться на улицу.

Администрация магазина, правда, постоянно грозилась замуровать дверь, но пока слова расходились с делом.

Наверное, преступнику очень легко было бы уходить в таком здании от погони. Но преступники, к счастью, поблизости от Юли не обитали, зато обитала пятилетняя соседская девчурка Катя, которая однажды отправилась выносить мусорное ведро и… заблудилась прямо внутри дома.

Юля завидовала Катюшке. Это была ее извечная мечта — потеряться где-нибудь, в совсем незнакомом месте, лучше всего — в чужой неизведанной стране, и отыскивать обратную дорогу самостоятельно, без посторонней помощи, угадывая верное направление по едва уловимым признакам. Почувствовать себя одновременно Мальчиком с пальчик и проницательным Шерлоком Холмсом.

Девушка была бесстрашна и любопытна, а подобное приключение как раз стало бы лучшей подпиткой для обоих этих качеств.

Увы, такого с нею не случалось ни разу в жизни, даже в раннем детстве. У Юли была идеальная топографическая память, и она всегда безошибочно помнила маршрут, даже если прошла по нему всего однажды.

…Но сегодня, в веселый и мокрый мартовский день, это наконец произошло!

Они с Денисом купили бутылку дешевого сухого красного вина и полкило сыра в магазине на первом этаже, и девушка утянула режиссера в замызганную дверь возле подсобки, откуда можно было пробраться прямиком к ее коммуналке.

Нет, «прямиком» — не то слово. Путь к квартире пролегал по кривой, с подъемами и спусками, с крутыми виражами.

За первым же поворотом они остановились и, продавив винную пробку вовнутрь, отхлебнули по глоточку. А потом прижались друг к другу влажными, терпкими от вина губами.

И у Юльки в голове что-то весело поплыло и закружилось. У Дениса, кажется, тоже.

— Блеск! — сказала она.

— Шик! — согласился он.

Еще одно коленце узкого коридорчика.

Опять остановка — всего по одному глоточку и недолгий поцелуй на закуску.

— А сыр? — напомнил он.

— Ох! Забыла на прошлом привале.

— Но возвращаться ведь не будем, правда?

— Ни за что! Полный вперед!

— Здесь нет дороги вперед. Есть только вверх.

— Все выше, и выше, и вы-ше стремим мы полет наших птиц! — пропела Юлька.

— А сыр пусть докушают мы-ши! — подхватил парень.

— И станут толстей, чем Денис! — в рифму завершила она.

— Дутая ты журналистка! Русского языка не знаешь! Толще, а не толстей!

— А я и не толстею.

Они перекидывались репликами, как мячиком. Юлина подача — Денис отбивает:

— Вот и не толстей! Терпеть не могу жирных.

— А худых? Любишь?

— В единственном числе. Не худых, а худую. Худющую. Одну.

— Как ее зовут?

— Секрет! — едва не оступившись, он притормозил. — Ох, тут ступеньки вниз.

— Перед решающим спуском надо немного передохнуть.

Отдых получился активным — заполненным жадными и жаркими поцелуями.

Красного вина еще немного поубавилось.

— Неужели идти по лестнице пешком? — округлил глаза Денис. — Современный человек может изобрести иные способы передвижения, более совершенные!

— Неужели кубарем?

— Глупости! Цивилизация предлагает кое-что получше! Подпрыгнув, Денис взобрался на отшлифованные временем перила и… с улюлюканьем скатился по ним на нижний пролет.

— Бобслей! — призывно крикнул он. — Нет, перилслей! Попробуй, не пожалеешь!

— Лови меня! — с готовностью отозвалась Юлька и последовала его примеру.

Он поймал. И больше уже не отпускал…

Они опустились на выщербленные ступени. Бутылка красного откатилась в сторону, оставляя за собой темный, точно кровавый, терпко пахнущий след.

Хорошо, что куртки и джинсы — на молниях, не придется долго возиться с пуговицами.

Объятия в кирпичном лабиринте! Это было приятно и весело, точно захватывающая детская игра.

— Осторожно! Не уколись о мои острые костяшки! — блаженно смеясь, предупреждала она.

— Обожаю острые ощущения! — на миг отстранив губы от ее маленькой, почти детской груди, отзывался он.

— У тебя волосы длиннее моих, — постанывала она. — Пощекочи меня ими!

— В каком месте?

— Догадайся!

— А, знаю! Между четвертым и пятым ребром!

— А вот и нет! Между шестым и седьмым позвонком!

— Это где?

— А ты отсчитай.

— Считать сверху или снизу?

— Все равно. Только скорее!

— Я в арифметике не силен.

— Зато кое в чем другом — вполне.

— Правда?

— Правда. Ты просто мастер экстра-класса.

— В чем же?

— Ммм… В театральной режиссуре.

— Жестокая!

— Не жестокая, а жесткая. В смысле — костлявая.

— Стройная… Самая красивая… Самая любимая…

— Мы едва знакомы!

— Разве?

— Неделю.

— Нет, вечность!

— Целуй же, целуй меня, Денис…

— Юля… Юленька… Прекрасная моя…

Ничто не мешало им: ни холод каменных ступеней, ни затхлый воздух, застоявшийся среди толстых и влажных кирпичных стен, ни чье-то шуршание поблизости — не то бомжей, не то и вправду мышей, насытившихся забытым сыром.

Юльке казалось, что она взлетает и несется куда-то далеко и высоко, в неизведанные дали, не приземляясь и даже потеряв из виду поверхность родной планеты Земля. Не девушка, а легкое полупрозрачное облачко, насквозь пронизанное солнечными лучами — хотя откуда бы взяться солнцу здесь, в сыром лабиринте?…

Очнувшись, она обнаружила, что не знает, в каком месте собственного дома — гигантской буквы «П» — сейчас находится. И неясно было, в какую сторону идти, чтобы добраться до нужного крыла.

Ее мечта сбылась.

Она заблудилась.

Она влюбилась.

Возможно, эти два глагола — синонимы?

Глава 6 ВЕРНЫЙ ПЕС

— Чертов старый хрен, опять провонял всю кухню своей долбаной редькой! — разорялась толстая, отъевшаяся соседка Лида, зажимая красными бесформенными пальцами нос.

Другой Юлин сосед по коммуналке, семидесятилетний Василий Павлович, смиренно полил салат подсолнечным маслом и сгорбившись, удалился трапезничать в свою комнату.

Казалось бы, давно пора привыкнуть к Лидиным выпадам, а вот старик не мог. Каждый раз болезненно морщился и хватался за сердце. Но не отвечал агрессией на агрессию. Предпочитал ретироваться.

Дородная Лида Кузнецова и ее плюгавенький муженек Боря ненавидели Василия Павловича только за то, что тот никак не умрет: они рассчитывали прибрать к рукам его комнату, когда это долгожданное событие все-таки наконец произойдет.

Зато их маленькая дочка Катя благоволила старику, у него был чудесный аккордеон с перламутром — заслуженная, добротная, еще трофейная вещь. Когда Лиды и Бориса не было дома, «деда Вася» разрешал девочке понажимать на клавиши и кнопочки, и инструмент зычно гудел и мычал, что приводило ребенка в полный восторг:

— Живая гармошка! Ругается, как мамка!

Но еще больше нравилось Катюшке, когда сосед начинал играть сам: тогда «гармошка» становилась не просто живой, а еще и волшебной, и из нее вырывалась музыка.

Девочка хлопала в ладоши:

— Поет! Мамка так не умеет. А папка поет, когда пьяный, но я тогда его боюсь. А сыграй про Чебурашку, деда Вася!

— Так и быть. Только тсс! Никому! Ни маме! Ни папе! — предупреждал запуганный Кузнецовыми Василий Павлович, и малышка свято хранила тайну.

Когда-то старик работал массовиком-затейником, а теперь дискотеки задавили эту профессию, и он нищенствовал, кое-как перебиваясь на скудную пенсию.

Салатик из тертой редьки, который так взбесил нынче Лидию, был для него блюдом редким и праздничным.

Юлю супруги Кузнецовы невзлюбили еще сильнее, чем старого аккордеониста: девушка, въехав сюда, тоже поломала их планы на расширение. И, естественно, не было никакой надежды на то, что эта самозванка, такая молодая, вдруг отдаст Богу душу и освободит жилплощадь.

А сестры Синичкины, как назло, оказались еще и общительны, и к ним вечно наведывались многочисленные гости. Уж это, по мнению Кузнецовых, было вообще верхом наглости.

Первое время Лида просто проходу Юльке не давала, едва не срывая голос визгливыми угрозами:

— Не позволю групповухи тут устраивать! Бардак, а не квартира! Притон бандитский! Так жилось хорошо, и вот тебе — подселили шлюху к приличным людям! Обожди, заявлю в милицию, выселят тебя на сто восьмой километр!

— Во-во, километр, — подтявкивал Боря.

— Ма, а шьюха — это кто шьет? — спрашивала Катюшка.

— Отвяжись, не твое дело! — гаркала на нее родительница.

— Во-во! Дело! — вторил папаша.

— А групповухи у нас в детсадике тоже есть, — доверительно сообщала девочка. — Сейчас я хожу в среднюю групповуху, а скоро перейду в старшую!

— Отвянь, трепло! Пошла вон!

— Во-во-вон! — муж не лез за словом в карман.

Первое время Юля пыталась объясниться с четой Кузнецовых по-хорошему:

— Понимаете, Лида, это мои друзья. И коллеги. Разве мы шумим или буяним? Чем они вам мешают? Все интеллигентные люди…

— В гробу я видала этих интеллигентных! Наркота сплошная! Обколетесь, обкуритесь, а у меня, между прочим, ребенок.

— А я вчера тоже обкололась! — признавалась Катя. — Хотела с елочки ветку сорвать, и вот… пальчик до крови!

— Ага! — торжествовала Лидия. — Слыхала? Вон чего девчонка от вас набралась!

— Не, я не набралась, — возражала говорливая Катюша. — это папка вечером набрался и под качелями в лужу упал.

— Заткнись, козявка! — злилась Лида и оборачивалась к супругу, требуя поддержки, но Борис на этот раз молчал, уставив туповатый взор в тарелку борща.

Ольга, возвращаясь сюда после очередного приключения всякий раз вступала с Кузнецовыми в ожесточенную перепалку, но тем самым лишь подливала масла в огонь.

В конце концов, оскорбления стали сыпаться не только на сестер Синичкиных, но и на каждого гостя. В дом стало невозможно никого привести.

Надо было что-то предпринимать. И Юля придумала гениальный стратегический ход.

Однажды, когда Лидия жарила для мужа яичницу-глазунью, девушка задумчиво подсела к своему крошечному столику, подперла голову рукой и, как бы ни к кому не обращаясь. проговорила со вселенской тоской:

— Ох, и осточертела мне эта коммуналка…

— Вот и валила бы отсюда, — незамедлительно отозвалась Лида, — на все четыре стороны.

Юля вроде бы и не услышала, якобы погруженная в свои невеселые мысли.

Продолжала рассуждать, уставившись в потолок:

— А куда мне податься?…

Соседка без промедления подсказала:

— В тюрягу!

Но Юля не отреагировала, продолжала свой монолог, как если бы находилась в кухне одна:

— Разве что замуж… И чтоб муж — с квартирой…

Лида насторожилась. Даже от яичницы отвернулась. Затаила дыхание и больше не вмешивалась, внимательно слушая, что там Юля вещает.

— Переехала бы к нему, — продолжала девушка. — И мне хорошо, и соседям облегчение…

Лида стояла, замерев, и глазунья у нее задымилась. Но это было совсем неважно по сравнению с той идеей, которая зародилась в ее непричесанной голове — зародилась, как казалось Кузнецовой, вполне самостоятельно.

Идея ворочалась и разрасталась, а Юля словно бы ненароком подкармливала ее:

— Но, видно, не выскочить мне замуж никогда…

— Почему это? — невольно поинтересовалась вслух Лида. Девушка пропустила мимо ушей ее вопрос. Она начала тихонечко причитать:

— И коротать весь свой век в одиночестве, в этой вшивой коммуналке… Катюшка уж вырастет, жениха себе найдет, а я все буду одна куковать…

Тут Юля шмыгнула носом и чуть не заплакала. Притворяться она умела не хуже, чем ее сестра. Замычала себе под нос заунывное, бабье:

— Догорай, гори, моя лучина, до-о-огорю с тобой и я!

Тут уж всхлипнула и Лида. Только жалко ей было не соседку, а самое себя и дочурку, которой, когда вырастет, некуда будет привести жениха.

И еще жалела она сгоревшую яичницу, гибель которой наконец обнаружила.

— А ведь я мужчинам нравлюсь… — жалобно тянула Юля. — Да только как заглянут ко мне в гости… так после этого и слиняют сразу же…

Она глубоко задумалась, недоуменно покачивая головой:

— Сама не знаю, почему? Может, я готовлю невкусно?

Тут притворщица уронила голову на руки и что было сил зашевелила животом. Это был актерский трюк под названием «диафрагмальное дыхание»: таким образом можно было вызвать сценические слезы.

Соседка на цыпочках пошла к мусорному ведру и аккуратно, бесшумно опрокинула туда загубленное яство.

Юля, не без злорадства наблюдавшая за ней краешком глаза, не удержалась и добавила:

— Да, стряпаю я отвратительно… Вот недавно, помнится, яичницу спалила…

Но Лида уже драила сковороду и не приняла последней реплики на свой счет. На ее круглом лоснящемся лице появилось хитрое выражение. Соседка вынашивала новые планы завоевания жилплощади. Она считала себя изобретательной и коварной, как Штирлиц и Мюллер, вместе взятые.

Лида решила просватать мешавшую ей соседку и таким образом избавиться от нее.

С этого дня Юлиных, а заодно и Ольгиных гостей встречали в квартире с распростертыми объятиями. Едва завидев очередного гостя, Лида с Борей начинали наперебой превозносить Юлькины достоинства. И умная-то она, и красавица, и без вредных привычек, и даже… готовит изумительно.

Нередко Лидия приносила ей в комнату кастрюльку супа или жаркого, заговорщицки шепча:

— Не стесняйся, говори, что это ты сама варила!

А поваром Лида была отменным!

И невдомек было ей, тупоголовой, что ни о каком замужестве Юля Синичкина вовсе не помышляет и семью считает обузой, которая ограничит свободу передвижения, помешает работе, общению, компанейским развлечениям — вообще всему, что представляет для Юльки ценность!

— Не захлопывай пока лифт, а то не видно ничего! — предупредила Юля Дениса.

Шел третий час ночи, когда они явились после концерта одной молодой и еще малоизвестной, однако любопытной рок-группы, которой почему-то предоставил сцену для выступления Дом культуры МВД.

И, как назло, кто-то вывинтил лампочку на лестничной клетке. Впрочем, такое случалось не раз.

Юля рылась по карманам в поисках ключа:

— Фу-ты… где же он? Неужели забыла?

— Вот растяпа!

— Ага, — весело согласилась она, ничуть не смутившись. — Вместо шляпы на ходу я надел сковороду!

— Ты мужского пола, что ли? А мне-то казалось…

— В данный момент я мужик. Ведь сейчас предстоит стать взломщиком, а это профессия сугубо мужская.

— Зачем?

— Надо же как-то попасть в квартиру!

— Необязательно. Нам с тобой и на лестнице было неплохо.

— Неплохо. Но чего я не терплю — так это однообразия!.. Чем бы подцепить замок?

— В классических детективах взломщики обычно пользуются шпилькой.

— Откуда у меня шпильки? В жизни не отращивала длинных волос! Болтаются, мешают, с прической возни не оберешься. И потом — не хочу казаться дурой.

— Не вижу связи.

— Ну как же! Есть поговорка: волос долог — ум короток.

— Тебя это не коснется никогда. Ума палата.

— А как дверь сломать — не соображу.

— Идея!

— Ну?

— Не легче ли просто позвонить?

— Ха, я не самоубийца. Знаешь, какой тарарам поднимется! Соседи давно баиньки.

— Считаешь, если ломать — они не проснутся? Логика у вас, госпожа Синичкина, чисто женская. Хреновый из тебя мужик.

— Ладно, убедил. Звоню.

— Смелей! Если что — прикрою тебя своим телом.

— Брависсимо! — хмыкнула Юлька и надавила на кнопку с надписью «Кузнецовы». Василия Павловича будоражить среди ночи ей не хотелось: старик неважно выглядел в последние дни. Лучше уж принять на себя гнев супружеской четы…

Амбразура… то есть дверь медленно приоткрылась после долгой возни и пыхтения в прихожей. В полумраке, точно новенькие боевые патроны, блеснули металлические бигуди, обрамлявшие заспанную Лидину физиономию.

«И как ей удается спать на этих железках! — мельком подумала Юля. — Мазохистка! От такой еженощной пытки у кого угодно характер испортится!»

— Пожалуйста, простите меня… вернее, нас… — виновато начала она. — Ключ потеряла…

Лидия заметила Дениса, переминавшегося с нога на ногу, и в ее сонном взоре стал угадываться проблеск мысли: той самой единственной мысли, которую она в последнее время непрерывно обдумывала.

— Какой симпатичный молодой человек! — Лида очень старалась, чтобы голос звучал елейно, однако он, к ее огорчению, был хриплым со сна. — Заходите, милости просим? Всегда рады!

Даже Юля, родившаяся под знаком Близнецов и обладавшая мгновенной реакцией, не смогла сразу перестроиться радушие соседки ошеломило.

— Извините, ради Бога, больше не повторится, — по инерции продолжала оправдываться она.

— Зачем вы так! Пусть повторяется! — Лидия так энергично тряхнула головой, что бигуди звякнули, как колокольчики. — Отчего бы не повториться — дело молодое!

— Вы очень любезны, — пробормотал Денис, несколько даже раздосадованный тем, что не пришлось закрывать Юлю своим телом.

Соседка щелкнула выключателем, и электрический свет залил прихожую. Денис был внимательно осмотрен со всех сторон и, кажется, сошел за вполне удовлетворительного кандидата в Юлины женихи. Ему был задан всего один дополнительный вопрос:

— А своя квартира у вас есть, молодой человек?

Парень только раскрыл было рот, чтобы ответить, как Юлька опередила его:

— А у него не квартира! Целый особняк на берегу Москвы-реки! С эркером и колоннами!

Кузнецова почтительно отстранилась, давая Денису пройти, и только с любопытством уточнила:

— Эркер — это что? — Она никогда не слыхала такого названия. — Собака, что ли?

— Ага, элитной породы, — с серьезным видом кивнула Юлька. — Вроде эрдельтерьера, но гораздо свирепее. Как же в особняке — и без сторожа?

Завалившись в комнату, ребята упали на диван и принялись безудержно хохотать:

— Собака!

— Сторожевая!

— Гав-гав-гав?

Они катались от смеха, тормошили друг друга, толкались и щипались, как детишки.

А потом щипки как-то незаметно перешли в поглаживания…

А детское кувыркание — во вполне взрослые объятия… С безудержным, хлещущим через край желанием!

Они больше не отталкивали друг друга, а, напротив, прижимались один к другому все теснее…

— Погоди, я расстелю простыни…

— Зачем…

— Для разнообразия.

— Тогда разденься… совсем…

— А ты помоги…

— А ты — мне…

— У, лентяй!

— Лентяйка!.. Зато какая красивая!

— Ты тоже…

— Хорошо, что у тебя короткая стрижка! Длинные волосы закрыли бы всю эту прелесть…

— Разве тебе не нравятся загадочные женщины? Локоны, оборки, стыдливость…

— Им, значит, есть что прятать… А тебе есть что показать! Все безупречно… Безупречно до наглости!

— Как! Ты не любишь застенчиво опущенные ресницы?

— Это если глаза некрасивые. А у тебя…

— Говори же, говори, Денис!

— Не могу! Иди ко мне! Скорее!

— Погоди… а простыни?…

— К черту простыни!

Юлька вновь вскочила с ногами на диван, дурашливо приглашая к себе и Дениса:

— Прыгай сюда! Ап!

И он, подчинившись шутливой команде, вскочил к ней, как собачонка:

— Гав! Можно, я лизну тебя в нос?

— Можно!

— А укусить? За ушко?

— Только не больно!

— Я легонечко… Как вкусно…

— Мой верный песик Эркер!

— Да? Верный и преданный!

— Навсегда?

— На всю жизнь!

Чувствуя, что она вот-вот вновь станет невесомой и обратится в разноцветный воздушный шарик, вольно парящий среди перистых облаков, Юлька торопливо прошептала:

— Хорошо! На всю жизнь — это очень, очень долго!

Глава 7 ВСЕГДА ЛИ ТРЕТИЙ — ЛИШНИЙ?

Они спали, обнявшись, на узком диване, который так и не успели раздвинуть и застелить простынями.

Юле снилось, что соседка Лида орет на нее визгливо и ожесточенно, как это не раз случалось прежде:

— Шлюха! Дрянь! Явилась — не запылилась! Порядочным людям поспать не дает!

«Как хорошо, что это не наяву! Теперь мне ничего подобного не грозит». — И девушка умиротворенно перевернулась на другой бок, сдвинув со своего плеча теплую, потяжелевшую руку Дениса.

Однако кошмарный сон возобновился:

— Вот вызову милицию! — голосила Лидия.

В привычные мотивы вклинилось нечто новенькое:

— Юленьке, бедной девочке, труженице, и отдохнуть нельзя по-человечески!

Послышался какой-то грохот, как будто кого-то грубо отталкивали. Колоколом загудела, сорвавшись с гвоздя на стене, детская оцинкованная ванночка, в которой когда-то купали Катюшу, а теперь по осени складывали привезенную из деревни картошку.

Звуки были вполне реалистичными и обыденными а содержание разговора казалось Юльке фантастическим. Она находилась в состоянии полудремы и никак не могла сообразить, действительно ли это сон или все-таки явь.

— Только через мой труп! — патетически восклицала Лидия. — Не позволю всяким проходимкам тревожить Юленьку!

И тут в ответ раздался другой женский голос, тоже настолько раздраженный и злобно-визгливый, что Юля с трудом узнала в кричавшей собственную сестру:

— Это кто проходимка? Кто?!

— Дед Пихто!

— А ну повтори!

— Пихто! Пихто! Пихто!

— А вот я тебя!

— Боря! Боря! Наших бьют!

Юля услыхала, как лениво прошлепали по коридору Борины сандалеты с обрезанными задниками, и глава семьи Кузнецовых неразборчиво прогундел:

— Ну че вы тут, бабоньки, в натуре?

Тон Лидии из агрессивного превратился в плаксивый:

— Че-че, через плечо… Полюбуйся, Боренька, в квартиру ночью вваливаются посторонние…

Опять Ольга:

— Это я посторонняя? Да я…

«Не сон, — поняла Юля, — пора вмешаться».

Она впопыхах натянула на голое тело длинный джемпер — халатов терпеть не могла — и выскочила в коридор.

Картина перед ней открылась живописная, не хуже знаменитой гоголевской немой сцены.

Ольгина пятерня была протянута к голове соседки, и вызывающе накрашенные ногти крепко вцепились в сверкающие патроны-бигуди.

Лидин же багровый кулачище застыл в сантиметре от Олиного носа, точно в бесконтактном карате. Очевидно, это наилучшим образом соответствовало представлению соседки о том, что значит «наших бьют».

Борис же удобно устроился с ногами в упавшей цинковой ванночке и, насколько позволяла комплекция, втянул голову в хилые плечи. Он и не думал встать на защиту супруги: видно, считал, что одного его присутствия достаточно для разрешения конфликта.

Юля обошла неподвижные фигуры, будто осматривала скульптурную музейную экспозицию.

— Выразительно, — как знаток, оценила она. — Экспрессия и темперамент.

Внимательно изучила расположение Лидиных бигуди вперемешку с кровавыми клинками Олиных ногтей. Заметила миролюбиво:

— По-моему, красное дополнение к прическе — явное излишество. Не тот стиль.

Сестра невольно улыбнулась, и пальцы ее разжались:

— Лидка вообще — дама стильная! Так и просится на подиум!

Юлькино лицо вдруг стало задумчивым и отрешенным: как только просыпалась она сама, в ней просыпалась и журналистка.

— А знаешь, Оська… Ведь ты подала мне идею.

Какая именно идея — расшифровывать не стала, однако и без этого все почувствовали, что девушка не шутит: действительно задумала нечто серьезное и для нее важное.

От этого скандальное настроение улетучилось.

Лидия вертела своей накрученной головой, освобожденной от цепкой Ольгиной хватки: она была в полном замешательстве.

Тогда Юля, первой из всех вернувшись к коммунальной реальности, напомнила:

— А кулак моей сестричке тоже вовсе не к лицу. Лучше бы он был от лица подальше.

Лида беспрекословно подчинилась. Когда человек застигнут врасплох, им очень легко командовать.

Тут и Борис совершил необычный для него поступок: произнес реплику не с подачи жены, а по собственной инициативе:

— Не пора ли по койкам, бабоньки?

И сам удивился собственной смелости, глубине мысли и красноречию.

— Ценная мысль! — одобрила Юля и, не дожидаясь, пока к безмолвной Лидии вернется ее привычная активность, поспешила втолкнуть Ольгу в свою комнату.

Однако обе близняшки резко притормозили в дверях: за скандалом Юля совсем позабыла о том, что на ее диване спит ничем не укрытый обнаженный мужчина.

— Гм, а он ничего-о! — тоном авторитетного эксперта протянула гостья. — Соответствует стандартам!

Юлька, почти не смутившись, обхватила сестру за плечи и крутанула ее лицом к стене:

— Отвернись, бесстыдница. Я что-нибудь на него наброшу.

— Зачем теперь-то? — хихикнула Оля. — Я уже все, что надо, разглядела. Глаз у меня, к твоему сведению, наметанный.

— Знаю. Но поставь себя на его место. Просыпается, а тут…

Тут-то Денис как раз и проснулся. Да и как не пробудиться, если прямо над ухом разговаривают!

В испуге он подтянул худые колени к груди, нашаривая рукой, чем бы прикрыться. Юлька кинула ему плед, и парень тут же завернулся в него по самую шею.

— К-кажется, я вчера не пил…

— Только кофе, — подтвердила Юля.

— А… п-по… почему все двоится? Вче… вчера тебя было меньше!

Юля насмешливо кивнула:

— Вчера меня было одна!

— А теперь т-тебя стало…

— Вдвое больше! — подсказала девушка. — Знаешь, такая уж я загадочная. Странности характера. Надеюсь, ты простишь мне этот маленький женский каприз?

Ольга, припав лбом к стене, давилась от смеха.

— Повернуться-то можно уже? — наконец попросила она. — Любопытно пообщаться с человеком, у которого раздвоение не своей личности, а чужой!

— Ладно, общайтесь! — разрешила хозяйка комнаты. — А я пойду чайку вскипячу.

— А покрепче ничего нет? — поинтересовалась сестра. — Залить горечь расставания с моим бой-френдом.

— Ты сильно горюешь? — удивилась Юлька. — Что-то не слишком заметно.

— Фу, черствая! — подмигнула ее двойняшка. Да я просто убита, уничтожена, раздавлена! Да мне больше жить не хочется… с прежним мужиком.

— Все ясно, горемычная ты моя! — сестры отлично понимали друг дружку, близнецы все же. — Придется конфисковать Борину заначку.

— Где на сей раз?

— В рукаве моей собственной дубленки. Я уже на легкую куртку перешла…

— Не хватится?

— Забыл давно. Дня три по квартире порыскал — так и не нашел. Потом успокоился.

— Ай-яй-яй, — укоризненно покачала головой Ольга. — Бутылочка-то чужая! А ты утверждала, что не одобряешь воровства.

— Во-первых, я спасаю любимого соседа от алкоголизма. Спивается, жалко бедного. Во вторых, любимая сестра находится на грани инфаркта на почве рухнувшей любви. Валокордина нет, придется отпаивать народными средствами.

Денис, в лице которого на протяжении всего разговора не было ни кровинки, вдруг ожил:

— А! Так вы просто сестры! Мне было показалось, что я того! Слава Богу…

Сестры смотрели па него с ироничным умилением, как на трехлетнего ребенка. Ольга погладила парня но спутанным кудряшкам, участливо произнеся при этом:

— Счастливый! Ты так уверен, что на самом деле ничуть не «того»! Всем бы такую уверенность!

Не сговариваясь, лишь переглянувшись, сестры совершенно синхронно, в один голос, продекламировали пушкинское:

Теперь пришла очередь Дениса, который окончательно пришел в себя, удивить двойняшек и заставить их разинуть рты. Не тратя ни секунды на припоминание, без малейшей запинки, он продолжил стихотворение:

Сестры недоуменно уставились на него: ну, им-то, положим, стыдно было не знать Пушкина — родились с поэтом в один день! Но чтобы кто-то другой, вот так, легко и естественно… Просто потрясающе!

Рожденные под созвездием Близнецов, они привыкли всегда облекать свои чувства в слова. И нынешнее состояние одновременно выразили емкой, хотя и не совсем поэтической фразой:

— Третьим будешь?…

Глава 8 СЕВИЛЬСКИЕ И МОСКОВСКИЕ ЦИРЮЛЬНИКИ

Руководитель телевизионной редакции «Молодежные новости» Андрей Васильевич злился, как недокормленный тигр в зоопарке. Все были в сборе, и только Синичкина, автор новой передачи, отсутствовала.

— Она что, совсем идиотка? Не понимает, сколько денег улетает в трубу за минуту… нет, за секунду простоя? Уволю! Клянусь собственной головой!

— Ну и как ваша голова поживает? Мигрени не замучили? — меланхолично спросил оператор Костя, невозмутимо затягиваясь сигаретой прямо под табличкой «Не курить».

— Дерзить изволите, молодой человек?

— Ничуть. Просто не надо клясться зря. Тем более фрагментами вашего тела. Они вам еще пригодятся.

— А я говорю — уволю!

— Не уволите.

— Да я чем угодно готов покля…

— Дружеский совет: поклянитесь моими кроссовками. У них все равно подошвы треснули. Нарушите клятву — купите мне новые, за счет ОРТ.

— Не нарушу! Ходить тебе, Костенька, босиком. Выгоню Синичкину к чертям собачьим!

— Ну и будете потом локти кусать. Ее быстренько в другую редакцию переманят. Да еще и историю раздуют: дескать, ретрограды с первого канала — тут непременно упомянут вашу фамилию — третируют молодые таланты.

— Да кто она такая! Работает без году неделя Тоже мне, звезда первой величины!

— Может, и не первой, — Костя выпустил изо рта дым затейливыми колечками. — Да только, к примеру, третьего дня тут с НТВ человек околачивался, спрашивал Юлькин домашний телефон.

Андрей Васильевич переменился в лице:

— Какой-такой человек? Не Сидорин?

— Понятия не имею, он не представился.

— А расспросить не догадался?

— А это, извините, не мои проблемы. Я оператор, мое дело маленькое. Если б он на мою камеру посягнул, то уж я бы… — Тут Костя погрозил кулаком воображаемому противнику.

— Вот сволочи! — Андрей Васильевич нервно зашагал взад-вперед и даже сам закурил в неположенном месте. — Бандиты! Воруют лучших сотрудников за моей спиной!.. И как же, заполучил он ее телефон?

— Пока нет. А в следующий раз я ему лично продиктую.

— Предатель! Пятая колонна!

— Почему? Юлия все равно кандидат на увольнение.

— Типун тебе на язык!

Костя стянул свои видавшие виды кроссовки, поднес их близко-близко к глазам и стал внимательно разглядывать подошвы:

— Держатся еще скороходики мои, надо же! Прискорбно, что вы не успели ими поклясться! А то быть бы мне с обновкой…

— Трепло, — проворчал Андрей Васильевич. — Значит, так: если этот мерзавец с НТВ опять появится — гнать его в шею. Оповести, пожалуйста, всех. Мы не такие простаки, чтобы разбрасываться ценными кадрами!

— Есть, товарищ командир!

— Ну где же она все-таки? — сказал руководитель озабоченно, однако уже куда более миролюбиво. — Нам-то не привыкать ее дожидаться, а перед людьми неудобно. Приглашаем знаменитостей сниматься, а сами маринуем битый час.

— И кто у нас сегодня? — осведомился Костя.

— Да этот нашумевший Матвей Кошкин. Который на конкурсе французов обскакал.

— Парикмахер, что ли?

— Ну да. Только он зовет себя имиджмейкером. Звучит, мол, лучше. И с ним целая гвардия моделей.

— Бабы?!

— Еще какие!

— Я пошел! — Костя вскочил и, как был, в одних носках, кинулся знакомиться с «гвардией».

…Когда Юлька наконец ворвалась в студию, там уже воцарилась приятная атмосфера почти семейного чаепития. В креслах, вокруг столика с электрическим чайником, вальяжно расположились ослепительные топ-модели.

Одни из них были заранее причесаны популярным имиджмейкером, другие еще сидели с распущенными волосами: возводить сложные сооружения на их неотразимых головках должны были в процессе съемок, на глазах у потенциальных зрителей.

Красотки изнемогали от ожидания. Они не привыкли к подобному отношению.

Дабы ублажить страдалиц и замять неловкость, возникшую из-за опоздания автора передачи, им принесли то, что оказалось под рукой: коробку конфет и вазочку с миндальными пирожными.

У девушек текли слюнки, однако они к лакомствам не прикасались: что поделаешь — идеальная фигура требует строгой диеты! Бедняжки даже сахар в чашки не клали.

Зато Костя налегал на сладости со всей мощью молодого мужского аппетита. При этом он разглагольствовал:

— Глядя на вас, очаровательные леди, я задумался над одной глобальной проблемой…

Красавицы, которые были не прочь показать себя еще и интеллектуалками, заглядывали ему в глаза:

— Какая проблема?

— Поделитесь, Константин!

— Я вот размышляю… — оператор проглотил пирожное целиком, и модели проводили исчезнувшую вкуснятину завистливыми взглядами. — Если вам предстоит демонстрировать прически… то есть нечто, находящееся на головах…

— Ну?

— То зачем вам всем такие длинные ноги?

Он беззастенчиво оглядел и даже пощупал выставленные напоказ нижние конечности нескольких собеседниц:

— Как профессионал, я серьезно опасаюсь, что они в кадр не войдут…

— Привет, — поздоровалась Юлька. — Я вижу, ты неплохо устроился. Прямо турецкий султан.

Девушки поглядели на вошедшую со скрытой враждебностью: судя по телосложению, она явно была им конкуренткой.

К тому же самозванка сразу загребла целую горсть конфет и разом отправила их за щеку. Это была безумная роскошь, которой они позволить себе не могли.

— Все готовы, надеюсь? — спросила журналистка.

— Ну, ты нахалка! — с восхищением сказал оператор — Все ли готовы! Да мы уж по домам собрались расходиться! Кстати, тебе сообщили, что ты почти уволена?

— Почти?

— Угадай, кто тебя отмазал?

— Разумеется, ты?

— Молодец, пятерка за сообразительность!

— Мерси. Ты настоящий друг.

— Чего опять опоздала-то?

— Проспала. Уснула только под утро.

— Ха! А ночью чем занималась?

Юлька честно ответила:

— Читала стихи Пушкина.

Оператор расхохотался:

— С каких пор это так называется?

— Вы пошляк, сэр! — И она поцеловала его в плохо выбритую щеку. Костя в ответ чмокнул ее в стриженую макушку.

Тут уж модели совершенно изревновались. И были правы: оператора они действительно больше не интересовали. Он зашнуровал свои потрепанные кроссовки и поднялся, чтобы подготовить камеру и включить расставленные загодя осветительные приборы.

Константин любил работать с Юлькой: с ней никогда не бывало скучно, она вечно готовила какие-нибудь сюрпризы, не согласованные предварительно с начальством.

Андрея Васильевича, привыкшего в безоговорочному повиновению подчиненных, такая непредсказуемость поначалу злила. А потом он смирился, поняв, что в результате редакция от этого только выигрывает, да и лично ему прибавляется популярности.

Юлька окинула взглядом помещение:

— А этот… мейкер… где он?

— Кошкин? Тут где-то околачивался, — пожал плечами Костя. — Я, честно говоря, за ним не следил.

— Понимаю, — сказала Юлька со смешком. — У тебя была более подходящая компания. Девушки, куда делся ваш шеф?

Манекенщицы с достоинством поджали губки. Они не знали.

— Найти немедленно! — Юлька имитировала тон Андрея Васильевича. — Разве вы не знаете, сколько денег вылетает в трубу за минуту… нет, за секунду простоя?

…Маленький длинноволосый Матвей Кошкин крепко спал, свернувшись в клубочек, в углу павильона, за полотнищами какой-то отслужившей свое загородки. Он улегся прямо на полу, подстелив вместо матрасика свою роскошную, смоделированную лично для него Валентином Юдашкиным, дубленку.

— Жалко будить, — улыбнулась Юлька.

— Наверно, тоже Пушкина всю ночь читал, — поддел ее Константин.

Юля присела на корточки, тронула знаменитость за плечо.

— Пшли вы… — не раскрывая глаз, отозвался популярный имиджмейкер.

Юлька рявкнула баском:

— Рота, подъем!

Спящий тут же вскочил на коротенькие ножки и с усилием разомкнул веки:

— Тревога? Учебная или боевая?

— Трудовая вахта, — успокоила журналистка — Вольно.

— А, съемки! — Кошкин заулыбался, отчего его пухлое личико еще сильнее округлилось, и он превратился точь-в-точь в сказочного Колобка. — Зовите меня просто Мотя, без церемоний.

«Замечательно киногеничен, — с удовольствием отметила про себя Юля. — Такою симпомпончика зрители сразу полюбят. Удача, удача!»

— Огромное вам спасибо! — пылко сказал Колобок и с чувством пожал ей руку своей мягкой и теплой, как свежеиспеченная плюшка, пятерней.

— За что спасибо?

— За опоздание. Выспаться дали.

— Дома не получается? — участливо спросил Костя. — Все свободное время посвящаете поэзии?

— Увы, прозе. — Толстячок вздохнул. — У меня, молодые люди, пятеро детишек.

— Круто! — воскликнула Юлька. — Беспокойные?

— Спокойные. Но — все девочки. Всех причесывать надо. Плюс, естественно, жену. А с ее типом волос возни…

При этом Колобок так трагически закатил круглые, навыкате, глаза, что Юлька не удержалась и спросила:

— И какой же у нее тип волос?

— Немыслимый! — воскликнул Кошкин. — Она у меня негритянка. Из Камеруна.

Юлька даже обиделась:

— Что ж вы сразу не сказали? Вашу семью надо в обязательном порядке включать в передачу! Ведь это сенсация, как вы не понимаете!

Имиджмейкер с сомнением покачал круглой головой:

— Вряд ли Сесиль согласится. Она у меня домостроевка. Считает, что женщина должна быть хранительницей домашнего очага — и только. Никакой общественной деятельности… Я уж ее и моделью поработать приглашал: ни в какую! А так хотелось бы увидеть ее на экране… Она неописуемая красавица!

— Хотите, я ее сагитирую? — предложила Юлька. — Вот увидите, получится! У меня дар — людям зубы заговаривать!

— Правда? — как ребенок, обрадовался Кошкин. — Попробуйте! Буду вашим должником!

— Услуга за услугу, — сказала журналистка. — Не хочу, конечно, отнимать кусок хлеба у ваших манекенщиц, но не согласились бы вы…

— Заранее согласен! За Сесиль — все, что угодно! — мячиком подпрыгнул Кошкин.

— Тогда вот что…

Красотки манекенщицы не зря с первого взгляда невзлюбили Юлию Синичкину.

Сейчас они все, с их готовыми и неготовыми прическами, их длинными ногами и вызывающим сценическим макияжем, были отодвинуты на второй план, к задней стене выгородки, и тусовались там единой безликой кучкой.

В качестве же главной модели, на которой должен был демонстрировать свое цирюльное мастерство Кошкин, выступала… Лидия Кузнецова!

Она сидела в парикмахерском кресле в собственном полинявшем халатике, обвешанная от затылка до лба своими привычными, допотопными, железными патронами-бигуди.

Костя едва справлялся с камерой, сгибаясь пополам от смеха всякий раз, когда представлял себе реакцию Андрея Васильевича на очередной сюрприз Синичкиной.

Выглядела Лида несколько скованной, однако совершенно обалдевшей от счастья. Ее снимают! Она прославится на весь мир! Могла ли она когда-нибудь об этом мечтать!

А Юлька, оказывается, не такая уж и дрянь, хоть и оккупировала комнату в их коммуналке. Но, в самом деле, должна же девчонка хоть как-то расплатиться за проявленные к ней Лидией чуткость и доброту…

Кошкин ловко снимал с нее бигуди и со звоном швырял в подставленный лоток.

— Прекрасными могут быть все женщины без исключения, — комментировал он. — Худые и полные, белые и… черные. Может, у черных даже есть преимущества. Их волосы, непокорные и скрученные в спиральки, напоминают спиральное строение нашей галактики…

— Прошу вас, об этом поговорим позже, — деликатно прервала Юля.

— Короче, во всякой женщине главное — голова! — послушно перестроился парикмахер.

— Так. Здесь синхрон прервем и пустим Россини. — планировала Юлька. — На перебивке Денискин Фигаро сделает несколько сальто-мортале. Это прозвучит как метафора виртуозного мастерства всех цирюльников — и севильских, и российских.

— Гениально! — одобрил Кошкин.

На Лидиной макушке начинало возводиться нечто вроде Вавилонской башни. Кокетливые завитки легли на обветренные щеки, а лоб прикрыла фигурная челочка, отчего нос визуально уменьшился и перестал напоминать картофелину.

— Какое наслаждение — работать с диким материалом! — Имиджмейкер был объят творческим экстазом. — Этот неправильный овал лица — просто кайф! А расплывшиеся формы… я просто балдею! Припухшие веки без ресниц напоминают полотна малых голландцев… Сюда бы высокий гофрированный воротник… Или наоборот: низкое декольте… Устал я, честно говоря, от приевшихся стандартов. Большое спасибо, Юлия Викторовна, вы предоставили мне возможность поэкспериментировать!

Лида, пригревшаяся под ласковым теплом софитов и разомлевшая от всеобщего внимания, никак не реагировала на то, что ее обозвали диким материалом и сочли се формы расплывшимися.

Зато уязвленные манекенщицы обиженно зашушукались. Как! Это они — приевшиеся? Какое оскорбление! В глубине души каждая из них пожалела сейчас о том, что во имя сохранения стандартной фигуры отказалась от миндальных пирожных.

Юлину же соседку беспокоило только одно:

— Меня так и покажут — в этом халате? На нем же вместо одной пуговицы — булавка!

— Не беспокойтесь, мы вас потом приоденем, — утешила Юля, а сама незаметно подмигнула Константину.

Тот мигом понял и при помощи трансфокатора взял вышеупомянутую булавку сверхкрупным планом.

В павильон наконец наведался Андрей Васильевич — проверить недреманным начальственным оком, как идут дела.

Взгляд его упал на бесформенные Лидины колени, выглянувшие из-под распахнутого халата и обтянутые дешевыми хлопчатобумажными чулками. Он глянул чуть выше и заметил английскую булавку вместо застежки…

Кошкин невозмутимо занимался своим делом: его посетила идея украсить новое произведение муляжами спелых фруктов.

В данный момент на Лидиной макушке, точно бычьи рога, возвышались два банана, а между ними покоилась гроздь зеленого винограда…

Глава редакции ничего не сказал. Он только вынул из кармана упаковку нитроглицерина и кинул под язык сразу несколько капсул.

Глава 9 «БУРЯ МГЛОЮ НЕБО КРОЕТ…»

— Время — это самое упрямое явление, оно не птица и не кот! Оно за хвост не ловится, оно не остановится, оно всегда бежит вперед! — так напевала Юлька, ловко лавируя между прохожими и умудряясь при этом не наступить ни в одну лужу.

Съемки затянулись: Кошкин никак не мог оторваться от своей новой модели. Он, как Пигмалион, творил из домохозяйки Кузнецовой прекрасную Галатею.

В результате Юлька сейчас опаздывала в другое место: ровно через двадцать минут ей нужно было взять интервью для газеты у директора крупного машиностроительного завода. Он любезно согласился на встречу, однако настоятельно просил прибыть минута в минуту: у руководителей такого ранга очень жесткий распорядок дня.

На такси, разумеется, денег не было: зарплата у штатных газетчиков невелика, гонорары тоже оставляют желать лучшего, а телепередача делалась и вовсе задаром. Это был «пилот», некая заявка на будущее: если получится успешной, то только тогда… Ох, уж это неопределенное «тогда»! Звучит почти как «никогда». Особенно для Юльки, не умеющей и не любящей строить долгосрочные планы…

Впрочем, нет времени на то, чтобы впадать в уныние Надо торопиться жить…

Из двадцати минут, отпущенных на дорогу до завода, оставалось всего двенадцать…

На проходной Юлю притормозили.

— Минуточку!

— У меня ее нет!

Действительно, именно в этот миг она должна была перешагнуть порог директорского кабинета.

— А пропуск есть?

— Должен быть заказан. Синичкина, корреспондент.

— Посмотрим в списке.

А список такой длинный! И фамилии в нем, видимо, расположены по алфавиту. «С»- ближе к концу. Ну почему она не родилась, скажем, Аббасовой?

— Ага, вот. Ю.В.?

— Ю.В.! — Юлька ринулась было через турникет, но ее снова остановили:

— Паспорт!

— Нет с собой паспорта! Но директор меня ждет.

— Откуда мне знать, что директор ждет именно вас?

— Я же Синичкина Ю.В.! Юлия Викторовна?

— Докажите. Предъявите любое удостоверение личности. Предприятие у нас стратегическое…

Юлька стала лихорадочно рыться в сумочке. Там оказался только проездной в пластмассовой рамочке да помятый кусочек картона — пропуск на телевидение. Не постоянный, а декадный: зловредный Андрей Васильевич таким образом подчеркивал, что в любой момент может Юлю уволить.

— Такой сойдет?

— А где фотография?

— Сейчас.

Чтобы не фотографироваться каждые десять дней, Юлька не приклеивала снимок к пропуску, а прикрепляла канцелярской скрепкой. Естественно, в сумочке, где все лежало беспорядочно и вперемешку, скрепка постоянно соскакивала.

Наконец она нащупала фотографию 3х4 и предъявила ее:

— Это я. Похожа?

— Ладно. Идите.

— Благодарю вас. Я уже опоздала.

Через три… даже через четыре ступеньки по лестнице вверх… четвертый этаж…

— Эй! Куда вы! Можно на лифте! — донеслось ей вслед от проходной.

Какой там лифт! Его еще ждать нужно!

Вот она, просторная приемная, обставленная солидной кожаной мебелью.

Пожилая секретарша с шевелюрой, подкрашенной фиолетовыми чернилами, предупредила:

— Тарас Францевич просил перед вами извиниться…

— Опоздала?! Но это из-за вашей проходной…

— Наоборот. Директор поручил спросить, не сможете ли вы немного подождать. Он прекрасно знает, что у вас, журналистов, каждая минута на счету, однако у него незапланированный посетитель. Американец.

— Что за вопрос! Конечно, подожду.

— Кофейку?

— Что вы! Не беспокойтесь! — замахала руками Юля. Ей было неудобно утруждать пожилого человека.

— Это входит в мои обязанности, — улыбнулась секретарша. — Не стесняйтесь.

— Я и не стесняюсь. Журналистка — профессия не застенчивых. Только давайте, я все сама налью. И себе, и вам. Не сахарная, не растаю.

— Хорошая вы девочка, — сказала секретарша, и тут на ее столе загудел зуммер. — Извините, вызывает.

Она исчезла за тяжелой дубовой дверью, и через минуту выглянула оттуда, очень довольная:

— Тарас Францевич передумал. Вы не помешаете его беседе с американцем. Заходите. А кофе я все-таки принесу сама — вам троим.

— Знакомьтесь. — Директор представил посетителей друг другу. — Это мистер Квентин Джеферсон. из Соединенных Штатов. Работает в отрасли, смежной с нашей.

Посетитель чопорно поклонился.

— А это — Юлия Синичкина, корреспондент, восходящая звезда российской журналистики.

— Отшень приятно! — Американец взял узкую Юлину руку в свои огромные лапищи и галантно поцеловал. Но не ограничился этим, а добавил приятным бархатистым голосом, которому сильный акцент придавал особое очарование:

— Хороший нэйм… имя. Синьитчка — это маленькая синьитса. The bird. Порода птьитс.

Юлька испугалась, что директор сейчас рассердится: у него каждая минута на счету, а иностранец разглагольствует на посторонние темы! Так и на ее интервью времени не хватит!

Однако Тарас Францевич, вопреки ожиданиям, казалось, был в восторге от завязавшейся беседы:

— У нашего гостя обширная эрудиция! — произнес он почтительно и любезно.

— Благодарья ваш великий поэт Пушкин! — объяснил мистер Джефферсон.

«Везет мне на знатоков Пушкина, — подумала Юлька. — Вчера Денис, сегодня этот… как его… Квентин».

Директор заинтересованно спросил:

— Разве Пушкин писал о синичках?

— О, е! — отозвался мистер Джефферсон. — Спой мне пьесню, как синьитса чихо за морем джила!

Директор на полном серьезе продолжил:

— Спой мне песню, как девица за водой поутру шла!

Очень странный был диалог — особенно учитывая, сколь занятой человек Тарас Францевич.

«Люб опытно, почему он так лебезит перед этим иностранцем? Наверное, тот прислан со своего предприятия, чтобы заключить с российским заводом какой-то очень выгодный контракт».

Она присмотрелась к американцу повнимательней.

Это был крупный широкоплечий шатен лет тридцати пяти. В его необычно ярких голубых глазах ясно читалась поэтическая мечтательность, несмотря на то что работал Джефферсон в технической отрасли, смежной, по словам директора, с машиностроением.

Своеобразие его лицу придавал очень широкий и очень высокий лоб: художники обычно наделяют такими лбами древних философов и мыслителей, чьих портретных изображений история не сохранила.

Одет мистер Джефферсон был безукоризненно респектабельно: хорошо сшитый темный костюм-тройка, белая сорочка и галстук, искусно подобранные в тон пиджаку.

«Ну, точно, — решила Юлька. — Он представляет собою что-то типа коммивояжера или рекламного агента, который должен выгодно продать продукцию своей фирмы. Агентов всегда обязывают так одеваться. Считается, что тогда их бизнес станет успешнее; добротно одетый человек якобы внушает покупателю больше доверия».

Надо сказать, что доверие Квентин Джефферсон, несомненно, внушал. В его внешности было что-то располагающее. Чувствовалось: этот человек не обманет, не предаст, не подведет. Он всегда будет верен как своему слову, так и людям, с которыми общается.

— А что производит ваша фирма, мистер Джефферсон? — вежливо поинтересовалась она. — Если это не секрет, конечно?

— Технологит-ческое оборудование! — выговорил он. — Но… ай эм эффрейд… боюсь, для дамы это скут-чно…

Директор испугался, сделал Юле страшные глаза:

— Что вы, что вы, господин Джефферсон! Наших журналистов интересует абсолютно все!

«Господи, да он боится, что из-за меня потеряет расположение американца! — неприязненно подумала Юля — Какой стыд! Унижаться перед каким-то коммивояжеришкой!.. Подумаешь — сделкой больше, сделкой меньше! Эх, высмеяла бы сейчас с удовольствием этого героя, этого Тараса Бульбу! Однако нельзя. Мне заказан позитивный материал о нем. А все-таки… разговаривать с Джефферсоном гораздо приятнее: он держится с достоинством, несмотря на свою невысокую должность».

И она обратилась к иностранцу:

— А у вас тоже хорошее имя и тоже литературное Квентин… «Квентин Дорвард»…

— О, Вальтер Скотт! — просиял ее собеседник. — Обо-джаю его романы!

— А мне, если честно, они кажутся слишком длинными и скучноватыми, — призналась Юля и заметила, что Тарас Францевич опять испуганно напрягся. Чтобы подсластить пилюлю, она сразу же добавила: — Технологическое оборудование куда интереснее!

И тут американец раскатисто рассмеялся, демонстрируя безупречные крупные белые зубы.

Вся респектабельность разом слетела с него — и это ему тоже шло.

Именно сейчас, в момент безудержного веселья, он почему-то казался легко ранимым и уязвимым. Может быть, оттого, что в его смехе была такая неподдельная искренность… Кто не умеет притворяться, того особенно просто обидеть…

«Славный мужик, — по-доброму подумала Юлька. — Жаль, что это всего лишь мимолетное знакомство… «

— О’кей, — прервала она обмен любезностями. — Давайте все-таки приступим к интервью…

Когда она выходила с территории завода, вдруг хлынул дождь. Несмотря на раннюю весну, он был обильным и мощным, как в июле. Лужи вскипали крупными пузырями, а на водосточных труб хлестали целые потоки.

Погода словно взбесилась: вскоре ливень сменился таким же бурным снегопадом. Лохматые мокрые хлопья облепляли щеки и тут же таяли, ведь воздух был теплым, а щеки — горячими.

На Юльку что-то нашло. Всегда такая жизнерадостная, сейчас она чувствовала себя крошечной беспомощной птичкой-синичкой, затерявшейся во вьюжной круговерти без всякой надежды отыскать нужное направление.

Ей стало тоскливо и страшно, словно каким-то гнетущим предчувствием сжало сердце. Маленькое сердце беспомощной пичужки…

«Это я заплачу, как дитя, — чудилось ей. — А почему? Сама не знаю… Что произошло? Да вроде ничего… Ну, подумаешь, интервью получилось не слишком удачным. Это же не повод для слез… Спой мне песню, как синица… синьитса… чихо за морем жила… Не жила, а джила!»

Никому, и ей самой в том числе, было не понять, текут ли по ее щекам слезы или это просто талый снег…

Глава 10 СЕМЕЙНЫЕ НЕУРЯДИЦЫ

Ключа Юлька, как водится, разыскать на дне сумочки не смогла, и снова пришлось звонить.

Открыла ей Катюшка. Девчурка была перепугана. Она прошептала, вытаращив глазенки:

— Теть Юль! У мамки крыша съехала!

— Что, буянит? — так же тихо уточнила Юля.

— Не! Молчит.

В квартире действительно было необычайно тихо.

А потом внезапно раздался истошный вопль — но не Лидии, а Борин:

— Убью, сука! Бедром задавлю!

В ответ — гробовая тишина. Как будто Лидии и в живых не было. Муженек — а может, уже вдовец?! — тоже как воды в рот набрал.

— Пошли на разведку, Катюш. Не бойся, я с тобой! — Юля взяла девочку за руку, и они вместе на цыпочках двинулись в кухню.

О счастье, Лида оказалась жива.

Она восседала на табуретке посреди кухни с украшенной искусственными фруктами Вавилонской башней на голове. Взор ее был царственным и отрешенным от всего земного.

Борис скакал вокруг нее, пытаясь хоть как-то расшевелить жену. Он то тыкал ей пальнем меж ребер, то двумя руками пытался спихнуть с табуретки, то брызгал в лицо водой.

Но реагировать на эти варварские акции было ниже ее достоинства. Теперь Лидия принадлежала другому миру: миру телевизионных знаменитостей.

Юле она, правда, дружески кивнула: та была ей ровней. А муж для нее более не существовал.

Юлька с удивлением обнаружила на кухне и Василия Павловича. Сегодня старик беспрепятственно лакомился тут картошкой с луком и селедкой. Еда, естественно, источала запахи, но никто не попрекал деда и не гнал из общего помещения. Лида его попросту в упор не видела: кого гнать, если перед тобой лишь пустое место?

Боря смотрел на скромный ужин старого аккордеониста с нескрываемой завистью. Ему очень хотелось есть. Катюшка кажется, тоже была голодна.

В результате Борис, всегда такой вялый и безвольный, бросился на Юльку, брызжа слюной, бурно отделяющейся от созерцания чужой трапезы:

— Ты че с ней сотворила, стервь? Опоила, да? Или наркотой накачала?

— Да нет, — ответила девушка. — Ее просто причесали.

— А вот я ща тебя причешу! Причесок под названием «Я упала с самосвала, тормозила головой»!

Катюша кинулась между ними:

— Не надо, папочка! Я люблю тетю Юлю!

Тогда Борина ярость обратилась непосредственно против Лидиной прически. Молниеносно бросившись на жену, подобно дикому барсу, тщедушный супруг сорвал с ее макушки румяное яблоко и бросил его дочке:

— На, Катенок! Лопай витамин! Раз мамка жрать не готовит — съедим ее причесок!

Катя надкусила наливной, но фальшивый фрукт и залилась горькими слезами:

— Га — адость!

— Отвали, Боря, это муляжи. — Юля оттащила разбушевавшегося Кузнецова от величественной супруги, которая на агрессию ответила лишь презрительным прищуром. Она даже не расстроилась из-за яблока: при ней еще оставалась целая фруктово-овощная база.

Полная безучастность жены доконала Бориса. Он сел по-турецки на линолеум и зарыдал в голос:

— Че делать-то теперь, а-а-а?

Даже Василий Павлович осмелился вклиниться:

— Много лет я публику забавлял, но такой забавы наблюдать не приходилось. — Он получал от происходящего явное удовольствие. Давно старику не приходилось порадоваться. — Пусть бы так всегда и сидела. Не жизнь была бы — малина! А Катюшку мы как-нибудь прокормим, да, Юль?

— Конечно, — ответила девушка. — Не дадим ребенку умереть с голоду.

Боря обиженно взвыл:

— А как же я? А мне че, дадите умереть? Садисты!

Василий Павлович промолвил назидательно:

— А ты, уважаемый, в состоянии сам себе приготовить. «Уважаемый» вскочил, стал бить себя в грудь:

— Самому готовить? Да ты, папаша, рехнулся. Я — мужик! Понимаешь, мужик!

— Да? — иронически переспросил аккордеонист. — А, ну да, я совсем забыл!

— Дык я и напомнить могу! — Взвинченный Борис медленно пошел к столику старика.

Это могло закончиться самым печальным образом, и Юля решила положить конец идиотской семейной размолвке.

— Говорят, Элизабет Тейлор, — раздумчиво начала она, — очень любит готовить. Много у нее было мужей, и всех она кормила домашними обедами.

Лида прислушалась.

— А Лайза Минелли всегда сокрушается, что не хватает времени на стряпню. Ей иногда так нестерпимо хочется бросить карьеру актрисы и сварить вкусненьких домашних щец1

Лида гордо повела подбородком.

— Эх, Лайза, Лайза, — снисходительно проворчала она. — Эта глиста в корсете! Стрижется, как пацан, и прически-то приличной не сделать!

— Зато Нонна Мордюкова, — продолжала Юля, — просто обожает возиться по хозяйству! Ее хлебом не корми — дай только сготовить первое, второе и третье! А иногда еще и четвертое!

Это Лидию добило. Мордюкова была для нее авторитетом непререкаемым.

Осторожно, чтобы не попортить Вавилонскую башню, доморощенная звезда наклонилась и выдвинула из-под стола корзину с овощами.

Пусть же узнает мировая общественность: Лидия Кузнецова стряпает лучше всех!

Засверкало в умелых обветренных руках лезвие овощечистки, полетела в разные стороны луковая шелуха и кожура картошки, успокоилась Катюшка, а бедолага Борис закурил свою любимую «Приму» в ожидании желанной кормежки.

Василия Павловича по-прежнему никто не шпынял, и можно было надеяться, что мир сохранится хотя бы до завтрашнего утра.

Все наладилось, и Юля наконец-то могла с чистой совестью отправиться к себе. Так хотелось сбросить рабочую одежду и влезть под душ! Благо, ванная комната оставалась свободной, и, кажется, никто не станет в ближайшие полчаса колотить в дверь и поторапливать.

Плескаться, плескаться и плескаться, как говорил великий Мойдодыр!

Из Юлиной комнаты, однако, слышались голоса, мужской и женский, принадлежавшие Денису и Ольге. Оба — восторженные и возбужденные.

Сердечко у девушки екнуло.

Вошла Юля резко и без стука. Вот еще, стучаться в собственное жилище! Хозяйка она тут или нет?

И сразу же от души отлегло. Можно было посмеяться над собственными нелепыми подозрениями.

Ольга стояла у стены на голове, а Денис придерживал ее задранные кверху ноги, помогая сохранить равновесие.

— Мы тут акробатике учимся! — весело сообщила сестричка снизу, от пола. — Дис говорит, что вверх ногами постоять — полезно для мозгов.

— Ужасно полезно! — подтвердил Денис. — Кровь приливает и активизирует серое вещество.

— Освою стойку, — похвасталась Ольга, — перейдем к сальто.

— Сначала «колесо», — возразил Денис. — Это попроще.

Ничуть не стесняясь их, Юлька стала сбрасывать одежду. Денис примолк и залился краской. Хотел отвести взгляд — и не мог. Забывшись, отпустил Ольгины ноги, и начинающая акробатка грохнулась на четвереньки.

— Безответственный ты человек! — сказала она обиженно. — И совершенно бездушный.

Однако Денис ее не слышал: перед ним стояла Юлька, все облачение которой составляла узенькая полоска полупрозрачных кружевных трусиков. Чтобы сохранить хоть каплю самообладания, он сжал кулаки так, что ногти вонзились в ладони.

Девушка же, вовсе не замечая производимого ею эффекта, обмоталась махровым полотенцем:

— Я пошла на погружение. Не скучайте тут без меня. Дениска, не забудь на понедельник собрать труппу: будем снимать.

— Труппу… снимать… — механически повторил он.

…Для кого-то вода — это зеркальная гладь, для кого-то — бурные бушующие волны. А для Юльки — миллионы сверкающих брызг, сталкивающихся и конкурирующих между собой. Они звенят, перекликаются, высмеивают друг друга и шаловливо подмигивают.

Юлька не любила принимать ванну: это казалось ей скучным и утомительным занятием. Зато душ — вот наслаждение из наслаждении! Ей нравилось даже то, что в их старой коммунальной квартире сантехника была тоже допотопной, и душевые струйки лились не параллельно одна другой, как положено по стандарту, а непослушно разбрызгивались в разные стороны. Одна норовила выскочить на кафельный пол, другая целилась прямо в глаз, третья щекотала шею и так далее, непредсказуемо!

Юлька играла с ними, ловила, вступала в соревнование. Так сбрасывала она с себя напряжение рабочего дня.

В водных забавах принимало участие и мыло, прыгучее, как озорной лягушонок. С ним Юлька играла в жмурки, взобьет на волосах пышную пену из травянистого шампуня — так, чтобы она непременно наплывала на глаза. И тогда, зажмурясь, выпускает из рук скользкий кирпичик — и ищет, хватает его, рискуя упасть и балансируя, как фигуристка.

А еще замечателен контрастный душ. То почти кипяток — уф! — отскочить поскорее в сторону. То ледяная струя, от которой дух захватывает, точно в прорубь ныряешь!

Давайте же мыться, плескаться, купаться, нырять, кувыркаться! Какая жалость, что в ванне невозможно исполнить то самое «колесо», которое Денис собирался отрабатывать с Ольгой!..

Заболтались допоздна и пропустили закрытие метро. Все трое — на бобах, денег на машину не наскрести, пришлось Дениса оставлять до утра.

Бодрствовать вторую ночь подряд никто был не в силах, и возникла проблема: как всем разместиться.

Решили так: девчонки на диване, мужчина, как и положено нормальному рыцарю, — на полу.

Ковров у сестер не имелось, лишнего матраса тоже, поэтому гостю набросали на паркет разных шмоток, чтоб не простудился.

…А рано поутру Юлька бесшумно, стараясь никого не потревожить, выскользнула из дому по делам, оставив сестру и Дениса досыпать. У нее и мысли не мелькнуло, сколь щекотлива подобная ситуация. И сколь чревата последствиями.

Нет, Юлия Синичкина, никакой ты на самом деле не Шерлок Холмс, не хватает тебе подчас трезвой проницательности и дедуктивного мышления!

Берегись, как бы не оказаться из-за этого несчастным Мальчиком с пальчик, заблудившимся в темном лесу человеческих взаимоотношений…

Но Юльке некогда было задумываться о последствиях своих поступков. Да и поступков-то, собственно, не было.

Поступок — ведь под этим словом понимается нечто значительное, какой-то важный жизненный шаг, требующий серьезных раздумий и смелых решений. Это какая-то ситуация выбора — точно сказочный камень на распутье: «Направо пойти — убиту быть, палево пойти — женату быть…»

А Юлька не видела на своем пути никаких камней, ни явных, ни подводных. Просто бежала по текущим делам, которых у нее всегда было видимо-невидимо…

— …Прочла, дорогуша, прочла, — пожилая редакторша молодежной газеты Вероника Андреевна, которую корреспонденты прозвали «мама Карла», так и сияла от удовольствия. — Про директора завода — это у тебя классно получилось. Растешь, милая, на глазах растешь!

— Да куда уж расти дальше, — потупилась Юлька. — И так почти под метр восемьдесят.

Это была дружеская, не слишком обидная шпилька в адрес редакторши: мама Карла была если не карлицей, то, во всяком случае, крошечного росточка.

Вероника Андреевна подкрутила какие-то винтики на перекладине своего одноногого рабочего кресла, отчего оно сразу стало на несколько сантиметров выше, подняв старушку над столом, как лифт.

— Нет, я серьезно, Синичкина. Возможно, тебе просто повезло: попался весьма интересным человек. Я бы даже сказал — человечище!

— Ага. Герой нашего времени.

— Вот именно, И гигантским производством ворочает, и в поэзии разбирается.

— Просто знаток! «Буря мглою…» — это мы все в школе проходили. В третьем классе.

Редакторша, однако, не обратила внимания на ее сарказм:

— Короче, ты попала в ауру его обаяния Вдохновилась.

— О да! Я была всецело покорена. Стала его горячей поклонницей. Фанаткой даже.

— Но и твоих личных заслуг, Синичкина, я не зачеркиваю. Молодчина! Ухватила самую суть. Я сразу послала в набор, всякой правки.

Вот ведь… не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

Юлька, честно говоря, боялась, что очерк забракуют. Причем это ее ничуть не огорчило бы.

Пришла же нынче сюда совсем за другим:

— А про «Севильского цирюльника» вышло уже?

— А, это! Ну да, в сегодняшнем номере Там, на полке, экземплярчики. Возьми себе.

— Сколько можно забрать?

— Да хоть все. Один мне оставь на всякий случай, и ладно. Материал о новой постановке оперы Россини оказался на предпоследней полосе. Юля с огорчением обнаружила, что текст сократили почти вдвое. Промолчала однако: не исправить уже, так зачем после драки кулаками махать?

Зато фотография, как она и предполагала, получилась выразительной: лицо Дениса было повернуто к зрителям остроносым профилем, и режиссер весь, казалось, устремился куда-то вперед, к грядущим творческим открытиям.

«И на том спасибо, — подумала Юля. — Бог даст, какая-нибудь любвеобильная спонсорша западет на такого интересного парнишу и выложит денежки на новую постановку… Точно, именно так и случится. В моего Дениску не влюбиться с первого взгляда просто невозможно».

Совсем забыв о присутствии Вероники Андреевны, она присела на краешек стола и долго, с мечтательной улыбкой, разглядывала любимое лицо, так удачно запечатленное коллегой — фотографом.

Жаль, что снимок не передает движения: а то бы кончик носа слегка шевелился, как это случается у ревнивцев.

«Вот увидишь, Дениска, я не дам поводов для ревности!

Тебе не придется выступать в роли Отелло, честное журналистское! Напрасно говорят, что Близнецы — создания переменчивые и непостоянные. Это все досужие домыслы шарлатанов-астрологов. Я, например, если уж полюблю, так ни за что не стану наставлять рога своему избраннику… Если полюблю… Если…»

«Если» называется сослагательным наклонением. А как все это прозвучит в изъявительном? Любит ли она по-настоящему Дениса Ивашенко?

Кажется, да.

Говорят, если кажется — перекрестись. И Юлька для верности перекрестилась.

Но тут же вздрогнула от неожиданной и неуместной реплики редакторши:

— Какие сдвиги произошли в нашей духовной культуре в последние годы! Среди молодежи стало много верующих. Отрадно, отрадно. И вселяет надежду!

— Извините, — смутилась Юлька. — Это я так… Нечаянно!

— Не вижу в твоем жесте ничего постыдного. Совсем даже напротив. Осенить себя крестным знамением никому не помешает.

Тут выцветшие глазки мамы Карлы по-молодому вспыхнули:

— Кстати, нашему изданию надо бы взять интервью у референта самого патриарха. Ты, Синичкина, не хотела бы попробовать?

— Я подумаю, — ответила девушка.

Обычно Юля с готовностью бралась за любую работу, но сейчас ее отчего-то неприятно царапнуло словосочетание «референт патриарха». Как будто кто-то, нечуткий к родному языку, искусственно соединил несоединимое и несовместимое: по-современному деловое — со священным, высоким, бескорыстным. Неестественно и… нехорошо как-то. Коробит.

А может, неприятное чувство возникло просто оттого, что редакторша непрошено вклинилась в ее размышления о сокровенном, о любви… Точно пыталась подглядеть за ней в замочную скважину в самый интимный момент…

— Понимаю твою неловкость, Синичкина, — Андреевна восприняла причины заминки иначе. — Тебе такое задание кажется слишком ответственным для столь юной особы… Поверь, это ложная скромность, дорогуша. Ты недооцениваешь свою одаренность. Не надо занижать себе планку!

— Я постараюсь, — сдержанно кивнула Юля. не вступая в дискуссию.

Газеты в сумочку не влезали, и девушка сложила их вчетверо Надо было бежать дальше, ее ждала еще уйма дел.

Глава 11 ДВОЙНИКИ

— Катька, поганка! Ты что, совсем тупая, русского языка не понимаешь?

Юлька зажмурилась, изо всех сил ущипнула себя за руку, потом вновь открыла глаза. Пыталась стряхнуть наваждение, но оно, зловредное, никак не стряхивалось.

Создавалось полное впечатление, что она вернулась домой. Однако… никуда она не возвращалась.

Почему же тогда по ту сторону дверей так явственно звучат Лидины окрики?

Юля еще раз надавила на кнопку звонка — совсем не своего звонка, расположенного на треснувшем косяке их обшарпанной коммунальной квартиры. Она стояла возле роскошной двери, облицованной дубовой панелью, а на самом деле, видимо, бронированной.

— Кого еще черти приволокли? — раздалось изнутри.

Лидия! Как пить дать, Лидия! Только как соседушка оказалась тут, в квартире имиджмейкера Кошкина, в которую сейчас звонила Юлия Синичкина?

А, понятно! Пришла к знаменитому парикмахеру, надеясь напроситься в постоянные клиентки, чтобы всегда щеголять с фруктовым садом на макушке. Вот уж дурища! В салоне Кошкина такие расценки, что Боре за одну-единственную укладку пришлось бы пахать полгода.

Дверь наконец начали отпирать. Процедура была долгой. Видимо, имиджмейкер обеспечивал безопасность своего большого женского семейства при помощи множества сложных замков.

Но вот последний щелчок, и…

Перед Юлькой стояла вылитая Лида, только… чернокожая. Даже халатик на ней был почти той же расцветки, старый, блеклый и полинявший.

В полумраке коридора было не разглядеть деталей, однако Юля ничуть не удивилась бы, увидев вместо одной из пуговиц английскую булавку.

И самым ошеломляющим было то, что жесткие темные волосы негритянки были накручены на допотопные железные патроны-бигуди!

А ведь девушка предвкушала встречу с экзотической «неописуемой красавицей», волосы которой повторяют строение нашей Галактики! Именно так охарактеризовал свою жену милый влюбленный Кошкин.

Какой он, оказывается, идеалист!

«Видно, такая уж у меня судьба, — сказала Юля сама себе. — Родилась под созвездием Близнецов, имею сестру-двойняшку. А потому, наверное, и остальные люди вокруг меня двоятся, повторяют друг друга…»

Что ж, в данном случае, может, это и к лучшему. С Лидиным двойником общаться проще и привычнее, чем с некоей загадочной африканской незнакомкой.

— Чего надо? — нелюбезно осведомилась черная Лида совершенно без иностранного акцента, с акающим московским выговором. — Ходят тут всякие…

Как это было знакомо!

— Здравствуйте. Вы Сесиль?

Лида-Сесиль нелюбезно ответила вопросом на вопрос:

— И что дальше?

— Я от вашего мужа.

Сесиль наметанным взглядом оценила фигуру посетительницы, отвечающую всем стандартам подиума.

— В манекенщицы проситься? Пошла вон. Здесь не бюро трудоустройства!

— Да нет, я…

— Откуда адрес узнала, говори! Он в справочники не внесен.

— Матвей мне сам дал.

— Во врет и не краснеет!

— Сесиль, вы не поняли, — Юлька затараторила быстро-быстро, чтобы ее не успели вновь прервать — Я не к нему, а наоборот, от него! Он сам просил меня зайти.

Сесиль, однако, исхитрилась ее перебить:

— Говорила ему тыщу раз: не связывайся с бабами, стриги мужиков! Они не такие приставучие.

— Я не баба! — Юлька повысила голос и произнесла строго и внушительно: — Я автор передачи, в которой ваш муж снимается.

Сесиль, осмыслив это сообщение, переменилась в лице и вдруг вскрикнула по-французски:

— Oh, mon Dieu! — что означало «Боже мой!» От волнения в ее голосе сразу проявился мягкий французский акцент — Экскюзе-муа, извините, пожалуйста! Я слышала о вас много хорошего. Вас зовут Жюли?

Юлька секунду поколебалась и вызывающе, на манер самой Сесиль, а также своей дорогой соседки Лиды, бросила:

— И что дальше?

Похоже, они поменялись ролями. Теперь Юля была хозяйкой положения.

А Сесиль, кажется, сразу разучилась говорить по-русски и только виновато округляла полные, по-африкански вывернутые губы:

— О! О!

Не будь она чернокожей — сейчас, наверное, страшно бы покраснела. Надо сказать, смущение ей шло. И уж, по крайней мере, было больше к лицу, нежели блистательно освоенное российское хамство.

Негритянка сделала приглашающий жест, и Юля отметила про себя, какая трогательно розовая у нее ладошка.

Сесиль метнулась куда-то в глубь квартиры, и Юлю тут же окружили пять очаровательных мулаточек, мал мала меньше.

Лопоча русские и французские слова вперемежку, дети стащили с гостьи куртку и крепко схватили Юлю за руки — две девчушки справа и две слева. А самая маленькая, лет трех, бесцеремонно взобралась к ней на шею, ловко цепляясь за одежду, точно африканский лемурчик.

Журналистку втянули в гостиную и усадили на изящное бархатное канапе.

В квартире было сильно натоплено: видимо, в дополнение к стандартным батареям где-то имелись скрытые калориферы. Возможно, пристрастие к жаре — это единственное, что сохранила Сесиль Кошкина из традиций родной Африки.

Дочурки имиджмейкера, в отличие от их обрусевшей распустехи-матери, выглядели словно сошедшими с рекламного плаката. Яркие платьица с оборочками — длинные, до самых щиколоток, обтянутых белыми ажурными колготками. Ножонки обуты в модельные лакированные туфельки, а не в домашние тапки.

Прически — фантазийно-эксклюзивные. На каждую из них, конечно, было затрачено немало времени и стараний: понятно, почему Кошкин страдал от недосыпания.

На забавных головенках смуглых созданий среди жестких непослушных завитков красовались рыбки, птички, ромашки и незабудки. А шевелюру самой маленькой девочки — по-негритянски кучерявую, однако, по странной прихоти генокода, белобрысую, — венчал крошечный, затейливый крылатый дракончик.

Юлька была рада, что получила «сидячее место». Постороннему в этой комнате двигаться было бы опасно. Повсюду на стенах — идеально чистые зеркала, почти полностью заменяющие обои. Можно врезаться, по ошибке решив, что перед тобою пустое пространство. И поранишься, и интерьер испортишь так, что вовеки потом не расплатиться.

Из-за этих зеркал и жилище Кошкина напоминало столь любимые им парикмахерские.

А девчонки сновали туда-сюда, безошибочно ориентируясь в этом фантастическом многомерном, множащемся пространстве. Зеркальные поверхности отражали их под разными углами, и казалось, что детей не пятеро, а, скажем, полсотни.

«Опять двойники», — подумала Юлька.

Вдруг одно из зеркал отъехало в сторону, и открылся проход в соседнее помещение, по всей видимости, спальню.

В проеме стояла неописуемая красавица. Без всяких преувеличений.

Гладкая черная кожа металлически блестела над глубоким декольте. Огромные бездонные глаза сияли. Длинная шея была горделиво, по-лебединому выгнута.

А волосы… непонятно почему, но они вызывали немедленную ассоциацию со строением Галактики. Это было сложное переплетение затейливых темных локонов, сбрызнутых мерцающим лаком. Звезды в таинственной ночи.

Все это великолепие дополнялось синим, свободным и четким платьем до самого пола, сшитым, казалось, из материи неземного происхождения.

— Аншанте! Рада вас видеть в нашем доме, мадемуазель Жюли! — произнесла незнакомка знакомым голосом.

Ба, да это Сесиль так преобразилась! Оказывается, Колобок-Кошкин не такой уж идеалист!

— Я к вам по делу, — начала было оторопевшая Юлька, но ей уже представляли остальных членов семьи. Каждая из девочек, включая малявку-лемурчика, делала при этом церемонный книксен.

— Это Мадлен — Ленка. Вот Катрин, Катюшка. Третья — Констанс, Таська. Иди сюда, Колетт! Можете звать ее Колькой, хотя у вас, русских, это мужское имя.

Младшенькая, лемурчик, в это время пыталась отодрать пряжку от Юлькиного сапога.

— Вот деловая! — рассмеялась девушка. — А тебя-то как зовут?

— Мур-мур, — по-кошачьи отозвалась крошка. В звуке «р» слышалось мягкое французское грассирование.

Мать пояснила:

— Мы назвали младшую дочку Амур, по-русски — Любовь. Так что она у нас Любушка.

— Амурчик-Лемурчик, — Юлька погладила ребенка по голове с некоторой опаской, боясь повредить дракончика на макушке.

А переменчивая Сесиль неожиданно гаркнула на дочерей резко и сердито:

— Во бестолковые! А кто будет Жюли чаем поить? А ну, чашки сюда, живо!

И пока малышня неуклюже хлопотала по хозяйству, Юля начала агитацию:

— Вы очень любите своего мужа, Сесиль?

Негритянка от избытка чувств даже подпрыгнула на канапе:

— О! О! Без границ.

— Вы должны его выручить.

— О! Жизнь отдам!

— Жизнь не надо. Она вам еще пригодится.

— Тогда что же?

— Согласитесь сняться в моей передаче.

Темные галактики взметнулись, и множество вселенных начали разбегаться, подчиняясь космической центробежной силе:

— Нет!

— Но почему?

— По кочану, — вполне по-русски отрезала Сесиль, вновь напомнив Лиду.

Выдержав паузу и проглотив несколько соленых масляных печеньиц, Юля решила сделать второй заход.

На сей раз она применила испытанный на Лидии прием: диафрагмальное дыхание. Крупные сценические слезы так и закапали в чайную чашку.

Маленькие мулатки собрались возле плачущей, сочувственно на нее глядя.

Любушка-Амурчик протянула ей кружевной платок с вышивкой ришелье, прелестно грассируя:

— На, рева-корова.

— Что с вами? — полюбопытствовала Сесиль.

— Меня выгонят с работы, если я вас не уговорю!

— Хватит заливать-то, — сморщила негритянка нос. Юля тут же прекратила и заливать, и заливаться, поняв, что трюк не удался.

— Может, вы хоть девчонкам позволите участвовать в передаче?

Сесиль даже отшатнулась.

— Думай, что говоришь! — она перешла на «ты». — Рядом с этими намазюканными профурсетками?! Тьфу! Ненавижу! Что Мотенька в них находит?

«Да она ревнует своего Кошкина к этим длинноногим! Женщина-Отелло, оригинально. Раса, впрочем, подходящая.»

Ревность — это слабость, а на слабостях можно сыграть.

— Гм… А если профурсеток не будет вообще? Ни единой? Тогда бы вы согласились?

Сесиль недоверчиво нахмурилась:

— Так не бывает.

— Это у других авторов не бывает, — важно заявила Юлька. — А у меня запросто.

Да, не зря манекенщицы невзлюбили эту стриженую выскочку. Чуяли для себя угрозу, и, как видно, не зря.

Юльке, однако, было наплевать на их симпатию или антипатию. Ей важно было выполнить обещание, данное симпатяге Кошкину.

Кроме того, и передача только выиграет без стандартных красавиц: у Юлии Синичкиной от любых банальностей и стандартов просто с души воротит.

Андрей Васильевич взбесится? Ну и пусть! Не привыкать…

И она представила себе, как необычно будут смотреться на подиуме две домохозяйки — черная и белая, Лидия и Сесиль Двойники, да не совсем. Скорее — позитив и негатив…

И она продолжала обрабатывать негритянку, удвоив свои пропагандистский пыл и одновременно налегая на соленые печеньица…

Глава 12 УСЫПИВ НАДЗОР УГРЮМОЙ ТЕТКИ…

После жаркой африканской атмосферы дома Кошкиных весенний уличный воздух казался особенно промозглым.

Скорей бы попасть домой, глотнуть крепкого обжигающего чайку!.. И прильнуть к горячей груди Дениса, пусть отогревает свою окоченевшую подружку!

А почему, собственно говоря, она так уверена, что он еще там? Разве у него нет собственных дел?

Вся его труппа сейчас в мыле: оформляют загранпаспорта. Ведь их пригласили на гастроли не куда-нибудь, а в Париж, на родину великого остроумца Бомарше!

Юля с гордостью считала, что этот контракт заключен не без ее помощи. Но…

«Париж? — Юля неожиданно почувствовала в сердце легкий укол ревности, словно заразилась этим не свойственным ей болезненным чувством от Сесиль. — Столица Франции, столица любви! Неотразимые француженки…»

В Париже есть знаменитая Пляс Пигаль, где опытные искусные «профурсетки» профессионально отлавливают клиентов. А кроме того, во Франции масса любвеобильных девиц, для которых это не профессия, а хобби. Они рады заняться «этим» так, для удовольствия…

А Денис… о, он знает толк в «этих» удовольствиях и умеет их дарить!

Что за глупость приходит в голову, просто бред сивой кобылы в яблоках! Чем Париж опаснее Москвы? Здесь тоже хватает этих, которые… тьфу!

Редко Юля ощущала тоску и нервозность, а сейчас это почему-то с ней случилось. Даже прохожие, которых она обычно любила рассматривать, нынче выглядели какими-то раздраженными и толкали ее на каждом шагу…

И сам воздух был проникнут чем-то — даже не печальным, а жалким, как будто в нем витало унижение. Отчего это?

Юля прислушалась: из подземного перехода доносилась заунывная мелодия: «Извела меня кручина, подколодная змея. Догорай, гори, моя лучина, догорю с тобой и я…»

Однажды Юлька сама нарочно пела это Лидии, чтобы разжалобить соседку. Пела — и внутренне забавлялась.

Но в этот день песня по-настоящему взяла ее за живое. Как будто лично она, Юлия Синичкина, из тоненькой девушки превратилась вдруг в тонюсенькую тлеющую щепочку, которая постепенно и неотвратимо обугливалась.

«А ведь причин-то для унывания вроде бы нет никаких», — уговаривала она себя, спускаясь в переход.

Есть причина, вот она!

Потертая кепчонка просяще лежит на асфальте, в ней — несколько монеток да пара мятых бумажек, деньги все мелкие.

А печальная музыка захлестывает, и хочется плакать.

Это аккордеон… И играет не кто иной, как Василий Павлович, Юлькин сосед. Руки у него покраснели от холода, пальцы уже плохо слушаются, а он все не у ходит. Ждет, что найдется добрый человек, который кинет в кепку подачку покрупнее.

Может, и была у него веселая жизнь когда-то, в бытность массовиком-затейником, зато сейчас…

— Василий Павлович! Деда Вася! — окликнула девушка.

Старик смутился, встретив знакомую, однако растягивать мехи не перестал, только показал глазами проходи, мол, чего уставилась? Не лезь в чужие дела…

Кто-то невнимательный наступил гря зным ботинком на кепку чертыхнулся, зашагал дальше.

Сотенная купюра прилипла к мокрой подошве, как выброшенный конфетный фантик, и дневной заработок старого музыканта сразу уменьшился.

Но Василий Павлович не остановил неловкого прохожего и не бросился следом. Только проводил свою денежку покорным, обреченным взглядом побитой бездомной и беспородной собаки, которой не суждено найти себе заботливого хозяина.

«Человек не собака, нет, нет, нет!» — все протестовало у Юльки внутри.

— Пойдемте, Василий Палыч! Пожалуйста!

— Отзынь, — огрызнулся старик. — Публику отпугиваешь.

— Какая публика! Все бегут, всем до фени.

— Какая-никакая, а глядишь — кто-то и платит. — И пенсионер неожиданно по-доброму добавил: — Ступай, внученька. Простынешь.

— Не уйду! — стояла на своем Юля. — Простужусь, схвачу воспаление легких, а без вас с места не двинусь! Ну пошли же, дедушка Васенька, миленький, хороший!

— Я не миленький. Я не хороший. Был бы хороший — государство небось обо мне бы позаботилось.

— Я, конечно, не государство, но… У меня пакет молока есть, и картошка, и курица замороженная, поделимся по-братски.

— Я не нищий, чтоб подаяниями жить! — гордо отозвался старик.

Юля кивнула на кепку:

— А это что, не подаяние?

— А это за труды!

— Зарабатывать хотите? Ну хорошо. Тогда я вам заказываю музыку. Сыграете специально для меня?

— Как в кабаке?

— Как в Большом театре.

— Эка хватила! Там оперу играют. Вы, молодые, ее не признаете. Вам бы все танцы-шманцы, буги-вуги.

— А вот и нет. Я как раз хочу оперу. Россини. Осилите?

— Цирюльника, что ли?

— Ну да. Парикмахера. Севильского имиджмейкера по имени Фигаро.

— Серьезный мне заказчик попался! — рассмеялся старик и поднял с земли кепчонку вместе с ее скудным содержимым. — Такую распрекрасную музыку я тебе и бесплатно исполню. Это для меня — в удовольствие.

— Нетушки! Не обижайте меня, деда Вася. Я тоже не нищая и на халяву не согласна. С деньгами, правда, в очередной размолвке, так что рассчитаюсь продуктами питания.

— Будь по-твоему!

«А, браво, Фигаро, браво-брависсимо», — словно целый симфонический оркестр, наяривал трофейный аккордеон, когда они поднимались из подземного перехода.

«А, браво, Фигаро, браво-брависсимо», — пел инструмент в троллейбусе, и пассажиры меняли унылые выражения лиц на жизнерадостные.

«А, браво, Фигаро, браво-брависсимо», — старик играл крещендо уже на подходах к дому. Милиционер, который до сего момента только и высматривал с видом хищника, кого бы оштрафовать, приосанился и козырнул им.

«Браво-брависсимо, тра-ля-ля-ля!» — Они с музыкой вошли в квартиру.

Юлька, как ни странно, сразу нашла свои ключ, а Василий Павлович и не подумал хранить дальше в тайне от Кузнецовых свой исполнительский дар. Пусть кричат, пусть ругаются, скандалят и закатывают истерики!

Он больше никого не боится. Он человек искусства, и без музыки ему не жить!

Музыка хоть и не приносит дохода, зато сбрасывает с тебя груз прожитых лет, и все невзгоды кажутся благодаря ей пустячными и преодолимыми…

Лида, однако, не кричала, не ругалась и не скандалила Но, как оказалось, вовсе не потому, что продолжала чувствовать себя невозмутимой и царственной звездой экрана.

Хотя величественная Вавилонская башня все еще возвышалась на ее голове, но она под тяжестью фальшивых фруктов основательно покосилась и стала напоминать скорее Пизанскую. Тоже, впрочем, чудо мировой архитектуры.

Лида смотрела на Юлю жалостливо и слегка виновато. Из-за ее плеча соболезнующе выглядывал Боря.

— Что, из Саратова звонили?! — испуганно спросила Юлька, сразу вспомнив о мамином больном сердце.

Но Лида, отрицательно мотнув головой, отчего прическа обрела еще более опасный крен, приложила палеи к губам.

— Тсс!

И кивнула на приоткрытую дверь в Юлину комнату.

Девушка шагнула туда, заглянула.

Ее родная сестра и ее любимый — нет, с этой минуты уже бывший любимый, — поспешно натягивали на себя первые попавшиеся одежки. На Ольгины плечи была наброшена, вместо халата, клетчатая рубашка Дениса, которую она даже не успела застегнуть, а предатель неловко втискивался в узкие девичьи джинсы.

Оба были красны как раки и избегали смотреть Юле в лицо.

Не хватило им, значит, стойки на голове и «колеса». Решили ввести в свой гимнастический комплекс новые, более эффектные упражнения. Парная программа.

Позади, в коридоре, Лида зло прошипела:

— Даже запереться не потрудились, сволочи. Ни стыда ни совести. Гони их обоих к чертям собачьим!

Юля обернулась:

— Спасибо, Лидочка. Мы разберемся.

И она захлопнула дверь. Казалась абсолютно спокойной.

А старик затейник, истосковавшись за долгие годы по настоящей музыке, увлекся и продолжал играть. Видимо, он был в экстазе и просто не замечал, что творится вокруг.

Отдав дань Россини, аккордеонист перешел к другому мастеру итальянской оперы, Леонкавалло. От игривой мелодии — к трагической. Но сейчас она звучала как горькая издевка:

— Смейся, паяц, над разбитой любовью!

И Юлька послушалась этого музыкального совета: засмеялась. Для того, чтобы не расплакаться.

Да, она — в роли паяца! Ха, что там любвеобильный Париж со всеми его профурсетками! Что там огромная многолюдная Москва!

Разлучница нашлась и в твоей собственной коммунальной комнатенке в пятнадцать квадратных метров площадью. Вон на полу валяются ее черные ажурные чулочки… и башмачки на высоченных шпильках…

Они не постыдились даже соседей, не остановил их «надзор угрюмой тетки» по имени Лидия Кузнецова.

Значит, взаимное притяжение было слишком сильным.

Что ж… Как женщина Ольга, конечно, намного превосходит сестру. Только Юлька на ее месте никогда не использовала бы этого превосходства…

Но сейчас — кто на чьем месте?

Их в комнате трое. И третий, как водится, — лишний. Кто из них?

В детстве такие вопросы решались просто: при помощи считалки. «Две копейки не хватает, дядя Степа вылетает». Но с кого начинать счет?

— Юльчик… — жалобно произнесла Ольга.

— Вы решили, что я, как обычно, не найду ключа? А я вошла без звонка. И без стука. Прошу меня извинить.

— Юль! — пробормотал и Денис. Он был жалок. Ольгины джинсы так и не налезли на него.

— Не волнуйся, мой верный пес Эркер, — через силу улыбнулась она. — Передачу про твой театр я все равно досниму. И она станет сенсацией, увидишь. Я профессионал.

Подумала и добавила:

— Мне надо было мужчиной родиться. По имени дядя Степа. Которому не хватает самую малость — две копейки.

Посмотрела еще с минуту на этих двоих. Посочувствовала им. Как это, наверное, паршиво — ощущать себя подонками!

И как Денис… некрасив!

— Можете продолжить ваши тренировки, мешать больше не стану, — разрешила Юля. — Пойду кормить Василия Павловича. Я ему задолжала.

В кухне Катюшка сообщила ей.

— Мамка пошла голову мыть. Ей красивая прическа надоела. Она мне подарит фруктики, для кукол!

Бедная Лида! Ей, быть может, в нынешней ситуации тяжелее всех. Рухнула ее надежда, что Юлька выйдет замуж, переберется в особняк, охраняемый свирепым породистым эркером, и освободит жилплощадь.

Глава 13 КЕНТАВР

Ольга брыкалась во сне и постоянно будила сестру.

«Наверное, акробатикой продолжает заниматься, — неприязненно думала Юля. — Однако ее крепкому сну это не мешает. Как будто совесть у нее чиста. Завтра же предъявлю ей ультиматум: хочет жить здесь — пусть приобретет себе раскладушку. Мало того, что с моим мужчиной — в моей же постели, так еще и мне выспаться не дает!»

…Дядей Степой, то есть третьим лишним, оказался в итоге Денис. Когда Юля, накормив Василия Павловича до отвала курицей с жареной картошкой, вернулась в комнату, парня уже и след простыл.

— Что, сбежал?

— Я его выставила! — гордо и негодующе ответила Ольга.

— Да? Почему же? Не удовлетворил? — съязвила Юля, и самой же стало противно: «Господи, вот и меня уже на пошлости тянет».

— Как ты можешь! — Сестра-разлучница казалась оскорбленной. — Он же вдвойне виноват! Перед нами обеими! Тебя — предал, а меня…

— Совратил? — Юльку понесло. — Ха-ха. Смейся, паяц. Бедняжечка ты моя целомудренная!

— Воспользовался моим подавленным состоянием.

— Уж не изнасиловал ли?

Ольга задумалась, как все это изобразить, чтобы получилось правдивее.

— Честно говоря…

— Честнее некуда, — вставила Юля.

— Некуда, — не смутилась Ольга. — Так вот, я… я так страдала из-за своей разбитой любви…

— Что решила разбить и мою?

— Да ничего я не решила! Просто из-за переживаний… из-за душевных мук… смутно осознавала, что происходит… Как в тумане…

— А! Так знай: это не от разбитой любви. Скорее от того, что на голове перестояла. Переборщила с акробатикой.

— Возможно, это тоже сказалось, — легко согласилась Ольга. — Внутричерепное давление поднялось, и…

— И?…

— Все поплыло перед глазами… Полуобморочное состояние… Дурнота… Думала, концы отдам… Тут, чувствую, чьи-то руки на моей груди…

— Ага! Ты решила, что это доктор из «Скорой помощи», которого пришлось к тебе вызвать? Сердечные ритмы прослушивает? Только тогда бы к тебе прикасались не руки, а фонендоскоп. Так что тут в твоей версии неувязочка.

Она перевела дух и язвительно добавила.

— Интересно, что ты приняла за шприц с камфарой? Кажется, наконец Ольге стало стыдно. А может, и притворялась по обыкновению:

— Юль… Ты очень сердишься?

Ничего себе вопросик! Она что, совсем дурочка?

— Ну, Юльчик! Ты теперь меня выгонишь, да?

Так она просто боится! Пойти-то пока некуда… Денис ее наверняка не пригласил к себе пожить. Эх, сестрица! Бессовестная и… неприкаянная.

Юля помолчала. Приняла решение:

— Теперь-то зачем? Раньше надо было гнать. Или еще лучше — вообще не впускать. А сейчас живи уж, куда тебе деваться. Все, что могла, ты уже поломала. Больше ломать нечего.

— Как! Разве ты не простишь Диса? Он тебе не нужен?

— Можешь оставить себе. Вот еще, драгоценность!

— А мне он на кой хрен?! — возмутилась Ольга. — Что я, мужика себе не найду?

— Ты-то найдешь. Ты везде найдешь. Даже под одеялом собственной сестры.

Оля страдальчески вздохнула:

— И зануда же ты все-таки, Юльчик! Заладила одно и то же. Не надоело?

— Надоело. До чертиков. Ладно, давай спать.

Ольга засопела сразу же: накувыркалась, видно. Физическая нагрузка — лучшее средство от бессонницы.

Юле же удалось забыться только под утро…

— Юленька, Юленька! — Лида осторожно трогала ее за плечо. — Тебя к телефону.

— Так рано? Пусть попозже перезвонят.

— Там кто-то важный… Какой-то директор из Франции… Вроде через переводчицу говорит…

Из Франции?… Юля туго соображала спросонья.

Наверное, какой-то деятель, заключивший контракт с Денисом? Но она тут при чем? Со вчерашнего дня она не имеет к режиссеру Ивашенко никакого отношения…

— Юленька! — напомнила Лида. — Они там ждут, на проводе. Звонок-то, может, международный…

— Ох, грехи наши тяжкие! — Юля нехотя перелезла через спящую сестру. Та даже не пошевелилась.

Обернулась по привычке банным полотенцем вместо халата, босиком прошлепала в коридор, взяла трубку:

— Синичкина у телефона!

В ответ послышался немолодой женский голос:

— Юлия Викторовна? Минуточку, соединяю с Тарасом Францевичем…

— С кем, простите? — Но в трубке уже послышалась приятная электронная мелодия: там переключили селектор.

Францевич… Из Франции… Какая-то идиотская игра слов… Кто-то решил подшутить, наверное.

— Добрый день, Юлия Викторовна! — На этот раз голос был мужским. — Хотел поблагодарить вас за замечательную статью. Нашему заводу она, думаю, принесет большую пользу. Мы как раз налаживаем контакты с иностранными партнерами, так что любая реклама нам, сами понимаете, нужна как воздух… Ну, а мне лично вы просто польстили.

Ах да! Дошло как до жирафа: это директор машиностроительного завода, который еще так униженно расшаркивался перед американским коммивояжером! Слава Богу, вспомнила наконец.

— Ну что вы! Не стоит благодарности, — бодрясь и подавляя зевоту, прощебетала Юлька. — Я писала совершенно искренне.

— Приятно слышать.

— Приятно, что вам приятно.

— Собственно говоря, я беспокою вас по делу. Хотел пригласить вас на, так сказать, небольшой банкет… В узком, так сказать, дружеском кругу…

— Чтобы я его осветила где-нибудь в светской хронике? Директор рассмеялся:

— Нет! Чтобы вы отдохнули как следует. Ожидается приятная компания и неплохое угощение.

Юля почувствовала, что у нее сосет под ложечкой: все свои съестные припасы скормила вчера старому аккордеонисту. Он выглядел таким изголодавшимся, что сама она к еде даже не притронулась, сославшись на отсутствие аппетита.

Да и вправду, какой мог быть аппетит после увиденного в комнате! Зато теперь голод разыгрался не на шутку, а потому слово «угощение» показалось сладчайшей музыкой.

— Спасибо, приду обязательно. Когда и куда?

— Соединяю с секретаршей, — сказал директор. — Она подробно объяснит.

В трубке вновь раздалась мелодия.

«А насчет приятной компании он явно загнул, если имел в виду себя, — поморщилась Юля. — Этот надутый Францевич мне вовсе не нравится. И писала я о нем вовсе не искренне, просто добросовестно выполняла заказ… Ишь ты, перетрудится он, бедняжка, если сам продиктует адрес! На месте секретарши я бы давно подлила ему в кофе касторки!»

— Юлия Викторовна? — секретарша, однако, была на босса не в обиде. — Диктую, записывайте… Начало банкета в восемнадцать ноль-ноль…

Ох, и долго же еще ждать! В животе урчит от голода. Хороший директор начинал бы рабочий день с пирушки, а не заканчивал ею! Надо будет внести такое рацпредложение…

Но вот что странно: ее куда больше беспокоят помыслы о еде, чем… о расставании с Денисом.

«Наверное, я совершенно бездушное существо, — подумала Юлька, записав адрес ресторана и повесив трубку. — Другая бы в петлю готова была лезть после подобных событий. А я — ничего, даже собираюсь на банкет… Кстати, не одолжить ли у Ольги ее ажурные чулочки?…»

Лида не уходила из коридора, дожидалась окончания разговора.

«Любопытной Варваре нос на рынке оторвали, — с досадой проговорила Юлька про себя. — Все-то ей надо знать!» Однако она ошиблась. Намерения соседки были иными. Едва трубка легла на рычажок, Лида несмело шагнула к Юльке. Она волновалась, точно маленькая девочка, вынимая из-за спины целлофановый пакет:

— Вот, я тут… Мы тут решили… Короче, это тебе. А то в полотенце и простыть недолго, плечи-то голые…

В пакетике лежал аккуратно свернутый домашний халатик. Пестренький. Почти такой же расцветки, как у самой Лиды, только не полинявший, а новый. С пуговицами, а не с булавкой.

— Сама себе не купишь небось? — робко добавила Лида. — То эту шалаву кормишь, то хрена старого, то Катьку конфетами балуешь… На себя ничего не остается.

И тут Юльку наконец прорвало. Она кинулась к Лиде на шею и громко зарыдала.

Почему во время невзгод мы часто остаемся внешне спокойными, а плачем тогда, когда кто-то о нас заботится?…

Банкетный зал находился на втором этаже ресторана. Юлька едва не слетела с лестницы: неловко было подниматься по ступенькам на непривычных высоченных каблуках-шпильках.

Оля с радостью экипировала сестренку, надеясь этим хоть как-то загладить свою вину.

Но Юля, впрочем, уже и не сердилась на нее.

А что! Они — двойняшки, и реакции у них сходные. Если одной из сестер понравился Денис, то им вполне могла увлечься и вторая. Тем более что вся обстановка располагала к интиму: двое наедине в одной комнате с двуспальным диваном.

В конце концов Юлька сама виновата, что оставила их тет-а-тет. Не дошкольница, могла предположить, к чему это приведет…

Да и не первый это случай. Взять хотя бы совсем недавно оборвавшуюся историю с Мишей, нудную, тянувшуюся не один год. А с Денисом, к счастью, отношения не успели перерасти во что-то серьезное и глубокое… Так что — скатертью тебе дорога, подающий надежды режиссер Ивашенко! Теперь ты действительно для Юлии только подающий надежды режиссер, не более того. Станет она из-за тебя страдать, как же!

И потом, если удариться в переживания, это повредит работе. А Юлька просто обязана довести съемки до конца! Это вопрос профессиональной чести… Передачу ждут многие: и милейший Кошкин, и ревнивая Сесиль со своими пятью малютками, и конечно же Лида.

И еще один хороший человек, по Юлиному замыслу, должен принять в ней участие и честно заработать свой гонорар…

…Задумавшись, Юлька зацепилась острым каблуком за край ковровой дорожки и… кубарем покатилась по ресторанной лестнице.

«Хорошо — никто не видит». - промелькнуло в голове.

Единственное, что ей удалось предпринять, — это сгруппироваться, сжаться в комок, чтобы не переломать своих длинных рук и ног.

И вдруг… она взлетела на воздух!

Поразило мгновенное ощущение: «Как! Я на самом деле воздушный шар?»

Да ничего подобного! Просто кто-то очень сильный поймал ее и приподнял над ступеньками.

— Хеллоу, синьитчка! — поздоровались с ней.

— Спасибо, доблестный рыцарь Квентин Дорвард! Вы спасли даме жизнь!

— Бьютифул леди! — засмеялся он. — Прекрасной даме!

Руки-ноги вроде бы целы. А вот Ольгины башмачки… Вон он, тонкий каблучок, остался лежать на верхней ступеньке.

Сестричка вполне может заподозрить, что Юлька специально его отломала, чтобы насолить.

Ну, это ладно… А как быть с банкетом? Войти туда, хромая на одну ногу?

— Опустите меня на пол, — потребовала она. Джефферсон послушался.

Юля села на ступеньку, сняла второй ботинок, целый, протянула американцу:

— Ломайте.

— Вы уверены?

— Стопроцентно!

— Загадотчная русская душа! — с неподдельным восхищением произнес он. — Совсем как у Достоевский.

Юля глянула на часики: ну вот, она опять опаздывает! Как бы не съели все без нее!

До чего медлительный этот Квентин! Для агента по сбыту это просто непростительно! Небось, частенько получает нагоняи от своего начальства.

— Скорей же! У меня живот к спине прилип!

Мистер Джефферсон критически оглядел ее живот, потом спину, однако не заметил ничего необычного:

— Это значит, что вы поранились?

— Это значит — жрать хочу как собака!

Она не директор завода, она не станет миндальничать с этим бестолковым иностранцем!

— Сори, — улыбнулся он. — Как поэтично вы говорите!

— Ага. Русский язык — он такой. Великий и могучий, правдивый и свободный. Нe будь его, как не впасть в отчаяние…

Но сама она в отчаяние уже почти впадала.

— Ломайте же! С вами объясняться, только гороху наевшись!

— Вы любите горох?

— Вот большой американский тормоз! — в сердцах воскликнула Юлька и попыталась выхватить ботинок из его рук. — Я бы сама уже сто раз справилась.

Не тут-то было!

Джефферсон размахнулся и отшвырнул башмачок далеко в сторону. Обувка пролетела через лестничный пролет, реактивным снарядом пересекла вестибюль и приземлилась перед носом изумленного швейцара. Однако тот был отлично вышколен и вежливо промолчал: ресторан славился своей роскошью и дороговизной и обижать гостей тут было не принято.

Юля уже готова была разозлиться не на шутку, когда Квентин важно и размеренно объяснил — только голубые глаза его при этом смеялись:

— Вы поэтично говорите. Я хочу так говорить тоже…

— Пока что вы хулиганите.

— Немножко, — согласился он. — Но это иллюстрация к образному выражению: «Ноги содержат ложь».

— Как? А-а! — догадалась Юлька. — «В ногах правды нет»! И что дальше, мистер?

— Вам нужен транспорт.

— Согласна. Предпочитаю золотые кареты.

Джефферсон развел руками:

— Кареты не имею. Но имею лошадь. Нет, неверно. Нот ай хэв. Ай эм! Я сам есть ваш лошадь.

И он, не спрашивая разрешения, вновь подхватил ее на руки и понес вверх.

Юля не сопротивлялась: ей нравились эксцентричные поступки и эксцентричные люди. Так она и въехала в банкетный зал — на собственном скакуне.

С удовольствием наблюдала, как изменилось выражение лица у трусоватого Тараса Францевича: несчастный директор не знал, как реагировать на такое вопиющее нарушение приличии. Возмущаться или восхищаться?

Решил не реагировать никак, просто указал на свободное место, оставленное во главе стола, по правую руку от него, специально для Джефферсона:

— Прошу сюда. А Юлию Викторовну…

Для Юльки тоже было зарезервировано местечко — с краешку. Видимо, журналисты в этой компании не входили в число наиболее почетных гостей. А впрочем, по всей вероятности, предполагалось, что сам факт приглашения на банкет в числе избранных, уже был высочайшей честью.

Остальные гости расселись в промежутке: тоже, разумеется, строго соблюдая табель о рангах. Они почтительно, скрывая жгучее любопытство, ожидали, как американец распорядится своей очаровательной ношей.

Однако Квентин произнес сердито — и только одна Юлька уже научилась понимать, что этот человек умеет скрывать за полной серьезностью иронию:

— Это неверное решение. Лошадь должен быть — маст би — рядом с всадником. Я сяду с краю, это удобнее для моих копытов.

Гости, натянуто улыбаясь, сдвинулись, повинуясь знаку Тараса Францевича. И Джефферсон, аккуратно опустив Юлю на стул, устроился рядом.

Директор тут же завел длинную и нудную заздравную речь в честь американского гостя. Но американский гость слушал невнимательно и смотрел вовсе не на оратора, а на свою всадницу.

Даже Юльке, к стыдливости вовсе не склонной, стало неловко. Чтобы скрыть смущение, она принялась болтать:

— По-русски будет не «копытов», а «копыт». И нельзя сказать «ваш лошадь», это слово женского рода.

— Разве я не мужчина? — прищурился Квентин, не то обидевшись, не то, наоборот, заигрывая.

— Хм… почему же тогда вы за мной не ухаживаете? У меня тарелка пустая и бокалы тоже.

Джефферсон тут же подозвал жестом официанта с шампанским, но Юлька, у которой от выставленной на столе кулинарной роскоши даже голова закружилась, поспешила добавить:

— Но тарелка — важнее.

Тогда Квентин, уже совершенно не обращая внимания на красноречие Тараса Францевича, встал, перегнулся через стол и взял огромное блюдо, на котором было разложено аппетитнейшее мясное ассорти. Повара выложили ломтики всевозможных деликатесов в виде симметричной мозаики, чтобы у посетителей и слюнки текли, и глаз радовался.

Директор поперхнулся и на полуслове оборвал свой панегирик: ни он сам и никто из его подчиненных еще не приступил к еде. Наверное, без команды начальника у них это не разрешалось. Юлька злорадствовала…

Но в следующий миг и она поперхнулась.

Ее галантный кавалер не тронул ни розовых полупрозрачных кусочков ветчины, ни румяного, тонко нарезанного ростбифа, ни темно-бордовой салями с искристыми вкраплениями жирка. Он сгребал в тарелку своей прекрасной наездницы только зеленый горошек, обрамлявший блюдо по периметру, для украшения.

— Тпру, лошадка! — остановила его Юлька. — Я, в отличие от вас, не травоядное.

— Какое, простите?

— Не вегетарианка!

— Но вы… там, на лестнице… сказали, что будете со мной говорить, только поев досыта гороха. А я… я хочу, чтобы вы со мной говорили больше и больше.

— Только гороху наевшись! А-ха-ха!

Юлька залилась таким звонким смехом, что это окончательно свело на нет царившую за столом чопорность.

Приглашенные вдруг встрепенулись и, позабыв об иерархии, начали шутить, пить и есть, как нормальные живые люди, а не чьи-то подчиненные.

Банкет! Праздник! Пирушка! Обжираловка и хорошая выпивка! Как это здорово!

Тарас Францевич с минуту растерянно озирался, наблюдая за этой развеселой кутерьмой, потом нахмурился, а затем последовал примеру остальных. И оказалось, что он умеет заразительно, раскатисто смеяться!

Юлька дегустировала все подряд, слушала грубоватые мужские анекдоты, рассказывала в ответ свои журналистские байки, и всем было хорошо.

Только Квентин казался озабоченным, как будто его мучил серьезнейший вопрос:

— Все-таки я — лошадь мужского рода, правда?

— По-русски это будет «конь», — сказала Юля.

— Конь, — как послушный ученик, повторил он, но отчего-то это прозвучало грустно.

— Но мне все же сдается, что вы человек, Квентин. — Ей показалось, что говорит она чересчур патетично, и Юлька снова перешла на шутливый тон: — По крайней мере наполовину. Как кентавр.

— Значит, я и есть кентавр.

— Хорошо! Обожаю этих существ. Они такие умные и мечтательные! И стреляют из лука.

— Стреляют? Разве кентавры воинственны?

— Нет! Они целятся в небо. Хотят сбить звезду…

— О, знаю! И загадать желание. Таков ваш русский обычай.

— Да… — задумчиво проговорила Юлька. — Звездопад — к счастью. Но он бывает только летом.

— Весной тоже. В марте, — возразил он.

— Ну, может, это у вас в Америке.

— Нет, у вас, в России. Именно здесь я нашел падающую звезду. И даже поймал ее.

— Когда?

— Сегодня. Вы падали. Я вас поймал.

— Хотите сказать, что я звезда? Благодарю за комплимент.

— Это не я сказал. Так считает, — кивнул он на Тарас Францевича, — господин директор. Он так вас представил Помните?

— А! Восходящая звезда отечественной журналистики!

— Мистер директор был прав.

— Ну и как, вы загадали желание?

— Загадал, — коротко ответил Джефферсон и надолго замолчал. Только сидел и, забывшись, жевал укроп и петрушку, словно настоящее травоядное.

Как ни странно, его молчание Юльку обидело, хотя остальные мужчины только и думали о том, как бы ей угодить. Но ведь они не были мифическими кентаврами, и на них ей было наплевать. А Квентин… Он что, совсем забыл о ее присутствии? О каких таких посторонних предметах имеет наглость размышлять, когда рядом с ним скучает дама?

— Эй, — она напомнила о себе. — Очнитесь!

— Да, Джулия? Можно мне вас так называть?

— Тогда я вас… как же… Квентин — значит, Веня! Пойдет?

— Кто пойдет?

Непонятливость американца выводила ее из терпения, но в то же время и забавляла. Ей нравилось болтать с этим голубоглазым мистером. Она приспособилась к его акценту и уже почти не замечала его.

— Вопрос не в том, Венечка, кто пойдет. А в том — как? Как я пойду домой, если я — босиком?

— На кентавре, — ответил он. — В ногах правды нет.

Конечно, после банкета он нес ее на руках не до самого дома, а только до такси. Юлька ждала, что Квентин начнет напрашиваться в попутчики, и мысленно подыскивала слова, чтобы отшить его вежливо, но решительно.

По какой-то странной причине, о которой в тот момент не задумывалась, девушка… не хотела знакомить его с сестрой. Не хотела — и все тут! Ни в коем случае.

А все же была несколько разочарована, когда он даже не подумал сесть в машину, а только по-джентльменски расплатился с таксистом авансом. Причем, видимо, с щедрыми чаевыми, потому что шофер удивленно и радостно крякнул.

— Можно, я как-нибудь позвоню вам, Джулия? — робко спросил Джефферсон, прежде чем захлопнуть дверцу автомобиля.

— Пожалуйста. У вас есть куда записать номер телефона?

— Прошу простить меня, — опустил он глаза, — но я уже записал. И даже выучил наизусть.

— Откуда?!

— Узнал у господина директора.

Юлька хмыкнула:

— Не думала, что кентавры — такие хитрые звери.

— Они не звери, — отозвался он каким-то странным, дрогнувшим голосом. — Они люди. По крайней мере наполовину. Фифти-фифти. Гуд найт, Джулия.

— Доброй ночи, Венечка.

От такси до подъезда пришлось-таки пробежаться в одних ажурных чулочках, отчего эти нежные женские атрибуты тоже, конечно, порвались.

Но, пока Ольга осыпала сестру градом упреков, Юли безучастно стояла у окна и глядела в хмурое ночное мартовски небо.

«А вдруг и для меня упадет хоть одна звездочка? — думалось ей. — И подарит мне что-нибудь такое… волшебное. Говорят, что Близнецы — рационалисты, и это, наверно, недалеко от истины. Но правда и то, что мы не терпим однообразия, а потому иногда ждем чуда! Пусть, пусть же оно ворвется в мою жизнь! Хотя бы маленькое. Нет, маленького не надо, хочу огромного, настоящего чуда-чудища! Пускай для меня с неба упадет не какой-нибудь невзрачный метеорит, а звезда первой величины!»

Но звезд совсем не было видно за пеленой облаков и московского смога.

Никаких.

Ни падающих, ни восходящих…

И только Ольга за спиной со скрежетом раздвигай новую, купленную по Юлиному требованию, брезентовую раскладушку. И даже укладывалась на нее, а не на диван, по-стариковски жалуясь на неудобства и лишения, которым подвергает ее бессердечная младшая сестра-эгоистка.

Глава 14 СТАВКА ВА-БАНК

В напряженной работе проходили дни и даже ночи: Андрей Васильевич упорно выделял для монтажа Юлькиной передачи ночные смены. Он оправдывал это производственной необходимостью — график, дескать, не резиновый, — но Костя не сомневался:

— Испытывает шеф тебя на прочность.

Запаса прочности у Юли пока хватало. Она даже рада была, что не остается ни времени, ни сил на переживания, которые на людях сама же презрительно называла «пережевываниями».

Дареный халатик как-то странно повлиял на нее. Когда она облачалась в это цветастое одеяние, ей сразу почему-то хотелось покоя и домашнего уюта. Не бегать по городу в поисках любопытного сюжетика, не разрываться между несколькими заданиями, а, например, стоять у плиты и готовить что-то вкусненькое.

Но ни разу, даже в мыслях, не договорила она эту фразу до конца: готовить что-то вкусненькое… для кого-то. Как Лида — для своего тщедушного Бориса.

Однако к черту пережевывания! Она не жвачное животное. Не травоядное. Не корова и не какой-нибудь там кентавр…

Квентин периодически звонил и просил о встрече.

— Некогда, некогда, сорри! — отвечала она. И это было правдой.

Только от этой правды подчас становилось так тоскливо! С Юлькой творилось что-то непонятное. Она и хотела увидеться с Джефферсоном, и… страшилась этого. Она, всегда такая дерзкая и бесстрашная! Она, с такой легкостью контактирующая с самыми разными людьми! Уж не Тарас ли Францевич заразил ее необъяснимой робостью по отношению к этому американцу?

Квентин на отказы не обижался и продолжал звонить вновь и вновь, что совершенно ставило Юлю в тупик. «Вот зацепленный, — думала она. — Я бы никогда так не смогла, давно бы подыскала себе новый объект».

И при этом ей ужасно хотелось оставаться его «объектом» как можно дольше.

Как — то раз он позвонил и с вдохновением в голосе поздравил ее.

— С чем? — не поняла Юлька.

— С вашей интуицией, Джулия. Помните, вы назвали меня кентавром?

— Конечно, помню. Я не склеротик.

— Я изучил массу научной литературы — античная история, мифология.

— Похвально. А зачем?

— Пытался понять, почему кентавры стреляют из лука в звезды.

— Понял?

— Понял. Потому что они Сагиттариусы.

— Это, похоже, не античность, а что-то средневековое.

— Нет, Джулия, современное. Это я. Сагиттариус — по-русски значит Стрелец. Такой знак Зодиака. Его символ — кентавр, который целится из лука в небо. Я родился под знаком Стрельца, под самое Рождество. Вы угадали, Джулия.

— Это намек, чтобы я не забыла поздравить вас с Рождеством и днем рождения одновременно? Но это так нескоро, еще дожить надо!

— Мы доживем, — уверенно сказал он. — Рождество мы встретим вместе. Это будет чудесно!

— Ай — яй-яй, какая самонадеянность! — Юльке стало смешно. Она вообще никогда не строила столь далеких планов, это казалось ей пустой тратой времени и неимоверным занудством. Жить «здесь и теперь», таков был ее принцип. Кто знает, куда судьба забросит нас завтра, через неделю, через месяц?

— Клянусь, так и будет! — с пылом ответил Квентин. — Знаете, что пишут про Стрельцов авторитетные астрологи?

— Что же они пишут? — усмехнулась Юля. — Только учтите: я не верю в авторитеты.

— Зря. Они пишут: «Стрельцы не боятся делать большие ставки. Они знают, что выигрыш возможен всегда, а проигрыш — явление временное. Поэтому они удачливы». Вы — моя большая ставка, Джулия.

— Ва-банк?

— Ва-банк.

— Один герой Пушкина на этом погорел, его звали Германн. Поставил на тройку, семерку и туз, а выпала пиковая дама. Так что ва-банк — это очень опасно, Венечка.

— «Стрельцы любят опасность и риск». Так утверждают авторитеты.

— Сказала же — не верю я в них!

— А в любовь — верите? — Квентин спросил это так тихо, что едва можно было расслышать сквозь треск старенького, не раз ронявшегося на пол телефонного аппарата.

Юлька притихла и почему-то не нашлась, что ответить. Это она-то, которая прежде никогда не лезла за словом в карман!

Наконец наступил долгожданный день. Сегодня вечером по НТВ покажут Юлькину передачу.

С самого утра Лида переоборудовала кухню в зрительный зал. Туда был вынесен телевизор, на него установили пишущий видеоплейер, в который загодя вставили пустую кассету. Зрелище века необходимо было сохранить для потомков! Полукругом расставили стулья, собранные со всех комнат.

По Лидиному замыслу, просмотр должен был обязательно быть коллективным и сопровождаться застольем. Борю с утра отправили на рынок за продуктами.

— Только смотри торт не вздумай покупать! — наставляла его жена, отсчитывая деньги. — Будет домашний пирог! Нет, два пирога! Один с капустой, второй с курагой!

Лида нынче была щедра: приглашение к праздничному столу получили даже Ольга и Василий Павлович Ну, а с Юльки просто пушинки сдували:

— Ты какой винегрет больше любишь? С капустой или без? А «Оливье» лучше с колбасой или с мясом? А…

— Я все подряд люблю! — смеялась Юля, и Лидия даже немного обижалась, что ей безразличны такие наиважнейшие вещи, как нюансы меню в столь знаменательный день. А впрочем, Юльке сегодня простились бы и более серьезные прегрешения. Ведь она была героиней дня.

К вечеру все принарядились.

У Катюши в жиденьких волосенках красовался огромный бант, а Лида накрутилась на свои вечные бигуди так тщательно, как только могла, и самостоятельно прикрепила на макушку муляж банана — единственное, что осталось в целости от произведения Матвея Кошкина.

Боря был в новом, всех цветов радуги, спортивном костюме, а Василий Павлович вышел в залоснившемся, однако почти не рваном пиджаке и тоненьком абхазском галстуке на резиночке, с блестящим вензелем из люрекса.

Пироги уже были посажены в духовку, хрустальные фужеры извлечены из серванта Кузнецовых. Три коммунальных стола сдвинуты, из них получился один большой.

И тут раздался телефонный звонок.

— Джулия? — Пауза. — Мы должны встретиться, Джулия.

— Ох, Квентин, я сейчас так занята! Кстати, через сорок пять минут включите НТВ, увидите кое-что интересное.

Опять пауза. Потом Джефферсон произнес глухо и безнадежно:

— Через сорок пять минут я буду в аэропорту, Джулия. Я улетаю.

Юлькино сердце гулко стукнуло — и замерло. И почему-то сразу стало трудно дышать.

— Не молчите, Джулия. Если невозможно вас увидеть, я хочу хотя бы вас слышать. У нас мало времени.

По квартире уже разносился пленительный запах домашней выпечки. Звенели ножи и вилки, которые Катюшка раскладывала на крахмальной скатерти. Или это звенело у Юльки в голове?

— Как — уезжаете? — наконец выдавила она. — Куда?

— В Лос-Анджелес.

— Но… вы не предупреждали. Как же так! Мы даже не простились!

— Мы прощаемся сейчас. У вас, русских, есть поговорка: «Долго провожать — слишком много плакать».

— Долгие проводы — лишние слезы.

— Хорошая поговорка.

— Дрянь, а не поговорка! — закричала Юля. — Ну и уезжайте! Я плакать не стану, не надейтесь! Кто вы мне? Да никто! Ничего между нами не было! И нет! И не будет! Понятно?

— Ай андестэнд, — по-английски ответил Квентин, и в трубке раздались короткие гудки.

Когда пошли вступительные титры передачи, обитатели коммунальной квартиры с изумлением обнаружили, что виновница торжества — автор — отсутствует. В суете никто не засек момента, когда она исчезла.

В этот момент такси уже подвозило ее к стеклянному входу аэропорта Шереметьево-2. Гонораров, полученных вчера в редакции за несколько репортажей, как раз хватило, чтобы расплатиться с водителем…

Квентин Джефферсон уже регистрировал свой багаж, когда услышал музыку Россини. Она звучала откуда-то из-под потолка зала в необычном исполнении: не оркестровом, а аккордеонном. От этого знакомая мелодия, казалось, сменила национальность: стала не итальянской, а залихватски русской. Как плясовая.

Квентин глянул вверх: под потолком были подвешены телевизоры, чтобы ожидающие не скучали. На экране развеселый дедок, наряженный в вышитую косоворотку, приплясывая, растягивал мехи инструмента: «А, браво, Фигаро, браво-брависсимо!»

А в уголке кадра белела маркировка канала: НТВ.

Джефферсон глянул на часы. Служащая за стойкой уловила этот беспокойный взгляд, сказала на школьно — правильном английском, что пассажир может не волноваться, до отлета еще есть время.

Он поблагодарил. Хотя вовсе не это интересовало его. Джулия ведь просила его включить как раз в эти минуты НТВ…

Джулия. Его ставка ва-банк. Его тройка, семерка…

— Дама! — взвизгнул кто-то. — Лечиться надо! Прет, как на буфет!

Визжала тетка в роскошной шубе из чернобурки, габаритами действительно напоминавшая буфет. Она отлетела в сторону, едва не сбитая с ног кем-то, несущимся на всех парусах.

Этот некто был в распахнутой куртке и джинсах, коротко стриженный, очумевший. Как тетке удалось распознать в сем стремительном существе даму?

— Мистер Джефферсон, возьмите ваши документы, — тормошила американца служащая.

Квентин взял бумаги не глядя. Он двинулся навстречу своей даме. Даме сердца. Своей ставке ва-банк.

Большая группа тоненько щебечущих вьетнамцев разделила их, а они, оба такие высокие, протягивали друг к другу руки над головами миниатюрных желтокожих.

А еще выше, под самым потолком, на экране подвесного телевизора плавной походкой вышагивала русская красавица Лидия Кузнецова в просторной тунике и с горой отнюдь не русских фруктов на макушке. Зрелище было величественным: вместо обычных эфемерных манекенщиц по подиуму, казалось, плыла сама богиня плодородия.

— Венечка!

— Джулия!

Их руки наконец соединились, и под локтями пронырнул последний юркий вьетнамец.

Так же юрко шустрил вокруг Лиды Фигаро из Денисовой труппы, время от времени проделывая сальто. Но при этом напудренный парик спадал с его головы, и тогда Фигаро садился в парикмахерское кресло, предоставив свою лохматую голову в распоряжение Матвея Кошкина. Московский цирюльник причесывал цирюльника севильского. И лихой гармонист-затейник Василий Павлович аккомпанировал двум мастерам своего дела.

Двое целовались посреди зала ожидания под русско-итальянскую музыку. Им было наплевать на все и на всех. Даже краешком глаза Юлька не глядела под потолок, откуда демонстрировалось ее детище. Да и зачем? Она и так знала, что там должно происходить.

К примеру, вот на этом музыкальном пассаже зрители увидят спину еще одной богини плодородия, сзади похожей на первую как две капли воды. А потом она обернется — и окажется негритянкой. И ее окружат пять очаровательных девочек-мулаток, младшую из которых зовут Амур.

Амур — по-французски значит Любовь. А это слово на всех языках звучит красиво.

— Май лав! — шептал Квентин.

— Любимый! — отзывалась Юлька.

И ей не было никакого дела до того, что с телевизионного экрана на них в этот момент взирал Денис Ивашенко, ревниво дергая кончиком носа.

— Скажи, Джулия, теперь ты согласна встречать со мной Рождество?

— Как! Ты улетаешь до самой зимы?!

— Не бойся! Я вернусь раньше.

— Возвращайся завтра.

— Завтра — еще нет. Но скоро.

Оно всем понятно, это короткое слово «любовь». Для него не существует времени и пространства. Француз Бомарше и итальянец Россини, африканка Сесиль и африканец Пушкин, русский старик Василий Павлович и роскошная Лида, — все, все жители планеты Земля знают это чувство.

Оно знакомо даже странным существам кентаврам, которые ищут свою мечту среди звезд. И иногда звезда падает прямо к ним на ладонь, ведь руки у этих полулошадей человеческие.

Квентин обхватил своими широкими ладонями Юлькины щеки, бледные от волнения, и не отпускал даже тогда, когда объявили, что посадка на рейс до Лос-Анджелеса заканчивается.

Почему объявления в аэропортах, даже международных, всегда звучат так хрипло и зловеще? Наверное, потому, что они обозначают разлуку.

— Останься, — чуть слышно попросила Юля.

— Я вернусь.

Больше они не целовались. Она просто прижалась лбом к его груди и замерла так. А он положил руку ей на затылок.

Они стояли неподвижно до тех самых пор, пока служительница, с сочувствием наблюдавшая всю эту сцену, не стала звать уже персонально его:

— Мистер Джефферсон! Мистер Джефферсон! Вы опоздаете.

Тогда он резко повернулся и побежал, не оглядываясь.

А на экране под потолком закрылся театральный занавес. На поклон вышла только одна маленькая белокурая мулаточка по имени Любовь.

Все закончилось.

Все закончилось Любовью…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1 ДВОЕ И ОДИН

Миша ждал Юльку около редакции. Удивительно, как он ее вычислил? Ведь с самой зимы не встречались и не перезванивались.

— Привет.

Он подошел, как ни в чем не бывало чмокнул в щечку, словно только вчера расстались.

Юлька рассеянно скользнула по нему взглядом, мельком отметила, что он возмужал, или это модная небритость дает ощущение силы…

— Привет, рада тебя видеть, — дежурно выпалила она, привычно несясь вперед, словно ныряя в сутолоку людного тротуара.

— Может, сходим куда-нибудь? — предложил Миша, приноравливая свои размашистые наги к мелким и торопливым Юлькиным.

— Извини, Мишуля, некогда…

Юлька посмотрела на него и постаралась улыбнуться пообворожительнее, чтобы смягчить отказ.

Это весна так действует, что люди вдруг вспоминают старые влюбленности. Апрельское солнце согревает землю, почки набухают, птички чирикают, девушки выползли из тяжелых шуб, сменили сапоги на легкие туфельки, освободили от шапок пышные волосы и словно расцвели вместе с проснувшейся природой. Вот и Миша очнулся от «спячки» и опять ждет от Юльки взаимности.

Впрочем, она не знала точно, кто же из них свел бедного Мишку с ума: она или Оля? Он «заблудился» меж двух сестер на долгих пять лет. И ни Юлька, ни Ольга никак не могли понять такое постоянство. Они обе давным-давно потеряли к нему интерес. Ольга — потому что перспективный студент МАИ превратился в заурядного инженера, а Юлька — потому что перестала открывать для себя новое в общении с Мишей, все было знакомо и предсказуемо, и потому — скучно.

А начиналось все с веселой путаницы.

В то лето им всем было по девятнадцать.

Юлькины однокурсники решили махнуть «дикарями» на юг, благо деньги сами заработали в стройотряде. Олечка в «строяк» ехать отказалась, разнылась, что плохо себя чувствует. А вот в Джанхот с удовольствием собралась, хоть и морщилась недовольно от перспективы спать в палатках и готовить пищу на костре.

Большой шумной компанией они обосновались на горе, под корявыми сосенками, на обрыве, под которым внизу плескалось море. Длинные сухие сосновые иглы служили подстилками, палатки чудом умещались на расчищенных пятачках, а крутой спуск выводил прямиком на пляж.

Сверху был хорошо виден деревянный причал, к которому приставали местные катера. В узкой лощине между гор длинным языком вытянулся пансионат, куда они вечерами ходили на танцы, а на берегу стояла маленькая «стекляшкам кафе, где можно было перекусить, когда лень одолевала возиться у костра в нещадную жару.

В общем, неприхотливому студенту для полного счастья было нужно не так уж много.

Вот только Оленька не могла жить спокойно, не остановив свой выбор на ком-то из мальчиков. Да вот беда — Юлькины однокурсники знали ее как облупленную и не проявляли должного интереса. А что может быть хуже, когда бурлит молодая кровь, темные южные ночи располагают к романтическим прогулкам и пылким клятвам, а ты сидишь одна как сыч или плетешься хвостом за сестрой, словно тень или отражение в зеркале.

Юлька наслаждалась жизнью, хихикала и бесилась с ребятами, никого специально не выделяя, и они тоже вились вокруг нее дружным хороводом, однако на достаточной дистанции.

— Ты уж выбери кого-нибудь! — злилась Оля. — А то как собака на сене.

— Запомни, сестренка, — поучительно заявляла в ответ Юлька, — никогда не смешивай дружбу с романами.

— Тебе же Вадик нравился…

— Разонравился.

— А Никита…

— По нему Танька сохнет. А мне он не нужен. Зачем же дорогу перебегать?

Оленька пренебрежительно хмыкала, дескать, какие глупости! Условности все это! И отчаянно строила глазки то одному, то другому.

В тот вечер у Юльки разболелась голова, знобило, видно, перегрелась на солнце. Она весь день провалялась в палатке, и именно из-за этого компания не успела занять освободившуюся внизу большую поляну.

Утром стоявшие на ней туристы сложили палатки и потянулись с рюкзаками к катеру. Никита тут же примчался с воплем:

— Складывайтесь! Перебираемся!

Они принялись было перетаскивать вещи на это удобное местечко, но Юльке было так плохо, что переезд решили отложить хотя бы до вечера.

А днем на желанной поляне появились другие. Пять ярких оранжевых палаток выросли как грибы, зазвучали громкие голоса, замелькали парни и девчонки, потянулся дымок от костра.

— Ну вот, дождались, — мрачно сказал Никита, наблюдая за суетой в новом лагере.

— Ешь и не бурчи, — Таня положила ему полную миску каши с тушенкой. — Проползешь лишние десять метров, не облезешь.

Но тут снизу раздались жизнерадостные голоса.

— Эй, наверху! Вы кто?

— А вы?

— Мы из Москвы!

— Ой, здорово! — заорали девчонки. — Мы тоже!

— МАИ!

— МГУ!

— А где универ воду берет?

— До конца поляны и вниз! Там колонка!

— Приходите в гости!

— Лучше вы к нам!

— Какие гости? — завизжали маишные девчонки. — А дрова кто будет таскать? И продукты еще не разобрали!

Темнота здесь наступала как-то разом, стоило солнцу скрыться за горой.

Внизу возились с запоздалым ужином, переругивались, сновали с фонариками между палатками. А потом два огонечка поползли по склону вверх.

Все, кроме Юльки, сидели у костра с гитарой. А она прислушивалась из-за тонкого полога к разговорам, куталась в свитер и чувствовала себя виноватой.

Зато Оленька сразу приободрилась, заметив выступившие из темноты мужские фигуры.

— Привет, земляки!

Маишники выставили несколько бутылок вина и присоединились к их компании. Оба высокие, оба светленькие, насколько можно было разглядеть в неровном отсвете костра, оба в зеленых штормовках.

Один из них нагнулся пониже, вгляделся и сел с краю, рядом с Олей. Он подливал ей в кружку вино, шептал тихонько, что здорово встретить на диком берегу прекрасную незнакомку, а потом взял у Никиты гитару и начал петь, причем локоть его, словно невзначай, касался Оленькиной груди.

Голос у него был красивый, звучный, а от всего тела исходили мощные флюиды молодой жадности и бесшабашности.

Вина было много, голова кружилась, завораживали нечаянные прикосновения и откровенные взгляды искоса, и интонации, словно обращенные к ней одной.

— Как тебя зовут? — шепнул он, касаясь губами ее уха, словно целуя.

— Оля… — Она поежилась и хихикнула.

— А я Миша… Давай уйдем.

— Куда?

— Купаться. Ты ночью плавала?

— Да.

— А я нет. — Он отдал товарищу гитару и громко спросил: — Кто пойдет купаться?

Желающих не нашлось. Только одна Оленька с готовностью вскочила.

— Эх вы, лентяи… — протянул Миша. — В Москве вспомните — жалеть будете.

Он взял Олю за руку, и они осторожно принялись спускаться по крутому склону. Надо сказать, что «штормило» обоих уже сильно, ноги с трудом нашаривали дорожку, тем более что Миша позабыл зажечь фонарик.

Кто из них оступился первым? А может, у обоих ноги подкосились, только через несколько минут они рухнули и покатились вниз, цепляясь друг за друга.

— Эй, вы живы? — раздалось сверху.

— Кажется!

— Помочь?

— Нет!

К чему им был еще кто-то, когда молодые нетерпеливые тела сплелись друг с другом, а губы жадно соединялись в темноте, и кровь шумела в ушах горячими толчками…

И стеснения не было, ведь оба знали, что в двух шагах от костра все пропадает в сплошном мраке. Их никто не видеть, зато они снизу хорошо различали освещенных пламенем приятелей. и это еще больше будоражило, словно они совершенно бесстыдно ласкали друг друга у всех на глазах.

Все было в хмельном тумане. Мишино лицо никак не могло обрести четкие очертания. Ольга чувствовала только горячие руки, шарящие по ее телу, да колкие сосновые иглы, впивающиеся в голую спину. Шальное, стремительное соединение, острый восторг, и волна наслаждения, захлестнувшая ее целиком…

Оля вскрикнула, Миша тут же зажал ей рот ладонью… Но у костра уже приподнялся, вглядываясь в темноту, Вадик.

— Эй, друзья, вы там шеи не сломали?

— Нормально… — хрипло выдохнул Миша — Шлепанец потеряли…

— Вам посветить?

— Не надо! Нашла!

Еще и вправду вздумают направить сюда фонарь! Оля лихорадочно натягивала одежду, а смех просто распирал ее изнутри. Здорово!

Ее спутник тоже приглушенно фыркал, довольный опасным приключением. Он помог ей подняться и шепнул:

— Пойдем на пляж, там никого нет…

Поминутно натыкаясь на колючие кусты, они спустились к берегу, но до пляжа не дошли. Едва высмотрев ровный пятачок на обрыве, окруженный кустами, не сговариваясь, вновь потянулись друг к другу.

Это было так необычно — не знать, с кем ты… даже лица не видеть… только голос и имя… да жадное сильное тело, способное доставлять удовольствие…

Земля казалась гладкой, плотно утрамбованной, но коварные мелкие камушки корябали кожу. В пылу объятий Оленька не замечала этого, когда силы уже покинули обоих, она с удивлением почувствовала саднящую боль… на пояснице… между лопатками…

— Черт… всю спину содрала…

— Извини… я не заметил… — Миша зевнул и лениво потянулся. — Пора по домам.

— Спать, спать, по палатам… Пионерам и вожатым… — пропела Оленька.

Доползти бы до палатки… Ноги совсем не держат…

Костер уже погас, все разбрелись по своим местам. Оля нашарила вход в палатку и тут же наткнулась на чью-то ногу.

— Шляется полночи… — пробурчала Татьяна.

А Юлька обеспокоенно приподнялась навстречу:

— Ты где была? Я волновалась!

— Ну что я, маленькая? — фыркнула Оля. — Купаться ходила.

— А почему волосы сухие?

— Да ты просто Шерлок Холмс! Я только ноги помочила. Вода холодная.

Но Юлька, конечно, не поверила. Дождавшись, пока Таня снова сонно засопела, она зашептала:

— И как же его зовут?

— Кого?

— Не притворяйся. Так ты и помчалась в море ночью! Держите меня!

— Я совершеннолетняя. Имею право спать, с кем хочу! — буркнула Олька, но поделиться все-таки хотелось, и она сбивчиво поведала сестре о бурном приключении с неведомым Мишей. И даже прихвастнула, что их обоих захватило внезапно вспыхнувшее страстное чувство. Просто любовь с первого взгляда. А что? Ведь так бывает. И пообещала опрометчиво:

— Завтра я тебе его покажу…

С утра им пришлось идти за водой. Мужская часть группы отправилась на берег собирать плавун для костра, а девушки взяли по котелку и потащились к колонке. Для этого надо было пересечь нижнюю поляну, на которой устроились маишники.

Оленька издалека пыталась высмотреть, где ее ночная пассия. Да еще и Юлька в бок подталкивала, обещала ведь показать… Наивная Юлька думала, что этот Миша сам им навстречу кинется…

У крайней палатки стояла группка заспанных ребят. И, как назло, все высокие. И все блондины. И все разом уставились на проходящих мимо девчонок. Один даже глаза протер: не двоится ли?

— Ну? — шепнула Юлька. — Кто?

— Я… не знаю… — пролепетала Оля.

Ноги стали ватными. Даже в ее легкомысленной головке с трудом умещалась мысль, что она не в состоянии узнать, с кем провела ночь.

Этот вроде похож… А может, этот?

Миша тоже остолбенел, не понимая с похмелья, он-то с кем из них был? Или с двумя? Или вообще с другой?

В полном молчании, сопровождаемые взглядами, девушки прошли мимо их лагеря. Пока набирали воду, пока плелись обратно, маишники успели убежать на пляж.

— Ну и как это понимать? — обрушилась на сестру Юлька. — Из-за тебя теперь мне краснеть приходится! Любовь у них! Даже не узнали друг друга! Теперь он решит, что это я с ним по кустам шарахалась!

— Ой, только не ори, — скривилась Оля. — Познакомимся поближе, и все само собой выяснится…

— Да я к ним теперь близко не подойду! — заявила Юлька.

…Она принципиально ушла от сестры на другой конец пляжа. Только расположилась на камушках, прикрыв плечи полотенцем, как рядом выросла чья-то фигура.

— Оля? — неуверенно сказал высокий блондин.

— Я Юля.

— Ну да… — он смешался. — Я перепутал…

— Вот именно. Мы близнецы.

Неожиданно парень с облегчением расхохотался:

— Фу-ты! А я думал, в глазах двоится! После вчерашнего башка чугунная… — Он красноречиво окинул взглядом Юлькину фигуру и тихо добавил: — А вас ваши парни не путают?

— Нет. Нам обычно нравятся разные люди, — с намеком ответила Юлька.

Он смутился, даже покраснел.

— Понял… Значит, у меня нет шансов?

— Догадливый, — похвалила Юлька. — На лету схватываешь.

А про себя подумала, что на этот раз сестру вкус не подвел. Парень, и вправду, что надо. И кажется, не дурак… Только коробило то, что он рассматривал ее тело, как давно знакомое, досконально изученное прошлой ночью…

Но тут из моря вылезла Оля и просто остолбенела, увидев рядом с сестрой какого-то парня. А Юлька ехидно заявила:

— Тут твоя потеря нашлась. Или не твоя? Вас познакомить? Это Миша. Тебе это имя о чем-нибудь говорит?

— Мы… знакомы… — выдавила Ольга.

Миша кивнул.

— Ну, не буду вам мешать. Надеюсь, общими усилиями вы восстановите провалы в памяти… — подколола Юлька, поднялась и ушла плавать.

От вчерашнего озноба и следа не осталось. Она с удовольствием чувствовала, как легко держит тело упругая соленая вода, приятно охлаждает разогретую солнцем кожу…

А Ольга сидела на берегу и злилась. Разговор не клеился. Как легко все проходило вчера, без лишних слов… А теперь этот Миша лежит рядом, почти голый, в узких обтягивающих плавках, касается ее едва прикрытого крохотным бикини тела, а сам пялится, как плещется в волнах ее сестрица. Зачем, спрашивается, ему Юлька, если рядом Оля, и они похожи как две капли воды?

Она как раз рассказывала ему, какая крутая дискотека была в «Олимпийском», а он не дослушал, потянулся и сказал:

— Жарко… Пойду тоже окунусь.

И, нырнув с разбега, поплыл прямиком к Юльке.

Ну и на здоровье! Бегать за ним, что ли?! И совсем он при дневном свете не такой симпатичный, как показался ночью. Но вce равно обидно…

Миша теперь ходил за Юлькой как приклеенный. Она болтала с ним о незнакомых Ольге писателях, о новых фильмах, о студенческих зачетах, они показывали друг другу в лицах ненавистных преподавателей и совершенно не замечали, что Ольга чувствует себя третьей лишнем. Наоборот. Юлька, словно нарочно, теперь везде звала с собой сестру:

— Оль, айда на променад по терренкуру…

Звучит-то как! А всего-то сто метров по петляющей дорожке, обсаженной магнолиями. Лечебная ходьба для страдающих одышкой и желающих похудеть дамочек. А они вечерами проходили кругов по двадцать: двое щебечущих пташек и их молчаливая спутница.

Ольга злилась, но отказаться не могла. Это значило бы сдаться и просто подарить сестре то, на что она имела полное право. В конце концов, это она была первой!

«Пусть лучше будут на глазах», — решила она. Так было спокойнее. По крайней мере у них не было возможности уединиться.

— Оль, идем с нами на дачу Короленко…

И она тащилась вслед за ними по выложенной камнями лесной тропинке к обычному белому дому с каменной террасой. И деланно восхищалась видом на горную дорогу, и сидела на каменной скамье, и пила сухое вино из горлышка, совершенно не понимая, почему его надо было выпить именно здесь. И для чего эти паломничества, если говорят, что Короленко здесь вовсе не жил? Можно подумать, что «Дети подземелья» у них любимое произведение…

А Юлька фантазировала, что сюда сам Пушкин приезжал вон по той старой дороге, на бричке, запряженной усталыми лошадьми. Он ехал мимо, устал, стемнело, свернул переночевать…

Ну, бред! А Миша поддакивает, каждое ее слово ловит…

Издалека доносилась музыка, в пансионате начинались танцы. У Оленьки ноги просто чесались поплясать от души, а эти двое все несут романтические бредни.

Ладно Юлька, она любит поболтать. Но Миша! Олино тело еще помнило его прикосновения… Оставь их одних, и он оборвет Юлькину болтовню своими поцелуями… Так что… подождут танцы…

— По-моему, ты влюбилась, — ревниво подкалывала сестру Ольга.

А та изумленно таращила серые глазищи:

— В кого?

— В Мишеля.

— Ой, умоляю! Просто приятный мальчик… начитанный.

Они так и прогуляли втроем эти две недели, обменялись адресами и вернулись в Москву.

Начались занятия, и Юлька с утра до вечера была то на лекциях, то в библиотеке, то бегала по редакциям со своими статейками. А Оля скучала. Спала полдня в Юлькиной комнате, когда девчонки уходили в университет, тщательно красила ногти, наводила марафет, выбиралась к вечеру в какой-нибудь бар, но ни на ком не могла остановить свой выбор, мысли поневоле возвращались к Мише.

И тогда она ему позвонила.

— Юлька! — обрадовался он.

И Оля неожиданно для себя подтвердила:

— Да. Это я.

— А я все время о тебе думаю. Может, встретимся? Я несколько раз в вашу общагу заходил, а вахтерша не пускает, говорит, все на лекциях.

— Завтра я дома, — выпалила Оля. — Ты не спрашивай, а прямо иди, и все. Махни студенческим билетом и бегом, вроде забыл что-то…

Сразу видно, домашний мальчик… Учить его надо, как в общагу проходить… Она подробно объяснила, как сразу найти их комнату, и, между прочим, добавила, что будет одна, потому что болеет…

Утром Ольга едва дождалась, пока сестра с подружками наконец уйдет. Они слишком долго возились, собирались, тыкались из угла в угол, пока не сообразили, что уже опаздывают.

А Ольга, проводив их, надела красивую ночнушку, расстелила постель и стала ждать.

Миша примчался даже раньше условленного времени. Достал из портфеля спрятанный букет, приготовился произнести приличествующую случаю речь… Но Оленька так соблазнительно потянулась под прозрачной сорочкой, так скользнула в кровать, не спеша укрыться одеялом, что… Миша, конечно, решил, что заветный час настал.

Сначала он сел на краешек постели, потом подвинулся ближе, а потом… Такой знакомый нетерпеливый порыв «сломил» мнимое сопротивление… Нет, незнакомый… Он был мягче, осторожнее, нежнее, чем летом, и это еще больше нравилось Оле.

Он, задыхаясь, уткнулся лицом в ее волосы, застонал и шепнул в маленькое розовое ушко:

— Юленька… милая…

И тогда она мстительно усмехнулась:

— Я Оля.

Бедный Миша так и «завис» между двумя сестрами, не в силах решить, в кого же он влюблен. В очаровательную болтушку Юльку, с которой так легко и интересно, или в страстную, неутомимую в постели Олю, с которой и двух слов не скажешь?

Его идеальный образ разделился пополам: для дня и для ночи.

Юлька совсем не горела желанием становиться его любовницей. У нее в то время начинался совершенно другой роман. И измученный ее насмешками и отказами Миша ждал вечерами Олю и выплескивал весь свой неутоленный пыл в зеркальное отражение Юленькиного образа.

Но через несколько месяцев Оленька пресытилась его бурной физической страстью. К тому же Миша не желал таскаться с ней по дискотекам и ресторанам, не дарил подарки, и, трезво рассудив, Оля решила, что не стоит тратить молодость на нищего студента, когда есть более привлекательные кадры.

Впрочем, иногда, после очередного фиаско, она вспоминала бывшего любовника, и он вновь бросался к ней как заколдованный.

А потом опять искал встречи с Юлькой, таскался за ней, как побитый пес, заглядывал в глаза, пытался вернуть былое расположение…

— Как тебе не стыдно? — возмущенно высказывала сестре Юлька. — Что ты мучаешь парня? Отпусти его. Он же тебе не нужен.

— Ну почему? — усмехалась Оля. — Нужен иногда. Это ты отпусти. Он именно тебя в моем лице трахает.

— Пошлячка!

— Дурочка с переулочка!

— Вертихвостка!

— На себя посмотри!

— Тунеядка!

— Крыса ученая!

И они, как всегда, начинали ссориться, упрекая друг друга именно в том, что отсутствовало в самих.

Глава 2 ГОЛОС С АКЦЕНТОМ

Юлька ворвалась в квартиру раздраженная и злая.

— Опять ты все на моем столе разбросала! Убирай немедленно, мне статью писать надо!

— А чем тебе моя косметичка мешает?

— Ничем! Сейчас я на нее машинку поставлю!

— Идиотка! Это же «Орифлейм»! Тебе хвост горчицей намазали?

— Я тебя предупреждала по-хорошему? Мне это осточертело!

— Что?

— Меня опять Миша караулил! Ты снова мужику жить не даешь? Опять звала переспать?

— А я не обязана отчитываться, с кем мне спать! Захотела — позвала, захотела — прогнала! Тебе-то что?

— Полгода пожили спокойно и опять?

— Да тебе какое дело?!

— Мне его жалко! И противно! У него иллюзия, что это я с ним кувыркаюсь.

— Но мне же это не мешает!

— Я тебя предупредила. Еще раз такое повторится — ищи себе другое пристанище.

— Выгоняешь? — подбоченилась Ольга. — Да я сама уйду! Осточертела твоя вонючая коммуна!

— Вали кулем! Уже подобрала кандидатуру? В коридоре затрезвонил телефон, и Юлька раздраженно бросила:

— Подойди! Тебя небось! И скажи Мише, чтоб не звонил больше!

— А это я сама буду решать!

Плавной походкой фотомодели Оленька не спеша выплыла в коридор и взяла трубку.

— Але, — томно протянула она. — Синичкину? Это я… — Она вдруг запнулась. — Квентин? Сорри… уайт э момэнт, плиз… — И, прикрыв трубку рукой, заглянула в комнату. — Там приятный голос с английским акцентом. Синичкину хочет. И кого бы это? Тебя или меня?

Юлька подскочила, как на пружине. Голос с акцентам… Квентин!

Она вылетела пулей в коридор и вырвала у сестры трубку.

— Да… я слушаю… — покосилась на Ольгу и перешла на английский. — Оф коз… Ай эм вери глэд…

— Тоже мне! — фыркнула та. — Можно подумать, я не понимаю…

— Вэн? — коротко бросала Юлька, выразительно поглядывая на Ольгу. — Вэа? Ол-райт!

Она раскраснелась, щеки горели, глаза блестели. Заметалась по комнате, лихорадочно выбирая, что надеть.

— Ого! — подняла бровки Оля. — Убегаешь? А говорила, статью писать…

— Это рабочая встреча, — буркнула Юлька.

— Ага… — протянула сестра — Очень убедительно… А что ты ищешь?

— Где мой белый свитер?

— Ты же его замочила вчера…

— Черт!

— Возьми мой, — великодушно предложила Оля и достала из ящика светло-серый толстый ажурный свитер.

— Шуба с дырками! — хмыкнула Юлька.

— Дура! Это штучная вещь! Между прочим, тыщу баксов стоит!

— И какой идиот столько заплатил?

— Нашелся один, — лаконично ответила Оленька. — Не хочешь, как хочешь.

— Ладно, давай. Все равно больше ничего нет.

Юлька мельком глянула в зеркало, затянула ремешком узкие джинсы и надела свитер.

Хм… А сестренка права… Интересная вещь. Из большеглазого подростка она сразу превратилась в изящную женщину. Толстая вязка подчеркивала хрупкость легкой фигурки, а ажурный рисунок, словно кружево, позволял разглядеть все линии тела.

И поневоле мелькнула мысль, что для сегодняшнего вечера это как нельзя кстати…

Юлька неслась по улице, а прохожие оглядывались вслед, потому что их взгляды притягивали огромные распахнутые глаза, которые, казалось, светились изнутри каким-то восторженным сиянием.

Она действительно была рада, даже сама от себя не ожидала такого порыва.

Казалось бы, что связывало ее с этим американцем? Всего несколько встреч. Беглый полуроман… Мало ли таких было в ее жизни! Юлька всегда была натурой увлекающейся, ее интересовали новые люди. А журналистская практика постоянно подбрасывала свеженькие знакомства. К тому же многие пытались приударить за симпатичной юной журналисткой.

Правда, в отличие от неразборчивой Оленьки, Юлька «теряла голову от ума», как со смешком говорила о себе. Никогда еще она не влюблялась в глуповатых красавцев. А острый на язычок эрудит обычно имел шансы остановить на себе ее заинтересованный взгляд…

Вот только с Квентином все не вписывается в привычные рамки. Они вообще говорят на разных языках. Юлька страдает от того, что слишком правильный «инглиш» не позволяет передать оригинальную игру слов, а Квентин умеет объясняться в пределах «бытового-делового».

Чем же тогда он ее «зацепил»? Чем показался интересен? Ведь с ним не углубишься в интеллектуальные дебри, как с Денисом, яростно обсуждая особенности российского менталитета…

Юлька полагала, что с отъездом Квентина новые дела сумеют отвлечь ее от мыслей о нем. С невиданным энтузиазмом почти месяц она хваталась за все предложения, пробила в информационной программе съемки своего сюжета, договорилась о цикле из российской глубинки, каждую неделю готовила для молодежной газеты обзорную статью по культуре или искусству… Но стоило прозвучать в телефонной трубке знакомому голосу со смешным акцентом, как она уже летит на всех парусах.

А сердце подпрыгивает в груди в такт торопливым шагам Он не забыл ее! Он помнит! Он приехал!

Конечно, глупо думать, что Венечка летел с другого полушария только для того, чтоб увидеть Юльку. У него дела, это они вновь привели его в Москву. И все же… Он сразу позвонил! Он хочет ее видеть!

Серьезный деловой американец… Ну совершенно не в ее вкусе… и дела его не совсем понятны Юльке: какие-то поставки оборудования, технические вычисления… Темный лес для ее гуманитарного ума…

Может, есть смысл в том, что противоположности притягиваются? И именно этим он и будоражит ее воображение?

Она подлетела ко входу в «Метрополь» даже раньше назначенного времени. Во как! Сказать кому — не поверят. Юлька же вечно повсюду опаздывает.

Две высокие девицы в кожаных плащах скептически окинули ее взглядом. Юлька промчалась мимо, толкнула тяжелую дверь и попыталась прошмыгнуть мимо швейцара, махнув редакционным удостоверением. Но тот растопырил руки и загородил проход.

— Вы к кому, девушка?

— У меня здесь деловая встреча.

Так он и поверил! Дорогой модный свитер, глазки блестят…

Много вас тут таких бегает…

— Вход в отель строго по гостевым карточкам.

Юлька не стала спорить и вышла обратно на улицу.

— Гуд ивнинг, май дэа, — раздалось рядом. — А ю элоун?

Юлька быстро вскинула голову, но радостная улыбка моментально сползла с губ. Густой голос с английским прононсом принадлежал совсем не Квентину, а полноватому пожилому дядечке в молодежном джинсовом прикиде не по возрасту.

— Ай эм бизи, — отрезалa она.

Но дядечка не отступал, он обошел ее со всех сторон, слоено выставленный в витрине манекен, и коротко бросил:

— Хау мач?

И тут рядом с ними словно из-под земли вырос милиционер. Да не простой, а в голубой стильной форме с эмблемами, рацией на ремешке и короткой дубинкой у пояса.

— Что вы тут делаете, девушка? Предъявите документы.

Дядечка моментально ретировался, а Юлька вздохнула и полезла в карман за удостоверением.

— Я жду человека, — попыталась объяснить она.

— Выберите для этого другое место.

— Почему? Или у нас запрещено стоять на улице? Есть такой закон?

Служитель закона вместо ответа взял ее под локоток и потащил за собой.

— Что вы делаете? — возмутилась Юлька. — Отпустите немедленно!

— Отпустите… — наконец-то послышался долгожданный голос. — Джулия! Ай эм сорри!

Тяжелые двери распахнулись, и прямо к ним двинулась высокая плотная фигура в длинном светлом плаще. Юлька только заметки краем глаза до блеска начищенные туфли, темно-серую брючину с наглаженной стрелкой, застегнутый на все пуговицы пиджак под распахнутым плащом, тугой галстук, поддерживаюший высокий белоснежный воротник… Только после этого ее взгляд уперся в сильный подбородок, безукоризненную «американскую улыбку», прямой нос… наконец встретился с сияющим взглядом прозрачно-голубых глаз…

А впрочем, это ей показалось, что все происходило так долго, а на самом деле она вскрикнула:

— Квентин!

И в ту же секунду оказалась у него в объятиях. Он быстро поцеловал ее в щеку, обнял за плечи и дальше уже сам разбирался и с милиционером, и со швейцаром, оформлял пропуск, вызывал лифт…

Юлька уютно устроилась у него под мышкой, прижалась щекой к мягкой шерсти его пиджака и больше ничего не хотела ни видеть, ни слышать вокруг себя.

Они так прошли по длинной ковровой дорожке коридора, так же открыли номер, вошли, чудом протиснувшись в дверь. И только тогда он отстранил ее, взял лицо в свои широкие ладони и сказал довольно чисто, почти без акцента, видно долго репетировал:

— Здравствуй, моя дорогая…

— Сколько лет, сколько зим, — не удержалась даже в такой трогательный момент Юлька.

— Сколько лет… сколько зим… — старательно повторил Квентин.

Она поднялась на цыпочки и потянулась к нему губами, шепнула:

— Не бери в голову… Язык мой — враг мой.

Квентин опять озадаченно уставился на ее полуоткрытый рот, видимо пытаясь понять, что же случилось с ее языком… Но интуиция вовремя подсказала ему, что из этих лингвистических дебрей можно выбраться только одним способом — поцеловать насмешливые губы.

Глава 3 КАКАЯ ЛЕГКОМЫСЛЕННОСТЬ!

Когда она успела так по нему соскучиться?

Ведь знакомы без году неделя и не виделись всего месяц. Прошлый раз они даже не были близки. Просто взгляды улаживания, все то, что называют легко и необязывающе: флирт.

Запомнился только последний поцелуи. Та искра, которая зажглась в ней напоследок, но, вопреки марксистской теории так и не переросла в пламя… Просто не успела…

Конечно, хотелось, чтобы он тоже хоть ненадолго запомнил свою русскую пассию. А в обещания вернуться Юлька не особо верила. Человек предполагает, а Бог располагает.

А сейчас, едва оказавшись рядом с ним в полутемном номере гостиницы, едва почувствовав на своих плечах сильные крепкие руки, Юлька поняла, что просто не владеет собой. Трезвый интеллект больше не властен над ее поведением, теперь в силу вступают глубинные, потаенные желания.

Правда, одна мысль все-таки мелькнула: «Что он обо мне подумает?» Ведь она ведет себя точь-в-точь как те девочки у отеля. Она готова сразу и на все. Легкомысленная, бесшабашная, не думающая о последствиях…

Но как раз это и нравилось Квентину. Легкое, тонкое тело послушно льнуло в нему. Так здорово подхватить ее на руки, оторвать от пола и понести в соседнюю комнату своего «люкса» на широкую кровать. Он тоже не предполагал, что мечтал об этом мгновении.

Шаг, другой… какой огромный номер! А ее лицо совсем рядом, такое волнующе-прекрасное в полутьме… Светлые летящие волосы, тонкий точеный носик, прикрытые веками глаза и губы, чуть приоткрытые ему навстречу…

Он потянулся к ним, с жаром впился поцелуем в приоткрытый рот… И вдруг споткнулся о край ковра. Попытался удержать равновесие, но побоялся выпустить из рук драгоценную ношу.

Они так и рухнули на пол вместе, не разжимая объятий и не прекращая целоваться…

Дорогой Оленькин свитер стал лишним и ненужным, его просто отшвырнули в сторону. Тугие обтягивающие джинсы никак не хотели сползать с узких бедер… А Юлька быстрыми пальчиками освобождала Квентина от тугого галстука, расстегивала пуговицы крахмальной рубашки. Весь его чопорный вид разом оказался смят, растрепан, растерзан…

Бессвязный лепет вырывался из разгоряченных губ, и путались русские и английские слова.

— Джулия… — шептал Квентин так, как ему было привычнее произносить Юлькино имя.

А она переделывала его на свой лад.

— Венечка…

— Май деа, май лав…

— Милый… хороший мой…

— Кис ми…

— Кисонька…

…Она приподнялась на локте, перевела дыхание и посмотрела в его лицо. Провела пальцем по лбу, разгладила жесткую морщинку у густых бровей. И почему-то вспомнила одну из любимых эпиграмм Кампоамора, которые учила в университете на зарубежной литературе:

Любить хладнокровно? Рассудочно? Дудки! Кто любит умом — тот не в здравом рассудке!

— Что? — спросил Квентин.

— Чувства и ум несовместимы, — перевела Юлька.

— Почему? — не понял он.

— Ну мы же делаем глупости…

Он обиделся, нахмурил брови:

— Почему ты считаешь это глупостью? Наши отношения недостаточно серьезны? Это потому, что мы мало знакомы?

Юлька рассмеялась и выразительно указала ему на широкую кровать, до которой они так и не дошли.

Ужасно хотелось есть. Так неудобно, когда рядом милый сердцу человек, когда вы только что утолили страсть в объятиях друг друга… А тут предательски начинает бурчать в животе.

С Юлькой всегда это происходило. Почему? Вот бы найти ответ. Наверное, организм так устроен.

А официант, как назло, не торопится. Наверное, думает, что двое мило щебечущих иностранцев одной любовью сыты.

Она не хотела идти с Квентином в фешенебельный ресторан при гостинице, ей больше по духу были «Макдоналдс» или телевизионные буфеты на скорую руку. Какая глупость тратить время на бесцельное сидение за столом, ждать, пока подадут закуски, горячее, потом десерт, растягивать до неприличия простую процедуру поглощения пищи… Совсем другое дело, если собрались большой компанией поболтать, выпить кофе, пожевать что-нибудь вкусненькое. Ведь главное не еда, а общение…

Если бы Квентин догадался заказать что-нибудь в номер. Но он, в отличие от Юльки, ценил блеск и помпезность. Ему было бы неловко кормить понравившуюся женщину банальными бутербродами. С его точки зрения роскошный ресторан больше подходил для «легкого ужина после любви», чем обычный гостиничный номер, пусть даже и «люкс».

А Юлька не стала спорить, пытаясь скрыть неприличное бурчание в животе. Только сейчас она вспомнила, что с утра выпила чашечку кофе, а потом просто было некогда поесть.

Она искоса оглядывала сидящих за столиками дам.

Никогда не комплексовала по поводу своего внешнего вида, могла в джинсах пойти в любое место, а здесь впервые задумалась, что стиль со времен ее студенческой юности как-то неуловимо изменился. Больше стало откровенно дорогих нарядов, женщины стали холенее, все чаще на них сверкают бриллианты…

А в «Метрополе» — как на выставке, будто на показе мод. Длинные вечерние платья, массивные колье, дорогие деловые костюмы…

Квентин полностью соответствовал царящему здесь стилю, а вот Юлька… Она даже побоялась, что строгий метрдотель не пустит ее в таком виде, но он придирчиво оглядел высокую фигурку в «дырявом» свитерке, и неожиданно на его непроницаемом лице появилось подобострастное выражение.

«Наверное, знает, сколько стоит этот свитерок, — усмехнулась про себя Юлька. — Если, конечно, Олька не прихвастнула…»

Квентин подал ей меню, но Юлька отрицательно мотнула головой.

— Мне салат и какое-нибудь мясо. Он удивленно приподнял брови.

— Что ты будешь пить?

— Все равно.

Он явно не мог понять такого пренебрежительного отношения к священному процессу ресторанного ритуала. В быстрой скороговорке английских фраз, адресованной официанту, Юлька уловила несколько незнакомых названий. И теперь с интересом ждала, что же это такое появится перед ней, уж больно долго колдовали на кухне над их заказом.

Квентин рассказывал, как много ему предстоит сделать в этот приезд. Но Юлька не могла сосредоточиться на деталях установки производственных линий. Она видела только пронзительные ярко-голубые глаза, высокий лоб с небольшими залысинами — «умничками» да слышала проскальзывающие в его голосе волнующие интонации, когда он говорил: «Джулия»…

Ну вот… засмотрелась и даже не заметила, что, собственно, поглощает из поданной тарелки. Механически запихивала в рот непонятные ломтики чего-то, мельком отмечая, что вкусно, а сама не прекращала разговор, ведь Квентин хотел узнать, чем она собирается заниматься в ближайший месяц, чтобы почаще выкраивать время для встреч.

У него график насыщенный, а у нее так и вообще непонятный. Кто может точно сказать, когда ей дадут группу и камеру для съемок сюжета и сколько ей придется проторчать в монтажной. Да еще, не дай Бог, выпадет ночная смена…

— Тебе понравилось? — спросил Квентин.

Юлька удивленно посмотрела на пустую тарелку.

— Что?

Он хмыкнул и немного огорченно сообщил, что она слопала, даже не заметив, консоме из морских гребешков, трепангов и миног под китайским соусом.

После ужина они вновь поднялись в номер. Теперь уже с твердой решимостью отдать должное роскошной широкой кровати.

Квентин включил массивное бра в изголовье и картинным жестом откинул шелковое покрывало.

Пока он возился с тугим узлом галстука, Юлька быстро разделась и скользнула под одеяло. Она с наслаждением вытянулась на прохладной простыне, чувствуя, что ужасно устала от дневной беготни.

Теперь они не спешили. Квентин тщательно разместил на вешалке костюм, улыбнулся Юльке и скрылся в ванной. Оттуда донеслось журчание душа.

«Педант», — ухмыльнулась Юлька. Она потянулась к сумочке, достала сигареты и закурила.

И тут как будто увидела себя со стороны и сама ужаснулась. Представьте себе картинку — в гостиничном «люксе» лежит голая девица, дымит сигаретой и поджидает клиента. А он окидывает ее оценивающим взглядом и совсем не торопится, ведь гигиена важнее…

Она подскочила, словно ее пружиной подкинуло. Лихорадочно натянула вновь одежду и на цыпочках скользнула к двери.

Фу, какая пошлость! Как банально! Дежурный звонок, девочка по вызову, оплаченный ужин и гостиничные ласки на скорую руку…

Интересно, в скольких странах он бывает по долгу службы? Сколько городов объездил? Вероятно, такие девочки у него зарезервированы повсюду… От которой из них он явился в Москву? От черноглазой маленькой тайки? Или от высокой крепкотелой шведки? А здесь она для разнообразия…

Юлька брезгливо передернула плечами и тихонько закрыла дверь.

Сквозь шум воды Квентин не услышал, как она уходила.

Такси мчалось по ночным улицам.

Юля рассеянно смотрела на мелькающие огоньки домов и думала о своем. Она никак не могла разобраться в охвативших ее чувствах.

Да, она вела себя легкомысленно. Но разве до этого ее жизнь была по-монашески строгой? Разве она не поддавалась стихийно охватывавшим ее порывам?

Она никогда не интересовалась у своих возлюбленных, с кем они встречались до нее, ведь ясно, что взрослый человек не может не иметь прошлого. И сама бы с негодованием пресекла подобные вопросы. Было и сплыло. Есть то, что есть.

И почему ее вдруг так оскорбило предположение, что она для этого чопорного американца не более чем очередная любовница? Разве он давал ей какие-нибудь обещания? Разве брал на себя обязательства хранить верность?

Да и что криминального в том, что она позволила себе заняться любовью в гостинице? Разве с Денисом на лестничной клетке было менее предосудительно?

Можно представить, какое было у Квентина лицо, когда, выйдя из душа, он нашел пустой свою широкую кровать …

Юлька вдруг улыбнулась, как озорной мальчишка, и тихонько засмеялась. Водитель удивленно покосился на нее.

Конечно, такие вещи не рассказывают первому встречному, но Юлька патологически не могла удерживать в себе интересную информацию, ей тут же хотелось поделиться, хоть с кем-нибудь… Она повернулась к таксисту и сказала:

— Я журналистка. Мы проводим небольшой психологический опрос. Скажите, что бы вы почувствовали, если бы пригласили в гости женщину, которая вам нравится, заказали шикарный ужин, приготовились заняться любовью… Но отлучились на пару минут, а вернувшись, поняли, что она от вас сбежала?

— Обокрала? — уточнил шофер.

— Упаси Боже!

— Тогда почему?

— Просто так… Не знаю…

Он подумал секунду:

— А зачем тогда пошла?

— Хотела… А потом передумала…

— Передумала?! — Он насупился.

— Ага. Ваши действия.

Шофер помолчал и мрачно изрек:

— Убил бы.

Ого! Вот это русский менталитет! Хорошо, что Квентин иностранец…

Глава 4 КИПУЧАЯ БУЧА

А в нашей буче, боевой, кипучей…

И того лучше! -

Юлька тихонько напевала задорный мотив, пока привычно неслась по запутанным коридорам «Останкино». Впрочем, она не понимала тех, которые тут блуждали, терялись и жаловали. Сама Юлька здесь ориентировалась с легкостью, запомнив все с первого раза. И ничем эта громадина не сложнее лестниц переходов в ее собственном доме…

Работа всегда доставляла ей удовольствие, и, окунувшись в привычную круговерть, Юлька разом выбрасывала из головы все житейские проблемы и сердечные заморочки.

В маленькой редакционной комнате было накурено и, как обычно, толклась целая куча людей. Кто по делу забежал, а кто просто поболтать. Причем говорили все разом, одновременно не слушая друг друга. Да еще телефон поминутно трезвонил. В общем, типичная атмосфера редакции молодежных новостей. Юлька здесь себя чувствовала как рыба в воде.

Юлия, я очарован!

Юлия, я так взволнован!

За одну твою улыбку

Готов полжизни я отдать… —

Долговязый оператор Костя подскочил к Юльке и закружил ее в импровизированном танце, насколько позволяла развернуться теснота переполненной комнатки.

Александра бросила трубку на рычаг и тоже повернулась к Юльке:

— Наконец-то! А я тебе звоню!

— А что, я такая незаменимая? — немного пококетничала Юлька.

— Незаменимых нет, — отрезал Андрей Васильевич. Юлька притихла, поглядывая на нахмуренного шефа: — Что-то случилось?

Он пожал плечами:

— Ничего, за исключением того, что вы, мадам, не готовы к сегодняшней съемке.

— А разве сегодня? — растерялась Юлька.

Сюжет об эстрадном шоу в ночном клубе «Русская тройка» планировался на завтра. На этот вечер по плану был выезд на презентацию молодежного Дома моделей. Но разве можно быть твердо уверенной в планах, когда работаешь в горячих новостях?

— Все течет, все меняется, — философски заметил Костя. — Хочешь кофе?

— Давай.

Юлька нашла свободный стул и принялась копаться в папках со сценариями.

Обидно, что это шеф напустился? Ведь ее даже не предупредили.

— Мы тебя уже три часа ждем, — возмущался Андрей Васильевич. — Все собрались, а автор где-то шляется! И тебе без разницы, пойдет твой сюжет в эфир или нет? Так скажи, я заменю, пока время есть.

— Я не шлялась, — оскорбилась Юлька. — Я в редакцию статью сдавала.

— А… наш пострел везде поспел! — хохотнул Костя.

— По этому поводу лучше подойдет другое изречение, — хмыкнул шеф. — Выбирай себе, дружок, один какой-нибудь кружок.

Легко сказать: выбирай… А если жизнь молодого журналиста состоит именно в этом кручении-верчении?

— Волка ноги кормят, — буркнула Юлька.

Да она вообще могла сегодня не прийти в «Останкино»!

Тем более что у нее до сих пор нет постоянного пропуска. Шеф, как великую милость, выписывает ей декадный. А это, согласитесь, обидно и как-то непрестижно. Одно дело махнуть красивой корочкой: «Я корреспондент ОРТ», а другое — засаленная картонка с нечеткой печатью. Перед ней никакая дверь не раскроется…

— Не бери в голову, — шепнул ей на ушко Костя.

— А я и не собираюсь…

Юлька вытащила из общей кипы свой текст и углубилась в чтение. Надо же с мыслями собраться, а они, как назло, скачут как резвые лошадки по весеннему лугу…

При виде ее прилежно склоненной головки шеф, похоже, начал испытывать угрызения совести.

— Александра! — напустился он на девушку, выполнявшую обязанности курьера, секретаря и помрежа одновременно. — Я не понял, ты дашь человеку кофе? Или у нас самообслуживание? Ты еще не усвоила, что у каждого своя работа?

Александра обиженно шмыгнула носиком и направилась к кофеварке.

— Тебе сахару сколько?

— Побольше, — не поднимая головы, попросила Юлька. — Для подкормки мозгов.

— А что, не шевелятся? — поддел Костя.

Он уселся на стол прямо перед Юлькиным носом и задымил сигаретой.

Юлька выразительно вздохнула. Честно говоря, мысли были так далеко отсюда…

Она всю ночь ворочалась с боку на бок, вставала, шлепала босиком по длинному коридору на кухню, курила, пила воду, опять возвращалась в постель…

Вот дура так дура! И какой бес ее под ребро толкнул?! Сейчас лежала бы рядом с Квентином, слушала его сонное дыхание, вдыхала запах мужского разгоряченного ласками тела… Такой несравнимый ни с чем запах… свежести, дорогого лосьона, теплоты и нежности… или силы…

Интересно, чем пахнет сила? А нежность? Этого не объяснить словами — это только в ощущениях…

— Ты будешь сегодня спать? — раздраженно подняла голову Ольга.

— Не знаю… Я пытаюсь…

— Слушай, имей совесть!

— Мне статью писать! — вспомнила Юлька и подскочила.

— Вот только мотай со своей машинкой на кухню! — разъяренно выпалила сестра.

Она приготовилась к яростному словесному поединку, но Юлька, против обыкновения, не стала возражать, а согласно сказала:

— Конечно. Я на минутку только лампу включу, соберу бумажки…

— Ну… только на минутку… — милостиво изрекла Оля и опять уютно закуталась в одеяло.

Верное средство помогло и на этот раз. Углубившись в статью, Юлька понемногу отвлеклась от мыслей о Квентине.

А под утро, когда уложила в папку стопочку отпечатанных страниц, уже не было сил ни о чем думать, глаза сами собой закрылись, и она провалилась в тягучий густой туман. Из него ее с трудом выдернул только назойливый звонок будильника.

Но едва Юлька протерла глазки, как вчерашняя мысль опять вернулась. Как там Квентин? Что он подумал? Как отреагирует? А вдруг он так обиделся, что больше не захочет ее видеть?

Юлька чуть слышно застонала от такого ужасного предположения.

— Что с тобой? — спросила тут же Александра, ставя перед ней чашечку кофе.

— Зуб болит.

— Набери в рот дым и подержи за щекой, — посоветовал Костя.

Юлька полезла за сигаретой.

— Возьми мою, — Костя протянул ей свою, раскуренную.

Юлька затянулась и раздула щеки, как хомячок.

— Сало надо, — подал голос Андрей Васильевич. — Кусочек сала к десне.

— Где же мы сало возьмем?

— А если из колбасы выковырять?

— У кого с собой бутерброды?

Осветитель Миша зашуршал свертком и разочарованно сообщил:

— У меня докторская…

— У вас поздний ланч? — заглянула в дверь дикторша Светочка.

— Да нет, у Юльки зуб болит.

— А! Знаете, что надо? Зубчик чеснока привязать к запястью. Только если справа болит, то к левому, и наоборот…

— У тебя есть чеснок?

— Я с людьми работаю, — обиделась Светочка.

— И мой «Тик-Так» всегда со мной! — заржал Костя. — Изобилие свежести всего в двух калориях!

— Да ну тебя! — отмахнулась Светочка. — Я же серьезно.

Юлька густой струйкой выпустила изо рта дым и заявила:

— Кажется, прошло.

И вот что странно: только что все были заняты ее проблемой, а тут моментально потеряли интерес.

Пришла Настенька, студентка журфака, которая готовила репортаж о Доме моделей, и все дружно бросились объяснять ей, почему в плане перестановка.

— Завтра? — расстроенно протянула Настя. Ей не терпелось увидеть на пленке свое произведение. — А тогда можно я с вами поеду? Я не буду мешать. Честно! Просто посмотрю…

— Спрашивай у автора, — важно изрек шеф. Он любил поддерживать у начинающих иллюзию дисциплины и видимость иерархии.

— Юля, можно?

— Конечно, — улыбнулась Юлька.

Настенька, с ее по-детски длинной косой, тем не менее в репортажах была бойка и напориста. Юлька опытным глазом видела в ней будущую соперницу но перу. Но это радовало, а не злило.

Не будь таких подруг-соперниц, скучна была бы редакционная жизнь. Она уже привыкла к вечному соперничеству и стычкам с сестрой. Без этого чего-то не хватало.

— Л ты успеешь переодеться? — на полном серьезе осведомилась она у Насти.

— А зачем?

— Мы же в ночной клуб едем! Будешь там как белая ворона!

Настя растерянно захлопала глазами.

— Ой… А что надо надеть?

— Ну что-нибудь от Версаче… — давясь от смеха, подыграла Александра.

— А у меня нет… — тут она посмотрела на Костю, болтавшего ногами в потертых джинсах. — А ты в чем пойдешь?

— У меня с собой смокинг в пакете, — заверил он.

Настенька посмотрела на часы и бросилась к телефону.

— Сейчас я подружке позвоню! Она тут рядом живет! У нее есть…

Юлька не выдержала и расхохоталась.

— Правило номер раз, — сказала она. — Что для журналиста важно?

— Наблюдательность, — как школьница, ответила Настя.

— А теперь обрати внимание на автора.

Настенька оглядела ее тонкую фигурку в узких джинсах, болтающемся свитер и облегченно вздохнула:

— Разыграли?

Юлька по опыту знала, что еще минут все внимание будет приковано к Насте. Каждый начнет упражняться в остроумии, беззлобно подкалывать и рассказывать этот прикол всем визитерам.

Она тихонько пододвинула к себе телефон.

— Оля? Мне никто не звонил?

— А кого ты ждешь? — ехидно осведомилась сестра — Гуд-бай, Америка, о?

— Не твое дело.

— Тогда и не трезвонь. Ты меня из ванны выдернула.

— Уже вечер! Какая ванна?!

— А я только что встала! — заявила сестра. — Ты же мне всю ночь спать не давала.

— Между прочим, я давно работаю!

— Твои проблемы.

— Тунеядка!

— Ты все сказала? Тогда чао.

— Подожди, — торопливо остановила ее Юлька. — Запиши мой телефон…

— И дай ему, если позвонит, — закончила за нее Оля.

— Ну… в общем, да… Я буду тут до семи.

Теперь она сидела рядом с телефоном, как исправная секретарша, хватая трубку на все звонки. Александра была только рада. Она собрала с жаждущих деньги и отправилась в буфет за рогаликами.

Конечно, мало вероятности, что Квентин будет опять ее разыскивать… Если бы хотел, он бы еще вечером позвонил узнать, добралась ли Юлька до дома, а заодно выяснить, что случилось…

— Юлька, ты что просила? Булку или бутерброд? — спросила Александра, выгружая на стол покупки.

— Не помню…

— Кажется, бутерброд, — заверил Костя.

— А с сыром или с ветчиной?

Юлька пожала плечами.

— Милая моя, — Костя приобнял ее за плечи и провел ладонью по худеньким ребрам. — Сразу видно, что бренная пища для тебя не главное…

Ей достался с ветчиной, и Юлька с наслаждением впилась в него зубами. В принципе, Костя прав… ей вечно некогда по-человечески поесть… Вот даже трепангов не распробовала толком…

И тут раздался звонок.

Юлька машинально вскинула трубку к уху и прошамкала с полным ртом:

— Редакция новостей…

— Пожалуйста… мисс Синичкина… — медленно и старательно произнес знакомый голос.

Юлька чуть не подавилась, проглотила недожеванный бутерброд и ответила деловым и серьезным тоном:

— Я слушаю.

— Извини, я был занят. Не мог позвонить раньше, — сказал Квентин.

Юлька поразилась: он еще и извиняется!

А впрочем… Мог бы и раньше…

— Да, — коротко заявила она, чтобы окружающие не поняли, о чем речь.

— Мы сможем увидеться?

— Да…

— Где тебя ждать?

— Ночной клуб «Русская тройка». Восемь вечера. — И небрежно объяснила Косте: — Путевой лист уточняют.

Глава 5 «РУССКАЯ ТРОЙКА»

Как обычно, они долго грузили аппаратуру в «рафик», потом бегали искали дежурного, чтобы подписать пропуск на выезд, потом оказалось, что забыли в офисе съемочный план…

В общем, хорошо, что к девяти добрались.

Никто, кроме Юльки, не нервничал. Программа начиналась в десять, оставалось время для установки камеры, подключения света…

Костя любил работать стационарно, а не шляться с камерой на плече, толкаясь в толпе. Он запасся штативом, объясняя всем, что изображение не должно прыгать, потому что ему важна картинка на сцене, а не эти сытые и пьяные рожи.

Юлька уже не надеялась на встречу с Квентином. Судьба подарила ей шанс и опять отняла… Он просто решит, что она над ним издевается. Какой дурак будет ждать целый час? Она сама и пяти минут не смогла бы выдержать.

Однако, протискиваясь с кофром сквозь толпу, Юлька поневоле вглядывалась в лица за столиками.

«Русская тройка» была престижным ночным клубам с хорошей репутацией. Раз в месяц полностью менялась шоу-программа, и, надо признать, делали ее настоящие профессионалы. Даже обидно, что их искусство предназначалось лишь кучке избранных и жило такую короткую жизнь… Да и в течение месяца клуб периодически приглашал других артистов, однако своих не давал никому.

Юлька еле уговорила администрацию разрешить съемки. Немного поразмыслив, они решили, что это бесплатная реклама, и согласились.

— Ну и где та обалденная девочка, о которой ты все уши прожужжала? — спросил Костя.

— Скоро увидишь, — пообещала Юлька, зыркая по сторонам.

— Ты кого-то ищешь?

— Нет… просто…

Костя обнял ее за талию и легонько прижал к себе. Шутливо шепнул в ушко:

— Смотри, на тебя уже пялятся… Я один не смогу отбивать тебя от такой толпы…

Юлька повернула голову туда, куда указывал глазами Костя, и чуть сквозь землю не провалилась… В двух шагах от нее сидел за столиком Квентин и смотрел на них в упор…

Краем глаза Юлька заметила, что столик накрыт на двоих. Тугие крахмальные салфетки в серебряных кольцах, бутылка шампанского в ведерке, а в хрустальной пепельнице нервно смятый бычок…

Наблюдательность — оружие журналиста. Значит, он недолго ждет, иначе окурков было бы полным-полно…

Но тут девушка в мини-юбочке и красном кокошнике быстро заменила перед Квентином пепельницу.

— Сервис… — заметил Костя. — Грязного на столе быть не должно. Хай-класс!

А Юлька словно в ступор впала, встретившись глазами с голубыми, прищуренными льдинками. Да еще Костина рука, как назло, лежала на ее талии, эдак по-хозяйски, по-свойски…

— П…привет… — выдавила она чуть слышно.

— Мишка ставит свет, — не расслышав, ответил Костя.

А Квентин чуть сдвинул густые брови и холодно кивнул.

Юлька отвернулась. Глупо сейчас вырываться из объятий и бросаться к нему с объяснениями. Если не дурак, сам поймет, что она на работе. А если дурак… Таковые в ее глазах шансов на успех не имели.

Но почему-то она была уверена, что в уме Квентину отказать нельзя. А значит, пусть сам разбирается.

И она решительно занялась делом. Так приятно чувствовать себя главной. Ведь группа выехала по ее заказу, и именно ей решать, что снимать и как.

Настенька смущенно жалась к ней, теряясь в непривычной атмосфере. Она с восторгом смотрела, как уверенно распоряжается Юлька, как магически действуют слова «группа ОРТ» на вставшего на их пути метрдотеля, на услужливо подскочившего администратора, мигом расчистившего удобную площадку для съемки.

А еще задора прибавляло то, что Юлька просто кожей чувствовала неотрывный взгляд глаз Квентина. Смотри! Видишь, как она умеет!

Свет в зале погас, и на эстраду выскочили несколько девочек «а-ля рюс». Зазвучала музыка, замигали разноцветные огоньки…

Костя поморщился.

— Подожди, — шепнула Юлька. — Сейчас…

Эта худенькая малышка, которая вышла на сцену и скромно встала у края, была бы в шоу-бизнесе открытием сезона, если бы нашелся желающий вложить деньги в ее раскрутку.

Юлька сразу же это поняла, как только впервые увидела Анечку. И откуда у малышки такой сильный звучный голос? Ей даже микрофон не нужен — слышно в самом отдаленном уголке.

Романсы сменялись народными песнями, тягучими и печальными, а потом вдруг следовал озорной разухабистый мотив… И никого не смущало, что «Коробейников» положено петь мужчине. Анечка играла за приглянувшуюся молодцу девицу, и млела, и взглядывала искоса, и подвигалась поближе…

Костя включил камеру, не дожидаясь Юлькиной команды.

Танцевальная группа тоже была на высоте, и фокусник — факир, и полуобнаженный кордебалет, и непременная стриптизерша-змейка… Но все это уже совсем не так впечатляло после Анечки.

— Я о ней материал готовлю в «Космополитен», — сказала Насте Юлька. — Мне большое интервью заказали. Костя, ты сможешь несколько кадров вывести на печать, чтоб фото были?

— А что мне за это будет?

— В щечку поцелую, — пообещала Юлька.

— Мало.

— Ты сперва сделай, а потом торгуйся.

Ребята выключили свет и стали сматывать провода. Самая интересная часть закончилась, на смену вышла новомодная рэп-группа, и народ жаждал танцев.

— Ну, у кого сколько? Скинемся? — Костя вынул из кармана сто долларов. — Погуляем после трудов праведных?

— Э, нет, уволь! — подняла вверх ладошки Настя. — Ты здешние цены видел?

— У меня сто тысяч, — порылся в карманах Миша.

— А я пас, — заявила Юлька. — На правах старшей и вам запрещаю.

— Это еще почему? — изумился Костя. — Мы что, не люди? Давай попляшем, тряхнем стариной!

— А аппаратура? — Юлька сделала «страшные глаза». — Заденут, расколотят… Как объясняться будешь? И шофер ждет…

В другое время все эти проблемы она бы решила в один момент. Камеру с машиной в «Останкино», а самим оттягиваться до утра… Но сейчас ей надо было спровадить группу. Квентин все еще сидел за столиком, потягивая из рюмки коньяк.

И она первая подхватила кофр и двинулась к выходу с твердым намерением поскорее вернуться.

Но опять грузились до неприличия долго. Потом шофер отошел на минутку и пропал на полчаса, потом Костя затеял долгий разговор, и Юльке никак не удавалось улизнуть незаметно…

Наконец уселись, и водитель стал выруливать со стоянки.

— Ой! Совсем забыла! — хлопнула себя по лбу Юлька. — Тормозни, пожалуйста. Я быстро! А впрочем, не ждите! Я на метро доберусь!

И, пока они не успели опомниться, помчалась обратно к клубу.

Квентин уже собрался уходить. Он аккуратно поправил шарф и направился к двери, которую швейцар с готовностью распахнул перед ним… И вдруг стремительное нечто с размаху врезалось головой ему в плечо.

Это «нечто» имело короткие светлые волосы, розовую нежную щечку, маленькое ушко с мальчишеским завитком над ним, и оно пахло не духами, а фиалковой туалетной водой «Цветы России»… Это «нечто» само походило на цветок, на тонкий беззащитный одуванчик на длинном стебле…

— Сорри…

— Простите… — одновременно выпалили они.

И одинаково втянули носами воздух… И синхронно подумали, что именно этот запах хранила соседняя подушка минувшей ночью…

Квентин изо всех сил обхватил Юльку руками, так, что она вскрикнула. И тут же, прямо на пороге, принялся жадно целовать полураскрытые губы…

А швейцар по-прежнему придерживал дверь, потому что они умудрились встретиться как раз посередине.

…Уже позже, в гостинице, после долгих нетерпеливых ласк Квентин сказал со скупой похвалой в голосе:

— Ты красива в работе.

— Только в работе? — нахмурилась Юлька.

— Нет, это я неправильно сказал по-русски… Ты очень красива…

— Да? — Она вытянулась на простыне, откровенно позволяя ему полюбоваться собой. — А что во мне красивого?

— Твои ноги… Тонкие и длинные… Я с ума схожу, когда думаю о том, что они длятся бесконечно.

Его широкая ладонь плавно заскользила вверх от Юлькиной щиколотки, коснулась колена, легонько погладила его и двинулась дальше…

Юлька, как завороженная, следила за этим путешествием.

— Ноги скоро кончатся… — томно предупредила она.

Пальцы Квентина ласково прошлись по бедру.

— Боюсь, я не сумею сказать лучше, чем царь Соломон своей Суламифь… Твой живот, как сноп золотистой пшеницы… Твои соски — спелые виноградины… Твои губы — алые вишни, а груди — два бархатных персика.

— «Песнь песней», — капризно протянула Юлька. — Неужели ты не можешь найти свои собственные слова?

— Дорогая, но я с ним полностью солидарен…

— А я хочу, чтобы ты сам…

— А знаешь, что мне в тебе больше всего нравится?

— Что? — заинтересованно спросила Юлька. — Ноги? Или грудь?

— Голова, — усмехнулся Квентин. — В ней возникает такие нестандартные идеи, что я просто теряюсь…

— За идеи можно любить книжку, — обиделась Юлька, — или телепередачу. А женщину…

— За красоту тела можно любить картину или фотографию, — парировал Квентин. — А я не фетишист.

— Чепуха, — заявила Юлька. — Если бы твои любимые идеи рождались в головешке старой грымзы, уверяю тебя, ты не притащил бы ее в свою постель.

— Откуда ты знаешь? — поддразнил он.

— Ах, так? — Юлька вскочила и закуталась в простыню. — Сейчас я позвоню Веронике Андреевне…

— Это кто?

— Узнаешь. — Она мстительно прищурилась и направилась к телефону.

Квентин одним прыжком догнал ее, подхватил на руки и закинул обратно в кровать.

Юлька вырывалась и капризничала до тех пор, пока он не начал шептать ей на ухо смущенно и неразборчиво:

— Милая… самая лучшая… самая умная… самая стройная…

И Юлька вытребовала признание того, что ноги у нее длиннее, чем у Нади Ауэрман, а глаза больше, чем у Клаудии Шиффер, а талия тоньше, чем у Наоми Кемпбел…

Да, Господи, чего только не скажет мужчина, чтобы угодить своей даме, капризной и желанной…

Глава 6 ДРЕМЛЮЩАЯ СИЛА

Наверное, у каждого человека внутри есть потаенный уголок, в котором до поры скрываются вещи, неизвестные даже ему самому.

Одни называют это «скрытым потенциалом», другие — «резервными возможностями организма», третьи — оккультно связывают с непроработанными астрологическими аспектами гороскопа…

Честно говоря, Юлька никогда не задумывалась над тем, чем она отличается от других женщин. Конечно, кроме своей единокровной сестры. Тут уж, доказывая друг дружке правомерность своей жизненной позиции, они схлестывались жестко и непримиримо.

Но это касалось отношений, а не ощущений. Оля выбирала партнеров весьма прагматично, а Юля — по душевному порыву и взаимным интересам. Но и у той, и у другой постоянно возникали новые увлечения.

Юлька относилась к сексу тоже довольно легко, как к необходимому компоненту близости. Уж если есть чувство, то как обойтись без постели? Ей нравилась даже не столько сама близость, сколько романтический флер внезапной страсти, объяснения в любви, комплименты и признание ее единственной и неповторимой.

А поскольку «герои ее романов» постоянно менялись, то ни к кому из них она не успевала физически привязаться. Да и, честно говоря, особой разницы в «этом деле» между мужчинами не замечала.

Один был остроумнее, другой умнее, третий восхищал эрудицией… А «любовные упражнения» были похожи друг на друга, и сам «процесс» казался изученным досконально. Она не считала себя фригидной, но и особой страсти не испытывала. Так, приятно и интересно…

А вот Олечка изумляла сестру тем, как много значит для нее секс. Иногда она могла рассуждать о своих ощущениях весьма откровенно, и Юлька хмыкала, что у нее просто мозги больше нечем занять.

И вот что странно — выбирала Оля только тех. кто мог предоставить ей материальные блага, удовлетворить ее запросы, содержать, делать подарки… Казалось бы — чувствами тут и не пахнет. Ан нет, она привязывалась к ним как кошка и после очередного разрыва долго страдала именно из-за того, что лишилась сексуального партнера, что ее не оценили как женщину…

Юлька же, расставшись с «прежней любовью», оставалась с ним в прекрасных приятельских отношениях. Ей ничуть не мешало, что бывший возлюбленный продолжает с ней учиться или работать, ходит в одни компании или даже начинает ухаживать за ее сестрой.

Из сердца вон — не обязательно с глаз долой.

Она никогда не вспоминала о совместных ночах, не находя в них ничего интересного для воспоминаний.

Сейчас ее мысли и чувства занимал Квентин. Она лежала с ним в постели, слушала воспеваемые им дифирамбы, ей нравились его прикосновения, его ласки, его сильное мужское тело… И думала она только о том, что есть.

«Я люблю его… Он мне так нравится… Какие голубые глаза… Какие горячие руки… Как лучше сказать по-английски, что он непревзойденный любовник? Это не будет звучать пошло? Черт, я так плохо владею любовной лексикой…»

А Квентин старательно выговаривал русские слова:

— Любимая… Моя прекрасная…

Но смешной акцент делал их какими-то ненастоящими, словно произнесенными на сцене… Наверное, он почувствовал ее недоверчивое отстранение, потому что первым прекратил бессмысленную с его точки зрения болтовню.

К чему слова, когда есть масса других способов показать женщине свою любовь?

Он ласкал и целовал ее, но чувствовал в глубине души, что все равно не владеет ею полностью. Какая-то частичка ее существа постоянно ускользает неуловимо, продолжает контролировать изящество позы, красоту изгиба обнаженного тела… И даже страстные вздохи срываются с ее губ только для того, чтобы он мог услышать их…

Узкая, как у подростка, ступня и маленькая розовая пяточка покорно подрагивали под градом его быстрых жарких поцелуев…

А в ответ лишь короткий, забавный смешок и выдох:

— Щекотно…

Пяточка дернулась и выскользнула из его руки.

Квентин скрипнул зубами. Внутри неожиданно поднялась яростная волна…

К черту деликатность, к черту традиционное поклонение и служение этим странным, хрупким с виду существам, которые умеют так болезненно изматывать!

Это было не чувство, не страсть, а какой-то первобытный инстинкт покорителя…

Квентин всем телом навалился на Юльку, подмял под себя, запрокинул ей голову и впился в губы долгим поцелуем, похожим на укус зверя…

Юлька дернулась, задохнулась от неожиданности…

Но чужой упругий язык с силой разжимал сжатые зубы, проталкивался в рот, обжигал небо… А губы выпивали ее, как бокал, жадно, залпом, словно вытягивая из нее жизненные соки…

Массивное мужское тело втискивало ее в кровать, и она не могла шевельнуться, чувствуя, как слабеют руки и ноги, становятся ватными, непослушными… Словно ненасытный вампир высасывал ее до последней капли…

Твердые, будто железные пальцы стиснули ее бедра, выворачивая ноги, закидывая их вверх, так что пятки 6еспомощно взмахнули в воздухе, а потом нетерпеливо, по-хозяйски принялись исследовать все ее потаенные складочки, наполняя низ живота болезненной, ноющей истомой…

Юлька испуганно замерла, прислушиваясь к своему телу. Оно словно стало чужим и незнакомым. Горячий огонь разливался по нему снизу вверх в ответ на эти прикосновения, и ей хотелось еще больше раскрыться им навстречу…

Она бы вскрикнула, но Квентин не выпускал ее губы, и от этого бесконечно длящегося поцелуя Юлька задыхалась, словно нырнула в глубину бездонной пучины…

Она ощутила мощный резкий толчок внутри, какое-то могучее чудовище ворвалось в нее, заполнило собой все, и продолжало безжалостно ударять, все сильнее и сильнее…

Но боли не было, напротив, не изведанное до этого чувство вдруг приподняло ее вверх, она оторвалась от постели, полетела, подхваченная неземным вихрем, который вертел и сминал ее, словно пушинку…

А перед глазами из бешено вертящегося калейдоскопа вдруг выплыла картинка: огнедышащее жерло печи выплюнуло раскаленный металл, который плавился и стекал крупными жгучими каплями, словно податливый воск…

Нет, это она сама таяла как свеча, сгорая в этом сумасшедшем, неистовом огне…

И когда Квентин в последнем порыве крепко прижал к себе ее бьющееся, вздрагивающее тело, ее больше не было… она больше не ощущала себя и себе не принадлежала…

Медленно, словно выплывая из омута, Юлька возвращалась в незнакомый мир и не узнавала его…

Тяжелая темная портьера на окне… И удивленно возникает в мозгу: это шторы… Большая рука нежно и ласково перебирает ее растрепавшиеся волосы… Это рука…

Кто эта женщина, которая, задыхаясь, ловит губами воздух? Кто она?

И с трудом приходило изумленное осознание: это я…

А Квентин покаянно старался загладить свою невольную «грубость».

— Прости… — шепнул он в маленькое розовое ушко, отведя в сторону мокрый от пота завиток…

Юлька изумленно посмотрела ему в глаза:

— За что?

Это было так ново и так неожиданно… Все ее прежние представления разом смешались и перевернулись вверх тормашками…

Оказывается, любить можно не только душой, не только трезвым рассудком понимать, как сладко соединяться с любимым… Оказывается, можно любить всем телом, каждой его клеточкой, всеми внутренностями ощущать неразрывную, животную связь, словно пуповину, протянутую от матери к младенцу…

И в ее лицо сейчас смотрит единственный на свете человек, который научил ее чувствовать это…

Юлька вдруг всхлипнула, обхватила его за шею, уткнулась носом в широкое плечо… и неожиданно заснула, потрясенная и обессиленная. А он лежал напряженно, боясь пошевелиться, чтоб не спугнуть этот внезапный сон, который ее организм выдвинул как защитный барьер, измученный бурей неведомых эмоции…

— Открой глазки, моя красавица… Уже утро…

Юлька не торопилась поднимать ресницы. Сквозь их пушистую кайму она смотрела на лежавшего рядом мужчину.

Ее голова уютно устроилась у него на груди, а его ладонь согревала теплом ее голые плечи…

— Мне скоро на завод… У меня назначена встреча… У тебя есть дела на сегодня? Ты не опоздаешь?

Какая проза! К чертям собачьим все дела!

Новая, еще непонятная самой себе женщина сладко потянулась под одеялом и всем телом прильнула к нему…

И уже знакомая, сладкая ноющая истома разлилась по ногам, по груди, губы приоткрылись ему навстречу. И предчувствие волшебного мига было сильнее суетливых мыслей о делах и работе…

Откуда взялось это сильное, неистовое желание, эта жадность и раскрепощенность? Неужели оно дремало внутри нее неразбуженное, нереализованное, и она могла бы никогда в жизни его не узнать?

Юльке больше не хотелось слушать комплименты, их тела нашли свой общий, беззвучный язык… И когда Квентин выдохнул: «Май лав…» — она мягко зажала ему рот ладошкой.

— Молчи… Не надо…

Никакие слова не могли бы выразить и описать то, что она чувствовала. Какими жалкими и неумелыми казались теперь ее прежние «опыты». Обычные физические упражнения, возбуждающий спорт, холодные картинки из эротического журнала — не более того…

Странно, со всеми бывшими возлюбленными они понимали друг друга с полуслова, иногда даже говорили одновременно одно и то же, а оказывается, договориться им было труднее, чем с этим человеком, с которым ее разделяет языковой барьер. Оказывается, она играла в страсть, не понимая на самом деле, что это такое. Оказывается, она плескалась на безобидных гребешках волн на мелководье, не подозревая, что существует сокрушающее цунами…

И впервые со страхом Юлька подумала о том, что влюблена. И теперь не сможет жить без этого чувства, как наркоман без привычной порции наркотика. И это пугало неизвестностью, неопределенностью, а главное — пониманием того, что между ними все зыбко и непостоянно.

Они такие разные. Они люди противоположных полушарий, как антиподы. Они соединились на короткое время, но скоро жесткая необходимость разорвет эту возникшую между ними связь…

Сколько сможет пробыть с ней Квентин? Неделю? Месяц? Она даже не спросила, когда он уедет обратно… А ведь это неминуемо случится…

Нет, не надо об этом думать! Надо жить тем, что есть. Вот этим нынешним мгновением, когда они вновь сплетают тела в одно целое, и она опять отправляется в восторженный счастливый полет…

Глава 7 ЧЕМОДАННОЕ НАСТРОЕНИЕ

Оленька вся сияла от радости. Она носилась по комнате, как попало запихивая свои вещи в чемодан.

Юлька удивленно замерла на пороге.

— Ты куда собралась?

— К Сержу! — надменно отозвалась сестра. — Сама же намекала, чтоб я выметалась.

— А… — протянула Юлька. — Ну-ну… — И скептически добавила: — Неужели еще один идиот нашелся?

— Ты ничего не понимаешь! — вспыхнула Оленька. — Это любовь с первого взгляда!

Юлька насмешливо скрестила на груди руки.

— И где же ты его высмотрела?

— На презентации!

— На какой презентации? — фыркнула Юлька. — Ты разве устроилась работать?

— Ой, ну ты просто отсталая! — отмахнулась сестра. — Мне предложили заполнить анкету, где бы я хотела отдыхать, и пригласили на презентацию.

— Где предложили?

— На улице! — как само собой разумеющееся объяснила сестра.

— И ты пошла?

— Конечно!

— А если это какие-нибудь шарлатаны? — не унималась Юлька.

— Умоляю! Какие шарлатаны?! Очень приличные люди. Они сняли зал в Бизнес-центре, туда многие пришли…

— И этот Серж тоже, — кивнула Юлька.

— Ой, — всплеснула руками сестра. — Ты представляешь? Он выиграл офшорный тур со скидкой! Это значит — ты каждый год две недели можешь отдыхать в любой точке земли! Правда, ему предлагали оплатить сразу за пятьдесят лет вперед, но он почему-то не стал… А ведь экономия — просто обалденная!

— Неужели отказался? — фыркнула Юлька. — Ну, слава Богу, значит, не полный идиот… И что же теперь? Вы едете на Багамы? Или куда там еще?

— С путевками будет ясно месяца через три — вздохнула Оленька.

— Ай-я-яй… — покачала головой Юлька.

— Издеваешься? — обиженно засопела сестра.

— Упаси Боже! Я очень рада за тебя. И давно вас посетило это светлое чувство?

— А ты не будешь бурчать? — с подозрением осведомилась Оленька.

— Да мне-то какое дело! — заверила ее Юлька.

— Вчера, — призналась сестра.

Юлька согнулась пополам и принялась сползать по стенке от хохота.

— Что тут смешного? — обиделась Оленька. — Радоватъся должна, что я наконец нашла свое счастье!

— Я радуюсь, — выдавила Юлька. — Только темпы у тебя все убыстряются…

— А что тянуть? — пожала плечами Оленька. — Мы друг другу понравились, трахнулись — полный восторг, квартира у него трехкомнатная, машина «Вольво», путевки со скидкой выиграл…

— Погоди, — перебила Юлька, — я не поняла, что важнее: путевки, квартира или «полный восторг»?

— Это все взаимодополняется, — серьезно ответила сестра. — Если у меня нет «восторга», то на фига мне квартира и машина? А если нет квартиры, то где «восторгаться»?

— Умненький Буратино, разумненький Буратино, — похвалила Юлька.

— Кстати, где мой фен? — спохватилась Оленька.

— А где ты в последний раз сушила волосы?

— В ванной! — охнула Оля. — Ну все! Твои соседушки ему уже ноги приделали… Кстати, ты заметила, что Лидка наш шампунь берет, а потом водой разбавляет?

Она вылетела в коридор, переполненная решимостью закатить грандиозный скандал.

— Только я тебя прошу, сначала поищи, а потом кричи… — метнулась за ней Юлька.

— Дипломатка хренова! Они тут распоясались, как хозяева! А ты тоже имеешь право! — бушевала Оля.

— Имею, имею, успокойся…

Хрясь! Со стуком впечаталась в стену дверь ванной, распахнувшись во всю ширь…

— Ну конечно! Видишь? Нету!

Оля забарабанила в соседскую дверь.

— Лидка! Открой! Борис! Будь мужиком!

За дверью раздалась какая-то возня, а потом послышались тихие всхлипы.

Юлька отпихнула сестру и крикнула:

— Катюша, ты там? Ты одна?

— Да… — несмело ответила девочка.

— Выходи, не бойся…

Щелкнул ключ, и дверь чуть приоткрылась.

— Мы просто хотим с тобой поговорить, — вкрадчиво промурлыкала Ольга. — Твоя мама взяла с нашей полочки такую машинку для волос…

Девочка шмыгнула носом.

— Ты не видела, куда она ее дела? — сладенько тянула Оля.

Дверь распахнулась, и Катюша возникла на пороге, глядя на сестер исподлобья.

— Это не мама, это я… Я хотела отдать… только не могу его из мишки вытащить…

— Откуда? — хором спросили сестры.

Катюша отступила в сторону, и они увидели лежавшего посреди комнаты мехового медвежонка со вздыбленной шерстью, в которой намертво запутались зубья фирменного фена «Браун».

— Так нельзя, — выговаривала потом сестре Юлька. — Ты ребенка насмерть запугала.

— Яблочко от яблоньки! — огрызалась Оля. — Всего пять лет, а уже ворует! Что дальше будет?!

— Она поиграть взяла.

— Конечно, не тебе же вещь сломали!

Юлька села в кресло и сжала ладонями виски.

— Слушай, катись уже, а? К Сержу, Федору, Петру… к кому хочешь. Без тебя тошно…

Ей вдруг ужасно стало жалко себя. Крутится как белка в колесе, прозябает в вонючей коммуналке с дурацкими соседями, а любить бегает украдкой, в гостиничный номер… А может, скоро и бегать станет некуда… Вот кончится у Квентина командировка, закроют визу и…

Она не заметила, как крупные слезы покатились по щекам, сперва медленно, потом все быстрее, сплошным потоком…

Оля что-то бурчала, огрызаясь, расхаживала взад-вперед, собирая косметику. Потом покосилась на замолчавшую сестру и присела перед ней на корточки.

— Юльчик, — ласково, как в детстве, сказала она. — Что случилось? Ты из-за меня, да?

— Не-ет… — в голос заревела Юлька.

Оленька страдальчески скривилась. Все же они были близнецами, и эмоциональное состояние сестры моментально передалось и ей. Она шмыгнула носом и часто заморгала глазами.

— Ой, не могу… Перестань плака-ать…

— Я его люблю…

— И я тоже его люблю… — подвывала Оленька.

— Я не смогу без него…

— И я не смогу… — всхлипывала сестра.

— Я такая дура…

— Ой, дура…

— Совсем голову потеряла…

— Совсем…

Они обняли друг друга и синхронно всхлипывали в унисон. Юлька опомнилась первая. Она приподняла голову и посмотрела Оле в лицо, как в зеркало.

— Кого «его»? — обалдело переспросила она.

— Сереженьку… — пролепетала сестра. — А ты кого?

— Венечку…

Обе облегченно вздохнули и опять обнялись.

— Слушай, Юлька, — отрыдавшись, спросила Оля. — Ты заметила, что мы влюбляемся одновременно?

— Заметила. Ничего странного, мы же близнецы.

— И у нас обеих все быстро кончается… А я каждый раз думаю, что это на всю жизнь…

— А я не каждый раз, я только теперь так думаю, — призналась Юлька.

— И почему-то всегда получается наоборот. Даже страшно… Начинаешь, а уже знаешь, что скоро конец…

Юлька удивленно посмотрела на сестру. Столь глубокая философская мысль впервые посетила ее хорошенькую легкомысленную головку. Она-то считала, что Оленька просто не умеет задумываться над перипетиями своей жизни, просто порхает по ней, как мотылек…

— Не думай об этом, — посоветовала она и чмокнула ее в лоб. — Тебе вообще больше идет не думать.

— Ты опя-ять?

Сестра вновь приготовилась зареветь.

— Я серьезно. Ты нравишься мужчинам именно потому, что с тобой легко, понимаешь? — Юлька вздохнула. — Мне кажется, они вообще терпеть не могут сложностей.

Оленька захлопала глазами и возразила:

— Ну разве Петру сложно было купить мне новую шубу? Себе второй джип купил, а я просила, просила… Думаешь, не обидно? Я для него значила меньше, чем его машина…

— Осенька, — Юлька назвала ее детским прозвищем, — когда ты начинаешь сравнивать себя с вещами, мужчины тоже начинают делать то же самое…

— А ты не смей меня учить! — надула губки Оля. — Не забывай, что я старшая! Женщинам положено дарить подарки, и содержать их положено. А ты со своих бой-френдов что получила? Когда мужчина любит, он все готов к ногам бросить. А тебя в театр сводят, трахнут в парадной, и разбежались…

У Юльки кровь прилила к щекам. Нечестно! Неужели Денис рассказывал Оле обо всех их интимных отношениях?

Сестра поняла, что попала в больное место, и почувствовала свою силу. Она прищурила глаза.

— Сама виновата. Выбираешь болтунов. Фу! Вот из Сержа зато слова не вытянешь! И мне это нравится!

— А ты!.. — в бешенстве заорала Юлька, но тут в коридоре задребезжал звонок.

— Тише! завопила Оля. — Сколько раз? Два или три?

— Два… Это к дяде Васе…

— Нет, три!

Ольга быстро вытерла глаза, на ходу попудрила покрасневший нос и помчалась открывать.

Юлька слышала, как по длинному коридору приближается ее возбужденное щебетание:

— Ну что ж ты так долго? Я жду, жду… Уже все сложила…

— Занят был, — коротко бросил мужской басок.

— А чем? Неужели какие-то дела могут быть важнее меня? Ты скучал? А я просто минуты считала…

В комнату вошел плотно сбитый бугаек в кожаной куртке Оленька вся светилась, вилась вокруг него, как бабочка вокруг лампы…

— Здрасьте, — едва разжав губы, буркнул Серж Юльке, даже не удивившись их поразительному сходству. — Что нести?

— Вот чемодан… — суетилась Оленька. — Только я закрыть не могу…

Парень презрительно глянул на кучу тряпок.

— Брось здесь, — важно велел он. — Тряпье Новые купим.

У него в кармане запиликал радиотелефон. Серж вынул антенну, секунду послушал и отрезал:

— Короче. Разберемся.

Убрал телефон, одной рукой взял чемодан, смахнул лишнюю груду вещей на кровать, закрыл замок и молча пошел к выходу.

— Подожди! — всполошилась Оля. — Я сейчас плащ надену… Где мои сапоги?

— Я в машине, — сообщил ей немногословный Серж, продолжая движение по прямой.

Оленька прыгала на одной ноге, натягивая с сапог, торопливо тыкалась руками в рукава, потом махнула Юльке и помчалась вдогонку за своим Сержем.

А Юлька тихо сползала с кресла, «выпадая в осадок»… Да… на вкус и цвет товарища нет… даже у полных двойняшек…

Коль в руки попал к ней, терпи и не плачь: Вчерашняя жертва — отменный палач… —

вспомнила она свои любимые эпиграммы. -

Мне жаль тебя, мой бедный друг. Прими мое участье!

Несчастный! Говорят, нашел ты в браке счастье!..

Глава 8 РАДИ НЕСКОЛЬКИХ СТРОЧЕК В ГАЗЕТЕ…

Вероника Андреевна, высохшая, скособоченная дама, восседала за своим редакционным столом, как император Цезарь.

Выйди она из-за стола, и ее прилизанная головка будет едва возвышаться над столешницей, уставленной факсом, компьютером и телефонами. Эдакая маленькая, злая Дюймовочка… Но в своем высоком кресле она единовластно царила в кабинете, словно на троне. Непременная сигарета дымилась на краю пепельницы. А сизые клубы дыма окутывали начальницу, словно воскурения фимиама…

Когда-то давно, полвека назад, молоденькая Ника курила трубку, подражая любимому вождю. Потом перешла на демократичный «Беломор», потом на народную «Яву»… Теперь веяние нового времени внесло свои коррективы в ее привычки, и на столе всегда лежали две пачки ароматного табака, который она смешивала в нужной пропорции, и набивочная машинка, которой адская смесь утрамбовывалась в тонкие сигаретки с длинным фильтром.

Те же метаморфозы претерпела и генеральная линия, проводимая ею в своем отделе культуры. Сначала ее подопечные славили достижения соцреализма, потом критиковали буржуазных отщепенцев, затем восторгались символизмом и поиском «дороги к храму»… А сейчас бедная Вероника Андреевна вновь оказалась на перепутье.

Новые кумиры возникали, как мыльные пузыри, ниоткуда, и лопались с тихим пшиком, не оставляя памяти. Новые фильмы и спектакли больше не становились всенародно любимыми, а знаменитых актеров в массовом сознании вытеснили ведущие всяческих шоу, раздающие щедрые призы.

Едкий ум Вероники Андреевны не мог просто так лопать эту неудобоваримую стряпню, и она к каждому репортажу непременно приписывала пару саркастических абзацев.

А потом в ее кабинете начинал раскаляться телефон. Пресс-атташе и секретари, а то и лично «звездные» любимцы обещали «стереть в порошок» ее паршивую газетенку и лично растерзать «этого тупого корреспондента», а заодно и саму Веронику Андреевну.

Юлька вспомнила, как угрожала Квентину вызвать к нему в номер «очень умную женщину», и тихонько фыркнула.

Вероника Андреевна оторвала взгляд от статьи, подняла очки и посмотрела на Юльку.

— Ничего смешного, Синичкина. Вы полагаете, что это перл остроумия?

— Нет, — пожала плечами Юлька. — Но местами…

— Совершенно беззубо, — вынесла свой вердикт начальница и отбросила статью на край стола. — Вы не прониклись главным: абсурдностью происходящего действия. Вы ею оцениваете на полном серьезе.

— Но в других изданиях премьеру хвалили, — робко возразила Юлька, — а я…

— Вам следует еще раз изучить материал, — строго сказала старая дама.

Юлька быстро сграбастала свои листочки и приготовилась исчезнуть с глаз долой. Полученная передышка очень даже входила в ее планы.

Следующий спектакль будет только послезавтра, значит, в ее распоряжении целых три свободных вечера. А их можно посвятить вещам несравненно более приятным…

Вероника Андреевна полистала календарь, потыкала пальчиком в компьютер и жестом остановила Юльку.

— Но статья должна пойти в завтрашний выпуск.

— Вы с ума сошли? — выпалила Юлька.

— Пока еще нет, — с достоинством отозвалась начальница. — Материал должен быть на этом столе максимум в шестнадцать тридцать.

— Сейчас десять утра! — взмолилась Юлька. — Театр закрыт, репетиции сегодня нет… Я могу показать вам репертуарный план…

— А я моту показать вам макет верстки, — парировала Вероника Андреевна.

— Но как я?…

— А меня не волнует. Делайте что хотите.

— Старая грымза! — выругалась Юлька, вылетев из кабинета в коридор.

— Мама Карла достала? — поинтересовался Витя из отдела горячих новостей.

— Ага, дай сигаретку.

Витя отошел с ней к окошку, дал закурить, выслушал возмущенный сбивчивый рассказ и усмехнулся.

— Ой, мать, тебя учить надо? Дай сюда. — Он быстро пробежал глазами забракованную рецензию и велел: — Идем!

Одним взмахом руки Витя расчистил свой стол, усадил за него Юльку и ткнул пальцем в несколько абзацев.

— Знаешь, как «клубничка» делается?

— Знаю, — улыбнулась Юлька.

— Сейчас исправляешь вот здесь, потом звонишь актеру… Кто у них там самый злой? Пьешь с ним кофе, хвалишь, как соловей, всех, кто его раздражает…

— Поняла, — усмехнулась Юлька и глянула на часы. Таким способом, пожалуй, удастся успеть пообедать с Квентином… Ужасно не хочется откладывать встречу…

…Евгений Сидорович долго отнекивался по телефону:

— Ах, увольте… У меня неважное самочувствие… Единственный свободный день… Никуда не хочется выходить…

— Но вы мой любимый актер! — с придыханием вдохновенно врала Юлька. — Я была так счастлива, когда мне поручили этот материал…

Любимый актер вздыхал, хмыкал и наконец соизволил пригласить восторженную журналистку к себе.

…Он вышел навстречу в домашнем халате, шлепанцах, с замотанным шарфом горлом. И сразу спросил:

— А кофе вы умеете варить?

— Конечно.

— Тогда прошу на кухню. У меня тут творческий беспорядок.

В домашнем облачении он был совсем не таким блестящим, как в свете рампы. Даже ниже ростом стал, потускнел, словно полинял…

Юлька заметила глубокие морщины на щеках и короткую седоватую щетинку небритости. Циничный моложавый кумир девушек семидесятых превратился в пожилого усталого человека.

Юлька незаметно включила в сумочке диктофон, открыла ее и, словно невзначай, положила на стол.

— Ну, где у вас кофе? «Арабика»? А мельничка есть?

Она засуетилась у плиты, а кумир уселся на табуреточке, вытянув длинные ноги на середину крохотной кухни.

— Ну и как вам это?… — Он выразительно прищелкнул пальцами.

— Полный блеск! — выпалила Юлька. — Какой ансамбль! И совершенно необычная трактовка Знаете, я в школе классику не любила… А здесь просто заново для себя открываешь! И так по-современному!

Кумир поморщился.

— А вы, Евгений Сидорович, просто неподражаемы! — продолжала заливать Юлька.

Он крякнул недовольно, пыхнул дымом сигареты и попросил:

— Зовите меня просто Женя, мне так удобнее.

— Хорошо, — быстро согласилась Юлька. — Вам сколько сахара, Женя?

— Две ложки. Там в шкафчике коньяк. Я вас оставлю на минутку…

Кумир скользнул по ней взглядом, вышел и моментально вернулся выбритым, подтянутым, в черных джинсах и такой же рубашке.

«Если меня спросят, как он одевается, скажу: быстро», — фыркнула про себя Юлька. Сценическая способность к мгновенному перевоплощению…

Он разлил по рюмкам коньяк, подул на горячий кофе и томно заглянул Юльке в глаза.

— Давай на «ты». Тебя как зовут?

— Юлия…

Она с вызовом встретила взгляд профессионального сердцееда и с горечью подумала: «Совсем дурочкой меня считает… Несу тут чепуху. Ахи-охи… Может, он меня соблазнить заодно решил? Осчастливить, так сказать?»

— Так что там с твоей статьей? Интервью брать будешь?

— Ага, — Юлька залпом выпила коньяк и ляпнула в лоб: — Скажи, Женя, и как тебя угораздило в такое дерьмо вляпаться?

— Ты о чем? — опешил он.

— Да об этом позоре, в котором ты представляешься, как павлин!

Все Витины наставления разом выскочили из Юлькиной головы.

Кумир поперхнулся, хлебнул обжигающий кофе и густо покраснел.

— Знаете, девушка… — медленно и театрально начал он. — В приличных домах… будь вы мужчиной…

— Да будь ты мужчиной, — перебила Юлька, — не побежал бы за ролью к этому индюку! Он же давно, кроме презентаций, ничего не режиссировал!

— Я не позволю вам…

— Уже позволил! — отмахнулась она. Достала из сумки рецензию и двинула ему по столу. — Читай. Вот карандашик. Можешь приписать еще что-нибудь, от души. Только честно.

Она налила себе еще коньяку для храбрости и выжидающе уставилась на кумира.

Он секунду поколебался и близко поднес листочки к глазам. «Очки стесняется надеть», — поняла Юлька.

Она прихлебывала кофе и смотрела, как кумир что-то быстро вычеркивает из ее рецензии, вписывает длинные строчки, ставит на полях заметки…

Мамочки… теперь же придется перепечатывать…

— Нет, я так не могу, — вдруг серьезно сказал он. — Зайдите попозже, если вас не затруднит.

— Когда?

— Часика в три. Я спокойно все посмотрю…

Но в три ее будет ждать Квентин!

— А раньше?

— Исключено, — отрезал он. — Если уж я ввяжусь в эту свару, то хочу отвечать за свои слова… — Он помедлил и добавил с сарказмом: — Как мужчина…

Юлька ворвалась к Веронике Андреевне, как флагом, размахивая только что отпечатанной статьей.

— Это бомба!

— Шестнадцать двадцать пять… — строго оборвала ее мама Карла. — Кстати, мне здесь постоянно кто-то звонил и требовал Синичкину. Почему вы даете мужчинам мой телефон?

— Это по делу, — смешалась Юлька — Я думала, что буду у вас…

— Я расценила это именно так, — сухо кивнула Вероника Андреевна.

Она профессионально пролистала принесенный материал. Сразу заглянула в те места, которые заставляла переделать, и вдруг залилась сухим хрипловатым смехом.

Юлька с удивлением увидела, как гладкая морщинистая головка на ее глазах исчезает под столом, сползая с высокого кресла. Бульканье и кудахтанье теперь раздавалось снизу, маленькие ножки быстро барабанили по полу…

Юлька испуганно бросилась к ней. Может, с сердцем плохо?

— Вероника Андреевна… Врача?

— Какого, на хрен, врача? — сквозь стоны и всхлипы отозвалась старушка. — Лучше подними меня.

Сухонькое тело было совсем легким, Юлька без труда поставила начальницу на ноги. Та затихла так же внезапно, как закатилась, молча покосилась на Юльку, нажала рычаг на кресле, опустила сиденье, вскарабкалась на него, снова нажала рычаг… и стремительно вознеслась на привычную высоту.

— Ну, Женька, засранец! Хорошо припечатал! сказала она, набивая себе новую ароматную сигаретку. — Черновик с автографом в архив. — Она потерла ручки в предвкушении очередного скандала. — Ну теперь, деточка, держитесь… У-ух!

Вероника Андреевна по-молодецки передернула плечиками.

— Значит, нормально? — уточнила Юлька.

— Нормально. — Она порылась в ящике стола и извлекла глянцевый билет-открытку. — Думала, кого послать… Пожалуй, вас, деточка… — осчастливила она Юльку. — Сегодня в Доме кино премьера… Никто еще не видел, а уже хвалят во всех газетах… Добавим им ложечку дегтя…

— Сегодня? — оторопела Юлька.

— В послезавтрашний номер, — уточнила мама Карла. — Утром мне на стол. — И, увидев Юлькино вытянувшееся лицо, на всякий случай подсластила пилюлю: — Кстати, билет на два лица…

Глава 9 ДОЛГИЕ ПРОВОДЫ

Квентин мужественно отсидел с ней рядом в темном полупустом зале. Юлька время от времени касалась ладонью его руки, чувствуя, как по коленкам пробегает судорога…

Как школьница… Готова обжиматься в последнем ряду кинотеатра… Условный рефлекс на погашенный свет…

Но в этом чопорном зале необходимо соблюдать приличия. Вокруг столько знакомых по экрану лиц… На расстоянии вытянутой руки проходят они рядом, величественные и надменные… Даже друг с другом здороваются, едва разжимая губы… И такие фальшивые улыбки… Неужели сами не видят?

Ой, вон там Матвеев! А рядом Белохвостикова! А вон поодаль шутит с кем-то Панкратов-Черный…

Она горделиво поглядывала на Квентина, ведь привела его в самый «цветник» бомонда… А ему все равно, словно это не Дом кино, а затрапезный кинотеатр…

И тут она вдруг осознала, что ему правда до фени. Никого из местных знаменитостей он не знает, ни о ком из них не докатилась слава до Лос-Анджелеса.

И тогда Юлька принялась исправлять оплошность, шепча Квентину, кто есть кто…

— Вон режиссер Меньшов. Ты должен знать. Он «Оскара» получил. А рядом его жена, она у нас известная актриса…

Взгляд у Квентина стал более заинтересованным.

— А их дочка Юля ведет популярное ток-шоу.

— О! Тоже Джулия? Тогда она должна быть отличным профессионалом… Как ты.

— Льстец, — засмеялась Юлька.

…Они немного посидели в баре верхнего фойе, наблюдая, как расходится после сеанса именитая публика.

— Немного похоже на Голливуд, — сказал Квентин — Только… как бы это сказать… более демократично.

— Беднее то есть, — уточнила Юлька. — А ты разве был в Голливуде?

— У меня есть несколько знакомых, — уклончиво ответил Квентин.

— Правда? Кто?

— Вы здесь их не знаете.

— Вот еще! — фыркнула Юлька. — Да к твоему сведению, американские фильмы у нас на кассетах появляются раньше, чем у вас пройдет премьера!

— Это же пиратство! — возмутился Квентин.

А Юлька горделиво кивнула.

— Ага. Ну и что? Хочешь жить — умей вертеться.

Квентин молча посмотрел на нее, постукивая по столику костяшками пальцев. Кажется, он был чем-то недоволен Покосился на Юльку, обвел взглядом тусующийся у буфета «бомонд» и выдавил, глядя в сторону:

— Я понимаю… Ты очень занята… Но я хочу знать, сколько нам еще надо здесь пробыть?

Юлька искательно заглянула ему в глаза:

— Венечка, ну я же извинилась…

Он был так обижен, когда она вечером наконец-то дозвонилась ему в номер! Еле цедил фразы, однако был суховато-учтив. Сказал только, что не стал обедать один…

Юлька представила себе, как он стоял у ресторана голодный и злой, поглядывал на часы и медленно закипал…

Она быстро принялась тараторить насчет обстоятельств, которые сильнее нас, непредвиденных случайностей, ответственных поручений… Хотя если бы сама напрасно прождала любимого, то уже не принимала бы никаких объяснений…

Квентин молча выслушал все и согласился немедленно приехать к Дому кино. Хотя Юлька подозревала, что ради этого он пожертвовал еще и ужином…

Господи, как же ему неуютно! Юлька прекрасно понимала, что ему хочется проводить с ней время совершенно иначе, в другом месте, в другой атмосфере. Она тоже предпочла бы поскорее остаться с ним наедине, а не сидеть рядом под многочисленными взглядами, так, что не обнять, не прижаться… И как только он терпит столько времени?

Он нагнулся к ней и тихо спросил:

— Может быть, мы уже пойдем?

— Конечно, — решила Юлька, вспомнив о злополучной статье, которую с утра ждет мама Карла. Ну и свинью же она ей подложила!

— Я сделал тебе пропуск на сегодня, — со значением шепнул Квентин.

Черт побери! Никак не получится пойти сегодня в гостиницу… Вместо прелестной ночи Юльку ждет бессонное корпение над машинкой и пачка выкуренных за ночь сигарет…

У-у-у… как это осточертело! Почему надо разрываться между работой и любовью? Как только другие умудряются совмещать?

Вот Квентин заканчивает свои дела на заводе и свободен как птичка… Птичка-синичка…

— Не получится, — с огорчением сказала Юлька. — Мне надо домой. Работы на всю ночь.

Он ждал. Конечно, было бы естественным пригласить его к себе… Но куда? В эту жуткую коммуналку?

— Ты можешь меня проводить, — разрешила она.

И Квентин воспрял духом. Видимо, подумал, что, дойдя до дома, они совершенно естественно поднимутся и в квартиру…

Такси быстро домчало их до Юлькиного дома. А расставаться не хотелось обоим. Они медленно прохаживались по тротуару перед серой громадой длинного здания.

— Ты здесь живешь? — спросил Квентин.

— Да.

— А где твои окна? — Он задрал голову, словно пытался вычислить.

— Они выходят во двор.

Не говорить же ему, что в этой внушительной громаде у Юльки всего одно узкое окошко. У него-то в Америке, небось, дом… Или квартира… По крайней мере, судя по их фильмам, их бедняки считают жуткой дырой вполне роскошные апартаменты из нескольких комнат. Что он подумает о ней, если увидит ее жилье? С их благополучным менталитетом даже не понять, что такое вообще коммуналка и как в одной квартире могут жить несколько семей, мыться в одной ванне, по очереди готовить еду на единственной плите…

Юлька знала, что американцы обычно судят о человеке уровню его благополучия.

Квентин тоже искренне удивлен, почему у Юльки с ее профессией нет мобильного телефона или пейджера.

— Но это же так удобно! — убеждал он, словно она спорила и сопротивлялась комфорту, а цена в тысячу долларов была просто пустячком.

Юлька усмехнулась и парировала:

— Но у тебя тоже нет. Иначе я могла хотя бы предупредить тебя вовремя, что у меня изменились планы…

— Да, здесь нет, — вздохнул Квентин. — Моя компания не имеет в России своей сети…

— У, как шикарно звучит! — засмеялась Юлька. — Моя компания… Просто миллионер!

— А почему ты смеешься? — удивился Квентин.

— Да просто представила тебя миллионером… Этаким надутым чурбаком, который только и умеет, что извлекать прибыль. Я бы тут же со скуки сдохла!

— Почему? — напряженно спросил он.

— Потому что этот презренный металл меня совершенно не интересует. Человек должен быть свободен от денежной зависимости.

— Но ты же берешь много работы…

— Потому что мне интересно! Я хочу, чтобы меня заметили. Я хочу добиться того, чтобы мои статьи и передачи люди ждали, чтоб их это волновало… А то, что мне не хватает на эту дорогую игрушку, меня не волнует.

Она покосилась на Квентина. Он о чем-то задумался. Переваривает информацию… Не укладывается такое отношение к жизни в его прагматичных мозгах…

— Значит, быть миллионером плохо? — уточнил он. Юлька засмеялась, взяла его под руку и прижалась к плечу. — Просто ужасно! Представляю, как мы лежим в постели, а он в уме считает биржевой курс или что там еще… Б-р-р!

— А я считал, что все женщины мечтают подцепить на крючок такой туго набитый денежный мешочек…

— Только не я! — воскликнула Юлька.

— Но ведь тогда тебе не пришлось бы работать…

— Да ты что! Я бы тут же умерла от безделья?

— А разве не приятно, когда муж может взять на себя заботу о тебе? — недоумевал Квентин.

— Это будет выглядеть, будто он меня покупает! — возмутилась Юлька. — Я уверена, что они смотрят на женщин, как на вещь!

— Почему?

— Потому что так устроены. А чувства не купишь. Квентин невесело усмехнулся:

— Значит, если бы я имел пару миллиончиков…

— То не имел бы ни малейшего шанса, — улыбнулась Юлька. — Я рада, что ты тоже зарабатываешь на жизнь своими мозгами. Мы оба крутимся, мотаемся по командировкам, поэтому нам легче друг друга понять.

Ей ужасно захотелось поцеловать расстроенное лицо Квентина. Глупый! Наверное, всю жизнь мечтал накопить побольше, чтобы будущая жена не упрекала его в несостоятельности…

И вдруг по всему телу поползли мелкие мурашки от страшной мысли: «а вдруг у него уже есть жена?!» Ведь она о нем совершенно ничего не знает… Говорят же, что на курорте и в командировке все мужчины холостые…

Может, на другом конце земного шара сидит в двухэтажном домишке белозубая американочка и ждет своего Квентина из далекой страшной России, где по уличам бродят медведи и растет развесистая клюква, а по улицам ездят танки и вошло в национальную привычку строить баррикады.

А может, у них там еще и целый выводок детишек… Таких деловых американчиков, которые старательно учатся растягивать рот в «американской улыбке» и тщательно выговаривают: «Чи-из»…

Казалось бы, какая ей разница, что там у него в Америке? Ведь их роман все равно обречен, он не имеет будущего. Сколько Квентин здесь пробудет? И приедет ли вновь? Между ними будут материки и океаны… И то, что она называет любовью, все равно угаснет рано или поздно…

Но думать так было очень грустно… Невозможно так думать! Ей хочется быть единственной женщиной в его судьбе, и ни с кем она не собирается его делить!

Она совсем не слушала, что ей говорил Квентин, очнулась только, когда поняла, что они уже долго так стоят, и пауза становится мучительной…

— О чем ты думаешь? — наконец спросил он.

— Так… ни о чем. — Она пожала плечами. — Я совсем не знаю тебя.

— А что ты хочешь узнать?

— Ничего, — быстро ответила Юлька. — Я сморозила глупость. Нам хорошо вместе, а остальное не имеет значения, правда?

Она увидела, что он явно обрадовался, и грустно подумала: «Значит, есть все-таки то, о чем мне знать не положено…»

Квентин обнял ее, поднял ей воротник плаща, прижал к себе… Юлька уткнулась носом в его широкую грудь, чувствуя, как от ее легкого прикосновения его мускулы становятся тверже…

— Ты замерзла? — Он ласково коснулся губами ее щеки. — Становится холодно…

Конечно, он ждал традиционного приглашения на кофе… или как принято у них в Америке: «Давай поднимемся, выпьем по рюмочке»…

— Да, мне пора.

Юлька отстранилась. Подступающие слезы щекотали нос. Она быстро отвернулась. Непонятно, с чего вдруг рассопливилась? Никогда не была сентиментальной. И не мучилась глупыми вопросами, на которые все равно не найти ответ…

— Идем, я тебя провожу, — со вздохом сказал Квентин.

— Не надо. Я… Надо в магазин заскочить, взять что-нибудь на ужин. У меня в доме — шаром покати…

— Ты играешь в кегли? — удивился Квентин.

— Это значит «пусто», — машинально объяснила Юлька, пряча лицо.

— Давай заскочим вместе.

— Я сама.

— Я подожду здесь.

— Не надо… — Она быстро направилась к стеклянным дверям магазинчика. — Я завтра позвоню.

— Закрываемся! — выросла на ее пути продавщица Дуся, пытаясь преградить Юльке дорогу широкой грудью.

— Да мне в подсобку, — быстро вывернулась из-под ее руки Юлька и бегом бросилась к дверце черного хода, выходящей прямиком в узкий коридорчик напротив кабинетика директрисы магазина.

Слезы уже катились градом. Юлька громко шмыгнула носом и пошарила в кармане в поисках платка. Конечно, уже где-то посеяла. Ничего, и рукав сгодится…

— Сто раз говорила! Предупреждала! — вылетела навстречу директриса. — Стой! Не пущу! Ходи, как все люди! Подъезд вам для чего, а?

Юлька громко всхлипнула… и директриса вдруг отступила в сторону.

— Гонится, что ли, кто? — громким шепотом спросила она, — Погоди, открою…

Она отстранила с остервенением дергающую запертую дверь Юльку и достала из кармана халата ключ. Крикнула продавщице:

— Дусь, глянь, там никто не маячит?

Дуся прижалась носом к оконной витрине.

— Торчит один! — сообщила она. — А с виду вроде приличный…

— Все они приличные, кобели… — сплюнула в сердцах директриса. — Как весна, так эти маньяки чертовы… милицию вызвать?

— Не надо! — испугалась Юлька.

Директриса поразмыслила.

— И то верно, — решила она. — На черта нам тут милиция… Будут нос везде совать… — Она распахнула дверь. — Ну, беги домой…

Квентин стоял у магазина и терпеливо ждал.

Уборщица пошаркала шваброй у входа, неприязненно покосилась на него и ушла внутрь. А Юльки все не было…

Квентин посмотрел на часы — полчаса пришли, сколько можно делать покупки? — и направился за Юлькой.

В пустом магазине были чисто вымыты полы, свет притушен, только в дальнем углу возилась у кассового аппарата какая-то женщина.

— Закрыто! — крикнула она Квентину. — Куда прешься?

— Извините… — растерянно сказал он. — Сюда девушка вошла…

— Не было никакой девушки! — агрессивно вскинулась та.

— Не было? — не понял он.

— Ты русский язык понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Квентин.

— А раз понимаешь, так иди отсюда подобру-поздорову!

— Спасибо, я здоров… — удивленно протянул он, недоумевая, при чем тут его здоровье…

— Так сейчас захвораешь! — угрожающе процедила тетка и оглушительно крикнула в глубь магазина: — Дуся! Маша! Сюда!

Три женщины внушительных объемов, в засаленных на пышной груди халатах грозной армадой двинулись ему навстречу, преграждая путь в подсобку и неумолимо оттесняя к выходу.

Квентин отступил на шаг, потом еще на шаг, а сам вертел головой по сторонам, не понимая, куда могла подеваться Джулия. Не сквозь землю же провалилась!

А Юлька уже давно сидела над машинкой, тупо уставясь на заправленный в каретку чистый листок.

Надо работать… Надо! А все посторонние мысли следует выкинуть из своей глупой головы…

Садомазохизм какой-то… Что она здесь делает? Ей надо бросить все и немедленно бежать к нему…

Что это с ней? Откуда слезливое настроение? Почему так больно при одной мысли, что у Квентина может быть семья, что они все равно должны будут расстаться?

«Надо это все оборвать в самом начале, — убеждала она себя. — Потом будет больнее… Ой, нет… опоздала… уже больно… так, что просто невыносимо… Вообще не надо было начинать! Вот дура! Втюрилась в иностранца!»

тихонько пропела она. -

Она вдруг вскочила и побежала на кухню. Оттуда окно выходило на улицу, как раз над входом в магазин.

Внизу, под фонарем, все еще стоял Квентин…

Не помня себя, Юлька быстро натянула плащ, сапоги, совсем позабыв, что на ней короткий домашний халатик, и пулей вылетела из квартиры.

— Джулия! — Он сделал вид, что совсем не удивился, словно она ушла всего пять минут назад.

— Прости… — задыхаясь, выговорила Юлька, — я хотела уйти по-английски…

Он молча прижал ее к себе одной рукой, а другую вытянул к мостовой, по привычке вскинув вверх большой палец. И когда первая же машина затормозила рядом, коротко сказал:

— В «Метрополь».

Глава 10 «СУФРАНТНЫЙ АМЮЗМАН»

Дождь начался неожиданно. Юлька с Квентином едва успели войти в двери гостиницы, как за их спинами громыхнуло, бабахнуло, ослепительная молния чиркнула совсем рядом, одновременно с громовым раскатом… И сейчас же сплошная стена воды обрушилась на каменный город.

Первая весенняя гроза… У Юльки почему-то сжалось сердце от восторга.

Ливень прорвался сквозь серую толщу опутавших небо туч, и сейчас же отступило тяжелое гнетущее чувство… Вернее, предчувствие плохого и невозможного… Предчувствие грозы.

И он был сродни недавним Юлькиным слезам, горьким и нежданным. Будто небо выплакивало свою невысказанную любовь.

И слезы, и ливень несли облегчение. От Юлькиных душевных мучений моментально и следа не осталось. Да и с чего пришло ей в голову грустить, страдать, ревновать, задаваться глупыми вопросами?

«Идущий вперед, не оглядывайся в начале пути», — гласит восточная мудрость. А они с Квентином в самом начале. А впереди целая жизнь.

Сполохи молний освещали черное ночное небо, и даже сверху было слышно, как яростно барабанят по мостовой крупные капли.

Юлька распахнула фрамугу и вдохнула пьянящую озоновую свежесть.

Квентин обхватил ее сзади за плечи, прижал к себе, быстро развязывая тугой поясок Юлькиного плаща.

Она стряхнула его под ноги, словно юркая змейка, сбросившая старую шкурку. И тут только вспомнила, что выскочила из дома в одном халатике.

Юлька поежилась от неловкости, не понимая, отчего вдруг у Квентина так изменилось лицо… Всегда немного надменное, сдержанное выражение его стало каким-то домашним… теплым… и удивленным. Он привык видеть Юльку в ее мальчишеской «униформе», быстрой, деловой, летящей. Он видел ее совершенно нагой, легкой и зажигательно-горячей. Но он не знал эту ее грань: простую, домашнюю, девчачью…

Она была похожа на девочку-подростка, резко выросшую за зиму, которой стал маловат прошлогодний летний халатик. И теперь Юлька стеснялась себя, словно старалась спрятать округлую набухшую грудь и изящные узкие бедра. Она смотрела исподлобья, смущаясь и краснея, будто нежданный визитер застал ее врасплох за мытьем полов или чисткой картошки…

— Я… совсем забыла… — пролепетала Юлька. — Я спешила…

Квентин молча подхватил ее на руки и жарко прильнул к полуоткрытым губам…

Она казалась ему маленькой и такой хрупкой, что он корил себя за прошлую грубую страсть и старался быть нежным и бережным. Словно перед ним была неопытная девочка, которую нужно долго приучать к себе, ласкать, готовить, чтобы она сумела побороть свой страх и стеснительность…

Простые пластмассовые пуговки халата медленно расстегивались, постепенно открывая новые участки тела, которые Квентин тут же покрывал легкими частыми поцелуями…

Он не спешил, и Юлька с удивлением открывала для себя новое чувство — ей тоже хотелось оттянуть последний миг сближения, насладиться этой внезапной нежностью, медленно растаять под его ласками, которые впитывала каждая частичка ее тела, словно горячий хлеб — масло…

Как непонятна и смешна была теперь жадная поспешность лестничных объятий и лёгкость быстро расстегивающихся молний. Словно и не с ней все это происходило…

Квентин прильнул губами к ее груди, и его язык защекотал набухший, как вишня, сосок, и от этого по всему телу разливалась сладостная волна…

— Еще… — попросила Юлька.

Ей казалось, что вся она стала тонкой, звенящей струной. Чуть тронь — и польется волшебная, восхитительная мелодия…

Она выгибалась в его руках, наслаждаясь этой тихой, неторопливой лаской, похожей на чистый весенний ливень за окном. А внутри нее будто назревала грозовая туча, и все тело томилось в ожидании неминуемого громовою раската…

И вдруг словно молния блеснула. Перед глазами вспыхнула ослепительная вспышка, и Юлька стремительно понеслась навстречу ей, в одно мгновение пронзила тяжелые тучи и вынырнула в бесконечный, ровный, голубой свет.

Она вернулась на грешную землю, обнаружила себя в объятиях Квентина, с восторгом прижала его к себе…

— Любимый мой…

— Май дарлинг…

— Что это было? Небо?

— Лав…

Он коснулся ее, и она опять «улетела», легкая, словно освободившаяся от телесной оболочки…

Это было похоже на невиданные воздушные качели между небом и землей, то взмывающие ввысь, то стремительно падающие в оглушительную пустоту, так, что захватывало дух.

Они в детстве катались на таких «гигантских шагах», когда, держась за канат, взлетаешь над землей, чтобы на миг коснуться ее, оттолкнуться посильнее, и опять парить в воздухе, чувствуя себя птицей…

…Гроза медленно смещалась к востоку, сквозь лохмотья изодранных в клочья туч проглядывали чисто умытые звезды. И ливень прекратился как-то незаметно, словно устал от своего неистовства.

Юлька глубоко вздохнула и открыла изумленные глаза.

Голова слегка кружилась, как после двадцати кругов на карусели, а во всем теле была восторженная, звонкая легкость…

— Я вернулась? — спросила она Квентина.

Он улыбнулся в ответ:

— Ты все время была со мной.

— Неправда…

Юлька тихо засмеялась, устало потянулась губами к его губам. И тут только поняла, что они за это время даже не были близки. В этот небесный полет Квентин увлек ее одними ласками…

И его глаза были того же цвета, что и небо, в котором она парила в те чудные мгновения… Или она улетала в глубину его глаз?

— А теперь возьми меня, — попросила она.

И ему тоже хватило мгновения, чтобы унестись в волшебное пространство вместе с ней…

Почему отрезвление наступает так быстро? И проклятая подлая мысль опять свербит в мозгу: статья… Что ты скажешь утром маме Карле?

«Брысь, негодница! — яростно приказала этой мыслишке Юлька. — Я не желаю тебя думать!»

— Настоящая весна… — сказала она вслух. — Первая гроза… Скоро черемуха зацветет…

— Это что? — не понял Квентин.

— Такие деревья, или кусты… не знаю…

— Ты говоришь о них очень мечтательно. У них красивые цветы?

— Такие маленькие, беленькие… совсем невзрачные.

— Незврачные? — недоуменно переспросил Квентин.

— Они так пахнут… Обалдеть!

Юлька прильнула к нему и вздохнула.

Почему, когда кажется, что ты совершенно, абсолютно счастлив, всегда хочется еще чуть-чуть больше? Хотя бы веточку дурманящей черемухи…

А Квентин крепко обхватил ее ручищами, все eщe не желая отпускать от себя свою собственность. И как каждый собственник, весьма некстати вдруг принялся ревниво выпытывать, много ли мужчин до него доставляли Юльке такое же удовольствие…

— Только ты… — совершенно честно сказала она чистую правду.

Но ему хотелось знать больше, кому она принадлежала до него, словно это знание могло принести облегчение.

— А ты? — парировала Юлька.

— Я мужчина, — резонно ответил он.

— А я женщина, — нахмурилась Юлька.

— Сколько у тебя было мужчин? — допытывался он.

Наверное, надо было ответить: один. Но Юльку такой допрос вдруг возмутил до глубины души. Разве это сейчас имеет значение?

— Я не считала, — выпалила она.

— Как это?

— А вот так! Потому что любовь — это не бухгалтерский отчет! Ты читал Кампоамора?

— Нельзя каждый час кого-то любить! — процедил Квентин.

— А кто сказал, что каждый час разных?

— Ты.

В Юльке проснулся азарт заядлой спорщицы. Она высвободилась из-под его руки и пристально посмотрела ему в лицо.

— Интересно, а кто определил, сколько можно?

— У людей есть моральные нормы…

— Резонер! — возмущенно оборвала она Квентина. — У тебя наверняка была куча баб, а ты мне здесь декламируешь моральный кодекс строителя коммунизма! Почему это о мужиках, которые каждую юбку задрать готовы, игриво говорят: Дон Жуан… А о женщине обязательно: шлюха?!

— Ты любила всех твоих партнеров? — перебил ее Квентин.

Он тоже вскочил, сел на постели, сверля Юльку глазами.

— Я ненавижу слово: партнер! Мы не в теннис играем!

— Ладно. Ты любила тех, с кем спала?

— Я ложусь в постель с тем, кто меня понимает! Для этого нужно духовное родство…

Квентин саркастически расхохотался.

— Ложь! Я не понимаю тебя. Твоя душа — потемки. Тебе приходится переводить мне вашу так называемую «игру слов»… А ты здесь! — Он хлопнул ладонью по постели.

— Ты ревнуешь меня к прошлому?

— Нонсенс! Но, чтобы иметь отношения, нужно все знать. Так принято.

— Где? Кем?

— В нормальном цивилизованном мире.

— А мы, по-твоему, ненормальные дикари?

— Не утрируй. Я задал обычный вопрос. Я имею право знать кое-что о женщине…

— Которую трахаешь?

— Не понял…

— Не важно. Я поняла.

— Которую люблю…

— О! Это признание? — с вызовом расхохоталась в ответ Юлька. — И ты, конечно, любил всех, кого удавалось затащить в койку!

— Нет.

— А что? По выбору? Каждую третью? Или десятую?

— Почему ты злишься? Если люди считают, что они близки, то вполне нормально без обид обсудить предыдущий опыт, сделать выводы из прошлых ошибок, чтобы избежать их впредь… — попытался втолковать ей Квентин.

— Ты перепутал меня с твоим психоаналитиком! — крикнула Юлька.

— Поэтому я хочу знать…

— Не желаю ничего слушать!

Юлька с силой зажала ладонями уши и громко принялась выкрикивать первое, что пришло в голову:

Квентин растерянно смотрел на нее, искренне не понимая, что привело Юльку в такую неописуемую ярость.

Это он должен возмутиться и оскорбиться оттого, что она не хочет с ним поделиться, успокоить его мужское самолюбие… Ведь каждому мужчине важно думать, что только он сумел пробудить в любимой настоящую женщину. Ведь каждый не хочет и боится сравнения с длинной вереницей предыдущих. Ведь нестерпимо мучительно думать, что она млела и растворилась в чьих-то других руках…

Он искренне жаждал всей правды… Но мечтал услышать ложь…

Загадочная русская душа… Все женщины на свете непредсказуемы, но их хотя бы можно понять!

— Джулия… — Он сделал еще одну попытку. — Посмотри на меня. Перестань читать эти ужасные стихи.

Она разжала руки, услышала его слова и оскорбилась еще больше:

— Это не ужасные стихи! Невежа! Это Пушкин!

— Да? Извини… Я не узнал…

— Темнота! Ты учил русский и не знаешь Пушкина? — с издевкой спросила Юлька. — А еще говоришь, что хочешь меня понять!

— Хочу, — озадаченно пробормотал Квентин. Наконец-то окончилась эта истерическая декламация, и разговор возвращается в нормальное русло.

Но у Юльки внутри проснулся озорной язвительный бесенок. Она уселась в позу падишаха, скрестила на груди руки и нравоучительно произнесла:

— Тогда слушай и не перебивай. Значит, так. Мы с Александром Сергеевичем родились в один день. Ну я, естественно, на полтора века позже. Но у нас много общего, потому что наше появление на свет озаряла одна звезда. Ты веришь в звезды? Квентин озадаченно кивнул, не понимая еще, к чему она клонит, но на всякий случай не возражая.

— Так вот, Пушкин влюблялся во многих женщин. Он Наталье Гончаровой писал: «Моя сто первая любовь…» Понимаешь?

Квентин снова кивнул.

— Но это не мешало ему быть великим поэтом. Наоборот, это давало вдохновение.

— Да-да… Он поэт… — подтвердил Квентин.

— А когда я влюбляюсь, то тоже чувствую вдохновение. Это полет души… Это такой краткий миг, а потом думаешь: и что я в нем нашла?

— В ком? — сразу же уточнил Квентин.

— Не перебивай, — разозлилась Юлька. — Я вообще говорю. Абстрактно. По большому счету Пушкин любил только свою жену. И я тоже полюблю только одного и на всю жизнь.

— Кого?

Юлька строго посмотрела на него, и Квентин замолчал.

— Значит, чтобы понять меня, ты сначала должен понять Пушкина.

— Но я читал! — горячо возразил ей Квентин. — Я знаю «Евгения Онегина» и «Повести Белкина»… Правда, немного сложно переводить его стиль…

— Я тебе помогу, — с вкрадчивой ласковостью сказала Юлька. — Ты плохо понимаешь стиль той эпохи, да? С тех пор русский язык очень изменился. Это естественно. Ведь Шекспира тоже надо теперь переводить со староанглийского… Я прочту тебе современный вариант… — И она с максимальной серьезностью, с выражением принялась читать нараспев:

Бедный Квентин! Он воспринял пародию Теффи за чистую монету и теперь старался переварить услышанное.

Юлька, едва сдерживая смех, глянула на него, как строгая учительница.

— Ну?

— Что? — пролепетал Квентин.

— Я слушаю тебя.

Квентин помялся и преувеличенно бодро воскликнул:

— Экселент! Великолепно! Здесь чувствуется размах… широкий русский простор…

Юлька не выдержала, повалилась на кровать и закатилась от хохота, повизгивая и дрыгая ногами.

Просто полное непонимание! Как же им общаться дальше, если самые простые понятия становятся препятствием? Если ему недоступны ее шутки, а ей его привычные установки?

«Мы с тобой два берега у одной реки…» Нет, у океана… Разные, как день и ночь… шутки прочь… «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно»… «Ему и больно, и смешно…»

Ну просто полный «суфрантный амюзман»…

Глава 11 К НАМ ЕДЕТ РЕВИЗОР

Голова трещит, как после хорошей пьянки… Немудрено, Юлька глаз не сомкнула за эту ночь.

Квентин умаялся от бурных выяснений и интеллектуального напряжения и мирно сопел, раскинувшись на двуспальной кровати, а Юлька пристроилась на пуфике у трюмо и строчила на листочках блокнота свою злополучную статейку.

Бог весть, что она там понаписала! Перечитывать уже не было ни сил, ни времени…

Едва рассвет забрезжил за окнами, она наглухо застегнула плащ и помчалась ловить машину, молясь только об одном: чтобы водитель не заметил отсутствие колготок. Подумает еще черт знает что…

Поминутно посматривая на заведенный будильник, она лихорадочно тюкала пальцами по клавишам машинки, а соседка Лида раздраженно барабанила в стену, громко возмущаясь, что ей не дают спокойно отдохнуть.

Будильник прозвенел, когда Юлька вынула из каретки последний лист. Времени оставалось только чтобы переодеться.

Через час она уже стояла в кабинете Вероники Андреевны и пыталась протереть глаза от застилающего их тумана…

Две мамы Карлы то расползались по углам широкого стола, то опять соединялись воедино. А ее слова не доходили до сознания. Шелестели мимо, словно ровный шум дождя…

Дождь… ливень… гроза… гром… вспышка молнии… О, как слабеют коленки от одного воспоминания…

— Хорошо… — обрывками выхватывала она отдельные фразы начальницы. — Сравнение с Голливудом — это хлестко… Вы удачно придумали этого американца. Необычно показать наше кино их непредвзятым взглядом…

Что она выдумала? Какого американца? А может, и все, что было этой ночью, Юлька тоже придумала?

Мысли путаются… Разве она писала о Квентине? О, мой Бог?! Может, там и про грозу… и про ее волшебный полет… и про то, как медленно сползает с тела расстегнутый халатик, а его руки…

— Чьи руки? — переспросила Вероника Андреевна. — Вы о фальшивых рукопожатиях? Может. расширить этот абзац? Сорвать с нашей богемы маски?

Юлька что-то невнятно пролепетала.

— Вы меня слушаете? — рассерженно спросила.

Вероника Андреевна и постучала карандашом по столу.

— Простите… я себя плохо чувствую… — Юльке даже притворяться не надо было, чтоб ей поверили.

Мама Карла сняла очки и прищурилась, внимательно изучая Юлькино лицо, словно вычитывала корректуру.

— Гм… действительно… — признала она. — У вас землистый цвет лица, красные белки и опухшие глаза. Надо сказать, вы сильно подурнели.

Она была невероятно щедра на комплименты.

— Да… — Юлька откашлялась. — Грипп, наверное… Я еле встала сегодня… — и мысленно добавила: «из постели Квентина…»

Вероника Андреевна испуганно всплеснула маленькими ручками.

— Грипп?! И вы пришли в редакцию?! Чтоб заразить сотрудников?! А если эпидемия?! Кто будет готовить номер?! Газета должна выходить каждый день!

— Я не подумала… — растерялась Юлька. — Статья…

— Надо было позвонить, и мы бы прислали к вам курьера!

«В следующий раз так и сделаю, — подумала Юлька. — Действительно, какого черта я сюда тащилась? Сейчас бы уже лежала в постельке, десятый сон видела…»

— Что вы стоите?! — вскрикнула Вероника Андреевна, и Юлька заметила, как она прикрывает себе нос и рот белоснежным расправленным платочком… — Идите! Идите же!

И вытянутая сморщенная ладошка нетерпеливо указала Юльке на дверь.

На такси больше денег не было, пришлось тащиться домой на метро.

Она пересела на кольцевой, нашла свободное место и моментально заснула, привалившись щекой к чьему-то широкому плечу.

Так уютно ехать рядом с Квентином… Он так бережно поддерживает ее, поворачивается, чтоб ей было удобнее…

— Вот сидят и делают вид, что спят! — громко и визгливо заорал кто-то над самым ухом. — Что за молодежь?! Что за время?! Раньше хоть стариков уважали, а теперь…

— Раньше их комсомол воспитывал, а теперь распустились! — так же громогласно поддержал кто-то рядом. — Теперь ни морали, ни нравственности, кругом разврат, кабаки ночные, проституция, казино…

— Тише вы! — сказал приятный мужской голос. — Человек устал…

— А ты сам-то чего расселся, бесстыжий? Не видишь, что старики стоят?

Юлька открыла глаза и увидела склоненные над ней обозленные лица. Какой-то старик с палкой бесцеремонно тряс ее за плечо.

— Вставай, красавица. Ночью спать надо, а не шаландаться. Ей стало вдруг очень стыдно за этих орущих людей… Что подумает Квентин? Что они действительно дикари?

Она покосилась на него, оторвала щеку от уютного плеча… и ошалела.

Вместо Квентина ей улыбался симпатичный рыжеватый парень.

— Выспались? — шепнул он. — Тогда, может, встанем? А то нас сейчас палками забьют…

— Простите! — Юлька вскочила и принялась лихорадочно протискиваться к выходу.

Едва двери раскрылись, она выскочила на платформу. Парень за ней. Она ошарашенно озиралась, не понимая, где находится…

тихонько пропел рыжий парень. У него оказался приятный хрипловатый голос.

— А куда мы ехали?

— На «Добрынинскую».

— Тогда нам в другую сторону.

Парень взял ее под руку, перевел через платформу, и они вновь вошли в вагон. Только теперь Юлька благоразумно осталась стоять.

— Надо выпить кофе, — сказал парень. — Давай выйдем здесь, я знаю хорошее местечко. …

Юлька покачала головой.

— Домой хочу.

— Спать?

— Угадал, — она улыбнулась.

Они разговаривали, будто были знакомы сто лет… И почему с Квентином у нее так не получается?

— «Добрынинская»… — протрещал громкоговоритель.

— Ладно, тогда пока, — сказал парень. — Мне дальше.

— Ты из-за меня проехал свою остановку? — сообразила Юлька.

— Ты так сладко спала…

— Спасибо…

— Дай мне твой телефон. Я позвоню.

Юлька опять улыбнулась, покачала головой и выскочила из вагона.

Парень махнул ей вслед рукой, и двери закрылись.

Юлька поднималась по лестнице и думала о том, что они даже не узнали, как зовут друг друга. А невидимая связь уже установилась. Неужели все дело в том, что они с этим незнакомым рыжим просто ходят по одним улицам, дышат одним воздухом и живут в одной стране? Разве это так важно?

Она всегда легко находила с людьми общий язык. С самыми разными — и с начальниками, и с бомжами… В студенческие годы, когда еще были живы родные вонючие пивнушки, Юлька любила зайти туда с ребятами, потолкаться за липкими столиками среди колоритной публики. Послушать рассказы подвыпивших мужичков, потолковать с ними «за жизнь». Они называли это «подготовкой к реферату на тему «Каждый человек нам интересен, каждый человек нам дорог»…

Но не потащить же Квентина в его отглаженном костюме в пивнушку, чтобы «окунуть в гущу народную». Да и нет их уже, выросли как грибы модные бары с долларовыми ценами…

В квартире разрывался телефон. Звонок был длинный и непрерывный. Междугородный…

Юлька подлетела и в последний момент успела схватить трубку.

— Слава Богу, наконец-то! — откуда-то издалека едва слышно сказал мамин голос. — Что вы так долго не подходите?

— Я только вошла, — Юлька заметила, что сразу же начинает оправдываться, словно в чем-то виновата…

— А где Оля?

— Ее нет дома, — уклончиво отозвалась Юлька.

— А ты где была?

Мама любила задавать вопросы как на допросе, с неизбывной учительской интонацией.

— В редакции. Статью сдавала.

— А почему сейчас дома? У тебя неполный рабочий день? — Он у меня ненормированный, мама, — вздохнула Юлька. — А у Оли?

Юлька хмыкнула.

— Тоже.

— А почему у тебя голос усталый?

— Я работала ночью.

— Разве тебе не хватает дня? — с упреком принялась за нравоучения мама. — Ты всегда разбрасываешься. Надо учиться организовывать себя.

— Мама, я организовываю… Но бывают срочные задания, понимаешь? Производственная необходимость. Журналистика — это конвейер…

— Я прекрасно понимаю и без тебя, что такое журналистика, — обиженно перебила мама. — И я чувствую, что у вас что-то не так…

— Все так.

— Не лги. Вы не пишете уже два месяца.

— Мам, — взмолилась Юлька. — Знаешь, я по сколько страниц в день пишу?! У меня уже просто сил не хватает…

— А у Оли?

Юлька скрипнула зубами. Вечно ей приходится прикрывать эту вертихвостку. Надоело выгораживать!

— Это ты у нее спроси.

— Вот я и собираюсь это сделать. Мы с отцом уже начали беспокоиться, не случилось ли чего?

— Все нормально. Честное слово. Я сегодня же напишу вам.

— А Оля?

— Мы вместе напишем…

— Не надо, — сказала мама. — Не утруждайтесь. Я сама приеду, уже билет взяла.

— Зачем? — изумилась Юлька.

— То есть? Ты хочешь сказать, что у вас нет желания меня видеть?

Юлька вздохнула. Мама любит выворачивать слова наизнанку…

— Хотим. Мы соскучились, — горячо заверила она.

Голос у мамы потеплел.

— И я тоже. Встречайте в понедельник. Сто сороковой поезд, седьмой вагон. Я еще телеграмму дала на всякий случай.

— Целую. Ждем.

Юлька ошарашенно стояла посреди коридора с трубкой в руке. Черт, как некстати! И Ольга исчезла… Даже адреса своего суженого не оставила. Вот где ее теперь искать? Врать, что в срочной командировке? Опять ей одной расхлебывать?

Тут же позвонили в дверь. Это принесли телеграмму.

Юлька бросила ее на стол и решила сначала выспаться, а потом уже принимать решения, в это время раздался новый звонок.

Ну просто день визитов и сообщений! Кого еще черт несет? Пусть хоть обзвонятся. Ее нет дома. Ее вообще уже нет. Спит она… Все.

Хлопнула входная дверь, по коридору протопали ноги…

— А! Ты дома! — раздался бодренький голос Ольги. — А почему не открываешь?

— У тебя свои ключи есть.

— Так я их еле в сумке нашла… — Ольга втащила в комнату чемодан. — А где раскладушка? Я тоже спать хочу.

— Ты что, вернулась? — приподняла голову Юлька.

— Ага.

— Быстро что-то…

— А чего тянуть?

Ольга приготовилась к защите, но неожиданно увидела, что лицо сестры сияет неподдельной радостью.

— Слава Богу! — воскликнула Юлька.

— Ты что, рада?

— Ужасно!

— И с чего бы это? Соскучилась?

— Ага. Только не я.

— А кто же? — недоуменно уставилась на нее Ольга.

— Наша мамочка. Ты, зараза, когда ей последний раз писала? Мы же договаривались, что ты берешь это на себя!

Оленька хлопнула себя по лбу.

— И правда! Я свинья! Совершенно из головы вылетело!

— Немудрено, — съязвила Юлька. — У тебя в ней вообще мысли не задерживаются.

— Я напишу…

— Поздно, — со скрытым злорадством ответила Юлька. — «К нам едет ревизор». Так что ты появилась как раз вовремя.

Оля уселась на раскладушку и растерянно спросила:

— И что же нам делать?

— Придется сказать наконец правду, — поддразнила Юлька. — Я не вижу другого выхода.

У Оленьки лицо искривилось.

— Юленька, милая, ты шутишь? — жалобно спросила она. — Не выдавай меня…

— Ты же знаешь, что мама захочет прочесть все наши творения. Они там московские газеты не получают. А что ты ей покажешь? На моих материалах везде подпись: Юлия Синичкина. Юлия. Не Ольга.

— Что же делать? — запричитала Ольга. — Что делать? И почему все так сразу на одну голову валится? За что такая несправедливость?

— А что еще на тебя свалилось? Любимый выгнал?

Ольга гордо вскинула красивую голову.

— Я сама ушла! Он между прочим, умолял остаться…

— Представляю! — фыркнула Юлька. — «Ну че ты, в натуре?… Все будет путем… Поняла?… Hу ясно…» Верх красноречия!

— Примерно так… — всхлипнула Оля. — Я никогда не думала, что мне так важно просто говорить с человеком. Понимаешь? Вот я к тебе пришла… И нашла отдушину. Юлька, я две недели молчала!

— И как ты выдержала?

Но Оленька не заметила иронии, а серьезно ответила:

— Сама не представляю. И сама себя не пойму. Все было так классно… Он в постели просто фейерверк… A с утра встанем — и ни полслова. Он по делам уматывает, я ногти крашу. Квартира огромная… пусто… тоска… Приедет, скажет только: «Одевайся… едем». Молча поели в кабаке — и домой. «Раздевайся. Спать». Я ему: «Милый, ты меня любишь?» — «Естественно». — «А что ты весь день делаешь?» — «Дела». — «Какие?» — «А зачем тебе?» А позавчера меня в бутик повез. Я мерила, мерила, вертелась перед ним. Он молча ткнул в несколько шмоток, заплатил, в машину пакет бросил, и все… Даже не сказал, что я красивая, что мне идет… Словно корм для кошки купил!

Оленька быстро разделась и юркнула под одеяло. Юлька серьезно посмотрела на сестру.

— Оська, ты же не кошка. Ты личность.

— Ну да… — капризно протянула она. — А он козел… Я ему всю ночь высказывала, что меня не устраивает. Думаешь, понял? «Ладно, — говорит, — я тебе еще шубу куплю».

Юлька задумчиво грызла ногти. Получается, что и на одном языке договориться невозможно? Странно, опять у них с Ольгой полный синхрон. Обе этой ночью решали одну и ту же проблему со своими милыми…

— Не грызи ногти, — раздраженно сказала Оля. — Терпеть не могу! Я тебе руки горчицей намажу.

— Мне так легче думается.

— Посмотри на себя! У женщины руки должны быть ухожены, а у тебя вечно заусенцы торчат.

— Постучи с мое по клавишам — так не до маникюра будет, — огрызнулась Юлька.

— Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей, — парировала Ольга. Пожалуй, это было единственное что она усвоила из классики.

— Мой тоже меня не понимает, — вздохнула Юлька, а палец изо рта все-таки вынула. Вдруг и Квентин заметит, и ему станет неприятно?

— Конечно, — кивнула Оленька. — Какому мужику понравится, что ты носишься, как жиголо.

— Как Фигаро! — засмеялась Юлька. — Жиголо — мужчина.

— А Фигаро? — удивилась Оля. — Ну, не важно… Я имею в виду, что за работой ты готова забыть о личной жизни.

— Так мы как раз о личной жизни и выясняли, — усмехнулась Юлька. — От меня требовалось покаяние, как на исповеди. Кто, что и сколько?

— Хам! — возмутилась Оля. — Право личности гарантируется конституцией.

— Жаль, я не догадалась ему этого сказать! — Юлька расхохоталась и натянула на голову одеяло. — Завтра обязательно сообщу… Нет… уже сегодня…

Глава 12 МОСКВА — ПЕТУШКИ

Квентин ждал ее под часами на Курском вокзале.

Воскресенье выдалось чудным. Тепло, солнечно, как-то сразу пахнуло приближающимся летом… И хотя было только начало мая, многие уже сбросили надоевшие плащи и куртки, щеголяли в одних блузках, в рубашках с короткими рукавами.

Юлька тащила тяжелую сумку, в которой глухо позвякивали бутылки. Из съестных припасов она взяла только четвертинку «бородинского», пару луковиц и пакетик майонеза.

До электрички оставалось еще двадцать минут.

— Мы едем на экскурсию? — спросил Квентин.

— Да. — Юлька загадочно улыбнулась.

— Куда? Золотое кольцо?

— Почти.

— А почему в электричке? Я мог заказать машину.

— Оставь свои буржуазные привычки, — оборвала его Юлька. — Это экскурсия не «по», а «в»… В дебри загадочной русской души… Ладно, не напрягайся, потом поймешь.

В воскресный день электричку штурмовала целая толпа дачников. С лопатами, огромными сумками, рассадой в корзинах, с обмотанными тряпками прутиками саженцев…

Шум, гам, толкотня… Юлька наметанным глазом выбрала местечко у окна, протиснулась вперед и потянула Квентина за рукав.

Его нежно-голубая сорочка с темно-синим галстуком и отутюженные серые брюки резко выделялись на общем фоне дачных маек и клетчатых рубах.

Сама Юлька была в джинсах и тонком черном свитерке с заплаткой на рукаве. Перехватив направленный на взгляд Квентина, она коротко объяснила:

— Так надо.

Он послушно сел рядом, притиснутый с другого бока толстой теткой с огромным мешком. Мешок лежал в проходе у самых носков его начищенных туфель и… шевелился…

— Не помешает? — спросила тетка. — Я кабанчика в деревню везу. Да не волнуйтесь, он смирный…

Квентин чуть-чуть отодвинулся и тихо спросил у Юльки:

— Кабанчик — это свинья, да?

— Мужчина — свинья, — подтвердила Юлька, с удовольствием наблюдая, как он пытается вжиться в новое для него пространство.

Напротив расположились два поддатеньких мужичка и старушка.

Мужички сразу же, не дожидаясь, пока тронется электричка, достали пиво, связку воблы, одним щелчком откупорили бутылки об оконную раму и залпом опрокинули в горящие глотки.

Юлька удовлетворенно кивнула. Пьеса началась. Акт первый. Сцена первая. Мужчины пьют пиво.

— А теперь, Венечка, — вкрадчиво сказала она, расскажу тебе о твоем тезке. Ты Квентин, а по-русски — Вениамин, Венечка…

— Да, я знаю, — кивнул он. — Ты говорила.

— А у нас был такой писатель… Венечка Ерофеев. И он как-то раз сел вот в эту самую электричку, проехал в ней до станции Петушки… и написал настоящую народную книгу.

— Мы едем в его музей? — догадался Квентин.

— Умница, — похвалила Юлька. — Только мы едем в его музее. Он здесь. В этой электричке.

Квентин удивленно повертел головой.

— А где… экспонаты?

— Перед тобой. И вот здесь… — Юлька нагнулась и достала из сумки чекушку и два граненых стакана. — «Поезд тронулся, и мы налили по первой». Ну, пора и нам начать.

— Это что? — Квентин с подозрением покосился на криво налепленную этикетку.

— Дешевая водка, — невозмутимо отозвалась Юлька и налила по полстакана.

— А тоник? — Квентин понюхал жидкость и сморщился.

— Упаси Боже!

— А… закуска?

Юлька протянула ему кусочек горбушки.

— Сначала понюхай, а потом ешь.

И залихватски продемонстрировала, как это делается: выдохнула, залпом опрокинула в себя стакан, с шумом втянула носом кисловатый запах «чернушки» с тмином и только после этого медленно, словно нехотя, сжевала свой кусочек.

Квентин последовал ее примеру. С выдохом и залпом получилось хорошо, но на вдохе он мучительно закашлялся, побагровел и замахал руками.

— На, глотни, — сердобольно протянул ему пивко сидящий напротив мужичок. И сочувственно добавил: — Не пошла…

Квентин жадно запил водку пивом и перевел дух…

— Неправильно, — строго сказала Юлька. — Ну что ж… На Чухлинке придется повторить.

Мужичок, одолживший свое пиво, выразительно посмотрел на них, и Юлька плеснула водки и соседям.

Те с достоинством взяли стаканы, хором сказали:

— За легкую дорогу, — и синхронно проделали все, чему Юлька учила Квентина.

— Запомнил?

— Джулия, а зачем это? — тихо спросил он.

— Это кратчайший путь к познанию русской души, — усмехнулась она.

— На свадьбу, что ли, едете? — оглядев Квентина, спросил мужичок.

— Да нет… в Петушки… — туманно отозвалась Юлька.

— А мы в Электроугли.

— А что мужик у тебя такой нарядный?

— А он всегда такой, — засмеялась Юлька — Он американец.

— О! То — то, я смотрю, пить не умеет! — хлопнул себя по лбу мужичок и протянул Квентину руку лодочкой. — Вася.

— Петя, — сообщил второй.

— А он Веня, — Юлька толкнула Квентина в бок.

— Очень приятно, — выдавил он.

Вася потер ладони.

— Ну… со знакомством?

За знакомство до Чухлинки не дождались.

— Между первой и второй перерывчик небольшой, — хохотнул Петя и протянул Квентину воблу. — Ты ее вот так… лупи об лавку… мягче станет.

Под его чутким руководством Квентин выпил, занюхал по всем правилам и принялся разделывать пересушенную воблу.

— Пузырик, пузырик поджарь, — учил Вася. — Держи спички.

Сырые головки ломались, гасли, а потом резко вспыхнули обжигая пальцы… Пузырик надувался от жара, чернел, сморщивался…

— В самый раз, — решил Вася.

Квентин принялся его старательно разжевывать… и брови его удивленно поползли вверх.

— Вкусно? — хохотал Петя и крепко трескал его ладонью по коленке. — То — то! Вы там в Америке такого и не пробовали!

…К Железнодорожному они уже вовсю общались на дикой смеси русского с матерным, дополняя непонятное выразительными жестами.

Третья чекушка удивительно облегчила взаимопонимание. А «Жигулевское» прекрасно утоляло жажду, скрашивая вагонную духоту.

И лучок пришелся кстати… Вася разрезал его перочинным ножиком, положил на четверть головки кусочек воблы и со смаком отправил в рот. Квентин последовал его примеру.

— Русский бутерброд! — закатывались мужички, глядя, как у Квентина наворачиваются на глаза слезы. — Что, шланги горят? Ты пивом, пивом лакируй…

— Лакируй?

— Ну, смазывай… По горлу, как маслом, усек?

— А… Да, да…

Квентин раскраснелся, глаза заблестели. Он ослабил туго затянутый галстук, а потом и вовсе расстегнул верхнюю пуговицу.

Кабанчик у его ног зашевелился и пронзительно заверещал. Тетка пнула его пяткой.

— Вот зараза!

Кабанчик завизжал еще громче. А тетка махнула рукой:

— Да ну тебя! Надоест — сам заткнешься.

Сверху, на багажной полке, сразу загомонили цыплята в закрытой корзине, чьи-то саженцы впились в шею тонкими прутиками…

В вагоне уже явственно пахло потом, колбасой, перегаром…

В тамбуре набились курильщики, надымили — не продохнуть. На каждой станции дверь из вагона открывалась, выпускала сизые клубы дыма и впускала тоненькую струйку свежего воздуха.

Колеса стучали, за мутным окном проплывали заводские трубы и редкие рощицы, покосившиеся деревянные домишки и пустые серые поля…

Квентин покачивался на жесткой скамье, приваливался боком к Юлькиному плечу и глуповато улыбался.

…До Электроуглей они уговорили еще одну бутылку и научили Квентина сложному матерному анекдоту, который пришлось повторить раз десять, пока он понял. А поняв, хохотал, как ребенок.

— Ну, бывай, Веня! — Петя крепко хлопнул его по плечу. — Привет Петушкам.

Квентин проводил своих попутчиков полным сожаления взглядом, но их место тут же заняли два грузных солидных дядечки. Они вынули из пузатою портфеля вареную колбасу, батон хлеба… и пиво.

— Залакируем? — предложил Квентин, а взгляд его поневоле притягивался к аппетитно пахнущей колбасе. Юлькину-то «бородяшку» давно «снюхали».

Разве кто отказывался в пути поддержать хорошую компанию?

Залакировали. И Квентин с жадностью впился зубами в кусок «докторской».

Дядечки вышли через полчаса, но за это время кончились еще две чекушки.

…Верещащего борова наконец-то выволокли из вагона. Он упирался в своем мешке, поэтому тянули сообща. Тетка тащила, Квентин толкал… Но теперь в тамбур завели козу. И на огласила весь вагон жалобным протяжным блеяньем.

Вместо дядечек пару станций проехали три неопределенного возраста женщины в платочках. От водки они отказались зато угостили Квентина с Юлькой семечками.

Юлька давилась от беззвучного смеха. Квентин никак не мог разгрызть семечку. Одну сжевал прямо с шелухой, вторую принялся чистить пальцами.

Узнав, что он из Америки, сердобольные женщины принялись учить его «лузгать». Но только он освоил эту сложную процедуру и начал залихватски сплевывать шелуху через губу, как вместо них уселся хмурый громила с татуировками на руках и буркнул:

— Не плюйся, козел.

— Коза там… — Квентин с улыбкой ткнул пальцем в тамбур.

— А я говорю: ты козел.

— Не-ет… — протянул Квентин и сунул ему ладонь. — Я Веня.

Громила оценивающе окинул взглядом широкую, массивную фигуру Квентина.

— Что, думаешь, здоровый?

— Ага, — чистосердечно подтвердил тот.

— Пойдем выйдем.

Квентин с готовностью поднялся.

Юлька прекрасно понимала, чем кончится этот «выход», но не стала его останавливать. Во-первых, она совершенно не волновалась за то, что его могут избить. Силищи-то немерено… еще неизвестно, кто кого. А во вторых, с какой стати вмешиваться в мужские разборки? Пусть на себе почувствует все перипетии сложной жизни российского мужика…

Резкий глухой удар раздался из тамбура. Потом удивленный возглас Квентина и еще удар… На мгновение стало тихо. Потом кто-то завозился, словно тащили куль с мукой. И оба, пошатываясь, в обнимку появились в проходе.

У Квентина на рубашку капала из носа кровь. У громилы была рассечена бровь.

Юлька быстро достала новую бутылку. Смочила водкой платок и подала громиле. Он прижал его к брови. А Квентину она запрокинула голову и зажала пальцами нос.

Два стакана водки примирили их окончательно. Оба поглядывали друг на друга с уважением. На закуску остался только пакетик майонеза, который мужчины поделили по-братски.

И оставшийся час обсуждали мастерство Брюса Ли, а под последнюю бутылку громила вдалбливал Квентину, насколько лучше всех этих заморских заморышей наш Тадеуш Касьянов.

В Петушках Юлька еле выволокла Квентина из пустого вагона.

Ноги у него заплетались, глаза смотрели в разные стороны, к губе прилипла подсолнуховая шелуха, рубаха выбилась из брюк, да к тому же была заляпана кровью, нос распух и покраснел. Но он был бодр, весел, возбужден и требовал немедленно показать ему знаменитые Петушки.

Юлька посадила его на шаткую скамейку на платформе и ткнула рукой в облупленную будочку вокзала.

— Вот.

— Это Петушки? — изумился Квентин. — А зачем мы сюда ехали?

— А здесь главное — не результат. Здесь главное — процесс.

— А! Понял, — закивал он. — Значит, надо найти супермаркет и купить водки.

— Это еще зачем? — с напускной строгостью спросила Юлька.

— Ехать обратно в этой… — он ткнул пальцем в вагон. — В электричке.

— Ну уж нет, — решительно сказала Юлька — Обратно мы в электричке не поедем. А то ты окончательно сопьешься. Это экскурсия в одну сторону. Москва — Петушки. Даже у Венечки не хватило сил написать «Петушки — Москва». Через полчаса на Москву пойдет автобус экспресс… Интересно, я смогу довести тебя до площади?

— Я сам могу идти! — возмутился Квентин. Встал, покачнулся и отчетливо сказал: — Твою мать…

В экспрессе он спал, и блаженная улыбка бродила по его разомлевшему лицу. Спал всю долгую дорогу до столицы, до самого Щелковского автовокзала…

А проснувшись, протер мутные глаза, мучительно глянул на Юльку и простонал:

— Пить… Шланги… как это?… За — ла-ки-ровать…

— Нет, дорогой, — засмеялась она. — Вот это называется: похмелиться. Так и быть, разрешу тебе еще бутылку пива Но это все.

— Душа горит… — повторил Квентин Васины слова — О… загадочная русская душа… Она у вас все время горит?

— Почти.

— Тогда — понимаю… Если вот так… — ткнул он себя кулаком в грудь, — то это невозможно…

Глава 13 МАМИНЫ ДОЧЕНЬКИ

— Ты где шаталась? — накинулась на Юльку Оля. — Я тут все выдраила, вылизала, а она смылась на целые сутки! Ты забыла? Сейчас поезд надо встречать.

— Не забыла. Одному человеку всю ночь было плохо… — она фыркнула. — Я его напоила…

— Ты и сама как с похмелья, — в ужасе завопила Оля. — Прими душ, а то мама сразу разрыв сердца получит.

По полу были разбросаны газеты с Юлькиными статьями из синей папочки, в которую она складывала на память свои публикации.

— Я тут смотрела… — засуетилась Оля. — Я сейчас соберу… Знаешь, вот здесь у «Ю» плохо палочка пропечаталась. Похоже на «О», правда?

Юлька глянула и усмехнулась про себя. Это была ее статья о «Севильском цирюльнике» с портретом Дениса в профиль, на котором отчетливо вырисовывался длинный нос ревнивца…

Странно, сейчас его лицо не вызывало в ней никаких ощущений, воспоминаний. Просто равнодушие… Один из многих, с кем сводила журналистская судьба…

И что только она в нем находила?

— Правда. И что с того? — равнодушно ответила Юлька.

— Давай скажем, что это моя…

Юлька пожала плечами.

— Говори, что хочешь. Но почему только одна? Как ты это объяснишь?

— А остальное — репортажи на Московском городском канале. Я продумала. Мама видела твои по ОРТ, а мои не могла видеть, потому что у них антенна не принимает, правильно?

На что другое, а на то, чтобы суметь выкрутиться, Оленькины мозги шурупили, что надо…

— Вы не волнуйтесь, девочки, я вас не стесню. Я только на два дня.

Мама оглядела маленькую комнату. Как они тут только помещаются? И письменный стол один…

— Ну что ты, мамочка! — хором воскликнули сестры, поневоле испытывая жуткое облегчение. — Останься подольше…

— Не могу, у меня же ученики, — гордо ответила мама. — Вот, на праздники только вырвалась… Я же репетиторством занимаюсь. Двух таких чудных девочек готовлю… Тоже на журфак хотят поступать. А им с заочных курсов такие сложные темы присылают — ну просто не сочинение, а кандидатская диссертация. Представляете, «Художественная функция сна в русской литературе девятнадцатого века»!

— Подумаешь! — насмешливо скривилась Оленька. — Четыре сна Веры Павловны…

Мама строго посмотрела на нее сквозь очки. Как будто собиралась сказать: «Садись. Два».

— Да что ты! А Достоевский, «Сон смешного человека»? А «Светлана» и «Людмила» Жуковского? А сон пушкинской Татьяны? А Лермонтов… «В полдневный жар в долине Дагестана…»?

Оленька шутливо вскинула вверх руки:

— Сдаюсь… Все… Убедила. Давайте лучше обедать.

Она пихнула сестру локтем в бок и сделала выразительные глаза, чтоб Юлька перевела разговор на другую тему, а сама благоразумно смылась на кухню.

Мама распаковывала сумку с домашними гостинцами и недоуменно выговаривала Юльке:

— Нет, это потрясающе! Чему же вас учили в университете? Вы же должны знать это как свои пять пальцев! Как же можно писать, не имея понятия о родной литературе?!

— Мамочка, мы имеем… — Юлька скрипнула зубами. Опять ей выгораживать эту дуреху… Отчитываться за двоих. Ты еще не назвала сон Обломова и сон Свидригайлова…

Взгляд у мамы потеплел. Она воодушевилась.

— Да-да, именно! Сон — как голос совести. Мы с девочками тоже заканчиваем анализ Достоевским. Неужели Олечка…

— Да она просто прикалывается, — заступилась за сестру Юлька.

Мамины брови тут же гневно поползли вверх.

— Юлия! Что это за словечки? Что за жаргон? Прикалывают брошку к платью. Если вы изъясняетесь таким языком…

Юлька примирительно обняла ее за плечи, улыбнулась.

— Мамочка, есть русский письменный и русский устный. Конечно, я не имею в виду ненормативную лексику… Ой, это ореховый пирог! Наш любимый! — Она развернула промасленный пергамент и вдохнула ароматный дух грецких орехов с корицей. — Обалдеть!

— Юлия, ты опять! — воскликнула мама. — Ты меня с ума сведешь! Почему не сказать: бесподобно… восхитительно…

— И бесподобно, и восхитительно! — подтвердила Юлька. Она тоже помчалась на кухню, громко извещая сестру: — Оля! Ставь чайник! Мама привезла «ореховое чудо»!

На кухне толстая Лида демонстративно пихалась с Олей около плиты, не давая занять ее конфорку. Ей почему-то срочно приспичило жарить яичницу.

— Юль, скажи ей! — Ольга изо всех сил сдерживалась, чтобы не сцепиться с ненавистной соседкой. Не будь мамы, она бы этой Лиде…

— Иди на стол накрывай. Я тут сама, — Юлька отправила сестру в комнату и тихо шепнула соседке: — Лидочка, у меня к тебе просьба.

— Не дам, — запальчиво ответила Лида. — Я тоже жилец и имею право готовить, когда захочу.

— Да готовь на здоровье. Я о другом. Понимаешь, мама приехала…

— Вот и хорошо, — тоном, не предвещающим ничего хорошего, заявила Лида. — Вот я ей все об этой шалаве расскажу! Пусть повлияет! Крутится в чужом доме, крутится… Жить мешает… Да еще мужиков уводит? Я бы, Юлька, на твоем месте не посмотрела, что сестра. Я бы ей физиономию начистила! Такого кадра отбила! С коттеджем! С колоннами!

Юлька подавила улыбку и сказала как можно серьезнее:

— Да не было у него коттеджа!

— Как? — обалдела Лида. — Он же сам говорил…

— Врал, — притворно вздохнула Юлька. — И вообще, он комнату снимает. Ни кола ни двора… Я как узнала…

— Голь перекатная! — всплеснула руками Лида. — А тебе голову морочил! Цену себе набивал!

— Я его раскусила, — поддакнула Юлька. — Ему наша квартира понравилась. В центре…

— Так он сюда жить мылился?’ — вскипела от негодования Лида.

— Представляешь, какую я могла сделать ошибку?! — в тон ей воскликнула Юлька. — А знаешь, кто его раскусил? Оля! Это она мне глаза открыла.

Лида была потрясена известием о том, что, вместо желанной освободившейся комнаты, над ней, оказывается, висела угроза поселения еще одного жильца. И отвела от нее нависшую беду… доселе ненавистная Ольга.

— Я ж не знала, — примирительно бормотнула она. — Какой кошмар! Но все равно… Ведь опять приперлась. А тебе нового надо искать… а то в девках засидишься…

— А она мне сейчас не мешает, — таинственно «поделилась» Юлька. — Я уже нашла. Мы у него встречаемся…

— Квартира есть? — воспряла духом Лида.

— Есть.

— Большая?

— Огромная.

— А точно его? — насторожилась Лида. — Не дурачит?

— Точно, точно, — заверила ее Юлька. — А ведь, если бы Оля с Денисом не закрутила, я бы этого не встретила…

Это было почти правдой, и потому прозвучало вполне искренне.

Лида тоже по достоинству оценила новую перспективу. И смилостивилась:

— Ладно, так и быть… Не буду матери нервы мотать… А у вас с ним серьезно?

— Очень.

— Ну, говори, что хотела?

— Если мама спросит, скажи, что Оля тоже работает. Ну… скажи, что это ее репортаж был о прическах. Тебя же Мотя так накрутил — просто королева была!

— Накрутил, — мрачно подтвердила Лида. — А потом мне Борька хвост накручивал.

Юлька умоляюще сложила ладошки.

— Ну что тебе стоит, Лидочка? Я же тебя от Борьки защищала?

— Защищала.

— А теперь ты… У мамы сердце больное…

— Юленька! — послышался из комнаты мамин голос. — Тебе помочь?

Юлька подхватила кастрюлю с супом и поспешила на зов.

Елена Семеновна Синичкина очень гордилась своими дочерьми. И умницы, и красавицы… Недаром, видно, родились они под звуки дивных пушкинских стихов…

Но Елена Семеновна, к сожалению, давным-давно перестала быть восторженной юной Леночкой, своей в доску для влюбленных в нее учеников, и теперь по учительской привычке не могла удержаться от того, чтобы не делать поминутных замечаний. Ей хотелось, чтобы ее близняшки были совершенством, а потому каждый мелкий огрех воспринимался ею как вселенская катастрофа.

Помня об этом, сестры подавали обед по всем правилам. Закуска, первое, второе, десерт… И сервировка соответственно: скатерть, салфетки, непременная нижняя тарелка под основную…

— А вы похудели… — сказала мама. — Вы всегда так питаетесь? Или на ходу, кое-как?

— Всегда, — хором заверили сестры.

Но мама под каким-то предлогом все же заглянула на кухню и принялась придирчиво выяснять у Лиды, что готовят ее девочки. Все-таки в коммуналке есть одно преимущество — все на виду, не скроешь.

Лида растерянно лепетала, помня Юлькины наставления:

— Борщ варят…макароны…

Хотя основным рационом сестер был чай с бутербродами.

— Первoe надо есть каждый день, — строго внушала ей мама. — Ребенку очень важна горячая пища… Вы бы следили за ними, Лидочка, я так переживаю… Они так много работают…

— Много, — послушно кивала Лида. — Юлька целыми ночами на машинке стучит.

— Oнa вам мешает? — испугалась мама.

— Нет-нет, что вы!

— А Оля?

— Забери ее оттуда, — пихнула сестру Ольга. — Сейчас ей Лидка такого наболтает!

Но, как назло, мама уже успела пригласить Лиду на чай с ореховым тортом.

— Да мне еще ужин готовить… и за Катюшкой в садик… — бормотала Лида, тем не менее с удовольствием усаживаясь во главе стола.

Юлька сделала ей «страшные глаза» и подала маме свою синюю папочку.

— Вот, мамуль, наши публикации. Почитай.

— Там моя одна, — быстро предупредила Оля. — У меня ведь все на городском телеканале…

— Ой, мам, какую Оля передачу о парикмахере сделала! Вот и Лида в ней участие принимала… — Юлька посмотрела на Лиду в упор. — Правда, Лида?

— А… Да, да… Этот Матвей такой смешной! У него жена негритянка! — взахлеб принялась вспоминать незабываемые минуты Лида. — Юлька ему говорит: «Сделай из моей соседки русскую красавицу». А он свою боится, видать, как огня. Меня начесывает, а сам все на нее поглядывает… Юлька мне объяснила, что Сесилька его к моделькам не ревнует, тощие больно… А вот такая дама, как я… — Она горделиво выпрямилась, демонстрируя свою мощную стать.

— Погодите… — нахмурилась мама. — Почему Юлька? Если это Оля снимала…

— Ну да, — смешалась Лида. — Оля снимала… Л Юлька говорила…

— А что ты удивляешься? — быстро затараторила Оленька. — Мы друг другу часто помогаем… Мы же похожи…

— А при чем здесь это? — недоуменно спросила мама.

— Ну вдруг одна заболеет, а тут эфир… Вот другая приходит и ведет передачу. И никто ничего не замечает. Здорово, правда? Вот ты ОРТ смотришь, в титрах написано, что Юлька, а в кадре я… Ха-ха.

Оленьку понесло. Юлька предупреждающе сжала ей под столом руку.

— Погоди… — медленно сказала мама. — я вас никогда не перепутаю. Не было такого.

— Ну это я так… фигурально выражаясь…

— К примеру… — подхватила Юлька и быстро посмотрела на часы. — Ой, мамуль, извини, заболтались… Мы же к четырем должны в редакцию заметки сдать. У тебя готово, Оля?

— Да, уже в сумке.

Юлька схватила со стола первые попавшиеся листочки и тоже сунула в сумочку.

— А о чем? — крикнула вдогонку мама.

— Чепуха. Просто хроника в новости. Мы скоро. Не скучай!

Два часа они гуляли по закоулкам вокруг дома и привычно переругивались.

— Ну чего ради я должна врать? — кипятилась Юлька.

— Ради мамы.

— Я себя чувствую полной идиоткой! А с тебя как с гуся вода. Что ты несешь? Хоть тормози на поворотах… Вспомни, как мама всем всю жизнь доказывала, что мы совершенно разные, и удивлялась, как они этого не замечают.

Оля потерла переносицу и беспечно махнула рукой.

— Да, это я ляпнула… Но ты вовремя вывернулась… Ничего, обойдется!

…Елена Семеновна привыкла все делать дотошно и добросовестно. Если изучать творчество писателя, так сверх отведенной школьной программы, если читать опусы своих дочерей, так от первого слова до последнего, подчеркивая в газете ручкой бойкие современные обороты, от которых ее коробило.

В Юлькиных статьях их было более чем достаточно. С точки зрения учительницы литературы и русского языка, их можно было отнести к специфическим стилистическим ошибкам. И как только редакторы этого не замечают? Что это за «все утерлись», «он их умыл», «запресмыкался»?

Мама вздохнула и взялась за Олину рецензию.

Господи, и здесь то же самое! Просто один стиль! Или их теперь так учат?

Конечно, надо признать, что написано бойко, живо, читается с интересом… но… что-то…

Она отложила газету, прикрыла глаза и принялась вспоминать…

Всем ее девочки казались одинаковыми, и только она замечала, какие они разные. Вот, взять хотя бы школьные сочинения… Да, сочинения. Юлька всегда искала необычное сравнение, старалась опровергнуть привычные штампы. А Оля… честно сдувала выдержки из школьного учебника. Ну, иногда для разнообразия пользовалась мамиными методичками. Конечно, на «пять», не придерешься… Но какие разные были у сестер эти пятерки.

Юлька в пылу своей полемики могла запутаться в стилистических нагромождениях, раздувала предложение на полстраницы и забывала, что чему подчиняется…

А у Оленьки все гладко, складно, правильно. Фразы округлые и ясные. Да только не свои, а чужие.

И Юлькин стиль с тех пор не изменился, только появилась профессиональная отшлифованность. А Оленька… будто переродилась… Или стала подражать сестре?

Елена Семеновна аккуратно сложила газеты в папку и принялась за уборку. Дочери так стремительно убежали Даже тортик не доели. Надо отрезать кусок для соседской девочки…

Она сложила посуду, отнесла на кухню, стукнула в Лидину дверь. Никого. Наверное, в детский сад пошла…

В этих коммуналках не поймешь, чей веник стоит за плитой, чья швабра в ванной? Ну ничего, авось не обидятся.

И хотя Оля накануне вылизала комнату, по ее мнению, до полного блеска, Елена Семеновна все равно нашла, что еще требует немедленного приложения хозяйской руки.

В шкафу все свалено как попало. На столе творческий раскардаш…

Она сложила листочки в стопочку, закрыла машинку футляром и выдвинула ящики. Так и есть. Поверх пачки с бумагой валяются использованные ленты для машинки, пузырек засохшей шрифт-замазки, скомканные черновики, какие-то фотографии, старые газеты…

Она вынула все из ящиков на пол, отложила в сторону кучку на выброс. Фотографии — в одну сторону, газеты…

Ой, да они вовсе не старые. Несколько одинаковых номеров с Оленькиной статьей о «Севильском цирюльнике» в постановке молодого талантливого режиссера… Написано с вдохновением, и молодой человек симпатичный… Может, что-то у них возникло? Симпатия… душевный порыв… Матери ведь умеют читать между строк.

Она вгляделась еще раз в портрет этого режиссера… и тут взгляд поневоле скользнул вниз, на подпись… А там ясно и отчетливо жирным типографским шрифтом было выведено: «Ю». Юлия!

По коридору прокатился детский топоток и раздался зычный голос Лиды:

— Куда в ботинках? О швабру вытри. Где швабра?

— Ох, простите, это я взяла, — поспешила к ней Елена Семеновна, захватив приготовленную тарелочку с тортом.

Лида расцвела от удовольствия. И как только у такой хорошей женщины уродилась такая шалава, как Олька?!

— Лидочка, вы не помните, — дипломатично начала издалека Елена Семеновна, — девочки не упоминали о таком Денисе Ивашенко? Он «Фигаро» ставил…

— Ну так! — в сердцах пробасила Лида. — Он и есть фигаро! Тьфу! Юлька его прославить решила, а он с ней так… пофигарил!

— Как? — схватилась за сердце Елена Семеновна. — Обманул? Бросил?

— Да и слава Богу! — поспешила утешить ее Лида, вспомнив о больном сердце. — Она себе лучше нашла!

— В каком… смысле?

— Ну… — Лида помялась и поняла, что ляпнула лишнее. — Вы только не думайте ничего. Юлька как раз скромная… Я ей порой говорю: «Да выгони ты эту шалаву, а то никогда замуж не выйдешь!» А вышла бы за приличного, и комната бы освободилась …

— Какую шалаву? — тихо спросила Елена Семеновна.

Лида густо залилась краской, низко склонилась над своим замком и забормотала:

— Ну… мало ли тут всяких шалав вокруг молоденьких девушек крутится… Гнать их всех надо! Правильно я говорю?

Елена Семеновна нервно скомкала в руке газету, поправила очки и пристально посмотрела на нее.

— Лида, а вы городской телеканал смотрите?

— А как же!

— И какое ваше мнение о моей Оле?

Лида напрягла все свои извилины Нет, Юлька ей о городском канале ничего не говорила… Только о прическах…

— Никогда не видела, — выпалила она. — Да и что ей там делать? Все равно что мне в Большом театре танцевать! — Она от души расхохоталась, довольная своим сравнением, и тут же спохватилась, увидев, как изменилось лицо Елены Семеновны: — Ой! Я вообще-то нерегулярно… может, пропустила… Да и вообще, я их путаю… Не пойму, одна или другая…

— Большое спасибо, — с достоинством кивнула Елена Семеновна и машинально погладила по голове притихшую Катюшку. — Ты ешь, ешь, это тебе…

Когда дочери вернулись, она сидела в кресле под лампой и читала. Вернее, делала вид, что читала. Подняла голову, сняла очки и посмотрела на обеих пристальным взглядом.

— Как съездили?

— Прекрасно. Все приняли.

— И о чем же ты писала, Юля?

— О премьере в Доме кино.

— Это было в пятничном номере.

— Мамочка, там каждый день премьера, — нашлась Юлька.

— Понятно, — мама кивнула ей. — А ты, Оля?

Ольгу вопрос застал врасплох. Она растерянно оглянулась на Юльку.

— А Оля о новой программе… — начала было та, но мама оборвала.

— Я не тебя спрашиваю.

И тут Юлька заметила на столе аккуратно разложенные газеты с портретом Дениса. Те самые экземпляры, которые она забрала из редакции, чтобы Денис мог раздать их своим знакомым, похвастаться, а потом сунула в ярости в глубину ящика и забыла о них.

Оля тоже их увидела, побледнела и пролепетала:

— Мама, я сейчас тебе все…

Но мама уже смотрела на Юльку.

— Юлия, почему ты меня обманула? — горько спросила она.

— Я? — опешила Юлька.

— Да. Ты сказала, что это не твоя статья. Почему?

— Она мне не нравится, — вскинула на нее глаза Юлька. — Ее искромсали.

Мама усмехнулась:

— Понятно. Значит, сестре ты подарила, что тебе негоже? Ну-ка, Оля, покажи мне свой красный диплом.

— Зачем? — жалко пролепетала Оля.

— Хочу посмотреть. Сегодня я засомневалась, что у тебя «отлично» по русской литературе.

— У меня, кажется… Он в редакции… в отделе кадров…

— Ты даже не знаешь, что диплом должен храниться дома, — вздохнула мама. — В личное дело вписывают только номер. Или вкладывают копию.

— Мамочка, ты только не волнуйся… — начала было Юлька.

— Итак, — перебила мама. — С какого курса тебя выгнали? Только честно.

— Меня не выгоняли!

— Ты лжешь мне в глаза.

И под ее разгневанным взглядом Оля съежилась и понурила голову.

— Меня отчислили… за академ-задолженности… Я отказалась пересдавать…

— Почему? — изумилась Елена Семеновна.

— Ну… — Оленька помялась и вздохнула. — Все равно бы из меня журналист не вышел…

— Мамочка, это был честный шаг, — решительно вмещалась Юлька. — Оля не стала занимать чужое место.

— Семь лет! — охнула мама. — Вы семь лет меня дурачили. На что вы рассчитывали? Ведь сколько веревочки не виться… — она назидательно подняла вверх палец, — а кончику быть.

— Мы не хотели тебя расстраивать, — промямлила Оля.

— И чем же ты занималась эти семь лет? Не училась, не работала…

— Она работала, — быстро встряла Юлька, пока сестра не брякнула что-нибудь сгоряча. — Она работает, мамочка. Оля… манекенщица. Правда. Она ведь у нас красивая…

— Манекенщица?! — у мамы в глазах застыл неописуемый ужас. — Золотая медаль! Великолепный английский! И манекенщица… Разве это профессия, выставлять себя на обозрение?

— Мама, ты же сама нас учила… — затараторила Юлька. — Нет плохой работы, есть плохие люди… А раз художники создают новые модели, их же надо кому-то показывать. И так, чтобы оценили по достоинству…

Мама трагическим жестом прикрыла рукой глаза.

— Моя дочь — вешалка для платьев! — воскликнула она. Если б она знала, что была на волосок от истины…

Лиде не спалось. Она выходила на кухню попить и злорадно наблюдала, как заплаканная Ольга пробегает в ванную и обратно, прислушивалась к возбужденным голосам за соседской дверью.

— Как я буду смотреть людям в глаза?! Весь город знает, что вы обе…

— Мамочка, разве без высшего образования ты меня любишь меньше, чем ее?

— Я все могла бы понять… Но только не ложь! И главное: ты вовсе не беспокоилась о моем здоровье, а хотела казаться лучше, чем ты есть на самом деле, — безжалостно припечатывала мама. — И дело не в образовании. Ты просто трусиха. Напакостила — и в кусты, отсидеться… А за тебя Юлька отдувается!

— Мама, это жестоко… — навзрыд рыдала Оленька.

При всей легкомысленности она любила и уважала мать, и ей было тяжело это апокалипсическое «развенчивание мифов».

Всю ночь они не сомкнули глаз, а наутро мама вновь упаковала чемодан.

Она поменяла билет на самый ближний поезд и стояла на перроне с отрешенным, обиженным лицом. Дочери молча переминались рядом с ноги на ногу и тоже молчали.

И только когда красный семафор сменился на зеленый и проводница велела зайти отъезжающим в вагон, мама быстро обняла Юльку и надолго прижала к груди Олю.

У Юльки внутри поневоле шевельнулось нехорошее чувство ревности. Свою «первенькую», несмотря на ее разгильдяйство, мама все-таки любила чуть больше, чем «последыша» Юльку, несмотря на все ее успехи…

А Оля, почуяв, что прощена, моментально просияла и с энтузиазмом принялась махать вслед поезду…

И все-то с нее, как с гуся вода…

Глава 14 ВСЕ ХОРОШЕЕ БЫСТРО КОНЧАЕТСЯ

Юльку ждал сюрприз. Едва оторвавшись от ее губ после долгого нетерпеливого поцелуя, Квентин протянул ей коробочку, перевязанную на западный манер ленточным бантом, а сам бросился к телефону.

— Передайте для абонента один-семь-три. Глаза — зеркало души, — старательно продиктовал он только что выученную русскую пословицу. — Люблю и то и другое, Венечка.

Юлька насторожилась.

Для кого это он Венечка? Это только она так его называет! Кого это он любит? Не этого же противного директора завода! И не его фиолетовую секретаршу!

Она гневно повернулась к нему, собираясь выяснить все незамедлительно, и даже позабыла о подарке.

Что за хамство! При ней передавать кому-то такие послания!

И тут у нее в руках, прямо внутри коробки, что-то оглушительно запищало.

От неожиданности Юлька выпустила коробку из рук, завизжала и… одним прыжком взлетела на кровать.

Мыши?! Глупые шутки!

Квентин расхохотался, поднял коробку и протянул Юльке.

— Не возьму! — Она замахала руками, отпихивая подарок от себя. — Я их терпеть не могу!

Квентин растерялся:

— Ты же говорила: это удобно…

Коробка продолжала пищать, а Квентин снял крышку, перевязанную бантом, и вынул…

Юлька в ужасе зажмурилась. Что-то холодное и твердое коснулось ее руки… Это не было похоже на живое…

— Ну, — ласково уговаривал Квентин, — нажми эту кнопочку…

Юлька осторожно приоткрыла один глаз.

У Квентина на ладони лежал маленький компактный пейджер. А на мерцающем экране чернели буковки сообщения: «Глаза — зеркало души…»

— Это мне? — Юлька взяла пейджер и счастливо рассмеялась. — Какая прелесть! Я так давно о нем мечтала… Но… — Улыбка сползла с липа. — Это же очень дорого…

Конечно, номер в хорошей гостинице, билет и командировочные ему оплачивает какая-то солидная фирма. Раскошеливается, так сказать, на представительские… Но подарок Квентин делает за свой счет… Неужели из-за того, что Юлька по глупости упрекнула его в отсутствии «крутых атрибутов»?

— Экономия времени стоит денег, — заметил Квентин. — Как это по-вашему…

— Время — деньги, — машинально сказала Юлька.

— У меня тоже такой, — радостно сообщил Квентин. — Запомни номер. — Он протянул картонку с цифрами. — Теперь, если ты опаздываешь, пожалуйста, предупреждай меня… Юлька засмеялась:

— Слушаюсь, сэр!

Интересно, у него в номере цифры ровно в обратном порядке: три-семь-один… Тройка, семерка, туз… А где же пиковая дама?…

Опять Пушкин… Только она не роковая дама. Она просто дама. Дама сердца…

А он ее рыцарь.

…Они занимались любовью, маленький пейджер через каждые пять минут повторял новое сообщение:

«Люблю… люблю… люблю…»

Это Квентин велел диспетчеру дублировать целый час это крайне важное, срочное признание…

Юлька протягивала руку, нажимала черную кнопочку, и текст застывал на экране…

Новое слово техники множило слова в геометрической прогрессии. Даже обожающая облекать все чувства в фразы близняшка могла наконец-то в полной мере насытиться этими словами.

— У меня для тебя сюрприз. — Он перевел дыхание и прижал Юльку к себе.

— Не слишком ли много для одного вечера?

— В самый раз. — Квентин помедлил, вглядываясь в ее лицо, и торжественно сообщил: — Я решил остаться еще на месяц. Сегодня днем мне продлили визу.

Юлька обрадовалась, но тут же испугалась:

— А тебе ничего за это не будет?

— От кого?

— От босса. Ты же уже закончил все свои дела…

— Ну, всегда можно найти новые, — глубокомысленно заметил Квентин. — У меня в России есть самое главное дело — это ты…

Юлька счастливо уткнулась носом в его плечо.

Еще никто не говорил ей, что она — самое главное в жизни. Она сама ставила сердечные увлечения только на второе место. Первое безоговорочно принадлежало работе. И вот. оказывается, все ее представления переворачиваются с ног на голову… А может, с головы на ноги? Ведь что может быть важнее, чем один-единственный миг с любимым? Разве стоит этого самая блестящая карьера?

А предстоит целый месяц… Он уже заранее кажется самым дивным, самым чудным в жизни. Он растягивается в вечность. И сжимается до мгновения, едва подумаешь, что и он когда-нибудь кончится…

Теперь Юлька постоянно чувствовала, что Квентин рядом.

Она неслась по эскалатору, привычно прыгая через ступеньки, а маленький пейджер тоненько пищал, передавая неповторимая и замечательная.

Она толкалась в вечно переполненном троллейбусе, а верный неразлучный дружок исправно писал на своем экране что ее любят, любят и ждут.

И стиснутые давкой пассажиры не могли понять, почему худенькая девушка с острыми локтями вдруг озарилась такой дивной, загадочной, отрешенной от всего улыбкой…

Она спешила по запутанным останкинским коридорам, машинально кивала на ходу знакомым, а в руке, как маяк, как путеводная звезда, был подарок Квентина. И в ушах звучал его голос…

Едва влетев в редакцию молодежных новостей, Юлька тут же бросилась к телефону.

Набрала номер и без стеснения продиктовала громко. так что слышать могли все присутствующие:

— Абоненту три-семь-один. Люблю. Буду в шесть. Не могу дождаться…

— Ого! — разом восхищенно выдохнули Александра и Костя.

А Юлька с вызовом глянула на них, не в силах скрыть сияющую, честно говоря, немного глуповатую улыбку…

И Костя тут же это подметил:

— Кажется, мы понесли потерю… — трагическим голосом сообщил он. — В наших рядах зияющий пробел… Мы лишились, товарищи, умного, мобильного, контактного сотрудника. Ведь от любви, граждане, все безнадежно глупеют. И вот участь сия не минула уважаемую Юлию Синичкину. — Он развел руками. — Даже не знаю, как теперь она будет делать репортаж из славного Приморья? Ведь ее словарный запас сократился до словарного запаса Эллочки Людоедки. И начхать ей теперь на экономику, культуру и нас с вами, вместе взятых…

Костя достал воображаемый платочек и «всплакнул».

— Сам дурак! — парировала Юлька.

А Костя в ответ только выразительно покрутил головой, призывая всех в свидетели:

— Вот видите! Глухой номер. Придется вам, Андрей Васильевич, искать, кого послать вместо Синичкиной.

Шеф потер переносицу и подключился к игре. Впрочем, по его тону было непонятно, то ли он, как и Костя, подшучивает над Юлькой, то ли и в самом деле раздумывает всерьез.

— Но ведь там, — он ткнул пальцем вверх, — утвердили ее заявку. Даже не знаю… Может, Матушкину? Правда, у нее опыта еще маловато… И трудно работать на чужом материале…

Погруженная в свои сладкие мечты, Юлька пропускала мимо ушей их реплики, но тут словно очнулась и насторожилась:

— Куда послать? Кого? Вместо меня? Ну уж нет!

— Слава Богу! — расхохотался Костя. — Кажется, это не так безнадежно. Больной будет жить…

А Юлька уже теребила шефа:

— Какую заявку утвердили? О Приморье? Это точно? И мне дадут группу?

С ума сойти! Она как самый настоящий корреспондент ОРТ поедет с собственной группой на край света делать свою собственную, авторскую передачу!

В главной редакции почти полгода мурыжили ее проект, не решаясь, по-видимому, доверить такой масштаб начинающей…

И вот…

— Лед тронулся, господа! — завопила она.

Но шеф быстренько охладил ее восторг.

— Из группы ты берешь только оператора. Остальных по мере надобности мы приглашаем с Дальневосточного телевидения Сама знаешь, сколько уходит на одни билеты.

— Ничего, — ободряюще кивнул ей Костя. — Я на все руки мастер. И за администратора могу, и за осветителя, и как телохранитель в случае чего. И крестиком вышивать… — Он мурлыкнул, как кот Матроскин. — И на машинке… и корову подоить…

Костя подхватил Юльку и закружил по тесной комнатке.

— Осторожно! Факс! — заверещала Александра.

А потом они вдвоем носились по кабинетам и приемным. Оформляли командировку, выписывали камеру и кассеты, получали в бухгалтерии деньги, в экспедиции — заказанные заранее билеты…

И только очнувшись от суеты, Юлька глянула на дату вылета и ойкнула:

— Как?! Уже послезавтра?!

— А чего тянуть? — улыбнулся Костя.

— А… никак нельзя отложить? — спросила Юлька.

Костя уставился на нее, как на тяжелобольную. Даже лоб ладошкой потрогал. И отдернул руку, словно обжегся.

— Да… Жар. Клиническая стадия… Ты сдурела, мать? Такую махину сдвинула, и на попятный? Куй железо, пока горячо! Да не мне тебя учить! Сама понимать должна. Если сейчас шустро не подсуетиться, у них потом обязательно возникнет что-то «более значимое». И твой проектик благополучно похерят.

Юлька и сама это прекрасно понимала, но…

Что же получается? Квентин ради нее решил остаться Он даже свою карьеру, возможно, ставит под угрозу… А она…

Выходит, Юлька выбирает карьеру?

Но ведь такой шанс может и не выпасть больше. А если получится, то ее ставки в этой сложной, построенной на интригax игре, называемой «телевидение», сразу и резко возрастут… И она одним махом превратится из корреспондента «на подхвате» с ненавистным декадным пропуском в уважаемого автора, имеющего собственную программу…

Вот только как это объяснить ему?

Пейджер в сумочке опять запищал, как проголодавшийся котенок:

«Люблю. Целую. Я уже в номере. Жду».

Слезы сами собой текли из глаз. Юлька почти наугад сворачивала по гостиничным коридорам к номеру Квентина.

Едва она подняла руку, чтобы постучать, как он рывком распахнул дверь.

Она не видела его лица из-за слез, а за ним все расплывалось в белом туманном мареве. И почему-то сладко, пьяняще пахло…

— Джулинька… — Он наконец-то освоил ласкательные уменьшительные суффиксы. — Это тебе…

Он потащил ее за руку, с гордостью показывая очередной сюрприз.

Весь номер был заставлен огромными охапками цветущей черемухи. Кружевные, воздушные букеты стояли в ведрах на полу, в вазах на всех тумбочках, столе, зеркале… Между ними можно было протискиваться только боком, чтобы не задеть ветки, не стряхнуть с них нежные крохотные соцветия…

Наверное, Квентин со всей гостиницы собрал у горничных ведра и вазы из свободных номеров…

Слезы у Юльки разом высохли, все-таки Близнецы не умеют долго грустить и всегда готовы переключиться на более радостные чувства…

— Это черь-е-муха, — старательно выговорил Квентин.

— Муха ты моя! — Юлька растроганно чмокнула его куда-то в подбородок. — Где же ты взял такое чудо? Признавайся, сколько деревьев обломал?

— О! — протянул Квентин. — Очень много.

— Тебя же могли оштрафовать! — припугнула Юлька. Квентин загадочно улыбнулся:

— Нет. Мой шофер стоял… на шухере. Правильно?

— Совсем неправильно, — шутливо нахмурилась Юлька. — Ты бессовестно портил наши зеленые насаждения.

Она представила, как Квентин в шикарном деловом костюме, воровато озираясь, обламывает ветки черемухи, и расхохоталась.

— А если бы поймали? Вот позор-то, а? Нота в американское посольство… Международный скандал…

— Нo я пытался купить, — оправдывался Квентин. — Я искал. Но у вас ее совсем не продают. Орхидеи — пожалуйста, а черемуху нет.

— И ты совершил налет на Ботанический сад?

— Нет. Мы осматривали площадку под строительство нового цеха, а там вокруг — целые заросли… Я наломал, сколько поместилось в машину… — И он грустно вздохнул: — Все равно ведь срубят.

— Ай-я-яй, — покачала головой Юлька. — И все из-за твоего цеха. Не стыдно?

— Но ведь землю отводит московское правительство…

Квентин на самом деле чувствовал себя виноватым …

От пьянящего аромата кружилась голова. Или это от переполнявших Юльку чувств?

Она отвечала на его поцелуи, а сама чувствовала себя гнусной обманщицей.

Надо сказать ему, что она уезжает… Нет, не сейчас позже…

Она так и не решилась.

Утром из редакции передала сообщение на пейджер: «Вылетаю в срочную командировку. Позвоню из Владивостока. Жди. Люблю и уже скучаю».

Абонент три-семь-один… Счастливое сочетание пушкинских карт… Германну они не принесли удачи. И Квентину судьба вместо тройки, семерки и туза выбросила пиковую даму. Разлуку.

Юлька выключила пейджер, чтобы не надрывать душу ответными сообщениями Квентина.

Кучу дел надо успеть переделать до отъезда. Да еще и собраться в дорогу… Найти резиновые сапоги. Костя сказал что там, где они будут снимать, непролазная грязь. Он велел взять теплую куртку.

Юлька нарочно заваливала себя срочными неотложными делами, чтобы не думать о разлуке… О своем… предательстве?

Нет! Он должен понять, что работа — это работа. А она постарается все сделать как можно быстрее и вернется…

Сутки туда… обратно… пару дней в городе, экспедиция в шахтерские поселки… Это неделя… Ну и на выезд в таежные прииски… Еще неделя.

Она успеет вернуться как раз к своему дню рождения. И у Квентина еще останется полмесяца. И они восполнят этот вынужденный пробел…

А Квентин, получив Юлькино сообщение, безрезультатно пытался связаться с ней. Но телефонистка заученно отвечала:

— Абонент недоступен для связи. Номер отключен.

Юлька сунула пейджер в глубину ящика письменного стола. В командировке он ей был ни к чему. Даже за Кольцевой в Москве он уже выходит из зоны связи.

Конечно, Оля не отказалась бы побаловаться престижной штучкой, пока сестренка в отъезде. Но Юлька прекрасно помнила историю с Денисом.

Нет уж, в любовных делах даже родная сестра может оказаться соперницей. Хватит с нее, опытная… Научилась на своих ошибках.

Хорошо, что Ольги нет дома. Усвистала на очередное рандеву…

Юлька оставила ей записку, велев не подходить к телефону и не отвечать на звонки, пусть хоть сам папа римский желает связаться с мисс Синичкиной.

…Но душа была не на месте. Она вообще была не с Юлькой, а никак не могла оторваться от абонента три-семь-один…

Пока Костя стоял в очереди на регистрацию, Юлька не выдержала и помчалась к телефону-автомату.

продиктовала она диспетчеру, -

— Вы превысили количество знаков, — бесстрастно сообщила телефонная барышня.

Ей было плевать, что кому-то хочется, чтоб его непременно ждали…

— Хорошо, оставьте только начало, — Юлька не стала спорить.

— А подпись?

— Аэропорт Домодедово, — брякнула Юлька.

— Юлька! Юлия! — метался по залу Костя — Синичкина, твою мать! Паспорт давай!

— Внимание. Объявляется посадка на рейс номер… — хрипловато верещали динамики.

Юлька в спешке схватила посадочный талон, дрожащими руками привязала бирки к дорожным сумкам…

Костя, чертыхаясь, помчался за разрешением на провоз камеры в салоне.

А Квентин, прочтя сообщение, сказал:

— Сорри, экскьюз ми, плиз… — и пошел к выходу из черного овального зала международного Бизнес-центра, в котором должно было состояться подписание решающего контракта …

Черный «мерседес» на предельной скорости несся по шоссе к аэропорту. И водитель удивленно косился на всегда невозмутимого и респектабельною господина Джефферсона, который вдруг с силой рванул с шеи тугой галстук, расстегнул пиджак и высунулся в приоткрытое окно.

А ноги господина Джефферсона ритмично пинали мягкое покрытие, устилающее пол автомобиля, словно подгоняли «мерседес», как лихие ковбои пришпоривают скакуна…

Авиалайнер медленно, словно нехотя, разбежался по взлетной полосе и неспешно принялся набирать высоту.

Костя пристегнул ремень, открыл объемистый кофр с камерой, которую все-таки протащил с собой, и извлек оттуда бутылку коньяку.

— Ну, давай за взлет, — предложил он.

— А за посадку?

— До посадки еще восемь часов. — Он тихо позвенел содержимым кофра. — Успеем… если растянем…

Юлька прижалась лбом к иллюминатору.

Внизу, под крылом самолета, уплывали вниз, становясь все меньше и меньше, домишки окрестных поселков, а по ровной стреле скоростного автобана мчались крохотные, игрушечные машинки…

Отсюда, сверху, казалось, что они стоят на месте…

«Смешно, — подумала Юлька. — Суета… все суета… бег на месте…»

А Квентин метался по огромному залу регистрации рейсов от одной стойки к другой.

— Джулия!

Он бесцеремонно отпихивал стоящих в очереди и спрашивал:

— Далекий Восток… Здесь? Посмотрите… Синичкина…

— В справочное бюро, гражданин!

— Совесть имей! Нахал!

— Далекий Восток…

— В воздухе, — наконец-то поняла, чего хочет этот странный растрепанный гражданин, невозмутимая девушка в справочном и для доходчивости ткнула пальцем в небо.

… - Жди меня, и я вернусь… — сказал Квентин, садясь обратно в машину.

— Только очень жди, — неожиданного для него подхватил водитель.

— Да! Правильно! — подскочил как ошпаренный Квентин. — Откуда вы знаете?

— Так это ж Симонов, — пожал плечами водитель — Поэт. Стихи это.

«Все русские знают эти слова… — подумал Квентин. — Только очень жди… Странные… Зачем так? Разве можно ждать «не очень»?… Загадочная русская душа… Но я сделаю все, как ты велела, Джулия… Только вернись. И как можно скорее».

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1 НА КРАЮ СВЕТА

Оказалось, что куда-то пропал день.

Юлька считала, загибая пальцы: вылетели утром. Значит, должен быть вечер. А здесь опять утро… Только завтрашнего дня.

Дурацкие часовые пояса! Голова кругом. А главное — и ночь пропала. Ее просто не было…

А глаза слипаются, и в голове шумит…

Они пили коньяк до самого Хабаровска, в котором ждали пересадку на другой самолет, и девушка в аэропорту так смешно объявляла вместо «пятьдесят» — «полста»…

— Рейс полста один…

За это и выпили последние «полста» граммов…

— Нечего раскисать! — ворвался к ней в номер Костя. — Пойдем на телестудию!

Юлька моментально вскочила. Конечно, лучше начать сразу, не откладывая, и закончить все побыстрее. И в Москву… к Венечке.

Полдня они провели на местной студии, до хрипоты обговаривая состав группы и график съемок.

Выехать решили завтра же. Хорошо, что дальне восточники оказались ребятами компанейскими и легкими на подъем.

А с каким восторгом они смотрели на представителей самого ОРТ»!

Юльке это безумно польстило.

После решения рабочих вопросов московских гостей торжественно завели в комнату с щедро накрытым длинным столом. Увидев белеющие между салатами горлышки водочных бутылок, Юлька обреченно вздохнула. А Костя с воодушевлением потер руки и просиял. Бочка бездонная!

Товарищеский обед плавно перетек в ужин, и поздно вечером теплой веселой компанией они отправились осматривать город.

Россыпь огней на рейде, свежий порывистый ветер с залива, узкая изогнутая бухта Золотой Рог… Улицы, то резко ныряющие вниз, то взмывающие почти вертикально, взбегая на сопки.

— Открыт закрытый порт Владивосток! — горланил Костя.

А все дружно подхватывали:

— Париж открыт, но мне туда не надо!

Местные называли свой город ласково, как мальчика или любимого мужчину: Владик. И с пафосом цитировал ленинскую фразу, увековеченную рядом с железнодорожным вокзалом:

«Владивосток далеко, но ведь город он нашенский!»

И, по-Юлькиному глубокому убеждению, Ленин никогда и ничего не говорил лучше и точнее.

Когда после долгих провожаний, петляний по улицам и заверений в искренней дружбе Юлька наконец добралась до номера, глаза уже совсем не смотрели — сплошная туманная пелена…

«Надо позвонить Квенти…» — успела подумать она и тут же провалилась в глубокий сон, едва успев упасть на кровать, даже не раздевшись.

Только смежила веки, а уже кто-то бесцеремонно трясет за плечо. И солнечный свет заливает номер.

— Вставай, проснись, кудрявая!

Костя, как обычно, бодр и весел.

— Сколько времени?

— Уже десять, дорогуша. Мы опаздываем. Собирай манатки.

— Я не распаковывала.

Юлька хлопала заспанными глазами, лихорадочно соображая, который час в Москве? Шесть вечера? Или два часа ночи?

— Два часа, — развеял ее сомнения Костя. — Мы же теперь живем с опережением.

Юлька плеснула в лицо водой и, пока Костя стаскивал вещи вниз, к японскому микроавтобусу, быстро набрала межгород.

У Квентина в «люксе» никто не брал трубку. Только длинные гудки…

Спит? Или?… Чем еще можно заниматься в такое время?! Тогда пейджер! Но междугородная связь никак не хотела соединяться с московским коммутатором. Чей-то невыразительный противный голос механически бубнил после первых же цифр:

— Неправильно набран номер…

Придется позвонить позже. Венечка просыпается в семь. Значит, по-Юлькиному это будет три часа дня…

— Юлька, в машину! — вихрем ворвался Костя, волоча последний кофр. — Номера я забронировал, сдай ключи администратору.

И правда кот Матроскин, на все руки мастер.

Заботливая хлопотунья Валечка, отправленная с ними в качестве помрежа, едва автобус тронулся, принялась распаковывать баночки-скляночки, по-домашнему ароматные и аппетитные…

— Поешьте, ребята, поешьте. Вы же не завтракали.

— Ага, — легко согласился Костя, не заставляя себя долго упрашивать.

А у Юльки после вчерашнего сумасшедшею дня кусок в горло не лез. Она едва ковырнула вилкой странную студенистую массу.

— А что это?

— Консоме, — торжественно сказала Валечка — Из морских гребешков.

Господи! Вот этим кормил ее Квентин в «Метрополе»?

— С миногами? — уточнила Юлька, не решаясь отправить в рот содержимое баночки.

— Нет… к сожалению…

— Под китайским соусом?

— Под майонезом, — растерялась Валя.

Фу, если она сейчас это проглотит, ее просто стошнит… Юлька изобразила на лице разочарование и отодвинула угощение.

— Костя…

— М — м? — отозвался он с набитым ртом.

И, поймав страдальческий Юлькин взгляд, жестом фокусника извлек из кофра банку пива.

— Шланги горят… — вспомнив Квентина, улыбнулась Юлька. — Надо залакировать…

И странно… После пива и морские гребешки показались совсем не противными, а дивно вкусными. Юлька слопала всю банку, а Валечка все подкладывала ей то домашние кулебяки с рыбой, то ватрушки, то крохотные пирожки с маком…

…Дорога петляла вдоль моря, мелкий дождь моросил за окном, а в автобусе было тепло и уютно.

Разморенная сытной едой, Юлька задремала.

И сейчас же Квентин обнял ее и мягко сказал с упреком:

— Джулинька, никуда больше не исчезай.

— Я здесь. — Она крепко прижалась к нему.

Какой знакомый, родной запах… Такой домашний… Как… у сдобной кулебяки…

Бабушка как раз вынимает ее из духовки, сбрызгивает водой и накрывает чистым полотенцем.

— Вот видишь, внученька, я ждала вас. — Она широко улыбается, и морщинки на лице разбегаются длинными лучиками.

— И я ждал, — говорит Юльке Квентин.

И вдруг его лицо меняется, становится строгим и надменным.

И не он это уже вовсе, а Пиковая дама, жгуче-черная брюнетка с крупными злыми глазами. Она держит в руке розу, красную, как кровь, и шипит зловеще:

— Уколешься о шин… шин, — а потом хохочет и продолжает противным металлическим голосом: — Абонент недоступен для связи… Неправильно набран номер… Тройка, семерка… Дама!

Юлька в ужасе шарахается от нее, но дама вновь превращается в Квентина.

— Что с тобой? — ухмыляется он. — Обманщица!

— Почему? Ведь я… — пытается оправдаться Юлька.

Но тут бабушка поворачивает голову и распахивает руки, а в ее объятия влетает… Оля.

— Вот моя внученька, — радуется бабушка и строго говорит Юльке: — А ты иди себе, девочка…

И Квентин тоже теряет к Юльке интерес, он тянется к Оле. А она визжит пронзительным голоском:

— Мой! Мой! Квентин! Квентин!

— Отдай! — не помня себя, орет изо всех сил Юлька. — Квентин!!!

… - Вентиль! — не своим голосом верещит Валечка. — Перекройте вентиль!

В автобусе суматоха и неразбериха. Снаружи доносятся громкие ругательства.

Юлька тряхнула головой, отгоняя остатки сна.

«Слава Богу, это просто бред! — с облегчением подумала она. И тут же испуганно: — А что на самом деле? Что случилось?»

Она пробралась к выходу и спрыгнула вниз. И тут же ноги почти по колено утонули в жидкой грязевой каше.

Сбоку от дороги тянулась толстая труба на цементных подпорках, и из нее хлестала мощной струей горячая, дымящаяся на прохладном воздухе вода.

Около трубы, матерясь, возились несколько мужчин в спецовках и среди них администратор группы, ассистент оператора и Костя.

Колеса японского микроавтобуса явно не были приспособлены для российских непроходимых дорог Они по самый верх увязли в горячем месиве.

Мотор натужно урчал — водитель пытался сдвинуть автобус с места, подавая то вперед, то назад. Но безрезультатно. Он только дрожал всем своим изящным белоснежным корпусом, уже изрядно заляпанным комьями грязи, и завывал тоскливо и безнадежно.

— Ну, блин! Давай же!

Водитель изо всех сил рванул стартер, мотор визгливо взревел последний раз… и вообще заглох.

— Приехали, твою мать! — в сердцах выругалась Валечка. — Идите в автобус, Юлия Викторовна. Вон, все джинсы извазюкали!

— Ну, если уже приехали, то какой смысл сидеть внутри? — заметила Юлька, чрезвычайно польщенная этой Викторовной». — А что случилось?

— Трубу прорвало.

— Это я и сама вижу.

— Там на километр дальше дорогу размыло. Да еще этот японский неженка клюкнулся! — Валя с раздражением стукнула кулаком по некогда белому боку автобуса. — Говорили же директору, что лучше наш «газик» купить! Он, как вездеход, прет и прет себе. Так нет… Выпендрился, блин!

Юлька с трудом соображала, чем же это теперь для них обернется.

— А мы далеко отъехали?

— Да ни туда ни сюда! От Владика уже километров триста, а до поселка еще двадцать… Влипли…

— Хватит ныть, бабоньки, — подошел к ним Костя. — Выгружайте вещички, пойдем ножками.

И он первым выволок на себе пару сумок, кофр и огромную треногу от камеры. Вся группа, чертыхаясь, последовала его примеру.

Высокие резиновые сапоги, заботливо прихваченные из Москвы, так и лежали в сумке, а Юлька шлепала по колено в грязи.

Из липкой жижи поверх джинсов налипла мокрая корка, тоже как сапог. Пот заливал глаза, а мышцы на ногах ныли.

— Ну-ка, поднатужились! — подбадривал всех Костя. — Еще немного… Еще чуть-чуть…

Но дорога все тянулась и тянулась вперед, и конца-края ей не было видно…

Юлька с удивлением заметила, что вдоль обочины растут высокие пирамидальные тополя, совсем как на юге. И даже вдали виднеется какая-то гора. На Кавказ они вдруг перенеслись, что ли?… Только гора уж больно правильной формы…

— Террикон! — завопила Валя. — Ура! Поселок!

Шахтерский поселок показался за поворотом, и сразу дорога стала тверже, грязь мельче… И вскоре под ногами оказалась асфальтовая лента шоссе.

Ну и вовсе не двадцать километров! Это Валечка от испуга загнула.

Сразу от сердца отлегло, и шагать стало веселее.

Навстречу группе мчался военного вида вездеходик, а за ним… два самых настоящих танка.

— Это… что? — враз осипшим голосом спросила Юлька.

— Так военные же! Дорогу чинить едут, — ничуть не удивилась Валечка.

А Костя одним движением выхватил из кофра камеру и нацелил на танки объектив. Он ожидал, что сейчас, как обычно, какой-нибудь военный чин потребует прекратить съемку, но, заметив телевизионщиков, солдатики вылезли из люка на броню и заулыбались прямо в кадр.

Из вездехода высунулся пухленький мужичок в светлом плаще и шляпе и закричал:

— К столовой идите! Там накрыто! Иван Иванович, на постой…

Вездеход промчался мимо и скрылся за поворотом.

Рабочая столовая находилась в беленьком саманном бараке в центре поселка.

— Ой, сюда, сюда, — по-украински певуче зачастила круглолицая женщина в крахмальном халате. — Здесь пожитки складайте. А помыться на задний двор. Мы воды нагрели.

Парадокс! В нескольких километрах отсюда разливается по земле горячая вода, а здесь женщины тащат вскипяченные на печи ведра.

Все помылись, переоделись, ничуть не стесняясь друг друга, прямо там же, во дворе, и босиком прошлепали по крашеным половицам в «обеденный зал». Так шикарно называлась — просторная горница с застеленными клеенчатыми скатерками столиками. На каждом в вазочке красовались пышные букеты из оранжевых лилий и фиолетовых ирисов.

— Ой, саранки уже расцвели! — всплеснула руками Валя.

— А як же! — гордо сказала повариха. — У нас тут свой микроклимат. Все раньше, чем у вас, приморских…

Юлька рассматривала дикую, с мелкими черными крапинками внутри лилию, названную по-местному «саранкой». Сразу вспомнилась любимая в детстве «Дикая собака Динго». Там Таня положила Юре на носилки букетик собранных на сопках цветов. Вот, значит, они какие… Саранки… А ей всегда казалось, что они кудрявые и кругленькие, как баранки…

Такая же пышная и крахмальная, как повариха, официантка вынесла из кухни поднос с тарелками.

— Не побрезгуйте… — почему-то виновато потупилась повариха. — Поздно нас предупредили… Есть рагу из трепангов и тушеные папоротники.

Ничего себе! Брезговать такими деликатесами? Да их только в столичном «Метрополе» и подавать!

Юлька первой уселась за стол, но у остальных предложенное меню почему-то не вызвало такого же энтузиазма.

Во заелись?

А повариха с умилением смотрела на уплетающую за обе щеки Юльку, и ее сердце радовалось при виде чужого аппетита. Она даже подсела к ней за столик и подперла щеку пухлой ладошкой.

— Вкусно? В Москве такого не умеют?

— Да где им! — искренне подтвердила Юлька.

Если бы консоме, заказанное Квентином, хоть отдаленно напоминало эту прелесть, она бы не смогла его сжевать, не заметив, что ест…

Квентин… Она ему так и не позвонила…

— А где у вас телефон? Здесь межгород можно заказать?

— А нету, — безмятежно отозвалась повариха.

— Как нет? — оторопела Юлька. — Вообще?

— Да на шахте, в конторе…

— А далеко до шахты?

— Полчаса на машине. Только сейчас и там нету…

— А где же?

— А нигде… — с безразличным спокойствием развела руками повариха, которой этот телефон был нужен, как козе баян. — Трубу же прорвало.

— Ну… — Юлька не могла уловить связь между трубой и телефоном.

— Так кабель и замкнуло, — пояснила повариха. — У нас же от военных отводка, а она мелко проложена.

— А у военных? — уцепилась за мысль Юлька.

— Так из-за нас и у них замкнуло. Думаешь, они чего на танках помчались? Ради нас, что ли? Сами без связи остались… — повариха тоненько захихикала.

— Да не переживай ты, — успокоил Костя. — К утру починят и позвонишь. Потерпит твои ненаглядный.

Юлька вспыхнула.

— Я… Андрею Васильевичу должна…

— Ну да! — хмыкнул Костя. — Какое служебное рвение! Ни дня не прожить без любимого начальства!

— Конечно, — заметив, что Юлька расстроилась, подхватила повариха. — Утро вечера мудренее. Сейчас приберу тут, и пойдем. Отдохнете до утра, а там и решится все, как надо. Я вас с подружкой к себе возьму. А мужчин Иван Иваныч на постой определит. Меня, кстати, Нюрой зовут.

Юльку с Валей Нюра разместила в узкой комнатке с двумя железными кроватями, по старинке устеленными пышными перинами. В головах, на спинке никелированные шишечки поверх — кружевная вязаная накидка…

Юлька беспокойно ворочалась в жаркой перине.

Все чужое, незнакомое. Зачем ее сюда занесло? На край света!

И ее рыцарь, ее царевич-королевич не стопчет кованых сапог, не изотрет железных посохов, чтобы дойти сюда за своей суженой.

Всего два дня она без него, а уже кажется, что целую вечность…

Или это из-за того, что между ними пролегли многие тысячи километров?

И Квентин теперь такой далекий, что даже как будто и нереальный…

Глава 2 ЖДУ ТЕБЯ

На рассвете раздалась заливистая телефонная трель. Квентин одним прыжком соскочил с кровати и схватил трубку:

— Джулия! Джулинька! Говори! Я здесь!

— Мистер Джефферсон, простите, что беспокою… — раздался издалека мужской голос. Он говорил на безупречном английском.

Это был его управляющий Саммюэль Флинт.

Квентин не мог скрыть своего разочарования и зарычал:

— Черт! В такую рань!

— Мистер Джефферсон, — извиняющимся тоном зачастил Флинт. — Когда вы вернетесь? Я не могу сам принять решение по контракту с «Дженерал моторс».

— Ну так собери совет директоров! — раздраженно ответил Квентин.

— Мы провели голосование. Но к единому мнению не пришли… Все-таки наши вложения составят триста миллионов долларов…

— А планируемая прибыль?

— Около трех миллиардов…

— Так какого дьявола?! Что там еще решать?! Сейчас в Москве пять утра!

— Простите, мистер Джефферсон. У нас пять пополудни. Только что закончился совет. Все-таки это ваши деньги… И ваше слово решающее.

— Я вернусь через месяц.

— Это невозможно! Вокруг «Дженерал…» уже крутится корпорация «Техникал лимитед».

— Ну и хрен с ней! — по-русски заорал Квентин.

— Простите… не понял…

— Короче, подождут, если им надо! — с российской широтой распорядился Квентин. — У меня здесь более важные дела.

Он бросил трубку и плюхнулся обратно в кровать.

Но сон не шел. Не давала покоя мысль, что Джулия до сих пор не дала о себе знать.

А ведь уже прошла неделя. Долгие семь дней… бесконечные и пустые без нее…

Не отвечает отключенный пейджер. Надо было подарить ей сотовый телефон, тогда он смог бы связаться с ней в любой точке земного шара… Нет, лучше спутниковый! А заодно надо было купить персональный спутник и повесить его над Cибирью…

М-да… Это, конечно, американскому гражданину разрешили бы…

А впрочем, разве ей трудно зайти в телефонную будку на любой автостраде и набрать его московский номер? Всего несколько минут!

Квентину и в голову не приходило, что где-то на земном шаре могут быть места, куда не дотянуты телефонные линии, а единственный кабель замыкает от утечки горячей воды… Что там вместо скоростных магистралей — раскисшая грязевая жижа и что на таежном прииске еще никто не догадался установить международный автомат с пластиковой карточкой.

Ему было обидно…

Он специально закончил все свои дела, чтобы посвятить этот месяц только Юльке. Джулии… Джулиньке…

Квентин уже предвкушал, как будет по утрам усаживать ее в машину, чтобы его вечно опаздывающая возлюбленная не мчалась сломя голову по улицам, не толкалась в метро и в этих ужасных московских троллейбусах…

Они продолжат обниматься на заднем сиденье, пика вышколенный шофер выбирает кратчайший путь. Питому что она все равно будет опаздывать… Слишком долго они пронежатся в постели…

Он будет возить ее на обед в лучшие рестораны. Их здесь не так много, но все же можно выбрать. Ведь Джулия всегда не успевает нормально поесть…

А его «ноутбук» прекрасно подойдет ей для работы. Как он раньше не догадался! У нее все пальчики стерты от допотопной машинки, ногти обломаны…

Она будет гораздо быстрее писать свои замечательные статьи, а он тихонько усядется рядом, чтобы смотреть на нее не отрываясь…

Он не станет мешать… Он уважает ее работу…

А когда Джулинька закончит все дела, они поедут туда, где цветет ее любимая черемуха. На нежную весеннюю травку, к пьянящему аромату…

Впрочем, и черемуха уже отцвела. А он без толку болтается в Москве один и ждет…

— Джулия… Джулия… — вслух сам себе сказал Квентин словно от звука своего имени она могла появиться рядом. — Джулия… — уже громче… Может, услышит? Отзовется…

Он запнулся, и вместо Джулия получилось:

— Ждулия… Жду ли я… — Это вопрос? — Жду ли я?

«Жду! — убежденно ответил себе Квентин. — Очень! Как ты велела».

Он решительно откинул одеяло и встал. Принял холодный душ, оделся и вызвал машину.

Невозможно больше торчать в номере в бесплодном ожидании звонка. Его деятельная натура не выносила пустой траты времени. Раз уж он остался в России, то проконтролирует строительство нового цеха, специально спроектированного под его технологическую линию.

О! Он прекрасно осведомлен, как ловко умеют в России спускать между пальцами миллионы долларов субсидий. Но он вовсе не бездумный авантюрист, чтобы бросать в прорву собственные деньги. Квентин привык считать каждый цент, хотя на его счету они уже складывались во многие миллионы.

Из нескольких заводов технологического оборудования, оставленных ему отцом, Квентин своим трудом создал одну из крупнейших в Штатах корпораций. И именно его разработки, закупленные многими странами, принесли ему львиную долю прибыли.

Но Квентину всегда было интересно начинать заново, как бы на пустом месте. Он с удовольствием пускался в рискованные проекты. И когда российское правительство предложило закупить его технологические линии для тяжелой промышленности, Квентин сам отправился в Россию, не желая передоверить это своим подчиненным.

И не зря… Видит Бог, не зря… Он встретил Юлию…

…В бывших черемуховых зарослях грузно ворочался бульдозер.

Так и есть! Разве этот хлипкий фундамент выдержит тяжелый прокатный стан?!

— Стой! Не так!

Квентин выскочил из машины и помчался к котловану, выкрикивая на ходу весь свой мощный словарный запас, почерпнутый в электричке «Москва — Петушки».

Рабочие удивленно посмотрели на сумасшедшего иностранца и в ответ доходчиво объяснили, куда ему следует идти…

Квентин понял без перевода. И в запальчивости вскинул вверх руку, отмерив по локоть. Очень понятный международный жест.

Если бы из бытовки не прибежал к котловану взмыленный инженер, заметивший черную начальственную машину, неизвестно, чем закончился бы этот «обмен мнениями». По крайней мере, численное превосходство было не на стороне Квентина…

Обложившись технической документацией и чертежами, они до самой ночи орали друг на друга охрипшими голосами в кабинете у директора завода.

Его фиолетовая секретарша сбилась с ног, заваривая кофе и вытряхивая пепельницы.

Сюда спешно примчался помощник мэра, отвечающий за строительство, и тоже с ходу принялся что-то доказывать.

— Мистер Джефферсон лично одобрил…

— Да я и есть мистер Джефферсон! — вопил в ответ Квентин. — И проект пойдет целиком, до последнего винтика! Или я к черту… как это… похерю ваш контракт!

— Но сообразуясь с местными условиями… — сбавил обороты помощник мэра, осознав, что этот виртуозно матерящийся псих и галантно жавший ему руку два месяца назад респектабельный господин, едва умевший объясниться по-русски, действительно одно лицо…

— Я буду делать по мировым стандартам, без ваших поправок на калек и убогих! — упрямо стоял на своем Квентин.

…Директор, обрадовавшись, что богатый иностранный партнер перенес свой пыл на другого, бочком выполз в приемную и без сил плюхнулся в кресло, утирая платочком лоб.

— Еще кофе? — спросила секретарша.

— Боржоми… — простонал он. — Вот буржуй проклятый! До печенки проел… А ведь прав, собака! Прав! Так и надо…

«О, Джулия… как правильно?… Не бывает худа без добра? — мысленно беседовал с далекой возлюбленной Квентин. — Хорошо, что я остался… Видишь, как я умею настоять на своем. Жаль, что ты не видела… Ты написала бы другую статью… Я не хвастаюсь… Я горжусь. И я наплевал на «Дженерал моторс»… Ради тебя… А ты все не едешь… Я не упрекаю. Но… может быть, ты меня забыла? Наверное, там много вокруг тебя мужчин. И ты им нравишься… У! Я ужасно ревнив!!! Я бы сам сейчас полетел на этот Далекий Восток. Только где тебя там искать? Ваша Россия такая огромная… Можно затеряться… как иголка в стоге сена… Где ты потерялась? С тобой что-то случилось? Я не верю, что ты можешь молчать просто так. Ведь я жду…»

Глава 3 ОТРЕЗАННЫЕ ОТ МИРА

«Ничего особенного — просто лифт…» — подумала Юлька, когда тяжелая площадка под ногами начала опускаться в шахту.

Они вышли в длинный узкий коридор. Скорее даже — обычный подвал. Под ногами между рельсами узкоколейки настелены доски, пахнет свежей древесиной, а над головами довольно ярко светят лампочки.

Коридор тянулся, петлял, причудливо изгибаясь, вопреки законам привычной геометрии. Он то снижался, то начинал подниматься вверх, а от основного, главного прохода ныряли вбок и терялись в этом странном искривленном пространстве другие коридорчики, поуже…

Юльке всегда казалось, что в шахте надо пробираться чуть ли не ползком, в кромешной тьме, в сырости… А здесь сухо, светло, потолок даже можно назвать высоким. По крайней мере, Юлька при ее немаленьком росте могла проходить не сгибаясь.

И совсем не страшно, если только не думать о том, какая многометровая махина земли давит сверху на эти милые, по-дачному уютные деревянные стояки.

На какую же глубину они забрались?

Юлька поправила каску, которую ей выдали на складе вместе с неуклюжим широченным комбинезоном, делавшим ее похожей на детскую надувную игрушку.

Шагавший впереди проходчик Иван Иванович боковой ход, Юлька с Костей за ним. Следом скользнул толстый администратор Сева, который напросился на экскурсию в недра земные, а теперь всерьез переживал, что может застрять.

Валечка благоразумно осталась наверху.

Маленький аппендикс неожиданно окончился глухой стеной, в которую упирался тупой нос стоявшей на рельсах машины. Вернее, агрегата, способного грызть эту черную, спрессованную веками массу.

Юлька сразу же окрестила его «диггером», он был похож на троглодитика из компьютерной игрушки.

— А почему здесь никого нет? — спросила Юлька у Ивана Ивановича.

Уж больно странно смотрелись пустые коридоры и замерший в бездействии «диггер».

Костя посмотрел на нее как на дурочку, и Юлька смутилась.

— У вас забастовка, да? А можно мы снимем собрание рабочих?

Иван Иванович устало махнул рукой:

— Базара не будет. Говорят, зарплату уже перевели. Вот получим, и опять уголек на-гора дадим.

Костя, за неимением других объектов для съемки, запечатлел Юльку за рычагами управления «диггером», потом блестящую угольную стену и Ивана Ивановича, деловито подобравшего оставленный кем-то пакет из-под молока…

…Никто вокруг не замечал отсутствия связи с внешним миром.

Телевизоры показывали очередной сериал, радио горланило шлягеры, в столовой готовили обеды, за которые ставили галочки в толстой общей тетради…

Для всех жизнь шла своим обычным чередом. Кроме Юльки.

Она по нескольку раз в день спрашивала, когда наладят связь?

Без Квентина время тянулось ужасно долго. Оно, как нарочно, растягивалось до бесконечности, так, что, казалось, прошла не неделя, а по меньшей мере год.

Впрочем, Юлька не сидела без дела. Они все же сняли и столовскую тетрадку с галочками напротив фамилий должников, и интервью с начальником шахты, и груды невывезенного угля в застывших вагонетках…

А самое главное Юлька углядела случайно и надеялась, что это станет украшением ее репортажа.

По вечерам на центральной площади поселка собирались женщины. Старухи и сорокалетние молодки, девушек здесь почему-то не было.

Они повязывали головы платочками, надевали вышитые блузы и… пели. Народные песни, преимущественно тягучие, украинские, и частушки, которые знали в избытке. Пели просто так, для себя. Их голоса звучали в вечернем прозрачном воздухе то как перезвон маленьких дребезжащих колокольчиков, то как гул мощного набатного колокола, то лились плавно и мелодично…

Повариха Нюра бежала сюда, как девчонка на свидание.

Быстро нажарит, напарит «домашнего» — неужели на работе не наготовилась? — и летит по улице, на ходу повязывая свой цветастый платок. Только крикнет на бегу:

— Девоньки, там пироги в духовке! Со шкварками!

Да какие пироги! Вся группа сбегалась поглазеть на это необычное зрелище.

Сначала просто так смотрели, а потом Юлька велела Косте потихоньку снимать женщин. Чтобы они не смущались и вели себя естественно, Костя всем показывал пустую камеру:

— Видите, нет кассеты. Это я так, от безделья. Чтоб форму не терять.

И к нему привыкли, перестали замечать нацеленный в лица глазок объектива. Порой даже дурачились, словно молоденькие, языки показывали… а потом махали ладошками и заливались озорным и в то же время смущенным смехом:

— Тю… Шо я, як сказилась!

Самой главной заводилой у них была бабулька лет восьмидесяти. Ее приводили на посиделки два внука, под руки. Она шаркала, едва передвигая ноги. А голос был молодой, звонкий…

Юлька просто онемела от удивления, когда бабуля подхватила свой куплет и вдруг в запале вскочила на ноги, прошлась по кругу, подбоченясь и потряхивая плечами…

И Юлька думала, что сбежит этот Ваня из-под венца, потому что не сможет устоять против такого задора… Какой уж тут конец — только начало!

Домой возвращались в темноте. Единственный фонарь горел у конторы на площади, но Нюра привычно находила дорогу.

— Тю, то Коломийцы опять шавку отпустили…

И как только могла она разглядеть в непроглядной тьме колесящего вдоль заборов песика?

— Нюра, — не выдержала однажды Юлька, — а почему вы все по-украински говорите? И песни поете…

— Так мы ж все переселенцы, — пожала плечами Нюра.

— Откуда? — удивилась Юлька. — Из горячих точек?

— Тю на тебя! С каких точек!

— А откуда же ты родом?

— Так отсюда, — в свою очередь удивилась Нюра. — Дед мой с бабкой сюда приехали. Здесь у нас все с Украины. Сосланные.

Нет, Юлька, конечно, знала о массовых репрессиях и переселениях. По у нее в голове не укладывалось, почему местом ссылки стал этот прекрасный благодатный край.

— Так то сейчас окультурилось, — пояснила Нюра. — А раньше тьмутаракань была, одно слово — Сучан. Сучья жизнь.

Сучан… Что-то знакомое… Ах, да… Мандельштам!

Нюра бережно вынула из шкафчика обернутый в газету томик.

Она задернула шторки на окнах и понизила голос.

— Идите сюда, девоньки, что покажу… Только не болтайте никому.

Она раскрыла книгу, и с титульного листа на Юльку глянул портрет… Осипа Мандельштама.

— Он тут тоже в ссылке был, — просвещала их с Валечкой Нюра. — Его Сталин за стихи… — Она выразительно махнула рукой.

Юлька с Валей переглянулись.

— Нюра, — осторожно сказала Юлька. — А чего ты боишься? Его теперь в школах учат. Почему ты говоришь шепотом? Смотри: издательство «Советский писатель», семьдесят восьмой год. Этой книжке скоро двадцать лет.

— Привычка, — улыбнулась Нюра. — Отец с мамкой так говорили. Шторы задернут и шу-шу, шу-шу…

— Я тоже люблю Мандельштама, — сказала Валечка. — Я в театральное поступала, его читала. Только провалилась…

— Так его петь надо! — воскликнула Нюра.

— Петь? — хором изумились девушки.

— Ну да… — Нюра подперла ладошкой щеку и уставилась в стену над их головами. — Ну… вот это…

Она вздыхала в конце каждой строчки. А мелодия была по-народному тягучей, похожей на те, что пелись вечерами на поселковой площади.

Голос у Нюры осмелел, окреп и оказался таким сильным и звучным, что Юлька вдруг вспомнила девочку из ночного бара, которую снимала когда-то для новостей.

Тогда она считала, что сделала открытие, нашла новую звезду…

Но Анечка не выдерживала никакого сравнения с сучанской поварихой Нюрой. Нюра враз затмила бы ее, окажись они на одной сцене.

Только Нюрина сцена была здесь, на маленькой беленой кухне… И эта песня была о ее жизни…

Юлька сбегала за Костей, привела его с камерой, просто невозможно было упустить такой случай.

Нюра немного поломалась, потом выпила поднесенную Костей рюмочку и махнула рукой:

— А! Снимайте! По телевизору покажут?

— Покажут, — заверила Юлька.

— Вот и пускай эти профурсетки поучатся, как петь надо, — решила Нюра. — А то ни ноту взять, ни борща сварить не могут! В самом «Смаке» вышла одна, так ленивые вареники лепила. А еще с Украины! Позорище…

И они отсняли целую кассету этих странных, прекрасных, щемящих душу песен…

— Ну, Юлька, у тебя просто нюх на выгодный материал! — похвалил Костя.

— Само собой получилось, — поскромничала Юлька.

Но она уже предвкушала, как удачно это все смонтируется. Надо только продумать комментарий…

Их японский микроавтобус наконец-то починили, и они вырвались из «плена», торопись к следующей точке намеченного маршрута — далекому прииску.

Юлька смотрела в окно и не могла понять, как может так быстро меняться природа.

Только что был маленький кусочек Донбасса, расположенный в теплой долине, а уже к стеклам автобуса вплотную подступают массивные кряжистые кедры. Настоящая тайга…

Прииск шестнадцать-бис собирались закрыть в связи с неперспективностью. Золота там добывалось — кот наплакал. Но он был единственным, который разрешили посетить съемочной группе.

Юлька мечтала об эффектных кадрах, этакой «золотой лихорадке», и очень расстроилась, узнав, что сезонная смена уже разъехалась по домам.

— Ничего, — утешал ее Костя, — тебе сторож песенку споет. Арию. «Люди гибнут за металл…» Представляешь, как актуально? Какая находка!

— А там есть телефон?

— Тьфу! Урбанистическое дитя! Вот лично я без этого трезвона отдыхаю, — заявил Костя. — В «Останкино» осточертело. Расслабляйся, мать. Учись слушать тишину.

Прииск был обнесен высокой оградой, только часовых не хватало.

Узкая прозрачная речушка весело журчала по камням. Камни блестели на солнце, и так и хотелось наклониться и посмотреть повнимательней: а вдруг один из них золотой?

Съемочную группу встретили несколько бородатых мужчин в штормовках. И первым делом спросили:

— Спирт привезли?

Запасливый Костя потряс своим волшебным кофром, но тут же предупредил:

— Сначала все снимем.

Пока он выбирал точки для съемок, Юлька побежала в контору.

Слава Богу! На письменном столе стоит компьютер, рядом с ним телефон. Вполне современный аппарат, «Панасоник». И гудок есть. Как приятно увидеть в глухой тайге кусочек цивилизации!

Она быстро набрала восьмерку, московский код и номер Квентина в «Метрополе».

Тишина… Надо подождать, пока соединится… Интересно, что он сейчас делает?

В трубке раздалось глухое потрескивание, и незнакомый мужской голос сказал:

— Пятый. Говорите.

Может, она попала к дежурному по этажу? Квентин как раз живет на пятом…

— Алло! Простите! — закричала Юлька, прижав к губам ладошку. — Мне нужен мистер Квентин Джефферсон! Из пятьсот шестнадцатого!

— А, шестнадцатый! — донеслось до нее сквозь треск. — Кончай дурить!

— Алло! Это «Метрополь»? — надрывалась Юлька.

— Это «Хилтон», пять звездочек! — по хриплому хохоту было понятно, что на другом конце провода очень развеселились.

Что за черт?!

— Это Москва?

— Рио-де-Жанейро!

Чья-то огромная рука протянулась через Юлькино плечо и нажала на рычаг.

Юлька оглянулась. За ее спиной высился массивный мужчина. В отличие от других обитателей прииска чисто выбритый.

— Что вы делаете! Я же разговариваю! — возмутилась она.

— Отсюда нельзя, — коротко отрезал он.

— Я заплачу. Мне срочно нужно позвонить в Москву.

— Нет связи.

— Не врите! Телефон работает!

— Да. Через базовый коммутатор. Наберите любой номер — все равно попадете к дежурному.

— Поняла, — кивнула Юлька. — Но дежурный может соединить меня с Москвой…

— Нет. Он может связаться с Владиком, но уже через другой коммутатор.

У Юльки голова пошла кругом.

Двадцатый век кончается… А она не может элементарно связаться с любимым… И все факсы, компьютеры, «Панасоники» оказываются бессильны…

Терпение кончилось. Юлька села в современное крутящееся кресло, уронила голову на руки и разрыдалась.

Все отчаяние, которое постепенно накапливалось в ней за эти дни, прорвалось наружу с громкими всхлипами и потоками слез. Ее как нарочно отрезали от всего мира!

Нет… мир-то как раз бурлит себе вокруг и прекрасно себя чувствует. Юльку безжалостно отрезали только от одного-единственного человека, и ей казалось, что кто-то очень злой и могущественный подстроил это специально.

Массивный бородач растерялся. Он неловко протянул ручищу и осторожно погладил по голове ревущую журналистку.

Нервные эти москвички… И с чего так психовать? Вой, уже заикается, квакает, как лягушонок:

— Кве… Кве…

Глава 4 К СОЖАЛЕНЬЮ, ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ…

В этом году Юлька впервые отмечала день рождения одна, без Оли.

Первый раз неразлучные сестры оказались вдали друг от друга в их общий праздник. К тому же Юлька встречала его на восемь часов раньше сестры.

В Москве еще угасали предыдущие сутки, а здесь радиоприемник уже бодренько вещал пробудившимся ото сна птицам, рыбам, зверям… и нескольким людям на таежном прииске:

— Доброе утро! Вы, конечно, знаете, что сегодня для всех любителей поэзии совершенно особенный день. Шестого июня тысяча семьсот девяносто девятого года родился великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин. И мы начинаем нашу передачу с его незабываемых строк…

…Юлька откинула пуховый спальник и в одном купальнике побежала к речке.

Она с удовольствием плеснула в лицо ледяную воду, поежилась и отважно шагнула на скользкие каменистое дно… Предательский валун тут же отъехал в сторону.

Шлеп! Сноп брызг взметнулся вверх, а быстрый поток потащил Юльку вниз по течению, и она забарахталась, обдирая локти и коленки, пытаясь подняться на ноги.

Мелкие камушки, словно наждачная терка, стесывали кожу, вода попадала в рот, волосы сразу намокли и прилипли ко лбу, свешиваясь на глаза…

Чудом Юлька умудрилась подняться на четвереньки и почти ползком выкарабкалась на берег…

громко заорал у Юльки над ухом Костя.

Юлька потерла ушибленный локоть и отерла мокрое лицо.

— Балбес, — беззлобно сказала она.

— Внимание, новый виток эволюции. Гомо сапиенс поднимается на задние конечности. Распрямись, красавица. Человек — это звучит гордо!

Он улыбнулся и протянул Юльке букетик мелких желтеньких цветочков.

— Извини, все, что смог найти в этой глуши. Хэппи бездей!

Юлька никому не говорила о своем празднике, но вся группа и приисковики откуда-то узнали и, едва она успела натянуть джинсы и просушить полотенцем волосы, потянулись с подарками.

Администратор Сева и водитель Саша преподнесли вырезанную из дерева фигурку удэгейца, украшенную замшелой корой и кусочками оленьего меха. Вместо бусинок самодельная доха была расшита крошечными красными ягодами. Вот почему они вчера целый день провели в лесу, а потом долго торчали в конторе, прогоняя Юльку с таинственным видом…

Валечка испекла именинный пирог из сероватой муки и яичного порошка, густо промазав его малиновым джемом. Правда, вместо мелких юбилейных свечек в центр ее кулинарного шедевра была воткнута одна толстая хозяйственная свеча.

А дюжие бородачи бросили к Юлькиным ногам настоящую медвежью шкуру.

— На сегодня съемки отменяются, — решительно заявил Костя. — У нас гости.

— Кто? Дикие звери?

— Секрет. Так что быстро все на кухню. Будем готовить шашлык из медвежатины.

Ого! Да они потихоньку от Юльки несколько дней отмачивали в маринаде огромный бок с филейным окороком!

Пока все дружно чистили лук, резали мясо, нанизывали на шампуры, пока мужчины разводили огонь в сваренном из стальных листов мангале, Юлька выслушала историю своего именинного угощения…

Как известно, у живущих в тайге людей всегда скапливается куча пищевых отходов. За оградой прииска вырыли большую яму и сваливали туда кухонные очистки и весь лишний мусор.

И вот к этой яме повадился ходить очнувшийся от спячки мишка. За зиму он разленился, отвык добывать пропитание самостоятельно и каждое утро являлся лакомиться прямо к приисковой стене.

Выходить за ограду стало опасно, и с непрошеным гостем надо было кончать.

Поскольку мишка как часы являлся обедать ровно в полдень, мужчины устроили засаду, и, как только топтыгин появился, разом выпалили в него из нескольких ружей. Но странно — все пули пролетели мимо, а мишка шарахнулся в сторону и убежал в лес несолоно хлебавши.

Кажется, отвадили… Все облегченно вздохнули. Но таежный халявщик вновь вернулся на следующий день.

Опять залп — и опять мимо.

Да что он, заговоренный, что ли?!

Несколько дней все по очереди устраивали засаду, а медведь словно дразнил, являлся в свое время и начинал пиршество.

Мужчины уже зарок дали, что тот, кому удастся уложить мишку, торжественно расстанется с окладистой бородой.

Сразил его наконец, причем одной — единственной пулей, старший техник Василий.

Но еще долго никто не решался подойти к завалившемуся в яму «хозяину». Не верили. Вдруг подранок? Тогда вмиг задерет…

На всякий пожарный подъехали на бульдозере. И еще долго палили в упор. Все казалось, что медведь шевелится… А это ветер трепал шерсть и загибал ему ухо…

Поэтому Юлькина шкура, по большому счету, некондиция: дырок много.

Но Юлька была этому рада. Иначе ее пушистое чудо давным-давно отправили бы в заготконтору…

Пока таежники колдовали над мангалом, Костя неожиданно решил снять один маленький кадрик.

— Сам же говорил, что работа отменяется… — протянула Юлька, чувствуя себя настоящей именинницей, которой можно и покапризничать.

— Так тебе ничего делать не надо. Просто стой рядом и смотри в кадр. Я промывку сниму.

Один из бородачей усмехнулся и приготовил автоматический лоток с породой.

— Нет здесь ничего, одна грязь осталась.

Костя загадочно усмехнулся и припал к глазку камеры.

Юлька встала напротив него с микрофоном, следя, как медленно просеивается, вымывается, вибрирует в лотке грязноватая масса. Ей очень хотелось, чтобы на дне осталась хотя бы крохотная крупинка золота… пусть меньше пылинки…

И вдруг крупный камешек сдвинулся в сторону, и что-то ярко блеснуло на солнце.

— Смотри! Смотри! Вот! — не помня себя от восторга, закричала Юлька.

А Костя невозмутимо навел трансфокатор на более крупный план.

Юлька не утерпела и выхватила из породы большущий тяжелый слиток. Его причудливо изломленные грани тускло сияли золотым отливом.

— Новичкам всегда везет, — усмехнулся бородач.

— Вы видите? — Юлька разжала ладошку и торжественно сказала в камеру: — Это настоящий самородок! Такой тяжелый!

— Снято! — крикнул Костя и согнулся пополам от смеха. Рядом тоненько захихикала Валентина.

Она была в курсе… Ведь именно из ее конфеты Костя вынул золотую фольгу и долго колдовал над ней, прогревая вместе со свечным стеарином и шлифуя бока, как настоящий алхимик.

— Не все то золото, что блестит, — заявил Юльке Костя. — Зато кадр получился замечательный! Такая живая реакция…

— Балбес! — парировала Юлька.

Она совсем не обиделась на розыгрыш. Даже очень хорошо, что самородок не настоящий… Потому что она чувствовала себя, как рыбак, вытащивший пудовую рыбину, и ни за что не согласилась бы расстаться со своим уловом…

Едва над мангалом потянулся аппетитный дымок, как в ворота с урчанием въехал армейский вездеход. Это и были долгожданные гости — ребята с ближней заставы, свободные от нарядов.

Тут же накрыли длинный стол, уставили его вереницей бутылок, флягами с чистым спиртом, мисками с дымящимся, пахнущим костром мясом…

Что-что, а пить таежники умели… Военные тоже от них не отставали, а уж Костю с его операторской выучкой трудно было перещеголять…

За именинницу, за знакомство, за ее сестру и родителей и за жизнь вообще…

— Первый раз я сестренку не поздравила, — вздохнула Юлька. — И меня никто из моих тоже…

— А почему? В чем проблема? — изумился молоденький лейтенант.

— Так ведь связи нет…

— Ха! — ухмыльнулся он. — А мы на что?

В вездеходе оказалась рация, и все дружной толпой отправились туда, клятвенно пообещав связать Юльку с Москвой всеми правдами и неправдами.

— Сокол, Сокол, я Ястреб! — орал лейтенантик. — Слышишь? Тут такое дело: надо девушке хорошей помочь!.. Где девушку взял? В тайге нашел! — Он хохотал, довольный своим остроумием. — Сокол! Свяжи с округом! Дай мне Беркута!

В рации трещало, пищало, мигали какие-то лампочки… Несколько минут все хрипело, то тише, то громче…

Юлька с нетерпением поглядывала на лейтенанта.

— Ну что?

— Сейчас… Вот! Беркут! — с новой силой гаркнул он — Дайте мне Коршуна! Срочно!.. Нет, не могу сказать… По шифру ноль-семь!

Юлька засмеялась.

Будто огромная птичья стая всполошилась, передавая друг другу сигналы. Невидимые вестовые расселись на верхушках деревьев через всю Азию до самой Европы. И летят соколы и ястребы. Падают без сил, а вместо них взмывают в небо беркуты и орлы…

— Коршун! Шифр ноль-семь! Требую связь с Грифом!.. Гриф! Дайте Кондора!

Сейчас он перечислит весь атлас хищных птиц…

Но Кондор оказался последней инстанцией.

— Кондор… — Голос у лейтенанта стал заискивающим. — Переключите на московскую городскую сеть. Да у нас тут телевидение застряло. ОРТ… А у них срочное сообщение в программу «Время»… Спасибо! — Он просиял и торжествующе глянул на Юльку. — Какой номер?

И случилось чудо! После треска и пищащих зуммеров в армейской рации послышались телефонные гудки. Пусть едва слышные, но самые настоящие…

Юлька слушала их, как музыку. Но только почему никто не берет трубку?

— Сколько сейчас в Москве?

— Посчитаем… — лейтенант загибал пальцы и шевелил губами. — Десять утра?

Интересно, где же Квентин? Неужели уже уехал по своим делам? Какая обида?…

Тогда хоть Олю поздравить. Попросить передать ему, что Юлька скучает, что она вырвется, как только сможет…

— А еще один номер можно?

— Кондор, миленький, еще разик. Диктую…

Странно… У них тоже бесконечные длинные гудки. Наверное, Оленька в очередной раз перебралась к новой пассии…

— Тогда еще раз, диспетчеру для передачи на пейджер…

— Больше не могу занимать линию, — словно извиняясь, сказал лейтенантик.

Он видел расстроенное Юлькино лицо и чувствовал себя виноватым.

— Ничего, — она выжала кислую улыбку. — Все равно спасибо.

Надо было сначала Квентину на пейджер позвонить, а потом Ольке. Сама виновата, дура! Не облезла бы ее легкомысленная сестрина без поздравления…

Она так мечтала провести этот день с Венечкой! Собиралась вернуться к шестому…

Юлька налила себе полный стакан разведенного спирта и обвела взглядом сидящих за столом ребят.

Конечно, все они хорошие люди. И искренне пытались сделать ей приятно. И сюрпризы подготовили… Но в такой день человеку нужна не случайная компания, а родные и близкие люди…

И Юльке было ужасно грустно. Как будто все о ней забыли, бросили в глухой тайге одну-одинешеньку… Она залпом выпила спирт, следом стакан холодной воды, сунула в рот кусочек медвежатины. По телу разливалось приятное тепло, в голове слегка кружилось, и тоска отступала. Становилось легко и радостно…

— Молоток! — похвалил Костя. — Наш человек. Боец. Давай повторим?

— Давай, — легко согласилась Юлька.

Все, что было дальше, сливалось в голове в сплошной туман.

Они хохотали, говорили друг другу пышные прочувствованные тосты, заверяли в вечной дружбе… Они пили и спорили до хрипоты. О чем-то очень важном… Но Юлька почему-то не могла вспомнить, о чем…

Она вдруг с удивлением обнаружила, что сидит внутри армейского вездехода. Тесно, душно… И как сюда все поместились? Как селедки в бочке…

А вездеход на полной скорости мчится вперед, не разбирая дороги.

И безбородый Василий запальчиво ругается с лейтенантом:

— А я говорю: маньчжурские!

— Нет, уссурийские! Я лучше знаю! Ты медведя неделю валил. А мы на тигров…

— Ты?! На тигров?! Хорош заливать!

— Да ей-богу! — горячился лейтенант. — В двух шагах, как тебя, видел!

— Да их на все Приморье, может, пара всего и осталась!

— Да говорю же: из Китая стая пришла…

— Не понимаешь ни хрена, а треплешься! Лейтенант обиженно засопел:

— Ладно… Сам убедишься… Посмотрим, как ты против тигра со своей пукалкой… Сразу в штаны наложишь! Это тебе не в дохлого мишку с бульдозера палить!

— А куда мы едем? — глупо улыбаясь, спросила Юлька. Хотя, если честно, ей уже было совершенно все равно куда…

— Охотиться на тигров! — с воодушевлением сообщил Костя. — Будет тебе в подарок еще одна шкура!

…Несмотря на нещадную тряску, Юлька задремала, привалившись к Косте. И очнулась только, когда мотор заглох, и все, толкаясь, стали вылезать из люка.

Непроглядная мгла крутом. Как незаметно наступила ночь… Кажется, совсем недавно еще было утро…

Позади вездехода осталась ровная дорожка примятых кустов. Дороги впереди не было. Только густая чаща леса, подступающая к ним со всех сторон…

— Тише… Вперед надо пройти…

— А ты точно выехал?

— Спрашиваешь! Там ручей должен быть. Слышишь, журчит? Мы их здесь видели. На водопой ходят…

— Да прикалывает он все? Нет здесь никаких тигров!

— Пойди сам, убедись! Раз такой храбрый…

— И пойду!

Василий взял ружье и двинулся вперед. Он ступал мягко и бесшумно, как кошка.

Юлька подпрыгнула и захлопала в ладоши:

— Ой, как здорово! И я с вами! Я тоже хочу тигра увидеть!

— Женщин не берем, — строго сказал лейтенантик, чувствуя себя командиром. — Ждите у вездехода. В случае чего — сразу внутрь.

Мужчины гуськом, один за другим исчезли в темноте. Охранять Юльку и Валю остались Сева с Костей. Севу не взяли из-за комплекции — слишком много шума при ходьбе, а Костя и сам не горел желанием.

В его фляжке еще оставался спирт, и ее пустили по кругу, задерживая дыхание после обжигающего глотка…

Юлька поежилась. Зябко, а она не догадалась захватить куртку…

— Замерзла? — Костя обнял ее за плечи, прижал к себе. Юлька уютно устроилась в его теплых объятиях, положила голову на Костины колени…

— Давай от них смоемся, — шепнул Костя Юльке.

— Давай, — бесшабашно решила Юлька. — За тиграми?

— За тиграми… Только тс-с…

Они встали и в обнимку двинулись вслед за ушедшими вперед охотниками.

— Вы куда? — встрепенулась Валя.

— Нам надо, — прозрачно намекнул Костя.

— Я тоже хочу…

— По очереди.

Куда они забрели? Где вездеход? Где охотники?

Со всех сторон высятся толстые стволы деревьев, а под ногами мягко стелются заросли папоротников и хвощей.

— А где это мы?

Юлька споткнулась, упала на мягкую подстилку из упругих широких резных листьев и засмеялась.

— Тише… — шепнул Костя и вдруг навалился сверху прижав ее всем телом.

Его руки торопливо задрали свитер, зашарили по горячему телу, добираясь до груди, а губы настойчиво впились в Юлькины… И она задохнулась от неожиданности…

— Костя… Ты что, с ума сошел?

— Тише… Юленька… — словно очумевший, бормотал он, пытаясь справиться с молнией на ее джинсах…

— Пусти! — изо всех сил рванулась Юлька.

Что за глупые шутки?! Это уже не смешно…

— Мы далеко… никто не услышит… не бойся…

Лицо обжигало его горячее дыхание. А поцелуи следовали один за другим. Какие противные… Юльку даже затошнило.

— Я люблю тебя… Ты же сама видела… Ты же хотела. Мы всегда вдвоем… — бормотал он, стараясь стянуть с нее одежду.

Как это противно… грязно… Совсем не так, как с Квентином…

— Пусти! Мне плохо! Сейчас вырвет! — выпалила Юлька.

И Костя на секунду ослабил хватку.

Этого оказалось достаточно, чтобы Юлька одним прыжком вскочила на ноги и бросилась в лес, не разбирая дороги.

За спиной хрустели сучья, слышалось прерывистое дыхание…

Он с ума сошел! Напился и ничего не соображает! Идиот! Скотина!

Юлька мчалась что было сил. Сердце колотилось где-то и в горле, ветки хлестали по лицу. Наугад… на ощупь… Как хорошо, что в чаще так темно: он не может ее увидеть.

Все… сил больше нет… Сейчас этот горький пульсирующий комок в горле, который раньше был сердцем, просто лопнет…

Она остановилась, прижалась спиной к дереву и прислушалась.

Где-то далеко, справа все еще раздавался глухой треск… Он становился все тише и тише… И слава Богу, совсем смолк…

Глава 5 ХЭППИ БЕЗДЕЙ

Оленька вернулась домой только рано утром. Стараясь не шуметь, сняла туфли и на цыпочках пошла по коридору к комнате. Но Лида словно караулила. Выскочила ей наперерез, руки в бока уперла.

— Опять шлялась, прости господи?!

— Ой, тебе-то какое дело, — поморщилась Оля.

— А здесь не проходной двор! Здесь дите, между прочим, живет! А ты всякую заразу принести можешь!

— Отвянь, — лениво сказала Оля и захлопнула дверь перед Лидиным носом.

Ругаться ей совсем не хотелось. Во-первых, сегодня день рождения. А во-вторых, кажется, настает в ее жизни счастливая полоса…

Несколько дней назад она познакомилась с Игорем. Он был владельцем какой-то торговой фирмы и очень приятным молодым человеком…

И они впервые провели вместе ночь…

М — м… Какое блаженство… А какая квартира! Прямо на набережной, в престижном доме, с евроремонтом…

А какой он милый и нежный… Просто зайчик! И ему так не везло с женщинами… Только в Оленьке он увидел свой идеал…

Оля достала из сумочки коробку с кольцом и еще раз полюбовалась на подарок. Тоненькое, изящное, с крошечным изумрудиком…

Как он смутился, когда узнал, что у нее день рождения! Так оправдывался, что презент слишком скромный, что он не знал о ее празднике… Обещал вечером исправить ошибку и преподнести настоящий подарок! А еще они всю ночь будут веселиться в самом элитном ночном клубе, в «Русской тройке»!

Надо принять ванну и хорошенько выспаться…

А колечко пока спрятать. Все равно оно великовато, Игорек не рассчитал размер, а у Оли такие тоненькие пальцы…

Она выдвинула нижний ящик стола и сунула туда коробочку.

Рука наткнулась на какую-то упаковку. Интересненько… Что там Юлька от нее скрывает?

Оля вытащила картонную коробку. Ого! Пейджер! Круто!

Ну, сестренка! А все прикидывается бедной простушкой!

А может, это ее подарок для Оли? И она его спрятала заранее, чтобы сестра не наткнулась?

Вот позвонит сегодня и скажет таинственно: «Посмотри в нижнем ящике… Там для тебя сюрприз…»

Да нет, размечталась… У Юльки нет средств на такие презенты. И она всегда считает, что лучший подарок — это книга. Совсем как мама…

Конечно, это Юлькина игрушка. И, по-честному, она ей правда необходима для работы…

Оля вздохнула и хотела положить пейджер на место, но тут в голову ей пришла гениальная мысль.

Она ведь наврала Игорьку, что работает журналисткой… Ну, просто так, пришлось… Он жаловался, что женщины только и ждут, чтобы окрутить его и усесться на шею, а он терпеть не может ленивых бездельниц… Олино лицо ему показалось знакомым. Ну, она и сказала, что видеть ее он мог по телевизору. И он сразу репортаж о прическах вспомнил.

Вот здорово будет появиться перед ним с пейджером! Дескать, милый, мне с тобой хорошо, но, если вызовут, придется тебя покинуть… Труба зовет… работа…

А когда женщина готова ускользнуть, ее хочется крепче удержать. Пусть побудет в напряжении!

Она повертела пейджер в руках, нажала какую-то кнопочку… О! Замигал глазочками! Отлично…

Жаль только, что она не знает номера обслуживающего диспетчера, а то бы сама себе для прикола послала сообщеньице покруче. Чтоб Игорь воочию убедился, какая она знаменитая.

Квентин с утра был как на иголках. Он проснулся ни свет ни заря и еле дождался открытия ювелирного салона.

Ведь сегодня у Джулиньки день рождения. И он был совершенно уверен, что она приедет. Что-то внутри подсказывало это…

В подарок он выбрал часы. Швейцарские, золотые, умеющие показывать время во всех часовых поясах земного шара. Чтобы любимая всегда могла знать, который сейчас час в Москве, ведь в Америке она поначалу будет постоянно вспоминать Россию…

Квентин поймал себя на мысли, что уже «увез» с собой Юльку, а ведь он еще даже не сделал ей предложения…

А вдруг она откажет? Нет, этого просто не может быть… Он поднялся в номер и позвонил в аэропорт. Первый рейс с Дальнего Востока уже прилетел. Ну вот! Она здесь… Он же чувствует…

Квентин набрал ее домашний номер. Трубку взял какой-то старичок. Отец, наверное…

— Синичкину…

— Она в ванной.

Ура! Юлька дома! Решила помыться с дороги. Устала, наверное, бедненькая…

Надо бы познакомиться с ее отцом поближе, поговорить. Но он почему-то сразу повесил трубку.

Тогда на пейджер! Естественно, он уже включен!

— Абоненту одии-семь-три. С днем рождения, любимая. Хэппи бездей ту ю… Нет латинского шрифта? Пишите по-русски, она поймет.

Сейчас Джулинька выйдет из ванны. Розовая, распаренная, чистая-чистая, вся благоухающая неповторимым, только ей присущим ароматом… Она возьмет пейджер и прочтет его послание… И сразу же позвонит.

Квентин уселся у телефона в твердой уверенности, что через несколько минут услышит ее голос.

Он не станет упрекать ее за долгое молчание. Может быть, она хотела проверить его чувства…

Еще из коридора Оля услышала в комнате странный писк.

Она метнулась к столу. Господи! На пейджере послание Поздравление на двух языках. Здорово!

Конечно, оно адресовано Юльке… Но ведь и ей тоже. У нее тоже сегодня хэппи бездей!

Оля влезла в постель и с наслаждением потянулась Xорошо…

Старик утопал со своим аккордеоном в переход. Лида уволокла капризничающую Катьку в сад… Тишина… Никто не мешает.

Сквозь сон она слышала длинные заливистые звонки в коридоре, но вставать было лень. Перезвонят, не облезут.

…Квентин потерял терпение и снова позвонил Юльке. Странно, теперь никто не отвечает… Может, она поехала к нему? Но тогда Джулинька предупредила бы, чтобы он заказал пропуск…

Господи, вот осел! Да она просто спит… Ведь разница во времени выбивает человека из колеи, да еще восемь часов в самолете…

Спи, любимая, набирайся сил… Сегодня ночью они тебе понадобятся…

Квентин улыбнулся и посмотрел на часы. Без пяти десять. Он успеет съездить на завод. А если Юлька проснется, то пошлет сообщение на пейджер.

И, по странной иронии судьбы, он не дождался переданного по длинной цепочке военных коммутаторов Юлькиного звонка всего на несколько минут…

Кабина лифта уже везла Квентина вниз, когда в его номере раздалась наконец долгожданная трель…

…Оленька прекрасно себя чувствовала после сна. С удовольствием поглядывала в зеркало, тщательно накладывая на ресницы тушь.

Какая хорошенькая… Даже сама себе нравится…

Звонили родители, поздравляли. Мама смирилась с мыслью, что ее дочь якобы модель, и теперь с гордостью сообщала об этом знакомым. К ее удивлению, в провинциальном городке это вызвало еще больше восторгов, чем Юлькин красный диплом и карьера журналистки…

Звонил Игорек. Он уже заказал столик… И обещал сюрприз…

Только Лидка портила настроение, демонстративно гремела на кухне кастрюлями.

— Все люди днем работают, а ночью спят. А эта шлюха все навыворот! Прям, ноги бы повыдергивала!

Оля вытянула свои длинные стройные ноги и полюбовалась ими.

Плевать! Толстуха просто завидует! Ей самой до смерти хочется куда-нибудь вырваться из своей вонючей кухни, от придурочного шибздика мужа…

И все же лучше смыться поскорее, а то Лидка в ярости может, чего доброго, макияж испортить или ляпнуть жиром на вечернее платье…

Ну, выспалась, моя красавица? Уже вечер, пора открывать глазоньки… Я и так ждал слишком долго…

Квентин, затаив дыхание, слушал в трубке длинные гудки. Сейчас нежный звонкий голосок скажет свое неизменное: «Алло»… Немного капризное и ждущее… Только она так умеет…

— Слушаю, — грубовато ответил низкий женский голос. — Кого надо?

— Синичкину… — От волнения и неожиданности Квентин вдруг сбился на английский: — Джули, плиз… Бэк май пардоне…

— Да не пардонничай. Говори по-человечески, — сварливо отозвались на другом конце провода. — Уже усвистала твоя фря.

…Лида вся кипела от благородного возмущения, Эта стерва еще и с иностранцами воловодится! Проститутка!

Совсем распоясалась, пока Юленьки нет…

Ничего, она живо отвадит! Поломает гадине всю малину…

— Ты по-русски хорошо понимаешь? — спросила она. — Так вот, эта шлюха с другим мужиком в ночной клуб ушла. И явится только утром, как обычно.

И довольная произведенным эффектом, с чувством выполненного долга вернулась к своим кастрюлям.

Квентин ошалело смотрел на телефон, не в силах осмыслить услышанное.

Может, он не так понял?

С кем ушла Джулия? В какой клуб? На всю ночь?

А как же он? Как это все осмыслить? Не получается…

Вернется утром, как обычно… Откуда? Где она проводит ночи? С кем? С другим… мужиком?

Стало быть, она никуда не уезжала… Обманула, выключила пейджер, чтобы он не досаждал ей своими звонками.

Но почему? Неужели она разлюбила его и завела новый роман?

Квентин поморщился и машинально потер грудь. Там, внутри, что-то болезненно ныло, сжималось, кололо, словно длинной тонкой иглой…

В это невозможно поверить! Это неправда!

Однако надо бы самому убедиться…

Он вскочил, заметался по номеру, лихорадочно переодеваясь в вечерний костюм.

Он поедет сам туда… Куда? В Москве много ночных клубов…

Впрочем, ночи вполне хватит, чтобы объехать их все. И начнет он с «Русской тройки». Когда-то Джулия назначила ему там свидание… Может, она всем там назначает?

Оленька пригубила шампанское и с удовольствием подставила губы для поцелуя.

— Закрой глаза, — попросил Игорь.

Что-то холодное и тяжелое коснулось шеи, приятно скользнуло в выемку между грудками, как раз но глубокому вырезу платья…

Его руки щекотали шею, возясь с маленьким замочком… Оля открыла глаза и обалдела от восторга.

Колье! Из массивного чеканного золота, усеянное мелкими, мерцающими, словно звездочки, бриллиантами…

Да такая роскошь стоит уйму денег?

Вот теперь она уверена, что Игорек в нее влюблен. Мужчина никогда не станет швырять такие бабки на ветер ради случайной прихоти…

Оленька привыкла измерять прочность отношений ценностью подношений. И это превзошло все ее самые смелые ожидания…

— Здесь двадцать пять бриллиантов, — сказал Игорь. — Как раз по количеству лет… Четверть века… Юбилей.

— Спасибо, любимый…

Она сама потянулась к нему с жарким трепетным поцелуем. Игорь недовольно покосился на поставленный на виду пейджер.

— Я жду звонка… — пролепетала Оля заготовленную фразу. — Возможно, придется срочно уехать на съемку…

Но царский подарок смешал все ее планы, и уже больше не хотелось дразнить Игорька. Наоборот, сейчас надо продемонстрировать ему полную преданность…

— Но я не могу от тебя уйти. Черт с ним, правда? И она демонстративно отключила пейджер. И довольный Игорь тут же заключил ее в крепкие объятия.

— Прошу вас, мистер… Вот удобный столик, — вежливо суетился рядом метрдотель. — Простите, остальные у нас по заказу…

— Ничего, — успокоил его Квентин. — Мне удобно. С этого места действительно ему было отлично видно Джулию.

Если до этого Квентин тешил себя надеждой, что неизвестная грубая дама что-то перепутала и что Джулия поехала в клуб на съемку, как и в прошлый раз, то теперь розовая пелена упала с глаз.

Наивный идиот! Ну что, убедился?

Бессовестно красивая, в длинном серебристом вечернем платье с глубоким вырезом она сидит и нахально целуется с каким-то смазливым типом…

На груди играет бликами усыпанное камнями золотое колье — видимо, подарок…

Он смотрел на нее в упор. «Ну, подними глаза, посмотри на меня. Я хочу увидеть, как ты смутишься. Предательница…»

Джулия заерзала под его взглядом. Почувствовала… И взглянула так безмятежно и горделиво, словно Квентин был для нее отныне пустым местом.

Ни тени смущения… Как будто они и не знакомы вовсе.

Отвернулась и демонстративно выключила пейджер.

Дала понять, что не желает ненужных объяснений. И ни к чему ей его настойчивые послания…

Другой занимал все ее мысли и чувства. К нему она стремилась смело и безоглядно, как будто бросая Квентину вызов…

И этот смазливый кретин целовал ее… Его Джулиньку… И объятия его были по-хозяйски уверенны, словно он уже знал наизусть каждый изгиб ее тонкого тела…

Квентин скрипнул зубами и поднялся.

— Вам не понравилось у нас? — забеспокоился вышколенный метрдотель. — Посмотрите программу. Она просто великолепная. Событие сезона… ОРТ снимало…

— Спасибо, — процедил Квентин. — Я уже посмотрел все, что мне нужно.

Глава 6 ЛЯГУШКА-ПУТЕШЕСТВЕННИЦА

Юлька наугад брела по лесу и плакала.

Рыдать в голос она боялась, ведь мужчины совершенно серьезно говорили о тиграх… И Юльке за каждым деревом мерещились затаившиеся для последнего прыжка хищники.

Сначала она кричала: «Ау!» — в надежде, что ее услышат оставшиеся у вездехода Валечка и Сева или охотники. Но потом поняла, что это бесполезно.

Она заблудилась…

В голове шумело, перед глазами кружились разноцветные пятна. Даже мысли не теснились в мозгу привычной кутерьмой, опережая одна другую, а появлялись короткими и простенькими, как телеграфные строчки…

«Надо найти дорогу…» «Хочу домой…»

В темноте она больно стукнулась лбом о нависшую ветку, и от удара даже эти примитивные мыслишки смешались в полную кашу.

Юлька с трудом понимала, кто она и где находится. Только ноги по инерции продолжали делать шаги.

«Я лягу и умру… я больше не могу… — Юльке было ужасно жалко себя. — Мамочка…»

У нее не было сил даже обрадоваться, когда между деревьями показался просвет, и глухой страшный лес неожиданно оборвался перед высокой насыпью из щебенки…

Царапая в кровь ладони, Юлька вскарабкалась на насыпь.

По верху в обе стороны разбегались железнодорожные рельсы.

Наконец-то цивилизация… Вот только куда идти: вправо или влево?

Впрочем, ей было уже абсолютно все равно…

Юлька не знала, сколько она прошагала по насыпи, когда впереди показалась маленькая платформа…

Ура! Она не ошиблась! Здесь ходят электрички…

Она с трудом поднялась по витой железной лесенке и села на скамейку.

Лунный серп выглянул из-за туч и осветил крупные, покосившиеся буквы названия станции: Электроугли.

Юлька с облегчением вздохнула. Наконец-то становится понятнее. Электроугли… Они проезжали их с Квентином, следуя по пути Венечки Ерофеева.

Ну так отсюда всего час до Москвы…

Интересно, который час? Стрелок на часах не разглядеть. Неужели ушла последняя электричка?

Людей совсем не видно. И в обе стороны ни одного огонька…

Юлька скрючилась на лавочке, пытаясь согреться.

В лесу, пока она шла, ночной холод не так чувствовался, а здесь, на открытом месте, сифонил ветер. Он пронизывал до костей сквозь тонкий свитерок. Через несколько минут Юлька уже стучала зубами и тряслась, словно в лихорадке.

Нет, она не доживет до первой электрички. Надо идти вперед. Вот только ноги отказываются сделать еще хоть шаг…

Рельсы, рельсы… Шпалы, шпалы…

Сплошная клетка перед глазами. Весь мир клетчатый. А линии мелькают, подпрыгивают в такт шагам и уплывают назад.

И сознание сосредоточено только на одном: шаг… еще шаг…

Сколько она прошла, пока не разглядела появившуюся рядом с железной дорогой узкую ленту шоссе?

Надо спуститься. По дороге идти удобнее, а то длинные ноги никак не могут приноровиться к маленькому расстоянию между шпалами. Перешагивать через одну — не получается, попадаешь между, а наступать на каждую — семенишь. К тому же если электрички не ходят, так может по дороге проедет припозднившийся автомобиль…

Юлька почти безнадежно глянула назад и… О, чудо! На дороге горели, приближаясь, два ярких пятна — свет от фар…

И она торопливо заскользила по насыпи вниз, боясь, что машина проедет мимо, пока она успеет спуститься…

Пограничный «газик» остановился рядом с Юлькой, а она без сил скатилась ему под колеса.

— Стоять! — зычно гаркнул кто-то над ухом.

Дверца лязгнула, и чьи-то крепкие руки рывком поставили ее на ноги.

— Спасибо… — прошептала Юлька.

— В машину!

Какие чуткие люди… Даже просить не надо подвезти. Видят, что она устала… Одним рывком забросили ее на высокую ступеньку…

Вот только зачем светить в лицо фонариком? Не надо… И так глазам больно… Все кружится…

— Документы!

— У меня нету… — с трудом разомкнула губы Юлька.

— Интересно… Потеряла? — с издевкой спросил невидимый, держащий фонарик…

— Нет… В сумочке…

— А сумочка где? Козлов, видел сумочку?

— Не было ничего.

— Выбросила?

— Нет… Дома… — пролепетала Юлька.

Ой, кошмар! Как же она теперь попадет домой? Там же ключи… Придется опять будить Лиду…

— Обыщи!

И чьи-то руки быстро ощупали ее всю сверху донизу.

На секунду силы вернулись к Юльке, и она гневно вырвалась из этих рук.

— Да не лапайте вы меня! Пустите! Я лучше сама пойду!

— И далеко ты собралась? — усмехнулся кто-то.

— Домой.

— И откуда идешь?

Действительно, откуда?

Юлька честно напрягла извилины, но не нашла ответа на этот вопрос.

— Не знаю, — призналась она.

— Неужели забыла?

— Ага…

— Ничего, вспомнишь, — мрачновато пообещали ей. — Что на насыпи делала?

— Шла…

— Домой?

Вот тупые! Им говоришь, а они все переспрашивают…

— Ну да. В Москву, — разозлилась Юлька. — Или вам не по пути?

— По пути, — заржали рядом. — Вот только далеко ли еще? Как ты думаешь, сколько?

Юлька подумала.

— Километров… тридцать… или сорок…

— Хватит мозги компостировать, девочка, — раздраженно бросил тот, что держал фонарик. — Ты что, не знаешь, где находишься?

— Знаю. Не хуже тебя! — обиделась Юлька.

— Тогда сиди и не вякай. В штабе разберемся.

«Газик» взревел мотором и помчался вперед.

— В каком штабе? — испуганно дернулась Юлька — Куда вы меня везете? Я буду жаловаться!

Фонарик наконец-то отвели от ее лица, и прежде, чем он погас, Юлька успела разглядеть на своих спутниках зеленую военную форму.

— Вы меня арестовали?!

— Догадливая…

— Не имеете права! Я корреспондент ОРТ!

— А может, Би-би-си? Или «Китайской волны»?

— Закрой варежку, — велел ей сидящий впереди военный. — Ты находишься в пограничной зоне особого патрулирования. И здесь на сто километров в обе стороны никакого жилья. Так что откуда ты явилась и с какой целью, разбираться будем не мы, а начальство.

Короткая летняя ночь незаметно подошла к концу.

За окном забрезжил серенький рассвет, и небо стало цвета топленых сливок… и такое же густое, сплошь затянутое облаками.

Измученная бессонной ночью и длинным бесцеремонным допросом, Юлька клевала носом, сидя на стуле перед хмурым пограничником с большой звездой на погонах.

Она то и дело сползала со стула, усилием воли стряхивала липкий, опутывающий все тело паутиной сон и опять выпрямилась.

— Понятно, — исподлобья поглядывая на нее, говорил в трубку пограничник. — Командировочное подтвердили? — Он посмотрел в лежащий перед ним на столе протокол. — Да. Верно. Синичкина Юлия Викторовна… Хорошо, пусть выезжают.

Он поднял голову и строго сказал Юльке:

— Нельзя столько пить, товарищ Синичкина.

— Ой, нельзя… — со вздохом согласилась она.

Во рту было горячо и сухо, а в висках стучали частые громкие молоточки…

— Козлов, завари крепкого чаю.

— Есть, товарищ майор! — козырнул молоденький парнишка, который подобрал Юльку на дороге.

— И одеяло принеси, — велел майор. — Пусть полежит пока.

— Ну, где тут наша лягушка-путешественница? — громко и весело сказал кто-то за дверью.

Юлька спала на топчанчике, завернувшись в казенное одеяло, разморенная горячим чаем и теплом.

Она смутно понимала, что ее поднимают, дают подписать какую-то бумагу, ведут к белому японскому микроавтобусу…

Незнакомый мужчина накинул ей на плечи свою куртку.

— Куда ее? — спросил шофер.

— В гостиницу. Потом на прииск поедешь, заберешь этих любителей тигров…

Глава 7 АБСТИНЕНТНЫЙ СИНДРОМ

— Ну ладно, мать… Ну прости… Виноват, каюсь…

Костя вымаливал прощение. Он действительно чувствовал себя виноватым… Сам до утра не сомкнул глаз, кружил по тайге в поисках Юльки.

Лишь когда к утру вернулись так и не дождавшиеся тигра, протрезвевшие и злые охотники, они наконец сообщили по рации, что в пограничном районе в тайге пропал человек…

И если бы не это сообщение, неизвестно, сколько еще Синичкина Юлия Викторовна считалась бы шпионкой и диверсанткой…

Ради нее на рассвете подняли начальство телестудии, получили подтверждение о регистрации из владивостокской милиции, отправили на дальнюю заставу студийный автобус…

А она все дуется… Лежит носом в стенку и тихо плачет…

— Юльчик, — пришла Косте на помощь Валентина. — Я тебе бульончика домашнего принесла…

— А я пивко… — вторил Сева.

— Не могу… — всхлипнула Юлька. — Мне так плохо. Тошнит, и голова кружится… Как на качелях…

— Слушай, мать, похмелье давно должно было пройти. — серьезно сказал Костя. — Видишь, мы все как огурчики. Может, ты отравилась?

— Не знаю…

— Надо желудок промыть, — засуетилась Валечка. — Вы идите, мужики. Мы тут сами управимся…

После промывания и Валечкиного бульона стало немного легче.

Юлька приняла душ и вышла на балкон.

Какой свежий морской воздух… Он пахнет солью и рыбой… и еще йодистыми водорослями…

— Давай пройдемся? — заглянул к ней Костя. — Ты больше не злишься? Я, ей-богу, ничего не соображал… Мир?

Он протянул ладонь, и Юлька пожала ее.

— Ладно. Мир.

— Тогда отметим примирение? — воодушевился он.

— Ох… — простонала Юлька. — Не напоминай…

— Ни-ни! — поднял вверх руки Костя. — Просто сытный ужин. Морские деликатесы устроят?

При одном воспоминании о гребешках и трепангах Юлька непроизвольно зажала рот ладонью.

— Ясно, — быстро сказал Костя. — Деликатесы отменяются. Я здесь около вокзала ресторанчик видел. Как в Москве. «Арагви». Грузинская кухня.

«Нет, это не отравление… — подумала Юлька. — Мне ужасно хочется есть… Я бы сейчас слона слопала… Или медведя…»

— Нам сациви, сацибели и по шашлычку, — заказал Костя.

— Могу предложить рагу из трепангов, мидии в соусе…

Официантка только начала перечислять меню, а Юлька уже вскочила и стремглав понеслась к выходу.

«Что это со мной? — со страхом думала она, прижавшись лбом к холодной каменной стене и подавляя тошнотный комок. — Никогда такого не было… Проклятый спирт. В жизни больше не буду ничего пить!»

Поужинать удалось в столовой Дома радио.

Хотя Костя и считал это место недостаточно шикарным для «замаливания своих грехов», зато Юлька с удовольствием лопала общепитовский бифштекс с сероватой горкой картофельного пюре и так божественно пахнувшей обычной тушеной капустой…

В бухте Золотой Рог зажглись огоньки стоящих на рейде кораблей, и она и вправду стала золотой.

Юлька села к телефону и посмотрела на часы.

«Ну что, любимый, у тебя уже утро? Нет, день в разгаре… Тот самый день, который у нас уже подошел к концу… Так странно… Я живу, словно бегу с тобой наперегонки, и все время опережаю… Или, наоборот, не могу догнать…»

Связь была ясной, без помех. И с Москвой удалось соединиться сразу же. И тотчас в номере «Метрополя» сняли трубку.

— Квентин, милый, это я!

— Вы ошиблись номером, — ответил незнакомый мужской голос.

— Простите, это «Метрополь»? — недоуменно спросила Юлька.

— Совершенно верно.

— Пятьсот шестнадцатый?

— Именно.

— Все правильно… Мне нужен Квентин Джефферсон…

— Девушка, — строго ответил мужчина. — Не надо сюда звонить. Я в ваших услугах не нуждаюсь.

— Вы не так поняли! — вспыхнула Юлька. — Как мне узнать…

— Позвоните дежурной по этажу.

— Пятьсот шестнадцатый? Джефферсон? — дежурная помедлила минутку и сообщила: — Выехал.

Юлька опешила.

— Как выехал? Куда?

— Домой, наверное, — безразлично ответила та. — Броню снял, номер сдал.

— А когда?

— Сегодня утром.

Юлька медленно положила трубку на рычаг.

Он ее не дождался… Что же произошло? Ведь Квентин собирался остаться еще на две недели…

А впрочем, все просто… Он забыл ее. Как говорится, с глаз долой — из сердца вон…

Но этого не может быть! После всего, что у них было, после всех слов, которые он ей говорил…

Неужели Юлька была для него просто развлечением? Удобной русской пассией на время командировки…

Она удивилась своему бесчувствию. Почему-то нет слез. В груди застыл ледяной осколок, как будто Снежная Королева метнула в нее свое разбитое зеркало…

Ни боли, ни обиды… только оглушающая пустота…

Сказка окончилась. Остаются будни. И все будет идти так же, как до ее встречи с Квентином. Ведь ничего не изменилось…

Нет, изменилось! Она впервые влюбилась по-настоящему, так, что весь мир вместился для нее в одном-единственном человеке. И без него теперь все перестает существовать, теряет смысл…

Внешне Юлька держалась совершенно так же, как и раньше. Улыбалась в ответ на шутки, обсуждала план съемок. Но сама понимала, что ведет себя, как автоматический робот. Просто выполняет заданную программу…

Рано утром они погрузились на рыбацкий сейнер и вышли в открытое море. Но ни белые гребешки волн за кормой, ни горланящие чайки, ни бьющий в лицо просоленный ветер не вызывали в душе восторга.

Юлька мечтала об этой съемке, специально припасла ее «на закуску», ей так хотелось полной грудью вдохнуть пьянящий запах океанских просторов, почувствовать себя настоящим морским волком…

А теперь она шагнула на палубу, равнодушно обвела взглядом скрученные в кольца просмоленные канаты, огромную нейлоновую сеть, стальной подъемник. И только отметила профессиональным сухим взглядом, с какой точки это все будет смотреться наиболее романтично…

Ждали улова. По рации передали, что косяк ушел левее, и капитан велел развернуться и пуститься за ним.

Качка усиливалась. Волны становились все выше, и сейнер то взмывал на верхушку волны, то резко ухал вниз, так что дух захватывало, а желудок по инерции подскакивал к самому горлу…

Наконец пеленгатор засек движущийся под днищем косяк, и огромная сеть полетела за борт…

— Порядок! Можно снимать? — потер руки Костя. — Зовите Юльку.

Но Юлька уже находилась в полной прострации.

Она нашла пустую каюту и, не спрашиваясь, легла на железную, подвешенную наподобие люльки койку.

Вверх — вниз, вверх — вниз… раскачивались гигантские качели.

И от противного запаха рыбы и водорослей хотелось зажать пальцами нос и вообще больше никогда не дышать.

Юлька уткнула лицо в подушку и изо всех сил стиснула зубы.

Надо бы дойти до бортика, перегнуться через него потихоньку, чтобы никто не видел ее позора. Но если поднять голову, то сразу становится еще хуже.

Она не знала, что на сейнере поднялась паника и все бросились искать пропавшую журналистку.

Не удержалась? Упала за борт? Пропала в открытом море?

И уже когда боцман был готов отдать авральную команду: «Стоп машина! Человек за бортом!», Костя догадался заглянуть в каюту и обнаружил там стонущую, бледную Юльку.

— Ну, ты даешь, старушка… — только и вымолвил он. — Зеленая, как русалка.

— Рассол дайте, — велел старший матрос.

А боцман по-хозяйски осмотрел каюту и добавил.

— И тазик.

Какой позор! Так оскандалиться…

Юлька, покачиваясь, едва нащупывала непослушными ногами сходни.

— Да плевать! Главное — живая, — подбадривал ее Костя.

— Ничего, в море все поначалу блюют, — невозмутимо говорил на прощание капитан.

Но твердая мостовая под ногами все еще качалась и подпрыгивала, пытаясь ускользнуть.

Костя хотел пошутить, но попал нечаянно в самое место.

Глава 8 В АМЕРИКУ

Квентин откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, стараясь выбросить из головы горькие мысли.

Самолет ровно гудел, набирая высоту.

Стюардесса пронесла по салону легкую закуску и напитки, сосед справа включил наушники, впереди на экране телемонитора начался боевик…

А внизу, под крылом лайнера, все еще расстилались бескрайние просторы России.

Странная страна… Загадочная русская душа… Он так и не сумел постичь ее, так и не стал здесь своим…

Впрочем, женщины одинаковы во всем мире. И русские ничем не отличаются от легкомысленных француженок или прагматичных американок… Просто они умудряются синтезировать в себе и то и другое. И Бог весть, когда у них вдруг переключается внутри невидимый рычажок, и вместо широкого душевного размаха вступает в права жесткий расчет…

«Коня на скаку остановит… В горящую избу войдет…»

Да, Джулия была именно такой, безрассудной, бесшабашной, искренней…

Ему казалось, что ради него она готова в огонь и воду. Он чувствовал ее настоящую страсть…

Глупец, он считал, что они именно те половинки, которые предназначены друг для друга Господом. И Всевышний нарочно расселил их по разным полушариям, чтобы потом подарить шанс для непредсказуемой встречи…

Ерунда. Все это оказалось его выдумкой, самообманом…

Джулия оказалась просто предательницей. Предпочла его какому-то смазливому мальчишке, купилась на золотые украшения…

Он сам запутался, чего же в этом поступке больше: легкомыслия или расчета?

Может, она увлеклась другим и бросилась в омут новых чувств, наплевав на прошлое увлечение? Ведь она не хотела признаваться, сколько мужчин было в ее жизни до его появления…

Видимо, много… И она порхала от одного к другому, как бабочка однодневка, каждый раз принимая за любовь элементарную физическую тягу…

Квентин скрипнул зубами. Думать об этом было невыносимо. Он не мог представить Джулиньку… любимую… проклятую… в чьих-то объятиях…

Этот смазливый хлыщ, наверное, снимал с нее подаренное колье… а затем и серебристое вечернее платье Касался ее плеч, ее груди… прижимал к себе ее горячее податливое тело…

И Джулия так же стонала и закрывала затуманенные глаза…

Легкомысленнее, чем француженка…

Или все-таки прагматичнее?

Ведь она с таким пренебрежением говорила о миллионерах, которые «покупают» себе в лице женщины красивую игрушку…

Может, все дело в том, что он американец?

Нет, не постичь эту «русскую душу «… Непонятно, почему они так привязаны к своим березкам, заморочкам, разговорам до последней степени искренности… Почему так любят свою нищую, разворованную страну, своих матрешек и балалайки, золотые купола и то эфемерное понятие, которое зовут «духовностью»…

Как будто оттого, что он американец, он становится менее духовным. Как будто ему изначально отказывают в уважении традиций, почитании религии, незыблемых моральных норм…

Да, все дело в этом. Для Джулии он просто бездушный болванчик, денежный мешок. И его основной грех в том, что он имеет несчастье ворочать миллионами…

Скорее всего, резкая перемена в ее отношении вызвана тем, что Джулинька откуда-то узнала о его финансовом положении. И сделала выбор. Холодный и трезвый. Сменила заезжего богача на «нового русского».

А его любовь, его чувства просто безжалостно растоптала, принесла в жертву своему дурацкому выбору.

Она хочет жить в своей стране, вариться в своей «каше», и с любым, даже самым глупым соотечественником ей легче найти общий язык, чем с ним…

Разве он виноват, что у него есть ни миллионы? Разве он вор или эксплуататор?

Но Джулия даже не пожелала объясниться с ним, просто вычеркнула из своей жизни, как ошибочную помарку, и стала переписывать все набело.

Жестокая… Словно он вещь, которую можно сбагрить за ненадобностью, а не человек…

И как она может заниматься любовью с другим, даже если объясняет свое решение «вынужденной необходимостью»? Неужели ей все равно с кем?!

До сих пор жизнь Квентина текла довольно размеренно. У него была главная задача: расширение бизнеса, занятие ключевых постов в экономике. Он не мог оставаться на второстепенных ролях. Прирожденный лидер, он стремился во всем стать первым.

И женщин воспринимал как ненужную помеху, отвлекающую от главной цели жизни.

И вот все полетело вверх тормашками.

Худенькая журналистка из чужой страны неожиданно выбила его из привычной колеи. Ее широко распахнутые удивленные глаза, ее детская непосредственность напрочь затмили и важные контракты, и все неотложные дела…

И смыслом жизни стала она, а не преуспевание на международном рынке с таким трудом взращенного Квентином концерна.

Сколько глупостей он наделал ради нее…

Кошмарная пьянка в подмосковной электричке… угроза срыва контракта с «Дженерал моторс»… незапланированный месяц «московских каникул»…

Из респектабельного господина Квентин Джефферсон превратился в пылкого юного глупца, готового швырнуть к стройным ножкам все, что пожелает любимая, выполнить любой каприз, любую шальную идею, пришедшую в милую стриженую головку…

И он никогда не подозревал, что способен на такие чувства, что может быть так больно всего лишь оттого, что не будет больше рядом самой, в общем-то, обычной девушки, каких сотни на белом свете…

Да что сотни! Тысячи, и гораздо красивее, и умнее… с прекрасным образованием, с безупречными манерами… Да они за пояс заткнут Джулию, похожую на голенастого подростка!

И все же они не идут с ней ни в какое сравнение …

Она лучше всех… И теперь воспоминание о ней надо вырвать из кровоточащего сердца…

Вернувшись из бара, Квентин не мог сомкнуть глаз.

Он метался по номеру, как раненый зверь. И мысли еще путались в лихорадке. Куда подевалась всегдашняя выдержка?!

Сначала он жалел, что не подошел к предательнице вплотную, не бросил в прекрасное безмятежное лицо обидные колючие слова…

А может, стоило расквасить смазливую рожу ее новой пассии? Кажется, так у русских принято выяснять отношения?

О! Теперь он понимает шекспировского Отелло! Наверное, такую же нестерпимую боль испытал несчастный мавр, когда задушил свою неверную жену…

Только Отелло ошибался — его-то Дездемона была невинна, как ангел…

А вот Джулия!..

Если бы не впитанное с молоком матери уважение к закону, если бы не врожденное почитание ценности человеческой жизни, Квентин зарычал бы, как разгневанный мавр: «Так не доставайся же ты никому!»

Чтобы охладить разгоряченную голову, он принял холодный душ и постарался спокойно все обдумать. Но это никак не получалось — хотелось немедленно мчаться к Джулии, караулить ее на улицах, даже похитить насильно… Лишь бы еще раз взглянуть в серые насмешливые глаза, лишь бы сорвать с губ хоть единственное признание…

У него еще есть две недели. И их он посвятит выслеживанию и окончательному выяснению отношений. Пусть объяснит! Он не может остаться оплеванным, не в состоянии чувствовать себя ковриком, о который просто вытирают ноги…

Стоп, Квентин! Главное — выдержка.

Нельзя здесь больше оставаться. Он просто умрет, зная, что Джулия ходит с ним по одним улицам… Только другой теперь с нею рядом…

Прочь отсюда! И немедленно! Там, на другом континенте, в круговороте привычных дел боль притупится, воспоминания померкнут…

Квентин заказал билет на ближайший рейс, спустился вниз, разбронировал номер и принялся укладывать вещи.

Маленькие золотые часики в красивой упаковке попались на глаза, и первым желанием было — наступить на них каблуком и топтать, топтать все эти хрупкие колесики… Гак, как растоптала и уничтожила его Джулия…

Но Квентин все же почему-то сунул их на самое дно чемодана…

Может быть, потому, что ему подсознательно хотелось всегда знать, по какому времени живет в Москве Джулинька…

— Вам нехорошо, мистер? — осторожно тронула его за плечо стюардесса. — Может быть, вы хотите выпить? Джин? Виски?

Квентин повернул голову, чтобы ответить отказом, и… обалдел…

Юлька в безупречно сидящей синей форме участливо улыбалась знаменитой американской улыбкой…

Длинные ноги… русые завитки из-под кокетливой пилоточки… серые глаза в обрамлении длинных ресниц…

Квентин зажмурился и тряхнул головой. Наваждение рассеялось. Девушка-стюардесса оказалась совершенно непохожей на Джулию…

Дежурная улыбка, холодные глаза… пальчики с ухоженным маникюром… Кроваво-красный лак на них, как капельки засохшей крови…

Это его сердце разорвалось от тоски и обиды, и горячая кровь брызнула на руки стюардессы…

— Виски, — сказал Квентин. — Двойное. И потом еще повторить.

До Америки в три раза дольше, чем до Петушков…

И пока он летит, надо успеть залить этот бушующий в груди пожар…

Кажется, именно так поступают в таких ситуациях русские…

Глава 9 ЧЕРНАЯ ПОЛОСА

Ну, здравствуй, Москва…

Еще две недели назад ты была желанной, любимой. В круговерти твоих бульваров, в аромате черемухи было разлито счастье. И ты щедро дарила его Юльке. А Юлька по широте душевной хотела с каждым им поделиться…

«Ну зачем так много мне одной?» — как поется в старой песне…

А теперь ничего. Конец. Родник, бурлящий счастьем, иссяк.

И серый город стал пустым и холодным.

Не греет яркое солнце, не радуют зеленые газоны. Здесь даже дышать нечем из-за разогретого асфальта и выхлопных газов автомобилей…

И теперь здесь никто не ждет Юльку.

Впрочем, Лида ждала. Она с порога обрушила на соседку новости. И, конечно, все они касались бессовестной Ольки, которая дошла уже до того, что с иностранцами гуляет.

— Путанка настоящая! Подцепит, и по гостиницам, по гостиницам… И даже СПИДа не боится! А потом лезет в общую ванну…

Юлька невесело усмехнулась про себя:

«Все правильно, Лидочка. Только это про меня. Это я путана… Я по гостиницам… Это меня поматросили и бросили…»

— А где Оля? — спросила она.

— Да где ж ей быть! — воскликнула Лида. — У очередного хахаля! Хвасталась, что он ей колье подарил. Проститутка! «Дом на набережной, — говорит… — Не вашей вонючей коммуне чета!» — передразнила она Ольгу. И в сердцах, с искренней жалостью добавила: — Везет же гадинам! Находят себе с квартирами… А порядочной девушке так трудно выбрать стоящего…

«Выбрать нетрудно, — подумала Юлька. — Трудно удержать. Не клеится личная жизнь у «порядочных». Наверное, надо относиться ко всему легче, как Ольга. А то остаюсь очередной раз у разбитого корыта…»

Она разобрала дорожную сумку, развернула подаренную таежниками медвежью шкуру, расстелила рядом с кроватью и взяла со стола пейджер.

Странно… Кажется, она клала его в нижний ящик. А может, хотела положить да, как обычно, забыла в последнюю минуту.

Маленький приборчик перестал быть волшебным гонцом, передающим весточки от одного влюбленного сердца другому.

Больше не назовет она свой судьбоносный пароль: тройка-семерка-туз. Судьба обманула — неправильно назвала счастливые карты…

Только для работы он теперь и сгодится. Спасибо Квентину, это большое подспорье, Юлька сможет лучше планировать день.

Но как больно будет слушать знакомый дразнящий писк и каждый раз надеяться, что это весточка от Квентина…

На кухне шкварчало и шипело масло. По всей квартире разносился противный запах жареной рыбы.

Юлька вышла поставить чайник и поневоле зажала нос.

— Чего скукожилась? — обиделась Лида. — Раньше за милую душу трескала.

Юлька не могла ответить, во рту скопилась кисловатая слюна. Она быстро выскочила из кухни и заперлась в туалете.

Лида с подозрением прислушивалась к доносящимся из-за двери звукам.

— Тебя тошнит, что ли? — спросила она напрямик, преградив Юльке дорогу. — Вон, лица на тебе нет… Бледная как мел…

— Сама не пойму, — вздохнула Юлька. — Что — то с желудком… Постоянно…

Лида насторожилась. Какая-то неприятная мысль возникла в ее мозгу и застряла, как заноза.

— И давно это у тебя?

— Несколько дней, — пожаловалась Юлька. — И главное, все нормально, а потом запах… и…

— Слушай, девка, а ты, случайно, не того? — напрямик спросила Лида.

— Чего… того?

— Не залетела?

— Да ты что! — искренне замахала на нее руками Юлька. — Скажешь тоже! Не дай бог!

— Да Бог-то дает не спрашивая… — глубокомысленно изрекла Лида. — По женски-то у тебя нормально? Или задержка?

— Все в порядке, — быстро ответила Юлька. — Ноу проблем. Тьфу-тьфу…

Лида тоже поплевала через плечо, с сомнением покосилась на соседку и отправилась дожаривать свою рыбу.

А Юлька со страхом думала над ее словами. А ведь действительно похоже. Кажется, такое состояние называют токсикозом…

И ведь она соврала Лиде, что все нормально. Считала же перед отъездом, не угодят ли «проблемные дни» на таежную экспедицию…

Не угодили. Из-за новых впечатлений, переживаний из-за разлуки с Квентином Юлька как-то позабыла об этом.

А сейчас она, как первоклашка, считала, загибая пальцы. Мамочки! Никогда такого не было! Все точно…

Она растерянно застыла, не зная, радоваться ей или огорчаться. Квентин бросил ее, уехал, даже не предупредив… И Юлька понятия не имеет, где его искать…

Америка большая… А Джефферсонов там, как в России Ивановых…

Да если бы она даже знала адрес, неужели звонить ему после такого? И что говорить? «Знаешь, дорогой… У нас будет бэби…»?

Не нужен ему этот ребенок… И она не нужна…

«Надо взять себя в руки, — подумала Юлька. — Я паникерша. Всегда предполагаю самое страшное. Может, я просто ошиблась… Мало ли причин… Не обязательно эта. Надо сходить к врачу и все узнать наверняка…»

— Одевайтесь, — сказала красивая надменная врачиха и села к столу, что-то быстро записывая в карту неразборчивым профессиональным почерком.

Юлька устроилась напротив нее, ожидая приговора.

— Рожать будешь? — подняла на нее глаза врачиха.

— Что?

— Не что, а кого, — поправила врачиха.

Юлька растерялась. Она даже не думала об этом, надеялась, что ее страхи окажутся напрасными…

— H-не знаю… — пролепетала она.

— А кто будет знать? — Врачиха посмотрела на обложку, где были записаны Юлькины анкетные данные. — Ты ведь не замужем?

— Нет…

Юлька покраснела. В этом кабинете и в этой ситуации такое признание было постыдным.

У холеной врачихи на пальце гордо поблескивало обручальное кольцо. И она чувствовала себя выше Юльки. И в каждой ее фразе, в каждом жесте сквозило пренебрежение…

«Конечно, у тебя все в порядке, — неприязненно подумала Юлька. — Я тоже могла бы тебе на интервью задать парочку горячих вопросиков. Но сейчас мы не на равных…»

— Значит, решать тебе. Или ты хочешь посоветоваться со своим мальчиком? Только поторопись. Уже седьмая неделя… Юлька усмехнулась. «Мальчиком…» Видела бы она Квентина!

— А ты не смейся! — взорвалась врачиха. — Все вам хиханьки да хаханьки! Какая легкомысленность!

Юлька считала себя легкомысленной, когда внезапно поддалась порыву и впервые легла с Квентином в постель. Нет на ковер у широкой кровати…

А теперь ее называет легкомысленной эта врачиха.

Ну что ж, за каждый необдуманный поступок надо расплачиваться. Все правильно.

И сейчас нельзя легкомысленно ляпнуть в ответ первое, что придет в голову. Да или нет… Для того, кто сейчас находится внутри нее, это вопрос жизни и смерти…

— Я еще не решила… — залилась краской Юлька. — Можно я подумаю?

— Конечно, — ехидно проговорила врачиха — Теперь задуматься самое время.

Фу… Словно ушат помоев вылили… Никогда eщe Юльке не было так стыдно и гадко… Ей казалось, что если об этом узнают, то все начнут тыкать в нее пальцем. «Попалась… Допрыгалась… Без мужа… Так тебе и надо… Любишь кататься, люби и саночки возить…»

Седьмая неделя… Это значит, что она «влетела» в ночь памятной первой грозы… И этот ребенок выбрал для своего зачатия момент, когда они с Квентином были в безумном упоении друг от друга.

Плод любви… Вот только любовь проходит, а плод остается.

Любимый исчезает, а на ее долю остается расхлебывать последствия…

Юлька машинально достала сигарету и закурила.

Ох… Теперь даже курить противно! Тот, кто в ней поселился без спросу, нахально диктует свои условия…

В «Останкино» Юльку встретили воплями восторга.

Накануне Костя уже показал в аппаратной несмонтированный материал, и теперь все предвкушали удачу.

— Юлия, я в вас не ошибся, — официально сказал Андрей Васильевич. — Очень профессионально. Думаю, начальство пойдет на то, чтобы открыть новый цикл…

— Юлька, с тебя бутылка! — затормошила ее Александра.

— Юль, я составила расписание монтажного времени. Посмотри… — тут же сунула ей под нос листок администраторша. А Костя по-свойски обхватил ее за плечи:

— Ну что, оклемалась? Тогда самое время закатить сабантуйчик. За удачное завершение… Я всегда говорил, что «Новости» для тебя только первая ступенька. Если цикл утвердят, старых друзей не забудешь? Возьмешь постоянным оператором?

Ей бы радоваться вместе со всеми, скакать по редакционной комнате, расцеловывать девчонок и даже хмурого, но довольного шефа!

И сабантуйчик закатить положено — это не только ее успех. Шеф пробивал ее идею по инстанциям, Сашенька согласовывала с Дальним Востоком съемочный график, администрация обеспечивала билеты и гостиницу, Костя свою работу выполнил на «отлично»…

А Юлька стояла как истукан, боясь вдохнуть полной грудью клубящийся в комнате сизый сигаретный дым. Как она раньше радовалась, что в редакции все подобрались курящие, и никто не ворчит, и можно спокойно работать, делать звонки, не выпуская изо рта привычную сигарету…

И как она их сейчас ненавидела за эту дурную привычку… Вот в Америке уже запрещено курить в офисах… Фу, черт! Опять эта Америка…

Все… Больше нет сил терпеть. Еще минута — и она просто упадет в обморок от недостатка кислорода. Уже звенит в ушах, а перед глазами начинают прыгать светящиеся точки…

— Я не могу… сабантуй… — не разжимая губ, пробормотала сквозь зубы Юлька. — В газете… потом… после монтажа…

И тут же выскочила из комнаты, едва махнув рукой на прощание. и этот жест оказался на удивление небрежным… словно высокомерным…

Все замерли от неожиданности и с изумлением переглянулись.

— Да… — протянула Александра. — Уже звезда, блин… На сраной козе теперь не подъедешь…

— Рановато нос задрала, — обиженно буркнул шеф. — Не кажи «гоп», пока не перепрыгнешь… Еще и к нам придется обратиться…

Костя обескураженно смотрел на захлопнувшуюся за Юлькой дверь.

— Не понимаю, — развел руками он. — Нормальная была девчонка. Неужели у нее от успеха крыша поехала?

А Юлька неслась к выходу, проклиная на чем свет стоит свое дурацкое состояние.

Она не человек! Это маленькое чудовище делает с ней все, что захочет. Крошечный злобный эгоист! Амеба! Пакость! Как в фильме «Чужой»…

Поселился в ней и теперь вытворяет, куражится… Что, доволен? Добился своего? Поссорил ее с друзьями? Выставил на посмешище?

Они думают, что Юлька зазналась. Теперь ее отношения с прекрасным теплым коллективом редакции «Новостей» окончательно испорчены. Да она и сама не подала бы руки такой вот бессовестной выскочке, которая наплевала на остальных, решив, что это только ее победа…

Седьмая неделя… А какой характер! Что же дальше-то будет?

Псу под хвост летит ее карьера, ее общение, связи…

И как ей теперь оправдываться и заглаживать вину? «Извините, я беременна»? Стоит только произнести эти слова — и тут же последуют удивленные и жалостливые взгляды. У кого злорадные, у кого осуждающие…

И они будут шушукаться за ее спиной, обсуждать, как это она не убереглась, дурочка. И предполагать, кто виновник этого происшествия. Может, Денис? Может, Костя?…

«Вы не знаете, с кем еще встречалась Синичкина? Говорят, ей какой-то иностранец названивал… Ну, понятно… И где же он? Ах, смылся… А на что же она рассчитывала? Небось губешки раскатала… Вот глупая…»

Нет, только не это! Она просто не вынесет…

И почему такое случилось именно с ней? За что ее так наказала судьба? Говорят, жизнь полосатая… То черная полоса, то белая… Светлая и радостная окончилась…

И без подготовки, сразу, внезапно… Юлька вступила в черную полосу.

Глава 10 ЦВЕТОЧКИ И ЯГОДКИ

— Что, на солененькое потянуло? — сладко проворковала над ухом Лида.

Юлька вздрогнула и выронила маринованный огурчик обратно в банку. Она не утерпела, едва нашла на кухне консервный нож, тут же сорвала крышку, с жадностью отхлебнула рассол и запихала вожделенный огурец в рот прямо целиком.

Так хотелось… Даже руки дрожали… Как у наркомана перед долгожданной «дозой»…

— Да ты ешь, ешь… — Лида уселась за свой стол и в упор посмотрела на Юльку.

Она все больше убеждалась в своих подозрениях. От запахов нос воротит, на соленое тянет… Ох, чует ее сердце, преподнесет ей соседушка сюрприз…

Вот пришла беда, откуда не ждали… Она все на Ольку нападала, а здесь Юлька втихаря сподобилась!

Как родит, и прости-прощай желанная комнатка… Кто ее тогда возьмет с дитем? На перспективе замужества можно ставить жирный крест…

А то, что этот байстрюк без папочки появится, и так ясно. Вон ни телефон не звонит, ни вечером Юлька никуда не убегает. И не ходит к ней никто. До командировки сколько ночей дома не ночевала, а сейчас сидит как пришитая. Скромница…

Но Лида не показывала Юльке своего мрачного настроения, наоборот, она решила действовать тоньше. Издалека зайти, чтоб узнать все наверняка, вынудить Юльку на откровенность.

— У меня вот так же было, когда я с Катькой ходила, — с бабьей доверчивостью поведала она. — Борька бедный… На лестницу курить выгоняла, а потом всего дезодорантом обпшикивала. Он у меня, как цветик, благоухал…

— Да провонял весь, как лоток с парфюмерией, — поддакнул Боря, сунувшись к ним на кухню. — Мужики от себя прогоняли.

— Тебе чего? — напустилась на мужа Лида. — Зачем приперся.

— Да воды попить…

— Попил и иди. Не хрен тут ошиваться. У нас бабские разговоры.

Борька недовольно зыркнул на супругу, но подчинился. Ушел.

— А солений этих я тогда на всю жизнь налопалась… — вспоминала Лида. — Борька из деревни сорок трехлитровых баллонов привез. А мне на месяц не хватило … Уж я ему нервы капризами помотала.

Лида довольно засмеялась.

— Надо же! — притворно удивилась Юлька, вытаскивая из банки очередной огурчик. — А вот я с детства так. На меня находит… То могу не есть… даже не вспоминаю… А потом как дорвусь! За уши не оттащишь. — вдохновенно сочиняла она. — Могу неделю одни соленья трескать. А потом — как отрежет. Раз — и больше не хочу.

Лида задумалась над ее словами.

— Да? Странно… — протянула она. — И часто у тебя так?

— Часто, — кивнула Юлька. — Вот во Владике рыбы объелась. Там трепанги, крабы, палтус копченый… А теперь все — видеть не могу.

— Что-то я раньше не замечала…

— Разве? Ну да… Я же дома редко готовлю. Все в буфете или в столовой…

— И то верно, — согласилась Лида.

У нее отлегло от сердца. Юлька выглядела такой безмятежной… Непохоже, чтоб была беременной…

Тогда, по Лидиному разумению, несчастная брошенная девушка должна была бродить по квартире бледной тенью, неумолчно рыдать и всем жаловаться на свою несчастную судьбу…

— А ты у врача была? — на всякий случай уточника Лида. — Ты же так себя плохо чувствовала… Нельзя шутить со здоровьем. Ты же работаешь на износ. Вот как сляжешь, кто о тебе позаботится?

— Была, — подтвердила Юлька.

— У гинеколога?

— И у него тоже. Я как пришла, так меня по всем кабинетам прогнали на медосмотр. И флюорографию, и смотровой… врала ей прямо в глаза Юлька.

— Ага, — поддакнула Лида. — Я за больничным пришла, так меня тоже по всем кабинетам отправили. И что?

— Панкреатит, — вздохнула Юлька.

— Это… по-женски? — осторожно спросила Лида.

— Ты что! Это поджелудочная железа. Мне таблетки выписали, чтобы не тошнило.

— Помогают?

— Пока не очень, — пожаловалась Юлька.

Лида замолчала, что-то соображая про себя, а потом вновь начала:

— А вообще-то, знаешь, у нас в консультации такая дура… Вся в золоте, цаца… нос дерет.

«Точно», — мысленно согласилась с ней Юлька.

— Так когда я Катькой ходила, она мне даже срок неправильно поставила. Все долдонила: «Не морочьте мне голову, женщина, это у вас такая комплекция». Уверяла, что у меня не беременность, а опухоль растет. — Лида усмехнулась. — Вон, выросла… Носится, как коза… Так что ты лучше еще раз убедись. К главврачу попросись, он опытный, любой срок с ходу определяет…

«Не надо мне к главврачу, — подумала Юлька. — На мой элементарный случай у нашей участковой знаний хватило…» А вслух воскликнула:

— Да что ты меня все пугаешь! Типун тебе на язык!

— Типун! — с жаром подхватила Лида. — Не дай бог! Не думай, я тебе зла-то не желаю!

— Еще накаркаешь! — подзудила Юлька.

— Да пусть он отсохнет, проклятый! — заверила ее Лида. — Не бойся, я не глазливая. Так, попусту мелю…

И они разошлись, каждая вполне довольная собой.

Лида — тем, как ловко все разузнала. Теперь можно спать покойно, кажется, Юлька действительно не собирается приносить в подоле…

А Юлька — тем, как удачно она сумела выкрутиться, развеяла Лидины подозрения…

Беспечная улыбочка играла на ее губах, пока она, напевая, шла по коридору в свою комнату…

Но едва дверь закрылась, как Юлька опустилась на медвежью шкуру, уткнулась лицом в густой мех и застонала…

Как трудно играть на публику беззаботную веселость! Как обидно и горько после этого оставаться одной и снова вспоминать о свалившейся на ее голову беде…

Что же ей делать?! Врачиха сказала: «Решай скорее…» А сколько времени у нее на раздумья? Две недели? Три? Или меньше? И что ей решать? Она ведь не может сама в себе разобраться. Хочет ли она, чтобы этот ребенок появился на свет, или нет…

Ни «да», ни «нет»… Такое подвешенное состояние… Как между небом и землей…

Дочирикалась, птичка-синичка?… «Птит-ч-ка-синьит-чка…», — как говорил Квентин…

Юлька вытерла глаза и вдруг вскочила, пораженная неожиданно пришедшей ей в голову мыслью. А может, он вовсе не бросил ее?! С чего она взяла? Может быть, он просто улетел на несколько дней по неотложным делам? И скоро вернется…

Он ведь не знал, когда ее ждать. Надеялся успеть к ее приезду…

И сообщить не мог… Куда ему было сообщать?

До принятия окончательного решения у нее еще есть время. И эти две-три недели она будет его ждать. Ведь нельзя же не посоветоваться с ним в таком важном вопросе… Он ведь тоже принимал «участие в процессе». Это не только ее ребенок, наполовину он ребенок Квентина…

И Квентин имеет право голоса. Почему она должна решать одна?! И как она могла подумать, что Квентин с ней просто развлекался?! Он подарил ей полную комнату цветов… Он оборвал для нее всю московскую черемуху… А такие подарки может делать только безумно влюбленный мужчина…

Это вам не банальное золотое колье и не норковая шуба… Это безоглядный полет души…

Ну вот, как в пословице… Были цветочки, а теперь ягодки впереди…

Цветы — и плоды… Плод любви…

Юлька растянулась на медвежьей шкуре и закрыла глаза.

Какое облегчение! Просто камень с души свалился… Опять накрутила себя, глупая… Вообразила бог знает что…

Вот вернется Квентин, и она сообщит ему эту сногсшибательную новость. А он обрадуется… подхватит ее на руки, закружит по улице, прямо на виду у изумленных прохожих…

— Май дарлинг!.. Май бэби! — будет восторженно выкрикивать он.

А потом сделает ей предложение. И они пойдут в загс… или где там оформляют брак с иностранцем?…

И тогда можно будет без стеснения объявить всем о том, что они ждут пополнения…

Ой, «пополнения…» Как точно! Она ведь станет ужасно толстой! Точь-в-точь как Лида…

А как перевести для Квентина эту игру слов? В английском нет аналога…

Да… Ведь надо будет решить еще одну проблему… Может быть, его фирма пойдет ему навстречу и оставит в России. Что же ему туда-сюда мотаться? Ведь другие же открывают филиалы, постоянные представительства…

Размечталась… Как далеко загадала!

Может, он еще и не обрадуется… Нахмурится и скажет серьезно:

— Знаешь, Джулинька, нам надо все хорошенько обдумать. Россия — Америка… Твой бизнес — мой бизнес… Не стоит торопиться… Надо встать на ноги… Надо добиться положения… А потом уже заводить наших маленьких крошек.

Ну что ж… Даже если так, она поймет. И они вместе все взвесят и решат… Но вместе!

Глава 11 БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ…

— Юль, ты не волнуйся. Я улетаю! — прощебетала в трубку Ольга.

— Наконец-то догадалась сестре позвонить, — ехидно заметила Юлька.

— Ой, не нуди…

— Ладно. Я привыкла. А куда?

— За границу… — томно вздохнула сестренка. — Так надоело париться в этой противной Москве… К морю хочу!

За границу! И эта туда же!

— Счастливого пути, — сдержанно ответила Юлька.

— А у тебя все в порядке? — дежурно осведомилась Оленька.

— Все, — бросила Юлька.

Можно подумать, Ольке есть дело до ее проблем!

— Тогда пока… А все-таки у тебя тон какой-то… странный…

— Работы много, — буркнула Юлька.

Она повесила трубку и задумалась. Интересно, а Ольга когда-нибудь делала аборт?

Они никогда раньше не говорили на эту тему. Неужели при всем обилии мужиков сестренку всегда Бог миловал?

Наверное, да… Потому что Оля любит перекладывать свои проблемы на чужие плечи, в частности, на Юлькины.

Если бы ей пришлось такое пережить, она бы требовала сочувствия и сопереживания, и Юлька носилась бы с ней как с писаной торбой, таскалась по врачам, утешала, утирала слезы своей страдалице… А потом бегала в больницу, носила передачи, ухаживала за стонущей несчастной сестренкой…

И почему так несправедливо? Ольке все сходит с рук… Жизнь — сплошной праздник. Залижет раны после очередного «крушения надежд» — и опять поет-веселится…

А Юлька пашет, как папа Карло… И хотя монашкой ее сложно назвать, но все же ей далеко до Ольки…

А вот именно на ее голову посыпались все шишки…

Может, судьба ошиблась? Перепутала сестер? Приготовила для одной горькую пилюлю, а выпила ее другая?

Выпила — испила… Да, ей надо до дна испить эту чашу… Испить чашу — расхлебывать кашу… Влюбиться — ошибиться… Что-то рифмы в голову лезут… Она поглупела за последнее время.

Наверное, из-за беременности… Если по-научному, то ребенок забирает из организма весь фосфор, и его не хватает Юлькиному мозгу…

И почему только он выбрал именно ее в свои родительницы? Вон сколько женщин мечтают родить малыша… Ходят, лечатся, в церкви свечки ставят… А ей это совсем ни к чему…

Последние дни Юлька ходила мрачная и подавленная.

Отпущенный для решения срок уже истек, а Квентин так и не появился. И даже не позвонил.

Разве трудно ему было заказать международный разговор?

Не так уж это и дорого… Хоть на пару минут… Только сказать, что он ее не забыл…

А здесь еще мама Карла подсуропила… Поручила Юльке сделать репортаж из Дома ребенка…

Деятели культуры собрали детишкам в подарок книжки и мультфильмы, преподнесли видеодвойку, устроили праздничный концерт…

У Юльки просто сердце сжалось, когда она увидела полный зал принаряженных ради такого случая малявок. Совсем крошки — не больше трех лет… И видно, что не привыкли они носить эти платьица с оборочками и чопорные галстуки-бабочки… А глазенки жадно смотрят по сторонам… заглядывают взрослым в лица с таким просительным выражением…

Какая-то крошка проковыляла к актрисе, надевающей на руку куклу Красной Шапочки для спектакля, уцепилась за юбку и утвердительно пролепетала:

— Мама…

Актриса вспыхнула до слез, видно, что дыхание перехватило…

— Что ты, деточка… Ты ошиблась… Твоя мама скоро придет…

И к Юльке тоже подходили детишки. Только мамой не называли, видно, не была она по их понятиям похожа на маму, скорее на старшую сестру. Она раздавала им конфеты, которых привезла с собой полный кулек, и тоже чуть не ревела…

Какие-то кукушки нарожали и бросили своих кровиночек… И даже не подозревают, как их ждут… как мечтают об их появлении…

Живут себе спокойно, не вспоминают… Как будто так и надо…

Вот что значит неправильно принятое решение…

Да лучше не дать ему появиться на свет, чем обрекать на такую судьбу!

Мама Карла репортажем осталась недовольна.

— Ну что вы, Синичкина, какие-то розовые сопли распустили… Да, это больная проблема нашего общества. Так надо говорить о ней жестче, суровее. Зря я Гришу Васильева не послала…

— Но вы бы видели их, Вероника Андреевна… — возразила Юлька.

— Да я за свою жизнь чего только не видела! — хмыкнула мама Карла.

Она набила свою ароматную сигаретку трубочным табаком и приготовилась прочесть Юльке длинную лекцию о журналистике, перемежая ее личными воспоминаниями…

Юлька не стала дожидаться, пока она закурит. И сдалась без боя, лишь бы поскорее смыться из кабинета.

— Да-да, вы правы… Я не справилась с заданием… Мне очень жаль…

Вероника Андреевна чиркнула зажигалкой, затянулась… а Синичкиной уже и след простыл…

Ну что за молодежь пошла! В ее время рыдали, переживали, если материал не шел в номер… За каждую строчку дрались… А теперь… Все им трын-трава.

Они теперь все на телевидение рвутся… И эта… «заездила»… Подумаешь, новый цикл! Эти проекты как грибы после дождя возникают, и так же короток их век.

А газета — это вечное…

Ишь, привыкли, что вечером разносчики уже продают в метро завтрашний номер! Раньше из типографии дежурный выносил, а автор хватал экземплярчик и чувствовал себя на седьмом небе. Как же, все только утром узнают, а он сейчас…

Знала бы она, что Юльку совершенно не радует ни новый телевизионный цикл, ни собственные успехи и неудачи…

Юлия Синичкина решала другой, воистину гамлетовский вопрос: быть или не быть?

Только решала не за себя, а за другого человека… Или еще не человека?

Проще было думать, что это всего-навсего бесчувственный, бесформенный кусочек. Просто разросшееся образование клеток… «Опухоль», как сказала Лида…

И Юлия Синичкина всерьез задумывалась о своей карьере. Ведь, родив ребенка, она собственноручно поставит на ней жирный крест. Какие репортажи, когда дома орущее создание? Какие командировки? Она просто выпадет из жизни, из привычного круга…

А этот круг жесток: пока ты на виду, тебя знают, помнят и любят… Тебе предлагают новые темы, тебя зовут, рекомендуют, с тобой считаются… А стоит выпасть на год-полтора из общей тусовки — и все.

«Кто такая Юлия Синичкина? А что она делала? А… так это было давно… И с тех пор ничего нового? М-да…»

Новые придут на смену, потеснят плечами. Молодые, напористые… И им будут отдавать предпочтение, а не молодой маме с малышом, у которой тысяча условий: без ночных смен… без дальних поездок… ох, малыш заболел… ох, не успела…

Да даже материально она не потянет… И сейчас едва перебивается, все, что получает за репортажи, разлетается в момент…

А вдвоем на одно пособие? Просто нереально…

А Юльке надо рассчитывать только на себя Хватит тешить себя надеждой, что Квентин по-прежнему ее любит и стремится к ней…

Ясно уже все. Тю-тю Квентин… Испарился как дым Растаял как мираж… Пора избавляться от иллюзий.

— Долго же ты думала! — с порога напустилась на нее врачиха. — Что, оставить решила?

— Нет, — потупившись, пробормотала Юлька.

Ей было стыдно за свое малодушие. Но ведь она честно все взвесила… И все же… как будто преступление совершает…

— Значит, аборт?

— Д-да… — кивнула Юлька.

— А чего же тогда тянула? Срок хочешь пропустить? За «криминалку» никто не возьмется! Я из-за тебя под суд не пойду!

Юлька испугалась.

— А разве поздно?

Врачиха словно специально мотала нервы. Что-то долго считала по календарику, листала карту, читала свои прошлые записи…

И только изрядно помурыжив Юльку, милостиво изрекла наконец:

— Ну… если успеешь анализы сдать… И если в абортарии небольшая очередь…

— Я успею… Я договорюсь… — зачастила Юлька — Давайте направление.

Но врачиха все тянула. Она, видно, и выбрала эту работу, чтобы удовлетворять свое неуемное, гнусненькое любопытство…

— А разве твой мальчик против?

У нее это прозвучало так ехидно…

— Он не знает.

— Да? И почему же ты ему не сказала?

— Это только мое дело.

— Он что, женат?

Во взгляде врачихи промелькнула плохо скрытая враждебность. Наверное, она на всех девушек смотрит, как на потенциальных соперниц, способных увести из-под носа чужого мужа… В частности, ее законного… Ее щит благополучия и благопристойности…

— Я не знаю, — честно ответила Юлька.

Ей уже было все равно, что о ней думают. Ведь она на самом деле ничего не знает о своем любимом…

— Маша, выпиши ей направление, — царственно велела она замухрышке-медсестре, которая тихо сидела в уголочке как мышка.

Она подняла на Юльку глаза, и только в ее взгляде Юлька увидела сочувствие…

Но «мышка» Маша быстро склонилась над бумажками, видно, боялась свою мегеру…

— Имей в виду, следующий аборт можно делать только через полгода, — сказала Юльке врачиха, как будто полагала, что Юлька теперь к ней каждый месяц будет бегать…

Юлька и это молча проглотила.

— Ты на платный пойдешь или как все?

— А какая разница?

— Платный с наркозом.

— А бесплатный? — ужаснулась Юлька.

— Ничего, потерпишь, — ухмыльнулась врачиха.

— А… с наркозом… дорого?

— Миллион.

С ума сойти! Где же она возьмет такие деньги?!

— Как все, — скрепя сердце решила Юлька.

В конце концов ведь все терпят…

Несколько дней она носилась как белка в колесе. Вскакивала ни свет ни заря, спешила в поликлинику, сидела в длинной очереди на анализы. Потом бежала забирать результаты, ехала в районный роддом становиться на очередь…

А там девчонка-регистраторша вела запись только полчаса.

И три дня подряд захлопывала окошко прямо перед Юлькиным носом:

— Мест больше нет!

… Она и в этот раз уже готовилась прекратить запись, но Юлька, отчаявшись, прорвалась к окошку и нахально сунула в него голову.

— Девушка, миленькая, я корреспондент ОРТ, — прибегла она к последнему безотказному средству. — Мне через неделю в командировку улетать. Можно как-то… поскорее?

Регистраторша посмотрела на нее…

— Ой, кажется, я вас видела… В «Вестях «…

— Это Российский канал, — поправила Юлька.

— Тогда в новостях… в молодежных! — просияла девушка. — Да, точно! Сейчас я посмотрю…

Она перелистала толстенный кондуит.

«Неужели это все на аборты?!» — ужаснулась Юлька.

— Есть одно место на двадцатое июля… У вас какой срок? Юлька протянула ей направление.

— Ой! Вам это поздно! — едва взглянув, воскликнула регистраторша. — Вам надо на этой неделе…

— Да… я уезжаю…

— И мы делаем только до десяти недель… Это в платной, с наркозом, можно до четырнадцати… — Она подумала. — Знаете что, пойдите в платную. Там очереди нет, все так культурно…

— Девушка, — взмолилась Юлька. — Ну откуда у бедной журналистки такие деньги?

— А разве вам мало платят? — искренне удивилась та. — Все говорят, что на телевидении тысячи получают… долларов…

Юлька не знала, смеяться ей или плакать. Наверное, смеяться…

— Ха-ха! — сказала она… и заплакала.

Регистраторша растерялась. Еще раз перелистала журнал и сказала неуверенно:

— Здесь на пятое одна сердечница записана. Ее еще кардиолог должен смотреть. Так ей отказать могут, у нас ведь нет реанимации. Знаете что… Я вас карандашиком поверх впишу, а вы приходите к восьми с халатом и тапками. Вот здесь сбоку список висит. Может, получится?

— А если нет?

Девушка пожала плечами.

— А что же вы так затянули?

— Некогда было… работа… — пробормотала Юлька.

— Я понимаю… Но честно… Это все, что я могу.

Ну вот, она-то решила… Да только опять все как-то неопределенно…

Возьмут ее или нет? Быть или не быть…

Теперь уже не от нее зависит… Теперь судьба решает: орел или решка… Неужели думает, злодейка, что Юльке мало досталось?

До последнего мурыжит… держит в подвешенном состоянии…

А этот, внутри, сидит себе и ухмыляется: «Что, съела? Избавиться от меня решила? Не так-то просто! Вот возьму и устрою так, что ничего у тебя не выйдет… Вот попляшешь тогда… Мамочка…»

И Юлька совершенно серьезно, как взрослому человеку, сказала обосновавшемуся в ее животе бесформенному комочку:

— Ну сам подумай. Отцу ты не нужен. Нет у тебя отца… А я одна не сумею… Зачем тебе такая жизнь? И мне она зачем? Уж лучше сразу…

Глава 12 КРУГ ПОСЛЕДНИЙ

Юлька с вечера приготовила вещи. Подаренный Лидой халат, тапочки, чистые носки, новую ночнушку. Положила пакет сока. Говорят, что после операции очень хочется пить…

Что еще? Зубную щетку, мыло… роман Довлатова, который она за суматохой никак не могла дочитать… Теперь будет время…

Как будто в командировку собирается…

Юлька старалась не думать о том, куда она отправится утром. Легла пораньше, закрыла глаза и стала по детской привычке считать вереницу розовых слонов…

Один, два, три… двадцать… сорок… сто семьдесят… Какой длинный караван… И все ярко-розовые, пушистые, с огромными ушами и загнутыми вверх хоботами, похожие на детские игрушки…

Стоп! Никаких игрушек! Никаких детей! Дети и слоны отменяются…

В комнате душно, хотя окно открыто нараспашку. Нагретый за день асфальт так и пышет жаром… А ночь где-то загуляла, опаздывает… Одиннадцатый час, а на улице все еще светло… Невозможно заснуть!

Лидка громко ругается с Василием Павловичем, ей вторит пьяный голос Борьки, а Катюшка заливается плачем в комнате — Лидка опять в сердцах надавала ей «горячих»…

«Если бы у меня были дети, — подумала Юлька, — я бы никогда с ними так не обращалась… — И тут же оборвала себя: — Тормози на поворотах. Детей не будет…»

Из кухни распространялся по квартире аромат жареной курицы с чесночной подливкой…

Юлька сглотнула слюну. Пойти, что ли, попросить у Лиды кусочек? Так хочется, просто сил нет! Желудок требовательно сжимается в комок…

А Василий Павлович пронес по коридору селедку с луком…

Да… Нюх у нее стал, как у овчарки. Можно в уголовном розыске ищейкой служить…

Ничего, завтра все это кончится, и она опять станет нормальным человеком.

Будильник давно прозвенел, а Юлька все еще пыталась выдернуть себя из цепкого, липкого сна…

Квентин обнимал ее и не отпускал, не давал встать…

— Ты куда, Джулинька? — ласково спрашивал он. — Почему ты опять уходишь?

— Мне надо, милый… Мне пора.

— Куда?

Но Юлька не могла вспомнить.

— Меня ждут.

— Кто? Ведь я здесь…

Действительно, зачем ей уходить, отрываться от теплого родного тела, ведь единственное, чего она хочет, — быть с ним… с ним одним…

Но что-то внутри требовательно подсказывало ей, что идти необходимо, что это очень важно…

— Отпусти меня, Венечка, — попросила она. — Я ненадолго. Я скоро вернусь.

— Тогда я пойду с тобой.

— Нет, — испугалась Юлька. — Тебе туда нельзя!

— Почему?

Почему? Потому что мужчин туда не пускают. Там только женщины. Они боятся… они плачут… и все из-за них… На вид таких сильных, но неспособных защитить, переложить на широкие плечи этот груз, взять на себя эту боль…

Она вспомнила!

Аборт…

Юлька вскочила и суматошно заметалась по комнате. В последнюю секунду сунула в сумку еще и пейджер.

Она оставила его номер во всех редакциях. Если срочно понадобится, то хотя бы сможет перезвонить… Она не может позволить себе исчезнуть даже на три дня…

Кошмар! Она уже опаздывает! Ну что за дурацкая закономерность — никуда не в состоянии прийти вовремя…

Юлька не обращала внимания на привычную утреннюю тошноту, она уже свыклась с ней как с обычным неприятным условием своего существования…

Выпить бы глоток кофе… Но ей велели ничего не есть и не пить, явиться строго натощак.

Тогда хоть пару бутербродов с собой завернуть. Когда еще там покормят…

Она «загружала мозги» кучей обыденных мелочей, чтобы только не думать о том, что неминуемо приближается…

Час… два… и…

На чем лучше поехать, на такси или на метро?

Пожалуй, если бегом, то на метро она еще успеет. Такси лучше взять на обратную дорогу. Наверное, ей будет трудно ходить…

А может, не брать Довлатова? Для такого чтения не совсем подходящая обстановка. Лучше купить в переходе любовный роман…

Ну да! Еще лучше! Придумала! Только и читать после этого о любви… Да еще с хеппи-эндом… И завидовать, что у кого-то все о’кей, а только у тебя не так, как у людей.

Нет уж, пусть останется Довлатов…

Юлька глянула на себя в зеркало и ужаснулась. Круги под глазами, лицо бледное, даже серое, словно она постарела лет на двадцать… А щеки набрякли, отекли… И губы бескровные, тонкие, как ниточки…

Нельзя идти туда в таком виде! Надо себя хоть немного уважать.

Вот, валяется на столе старая Ольгина косметичка. Чуть-чуть макияжа женщине не повредит в любом случае… Особенно в этом случае…

Ну кто из несущихся спозаранок на работу москвичей мог бы догадаться, куда так торопится эта девушка?

А Юльке казалось, что все мужчины смотрят на нее понимающе, а все женщины осуждающе… Особенно те, кто с детьми…

Она демонстративно уставилась на свое отражение в дверном стекле и повторяла про себя: «Я еду по дедам… На работу… Как все…»

Как все. Не одна она сегодня спешит «по своим делам».

Вон сколько записей в толстом кондуите… Много женщин едут туда же. Не одна она такая…

Быстрым деловым шагом Юлька шла по улице, ведущей к старому обшарпанному зданию роддома.

Даже место для этого выбрали какое-то… кощунственное… Роддом… Словно в насмешку…

Вон впереди какая-то женщина оглянулась, помедлила… и скрылась в боковой двери.

А вот и следующая… Ее провожает мужчина. Целует на прощание…

Поцелуй Иуды! Какой заботливый… Вот сам бы туда и пошел!

Если бы Квентин поцеловал ее перед этим, Юлька бы изо всех сил влепила ему пощечину…

Не сметь о нем думать! Хватит… нацеловались…

Ой, что-то ноги стали как ватные. Совсем не идут… И противно урчит в животе от страха…

Она сейчас упадет… Голова закружилась.

Кирпичики, кирпичики… окна, окна… цветы на клумбе… и птички щебечут так беззаботно…

Надо преодолеть всего несколько шагов… Последних…

Юлька вцепилась в ручку старой массивной двери. Навалилась всем телом. Не поддается…

— На себя надо, девушка, — отстранила ее разбитная бабенка с таким же, как у Юльки, пакетом и привычно потянула на себя скрипучую дверь…

Говорят, на миру и смерть красна…

Рядом с уверенной бабенкой Юльке сразу стало легче, словно сил прибавилось. И она пошла вслед за ней по узкому темному коридору.

Они успели как раз вовремя. Строгая фельдшерица в зеленом халате проверяла женщин по списку.

— Синичкина! — выкрикнула она. — Вместо Мазуровой. Есть Синичкина? Нет? Вычеркиваю…

— Меня запишите! — тут же выскочила вперед разбитная бабенка.

— Я здесь, — сказала Юлька. — Я Синичкина.

А бабенка просто испепелила ее взглядом. Пожалела, видно, что помогла справиться с дверью. Пусть бы колупалась там Синичкина. Пока бы доползла, а местечка-то и нет! Кто не успел — тот опоздал.

— За мной, — скомандовала фельдшерица и пошла дальше по длинному коридору.

Женщины гуськом двинулись за ней.

— Переодеваться здесь, — велела она, заведя их в просторную комнату. — Одежду сдать кастелянше.

Все распределились по стульям и стали торопливо стягивать с себя одежду.

Юлька тоже надела ночнушку, халат, натянула носки, сунула ноги в тапочки. И сразу почувствовала себя бедной сироткой…

Из-под короткого халатика торчит длинный подол с нелепыми горошинами. А носочки с Микки-Маусом eщe нелепее смотрятся на худых голых ногах… И уютный домашний помпон на тапках выглядит здесь просто дико…

— Часы, золото снять, — велела старенькая кастелянша. — Если кто с собой возьмет что-то ценное, имейте в виду мы ответственность не несем.

Юлька хотела сказать про пейджер, но смолчала. А вдруг велят оставить?

— Женщины, в процедурную. Потом на осмотр, — oглядев нестройную шеренгу, велела фельдшерица.

Юлька не смотрела на своих товарок по несчастью. Пока они замешкались, она вышла вперед и шагнула в процедурку первой.

И перед врачом она тоже оказалась раньше всех.

О Господи… опять надо отвечать на кучу унизительных вопросов.

— Сколько лет?

— Двадцать пять.

— Беременность первая?

— Да.

— Так тебе рожать пора.

И что это все так любят совать свой нос в чужие дела? На все случаи у них готовые советы…

— Место работы?

— Я журналистка.

— Я спрашиваю не профессию, а где работаешь.

— Везде.

— Так не бывает.

— По договору.

— А… понятно… вольная птичка…

И нее-то им понятно! Какие понимающие!

— Замужем?

— Нет.

— Ясно.

Ну, хоть здесь обошлись без уточняющих вопросов…

— Хронические болезни? Аллергия? Давай руку, измерим давление…

Интересно, у них стиль такой, со всеми общаться на «ты»? Или это только Юльку они не удостаивают более вежливого обращения?

— Поставь градусник. Какая температура? Нормальная? Все. Свободна. Следующий.

Юлька встала из-за стола, шагнула к двери…

И тут в ее пакете запищало надрывно и требовательно… Пейджер!

Сердце ухнуло вниз и остановилось. Замерло в ожидании… Вот оно — чудо!

Квентин приехал! Успел в последний момент! Выдернул ее из этого кошмара!

Ей больше не надо никуда идти! Все отменяется! Сейчас она снимет этот сиротский халат, переоденется и помчится к нему…

Кончились страхи, мучения, метания… Конец сомнениям… Все опять будет, как прежде…

Юлька счастливо улыбнулась… даже рассмеялась… И достала из пакета пейджер.

— Это еще что? — напустилась на нее нянечка. — Сказали же: не положено!

Но Юлька не обратила на нее внимания. Она быстро нажала кнопочку, и на экране высветились строчки сообщения: «Синичкина, позвони шефу насчет эфира. Костя».

Улыбка сползла с лица… Только кривая глуповатая усмешка застыла на губах.

Мир опять рухнул вниз, и померкли краски. Остался только жуткий, грязно-зеленый цвет. Цвет масляной краски, которой были выкрашены стены…

Как тяжело расставаться с последней надеждой… Словно поманили чем-то несбыточным, посулили золотые горы, а потом внезапно обманули…

— Дай сюда! — выхватила у нее пейджер нянечка. — Будешь там людей беспокоить! Небось не одна в палате, женщинам отдыхать надо…

— Не буду, — сказала Юлька. — Я его отключу. Это по работе…

Но нянька, как изъятую с места преступления улику, сунула пейджер врачу.

— Эфир… Это что?

— Телевидение, — безучастно ответила Юлька.

— Так звони.

Все-таки магически действует на людей одно упоминание о ТВ…

Юлька машинально набрала номер:

— Андрей Васильевич? Уже прошло по «Орбите? Звонили? Спасибо…

Шеф проглотил обиду и теперь искрение поздравлял. Владивостокцы уже отсмотрели Юлькину передачу и были в полном восторге, начальство тоже…

Но это Юльку ни капельки не трогало…

— Почему? Я рада… — кисло выдавила она. — Но приехать не могу. Я в больнице. У меня просьба: запишите мне кассету.

Слышно было, как заволновались вокруг шефа все, кто толпился в редакционной комнатке…

— Ничего страшного, — успокоила Юлька. — Давление подскочило… Да, надо больше отдыхать… Вы совершенно правы…

Надо же, именно в тот момент, когда по телевизору будет идти ее первая большая авторская передача, она будет лежать на операционном столе…

Ирония судьбы…

В глазах у врача теперь ясно читалось уважение.

— Хотите, я скажу хирургам, чтобы вас взяли первой? Ждать всегда хуже.

Юлька помотала головой:

— Нет, спасибо… Я еще не готова… Мне надо собраться …

Она взяла протянутый врачом пейджер, выключила и бросила в пакет.

Вот теперь ей надо все-таки решиться и шагнуть за последнюю дверь. И дорога назад будет отрезана…

А Квентин живет себе и в ус не дует. Не страдает, не волнуется. У него все в порядке, все о’кей, как и положено добропорядочному американцу…

Ах, Квентин… Венечка… Если бы ты только знал, через сколько кругов ада вынуждена теперь пройти твоя бывшая возлюбленная…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава 1 НАРКОЗ

За окнами стояла июльская жара, а Юльку знобило. Она поплотнее запахивала полы халатика, как будто это могло помочь. Сюда бы дальневосточную медвежью шкуру, завернуться бы в нее, как в кокон…

Кажется, эти затхлые коридоры никогда не просыхают: вон, на давно не беленном потолке желтеют и пузырятся разводы от вечной влаги.

Какая злая ирония в том, что заведение называется роддомом! А женская очередь, которая тут выстроилась, единодушно хочет одного: избавиться от будущих детей.

Может, где-то в другом крыле или на другом этаже кто-то и рожает, но там, видимо, начинается уже какой-то иной мир полный светлых и радостных ожиданий.

А впрочем, ведь и там, должно быть, так же зябко и промозгло. Брр! Даже воздух кажется несвежим и застоявшимся.

Наверное, роженицы каждый раз умоляют, чтобы их поскорее выписали домой вместе с их маленькими агукающими кулечками, перевязанными розовыми и голубыми лентами…

А может, молодые матери, ослепленные счастьем, не замечают гнетущей атмосферы этого здания? Ведь их помыслы — совсем о другом. О новой жизни, которая только-только начинается…

А у Юли, как и у ее соседок по мрачной очереди, сегодня все кончается. И поэтому Юля не может не заметить, какое это жуткое место. Она замечает все. Тем более что она — журналист, и глаз у нее наметанный.

Вот сидит совсем юная девчонка. Ее, наверное, «поматросили и бросили», и она побоялась признаться родителям, что находится в «интересном» положении. Пришла сюда тайком от домашних, выдумав в оправдание какую-нибудь поездку на дачу к подружке…

А вот немолодая женщина, у которой уже седина кое-где пробивается. Похоже, считает, что рожать в таком возрасте не только опасно, но и просто неприлично. Сплетни пойдут, знакомые пальцем будут тыкать: ей уж в бабушки впору, а она… Не исключено, что она уже на самом деле успела стать бабушкой, а где это видано, чтобы дети были младше внуков!

А рядом сидит пациентка еще довольно молодая, только очень измотанная. Тапочки у нее порванные, пальцы выглядывают наружу. И стриглась она, видимо, самостоятельно: не было денег на парикмахерскую. Возможно, у нее уже есть дети, и следующего ей просто не прокормить…

Словом, все, кто тут собрался, явились в этот страшный дом не от хорошей жизни…

Разумеется, благополучные дамы тоже прерывают беременность, но только в других клиниках, платных, приличных и чистых. А впрочем, какая разница! Где ни делай аборт, все равно страшно.

Да, страх тут висит в самом воздухе, впитывается в стены, разрушает штукатурку, как цепкая неустранимая плесень. Но еще больше он разрушает тех, кто сидит в этом сером коридоре в молчаливом ожидании. Он им разъедает душу.

Самая юная из присутствующих, наверное посетившая эту обитель скорби в первый раз, не выдержала гнетущего молчания. Ей просто необходимо было с кем-то пообщаться, выслушать чьи-то утешения или советы, пусть бы даже они исходили от ее товарищей по несчастью:

— А вы не знаете, тут под наркозом делают или как?

Вместо утешения ее напугали пуще прежнего. Седоватая женщина язвительно прищурилась:

— Наркоз, ха! Наркоз денег стоит.

— А я слышала, тут такую маску дают, подышишь — и спишь.

— Маска есть, да не про нашу честь. Ну, дадут тебе резиновый намордник. Дыши на здоровье. А вместо сонного газа пустят чистый воздух. Прямо по-живому чистить будут, попомни мое слово! Наркоз — это для своих, блатных. Или за денежку.

— Ой, я не выдержу!

— Не выдержишь — рожать иди.

— Ой, нет, я не могу!

— А тебе, милая, даже полезно по живому-то, — назидательно выговаривала седая. — Чтоб в другой раз умнее была, не попадалась.

— В другой раз?… — жалобно проговорила девочка, и глаза ее наполнились слезами. — Мне гинеколог сказал, что другого раза, может, не будет… Говорит, первую беременность прерывать очень опасно…

— Любую опасно, — седая как-то сразу сникла и замолкла. Больше нотаций не читала.

А по печальной очереди прошелестело, перелетая из конца в конец коридора, ожившее, обретшее плоть слово «наркоз». Оно одновременно и пугало, и внушало надежду.

— Есть или нет?

— Если есть, то какой? Общий? Местный?

— Укольчик бы… В вену…

— Мне все равно, меня ничто не берет…

— … знакомую… вывести не могли… клиническая смерть… Как будто ни у кого из присутствующих не осталось никакой иной жизни за пределами этих отсыревших стен, и весь многообразный мир свелся к одному вопросу: будешь или не будешь чувствовать, как тебе делают это.

Юльку затрясло еще сильнее. Она тоже, как та девочка, находилась тут впервые, в свои-то двадцать пять! Может, мальчишеская конституция до сих пор ограждала ее от беременности, а теперь вдруг защитные силы организма дали сбой…

Она с ужасом чувствовала, как у нее, обычно столь жадной до всевозможных впечатлений, так всегда интересующейся калейдоскопическими проявлениями разноликого мира, сейчас пространство восприятия тоже неумолимо сужается.

Оно сжимается до точки, а точка, по математическому определению, — это нечто, не имеющее измерений. Нет ни длины, ни ширины, ни глубины. Только координаты на плоскости. И эти координаты теперь обозначаются двусложным словом: наркоз. НАР — по оси абсцисс, КОЗ — по оси ординат. Абсцисс… абсцесс… Некий болезненный нарыв, который может вот-вот прорваться…

Все осталось за пределами этой системы. Квентин, работа, пишущая машинка, интервью, Вероника Андреевна… Блуждания в тайге… Заросший зеленью двор их старого дома… Трепанги с папоротниками… Музыка Россини… Даже Пушкин. Ничто из этого не вписывалось в диаграмму, внутри которой находилась сейчас точка — Юлька.

Юлька, не имеющая измерений. Юлька, которая перестала быть самой собой.

«Наркоз, — как в бреду, повторяла она про себя. — Пусть он будет. Будет или нет? Ту би о нот ту би? Вот в чем наркоз… то есть вопрос… Я б хотел забыться и заснуть… Но не тем холодным сном могилы… Ах, о чем я?… Это не я, это Лермонтов, которого убили без наркоза…»

Юлька сидела с закрытыми глазами, полностью отрешившись от происходящего. Ушла в себя. Превратилась в точку.

Откуда-то извне — Юлька с трудом сообразила, что все из той же очереди, — донесся голос, который будто бы и не принадлежал реальной женщине, а раздавался из глубин преисподней:

— А вы знаете, куда идет кровь от абортов? Из нее делают лекарство от импотенции! Остроумно, правда? Ха… ха… ха…

Таким замогильным смехом обычно озвучивают фильмы ужасов. Впрочем, триллеры очень редко бывают по-настоящему страшными: ведь их снимают не здесь, а в другом, красочном и живом, мире…

А вот другой голос, будничный и деловитый. Он делает реальное предложение:

— Девицы-абортницы, кто желает общий наркозик заработать?

Не открывая глаз, даже толком еще не сообразив, что происходит, Юлька успела первой выкрикнуть:

— Я!

Близнецы всегда отличаются мгновенной реакцией…

Перед ней стояла маленькая кругленькая санитарка неопределенного возраста. Она казалась очень довольной. Даже хохмила:

— Ты записался в добровольцы?

— Да! Я записался в добровольцы! — Юлька вскочила. — А что надо делать?

— Да ничего особенного. Каталку возить туда-сюда. Из палаты — в операционную, из операционной — в палату.

— И все? — удивилась Юля.

— И все. Только учти: на операцию пойдешь последней в смене, когда всех отвезешь. Зато всем местный, тебе — общий.

Кругом заволновались, зашумели, обвиняя Юльку в чрезмерной пронырливости, завидуя ее везению.

И только седоватая женщина процедила сквозь зубы:

— Дуреха!

Юлька никогда не боялась вида крови и не считала себя слабонервной. До сего дня.

А нынче все изменилось.

Сама по себе работа действительно была несложной: трудно ли вкатить в лифт и провезти по коридору человека в кресле на колесиках?

Но дело было вовсе не в физической нагрузке. Приходилось еще и видеть то, что происходило в операционной. А это, наверное, под силу только профессиональным медикам, привыкшим к таким картинам за годы учебы.

Даже зажмуриться — и то не получалось. Взгляд против воли притягивался к огромному лотку на полу, наполненному… Нет, лучше не думать о том, что именно попадало в эту зловещую емкость.

И заставить не спрашивать себя о том, чем бы могло стать содержимое этой посудины. Чем оно должно было стать, но, увы, не стало.

А как об этом не думать? Как оградиться? Ведь Юля пока еще не под наркозом.

Сколько несостоявшихся жизней в этом темно-багровом месиве? И когда смена подойдет к концу… туда добавится еще одна, загубленная ни за что ни про что. А может и две, кто знает? В роду Синичкиных было много близнецов…

.

…Когда Юля везла с операции очередную пациентку — седую, услышала шум в отделении.

— Посторонним нельзя! — вопила санитарка. — Куда вперся! Пьяный, что ли? У нас тут все стерильное, ты нам заразу занесешь, остолоп!

Она выталкивала за стеклянную дверь отделения, на лестницу, мужчину в замызганной спецовке, а тот упирался и что было голоса кричал:

— Маша! Маша!

Из палаты выскочила женщина — та, что была в рваных тапках и с самодельной стрижкой.

— Вить, ты что, рехнулся? Тебя кто сюда звал?

— Маша! — Он рванулся, оттолкнув санитарку. — Ты уже?

— Нет еще, очередь не дошла.

— Успел! — перевел дух мужчина и утер со лба пот. — Пойдем домой, Маша. Я нашел еще одну работу, в соседнем жэке. Хорошую. Вытянем. Где трое, там и четверо.

— Витька! Правда?! — Маша запрыгала, как маленькая, даже выскочила из своих драных тапочек. Лицо ее, только что осунувшееся, порозовело и стало красивым. — Постоянную?

— А то! — солидно кашлянул Витя. — Может, четвертый пацаном окажется.

— Окажется! Окажется! Вот увидишь! — Маша бегом кинулась к выходу.

Единственное, чего она не посмела сделать, — это встретиться взглядом с молоденькой девчонкой, которая уже успела побывать в «том кабинете».

А конвейер шел, он не мог остановиться из-за того, что какой-нибудь Витя устроился на денежную работу и теперь мог заводить себе столько детей, сколько вздумается.

— Синичкина! — окликнула ее санитарка. — Загляделась! Кто катать за тебя будет?

— А, все равно! — отмахнулась Юлька. — Кто-нибудь!

И она понеслась прочь из этого дьявольского места, за стеклянную дверь. Вслед за Машей, на свободу, в настоящий мир! Туда, где существуют высота и глубина. И где женщины рожают детей.

За пределы осей абсцисс и ординат.

И было у нее такое ощущение, будто она очнулась от глубокого наркоза…

Глава 2 НЕ СПОРЬ С УМНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ

Теперь Юлька каждый день начинала с того, что вставала перед зеркалом и разглядывала свой живот. Никаких видимых изменений заметно не было, и она успокаивалась. Можно было продолжать вести привычный образ жизни: бегать по редакционным заданиям и даже купаться в Москве-реке.

Правда, подниматься по утрам становилось все труднее, да и скорости в передвижениях поубавилось. Юльке пришлось приучаться к пунктуальности и выскакивать из дому не в последнюю минуту, а загодя: иногда в середине пути тянуло присесть на первую попавшуюся лавочку и передохнуть.

«Стареешь, баба Юля, — посмеивалась она над собой. — А старость, как известно, не радость. Однако… я все же почему-то радуюсь. Хотя вроде бы причин нет. Вот весело: родить ребенка без мужа! Что, спрашивается, я буду с ним делать? Няньку нанимать? На какие шиши? Вроде не разбогатела еще!»

И она начала делать то, что прежде было ей совершенно несвойственно: подкапливать деньги. С каждого гонорара откладывала хотя бы по чуть-чуть.

Зачастила в «Детский мир», присматривалась к прилавкам с пеленками и распашонками. Все было неимоверно дорого. А пены на коляски просто зашкаливали за границы всякого здравого смысла.

«Ничего, выкручусь, — думала она. — Изобрету что-нибудь. Говорят же, что Близнецы изобретательны, потому что им покровительствует хитрый и оборотистый Меркурий. А кто, собственно, это говорит? Авторитетные астрологи. Но я же никогда не верила ни в астрологию, ни вообще в авторитеты! Зато в них верит… отец моего будущего ребенка».

Даже в мыслях имени Квентина она старалась не произносить. Считала, что он не заслуживает такой чести. В конце концов есть же и у нее женская гордость!

Гордость гордостью, а как она затрепетала, когда вдруг показалось, что призывно запищал пейджер, заброшенный за ненадобностью на книжную полку! Вскочила на стул, потом на стол, сбросила на пол стопку рукописей и даже не обратила на это внимания!

«Тройка, семерка… пусть же мне выпадет туз! Господи, яви чудо! Пусть это окажется сообщение от… него!»

Чуда, однако же, не случилось. Пейджер, как и следовало ожидать, был отключен. А бибиканье продолжалось: просто сработала сигнализация у какого-то автомобиля во дворе.

Однако этот случай подтолкнул ее к размышлениям. Подходящего собеседника и советчика не было рядом, и она разговаривала вслух с собственным отражением. «Поговорить с умным человеком» — так насмешливо она это назвала.

— Почему я так заволновалась? Может быть, он, — имени она так и не произнесла, — мне все еще не безразличен?

— Еще бы! — неожиданно для нее самой ответил умный человек из зеркала. — Ты не робот, дорогая моя, ты женщина. А значит, по самой своей биологической природе склонна к постоянству. Мужчина — завоеватель любви, а женщина — ее хранительница.

— Но только не рожденная под знаком Близнецов! Близнецы переменчивы и поверхностны, они легко перестраиваются.

— Ага. Хватают мысли и идеи прямо из воздуха. Но что касается чувств… Не сиюминутных эмоций и настроений, а настоящих чувств, то извини, тут можно поспорить!

— О каких это чувствах ты говоришь?

— Дурочку из себя не строй, ты меня прекрасно понимаешь! Близнецы никогда не бывают бестолковыми! Я говорю об одном-единственном чувстве. О любви.

— Врешь! Я его не люблю, не люблю, не люблю!

— Перед кем притворяешься? Перед собственным отражением.

— Я его ненавижу!

— Ах так? Прекрасно. Теперь посчитай, сколько шагов от любви до ненависти. Так сказать, от пункта А до пункта Б.

И тут Юлька заметила, что невольно сделала этот шаг по направлению к зеркалу. Один шажок, разделяющий пункты А и Б.

И ничего ей не оставалось делать, как признать правоту' умного человека:

— Ладно. Твоя взяла. Я все еще люблю его. Но что из этого? Мы никогда больше не увидимся. И лелеять это бесперспективное чувство — глупо и бессмысленно.

— Фу! — Отражение даже скривилось от отвращения. — Ты заговорила, как твоя сестрица. Что значит бесперспективное?

— Это значит… что оно обречено на крах.

— И кто же приговорил его к краху? Уж не ты ли сама, уважаемая Юлия Викторовна? Тоже мне, прокурор!

— Тоже мне, адвокат!

— А любовь не нуждается в защите. Либо она есть, либо ее нет. Одно из двух. Ну же, подумай! Первое или второе?

Юля подумала. Хорошенько подумала.

— Первое, — сказала она. — Я его люблю.

Но умный человек не удовлетворился таким ответом. Он не знал милосердия и решил добить побежденного:

— Кого — его? А? Не слышу. Изволь выражаться конкретнее. Имя! Живо!

Юлька молчала.

— Трусиха! — отражение бросало обвинения ей в лицо. — Мелкий, слабый человечишка! Что о тебе подумает твой ребенок! Еще расскажи ему небылицу, будто его аист принес! Или что его папа погиб в арктических льдах!

— Может, и погиб. Откуда мне знать!

Юлька произнесла это и вдруг ужасно испугалась: нет, нет, только не это! Пусть у него жена, дети, пусть он никогда не вспомнит о своей Джулии, только чтоб был жив и здоров!

— Имя! — требовало отражение. Если бы оно могло выйти из зеркала, то, наверное, приставило бы Юльке нож к горлу, чтобы вырвать у нее признание. — Как же его зовут, твоего любимого?

— Квентин, — еле слышно прошептала, сдаваясь, молодая беременная женщина. — Его зовут Квентин Джефферсон.

Затем ее голос зазвучал громче и уверенней:

— Я хочу родить ребенка от Квентина Джефферсона! Пусть это будет мальчик, и пусть он будет похож на отца! Я люблю Квентина Джефферсона… хотя мы с ним расстались навсегда. Да, да! Я все равно люблю его! Несмотря ни на что!

В дверь деликатно постучали.

— Войдите! Не заперто! — моментально перестроилась Юля.

Это была Лида с кастрюлькой борща. Соседка изумленно оглядела комнату, в которой, кроме хозяйки, никого не оказалось. С подозрением покосилась на шкаф: уж не прячется ли кто-то там?

— А мне показалось… у тебя гости. Вот… думала, вы голодные, хотела предложить горяченького.

— Да нет, это я на диктофон очерк наговариваю. В форме диалога.

— А-а, — протянула соседка уважительно и одновременно разочарованно. — Извини, если помешала.

Бедная Лидия. Она все еще продолжает надеяться, что Юля выскочит замуж и освободит для их семейства комнату. А это невозможно. Теперь — уж точно невозможно. Наоборот, население коммуналки вскоре пополнится еще одним маленьким квартирантом. Жаль, конечно, огорчать Кузнецовых. но что поделать!

…Надо проконсультироваться с юристом. Говорят, если мать не замужем, можно ребенку в свидетельстве о рождении дать любую фамилию. А может быть, пусть он станет Джефферсоном?

Джефферсон… Эта фамилия неплохо будет смотреться в любых документах.

Глава 3 ОМОВЕНИЕ

— Джефферсон! Эта фамилия неплохо смотрится в любых документах. Не правда ли, сэр?

Саммюэль Флинт ликовал. Свершилось! Хозяин наконец снизошел до того, чтобы подписать контракт, давным-давно предлагавшийся концерном «Дженерал моторс». Теперь прибыль их корпорации подпрыгнет в десятки раз!

Флинт боготворил своего шефа и болел за его дело, которое, впрочем, и ему самому обеспечивало более чем безбедное существование.

Сейчас он посыпал четкую, размашистую подпись Квентина мелким золотистым песочком, чтобы высушить чернила. Так поступали в прошлом веке, когда дело Джефферсонов было только основано. Хозяин чтил традиции и не любил отступать от них, если только это было возможно.

Занимаясь производством наисовременнейшего технологического оборудования, в том числе для национальной программы космических исследований, все договоры он тем не менее подписывал перьевой ручкой, макая золотое перышко в хрустальную чернильницу.

«Что ж, — думал Флинт. — Великим людям позволительны маленькие странности, они даже придают им своеобразное очарование. Когда-нибудь я опишу их в моих мемуарах, посвященных этому гиганту. «Рыцарь Квентин — король технологии»! Неплохое название для книги, издатели оторвут с руками».

Саммюэль, идеальный бизнесмен, делец до мозга костей, безупречно управляющий жизнью огромной корпорации, оставался в глубине души романтиком. Несмотря на то что он был на целое десятилетие старше Джефферсона, в нем замечалось нечто мальчишеское.

Он верил в судьбу и в ее знамения. Ему казалось не случайным, что так тесно сошлись два человека с литературными именами: тезка рыцаря, придуманного Вальтером Скоттом, и однофамилец знаменитого пирата Флинта, описанного Стивенсоном.

— Вдвоем мы — сила, не правда ли, сэр? — подмигнул он хозяину. Иногда управляющий по-пиратски позволял себе подобную фамильярность. — Я привык побеждать на море, под черным флагом, вы — на суше, верхом на коне.

Джефферсон посмотрел куда-то сквозь него долгим, не совсем сфокусированным взглядом и ответил витиевато и непонятно:

— Нет, Сэм. Я не на коне. Скорее, я сам конь. По крайней мере, наполовину.

У Флинта вдоль спины пробежал холодок. Что-то в последнее время странности хозяина становились чрезмерными. Это было бы не страшно и даже естественно для художника или поэта, но промышленника могло привести к гибели.

Пират забеспокоился:

— Как вы себя чувствуете, сэр? Не съездить ли вам на побережье? Вы выглядите утомленным.

— Да, устал немного. Ничего, пройдет.

— Возможно, русские морозы подточили ваше здоровье?

— Как вам не стыдно, Сэм! Вы должны знать, что зима там не круглый год.

— Я знаю, сэр. Но ведь в России, как у нас на Аляске, есть вечная мерзлота.

— Да, мерзлота…

Джефферсон погрузился в какие-то свои мысли, явно невеселые:

— Все замерзает… Ледяное сердце… И еще у русских есть выражение: «Кровь стынет в жилах».

— Это означает жестокою человека?

— Нет, Сэм. Это означает, что человеку страшно.

«Неужели хозяина мучат подсознательные страхи? Это не исключено. Тем более что, по моим наблюдениям, он давно не обращался к своему психоаналитику. — И управляющий мысленно вознес молитву небу. — Господи, сохрани в сохранности незаурядный ум, который кроется за этим широким лбом! Пусть мистер Джефферсон всегда остается таким, каким я знаю его много лет!»

Но мистер Джефферсон больше не был прежним. После разочарования в Джулии он разительно переменился, даже внешне. Куда-то исчезла его лучезарная улыбка. Да и глаза как будто потускнели, уже не казались такими яркими…

— Все же вам следует развеяться, сэр. Я настаиваю на этом!

— Сэм, друг мой, вы как всегда правы. Я развеюсь.

На следующий день после подписания миллиардного контракта Квентин Джефферсон бесследно исчез.

И водительские права, и кредитные карточки остались в его лос-анджелесском доме.

Управляющий обратился бы в полицию, если бы не нашел на своем столе листок дорогой почтовой бумаги с лаконичным росчерком, сделанным все той же перьевой ручкой:

— Развеяться…

И все. Ни маршрута, ни адреса.

«Это не по-рыцарски, а по-пиратски! — с неодобрением подумал Флинт. — Мог бы и посвятить меня в свои замыслы, все-таки я ему не только подчиненный, но и друг!»

Однако совать свой нос в чьи-то личные дела — это нарушение прав и свобод человека. Уж кто-кто, а настоящие пираты толк в свободе понимают!

И мистер Саммюэль Флинт, решив не наводить никаких справок, отправился на очередной совет директоров. Он был безупречным бизнесменом.

Джулия обмолвилась когда-то, что не стала бы иметь дело с миллионером.

А интересно, каково это — быть бедным?

Квентин Джефферсон ушел из дома с десятью долларами в кармане и с одной сменой белья в маленьком рюкзачке.

Кроме этого он взял с собой только одну-единственную вещь, крошечную, почти ничего не весящую: маленькие швейцарские золотые часики. Дамские. Почему-то счел, что они должны быть всегда с ним.

Он то шагал пешком, то добирался автостопом. Куда? Да куда глаза глядят.

Несколько крупных городов и бесчисленное множество малых осталось позади после двухнедельного путешествия. Его мизерное «состояние» давно иссякло, и Квентин несколько раз нанимался на поденную работу: то чинил крышу престарелой вдове, которая поила его терпким домашним вином, то смолил лодки, то становился грузчиком. Среди этой мускулистой публики он сразу завоевал авторитет благодаря своей недюжинной силе.

Ему нравилась эта жизнь, полная приключений. Ни тебе контрактов, ни скучных расчетов, ни обязательного общения с людьми, которые не вызывают симпатии.

Если бы его встретил сейчас Флинт, то не узнал бы своего респектабельного хозяина в этом бородатом обветренном перекати-поле, облаченном в безрукавку!

Но каждое утро у обросшего бродяги, не имеющего ни денег, ни документов, неизменно начиналось с небольшого ритуала: он доставал со дна рюкзака механические золотые часики и аккуратно заводил их. Не забывал при этом глянуть мельком: сколько сейчас времени в столице России?

Хотя твердо решил, что с этой страной его больше ничего не связывает…

…Фермерское поселение состояло из одинаковых аккуратных светлых домиков, которые, однако, казались вымершими.

Двери и окна были распахнуты настежь, как будто тут никто не боялся воров и вообще не слышал о проблеме преступности, которой столь озабоченно все население Соединенных Штатов.

Занавески светлых тонов колыхались под ветром вдоль всей улочки, как паруса игрушечной флотилии. Два ровных ряда аккуратно подстриженных старых лип обрамляли дорогу. Квентин изрядно проголодался. Не зная, к кому обратиться, он потянулся через ярко-розовый штакетник и сорвал спелую вишню.

И тут же откуда ни возьмись по обеим сторонам от него выросли два верзилы.

Оказывается, здесь имелись свои постовые. Они несли пограничную службу, притаившись за толстыми липовыми стволами.

Глядели они на чужака, впрочем, вовсе не враждебно, а с любопытством и даже восхищением. Квентин был на полголовы выше обоих, да и в плечах пошире. А посягнул всего лишь на одну крошечную вишенку. Жалко, что ли?

— А где весь народ? — спросил Квентин.

Верзилы переглянулись с веселым изумлением не с другой ли он планеты прилетел?

— Сегодня воскресенье. Все на молении.

— Можно послушать?

— Пошли.

Один из парней повел гостя вдоль аллеи, другой остался на вахте. Видимо, все же проблема преступности не обошла и этого тихого уголка.

Колония маленькой евангелистской секты возникла да из недр протестантской конфессии и постепенно обросла собственными обычаями, в ней сложился свой уклад жизни. Все поселение было монолитной общиной, подчиняющейся единому распорядку, как дружная семья.

Молельный дом находился на круглой зеленой поляне, где травка была так тщательно обработана газонокосилками. что казалась искусственной.

Развеселые напевы доносились из широких прямоугольных окон. Христианские псалмы накладывались на мелодии, знакомые Джефферсону по исполнению то Фрэнка Синатры, то Элвиса Пресли — словом, на самый неприхотливый вкус.

Квентин был из католической семьи. Он привык к торжественной полифонии месс, к величественным, уносящим в небеса звукам органа. Он любил Генделя, Баха и Моцарта.

В России Квентин познакомился с православным церковным пением: отстоял пасхальную всенощную в Елоховском соборе. И знаменный распев, столь непривычный для уха западного человека, потряс его.

А вот переложение священных текстов на поп-музыку всегда казалось ему неким снижением высокого религиозного идеала, он никак не мог этого принять.

И только сегодня понял, что на фоне коттеджиков, подстриженной травки и ухоженных, в геометрическом порядке разбитых садиков с правильными клумбами именно такая форма молитвы наиболее естественна. и католический орган, и православные хоры просто взорвали бы своим неистовым звучанием этот милый мирок, словно сошедший с цветных страниц детской книжки.

Он вошел в простое одноэтажное здание с плоской крышей, которое язык не поворачивался назвать храмом. Да и местные жители не называли его столь возвышенно…

Публика была принаряжена, но праздничная одежда казалась пришедшей из эпохи не то шестидесятых, не то семидесятых годов. Словно члены этой общины не имели телевизоров и не были знакомы с сегодняшней модой. А может, так оно и было?

Молящиеся пели, пританцовывая, псалмы Царя Давида — в стиле кантри, под аккомпанемент двух банджо.

Стесняясь своего затрапезного вида, Джефферсон остановился у самого входа.

Музыканты увидели его с невысоких подмостков и приветливо закивали, приглашая поучаствовать. Остальные молящиеся оглянулись в его сторону все, как один, и приветливо заулыбались.

И тут, видимо, радушные члены общины решили показать в честь гостя особый класс. Наверное, они понимали друг друга без слов, потому что разом смолкли, а потом…

Ах, как она обрушилась на него, эта музыка! Как она его терзала и мучила!

Это был Россини, «Севильский цирюльник». Только слова взяты не из пьесы Бомарше, а из Псалтири.

Молящиеся горделиво поглядывали в сторону чужака: знай, мол, наших! Мы, простые фермеры, тоже понимаем толк в классике! Эстрада — что, эстрада — пустяки, мы можем и по-оперному!

Они с удовольствием увидали, как пришедший возвел глаза к потолку. Проняло, значит? Молится?

А может, удастся вовлечь его в свое сообщество?

Старейшины уже прикидывали, как бы это поделикатнее провернуть. Такой силач в тяжелом сельском труде будет нелишним. Да и невест на выданье в общине больше, чем молодых холостяков…

Но Квентин не молился.

Он представил себе другой потолок — высоченный, к которому подвешены телевизоры… Джефферсон мысленно перенесся в московский международный аэропорт Шереметьево-2.

Там, прохладным мартовским днем, он впервые целовал Джулию.

А по каналу НТВ показывали Юлину передачу, сопровождавшуюся музыкой Россини. Только тогда ее исполнял аккордеон, а не банджо…

«А, браво, Фигаро, браво-брависсимо»…

«Жаждет душа моя к Богу приблизиться»…

Молельный дом… Сумасшедший дом… Все пляшут. А душа действительно жаждет!

Квентин сжал виски ладонями. Джулия, Джулия, как ты могла! Разрушить такое чувство! Такое…

…К счастью, музыканты замолчали.

А к Джефферсону уже шли, улыбаясь, несколько миловидных девушек в круженных передничках.

Его усадили на низкий табурет и поставили перед ним на землю медный таз и медный же кувшин.

Не обращая внимания на его протесты, фермерские дочки начали разувать гостя.

Остальные члены общины окружили их, наблюдая за происходящим почтительно и благоговейно.

Джефферсон, вначале шокированный, затем припомнил, что он слыхал о подобных вещах: в некоторых сектах принято выполнять — в разных вариациях — обряд омовения ног. Основой его служит евангельский рассказ о том, что Иисус во время тайной вечери омыл ноги своим ученикам.

Успокоившись, Квентин перестал противиться: он уважал чужие обычаи.

А девичьи руки, слегка огрубевшие от деревенского труда, ласкали и гладили его широкие ступни. И лилась на них прохладная струя из блестящего кувшина.

Девушки стояли перед ним, здоровенным мужчиной, на коленях и не находили в этом ничего постыдного и противоестественного.

Время от времени они снизу бросали быстрые заинтересованные взгляды на лицо незнакомца.

Незнакомец им нравился. Всем до одной.

Но вот музыканты снова ударили по струнам своих банджо. Это означало, что пора переходить к следующему обряду — хлебопреломлению, сходному с привычным Квентину таинством Евхаристии.

Но Боже, они опять играли Россини!

Что за пытка, какое издевательство и над святым Причастием, и… над тем незабываемым и таким далеким, навсегда оставшемся в прошлом, первым поцелуем в аэропорту!

Сектанты не поняли, отчего так исказилось лицо незнакомца, отчего он так поспешно вскочил с табурета и, забыв в молельном доме свою изношенную обувь, со всех ног побежал прочь.

— Он одержимый! В него вселился бес, как в стадо свиней, |которое описано в Евангелии, — едва придя в себе, начали объяснять прихожанам старейшины. — Поэтому он не мог больше находиться в святом месте.

Но девушки в кружевных передничках не верили им. У девушек в глазах стояли слезы. Ведь молодых холостяков в общине было меньше, чем девиц на выданье…

Глава 4 ДУЭТ В ПАМПЕРСАХ И ПРИ ГАЛСТУКЕ

К концу августа вернулась Ольга, эффектная, загорелая, с выгоревшими да плюс к тому еще и выбеленными в парикмахерской волосами.

Правда, когда она сняла роскошные черные очки, под левым глазом обнаружился столь же черный фингал. Видимо, это был меткий мужской удар, который подытожил ее очередной роман. Так сказать, заключительный аккорд.

— Что, не сошлись характерами? — съязвила Юлька.

— Наоборот, еще как сошлись! Полная взаимность: у него под обоими глазенками такие же фонарики. Туго пришлось бедному Игоряшечке.

— Кто он был-то хоть, этот Игоряшечка?

— А, фигня! Даже вспоминать не хочется. — Оля небрежно извлекла из сумки и швырнула на стол целлофановый пакетик, в котором позвякивало, точно самая дешевая бижутерия, золотое колье с бриллиантами. — Думал купить меня, наивный! А мне на его брюлики чихать!

— Однако же ты их не вернула!

— Еще чего! — Ольга передернула плечами, пощупала припухший глаз. — А компенсация зa моральный и физический ущерб?

— Если так, то ты ему задолжай вдвое больше.

— Перебьется. А золотишко никому еще не мешало. Прижмет — отнесу в ломбард. За эту штуковину много могут дать.

Ольга спохватилась, что неплохо было бы поинтересоваться и делами сестры:

— А ты как тут без меня? Все в трудах? Какой еще сенсацией осчастливишь человечество?

Юлька невольно положила ладонь на живот, все еще девичьи плоский и упругий:

— Ну… есть одна сенсация на подходе. Только этот замысел не дозрел, его еще выносить надо.

— Вынашивай-вынашивай, пчелка ты моя трудолюбивая! — Ольга не поняла подтекста, а Юлька вдаваться в подробности не стала. — Но отдыхать тоже надо. Может, составишь мне компанию?

— А ты опять куда-то собралась?

— Ага. В Серебряный Бор. Хочу вступить в общество натуристов.

— Это еще что такое?

— Что-то вроде партии зеленых. Они борются за здоровый природный образ жизни.

— Н-да, это тебе не помешало бы. А как именно они борются?

— Да голышом ходят!

— Ты про нудистский пляж, что ли, говоришь? Господи, а я сразу и не врубилась.

— Конечно! Про что же еще! Ты только глянь, — задрала она коротенькую юбочку, которая и так ничего не прикрывала. — какой у меня загар! Из Анталии. А ведь он скоро сойдет! Надо успеть кому-то продемонстрировать. Нельзя упускать время! Пошли, Юльчик, прямо сейчас, а?

— Мне-то нечего демонстрировать, я по Анталиям не каталась.

— Да уж, ты вся белая, как глиста. Вот как раз и загоришь! Московский загар иногда тоже смотрится неплохо.

Юлька покачала головой:

— Некогда.

Не объяснять же сестре, что в последнее время ей тяжело долго находиться на солнце! Даже на улицах Юля старалась теперь по возможности перейти на теневую сторону.

— Подумай хорошенько! — продолжала уламывать Олька. — Там в Серебряном Бору, мужиков — тьма-тьмущая. И все голые: сразу видно, кто на что способен.

— Ты мужчин только по одному признаку оцениваешь?

— Но этот признак немаловажен!

— А представь: пришло время уходить с пляжа, он одевается, и выясняется, что это бомж в лохмотьях! И жить ему негде. Он там, на берегу, и ночует.

— Да… — задумалась Ольга. — Облом.

Но тут же воодушевилась снова:

— А что! Пока тепло, можно и на берегу пожить… если признак в порядке. Не пугайся, бомжей сюда приводить не буду. — И она без всякого перехода спросила: — У тебя холодная заварка есть?

— В кухне, в чайничке. Пойди, попей.

— Не! Мне для примочки, на глаз.

На этот раз Юлька была рада возвращению сестры.

Теперь все чаще хотелось остаться вечерком дома, вытянуться на диване перед телевизором, задрав на валик ноги, которые почему-то начали опухать. А одной тоскливо…

Ольга болтает без умолку о всякой чепухе, и становится легче. Кроме того, она бегает за продуктами, стирает и убирает в квартире: соскучилась по домашним делам за период своих романтических и не слишком романтических похождений.

Это ненадолго, конечно, но все же…

Семейство Кузнецовых на август отправилось к Лидиной матери в деревню, и никто не дергал нервы.

Иногда за вечерним чаем Василий Павлович составлял двойняшкам компанию, наигрывая на аккордеоне что-нибудь из времен своей юности. И девушки предавались приятной грусти, слушая ностальгические довоенные мелодии.

В такие минуты Юльке ужасно хотелось поделиться с сестрой своей тайной. Огромной маленькой тайной, с каждой неделей — счет ведь теперь велся на недели — становящейся все больше и ощутимее. В состоянии общего лирического размягчения казалось, что Оля должна понять ее.

Но в последний момент Юля каждый раз пугалась и — продолжала молчать.

Надо было регулярно ходить на консультации к доктору, однако Юлька все оттягивала. Не могла отделаться от воспоминаний о той страшной очереди в районном роддоме и емкости, наполненной густым красным месивом.

Кроме того, вовсе не хотелось вновь встретиться с этой омерзительной врачихой в обручальном кольце, столкнуться с ее презрительным, неприязненным взглядом.

Юля находила себе оправдания, чтобы вновь и вновь отложить визит к врачу: некогда, некогда, некогда! Надо увеличивать, ежедневно и ежечасно, спрятанную под диванным матрасом стопочку накоплений. Товары для новорожденных так дороги, а ей ведь никто не дарит золотых колье с бриллиантами…

— Оська, прекрати брыкаться! Имей совесть! Предутренний сон и так неспокоен, а тут еще сестра толкает прямо в живот. Разметалась, видите ли! Гимнастка! Юлька протянула руку, чтобы отпихнуть двойняшку, но… нащупала только прохладную простыню. Она села на диване, озираясь. Оля мирно посапывала, как ей и положено, на раскладушке.

А брыкаться продолжали.

Только не снаружи, а изнутри.

— Синичкина Ю. В.? Взрослая женщина, а такая безответственная! Да чего с вас взять, рожают, понимаешь, от чужих мужей… Почему столько времени не являлись на осмотры? Вот, получите направление на УЗИ. — Врачиха, сверкнув обручальным кольцом, швырнула ей бумажку.

Медсестра, мышка-Маша, жалобно посмотрела на Юльку, словно хотела извиниться за гинеколога.

Когда работаешь со словом, трудно удержаться от речевых ассоциаций.

УЗИ — УЗЫ. Кровные узы. Узы дружбы или долга. То, что накрепко привязывает людей друг к другу…

Но отсюда же — и обуза, и обуздать…

Сейчас это загадочное УЗИ — ультразвуковое исследование — высветит кого-то, eщe не родившегося, но уже живого активного, кто будет навсегда связан с Юлией узами родства. Но не обузой, ни в коем случае! Слышишь, маленький?

«А я в свою очередь приложу все усилия, чтобы не быть обузой для тебя. Честное слово, я не стану занудной мамашей, которая ограничивает сына в каждом движении! — пообещала она. — А что, если ты не сын, а дочь? Чего гадать: говорят, УЗИ определяет пол ребенка. Вот сейчас и узнаем…»

— Ну что, Синичкина, любопытно? — за аппаратом УЗИ сидел лысый веселый мужчина.

— А вы как думаете?

— А чего мне думать, я и так вижу всю твою подноготную.

— Так вы под ногтями исследуете или где?

— Под ногтями микробы, а дети, как говорят поэты, под сердцем. Сочинят же! Матка — и под сердцем! С анатомией у них, видать, слабовато. А может, сердечки у них начали в пятки уходить.

— У поэтов — не знаю, а у меня уже уходит. Не тяните! Что там? Кто там? Мальчик? Девочка?

— Ишь, шустрая! Они не так повернулись, чтоб разглядеть.

— Кто — они?

— Двойняшки твои, кто!

— Что… в самом деле?!

— Я тут, по-твоему, шутки шучу? Тебе гинеколог не сказала разве?

— Она меня сразу к вам направила.

— Ну вы, бабы, даете! — Лысый захохотал. — Тогда поверь моему опыту: одно из двух. Либо двое Синичкиных-мальчиков, либо двое Синичкиных-девочек.

«Нет, не так, — подумала Юлька. — Два Джефферсона».

— Что замолчала? Сомневаешься? Погляди сама!

Экран медицинского аппарата выглядел точь-в-точь как привычный Юльке телевизионный. И на нем, по идее, сейчас тоже демонстрировалось ее произведение. Может быть, главное произведение ее жизни. Ее будущий шедевр.

Но автору этой сенсационной передачи было видно только одно: какие-то смутные силуэты дышат и пульсируют. Впрочем, пульсируют ровно и слаженно. Кажется, они не собираются драться, как, по маминым рассказам, дрались еще до рождения Олька и Юлька.

Беременная женщина не могла оторвать глаз от мерцающего экрана. Заглянуть в собственное будущее — разве это не волшебно? И пускай все объясняется достижениями компьютерной техники и хитроумным сочетанием микросхем, а все равно — чудо. Они еще только в проекте, два маленьких человека, но их уже можно увидеть. Настоящих. Живых.

Юля напрягла свое журналистское воображение, и ей представилась пара розовых голубоглазых малышей. Они танцевали дуэтом, крепко взявшись за руки. Оба были в памперсах и… в респектабельных дорогих галстуках, какие любил носить Венечка Джефферсон, их отец…

Юля понятия не имела, что сейчас мистера Джефферсона никто не называет мистером и он одет отнюдь не в дорогой костюм-тройку от лучшего кутюрье…

Глава 5 РОДЕО

Майка совсем полиняла и выцвела, но это его ничуть не расстраивало. Волосы отросли и развевались по ветру, и только по залысинам на высоком лбу можно было узнать прежнего Квентина.

Одна из бесконечных проселочных дорог привела его в небольшой городишко под названием Уайтстоун. Здесь царила всеобщая радостная суета: ожидалось открытие ярмарки, со всеми сопутствующими удовольствиями.

По улочкам сновали мужчины, все, как один, наряженные в ковбойские костюмы, словно для маскарада: в шляпах с загнутыми полями, в сапогах с загнутыми носами.

Родео! Родео! Это слово выкрикивалось тут и там. Предстоящие соревнования обещали стать гвоздем праздника.

Публика тянулась к окраине Уайтстоуна, где, на границе с маисовыми полями, настоящие мужчины должны были выяснить, кто же из них самый-самый настоящий.

Была уже даже воздвигнута дощатая триумфальная арка, через которую победитель, снискавший лавры, войдет в город. Да нет, не войдет: его внесут на руках, а женщины станут осыпать его цветами и спелыми маисовыми зернами.

Потом мэрия устроит в его честь торжественный прием с выпивкой за счет городской казны. А имя героя занесут в специальную книгу в золоченом переплете, где перечислены почетные граждане сего славного города.

Более того: целый год, вплоть до следующего родео, семья триумфатора будет получать пособие. Не очень больше, но для небогатых семей значимое. Таков уайтстоунский обычай.

Все это Квентин успел узнать, потягивая холодное пиво в компании по-ковбойски наряженных местных жителей. Он уважал людей, у которых есть традиции. Традиция — корень, и всякое развитие питается ее соками.

Естественно, Квентин решил присутствовать на состязаниях, тем более что зрелище обещало быть захватывающим.

Но сильнее всего его любопытство было возбуждено тем, что главным претендентом на победу, общепризнанным фаворитом, был ковбой по фамилии… Джеферсон!

— Джефферсоны — они такие! — подмигивали друг другу уаитстоунцы с видом знатоков. — И дед их частенько брал призы в свое время, и папаша! Этого, правда, бычок однажды зашиб насмерть. Жаль беднягу. Зато старший сын победил не в простом родео, в международном! Только — в автомобильном, но это все равно! Теперь пришел черед младшенького.

— А тебя-то как звать, дружище? — интересовались новые знакомые.

— Джефферсон, — честно отвечал Квентин.

— Будет врать-то! — неодобрительно морщились настоящие мужчины и отходили от самозванца, желающего незаслуженно примазаться к славе знаменитого ковбойского клана.

Квентин остался в одиночестве: местное братство отторгло его.

Не слишком огорчившись, он купил себе дешевую ковбойскую шляпу, из тех что продавались на каждом шагу, и зашагал в сторону ярмарки.

…Но дороге к месту соревнований Квентин задержался: услышал вдруг, как за придорожными деревьями кто-то громко рыдает. Да не один, а сразу несколько голосов.

«Наверное, тут похороны, — подумал он. Вдвойне несчастная семья: потерян» близкого именно в тот день, когда у остальных — праздник! Может, я смогу чем-то помочь?»

В саду стояла белая деревянная беседка. В ней вокруг стола расселось скорбящее семейство.

А на столе неподвижно лежал рослый молодой парень с закрытыми глазами.

«Лет двадцать ему, не больше», — подумал Квентин, и на сердце у него стало еще тяжелее.

— Соболезную вашему горю, — тихо произнес он, снимая шляпу.

На него едва взглянули. Все были слишком погружены в свои переживания.

Средних лет женщина, видимо, мать, уронила голову парню на грудь. Она больше не могла плакать и только судорожно вздрагивала время от времени:

— Мой мальчик! Моя надежда!

Девушки, сестры, обнявшись, голосили:

— О, Джонни, Джонни, как же теперь быть! Какой ужас! Как это могло случиться! И именно сегодня!

— Да тихо вы, куропатки! — властно прикрикнул на них дряхлый старик, одетый, как и все в городе, в клетчатую рубаху. Он держался достойно, однако Квентин заметил, что его морщинистые щеки тоже мокры от слез.

Глава семейства, кряхтя, поднялся со скамьи и подошел к столу. Стоял молча, не говоря ни слова.

Потом поднял свою сухую старческую руку и похлопал лежащего парня по плечу, как, наверное, не раз делал это при жизни внука.

«Покойник» вдруг подпрыгнул и заорал:

— Дед! Что ты делаешь! Больно!

Квентин отшатнулся. Он ничего не мог понять.

Остальные, однако, ничуть не испугались, а только горестно закивали друг дружке.

— Так и есть. Ключица сломана, — определил старик. — Какого черта, Джон, тебя потянуло в день родео лазить по деревьям! И какого черта тебя угораздило сорваться, как будто ты не мужчина, а ни на что не годный мешок с дерьмом!

Девушки опять заголосили, а безутешная мать размахнулась и влепила лежащему сыну хлесткую пощечину.

Квентин вступился за парня:

— Зачем вы так! Ему и без того больно, а вы… Я, грешным делом, подумал, что он умер…

Дед сурово возразил:

— Лучше бы он умер!

— Лучше бы я умер, — подтвердил сам парень и опять закрыл глаза. Казалось, ему в самом деле не хочется жить дальше.

— Но почему? — недоумевал Квентин. — Ключица срастется, и все будет в порядке.

Дед строго оглядел его. И сразу заметил отсутствие и клетчатой рубахи, и сапог с заклепками и шпорами, и блестящих ремней, дополняющих традиционный ковбойский наряд.

С разу видно: этот человек пришел издалека, а значит, может не понимать трагизма того, что случилось. Он не знает, что такое ковбойская честь!

— Теперь весь Уайтстоун будет говорить, что Джефферсоны струсили! — объяснил он бестолковому гостю. — На нас начнут указывать пальцами: смотрите, Джон Джефферсон притворился больным, чтобы не вступать в схватку с Ирвином и Уильямом Доу! И проклятое семейство Доу получит приз фактически без боя — ведь кроме моею внука у них нет настоящих соперников!

Джонни застонал — не столько от боли, сколько от стыда. А женщины опять заплакали.

Старик вдруг спохватился: что это он разоткровенничался с посторонним!

— А вы кто будете? — спросил он.

И Квентин ответил честно, как и прежде.

— Я — Джефферсон.

Плач тут же прекратился.

На этот раз ему поверили.

…Братья Доу выглядели не менее свирепыми, чем быки, которых держали в загоне и поглядеть на которых повел Квентина старый Джефферсон…

Новоявленного «родственника» нарядили по всем правилам, хоть и трудно было так быстро раздобыть ковбойский костюм его размера. Особенную сложность представляли остроносые сапоги, которые налезли бы на его огромные ножищи.

Но и их удалось отыскать в старом сундуке: наследство чуть ли не от прапрадеда, возможно, пошива прошлого века. Одна из выгод, которые предоставляются традицией, — неуязвимость перед веяниями переменчивой моды.

И теперь, когда родео готово было стартовать, все население Уайтстоуна обсуждало сногсшибательную новость: клан Джефферсонов будет представлен не Джоном, а его кузеном, прибывшим по такому случаю из Лос-Анджелеса.

— А он ничего, — переговаривались на деревянных трибунах местные красотки. — Только в седле держится немного странно. Смотрите, как смешно спину выпрямляет!

Естественно, Квентин ездил верхом не по-ковбойски.

Он с детства любил верховую езду и держал не одну собственную конюшню. Но привык к гордым тонконогим породистым лошадям-аристократам с шелковистыми гривами, приобретенным на элитных международных аукционах.

А тут ему выделили коренастое полудикое существо непонятной масти: голова белая, туловище вороное, ноги пегие. В роду у этого животного наверняка были и мустанги, и зебры, и лошади Пржевальского. Словом, чуть не морские коньки…

А вот кличка коня Квентину понравилась: разноцветного зверюгу звали Ва-банк. Наверное, азарт в крови у всех Джефферсонов на свете: на это чудушко они тоже ставили по-крупному.

— Ну здравствуй, моя большая ставка! — Квентин потрепал лохматую, точно пакля, гриву. — Надеюсь, мы с тобой поймем друг друга.

Конь-полукровка покосился на него и кивнул.

Старик напутствовал Квентина, с надеждой глядя на него снизу вверх:

— В добрый путь, сынок!

А его названый сын», прежде чем выйти на стартовую прямую, переложил в карман ковбойки маленькие золотые часики. И, чтобы не выпали, заколол у сердца большой английской булавкой.

Так скандировала толпа болельщиков, разделившими на два лагеря: сторонников Джефферсонов и Доу.

В родео принимали участие и другие парни, но они в расчет не шли. Для них просто войти в десятку лучших уже было большим достижением.

…Первый этап — скоростные скачки — Квентин с Ва-банком выиграли почти шутя.

Новый всадник был чуть ли не вдвое тяжелее Джонни, однако Ва-банк — не какой-нибудь изнеженный племенной хлюпик арабской или орловской породы’ Ему даже нравилось, что можно наконец-то показать всю свою дикую природную силу, силу степей и саванн, в которых паслись его разномастные предки.

А умелую руку седока конек почувствовал с первого же прикосновения.

Квентин, вызвавшись помочь своим однофамильцам, умолчал о том, что десять лет назад, будучи в возрасте Джонни, участвовал в Большом открытом дерби в Вашингтоне. А к ипподромным испытаниям такого ранга допускаются лишь наездники экстра-класса.

Тогда он прошел третьим классическую дистанцию — полторы мили, уступив лишь одному англичанину и одному угрюмому русскому, исчислявшему расстояние не в милях, а в метрах.

Словом, быстро пронестись верхом на Ва-банке через пустырь, громко именуемый здесь «ареной», не составило для него труда.

Сторонники клана Доу заметно приуныли.

Мать и сестры Джонни махали Квентину с трибун белыми платочками. У старика, казалось, даже поубавилось морщин на лице, так он был горд.

…Но вот из вольера начали по одному выпускать быков. А с этими рогатыми чудищами Квентин вообще был знаком только понаслышке.

Правда, будучи в Мадриде, он ходил смотреть корриду, но не смог досидеть до конца: воспринял испанское национальное зрелище как обычную бойню, пусть и приукрашенную красными плащами и живописными костюмами тореро.

Но об этом он тоже никому не сообщил перед началом родео.

Свистели в воздухе лассо, и один за другим смелые уайтстоунцы, настоящие мужчины, пытались оседлать этих разозленных зверей, совсем не домашних, а похожих на беспощадных мифических минотавров…

И один за другим падали на землю ковбои, а шпоры на их щегольских сапогах жалобно звякали при этом.

Ирвин Доу!

Ему удалось остаться верхом на быке!

Судьи отсчитывали секунды, а публика, не имеющая секундомеров, многоголосо произносила:

— Одна! Две! Три…

Лишь через восемь секунд звякнули серебряные шпоры. Неплохо, очень неплохо.

Вилли Доу!

Он оказался удачливее брата, продержался двадцать одну секунду.

— Вил-ли! Вил-ли! — торжествующе приветствовали его приверженцы клана.

Что ж, пора.

Перед Квентином мелькнули вывороченные ноздри животного. Он всей кожей ощутил, как от быка повеяло жаром.

Миг — и лассо опутало кривые, как турецкие сабли, рога, проскользнувшие совсем рядом с ребрами безумца, который рискнул вступить в это единоборство сгоряча, без всякой подготовки.

Как он оказался на широкой лоснящейся спине, Квентин и сам не понял. Снизу его немилосердно подбрасывало и било, а он приник к рогатому противнику всем телом, будто обнимал его.

Руки скользили по короткой жесткой шерсти, ухватиться было не за что. Единственное, что оставалось, — это полностью расслабиться и заставить тело повторять все движения быка.

Ощущение времени пропало напрочь. Сколько они борются? Час, день или целый век?

И тут Квентин услыхал отчетливый равномерный звук из нагрудного кармашка: «Тик-так, тики-так…» Ему сразу же стало вторить биение его собственного сердца: «Тук-тук, туки-тук…»

И сразу стало спокойнее, появились даже мысли, хотя и обрывочные: «Я продержусь. Кентавры так легко не сдаются. Они ведь только наполовину люди, а наполовину… кто?… забыл… быки, наверное».

И он сросся с быком, стал его частью.

Когда объявляешь ставку ва-банк, ты просто обязан выиграть! Идет игра не на жизнь, а на смерть. Тройка, семерка, туз! Тройка — это три секунды.

Семерка — семь секунд. Мало! Меньше, чем у Ирвина.

Уильям Доу продержался двадцать одну секунду. Двадцать один — это очко. Квентину не нужно очко, ему должна выпасть единственная счастливая карта — туз.

Разъяренный бык взбрыкнул с особенной злобой и — наконец сбросил ненавистного седока.

Вот она, земля, все ближе…

Пыль в глаза…

Удар!

Говорят, в гадании удар обозначается пиковым тузом. Но — тузом же, не важно, какой масти!

— Две минуты! Сто двадцать секунд! — объявили арбитры, однако их голоса потонули в реве публики.

Победа! Абсолютный рекорд за всю долгую историю славного города Уайтстоуна!

Да здравствует семья Джефферсонов!

Подняться самостоятельно Квентин не смог. У него оказалось несколько серьезных переломов, и под дощатой триумфальной аркой его проносили не на руках, а на медицинских носилках. Нo цветами и маисовыми зернами осыпали по всем правилам: тут чтили давние традиции.

Герой дня смотрел в синее американское небо, откуда сыпались разноцветные лепестки, и думал о постороннем: «А в России обычаи другие. Там зерно бросают на счастье… новобрачным…»

…Как выяснилось позже, часики чудом сохранились в его нагрудном кармане. Только никто, кроме почетного гражданина Уайтстоуна Квентина Джефферсона, не мог слышать их скромного, почти беззвучного тиканья.

Пираты тоже читают газеты.

В одной из маленьких заметок в «Дейли уоркер» Саммюэлю Флинту бросилась в глаза знакомая фамилия. Управляющий даже задохнулся: неужели?! Слишком уж долго не приходило никаких вестей от хозяина.

Увы напрасные надежды: некий Джефферсон, победивший в каком-то захолустном родео, происходил из простой уайтстоунской семьи и был потомственным ковбоем…

Глава 6 ПРАВДА ЖИЗНИ

— Вы не состоите в зарегистрированном браке? — уточнил юрист.

— Я же объяснила, что нет!

— Тогда отец должен явиться лично и подать заявление, что он признает новорожденных своими детьми. Эта процедура называется установлением отцовства.

— Но он уехал навсегда и больше не вернется!

— Тогда… гм… если любой дееспособный и правоспособный гражданин пожелает их усыновить…

— О Господи! Зачем мне любой гражданин!

— Не кипятитесь, девушка. Вы задали вопрос — я на него отвечаю.

— Вот и отвечайте! А вы мне какого-то постороннего гражданина навязываете, как будто вы сваха, а не юрист… Могу я дать своим будущим детям фамилию их подлинного отца?

— Если вы не состоите в зарегистри…

— Да не состою! И отцовство никто не установит! И усыновлять я их никому не позволю, вот еще! Они — мои! — Юлька приложила обе ладони к животу, будто хотела оградить будущих младенцев от чьих-либо посягательств.

— Тогда вынужден вас огорчить: в свидетельстве запишут фамилию матери. Только в шестнадцать лет, получая паспорт, ваши дети смогут ее сменить, если пожелают.

— Жаль.

— Но могу вас в то же время и порадовать: отчество вы вправе им дать по своему усмотрению. Обычно матери-одиночки пишут вымышленное, но иногда предпочитают.

— Спасибо, с этим как-нибудь сама разберусь. Сколько я вам должна?

— Согласно прейскуранту.

«Ну и законы у нас! — с возмущением думала Юлька по дороге домой. — А еще говорят о каких-то правах человека! А если б моя фамилия была не Синичкина, а Дебилкина? Ну что ж, ладно. Придется как-то иначе выкручиваться. Отчество по моему усмотрению? Квентиновичи? Звучит — глупее не придумаешь. Почище чем Марксэновичи или Индустриевичи… Квентин Дорвардович. Прямо как у Гоголя — Ляпкин-Тяпкин. А что, если… Попробовать не отчество, а имя? Веня, Венечка… Венедикт? Нормально. Так назовем первого. А второго — Вениамин. Оба в честь отца, и никакой юрист не подкопается!»

На этот раз она твердо решила: придя домой, сразу расскажет все Ольге. Пора признаваться, дальше тянуть глупо. И ничего в этом нет страшного, пусть сестричка готовится стать тетей!

Однако она застала близняшку за сбором чемоданов и поняла, что той не до откровений.

— Что, очередной перспективный кадр объявился?

— Нет, отбываю в Саратов, к маменьке с папенькой.

— Как! — Юлька была ошарашена. — Решила перебраться в провинцию? Оська, ты ведь там и недели не выдержишь, засохнешь от скуки.

— Ну ты наивная. Я, если куда и надумаю перебраться на ПМЖ, то разве что в Америку. А в Саратов я… в командировку?

— В какую еще командировку? Кто тебя посылает? Ты что, работать устроилась?

— А вот почитай, что предки пишут. — Ольга протянула сестре письмо.

«Милая Оленька, — было аккуратно выведено на листке из школьной тетради маминым учительским почерком. И фразы были округлые, учительские, с правильным синтаксисом. — Наш муниципалитет решил организовать конкурс красоты «Волжская чаровница». Вчера ко мне явилась целая делегация официальных лиц, но с неофициальным визитом. Попросили о личном одолжении: спросить у тебя, не согласишься ли ты войти в состав жюри. Ну как, доченька? Прошу тебя, не брезгуй скромными провинциалами, выкрои время, приезжай. Нам с папой это очень бы помогло: возможно, ЖЭК даже сделал бы в нашей квартире капитальный ремонт вне очереди. Поцелуй от нас Юлю. Жду ответа, мама».

— А, каково? — Ольга прыгала от восторга. — Может, и ты возьмешь командировочку, отснимешь про меня сюжетик? Член жюри, знаменитая московская топ-модель Ольга Синичкина! Нет, знаешь, пожалуй, я позволю себе покапризничать. Пусть меня избирают председателем жюри, иначе откажусь!

— Ох и бессовестная ты!

— Не спорю. Нахальство — второе счастье.

— Это если первое уже имеется в наличии.

Ольга сощурилась, и сквозило в этом прищуре нечто не слишком дружелюбное, как будто ей наступили на больную мозоль:

— А у тебя оно что, есть? Где оно, твое счастье, первое и единственное? Покажи-ка!

«Показать пока не могу, — подумала Юлька, прекращая спор, — но оно есть. Я видела его на экране УЗИ. Оно у меня… под сердцем, как говорят несведущие в анатомии поэты».

В Саратов они таки поехали вместе, в сопровождении Кости. Андрей Васильевич расщедрился на оплату командировки: в эфир давненько не выходили репортажи «из глубинки», или, как это у него иначе называлось, «правды жизни».

В родном городе Ольга была деятельна. Она пользовалась успехом и авторитетом, завязала массу полезных контактов. И с энтузиазмом участвовала в репетициях «Волжских чаровниц», внося действительно дельные коррективы в сценарий. Кажется, впервые в жизни она с головой погрузилась в работу.

А Юля, напротив, почти все время проводила дома, с родителями. Хорошо, когда у человека есть и мама, и папа. А вот у ее близняшек семья будет неполной. Только мама. Ну, и еще тетка…

— Ты чего это такая тихая? — беспокоился Константин. — Не заболела?

— Родные пенаты так влияют. Становлюсь сентиментальной. Не то старею, не то впадаю в детство.

— А ты поплачь, легче станет, — серьезно посоветовал оператор. Он тоже давно не навещал своих родителей, живущих где-то под Тюменью.

Конкурс красоты, как и следовало ожидать, оказался неимоверно скучным для столичных жителей, хотя у местных вызвал дикий ажиотаж.

Зато в конце Оля преподнесла сюрприз.

Серьезная, одетая в строгий английский костюм стального цвета, она объявила последние оценки участницам, а затем скрылась за кулисами.

И, пока остальные члены жюри подводили окончательные итоги, конферансье объявил:

— А теперь наша московская гостья выступит с сольным номером! Поприветствуем, друзья!

Зазвучала фонограмма с восточной музыкой, и на сцену городского Дворца культуры выплыла Ольга Викторовна Синичкина. Нет, не Викторовна, а ибн-Виктор или Виктор-гызы.

Английский костюм остался где-то в недрах гримерной, а Ольга была в прозрачных шароварчиках поверх тонюсенького бикини. Туалет дополнялся только сверкающим золотым колье с бриллиантами.

Она мастерски исполняла танец живота!

— Костя, снимай же! — подтолкнула оператора Юлька с некоторым опозданием, потому что не сразу пришла в себя.

Но Костя уже давно включил камеру, он был первоклассным профессионалом.

Юля понятия не имела о том, что именно этот танец живота и стал причиной Ольгиного раздора с последним ухажером, Игорем-Игоряшечкой. В Анталии, где они отдыхали вдвоем, в штате отеля оказался такой неотразимый инструктор по танцам! И русская туристка не устояла против обаяния темпераментного черноокого турка.

За это увлечение она расплатилась фингалом под глазом и разрывом с перспективным женихом, однако хореографическую выучку получила отличную.

Всему Саратову сразу стало ясно, насколько московские чаровницы превосходят волжских, робко шагавших по сцене на высоченных каблуках!

Все мероприятие носило благотворительный характер: деньги от сбора за билеты должны были пойти на ремонт родильных домов, находящихся в плачевном состоянии.

Юлька улыбалась, наговаривая этот комментарий на пленку. Не исключено, что и она приедет рожать сюда, на свою малую родину. А что, в этом есть смысл. Неплохо, если в такой момент мама будет рядом и сможет помочь: в Москву-то Елена Семеновна вряд ли вырвется в разгар учебного года.

А впрочем, часть собранных средств была затрачена на банкет, где присутствовали и городские власти, и участники конкурса, и самые видные представители саратовского цеха гинекологов. Чета Синичкиных-старших тоже была приглашена: без их помощи не удалось бы залучить сюда блистательную Ольгу Викторовну! Да и Юлия Викторовна осветила местное событие в своем репортаже.

Елена Семеновна представила дочерям высокого седого человека:

— Познакомьтесь, девочки. Вот виновник всего.

— Чего — всего? — не поняли двойняшки.

— Вас, — коротко ответила Елена Семеновна.

— Мам, — поддразнила Юлька. — Ты нарушаешь все правила русского литературного языка. Пожалуйста, изъясняйся грамотно. Словесник ты или нет?

Седой человек улыбнулся, а Елена Семеновна раскраснелась от волнения:

— Да… правда… Но очень трудно выстроить эту фразу…

— Доктор Комаров, — представился мужчина, придя к ней на помощь.

— Доктор принимал ваши роды! — выпалила наконец мама.

— Любопытный был случай, — подтвердил Комаров. — Я его, как сейчас, помню.

— Здорово! — воскликнула Ольга.

Юлька же вдруг ляпнула:

— А вы и до сих пор… практикуете? — и тут же прикусила язык.

Но было поздно. Гинеколог уже присматривался профессиональным взглядом к изменившемуся цвету ее лица и к слегка отекшим векам. Рядом стояла ее сестра-двойняшка, свеженькая и розовощекая, а значит, было с кем сравнивать.

— Вообще-то я собираюсь на пенсию, — сказал Комаров, — но до ваших родов еще доработаю. Видимо, событие ожидается где-нибудь в конце января?

— Какое событие? Что, что, кто, как? — как клушка, закудахтала Елена Семеновна.

Врач понял, что сморозил глупость, однако слово не воробей.

«Шила в мешке не утаишь», — подумала Юлька и подтвердила:

— Да, в конце января.

— Какой ужас, — прошептала мама.

— Какая глупость! — воскликнула Ольга.

— Какое счастье, — возразил Комаров и крепко обнял Юльку. Доктор имел на это полное право: ведь он был «виновником всего».

Вот так и закончились съемки репортажа из глубинки, который Андрей Васильевич патетически называл «правдой жизни».

Сестры покинули Саратов, оставив родителей в состоянии полного шока.

Глава 7 ДЕЕСПОСОБНЫЙ ГРАЖДАНИН

Разоблачение Юлькиной тайны произошло, к счастью, в Костино отсутствие, и коллеги пока ничего не знали.

Андрей Васильевич решился, кажется, наконец зачислить молодую журналистку в штат, а разве беременных нынче берут на работу! С ними хлопот не оберешься, уйдут в декрет, а потом плати им денежки ни за что ни про что! Так что от начальника Юлька свое состояние тщательно скрывала.

К сентябрю у нее стала меняться фигура, и наивный руководитель редакции отнесся к этому весьма одобрительно:

— Остепеняешься, Синичкина? Это хорошо. Превращаешься из вязальной спицы в подобие женщины. Давно пора. И бредовых идей вроде поубавилось.

Их действительно поубавилось, потому что поприбавилось других забот.

Скажем, назревала проблема одежды. Пока еще удавалось стянуть на животе молнию джинсов, но ясно было, что это ненадолго. Скоро придется обновлять гардероб, а это стоит денег.

Накопления прибавлялись медленно, и они были предназначены для других целей: на пеленки, пустышки, бутылочки. Причем все это понадобится в двойном количестве, и коляску придется покупать парную, а она дороже обычной.

— Хочешь, возьми поносить мое платье от Ле Монти, — предлагала Ольга. — Оно все в драпировках, широкое.

— Хочу. Спасибо.

— Только, чур, с одним условием!

— Пятен не сажать?

— Ха, легко решила отделаться! Пятна — само собой. А еще — расскажи, кто это тебя… осчастливил!

— Носи сама свои драпировки. И не лезь в мои дела.

— Ну, Юльчик! — Оля сгорала от любопытства. — Хоть намекни! Хоть на какую букву!

— На В.

— Василий? Валентин? Неужели Вовочка? Ты глянь, какое платье роскошное! А? Неужели не соблазнишься?

— Ладно. Не Вовочка, а Венечка. Гони платье!

— Венечка… фирма веничков не вяжет… Погоди-погоди, это тот самый, что ли?

— Какой тот самый? Ты его не видела.

— Зато слышала! Не его самого, а как ты с ним по телефону ворковала. Вы еще про какой-то завод говорили, про какую-то технологию… Скучища! Тот, да?

— Тот самый.

— И что же он у тебя… простой рабочий?

— Не совсем простой.

— А! Квалифицированный! Шестого разряда! Или мастер участка? Просто блеск. Ну, Юльчик, таких идиоток, как ты, днем с огнем поискать.

— Вот и поищи, если заняться нечем.

— Согласись: сглупила ты.

— Тебя забыла спросить.

— Что-то он давно не объявлялся. Слинял?

— Отстань.

— Точно, слинял. Так надо будет его найти и на алименты хотя бы подать! Пусть раскошеливается! А то — хорошо устроился: нам, мужчинам, не рожать, сунул-вынул и бежать!

Нет, это было выше Юлькиных сил! Она произнесла тихо, но так угрожающе, что Ольга сразу притихла:

— Слушай, милая моя. Или ты заткнешься… раз и навсегда… Или — собирай свое шмотье, и свое платье от Ле Монти, и свои брюлики и уматывай с глаз моих! Куда хочешь, к Игоряшечке, к фигашечке, к предкам в родимый Саратов, к туркам в солнечную Анталию — мне все равно. Понятно?

Оля ответила кротким и смиренным тоном:

— Чего уж тут не понять, кретинка ты моя безмозглая! Жаль мне тебя. Фигней маешься.

И — осталась жить с сестрой, в коммунальной квартире на Дорогомиловской.

…В начале сентября вернулись Кузнецовы. При первом же взгляде на Юлин животик Лида поняла, что ее худшие опасения подтвердились. Все хорошее, что когда-то возникло между ними, было забыто напрочь.

Началась затяжная квартирная война, с вызовами милиции по поводу нарушения паспортного режима и незаконного проживания на московской жилплощади Ольги Синичкиной.

Этот вопрос Юльке, правда, удалось утрясти довольно легко и даже с выгодой для себя: она предложила Веронике Андреевне материал о самоотверженной службе рядовых сотрудников милиции. Разумеется, главным героем репортажа был их участковый, бравый малый с гусарскими усами, которые на газетной фотографии вышли очень живописными.

Редакторша была в восторге, участковый тем более. Он пригрозил Кузнецовым, что оштрафует их за ложные вызовы.

Тогда Лидия, а следовательно и Борис, стали срывать злость на Василии Павловиче. Никогда еще старику не приходилось так туго.

Только Катюшка не принимала участия в этой вражде и в отсутствие родителей приходила поиграть то с дедом Васей, то с тетей Юлей.

Однажды, когда деревья уже начали желтеть, в Лидином беспросветном существовании вновь мелькнул лучик надежды.

В дверь позвонил молодой симпатичный мужчина с огромным букетом роз.

— Вы к кому?

— К Синичкиной.

— Ольга куда-то смылась. Догадываюсь даже, куда именно. Гак что — ушами вы прохлопали, упорхнула пташка.

— Я к Юлии Викторовне.

Лида пригляделась:

— Я вас вроде бы уже видела?… Постойте-постойте… вас звать…

— Михаил.

— Мишенька! — просияла Лидия. — Как я рада, как я рада! Юленька! К тебе Мишенька!

И она побежала на кухню подогреть борщеца с пампушками, если молодые люди являются с букетами — то это неспроста!

Миша и в самом деле пришел неспроста.

— Мы так долго не виделись, Юль. А я все думал, думал… Каждый день. И каждую ночь.

Юлька молча подрезала стебли роз.

— А ты изменилась.

— Да, я изменилась.

— Еще больше похорошела.

— Спасибо. Только это неправда.

— Правда! Юль… я без тебя не могу. Выходи за меня, а, Юль?

И конечно же в этот момент вторглась Лидия с угощением, но Михаил заорал на нее:

— Я любимой женщине предложение делаю! Руки и сердца! А вы тут со своими глупостями! Оставьте нас в покое!

— Ой, предложение! — взвизгнула Лидия и всплеснула руками, отчего, естественно, кастрюлька грохнулась на пол, и борщ расплескался по паркету кровавой лужей.

Юля глянула — и выскочила из комнаты, зажав ладонью рот. Ей привиделся тот страшный лоток в абортарии, который стоял на полу…

Когда она вернулась, побледневшая, все уже было вытерто, и соседка убралась восвояси.

— Ну как, Юль? — Михаил ждал ответа.

— Ты очень хороший человек, Миша. Я очень тебе признательна.

— Согласна?!

— Нет, не могу. Я жду ребенка, Миш. Даже двоих. Близнецов.

— И… у них есть отец? То есть… конечно, есть. Я хотел сказать: ты за него выходишь замуж?

— Нет. Он уехал.

— Надолго?

— Навсегда.

Михаил помолчал, осмысливая услышанное. Но вскоре встрепенулся, глаза его заблестели:

— Ты не горюй, Юль! Ну, наткнулась на подонка, подумаешь! Зато я… Будем считать, что они мои! Я смогу стать хорошим папой, вот увидишь! Если мы сразу распишемся, не надо будет даже усыновлять! Родятся — и сразу мои! В паспорт ко мне впишем… Жить переедем ко мне…

Юля медленно, задумчиво проговорила:

— Вот и он, дееспособный и правоспособный гражданин…

— Что?

— Извини, это я так.

— Я понимаю, тебе трудно решиться сразу, с бухты-барахты. Тем более ты в таком состоянии… Я не знал, а то бы я тебя подготовил… Ты подумай, а?

— Прости, Мишенька. Мне незачем думать. Я не смогу стать твоей женой.

Михаил сжался, впился ногтями в диванный валик:

— А дети?

— А что дети?

— Пусть остаются безотцовщиной, да? Или ты еще надеешься, что… тот вернется?

«Тот»… Не тот, а Квентин Джефферсон. Венечка.

И Юлька сказала Михаилу одну вещь, в которой не могла признаться ни маме, ни родной сестре:

— Я не надеюсь. Тот не вернется. Но это не важно, потому что я… я люблю его.

И Миша понял, что это — окончательно.

В дверях он столкнулся с Ольгой, тоже успевшей получить от кого-то букет цветов. Но выбежал прочь, даже не поздоровавшись с ней.

Сестры вдвоем наблюдали из окна, как он идет через двор, сгорбившись и волоча ноги.

— Наш бедный общий Миша, — проговорила Оля. Юлька отозвалась:

— Ничей.

А из соседнего окна вслед этому неприкаянному человеку тоскливо глядела Лидия Кузнецова…

Глава 8 ГОРЬКИЙ ВКУС ЧЕРЕМУХИ

— Выпейте бульона, сэр.

— Мне не хочется, Сэм.

— Скушайте бифштекс, сэр.

— Я не голоден, Сэм.

— Вы истязаете себя, сэр.

— Со мной все о’кей, Сэм.

— Сэр! Вы истязаете меня!

Флинт плакал. Пираты тоже плачут в минуты душевных потрясений. Хозяин нашелся. Хозяин вернулся. Но похоже на то, что он вернулся, чтобы умереть.

Если бы Саммюэль Флинт не был столь сентиментален, он бы заметил, что Джефферсон выглядел сейчас весьма комично: нога в гипсе подвешена к потолку на сложной системе блоков, которые ездят вверх-вниз при каждом движении, делая Квентина похожим на аптечный товар, лежащий на фармацевтических весах. Шея вытянута, как у гуся, и ее поддерживает корсет из прочного пористого материала, напоминающий гофрированный воротник циркового Пьеро.

Впрочем, по заверениям врачей, переломы у больного срастались быстро. Он был на редкость вынослив и давно бы поднялся на ноги, если бы не морил себя голодом.

— Сэр!

— Сэм?

— Попросите хоть чего-нибудь, сэр.

— Оставьте меня в покое, Сэм.

Чего только не перепробовал самоотверженный пират! Даже священника к больному приводил: надеялся, что исповедь и отпущение грехов облегчат состояние хозяина.

Но Квентин ограничился тем, что вежливо поговорил с кюре о новостях бейсбольного сезона и угостил святого отца ароматным выдержанным коньяком.

Но один интерес своего подопечного все-таки выявил, выследил нянька Флинт. Он обнаружил, что при чьем-либо приближении Джефферсон поспешно нажимает кнопку на дистанционном пульте, отключая телевизор.

Пару раз Саммюэлю удалось расслышать комментарии на непонятном ему языке — кажется, славянском. Значит, Квентин ловил не американские программы, а ждал вестей откуда-то издалека. Возможно, из Польши или из Чехии…

IИ однажды Флинт убедился, что был недалек от истины. Ошибся только в одном: не Польша, не Чехия и не Сербия влекли к себе хозяина, а… Турция!

Управляющий вошел с докладом, и Джефферсон дернул было рукой, чтобы, по обыкновению, отключить экран, однако передумал.

— Минуточку, Сэм, — попросил он. — Хочу досмотреть. Спутниковая связь работала не очень чисто, и поверх изображения пробегали искорки ряби. С некоторыми помехами звучала восточная музыка, под которую молодая турчанка мастерски исполняла танец живота.

Девушка, одетая в прозрачные шароварчики поверх тонюсенького бикини да еще в сверкающее колье, была тоненькой и гибкой.

«Нетипичная внешность, — отметил Флинт. — Беленькая, подстрижена под мальчика, не по законам шариата. Но, видно, теперь и на Востоке нравы достаточно вольные… А мне не мешало бы заняться языками. Стыдно в моем возрасте путать тюркские со славянскими».

Он обернулся на хозяина — и перепугался. Ни кровинки не было у того в лице, а крепко сжатые губы посинели. Остановившимся, стеклянным взглядом уперся Квентин в этот плоский животик, который оператор со смаком показывал крупным планом. Пупок турчанки фривольно вращался вслед за соблазнительным движением бедер.

Квентину казалось, что жизнь уходит из него с каждым движением танцовщицы.

Джулия предала его там, в России, она изменила ему с другим мужчиной. Но этого ей оказалось мало! Она решила демонстрировать себя всем, всему залу, всему миру!

Вместо рук и взгляда одного Квентина ее ласкают сейчас миллионы мужских взглядов с расширенными зрачками, по существу, она отдается всем сразу!

Эти плечи, ничем не прикрытые. Они — для всех.

И эти длинные ноги, с такими знакомыми, такими нежными углублениями, которые Квентин любил пощекотать и в ответ услышать тихий, глубинный смех… Сколько мужчин, дрожащих от вожделения, теперь считают их своими…

И только глаза у нее чужие, другие, не Юлины. Как изменились ее глаза! Не случайно русские говорят, что это — зеркало души. А душа замутнена у этого бесстыжего существа женского пола… Как жестоко он ошибся, однако, полюбив это исчадие ада…

Квентин, забыв о присутствии управляющего, застонал.

«Господи, как же я раньше не догадался! — осенило Флинта. — Хозяин молод, ему просто нужна женщина! Вот какие программы он смотрит втихомолку, оказывается! Нормальная мужская тяга к эротике. А я-то, идиот, вместо здорового женского тела подсовывал ему священника!»

— Сэр!

Вместо обычного вежливого «Сэм?» он услышал в ответ звериный рык:

— Катись ко всем чертям, скотина! — И дальше последовало еще какое-то слово, непонятное, не английское. — Блин!

Джефферсон, кажется, обезумел.

Он вскочил на постели и, как волосинку оборвав трос с грузом, державшим его больную ногу, швырнул тяжелую медицинскую гирю прямо в экран телевизора.

Раздался звон, в приемнике заискрило, и турецкая танцовщица исчезла.

Квентин на здоровой ноге поскакал к выходу, оттолкнув своего управляющего.

— Куда вы, сэр? Вернитесь, вам предписано лежать!.. Погодите, я с вами, сэр!

Джефферсон обернулся, и выражение его лица на миг стало осмысленным:

— Вам со мной нельзя, Саммюэль. Вы женаты. А я отправляюсь к продажным женщинам! Их будет много, самых бесстыжих, самых испорченных дряней! Чем хуже — тем лучше!

И снова Флинт был забыт.

«Я оказался прав, — в панике подумал верный управляющей, — но от этого не легче. Сейчас хозяин способен натворить что-нибудь, попасть в беду… да и вообще… его переломы…»

Не найдя иного решения, он бросился вслед за Квентином по белоснежным коридорам дорогой частной клиники, истошно крича:

— Помогите! Помогите!

За ним уже семенил табунок сестер милосердия в крахмальных капорах, выскакивали из кабинетов врачи…

Но никто из них не мог угнаться за одноногим калекой с закованной в корсет шеей. Судя по всему, Господь лишил этого богатого пациента разума. А говорят, что безумцы часто обладают нечеловеческой силой и прытью…

Помощь явилась неожиданно.

Квентин уже допрыгал до выхода из клиники, но в двери в это время входила группа посетителей, и ему пришлось притормозить.

Прибывшие были одеты просто, почти по-деревенски, и смотрелись нелепо на фоне сверкающей стеклом и алюминием отделки больничного фасада.

Странность подчеркивалась еще и тем, что за их спинами, на обочине авеню, вместо автомобиля был припаркован… фургон без мотора, в передок которого оказалось впряжено нелепое разноцветное животное. Не то мустанг, не то зебра, не то лошадь Пржевальского: голова белая, корпус вороной, ноги пегие.

От группы отделился дряхлый морщинистый старик. Он приподнялся на цыпочки, чтобы положить сухую руку Квентину на плечо:

— Я вижу, ты пошел на поправку, сынок? Правильно, молодец. Джефферсоны не из тех, кто долго валяется в постели. Вот и наш Джонни уже как огурчик.

При этом Квентину по-братски подмигнул парнишка лет двадцати. А женщина средних лет подошла с недовольным видом:

— Я же говорила, надо было до выздоровления остаться дома. Знаю я эти городские лечебницы!

Она обличающе посмотрела на докторов:

— Постыдились бы! Видите — пациенты от вас прямо в гипсе сбегают! — И она опять обратила все свое материнское внимание на Квентина. — Сразу видно: тебя тут плохо кормят. Исхудал, мальчик мой. Но ничего, я это предвидела. Доченьки, выгружайте!

И улыбчивые краснощекие девушки начали вытаскивать из фургона корзинки и свертки, стеклянные бутыли и глиняные горшочки.

Старик строго спросил Квентина:

— Куда это ты, сынок, направлялся? А ну признавайся’ — Он-то сразу понял, что не от негодных медиков бежал больной.

И миллионер, владелец одной из крупнейших промышленных концессий Соединенных Штатов, по-мальчишески залился краской и виновато опустил голову:

— Бес попутал.

Матушка всплеснула руками:

К дешевкам надумал идти! — Материнское сердце всегда чувствует неладное. — Да там же… там разврат, там всякую заразу можно подцепить! Какой ужас, вот и отпускай детей из дома! Как не стыдно, такой большой мальчик…

И Саммюэль Флинт, и собравшийся в вестибюле персонал клиники наблюдали эту сцену, разинув рты от изумления. Один только Квентин Джефферсон отнесся к происходящему как к должному. Он притих и выглядел пристыженным.

А непонятная зверюга, возле которой каждый второй автомобилист притормаживал, чтобы разглядеть это чудо-юдо, повернула к своему лихому наезднику белую лохматую голову и ободряюще заржала: дескать, держись, приятель! Где наша не пропадала!

— Привет, дружище! — крикнул в ответ коняге Джефферсон. — Мы еще повоюем, правда? Мы с тобой еще сыграем ва-банк и получим свой королевский выигрыш!

Флинт был счастлив.

Хозяин поглощал сваренные вкрутую крупные желтоватые яйца от пестрых уайтстоунских квочек и запивал густым, надоенным вручную, деревенским молоком. И копченую телятину тоже не обошел вниманием.

— Друг нашей родни — наш друг, — покровительственно сказал управляющему старик. — Хотя сразу видно, что ты не ковбой.

— Да я больше… по морской части, — улыбнулся Флинт. Джонни уважительно щупал бицепсы Квентина. Девушки вполголоса пели о пряхах, которые вьют нить и гадают, придет ли к ним жених.

Словом, все шло хорошо, пока матушка не вытащила из корзинки обернутую марлей тарелку с десертом:

— А это мое фирменное блюдо, — похвалилась она. — Специально для тебя пекла, мой мальчик. Пирог с черемухой.

— С черемухой?!

И сразу ему привиделась московская поздняя весна и белые кусты, которые он варварски ломал… Их, правда, все равно должны были вырубить.

А потом — благоухающий номер отеля и девушка, растерянно стоящая среди охапок черемухи…

Это была совсем не та девушка, что, как одалиска восточного султана, дергала животом и бесстыдно выставляла свою красоту напоказ, да еще перед телекамерой.

И не та, которая в ночном клубе играла подаренным пейджером, отключая его в угоду своему новому поклоннику.

…Та подлинная, та далекая, та чистая, окутанная волнами горького черемухового запаха, принадлежала только ему одному.

Та не могла, никак не могла обмануть его и предать.

И глаза у нее были не продажными. Серые, быстрые, умные и преданные глаза были у той, его, девушки.

Ее звали Джулией.

А эту, сегодняшнюю, распущенную и беззастенчивую, в прозрачных шароварах, как звать? Как угодно, только не этим прекрасным именем.

Джулия сравнивала его с кентавром, который целится из лука в небеса. А не могло ли случиться так, что он загляделся в ночную черноту с мерцающими звездами и не увидел чего-то важного рядом с собой?

Не мог ли он ошибиться?

Пусть он наблюдал ее предательство собственными глазами, но все же что-то тут не сходилось. Но что?

— Невкусно, мой мальчик? — встревожилась матушка Джефферсон, заметив, что Квентин едва притронулся к ее фирменному черемуховому пирогу.

— Очень вкусно, ма, — ответил он и откусил здоровенный кусище.

— И полезно! — добавила кулинарка. — Кушай, сразу поправишься. У нас черемухой даже женщин на сносях потчуют, чтобы дети выросли настоящими ковбоями.

На другом континенте беременная женщина — правда, не совсем еще на сносях — тоже отказывалась есть.

— Ну хоть солененький огурчик сжуй! — упрашивала ее сестра-близнец. — Все беременные любят соленые огурцы!

— Огурчик? Фу… Трепанг какой-то…

В самом деле, трепангов называют еще морскими огурцами. Гадость вонючая!

В каждом блюде Юльке мерещился трепанг, эта продолговатая мерзость крысино-серого цвета с бородавками. И овощи, и мясо, и даже хлеб — все источало, как ей казалось, едкий запах дальневосточных трепангов.

Даже находящаяся с ней в состоянии войны Лида, и та встревожилась: Юлькина горелка на газовой плите в коммунальной кухне на зажигалась уже недели две.

— Сдохнешь, дура! — ворчала соседка и предлагала жареной картошечки — совсем бескорыстно, без всякой оглядки на возможность Юлиного замужества. — Себя не жалко, так хоть о детях подумай, им скелеты выстраивать надо! Кривоногих хочешь родить или, не дай Бог, горбунов?

Однако и хрустящий золотистый картофель тоже отдавал трепангами, этими пупырчатыми мини-спрутиками.

Ольга теперь выгуливала сестру насильно, как собачонку. Утром и вечером. Старалась завести подальше от дома: может, аппетит нагуляет? Или в какой-нибудь яркой витрине супермаркета ей приглянется что-нибудь вкусненькое?

— А погляди, какие творожные сырки в шоколаде! В твороге кальций!

— Вот эти, длинненькие? Трепанги!

— А вон узбеки инжир продают. В инжире фосфор.

— Вот это, серое, с налетом? Трепанги!

— Сама ты трепанг! Оттрепать бы тебя как следует! Жаль, беременных не бьют. Погоди, родишь — душу отведу… А вот! Смотри какая прелесть! Капуста брокколи! Ты пробовала когда-нибудь? Я нет. Совсем на трепангов не похоже.

— А это как папоротники.

— На тебя не угодишь. Хоть чего-нибудь тебе хочется?

— Хочется посидеть. Туфли жмут. Ноги отекли. Вон лавочка, пойдем? — и она заковыляла к тенистому скверику, золотому от солнца и желтеющих листьев.

Ольга ее обогнала:

— Погоди, подстелю что-нибудь. Здесь какая-то дрянь насыпана, не испачкайся. Ой, да оно еще сверху падает.

Оказалось, что скамейка стоит под большим черемуховым кустом. Оля только хотела смахнуть осыпающиеся ягоды с сиденья, как Юлька оттолкнула ее.

Она стала брать опавшие ягодки по одной и жадно запихивать их в рот. Глотала, даже не разжевывая.

— Что ты делаешь, они же грязные! — Ольга стала ее оттаскивать, да не тут-то было. — Юленька, миленькая, не собирай, я тебе лучше свежих нарву.

Юлины глаза алчно, дико загорелись:

— И побольше!

Она сама не могла объяснить себе, что с ней. Как будто откуда-то из глубины подсознания некий голос подсказал:

— Вот оно! Лови свою удачу! Не упусти свой шанс! Потому что твой шанс — твоя главная ставка — однажды был накрепко связан с этим растением, с черемухой. А уж как именно связан — догадайся сама. Впрочем, можешь и не догадываться. Главное — наешься до отвала, тебе это необходимо!

Юлька и не стала вдумываться. Просто потребовала:

— Рви, Оська! Рви!

Оля как-то сразу заразилась ее азартом. Может быть, ощутила свою значимость: непонятно почему, но от нее сейчас зависело многое.

Нижние ветви уже были кем-то ободраны, и она по-обезьяньи вскарабкалась по толстым сучьям наверх. Ручку от целлофанового мешочка держала в зубах и, пачкая пальцы темным соком, бросала и бросала в пакет тонкие изящные кисточки.

Потом сборщица урожая, увлекшись, решила поступить иначе: обламывала ветки целиком, бросала сестричке, которая тут же принималась жадно обгладывать их, как коза.

Сбежались недовольные бабки, грозились отправить хулиганок в отделение.

Тогда Оля кинула клич:

— Бабулечки! Али сами не рожали! Двинемся бабьим фронтом на спасение беременных!

И старушенции клюнули.

— Двинемся, девочки! — воззвали они друг к другу.

И вот уже Ольга смогла слезть и отдохнуть, потому что на ближайшей квартиры вынесли столовую клеенку, расстелили ее под кустом и ну обтрясать все, что на нем осталось!

Юлька жевала черемуху по дороге домой.

Она ела ее дома на завтрак, обед и ужин.

И еще Лида сварила ей варенье, а остатки насушила и смолола в муку — замечательные будут зимой пироги!

Ольга же, попробовав одну-единственную ягодку, скривилась:

— Рот вяжет. Разве тебе не горько?

— Горько, горько! — счастливо рассмеялась Юля. Лида вздохнула и проворчала:

— Ишь ты… Горько! Горько!.. Прямо как на свадьбе!

Глава 9 БЛИН — СИМВОЛ СОЛНЦА

— Октябрь уж наступил, уж роща отряхает багряные листы с нагих своих ветвей, — размеренно читал преподаватель.

Саммюэль Флинт брал уроки русского языка великого и могучего, правдивого и свободного.

Хозяину сняли гипс, и он снова зачем-то собрался в Россию. Сказал, что по очень важному делу.

Может быть, ему потребуется помощь верного управляющего? А то в прошлую поездку без помощника у Джефферсона что-то явно сорвалось, приехал мрачный, и началось его сумасшествие, с побегами из дому, голодовками и так далее. Что-то нехорошее они сотворили с Квентином, эти загадочные русские, в кольчугах и в медвежьих шкурах.

Но стихи у них, у россиян, красивые, этого нельзя не признать.

— Вы слушаете? — напомнил преподаватель. — Перейдем к следующему. Оно посвящено няне поэта.

«Няня, — снова задумался Флинт. — Вот и я хозяину вместо няни. Без меня он как дитя».

— … заплачет, как дитя, — подтвердил учитель. — Мистер Флинт, вы отвлекаетесь.

— Извините.

— Говорите только по-русски, пожалуйста. В этом смысл моей методики. Тогда вы при необходимости сразу вспомните нужное слово.

И Флинт туг же припомнил:

— Блин.

— Очень хорошо. Это русское национальное блюдо, которое пришло еще из язычества. Тонкая пшеничная лепешка, символизирующая солнце. Блины подают на поминках и на свадьбах.

«Свадьбы, — опять замечтался романтичный Флинт. — Пора бы и нашему хозяину… А он, вместо того чтобы поискать себе хорошую девушку, собирается в эту дикую Россию, где до сих пор поедают символы солнца…»

А о похоронах, на которых тоже подают эти ритуальные пшеничные лепешки, добрый впечатлительный Саммюэль предпочел не думать.

Думай не думай, а они происходят, эти события…

Зеркала и экраны телевизоров в коммунальной квартире большого дома на Дорогомиловской были занавешены черным.

Лидия пекла золотистые блины и рыдала.

В понедельник утром она привычно пожелала Василию Павловичу:

— Чтоб ты сдох, старый хрыч!

А вечером это случилось.

И надо же, прямо на Юлиных глазах.

Неизвестно еще, как это на ней скажется.

Сейчас беременная лежала в уголке дивана, поджав колени к округлившемуся животу, укутанная медвежьей шкурой. У нее стучали зубы, хотя она и не плакала.

— Тварь я последняя, — рыдала в кухне Лидия Кузнецова. — Все из-за меня, из-за меня-а!

А произошло это вот как.

Юлька брела домой после объяснения с Андреем Васильевичем. Только что приняли «на ура» ее новую передачу — о старинных книгах. О том, как они переписывались вручную годами, а теперь преступники организуют их похищение из библиотек и книгохранилищ, и эти сокровища гибнут. Но и в самих хранилищах гибнут тоже, потому что там нет для них подходящих условий. Грустный материал, смонтированный, однако, в форме увлекательного детектива. Смотрится на одном дыхании…

Но, похоже, это был последний материал журналистки Синичкиной на НТВ. Живот стал слишком заметным, а происхождение этого изменения комплекции — слишком понятным. Теперь уже никто бы не подумал, что Юлька просто «остепеняется».

В тот же день Андрей Васильевич обвинил ее в подготовке ограбления редакции. А именно: в преступном сокрытии беременности с целью незаконно получить декретные деньги.

— Это же филологический абсурд, Андрей Васильевич! — пыталась бодриться Юля. — Слово «декрет» как раз и означает «закон». В Древнем Риме так назывались постановления императора, консула или сената. Декретное не может быть незаконным.

— Не умничай, Синичкина, это все демагогия. Я не могу разбазаривать общественные деньги. Поищи себе работу на другом канале. Помнится, тебя на ОРТ хотели пригласить…

— Так вы же сами их отшили!

— Отшил. А ты пришей обратно.

Костя, слышавший обрывок разговора, крикнул начальнику в сердцах:

— Кого бы я пришил с наслаждением — так это тебя, недоумок и скупердяй! Юлька для тебя золотая жила, а ты… Сам же рубишь сук, на котором сидишь!

И пока тот пыжился и возмущался, почему вдруг на «ты», Костя в знак солидарности с изгнанной журналисткой положил ему на стол заявление об уходе по собственному желанию:

— Поищи себе другого оператора. Справься на ОРТ — может, там какого-нибудь завалящего уступят…

— Ты меня без ножа… — задохнулся руководитель редакции.

— Без ножа. А значит — неподсуден. Все законно, все декретно!

Юльке было неловко перед Костей:

— Зачем ты?… Не надо таких жертв. Мне это не поможет, а у тебя родители старенькие. Я же знаю, ты им каждый месяц из зарплаты посылаешь…

— Нормалек. Ты что думаешь, я без работы останусь? Обижаешь. Меня тут в «Космополитен» приглашали, фотографом.

— Голых баб снимать?

— А это моя любимая натура, между прочим. Передать бархатистость женской кожи… ммм… персики! А платят в журналах знаешь как!

— Все равно. Мои проблемы — это мои проблемы. Хотя, честно говоря, как с ними расхлебаться — не знаю.

— Подумаем. Тебя проводить?

— Ага.

И он провожал безработную Юльку до дома. Из подземного перехода доносилась аккордеонная музыка — Василий Павлович исполнял теперь исключительно оперную.

И как раз когда они спустились по скользким ступенькам, уже прихваченным осенним ледком, марш из «Аиды» вдруг резко оборвался.

Музыкант, не выпуская инструмента из рук, медленно сползал по кафельной стене.

— Вот пьянь, — неприязненно обсуждали прохожие. — Надерутся и выходят с гармошками, наяривают свой «Шумел камыш». На бутылку сшибают.

— Деда Вася! — скользя и оступаясь, бросилась к соседу Юлька. — Вы опять! Пошли домой, пальцы отморозите.

— Не «Камыш», а Джузеппе Вер… — попытался возразить кому-то старый массовик-затейник, но не успел…

Аккордеон сползал по его затрапезному пальтецу на затоптанный пол и выл, выл, выпуская последнее дыхание из мехов. Так воет собака, почуяв смерть хозяина.

— Костя, «скорую»! — прошептала Юлька.

— Поздно, Юль. Это конец.

Юлька закричала и даже ударила оператора.

— «Скорую», говорю!

— Хорошо.

Они дождались, пока прибыли врачи и констатировали единственное, что можно было констатировать. Тело Василия Павловича положили на носилки и накрыли простыней.

— Не перепутайте, ногами вперед грузите, — предупредил шофер.

— Где уж тут перепутать! — отозвались санитары. — Яснее ясного, не впервой жмура тянуть!

А Юльку Костя принес домой на руках, как беспомощного малого ребенка. Ему пришлось нести еще и аккордеон, который Юля ни за что не хотела оставить там, в подземном переходе. Что ж, такова специфика профессии операторов: им всегда приходится таскать тяжести.

Все, что осталось на грязном полу подземного перехода, — это кепчонка с несколькими монетками и мятыми сотенными бумажками.

Впрочем, содержимое вскоре забрали проходившие мимо мальчишки, а поношенный головной убор выкинули, за ненадобностью.

Хоронили Василия Павловича пышно. Ни покойным генералам, ни усопшим маршалам не доставалось такого оркестра.

В комнате умершего аккордеониста, в ящике комода, обнаружили потрепанную записную книжку, и Юлька позвонила по всем телефонам, занесенным в нее, от А до Я.

И вот за гробом шагали музыканты самых разных профилей: от скрипачей до ложечников. Был даже контрабасист, чей инструмент нес до кладбища, естественно, Костя.

Старая и хромая женщина, работавшая в юности клоунессой, предложила, поднеся ко рту губную гармошку:

— Давайте, ребятки, сбацаем то, чем Вася прославился.

— А чем он прославился? — спросил страдающий 6ронхиальной астмой трубач.

— Ты что, не видел его по телевизору?!

И грянул сборный оркестр вместо похоронного марша другую мелодию, радостную:

Все блины — символы солнца и бессмертия — были съедены, вся водка выпита. Друзья покойного разошлись, приговаривая:

— Вот и наше поколение начало выкашивать. Скоро, скоро наш черед… Ну и хорошо, жить стало невмоготу…

Катюшка на цыпочках пробралась в опустевшую комнату, тронула пальчиком кнопки аккордеона, но инструмент не отозвался: воздух из него был выпущен.

Лида несмело спросила:

— Юль, а это ничего будет, если Катьку в музыкальную школу отдать, по классу… вот этого?

— Я думаю, это будет правильно, — твердо сказала Юля. — Василий Павлович одобрил бы.

— Вот и я думаю, — приободрилась Лидия. — Не пропадать же такой дорогой вещи!

К ним подошел, шатаясь, пьяненький Боря:

— А че ты разрешения у нее просишь? Комната теперь, по всем правилам, наша. И все, что в комнате, наше. Отгуляем девять дней, сорок дней, а там и заселимся.

— Вот я те щас отгуляю! Гебе только бы повод найти! — ругнулась Лида и отвесила мужу неслабый подзатыльник. Но губы ее сами собой растягивались в довольной улыбке, которую, несмотря на траур, невозможно было скрыть.

Блины — символ солнца и бессмертия. И когда один из людей уходит, другие все-таки остаются жить…

А если уж ты живешь, то неплохо бы разобраться, что к чему в твоем существовании. С этой целью Квентин Джефферсон снова приехал в Россию.

Разбираться в смысле жизни лучше самому, без помощников, а потому он не взял с собой Саммюэля Флинта, хотя управляющий умолял об этом чуть ли не на коленях.

А когда хозяин все таки отказал, Флинт впервые в жизни позволил свое рассердиться, топнул ногой и по-пиратски сплюнул:

— Блин, сэр!

Он успел изрядно поднатореть в русском языке. Октябрь уж наступил, уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей…

Глава 10 ОКНО ВО ДВОР

Он сам не до конца понимал, чего хочет.

Не то — швырнуть изменнице в лицо золотые часики, которые он так бережно пронес через множество приключений, повернуться и гордо уйти восвояси.

Не то — просить прощения. За что? Не важно. Может, просто за свою собственную нелепость, за то, что он уродился таким вот кентавром — голова человеческая, зато лошадиная задница, черт ее подери!

То он ненавидел Джулию: как она вообще посмела встретиться на его жизненном пути и смутить его покой!

То — благодарил судьбу за эту встречу, без которой он, возможно, вообще не узнал бы, что такое настоящая любовь.

Двойственный Кентавр — и двойственная Джулия-Близнец. Дважды два — сколько это будет? Бесчисленное множество вариантов, оказывается.

Промышленник, знающий цену точному счету, вдруг почувствовал себя профаном в простой арифметике. Ученик начальной школы справился бы лучше. По ученики начальной школы еще не знают любви и измен, им проще…

Лишь одно Квентин Джефферсон знал наверняка: он не станет связываться с мисс Синичкиной ни но пейджерной связи, ни по телефону.

Он непременно должен встретиться с ней лично и, прежде чем принять окончательное решение, заглянуть ей в глаза. Для этого, собственно, и приехал, позвонить можно было и из Америки.

Желательно, конечно, застать ее врасплох, чтобы не успела подготовиться к встрече. А то, кто знает, возможно, что при ее артистизме даже «зеркало души» можно подделать, если готовиться к встрече заранее.

Тпру, лошадка! Очнитесь, Квентин Джефферсон! Что за самонадеянность!

С чего вы взяли, дорогой сэр, что она захочет что-то подделывать, к чему-то готовиться и вообще видеться с вами? У нее данным — давно другой мужчина, да, скорее всего, и не один. Может, она и имени вашего не вспомнит?

Что ж, это дополнительный мотив для того, чтобы подкрасться неожиданно. Ошарашить, выбить из колеи — а заодно и посмотреть, вспомнит или не вспомнит. И проследить за гаммой эмоций, сменяющихся на ее лице. Что это будет? Раскаянье? Презрение? Злость? Мольба? Или, не дай Бог, скука?

На ее лице… ее лице… таком прекрасном. Или таком ненавистном? Каково расстояние от любви до ненависти? Задачка для начальной школы. Взрослому человеку она не под силу. Особенно если он влюблен.

Может, Флинт не так уж и не прав: порой действительно кажется, что Россия — страна дикарей. И многого тут приходится добиваться силой, иногда физической.

Раздобыть пропуск на телевидение оказалось, при его связях, делом плевым.

Однако вытрясти адрес Джулии у Андрея Васильевича никак не удавалось. Увидев элегантную одежду Квентина, услышав его иностранный акцент, руководитель редакции сразу решил для себя: «Ага, спрашивает мисс Синичкину. Как пить дать, ее коллега-журналист. Разузнал про увольнение из-за беременности, а это же колоссальный материал для обличительной передачи! Скандал скандалов. Конечно же он хочет на весь мир растрезвонить о том, как на нашем телевидении ущемляют права человека, да еще беременного! То есть беременной… человеки… Не важно. Главное — остаться в стороне, не быть замешанным. А значит — ни гугу».

— И вы не знаете, где она живет?

— Не имею ни малейшего представления.

— А здесь я могу ее застать? Когда мисс Синичкина бывает на работе?

— Никогда.

— Почему?

«Подлавливает, подлец. — Андрей Васильевич чувствовал себя Штирлицем, который не должен проболтаться. — Наверняка у него где-то диктофон припрятан, и наша беседа пишется».

— Не знаю.

— Вы ее начальник, и вы не знаете?

— Прогуливает, наверно.

— То есть — манкирует своими обязанностями? Почему же вы ее не уволите?

— Да я уже… То есть я хотел сказать: характер у меня такой, гуманный. Вот поэтому и не увольняю.

— Странно. Вы тут работаете или занимаетесь благотворительностью?

— Работаем. Но талантливым людям создаем особые, льготные условия. Мы их ценим и бережем. У нас… в том числе у меня лично… к талантам индивидуальный подход, понимаете ли. А Синичкина очень талантлива.

— Я знаю, — сказал Квентин.

«Ага! Он все знает и притворяется! Как бы погуще запудрить ему мозги?» — лихорадочно соображал трусливый начальник.

Квентин же прекрасно видел, как бегают у собеседника глазки, только не знал, в чем причина. А воспаленный любовью и ревностью мозг подбрасывал объяснение: у Юли тайная любовная связь с этим скользким моллюском.

Она, оказывается, еще и карьеристка! Путь к славе она прокладывает себе через постель! Но через чью постель. Было бы не так обидно, если бы хоть соперник оказался достойным…

Квентин, раззадоренный своими же собственными подозрениями, вскипел. Схватил Андрея Васильевича за лацканы пиджака, обильно посыпанные перхотью, и приподнял над полом.

— Адрес! — рявкнул он.

— Свидетели! Свидетели! — призывно завизжал несчастный. — Поглядите, меня убивают!

Этот визг разнесся по коридорам студии, и масса людей ринулась к его кабинету. Анонс оказался заманчивым: многие были рады поглядеть на убийство начальника. Наверное, если бы на это зрелище пускали по билетам, люди охотно покупали бы их даже с рук с большой переплатой.

Как же они были разочарованы, когда, толпой вломившись в кабинет, застали там вполне благопристойную картину: вежливый иностранец, прощаясь, чинно пожимал Андрею Васильевичу руку. Тот, правда, при этом болезненно морщился, но ведь сила рукопожатия не оговорена юриспруденцией!

Секретарша тоже не сообщила Джефферсону ничего путного: ей было строго наказано никому не давать Юлькиных координат еще с тех времен, когда Синичкину пытались сманить на другие каналы.

Из творческих работников у Юли дома бывал только оператор Костя, а он недавно уволился. О причине увольнения тоже никто не обмолвился ни словом: боязливыми тут были не только начальники. В наше время мало кто не боится остаться без работы…

Дальше Квентин решил действовать без посредников.

Вот он, этот массивный старый дом у Дорогомиловской Заставы. Сюда он провожал Джулию почти полгода назад. Тогда все выглядело иначе: кругом было зелено и уютно.

А теперь… как будто не осень загубила пышную листву, а умерло все живое оттого, что была поругана его любовь.

Юля ни разу не приглашала его в свою квартиру, а он ведь никогда по-настоящему и не задумывался почему.

Теперь его подозрения перерождались в мрачную уверенность, сродни мрачности этого домища: ну конечно же потому, что он мог столкнуться там с кем-то еще. Может, с тем барыгой в золотых тяжелых перстнях, что обнимал ее в ночном клубе, а может, и с лживым телевизионщиком, обсыпанным хлопьями перхоти. А может…

Но хватит. Надо дело делать. Найти ее, разоблачить — и домой! К доброму Флинту, к своим миллионным контрактам, к ковбойскому семейству Джефферсонов.

Он наглядно представил себе, как разоблачает Джулию и затем, вопреки всему, целует.

Ну хорошо, поцеловать — а потом уж разоблачить! Да нет, это совсем не будет хорошо.

Нот вери гуд. Вери бед. Блин!

Она как-то сказала: «Наши окна выходят во двор». Ага, наконец-то он засек эту фрейдистскую оговорочку! Наши — это чьи? Ее и того счастливчика, который живет с ней вместе. Того вора, того негодяя!

Даже если бы Юля не постеснялась сообщить Квентину, что живет в коммуналке, вряд ли он понял бы, что это такое… Не уложилось бы в широколобой голове миллионера, как это возможно — несколько семей в одной маленькой квартире, с одной ванной и одним туалетом, с единственной газовой плитой в кухне, на которой готовят по очереди.

У него-то были не дома, а по российским меркам настоящие дворцы в разных штатах Америки, и при этом он считал, что живет скромно, без особого размаха. Разве это роскошь — иметь жилье везде, где ты должен в интересах дела подолгу останавливаться?

Итак, «их» окна выходят во двор. Но дом изогнулся огромной буквой «П», в нем больше десятка подъездов. Поди вычисли!

Куда повернуть? В правое крыло? В левое?

Квентин стал разглядывать шторы в нижних этажах, надеясь угадать Юлин стиль.

Вот тяжелые темно-красные плюшевые гардины. Это вряд ли. Джулия легка, точно перышко, и не станет отгораживаться от дневного света такой плотной стеной.

Вот легкие ситцевые занавесочки в цветочек. Форточка в этой квартире открыта, и оборки колышутся от ветра. Да, но эти аляповатые пестрые цветы, эти рюшечки и воланчики! От них так и веет слащавым сюсюканьем. Нет, не то.

Вот однотонный атлас. Со вкусом, без излишеств. Но какой он холодный! Если в этой квартире устраивают вечеринки, то наверняка это не шумные сборища, а некое подобие сдержанного и нудного английского раута, с обязательным соблюдением правил этикета.

Все непохоже на Джулию. А что было бы на нее похоже? Квентин задумался. Наверное, что-нибудь с выдумкой. Или что-то литературное. К примеру, соединенные между собой канцелярскими скрепками листочки рукописей, которые шелестят от веселых сквозняков!

Глупо, но на большее фантазии не хватает. Разве под силу ему, получеловеку и полуконю, угнаться за фантазией порхающих над землей Близнецов!

… Нo Юлька над землей уже не порхала, она тяжело переваливалась. Беременность оказалась трудной.

Она не могла даже взобраться на подоконник, чтобы зaнaвесить окно потертым байковым одеялом, и этим сейчас занималась ловкая и гибкая Ольга.

Несмотря на то что щели забили ватой, от окна немилосердно дуло. То, что Квентину казалось «веселыми сквозняками», могло стать серьезной угрозой здоровью будущей матери. И сестры решили: лучше жить круглые с утки с зажженным светом, чем замерзать и простужаться.

— Дай-ка молоток, Юльчик! Придется прибивать. Так не держится, тяжелое.

— Осторожней, по пальцу не садани!

Какая уж там игра фантазии! Зиму бы перезимовать…

Ольга, с высоты своего этажа, видела: какой-то чудак давно торчит в их дворе, уставившись на чьи то окна. Наверное, ждет девушку, а та, коварная, давно сбежала через черный ход…

«Нy и правильно сделала, — почему-то подумалось Ольге. — Мужики — это такая скучища! Лучше одной в зоопарк с ходить, посмотреть на говорящих попугаев. Или даже, на худой конец, в тишине книжку почитать!»

Глава 11 ПЕРЕМЕНА УЧАСТИ

— Юльчик, я что придумала! Пошли в парикмахерскую. А то мы обе обросли до безобразия. Ни стиля, ни шика.

— Нет, Оленька, иди без меня. Я лучше полежу. Спину ломит, тяжело мне.

— А хочешь, на дом мастерицу позову? У меня есть знакомая в салоне — классная! И берет недорого. Она из Абхазии, раньше там овец стригла.

— А в Москве что — вместо людей одни бараны?

— Глупости болтаешь! У человека призвание! Люблю, говорит, эту профессию, а на Кавказе девушке не положено стригалем быть. Не женское, мол, дело, как и плов готовить.

— Талант, значит, пропадает?

— А ты что думаешь, талант может быть только в журналистике? Ты одна у нас талантливая, да? А остальные ни на что не пригодны? — В Олином голосе зазвенели слезы, и Юля поняла, что сестра имеет в виду вовсе не горянку-стригаля, а себя.

— Не обижайся, я ничего дурного не имела в виду. Но стричься не хочу. Решила отращивать.

— Свихнулась? Когда это мы с тобой длинноволосыми ходили?

— А я и не уговариваю. Стригись. Пора, наверное, нам стать разными.

— Юль… скажи честно… ты меня презираешь, да? -

Что-то со старшей сестрой сегодня творилось непонятное. Хандра напала. Комплексы полезли наружу.

— Оська, ты на себя не похожа. Случилось что-то?

— Ничего такого. Просто… устала. Кручусь, кручусь, а какой смысл? Ничего настоящего как не было, так и нет. Что мне делать, Юльчик? Как мне жить дальше?

Вот так перевертыши. Всегда Оля поучала сестричку, а тут… Юля не знала, что ответить. Не скажешь ведь заведи себе, как я, детей, появится и смысл, и цель…

— Детей, что ли, завести, — заплакала Ольга. — Все равно от кого…

Юля прислушалась к шевелению там, внутри, своих маленьких.

— Нет, — возразила она. — Не все равно от кого. Только от любимого.

Оля задохнулась, утерла слезы и потрясенно посмотрела на нее широко распахнутыми глазами:

— Ты что — серьезно? Ты его все еще любишь? На самом деле? Он тебя бросил, а ты его любишь?

Юля молча кивнула и приготовилась выслушать, какая она в таком случае дура, идиотка и кретинка. Но вместо этого услыхала:

— Счастливая…

Ольгу было жалко. Ольга была жалкой. А человек не должен становиться жалким, никогда!

— Знаешь, Оська, тебе правда надо подстричься. Есть такая примета: срезать волосы на перемену участи. Только надо перед стрижкой загадать желание.

— Одно? Мало!

— А ты хотела на каждый волосок по одному? — не удержалась и рассмеялась Юля. — Ишь какая хитрая!

— Ладно уж. Хоть одно. Но это ведь еще выбрать надо! — Ольга оживилась, теперь ей было чем занять голову.

А Юлька знала, чем можно рассеять ее печали окончательно, чтобы и следа не осталось:

— И незачем тебе идти к стригалихе, ты не овца. Я тебя в клиентки к такому имиджмейкеру сосватаю — пальчики оближешь! Только, чур, глазки ему не строить: жена у Кошкина — настоящий Отелло.

— Как! — Ольга едва голос не потеряла. — Сам Кошкин? Матвей Кошкин? Меня? Подстрижет? Врешь!

— Вот увидишь.

— Ох, но у него, наверно, цены… Может, колечко продать с изумрудиком? Оно мне велико все равно.

— Глупая, он бесплатно сделает. Спасибо еще скажет. Он меня давно упрашивает: «Отдайте мне свою голову!»

— А мы с тобой один к одному! Ох, Юлька, да ему не только голову, я ему что хочешь…

— Голову, и ничего больше! — И Юля строго погрозила сестре пальцем.

«Как-то раз, помню, Джулия забежала в продуктовый магазин, якобы за покупками, — вспоминал Квентин. — И… исчезла. А потом объявилась откуда-то с другой стороны. Тогда я был так очарован, что не вдавался в выяснение, что, да как, да почему. А теперь, по трезвом размышлении… Да, конечно, из магазина должен быть ход в жилую часть дома!»

Он зашел в гастроном. Постоял у каждого прилавка, озираясь. Народу было мало, и кассирша его приметила: бродит, что-то высматривает, не иначе как что-то украсть примеривается.

А еще хорошо одетый. Маскируется.

— Эй, молодой человек!

— Экскьюз ми… Простите, вы мне?

Придуривается, с акцентом говорит. Прикидывается иностранцем.

— Ежели вам чего надо — оплачивать мне.

— Спасибо. Мне ничего не надо.

— Тогда вали отсюда! — Кассирша дала волю своему склочному темпераменту. — Тут тебе не музей, глазеть попусту. Ишь, в греческом зале, в греческом зале!

— Простите, где?

— В бурде!

— А! — улыбнулся он. — Это русский юмор? Понял.

— Понял юмор, да? Аркадий Райкин, да? Юрий Никулин? — Возмущению ее не было предела. — Погоди, милый, я покажу тебе цирк на сцене!

Она набрала побольше воздуха в свою могучую грудь и заверещала, имитируя милицейский свисток:

— Фррри-и-и-и! Фррю-у-у-у!

Это сработало как самая надежная сигнализация. Входная дверь распахнулась, и перед Квентином вырос участковый. Правда, кто перед кем «вырос», оставалось невыясненным: участковый был Джефферсону чуть выше плеча. Однако его загнутые гусарские усы смотрелись весьма браво.

— Что, Маруся? — спросил он у кассирши. — Непорядки?

— Театр сатиры и юмора, — отозвалась Маруся.

— И кто же у нас тут выступает? — Вопрос был риторическим, потому что милиционер, задавая его, глядел на Квентина в упор.

— Да вот, нашлись некоторые. — Кассирша, наоборот, устремила взор куда-то в пространство. — Шутят.

— И что же нас так развеселило? — поинтересовался гусар.

— Господин полисмен, — серьезно начал Джефферсон. — Это не я шутил. Это мисс… или миссис Марусья шутила. А мне совсем не весело. И я не хотел совершать ничего плохого.

— Скажи лучше — не успел! — вмешалась Маруся. — Кто за прилавки заглядывал, а? Спроси его, Петь, чего там искал?

— Чего там искал? — спросил Петя.

— Дверь.

— Изворачивается! — объяснила бдительная миссис Маруся. — Мы тут не дверями торгуем, а едой.

— Какую дверь? — не отставал участковый.

— В дом. Где живут.

— Так он еще и по квартирной части! — догадалась Маруся. — Помнишь, Петь, в том месяце двадцать пятую обчистили?

— Тех поймали, — честно признался Петя. — Напраслину-то, Мань, на человека не вешай.

На всякий случай страж порядка все-таки решил проверить у подозрительного человека с акцентом документы: а может, это злоумышленник из иностранной мафии?

Для чего бравый гусар и пригласил незнакомца вслед за собою в подсобку. Знал, что там непременно глотнет либо коньячку, либо еще чего-нибудь горячительного. Администрация и продавцы не обходят столь важную особу вниманием.

И тут, рядом с подсобкой, Квентин увидел то, что искал: дверь в жилые помещения. Вернее, бывшую дверь. Администрация магазина добилась своего: теперь на стене оставался только оранжевый прямоугольник свежей кирпичной кладки.

Едва участковый с Квентином скрылись за дверями подсобки, в магазин зашла Юлька за пакетом молока.

Глянула на кирпичный проем, подумала с сожалением: «Вот ведь досада, заделали. Жалко им, что ли, было, что люди не по холоду ходят? Теперь приходится в обход добираться. Можно подумать, что проход им как-то вредил».

Пока она пробивала чек, кассирша зашептала ей многозначительно:

— Вы тут поаккуратнее, вам бегать-то не с руки, поскользнуться можете! За покупками лучше мужа присылайте.

— А зачем мне бегать? — Об отсутствии мужа Юля умолчала, понимая, что это не вызовет большого сочувствия.

— Да туг район неспокойный такой! Сейчас одного прямо вот здесь, в магазине повязали. Я сразу поняла: бандит! Оказалось — точно: и магазины грабил, и квартиры.

Юля улыбнулась:

— Спасибо за информацию, но у меня украсть нечего.

— Ой, зря вы так. Видели бы его только! Такой и зарежет не задумается. Не посмотрит, что ребенка ждете.

— Да что вы! Такой страшный?

— Маньяк!

— А как он выглядит, чтобы иметь в виду, если что?

— Косит под Аркадия Райкина.

— И похож?

— Вылитый.

Документы были проверены. Все как будто в порядке. Участковый успокоился.

И тут иностранец задал вопрос, который выдавал его злые, нечестивые намерения:

— Господин полисмен, вы всех знаете в этом доме?

— Предположим. А кто вас интересует?

— Мисс Юлия Синичкина.

Гусар Петя сразу стал суров: интересы этой женщины он готов был отстаивать не щадя живота своего. Ведь она — знаменитая журналистка и написала о нем в газете. Такими словами написала, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Уж так правдиво, так правдиво! И все про его героизм.

Теперь этот номер, с крупной фотографией, висит у Петра в квартире, в рамочке, на самом почетном месте!

— Зачем вы ее ищете, Синичкину?

Квентин замялся, и его замешательство не укрылось от глаз постового.

— Я хотел бы… сделать ей подарок, — промямлил иностранец.

— Подарок — это хорошо. Подарок — это просто замечательно. А если поконкретнее?

Квентин понял, что и тут никакой информации ему не получить. Отвязались бы поскорее — и то хорошо.

— Часы. Золотые, — нетерпеливо сказал он. — Может быть, вам еще их показать?

Он постарался вложить в эту реплику всю язвительность, на которую только был способен. Однако чувство юмора у русских было, видимо, каким-то своеобразным, потому что полисмен воспринял его заявление совершенно серьезно:

— Да, уж, неплохо бы предъявить.

— «Предъявить» — это, кажется, слово из уголовною лексикона?

— Как умеем, так и говорим, — обиделся участковый. — Предъявляйте. Сами же предложили, чего ж теперь па понятную.

И Квентин предъявил их: часики всегда были при нем, неотлучно.

Петр поднес их к глазам, разглядел пробу золота, поднес к уху: какой механизм там тикает?

Как будто все в норме.

Но… береженого Бог бережет. Тем более Юлия Викторовна в таком состоянии, ей волноваться вредно.

— Не припомню что-то такой фамилии… Как вы сказали?

Синицына?

— Синичкина.

— Нет, не знаю.

Посмотрел вслед уходящему Джефферсону участковый Петр и пробормотал себе в усы:

— Очень захочешь — сам найдешь. Если ты мужик, конечно.

И он, бесспорно, был прав.

Когда Квентин вышел из магазина, за угол во двор как раз сворачивала высокая полноватая неуклюжая женщина, по-утиному переваливаясь.

Глава 12 НЕИСПОВЕДИМЫ ПУТИ ГОСПОДНИ…

Оля вломилась домой, как вихрь.

— Смертельный номер! — объявила она. — Але-оп!

И сорвала с головы шапку.

Юля на секунду обомлела, а потом начала хохотать:

— Ай да Кошкин! Ай да сукин сын!

Ну и постарался имиджмейкер! Юлька представила себе такое на своей собственной голове:

— Оська! Какое счастье, что ты — не я! После этого только на гильотину!

— Что бы ты понимала, глупая, — ничуть не обиделась стриженая Оля. — Да я теперь себе такого жениха отхвачу. Американского миллионера!

— Думаешь, в Америке все миллионеры с прибабахом?

— Стыдись, Юльчик! Ты становишься консерватором. Да я ему, моему богатенькому, сниться буду!

— Это уж непременно. Раз увидит — каждую ночь во сне кричать начнет.

Видимо, Кошкин теперь увлекся минималистскими формами, пресытившись монументальными Вавилонскими и Пизанскими башнями.

На первый взгляд обработанная им голова казалась совершенно лысой. Но только на первый, невооруженный. Сей шедевр парикмахерского искусства требовал внимательного, детального рассмотрения.

— Нужно два зеркала, спереди и сзади, — потребовала Оля. — А то я сама еще толком не разглядела эту красоту.

Возможно, предварительно Матвей Кошкин тренировался на собственных детях. Белокурая Ольгина головка была выстрижена в шахматном порядке, как иногда стригут негритят. Квадратик гладкой кожи — квадратик, покрытый короткой щетинкой. Но внутри каждой щетинистой клеточки выбрита еще и маленькая картинка: где звездочка, где крестик, где треугольничек.

— Кайф, балдеж, отпад! — восторгалась владелица прически.

— Чем бы дитя ни тешилось…

— Эх, маменька с папенькой не видят! В Саратов, что ли, опять смотаться?

— Перебьешься. Ты, может, и хочешь стать круглой сиротой, а моим детям еще понадобятся бабушка с дедушкой.

— А ты бы помолчала, со своими отросшими патлами.

— Желание не забыла загадать?

— Какие могут быть желания? Все уже сбылось! Моя башка — сама по себе предел мечтаний.

— А как же перемена участи?

Оля шутливо легонько боднула сестру обновленной макушкой:

— Ты что, не замечаешь но мне никаких перемен? Да разве может теперь жизнь катиться по-старому?

— Ни в коем случае!

А Квентин Джефферсон обзванивал все квартиры этого большого дома. Дверь за дверью, этаж за этажом. Методично и настойчиво.

Только начал он с противоположного крыла.

Где-то ему отпирали и терпеливо объясняли, что он ошибся. Где-то — призывали прекратить хулиганство.

За одной запертой дверью началась истерика:

— Я знаю, кто вы! Вы из военкомата! Подстерегаете моего мальчика, чтобы забрать в армию! Нет его! Не живет он здесь, и вам, изверги, никогда его не разыскать!

В другом месте — детский голосок:

— Пaпa ушел. Сказал — прибьет, если кого-нибудь пущу.

Этажом выше — старушка:

— Я бы открыла, сынок, да пальцы не слушаются. Артрит.

А в квартире напротив он спугнул подростков:

— Атас, ребята! Черепа вернулись, прячьте бутылки…

Бесконечные лестничные пролеты… Недавно сросшаяся нога начала ныть на месте перелома.

Из одной квартиры, оснащенной металлическими дверями, мужской голос отозвался:

— Юля? Есть тут Юля.

Сжав зубы, Джеффрерсон ждал: как же долго они ковыряются! Краснолицый крепыш отпер Квентину:

— Юля — это я. Вы по поводу кексов?

Джефферсон был близок к отчаянию. Он прошел уже все левое крыло и всю поперечную «перекладину» гигантской буквы «П» — мрачного дома сталинской постройки.

Дело близилось к вечеру, на лестничных площадках стало темно: в октябре дни недолги.

В очередной квартире ругнулись.

— Синичкину! Синичкину! Целый день кто-то спрашивает Синичкину. Не оставят человека в покое.

В темном дверном проеме — мужской силуэт. Но вот щелкнул выключатель, и узнал Квентин участкового Петра, только теперь тот был в майке и семейных трусах.

— А, старый знакомый! — хохотнул милиционер. — Никак подарок не вручишь?

— Все равно вручу, — упрямо буркнул американец.

— Ладно, мужик, — сжалился полисмен, подкручивая усищи. — Это вообще-то соседний подъезд. Только ты на улицу не вылазь, так дольше будет. А вот эта дверца, усек? Прямо в нее, потом ступеньки будут чуть вниз, потом свернешь влево и два раза вправо. Выйдешь на черную лестницу, поднимайся выше, выше и выше, а там уж увидишь квартиру сто. Ровно сто. Легко запомнить. Уан хандред. На косяке три звонка, ты жми средний. Дошло?

— Благодарю, господин полисмен.

— Не полисмен, а сотрудник органов внутренних дел России!

— Извините. Спасибо… браток.

— Так — то оно лучше.

И Джефферсон зашагал по указанному маршруту. Лабиринт извилистых коридоров, переходов, подъемов и спусков казался кишечником огромного животного.

Квентин чувствовал себя библейским Ионой в чреве кита. Поглотивший его огромный дом в виде буквы «П» плыл среди океана любви и ненависти, надежды и безнадежности. Простому смертному не дано было знать, к какому из полюсов направляет мрачная громада свой путь.

«Неисповедимы пути Господни, — думал Квентин, уже почти смирившись. — Господи, укажи мне мой собственный путь!»

По не посылалось ему никаких знамений и ориентиров. Только маленькие золотые часики тикали в кармане, как будто у них было сердце.

Направо теперь или налево? Забыл. Надо вернуться и переспросить. Но и обратного пути уже не найти среди этих лабиринтов. Напрасно он послушался участкового, нужно было выйти во двор и попасть в дом обычным путем, через подъезд, как ходят во всем мире нормальные люди.

Квентин уперся во что-то твердое, шершавое. И, как назло, лампочку на этом участке кто-то не то вывинтил, не то разбил. Щелкнул зажигалкой и даже застонал.

Перед ним была свежая кирпичная кладка. Он уже утыкался в нее сегодня, но с другой стороны, из гастронома.

Было жутковатое ощущение, что он оказался где-то в изнаночной стороны мира. По богословским канонам это значит — в аду. Значит, именно так наказывают за грехи: пустотой, одиночеством и отсутствием ориентиров…

Лабиринт, из которою нет выхода, и где-то за углом ожидает свою жертву кровожадный минотавр. Он гораздо страшнее тех рассвирепевших быков, которые неслись на Квентина во время уайтстоунского родео. Те были живыми грудами злобного мяса, а этот — бесплотен и молчалив. Он невидимка. Но от итого он нс менее реален.

Минотавр против кентавра. Кто кого?

Давным-давно, в седой античности, в таком же лабиринте заплутали отец и сын, Дедал и Икар. Но мудрый мастер Дедал нашел выход… Господи, ну конечно же!

Вверх!

Кентавры тоже всегда устремлены ввысь, к звездам!

Как же он забыл, ведь усатый полисмен тоже произнес эту фразу: выше, выше и выше!

Вот ступеньки. Пролет, еще пролет и еще!

Ничего, что болит нога: такую ли боль приходилось вытерпеть! Вперед же, Джефферсон! Вверх, Джефферсон! Джефферсоны так легко не сдаются. Они всегда играют по-крупному и в итоге срывают банк…

Петляет лестница…Судьба-крупье тасует свои карты…

Тройка… какой этаж, не третий ли?

Семерка… а может, он уже до седьмого добрался?

И вот впереди забрезжил свет. А может, с заглавной буквы: Свет? Какая карта ляжет следующей?

Перед ним — обшарпанная дверь. И на ней медный номерок с номером квартиры: 100.

Сто. Уан хандред.

Но нули можно отбросить, и останется единица.

Квентину выпал туз.

Глава 13 НЕТ, ВАША ДАМА БИТА…

Все правильно: на ободранном косяке три электрических звонка, как и описывал полисмен.

Прежде чем нажать на средний, как ему было указано, Квентин присел на ступеньки. Не мог заставить себя тронуть этот крошечный кругляшок вот так сразу, с ходу. Должен был собраться с силами и с мыслями.

А мысли путались, и их упорядочивало только мерное тиканье золотых часиков, которые Джефферсон, словно для моральной поддержки, поднес к лицу.

Бежала по циферблату тоненькая золотая стрелка.

Тройка… три секунды.

Семерка… семь секунд.

Минута!

Он вскочил на ноги и позвонил.

— Туз-з-з-з! — задребезжала в квартире трель, пронзительная, как жужжание комара.

Легкие шаги зa дверью, ведущей не то в небеса, не то в преисподнюю.

Голос, отдаленно знакомый. Тот или не тот? Ее или чужой? Нe понять:

— Иду, иду!

Подарок зажат в кулаке, а ладонь мокрая — мокрая. Хорошо, что швейцарские часы водонепроницаемы.

«Туз! — шептал он. — Пусть выпадет туз. Я объявил ва-банк! На эту карту я поставил всю мою жизнь!»

Ну вот, дождался. Дверь открыли, как в игре открывают карту.

Дама…

Она была перед ним. Но совсем не такая, как раньше.

Она его даже как будто не узнавала. Или он попросту был ей совсем не интересен?

Но Боже, что с нею стало! Худшие опасения Квентина оправдались.

Стройная и невесомая, как прежде, стояла она, однако вульгарно выставив бедро и манерно уперев в него выгнутую руку.

Прямо как завзятая парижская профессионалка с Пляс Пигаль, из района красных фонарей.

Томно взмахнув густо намазанными ресницами — а прежде ведь никогда сильно не красилась! — она посмотрела на него хищно и зазывно, точно на потенциального клиента. При этом еще эротично качнула торсом.

О, он сразу вспомнил это движение. Нет, не парижанка она вовсе, а турчанка, исполняющая танец живота! Одалиска, наложница из гарема султана. Только подстрижена не по законам шариата.

В самом деле, что это у нее на голове? Какая-то непристойность, достойная нс то панков, не то гранжей, но уж никак не его Джулии. Розовая лысина, едва прикрытая поросячьей щетиной, да еще клетчатая и с выбритыми иероглифами в придачу.

Та, прежняя, чистая и женственная Юля была с мягкими светлыми волосами, подобными шелку…

А глаза, а взгляд! Если это и зеркало души — то мутное и кривое. Нет, скорее, сама душа мутна и темна, что и отражается в этих холодных кошачьих зрачках!

А прежде ему казалось, что там — глубина. Серебристое, живительное озеро любви открывалось ему в глазах той Джулии, которую он боготворил.

Ведьма, оборотень! Какие чары наслала она на него весной? Как он мог поддаться им, точно неопытный школьник-подросток? Что он в ней нашел?

Сейчас ему стало ясно: то было помутнение, сумасшествие, болезнь. Теперь он выздоравливает. Теперь он трезво смотрит в лицо реальности. И в лицо этого коварного, отвратительного существа. Существа, впрочем, по-своему красивого и даже, быть может, совершенного в своей порочности. Но прелести такого рода — не для него.

Квентин Джефферсон любил другую девушку. Теперь он не любит больше никого. Подделки ему не нужны, он ценит только подлинники.

А ненастоящая Джулия, дурная пародия на его любимую, жеманно скривила пунцовые губки и наигранно произнесла:

— Н-ну? Долго будем молчать?

При этом она наклонила голову так, чтобы он мог получше разглядеть шахматную доску, выстриженную у нее на затылке.

Джефферсона передернуло от отвращения… Пожалуй, даже не столько к ней, сколько к себе самому, так глупо попавшемуся когда-то на удочку этой бесстыдной охотницы за мужчинами.

Золото швейцарских часиков жгло ладонь, и Квентин было разжать руку, пусть незаметно соскользнут на половичок и останутся лежать там.

А Джу… Нет, нельзя осквернять имя его любви… А эта чужая ему особа пусть обнаружит их потом, когда он исчезнет и этого дома, из Москвы, из России!

Карточная дама, быть может, в тот миг пожалеет о своем превращении. Однако будет поздно.

Любовь необратима, как само время!

И Квентин разжал ладонь.

Но часики почему-то не желали падать. Как будто считали, что им уготована иная, лучшая судьба.

Удивленный, он вытянул руку перед собой. Замочек золотого браслета, оказывается, зацепился за его запонку.

Одалиска с изумлением глядела на сверкающую вещицу.

— Золотишко? — поинтересовалась она, словно прицениваясь.

Квентин зажмурился и сквозь зубы ответил:

— Да.

— Может, даже настоящее?

— Да.

Как искусно она скрывала от него прежде свою алчность! А теперь не скрывает. Вон как корыстно сверкнули зрачки! Вон как сами собой потянулись к вещице тонкие пальцы!

Спасибо судьбе, что она вовремя разлучила их: благодаря разлуке он теперь распознал сущность этой изящной лицемерки.

Маска сорвана, госпожа Синичкина! Возьмите себе «золотишко», и пусть швейцарский подарок станет финальной точкой в ваших отношениях с доверчивым Квентином Джефферсоном.

…В этот момент в глубине квартиры кто-то закашлял, и слабый, с хрипотцой, простуженный голос произнес:

— Что там? Кто — то пришел?

Ведьма-оборотень, по-змеиному извиваясь, обернулась на звук и крикнула в темноту:

— Что я говорила! Наступает перемена участи! Вот он и пошел ко мне, поток миллионеров?

Поток! Именно это слово выхватил слух Квентина. Поток — по-русски означает великое множество.

Если до сих пор Джефферсон все-таки лишь строил предположения, теперь убедился воочию: он для мисс Синичкиной — лишь один из многих, проходная фигура среди целой череды мужчин.

Как жестоко он обманывался и какой крах потерпела его вера… И до чего же это унизительно…

Еще секунду назад Квентин готов был удалиться молча, с достоинством и ледяным презрением. Но коротенькое русское словечко «поток» переполнило чашу его отчаяния.

Нервы у американца не выдержали, и он воскликнул — в полный голос, с горечью:

— Как ты могла, Джулия! Что с тобой стало, Юля!

Какой-то странный звук, похожий на сдавленный стон, раздался из боковой комнатенки и перешел в сухой кашель.

Там что-то упало. Или кто-то упал?

А потом приоткрылась дверь, впустив в коридор сноп электрического света, и возник силуэт еще одного жильца сотой квартиры.

Сначала разглядеть его не было возможности, так как свет падал со спины.

Угадывалось только, что это женщина. Полная и, возможно, немолодая, так как двигалась она тяжело и вперевалку, словно большая неуклюжая утка.

Женщина, волоча ноги, ковыляла к ним. Она зябко куталась в медвежью шкуру, которая не скрывала выпуклого, торчащего вперед живота.

Вскоре Джефферсону стало видно, что у нее нездоровый цвет лица и отеки под глазами.

Зато сами глаза…

Те самые, которые он знал. Те, что он любил больше жизни и по которым так тосковал. Те. что не обманывают, отражая все, что у человека в душе.

Это были глаза его Джулии.

Юлька не кинулась Квентину на шею и даже не поцеловала его. Она просто привалилась к косяку и успокоенно, умиротворенно произнесла:

— Ну вот. Теперь у них будет настоящая фамилия. Оказывается, для перемены участи стричься вовсе не обязательно…

В тот же день Саммюэль Флинт получил от хозяина телеграмму на красочном бланке. Видимо, бумажную ленту факса Джефферсон счел слишком прозаичной для такого сообщения: «Сэм, друг мой! Готовьте ручку с золотым пером для подписания брачного контракта. Женюсь. На русской в медвежьей шкуре».

Управляющий стукнул кулаком по столу и по-пиратски сплюнул:

— Блин!

К этому времени он достаточно поднаторел в тонкостях русского языка.

Затем он вызвал лучших поваров и распорядился напечь побольше этих тонких лепешек из пшеничной муки, которые у русских подают на свадьбах…

ЭПИЛОГ

Джулия Джефферсон глянула на золотые часики.

— Дети, приготовиться! — скомандовала она. — Скоро выходим в эфир!

Передача «Твикс» была одним из самых популярных в Америке еженедельных телешоу. В ней рассказывалось о близнецах и двойниках всех возрастов, национальностей и эпох.

Джулию, автора и ведущую, узнавали на улицах, с ней здоровались, у нее просили автографы. В каждом семействе Соединенных Штатов она была, как родная.

Зато с се собственным семейством дело обстояло несколько сложнее. Ох уж эти дети! Где они, спрашивается? Только что были здесь, и вот, словно растворились. А ведь им сегодня дебютировать в качестве помощников ведущей! Камеры вот-вот должны быть включены…

Нельзя сказать, чтобы Джулия была так уж рассержена. Ей нравилось, что двойняшки Эдди и Фредди унаследовали от нее неуемное любопытство и страсть к запредельным скоростям. Вихри, а не мальчишки!

Да и странно было бы, если б природа не наделила их непредсказуемыми и бурными характерами. Ведь эти дети были зачаты во время внезапной, ошеломляющей, неожиданной первой весенней грозы. Вот они и носятся повсюду с быстротой молнии и шумят не хуже майского грома!

— Миссис Джефферсон, что делать? Отмыть уже не успеем! Тут без растворителя не обойтись.

Ее ассистент осторожно, чтобы не перепачкаться самому, вел не за руки, а за уши двух мальчишек лет десяти с головы до ног обляпанных свежей нитрокраской.

Интересно, где это их угораздило? Не иначе как похозяйничали в цехе у декораторов.

— Какой позор! — Джулия старалась держаться строго, хотя ее так и подмывало расхохотаться. — Теперь вас вся Америка такими и увидит.

— Ну и что? — Ничуть не смутившись, шмыгнул носом пятнистый Эдди.

— Подумаешь! — Разноцветный Фредди был с ним вполне солидарен.

— И не только Америка. Сегодняшний выпуск транслируется на Россию. Только подумайте, что скажут бабушка с дедушкой!

— Зато тетя Оля будет довольна, — сразу нашелся, что ответить, Эдди. — Она сама любит краситься.

— Да! — поддержал брата Фредди. — Когда ант Ольга а к нам приезжала, у нее были зеленые ногти. А волосы розовые.

— Ладно, — махнула рукой мать. — Некогда пререкаться. За работу!

Уайтстоунское семейство Джефферсонов приникло к экрану телевизора.

Дед, который в этом году отпраздновал свой столетний юбилей, но был еще в добром здравии, крякнул и потер высохшие ладони:

— Эй, посмотрите, как здорово выглядят наши малыши! Не то что все эти прилизанные чистюли из скучных детских передач. Сразу видно: ковбойская косточка! Никому спуску не дадут!

Матушка, слегка постаревшая, но все еще деятельная, согласно закивала:

— Молодец Джулия, что придумала их так разукрасить. Хорошая женушка досталась нашему Квентину.

— Аск! — хмыкнул старик. — Еще бы! Джефферсоны плохих не выбирают!

Девушек в доме не было, они повыходили замуж. Зато дюжий тридцатилетний Джон оставался пока холостяком: пока еще не встретил достойной кандидатуры в жены. А достойная — значило для него похожая на Джулию.

— Ma! — пробасил он. — Я тут вот что надумал. Намедни наша кобыла разродилась двумя жеребятами. Не подарить ли их Эдварду и Фреду?

— Какой ты умный, мальчик мой! — Матушка была в восторге.

— Среди Джефферсонов дураков отродясь не было, — проворчал старик. — А парням и правда пора готовиться к будущим родео.

В Саратове, тоже возле телевизора, спорили два школьных учителя, Елена Семеновна и Виктор Анатольевич.

— Внуки больше на меня похожи! — утверждала бабушка.

— Вылитый я в детстве! — не соглашался дедушка.

— Это так кажется! Потому что они чумазые! А когда грим снимут…

— Ха! Грим! Послушай, как по-английски шпарят! Мои гены!

— Что это за жаргон: «шпарят»! Разве ты не знаком с литературным русским языком!

В одном они сошлись: Юленька выглядит просто великолепно. Расцвела, настоящей красавицей стала! А с женщиной такое случается, если ей повезло с мужем.

— Эх! — с упреком погляделась в зеркало Елена Семеновна. — А я у тебя как выгляжу! Морщина на морщине!

— Ты у меня Елена Прекрасная! — пылко воскликнул Виктор Анатольевич. — От тебя, Ленка, до сих пор все мужики балдеют!

— Что за слова! «Мужики»! «Балдеют»! Опять этот слэнг! — по учительской привычке сделала ему замечание жена, однако зарделась от удовольствия. — Ой! Смотри, Витька, там про Пушкина что-то! А уж это, согласись, по моей части!

В телешоу «Твикс» прямой эфир чередовался с документальными съемками и игровыми сценами.

В выпуске, подготовленном специально для России, подготовили мини-спектакль о некоем литераторе по имени Александр Львович Элькан, или иначе Эль-хан, который жил в девятнадцатом веке. Известен он, впрочем, был не своими сочинениями, а тем, что как две капли воды походил на… Пушкина. А еще — славился своими розыгрышами.

И вот на экране бежит к нему навстречу дама в буклях, видимо, провинциалка.

— Ах, Александр Сергеевич! Мсье Пушкин! Я только давеча из Саратова! Весь наш свет зачитывается вашими стихами.

— Точно так-с, — отвечает шутник Элькан, — я Пушкин. Пописываю понемногу на досуге.

— Ах, я тоже написала поэму! Мечтаю прочесть ее вам. Но не имею в Петербурге общих с вами знакомых, некому меня представить. А посему представляюсь сама.

— Очень рад, — расшаркивается Элькан, предвкушая. какую свинью он подложит своему гениальному двойнику. — Завтра утром буду ждать вас у себя, с наслаждением послушаю ваше творение. Сколь велико оно?

— О! Весьма велико! Листы занимают весь мой дорожный саквояж…

Но из-за портала Казанского собора, выстроенного в студийном павильоне, наблюдает за проказами своего двойника настоящий Пушкин. Он смеется.

Разве Пушкина проведешь, он видит всех насквозь!

Из всех домов, разбросанных по разным штатам и принадлежавших теперь Юлии, ей больше всего нравился вашингтонский особняк.

Он был с эркерами и колоннами, а главное — с таким уютным каминным залом!

Хорошо было сидеть тут по вечерам вдвоем с Квентином и глядеть на огонь. Сегодня пришло письмо от сестры, и она читала его мужу вслух:

— Юльчик, держись крепче, не упади со стула! — Юля как будто слышала не собственный голос, а Ольгин. — Я выхожу замуж!

Хорошо, что сидела Джулия Джефферсон не на стуле, а с ногами на мягкой софе, а то бы и впрямь свалилась.

Квентин же заметил сухо:

— Сочувствую ее жениху.

— За что ты так не любишь Ольгу, Венечка?

Квентин промолчал. Он не мог простить того дня, когда ему едва нс выпала пиковая дама вместо загаданного туза. Но простить-то он не мог скорее не Ольгу, а себя самого. За то, что усомнился в своей Джулии.

— Бог с ней, — примирительно сказал он. — Пожалуйста, читай дальше.

И Юля продолжила чтение:

— Угадай, за кого я собираюсь? Ну, с трех раз? Спорим, не угадала! За Дениса Ивашенко, помнишь такого?

Еще бы не помнить: он был героем первой Юлиной самостоятельной телепередачи. А еще… да нет, больше ничего значительного.

— Кто такой Денис Ивашенко? — старательно скрывая ревность, поинтересовался Квентин.

— Режиссер. Ставит фильмы-оперы.

— А, да! Я видел одну картину. На музыку Моцарта, «Волшебная флейта».

— Понравилось?

— Не слишком. Многовато эксцентрики, как в цирке.

— Я знаю, — улыбнулась Юлька. — Ты почитаешь традиции.

— Традиция — корень жизни, — полусерьезно отозвался Джефферсон. — А потому взгляни на часы, родная моя.

Швейцарские часики показывали двадцать три ноль-ноль по Гринвичу и целых два часа ночи по московскому времени.

— Куда предписывает семейная традиция отправиться в этот час?

— Знаю, знаю… в спальню! Только ты, дорогой, сам не всегда соблюдаешь этот обычай.

— Как! — Мужское достоинство Джефферсона было явно уязвлено.

— А так! — рассмеялась она. — Разве не случается, что ты тащишь меня туда и в другое время суток? Сегодня, к примеру, чуть на студию не опоздала…

— Я же не виноват, что ты… Словом, что ты — это ты?

— Я — это я! — радостно подтвердила она. — А ты кто?

— А я — твой верный конь.

— Но только наполовину. Фифти-фифти.

— Но все равно я доставлю тебя по месту назначения.

И кентавр подхватил ее на руки, свою Джулию, свою единственную любовь.

А в спальне ее ждал сюрприз. Традиция не отменяет сюрпризов.

На полу, покрытом пушистым ковром, стояли вазы дрезденского фарфора, а в них — охапки черемухи. И тончайший фарфор казался грубым по сравнению с невесомыми лепестками. И нежная белая роскошь благоухала терпко, опьяняюще…

Эти цветы не были выращены на заказ в оранжерее, а самым хулиганским образом наломаны в городском сквере Владелец одной из крупнейших американских промышленных концессий, точно влюбленный подросток, тайком обдирал кусты. Л потом на своем мощном автомобиле удирал от полицейских, которые хотели его оштрафовать.

И ему, такому благовоспитанному, такому респектабельному, доставляло удовольствие мчаться, вопреки всем установленным правилам, на запредельной скорости, потому что именно такая скорость нравилась Джулии…

…Они не добрались до широкой двуспальной кровати красного дерева, не сняли с нее атласного покрывала.

Не успели. Опустились прямо на ворс ковра, усыпанный лепестками черемухи.

Они ласкали друг друга жадно, будто после долгой мучительной разлуки. И так — будто после разлуки — было у них каждый день, вот уже десять лет.

— Девочка моя… птичка-синичка…

— Тихо за морем жила…

— Но вот прискакал кентавр…

— И прицелился в нее из лука.

— Мы, кентавры, всегда целимся в небо.

— А там всегда летаем мы, синицы.

— Тетива натянута туго!

— Стреляй же… стреляй скорей…

— Стреляю!

— Попал.

— Больно?

— Нет… Хорошо…

— У меня еще есть стрелы в колчане. Можно?

— Да.

Не было над ними потолка, не было под ними пушистого ковра. Они находились в каком-то ином пространстве — неощутимом, прозрачном, сияющем.

Чтобы прийти к этому свету, обоим пришлось пробираться через мрачные лабиринты. И они справились, потому что выбрали единственно правильный путь: вверх. К небу.

И в ответ сейчас что-то легкое сыпалось сверху, с самых небес, им на лица. Но это были, кажется, не лепестки черемухи и не перышки птичек-синичек.

Это начался звездопад, который случается в любое время года, даже весной, если ты любишь и любим…

И каждая звезда может исполнить любое желание.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.