Лаборатория успеха

Маленький мальчик сидел за столом, подобрав под себя ноги, а его озорные темные глазки восхищенно ловили каждое действие отца. На маленьком стеклянном блюдечке рождались и расцветали новые миры, нет, даже вселенные. Мужчина уверенными и четкими движениями добавлял в густую жидкость чернила и краски, а его сынишка со свойственным детям любопытством хотел окунуть пальцы в удивительную смесь, но отец предостерег – нельзя, до тех пор, пока смола не застынет. Стоит отметить, что не они главные герои этой истории, нет. Но не переживайте, скоро мы с ним познакомимся.

А вот как раз и он, открывает дверь, дабы впустить на порог своего дома молодую семью. Когда как ни в День Благодарения можно собраться с родственниками, чтобы наполнить свои животы запеченной индейкой и тыквенным пирогом? Мужчина лет шестидесяти пяти был седовлас, но полон энергии как неутомимый Бильбо Бэггинс. Но он не стремился навстречу приключениям, а, наоборот, был человеком степенным, высоко ценившим стабильность в жизни. Он казался недовольным, и это чувство маскировал в наигранной деловитости, которая могла бы сойти за естественную в день праздника.

Немного кудрявый черноволосый мальчик подбежал к деду со спины, чем застал врасплох, и с гордостью подставил ему что-то под нос, ожидая, вероятно, одобрения, но никак не критики. Старик же, крепко ухватившись пальцами за седые волосы, возопил: «Святые угодники! Где ж это видано, чтоб так похабно варварски обращались с чашкой Петри?! Ведь теперь она безвозвратно испорчена!» Ребенок не знал, чем являлась «чашка Петри» и чем он осквернил эту святыню, и все же он решил, что впредь показывать дедуле свои творения не будет.

Дело было в Милуоки, штат Висконсин. Мистер Айзек Брендон здесь родился, учился, женился, в общем, прожил всю жизнь. Соседи видели в нем лишь профессора в области химии и микробиологии, на которого он, в общем-то, и был похож, что по внешности, что по разговору. Закрытый и нелюдимый на работе и в обществе, в семье он ощущал необходимый для каждого живого существа комфорт. Но одно событие все же ударило по нему словно обухом. Его единственная бесценная доченька решила выйти замуж. И все бы ничего, но за кого! Вы только подумайте, за художника, причем итальянского происхождения, коим он очень гордился. Он был молод, но работал в художественном музее и в творчестве своем имел неукротимые амбиции. Брендон не любил творчество, вернее сказать, не понимал его.

Когда его Шарлотта, будучи маленькой девочкой, взяла в руки гитару, он вздохнул, но вместе с тем решил, что женщине углубляться в науку нет уж такой острой надобности, главное – подыскать ей удачную партию. А, по мнению Брендона, ею мог оказаться разве что человек образованный и состоятельный, лучше всего, конечно, молодой профессор или преподаватель естественных наук. И, о Боже, какое разочарование, итальянец! Наглый такой проныра, как она может его тщедушную хитрость не брать во внимание?! Ну конечно, она влюблена, это затуманивает рассудок и парализует бдительность. Любовь – она как болезнь, вот и вывод.

Заботливый старик рвал на себе волосы, но поделать ничего не смог. Свадьба состоялась. Шарлотта была счастлива. «Пока. Это пока» – обреченно качал головой Брендон.

Он с трудом высиживал семейные обеды и праздники, когда рядом находился этот итальянишка. Он угрюмо хмурил брови и причмокивал, лишь бы избавить себя от удовольствия быть вовлеченным в разговор за столом. Спустя некоторое время … Нет, молодая пара не рассталась вопреки его ожиданиям, но вот его собственная жена на пятьдесят пятом году жизни отошла в мир иной по причине опухоли, которую к его великому гневу доктора не сумели распознать на более ранних стадиях. Так мистер Брендон, прошу прощения, профессор Брендон стал затворником и погрузился в собственный мир науки.

Да, он вышел на пенсию, но способно ли это помешать истинному профессору и его будущим разработкам? Конечно же, нет. Он оборудовал подвал дома как свою личную лабораторию. Он давно уже хранил там реактивы и проводил какие-то опыты, значение которых кроме него самого постичь не мог никто. Но теперь .. теперь уже вся его работа без остатка пережила переселение в подвал. Вся его жизнь, казалось, переехала одним уровнем вниз под землю. Наружу он выползал лишь по суровой необходимости.

Шарлотта и «Морелли как его там» переехали в Айову, где ему предложили весьма перспективное место. Айзек остался один. Один наедине с открытиями, которые собирался сделать. Никто его не отвлекал, не нарушал хода его мыслей, у него даже не было собаки, которую надо было бы кормить и выгуливать дважды в день. Полное спокойствие.

То ли ему в самом деле было так уж спокойно, то ли он просто не хотел признавать факта своего непомерного одиночества. Шарлотта из непродолжительных телефонных разговоров не могла понять этого, да и он сам, возможно, не мог. Он лишь привык жить так, как ему было удобно. Радости и разочарования сменяли друг друга: его лицо озаряла хитрая ухмылочка, когда он брался за новый эксперимент, и она сменялась кислой миной, такой, какую можно увидеть у ребенка, потерявшего свой песчаный замок на берегу моря, если эксперимент вдруг с треском проваливался.

Однажды он шел по городу с авоськой, из которой высовывались яблоки, молоко, сыр и свежая газета. Его голову отяжеляли какие-то мысли, в которых он никак не мог найти порядка и которые отравляли его глубокую удовлетворенность сегодняшней погодой. С наступлением весны соседка все чаще напоминает, перегнувшись через свое окно, что газон перед его домом не помешало бы постричь. Каждый раз он бросает на нее свой привычный угрюмый взгляд, не обронив при этом ни слова. Если бы она только знала, насколько глубоко плевать ему на свою лужайку. Его прогулку прервали мальчишки, ох уж эти несносные подростки! На сей раз издеваются над беззащитным бомжом. Так и осыпают его ударами, а бедняга только и может, что вяло прикрыть голову руками. Старик подошел ближе, но бесстыдники его не заметили. Тогда громким и хорошо поставленным профессорским голосом он рявкнул на них так, что прохожие обернулись, забыв, куда направлялись и зачем. Малолетние преступники редко хотят наживать проблем, а потому в случае приближения хоть малейшей для себя угрозы без промедлений дают деру, вот как теперь.

«Спасибо, вы меня просто спасли!» – вымолвил он, отряхиваясь от пыли, но все еще валяясь на асфальте. Айзек предложил оборванцу подыскать какой-нибудь ночлег, чтоб снова не стать жертвой малолеток. Но тот ответил, что сделать этого не может, ведь у него нет ни пенни, а для большей убедительности он вывернул карманы перепачканных заношенных джинсов. «Ты, верно, голоден?» – спросил смягчившийся сердцем старикашка.

«С утра во рту не было ни крохи», – и бездомный жалостливо облизнулся на яблоко, торчавшее из авоськи. Но профессор предпринял иной шаг и привел тощего как скелет парня в столовую своего дома. Присаживайся, чуждый гость, сегодня тебе улыбнулась удача. Только после второй порции лазаньи, которую буквально накануне сготовил приехавший с женой «итальянишка», удачливый бомж сообразил, что неплохо бы узнать имя своего благодетеля. Так они и познакомились, Айзек и Дэнни.

Мистер Брендон разрешил парнишке заглянуть и на следующий день, ведь при всей его «любви» к итальянской культуре, он бы к лазанье и пальцем не притронулся. А ведь нехорошо, пропадает продукт. И Дэнни, разумеется, пришел. У него итальянская кухня явно не вызывала отвращения. Ему было всего лет двадцать, но на первый взгляд и не скажешь. Такой запущенный человек, каких еще поискать. Наверняка от него воняло, как и от всех бездомных, вот только Брендон не чувствовал, за последние месяцы постоянных экспериментов в подвале с затхлым воздухом, пропитанным смрадом реактивов, обоняние совсем притупилось. В этот день он еще узнал, что Дэнни был дальтоником. И не какой-нибудь дихромат, нет, монохромазия, то бишь, полное отсутствие цветовосприятия, в чистом виде. Таких людей профессор еще не встречал, а Дэнни так и ушел в красноречие, описывая эту свою особенность. С его слов аномалия эта не такая уж и редкая, вон, дочка мэра и та цветов не различает. И … и младший сын губернатора тоже. А вот откуда он знал эти факты, одному Богу известно. После обеда они, как профессору казалось, расстались навсегда.