Ночная смена. Лагерь живых

Шестой день с начала Беды.

Из кабины здоровенного грузовика видно далеко окрест. Второй раз за сегодняшний мрачный мартовский денек из сплошного слоя туч выглядывает рахитичное питерское солнце, освещая куда как неприглядную картину разбившегося совсем рядом от кольцевой автодороги самолета. Заваленное горелыми кусками фюзеляжа, рваным мусором, в который превратились багаж, пассажиры и сложная начинка авиалайнера, ровное заснеженное поле выглядит как тошная помойка, и солнечный свет вовсе не придает этому зрелищу ничего хорошего. Да и весенний пейзаж с голыми кустарниками, подтаявшим серым снегом и почти лежащими на наших головах низкими серыми тучами – не радует.

Тем не менее, мы жадно смотрим вокруг – я с моим напарником, молодым пареньком Сашей – потому как наконец вырвались из Петропавловской крепости, где прокорячились все это время с того злосчастного момента, когда на город свалилась совершенно неожиданная Беда. Наш водитель – пожилой крепкий мужик Семен Семеныч – тоже провел время на удивление однообразно, проторчав до сегодняшнего дня в судебно – медицинском морге Петергофа, куда его загнала причудливая цепь событий и где среди нормальных мертвецов было можно укрыться от того бреда, что творился на улицах нашего города и в окрестностях.

Кто бы мог подумать, что такое вообще возможно? Приятно щекотавшие нервы фантасмагорические страшилки про восставших мертвецов, про толпы беспощадных голодных зомби тем и были хороши, что, ужасаясь этому кошмару, который показывали в фильмах и описывали в книгах, каждый прекрасно понимал: все это невозможно. Да, катастрофы случались и могут случиться, но пришествие зомби было просто невероятным. Скорее уж что-нибудь менее экзотическое – вроде вулкана, цунами, ледникового периода или техногенного подарочка человечеству.

И вдруг происходит именно то, что менее всего ожидалось. И мы уже почти неделю живем в этом кошмаре, изменившем окружающий мир до невероятия. Все, чему меня учили в мединституте и потом – на работе, идет вразрез с тем, что видят глаза. Зомби – невозможны. Физически. Но, тем не менее – они стали реальностью, и очень опасной реальностью. Снимая на видеокамеру по приказу своего непосредственного руководства все, что представляет интерес для тех, кто пойдет по проложенному нашей разведгруппой маршруту, я только за сегодняшний выезд наснимал таковых невозможных вроде бы существ несколько сотен.

– Апатит твою Хибины! – скороговоркой выдает Семен Семеныч, резко взяв в сторону и вдарив по тормозам со всем усердием…

Мда, это надо снять…

Совсем рядом с капотом нашего грузовика стоят ноги. Голые человеческие ноги с тем самым, к чему они обычно прикрепляются – бледные, с синюшными трупными пятнами. Босые, но какие-то рваные тряпки внизу болтаются. А вот сверху… сверху – из таза торчит столб позвоночника с черепом наверху. Все, что было выше пояса, словно сорвано страшной силой, как и ткани с головы, только на макушке нелепый ежик из недогоревших волос. Все грязное, закопченное. И неподвижное.

Саша удивленно втягивает воздух:

– Прямо как в «Хищнике»… Только грязное и не до конца выдранное.

– Кто ж это так развлекался?

– Может, и впрямь весь катаклизм – инопланетного происхождения? – задает уже не меньше десятка раз слышанный вопрос Семен Семеныч.

– Ну, это уже бред. Чтобы катастрофа развивалась по идиотскому голливудскому сценарию? – возражает Саша, нервно тиская зажатую в руке рацию, названную им «Длинное Ухо».

– Так они столько всякого наснимали, почему бы и нет? «Близнецов»-то ведь точно как по-голливудски долбанули!

– «Близнецы» – это не инопланетяне. Сами амеры и долбанули…

«Длинное Ухо» спрашивает, что встали. Проще показать, чем объяснить.

Отъезжаем в сторону, чтобы следующему за нами в простреленном УАЗе Старшому было тоже видно.

Николаич присвистывает в рации.

– Интересное кино. Сняли?

– Снял.

– Чего стоим? Трупов не видали?

– Видали, но этот какой-то уж совсем наособицу.

– Вот на семинаре и разберетесь. Поехали, поехали!

Двигаемся дальше, смотрю в зеркало заднего вида – безглазый череп словно провожает мертвым взглядом наши машины…

Выкатываемся на развязку, здесь наша сбродная колонна из надыбанных за сегодняшний день разношерстных машин встает, и мне приходится снимать долго: станция Предпортовая, куча всяких промышленных предприятий, складов, мелькомбинат – короче говоря, ни черта я не понимаю, что где, но Семен Семеныч тут не раз бывал, и по старому принципу «не выпендривайся, пальцем покажи» целеуказует без проблем.

Вспомнив про конфуз моего приятеля-журналиста, который с башни Нарвского замка должен был отснять старейшее в республике Эстония промышленное здание, а вместо этого запечатлел синагогу, на что читатели указали уже после выхода газеты, все время показываю драйверу то, что снял.

Сразу вслед за этим снимаю по другую сторону – вроде как это окраины Авиагородка, какой-то склад топлива – Николаич велел. Склад внешне в полном порядке.

Съемку прерывает увесистый толчок в бок.

Саша одновременно кричит в «Длинное Ухо»:

– Колонна бронетехники! На встречной!

Видеокамера позволяет приблизить эту бронетехнику. Колонна – да, пожалуй, но далеко не вся – бронетехника. Спереди – БТР не то 70, не то 80 – не разбираюсь я в них совершенно; сразу за ним военный грузовик с кунгом, потом пара автобусов и замыкают все это два грузовика штатского вида и еще один БТР.

Колонна начинает притормаживать и встает, чуток не доезжая до нас.

Ствол дудки крупного калибра в башенке переднего БТР застенчиво поворачивается в нашу сторону.

Мило.

Николаич, не торопясь, проходит рядом с нашим грузовиком. Останавливается на полпути к бронетранспортеру.

– Вот ёж твою медь – отчетливо выговаривает Семен Семеныч. – Если начнут поливать, то и не рыпнемся.

– А спрыгнуть если с дороги?

– Ноги поломаешь – высоко тут…

Да, кольцевая трасса высоко поднята над землей, пропуская под собой железнодорожные пути. Этаж третий, пожалуй, а то и выше получается.

– Но на шашлык-то идти не хочется – грустно замечает Саша, и мы все трое передергиваемся, вспомнив недавнюю встречу с людоедами. Как бы и эти встречные не оказались такими же отвязными молодцами.

– Постарайся поскорее разлить желчь, пусть им горько будет…

Остается сидеть, ждать…

Ждем.

Прошло несколько веков, наверное, потом в головной БТР отваливается боковая дверца-ступенька и оттуда вылезает чувак в городском камуфляже и берете.

Не торопясь, идет к Николаичу.

Останавливается в паре шагов.

Небрежно козыряет.

Саша нервно хихикает:

– Ваши документики, гражданин!

Точно, это же мент, я-то смотрю – камуфляж знакомый.

Николаич ведет себя спокойно: о том, что начнет вертеть башкой в опасной ситуации, оценивая расклад, и таким образом оповещая остальных, он не раз толковал. Значит, похоже на то, как говорит обычно наш пулеметчик Серега, – это тоже обычные выжившие. Но получше экипированные, что сразу видно.

К менту подходят еще двое мужчин – один в военном камуфляже и гражданский. Правда, у обоих за плечами «весла». Но вместо разгрузок – на солдатских ремнях с цинковыми пряжками древние подсумки из брезента.

Николаич машет рукой, подзывая к себе.

Подходим. Правда, остальные ребята из нашей группы, а также все примкнувшие к нам беженцы остаются в машинах.

Оказывается, это техника с учебного центра МВД в Молосковицах. Занимаются вывозом уцелевших – правда, в отличие от нас, берут не всех, а только тех, кто подходит по полу, возрасту и профессии.

Сильно удивляются тому, что Кронштадт устоял. Как-то упустили они мореманов из внимания – но по сухопутчикам дают несколько точек, где вояки удержались.

Не удержавшись, спрашиваю, а куда спихивают всех остальных.

Не моргнув глазом, мент отвечает: к воякам – те дальше по КАД находятся. Будем проезжать – не пропустим. В свою очередь, спрашивает, что мы такого хорошего видели.

Николаич хмыкает и предлагает поделиться информацией взаимно.

Мент задумывается. Я пока рассматриваю автомат у него на груди. Первый раз такой вижу – явно АК, но непривычного вида: по силуэту – калаш, только газоотводная трубка непривычно толстая. А все, что было в АК-74 из черного пластика, тут из какого-то серо-зеленого, да еще и цевье слито воедино с накладкой на газовую трубку.

Не могу не отметить, что дисциплинка у них на уровне – никто поперед батьки не лезет. Разве что военный спрашивает разрешения выпустить публику из автобусов «для оправиться».

Мент разрешает, и скоро на дороге уже сильно позабытая картинка: «мальчики направо, девочки налево».

По физиономии мента видно, что он парень-жох. Но и Николаич не в соломе найден. Оба это видят, и начинается этакий торг информацией, с попутным прощупыванием, кто чем может быть полезным.

У ментов – техника и оружие в неплохом наборе. Правда, с топливом и боеприпасами неважнец. Пока хватает, но хотелось бы и побольше. Делиться броней не рвутся.

Ответно Николаич соблазняет всякими благами выжившего города, каким сейчас получается Кронштадт, и среди благ больница занимает не последнее место.

На предложение мента присоединиться к ним Николаич вежливо отказывается, а на попытки запугать (мент никак не может не проверить и такое) отвечает, что все, что мы говорим – репетуется на Кронштадт. Немедленного ракетного удара за наши обиды он обещать не берется. Но отношения будут попорчены, а кому это сейчас надо?

Мент с этим соглашается, хотя у меня создается впечатление, что и угрожать он стал по привычке, без особой старательности.

Нам от этой встречи пользы ровно никакой, а молосковицкие узнают, зачем это мы сеткой стекла прикрыли. Морфов они не видели, шустрики только попадались. Экие счастливчики… Не уверен, что они в это поверили, но вроде как призадумались. Дополнительно пытались нам всучить семью театрального критика, но Николаич вежливо отказал, ссылаясь на загруженность транспорта…

Еще Старшой рассказывает про людоедов, что тоже воспринимается как байка. Ну да к Финскому заливу им выдвигаться пока без надобности, но если что – проверят, кто какие шашлычки жарит. У них пока все пучком – кушают только правильную еду.

В свою очередь, сообщают волну и позывные сидящих неподалеку от нас ОМОНовцев.

Тут к Николаичу подходит Дима-опер и говорит, что у одного из штатских обнаружил винтовочку, о которой давно мечтал.

Мент поднимает бровь.

Дима тычет пальцем в справившего свои нужды паренька лет шестнадцати.

У того на спине болтается странный агрегат – явно снайперская винтовка, причем впридачу еще и с глушителем, но какая-то очень короткоствольная, несерьезная, несмотря на сошки и прочие прибамбасы, положенные снайперке.

– Что дадите взамен? – спрашивает, немного оживившись, мент.

– «Клин» и две обоймы.

– Не смешите мои тапочки. У нас «Клинов» вагоны и фургоны. А это – штучный товар.

– Но ведь малопулька!

– Зато снайперская и бесшумная.

– Хорошо – тогда можем дать еду из ресторана.

– Китайского или корейского? Крысы и собаки? – ехидничает мент.

– МакДональдс. Пойдет?

– Черствые булки?

– Нет, все из холодильника. Двадцать килограмм полуфабрикатов под гамбургеры и чизбургеры. В комплектности. То есть булочки, мясо, сыр, шпинат.

– Там еще был лук.

– Лука нет. И помидоров нет. Дам двойной набор соленых огурчиков.

– Тогда это не ресторанная еда. И огурчики – какой дурак потратит на бигмаки!

– Ну, как хотите. Дима – придется тебе обойтись…

Николаич поворачивается и показывает спиной, что ждет ответного предложения. Типа, вот уже ухожу. Почти совсем весь ушел.

Мент хмыкает и говорит:

– Сорок килограмм. И я все взвешу.

– Тридцать!

– Тридцать пять. И еще пятьдесят пирожков с вишней.

– Тридцать три. И откуда вишня?

– Пятьдесят пирожков! И заберете семью театрального критика.

– Тридцать пирожков, если с семьей. К слову – семья большая?

– Он с женой.

– Жена красивая?

– Нет, она тоже критик.

– Да это шантаж и грабеж!

– Винтовка куда дороже стоит! И учти – сейчас таких уже не делают.

– Хочешь сказать, что только по доброте душевной?

– Точно так. Сам себе удивляюсь.

– Тогда тридцать пирожков.

– По рукам.

Далее мент и еще несколько человек тщательно принимают груз и оттаскивают его в грузовик. Мы взамен получаем куцую снайперку и пару пожилых, пришибленных судьбой супругов. Их сажаем на освободившееся в УАЗе после выгрузки пакетов с едой место.

В итоге желаем друг другу доброго пути, встречные рассаживаются по своим местам и катятся своей дорогой.

– Грузовичок такой я бы не прочь был получить – мечтательно замечает Николаич.

– Это который зеленый – военный?

– Получается так… Зилок 4334… Симпатичная вещь. Нам бы не помешал.

– А мне непонятно, почему они броней не выручают своих ОМОНовцев.

– А почему мореманы не выручают курсантеров из училища им. Фрунзе, не удивляет?

– Удивляет. А почему, кстати?

– Да потому. Высокая политика.

– Это как? – продолжаю тупить я.

– Получается так, что очень просто. В Дзержинке – парни самые что ни на есть демократические – из низов, тэк скэзэть. Максимум карьерного роста – каперанг, да и то сложно этого достичь: инженеры же, не командиры. Потому амбиции – низенькие. Да и в другом у них амбиции – зато могут починить реактор при помощи кирпича, куска проволоки и пары гвоздей. Стыдно такие вещи не знать – питерские девушки и то в курсе и потому женихи из Дзержинки как бы не очень котируются у невест – вечно в мазуте, масле, погоны жиденькие, денег мало и гордятся тем, что девушка и понять-то не сможет из-за сплошной технической терминологии.

А во Фрунзе – учатся многие родственники весьма высокого полета птиц, элита морская потомственная, амбиции у фрунзаков – как у молодого Цезаря, карьеру могут сделать – ого-го какую. И у невест фрунзаки – самая желанная добыча.

Вот и представьте, Доктор, кто коменданту Кронштадта больше нужен: несколько сотен инженеров по разным коммуникациям и без амбиций – или несколько сотен Цезарей начинающих. Ну да, они могут провести флот через три океана по звездам, но вот копаться в говне и мазуте и чинить коммуникации их хрен заставишь – они ж все во сне видят, как по «Розе ветров» пройдут…

– Это как?

– В актовом зале училища в самом центре паркет в виде розы ветров выложен. По традиции прямо через нее может идти чин не ниже адмирала. И только. Остальные же права такого по традиции не имеют, потому обходят. Странно, что вы такого не знаете – вроде ж даже ленинградец…

И что еще сказывается – начальство во Фрунзе повыше рангом, чем каперанг Змиев. Потому выручать он их станет, когда они совсем в ничтожество впадут и сами поймут, насколько их облагодетельствовали. Не раньше.

– Вон оно как!

– Получается так. Ну, по коням.

Двигаемся дальше.

Честно признаться – уже умотался. Потому снимаю указанные объекты на полуавтомате… Магазины, склады, предприятия, которые чем-то могут быть интересны. Еще делаем проскок на паре УАЗов по Пулковскому шоссе – ближе к городу у комплекса магазинов оказывается весьма густая толпа неупокоенных, а в сторону аэродрома кто-то уже уселся на складах и предупредительно пострелял в воздух, когда мы приблизились. Хорошо хоть, не по нам…

– А знаете, Доктор – вот вы толковали о руководстве… – поднимает брошенную было тему водитель.

– Ну, толковал…

– И с чего это вы посчитали, что оно могло за рубеж рвануть?

– А почему – нет?

– Так вроде оно же наше?

– Ну, так оно же очень неоднородно. Вон бывший предсовбеза сидит в Лондоне и призывает устроить крестовый поход на недемократическую Россию. Или вон Илларионова уволили – а он сразу дернул в США и давай там, опять же, требовать санкций. А ведь не член собачий – советник Президента как-никак. Гостайны знает наверняка – а рванул в Штаты. Вот можете себе представить, что Кондолиза эта после отставки в Россию рванет и будет тут требовать, чтоб США наказали за ее отставку?

– Не, не получается.

– Вот видите. Потому как ее хозяева – в США. Ну, и у Илларионовых хозяева – тоже там. Или в Лондоне. Помните, как наших руководителей легко сажали: раз – и Адамов в тюрьме, раз – и Бородин… И ничего так…

– Мда… Ладно, я лучше песню спою. А то вы еще тут гадостей наговорите… Лучше слушайте:

– Ну как, понравилась песня? – горделиво спрашивает Семен Семеныч.

– Отлично! Просто замечательно. Только вот, наверное, надо было бы снять слева – там же Мясокомбинат и Институт Крылова были?

– Нечего там снимать – полностью демократизированы.

– Что, вот прямо полностью?

– Ага. На всем мясокомбинате работал, может, один цех – колбасу делали, а остальное – либо в забросе, либо в аренде. Дружок мой Валерка оттуда кондитерские изделия возил…

На Московский проспект соваться неохота – в районе Шушар немыслимая свалка машин, дороги не видно. Дальше подкатываем к ТЭЦ.

Мне приходится побегать, чтобы выбрать лучший ракурс для съемки: оказывается, тут, в Купчино, здоровенная овощебаза и куча всяких складов. Что интересно, живые здесь явно есть; мало того – вижу, как туда заворачивают несколько грузовиков. Да и дорога изрядно почищена – все брошенные машины стоят на обочинах. На ТЭЦ такой яркой жизни не видно, но Семен Семеныч говорит, что видел нормальных людей на территории… Ну да, тут же и вооруженная охрана была, и режимный объект опять же…

Но вот зомби я видел куда больше и куда чаще, чем живых…

Потом сплошной чередой – склады, терминалы, предприятия – и так до Невы. Красавец вантовый мост дает возможность сделать подробную панораму. А дальше опять те же гаражи. Предприятия и склады. Сроду бы не подумал, что их так много, а мы еще и половину дороги не проехали. Как-то не обращал раньше внимания, какой громадный город, в котором я прожил всю свою жизнь…

Ну, не всю жизнь еще… Надеюсь, еще поживу…

Кусок трассы, на котором нет ничего особенного, и можно перевести дух, откровенно радует. Зато очень скоро встаем на трассе, и долго снимаю комплекс магазинов – тут и ИКЕА, и МЕГА, и еще что-то. Прямо при нас от магазинов выруливают пять грузовиков и катят к нам. Я не заметил, откуда они взялись, но что на площадках магазинов машин немного, я и отсюда вижу. Стоячих зомби нет, зато с краю явно валяется пара десятков тел.

Грузовики выезжают на КАД и скоро останавливаются рядом с нами.

Оттуда вылезают мужики в камуфляже, но камуфляж разношерстный и по виду и по цвету. Двое так вообще в черном да еще и в касках. Настроены настороженно, но стрельбы не открывают, хотя все оборужны – вижу у них калаши со складными прикладами, ну да в кабине такие – в самый раз.

Снимаю, но по возможности незаметно, не из положенной позиции, а положив камеру на торпеду в кабине.

К подъехавшим подходят Николаич с Димой. Один из черных кивает и, по-моему, даже делает движение рукой к козырьку. Но удерживается. Не стал козырять.

Разговор идет совершенно спокойно, потом черный достает блокнотик и начинает что-то черкать, как усердный школьник на диктанте, а Николаич всей своей фигурой изображает смирение и терпение школьного учителя, в тысячный раз повторяющего свое исконное «Мама мыла папу рамой».

Стоящий за спиной черного долговязый парень в камуфляже, очень сильно напоминающем мне эсэсовский пятнистый времен войны, заглядывая через плечо пишущего черного, быстро перекатывает информацию к себе на какую-то бумажку.

– Ишь, двоечник – шепчет Саша, глядящий туда же.

При этом небрежно лежащий автомат Саши смотрит дулом как раз на группку встреченных.

Николаич подносит к голове коробочку «Длинного Уха». Зуммерит у нас в кабине.

Саша дисциплинированно откликается. Оказывается, мы можем выйти размять ноги. Про охранение – не забываем.

Вылезаем из кабины. Снимаю на камеру встречу, при этом заметивший мои действия второй черный тут же решительно двигается в мою сторону, громко и грозно вопрошая:

– Кто дал разрешение на съемку?

И решительно тянется рукой к видеокамере.

Семен Семеныч ловко втискивается между нами. Саша передвигается вбок, открывая для себя директрису стрельбы, но тут оторвавшийся от записей пишущий начальник поднимает башку в зеленом шлеме (именно шлеме, а не обычной армейской каске) морщится и громко останавливает напарника:

– Леша! Это не журналисты, а мы не на задании. Уймись.

Леша унимается. Похоже, что спонтанно при виде камеры сработали вколоченные рефлексы.

– Закурить не найдется, мужики? – дружелюбно спрашивает он.

– Да вся команда некурящая собралась… – отвечает ему вежливый Саша.

– Здоровье бережете?

– Ага. Вот – Доктор не разрешает. И, к слову, у тебя в кармане неплохие сигареты.

– Чужие вкуснее, – откровенно лыбится Леша.

– Да-а ла-адно, как говорит Канделаки, скажи уж лучше, что так привычнее разговор начинать.

– И это тоже. Вы что, и впрямь из Кронштадта?

– Ага. Как в фильме, – замечает наш водитель.

– Каком фильме?

– Вот, уже молодежь подросла… Известно в каком: «Мы из Кронштадта».

– Не слыхал.

– Ясен день, не кунг-фу же…

– Да-а ла-адно, как ты сам сказал…

Пока они треплются, я доснимаю сцену встречи. Зачем – не знаю, но вдруг пригодится.

Немного прохожу вдоль ограждения трассы – хочется взять вид этой группы гипермаркетов получше. В операторском раже немного забываю про то, что на дороге может быть не вполне безопасно – что мне и выговаривает Сергей, стоящий на страже.

Наши найденыши тоже повылезали из своих машин, но разбрестись им не дали. Кучкуются, не отходя далеко. Объясняю Сереге, что неплохо бы пройти метров 50 – так будет и боковина видна этого комплекса, и фасады тоже.

Серега окликает мужиков-беженцев, чтоб смотрели по сторонам, и провожает меня, аккуратно и грамотно прикрывая. С его дудкой рядом мне становится куда спокойнее, и работать уже проще.

Замечаю то, что то ли упустил впопыхах, то ли только сейчас открылось с нового ракурса: на ветках деревьев у парковки трепыхаются несколько зомбаков, подвешенных как на гравюрах Колло, но при этом трепыхающихся… Дистанция невелика – видно в деталях. Ну, трепыхаются – сильно сказано. Скорее, шевелятся.

Кроме этой детали, замечаю еще будки на крышах. Сделаны, по моему разумению, из подвернувшихся под руку материалов, из двух дымок валит – печки, наверное, внутри.

Но это не самое важное – важнее то, что я точно вижу стволы как минимум трех пулеметов. Конечно, от современного противника – зомби – ДОТ не обязательно делать из бетона. И караулки на крышах поставлены грамотно: под прострелом и фас, и дорога, на которой мы стоим, и подъезды к магазинам. И сидеть внутри достаточно комфортно – это не под открытым небом за мешками с песком. Хотя какую-то защиту они там должны были бы поставить – мало ли кто с дороги пульнет…

Когда возвращаюсь обратно, группки уже расходятся – встреченные рассаживаются по своим грузовикам, наши тоже лезут по машинам. Грузовики берут резкий старт и быстро уходят от нас прочь. Мы придерживаемся прежней своей скорости – ну, типа, чтоб отснять все подробно, но я-то, посидев в УАЗе с вынесенными стеклами, понимаю, что на скорости не то что попугаи, подаренные нам так неожиданно, простынут, а и наши компаньоны заледенеют.

Саша рассказывает, что это сборная селянка из Медвежьего стана. (Вот уж имечко для поселка!) Там в куче оказались и заводские с предприятия, делающего взрыватели, и инженеры из соответственного НИИ, и полицейские (мы как раз с ними и разговаривали), учебка там для наркоконтролеров оказалась очень кстати, да плюс, конечно, местные, беженцы из Питера и все, кто живым добрался.

Вот вся эта орда подмяла под себя эту группу магазинов и худо-бедно их контролирует. Спрашиваю насчет того, кто тут висел. Вроде как, со слов этих полицейских, были стычки с несколькими группами не то бандитов, не то просто беспредельщиков.

– Чушь. Обычные пьяные мудаки, устраивавшие погромы в магазинах. На рупь выпил, на сто разбил и на тыщу нагадил…

– И что, за это сразу вешать? – несколько удивляется Саша.

– А почему бы и нет? – хмыкает Семен Семеныч. – Вот Доктор, небось, это и обосновать может легко.

– С чего бы это мне обосновывать?

– Интеллигентный человек, – Семен Семеныч хитро косит глазами в мою сторону – всегда с легкостью найдет оправдание любой мерзости. Неужели не сможете найти исторических примеров пользы жестокости?

– Это-то легко. Недалеко ходить – цивилизованные англичане несколько сотен лет вешали за все подряд – и за бродяжничество, и за мелкое воровство, и за все остальное…

И за дебош в лавке с нанесением ущерба – тоже вполне повесили бы…

– На это положено отвечать, – хихикает Саша, – что когда одних воришек вешали, другие тырили по карманам у зевак и, дескать, эта жестокость бесполезна – любимая отмаза либеральная в инете была. Причем не смущались тем, что это в точности соответствует их любимой фразе об английском газоне, который триста лет стричь надо, чтоб хорошим был.

– А на это положено отвечать, что потом вешали и этих воришек, и тех воришек, которые уже на их казни крали, – тоже вешали… Так что за сотни лет воспитали законопослушную публику. А незаконопослушную – банально повесили. И в Германии ровно то же было, и во Франции… Только в Англии это было пожесточе. Сиживали в инете, сиживали!

– Вот! – торжествует наш водитель. – Я же говорил – интеллигентный человек может оправдать все, что угодно!

А ведь подловил он меня, ехидина…

Дорога идет по неинтересным в плане выживаемости местам. Единственное, на что обращают мое внимание – какой-то хладокомбинат, стоящий в километре от дороги.

Да эти промышленные коробки уже осточертели до сблева… Да их же сотни!

Но я понимаю, что потом все эти видеоматериалы не один раз отсмотрят штабники в Кронштадте, и очень может быть, что по нашим следам пойдут группы для взятия под контроль жизненно важных предприятий, участков дороги или поселков.

Потому – снимаю и снимаю…

– О, сейчас, наконец, армейские должны быть, – замечает водитель.

– А что тут?

– Ржевский полигон имени соответствующего поручика. Самая здоровая пушка СССР тут стоит. Так и называется – Главный калибр Советского Союза! Только хрен доберешься – все под охраной.

– А вы откуда узнали? – поддерживает разговор Саша.

– Был в Финляндии – ездил на экскурсию на Мокрый остров, там такие же стояли. Финны хвастались, что их пушки в отличном состоянии, а вот наша, дескать – ржавая до визга.

– Это что, финны такие же пушки сделали, как СССР?

– Ага, как же… И та, и те – российские. И у финнов все-таки, думаю, калибром пушечки-то поменьше… Не уникумы.

– А, вон оно как… так тут и сейчас полигон?

– Не знаю. Но военные тут были точно. Хотя их сейчас куда меньше стало: вон казармы – так там сейчас страйк-бол. Типа пейнтбола, только для честных.

– Это как?

– Ну, в пейнтболе если попало – так сразу по краске видно, а в страйке – нет. Саша, сообщи Старшому – пикет впереди.

– Где? Дорога пустая же?

– У моста справа – явно блокпост. Дорогу перегораживать не стали, а вот расстрелять тех, кто прорываться попробует – раз плюнуть.

– Наблюдаю блокпост и патруль еще один.

– Где?

– Над КАД поперек – путепровод. Вот они на нем.

Ого! Серьезно у них тут все: на путепроводе стоит БТР, смотрит дудкой вниз, чуток подалее, за бетонными блоками, приземистая БМП и рядом с мостом – еще одна.

Только танков не хватает.

Мда, Ржевский полигон.

Сильно похоже, что нас тут ждали – на обочине довольно спокойно стоит группка вооруженных АК-74 людей. Явно вояки. Один из них машет рукой.

Послушно тормозим.

Николаич подходит к стоящим.

Видно, что здороваются.

Нам Старшой никаких знаков не подает, ведет себя спокойно.

Беседуют.

Незаметненько снимаю, что тут и как. Саша замечает еще пару БМП, обеспечивающих круговую оборону. Дорога тут под прицелом. Я тем временем обнаруживаю будки за машинами – ну точно, блокпосты.

Дорогу могут перекрыть на счет раз.

Николаич подходит к нам, открывает дверь.

– Вояки предлагают нам взять с собой десяток раненых и спрашивают: на семинар их медики могут прибыть?

– Что за раненые?

– Не знаю. Но получается так, что тяжелые.

– Ну, я так не против.

– Ага. Я уже согласился – нам броник придадут для усиления.

– С чего они про семинар узнали? Им что, звонили?

– Звонили – те мужички, что с нами пообщались у ИКЕИ. Языками…

– Что-то мне говорит, что особо нам выбора и не оставили?

– Не без того. Полностью добровольно… И отчасти принудительно…

– Ждать долго придется?

– Нет, у них уже все готово…

– Что-то не очень верится…

И действительно, минут пятнадцать ждем. Разговаривать под прицелом как минимум трех серьезных огнестрельных приспособлений не тянет, да и вояки выглядят уставшими – тоже не очень общительны.

Что странно – справа и слева у дороги разнесенные вдрызг пятиэтажки. Бои у них тут, что ли, были?

Наконец, выкатываются две машины – медицинская обшарпанная «таблетка» и фургончик. Следом катит БТР–70. Техники тут у них… Но коптит БТР изрядно, старенький уже, видно.

Вылезаю из кабины под снежок, иду к новоприбывшим. В кабине таблетки – двое.

Шофер нормален, а вот пассажир выглядит паршиво. Стучу в стекло со стороны пассажира. Чуток стекло опускается.

– Вы сопровождающий?

Шофер машет рукой – дескать, отсюда подходи.

Подхожу.

– Это больной – медиков с собой не брали, у них работы и так до дури, не оторваться.

– Больных много?

Шофер мнется.

– Слушай! Нам выбирать нечего под всеми этими дудками и под конвоем БТР. Все равно едем в больницу, так мне знать надо, что везем.

– А ты кто?

– Дед Пихто! Врач я.

– Че, серьезно? А что ты тогда не в больнице?

– Забыл тебя спросить. Что за больные?

– Да я без понятия. Во второй машине санитар – его и спрашивай. Вот этот рядом – кашляет. Это заразно?

– Нет… наверное.

Санитар во второй машине – сухонький мужичок под пятьдесят. Но, в отличие от шофера, замечает сумку у меня на заднице и потому не хорохорится. Всего больных – дюжина. Тяжелых – трое: у одного газовая гангрена, которую не удалось подавить, а ногу ампутировать он не дает – здоровый мужик, да и родственников у него полно, потом не расхлебаешь; девушка после аппендэктомии, но удаление прошло как-то не очень удачно, хотя вроде бы любой врач аппендицит удалить обязан уметь, а сейчас, вероятно, перитонит завязался; еще один – с явным столбняком, диагноз поставили с трудом – такого давно никто в глаза не видал. Остальные – вперемешку с обострениями хрони своей и прочими мирными и привычными бедами, тут в момент ставшими совершенно непереносимыми.

– Инфекционные болезни есть?

– Нет, все с этими хворями – вон, на поле. (Тычет пальцем в табор из палаток и вагончиков на пустыре).

– Решительно тут у вас.

– А что еще остается? Да, и не раздражайте командира БТР.

– С ним что?

– Зубы болят. Вторую ночь не спит. А стоматологов у нас нет.

– Мда… Подарочек… Учтите, если тащим укушенных или инфекционных больных, а вы меня не предупредили, будет очень плохо сначала мне, потом еще хуже – вам. Нет возможности кому-то из пациентов обратиться и перекусать остальных?

– Да не должны – на всех платки надеты, чтобы рта не открыть было. Ну, и присматривают друг за другом, разумеется.

– Жидковатая защита.

– А они вооружены. Частью. Кто повменяемее. В основном, кто вменяемые. И этот, с гангреной, сразу предупрежу – тоже с пистолетом… Но он пока тоже немного вменяем…

– Подарочек…

Из люка БТР высовывается злющая распухшая рожа, обмотанная какими-то тряпками, отчего похожа на футбольный мяч.

– Эй, ты, выкидыш свиной! Долго еще задерживать будешь?

– Я врач. Мне нужно, чтоб все пациенты доехали живыми. Это вы две ночи не спали?

– А то, твою мать, ты сам не видишь! Глаз нет, придурок?

– Вы пока тряпки эти смотайте с себя. Там компресс?

– Да ты очумел, живодер! Я же застужу еще хуже!

– Там у вас компресс?

– Ну да, со спиртом, чтоб грело!

– Нельзя греть снаружи. Только хуже будет. Снимайте все. А насчет хуже – вы считаете, что может быть хуже? По-моему, хуже некуда. Снимайте, снимайте!

– Отвечаешь? – недоверчиво спрашивает бедолага и испытующе таращит на меня запухшие глаза.

– Отвечаю. И пошлите кого-нибудь за горячим чаем в термосе. И лучше не сладким.

– Что, пить захотелось?

– Нет, это вам – рот полоскать, пока едем. Лучше бы шалфеем, или корой дуба заваренной, или водой с солью и содой, но и чай пойдет – главное, чтоб горячий.

– Ты что, серьезно? – всерьез удивляется новоиспеченный пациент.

– Совершенно серьезно. А сейчас я тебе таблеток дам.

– Уже давали. Пару горстей, бнах!

– Ничего, я правильные дам.

Что ж дать-то ему? А вот «найз» и дам. И пару темпалгина. А вообще-то, если б не кой-какой опыт – впору было бы в штаны наложить. Пациент, съехавший с катушек, способен наворотить черт знает чего – во время боевых действий раненые, бывало, и стреляли в медиков, а потом объяснить не могли, почему это делали…

А тут у пациента и автомат на плече, и крупнокалиберный пулемет…

Таблетки взял. Съел без запивки. Судя по слезящимся глазам и выражению лица, готов на что угодно, лишь бы чуток отпустило. Пару ночей ходить по стенкам – это воодушевляет сильно.

Посланный за чаем паренек оборачивается быстро:

– Во! Лучше, чем чай! Кофе с молоком! Сказал, что для больных!

– Мудило! Я ж тебе внятно сказал – чай! В жопу тебе кофе! – ревет командир БТР.

Влезаю в беседу, пока до смертоубийства не дошло:

– Нормально, кофе тоже годится! Горячий?

– Кипячий! – это паренек говорит.

– Тогда полощите рот, только не ошпарьте слизистые. Чтоб горячо, насколько терпимо. Но без ожога.

Мужик с перекошенной мордой – а раздуло его качественно, что особенно заметно после того, как он тряпки с головы смотал, – смотрит подозрительно:

– А ты точно врач?

– В чем сомненья?

– Да тебе один хрен – что чай, что кофе… Чтоб кофеем рот полоскать…

– Не один. Я вам внятно говорил: заварка шалфея или коры дуба – лучше. У вас есть заварка с шалфеем?

– Глумишься? Откуда тут шалфей?

– Ну вот. Принцип простой: снаружи греть больные зубы нельзя – лицо еще больше отечет, и боли будут интенсивнее. Греть надо изнутри – ополаскивая больную десну. Горячей жидкостью. Постоянно. Кофе – жидкость?

– Ну, жидкость.

– Вот и полощите. Приедем – найдем и шалфей, и стоматолога. Хотя зуб придется драть: бессонная ночь – прямое показание.

– А если не драть?

– Потом придется операцию делать на челюсти, потеряете пару-тройку зубов. И давайте закончим разговор – вам полоскать и полоскать…

Болезный улезает в люк. Подмигиваю пареньку и возвращаюсь к санитару.

– Это кто ж тут у вас?

– Да всякие разные, – и санитар перечисляет пару десятков предприятий, ВОХР, подразделения с Ржевского полигона и так далее…

Все-таки вернуться обратно в кабину – приятно. Трогаемся – ну, если не гора с плеч, то такой курганчик…

– А кроме вояк, тут кто еще? – интересуется мой напарник.

– Да всякой твари по паре: и ВОХР с завода, и заводские, и химики, и местные. Беженцев набрали еще… Монолитовцы тож…

Саша подпрыгивает:

– Какие монолитовцы?

– Гаражный кооператив здоровенный так называется. От них тут отряд самообороны. А что ты подпрыгнул?

– Не, так, ничего…

Прыскаю про себя с серьезной физиономией – явно Саша в «Сталкера» рубился…

Тем временем нам дают отмашку, трогаемся дальше.

На пустыре за блокпостами табор: яркие туристические палатки, строительные вагончики, автомобили. Пара вышек с силуэтами на них. В ту сторону как раз санитар показывал.

– Это что такое за цыганский лагерь?

– Беженцы, наверное. Санитар толковал, что тут у них инфекционные больные.

– Дык тут домов полно. Разместили бы в тепле.

– Ну, это типа карантина. А может, в домах места нет или опасно. Хотя если тут дизентерийные – лучше их в чисто поле.

Прокатываемся уже разросшейся колонной по Беляевскому мосту.

Тут меня дергают снять какую-то нефтебазу в полукилометре от дороги.

Встряхиваюсь. Чего-то замотался. Спать хочется сильно. Саша откровенно зевает.

– Эй, вы, кончайте зевать, – буркает Семен Семеныч. – Глядя на вас, и меня в сон потянуло! Хотите уехать в кювет? Не хотите – тогда давайте общаться. «Грачи» вы или кто?

Раз едете пассажирами – извольте увеселять водителя. А зевать да спать – себе могилу копать.

– А вот что вы так презрительно про «Жип Широкий» отозвались? Вроде бы «Чероки» получше УАЗа будет? – продолжает Саша уже вовсе забытую тему.

– Дык а как о нем отзываться? У джипа – и несущий кузов! Курам на смех. Далее – зеркала очень быстро начинают портиться. Все шильдики ржавеют за год. Ну, и с электрикой беда. Вот остановимся – спросите у Нади, что сейчас джип ведет: подогрев сидения работает или нет. Готов на рупь поспорить – не работает. А самое главное – коробка автомат для джипа. Если его по нашим дрищам гонять – выходит из строя на раз. Ну и получается: джип – девок в казино возить. А для этого джип не нужен. Это – понты. Самое смешное, что целая куча этих самых чероков – заднеприводные. Вот это уже понтее понтов. На брюхе – шелк, а в брюхе – щелк.

– О, а я вдруг подумал: можно же у Нади, кроме электроподогрева, и про подарки женщинам в больнице спросить! Она и женщина, и медик.

– Спохватились! Уже спросили. Она меня при всех в галошу посадила и плавать отправила.

– Когда это вы успели-то?

– Пока вы в «Макдональде» шарились. Мне эта мысль в голову тоже пришла. Я ее спросту и спросил.

– А она?

– А она глянула так и спрашивает: «Вы же вроде говорили, что женаты?»

Ага, говорю, уже двадцать шесть лет.

Она так картинно удивилась и заявляет: «И что, ваша супруга никогда колготок не носила?»

Ну и все. И сказать нечего. Конечно, колготки… Умыла девчонка, как маленького…

– Ловко! Действительно, все гениальное просто. И что будем делать?

– Есть у меня наколка на карте, где колгот куча.

– Сейчас приберем?

– Нет, сейчас не получится.

– А где колготы-то?

– Будете ржать – высажу.

– Не будем.

– В кузове моей фуры. На том же предприятии, откуда этот грузовик с бананами брали. Рядом с американцем этим как раз стояла.

– Семен Семеныч, при всем уважении – Бугага!

– Вот так и знал, что заржете.

– А что еще остается?

– Ржать внутренне. Про себя, с соответствующим выражением лица.

– Извините, но реакцию надо было обозначить, чтоб показать свое участие в беседе. Вот представьте – вы сказали, где колготы. А мы сидим с индифферентными мордами. Как-то не по-человечески… – приходится оправдываться мне.

– Ладно, проехали, – великодушно прощает нас шофер.

– А что вы про пушки рассказывали – интересуетесь вопросом?

– Нет, это так. По детским впечатлениям, – улыбается Семен Семеныч.

– А что за детские впечатления?

– Я перед армией в ДОСААФе на водителя учился. А положено было еще и работать: школу закончил, а до армии еще время оставалось – пока восемнадцать лет стукнет. Ну, и поработал некоторое время, пока прав не было, еще в Артиллерийском музее. Вот там пришлось пушки покатать.

– С чего это так? Там же они навечно поставлены?

– А как раз была реконструкция пятого зала.

– Это который про начало Великой Отечественной?

– Он самый. Там уже подиумы старые стали ломаться – пушку же для хранения вывешивать надо, а если она на колесах стоять будет, то наполнитель резиновый – гусматик – деформируется, и катить такую пушку будет нельзя.

– Точно, я видал: у нас маневры были, так в артполку треть гаубиц накрылась после небольшого марша в сто километров – от колес аж ошметья летели… – вспоминаю я свою не очень давнюю службу в армии.

– Вот-вот. Пушки со старых подиумов скатили, и они в зале стояли вполне себе на полу. А со старыми подиумами распрощались – разобрали и вынесли. Новые же задержались. Ну, и так вышло, что я участвовал сначала в снимании пушек с подиумов, потом в расставлении их по залу, ну и на новые подииумы ставил тоже. Не один, конечно. Но как молодой – здоровый участие принимал с остальными стариканами.

– Так что есть опыт артиллерийский?

– Скорее, транспортный – по профессии. Сам себе тягач, называется. По работе это было необходимо – разбирались старые подиумы, орудия откатывались в сторону, потом ставились на новые подиумы. Поэтому опыт есть. Кроме того, пришлось принимать участие в перекатывании во дворе Артмузея более тяжелых систем. Вот это действительно тяжело пришлось. Там тоже в тот год перестановки делались. Вроде бы как раз ставился этот атомный миномет «Ока».

– Это такая жуткая дура вроде Большой Берты?

– Нет, Берта – пушка, нарезная. И атомными минами стрелять не может. А минометик – не нарезной. Зато может вдуть атомным зарядом на 45 километров.

Так что артиллеристом назвать меня нельзя. Работу танковых орудий и артсистем наблюдал в армии на полигоне только.

– Что-то вы улыбаетесь хитро? – подмечает глазастый Саша.

– Из молодеческой дури часть пушек катал сам. В одиночку. Стыдно признаваться, но дурил много; было достаточно свободного времени – столяры задержали поставку подиумов – и меня забыли нагрузить работой. От безделья спал в кабине «Катюши» – ну самые мерзкие ощущения: как там люди ездили – кабина «Шишиги» после «Катюши» – прямо роскошный лимузин, а уж про «Шишигу» ругани у шоферов было много, очень уж там сидеть неудобно: и сиденье не регулируется, и кабина тесная.

– А у нас трое во время маневров влезали в кабину, – вспоминаю я.

– Зимой, небось?

– Ага. В Сальских степях – неподалеку от Волгограда.

– Знаю эти места – там зимой за тридцать градусов мороз, да с ветерком…

– Точно! Но я вас перебил.

– Да, и кроме того, я там охотился с пушками за бабкой-уборщицей – она была слепая и глухая, возраста такого, что Мафусаил по сравнению с ней мальчонка пестрожопый, поэтому мои экзерциции она не замечала. Зал здоровеный – выкатываешь пушку на прямую наводку, наводишь, потом открываешь замок и смотришь в ствол – попал, аль нет. Азартное занятие.

Самое теплое ощущение – от 37 мм немецкой «армейской колотушки». Ее еще немцы после знакомства с нашими танками стали называть «Дверной молоток».

Не пушка, а песня – бегом катать можно было. ДШК на станке в разы тяжелее. Утюг утюгом… Даже наша 45 мм легче. Очень хороша на ходу 76 мм полковушка – на станке от 45 мм.

– А другие пушки как?

– Далее идет 76 мм наша, грабинская, но там куда лучше, когда кто-нибудь на стволе повиснет, а так все-таки станины поднимать тяжело: центр тяжести у нее смещен назад. Ну, потом наша 57 мм и, наконец, немецкая 50 мм. Эта при перекатывании вызывала грыженосные чуйства. Также легко было катать зенитки 37 мм. 85 мм – не пошла вовсе. Зато на зенитках – сядешь в кресло наводчика по горизонтали, крутишь рукоятку наводки, и такая карусель получается – куда там Луна-парку: крутишься с площадкой ажник со свистом.

– А 88 мм немецкую противотанковую не таскали? – подначиваю я водителя.

– Шутишь! Она, во-первых, в соседнем зале стояла, а там реконструкции не было, а во-вторых, вес у нее – трактором не сдвинешь.

– А закатывали эти пушки наверх на третий этаж как?

– Так по пандусу в вестибюле и закатывали – там же пандус с двух сторон как раз для этого и сделан. В одно время со мной там два таких же молодых балбеса перед армией прохлаждались, так вот у них было любимое развлечение – гонки по пандусам устраивать. Понедельник-вторник выходные, посетителей нет, вот эти балбесы заберутся наверх – и бегом с гиканьем по пандусам вниз – кто первый добежит. А там еще такие барьерчики стояли, так они на бегу через них прыгали. Хранитель там был – спец по стрелковому оружию, Нацваладзе звали – так один его чуть не убил – налетел со всей дури. Дальше вместе по пандусу катились, чудом ничего не поломали.

– А вы с ними не бегали?

– Да ну, я был положительный, а они – шелапуты какие-то. То сперли у художников репродукцию плаката с Великой Отечественной: там такой парень-сибиряк со снайперской винтовкой показывает шесть гильз на ладони, а за его спиной – шесть березовых крестов с немецкими касками и такая подпись нетолерантная: «Бей так: что ни патрон – то немец!» и прилепили к автобусу с немецкими туристами, которые в этот момент из Петропавловки возвращались. Ну, скандал, Бульба извинялся. Другой раз их за досками послали – на нашей музейной «Шишиге». Ну, а им скучно сидеть было. Так сообразили: там в кузове валялся какой-то ватник – грязнее грязи. Весь в мазуте и прочем говнище. А за нашей музейной таратайкой на светофоре встала какая-то расфуфыренная иномарка – кадиллак. А тогда иномарок в городе было по пальцам пересчитать. Вот они в знак пролетарского протеста, когда зажегся зеленый, этот ватник за рукава взяли и на лобовое стекло иномарки кинули. Хорошо лег, плашмя. И рукавами обхватил. Иномарка так тормознула, что задние колеса от асфальта оторвались.

Оказалось, это американский консул ехал. Когда им на ветровое стекло такое прилетело, чуть от испуга не помер – думал, человека сбили. Потом его расфуфыренный водитель двумя пальчиками ватник стянул… А сквозь стекло по-прежнему не видно ни хрена: ну, мазут с грязью от ватника-то остался… Ровным слоем.

Опять скандал, на этот раз – дипломатический, опять Бульба извинялся.

– А Бульба – это кто?

– Директор музея тогда был. Полковник Бульба. Хороший мужик, но что-то ему не везло.

– А что с ним еще такого случилось?

– Собака ему живот погрызла. Причем он сам же настоял, чтоб собаками усилили охрану Артмузея. Тож инцидент был из ряда вон…

– Да рассказывайте, не тяните!

– Так и не тяну. Он как пришел – так и понеслось. Идет по коридору, а там сотрудницы перед фотографом рассаживаются – групповой снимок делать. И его позвали. Он в цветник этот залез, а в Артмузее женщин много: в художественном отделе, экскурсоводы, бухгалтера, причем и молодые – их всех сфотографировали.

Через пару дней – Восьмое марта. В коридоре – стенгазета на эту тему. В центре тот самый снимок с подписью: «Наши милые женщины». И полковник в цветнике улыбается…

Так как-то и шло. Вроде и пустячки, а неприятно.

А потом двое сукиных детей – шпана лет по 12 – спрятались в экспозиции, дождались окончания работы музея, дождались прохождения патруля и, побив витрины, потырили кучу всего: автомат немецкий, несколько пистолетов, гранаты (холощеные, но с виду-то не скажешь), награды разные – и по веревке из окна третьего этажа спустились в парк.

Добрались до «Горьковской», а в метро их и повязали – как раз в тот день начал действовать «комендантский час для детей» – Романов распорядился, что после 22 часов дети без взрослых должны задерживаться милицией и доставляться в отделения.

Везли их в грузовичке-фургончике – ну вот, в «Операции Ы» как раз в таком Феде на стройку обед с сиреной везут – вместе с какими-то пьянющими синяками. Мальцы перепугались, и пока синяки дрыхли, им засунули в карманы гранаты, пистолеты, а автомат и остальное высыпали под лавку.

Приехали. Открыли менты дверь, говорят: выходите. Дети эти чертовы выпорхнули, а синяки проснулися, стали вылезать, да и упал первый-то. И граната покатилась.

Менты аж подпрыгнули: брали ханурика пьяного, а у него и граната, оказывается! Заломали ему руки – пистолет в кармане! Тогда террористов и в помине не было – ну, разве что в Москве дашнаки пару взрывов состряпали. Да и как-то это не прошумело. Другого синяка шмонать – еще пистолет! О, банду взяли! «Черная кошка»!

А в фургончике – автомат, еще пистолеты, ордена на полу. В общем – атас! Потом разобрались.

Вот после этого Бульба и выпросил в придачу к милиционерам еще и сторожевых собак – чтоб унюхивали нарушителей. И первым под раздачу попал: засиделся в библиотеке, пошел к себе в кабинет – а тут как раз обход. Ну и покусали его… За живот…

Потом, правда, оказалось, что собак правильно ввели: постоянно кто-то прятался, благо есть куда. Но уже старались, чтоб собачки сами по себе не бегали – неровен час, опять директор в библиотеке засидится…

– А что, воровали все время? Даже тогда?

– Конечно! Наган Чапаева – раз пять тырили. Эсэсовский кинжал в пятом зале украли. Но тут нюанс: тогда все находили почему-то и возвращали.

При мне было – мужик из закрытой зоны старинную мортиру украл. Красивая такая, бронзовая. Маленькая – кило на сорок весом. А ее еще и отпидорасили до этого для съемки асидолом – сверкала, как золотая. Мужик взял лодку в прокате и по протоке заплыл. Того не учел, что хоть и октябрь был, а солнечный денек выдался. Вот по сиянию от мортиры его менты и засекли: подошли к берегу и смотрят, как он внизу веслами ворочает. Он ментов увидал – и хренак мортиру за борт. А она, начищенная, лежит на дне и сияет. Пришлось дураку лезть одетым в холодную воду, доставать – там глубина в метр где-то была.

Вот что мне непонятно: этот, на БТР который – он едет или помер? Мы ж сдохнем так тащиться, а оторваться – чревато, как бы не догнал из своей пулялки, – прерывает не лишенный интересности рассказ Семен Семеныч и внимательно смотрит в боковое зеркальце заднего обзора.

– Может, тормознем? Да я схожу, гляну. Я ему посоветовал зубы полоскать – видно, у него что-то не заладилось, – предлагаю я.

– Я бы лучше по радио запросил. Меньше риска: ну, сгрызет он рацию в крайнем случае – все не те потери. А то мы вон – крематорий проехали с колумбарием… Навевает осторожность… Саша, свяжись с Николаичем, а?

Саша, не кобенясь, берется бубнить в «Длинное Ухо». Сидим, ждем…

– Кстати, о крематории: кто знает, что в трудовой книжке у тех написано, кто непосредственно трупы жжет? – подкидываю я вопросец своим спутникам.

– Сжигатель жира? И мяса?

– Не, «оператор крем-цеха».

– Серьезно?

– Совершенно. Такой тортик-мастер, знаете…

– Во, жгут так жгут…

Рядом бахает пара выстрелов. Кто-то из наших – звук от ППС уже хорошо знаком.

Семен Семеныч смотрит в окно.

– Тетка какая-то загуляла – в ночнушке и босиком…

– Откуда, тут же поля сплошь?

– Поди, знай…

Неожиданно, громко взрыкнув движками, подъезжает БТР. Из люка высовывается измученная вспухшая морда.

– Эй, помощник смерти! Можно глотать, или надо сплевывать?

С трудом подавив рвущееся с губ: «Ты не девушка и не минет делаешь, чтоб такие вопросы задавать!» отвечаю сдержанно, как подобает врачу, говорящему с измученным пациентом:

– Разумеется, можно. Если кофе вкусный.

– Так я микробов наглотаюсь!

– Последние пару дней вы этим и так занимаетесь, так что ничего нового не проглотите. А пить вам надо побольше – интоксикация уменьшится. И полощите не горло, а именно зуб.

– Глумишься? Думаешь, я такой тупой?

– Нет, просто бывали пациенты, которые путали. (А про себя: «Ну да, именно тупой!»)

– Тогда поехали.

Двигаемся с места. Навстречу бойко катят старые знакомые – те самые грузовики. Мигают фарами, приветственно бибикают и рулят дальше. Видимо, у них это круглосуточная доставка, а в комплексе гипермаркетов сидят грузчики и стрелки…

– Быстро их, однако, разгрузили, – замечает Семен Семеныч.

– Так не вручную, наверное. Там погрузчиками. Тут погрузчиками.

– Скорее всего. И коробами же и нагружают. Ловкачи!

На развязке встречаемся с людьми из «Поиска» – эти, которые из Медвежьего стана. Стоят инкассаторский броневичок, УАЗ, пара джипов и автобус. Уже сразу замечаем черных – из наркоконтроля. Есть и МЧС-ники. Военные. Вооружены кто чем, но, в основном, серьезные дудки – ружей охотничьих не заметно. Серьезные-то серьезные, но очень уж разношерстные. Хотя таких раритетов, как наши ППС, ни у кого нет. Калаши разных видов и пистолеты-пулеметы, которые тоже похожи на калаш, но меньше «ксюх», и магазины неширокие.

Опять останавливаемся. Старая песня: нам доверяют жизни еще полутора десятков раненых и сопровождающих их лиц: парня в знакомой куртке МЧС, двух гражданских, капитана-связиста и пожилого мужика в камуфляже.

Опять же это все без каких-либо просьб – сугубо явочным порядком. Экипаж сопровождающего нас БТР ведет себя индифферентно, командир видно упился кофеем и вместо него торчит из люка голова того веснущатого паренька, который так неловко расстарался, бегая за чаем.

Николаич уже в этой небольшой толпе. Саша, рассказав все услышанное по рации, предлагает мне присоединиться с Николаичу – тот седой в камуфляже оказывается медсестрой. Так уж повелось, что медбратом называют обычно санитаров без специального медицинского образования, и парни, обучившиеся в медучилище, оказываются с несуразным названием профессии. То есть вроде как они медбратья, но, отрекомендовавшись так, тут же воспринимаются как санитары…

Подхожу. Здороваюсь. Мужик называет себя, представляюсь ему, жмем друг другу руки. Признается, что его отправили для проверки – не загребут ли кронштадтские всех медиков к себе. Если не загребают – тогда можно работать, хотя у них тут медиков кот наплакал.

Спрашиваю: а как же он будет семинар слушать и потом рассказывать своим коллегам? Усмехается и показывает портативный диктофон. Собирается записывать все подряд. Потом пусть слушают. Неплохо придумано. Раненых нам набрали полтора десятка: частью – сидячих, частью – лежачих, для чего в автобусе сняли половину сидений. Наборчик тот еще: падение с высоты, переломы, кишечная непроходимость и в том же духе. И огнестрел тоже есть – аж четверо, причем у всех – с повреждением костей…

Мда, с хорошим хвостом мы припремся в больницу…

Ну, да делать нечего.

С нами отправляются броневичок и автобус.

Катим дальше.

– Я одного понять не могу, – нарушает молчание Семен Семеныч.

– Чего?

– На фига сейчас ерундой заниматься: раненых, больных куча, а тут семинар, лекции… Ерунда какая-то!

– Вовсе нет. Самое время для обмена информацией. Если б еще и пораньше – лучше было бы. Медицина – это ж не математика. Тут все на опыте строится, а человек – существо сложное, поэтому подготовить врача, чтоб он все знал и все умел – невозможно. Отсюда куча специализаций. И сейчас, разумеется, – время медицины катастроф, полевой хирургии и полевой терапии. А это мало кто знает – в мирное-то время совсем не нужно было. Так что молодцы, что затеяли.

– А все равно – не понимаю.

– Ну, тогда – пример. Работала у нас в клинике молодая, красивая буфетчица. Не смейтесь, я понимаю, что обычно буфетчицы – низенькие и полные, а эта как раз наоборот. Очень красивая была – по всем статьям. Доброжелательная, общительная, но в моральном плане – скала.

Почему-то на работу она брала с собой своих сыновей. Вот ее старшенький и ухитрился, на кухне помогая, засунуть руку в новокупленную немецкую мясорубку. Немцы потом были в шоке: их агрегат был гарантирован от такого, но кисть, тем не менее, мальчишке смололо. От фирмы ему устроили поездку в Германию и протез сделали суперский: механика-электроника реагировала на сжатие остатков мышц, и пальцы протеза сжимались и разжимались, как настоящие. Одна беда: мальчик растет, значит, протез надо менять периодически.

Ну, вот как-то на эту тему мы с ней и общались – я-то по образованию педиатр, потом на взрослых перешел.

Немного позже узнал от нее, что муж страшно ревнивый, и потому ей приходилось детей на работу с собой по его настоянию таскать: он был уверен, что она не столько работает, сколько трахается с любовниками. Травму сына он тоже интерпретировал по-своему: дескать, она так подсуропила, чтоб сын не мешал трахаться с любовниками.

Меня это удивило. Спрашиваю осторожненько: а он в норме вообще-то, муж-то?

Нет, уже лежал в психушке. С бредом ревности. И пытался покончить с собой – в окно пытался выпрыгнуть, да она не дала. Я ей – мол, развестись бы вам. Она удивилась: по ее мнению, ревнует – значит, любит… Какая же любовь без ревности?

Ну, ладно. Дело к майским праздникам. Отмечаем, значится, это дело – сугубо после работы, – и она подошла посоветоваться: дескать, вот что ей делать. Муж совсем сам не свой, но просит ее не сдавать его опять в психушку. Почесали мы репы, да так и не решили, что сказать. С одной стороны, лучше б этому Отелло – в психушку. С другой стороны, она его любит, жалеет, он – судя по дикой и дурной ревности – ее тоже обожает, дети опять же, праздники…

С тем и разошлись.

Я взял за свой счет несколько дней и поехал на «Вахту» – собирать останки наших бойцов. Возвращаюсь – мужики какие-то кислые. Спрашиваю их:

– Что случилось?

– Ну, ты на похороны ездил, и мы тоже.

– Что такое? Кто?

– Милу муж зарезал. При детях. А хоронить некому было – вот клиника и впряглась…

Я так и сел.

А через пару месяцев встретился со своей однокурсницей – хорошая девчонка, но вся в психологии и психиатрии, аж никакой личной жизни, хотя милая такая.

Спросил ее насчет этой ситуации.

А она очень удивилась.

– Это ж, говорит, азбука. Бред ревности – в типовом виде – именно таков. И сначала попытка самоубийства характерна, а в случае, если жив остается – ну, или жива, если пациентка, – то обязательно постарается объект убить.

– То есть как Отелло?

– Именно. Отелло – четкая картина сумасшествия с бредом ревности. Хоть историю болезни пиши. Только вроде у него не было компоненты с самоубийством. Давно читала. Да вроде и там что-то такое он думал…

– Но она же себя вела очень сдержанно!

– А сумасшедшим это без разницы. Он был уверен, что жена неверна – и точка. Дездемону придушили тоже без разбирательств.

– Ну, а как тогда с тем, что без ревности не бывает любви?

– Чушь! Хороша любовь, когда при детях ножом кромсают насмерть…

Вот и судите, Семен Семеныч – как бы дело повернулось, если б я эту информацию имел, когда она перед Первомаем к нам подошла посоветоваться?

– Может, вы и правы… – задумчиво говорит шофер.

– Снимать панорамно – скорость снизить – мы на прицеле, – заявляет Саша, ведомый духом из «Длинного уха».

– Чей прицел?

– Тут вояки стояли – похоже, что они: вон, на пешеходном переходе явно пулеметное гнездо. Да и место вкусное – складская зона Парнас… тут все что угодно есть.

Снимаю, что вижу и на что показывают спутники.

Впрочем, нас не останавливают, едем беспрепятственно.

И оживленно здесь – совершенно неожиданно. За весь день мы и сотни машин с живыми не видели, а тут и грузовики, и БТРы, и люди. Видим, что со складов вывозят, кто во что горазд. Мертвяки угомоненно лежат на обочинах дорог, а таких, чтоб активно передвигались, не вижу. Да и упокоенных-то мало. Стрельба идет, но не суетливая, без перестрелки. И что непривычно – редковатая какая-то.

Несколько стрелковых гнезд на складских крышах.

Парные патрули.

Но, опять же, не чистые военные, а всякие разные люди. Ну, да последнее время и у военных самый разношерстный камуфляж был – что на складах залежалось, по принятии на вооружение юдашкинского милитари-гламура. Вот интересно: камуфло какое он придумал? Не иначе, голубовато-розоватых тонов с бантиками и рюшечками…

– Саша, спроси Старшого – с этими военными контакт заводить будем?

Оказывается, не будем. Кронштадтские и сами тут отовариваются, и эта зона, в принципе, им более-менее известна. Союз не сложился, но некое взаимодействие имеет место быть.

И отлично: меньше раненых притащу на хвосте.

Спина затекла, задница – словно кто напинал кирзачом, голова тяжелая…

Скорее бы Кронштадт.

Да и тут вроде всякие военные уже есть, хоть немного – но есть. А вот крупных жилых кварталов – нет. Поселки – старые, деревенского типа и коттеджные – таких толп зомбаков не дают. Уже легче.

Дорога отличная, прямая, брошенные машины выкинуты прочь с полотна – в общем, все замечательно. Еще раз видим кучу гипермаркетов рядом у дороги. И тоже тут уже более-менее порядок.

Что удивляет – опять пара висельников на ветру сохнет. Мда, вот бы развернулись правозащитники. Те же «Гумын Рэтс Вотч». Последнее их резюме тронуло до слез: оказывается, арест Ходора – самое страшное нарушение человеческих прав…

Даже странно, что когда в Ичкерии в начале 90-х – как всегда, когда государство у нас слабеет – бравые ичкерийцы устроили русскоязычным резню со своими национальными прибаутками, ни одна вша из этих правозащечников не пукнула даже на тему резни, этнической чистки и геноцида этих самых русскоязычных (так и вертится на языке «русскоязычные членистоногие»). Зато когда туда сунули недомордованную еще, к счастью, армию (несмотря на все уверения либералов таки оказавшуюся нужной) – вот тогда вой с лаем был до небес…

После этого у меня лично к правозашитныкам – сугубое отношение…

Немного интересно: что ж эти линчеванные такое устроили, что их подвесили сушиться? Хотя, какая разница…

Уже на автомате снимаю и этот узел снабжения.

Наверное, мы уже вышли на финишную прямую. Движение тут достаточно оживленное. Правда, несутся все как оглашенные – что туда, что оттуда. Мы же сохраняем величавый неспешный темп. Ну да наши в простреленных УАЗах небось замерзли уже до синих носов.

– Стоп, колонна, – неожиданно командует Саша, репетуя ожившую рацию.

– Чт сл..? – надо же, а ведь задремал и аж слюни пустил, вот ведь стыдоба.

– Пока просто стоп. Сейчас уточнят.

Вывернув голову, вижу, что Николаич и Сергей подходят к краю дороги. Смотрят в бинокли. А подходили-то враскоряку – тоже устали уже.

Старшой подносит рацию ко рту и Саша тут же оживает:

– В поле, метрах в трехстах от дороги стоит БТР – видимо, брошенный. Грех не прибрать, если исправен.

– Каким составом идем?

– Всей группой плюс Семен Семеныч. Охранять остаются приданные и примазавшиеся. Камеру не забыть – мало ли что там… Чтоб потом не заявили, что-де пристрелили экипаж и злостно исхитили ценную вещь.

Не было бабе печали – нашла баба в поле БТР…

И чего ему в поле стоять – ежели вещь хорошая, то с чего это ему стоять в поле…

Не трактор же…

Ветерок со снежком после теплой кабины вызывает какое-то судорожное зевание, от которого все тело дергается и глаза слезятся. Подходим к Николаичу. Вижу, что также идут Дима-опер с Вовкой-водилой. Из машин вылезло несколько человек – организуют охрану колонны.

Когда подхожу, Николаич в рацию уговаривает Надю не лезть с нами.

Строптивая медсестра в конце концов внимает доводам разума и остается.

Когда начинаем выбираться с дороги, на поле подбегает веснущатый парнишка из БТР-конвоя.

– Командир сказал, что если что не так пойдет, ложитесь – мы из КПВТ врежем!

– Спасибо. А по нам, лежачим – не влепите сгоряча?

– Не, командир сам за пулемет встал.

– Ладно, учтем…

Здесь выбраться с кольцевой не проблема – город закончился, и потому кольцевая, как и положено нормальной дороге, лежит на земле, а не зависает на высоте трехэтажного дома на столбах – колоннах…

– А вы обратили внимание, что поснимали много шумозащитных экранов? Раньше – как в тоннеле едешь, а сейчас обзор открыт?

– Сектор обстрела чистили. Не иначе. Да и экраны эти – материал хороший.

– Для чего, интересно?

– Да для чего угодно – я бы на даче у себя легко нашел применение.

– Разговорчики отставить! И держитесь левее – не забывайте про тяжелый пулемет за спиной!

Вроде как наш строй называется «косой уступ», если не путаю. Во всяком случае, идем цепочкой, но не гуськом и не шеренгой – так получается, что у каждого сектор обстрела чистый. И я могу снимать не спины товарищей, а все тот же БТР.

– Ты комментируй, – подсказывает идущий рядом опер.

– А что комментировать – и так ясно.

– Это тебе сейчас ясно, а когда будут смотреть посторонние, да через месяц – ни черта ясно не будет.

– И что мне комментировать?

– Да все подряд! Время действия, место, состав группы, цель визита к БТР, сам БТР – вид камуфляжа, бортовой номер, повреждения и так далее – включая, куда он смотрит рылом и куда повернулся задом.

– Ну, кому это все нужно?

– Если уж делаешь что – так делай хорошо. Все равно ж ты не стрелок сейчас!

Приходится бормотать все то, что опер предложил. Потихоньку втягиваюсь. Вообще-то я понимаю, что он прав: так делают при всякой видеозаписи с места событий грамотные люди. Положено так. А то потом смотришь такое видео с места событий – камера дрыгается, а снимающий верещит что-то среднее между «твоюжежмать!» и «божежмой!»

Чем ближе подходим, тем больше становится бронемашина. Наконец, ее гробообразный бок занимает все поле видоискателя. Соответственно, сообщаю видеокамере, что с левого бока БТР не имеет видимых повреждений, левый бок БТР покрашен равномерно зеленой краской, номеров и условных обозначений не имеет.

Скашиваю взгляд на опера – как он отреагирует на подначку. Но у него физиономия совершенно невозмутима. Вспоминаю, как он себя вел при осмотре места происшествия несколько часов назад, и понимаю, что зря тратил порох, потому как он сам ровно так же описывал бы машину. Также отмечаю, что бортовой люк закрыт, открыт только люк сверху – то ли мехвода, то ли командира.

Окликает Николаич. Просит аккуратно обойти кругом агрегат. Остальные собрались в шеренгу с кормы машины. Оружие уже давно приготовлено к бою, и стрелки – как взведенные пружины.

Уже втянулся в это дело, потому без внутреннего сопротивления отмечаю, что и носовая часть, и правый борт также покрашены не в розовый или бирюзовый цвета, а как раз наоборот – все в тот же зеленый, что повреждений видимых не обнаруживаю и что корма выглядит соответственно левому и правому бортам. Десантный люк и с правой стороны закрыт. Ствол башенного КПВТ задран почти вертикально. Что еще добавить – внешне выглядит совершенно нормально.

По той же окружности, соблюдая более-менее безопасное расстояние, возвращаюсь к мужикам.

Судя по всему, пока я ходил – тут уже распределили роли.

Поэтому снимаю, комментируя, что две пары стрелков взяли на прицел десантные люки по бокам машины (ну это-то и я понимаю: снаружи, скорее всего, у боевой машины люки хрен откроешь без специального ключа, да и у восьмидесятки боковые люки наполовину откидываются так, чтобы прикрыть десантников от огня спереди этаким щитом, а вторая половина – падает вниз и служит порогом – подножкой.) Трое лезут на крышу бронетранспортера. Николаич стучит по броне прикладом и громко орет:

– Эй! Есть кто живой внутри? Отзовись!

Продолжаю комментировать каждое телодвижение и поясняю камере, что старший группы только что стуком приклада по броне и голосом пытается войти в контакт с находящимися внутри БТР людьми… Ну, типа, вдруг мужики собрались на пикничок и сейчас там квасят, а мы помешаем…

После этого Серега ложится на броню и прикладывает к стылому железу ухо.

Пожимает плечами, насколько это возможно в такой ситуации.

Опять слушает.

Встает.

Вся троица аккуратно держит на прицеле люки – и открытый, и закрытый впереди, и десантные верхние. Николаич что-то говорит Семен Семенычу. Тот забирает с брони лопату. Что-то делают там с лопатой – не вижу.

– Люки закрыты, так они сейчас их предохраняют от того, чтоб кто изнутри вдруг не распахнул на полный мах, – поясняет стоящий рядом Вовка.

Трое наверху продвигаются к башенке. Стопорятся.

– Ага, сейчас надо в люк смотреть, а черт его знает, что оттуда выскочить может, – поясняет Вовка.

– Володь, подгони-ка сюда ментовский УАЗ! – кричит сверху Николаич.

Мой сосед шустро припускает в сторону дороги. Пока он не подъехал, Старшой еще несколько раз кричит свою текстовку, а Серега слушает, прижимаясь ухом к железу… Практически одновременно с подъехавшим УАЗом Серега уверенно говорит:

– Внутри есть шевеление! Шуршит кто-то.

Вовка подпирает задом УАЗа левый бортовой десантный люк. Теперь его не распахнешь.

Вылезает из машины. По указанию Николаича группа перестраивается.

– Володь, загляни в лобовое – посвети фонариком! Если кто в люк прыгнет – скатывайся на землю и под прикрытие носа. Остальным внимание!

Подбираюсь поближе. Наш универсальный водитель вскарабкивается на БТР спереди и, подсвечивая себе фонариком, заглядывает через ветровые стекла в салон БТР – благо, бронезаслонки подняты в походное положение.

– Фонарик слабый. Не видно ни хрена!

– Что, и водительское место не видно?

– Водительское пустое. На стекле есть брызги чего-то, похожего на засохшую кровь.

Стоящий слева от Николаича Саша вынимает из кармана свой фонарик, но Николаич мотает головой. Тогда Саша вытягивает откуда-то с правого борта двуручную пилу, вешает на ручку пилы фонарик и аккуратно начинает опускать в открытый люк эту конструкцию.

– Сека!! – орет Вовка, скатываясь с брони, – Идет!!!

Саша одновременно дергает пилу из люка, и пока пила, взблескивая фонариком и певуче звеня, брякается на крышу, перехватывает со спины короткую помповушку из еще тех – старых магазинных запасов.

Практически в это же время в люк высовывается что-то похожее на большую грушу и получает в эту самую грушу со всех сторон из всех стволов, аж ошметья летят.

Груша моментально скрывается в люке.

Но я уверен, что по ней попали все, кто стрелял. А еще мне показалось, что это была странная, карикатурная, но определенно человеческая голова. Помнится, так французские ехидные карикатуристы изображали своего короля – Луи Филиппа. Вроде как и не король, но всем ясно, что такое груша в карикатуре…

Саша тем временем снова подбирает свою пилу. Фонарик опять в люке.

– Ну, что там у вас? – кричит из-под БТР Вовка.

– Неясно. Обстреляли – были попадания. Но смотреть все равно надо, Володя. Глянь еще раз, аккуратно.

Вовка сторожко лезет к лобовым стеклам.

Прикладывается.

– А завоняло ацетоном, – замечает он со своего наблюдательного пункта.

– Это-то и сами чуем. Ты что там видишь?

– Лежит какая-то туша на командирском кресле. Большая!

– На что похожа?

– Да пес ее знает. Саша, доверни пилу градусов на тридцать! Не так, наоборот!

– Что наблюдаешь?

– Еще доверни! Ниже! Стоп! Вот так держи!

– Не томи! Что там?

– Тетеха толстенная! Мертвая! Башка разбита в хлам. Зараза, она же всю сидушку изгадит!

– Еще что?

– Не пойму. Но вроде как больше там никого.

– Саша, дай-ка доворот – посвети в глубину.

– Чисто! Она одна тут была!

Дальше возникает небольшая заминка. Подхожу ближе и слышу, как опер говорит Николаичу:

– Эх, жаль, риального патсана потеряли. Так бы он тут был к месту!

И слышу, как в ответ Старшой заявляет:

– Так я и пустил бы эту тупую обезьяну к пулеметам!

Понимаю, что кому-то надо лезть внутрь. Ясно, что это не очень охота делать, но придется.

Лезет сам Николаич. Через минуту из недр БТР гулко раздается:

– Там, наверху! Разблокируйте люки!

Вовка отгоняет на пару метров УАЗ, Семен, пыхтя, выдергивает лопату.

Люки один за другим начинают распахиваться.

– Доктор, давайте сюда с камерой!

Иду, прикидывая, что надо делать, чтоб снимать в темном салоне.

Внутри не так уж и темно: серый пасмурный денек дает достаточно света, чтобы через открытые люки сделать хоть и темноватую, но внятную съемку. Воняет около машины изрядно – и ацетоном, и мертвечиной, и особым запахом подгнившей крови…

Я никогда раньше не заглядывал внутрь бронетехники, и разобраться сразу в скопище всяких прибамбасов и причандалов достаточно трудно. Почему-то сразу заметны какие-то коричневатые мешки: один свисает сверху, из башенки, да еще такой же – на спинке водительского сидения. Понимаю, что оно водительское, по тому, что там автомобильный руль и приборная доска.

Зато глаз ухватывает то, что мне привычнее видеть – размашистые потеки бурой, засохшей уже несколько дней тому назад крови на покрашенных белой краской стенках, рваный мужской полуботинок, драные цветастые тряпки в подсохшем кровавом киселе, покрывающем пол БТР (Николаич как раз тоскливо смотрит на подошву своего берца, только что выдернутую из этого киселя с ясно слышимым хлюпом), какие-то ярко-белые осколки костей и, конечно же, здоровенную желтовато-синюшную тушу впереди – там, где сидения водителя и командира.

– Погодите сюда пока лезть! Ботинки поберегите!

– А что делать?

– В УАЗе стопка полиэтиленовых пакетов из «Зеленой страны». Наденьте поверх!

А, точно как эрзац-бахилы.

– Дима, тащи веревку! Потолще! Доктор – несколько мешков сюда и камеру отдайте кому-нибудь. Саша, умеешь снимать?

– Умею, чего тут хитрого.

– Возьми камеру и продолжай съемку!

– Для чего мешки? – не пойму я.

– Покойницу выволакивать будем. А мешки – чтоб с головы не текло на сидушки, когда потянем.

Понятно. Хотя по габаритам покойная килограммов на двести тянет, не меньше. Ну да УАЗом дернуть – лишь бы в люк бортовой пролезла. Если не пролезет – будет хуже, ну да в БТР и так уже все загажено.

Шурша своими бахилами, аккуратно лезу вперед. Да, голову раскроили залпом изрядно. Хорошо, догадался перчатки хозяйственные натянуть, и теперь, стараясь не слишком измазаться, подбираю в пакет перепутанные лоскуты кожи, куски костей и мышц в пакет.

Череп, разнесенный почти вдрызг, и впрямь втрое, если не больше, уступает могучим челюстям. Челюсти в пакет запихнуть удается с трудом. Зубки мелкие, треугольные, мутно-белого цвета, очень непривычные на вид. И их действительно очень много.

Вот поэтому груша и получилась. Вижу свисающее вбок маленькое, явно женское ухо с сережкой. Если бы этот упокоенный кадавр улыбнулся, то улыбнулся так широко, что мочки ушей попали бы в рот с серьгами вместе…

– Готово! Замотал голову!

– Принимай веревку! За щиколотку возьми!

Легко сказать: щиколотку-то сразу и не найдешь – стопа изменилась весьма сильно и стала похожа на собачью.

– Погодите, я сам узел завяжу. (Николаич возмущенно пыхтит, распуская мой дурацкий бантик и завязывая узел какого-то хитрого типа, что в грубых перчатках из черной резины делать непросто.)

Конец веревки там, снаружи, уже привязали к УАЗу.

– Володя! Давай помалу! Доктор – сдвиньте в сторону сиденье стрелка, – тыкает пальцем Старшой в приделанное к штанге из башенки простенькое металлическое креслице.

Складчатая рыхлая туша, похожая чем-то на моржовую, но раскрашенная в мерзкие цвета разложения с черноватым сетчатым венозным рисунком, медленно скользит к выходу, сгребая собой с пола кровяное желе.

– Я, конечно, извиняюсь – но оно стоит того? – спрашиваю Николаича. – Вонища же здесь будет невиданная? Как бы мы машину ни мыли, все равно вонять будет, а летом – ЕБЖ, как говорит наш сапер – тем более.

– Вонищу потерпим. Летом, тем более, вонять будет везде. А новенький БТР с бортовым оружием и полным боекомплектом сейчас бесценен. Ничего, помоем. Он нам не на танцульки ездить нужен.

– Ясно. Просто у меня приятель купил, было дело, по дешевке джип, в котором четыре рыбака угорели – ну, и просидели внутри с декабря по май. Так даже полная смена всего не железного ничего не дала. Стальной остов – и тот шмонил нестерпимо. И мытье тоже ничего не дало.

– Я в курсе. Но повторюсь: потерпим. Зато эту броню винтовочная пуля не берет. И пройдет этот агрегат везде… И проплывет. Что еще лучше. Семен Семеныч, лопату давайте!

Морф таки застревает боками в проеме. Действуя лопатой, как рычагом, Семен Семеныч вместе с Вовкой потихоньку-полегоньку, но выдергивают труп из БТР. После этого УАЗ оттаскивает тело в сторону метров на тридцать. Мне приходится идти к нему, пока Саша снимает, что это мы такое упокоили. Остается отснять челюсти – рву мешки на голове кадавра, прутиком приподнимаю то, что было губами.

Все, вроде бы дело закончено. Можно ехать.

– А ты заметил, что на этой зувемби были стринги? – спрашивает меня Саша.

А ведь и точно: грязный шнурок и треугольнички пропитанной кровью ткани – точно, стринги. Больше на теле нет никакой одежи.

– И смотри-ка – она коленками назад, как Семен Семеныч про кузнечиков пел.

– Это не коленка. Коленка – вон, выше. Это у нее так ступни изменились. Наше крутое счастье, что она разожралась в замкнутом объеме, и ее габариты не дали ей из люка выбраться. Она кинулась – и плечами застряла. А если бы проскочила и плечами, застряла бы брюхом – в животе она тоже плечиста.

– А давно она обратилась?

– Судя по гнилостным изменениям, четыре – шесть дней назад.

– И почему делаешь такой вывод?

– Потемнение поверхностных вен, видишь – похожи на веточки черного цвета, просвечивают через кожу. Ткани приобрели зеленоватый оттенок, отчетливо наблюдается их вздутие, особенно лица, груди у нее тоже вздулись. А живот – еще нет. Так что минимум – дня три, максимум – дней шесть уже. Учитывая холодную погоду, скорее дней шесть.

– Вы там закончили?

– Закончили.

– Тогда поехали!

За руль свежеполученного бронника садится Володька – ездил он на таких. Люки он не закрывает. Николаич хочет возразить, но воздерживается. «Найденыш» становится за первым УАЗом, и мы трогаемся дальше.

Семен Семеныч вертит подозрительно носом – хоть я и оставил перчатки и бахилы в поле, пахнет от нас с Сашей ощутимо.

– Что, одежку выкидывать придется? – спрашиваю нашего драйвера.

– Ерунда, выветрится все отлично. А не выветрится – так закопаем.

– Не по чину одежу-то хоронить – выкинем где по дороге, и все.

– Не хоронить – просто закопать на пару дней. Земля отлично запах берет на себя.

– Это вы откуда знаете?

– Бабушка рассказывала. Во время войны носить-то нечего было. Так у них один инвалид что делал: как фронт от деревни ушел, так он одежку с мертвецов собирал, обувь тоже; детишки одежку и обувку, с покойников снятые, прикапывали, бабы потом стирали-сушили и продавали это на станции, сами-то не носили, а на той же станции покупали себе одежку.

– Так, наверное, и покупали тоже с мертвяков?

– Может, и так. Но когда сам не видал – так и ничего.

– А почему инвалид одежку собирал?

– Он с фронта пришел, а там сапером был. Кроме него, по лесам там шляться дурных не было: пацаны сунулись пару раз, так кишки на деревьях оказались – фронт-то через деревню туда-обратно несколько раз катался, все вокруг в минах было. И ставились мины не на несмышленых мальчишек, а на грамотных мужиков, так что пацанята вляпывались только так…

– А с инвалидом что потом было?

– Умер лет через пять. Он же не просто так инвалидом стал – его ж порвало железом страшно. Руки-ноги вроде и остались, а весь ливер дырявый. После войны таких калек много было, так они лет десять, самое большее, жили. Всей деревней хоронили – если б не он, нищета была бы дикая. А он и не только одежду таскал – после войны в лесу много добра было, – заканчивает рассказ Семен Семеныч.

– Ясненько.

– А что там в БТР-то случилось?

– Черт его знает. Только похоже, что водитель из машины все же выскочил и мотор заглушил, иначе хрен бы мы на ней сегодня поехали. А так и соляра есть, и аккумулятор живой. Начнем чистить – понятно будет. Но одно понятно, что кости этот морф своими челюстями дробил в легкую – причем и такие, как бедренная. Так что челюсти-то не слабее, чем у гиены, а то и посильнее будут.

– Мда. Обратно повезло.

– А что там сзади, Семен Семеныч, никаких сидений не было. Где же десант-то сидит?

– Что, такие сплошные полати, что ли, были?

– Ага. Не сиденья.

– Так это сиденья, только разложенные в спальные места. В БТР и спать можно. Сиденья разложил – и дрыхни.

– Значит, лежачих везли?

– Скорее всего.

Тащимся по лесу – деревья с обеих сторон дороги. Спрашиваю Сашу, сообщили ли в Кронштадт, что везем еще кучу больных и раненых? Оказывается – да, уже успели. Жмурюсь, представляя глубокую благодарность за такой мой ответ на приглашение посетить первый с момента катастрофы медицинский семинар.

Неожиданно над дорогой довольно низко пролетает маленький, словно игрушечный самолет.

– Кронштадтский?

– Нет, тут оба аэродрома удержали – и Левашево, и Горскую.

– Лихо!

– Да ничего особенно лихого: какие-никакие, а вооруженные силы тут были, а вот населения мало. Рота в масштабе такого города, как Питер, – не величина. А вот для Левашово – вполне себе сила. Пустынных мест тут много. Мы вот только что проехали мимо Северного кладбища, так по нынешним временам это самое спокойное место, а с другой стороны – не менее здоровенная Северная свалка. Неоткуда тут толпам зомби браться.

– Ну и соседство!

– Так и на юге ровно то же самое: и кладбище, и свалка рядом – через дорогу буквально.

Жужжит «Длинное ухо». Старшой просит принять влево и собраться тем, кто находился рядом с бронетранспортером и стрелял по морфу. Останавливаемся, вылезаем. Николаич настоятельно рекомендует всем, принимавшим участие в охоте на морфа, воздержаться по прибытии в Кронштадт от рассказов, что морф просто и банально не мог выбраться из своей консервной банки. Стоит рассказывать, как и было: отлично скоординированная система взаимодействия и высокая боеготовность остановили атаку морфа в самом начале. И точка. Можем продолжать движение. Залезаем в машины, трогаемся.

Ну, это понятно. В итоге команда отбила броневик в честном бою с нехилых размеров и кондиций морфом. Двести кило с зубами (а возможно, и побольше) – это и в Африке двести кило с зубами.

– Жук у вас Старшой, – ухмыляется Семен Семеныч.

– Не без этого, – соглашается Саша. – А что вы за песню хотели исполнить?

– Про Отелло?

– Ага.

– Что ж, извольте – да не завянут ваши ухи:

– Бис. Браво, бис, – вежливо говорит Саша и тихо хлопает в ладоши. Присоединяюсь.

– Вот если Валерка оклемается – мы вам еще споем дуэтом. Как, Доктор, есть у Валерки такой шанс?

– Возможно. Недалеко ходить – Кутузову в голову дважды пули попадали, и вполне себе выжил и ума не растерял. А вы бы нам в команде здорово пригодились.

– Я понимаю. Но тут такое дело…

– Мы помним, – отвечает Саша. – Пока – «раб лампы».

– Вот именно. Вот байку мне одессит-дальнобойщик рассказал:

По длинной, дикой, утомительной дороге шел человек с собакой.

Шел он себе, шел, устал, собака тоже устала.

Вдруг перед ним – оазис! Прекрасные ворота, за оградой дворец, музыка, цветы, журчание ручья – словом, отдых.

– Что это такое? – спросил путешественник у привратника.

– Это рай, ты уже умер, и теперь можешь войти и отдохнуть по-настоящему.

– А есть там вода?

– Сколько угодно: чистые фонтаны, прохладные бассейны…

– А поесть дадут?

– Все, что захочешь.

– Но со мной собака.

– Сожалею, с собаками нельзя. Ее придется оставить здесь, за воротами.

И тогда путешественник пошел мимо.

Через некоторое время дорога привела его на ферму. У ворот тоже сидел привратник.

– Я хочу пить – попросил путешественник.

– Заходи, во дворе есть колодец.

– А моя собака?

– Возле колодца увидишь поилку.

– А поесть?

– Могу угостить тебя ужином.

– А собаке?

– Найдется косточка.

– А что это за место?

– Это рай.

– Как так? Привратник у дворца неподалеку сказал мне, что рай – там.

– Врет он все. Там ад.

– Как же вы, в раю, это терпите?

– Это нам очень полезно. До рая доходят только те, кто не бросает своих друзей.

Некоторое время перевариваем. Наконец, Саша спрашивает:

– А это про собак или вообще?

– Я так думаю – вообще. Про друзей.

– Ну, а я думаю, что нынче далеко не все собаки – друзья.

– А некоторые друзья – собаки.

– Интересно, «собака» – это оскорбление или похвала?

– Дык это то же, что разбираться в том – незваный гость хуже татарина или все же политкорректно – лучше татарина? – деликатно подводит черту Семен Семеныч.

– Ит ыз зэ квесчен! – сверкает познанием английского Саша.

– Вы меня поймите верно… – начинает опять объяснять Семен Семеныч.

– Понимаем. Пока ваш сын и друг лечатся в больнице – вы всей душой там. Но будем вам рады.

– Спасибо. Мне и самому бы интересно с вашей ордой поездить. Как мы сегодня вляпались глупо днем… Ваш-то жучище, небось, так не влетел бы…

– Кто знает. Но вообще он из тех, кто режет после семи отмерок.

– Я уже заметил. Ну, считай, тьфу-тьфу-тьфу – уже и прибыли почти.

Нас останавливают на весьма грамотно сделанном – и прилично укрепленном блокпосту. Рядом заправка, тут же стоит пара похожих на нашего найденыша бронетранспортеров, но закамуфлированных и с бортовыми номерами, армейские грузовики и – чуток поодаль – три маталыги с пулеметами в башнях. Упокоенных не видно, правда, неподалеку фырчит бодро работающий экскаватор – то ли ров роет, то ли братскую могилу.

Лейтенант подходит с вопросом, где старший колонны.

Николаич уже рядом.

Словно и не было всего этого кошмара, спокойные вопросы: состав колонны, цель прибытия, груз, наличие укушенных.

Оказывается, мореманы сообщили о колонне разведки из двух УАЗов и джипа Чероки, но у нас колонна несколько разбухла, пока добирались. К лейтенанту подходят и сопровождающие.

Некоторое время идет разбирательство: кто, чего и зачем.

Слышу, что лейтенант спрашивает о профессиях следующих с нами беженцев. Отмечаю, что Николаич бодро рапортует о театральных критиках, но умалчивает о ветеринаре. Лейтенант морщится и дает добро на проезд. Я-то уж думал, что нам еще десяток больных привинтят. Но тут, видимо, вояки и сами с усами или просто отправляют своих заболевших в Кронштадт. Хотя здесь были лечебные учреждения, но, в основном, санатории.

Катимся уже по дамбе. Поглядывая на стоящие по сторонам форты и батареи – островки с краснокирпичными сооружениями.

Первый серьезный блокпост моряков – на довольно крупном острове. Опять же, пара БТР-70 и, несколько неожиданно, – грузовики с зенитками в кузовах. Зенитные автоматы малого калибра – 23 мм, но я могу себе представить, как могут врезать такие установки. Впору поежиться. Клешники обустроились с удобствами, натащив и бетонных блоков, и вагончиков для житья, причем и вагончики эти сами по себе установлены так, что создают внятное укрепление.

Опять те же вопросы. Тут санинструктор досматривает раненых и больных. Приходится вылезти и ходить вместе с ним.

Получаем добро на проезд от щеголеватого каплея. При этом замечаю, что писарюга старательно вколачивает фамилии и инициалы прибывших в допотопный, но ноутбук. Совсем как в те времена, когда въезд сюда был только по пропускам.

Наконец – город. Уф!

С того раза, как мы тут работали, многое изменилось: там, где мы едем – ни одного зомби. Зато патрули попадаются часто, причем и морские, и сухопутчики, и состоящие из гражданских. Народу на улицах заметно больше, причем много и вооруженных. Замечаю, что у многих – как раз маломощные, но удобные в городе пистолеты-пулеметы.

Вот теперь я вижу, что город устоял.

УАЗ с Николаичем обгоняет и теперь ведет колонну.

На ближайшем перекрестке останавливает регулировщик комендантской службы.

Связывается с блокпостом, потом пропускает нас дальше, предупредив, что беженцы должны зарегистрироваться в комендатуре не позднее полудня следующего дня… Тут уже карточки получать надо… Остальные приписываются к больнице – соответственно, и питаться там будут. Подозрительно оглядывает распахнутый настежь БТР, но вопросов не задает.

Вид больницы не изменился, но уже у входа не дежурит дядечка в грузовике с кунгом – вместо него стоит пара десятков разношерстных автомобилей. Ну да, серьезный кворум. Явно начальство.

Встаем рядом, сразу образовав хаотичный непорядок. То еще зрелище: неряшливо задекорированные сетками УАЗы, рядом шикарный Чероки с единственной, словно нарочитой пулевой дыркой в боковом стекле, тут же скромные машинки беженцев, забитые всяким добром под крыши, расхристанный БТР на фоне фуры, из-за которой высовывается инкассаторский броневичок, автобус – ну, в общем, воскресная ярмарка металлолома…

Отправляюсь в больницу – доложиться о прибытии и получить ЦУ.

Вместо теток с автоматами – вполне такой грамотный парный патруль. Правда, старший патруля – скорее всего, уже отставник, а вот второй – пожалуй, что десятиклассник. Но стоят грамотно, прикрывая друг друга и не мешая при этом. Даже повязки какие-то на рукавах – не привычные красные с белой надписью «патруль», а что-то военно-морское.

Неожиданно для себя рапортую о прибытии как-то чересчур по-военному. Надо с этого съезжать, а то, глядишь, привыкну.

Старший патруля смотрит в своих бумажках, кивает головой. Уточняю, что делать с ранеными. Оказывается, надо зайти к заведующей приемным отделением, оповестить ее, потом забрать кого из хирургов для выборочной сортировки, а главврачу передать списки раненых и больных с положенными данными и диагнозами. Так что мне аккуратно – в актовый зал, перерыв будет через 15 минут.

Выкатываюсь на улицу. У седого медбрата бумаги по раненым в порядке и написано все четким печатным военно-писарским почерком. Заглядение. Даже указано, какое лечение проводилось. А вот у тех, кого подобрали первыми – бурелом после шторма. Единого списка нет, какие-то записульки, накорябанные разными почерками, да еще и почерка-то медицинские, словно для прокурора написанные – чтобы в случае чего неприятного можно было прочитать «левая рука» как «правая нога».

Озадачиваю санитара составлением единого списка по образцу. Чешет в репе. Потом лезет в автобус писать.

Ко мне подходит ветеринар Бистрем. Оказывается, очень хочет послушать то, что будет говориться на семинаре. Ну, вроде как по нынешним временам – почти коллега, благо педиатров всегда с ветеринарами ехидно сравнивали: у тех и других пациенты не могут толком отвечать на вопросы.

Проходим мимо БТР – из люка высовывается опухшая морда страдальца. Смотрит очень красноречиво.

– Помню я, сейчас уточню, где стоматология работает, – киваю ему головой.

Когда уже захожу в двери, догоняет Николаич вместе с седым медбратом.

Патрульные выслушивают, кто откуда и пропускают. Оказывается, действительно указано: всех медиков – пропускать. Николаич и Бистрем таким образом и просачиваются, под мое поручительство. Как два медбрата.

Некоторое время теряем в фойе – там сидит дракон в виде бабки-санитарки. Известно, самые свирепые люди – это уборщицы и гардеробщицы. Тут она выполняет обе роли. Выполняет как часовой – строго, с достоинством и честью. Мало того, что мы, как положено, оставляем верхнюю одежду – так и башмаки туда же. Взамен нам выдают новехонькие, идиотских расцветок резиновые шлепанцы пляжного типа и застиранные, но чистые халаты…

Мда, сурово. Но справедливо: сейчас бахил на всех не напасешься, да и грязь в клинике совсем ни к чему. И опять же, каждый посетитель тут же встает на положенную ему полку.

Понимаю это, когда из актового зала нам навстречу выкатывается комендант Кронштадта каперанг Змиев собственной персоной, в компании еще нескольких офицеров, у которых из-под халатов выглядывает форма. Ясно: перерыв, люди поползли ноги размять и покурить. Так вот, на разминаемых ногах у всех, включая Змиева, эти резиновые шлепки, отчего гости явно чувствуют себя не в своей тарелке. Николаич подходит к каперангу, докладывает о прибытии, но делает это с легкой, почти неуловимой глазу развальцей, чуточку небрежно – с дерзинкой, как себя обычно ведут представители привилегированных военных специальностей – те же десантеры, например, то есть формально – все как положено, но с нюансами…

Змиев это замечает, но спускает на тормозах, разве что бровью повел.

Предлагает дать самые важные для упоминания данные, рапорт о результатах – представить в штаб через час после окончания семинара начальнику разведки. У него же оставить и видеоматериалы.

Николаич вкратце говорит о каннибалах, о Молосковицах и двух аэродромах. Попутно замечает о фуре с бананами и вроде как не охваченных ничьим вниманием магазинах в районе Таллинского.

Змиев кивает. Поворачивается к стоящему рядом офицеру – распоряжается насчет фуры. Потом смотрит на меня – я не успеваю отвести глаза и слишком поздно меняю улыбочку на постную физиономию:

– Я уже распорядился о доставке сюда достойной сменной обуви. Так что еще раз вы меня таким клоуном не увидите.

И уже снова к Николаичу обращаясь:

– Напоследок хотел бы, чтобы вы разъяснили одну непонятность.

– Слушаю вас.

– Судя по отчету похоронных команд, собиравших тела с маршрута следования ваших машин-ловушек, получается цифра около указанных вами в рапорте 6000 человек.

– Не вижу ничего необъяснимого – мы рапорт не из пальца высосали. Сколько упокоили – столько и указали. А именно, 5889.

– Это и удивляет. Я был уверен, что вы взяли цифру с изрядным походом.

– Нет, все подсчитывалось.

– Как?

– Очень просто: в основном, наши стрелки не мажут. Нет такой привычки. Самая слабая подготовка была у медика. Тем более, он все первое время срывался на очереди. Потому посчитали, сколько он выпустил патронов, исходя из известного числа отработанных магазинов, и поделили пополам. У остальных еще проще вышло: при каждом промахе патрон из кармана кидался стрелком в ватник посреди кузова. Снаряжающий этими патронами тоже набил рожки – соответственно, из числа отстрелянных патронов было вычтено то количество, которое оказалось на ватниках. Его посчитать тоже было несложно: набитые рожки на ватниках плюс там же немного россыпи. Записывали и прикидывали во время остановок.

– Ловко…

– Погрешность имела место, разумеется, но незначительная.

– Спасибо. Ловко придумано.

– Старались…

– Хорошо, еще поговорим по результатам разведки. Располагайтесь, тут полезные вещи рассказывают.

Покидаю своих спутников – надо раненых пристроить. Нахожу Главную. Сообщаю, что привез еще 27 больных и раненых. Особо отмечаю, что выбора у меня не было. Воспринимается это без восторга, но в то же время достаточно спокойно. После пары минут к раненым уже идет один из хирургов, инфекционистка и зав. приемным отделением. Мне сообщается, что в конце дадут слово, потому надо подготовить сообщение о виденном сегодня минут на десять – коллегам любопытно узнать об окружающей ситуации, а тут свежие новости. Успеваю попросить хирурга спровадить командира БТР к зубодерам, если таковые есть. Хирург кивает головой.

Бренчит колокольчик – перерыв закончился, поток втягивается обратно. Оказывается, что кроме медиков тут же и военных полно. Не только Змиев с окружением.

И вроде как не только кронштадтские. Замечаю знакомые физии – мой братец и парни из МЧС, пробираюсь к ним.

– Много пропустил?

– Считай, половину.

– Досадно. О чем была речь?

– Мужик по медицине катастроф толковал. Но у него с собой брошюрки есть, так что можно будет потом получить, я договорился. И записал кое-что, так что не страшно.

Хирург напомнил про правила сортировки – толковый мужик, с боевым опытом – так что все, так как должно, с примерами.

– А что осталось?

– Про патологию катастроф сейчас, потом про биохимию зомби немного – что-то у этой, из лаборатории, интересное было, – ну и напоследок – всякое разное.

Выступающий, крепкий мужичок с рукой на перевязи, начинает рассказывать о массовых нарушениях здоровья населения при катастрофах. Сразу оговаривается, что речь ведется в общем – о различных катастрофических ситуациях, каковые были раньше; разумеется, такого, что произошло сейчас, никто и представить себе не мог, но тем не менее, как показывает опыт, принципиально по воздействию на население катастрофы не отличаются.

Первым делом рассказывает о психогениях – получается, что 80 % людей в ситуации катастрофы страдает от острого реактивного состояния, что резко ухудшает и без того сложную обстановку, а то, что 10 % из них доходят до острого реактивного психоза – усугубляет и еще больше. При этом, разумеется, благие пожелания помещать таковых в специально оборудованные психоизоляторы или хотя бы привязывать к носилкам остаются невыполнимыми.

Второе при катастрофах – механические повреждения. Таких в разных ситуациях набирается до 20–25 %. При этом они нуждаются в оказании первой медицинской помощи, а до четверти из них – и в первой врачебной. Это – при уже указанном выше количестве людей с острыми реактивными состояниями – становится весьма трудновыполнимым.

Третье – термические повреждения. В зависимости от ситуации и времени года, они могут быть самыми различными видами повреждений – от ожогов до ознобления и обморожения.

Четвертое – возможно и радиационное поражение. В нашем случае, к счастью, ЛАЭС сумела удержаться. Ситуация там стабильна и в целом пока этот вид поражения для нас не является актуальным. Тем не менее, забывать о нем не стоит – есть достаточное количество объектов, где таковое возможно.

Пятое – токсические. Источники могут быть самыми разными – от холодильных предприятий, использующих аммиак, до химических производств – тот же хлор, например. Также возможно поражение токсического характера и дымом, угарным газом и так далее.

Шестая проблема, широко представленная в случае крупной катастрофы – обострение хронических болезней. Причем, как правило, это начинается со вторых суток – в первые сутки такого вала острой терапевтической патологии нет, но со вторых суток и далее оно проявляется у 40–45 % оставшегося в живых населения.

Седьмое – после вторых суток с постоянным нарастанием увеличивается количество инфекционных заболеваний – как желудочно-кишечных, так и респираторных. Разумеется, это требует немедленных и четких действий – в первую очередь, по изоляции таких больных не только от здоровых (с учетом уже страдающих от обострения хронических заболеваний в данном случае термин «здоровых», как вы понимаете, означает «не болеющих еще инфекционными заболеваниями»), но и во избежание микст-инфицирования. То есть требуется отдельно содержать больных с ЖКИ и отдельно – с респираторными инфекциями, мало того – перевязочные для них тоже должны быть разными и, разумеется, очень важно соблюдать санэпидрежим и проводить дезинфекцию.

Восьмое – в первую неделю наблюдается большое количество преждевременных родов и выкидышей, в связи с чем беременным надо уделять особое внимание.

Девятое и последнее – после четырех дней начинается всплеск анаэробной инфекции с максимумом на 6-й день. Это связано со сроками инкубационного периода данных возбудителей.

Есть ли вопросы?

Вопросы есть – несколько человек поднимают руки. Лектор тычет пальцем.

– Скажите, почему у нас достаточно много больных с ОЖКИ, но практически нет с респираторными? Банальных насморков нет, не то что ОРВИ.

– Возможно, это связано с тем, что у вас лучше поставлена профилактика ОРВИ?

– Нет, это у всех так.

– Тогда пока не могу вам сказать. Могу заметить, что у меня тоже прошел насморк не за неделю, а за день…

– Какие психогенные реакции, на ваш взгляд, стоит иметь в виду?

– Наиболее опасны экстрапуитивные – с немотивированной агрессией в отношении окружающих, интрапуитивные – с аутоагрессией (всплеск суицидов все отметили) и импуитивные – беспорядочное и бессмысленное бегство, в том числе и в сторону угрозы.

– То есть рост бандитизма и хулиганства – из-за реактивных состояний?

– Отчасти – да. Как было принято говорить, сейчас у молодежи «крыша едет». Но и, безусловно, играет свою роль и ослабление репрессивного государственного аппарата, вызванное катастрофой.

– Скажите, пожалуйста, а отсутствие реакции на речь у пациентов – у нас сейчас несколько таких – насколько обратимо?

– Вы, вероятно, говорите о пациентах с аффектогенным ступором? Безразличны к окружающему, взгляд в одну точку, редко моргают?

– Да.

– Пройдет в течение недели. Такое возможно и в случае фугиформных реакций, но там, наоборот, имеет место двигательная буря – совершенно бессмысленное бегство или такие же нелепые с точки зрения логики попытки спрятаться.

Доходит очередь до меня – встаю, представляюсь и спрашиваю:

– У нас был случай, когда боец открыл хаотический огонь с колокольни по совершенно посторонним людям. Если считать это случаем реактивного психоза, то почему он развился не в первый же день катастрофы?

– Я слышал про этот инцидент. Но здесь, как мне кажется, был скорее реактивный параноид или, как его еще называют, параноид языковой изоляции. Там ведь человек оказался в чуждой языковой среде, испытал дополнительный стресс, поэтому характерные для параноида убежденность в наличии врагов, бред преследования, галлюцинации и тревожно мнительные черты характера обусловили такую реакцию. А развивается параноид не так быстро.

– А что за дополнительный стресс вы имели в виду?

– То, что принято называть боевыми стрессовыми расстройствами или боевой усталостью – когда потрясение увиденным, получение ранее невозможных впечатлений, ощущение своей беззащитности и повышенной уязвимости, наличие постоянной угрозы, да еще на фоне недосыпа и недоедания, несоответствие всего виденного этическим надстройкам и чувству долга превышают барьер психической адаптации.

– Так боевая усталость, значит, у всех нас есть?

– В той или иной степени – да. Безусловно.

– Ясно, спасибо…

Остается переварить информацию…

Сажусь. Братец пихает меня в бок и ехидничает:

– Вот война – а ты уставший!

– Да ну тебя…

Разговорчики в зале, достигшие уже заметного уровня шума, затихают, когда появляется наша Кабанова. По-моему, она еще пополнела. И мне кажется, что похорошела, хотя обычно беременные, наоборот, дурнеют. Очевидно, что докторша, поставившая в первые же сутки весьма простенькие эксперименты на грызунах, тут пользуется немалым авторитетом – другим это и в голову не пришло, а она таким образом мало того, что дала нам всем очень ценную информацию по наиболее важным нюансам в плане зомби, так еще и сейчас некробиологией занимается вовсю.

– Наша лаборатория пока не может похвастаться серьезным прорывом в понимании того, что же все-таки стряслось. Поэтому не буду писать вилами по воде и ограничусь той информацией, которая может быть полезной, – начинает Валентина Ивановна Кабанова.

– Проведенный эксперимент еще недостаточно информативен, но, судя даже по тем данным, которые нами получены, можно сделать первые выводы о причинах странной водобоязни зомби.

Утопленные лабораторные животные, обратившись, старались изо всех сил выбраться из воды. При этом отмечено, что у зомби мацерация кожных покровов проходит быстрее, чем обычно. Отслоение эпителия также протекает ускоренно. То же относится и к облысению – в норме не раньше чем через месяц, а в ходе эксперимента уже на третий день – полная потеря шерсти. Но самое интересное – гистологически обнаружено очень быстрое образование жировоска в организме находящихся в воде лабораторных животных. В обычных условиях жировоск образуется минимум через 3–4 недели. В наших экспериментах такое было заметно на третьи сутки. При комнатной температуре воды!

Объяснить причины столь раннего образования жировоска не представляется возможным. Но можно сказать точно: зомби крайне отрицательно относятся к этому. Не вполне понятно, как работает организм зомби, но жировоск, вероятно, обездвиживает их и ослабляет.

– То есть вы хотите сказать, что старый постулат: «гнилостные изменения при пребывании трупа в течение недели на воздухе будут такими же, как через две недели в воде и через восемь недель в земле» в данном случае не работает, и разложение идет в воде гораздо быстрее? – неожиданно басит сидящий рядом со мной братец.

– Не совсем так – речь идет не вполне о разложении. Во всяком случае, не в полном объеме этого процесса. Должна отметить, что биохимия зомби разительно отличается от привычного нам цикла Кребса. Пока можно уверенно сказать, что у зомби резко выраженный ацидоз, в связи с чем и ощущается резкий запах ацетона, но это пока и все, что можно сказать.

– Так что, зомби вообще боятся воды?

– Нет. Им не нравятся большие объемы воды. Водяная пыль или дождь совершенно их не пугают. А вот купаться и тем более жить в воде у них, скорее всего, не получится.

– Так значит, зомби можно распугивать водометами и пожарными машинами?

– Возможно, что и так, но здесь я некомпетентна.

Ну что ж – кратенько, но со вкусом. Значит, зомбокрокодилов у нас не будет. И мертвых боевых пловцов тоже. Это уже очень и очень неплохо. Упыри, лезущие из воды, для Петропавловки были бы сущим кошмаром. Да и для Кронштадта тоже, чего уж…

Следующим выходит усатый капитан второго ранга, судя по представлению – начальник разведки. Свет тушат, и офицер начинает отщелкивать слайды, показывая нам на экране всякую мерзопакость.

– Как всем присутствующим уже известно, обычные зомби (щелк, щелк, щелк – и на экране появляются почти в натуральную величину наши горожане, так и не переправленные Хароном через Стикс) – медленны, тупы, мало способны к координации действий. Передвигаются шагом.

Они же, употребив любую мясную пищу – и в более теплом климате – становятся гораздо активнее, могут передвигаться бегом, проявляют определенные начатки интеллекта и способны кооперироваться. Есть не до конца проверенная информация, что эти шустрики или шустеры, как их называют наши чистильщики, могут оценивать обстановку, прятаться, спасаться бегством или нападать из засад. (Щелк, щелк, щелк, щелк – часть снимков смазаны, и видно, что запечатленные на них зомби бегут бегом).

Но это всем и так уже известно. Поэтому подробнее я остановлюсь на мутантах.

– Вы имели в виду морфов? – спрашивает врач с первого ряда.

– Да, их и так называют – метаморфами.

Офицер щелкает несколько раз.

– Пока у нас не так много исходного материала для обобщения, но уже сейчас можно сказать, что это новый тип зомби, гораздо более опасный. Условно, по тем особям, которых удалось сфотографировать или хотя бы собрать о них более-менее достоверную информацию, можно сформулировать следующее:

1. Отмечены мутировавшие вороны, крысы, хомяки, собаки и люди. Вероятно, список можно продолжить. Из перечисленных только вороны оказались полным непотребством: летать не могут, передвигаются с трудом и легко забиваются своими живыми товарками. Остальные вполне дееспособны. К сожалению, только во враждебном нам плане. (Прощелкивает несколько фото довольно мерзких животин, вызвавших бы отвращение даже у заядлых гринписовцев).

2. В ходе мутации изменяются параметры объектов – как в сторону физического увеличения (рост, вес), так и в сторону вооруженности. Отмечен рост средств нападения: клыков, зубов, когтей и усиление соответствующих групп мышц. В итоге они могут дальше прыгать, быстрее бегать и осваивают ранее невозможные для них способности. Так, бывший ранее человеком мутант был замечен и ликвидирован пулеметным расчетом, когда совершенно спокойно полз по стене здания на уровне четвертого этажа. Но человек в принципе может так лазать – все-таки от обезьян происходим. Практически в тот же день патруль засек, а вызванная бронегруппа сбила с дерева мутанта, который, судя по ошейнику, до обращения был сенбернаром – хозяин, к счастью, остался жив и подтвердил информацию. Как все прекрасно знают, сенбернары не лазят по деревьям. Этот же мало того, что залез, причем высоко, но и сидел там в засаде, как леопард какой-то. (Щелкает еще несколько раз, и зал озадаченно перешептывается: туша бывшего сенбернара и впрямь озадачивает, особенно в сочетании с поставленным рядом АКМ, выглядящим детской игрушкой).

3. Наличествует и дифференциация мутантов, если можно так сказать. Пока невозможно сказать, почему бывшие люди настолько разнообразно мутируют: как принято говорить у ученых, часть мутантов остаются антропоморфными, то есть прямоходящими и человекоподобными, часть – зооморфируют, то есть становятся похожими на четвероногих животных, повышая этим себе целый ряд параметров.

(Офицер делает эффектную паузу, которую безнадежно угаживает мой забубенный братец, ляпнув трагическим шепотом на весь зал: «Если они еще и фалломорфируют – тогда совсем худо!» В зале начинаются смешки).

Начраз тем не менее продолжает:

– Так, группой зачистки номер 12 зафиксирован мутант, бывший ранее женщиной пожилого возраста, который одним прыжком покрыл расстояние в 8 метров 66 сантиметров. Вот, обратите внимание на изменившуюся структуру задних конечностей. (Еще десяток щелчков. Я обращаю внимание, что голову упокоенному морфу деликатные кронштадтцы закрыли какой-то тряпицей. Также целомудренно прикрыты грудь и промежность дважды покойницы. Ну, а по грязнючим тряпкам опознать, кто это был раньше, невозможно). Сегодня мутантом была атакована группа зачистки номер 4 – вы уже в курсе понесенных потерь. Мутант прорвался через оцепление и был остановлен огнем группы огневой поддержки. (Здоровенный гориллоид с длинной не по-обезьяньи шеей и могучими лапами-руками не иначе, как влетел под крупнокалиберный пулемет – растрепало его сильно.)