Анна НихаусЛапочччка, или Занятная история с неожиданным концом
Все описанные в романе лица, названия фирм и события являются вымыслом.
Любые совпадения случайны.
Мнения героев необязательно совпадают с мнением автора.
Дмитрий Вересов о романе «Лапочччка»
Можно верить в существование ангелов-хранителей, можно верить в их несуществование. Перед юной провинциалкой Валечкой этот вопрос не стоял вообще – она наяву обрела своего ангела-хранителя в лице человека столь же таинственного, сколь и привлекательного, и столь же состоятельного, сколь и неотразимого. Этот странный господин настаивает на том, чтобы она звала его просто Яшкой, и, ничего не требуя взамен, устраивает ее жизнь наилучшим образом – институт, ленинградская прописка, встреча с «прекрасным принцем» – после чего исчезает бесследно. Вскоре Валентина узнает о гибели своего покровителя, и жизнь ее начинает трещать по швам. И не сносить бы нашей героине головы, однако вскоре выясняется, что таинственный Яшка защищает ее даже из могилы. И даже не совсем умер. И даже не совсем человек…
Насколько мне известно, роман «Лапочччка», повествующий о судьбе Валентины и ее подруг – дебютное произведение Анны Нихаус. Тем удивительнее, что молодой автор с таким искусством переплетает жанры – классическую женскую мелодраму и мистический триллер, далекий, надо сказать, от типичного голливудского ужастика с монстрами, ни с того ни с сего выскакивающими из всех мыслимых мест, но оттого не менее, а то и более захватывающий. В общем, всячески рекомендую всем русскоязычным читателям, а в особенности читательницам.
Дмитрий Вересов
Лапочччка или Занятная история с неожиданным концом
Сквер перед Александринским театром, именуемый горожанами «Катькиным садиком», почти опустел. Над Петербургом сгущались сентябрьские сумерки. Художники на Невском свернули торговлю. Демонстранты закончили раздавать листовки и разошлись. На одной из многочисленных скамеек сидела дорого и со вкусом одетая молодая женщина и что-то бормотала себе под нос. Казалось, что она разговаривает с воображаемым собеседником. Остекленевшие глаза смотрели в одну точку. Иногда она пыталась жестикулировать, но движения ее рук были хаотичными и неловкими, как у марионетки. Происходящее чем-то напоминало отрывок из булгаковской «Маргариты». Однако история нашей героини была совершенно другой…
Редкие прохожие иногда оборачивались в сторону женщины. «Наширялась уже», – пробормотал один из них. Кто-то качал головой, кто-то просто торопливо проходил мимо. Никто не мог даже и догадаться, что же происходило с ней на самом деле…
Часть первая В поисках весны
Глава первая Яшка
Стоял апрель. Весна подходила к своей середине, а кругом лежал белый пушистый снег, как в настоящем декабре. Зима в Карелии всегда длилась долго. Трудно было поверить, что через какие-то тридцать с лишним дней на деревьях вдруг появится зеленая листва. Если бы весна шла постепенно, удивляться было бы нечему. Но она явно запаздывала, как бы желая оставить «на сладкое» и ручьи, и таянье снега, и первые побеги на серой почве. Зато как ошеломит она всех потом, внезапно дав миру узнать о своей силе! «Так, наверное, бывает и с людьми, – думала Валечка, – зима застывает на долгие годы, но вдруг в жизни человека наконец-то начинает что-то происходить. Неожиданно для самого себя он чувствует мощные импульсы, становится сильнее, и в затянувшийся декабрь внезапно врывается май, минуя всякие там феврали, марты и апрели».
«Зима» в Валечкиной жизни задержалась надолго. Зимой можно было назвать и детство, проведенное без отца в тесной и убогой медвежьегорской квартире, и постоянное ворчание матери, угрюмой и сварливой женщины, и жизнь младшей сестры, рано вышедшей замуж и жившей в Петрозаводске.
За плечами была неудачная попытка поступить в московский вуз и два года работы секретарем в нотариальной конторе. Дни и месяцы шли монотонно: ругалась мать, сестра жаловалась на жизнь, нотариус платил мало. По воскресеньям Валечка встречалась с бывшими одноклассницами. В их жизни тоже царила «зима». Валечке не хватало чего-то яркого и незаурядного. Ее мучило желание настоящей весны. И думать о ней хотелось постоянно. И эти мысли о мае не покидали ее. Они непрерывно кружились в голове, словно мантры. Они были похожи на заклинания шамана, просящего богов послать хороший урожай или удачную охоту. Да, это были заклинания, способные растопить холодный снег, разбить крепкий лед и впустить в жизнь май – бурлящий, цветущий, полный ярких красок и динамичных движений.
*****
– Вот посмотришь на народ, и такая тоска берет, – произнесла Валечкина коллега, провожая взглядом хромую бабульку в выеденной молью кофте и выцветшем сарафане.
– И не говори, Надюш, – согласилась Валентина.
Надежда, крашеная блондинка с черным пробором на голове, зевнув, продолжила:
– И что она завещать-то собирается? Копейки эти на сберкнижке? А, главное, кому? Сын в тюрьме сидит за убийство, невестка в туберкулезной больнице, вот-вот помрет…
– Внукам, наверное.
– Да нет у нее никого. Она с нашей лестничной площадки. Напротив нас живет…
– Ну есть, наверное, кто-то, раз человек завещание пишет.
– Ох, тоска… Не, ну правда… Ходят к нам только ханурики какие-то… То копию свидетельства о смерти оформляют, то доверенность на «Запорожец» ржавый какой-нибудь… Посмотришь – застрелиться хочется. И ливень еще этот проклятый… Август вон уже на дворе, а лета фактически и не было. – Надежда уныло посмотрела в окно.
– А на выходные синоптики погоду хорошую обещают. Я по радио слышала.
– Правда? Тогда айда на танцы в субботу вечером! – оживилась Надежда.
– Я подумаю…
– Блин, – с досадой в голосе произнесла вдруг Надежда, изучая содержание тумбочки.
– Что там у тебя?
– Да бумага машинописная кончилась. И куда она все время исчезает? Я ж на прошлой неделе покупала… А мне допечатать надо срочно… Валюшк, не в службу, а в дружбу… Сгоняй в «Канцтовары» за углом! У тебя вон туфли добротные какие… А я сегодня, как дура, босоножки надела… Надеялась, что сухо будет…
– Может, переждем, пока дождь пройдет?
– Валюшечкин, я напечатать не успею, а мне срочно, – жалобным голосом простонала Надя, – я тебе и зонтик свой дам. Автомат. Хороший, японский. А?
– Ну ладно, уговорила, – сказала Валечка, доставая деньги из кассы.
– М-м-муа! – пухлый рот Надежды сложился в поцелуй.В «Канцтоварах» в это время обычно не было покупателей. Но сегодня, как назло, туда завезли прописи для первоклашек и школьные ранцы. Новый учебный год был не за горами, и заботливые мамы уже толпились в помещении магазина.
– Отпускаем только по одному ранцу в руки! – громко крикнула продавщица.
– Как же так? А если у меня близнецы?
– А паспорт при себе имеете?
– Женщина, какой паспорт?! Вы издеваетесь что ли? Я вам детей предъявить могу! Если их не раздавят тут, конечно…
Покупатели оживленно засмеялись. Валечка встала в очередь и стала наблюдать через стекло витрины за потоками воды, которые исторгало хмурое небо. Задумалась о жалобах своей сослуживицы. И, правда, почему все так тоскливо? Сколько лет она проведет еще в этой пыльной конторе? И какой она станет через эти несколько лет? Неужели такой же, как Надежда? С локонами, прожженными некачественными красителями. С дешевой косметикой, вызывающей одеждой. Скучающей. Несчастной. Есть ли выход из этого бесконечного лабиринта неудач, уныния и бездействия? Валечка посмотрела на часы. Прошло уже тридцать минут. Очередь даже не двинулась с места. Кто-то из покупателей забывал выписывать товарные чеки, и кассирша возвращала их обратно к продавцу. Кому-то пробивали в кассе неправильную сумму. Все ругались, кричали. Валечка поняла, что если не предпримет что-нибудь, то проведет здесь несколько часов. А может быть, и весь день. Подождав, пока ругань утихнет, она жалобным голосом простонала:
– Граждане покупатели! Мне не нужно ранцев! Мне бумагу только машинописную! Пропустите вне очереди. Меня с работы на минутку только отпустили.
– Без очереди не пускать! Еще чего придумали! – раздался чей-то гневный голос.
– Да пустите ее. Это ж Валька… Она у Синявского работает. У нотариуса. В угловом доме…
– О! Страна знает своих героев! – весело воскликнула Валентина. – Ну что, пропустите, а?
– Да ладно, пропустите девушку, что вам стоит, – зашумела очередь.
– Вот спасибочки! – взвизгнула Валечка, пробираясь сквозь толпу к кассе. – У меня даже без сдачи – времени много не отнимет!Положив бумагу в полиэтиленовый пакет и открыв зонт, Валентина стремительно побежала обратно, ловко перепрыгивая через огромные лужи. Когда она вернулась в контору, то застала коллегу в процессе тщательного «наведения марафета»: Надежда внимательно рассматривала себя в зеркальце пудреницы и старательно подкрашивала губы…
– На свидание зовет кто-то? – шутливым тоном спросила Валечка.
– А ты что, не видела? – шепотом спросила Надежда.
– Чего не видела?
– Ни чего, а кого… Чел какой к шефу зашел! Только что… За-ши-бись! У меня челюсть прям на стол упала… Я думала, ты его на улице еще заметила… Вон «Нива» его на обочине стоит. «Нива», конечно, не роллс-ройс, но в каком-то смысле младшая сестра «Джипа». И новенькая к тому же… А мужик – обалдеть!
Неописуемый такой! И конфеты вон принес. – Надежда показала на огромную коробку импортных конфет, лежащую на столе…
– Ух ты! Вкусные, небось! Щедрый. М-да. Интересно было б посмотреть…
– Ну, тогда жди, когда выйдет…
– Жду. Заинтриговала.
Нотариус выглянул из кабинета и вежливо, но властно сказал:
– Девочки, кто-нибудь, сделайте нам кофе!
Дверь снова захлопнулась.
– Кофе заказал. Значит и вправду, крутой посетитель, – заметила Валечка.
– Чур, я несу! – прошипела Надежда коллеге и поправила кофточку.
– Да пожалуйста, – добродушно ответила Валечка…
Надежда, виляя бедрами, направилась к кухонной стойке, предварительно кинув на Валечкин стол стопку бумаг:
– На вот, подшей. И сургучом запечатай…
– А шило где?
– В ящике посмотри.
Валечка стала подшивать документы, а ее сослуживица загремела кофейной посудой. Отнесла кофе, вздохнула. Села за стол и заклацала пишущей машинкой. Прошло минут сорок. Дверь приоткрылась, и из-за нее зазвучал вкрадчивый голос нотариуса:
– В любое время, Яков Илларионович… в любое время.
– Ловлю вас на слове, Дмитрий Данилович, у меня еще будет к вам дельце-другое, – ответил ему приятный бархатистый голос.Через несколько секунд в дверном проеме показался и обладатель этого голоса. Надежда не зря нахваливала его внешние данные – высокий лоб, черные локоны, зачесанные назад, орлиный нос с тонкими ноздрями, изломанные брови и очень выразительные карие глаза – все это заставило Валечку на мгновение застыть на месте. Не остались без внимания и элегантный костюм-тройка и необыкновенно душистая туалетная вода, запах которой этот костюм источал.
Пока Валечка разглядывала гостя, руки ее продолжали подшивать бумаги. Внезапно она уколола палец шилом и вскрикнула.
– Девушки у вас какие пугливые, Дмитрий Данилович, – произнес гость, обнажая белоснежную улыбку.
– Да уж. Эфирные создания. Тонко чувствующие. За то и ценю, – хихикнул нотариус.
– Какой вы счастливчик. Вот бы мне парочку таких кадров!
Вслед за ними из кабинета вышла и супруга Дмитрия Даниловича – Зоя Архиповна.
Дмитрий Данилович услужливо открыл посетителю входную дверь и обратился к девушкам:
– Валюша, Надюша, я, Яков Илларионыч и Зой Архипна сегодня в горисполкоме. Будем к вечеру! Надежда, вы – за старшего!Надежда кивнула головой. Дверь захлопнулась. Девушки переглянулись.
– А-а-а-а! – шепотом «прокричала» Надежда, укусив себя за кулак. – Шикарный, да?
– Ага…
– Утонченно-демонический, – мечтательно закатила глаза Надежда.
– Точно… Помнишь? В школе учили наизусть: «печальный демон, дух изгнанья…».Валечке вдруг вспомнилась какая-то картинка к лермонтовской поэме. Кажется, подростком она даже влюбилась в эту иллюстрацию. Девочки часто влюбляются в фотографии актеров или певцов, а она вот в иллюстрацию влюбилась. Внешность гостя вызвала в памяти эту деталь.
Ливень за окном очень быстро перешел в простой дождь. Дождь стал мелким дождиком, а потом и совсем закончился. Солнечные лучи заиграли в каплях, застывших на оконном стекле.
– Вот что значит, харизма! – восторженно произнесла Надежда. – Пришел человек, и дождь сразу лить перестал… И солнце вон выглянуло… М-да… Энергетика у парниши – то, что надо… Маг просто какой-то…
– Брось мистифицировать. Обыкновенное совпадение.
– Не, таких совпадений не бывает. Вот смотри, стоило мне только посетовать на хануриков, как такой красавец завалил. Про дождь ныла – и дождь кончился.
– Ну значит, не он маг и волшебник, а ты, – смеясь, заметила Валечка.
– И откуда он такой взялся? Материализовался, наверное, – продолжала раздумывать Надежда.
– Откуда-нибудь взялся, наверное. Не видели его мы раньше просто.
– Не. Я у нас тут всех деляг знаю… Этот – точно недавно в городе.
– Так посмотри в документах, там же все зафиксировано.
– Так их же Архиповна печатала!Оформление документов для сделок на особо крупные суммы Дмитрий Данилович доверял только своей жене Зое Архиповне. Особенно строго он стал относиться к этому после того, когда однажды Надежда сделала опечатку в номере банковского счета одного из важных договоров.
– А давай зайдем, посмотрим? Может, остались бумажки какие? – озорным голосом предложила Валечка.
– Ты что, с ума сошла?
– А что, интересно же, – сказала Валечка, уверенно направляясь к кабинету шефа. Открыв дверь, она подмигнула Надежде и прошептала: – Ты на «шухере» пока постой.
В столе Дмитрия Даниловича действительно лежали копии документов. Валечка бросила их на стол коллеги. Надежда тут же с любопытством занялась изучением бумаг:
– Из Ленинграда он, сердешный… А-ха-ха-ха! Знаешь какая у него фамилия?
– Какая? – с любопытством спросила Валечка.
– Кочан!
– Врешь!
– Да не вру я, сама вон посмотри… Ну, умора… И как можно жить под такой фамилией?
– Ну живет же человек, и по-видимому, очень даже неплохо живет.
– Представляешь, у меня была бы фамилия Кочан? Надежда Павловна Кочан! Бред!
– Ты что уже его фамилию примеряешь? Во, дает!
– А что, я люблю помечтать…
Валечка перелистнула еще несколько страниц договора купли-продажи и сказала:
– Зря мечтаешь, он женат. Он полдома на жену оформил.
– Да? – разочарованно промолвила Надежда. – Ну, вот всегда так… Только начну грезить – и сразу облом. Нет в жизни счастья…
Несмотря на бесперспективность дальнейшего «расследования», Надежда продолжила изучение договора:
– Ой, так он пятидесятого года… Староват для нас, подруга, а?
– Почему? Тридцать восемь лет. В самом расцвете сил человек.
– Августовский он, – продолжала Надежда, – «Лев»… Эх… Мой любимый знак Зодиака…
– Ну не убивайся, встретится тебе еще какой-нибудь «Лев»…
Надежда все еще смотрела на договор и вдруг выпалила:
– Спорим, что фамилию он менял?
– Как?
– Ну ты что, не допрешь, какая она у него могла бы быть на самом деле?
– Какая?
– Сто пудов, что Коган!
– Но если ему надо было менять фамилию, он мог бы взять фамилию жены.
– Ну, стало быть, предки его меняли.
– Ну и что в этом предосудительного? Тогда же репрессии были и все такое… У маминой одноклассницы тоже так было. Она Блюмкина была по фамилии. А настоящая их фамилия Блюмкинд. Родня ее за это большие деньги паспортистке в тридцатые заплатила…
– М-да… Хитромудрый народ – эти «французы»…
– Язва ты, Надюшка, каких свет не видел, – улыбнулась Валечка.
– В смысле?
– У Крылова басня такая есть «Лиса и виноград».
– Ну да. И что?
– А то. Не успела ты убедиться в недоступности «объекта», как сразу же язвить начинаешь: и возраст не тот, и национальный вопрос уже разъяснила… А ведь только что слюной истекала, – ехидно заметила Валечка.
– Ну, так это ж защитный механизм у людей такой. Чтоб с фрустрацией справляться, – тоже улыбнувшись, ответила Надежда. И, подумав секунду, добавила: – Но все равно, шикарный дядька… Шикарный…
*****
В этот теплый летний вечер танцплощадка была переполнена. Валечка и ее подружки весело двигались под ритмическую музыку. Рабочая неделя окончилась, впереди было воскресенье. Девчонки танцевали уже долго. Последние полчаса Валечка чувствовала на себе пристальный взгляд стоящего у стены гражданина с козлиной бородкой в сером пиджаке. Быстрая музыка закончилась. Репродуктор исторг возглас диск-жокея:
– А сейчас пришло время для мелодичной композиции! В прошлом месяце эта песня завоевала гран-при на фестивале «Юрмала 88» и, наверняка, станет абсолютным хитом этого года. Слушайте и наслаждайтесь! Звучит романс «Напрасные слова» в исполнении Александра Малинина!
Публика восторженно зашумела, а Валечка спросила одну из подружек:
– Это как же под такую музыку танцевать?
– Очень просто! – услышала она незнакомый голос. Она обернулась и увидела, что наблюдавший за ней гражданин уже стоял рядом. Он пригласил ее на медленный танец. Валечка постеснялась отказать и приняла его приглашение. От гражданина сильно пахло алкоголем. Мужчина тут же очень сильно прижал к себе партнершу.
– По-моему, вы слишком сильно прижимаетесь, – сказала Валечка.
Гражданин мерзко улыбнулся и завел очень неприятный разговор:
– А как же к такой, как ты, не прижиматься? Вот я смотрю, подружки твои все так себе, а ты вся такая ладненькая…
– Перестаньте сейчас же! – повторила Валечка.
«Напрасные слова-а-а-а», – надрывался репродуктор танцплощадки.
Не обращая внимания на недовольство партнерши, гражданин шепнул Валентине прямо в ухо:
– Давай поужинаем вместе!
– Нет, спасибо, в другой раз. Поздно уже, я домой сейчас пойду.
– А зачем тебе домой? Время детское, ты что, первоклашка что ли? Ты же взрослая девка! Вон, смотри – все есть у тебя. – В подтверждение своих слов гражданин зашарил ладонью правой руки по Валечкиному платью в поисках декольте.
– Что вы делаете?! А ну, прекратите сейчас же! – с негодованием выпалила Валечка.
– А-а-а, тебе не нравится? Вот все вы, бабы, цац из себя строите, а надо вам всем только одно. Не прав, скажи? – Тут другая ладонь гражданина стремительно поползла вниз.
Чувство гадливого ужаса охватило Валечку. Она попыталась освободиться от объятий незнакомца, но это было непросто.
– Отпустите меня! – закричала она и стала судорожно оглядываться по сторонам в надежде, что кто-нибудь увидит происходящее и сможет вмешаться. Однако подружки были уже далеко, а посторонние посетители танцплощадки были заняты только собой – и это было неудивительно – при такой тесноте, плохом освещении и громкой музыке вряд ли кто-либо мог что-то расслышать или разглядеть. Все продолжали танцевать, не обращая внимания на эту неравную борьбу.
– Да что же ты, стерва, брыкаешься-то! – раздраженно воскликнул мужчина и стал еще более грубым.
Тут Валентина собрала все свои силы и вырвалась, однако гражданин успел схватить ее за рукав платья. Ткань рукава затрещала и разошлась по швам. Слезы брызнули из глаз Валечки – это было ее любимое платье. Громко всхлипывая, она стала пробираться к выходу сквозь плотную толпу танцующих. Валечкин «поклонник» бросился вдогонку. Торопливыми шагами он настиг свою жертву и снова схватил ее за предплечье. Валя собралась звать на помощь, но тут чей-то громкий крик пронзил воздух:
– Э-э-э! Любезный! Не делай резких движений! – Валечка оглянулась и увидела рядом с собой Якова – давешнего посетителя нотариальной конторы. – По-моему, даме не нравятся твои знаки внимания! – С этими словами Яков оттащил от нее назойливого ухажера. Тот было размахнулся кулаком, но соперник ловко перехватил его руку. Матерясь, гражданин в пиджаке стал вырываться, однако его противник оказался сильнее – он держал его за запястье мертвой хваткой.Двое крепких мужиков подбежали к Валечкиному защитнику, схватили его под руки и оттащили в сторону. Пока мужики держали его за плечи, прижав к забору, виновник драки засучивал рукава на пиджаке, приговаривая:
– Ну, сейчас я тебе вмажу как следует. Оставлю тебе… сувенир на память… Чтоб нос, куда не надо, не совал…
Лицо Якова расплылось в саркастической улыбке. Тяжело дыша, он прошипел:
– Уже испугался. Уж больно норов у тебя крутой, Жаткин Василий Семенович…
Услышав свое имя, гражданин в пиджаке от удивления опустил занесенный было перед переносицей Якова кулак и стал пристально вглядываться в лицо противника…
– Не признаешь, не трать зря время! Лучше разъясни мне, с какой это стати такому идиоту, как ты, телохранители полагаются?
– Эй, ты ч-че это? – неуверенно пролепетал гражданин с бородкой.
Яков выдержал паузу и обратился к держащим его мужчинам:
– А что вы за него так вступились, как будто он вам родной? Пятнадцать суток из-за этого придурка заработать хотите? Гульба в ресторане – еще не повод для панибратства! Что он вам там парил? Что он – кооператор? Свободный предприниматель? Работу хорошую обещал?
Мужики удивленно переглянулись.
– Ну, красава, расскажи им кто ты. Снабже-е-е-енец ты командированный. На каком заводишке? Я что-то позабыл… Мелкая сошка. А деньги вчера ты чьи прогулял? Чичиков… Бич целлюлозно-бумажной промышленности.
– Отпустите его! – сказал протрезвевший от испуга гражданин. – И оставьте нас одних.
– Ух ты, сменил гнев на милость… Только это не ты, а я милость к тебе проявляю. Что ж ты родное предприятие так снабжаешь плохо? Почему, ну? Потому, что не по делам ты сюда ездишь, а к крале своей… Жена, небось, не знает ничего, а? Тебя вон даже уволить хотели. А командировочка-то у нас просроченная. А на работу ты телеграммку накатал, что тетушка твоя липовая при смерти лежит?
– Откуда ты знаешь? Ты что? Пасешь меня? Мент, что ли?
Яков взял мужика за лацканы пиджака, притянул его к себе и произнес ему прямо в лицо:
– А я тебе не детская передача «Хочу все знать», чтобы на вопросы твои глупые отвечать… У меня к тебе нет ни вопросов, ни ответов, а есть одни только императивы. И звучат они следующим образом: иди-ка ты, дядя, в гостиницу свою вонючую, проспись хорошенько, а с утренним поездом тебя здесь чтоб не было! У меня все! Беги, давай, бегом, а то жена твоя про кралю узнает, краля про то, что ты тут к малолеткам пристаешь, а родной завод – про дела твои левые. А если еще цепляться к кому будешь, фавн ты похотливый, место от тебя одно мокрое останется! Ну, а теперь соберись и готовься на взлет… На старт, внимание, марш! – Яков резко разжал кулаки, зажимавшие воротник пиджака и энергично оттолкнул от себя мужика. Тот упал на землю, быстро поднялся, отряхнул пыль с брюк и, нервно оглядываясь, стремительным шагом направился к выходу.
Яков подошел к Валечке и весело спросил:
– Ну что, убитых и раненых нет? Не сильно помял тебя этот урод?
– Нет, не очень… Ой, спасибо вам, Яков… простите, как ваше отчество?
– Отчество? Неужели я такой старый? – улыбнулся Валечкин спаситель. – Зови меня просто Яшка – меня все так зовут.
– Яшка, спасибо огромное…
Между тем объявили «белый танец».
– О! Замечательно! – Яшка поднял палец и кивнул в сторону репродуктора: – «Белый танец»! Вместо того чтобы благодарить, пригласи-ка ты меня лучше. Я, в отличие от предыдущего танцора, веду себя с дамами очень аккуратно! – Яшка рассмеялся, снова обнажив белоснежные зубы.
Валечка положила руки на его плечи, а Яшка осторожно взял ее за талию.
– Я так за вас испугалась…
– А за меня не надо бояться, со мной ничего случиться не может.
– А что вы им такое сказали?
– Надо говорить, ТЫ сказал…
– Ах да, прости… Ты.
– А любопытной Варваре… что? – улыбнулся Яшка.
Валечка смутилась, а Яшка продолжил:
– Вот смотри, какая несправедливость. Твоему козлобородому поклоннику потанцевать не дали, а мы с тобой танцуем. А еще он, кажется, поужинать хотел?
– Откуда вы… ты… знаешь?
– Ну, нетрудно догадаться, какая у такого сатира программа. А со мной ты поужинать не хочешь?
– Где же нам сейчас стол накроют?
– Спорим, накроют?
– Куда же я пойду в таком виде? – Валечка показала на свой разорванный рукав.
– И эта проблема разрешима, пойдем к машине.
Они покинули танцплощадку, прошли на соседнюю сторону улицы. Яшка открыл дверь автомобиля, включил лампу в салоне:
– Посмотри там, в «бардачке», должны быть нитки с иголкой.
Валечка открыла маленькую дверцу и обнаружила там шкатулку, в которой действительно находилось несколько маленьких катушек с нитками разных цветов и иголки, воткнутые в картонку.
– Ух ты, как в лучших домах, – засмеялась Валечка, – только, как же мы зашьем?
– Очень просто, поворачивай свое плечо ко мне. – Яшка вдел нитку в иглу и осторожно, но в тоже время удивительно ловко, стал зашивать разошедшиеся части Валечкиного рукава.
– Ой, как здорово! Как новенькое…
– Дома на машинке еще прострочишь, и порядок будет с твоим обмундированием…
– Слушай, а ты ну прямо все умеешь!
– Ну да, фактически все. Ну что, поехали утолять голод?
– Поехали… Если нам, конечно, дадут это сделать…Они действительно поужинали в ресторане гостиницы «Онежская». Несмотря на поздний час, для такого гостя, как Яшка, заработала кухня, засуетились официанты, были поданы холодные закуски и горячие блюда. Валечка и не думала, что в напоминающем столовку ресторане задрипанной гостиницы может быть создана такая праздничная и торжественная атмосфера. Все преобразилось, словно по мановению волшебной палочки. Мягкий свет, бордовые гардины, живые цветы в огромной вазе. Ее новый знакомый был невероятно приветлив и внимателен. «Видела бы Надюшка. Точно, глаза бы мне выцарапала», – подумала Валечка, улыбнувшись. После десерта Яшка попросил включить музыку. Они танцевали вдвоем в пустом ресторане. Во время танца Валя чувствовала, как по всему ее телу проходит какая-то волна. В этот момент она была просто очарована своим защитником. Валечка не знала, как будет окончен этот вечер, но, находясь рядом с таким человеком, готова была допустить абсолютно все. Однако вечер закончился вполне обычно. Яшка отвез ее домой и пожелал спокойной ночи.
Они договорились встретиться еще.
Дома ждала мать. За поздний приход она отвесила дочери хорошую пощечину и грубо закричала:
– Ну и где ты опять шлялась? Времени уже полвторого. А это что за хрен тебя домой привез? Я все видела…
– Это не хрен, мама, – ответила Валечка, держась за пылающую щеку.
– Ну, понятное дело, прынц. Дура, ты, дура! Я Надюшке звонила. Она мне все рассказала, с кем ты ушла… С женатиком связа-а-алась. Вот принесешь в подоле, как я, никто тебя замуж не возьмет. А если и возьмет, жить с тобой не станет. Чтоб я тебя с ним не видела больше! Понятно?
– Понятно… – Валя закрыла за собой дверь комнаты.Рука матери оказалась настолько тяжелой, что на утро Валечка проснулась с синяком под глазом. Густо нанеся тональный крем, она отправилась на работу. Синяк всю неделю менял цвета – от лилового до табачно-зеленого. К воскресенью Валечкина скула имела горчичный цвет. Несмотря на запрет матери, она хотела встретиться с Яшкой. Как она покажется ему в таком виде? Хотя пусть смотрит, из песни слов не выкинешь… Синяк, действительно, не остался незамеченным:
– Кто это тебя так? – взволнованно спросил Яшка, снимая с нее темные очки.
– Матушка родимая, – с сарказмом в голосе ответила Валечка.
– Никогда и никому не позволяй себя бить! – серьезным голосом сказал он. – Хочешь, я поговорю с твоей мамой?
– По-моему, это бесполезно…
– А по-моему, нет. Посиди-ка здесь немного, я мотор выключать не буду, чтоб не замерзла. – Яшка вышел из машины и скрылся за дверью подъезда. Где-то через полчаса он уже снова сидел за рулем.
– Ну что, поговорили? – раздраженным голосом спросила Валечка.
– Да…
– Ну и?
– Это может звучать неправдоподобно, но она любит тебя, поверь мне… Просто ей не объяснили, КАК надо любить. Переживает она за тебя, боится…
– Но ведь можно же как-то по-другому выражать свои переживания… Без мордобоя…
– Мордобоя больше не будет, это я тебе гарантирую. А вообще, душа моя, ты знаешь, чем старше я становлюсь, тем более остро начинаю осознавать, что все «тараканы» в голове человека заложены еще в детстве и имеют свои истоки в его семье.
– Как это? – спросила Валечка.
– Очень просто. Все зависит от того, как тебя воспитывали, какие истины тебе прививали – все это будет постоянно кипеть в тебе, терзать тебя и толкать на правильные и неправильные решения и действия… Вот, допустим, вырос человек в атмосфере достатка и радости. Предположим, его окружала любовь и забота. Такой индивидуум однозначно пойдет по жизни уверенно, он будет открыто смотреть на мир и точно так же будет относиться к своим детям. Согласна?
– А если по-другому кто-то вырос?
– Ну что ж, бывает и по-другому. Бывает, в бедности и строгости растет человек. Корят его всю жизнь, с малолетства комплекс вины прививают. Ясное дело, к чему это приведет в итоге.
– К чему?
– Да ни к чему хорошему. Полжизни потратишь на поиски виноватых и все. Бояться будешь всего и ни одного правильного шага не сделаешь от страха перед ошибкой или наказанием за нее. И в этом же духе отпрысков своих воспитаешь. Так что, даже не зная, как выросла твоя мать, я могу поспорить, что ее жизненный путь никак не является «номером один» из приведенных только что примеров.Мать… Как она росла? В Валечкиной памяти замелькали старые фотографии, которые лежали в платяном шкафу, в обувной коробке с надписью «Sebo» на крышке, и были переложены листами старенького номера «Северной правды». На одной из этих фотокарточек, пожелтевших и потрескавшихся, она вспомнила группу людей в ушанках и ватниках на фоне снежного ландшафта. Это были двое взрослых и двое детишек: одна курносая девочка лет девяти и совсем крохотная малышка в шапке с черным помпоном. Ватник женщины был застегнут только на верхнюю пуговицу – бабушка была беременна третьей дочкой. Валечкины бабушка и дед работали в леспромхозе. Отца Марии Харитоновны, матери Валечки, убило упавшим деревом, когда той было одиннадцать лет. Мария Харитоновна вырастила своих сестер фактически одна. Вряд ли она знала любовь и ласку. И, наверное, поэтому не смогла быть любящей и ласковой к собственной дочери.
Валечка тоже очень рано стала самостоятельной. Уже будучи ученицей начальных классов, она сама ходила за покупками, забирала сестренку из садика, готовила нехитрую еду, а по вечерам, встав на колени на приставленную к двери табуретку, в ожидании прихода матери, работающей допоздна, смотрела в дверной глазок.
Ключ от квартиры был неотъемлемым атрибутом Валечкиной одежды. Он висел на ее тонкой шее на грубой тесемке. Мать рано приучила дочь к дисциплине. Любое разгильдяйство или рассеянность были недопустимы. «Если ты потеряешь ключ или забудешь запереть дверь, и у нас унесут последнее, я повешусь», – сказала ей однажды мать. Валечкино детское воображение мгновенно нарисовало жуткую картинку, на которой мертвая мама болталась в петле. Картинка эта была железным стимулом к благоразумию в обращении с ключами. Уход из дома превратился в своеобразный ритуал с закрыванием газовых кранов, проверкой розеток, электроприборов и правильного запирания двери на ключ. Дверь нужно было три раза подергать и три раза потрогать замочную скважину. Точно также следовало поступить с розетками и кранами – только тогда ритуал ухода из дома считался завершенным. Однажды Валентина действительно потеряла ключ в школе. Обнаружив пропажу, она чуть не умерла от страха. Ее отчаяние не знало границ. С Валечкой случилась истерика, напоминающая эпилептический припадок. Ключ искали всей школой, начиная от первоклашек и заканчивая старшеклассниками. Слишком впечатлила всех история о повешении.
Рассказав эту историю Яшке, Валечка добавила:
– Угрозы, запреты, ультиматумы – разве это любовь?..
– Ну и что? – ответил Яшка. – Вся жизнь твоей матери состояла из угроз и запретов. Это единственный метод воспитания, который она знает. Подумай, в какое время она выросла. Какие девизы тогда были, какие устои… То время ушло, а закаленный этой эпохой характер остался – «партизанско-молдаванский». Молчи, будь осторожен, не высовывайся и стой, где воткнули. То, что происходит сейчас в вашей жизни – не что иное, как обыкновенный конфликт поколений. Твоя задача – не ожесточиться, но и не давать обращаться с собой, как с собственностью. Попробуй найти в ваших взаимоотношениях какой-то баланс. Мне кажется, у тебя получится.
Вечер закончился так же, как и в прошлый раз. Яшка отвез ее домой.
*****
– Слушай, он что – и не пристает к тебе вообще? – спросила Надежда, удивленно раскрыв накрашенный ядовито-розовой помадой рот.
– Нет, не пристает…
– Валюшк, это ненормально… Будь я мужиком, я бы сразу к тебе пристала. А этот выжидает чего-то. Знаешь, если мужик себя так ведет, это может иметь три причины…
– Какие? – с любопытством спросила Валечка.
– Ну, во-первых, он может быть очень хорошо воспитан. В его случае это вполне возможно. Во-вторых, ему, возможно, что-то от тебя другое нужно. Корыстный замысел иметь он может какой-то. Ну и, в-третьих, допустим еще один вариант – если он по «этой» части бесперспективный. Понимаешь?
– Пошлости какие говоришь, аж стыдно…
– А чего стыдно-то? Дело житейское… Вариант с корыстью отпадает. Чем он может у тебя поживиться? Ты же не рокфеллеровская внученька. Так что остаются только два варианта. Или он – джентльмен, или – «того»… А еще, кстати, бывает, когда мужики любят, чтоб женщина сама инициативу проявила. Сама-то ты пробовала к нему пристать?
– Надь, ты что?
– А что? Вон пушкинская Татьяна первой дала о себе знать…
– Так она ж только письмо написала…
– А ты знаешь, какой это в те времена был революционный шаг? Это все равно, что сегодня выйти голой на улицу и на мужиков кидаться…
– Ты предлагаешь мне на мужиков кидаться?
– Да нет… Просто, попробуй как-нибудь косвенно выразить свою готовность к серьезным шагам… Ну, пуговку там лишнюю расстегни, юбчонку какую с разрезом надень. А можешь в удачный момент просто попробовать взять его за руку и поцеловать…
– Мне первой лезть целоваться?
– А что? За репутацию опасаешься? Эт…ты зря. Уже весь город про ваши шашни знает.
– Как?
– Да так… Многие видели, как вы на танцульках зажимались. Потом, как ушли вместе. Я, кстати, тоже это видела. – Надежда сделала паузу и мечтательным тоном произнесла: – Костюмчик у него джинсовый был – прелесть! И попка у него такая аккуратная… Глаз было не отвести.
– Надь… – поморщившись, перебила ее Валечка.
– Ну ладно, не будем вдаваться в детали. Главное, знай – все уверены, что вы – любовники. Я тоже тогда стояла и думала: «Вот Валюшка счастли-и-ивая-а-а». «Тачку» его, кстати, у твоего подъезда люди часто наблюдали. Город-то маленький у нас. Все про всех знают. Шила в мешке не утаишь… А это правда, что он из-за тебя подрался?
– Ну да…
– Тогда он точно к тебе неравнодушен! И ждет, наверное, от тебя действий конкретных… Так что дерзай, милая моя! – Надежда сладко потянулась. – Эх, будь я на твоем месте! Ни за что не ушел бы! Неопытная ты, Валентина… Кутенок неоперившийся…
– Хорошо, что ты опытная, – обиженно ответила Валечка, – озабоченная ты у нас скорее…
– Вот тебе будет под тридцать, ты тоже будешь озабоченная. Знаешь, как сложно устроить свою личную жизнь, когда кругом или нищие, или дураки… А этот, вон какой…
– Ну, он же женатый, Надежда…
– А с женой можно и развестись…
– Ну, ты и змея…
– Да не змея, я дело говорю. Ведь он же тебе нравится… Вон как ты его глазами поедала, когда он к Данилычу приходил… скажи, нравится же?
– Ну да…
– Тогда и флаг тебе в руки! Запомни! Схема простая: пуговка, разрезик, рука, поцелуй…
*****
Люди, собравшиеся на дне рождения приятельницы, были в основном незнакомые. Программа вечера была уже фактически отработана. Выпили, закусили, потанцевали. За окном стемнело. Многие пьяные гости уже спали. На диване в дальней комнате целовалась парочка. Валечка собиралась уходить. Вечер был поздний, а до дома еще предстояло добираться на автобусе. Валентина доела торт, окинула скучающем взглядом оставшихся гостей и пошла искать подружек. Количество празднующих все убывало. Диалоги становились с каждой минутой все короче и все драматичнее:
– Ребца, помогите Славика оттащить в туалет! – раздался громкий мужской возглас.
– А ему по-какому надо: по-большому или по-маленькому? – последовал сопровождаемый пьяным смехом ответ.
– Да его прямо на ковер рвет!
– Эй, вы че, меня ж мать убьет! – истерически закричала именинница.
– А туалет занят уже.
– Ну, дак в ванную его давайте, блин.
– И ванная тоже.
– Эй, откройте дверь! Кто там заперся-то?
– Ща я в окошко с кухни загляну… Оба-на! Там Любка с Генкой. Ха-ха-ха! Во, дают! Эти скоро не откроют. Им еще одеваться надо. Ха-ха! Не, ну я не могу, ващще. Не, ребята, вы посмотрите.
– А ну, пошел отсюда! – раздался глухой крик из ванной.
– Да дайте же вы тазик, уроды! Сейчас же весь ковер заблюет!
– На кухню его оттаскивай, там линолеум.
– Ой, я не могу на это смотреть. Меня сейчас тоже вырвет!
– Ну, так уйди отседого и не мельтеши!
Началась суета. Гости, еще стоявшие на ногах, приняли посильное участие в спасении ковра и помощи перепившему гостю. Появился тазик. Кто-то заваривал чай, кто-то нес полотенца. Из ванной комнаты выскочил растрепанный молодой мужчина. Коротко оглядевшись по сторонам, он бросился на парня, только что подглядывавшего в ванной. Раздался глухой удар. На пол закапала кровь.
– Ай! Ты же мне, гад, нос разбил!
– Разнимите же их кто-нибудь! – завизжали девчонки.
Часть гостей, занимавшаяся уборкой рвоты и приведением в чувство перебравшего товарища, бросилась разнимать драку.
– Ну что, пойдем отсюда? Интересного уже ничего не будет, – сказала Валечка своим бывшим одноклассницам.
– Сейчас, Сережку пойду заберу, – сказала одна из них.
– Да он спит уже.
– Ничего, растолкаю.
Растолкать Сережку было непросто. Он был мертвецки пьян. После нескольких попыток было принято решение оставить молодого человека досыпать.Выйдя к шоссе, девочки увидели огни уходящего автобуса.
– Ну вот, на последний опоздали, – с досадой сказала Валечка.
– А давайте пешком до города!
– Ты что?
– А что? В первый раз что ли? Не холодно еще.От выпитого шампанского кружилась голова. На высоких каблуках было трудно идти по земляной насыпи. Захмелевшие девчонки хихикали, спотыкаясь… У обочины остановилась синяя «Нива». Мужчина, сидевший за рулем, спросил:
– Помочь вам, красавицы?
– А ну езжай, куда ехал. Без лысых обойдемся! – крикнула одна из девиц.
– А я не лысый, а очень даже кучерявый, – раздался из машины веселый и знакомый голос.
– Постойте, девчата! Это, кажется, свой. Яшка, ты что ли?
– Ну да, я, Валюня. Садитесь!В машине разразилось шумное обсуждение произошедшего на вечеринке:
– Нет, ну вы посмотрите, какова Любаня наша!
– Шлюшка была, шлюшкой и осталась.
– Да уж, слаба на передок гражданка.
– Надо будет Рафику все рассказать.
– Вы что, у него кровь горячая, еще прибьет!
– А туда ей и дорога.
– Да я не про Любку. Мне Генку жалко. Хороший парень…
– Да Рафик знает все уже давно.
– С чего ты взяла?
– А в курсе я про нее. Рафик Любку же из-под Костомукши сюда перевез…
– Ну?
– А там она на всю округу личность известная. Промышляла она там. В гостиницах и мотелях местных.
– Врешь!
– Да не вру я… Брат мой двоюродный в «Совтрансавто» работает. В рейсы ходит. Видел ее часто. С финнами какими-то заезжими. Да и с нашими тоже. Ее ж все дальнобойщики знают.
– Ну, дела!
Раздалась нецензурная брань и хохот. Валечке не хотелось включаться в обсуждение. То и дело она искоса поглядывала на Яшку. Тот спокойно вел машину, как будто не замечая болтовни на заднем сидении. Валечке было немного стыдно за своих попутчиц.
«Нива» развезла девчонок по домам. Наконец и последний маршрут был отработан – машина остановилась перед Валечкиным подъездом. Яшка и Валечка остались в машине одни. Вспомнились Надюшкины слова. Валечке вдруг на самом деле нестерпимо захотелось поцеловать Яшку. Она отстегнула ремень безопасности, прикоснулась к Яшкиной руке и приблизила свои губы к его губам в ожидании поцелуя. Яшка взял ее лицо в большие ладони с тонкими длинными пальцами и поцеловал в макушку, как ребенка:
– Валечка, у нас с тобой ничего не получится. Ничего не будет, понимаешь?
– Почему? – удивленно спросила Валечка. – Рылом не вышла, или по мужской части что не в порядке? – Произнеся это, Валентина грязно рассмеялась.
– Никогда не пытайся унизить мужчину таким образом! – строгим тоном сказал Яшка. – Во-первых, это безобразно звучит из уст женщины. Во-вторых, мужчины редко прощают такие оскорбления. Такие слова могут быть очень опасны… Запомни это! – Яшка говорил спокойным, ровным голосом, как обычно говорит гипнотизер или врач. – Теперь насчет «почему», – продолжил он, – я женат – это раз. Все намного сложнее, чем ты думаешь – это два…
– Прости, я не хотела тебя обидеть, – тихо пролепетала Валечка, смущенно опустив глаза.
– Меня невозможно обидеть. К тому же, это не ты сейчас была. Это окружение твое в тебе кричит. Послушай меня, Валюня: ты очень красивая девочка. И не дура. Из тебя может выйти толк. Только надо… как бы это сказать… поместить тебя в другую среду. Я много думаю об этом. И, возможно, скоро поделюсь с тобой своими мыслями. Из тебя можно создать нечто прекрасное. Можно выстроить тебя заново. Восстановить, как восстанавливают разрушенный готический собор. Разве это не хорошая жизненная цель – стать прекрасной?Валечка посмотрела на Яшку, ища в его лице издевку или саркастическую улыбку. Однако Яшка был серьезен и не собирался ни шутить, ни издеваться. Он помолчал немного и промолвил:
– А что касается сердечных дел, то они никуда от тебя не уйдут – побереги себя для кого-нибудь более достойного.
Яшка вышел из машины, открыл Валечкину дверь и подал ей руку:
– Спокойной ночи, Валюнь. И не гуляй больше по ночам, где попало… Обещаешь?
– Обещаю…Тихо закрыв за собой входную дверь, Валечка хотела незаметно пройти в свою комнату, не зажигая свет. Однако с кухни уже донеслась ругань:
– На часы-то хоть смотрела, шалава?
– «Шалава» – ругательное слово, – уверенно ответила Валечка…
– А к тебе только ругательные и подходят, – бойко ответила мать, – а ну отвечай немедля, где ты была и с кем!
– Меня Яшка домой привез…
Услышав Яшкино имя, мать внезапно замолчала, словно поперхнувшись собственными словами. Смущенно кряхтя, она ушла обратно на кухню и закрыла за собою дверь. Валечка довольно ухмыльнулась и направилась в ванную комнату чистить зубы. «Интересно, что он ей такое сказал?» – спрашивала она себя, укладываясь в постель. «И все-таки он какой-то особенный, почти волшебник», – подумала она, погружаясь в сон. Так «обработать» мать не мог никто. Да и ей самой Яшка открыл возможность взглянуть на конфликты с ней с совсем другой, новой стороны. Он – необыкновенный человек. Он может все «разложить по полочкам», он может убедить кого угодно. Любопытно было бы узнать, что он наговорил тогда тому мужику, который приставал к ней и после разговора с Яшкой убежал с испуганным лицом? Что он сказал матери? Гипнотизирует он их всех что ли? Чудеса, да и только! Жаль, что их личные отношения бесперспективны… Почему он не ищет близости? Может быть, он не хочет портить ей жизнь? Связь с женатым мужчиной часто полна больших разочарований. Неужели такой благородный? Может ли мужчину и женщину связывать только дружба? Почему ее так тянет к нему? И почему он постоянно ищет встречи с ней? И почему такое огромное количество вопросов не пугает и не настораживает ее?С тех пор Валя часто виделась с Яшкой. Они встречались по выходным и после работы. Они ходили в кафе или просто сидели в машине. Ездили на остров Кижи, в Петрозаводск, гуляли там в парке и по набережной Онежского озера. С Яшкой было интересно и как-то спокойно. Валечка очень любила слушать его. Не было ни одного вопроса, на который он не нашел бы ответ. Он умел невероятно хорошо и доходчиво разъяснять взаимосвязи между событиями, анализировать человеческие характеры. Никто и никогда не говорил с ней ТАК. Из каждой встречи, каждого разговора Валечка выносила всегда что-то очень важное для себя. Поэтому она и любила эти вечера. От них веяло чем-то особенным. Будущим, что ли? Она вдруг как-то начинала верить в себя. И в то, что ее «зима» может очень скоро закончиться… И очень скоро может тронуться лед…
*****
Небо было серым. В воздухе кружились пушистые снежинки. Валечка сидела на подоконнике и наблюдала за детишками, бегающими вокруг трансформаторной будки, стоящей прямо посередине двора. Мать смотрела по телевизору какой-то концерт. «Было-было-было-было, но прошло-о», – доносились из гостиной строчки песни. Валечка закрыла дверь и включила радио. Радио рассказывало что-то о досрочном пуске какой-то линии на Харьковском Заводе тракторных двигателей. Валечка нажала на кнопку, и приемник замолчал. Погода была пасмурной, фасады пятиэтажек, образовывающих двор, излучали унылую безысходность, а Валечкино сердце радостно билось – сегодня за ней должен был заехать ОН. Вместо синей «Нивы» на этот раз во дворе показался серебристый «БМВ». Яшка захлопнул дверь, поискал Валечкины окна, помахал рукой. Она спрыгнула с подоконника и, поспешно одевшись, выбежала во двор.
– А где твоя «Нива»?
– Продал. Зато вот теперь другой железный конь.
– Ух ты!
Яшка открыл Валечке дверцу, убрал с пассажирского сиденья номер «Аргументов и фактов».
– Ну что? Погода отвратная… Поедем в кафешку?
– Поехали!
Заурчало зажигание, ровно загудел мотор. Автомобиль тронулся с места.
– Ну что нового в жизни, Валюнь? – Голос Яшки, как всегда, располагал к откровению.
– Что нового? Подружка вышла за голландца замуж. Мать болела, сестра звонила, свекровь ест ее поедом…
– Поедом, говоришь? Ну что ж, сочувствую.
– Не смейся, она злющая, правда.
– А я и не смеюсь. Свекрови и тещи – это проблема серьезная. Я бы сказал, комплексная это проблема, то бишь, половая и геронтологическая в одном.
– Геро-какая проблема?
– Геронтология, душа моя, – это наука о влиянии старения на личность человека… И если старческие изменения в человеческом характере помножить на… как бы это пообразнее назвать? «Бабизм» что ли? Со всем присущим ему истеризмом и стервозностью, то получится истинно взрывная смесь – родительская безответная любовь к дражайшему чаду, женская ревность и одновременный скепсис ко всему, что на чадо это «посягает»…
– Да время сейчас такое, звереют все…
– Ну не скажи. Время тут ни причем. Классическая литература говорит нам о том же – иначе откуда взялись бы все эти мрачные образы «старухи-лесничихи» или «злой мачехи»… Когда зрелый возраст переходит в пожилой, а затем в старческий, с человеком часто происходят некрасивые вещи. Исключения составляют люди, жизнь которых постоянно проходила гармонично и духовно. А если человек по натуре своей злостный и недалекий, то с годами это усугубляется. Особенно, если человек этот прожил тяжелую и безрадостную жизнь.Они остановились у кафе на улице Горького. Стряхнули снег с обуви, Яшка помог Валечке снять пальто и указал на столик в углу. Сев в плетеное кресло, Валентина продолжила разговор:
– А чего в этой жизни радостного? Зарплата эта секретарская… Народ дурной. Вон, к тетке на юбилей ездили в Повенец, так мужики так напились, что драка опять была. Чуть не поубивали друг друга.
– Свекрови, пьяные гулянки, свары… Валюнь, тебя не утомило еще это болото?
– Утомило.
– И ты ни разу не пробовала что-либо изменить?
– Я пробовала, но у меня не очень-то получилось. Я поступала в Москве и провалила экзамены.
Официантка принесла кофе и выпечку. Яшка взял горячую чашку в обе руки, словно желая погреть об нее ладони, и добродушно посмотрел на собеседницу:
– Пробовать надо всегда и не вешать нос. Даже у великих людей бывали первые неудачи. Когда у Рахманинова не получился первый фортепианный концерт, он сильно расстроился. Так бедолага переживал, что даже нервы лечить пришлось. А ему доктор возьми и скажи, что-то вроде «не удался первый, напишите второй!» И он написал. И очень даже остался доволен. И весь мир был у его ног.
– Ну так то Рахманинов, – сказала Валечка, откусывая большой кусок от плюшки с повидлом.
– А концерт-то ты хоть слышала такой?
– У-у, – глухо промычала она, отрицательно мотая головой и старательно прожевывая сдобу.
– А зря. Послушай, рекомендую. Если хочешь, завезу кассетку.
– У меня кассетника нет. Проигрыватель только. – Валя очень внимательно смотрела на плюшку.
– Валюнь, можно я тебя попрошу об одной вещи?
– О какой?
– Не откусывай, пожалуйста, такие огромные куски. Человек должен есть красиво. Особенно, такой красивый человек, как ты.
– Постараюсь, – сказала Валечка и смущенно кивнула.
– Ну, вот и славно. А я и кассетник тогда завезу… Ну да черт с ним, с Рахманиновым. А куда ты поступала-то? В театральное какое-нибудь?
– Нет, во МГИМО…
Яшка смешно закатил глаза и произнес:
– А-га… Ну, понятно… одно другого не лучше… Юношеский максимализм… Сейчас все самое лучшее и в большом количестве. Или пан, или пропал… Так нельзя, душа моя…
– А как можно?
– Допустим, попробовать поступить не в Москве, а в Петрозаводске. Это, между прочим, тоже столица… Республики Карелия. – Яшка улыбнулся и продолжил: – И ее административный центр. У вас там целых три вуза… Хотя на дипломатов там, кажется, не учат. А ты можешь себе представить что-нибудь другое?..
– Что, например?
– Ну, Валюнь, тебе лучше знать… Только не говори мне, что кроме МГИМО тебя больше ничего не интересует. Чтобы быть цельной и счастливой личностью, не обязательно идти по стопам товарища Коллонтай. – Яшка снова улыбнулся.
– Да я, собственно, и не особо рвалась «по стопам». Просто девочка одна предложила поступать вместе. Она не из нашей школы была. Мы с ней в УПК познакомились. Машинопись и делопроизводство, так сказать, осваивали. Ей одной скучно было поступать. У нее и родственники дальние в Москве живут. В центре. Мы у них останавливались. Ну, я и поехала. Только она поступила, а я – нет.
– А девочка, небось, племянница одной республиканской «шишки»?
– А откуда ты знаешь?
– Да город у вас маленький… И что – тяга к образованию на этом закончилась?
– Мать сказала, чтобы я лучше на работу устраивалась. Побаловалась, мол, и хватит, пора и пользу какую-нибудь приносить.
– А ты не пыталась ей объяснить, что пользы будет больше, если ты для начала на ноги встанешь?
– Не-а… – уныло произнесла Валечка.
– Энтузиазма не вижу в тебе, Валюнь. «Мать сказала», «девочка предложила», «да», «нет»… А свои мысли у тебя в голове какие-нибудь присутствуют?
– Какие мысли?
– «Какие мысли», – передразнил Яшка Валечку, – м-да, ты прямо «спящая красавица» у нас… непростой экземпляр. Ты, я вижу, совсем уже закисла в своем болоте… А ты ведь не такая… Ты – не флегматик, нет. У тебя совсем другой темперамент. Растормошить тебя надо, а то ты совсем в летаргию уйдешь. А в Москве-то, небось, понравилось?
– Да, очень.
– Ну вот, хоть немного глаза заблестели. Девушку манят огни большого города? Понятно… А ты знаешь, это мысль! Иногда, чтобы сделать мощный рывок, внести радикальные изменения в развитие своей судьбы, просто необходимо окунуться в другую атмосферу. Необходима смена обстановки: другие люди, другая жизнь, чтобы она перестала быть инертной, понимаешь? Чтобы никто не тянул тебя назад. Чтобы ты перестала вариться в своем маленьком микромире.Валечка задумалась над его словами. Действительно, все ее подружки, кроме двух, Аллочки и Тоси, пошли ученицами на швейную фабрику или молокозавод. Многие уже вышли замуж и родили детей. Они праздновали вместе дни рождения и ходили на танцы. Но с ними было как-то… неинтересно, что ли… Интересно было только с Аллочкой и Тосей, но они обе, увы, уехали.
Яшка продолжил монолог:
– В принципе, поступив в петрозаводский университет, при умелом подходе можно перевестись в любой другой вуз страны… Я слышал, подружка твоя Тося, между прочим, так и сделала… В следующем семестре она – уже студентка ленинградской консерватории…
– Ну, ты все про всех знаешь!
– Да, я такой… А кстати, о Питере… Там поступить не хочешь? Не Москва, конечно, но тоже неплохой город. Там и жизнь поярче и снабжение получше, чем в вашей Карелии. А что, это идея! – оживился Яшка. – Слушай, вот видишь, как важно творчески подумать на актуальные темы. Знаешь, как этот процесс называют буржуи?
– Как?
– Брэйн сторминг. Мозговой штурм.
– Как это?
– А так. Садятся люди за круглый стол и думают, как решить какую-нибудь проблему или вырулить из какой-нибудь неблагоприятной ситуации. Начинают творчески мыслить. Предлагать можно абсолютно все. Даже самые дерзкие мысли допускаются к обсуждению. Даже полный бред. И в результате очень неплохие решения отфильтровываются. Этот метод один коммерсант придумал. В Штатах. Много лет тому назад. И им уже десятилетиями пользуются на Западе.
– А если ты не умеешь творчески мыслить?
– Все это умеют. Только не все об этом знают. Гораздо легче плыть по течению, сетовать на политическую обстановку или еще что-нибудь. А иногда надо просто поднапрячься и подумать. Да-да, просто сесть и подумать. И четко сформулировать свои желания. И думать надо всё время. Думать о хорошем, о том, как изменить жизнь к лучшему. И если постоянно посылать в пространство вопросы, желания, хорошие мысли, то когда-нибудь ты обязательно получишь ответ на эти вопросы, узнаешь, как удовлетворить свои желания и получишь подтверждение своим мыслям.
– А я никогда не пробовала так думать. Хотя нет, ты знаешь, что-то смутное было… Похожее на то, о чем ты говоришь. Вроде бы и хочется чего-то другого, но не знаешь чего.
– Это понятно, почему не знаешь. Если посмотреть на твоих приятельниц, да послушать твою матушку, диву даешься, как у тебя мозги вообще паутиной еще не заросли, да плесенью не покрылись. Ну что, будем «штурмовать мозги»? Проблема у нас есть – «Валюня». Будем ее решать?
– Будем! – сказала Валечка, с трудом скрывая восторг.
– Ну, тогда начнем с того, чего бы ты хотела в жизни. Излагай, не стесняйся!
Валечка ненадолго задумалась и робко произнесла:
– Я хотела бы… жить в большом городе… и хотела бы, чтобы меня окружали интересные люди.
– Так, ну для начала уже неплохо. Теперь давай думать конкретнее… Тебе лично что нравится? В какой сфере тебе хотелось бы… ну, скажем, работать? У тебя есть мечта какая-нибудь? Говори, не бойся!
– Я хотела бы… иметь свою фирму…
– Ну что ж, амбициозно. Хвалю. А почему бы тебе тогда не поступить… в «Политех»?
– Куда?
– ЛПИ – Ленинградский Политехнический Институт. На экономический. Двоюродная сестра моей жены – доцент, принимающий профилирующие экзамены. А? Как тебе экономика и управление производством? С высшим экономическим ты все, что хочешь, делать сможешь. Хочешь, будешь служащей где-нибудь – уж, по крайней мере, больше получать будешь, чем в своей шарашкиной конторе. А захочешь и свой бизнес «замутить» сможешь. Сейчас много перспектив открывается для частного предпринимательства. Да и подготовить тебя можно. Я знаю людей здесь и там, кто взялся бы за это дело. Можешь даже пару месяцев в Ленинграде на подготовительные походить. Если хочешь, могу даже устроить так, что ты не целевичкой пойдешь, а нормально. То есть прописать тебя смогу. У целевиков, конечно, другой проходной бал, но потом мороки много. С распределением и прочими делами… А ты – не дура, ты баллы наберешь… Я тебя насквозь вижу. Поступишь – однозначно… Ну что, хочешь жить и учиться в Питере?
– Ты что Дед Мороз, что ли?
– Почти. Если нужно для дела, мне не жаль времени и средств. Я очень люблю открывать перспективы… хорошим людям…
– А я хороший человек?
– Да.
– Послушай, Яшка, ты имеешь какое-то отношение к моему отцу?
– Нет, абсолютно никакого.
– Ну тогда почему же ты готов так много сделать для меня?
– Потому что я тебя люблю.
Валечка онемела от такого ответа. Подождав несколько минут, она спросила снова:
– А тогда почему…
– По кочану, – прервал ее Яшка и улыбнулся, – смени пластинку. Давай лучше поговорим о тебе в глобальном, так сказать, масштабе.
– Ну давай. – Валечка не имела привычки спорить с Яшкой. – Ты знаешь, я последнее время как-то совсем разучилась думать о будущем. Да и не знаю, смогу ли я оставить мать одну. И отпустит ли она меня…
– Об этом вопросе можешь уже не думать. Отпустит обязательно. И к тому же жизнь под одной крышей, душа моя, не всегда является синонимом гармонии. И вообще, ты же не на Марс улетаешь, здесь тетка твоя остается и сестра в ста пятидесяти километрах живет. Ну что, согласна на эту авантюру?
– Согласна, – неуверенно сказала Валечка.
– По рукам?
– По рукам!
*****
Валечка стояла перед списками зачисленных и уже в двадцатый раз читала в них свою фамилию. Это был первый ее успех. Сердце ускоренно билось. В памяти отображались Яшкины слова: «Поверь мне, душа моя, у тебя теперь начнется совсем другая жизнь».Глава вторая Другая жизнь
Крупная высокая девица с толстой косой легко подхватила ящик с картошкой и ловко поставила его в кузов грузовика, словно это был не ящик, а волейбольный мяч.
– О! Стахановцам наше с кисточкой! – крикнул сидящий в грузовике бригадир.
– Помог бы лучше…
– Какой это у тебя сегодня уже по счету?
– Пятый.
– Молодец! День только начался, а у тебя уже такой ударный темп. Так держать!
Валечка посмотрела на проворную девушку и тоже попробовала поднять свой ящик, но у нее не получилось.
– Эй ты, малохольная! – грубо крикнула девица. – Куда тягаешь? Надорвесся!
Валентина насупилась. Девица подошла к ней и взялась за одну сторону Валиной ноши:
– Не дуйся. Давай помогу. А сама тяжести не таскай. Вон, мужиков попроси лучше. Им и так делать неча… Это я привычная. Я эту картоху с малолетства копаю. И воду ношу. А тебя вот-вот ветром сдует. Щуплые вы больно, городские.
Сильные руки девицы поставили в кузов и Валечкин груз.
– Как звать-то тебя?
– Валентина.
– Валька, значит. А я – Галька. Ленинградка?
– Ну, теперь как бы да. А вообще-то, я из Медвежьегорска.
– Ого. Это где ж такой?
– В Карелии. Километров шестьсот отсюда.
– Далёко… – Галька присела на пустую тару, достала из кармана пачку сигарет и спросила Валентину: – Куришь?
– Нет.
– А я закурю. Слушай, а знаешь, на кого ты смахиваешь?
– На кого?
– На Синильгу из «Угрюм-реки».
– Да ладно, брось.
– Да нет, правда. Вон скулы у тебя какие. И разрез глаз такой… Слушай! А я тебя, кажется, уже видела. Точно! В секретариате… И мы, по-моему, в одной группе.
– Да? А я тебя не припомню что-то. И на экзаменах тебя я не видела.
– А я в прошлом году сдавала. Я академку брала. Тетка у меня болела. А она мне как мать.
– Ты сирота?
– Не-а. Матуха меня еще малой бросила. А теть Оля меня одна вырастила.
Галька оказалась грубоватой, но доброй и душевной девицей. Валечка быстро нашла с ней общий язык. К концу сельхозработ они по-настоящему подружились. И в течение нескольких недель пребывания на «картошке» Валечка узнала фактически все о новой знакомой. Ее сокурсница оказалась на редкость разговорчивой. Она родилась в деревне Любань. Мать бросила Гальку, когда той был всего лишь годик, уехав с каким-то городским художником. Отец работал монтажником и был в постоянных разъездах, торчал на строительных объектах. Все заботы о маленькой легли на плечи бабули и сестры Галькиной матери – тети Оли.
Галькина тетка была невероятно доброй женщиной. Бог не дал ей детей, ее рано бросил муж, не дождавшийся потомства. Несчастный она была человек. Но, вопреки ударам судьбы, она не озлобилась и не ожесточилась. Всю свою любовь она отдала племяннице. Даже второй раз вступив в брак, она не забыла о Галине, взяв ее с собой в мужнюю ленинградскую квартиру на Приморской. Тетя Оля трепетно любила племянницу. И очень ее жалела – на работу не гнала, а наоборот, позаботилась о ее образовании. Когда Галька окончила техническое училище и поступила в институт, тетя Оля была невероятно горда – та была первой студенткой в их роду. Василий Григорьевич, тетушкин муж, тоже Гальку не обижал. Жили они ладно и мирно. Как настоящая семья. Только недолго они радовались – овдовела вскоре тетя Оля. И, убитая горем, сама слегла. Болезнь ее еще сильнее сплотила этих двух женщин. Галина смогла выходить тетю – отложила учебу, посвятив целый год уходу за больной. Галькина тетя часто вспоминала этот трудный год, то и дело приговаривая: «Все беды на земле от зависти и злобы людской. Яд это. И от яда этого только одно лекарство имеется – любовь человеческая».
Тете Оле действительно очень завидовали ее прежние деревенские соседи – где это видано, чтобы пятидесятилетнюю «брошенку» замуж взяли. Василия – железнодорожника предпенсионного возраста – бабы уважали. Мужик он был крепкий и деловитый, да еще и с площадью в Ленинграде и домиком в Буграх. О романе начальника поезда и поварихи из привокзальной столовой люди судили долго: «Ни дать ни взять фильм «Вокзал для двоих». Только вот героиня уж больно неказистая. И что он в ней нашел – немолодая, некрасивая, да еще и с «довеском» – племянницей-подростком?». Тетя восстанавливала в памяти эти незатейливые реплики, вздыхала и говорила своим певучим голосом: «Невдомек бывает некоторым, что ищут порой друг друга люди, чтобы жалеть друг дружку, чтобы не жить в одиночку, чтобы добро делать. Себе и другим».
Оправившись от болезни, тетя часто размышляла на разнообразные жизненные темы. Однажды она позвала к себе Гальку, погладила ее по голове и сказала: «Суетно мне, Галька, в городе. И без Васечки тяжко. Хочу я хозяйство поправить деревенское – свое и Васино, царствие ему небесное. Ты знаешь, что я решила? Ты девушка у меня умная, дурака валять не будешь.
Живи ты тут, учись. А я приезжать к тебе буду. Ты молодая. Тебе простор нужен. И свобода. А мне природа. И покой.»
*****
Свободу и простор Галька любила. Но не любила одиночество. С детства привыкшая к шумам и голосам в доме, она чувствовала себя некомфортно в тишине опустевшей квартиры. Оттого, недолго думая, она предложила новой подруге жить у нее. Валечка с радостью приняла это предложение.
Яшка на первое время поселил Валечку у своей дальней родственницы на проспекте Майорова. Сухонькая старушка недорого сдавала комнату. Прописана Валентина была в другом месте – в коммуналке на Большой Посадской. Все комнаты в этой квартире были заняты жильцами, в какой именно должна была жить Валечка, было непонятно. Однако Валя мало задумывалась над Яшкиными «комбинациями» – она была счастлива погрузиться в новую жизнь.
Девушки абсолютно все делали вместе и были совершенно неразлучными, за что получили прозвище «сиамские близнецы»: вместе варили еду, ходили за покупками, готовились к семинарам и проводили свободное время. Будучи приезжими, они обожали центр города. Каждый раз, когда представлялась такая возможность, они ездили на Невский. Галька называла эту форму досуга – «колбаситься по центру».
Именно так они решили провести одно осеннее утро, когда приехав в институт, обнаружили, что из-за болезни доцента отменили «пару» по информатике. За информатикой следовала физкультура. Девушки были не уверены, пойдут ли они на нее сегодня. На третью «пару» явка была обязательной – «Основы бухучета» не пропускал никто.
– А поехали в центр, в «Лягушатник» сходим, а заодно и в Дом Книги зайдем, давно уже собирались?! – предложила Галька.В «Лягушатнике» – мороженице, получившей свое название из-за стен и кресел, обитых зеленым бархатом – девушки заказали себе по молочному коктейлю и погрузились в непринужденную болтовню. У Гальки было множество знакомых, то и дело она кивала кому-нибудь. Через пару минут к ним подошла рыжеволосая девушка и ехидным голосом спросила:
– Прогуливаете?
– Не-а, у нас «пары» нет, – ответила Галька, лениво потягивая коктейль из трубочки. – Кстати, знакомьтесь: это Валька, моя сокурсница и подружайка… – Галька показала рыжеволосой девушке на Валечку. – …И Сонька, учится в Герцене на физмате… – Галька показала Валечке на Соньку.
– А давайте к нам, в общагу! Сейчас такая хохма начнется! – предложила Сонька.
– Какая хохма?
– Ну как же, десятый час, сейчас «Изауру» повторять будут.
– А-а-а, «озвучка» что ли опять ваша? – спросила Галька.
– Ну да, идемте, здесь недалеко – через дорогу.
– Да знаю я, где общага ваша находится.Одним из развлечений молодежи конца восьмидесятых – начала девяностых было «озвучивание» латиноамериканских сериалов. Звук выключался, оставалось одно лишь изображение. Вся прелесть состояла в том, что какую бы ахинею ни несли «дублеры», все прекрасно подпадало под нехитрый сюжет фильмов.
Девушки зашли в заполненный холл общежития, в котором стоял большой цветной телевизор. Все стулья были заняты, Валечка и Галька прислонились к стене.
С разных мест зазвучали возгласы студентов:
– Киря, давай, теперь твоя очередь.
– Да, Киря, покажи класс!Высокий светловолосый молодой человек в фирменном пуловере неохотно поднялся со своего места и направился к стулу, стоящему перед телевизором. Проходя мимо рядов сидевших студентов, он бегло окинул взглядом помещение. Его взгляд на короткое время остановился на стоявшей у стены Валечке. Валечка смутилась и опустила глаза. Когда она снова посмотрела на парня, он уже начал свою «работу».
На экране показались смуглая красавица и крупная негритянка в чепчике. Женщина в чепчике начала что-то говорить. Парень мгновенно растянул губы в идиотской улыбке и, сохраняя эту улыбку на лице, ужасно смешным голосом произнес:
– А-а-а-а, здравствуй, дочка… Как твое здоровье?
Вся компания, сидящая перед телевизором, захохотала. Камера переместилась на лицо мексиканки. Молодой человек запищал фальцетом:
– Спасибо, Жануария, хорошо. Жануария, дорогая, ты не могла бы отвезти меня в город на своем осле?
– Не могу, дочка. Мой осел на профилактике.
Новый взрыв хохота прокатился по холлу.
Оправившись от первых приступов смеха, Валечка принялась разглядывать «дублера» – легкий загар, белокурые волосы, прямой нос, серые глаза, бархатные темные ресницы. Губы были немного полные, но это не портило его… Четко очерченный мужественный подбородок был покрыт легкой светлой «щетиной». Молодой человек либо отпускал бородку, либо забыл побриться. Однако это не выглядело неопрятным, а наоборот очень даже шло ему. «Такому пойдет абсолютно все», – подумала Валечка. И действительно, даже искажая лицо гримасами, молодой человек оставался привлекательным.
Галька, заметившая интерес подруги, шепнула ей в ухо:
– Ух ты, красавчик какой, правда?
Дублер закончил свою работу и вернулся на место. Тут же освободился стул рядом – кого-то позвали к телефону.
– Девушки, что вы там стоите у стены? Идите сюда, здесь места освободились! – окликнул девчонок недавний объект их внимания. Валечка и Галька уселись на стульях и погрузились в просмотр следующей сцены.
– Девушка, у вас смех такой звонкий, – прошептал парень Валечке.
Валентина опять покраснела и совершенно растерялась. Галька оказалась более словоохотливой и сказала, кокетливо щурясь:
– Ну, при вашем артистизме трудно удержать себя в руках!
Молодой человек благосклонно улыбнулся Гальке и тут же продолжил разговор с Валечкой:
– Вы здесь в Педагогическом учитесь?
– Нет, в «Политехе».
– Правда? И я там же. А вы знаете, вы мне кого-то напоминаете…
– Синильгу из «Угрюм-реки»?
Кирилл рассмеялся:
– Ну, вообще-то, я давно смотрел этот фильм – когда был маленьким. Но знаете, что-то есть. Глаза у вас такие… Шаманские…
Завязался непринужденный разговор ни о чем. От волнения Валечка с трудом подбирала слова. Ей хотелось пробыть здесь как можно дольше. Как было бы хорошо, если бы этот дурацкий сериал никогда не кончался! Сказал свою реплику Кирилл. Валечка не знала, что ответить. Возникла неловкая пауза. Она судорожно думала, что бы сказать еще. Прошло несколько секунд, и она робко спросила:
– А у вас здесь в «Герцена» друзья?
– Пошли, подруга, на «пару» опоздаем, нам еще на метро переться, – грубо оборвала ее вдруг Галька, потянув Валечку за рукав куртки. Очевидно, Гальке стало обидно, что молодой человек обратил внимание на Валечку, а не на нее.Валентина часто вспоминала этот день. Каждый раз, когда она восстанавливала в памяти детали внешности Кирилла, ее охватывало восторженное волнение. С Галькой она не говорила об этом. Она очень надеялась увидеть его снова. Но где и когда состоится эта встреча? Валентина не знала ни курса, ни факультета, ни даже фамилии этого молодого человека. Она знала только одно – она хочет увидеть его еще раз.
И эта встреча состоялась. Ровно через месяц.
*****
Актовый зал нужно было приготовить к «капустнику». Девушкам было поручено развесить на стенах плакаты. Из-за дверей слышалась фортепианная игра. Галька открыла дверь и пропустила вперед себя Валечку, державшую в обеих руках несколько рулонов ватманской бумаги.
На сцене за обшарпанным роялем кто-то наигрывал красивую и печальную мелодию.
Валечка всмотрелась в полумрак, царящий на сцене, и узнала в фигуре, сидящей за роялем, Кирилла.
– Смотри-ка, твой! – прошептала Галька.
– С чего ты взяла, что он мой?
– Твой, твой, и не сомневайся… Не, ну ты смотри, вообще… Не, так не бывает на самом деле, а? И смазливый, и юморной, и на роялях играет… Ну, свезло тебе, подруга!
– Перестань, Галь…
– А я тебе говорю, хороший парниша. Ну, давай, иди на абордаж. – Сказав это, Галька грубо толкнула ее в спину.
Валя слегка покачнулась от Галькиного пинка и, выровняв шаг, тихо направилась к сцене актового зала. Она неслышно поднялась по ступенькам, подошла к роялю. Продолжая играть, Кирилл кивнул ей и дружелюбно улыбнулся. Дождавшись окончания композиции, Валечка робко спросила:
– Что это вы сейчас играли?
– Это? Николас Эдвард Кейв.
– Я, к сожалению, не разбираюсь в классической музыке.
– Ну что вы, Валя! – улыбнулся Кирилл. – Ник Кейв – это не классика. Хотя я думаю, что через пару десятков лет он может ею стать.
Двери зала внезапно распахнулись, и огромная толпа сокурсников Кирилла ворвалась в помещение.
– А мы вас, маэстро, ищем везде! – заорал староста группы в сторону Кирилла. – Ну, ребята, теперь все в сборе, давайте репетировать.
Валечка присела на кресло и посмотрела часть репетиции. Ребята ловко переделали тексты популярных песен. Аккомпанировал Кирилл. Через сорок пять минут Валечка ушла из зала.
И снова им не дали как следует поговорить.
*****
Тосю Валентина не видела давно. «Живем в одном городе, а еще ни разу не встретились», – ворчала она, ища «координаты» подруги в записной книжке. И вот телефонный номер был набран. В трубке раздался Тосечкин голос. Тося обрадовалась звонку подружки, но как всегда не могла говорить долго – она должна была играть сегодня на свадьбе. Заканчивая разговор, Тосечка предложила:
– Валь, хочешь сходить со мной в Кировский? У меня билеты бесплатные есть… На следующий четверг.
– С тобой, куда угодно. Говори, где встречаемся.
– Давай знаешь, как сделаем? Заезжай в музучилище на Моховой, часам к пяти. Я там халтурю иногда по вечерам… Аккомпаниатором. Знаешь, все теперь на хозрасчете. Вот преподы и студенты и дают частные уроки детишкам, которых в музыкальную школу не взяли. Вместе в театр пойдем, а по дороге в кафешку заглянем. Там и поговорим.
Ровно без четверти пять Валечка была на Моховой. Вахтерша объяснила ей, в каком помещении и на каком этаже можно найти Тосю. В коридоре стояла тишина. Валечка стала читать таблички на дверях, ища нужную комнату, как вдруг услышала за дверью одной из них ровные фортепианные аккорды. Спустя несколько секунд к аккордам присоединились какие-то скрежещущие звуки. Хотелось закрыть руками уши и зажмурить глаза. Подождав, когда все затихнет, Валечка постучала в дверь.
– Да-да, – раздался мужской голос.
Валечка открыла дверь и увидела розовощекого белесого мальчика лет двенадцати со скрипкой в руке.Мужчина в очках вежливо поздоровался с Валечкой и снова обратился к мальчику:
– Сереженька, начинай у колодочки играть, у колодочки! Расходуй смычок экономно – у тебя же два такта одной лигой залигованы. Не хватит смычка у тебя, Сереженька.
Мужчина повернулся к сидящей за фортепиано Тосе:
– Антонина Николаевна, с семнадцатой цифры, пожалуйста. Давай, Сереженька! Стоп! Почему опять с середины смычка заиграл? У колодочки начинай, прошу тебя, у колодочки, Сереженька. И за интонацией следи, умоляю тебя…Валечка присела на стул у окна и принялась наблюдать за прохожими, перепрыгивающими через лужи. Занятия закончились, мальчик убрал скрипку в футляр и вышел из кабинета.
Мужчина в очках вздохнул и сказал:
– М-да. С гениями в стране напряженка.
Перед спектаклем девушки решили перекусить в пирожковой на Невском. Валечка рассказала Тосе о Кирилле.
– Вы обязательно увидитесь еще, – сказала Тосечка. – Очень скоро. Я чувствую.Валечку впечатлила торжественная атмосфера, царящая в Кировском театре. Красивые, празднично одетые люди, изобилие позолоты и бархата. Все это было таким особенным, таким неповседневным. Найдя нужную ложу, девушки сели на свои места. Валечка стала рассматривать театральную программку с иллюстрациями, изображающими героев оперы, прочитала либретто, и ей очень понравился сюжет. «Какая красивая легенда! – подумала она. – Небеса посылают попавшей в беду девушке рыцаря, готового заступиться за нее. Ну просто до пошлости красиво». Невольно Валечка подумала о Яшке. Он был единственным человеком, который понимал ее. А как он подрался из-за нее на танцах! А эта встреча на шоссе… Кстати, день спустя после того, как Яшка подобрал их тогда на обочине, она узнала, что именно в эту ночь в районе Медвежьегорска скрывались от милиции беглые заключенные. Угнали несколько машин, порезали людей. Жуть! Про это даже была статья в местной газете. Даже сейчас, вспоминая об этом, она почувствовала, как подступает ком к горлу. Черт знает, что могло с ними случиться, не остановись он тогда по дороге в город. Яшка… Ну чем не Лоэнгрин? Интересная параллель. Ведь она ничего о нем так и не узнала: откуда он появился и чем он действительно занимается. Однако Яшке больше подошли бы черные одежды отрицательного героя. Хотя жизнь ее он изменил исключительно в положительную сторону.
Погас свет. Зазвучала увертюра. Музыка была какой-то очень светлой и настолько красивой, что Валечке захотелось плакать. Почему она раньше не интересовалась ничем подобным? Спасибо Тоське, что вытащила ее сюда. В голове снова закружились воспоминания о Яшке и обо всех метаморфозах, произошедших за последние месяцы. Пока Валечка думала обо всем этом, мелодия увертюры стала видоизменяться. Внезапно она перестала быть спокойной и протяжной. Каскадами зазвучали арпеджио. К струнным инструментам присоединились духовые. Музыка из нежной стала вдруг динамичной и величественной, гармонии более насыщенными. Никогда Валечка еще не находилась под таким сильным впечатлением. Все это очень подходило под актуальный девиз «Новая жизнь!».
Увертюра закончилась, поднялся занавес. Однако следить за действиями на сцене Валечке было трудно. Все-таки опера – слишком тяжелый жанр для нее. Не доросла еще, наверное. Валечка стала разглядывать артистов на сцене через театральный бинокль. Лоэнгрин оказался полным пожилым мужчиной, что никак не соответствовало представлениям Валентины об этом образе. Она попробовала посмотреть по программке, кто его играл, но было слишком темно. Когда зажегся свет и начался антракт, она была невероятно счастлива… Валечке захотелось пойти в буфет, однако Тося предложила ей сходить посмотреть на оркестровую яму. Ее подружка сидела там в альтах. Завязался долгий разговор. Зазвенел звонок, девушки вернулись на свои места.
После второго акта девочки пошли-таки в театральное кафе. Тося попросила Валечку взять кофе и отошла в сторонку к окликнувшим ее знакомым.
Стоя в очереди, Валечка вдруг почувствовала, как чья-то рука легла на ее плечо:
– Валя, это вы?
Валечка обернулась и увидела Кирилла. Он был какой-то особенно красивый сегодня – в отглаженной черной сорочке, черных брюках.
– Ой, Кирилл!
– Ну вот, а говорили, что в классике не разбираетесь, а сами такие монументальные вещи слушаете. Как хорошо, что я вас встретил. По злой воле судьбы нам никогда не давали договорить до конца. Надеюсь, теперь вы никуда не исчезнете, прекрасная незнакомка по имени Валя?
– Постараюсь, – сказала она и смущенно улыбнулась.
– Ой, а что это мы все на «вы», как дураки? Давай на «ты», а?
– Давай.
– А у меня предложение, давай не пойдем слушать последний акт, а останемся в буфете? Я сейчас только водилу предупрежу и с немчурой договорюсь – я же тут с небольшой делегацией – переводчиком попросили подхалтурить…
– А ты и немецкий знаешь?
– Ja-ja, natürlich, – смешным голосом ответил Кирилл.
Валечка звонко рассмеялась:
– Ты просто молодчина.
– Да, одаренный юноша… Ну что? Остаемся в буфете?
– Да, – неуверенно ответила Валечка.
– Ну и отлично. Тогда подожди меня пару минут, я быстро. – Кирилл направился в сторону ложи, где сидели его подопечные и, обернувшись еще раз, крикнул: – Я сейчас! Не исчезай!
Валечка поискала глазами Тосю, но не нашла. Очередь двигалась медленно. Вот Кирилл уже снова стоял рядом с ней. Он тут же продолжил разговор:
– Зачем нам отягощать себя тяжелым финалом романтической оперы? Эти немецкие романтики… Все у них кончается по принципу «ну, в общем, все умерли».
– А разве Лоэнгрин умрет?
– Да нет, в порядке будет все с Лоэнгрином этим, не умрет он. Однако эта незадача случится с его возлюбленной. А Лоэнгрин уедет домой на ладье своей обратно, живой и здоровый, но, как говорится, с разбитым сердцем. Надеюсь, я не уйду отсюда с разбитым сердцем?
Валечка снова покраснела, а Кирилл продолжил:
– Да и, по правде сказать, Лоэнгрин какой-то… неубедительный.
– Да, мне он тоже как-то не очень…
– У Томаса Манна есть такой эпизод – мальчик начитался саг о Граале. Мечтал пойти в театр, а когда до театра дошел, увидел на сцене вместо прекрасного благородного рыцаря толстого дядьку…
Валечка сдержанно улыбнулась. Кирилл отодвинул стул, приглашая недавнюю знакомую сесть за столик. Подошла Тося и, недолго переговорив с подругой, ушла обратно в ложу. Она предпочла просмотр третьего акта сидению в буфете. Кирилл принес пирожных и бутылку шампанского. Он разлил шипучий напиток по стаканчикам и продолжил разговор:
– Нравятся мне эти народные и заслуженные артисты, ей богу!.. Им бы уйти достойно и молодому кому дорогу уступить, так нет, петь будут, пока их ногами вперед со сцены не вынесут. А по Союзу теноров хороших – до кучи. М-да… Только в Европе постановщики следят не только за вокальными данными исполнителей, но и за полным визуальным соответствием оных играемой роли. Романтический герой должен быть сексапильным, иначе ему не поверит публика.
Валечке нравилась эта непринужденная манера вести разговор: Кирилл говорил как бы небрежно, но одновременно показывал, что он хорошо разбирается во многих вещах. Закончив очередной монолог, Кирилл посмотрел на Валентину озорными глазами и предложил:
– А давай вдвоем куда-нибудь сходим?
– С удовольствием.
Они договорились сходить в джаз-клуб в следующее воскресенье и обменялись телефонами.
После спектакля Кирилл провожал Валентину до метро. Можно было выбрать короткий путь до площади Мира, но Кирилл выбрал другой маршрут – до Невского проспекта. Они шли по набережной канала Грибоедова, и Валечке хотелось, чтобы эта дорога никогда не кончалась. Фонари освещали чугунную решетку канала. Листва деревьев, склонивших свои ветви к темной воде, казалась в их свете золотой. Кирилл робко взял Валечкину руку в свою. Она тут же сжала пальцами его ладонь, как будто боясь, что он передумает идти с ней, держась за руку. Никогда Валентина не чувствовала себя такой счастливой, как сейчас, в этот вечер. Необыкновенно теплый для конца октября…
*****
Придя домой за полночь, Валечка обнаружила на своем диване записку: «Позвони матери в Медвежьегорск».
Утром перед уходом в институт Валечка набрала домашний номер.
– Я не знала, говорить тебе или нет, – сказала мать серьезным голосом, – но решила сообщить. Яшка погиб. Купил себе мотоцикл какой-то навороченный и разбился…Глава третья С новой строки…
Валечка не могла осознать того, что произошло. Эта смерть никак не увязывалась с тем ощущением счастья и душевного равновесия, в котором она находилась. Счетчик сбросил все цифры и показывал снова нули. Успехи, первые удачи, совместно сделанные открытия и истины – все это теперь относилось к разделу воспоминаний.
Она давно не видела Яшку и ничего не слышала о нем, но жила в постоянной уверенности в том, что он обязательно поможет, если это ей понадобится. В помощи она не нуждалась уже долго. Жизнь перестала быть аморфной и приобрела четкие очертания и организованную структуру. И это все произошло благодаря ему. Да, он появился и раскрасил ее черно-белые будни в яркие цвета. Не верилось, что этот человек исчез навсегда…
Как ни странно, Валечке не хотелось ни плакать, ни скорбеть. Печаль была какой-то светлой, как бы пошло это ни звучало… У нее даже складывалось такое ощущение, как будто бы Яшка отпускает ее, желая освободить ее сердце и ум от мыслей о нем. «Побереги себя для кого-нибудь более достойного», – сказал он тогда. Неужели этот «достойный» был найден? Валечка была уверена в этом.
Кирилл все чаще приезжал на Приморскую. На ноябрьские праздники Галька отправилась к тетке, и Кирилл впервые остался на ночь. Это была их первая ночь. За ними последовали и другие. Галька не возражала против регулярных ночевок Кирилла. Ему ставили раскладушку на кухне. Когда Галька погружалась в сон, Валечка выходила из комнаты и шла к нему. Они засыпали, обнявшись, прямо на полу. Валентина ощущала себя абсолютно счастливой, чувствуя на себе его сильные руки. Утром Кирилл готовил всем невероятно вкусную яичницу с обжаренным ржаным хлебом, докторской колбасой и солеными огурчиками. Потом все вместе бежали на метро.
Новый 1990 год встречали тоже на Приморской. Кирилл принес синтезатор, целую коробку всяких деликатесов и мастерски приготовил гуся с яблоками. Девчонки в очередной раз удивились талантам Кирилла. Галька немного завидовала своей подружке, но будучи покладистым и трезвомыслящим человеком, не видела смысла ни в злобствовании, ни в открытой зависти. Со временем она хорошо поняла, что у «красавчиков», вроде Кирилла, она вряд ли будет иметь какой-либо успех – такие, как он, предпочитают более эфирные создания, а поэтому она не тратила энергию на бессмысленные переживания. «У каждого овоща – свой огород», – всегда говорила она. И, руководствуясь этим девизом, была уверена, что обязательно найдет себе достойную половинку.
На празднование Нового года пришло еще несколько студентов из разных вузов – все они были из Галькиных знакомых. Она была на редкость контактным человеком. Кто-то принес воск и свинец и какой-то самиздатовский сборник символов – погадать на счастье в Новом году. Гости с любопытством следили за причудливыми восковыми фигурами и с нетерпением искали объяснения в книге. Когда очередь доходила до Гальки, у нее все время получались какие-то виноградные гроздья да кольца с голубками. Виноград был символом любви и брака, кольца обещали удачу и начало новых отношений. Подвыпившая молодежь хохотала: «Ну Галька дает! Когда под венец? А кто счастливчик-то?» Кирилл и Валечка держали ложечку с горячим воском вместе, но вопреки ожиданиям всех окружающих, фигуры, образовывающиеся в воде, получались менее романтическими – то обезьяна, то топор, то вообще штаны. По сборнику символов обезьяна означала ложного друга, топор – опасность, а штаны – развилку дорог. Валечка ужасно расстроилась.
– Ну что ты, лапоч-ч-чка. – Кирилл растянул шипящую согласную, смешно сложив губы в трубочку, словно разговаривая с маленьким ребенком. Погладив Валентину по щеке, он продолжил: – Это же все глупости. Если верить во всю эту дребедень, никаких нервов не хватит. И потом, чем тебе не нравится обезьяна? Очень славное животное. Умное, Дарвиным воспетое… Ну и вообще, у нас в России испокон веков гадают в Крещение, а не в Новый год. Так что настоящим объявляю гадание сие недействительным. Пойдем, выпьем и закусим, пока народ все не съел. Погадаем вдвоем в Крещение. Лады?
– Лады.
Однако погадать в Крещение молодым не удалось. Кирилл уехал с родителями в Москву на похороны какого-то родственника.
*****
В личной жизни Гальки действительно произошли изменения. В квартире на Приморской стал часто появляться некий Борис. Он заканчивал «Холодильник» и работал у своего старшего брата – афганского ветерана, открывшего частное предприятие по установке и ремонту кондиционеров.
Галька и Борис быстро нашли общий язык – оба они были из деревенских. Городские девчонки не нравились Борису, он считал их надменными и избалованными истеричками. Да и обнять их не за что – кости одни. Надо сказать, что и ленинградки отвечали ему взаимной антипатией. Галька же очень подходила ему как женщина – статная, высокая, вся налитая жизнью, как спелый плод или пышный пирог. Ни дать ни взять – героиня некрасовских строчек. Однако, прежде всего, Борис видел в своей избраннице родственную душу.
В Борисе Валечке очень запомнились две вещи – впечатляющий рост и огромные, почти квадратные мозолистые ладони. «Настоящий сибирский медведь», – подумала она, впервые увидев Галькиного ухажера. Борис не отличался разговорчивостью, обычно он угрюмо молчал, а если уж и говорил, то только о том, как функционируют холодильные агрегаты. Начиная беседу на эту тему, он уже не мог остановиться, вдавался в детали, рассказывая о сотовых конструкциях, применяемых в кондиционерах и рефрижераторных установках. От Бориса девушки, сами того не желая, узнали, что специальные соты необходимы для обеспечения ламинарного потока холодного воздуха. Эти элементы экспортируют, в основном, из-за рубежа. Борис был даже в командировке на одном из заводов США, видел цеха экструзии поликарбоната, специальные пилы, приводящие сотовые бруски в нужные формы. Интересно было бы получить лицензию на импорт таких композитных элементов. Можно было бы тогда снабжать все предприятия страны.Сначала Галина и Валечка вежливо имитировали интерес к излагаемому Борисом. По прошествии же нескольких вечеров, проведенных за прослушиванием лекций о технологических процессах в холодильной промышленности, Галька начала обрывать монологи Бориса в самом их начале. Тот смущенно улыбался и замолкал. В принципе, он и сам рад был помолчать – к вечеру он сильно уставал.
В фирме брата он работал за всех: и за грузчика, и за монтера, и за менеджера по продажам. Сибирское здоровье, выносливость и железная воля позволяли ему утром сидеть на лекциях, днем таскать ящики с оборудованием и торчать на объектах, а по вечерам составлять коммерческие предложения для клиентов и готовиться к семинарам в институте. Несмотря на внешность мужлана, Галькин «жених» был очень неглуп. Однажды девчонки были просто ошарашены, обнаружив, что Борис отлично владеет техническим английским. Как-то Галька посетовала на дурацкие задания, которые они должны выполнять, чтобы получить зачет по техническим переводам. Борис попросил Гальку показать ей текст и неожиданно для всех перевел трудную статью, состоящую из двух страниц, фактически с листа, посмотрев в словаре только два термина. Единственное, что было ужасно, – это Борькино произношение.
В один из вечеров Борис остался ночевать. По традиции Галька положила его на раскладушке на кухне. Через некоторое время она тоже вышла из комнаты.
Борис быстро взял «быка за рога», уже через полгода знакомства сделав Гальке предложение. Борису было уже за тридцать, и все в его жизни шло поступательно: армия, техникум, институт, первые успехи в делах, строительство кооператива. Следующим шагом должна быть женитьба и создание семьи. Галька, как никто иной, подходила для этой роли. Она охотно приняла это предложение.В отношениях Гальки и Бориса было что-то архаичное. Они нашли друг друга, как находили друг друга в прошлых веках крестьяне и мастеровые люди. Все было тщательно взвешено и рассужено. Работоспособность будущих супругов обещала успех в совместных делах, пышущие силой тела гарантировали многочисленное и здоровое потомство. Получилось даже так, что в этой истории, откуда ни возьмись, появилось что-то вроде приданого.
Галькина тетя была в полном восторге от Бориса. Воспитанный в большой крестьянской семье, он испытывал почти благоговейное уважение к пожилым людям. Когда приехавшая на специально устроенные для нее «смотрины» тетя Оля вошла в комнату, Борис почтительно встал, чуть склонил голову и осторожно приобнял будущую родственницу. Он назвал ее «мама Оля», чем растрогал тетушку до слез. Аккуратно взяв ее за локоть, он подвел ее к накрытому Галькой столу. Борис справился о тетушкином здоровье и выслушал ее с каким-то неподдельным интересом. Затем очень подробно представился, рассказав о пройденном уже жизненном пути, о фирме брата, о почти уже готовом семейном гнезде. Тетушкина радость от того, что ее любимая племянница начинает новую веху в своей жизни с таким достойным избранником, не имела границ. Недолго размышляя, тетя Оля удивила всех неожиданным предложением:
– Я вот что, деточки мои, решила. Я тут и так почти не бываю. Так что на кой мне эта площадь жилая в городе? Мое дело – грядки полоть, да по ягоды ходить. Ты Галька, вот что – как в ЗАГС сходите, пропиши своего соколика здесь, чтоб все чин по чину было. А я, наоборот, выпишусь отседого. И будет у вас свое гнездышко. Васечка покойный любил тебя, как дочку и, думаю, помри я раньше, так же поступил бы.
– Ну что вы, мама Оля, – возразил Борис, – я же говорил вам, что кооператив строю. На Правом Берегу. Надеюсь, в конце будущего года заселимся.
– Вот и строй, родненький мой, строй. А как построишь, квартирка эта вам все равно понадобится.
– Зачем?
– Как зачем, родимый? – тараторила она. – Сдавать ее будете. Молодой паре, чай, денежки-то нужны будут. У меня вон дома в Буграх и Любани, куда мне еще и фатера, не в могилу же с собой забирать, а вам, деточки мои, к заработку прибавка.
Борис задумался. Мудрая все-таки женщина Галькина тетя. И щедрая. Он, действительно, здорово потратился. У брата занимал. А новое жилье еще отделать нужно будет. И мебель купить. Да и сейчас жить где-то надо.Борис почтительно поклонился и глубоким басом ответил Галькиной тетушке. – Ну спасибо вам, мама Оля. Королевский подарок. Только вот, зачем же вам, мама Оля, в могилу? Вы еще внучат наших нянчить будете.
Услышав про внучат, тетушка разрыдалась в голос. Рыдать она не переставала весь вечер, пришлось напоследок напоить ее валерьянкой. Вечером Борис и Галька отвезли ее в Бугры на «Жигуле» брата.
Свадьбу решили сыграть дома. Банкет в ресторане молодежь сочла слишком накладным для их семейного бюджета. К тому же Борис настоящим праздником считал не регистрацию в ЗАГСе, а венчание. Венчание однозначно стояло в его планах. Родители Бориса, хоть и были партийными колхозниками, соблюдали православные традиции. Священника они тайком от всех приглашали домой. Всех детей крестили конспиративно, чтобы избежать неприятностей. Борис знал некоторые молитвы и старался всегда жить по совести.
На свадьбу были приглашены все соседи по лестничной клетке. Было шумно и весело. Валечка искренне радовалась за сложившуюся судьбу подруги, но к радости этой прибавилась и тревога – после Галькиной свадьбы в квартире должен появиться еще один жилец – Борис. Конечно же, Галька не выгонит ее на улицу, но жить в однокомнатной квартире с новоиспеченной супружеской парой Валентина считала верхом неприличия. Здесь, как говорится, третий – лишний. У людей медовый месяц, а тут Валечка глаза «мозолить» будет. И не только она – существует же еще и Кирилл, то и дело навещающий Валентину. Нет, она не станет докучать молодоженам. Жилищный вопрос необходимо срочно решать.
*****
В квартире на Майорова жили уже другие люди. Прежней бабульки Валечка не увидела – то ли она умерла, то ли съехала куда-то. В один из августовских вечеров Валечка рассказала о своих жилищных проблемах Кириллу, и тот принял истинно мужское решение – его подруга поселится у него.Глава четвертая Приговор в стиле Кафки
Дверь, обитая вагонкой, открылась, за ней была другая, металлическая, с тяжелыми ригельными замками. Когда Кирилл отпер и ее, перед глазами Валечки предстал просторный коридор с высокими потолками. Дверь в одну из комнат была открыта.
Мягкий свет бордового абажура отражался в золотистых корешках книг, стоящих на многочисленных полках. На классическом кресле огромных размеров, с обивкой в продольную малиновую полоску, лежал невероятно пушистый и красивый плед. «Наверное, верблюжья шерсть», – подумала Валечка. Ей вдруг нестерпимо захотелось потрогать его, нет, даже закутаться в него с головой… Никогда в жизни еще она не видела такого уюта.
Из дальней комнаты вышел Виктор Евгеньевич, отец Кирилла. В руках он держал какой-то зарубежный журнал.
После ухода на пенсию Виктор Евгеньевич стал угрюмым и раздражительным. Все очень сильно изменилось за последние несколько лет, рухнули прежние устои, появились новые люди… Он, пожилой, страдающий от давления человек, уже не мог найти своего места в этом новом мире. Все цепочки связей, которые он десятилетиями скрупулезно выстраивал, разорвались в одночасье. Впервые его стабильная позиция сильно пошатнулась после одной неприглядной истории с Кириллом, когда того взяли с поличным при распространении наркотических препаратов. Судимости удалось избежать, но карьера Виктора Евгеньевича пострадала сильно. А после смерти его армейского друга, занимавшего очень высокий пост в городской администрации, дела его пошли совсем плохо… Сначала его выкинули из списков продовольственного спецобслуживания, затем лишили права закупаться по зарубежным каталогам, дачу на заливе отобрали тоже. От его прежней «роскоши» остались только просторная и хорошо обустроенная квартира на набережной Фонтанки и старенький «Фольксваген», купленный в начале восьмидесятых.Дачи Виктору Евгеньевичу не хватало особенно. Все отпуска, кроме турпоездок по соцстранам, он проводил только там. Он так любил этот просторный дом с большим участком, уютную террасу, окруженную кустами сирени. Там он мог сидеть часами. Утонув в удобном кресле, он то и дело припадал к чашке кофе, опираясь на столик, заставленный снедью. Продукты доставлялись из магазина «Центральный» домработницей, положенной ему по рангу. На этой террасе он листал научные журналы или взятые из своей библиотеки книги. Это были моменты какого-то очень чувственного счастья, дававшие ему сил на весь рабочий год. Когда у него были неприятности на службе, он закрывал глаза, чтобы снять стресс, и вспоминал запах размокших от дождя досок, смешанный с ароматом гроздей сирени, шелест листьев, шуршание страниц книги, которую треплет ветер. Виктор Евгеньевич мог прочувствовать все эти мелочи и детали каждой порой, каждой клеткой своего тела. И от этого становилось особенно хорошо. В такие минуты он говорил себе: «Когда-нибудь вся эта канитель закончится, и я поеду в Репино». Теперь он не мог больше так думать, ибо все это особое великолепие звуков, запахов, красок и оттенков исчезло из его жизни.
Осознание этого факта было особенно острым в хорошую погоду или летом. Ибо хорошая погода ассоциировалась только с одним – дачей. С поездками в Репино. С ароматом хвойных деревьев. С прогулками по песчаным пляжам. Как успокаивающе действовала на Виктора Евгеньевича ровная водная гладь! Как любил он просто стоять у воды и всматриваться в горизонт! В ясную погоду вдали можно было увидеть Кронштадт. А в пасмурную можно было насладиться природной стихией. Порывистым ветром. Движением волн. Диковинными узорами темных облаков на небе. Мрачными и прекрасными одновременно. Как картины Каспара Давида Фридриха или Карла Фридриха Шинкеля. Именно здесь он мог осознанно и остро прочувствовать силу первооснов мира – будь то воздух, вода, огонь или земля. И зарядиться от них энергией. Вода успокаивает, воздух освежает, огонь греет, а земля плодоносит. Как великолепны были походы в лес! Елена Альбертовна обожала собирать чернику и готовить из нее божественное варенье. Он помнит это как сейчас. Вот корзины с ароматными ягодами и грибами стоят на дощатом полу. Вот домработница нанизывает лисички на толстые нитки. Часть грибов солили в банках. Часть употребляли в жареном виде. Под водочку. В хорошей компании. Сбор грибов и ягод приносил Корольковым не доход, а только несказанную радость. Поход в лес, восхищение щедростью северной природы – все это Виктор Евгеньевич имел счастье прочувствовать в летнее время. И ранней осенью. В Репино. Репино. Как же там было хорошо! Какие на заливе были закаты! А какие банкеты и вечера в Доме творчества кинематографистов, куда он был вхож! Какие беседы он вел с ведущими артистами Ленфильма! Многих он даже приглашал к себе на дачу. Ах, какие люди играли на его стареньком рояле, листали его книги! Они жарили с ним шашлыки, пили красное вино, обсуждали новые фильмы и дышали этим волшебным воздухом. Там. На даче. Его любимой дачи больше нет. И виной тому отчасти был собственный сын.
Виктора Евгеньевича сильно тяготило отстранение его от ряда привилегий. Ну, а в настоящее бешенство его приводило полное отсутствие каких-либо перспектив. Привыкший вершить чужие судьбы, помогать или «пускать по миру», он никак не мог смириться с ролью пенсионера, сидящего дома… Кто-то из мудрецов сказал: «Не так страшно потерять зрение, как потерять зрение и не смириться с этим». Виктор Евгеньевич не мог до конца осознать произошедшее и принять этот удар судьбы. Сидение дома изматывало его, наводило на грустные мысли, очень часто отец Кирилла предавался рефлексии, сетовал на разгильдяйство сына, которому уже через несколько лет стукнет тридцать, а он даже не приобрел еще институтской «корки». Дети его бывших коллег уже как-то устроились или дали себя устроить в свое время, Кирилл же до сих пор находился «в подвешенном состоянии», как выражался Виктор Евгеньевич… Истории о романе сына с девушкой из Медвежьегорска, дошедшие до него от знакомых, стали последней каплей, переполнившей чашу родительского гнева. Отец Кирилла предвзято относился к приезжим представительницам прекрасного пола. Может быть потому, что сам был коренным петербуржцем, знавшим историю своего рода аж с восемнадцатого века и веривший в свою особенность и избранность. А, скорее всего, из-за того, что именно бывшая подруга его сына – целевая студентка из Белоруссии подбила Кирилла тогда на криминальную авантюру с такими тяжелыми последствиями для всей семьи. И вот этот сын стоял на пороге дома с новой проблемой.
Виктор Евгеньевич оглядел Кирилла и Валечку с ног до головы и каким-то зловещим тоном позвал возившуюся на кухне жену:
– А-а-а… Елен, поди-ка сюда, филиус наш пожаловал… Да и не один… со спутницей. Ну что ж, мы наслышаны уже. Мир, как говорится, тесен.
– Знакомься, папа – это Валентина. Она будет жить у нас…
Виктор Евгеньевич перебил сына:
– Это, ну очень неоригинально… Сюжет, избитый до невозможности. Сын «большой шишки» приводит в дом «простую приезжую фабричную девчоночку». Только разница-то вот в чем… «Большой шишкой» я быть давно уже перестал. Раньше-то может быть, я и потянул бы вас всех, а теперь силенок нет уже…
– Валя – не из фабричных… Она студентка нашего института, – ответил Кирилл.
– Ну что ж, похвально… Тяга к знаниям – вещь хорошая… Пробивная, стало быть…
Виктор Евгеньевич пристально посмотрел на Валечку поверх очков. Взгляд его был очень тяжелый, а точнее сказать лютый… Этим взглядом он смерил непрошеную гостью с ног до головы и, сощурив глаза, обратился к сыну:
– Тебе что, ленинградских девочек не хватает? Зачем ты, болван, опять с периферийной-то связался? Мало ты нам головной боли в семью принес? Не угомониться тебе никак?«Странно, не прав был, видимо, Яшка, говоря, что ревность родителей особенно остро проявляется у женщин», – подумала Валечка.
– Папа, я не понимаю твой странный тон. Непривычно слышать такие упреки от собственных родителей, – обиженным тоном произнес Кирилл. – Знаешь, пап, у Кафки есть рассказ «Приговор». Отец запретил сыну жить. А я хочу жить! У меня есть на это право, право на высокие цели и личную жизнь – одну из самых нормальных человеческих потребностей…
– Смотри-ка, Елена, он у нас Кафку читает. Филолог хренов… Да, несомненно, ты мог бы филологом стать. Если бы не вылетел с четвертого курса… А сколько денег было на репетиторов потрачено, сколько усилий, чтобы ты туда поступил!!! Кафка, мать твою… А травкой и другой всякой дрянью кто в университете приторговывал? Фарцевал кто? Кафка, может быть? Да если бы не мы, ты бы сейчас далеко не немецкоязычных экзистенциалистов читал – их нет в тюремной библиотеке!Виктор Евгеньевич, будучи начитанным и риторически подкованным человеком, был превосходным оратором. В дискуссиях и полемиках с оппонентами он всегда бил в самую точку, а если приходилось устраивать «нагоняй» подчиненным, он умело вворачивал в свои монологи современные словечки и перченые ругательства… Так же он поступил сегодня и с сыном.
Франц Кафка был любимым писателем Кирилла. Его восхищала и одновременно ужасала та беспощадная безысходность, в которой находились герои произведений Кафки. Как это, наверное, ужасно, проснувшись, обнаружить, что ты или кто-то из твоих домочадцев вдруг превратился в гигантское насекомое или что-либо еще. Как это ужасно, когда тебя наказывают за пустяк. Как это ужасно, идти топиться, потому что тебе велели…
Упомянув Кафку, Кирилл рассчитывал растрогать отца, ну и, конечно же, хотел дать возможность Валечке в очередной раз восхититься его эрудицией и знанием шедевров мирового литературного наследия…
Кирилла очень задело то, что отец так цинично и жестоко повернул его «козырь» против него… Неожиданно было и то, что в присутствии Валечки была упомянута история про события, произошедшие во время учебы в ЛГУ…
Он посмотрел на мать, ища поддержки в ее взгляде. Елена Альбертовна стояла, прислонившись к шкафу. Уголки ее губ были опущены, а брови сложены «домиком» – это выражение лица Кирилл называл «маской скорби». Он никогда не верил этой гримасе – слишком уж часто «надевала» Елена Альбертовна эту маску: и из-за пустяков, и при серьезных проблемах. Лицо это Кирилл видел и маленьким мальчишкой, когда он ломал что-нибудь в доме, и подростком, когда мать узнавала, что он прогуливает музыкальную школу, и молодым человеком, когда его выпустили тогда из КПЗ. Трудно было определить, когда мать переживала по-настоящему, а когда устраивала шоу, преследуя педагогические цели.Кирилл понял, что однозначно проигрывает в этом «поединке». Единственный выход, который он видел в этой ситуации, был открытый конфликт с последующим «отступлением».
– Ну, спасибо вам с поклоном, что отмазали, что же мне теперь на коленях ползать и аскезе предаваться? У меня есть право жить так, как я хочу и с кем хочу. В «Политех» я, между прочим, сам поступил, без репетиторов ваших!
– С чем тебя и поздравляю! Нашел чем гордиться… Вечный студент! Ты еще куда-нибудь поступи… Кого ты можешь удивить тем, что способен сдать вступительные экзамены? Ты закончил слишком хорошую школу, и мы с матерью слишком много с тобой занимались… Что только мы для тебя ни делали, чтобы ты у нас развивался гармонично! Артеки, шмартеки, спецшкола, в ГДР поездки, чтобы у мальчика языковая практика была, чтобы учился хорошо… Все у тебя было, чтобы встать на ноги, только вот одному ты не научился – здравому смыслу, умению жить и отвечать за свои поступки. Ты – умный дурак… Декоративное растение… А ты подумал о том, сколько тебе будет лет, когда ты «Политех» свой закончишь? И потом, где гарантия того, что ты и оттуда не вылетишь?
– Ну, до сих пор я ни в одну историю не вляпался…
– С такой кралей вляпаесся еще, не боись… Ты вспомни-ка лучше про «Хаврошечку» свою чудную из города Лида. Вспомни-вспомни про дрянь эту паршивую… Злую и пошлую… У которой вся родня по тюрьмам сидит. За наркоту да воровство… И которая параллельно еще и с другими зажигала: начиная с африканцев и америкосами заканчивая. К хорошей жизни стремилась мерзавка. За чужой счет. Как она «челночницей» контрабанду всякую толкала. А ты нам рассказывал про то, какая она замечательная. Жертва жизненных условий! Сонечка Мармеладова!
– Ну об этом-то сейчас зачем?
– А затем, что память у тебя, видно, отшибло напрочь. А ты вспомни-вспомни все хорошенько! Вспомни, как она на суде проклятия выкрикивала и на тебя все валила… Жертвой прикидывалась. Как угрозы к нам по почте приходили… Шантаж этот… Сколько горя она принесла нашей семье, сколько тревог! В людях разбираться нужно, Кирюша. А у тебя эта способность напрочь отсутствует…
– Ну почему же ты всех под одну гребенку причесываешь?
– Да потому, что умный человек, когда на молоке обожжется, на воду дует. Я бы, попав однажды в такой переплет, за километр бы лимитные общаги обходил… А ты, видимо, на одни и те же грабли сто раз наступать будешь! – Виктор Евгеньевич обернулся в сторону жены: – Ты посмотри на него, Елена! Другой бы задумался над моими словами, а этот вон стоит, наивно улыбается и еще философию разводит. Забыл прошлое свое героическое?.. Мы же всю жизнь только и делаем, чтобы тебя устраивать куда-нибудь, да отмазывать от чего-нибудь. Так ты в благодарность за все это еще и жиличку к нам в дом привел, чтобы мы и о ней позаботились, кормили ее, когда в городе жратвы нет.
– Папа, это пошло…
– Пошлость, сынок, это – тащить в дом бездомных нищих бродяг и делать их проблемы нашими проблемами.
– Она не бродяжка! – гневно крикнул Кирилл.
Не обращая внимания на слова сына, Виктор Евгеньевич снова обратился к Елене Альбертовне:
– Елена, голубушка, скажи, пожалуйста, на нашей двери висит табличка с надписью «собес»?
Елена Альбертовна горько улыбнулась и отрицательно качнула головой.
– А, может быть, ты, Кирюшенька, такую табличку на двери заметил?
– Прекрати этот фарс, – недовольным тоном произнес Кирилл.
– Это не фарс, сынуля, это – суровая правда жизни. Может, ты и прописать подружку свою у нас хочешь, чтобы мы потом с матерью с голой задницей на улице ночевали?
– Да во всем мире люди живут, не заморачиваясь этой пропиской!
– А ты не «во всем» мире живешь, а у нас в России. Вот доучился бы как человек на филфаке, мог бы по миру разъезжать, по Европам с Америками. Пока Семка был жив, устроили бы в какое-нить торгпредство или посольство. А теперь Сема помер… И если бы не твоя эта история с наркотой, может быть и оставили бы меня еще на пару лет поработать, а когда кругом интриги да сыночек такой боевой, вряд ли долго на руководящем посту задержишься… Выперли меня на пенсию, выперли… Подгадил ты мне здорово тогда, нечего сказать. Так теперь ты еще и последние штаны снять с меня хочешь? Когда же ты башкой своей поймешь, что кончилось твое «мажорство»?!!!.. Ушел твой поезд, детка… Проморгал ты все, что только можно было… Так что пропиской мы будем заморачиваться… И всем, чем заморачиваются простые смертные, тоже заморачиваться будем.
– Гос-с-споди! Да как же вы можете только! Люди вроде бы образованные, а рассуждаете как… скобари! Да есть у нее прописка эта ваша долбанная! Понятно это вам наконец?!!!
– Ну так и прекрасно, что у нее все есть. Вот и живи у нее. Жить он хочет и чувствовать спешит, мать твою… А ты меня спросил, жил ли я в своей жизни? Вся моя жизнь состояла из постановки целей и их достижения, как это и должно быть у настоящего мужчины.
– Валентина, давай сюда чемодан, мы сегодня у Сергея заночуем, а потом видно будет…
Перед тем, как захлопнуть дверь, Кирилл крикнул:
– Желаю удачи в достижении новых жизненных целей!Глава пятая На дне
Дальняя родственница Сергея – старого товарища Кирилла еще со времен учебы в ЛГУ – сдавала квартиру недалеко от Смольного собора. Cелились туда в основном приезжие сервис-техники, работающие то ли для Водоканала, то ли еще какого-то унитарного предприятия. Пусконаладочных работ не намечалось, аварий не было – квартира должна была пустовать месяца три. За символическую плату Кирилл и Валечка получили возможность жить в ней. Около трех месяцев они провели в этой квартире на Ставропольской улице с нехитрой меблировкой, стареньким телевизором и прекрасным видом на Смольный собор и Кикины палаты.
Валечка потом часто вспоминала первые месяцы их совместной жизни. Вспоминала, как они ужинали на маленькой грязноватой кухне, из окна которой был виден хоздвор и бензоколонка, вспоминала стоящий в гостиной старый раскладной диван с залатанной обшивкой. «Интересно, кто спит на нем сейчас?» – часто спрашивала себя Валечка. Кто бы он ни был, он вряд ли узнает, какие нежные и безумные ночи видела эта комната. По утрам водитель забирал кого-то на работу, во дворе уже сидели бабульки и каждый раз шушукались, видя молодую парочку, выбегающую из парадной. Валечке было все равно, что думали люди, потому что все было по-настоящему – это была не похоть, не интрижка и не желание самоутвердиться. Это было настоящее и сильное чувство, самое прекрасное, которое может испытать человек.
Новые жильцы вселились в квартиру в ноябре. Молодым снова пришлось искать крышу над головой. Валечка пошла в ЖЭК по месту ее прописки в Петроградском районе. Что-то подсказало ей добавить фразу «Я от Якова Кочана». Начальник ЖЭКа, хмурая полная женщина, отвела ее в квартиру на четвертом этаже старого дома на Большой Посадской. Свободная комната была опечатана – при неизвестных обстоятельствах в ней умер жилец-алкоголик. Женщина уверенно сорвала пломбу с двери и открыла комнату.
– Располагайтесь, – произнесла она, – за бумагами зайдете завтра, я с десяти до трех в конторе.
Так Валечка и Кирилл поселились в коммуналке на Большой Посадской. Ни Кирилл, ни Валечка еще ни разу в своей жизни не жили в коммуналке. О том, что бывают ТАКИЕ квартиры, они тоже не знали. Когда в туалете зажигался свет, все начинало шевелиться – толпы тараканов прятались в многочисленные щели. Ванная комната была очень часто занята на несколько часов – бабуля по имени Алевтина обеспечивала себе добавку к пенсии тем, что пускала «солдатиков помыться». Откуда приходили военнослужащие, и как бабуля делала рекламу своей «частной бане», было неизвестно. Комната, которую получили Валечка и Кирилл, была с балконом, но выходить на него было нельзя – он мог обвалиться.
– Даешь новый быт! – иронично усмехнулся Кирилл, пытаясь закрыть трухлявую дверь, ведущую в коридор.
– Быт не важен. Важно то, что мы вместе! – уверенно сказала Валечка. Ответа на ее слова не последовало.
Комната была почти полностью заставлена бутылками – винными, винтовыми водочными. Мебели не было. Только грязный матрац. Его сразу же снесли на помойку.
Первую ночь новые жильцы спали прямо на полу. На следующий день сдали бутылки. На вырученные деньги купили в «Хозтоварах» дешевый палас, торшер и два одеяла. Стали обзванивать друзей в поисках предметов быта. Галька подарила им диван и журнальный столик. Кто-то принес две книжные полки – их поставили одна на другую и сделали посудный шкаф. Вскоре появился письменный стол и кресло. Одежду хранили в бесхозной старой коробке из-под телевизора, найденной в коридоре.
Кроме бабульки Алевтины в квартире было еще несколько жильцов. В дальней комнате жили братья Ванеевы, оба, как и ушедший в мир иной сосед, страдавшие алкоголизмом. Гришка – младший брат, работал слесарем на заводе, Толька был грузчиком в овощном магазине. И Гришка, и Толька всегда были навеселе. Часто они соображали «на троих» с бабкой Алевтиной – она тоже была любительницей выпить. Напротив входной двери жила Изольда Германовна, состоявшая на учете в психоневрологическом диспансере. Она была из оперных. В каком театре она работала и когда, никто не знал. Многим она показывала свои фамильные альбомы, полные карточек, изображавших людей, облаченных в театральные костюмы и стоящих в величественных позах. Часто в ее речи проскальзывали фразы: «Мой прадед стоял на сцене с самим Фигнером!», что говорило о том, что она – выходец из целой династии музыкантов-вокалистов. Ее отца назвали в честь героя «Пиковой Дамы», а ее имя носила возлюбленная Тристана из оперы Вагнера. Изольда Германовна часто бродила по коридору в каких-то странных нарядах, напоминающих вечерние платья. Поверх этих платьев она набрасывала то ли шали, то ли накидки. Соседи называли ее «наше приведение» – это прозвище хорошо подходило к внешности Изольды Германовны – бледный цвет лица, впалые щеки, расфокусированный взгляд и этот немыслимый макияж! Казалось, что обладательница этого грима до сих пор думает, что, выходя в коридор, она попадает на сцену. Размалеванные брови, доминантный контур губ, яркие пятна румян – все это было настолько утрировано, что казалось, если бы Изольда Германовна действительно встала бы на театральные подмостки, «боевая раскраска» была бы четко видна с самой галерки. Нередко можно было удостовериться и в вокальных данных «привидения» – почти ежедневно из комнаты доносились аккорды расстроенного пианино и похожие на вой звуки. Регулярно Изольда Германовна ложилась в клинику и исчезала на несколько недель, а то и месяцев. «Я ездила отдыхать», – объясняла она соседям свое долгое отсутствие. Жильцы коммуналки понимающе кивали и не задавали лишних вопросов. Вообще-то Германовну, так часто называли ее Гришка, Толька и Алевтина, соседи любили. Хоть она и была «с приветом», соседей не забывала никогда, регулярно отдавая любителям выпить свои талоны на алкогольные напитки. Ванеевы нередко занимали у нее деньги до получки, чтобы купить что-нибудь горячительное у спекулянтов. За это ей прощались и вой, и странные выходки – Изольда Германовна часто несла бессвязную чушь, то предупреждая, то коря кого-нибудь из соседей. Одним из наиболее интересных предложений был совет всем жильцам надевать перед сном ночные колпаки на голову – это должно было предотвращать случайный выход тела астрального из тела физического. Изольду Германовну уже неоднократно покидал ее астрал, и это нанесло большой урон ее здоровью. Ближе к началу очередного курса лечения предложения и открытия Изольды Германовны становились все изысканнее. Где-то в двадцатых числах декабря она вышла утром на кухню и, посмотрев пустым взглядом сомнамбулы на пившего рассол Гришку, тревожным тоном сказала:
– Гришенька, заклинаю вас – никогда не играйте на фортепиано ноты в последовательности ми – ре-диез – ля – ре-диез.
Гришка, никогда не подходивший к каким-либо музыкальным инструментам, и никогда в жизни не задумывавшийся о названиях нот, не стал спорить с соседкой, а постарался как можно увереннее унять ее тревогу. Покорно кивнув головой и сделав большой глоток из огуречной банки, он вполне серьезно ответил:
– Не беспокойтесь, Изольда Германна, я никогда не буду играть на фортепьяне ля с диезами…
– Ми – ре-диез – ля – ре-диез, – поправила она его.
– Ну вот, как вы вот сейчас сказали, так и не буду играть.
– Обещаете?
– Мамой клянусь!
– И вы все, – обратилась она к остальным, находившимся на кухне, – тоже никогда не играйте!
– А что будет, если мы сыграем? – с любопытством спросила бабка Алевтина.
– Что вы! – встревоженно воскликнула Изольда Германовна и суетливо заходила по кухне.
– А что будет-то?
– Как, вы не догадываетесь?
– Нет.
– В латинском варианте эти ноты пишутся как E – Dis – A – Dis.
– Ну и что?
– А то, что литеры эти созвучны со словами из заклинания темных сил! Если заменить всего одну согласную, то так оно и получится! Я сегодня играла «Элегию» Грига и она начинается с E – Dis. И мне сразу стало нехорошо! Нехорош-ш-ш-шо. Нехорош-ш-шо…
Алевтина плюнула и перекрестилась, а Изольда Германовна вприпрыжку направилась к своей комнате. Из-за двери послышались диссонирующие аккорды басовой октавы. На расстроенном инструменте они звучали особенно мрачно.
– Если в словах буквы заменять, как ни попадя, то много чего насочинять можно будет, – ухмыльнувшись, сказал Толька.
– Вот только без мата, пожалуйста, сегодня, – оборвала его бабка Алевтина.
Гришка, почесав затылок, сказал:
– Глючит Германну-то как! Колбасит жестоко…
– Да, скоро, видимо, «отдыхать» пора, – с ехидной улыбкой заметила Алевтина.
– А ты, баб Аля, тоже хороша, – укоризненным тоном сказал Григорий.
– А что я-то? – обиженно спросила она.
– Ну что тревожить человека, когда его и так крючит? Сказала «да», «нет» и всего делов. А ты с вопросами своими полезла. Ты что Германовну не знаешь, что ли? Она ж с пол-оборота заводится…
– А что ты так взъелся-то?
– А то, что Новый год скоро. Квартал новый начнется. Не допрешь?
– Ах, вот ты про что…
– Да и тебе про это думать надо. Ведь если ее в «дурку» заметут, то «тю-тю» наши талончики.
Григорий беспокоился напрасно. Перед тем, как лечь в клинику, Изольда Германовна отдала братьям Ванеевым купоны на алкоголь и одолжила денег на празднование Нового года.
Новый год Кирилл и Валечка встречали уже не так весело как в прошлый раз. Звали друзья, но Кирилл не захотел идти. Они тихо сидели вдвоем в своей комнате, пили шампанское из фарфоровых чашек и закусывали докторской колбасой. Соседей по коммуналке они не подключили к празднованию – Изольда «отдыхала», а остальные напились, еще провожая старый год.
Говорят, как встретишь наступающий год, таким он и будет. Этот год был действительно трудным. Семейный бюджет был скуден. По этой причине Валечка устроилась уборщицей в нескольких офисах. Она работала по вечерам, после окончания занятий. Хозяйственные дела вела в одиночку. Раньше бытовые проблемы не так тяготили ее – с покладистой и шустрой Галькой они решали их шутя. Теперь Валечка в одиночку отстаивала многочасовые очереди в продуктовые магазины. Там же она готовилась к семинарам. Однако готовиться получалось не очень – часто она стояла сразу в нескольких очередях одновременно и с трудом концентрировалась на содержании учебников и конспектов. Пошли первые тройки и проблемы с зачетами. Курсовая работа была в запущенном состоянии. Но Валечка не огорчалась из-за этого. Ее главным приоритетом был Кирилл. Она очень старалась быть образцовой хозяйкой и спутницей жизни. Ее всегда переполняло счастье, когда она могла сделать что-то особенное: испечь пирожков, достать дефицит или просто сделать генеральную уборку в их комнате.
Угодить Кириллу было не так-то уж и просто. То ли делала она все не достаточно хорошо, то ли полоса их совместной жизни была слишком тяжелой, а скорее всего, Кирилл был просто слишком избалован прежним комфортом. Валечка не могла понять, как можно не радоваться простым, но очень хорошим и полезным вещам, таким, как вкусная еда или удачная покупка. Каждый раз она откровенно радовалась маленьким удачам и искренне делилась ими с Кириллом. Так было и в этот вечер. Вся увешанная сумками и светящаяся от восторга Валечка ввалилась в комнату, восклицая:
– Представляешь, как повезло? Сегодня масло шоколадное выбросили, чай индийский в красивых банках и стиральный порошок финский – душистый такой! А я уже боялась, что не отоварю талоны на моющие средства и чай – март-то уже заканчивается. Сейчас белье замочу и чаю попьем!
Кирилл скривил губы и, презрительно посмотрев на нее, произнес:
– А что ты так веселишься, а? Тебе что, нравится такая жизнь?
– С тобой мне все нравится…
– А, ну-ну, с милым рай в шалаше… Слыхали…
– Зачем ты так, Кирилл?..
Как ни старалась Валечка, дни и вечера в ее жизни с Кириллом были переполнены бытовым убожеством и полными напряжения диалогами. Только ночи были другими – такими, как в первый раз, тогда на Приморской. На это время забывались тараканы, «солдатики», талоны на мыло. Это было время перемирия. В этой тяжелой войне по имени «быт».
Иногда обидные вещи, которые говорил Кирилл, настолько ранили Валечку, что ее охватывало чувство гнева. В эти минуты она ненавидела его. Иногда очень хотелось бросить ему вызов, сказать колкое слово, устроить «спектакль». Но каждый раз она понимала, что хочет быть только с ним, и что ничего с этим не поделаешь. Никакие амбиции, упрямство и обиды не смогут пересилить ее чувство. «Я влюблена, как последняя дура, – думала Валечка, – и он, кажется, понимает это. Но все равно скоро все будет хорошо. Кирилл – замечательный человек. Это просто обстоятельства его так угнетают. Но не вечно же мы будем жить в этом кошмаре. Жизнь наладится. Обязательно наладится».
Глава шестая Жертвоприношения
На улице бушевал снежный шторм. Серое небо рассекали белоснежные потоки. Серая оконная фрамуга с облупившейся краской обрамляла этот зимний спектакль. В серую алюминиевую миску, стоящую на кухонном столе, падали аккуратные оранжевые брусочки моркови, которую нарезала на терке Изольда Германовна.
– Для фигуры? – полюбопытствовал вошедший на кухню Гришка, указывая на морковь.
– И для нее, Гришенька.
– Ух ты! Стихия какая разыгралася-то! – воскликнул Григорий, выглянув в окошко.
– Да уж, – подтвердила Изольда Германовна, – вчера все таяло, а сегодня снова мороз.
– Такая погода наша ленинградская.
– Петербургская, – раздался из коридора угрюмый голос. – Город наш теперь Петербургом называется. Не привыкнуть тебе, что ли, никак?
Гришка обернулся и увидел Алевтину с большим тазом в руках, наполненным мутной водой.
– О, Алевтина, смотри – люди морковку едят для фигуры. Тебе тож надо пример брать. А то вон какую «мадам Сижу» себе отъела. – Сказав это, Григорий хлопнул соседку по грузному заду, облаченному в старые фиолетовые рейтузы.
От неожиданности Алевтина вздрогнула, расплескав часть содержимого таза на пол. Выругавшись и поспешно поставив свою ношу на плиту, она отвесила Гришке хорошую оплеуху.
– Вот тебе за «мадам Сижу». Умник какой. На себя посмотрел бы.
– Ой, тяжелая у тебя рука, баба Аля! – обиженно запричитал Григорий, держась за покрасневшую щеку. – Ты у нас не петербуржка, а медведица таежная…
– Петербурженка, – поправила его Изольда Германовна. – Правильно говорить – петербурженка.
– Спасибо, учту, – почтительно кивнув, произнес Григорий и тут же обратился к Алевтине: – А ты, баб Аля, петербурженкой-то себя ощущаешь?
– А то…
– Настоящие петербурженки слякоть на полу не разводят и двери за собой закрывают! – недовольно пробурчал Толька, заходя на кухню. – Я вон впотьмах в коридоре сейчас так чуть не нае… – Анатолий внезапно замолчал, заметив присутствие Изольды Германовны на кухне и, покряхтев с минуту, продолжил: – Чуть об распахнутую дверь я башкой не треснулся. И почему у тебя, баба Аля, тазы какие-то кругом стоят? И в комнате, и в коридоре.
– А потому что я себе шампунь купила. Импортный. Дорогушшый. Пахне-е-ет! – Алевтина мечтательно закатила глаза. – Моя бы воля, я б в него прям легла бы, и не вылезала бы. Но дорогой, зараза, говорю же. И потому я расходую его экономно. Сначала волосы мою, а воду мыльную не выливаю. Потом разогреваю и белье замачиваю. Потом жопу мою. Ну и, напоследок, опять разогреваю и чулки стираю.
– И какие же этапы вашего замысла вы уже успели осуществить? – пренебрежительно смотря на мутную лужу, поинтересовалась Изольда Германовна.
– Практически все. Чулки остались только.
– Это просто омерзительно! – вздрогнув, произнесла Изольда, поспешно покидая кухню.
– Ой-ой-ой! Подумаешь – цаца какая! – передразнивая походку соседки, воскликнула Алевтина.
– Эй, баб Аля… Полегче, полегче, – сказал Григорий.
– А зачем полегче-то? На кой она тебе теперь сдалась, шушара эта? Талоны-то отменили уже…
– Да? А тебе от этого что – жить легче стало? – возмущенно возразил Гришка. – Талоны у ней отменили. А цены? Да раньше у спекулянтов всегда можно было спокойно «пузырь» купить. А теперь посмотри, что творится! И название придумали подходящее – «отпустили цены». Лучше б сказали «спустили». Как собак борзых, с цепи, мать твою… Вот они и кусаются, цены эти. А Изольда всегда в долг даст. Так что, Алевтина, будь добра, ищи консенсус.
– Ты, баб Аля, воду-то прибери, а то я еще раз мордой куда навернусь, – включился в разговор Толька.
– Сейчас, погоди, за тряпкой схожу, – недовольно сказала Алевтина.
– И в коридоре тож вытереть надо. Там темень, поскользнуться можно. Почему света-то у нас нет? Где лампочка-то?
– Я лампочку эту на лестницу определила – там еще темнее, чем в коридоре.
– Зачем? Их же все равно выворачивают все время ханурики какие-то. И эту сопрут!
– Теперь не сопрут! – уверенно провозгласила Алевтина.
– Это почему это?
– А потому что я слово на ней краской написала. Волшебное.
– Чего? Какое же это слово такое?
– Правильное слово. Из трех букв. На такую лампочку уже никто не позарится. А очередь лампочки покупать сейчас, между прочим, твоя, дорогой ты мой Анатолий. Вот давай, иди в «Хозтовары», и будет у нас светло.
– А, кстати, про очереди. Ты, баб Аля, не спеши полы-то мыть. – Григорий внимательно посмотрел на входную дверь, которую распахнула Валечка, стряхивавшая снег с пальто.
– Здорово, Валентина! – крикнул Толька.
– Здравствуйте, – вежливо ответила Валя.
– Вальк, поди-ка сюда, – по-хозяйски позвал ее Гришка.
– Что у тебя, Григорий?
– Ты, Валка, почему полы не моешь, а?
– Так сегодня же не моя очередь.
– Да? А ты на календарь-то посмотрела бы. Вот черным по белому – двадцатое января 1993 года. – Гришка ткнул пальцем в настенный календарь. – Два года тут живешь, и никак не запомнишь, по каким дням у тебя уборка!
– Сейчас вымою, дайте хоть разуться, – вздохнула Валентина, поставив на тумбочку прозрачный полиэтиленовый пакет, в котором лежала пачка макарон и бутылка кетчупа.
Швабра, обмотанная старым махровым полотенцем, оставляла на полу мокрые следы. Делая уборку в коридоре и на кухне, Валечка погрузилась в мысли: «Кирилл бы тоже мог бы хоть раз шваброй помахать, а то сидит и дуется на весь свет. Да ладно. Просить – себе же дороже. Ломаться будет, философствовать. А я убираю качественно – ни одной соринки не пропущу. А Кирилл один раз в прошлом году вымыл пол, когда я болела – только грязь развез. Алевтина потом ругалась. Но зато Кирилл – умничка у меня. На последнем курсе учится. Работу ищет. И красивый он такой. А с уборкой я сейчас быстро справлюсь. И вообще, это, по-моему, самая мелкая проблема на сегодняшний день. Вот что с деньгами делать – ума не приложу. Староста, бестолочь, забыла получить стипендию, и ее на депонент отложили. Последние копейки остались. Хватило только на макароны и кетчуп. Что я скажу Кириллу?»
Кирилл сидел в комнате и нервно стучал пальцами по журнальному столику. Мрачно все. И нелепо. Действительно, невероятно нелепо все вышло. Как бы он хотел вернуться домой. Но он ни за что не сделает этого. Из гордости. Он во что бы то ни стало хотел доказать отцу, что может встать на ноги без родительской помощи. Да и вряд ли он мог бы рассчитывать на эту помощь. Виктор Евгеньевич и слышать ничего не хотел о совместном проживании с Валентиной. Связь с домом Кирилл держал через мать – они регулярно перезванивались. С отцом он почти не разговаривал – принципиально не хотел позволять указывать себе, как ему жить и с кем. Хотя своей нынешней ситуацией он был недоволен. Новости из дома, однако, тоже не обнадеживали. Когда родители были в отъезде, кто-то взломал дверь в квартире и вынес множество ценных вещей. Сбережения, лежащие на книжке, после денежных реформ фактически потеряли всяческую ценность. Родители впервые стали задумываться о финансовых вопросах. Елена Альбертовна начала давать частные уроки и возобновила преподавательскую деятельность в институте. Отец занялся продажей книг из библиотеки. Мать рассказывала о том, что с тех пор, как из дома ушел Кирилл, состояние отца стало особо подавленным. Очень часто он говорил о Вале. Передразнивал ее походку, жесты и голос, называл ее «провинциальной пронырой». Из-за нее они не видят теперь сына. Как он хочет увидеть его! Но только без «этой»… Даже Елене Альбертовне эти обвинения начинали казаться необъективными. Нередко она корила мужа за нетерпимость и просила проявить хоть долю лояльности к выбору Кирилла. Часто она просила его подумать о собственном здоровье и не «накручивать» себя с самого утра. Но ее супруг был неумолим. Целый день Виктор Евгеньевич посвящал разговорам о недостойной избраннице его отпрыска и перечислению ее недостатков – внешних и внутренних. Если учесть, что он видел Валентину всего чуть меньше часа, можно было удивиться такому огромному перечню изъянов и дурных черт характера. Часто он рассказывал о замечательных невестках своих друзей или бывших коллег. Нередко рассказы эти заканчивались фразой: «Мечта, а не девушка! Такую я бы сразу заключил в свое сердце! Как родную дочь…». После таких разговоров у Виктора Евгеньевича, как правило, поднималось давление, и он принимал лекарства. Рассказы об этом повергали Кирилла в особенно подавленное состояние. Он становился угрюмым и легко раздражался.
Валентина то и дело пыталась взбодрить Кирилла, но ее оптимизм не помогал ему, а, скорее, действовал на нервы. В сущности, она и сама прекрасно осознавала, что эта жилищная ситуация – самая сложная в ее жизни. Квартира в Медвежьегорске была бедной, но не такой убогой, как эта коммуналка. Валентина и представить себе не могла, что будет когда-либо жить в таких условиях. Она часто вспоминала обо всех своих «пристанищах» последних лет – уютной чистенькой комнатке на Майорова, которую организовал ей когда-то Яшка, о ее жилище, которое она делила с Галькой. Как она попала в эту ситуацию? Как можно выйти из нее? Валечке не хотелось показывать своего отчаяния любимому человеку, но отчаяние это присутствовало в ее душе постоянно. «Бедность – не порок», – гласит народная мудрость. Этого, пожалуй, нельзя сказать о нищете. Нищету, возможно, стоит назвать пороком. Настоящим грехом. Нищета – доказательство полной неспособности организовать собственную жизнь. Как давят и угнетают эти сырые стены, обрамленные ржавыми трубами! Этот темный коридор. Этот затхлый запах. Как хочется вымыться в чистой ванной! Как хочется забыть, как выглядят тараканы! Способна ли она еще терпеть все это? Да! Ради Кирилла и с Кириллом она может перетерпеть и это. Жаль только, что Кирилла рядом с ней вроде бы как и нет. Физически он был рядом, но одновременно как бы отсутствовал. Он почти не разговаривал с Валечкой, а если и открывал рот, то только для того, чтобы выразить свое недовольство чем-либо. «Интересно, что он скажет, узнав, что у нас сегодня на обед», – думала Валечка, раскладывая по тарелкам отваренные макароны. Она вошла в комнату и поставила тарелки на журнальный столик.
Кирилл бросил пренебрежительный взгляд на эту скудную трапезу и, скривив губы, произнес:
– И это что – все?
– Все.
– А в этом что-то есть. Босяцкая романтика какая-то.
– Кирилл, а ты не мог бы занять у кого-нибудь? На завтра у нас ничего нет. Может быть, твой папа…
– Папа? А папа попал в аварию с какими-то урками… Мне мать недавно звонила… Денег теперь с него требуют, сволочи. Первое «физическое предупреждение» уже сделали. С фингалом ходит теперь папа. Гос-с-споди, когда же все это кончится? Что же это за жизнь такая – собачья, а?!! – Одним движением руки Кирилл смел свою тарелку с едой со стола, взял пачку сигарет и вышел из комнаты.
Валечка вздрогнула от неожиданности. Бутылка с кетчупом опрокинулась, на ковер закапала густая красная жидкость. Валя схватила салфетку и начала вытирать пятна…Убрав разлитый соус, Валентина задумалась о денежном вопросе. У Гальки занимать стыдно. Прошлый долг еще не отдала. Тося сама копейки считает. В институте у кого?
За стеной завыла Изольда Германовна: «Лес, да поляа-а-а-а-ны! Безлю-у-у-удье кругом. Вьюга и плачет, и сто-о-онет». Надо отдать должное, сегодня ее голос был даже похож на голос. И аккомпанировала она себе довольно ровно. Валечка вышла в коридор. Подождала, пока соседка закончит петь, и тихонечко постучала в дверь:
– Войдите, – раздался веселый бодрый голос.
«В духе Германовна сегодня», – радостно подумала Валентина. Она никогда еще не занимала денег у соседей. Но в этот раз решилась.
– Здравствуйте, Изольда Германовна, – робко промолвила Валечка, – извините, что я отрываю вас… от репетиции…
Услышав слово «репетиция», Изольда Германовна оживилась, мертвые глаза ее вдруг необычно ярко заблестели. Репетиция. Репетируют обычно концертирующие артисты. Их ждет публика. И публика эта не может быть разочарована. Да. Она репетирует! Ее ждет сцена! Валечкина соседка кокетливо улыбнулась и произнесла:
– Да, Валюша, мы, люди искусства, всегда должны быть в хорошей форме. Иначе нам не поверят наши поклонники…
– А что это за арию вы сейчас так красиво пели? – желая завоевать еще большее расположение Изольды Германовны, спросила Валентина.
– Это не ария, Валюша. Это вокальный цикл Мусоргского. «Песни и пляски смерти» называется.
– Уж больно мрачное название.
– Так погода какая на улице, посмотрите! Вьюга за окошком. Вот я и решила освежить в памяти. А вообще, Валюшенька, в жизни много мрачных вещей. Вот у Мусоргского поется о мрачных силах природы. А на самом деле настоящий мрак люди создают…
– Как это?
– Очень просто. Посмотрите на меня… Разве я не мрачная личность? Раньше я не была такой… И вы знаете, почему в мою жизнь пришел мрак?
– Почему?
Изольда Германовна приблизила свое лицо к Валечкиному и погладила посетительницу по голове, словно забыв о только что сказанных словах. Она улыбнулась и произнесла:
– Славная вы такая!
– Вы находите? – не зная, что ответить, пробормотала Валентина.
Валечкина соседка прошлась по комнате. Села на подоконник и печальным голосом сказала:
– Вы знаете, что я поняла? Поздно, но поняла. Одну очень важную вещь… Можно служить искусству. Делу любимому можно служить. Ребенку, наконец. Какое-то время, по крайней мере. В армии родине служить тоже, наверное, можно. Но никак нельзя служить человеку. Понимаете? Конкретному человеку нельзя служить. Всю жизнь. Как слуга. Бытие слуги и есть мрак. Или, по крайней мере, начало мрака… Понимаете?
– Понимаю, – неуверенно ответила Валентина.
– Ничего вы не понимаете! – гневно выпалила Изольда Германовна. – Я же вижу, как вы… служите… Кириллу своему… А он у вас, Валюша, просто самовлюбленный эгоист. И хам. Я же слышу, как он шипит на вас. Дверью хлопает… А вы все молчите. И все допускаете… А вам тоже надо как-нибудь топнуть ногой. И настоять на своих интересах… Обязательно… А то когда-нибудь он вас еще удивит… Как удивил меня один человек… Я все для него делала… Все… Отказалась от зарубежного контракта, ушла из театра, простила его измену и рождение ребенка от другой женщины. А после смерти его возлюбленной его же с ребенком этим и приняла… А потом меня, как ненужную вещь… И собственная же падчерица… Да ладно… Что уж там говорить. – Изольда Германовна нервным движением рук затеребила оборку на вороте платья. Губы ее дрожали.
Валечка пожалела о своей идее зайти к соседке. И о начатом разговоре про мрачную музыку тоже пожалела. Тупиковая ситуация, нечего сказать. Как теперь спросишь о деньгах?
– Я, пожалуй, пойду, Изольда Германовна, – сказала Валентина, поднимаясь со стула.
– Постойте, Валюша, – остановила ее соседка, – вы же, кажется, денег взаймы попросить хотели…
– Да… Но я же вам ничего об этом не говорила…
– Да на лице у вас все написано, – засмеявшись, сказала Изольда Германовна, – а я вас тут разговорами мариную…
Изольда Германовна подошла к своей сумочке, лежащей на диване, и, достав из кошелька несколько купюр, протянула их Валентине.
– Ой, что вы… Это много, – смутившись, промолвила Валя.
– Берите-берите… Не этим же все время отдавать, – Изольда Германовна кивком показала на дверь в коридор. – Вы хоть не пропьете. А мне много не надо.
– Изольда Германовна, спасибо огромное… Я, как только будет возможно, отдам…
– Бросьте, Валюша… Пустое это… А про Кирилла вы все-таки подумайте хорошенько… Негодяй он у вас… Вы знаете, как он меня назвал недавно? Артисткой погорелого театра! И чучелом!
Валечка с трудом сдержала улыбку на лице. Извинилась за Кирилла, поблагодарила за деньги и быстро закрыла за собой дверь.«Вот и дошла до ручки, – подумала она, – побираться по соседям, как Гришка-алконавт. Да еще выслушивать бурду всякую. Унижаться, кивать покорно». Валентина спрятала денежные купюры в карман и покосилась в сторону кухни, на которой курил Кирилл. Если он узнает, что она занимала у Изольды Германовны, то обязательно будет ругаться.
Соседняя дверь открылась. Из нее с чайником в руке вышла еще одна обитательница коммуналки – художница Маша. Маша, красивая девушка с выразительными глазами, была единственным нормальным человеком, проживавшим в квартире на Большой Посадской. К сожалению, она редко бывала дома. «Вот у кого надо будет в следующий раз занять», – подумала Валечка. Маша посмотрела на стоящую перед ее дверью Валентину и спросила:
– Вы ко мне? Проходите, я только чайник поставлю.
Валечка последовала этому спонтанному приглашению и прошла в комнату. На стенах висели эскизы, кругом стояли подрамники и макеты. Видеомагнитофон проигрывал какой-то фильм. Божественная печальная музыка, нестандартные ракурсы. Люди с добрыми лицами в темных костюмах. Немецкий диктор начал что-то говорить. Вскоре ему последовал голос дублера: «Когда ребенок был ребенком…»Маша вернулась в комнату и предложила Валечке сесть.
– Что это за фильм? – спросила Валентина.
– «Небо над Берлином» Вендерса. Каждую неделю я смотрю это видео. А если бы было время, смотрела б ежедневно. Этот фильм невероятно остро передает одно особое чувство. Чувство, что ТАМ кто-то есть.
Чай был разлит по чашкам. Маша тихо смотрела на экран телевизора. Валечке не хотелось ничего говорить, и Маша, кажется, понимала это. За действием фильма было тяжело следить. Валечку одолевали мысли. «Что же мне делать?» – думала она… Кирилл не бросил ее, несмотря на протест отца, вынужден был съехать с квартиры, фактически оборвал контакт с родителями, живет в этой норе… Неужели она не может сделать мужчину счастливым? Кирилл так необходим ей, он остался верен своему выбору, а это так много значит. Теперь очередь за ней… Очередь, доказать ему свои чувства. На стипендию, спорадические техпереводы Кирилла и Валечкину халтуру уборщицы они точно долго не протянут. Нужно было еще что-то. Галька говорила, что на какой-то только что отремонтированный престижный объект требуется консьерж. Зарплата приличная, почти как у доцента. Время работы, правда, абсолютно не сочетаемо с учебой: с семи тридцати утра до шестнадцати тридцати. «Но двоим студентам в нашей семье не прокормиться», – подумала Валентина. Она приняла решение бросить институт.*****
Вода в речке Толоекки была такой чистой и холодной. Наблюдая за тем, как падают в воду первые желтые листья, Валечка не заметила, как отстала от матери и тетки, собиравших грибы. Подхватив лукошко, она быстро побежала по дощатому мосту. В Калевале она бывала не часто, только когда приглашали дальние родственники, и очень плохо ориентировалась. То ли дело Повенец или Медвежьегорск. Там она знала каждую трещину в земле, каждую кочку. Здесь же Валечка совсем не знала, куда ей идти. Крикнула «Ау!» – никто не отозвался. Побродила по берегу – ни матери, ни тетки. Пройдя несколько шагов, Валечка наткнулась на странные могилы, собранные из досок и похожие на маленькие деревянные домики. Крыши могил образовывали форму креста. Таких она никогда не видела. Пошла дальше. Могил было все больше, и они становились все меньше, словно это были могилы не людей, а кукол или младенцев. Валечка шла все дальше, а могилы были уже совсем крохотными. Внезапно поднялся ветер и закачал ветви берез. Шелест листьев был похож на человеческий шепот. «Ш-ш-ш», – зашипел ветер. Валечка прислушалась. «С-с-смотри-и-и», – зашуршала вдруг трава. «Рас-с-с-суди-и-и-и», – зашептали листья. «Рас-с-суди с-с-с– сама». Валечке стало страшно. Шепот становился все сильнее, казалось, он окружал ее со всех сторон: «Рас-с-с-суди вс-с-се с-с– сама-а-а-а». Валечка бросилась бежать, но ветки вдруг превратились в некое подобие рук и пытались удержать ее: «Куда бежиш– ш-шь с-с-сломя голову? С-с-снач-ч-чала рас-с-с-суди вс-с-се с-с-сама». Эта фраза произносилась уже не только одиночным шепотом, а уже целым хором голосов – от глубокого баса до тонкого писка. Бас был гортанный и тяжелый, а писк какой-то куклячий – словно кто-то поставил виниловую пластинку на семьдесят восьмую скорость или проигрывал магнитную пленку в режиме быстрой перемотки. Валечка закричала, но у нее получился только хрип – сил кричать не было. Руки-ветки схватили ее за плечи и начали трясти. Валечка снова попыталась крикнуть. Вдруг деревья исчезли, и она увидела перед собой потолок своей комнаты и лицо Кирилла.
– Валь, проснись, ты стонешь во сне, – услышала она испуганный сонный голос. Кирилл убрал пряди волос с ее лба. – Постой-ка. Да ты вся горишь! Ну-ка давай измерим тебе температуру.
Через несколько секунд Кирилл вынул градусник:
– Черт возьми! Тридцать девять и девять. Я вызываю скорую.
Валечка попыталась сесть на постели, но тут же упала на подушку. Сильно кружилась голова. Валентине действительно было невероятно плохо все эти дни. Недавно, стоя в очереди, она даже чуть не упала в обморок. Но то, что ей будет так плохо, она не предполагала. Попробовала полежать с закрытыми глазами, но это было невозможно. Как только она закрывала глаза, голова начинала кружиться еще сильнее, как будто Валечка была сильно пьяна. Валентина собрала все силы и попыталась сесть, сбросив с себя одеяло. Тут же все ее тело охватил озноб. Она закуталась в одеяло, но в одеяле ей было жарко, очень жарко… Внезапно какой-то спазм подкатил к желудку. Валечка едва успела наклониться с постели – ее вырвало прямо на пол.
Кирилл ворчал, одевая брюки:
– Наверняка отравились снова. Падаль едим всякую, и вот опять, пожалуйста. В прошлом месяце травились уже колбасой просроченной. Зачем же снова гадость какую-то жрать? – Он торопливо вышел в коридор коммуналки к телефону.
Скорая приехала на удивление быстро. Врач померил пульс, температуру, проверил зрачки и заглянул в зев:
– Жаропонижающее давали?
– Нет.
– Беременность исключаете?
– Исключено, – сказала Валечка.
– Когда был последний мензес?
– Что?
– «Женские дела» когда были последний раз?
– Сейчас… Ну… кажется, есть небольшая задержка. – Валечка посмотрела на побледневшее лицо Кирилла и добавила: – Но это, наверняка, от стресса. Я принимаю противозачаточные препараты.
Врач скорой слушал внимательно, но без интереса. Дождавшись, когда больная закончит говорить, он уверенно произнес:
– Мы вас госпитализируем, обследуем на скрытую инфекцию, но очень похоже на токсикоз.
*****
Виктор Евгеньевич воинственно расхаживал по коридору и, презрительно смотря на сына, громко выкрикивал:
– Я тебе в прошлый раз, видимо, плохо объяснил… Разлюбезный мой отпрыск, все, что у меня осталось, это – эта несчастная квартира… Должность я потерял, машину пришлось продать… Мать подрабатывает репетитором… Только ты у нас ничего дельного не делаешь, да простится мне эта тавтология. Жизнь сейчас пошла такая, что только и уворачиваешься от каких-либо заморочек: то за углом тебя подкараулят, то на дороге «подрежут». Но я, видимо, уже и дома не могу чувствовать себя уверенно – ты же проблемы своими руками сюда тащишь!!! – Тон разговора становился все выше. – Я уже выразил свое мнение по поводу твоего романа. И ослу понятно, что с моей стороны поддержки больше не будет! Я не знаю, на что рассчитывает твоя лимита, о чем она грезит… Но тебе надо задуматься об одном: пытаться привязать мужика ребенком – это неприлично… Понимаешь ты это: не-при-лич-но! – Срываясь на крик, Виктор Евгеньевич разложил слово по слогам. Выдержав паузу, он буквально прорычал в лицо сыну: – Иди теперь к своей шалаве и разъясни ей что к чему!Кириллу не хотелось ни спорить, ни возражать. Он и сам не ожидал подобного поворота ситуации. Не говоря ни слова, он встал со стула, направился к двери и тихо закрыл ее за собой.
После разговора с сыном, а точнее произнесенного в его адрес монолога, Виктор Евгеньевич заходил по комнатам, как тигр по тесной клетке. «Этого нельзя допустить. Этого нельзя допустить», – то и дело повторял он. Появление Валечки в жизни Кирилла он ассоциировал только с одним – опасностью. Она была для него захватчиком, пытающимся на приступ взять эту последнюю крепость – его дом, и последние сбережения. То, что опасность эта так скоро обретет вполне конкретные формы, он не мог предположить. Он так устал, он так мечтал дожить эту жизнь спокойно, не желая быть утесненным никем, не желая делить ни с кем последний кусок. Он мечтал дожить свою жизнь в достатке, покое и душевном равновесии. Душевное равновесие уже не спасти – слишком много потерь он понес в последние годы, а вот покой и его право на хоть какое-то достойное существование он отобрать у себя не даст. Это только крупный рогатый скот спокойно лупает глазами, в то время когда его кровь пьют слепни, клещи и прочие паразиты. Он же себя скотом не считает. В его квартире никогда не поселятся провинциальные девки и их орущие младенцы. Этого он не перенесет, и против этого он будет бороться. И в борьбе этой он не пожалеет никаких средств. А кое-какие средства для борьбы у него еще остались. Их он припас на самый крайний случай и к средствам этим, если честно, ему не очень-то хотелось прибегать. Но такой случай, по его мнению, наступил. Увы. Собственные интересы нужно защищать. Он присел в кресло и ненадолго задумался. Много приходилось ему грешить в этой жизни, но грех, который он теперь решился принять на свою душу, был одним из самых тяжких. Стоит ли игра свеч? Несомненно, стоит. Вставая с кресла, отец Кирилла тихо пробормотал: «С одной стороны, жалко, конечно, девчонку, но своя рубашка, как говорится, ближе к телу. Ну, берегись, милая. Я думал, ты сама как-нибудь догадаешься, что тебе здесь не место. Не терпит калашный ряд свиных рыл, ох не терпит». Виктор Евгеньевич достал из письменного стола записную книжку и направился в коридор. Он уже протянул руку к телефону, как вдруг услышал неприятный пронзительный шум в голове. Ноги его подкосились, в глазах потемнело. Виктор Евгеньевич простонал что-то невнятное и грузно рухнул на пол.
*****
– Валентина, объясни мне, пожалуйста, как это могло произойти? – требовательным голосом спросил Кирилл. – Мы же тратим последние деньги на контрацептивы!
– Ты знаешь, я сама сначала была удивлена. Но потом подумала… У нас же было два месяца назад пищевое отравление. Рвота и прочие прелести несколько дней подряд – ну вот они и не подействовали, наверное, таблетки эти. Это и в аннотации написано.
– А аннотацию тебе сложно прочитать? Ты же грамотная у нас? Или может быть, все-таки нет? Это безответственно, Валентина. Это граничит с предательством. У нас с тобой не было такого уговора – рожать детей. Дети у нас с тобой были не запланированы.
– Ну, может быть, это и хорошо, что не запланированы. Все, что ни случается, к лучшему. Ребенок станет нашим с тобой продолжением. Это ведь наше будущее.
– А как ты представляешь себе это будущее? Растить детей среди этих тараканов? Лично я не могу представить себе все это убожество. Как Иван Васильевич Чапаев из анекдота, который не мог представить себе квадратный трехчлен.
– Кирилл, ну зачем ты так? Ну, давай спокойно обо всем подумаем.
– Об этом спокойно? Когда ты меня под монастырь подводишь? Нам же самим жрать нечего!
– Ну, в конце концов, у тебя же есть родители.
– А у тебя они тоже есть!
– У меня – только мама, и ты же знаешь, как мы живем. У нас в Карелии сейчас еще хуже снабжение, чем оно раньше было. И работать негде. Бюджетникам теперь знаешь, как платят? Я там с маленьким пропаду.
– Ах, значит все-таки «снабжение»! «Родители»! Родители тебе мои понравились? Квартирка зажиточная? «С милым в шалаше» надоело уже? Ход конем сделать решила? Прав был отец, ох как прав! А откуда я знаю, что это вообще мой ребенок?
От таких слов у Валечки подкосились ноги. Она присела на диван, прислонилась к его спинке, подогнула колени и положила на них голову. По щекам покатились крупные слезы.
– Ой, пригорюнилась! – цинично оскалился Кирилл. – Ну прям «Аленушка» художника Васнецова. А знаешь, как первоначально называлась эта картинка? «Дурочка»!
– Искусствовед! – гневно выкрикнула Валечка. – Ты еще про Томаса Манна вспомни и про Кафку своего.
– Замолчи сейчас же! – гневно крикнул Кирилл.
– Это ты лучше замолчи. Терпеть уже невозможно твое словоблудие. Хочешь, я тебе сейчас тоже что-то умное процитирую? Ты хорошо это заметил – твой отец действительно был прав. И прав он был в одном: ты – не человек, ты – декоративное растение! – Валечка вскочила с постели и бросилась собирать вещи в небольшую дорожную сумку. Достала паспорт из ящика стола, положила его к себе в карман.
– Да что ты понимаешь?! – выкрикнул Кирилл.
– А что тут понимать-то? Толку от тебя никакого, вот что! Кормишь тебя, обстирываешь и даже «спасибо» никогда не услышишь. А как что случится, он сразу в позу становится – «я – не я, и лошадь не моя» и про художника Васнецова рассказывает.
– Валентина, я тебе в последний раз говорю. Я не готов к семейной жизни. И если ты не передумаешь, между нами все будет кончено!
– Ну, кончено, так кончено! – Валечка с остервенением захлопнула дверь.
Перед глазами замелькали перила, ступеньки, двери квартир. Никогда Валентина так быстро не сбегала по лестнице. Слезы застилали глаза… Во дворе она чуть было не сбила с ног Изольду Германовну. Извинившись, она хотела было бежать дальше, но соседка крепко схватила ее за руку своими костлявыми пальцами.
– Не ходи туда! – крикнула она каким-то очень грозным голосом, сверкнув безумными глазами. Ветер трепал ее седые локоны, выбившиеся из под пухового платка, что делало Изольду похожей на ведьму.
Валентина одним рывком освободилась от пальцев соседки, сжимавших ее запястье, и гневно прокричала ей прямо в лицо:
– Да куда не ходить-то? Что вы лезете вечно не в свое дело? Что вы понимаете вообще?
Изольда Германовна невозмутимо пошла дальше, словно мгновенно забыв об этом коротком диалоге. Валентина бросилась на скамью, стоящую в сквере. Зарыдала в голос. Она подвела Кирилла. Он не хочет ее больше видеть. Между ними все кончено… Этому необходимо противостоять… Необходимо…Из окна подъезда послышалось неровное пение. Голос Изольды Германовны резонировал в бетонных стенах лестничной клетки. Ему подвывала вьюга. Она кружила снежные массы, поднимая их к серому небу. Казалось, что природа хотела быть сегодня особенно мрачной. Настолько мрачной, что трудно было поверить в предположение, что настоящий мрак создают люди. И никто иной…
*****
Местный наркоз подействовал быстро. Валечкино сердце стремительно билось. Она так отчетливо слышала свой пульс, словно сердце ее находилось не в груди, а в голове. Биение сердца заглушало даже отвратительный звук «пылесоса». Врач-гинеколог, молодая и веснушчатая, совершенно не похожая на врача, выполняя свою работу, пыталась взбодрить Валечку, но получалось как-то наоборот. Валечке хотелось зажать уши, чтобы не слышать этот слащавый голос и странный тон, которым обычно говорят с маленьким ребенком:
– А что бледненькая такая? Сейчас кончится все… Ну, где он там? А-а-а… Во-о-от, во-о-от он, родименький, сейчас мы его!Выписавшись из гинекологии, Валентина никак не хотела идти домой. Она долго бродила по улицам, хотела заночевать у Гальки, но не застала ее дома. Валя долго сидела на подоконнике Галькиной лестничной клетки, всматривалась в наступающие сумерки, ожидая увидеть знакомый силуэт.
Пришла домой только в полночь. На кухне коммуналки горел свет. За столом сидел Кирилл с каким-то совершенно потерянным лицом. Услышав, как Валентина захлопнула дверь, он посмотрел в ее сторону. Валентина редко видела Кирилла в таком состоянии – растрепанные волосы, красные, заплаканные глаза.
– Неужели раскаялся? Поздно, Дубровский, – с саркастической улыбкой промолвила Валечка.
Кирилл не отреагировал на ее реплику. Он медленно провел ладонями по лицу и сказал:
– У отца кровоизлияние в мозг. Я только что из больницы.
– Сочувствую, – пробормотала Валечка и направилась в сторону комнаты. Она легла на постель и тихо заплакала.
Кирилл беззвучно вошел в комнату, присел на краешек дивана и сказал, положив руку на ее плечо:
– Отец хочет видеть тебя.
*****
Виктор Евгеньевич лежал на больничной постели и не услышал, как вошла Валентина. Он смотрел в потолок, но взгляд его не был пустым или озлобленным, он был каким-то… просветленным. Если бы Валечка не знала, что в этой палате лежит отец Кирилла, она ни за что бы не узнала его – от того солидного пожилого мужчины с люто сдвинутыми бровями и гневным взглядом не осталось ничего. На постели лежал человек с абсолютно преображенным иконоподобным лицом, на его губах сияла умиротворенная улыбка.Валечка сделала шаг к постели, Виктор Евгеньевич повернул голову в ее сторону:
– Валенька, – сказал он кротким и восторженным голосом, – ко мне заходил Яков Илларионович и очень просил передать вам привет.
– Я не знаю такого человека.
– Ну как же, как же, Яков вас очень хорошо знает и очень хорошо о вас отзывался.
– Яков… Яшка? Вы не могли видеть его, он погиб несколько лет тому назад!
– Нет, нет, Валенька, вы что-то путаете. Я же видел его вот здесь, в этой комнате. Очень импозантный мужчина, черноглазый, чернокудрый, ну словно сошел с картины Врубеля… Мы говорили с ним о живописи Возрождения и о поэзии романтизма… Очень интересный человек – утонченный, начитанный… Я и не знал, что у вас такие знакомые…Валечка внимательно посмотрела на Виктора Евгеньевича. Тот смотрел на нее глазами, полными восторга. Неужели он говорит правду? Неужели весть о смерти Яшки, полученная ею тогда от матери, оказалась ошибкой?
После визита к отцу Кирилла Валечка бросилась к телефону. Номер матери в Медвежьегорске не отвечал. Валечка стала набирать петрозаводский номер сестры:
– Лидка, мать говорила, что Яшка разбился на мотоцикле… Она ничего не перепутала?
– Нет, он точно погиб. Года три тому назад. Про это и газеты писали. У меня даже заметочка где-то осталась.
– Лид, ты можешь мне ее найти? Это очень важно, слышишь?Неделей позже Валечка получила от сестры письмо. Она открыла конверт и достала из него вырезку из Медвежьегорской местной газеты, сообщающей о Кочане Якове Илларионовиче 1950-го года рождения, водителе мотоцикла «Кавасаки», разбившегося на трассе Вологда – Медвежьегорск 26 октября 1989 года. На полях пожелтевшей газеты Лидка приписала: «родственники похоронили Яшку в Петербурге на Серафимовском кладбище».
*****
Черная речка была закована в лед. Холодный ветер бил Валечке в лицо.Кладбище было завалено снегом. Валентина пробиралась сквозь глубокие сугробы. Все памятники и надгробия были полностью покрыты снежными шапками так, что невозможно было прочитать имена усопших.
«Как же я найду эту могилу?» – подумала Валечка.
Не успела она подумать об этом, как увидела спускающуюся с неба птицу. Она пролетела над головой Валентины и села на один из памятников в нескольких метрах от нее… Это был крупный, полностью запорошенный снегом надгробный камень. Различить можно было только фигуры двух скорбящих ангелов, сидящих по правую и левую сторону. Валечка добралась до могилы, расчистила поверхность памятника и чуть не вскрикнула, увидев рельефный портрет Яшки и золоченые буквы – «Кочан Яков Илларионович 1950–1989». Слезы потекли из глаз Валентины, она упала на колени прямо в глубокий сугроб:
– Яшка, что это все значит? Что мне делать, Яшка?
Голубь, сидящий на надгробии Яшки, вспорхнул и пересел на соседнюю могилу. Валечка стала расчищать и ее. Первыми на поверхности появились буквы: «спи спокойно». Ни фамилия, ни дата смерти Яшкиного «соседа» по кладбищу ни о чем ей не сказала.Валечка еще долго сидела у могилы, то и дело утирая рукавицей слезы, которые замерзали прямо на щеках. Направилась к выходу и с удивлением обнаружила, что была на кладбище не одна. Маленькая сухонькая старушка, закутанная в пуховый платок, стоя на коленях, обнимала расположенное недалеко от выхода заснеженное надгробие и нараспев причитала тоненьким голоском:
– Ангеле Христов, хранителю мой святый и покровителю души и тела моего, вся ми прости, елика согреших во днешний день, и от всякаго лукавствия противнаго ми врага избави мя…
– Ну хватит тебе, Валька, – раздался грубый хриплый голос.
Валечка вздрогнула, услышав свое имя, но вскоре убедилась, что оклик был обращен не к ней – старушку, оказывается, тоже звали Валентиной.
– Вот ведь совсем из ума выжила, старая, – ворчала попутчица старушки, – у ней День Ангела, а она по кладбищам шатается в морозище такой! Пошли, давай, подруга, замерзла я совсем. На стол поставь, закусь купи. Именины раз в году бывают только…Валентина вернулась домой вся мокрая, продрогшая и невероятно уставшая. Хотела залезть в горячую ванну, но там опять «мылись солдатики». Из-за дверей одной из комнат слышались пьяные возгласы – соседи справляли 23 февраля. На кухне она налила себе горячей воды в таз, поставила его на пол своей комнаты, сняла мокрые чулки. Замерзшие ступни наконец-то почувствовали долгожданное тепло.
Невероятная усталость равномерно разлилась по всему телу. Валечка легла на диван, закуталась в одеяло и закрыла глаза. Фрагменты увиденного за день замелькали в ее голове, как картинки в рекламном ролике: Черная речка, снег, могила Яшки, императив «спи спокойно» на соседнем надгробии. Незаметно для себя Валечка погрузилась в глубокий тяжелый сон.
*****
– Валюня, душа моя, – услышала она мягкий бархатистый голос.
– Яшка?
– Ш-ш-ш. – Яшка поднес указательный палец к своим тонким губам. – Не говори ничего.
– Почему? Где ты был все это время? И как ты сюда попал?
– Сегодня я могу увидеть тебя. День сегодня особый.
– Яшка, как ты оказался здесь?
Яшка не ответил на ее вопрос, он печально посмотрел на нее, покачал головой и произнес:
– Что же ты делаешь с собой, душа моя? Нельзя же позволять делать с собой абсолютно ВСЕ… Нужно же хоть раз проявить твердость…
– Ты что, знаешь, что я …
– Я знаю все… Я очень беспокоюсь за тебя… Очень… Я хочу, чтобы ты поняла одну вещь.
– Какую?
– Мне было очень важно, чтобы ты познала любовь. Настоящую, со всеми связанными с ней переживаниями и испытаниями. Это прекрасное чувство, совершенствующее человека. Но не нужно путать любовь с рабством. Порабощая себя, ты встаешь на путь, который рано или поздно приведет тебя в тупик. Не становись послушным рабом, беспрекословно выполняющим любой приказ. Зомби недостоин любви.
– Ты говоришь, как наша Изольда…
– Валюня, нельзя быть ведомой только эмоциями, – продолжил Яшка, словно не услышав слов Валентины, – ведомой только императивами, исходящими от объекта твоего обожания. Подумай о себе. Прислушайся к себе. Я могу оградить тебя от многих бед и опасностей, но это возможно только, если ты сама это позволишь…
– О чем ты?
– Я не могу говорить с тобой так прямо… Я и так слишком много сказал. Намного больше, чем мне это позволено… Будь благоразумна, Валюня. И осторожна… Люди бывают ужасно эгоистичными. И жестокими…
– Почему ты говоришь мне все это?
– Потому что я не хочу, чтобы ты совершала дальнейшие ошибки. И потому что я люблю тебя.Валечку разбудили крики с кухни. Празднование Дня Советской Армии достигло апогея. «Какой красивый и какой печальный сон», – подумала она.
Открылась дверь. В комнату вошел Кирилл.
– Тебя долго не было, – сказал он.
– Я была на кладбище.
– Где?
– На Серафимовском кладбище.
– А что ты там делала?
– А тебе не все ли равно?
– Ну, дело твое, ходи, где хочешь, – равнодушно сказал Кирилл. – А у меня к тебе новость, – добавил он более бодрым голосом.
На его слова не последовало ожидаемого вопроса. Валечка неподвижно сидела на диване, словно не слыша его слов.
– Не хочешь узнать, какая? – интригующим, почти веселым тоном спросил Кирилл.
– Какая?
– Отец хочет, чтобы мы жили у него. Собирай чемодан.Валечка неохотно встала с дивана и стала снимать висящую на спинке стула одежду. Открыла еще не разобранную больничную сумку и доверху наполнила ее вещами. Через полчаса нехитрый багаж Кирилла и Валечки был собран. Хлопнула дверь коммуналки. Молча парочка направилась в сторону метро.
Глава седьмая Время надежд
Знакомый коридор был пуст. Из кухни доносился шум воды и звон посуды. Кирилл тихо закрыл за собой дверь и опустил на пол дорожные сумки. Из дальней комнаты раздался голос Виктора Евгеньевича:
– Проходите, Валенька! У нас всем места хватит. Ну, где вы там?
Сняв обувь, Валентина прошла туда, откуда доносился голос отца Кирилла. Тот расплылся в счастливой улыбке, попытался привстать на постели, но оказался слишком слабым. Кирилл прошел на кухню и, услышав этот разговор, сказал матери:
– М-да, просто беспрецедентный случай в истории медицины.
– Что ты имеешь в виду?
– Никогда не видел, чтобы инсульт так облагораживал.
Звонкая пощечина оставила на лице Кирилла красный след. Искривленные гневом губы матери исторгли истерический вопль:
– Как ты смеешь, мерзавец! Отец столько сделал для тебя. Он не заслужил от тебя такого цинизма…
– А жить в клоповнике при живых родителях – это не цинизм?
– Ты ничего не понял и никогда не поймешь. Прав был отец. Ты – умный дурак. И эгоист.
Мать вышла из кухни и направилась в комнату, в которой лежал Виктор Евгеньевич. С приветливой улыбкой обратилась к Валечке:
– Валенька, я очень рада, что вы теперь будете жить у нас. Виктор Евгеньевич так хотел этого. Я надеюсь… если вас не затруднит, конечно, вы сможете помогать мне иногда ухаживать за мужем? У меня частные ученики, и я теперь снова преподаю во Втором медицинском – мне дали там несколько часов… Деньги сейчас нужны, понимаете ли, вот и хватаешься за каждую соломинку…
– О чем речь, Елена Альбертовна, конечно же, я помогу.
– Валенька… Простите нас, что все так вышло… Человеку свойственно ошибаться, как говорили латиняне. Может, чайку?
– Если вы не возражаете, я хотела бы принять ванну.
– Конечно же. Чувствуйте себя как дома, обустраивайтесь.
Валечка зашла в уютную, отделанную голубым кафелем ванную комнату, закрыла за собой дверь, осмотрела флакончики на золотистой полке под зеркальным навесным шкафом: Еscada, Lancôme, Chanel – все это было для нее таким контрастом к той ванной на Большой Посадской: с облупленной штукатуркой, ржавой ванной и замотанными паклей и изоляционной лентой трубами. Ей казалось, что ее выпустили из тюрьмы на волю. Валечка включила воду, открыла большой оранжевый тюбик с надписью Trésor, стоящий на краю ванны, и с наслаждением вдохнула сладкий цветочный аромат. Она добавила несколько капель душистого геля в воду, села на пушистый светло-голубой коврик и стала наблюдать, как ванна наполняется белой пеной. Звук воды, запах парфюмированного мыла действовали на нее успокаивающе. «Вот сидеть бы так вечно», – подумала она. Валечка положила подбородок на край ванны и смотрела на горячую струю, бегущую из золотистого крана. Ей не хотелось ни о чем думать, ничего вспоминать, ничего осознавать или анализировать. Ей хотелось просто сидеть на этом мягком коврике, вдыхать теплые пары и пребывать в этом почти сомнамбулическом состоянии.
Приблизительно в таком же состоянии находился и Кирилл. Ему тоже очень хотелось побыть одному. В качестве места уединения он выбрал отцовскую библиотеку. Он включил абажур, лег на классический диван и тупо смотрел на корешки книг. Библиотека, служившая одновременно отцовским кабинетом, была для него в детстве абсолютным табу. Туда он мог заходить только с особого разрешения. Кирилл вспомнил, как родители устроили ремонт в его комнате, когда он со школой уехал на несколько недель в ГДР. По приезду комната была еще не готова, и ему разрешили ночевать в библиотеке. Кирилл тогда не поверил своему счастью. Вместо сна он, конечно же, тайком рассматривал книжки. На самых верхних полках находились книги по медицине, принадлежавшие матери. Приставив лесенку к книжному шкафу, он для начала достал справочник медицинской сестры по инфекционным заболеваниям и всю ночь с ужасом и восторгом рассматривал картинки, иллюстрирующие разные стадии кожных болезней. За справочником последовала энциклопедия по психологии. С тех пор «вылазки» в библиотеку стали постоянными – Кирилл выбирал часы, когда родители отсутствовали и «изучал» запрещенные тома. Он читал все, что нельзя было читать: труды о психических девиациях, ранней детской сексуальности, венерологии. Потом перешел к книгам по искусствоведению, прочел несколько сказок из «Тысячи и одной ночи» и чувствовал себя от этого совершенно взрослым. «Какое это было счастливое время, – вздохнул Кирилл, – и как хорошо все-таки дома!» Но ему здесь уже не будет так хорошо, как было хорошо ТОГДА. Это время ушло, отец был прав. Пришло другое время. Каким оно будет?
Елена Альбертовна позвала Кирилла и Валечку пить чай в гостиную. Чай пили молча. Как на поминках. Каждый думал о своем. Мать постелила им в комнате сына. Уставшая Валечка быстро ушла спать. Кирилл снова заперся в библиотеке. Там он и заснул.
*****
Огромная лохматая лапа занеслась над лицом Кирилла. Острые когти засверкали, как кинжалы, и вонзились ему прямо в шею. Жгучая боль, как ток, пробежала по всему его телу. Когти другой лапы уже впились ему в живот. Болевых точек было так много, что Кирилл даже не успевал концентрироваться на боль. Прошло несколько секунд, и он перестал что-либо ощущать, он чувствовал только мокрое тепло – Кирилл истекал кровью.
Он вскочил на постели. Кошмары не снились ему давно. Кирилл ненавидел кошек – как мелких домашних, так и крупных хищных. Еще маленьким он терпеть не мог сказку о глупом мышонке. Родители даже запретили бабуле читать ее на ночь. Говорят, дети не воспринимают жестокость так, как ее воспринимают взрослые. Детские сказки полны насилия и пугающих сцен. Кирилл же осознавал это в полную силу и не желал принимать. Как это должно быть ужасно, быть съеденным заживо! Кирилл видел однажды, как кошка поймала воробья и перед тем, как сожрать его, долго играла со своей жертвой. Каждой клеткой он чувствовал ужас, который должна была испытывать несчастная птица. Этот ужас пронзал его каждый раз, когда он видел кошек или слышал кошачий крик.
Что это? Что бы сказал на этот счет какой-нибудь Зигмунд Фрейд или Карл Юнг? Комплекс вины? Перед кем? Перед Валечкой? Да, он ведет себя как потребитель. Он часто поступает некрасиво. Но с человеком можно поступать настолько хорошо или плохо, насколько хорошо или плохо он позволяет с собой поступать. Кирилл повернулся на бок и снова заснул.
*****
Наступило утро. Завтракали тоже молча. Кирилл рано ушел, а Елена Альбертовна стала показывать Валечке квартиру. Она походила на музей или кино «про заграничную жизнь». Каждая деталь интерьера была продумана, все ловко скомпоновано: цвета, мебель, аксессуары. В дальнем углу большой гостиной стоял черный лакированный рояль. Ножки и пюпитр были изящно стилизованы под стебли лилий. Такой же была приставленная к роялю винтовая табуретка. В изгибах подставки для нот затерялась надпись «BERDUX». Над роялем висел застекленный и облаченный в овальную раму плакат какой-то выставки. Плакат изображал изящную ограду с необыкновенно красивым уличным фонарем. В нижней части постера красовалось слово «Jugendstil». Елена Альбертовна объяснила Валечке, что Виктор Евгеньевич всегда обожал стиль модерн и обставил квартиру, отдавая должное этой слабости. Энергетика рубежа веков всегда восхищала главу семейства. В модерне нет напыщенности барокко или холодности классицизма. Этот стиль элегантен и тепл. Валечка должна обязательно посмотреть альбомы по искусству – целый книжный шкаф библиотеки уставлен книгами о модерне. Там есть книги о Бердсли, репродукции рисунков Оскара Уайльда и картин Альфонса Мухи. Валечке были незнакомы эти имена, и от этого ей был особенно лестен тот факт, что Елена Альбертовна так просто упоминает эти имена в разговоре с ней. Значит, она думает, что Валечка тоже разбирается в искусстве. Нужно обязательно почитать какие-нибудь книжки из их библиотеки. Очень хочется равняться на таких особенных людей, как Кирилл и его родители. Елена Альбертовна была очень приветлива и словоохотлива. Ни одна деталь обихода не осталась без ее подробного комментария. Вот от кого унаследовал Кирилл свое красноречие и талант интересно рассказывать. Мать Кирилла говорила много, но Валечке не было скучно. Часть предметов мебели Виктор Евгеньевич получил от отца – коренного петербуржца и высокопоставленного чиновника. Часть была приобретена в антикварных магазинах. Раньше старинная мебель стоила копейки – люди желали избавиться от старой «рухляди», мечтая о типовых мебельных гарнитурах, совершенно не понимая, что красивые вещи ценны всегда, и время над ними не властно. Ширпотреб из прессованной стружки обязательно рано или поздно закончит свой век на помойке, а шедевры всегда будут в почете. Это сейчас все спохватились. Зайдешь в антикварный магазин – на ценниках одни нули… А раньше… Уровня не было у людей, элементарного уровня…В гостиной они провели ровно три четверти часа. В завершении «экскурсии» они дошли до буфета. Он содержал в себе массу интересных вещей. У каждого предмета была своя история. Вот эти фужеры на толстых янтарного цвета ножках Виктор Евгеньевич привез из Бонна, когда ездил в ФРГ в составе торговой делегации. А вот и групповой портрет на фоне памятника Бетховену. А этот золоченый рог с мозаикой из бирюзовых камней был подарен ему первым секретарем Тбилисского горкома. Это музейная вещь. Удивительно, что грабители, «пожаловавшие» к ним в прошлом году, не унесли ее с собой. Они, кажется, не очень разбирались в том, что брали. Взяли видеомагнитофон, Кирюшин синтезатор, несессер Елены Альбертовны с итальянской косметикой и бижутерией и несколько золотых украшений. А истинные ценности, в общем-то, остались нетронутыми. В библиотеке Виктора Евгеньевича много дореволюционных изданий, о которых мечтает любой букинист. Он, к сожалению, сам многие из них продал. Время сейчас такое. Смутное. Снова фотография. Десятилетний Кирилл в обнимку со сверстниками в голубых тельманновских галстуках. Это поездка в ГДР. А это кубок с регионального турнира по шахматам. Сколько же здесь всего! Фотографий, трофеев из командировок и турпоездок. Все они документировали насыщенную событиями жизнь семьи Корольковых. Неужели она теперь вхожа в эту семью? Неужели станет ее полноправным членом?
Перед тем как направиться из гостиной в другие комнаты Валечка бросила на это помещение еще один беглый взгляд из перспективы коридора. Как же все уютно! Как совершенно «не по-советски» богато и комфортно! Эти стены изумрудного цвета, эти мягкие диваны, эти картины! Как же, наверное, тяжело было Кириллу, привыкшему к хорошей жизни, расставаться со всем этим! Как трудно было привыкать к грязной коммуналке на «Горьковской». Но он сделал это. Ради нее. Какой же он все-таки умничка… И как он похудел… Какой у него изможденный усталый вид… Бедненький! Как же она любит его! Как же хорошо, что теперь закончились все злоключения… Все отлично. А то, что она была в больнице, это… Это, как говорила Галька, дело житейское. В конце концов, она сама виновата. Она подвела Кирилла. И он от этого тоже страдал. Больше он не будет страдать из-за нее. Никогда. Кирилл. Особенный. Талантливый. Ее Кирилл.
Ближе к вечеру Елена Альбертовна начала посвящать Валечку в тонкости ухода за больным: показала, как вводить питательную жидкость через зонд в желудок больного, как обрабатывать клапан зонда дезинфицирующими средствами, как подкладывать судно и обмывать Виктора Евгеньевича. Валечка делала все очень умело, осторожно и деликатно, как опытная сестра. Выполняя эту работу, Валентина думала только об одном: как бы найти нужный момент и расспросить Виктора Евгеньевича о Яшке – как эта нереальная встреча могла произойти? О чем еще они говорили? Валечка решила подождать несколько дней – невежливо сразу напрягать человека вопросами.
На Восьмое марта все остались дома. Только Кирилл куда-то исчез. Где-то в полдень он появился с битком набитыми продуктовыми сумками и цветами. Кирилл принес два огромных букета роз: белые – матери и красные – Валечке. Он поцеловал Елену Альбертовну в щеку, а Валечку – в губы. Он был снова таким красивым и ласковым. Кирилл отправил Валечку и мать смотреть телевизор, а сам занялся праздничным меню. Он уже разобрал сумки, приготовил маринад для телятины и вымыл овощи, когда на кухню зашла Валечка:
– Может быть, тебе помочь?
– Ну, вообще-то, вам следует сегодня отдыхать, но присутствие на кухне такой замечательной зайки, как ты, только будет способствовать моему кулинарному творчеству.
– А, по-моему, кулинарное творчество – чисто женское дело…
– Ты не права, лапочка, ох как ты не права! Все шеф-повара в пятизвездных отелях на этом «шарике» – преимущественно мужчины. Все самые известные зарубежные кулинарные шоу – в руках мужчин. Все-таки, кое-что мы можем делать лучше вас. Но не обижайся – вы и только вы вдохновляете нас на невозможное. На подвиги, на создание шедевров и так далее. – Кирилл улыбнулся и, сменив свой патетический тон на более спокойный, тихо сказал: – Если очень хочется помочь, порежь огурчики-помидорчики.Валечка взяла разделочную доску и начала резать помидоры. Кирилл надел на нее передник, обнял за талию и нежно поцеловал в затылок. Он снова назвал ее лапочкой. Значит, все снова будет хорошо. Валечка так тяжело переживала то время, когда он был зол или недоволен, когда не разговаривал с ней, когда был сдержан или груб. Она так боялась потерять Кирилла, потому что без него не могла. Эта была какая-то зависимость, которую она не могла себе объяснить. Она могла столько еще сделать, стольким пожертвовать ради одной его улыбки, ради одного прикосновения.
Кирилл мешал соусы для салатов, подливки и крем для торта, давал пробовать все это Валечке, поднося ложечки к ее рту и осторожно касаясь ее подбородка, словно она была дитя. Смешно морщился, когда она говорила, что чего-то не хватает, и искренне радовался, когда ей нравилось. Все-таки, каким нежным он может быть! Приготовление праздничных блюд было полно такой чувственности, такого ощущения счастья, что хотелось готовить бесконечно. Валечке хотелось, чтобы этот день не кончался никогда. Она снова была на «седьмом небе». Она уже забыла обо всем плохом. Кирилл снова с ней. Он, конечно же, и раньше был с ней, но теперь он с ней целиком, по-настоящему.
Виктор Евгеньевич поднял бокал с приготовленным ему морсом и произнес тост:
– За женщин в нашем доме – прекрасных и самоотверженных.
Валечка была пьяна от шампанского и пьяна от взгляда Кирилла – он не спускал с нее глаз весь вечер. И этот вечер наконец-то перешел в ночь. Нежную и грубую. Божественную и животную. Необыкновенную.Начались будни. Елена Альбертовна снова пошла читать лекции. Кирилл был то на работе, то в институте. Валечка наконец-то осталась одна с отцом Кирилла. Идеальный случай расспросить его о Яшке. Валечка надела на Виктора Евгеньевича чистую пижаму, причесала его и посадила в инвалидное кресло. Затем перестелила постель и присела на короткое время рядом. Идеальный момент заговорить о Яшке. Только было она собралась начать разговор, как Виктор Евгеньевич вдруг схватил ее за руку и зарыдал:
– Валенька, простите меня, Христа ради. Простите меня, Валенька.
– За что, Виктор Евгеньевич?
– Я злодей, Валенька, нет мне прощения.
– О чем вы?
– Я же убить вас хотел. Убить! Понимаете?
– Виктор Евгеньевич, вы, наверняка, что-то путаете. У вас было кровоизлияние в мозг. Вы не в себе… Вам нужно отдохнуть. Давайте я помогу вам пересесть на постель.
– Нет, Валенька! Я не могу ходить, у меня трясутся руки, но память у меня еще не отшибло… Я был ужасным человеком. Я был … Я чуть не стал убийцей.
Виктор Евгеньевич опустил лицо в Валечкины ладони и плакал, как маленький ребенок. Валечка слушала Виктора Евгеньевича и не верила своим ушам. Она гладила его по трясущейся голове, не зная как его утешить:
– Успокойтесь, пожалуйста. Я прощаю вас. Конечно же, я вас прощаю. Давайте забудем все плохое. Теперь все у нас будет замечательно.
– Только не бросайте нас, Валенька. Вы… Я так был несправедлив к вам… Так слеп. Не бросайте нас. И Кирилла не бросайте.Через несколько дней у Виктора Евгеньевича пропала способность говорить.
*****
Несмотря на тяжелую болезнь отца Кирилла, жизнь стала как-то налаживаться, принимать гармоничные формы. Валечкина подруга Аллочка, живущая в Голландии, узнав о болезни Виктора Евгеньевича, прислала с оказией целых три огромных коробки специальных высококачественных «взрослых» подгузников и набор отличных средств по уходу за кожей для лежачих больных: присыпок, лосьонов, обещала прислать еще и раздобыть нужные лекарства…Кириллу в этом году фактически во всем сопутствовал успех. Уже на последнем курсе он нашел место менеджера по продажам в крупной строительной фирме. Через месяц после прихода Кирилла в компанию генеральный и исполнительный директора серьезно поссорились. Исполнительный директор основал свою фирму, став конкурентом для своего бывшего партнера, и переманил туда сообразительного и работоспособного Кирилла. То, что Кирилл знал два языка, было тоже большим плюсом – за полгода фирма стала официальным дистрибьютором двух больших европейских концернов.
Сначала компания снимала под офис две маленькие комнатки в одном из НИИ. Уже через полгода они отгрохали себе огромное представительство в центре. Должность исполнительного директора теперь занимал Кирилл.
За это время Кирилл, что называется, «поднялся»: обзавелся служебной машиной, мобильником, а еще через пару месяцев снял шикарную квартиру у метро «Чернышевская» – просторную, меблированную и отремонтированную по европейским стандартам.
Отцу на первую половину дня наняли сиделку, вечером за ним ухаживала Елена Альбертовна и Валечка. Здоровье Елены Альбертовны сильно сдало за последние месяцы, и вскоре она и сама слегла в больницу с диагнозом «ишемическая болезнь сердца». Уход за Виктором Евгеньевичем почти полностью лег на плечи Валечки. Сиделка часто подводила, и Валечке приходилось утром отпрашиваться с работы. Вскоре она больше не могла работать консьержем – слишком часто брала отгулы.
Спустя некоторое время Кирилл через знакомых нашел двух других квалифицированных медсестер-сиделок – Ирину и Зарину. Они сняли с Валечкиных плеч огромную часть забот по уходу за больным. Всех забавляли созвучие и сходство имен медсестер и их абсолютное различие в фактуре и темпераменте. Ирина была мрачной, молчаливой и сдержанной, Зарина же, наоборот, добродушной, болтливой и очень услужливой. Высокий рост, солидный вес, медленные движения и низкий голос Ирины были полным противоречием почти лилипутской фактуре ее коллеги: маленькая, сухонькая, с писклявым голоском, она быстро и бесшумно сновала по квартире – стелила белье, стерилизовала инструменты, мыла судно. Все это происходило так быстро и тихо, что всем казалось, что в квартире поселился домовой.
В этой противоположности характеров и внешних данных двух коллег было что-то комедийное. Когда они иногда приходили вдвоем, все невольно начинали улыбаться. Этот контраст не мог не вызвать улыбки, ибо невозможно не ухмыльнуться, когда перед тобой стоят Тарапунька и Штепсель, Бим и Бом или Пат и Паташон.
К этой экстремальной разнице сначала трудно было привыкнуть. Ирина почти всегда молчала и избегала прямого обращения к кому-либо. Она почему-то не любила называть людей по именам. Если необходимость позвать кого-то была неизбежной, она обычно начинала свое обращение с междометий и императивов: «Ой, смотрите!», «Ах, подождите!». Зарина же безустанно тараторила и заискивала. Почти все слова она употребляла в уменьшительно-ласкательной форме: ручка, ротик, таблеточка, ампулка. Даже Елена Альбертовна стала Еленочкой Альбертовной. Поначалу мать Кирилла раздражала чрезмерная слащавость Зарины, но вскоре она привыкла к ней. Ведь неважно, какие эмоции вызывает в тебе человек – важно, что он грамотно и добросовестно выполняет свою работу. Ведь это такое отличное чувство – знать, что ты не повязан по рукам и ногам, что у тебя есть свободные пространства и отдушины. Так каждый раз думала Елена Альбертовна, уходя на работу. Еще год назад она считала необходимость возобновления преподавательской деятельности суровым ударом судьбы, следствием неблагоприятной финансовой ситуации. Сейчас она видела в своей работе спасение. Спасение от монотонности распорядка дня тяжелобольного человека, от физической работы, с этим распорядком связанной. Ее «часы на кафедре» были для нее железным алиби, когда хотелось просто выпить чашку шоколада в пирожковой или прогуляться по Летнему саду. «У меня работа» – это отличный аргумент. Об этом можно сказать по телефону сиделке, заставив ее придти на час раньше или задержаться на час позже, об этом можно заявить той же Валечке, «зарядив» ее сидеть со стариком. Ведь, в конце концов, себя тоже нужно беречь. Чем дольше она, хранительница очага, проживет на этом свете, тем дольше сохранит себя для сына и мужа. И всем от этого будет лучше. Да и ей самой тоже будет неплохо.
Со дня появления «Тарапуньки и Штепселя» в доме Корольковых в Валечкиной жизни вдруг появилась масса свободного времени. Однако отсутствие повседневных забот вовсе не радовало ее, а скорее тяготило. На этой новой ступени совместной жизни с Кириллом у Вали появилось очень многое – комфортная обстановка, конец безденежья, время, которое она могла тратить только на себя. Не было в ней только одного – Кирилла. Он был настолько загружен делами, что часто появлялся только к полуночи. А если и был дома, то, как правило, или «висел» не телефоне, или печатал что-то… А ей нестерпимо хотелось просто поговорить с ним о каком-нибудь пустяке. Выходы в свет сводились к деловым ужинам с незнакомыми людьми – клиентами или поставщиками Кирилла. Валечка всегда сильно уставала от такой формы времяпровождения – ей трудно было вести вымученные разговоры ни о чем. Молчать запретил Кирилл – это было неприлично.
Новые люди, которых Кирилл приводил домой, тоже не особо радовали Валентину. Одним из них был Вовчик – сначала он был представлен ей как Владимир Арсеньевич, генеральный директор их фирмы и партнер по бизнесу. Через короткое время он стал просто Вовчиком. Валечку все раздражало в этом человеке: и внешность, и тембр голоса, и манеры, а точнее, их полное отсутствие. Вовчик был маленьким, но крепким приземистым мужчиной лет тридцати пяти с широкими плечами и круглой головой, причем голова эта, как бы случайно, отрастала прямо из плеч – шея у Вовчика почти отсутствовала. Стригся он всегда очень коротко, то ли потому, что считал это практичным, то ли потому, что хотел выглядеть особенно безобразно – щетинистые волосы всегда стояли перпендикулярно голове, как иглы у ежа. Он старался держать деловой стиль одежды, нося классические пиджаки и брюки со стрелочками, но аксессуары подбирал какие-то нелепые – толстые цепочки, огромные перстни. «Наверное, хочет быть похожим на бандита. Не человек, а карикатура какая-то, – подумала Валечка, увидев его впервые, – а может быть, он бандит и есть, сейчас это модно». Непонятно только, как Кирилл может терпеть рядом с собой такого человека, как может находить с ним общий язык? А общий язык они действительно находили – это было видно по тому, как часто Вовчик приходил к ним домой и как часто оставался даже ночевать. Валечка всегда содрогалась, когда слышала в коридоре этот голос. Мимика и дикция партнера Кирилла раздражали ее особенно – они были невероятно отвратительными: при разговоре Вовчик всегда очень широко растягивал свой корытообразный рот с двумя золотыми коронками на передних зубах, как будто хотел постоянно улыбаться. Все произносимые им гласные звучали от этого искаженно. Вместо «такая» у него получалось что-то вроде «тэкая», вместо «сказать» – «скызать». Такого тяжелого говора не было даже у Гальки и Бориса. К манере общения Вовчика также трудно было привыкнуть: уже с первых дней знакомства он вел себя с Валечкой так, как будто был как минимум близким родственником. Северному темпераменту Валентины это претило. Она всегда любила выдерживать дистанцию с плохо знакомыми людьми. Неудивительно, что такие прозвища как «зая», «рыба» и «лапа» заставляли ее то и дело морщиться. Приход Вовчика всегда ассоциировался у Валечки с разочарованием: привыкшая к сильной занятости и частому отсутствию любимого человека, она каждый раз невероятно радовалась, когда слышала щелчки отпираемого ключом замка – и каждый раз невероятно расстраивалась, когда слышала в прихожей не только голос Кирилла, но и ненавистный «тенорок» нового знакомого.
Валечке очень не хотелось делить Кирилла с другими людьми. Однако было очевидно, что Вовчик, клиенты, поставщики и постоянные телефонные разговоры однозначно станут теперь неотъемлемой частью их жизни. Ей так хотелось быть нужной Кириллу, как это было когда-то. Теперь же она даже не могла порадовать его своим кулинарным искусством – Кирилл почти не ел дома. Может быть, она могла бы быть полезной ему по работе, могла бы как-то поучаствовать в его делах? Галька и Аллочка, например, работали в фирмах своих мужей. Почему бы и ей не попробовать стать частью того, что занимает почти все время Кирилла? Об этом нужно поговорить.
Вернувшись от Виктора Евгеньевича, она застала Кирилла за телефоном. Он разговаривал по мобильнику с клиентом. Нервно кивнув Валечке, он тут же продолжил беседу: – Да, да, Вероника Генриховна… Все камины оборудованы специальными каминными кассетами с шамотным камнем и огнеупорным стеклом… Немецкое качество с двухгодичной гарантией… Отделка может быть любая – хотите рококо, хотите классика или вообще готика или романика. У нас есть отличные мастера… Представляете? Наше высокохудожественное оформление, помноженное на европейские технологии!!! Что? Какие гаражные ворота? Да какие пожелаете: ламельные, подъемно-поворотные… Все с электрическим приводом и, естественно, с пультами дистанционного управления. Я пришлю вам проспектики с курьером – сами посмотрите, выберете…
Диалог продолжался почти час. То ли все предлагаемое Кириллом было недостаточно эксклюзивно для упомянутой в беседе Вероники Генриховны, то ли она просто хотела поболтать. Валечка вспомнила, как Кирилл рассказывал о жене какого-то нувориша с большими связями в новом «бомонде». Возможность оформить ее особняк сулило компании рекомендации для директоров инофирм, политиков, состоятельных деятелей искусства и частных лиц, нуждающихся в реставрации, ремонте и отделке объектов недвижимости. Видимо, эта Вероника Генриховна и была той гражданкой, от слова которой зависела перспектива новых заказов. Иначе бы Кирилл не тратил на нее столько времени. Какое это должно быть сложное искусство – искусство убеждения. Как это трудно – доказать, что ты лучше других. Но Кирилл – такая молодчина. И у него обязательно получится, потому что он действительно лучше других. Лучше всех!
Когда телефонный разговор был окончен, Кирилл сел на диван и закурил. Он был одет в черный тонкий свитер и темно-серый пиджак с воротником-стойкой, походящий на военный мундир. Так элегантно мог выглядеть только знаменитый артист с обложки какого-нибудь зарубежного журнала. Снова зазвонил телефон. Кирилл достал из внутреннего кармана записную книжку и стал что-то поспешно записывать. Валечка прислонилась к дверной раме и стала тайком наблюдать за ним. Нет, она, пожалуй, не наблюдала, а любовалась, как любуются картиной в музее… Ее восхищала каждая деталь, каждый нюанс. Кирилл начал отращивать волосы. Они уже доставали до плеч. Иногда Кирилл собирал их в маленький хвостик. И это ему очень шло, как шло абсолютно все. «Пожалуй, ему пойдет даже лысина», – подумала Валечка. Сегодня волосы были распущены и зачесаны назад. Их светло-русый цвет был отличным контрастом к темной одежде. Когда Кирилл наклонялся над столом, разыскивая какие-то бумаги, пряди волос падали ему на лицо. Он убирал их со лба тонкими пальцами. Какой у него мужественный профиль! И какие женственные пушистые черные ресницы! И эти ресницы обрамляют такие умные и выразительные глаза! Этот мужчина – ее избранник. И она готова сделать для него все. Подчиняться ему, восхищаться им, жертвовать собой, завоевывать его каждый раз заново. Как все-таки жаль, что она так редко видит его! Нужно обязательно поговорить с ним насчет возможности работать в его фирме. Тогда она сможет видеть его каждый день. Тогда дни приобретут значение и смысл.
Очередная деловая беседа была завершена. Кирилл зажег еще одну сигарету и прошелся по комнате, думая о чем-то. Наконец он снова сел на диван. Валечка присела рядом и тихо спросила:
– Кирилл?
– Да?
– Я давно хотела спросить тебя: у тебя нет в офисе для меня какой-нибудь работы?..
Кирилл посмотрел на нее с недоумением, подумал и сказал:
– Нам технические переводчики нужны…
– Ну, ты же знаешь, я не умею…
– А что ты умеешь? – с издевкой в голосе спросил Кирилл.
Валечка, не ожидавшая такого поворота в разговоре, замолчала и опустила глаза.
– Ну, собственно с этого и следовало начинать. Что ты там будешь делать? Сиди лучше дома. В консьержах у нас нет надобности…Снова зазвонил сотовый телефон. Кирилл вышел в коридор. Через несколько секунд захлопнулась входная дверь.
От обиды Валечка расплакалась. Вытирая слезы, надела туфли и плащ. Подождала, пока машина Кирилла покинет двор, и вышла на улицу.
От нечего делать прошлась по Невскому. Купила в «Севере» торт. Навестила родителей Кирилла, заночевала у них. Елена Альбертовна очень обрадовалась Валечкиному приходу и обрушила на нее целый шквал новостей – и плохих, и хороших. К хорошим относилась новость об успехах, которые сделал Виктор Евгеньевич за последнее время. Наконец-то физиотерапия и лечебная гимнастика принесли свои долгожданные плоды: отец Кирилла уже мог уверенно вставать с постели, самостоятельно пересаживаться с кровати в кресло. Только для походов на такие «дальние дистанции», как туалет или кухня, ему нужна была поддержка посторонних. К разряду плохих новостей относился рассказ о глубоком разочаровании Елены Альбертовны в сестре-сиделке Зарине – та оказалась воровкой. Мать Кирилла обнаружила пропажу вещей уже через две недели после того, как Зарина заступила на работу. Сначала Елена Альбертовна списывала все на свою рассеянность. Постепенно пропавших вещей становилось все больше, и в ее сознание закрались сомнения. Позже мать Кирилла обнаружила странную закономерность: каждый раз, когда Зарина, посмотрев на какой-либо предмет, произносила фразу «у меня дома такой же», данный предмет через несколько дней исчезал из домашнего обихода Корольковых. Однозначно Елена Альбертовна поверила своим подозрениям, когда из шкафа исчез комплект персидского постельного белья. Пододеяльники, наволочки и простыни из чистого шелка были любимым бельем Елены Альбертовны. Еще неделю назад она постирала их вручную и хотела постелить в спальне на следующей неделе. Синие лилии на сиреневом фоне очень гармонично сочетались с цветом стен, в который была покрашена спальня. Елена Альбертовна обожала это белье. Краски этого текстиля успокаивали ее. Мама Кирилла очень любила окружать себя красивыми цветовыми гаммами – она называла это «цветовой терапией». Когда Зарина заговорила об этом белье, Елену Альбертовну пронзил ток – у Зарины не могло быть «такого же». Этот комплект был в своем роде эксклюзивом. Это постельное белье ей подарила жена одного иранского аспиранта, учившегося в СССР, и изготовлено оно было в маленькой артели, принадлежащей ее отцу. Когда белье пропало, Елена Альбертовна пришла в настоящее бешенство и приняла решение поймать нахалку с поличным. Однажды в присутствии Зарины она демонстративно сняла с себя очень красивый аметистовый кулон на бархатной ленточке и положила его в маленькую шкатулочку, покоящуюся в верхнем ящике комода. На следующий день Елена Альбертовна «пошла на работу» и, громко хлопнув входной дверью, осталась в коридоре. Услышав звук выдвигаемого ящика, она на цыпочках прокралась к спальне. Заглянув из-за угла, она увидела Зарину, вынимающую из шкатулки вожделенный кулон. Елена Альбертовна встала в проеме двери и сделала фото, щелкнув заготовленной заранее «мыльницей». Дальше все было, как в плохом детективе, – Зарина валялась в ногах, обещая вернуть все и умоляя не сообщать на работу. Елена Альбертовна попросила ее уйти и больше никогда не появляться в их доме. На следующий день под дверью Корольковых стояла большая дорожная сумка с украденными вещами. Еще через день Елена Альбертовна сменила в доме все замки. Новую связку ключей она передала Валечке. Это ужасно, когда никому нельзя доверять. И это так прекрасно, когда рядом существуют такие замечательные, отзывчивые и честные люди как Валечка. Последний комплимент был понят Валентиной правильно – видимо, в ближайшее время она должна будет сидеть с Виктором Евгеньевичем…
Придя наутро домой, Валечка увидела на кухонном столе два обтянутых бархатом футляра – один плоский и продолговатый, а другой выпуклый полукруглой формы. На обоих была выгравирована золотистая надпись: «Cartier». Валечка открыла один и увидела очень изящный золотой браслетик… Открыла другой и обнаружила кулон с бриллиантом в виде капли на золотой цепочке… Валечка была так удивлена подарками, что совсем не заметила стоящего в дверном проеме Кирилла…
– Нравится? – произнес он…
Валечка вздрогнула от неожиданности, неловко улыбнулась и спросила:
– Это что, мне?
– А кому же еще? Тебе – самой замечательной лапочке на свете… Которая столь великодушно терпит такого мерзкого буку. – Кирилл смешно надул губы и Валечка звонко рассмеялась – Понимаешь, эти клиенты… они, кого хочешь, с ума сведут… С трудом переношу упадничество, помноженное на манию величия. Так называемые «новые русские»… Ну, в общем, вчера не мой был день.
– А сегодня твой?
– Наш. Давай посидим вечером где-нибудь?Они пошли в «Швабский домик» – модный немецкий ресторан на Новочеркасском. Валечка никогда не была там… В ресторане уже сидело множество гостей. Многие обратили внимание на красивую пару. В течение всего вечера Валентина замечала на себе завистливые взгляды посетительниц. На Кирилла женщины поглядывали заинтересованно. «Пусть завидуют, – думала Валечка, – мечтать не вредно». Ей было невероятно хорошо. Уютная атмосфера ресторана поднимала настроение. От красного вина, поданного к мясу и шпецле, приятно кружилась голова. Большинство гостей пило пиво, но Кирилл знал, что Валечка не любит этот напиток и предложил ей попробовать нижнерейнское сухое. Он был необыкновенно внимателен и нежен, рассказывал много и интересно. Рассказал про фахверк – специальный тип строительства, зародившийся в Европе еще в Средневековье и переживший свой расцвет в четырнадцатом веке в Германии. Интерьер ресторана стилизован под фахверк, потому что в исторических центрах Швабии преобладает именно фахверковая архитектура. Этот регион Германии вообще имеет свой особый колорит. И диалект, на котором там говорят, весьма забавен. В подтверждение своих слов Кирилл произнес фразу на чистом немецком и затем повторил ее в диалектально-окрашенном варианте. Получилось очень смешно. Потом Кирилл рассказал о происхождении диалектов и их разнообразии. Валечка слушала его и думала о том, что Кирилл, в общем-то, совсем не изменился. С ним было также интересно, как тогда в театре, – в одну из первых их встреч. Он стал сильнее и опытнее, но остался тем же начитанным и языкастым красавчиком, умеющим превратить любой вечер в настоящее событие. Искусством ведения беседы Кирилл владел в совершенстве. И еще в одном виде искусства он был непревзойденным мастером – в искусстве удерживать свою избранницу рядом с собой. Каждый раз, когда Валечка совершенно переставала верить в перспективу их отношений, он, будто чувствуя ее тревогу и отчаяние, удивлял тем или другим сюрпризом, знаком внимания…
Знаков внимания на этот раз было на редкость много. Буквально через неделю Кирилл пришел домой с сияющим лицом и демонстративно бросил на стол авиабилеты.
– Что это? – спросила Валечка.
– А это, лапочка, наше с тобой путешествие в Северную Италию.
– Как? – не веря своим ушам, воскликнула Валечка.
– А так, зайка моя. Я на строительную выставку еду в Больцано. Это на границе между Австрией и Италией. Там один наш итальянский поставщик выставляется. Мечтает основательно завоевать восточноевропейский рынок. Вышел на нас где-то полгода назад. Грамотно оценив наш потенциал, он понял, что мы и есть его шанс. Мы сделали несколько пробных заказов и согласились подписать дистрибьюторский договор. А он, желая нас как следует умаслить, предложил в качестве представительского подарка небольшой двухнедельный вояж на две персоны по Венеции, Вероне и их окрестностям. Мы с Вовчиком кинули жребий – и я выиграл! – Кирилл восторженно захохотал.
– Это правда? Ты не шутишь?
– Я понимаю твой скепсис. Я и сам сначала не поверил. А особенно недоверчивой ты станешь, когда я скажу тебе, где мы с тобой будем жить…
– Где?
– В фамильном особняке президента компании на озере Гарда! Знаешь, какая там сказочно теплая и солнечная осень!
– Кирилл, это невероятно! – буквально завизжала Валечка и бросилась ему на шею.
– А места там, какие живописные! Хоть стихи пиши. Между прочим Гете, побывав там, забросил к чертовой матери «Бурю и натиск» и стал убежденным классицистом, творя с тех пор исключительно античными метрами… И, кстати, из каждого сквера тебе обязательно бюстик этого самого Гете улыбается. Как у нас раньше это было с бюстиками Ленина! – Кирилл снова захохотал.
– А ты что, там уже был?
– Нет, не был, но много об этом читал.
– Кирилл, это просто сказка!
– Да… Сбываются мечты. Знаешь, о чем я всегда мечтал? – спросил Кирилл, осторожно опуская Валечку на пол.
– О чем?
– Послушать «Набукко» под открытым небом.
– «Набукко» – это что?
– Это бессмертная опера Верди. Ее будут давать в Арене ди Верона. Какой в «Набукко» божественный хор пленных! – Кирилл напел красивую мелодию, которую Валечка где-то уже слышала. – У меня и билеты уже есть!
– Здорово!
– Только, к сожалению, мы не все дни будем вместе. Дня три мне нужно будет заняться делами, посидеть с итальяшками в их офисе, цены и скидки обсудить. Так что тебе придется немного «поскучать» с гидом. А гид у них, надо сказать, волшебный юноша – сын потомка русских эмигрантов и итальянки. По-русски говорит с акцентом, а темперамент настоящий итальянский. Так что обещай, что не будешь обращать внимание на его приставания!
– Обещаю.
– Ну, смотри, а то у меня тоже кров га-а-рячий! – произнес Кирилл с грузинским акцентом.
– Обещаю-обещаю, – засмеялась Валечка, – а когда мы едем?
– Через две недели.
– Постой, а как же виза? Надо же документы подавать…
– А об этом я уже подумал. Чтобы не портить тебе сюрприз, я, лапочка, все уже организовал. Для этого пришлось на время украсть твой загранпаспорт.
– Как же так? А там же анкеты надо заполнять с личными данными.
– Валь, не будь такой наивной! Ты что думаешь, сегодня так трудно узнать даты, место рождения твоих родственников и прочую лабудень? К тому же, в таких вещах еще играет роль, кто финансирует твое пребывание, кто поручается за тебя. А приглашают нас на этот раз очень солидные лица.
– Ну, ты даешь!
– Да уж. Ты меня всегда недооценивала. Так что начинай собирать вещи!Валечка собирала чемоданы. Обычно сбор вещей у нее всегда был связан с негативными эмоциями. С отъездами Кирилла, с разлукой, с печалью. На этот раз все было совершенно по-другому. Они впервые поедут куда-то вместе. И не куда-то, а в Италию. Валечка гладила рубашки Кирилла и то и дело заглядывала в купленные Кириллом пестрые путеводители. Венеция! Прогулки на гондолах, площадь Святого Марка, мост Риальто. Дом Джульетты в Вероне. Неужели она увидит все это? Невероятно!
До поездки оставалась ровно неделя. Волнение немного улеглось. Ехать решили прямо из дома родителей. Туда и завезли чемоданы. Кирилл хотел отметить всей семьей их первую совместную загранпоездку. Да и Елена Альбертовна попросила Валечку еще пару дней посидеть с отцом Кирилла. За это время она смогла бы «разгрести» свои дела на кафедре. Валечка охотно погрузилась в повседневные заботы. Когда занят, не так волнуешься. Так быстрее идут дни. Вот прошел еще один. Снова настало утро. Покормив Виктора Евгеньевича завтраком и отведя его в туалет, Валентина принялась листать русско-итальянский разговорник. Вдруг Кириллу станет плохо во время их поездки? Что нужно будет сказать тогда? Chiami um ambulanza! Вызовите скорую… Нет. Пожалуй, так плохо Кириллу не будет. Пусть им как максимум понадобится аптека… Dove la farmacia piu vicina? Где аптека? Как легко запоминаются слова и выражения! Это все потому, что она учит их, думая о любимом человеке. Надо изобрести такой метод изучения языков. Во влюбленном состоянии. Наверняка, это будет эффективнее всяких там модных методов изучения во сне или под гипнозом. Как же Валечка счастлива сейчас! Это счастье было настолько неожиданным, что в него невозможно было поверить. Может быть, оно действительно невозможно? Валентина очень боялась этого чувства абсолютного счастья. В последний раз, когда она подумала, что безумно счастлива, погиб Яшка.
Грохот бьющегося стекла и стоны заставили Валечку вздрогнуть. Она вскочила с кресла и побежала к Виктору Евгеньевичу. Снова зазвенело стекло. Ворвавшись в ванную комнату, Валечка обнаружила Виктора Евгеньевича на полу. Среди окровавленных осколков она увидела огромные градины. Боже мой! Откуда осенью может быть град! Да еще такой – размером с хорошую вишню или даже сливу. Видимо, отец Кирилла обернулся на грохот и был накрыт целым шквалом осколков. А потом, испугавшись града, попытался встать, но упал. Отец Кирилла жалобно стонал и мычал, пытаясь подняться. Он попробовал опереться на правую руку, но вскрикнув, потерял сознание. Все его бледное лицо было испещрено огромными ссадинами. Боже мой! Какое несчастье! Град попал в окошко как раз в тот момент, когда Виктор Евгеньевич сидел на унитазе. Вообще, наличие окна, ведущего на улицу, так нетипично для советского туалета. Но именно Виктор Евгеньевич в свое время позаботился о том, чтобы таковое в их туалете присутствовало. Он хотел, чтобы все в их доме было как в Европе. В Европе не приняты обои в цветочек. Стены красят в однотонные цвета и украшают картинами или постерами, вставленными в рамки. Кухню часто соединяют с гостиной, а все туалетные комнаты смежные с ванными и почти всегда имеют окошки. Из-за архитектурных преобразований Виктору Евгеньевичу в свое время пришлось походить по инстанциям – ломка стен и установка окон требовали разрешения властей. Если бы он знал, какую злую шутку сыграет с ним это окно, он ни за что не потратил бы тогда столько сил и денег на его установку.
Валечка побежала к телефону и вызвала скорую. Врачи констатировали перелом шейки бедра, ключицы и массу порезов на лице. Когда они вынимали из лица осколки, Виктор Евгеньевич громко кричал от боли. Его погрузили на носилки и собрались везти в больницу. Валечка позвонила Елене Альбертовне и поехала на скорой в качестве сопровождающего лица.
Дома она застала Елену Альбертовну за уборкой осколков. Услышав шаги в коридоре, она повернулась в сторону входной двери. В прихожей уже стояли чемоданы Валечки и Кирилла. Взгляд Елены Альбертовны скользнул по упакованному багажу и по лицу Валечки. Мать Кирилла предложила Валентине сесть. Им нужно поговорить. Тон голоса Елены Альбертовны был жалостливым и требовательным одновременно:
– Валенька, лапочка, вы не можете оставить меня одну в такой ситуации.
– Но Елена Альбертовна, мы же с Кириллом уезжаем, – неуверенно пролепетала Валечка.
Мать Кирилла внимательно посмотрела на Валечку. В ее взгляде Валентина прочла упрек. Это она виновата. Недоглядела.
– У вас, молодых, времени еще много. Успеете нагуляться. А нам, старикам, каждый день жизни дорог. Я боюсь, вы не понимаете всей серьезности создавшейся ситуации. Виктора Евгеньевича будут оперировать. И сделать это при его картине болезни будет непросто. Я говорила с главврачом. Сейчас операция невозможна. Истечет кровью. Надо сначала понизить дозу антикоагулянтов. Понаблюдать его. Так что его продержат несколько дней в больнице, проведут необходимые обследования, сделают снимки и снова выпишут. До операции ему двигаться категорически запрещено. За ним нужен уход. И наблюдение. А я работаю. А Ирина приходит только на определенное время. Я уже говорила с Кириллом. Ему, конечно же, необходимо поехать. Из-за работы. А ваш билет еще можно сдать. Обстоятельства требуют.
У Валечки затряслись губы. Как трясутся они у маленького ребенка, когда его лишают сладкого. Елена Альбертовна положила свою ладонь на Валечкину руку и сказала:
– Не все в жизни складывается так, как мы этого хотим. Члены семьи должны помогать друг другу. Мы ведь одна семья?
Валечка закивала головой.
– Ну и славненько. Вот и давайте вести себя как звенья одной цепи.Они звенья одной цепи. И в этой цепи снова отсутствовало одно звено. Больно ли цепи, когда ее разрывают? Когда одно, самое важное звено забирает такси. Забирает, чтобы увезти далеко. На целую вечность, длиной в две недели…
*****
До приезда Кирилла оставалось три дня, когда в квартире Корольковых раздался телефонный звонок. Длинный. Междугородний. Елена Альбертовна подошла к телефону. После нескольких слов, сказанных в трубку, позвала Валечку. На другом конце провода была Лидка – Валечкина сестра. Мать увезли на скорой. Острый панкреатит. Ее положили в какую-то жуткую палату. Рвоту не убирают. Соседка по палате – бабушка-паралитик, ходящая под себя. Окошко не открывается. Дышать нечем. Медсестра ругается матом. Нужно договориться. Дать в лапу. Денег нет. Фразы, произносимые Лидией, были короткими и сбивчивыми. Каждая из них прерывалась всхлипыванием:
– Вальк, я их прошу положить в другую комнату, а они говорят, что класть некуда. В других отделениях люди лежат прямо в коридорах, на сквозняке. А палаты наверняка есть у них! Для блатных… Сволочи! И все нужно из дома приносить: и белье, и полотенца. За все доплачивать нужно: за иглы одноразовые для капельниц, за шприцы. Я видела, как в соседнем отделении завтраки разносили, так чай не в чашки налит был, а баночки из-под майонеза! Вальк, мы же в девяностых живем, а не в средневековье каком-то! Я на стул в палате села, а он подо мной развалился. Помоги, Валька! Жалко мамку-то. Ей сейчас спазмолитики заливают и обезболивающее. Мамку тошнит. А в палате вонища. Я не знаю, что делать. У меня маленькой годик. И меня Ро-о-омка бро-о-о-сил!!!! – Лидка громко рыдала в трубку. И в голосе ее было такое отчаяние, что и Валечка тоже разрыдалась:
– Лидусь, я сейчас же деньги тебе вышлю. Вышлю – а сама сразу к вам. Не плачь! Все будет хорошо. Обязательно!После короткого объяснения с Еленой Альбертовной Валентина схватила чемодан и вызвала такси – поехала на «Чернышевскую» за ключами от материнской квартиры и деньгами. Позвонила в железнодорожные кассы знакомой Кирилла. Вынула из серванта конверт с зелеными купюрами, отсчитала несколько, торопливо зашила деньги в лифчик – на поезде ехать долго, мало ли что. Открыла чемодан и выложила оттуда ненужные уже вещи: итало-русский словарь, путеводители, разговорники. Печально вздохнув, она достала аккуратно сложенное вечернее платье с бисером и повесила его обратно в шкаф. Туда же отправились лакированные туфли на высоком каблуке и шкатулочка с украшениями. Кто знает – может быть, оно и к лучшему, что Елена Альбертовна не отпустила ее в Италию? Тогда бы она не узнала о болезни матери. Перед тем как поехать за железнодорожными билетами, Валентина забежала в сберкассу и отправила почтовый перевод на имя сестры. Поезд отправлялся ранним утром. До отъезда оставалось еще время. А поэтому весь вечер был потрачен на покупку подарков маленькой племяннице и сестре. В парфюмерном отделе «Гостинки» были куплены кое-какие мелочи для «мотивирования» больничного персонала: импортные гели для душа, маленькие флаконы духов, декоративная косметика. Ночь прошла беспокойно. Валечка завела сразу три будильника – боялась проспать. И вот уже в утренние сумерки такси везло ее на вокзал.
Как же хочется вырваться из этого водоворота больниц и болезней! И как все-таки часто болеют старики! И как надеются они на помощь молодых. Молодых, которые часто не знают, что такое настоящая болезнь или боль. И растрачивают свои силы, не задумываясь над тем, что когда-то тоже станут стариками. И будут жалеть о деяниях юности, о скоропалительных решениях, пустых переживаниях. Вот если бы старческую мудрость вложить в молодые головы и тела! Преобразился бы тогда мир? Или, наоборот, стал бы скучным? Черно-белым? Наверное, мир должен быть таким, какой он есть. Его не нужно пытаться реформировать и преобразовывать. Нужно просто научиться жить в гармонии с его законами. А они бывают такими сложными и непонятными.
Долларовые бумажки и «сувениры» сделали свое дело – мать «отболела с комфортом». За это время не любящая сидеть в бездействии Валечка отремонтировала квартиру и купила кое-какую мебель и новый телевизор-двойку. Глядя на эти материальные блага, приехавшая домой мать затараторила:
– Вот не зря я тебя такую растила. Молодец, девка. Лидка-то у нас колобашка безмозглая, а ты вон в люди вышла. Талантливая ты, видать, у меня получилась. Сразу видно, что отцы у вас разные.
«Почему у нас все так? – думала Валечка. – И ругает – плохо, и хвалит – не лучше».
– Не надо, мама. Лидку не обижай. Она сестра моя, а не колобашка. Просто трудно жить нам всем. Трудно.Действительно, жить бывает порой невероятно трудно. Иногда кажется, что все поворачивается против нас. Иногда кажется, что мы не живем, а мучаемся. Порой мы сомневаемся в смысле происходящего вокруг нас. В смысле этой самой жизни. Наверное, жить все-таки стоит. Стоит для того, чтобы помогать другим. Тем, кому сейчас еще хуже, чем нам. Мама. Как давно не видела ее Валечка. Как давно она не видела родню вообще. Нужно видеться чаще. Последнее время Валечка регулярно посылала матери денежные переводы. Но не видела ее годами. И родной племянницы своей не видела. Ксюшеньки. Она такая хорошенькая. И ее так жалко. Быть брошенной отцом в таком возрасте – это страшно. Валечка тоже не помнила своего отца. Точнее, она не видела его вообще. Ксюшеньке надо помочь. И Лидке. И мамке. Да-да, в этом смысл жизни – в помощи тем, кто близок. И в любви. Подумав об этом, Валечка вдруг испугалась. Она задумалась над тем, что испытывала она к собственной матери. Чувство долга. Страх. Уважение. Но никак не любовь. Матери она была должна. Лидку и Ксюшеньку было жалко. А любила она, пожалуй, только Кирилла. И любовь эта была сильной и непоколебимой. Вечной. Окрыляющей. Отчаянной. Всеразрушающей.
*****
Вернувшись домой в Питер, Валечка обнаружила отсутствие ключей. Стала судорожно вспоминать день своего отъезда. Точно. Ключи она забыла дома. Внезапно позвонила Елена Альбертовна. Перед отъездом Валентине нужно было еще получить какое-то лекарство по рецепту. Неожиданный звонок нарушил привычный с детства «ритуал ухода из дома». Раздумывая, успеет ли она на поезд, если придется заезжать за рецептом на Фонтанку, она второпях просто захлопнула дверь. Ключи остались лежать на трюмо – она вспомнила это очень отчетливо. Связка ключей с брелком-фонариком осталась лежать в плетеной декоративной корзинке в коридоре на трюмо.
Чтобы попасть домой нужно было связаться с Кириллом. Она позвонила ему на мобильник. Сотовый телефон был выключен. Позвонила на работу. Изложила подошедшей к телефону девушке всю ситуацию. Та посоветовала подъехать в офис. Оказавшись в здании компании, Валечка заметила множество изменений. Вместо привычного скучного коридора со стульями она увидела просторный, отделанный по последнему слову современного дизайна холл со стойкой администратора. За стойкой стояло нечто, что Галька назвала бы «секс-бомбой», – пышная блондинка с полными, накрашенными красной помадой губами. Вся в мелких кудряшках, декольтированной блузке и с густыми черными ресницами.Эта картина показалась Валечке очень необычной. Когда она где-то полгода тому назад была в офисе Кирилла, она видела только пару-тройку «технарей» и двух менеджеров по продажам. Единственной женщиной в фирме была Таисия Теодоровна – толстая женщина предпенсионного возраста с кичкой на голове и жутким макияжем. Она была бухгалтером, и привели ее в фирму по чьей-то рекомендации. За что ее держали, было не совсем понятно. Таисия Теодоровна часто ошибалась, делая то опечатки в банковских реквизитах, то случайно уничтожая целые блоки в базе данных. Ошибаясь, она все время плакала и просила прощения. Однажды Валечка зашла в офис и стала свидетелем одной нелепой сцены: Вовчик стоял в коридоре и орал на всю фирму. Рядом с ним растерянно хлопал глазами изумленный клиент. Текст вопля, издаваемого Вовчиком, был приблизительно следующим:
– Это кто же тут прямо на входе ласты свои расклеенные поставил! Это же неэстетично, черт вас подери!
Оказалось, что Таисия Теодоровна, промочив ноги, не нашла ничего более умного, как поставить свои мокрые старые туфли сорок второго размера прямо перед входной дверью офиса. Вовчик пришел на работу с клиентом и первым делом споткнулся об обувь подчиненной. Он нелепо растянулся на ковровом покрытии прямо перед посетителем, а грязные изношенные туфли с разводами на стельках разлетелись в разные стороны. Вовчик был вне себя. Таисия Теодоровна, как всегда, просила прощения и рыдала.
А еще Кирилл как-то рассказывал, что Вовчик попросил Кирилла деликатно уговорить бухгалтершу сменить духи. Запах, который источало употребляемое ею парфюмерное изделие, был настолько едким и навязчивым, что менеджеры по продажам стали жаловаться на головные боли. Не помогали ни частое проветривание комнат, ни побеги в «курилку». Кирилл недолюбливал приведенную в офис по рекомендации Вовчика сотрудницу и опасался, что деликатного разговора не получится. После долгих размышлений он решился на контакт. Подойдя к главбуху, Кирилл сказал:
– Таисия Теодоровна, вы замечательный, компетентный, ответственный сотрудник, и мы вас очень ценим. Но ваша туалетная вода или то, чем вы там душитесь, имеет слишком тяжелую ноту, чтобы пользоваться ею в закрытом помещении.
– Это «Сальвадор Дали», – недоуменно ответила Таисия Теодоровна.
– Сальвадор Дали, Таисия Теодоровна, был величайшим художником, самым известным представителем сюрреализма. Он действительно оставил свой след и в моде, основав коммерческое предприятие, использующее имя Дали, конструируя платья, шляпки, галстуки и флаконы для духов. Однако великий мастер перевернулся бы в гробу, если бы узнал, что под именем его коммерческой марки продается такая, извините меня за это выражение, зловонная бурда.
– Мне эти духи дочь на юбилей подарила, – уже почти рыдая, произнесла Таисия Теодоровна.
– И детям свойственно ошибаться. Ваша дочь стала жертвой мошенников. Поверьте мне, этого «Сальвадора» разливали не в Европе, а где-нибудь в Хацапетовке.
– Что же мне теперь, совсем не душиться?
– Отличная идея! Давайте договоримся с вами вот как: вы обещаете нам не душиться этими духами, а мы с Владимиром Арсеньевичем привезем вам из командировки отличный парфюмерный презент. Хорошо? – спросил Кирилл и приобнял ее за плечи.
Таисия Теодоровна всхлипнула и кивнула головой.
Кирилл сдержал слово. Во время их поездки в Германию они не поленились и прошлись по парфюмерным магазинам. С тех пор в офисе пахло «Дюной» от Диора. Довольны были все.Валечка улыбнулась, вспомнив эти истории. Может быть, действительно, владельцы компании решили немного «приукрасить» свою фирму женским присутствием. Таисию Теодоровну за женщину уже никто не считал. Новый кадр был очень броским атрибутом интерьера, привлекающим к себе внимание, как привлекает к себе внимание экзотическое растение или яркий рекламный постер. Администраторши со столь запоминающимися приметами в их фирме не было точно. Девушка за стойкой была однозначно новым «приобретением» компании. К внешнему облику подходило и имя – Кристина. «Непонятно, почему у таких гражданок имена всегда одинаковые, – подумала Валечка, – Кристины, Анжелы, Снежаны».
Вспомнились слова Тосечки о том, что в каждом человеке, неважно какого пола, присутствует и мужское и женское начало. Женское начало отвечает за креативность и прозорливость, мужское – за целеустремленность, решительность, остроумие и аналитические способности. Интересная личность просто обязана сочетать в себе и то и другое. Когда человек на сто процентов мужчина или женщина – это обычно очень скучно. Стопроцентный мужчина – это туповатый розовощекий «качок» с факультета физкультуры; стопроцентная женщина – этакая манкая кошечка, которую не хочется ни любить, ни воспевать, ни боготворить, а хочется просто затащить в постель. Примерно такой экземпляр и торчал за стойкой администрации офиса.
Получив от Кирилла ключи и дождавшись его дома, Валечка решила расспросить его о новой сотруднице:
– Кирилл, ты же говорил, что вам не нужен консьерж, а сами приемный холл отгрохали, и человек у вас новый на «ресепшене» сидит. Я же спрашивала тебя недавно о том, нельзя ли для меня чего-нибудь найти? Неужели нельзя было …
– Нельзя.
– Почему?
– Потому что, создавая нашу компанию, мы с Вовчиком поставили друг другу одно условие: не делать из фирмы семейного предприятия. Никто из нас не имеет права тащить в фирму подруг, родственников и знакомых. Это плохо для здоровой рабочей атмосферы.
– Но ты мне об этом ничего не говорил.
– А я много чего не говорил. Я не обязан отчитываться о каждом шаге.
– А эта девушка, она что, знает языки?
– Нет, она ничего не знает, она принимает клиентов, варит кофе и ресницами хлопает.
– А ты же мне говорил, что вам нужны только квалифицированные специалисты…
– А мало ли, что я говорил, что нам нужно. Ее Вовчик привел. Откуда я знаю, за что он ее держит.
– Но ты же сказал, что вам нельзя никого приводить…
– Слушай, что ты цепляешься к словам? Ты что, меня контролируешь? Если тебе хочется самовыражаться и контролировать людей, создавай свою фирму и делай в ней что хочешь. Со мной эти номера не пройдут! Все!!! Разговор окончен.
Снова зазвонил мобильник. Кирилл вышел из комнаты.Часть вторая Мысли и знаки
Глава первая Вереница монологов
Лампочка перед номером на домофоне замигала. Через несколько секунд раздался громкий щелчок. Чуть позже ответил Галькин голос:
– Кто?
– Галька, это я. Можно я у вас переночую?
Задребезжал механизм, открывающий дверной замок. Валечка взялась за ручку, открыла дверь и оказалась на чистенькой светлой лестничной клетке. Лифт, такой же светлый и чистенький, довез ее до седьмого этажа. Там уже выглядывала из открытой двери Галька, облаченная в черное китайское кимоно с желтыми огнедышащими драконами:
– О! Явление Христа народу… Каким ветром-то? Поцапались опять, что ли?
– Можно мне войти?
– Милости просим. Только извини, у меня сегодня срач. Борька уехал на неделю. Вот я и отдыхаю. «Расслабьтесь, Штирлиц» – помнишь анекдотец?
Галька достала из нижнего ящика массивного встроенного шкафа тапочки и положила их перед Валентиной.
– Голодная?
– Не знаю.
– Ну, пошли на кухню, я как раз ужинать собиралась.
После ссор с Кириллом Валечка стала часто уходить из дома. У нее появилась огромная потребность искать поддержки у редких друзей. Аллочка была далеко, Тося всегда работала допоздна, играя в ресторанах. Свободные вечера были только у Гальки. У нее, в новой квартире на Богатырском, она теперь нередко ночевала. Борис приходил всегда поздно или, как и Кирилл, бывал в командировках, таким образом, у старых институтских подружек было время поговорить.
Валечка была очень благодарна Гальке за эти вечера. С тех пор, как не стало Яшки, Галька заняла в ее жизни место советчика, утешителя и душевного лекаря. Она обладала какой-то житейской мудростью. Валечка была уверена, закончи Галька не экономический факультет а, скажем, психологический, она вполне могла бы давать телевизионные консультации и имела бы гигантский успех… И это несмотря на ее местечковый говор и неправильную расстановку ударений в словах… И еще у Гальки была одна забавная особенность: она говорила то какими-то сельскими словечками, употребляя в речь чуть ли не церковно-славянские анахронизмы, типа «супостат» или «окаянный», которых она, видимо, нахваталась у себя в деревне, или внезапно переключалась на литературный язык, явно применяя лексику профессора философии… «Профессор философии» присутствовал обычно в заключительных пассажах, как бы резюмируя прежде сказанное.
На уютной кухне с дорогой встроенной мебелью и уголком-диваном вкусно пахло жареной картошкой и чем-то мясным. Пестрыми картинками мерцал телевизор, подвешенный на стальных креплениях под потолком. Мягкие лучи подсветки отражались в малиновом кафеле. Как же тут хорошо! Жаль, что нельзя будет остаться здесь навсегда и забыть обо всех тревогах и обидах… Нажав на кнопку «лентяйки», Галька выключила звук у телевизора. Перед Валечкой появилась тарелка с котлетами и гарниром, хрустальный фужер. Галька достала из шкафа бутылку красного вина и, откупоривая ее, спросила Валечку:
– Будешь?
– Пожалуй, нет.
– А я приму. На ночь полезно. Да и вообще, для красных кровяных телец хорошо.
Галька сделала большой глоток, недолго понаблюдала за пришедшей подругой, дав ей возможность рассказать о причине своего прихода. Не дождавшись объяснений, она деловито села на кухонный диван, поставила локти на стол, положила голову на ладони и приготовилась к разговору. Расспрашивать Валечку не стоит – и так все ясно. А вот разъяснить ей кое-какие жизненные истины просто необходимо. И вот Галька закатила глаза и, почти причитая, начала свой, сдобренный провинциальным колоритом, монолог:
– Валечка, душечка, чего ты ждешь от жизни? Что олух твой опомнится или прынц какой на коне белом прискачет? Ну что ж, может и прискачет когда-нибудь прынц. Если ты перестанешь лебезить перед своим придурком, сидеть дома на цепи и займешься, наконец, собой. Только уверенная в себе женщина может вызвать интерес у мужика. Понимаешь? Собой нужно, прежде всего, заниматься и надеяться, прежде всего, на себя. А ты вон еще и в мамки к нему записалась. – Галька щелкнула зажигалкой, затянулась тонкой длинной дамской сигаретой и продолжила: – Вот на кой ты пошла полы мыть, чтоб малохольному твоему, барчуку опальному, обучаловку обеспечить? На кой сама с учебой покончила? Сидишь теперь без образования, без репутации, дура дурой… Запомни раз и навсегда: когда кто-то из партнеров принимает на себя роль родителей, он делает большую ошибку, ибо тем самым рано или поздно обрекает связь на разрыв, потому как дети, окрепнув, покидают родительское гнездо. Да-да, милка моя, чем больше он растет, тем менее интересные роли будут доставаться тебе. И когда-нибудь ты совсем исчезнешь из этой вашей совместной фильмы.
– Но женщинам часто достаются эпизодические роли, – робко сказала Валечка.
– В прошлом веке так, может быть, и было. А сейчас – другое время. У стоящих людей роли должны быть главные. И не позволяй внушать себе ничего другого. Знаешь, вообще, с детишками этими привилегированными лучше не связываться. Ни в личном, ни в деловом…
– Почему?
– А потому что недочеловеки они. Недоразвитые, понимаешь?
– Нет.
– Ну, где ж им развиваться-то было? Когда с детства только переизбыток и вседозволенность. Ни те посылов никаких, ни те импульсов. Нет «нельзя» или «не положено», а есть только «на тебе, деточка». Для нормального развития нужна борьба, нужны страдания и экзистенциальные страхи… Чтобы самому себе когда-нибудь можно было бы честно и гордо сказать – это я сам. Ну, вот ты когда-нибудь видела, чтоб птенцам помогали из яйца вылупляться? Нет. А почему? А потому что – это закон природы такой – пробиваться самому. Потому что, если ты сам цыпленка из яйца достанешь, помрет он. Так как будет перепрыгнут целый шаг нормального процесса становления. Поэтому эти ублюдки и ходят всю жизнь мертворожденными… Не люди, а упыри…
– Ну не все же такие…
– Ну, почти все… Твой хоть, вроде как, работать сам может. А к нам тут устроился один в офис. Менеджером по продажам. Папашу у него отовсюду поперли. Мамаша только вроде где-то зацепилась еще. В администрации какой-то досиживает… Ну, вот он и пошел работать, деньги-то нужны. Явился, чистенький такой, отглаженный. Вежливый, всегда «здрасьте-пожалуйста». Любезничал, пока не напортачил по-крупному. Ну, его на место поставили – так он в истерику: «Хамы! Как вы со мной разговариваете! Вы знаете, кто я? Да вас всех тут уволят!» И к телефону, звонить кому-то, мол, что это за шарашка такая, не пора ли их тут закрыть. Борька с Мишкой его под белы руки взяли и на улицу вынесли. И портфельчик его рядом аккуратненько поставили. Так он под окнами прыгал, как оглашенный. Орал, жужжал, пока милицию не вызвали. Привык с детства, что он самый главный, и все вокруг него лебезят. А че жужжать-то? Оса без жала… Всех их скоро история выкорчует. А если и останется от всего этого отрыжка какая-нибудь вонючая, социум этих амеб все равно не примет. Такие всегда будут обречены на ненависть и одиночество. Даже если им по привычке будут петь дифирамбы и улыбаться в лицо. В спину им всегда будут плевать. За отсутствие социального разума общество всегда жестоко наказывает.
– Ух ты, какой большевик-диалектик ты у нас, – грустно усмехнулась Валечка, – не хватает еще кожанки, красной косынки и трибуны, обитой кумачом.
– Наган еще забыла. – Галька затянулась сигаретой и сказала: – Ты это, не язви. Ты бы видела как этот холерик слюной брызгал! И потом к нам с проверкой приходили из мэрии. Ясное дело, кто это устроил. Навредить не навредил, а крови попил. Говорю же, упыри это, а не люди. Хозяевами жизней быть хотят. А сами из комплексов сотканы… А тебе, Валька, я дело говорю – бросай ты урода своего, пока не поздно, раскручивай бизнес, я в долю тебя возьму, мне дилеры во как нужны… Бабок нарубишь, самовыразишься за милую душу… Командировки, выставки… Другие люди, другие контакты, может, и встретишь кого получше твоего дефективного…
Хотелось ли Валечке чего-то подобного? Пожалуй, нет… Не ее это все… Она любила Кирилла…
– Галька, я без Кирилла не могу и ни за что его не брошу, какой бы он ни был.
– Ну ты, прям, декабристка! – усмехнулась Галька. – Только вот в чем разница-то. Декабристки-то эти и поженены были и повенчаны, и имения у них были, и потомство, и наследство официальное. Все будьте-нате. А как я понимаю, Кирилл отношения с тобой оформлять не собирается.
– Ну, ему же на ноги надо встать сначала.
– На какие ноги-то? Слушай, сними ты очки-то свои розовые. Надо же, как привязалась ты к нему! Приворожил он тебя, что ли? Нет, я, правда, не понимаю, как можно жить с выключенными мозгами! Разума никакого. Одни гормоны с эндорфинами.
– Эндо – что?
– Эндорфин – это хренотень такая, которая в мозгу вырабатывается и настроение повышает… У влюбленных, типа тебя.
– Ну, ты даешь! Ты что медицинский тайком закончила?
– Ну, допустим, не закончила. Но средство одно, кстати, знаю… Как привороты отваживать. Слухай сюды. В Мишку, деверя моего, уборщица их офисная влюбилась. Да так, что хоть свет туши. Ну, не офис, а храм любви какой-то стал. Комедь Шекспира прям. «Сон в летнюю ночь».
– Ты что у нас теперь Шекспира читаешь?
– Ага. Интересно было, и прочла. В жизни все надо попробовать. Это ты у нас только ничем не интересуешься, кроме придурка своего.
– Он не придурок.
– Ты права, он не придурок. Он полный придурок.
– Галька, кончай.
– Кончишь тут с вами, как же… Ну ладно, ладно. Умница он у тебя. Ты, это… Не перебивай и не цепляйся к словам. Слушай лучше… Ну, в общем, влюбилась, значит, в Борькиного брата уборщица. Смотрит на него загадочно из-за предметов мебели, ну прям, как актриса Румянцева в фильме «Неподдающиеся»! Потом стала надевать декольтированные майки и короткие юбки. Представляешь, как это выглядело, когда она мыла полы?! Потом типа пирожок испекла, чтоб Мишка знал, что она не только красавица, но еще и хозяюшка отличная. Как-то сказала, что от него пахнет хорошо, и поинтересовалась, что у него за туалетная вода. Брательник Борькин, бедняга, боялся на работе задерживаться… Полный бред, в общем.
– Поговорить с ней не пробовали?
– Пробовали. И деликатненько, и через отдел кадров. Уволили даже под конец. Но тут-то все хуже еще стало. Письма писать ему начала. После работы подкарауливать. Звонить и в трубку дышать, как подросток. Не стало жизни от нее совсем. Ну, дак вот… Танька, жена Мишки, пошла к Пелагее…
– К кому?
– К Пелагее – бабка такая под Киришами живет. Знахарка и ворожея. Людей насквозь видит. Травки дала. Деверю травку в чай заварили, а уборщице под коврик на лестнице подложили. И с тех пор ни звонка, ни привета, ни ответа. А через полгода узнали мы, что замуж уборщица эта вышла. Во как. Спасибо бабке Пелагее. Направила, тык скыть, энергию в правильное русло.
– Ну вы даете! А со мной-то вы что делать собираетесь?
– Дак я ж говорю, отвадить тебя надо от красавца твоего. Чтоб не тормозил тебя на пути развития…
– То есть ты сказать хочешь, что Кирилл мне развиваться мешает?
– Что значит, «сказать хочешь»? Оно все так и есть. Только ты сама не замечаешь этого.
– Ну, спасибо за заботу. Я как-нибудь без вашего мракобесия обойдусь.
– А это не мракобесие, а необходимость суровая. Не хочешь к бабке ходить, напряги мозги свои, подумай сама про жизнь. Понятно, что ты ничего не хочешь менять. Приросла ты к Кириллу своему. И он себя с тобой прекрасно чувствует, как прекрасно чувствует себя червь-солитер в нутре человека. Но поверь мне, иногда просто нужно резануть по живому. Ты же ведь ходишь к зубному врачу? Потому что это надо.
– А зачем резать по живому, когда ты этого не хочешь?
– Ну, думай сама. Я тебе помощь конкретную предлагаю. А так будешь вечно ко мне сюда ходить и в жилетку плакаться.
– Я плачусь? – обиженно спросила Валечка.
– А что же ты делаешь?
– Я думала, ты – подруга.
– Я – самая что ни на есть подруга. Потому и говорю с тобой прямо, а не сюсюкаюсь. Тебе нужно коренным образом менять свою жизнь. И чем раньше ты это сделаешь, тем лучше. Он же ведет себя как сволочь! Ему с детства сахар в задницу заливали, вот он и привык барствовать. Держит тебя на коротком поводке, словно ты собачонка. Шпыняет тебя, рот затыкает – «это не спрашивай, туда не суйся». Разве полноправные партнеры ведут себя так друг с другом? А если ты на меня обижаешься, если советы слушать не хочешь, я не понимаю, зачем ты приходишь сюда?
– За человеческим теплом, – грустно сказала Валечка.
Услышав это, Галька расплакалась и крепко обняла подругу. Гладя ее по голове, она сказала:
– Вальк, ты не сердись на меня. Ты всегда приходи, когда захочешь. Только все равно жизнь твою ТЕБЕ прожить надо. И ответственность за твою судьбу никто кроме тебя не возьмет. Конечно, я и пожалею и передачу в «дурку» принесу, когда рехнешься ты от Кирилла своего, только толку-то тебе лично от этого мало будет. Мягкотелая ты какая-то, Валька. Уж и не знаю, как тебя перевоспитать?
*****
Аллочка, с присущей ей щедростью, привезла опять кучу всяких экзотических подарков: сувенирную футболку, Валечкиных любимых жидких пудингов, шоколадную стружку в похожих на спичечные коробки пакетиках, пару бутылок пива из диких вишен и вина из крупноплодной клюквы. Доставая последнее, Аллочка весело заметила:
– С виноградниками в Голландии напряженка – климат не тот, да и рельеф незатейливый-с… Вот и гонят, бедолаги, из чего попало, зато вкус – зашибись! – Аллочка расхохоталась, показывая отбеленные зубы.Аллочка всегда излучала умиротворяющее спокойствие и отличалась от других каким-то неописуемым европейским лоском… Этот лоск невозможно приобрести в местных салонах красоты. Чтобы выглядеть так, надо жить иначе – не так как живут посетительницы этих салонов. Аллочка, не будучи красавицей, просто светилась особенной нездешней ухоженностью: неброский, но совершенный макияж, легкий ненавязчивый загар, одежда, источающая очень приятный цветочный аромат, и эта обалденная улыбка…. Смотря на улыбку, Валечка подумала, что давно уже не была у стоматолога. Ее зубной врач из ГИДУВа смотал в Израиль, а нового найти ей так и не удалось – много пооткрывалось хозрасчетных шарашек, а делают везде, как попало, не знаешь, кому и доверять… Пока Валечка думала на эту тему, Аллочка опять сверкнула улыбкой:
– Валь, можно я позвоню от тебя?
– Конечно.
– Я быстренько. Надо только прояснить кое-что.
Аллочка набрала номер и взволнованным голосом произнесла:
– Пап, это я. Ну что, успокоилась тетушка? – Аллочка долго слушала отца. Облегченно вздохнув, она прошептала в трубку: – Ну тогда накапай ей успокоительного какого-нибудь и скажи, что я ее люблю. Пока, пап.
Валечка, невольно услышав обрывки разговора, спросила:
– Проблемы?
– Да уж. С тетей повздорила.
– Из-за чего?
– Да фактически ни из-за чего. «Сложные родственники» – это нормально. Как нормален конфликт поколений вообще. К тому же предки наши выросли в трудное время и растили нас трудом. А посему требуют к себе иногда почти средневекового уважения. И постановка вопросов по нашему советско-российскому этикету функционирует зачастую непросто. Если в Европе один человек может сказать другому: «дай больше денег» или «пришли такие-то лекарства», у нас такая конкретика считается фактически невозможной. Нужно долго загадочно вздыхать, грустить, вставать в «третью позицию», рассказывать о чьих-то «удачных детях», делать какие-то намеки, авось реципиент догадается, о чем идет речь. А если не догадается, то будут обиды, всхлипы, заламывание рук и тому подобное…
– А к тете было проявлено недостаточное уважение?
– Да в том-то и вопрос, что конкретики нет. Вроде сигналит что-то человек, а что – непонятно. Не на тех частотах сигналит. А я не воспринимаю марсианские волны. Я не виновата, что она – дочь репрессированного. Я бьюсь как рыба об лед, стараюсь… Для нее, для папы, для сестры двоюродной, для кузена моего. Кузину вот замуж выдала. В глазной клинике ее в Бельгии прооперировали… А тетушка думает, что ей все обязаны… И недодали ей… Но чем обязаны и как именно, продефинировать не может… Может быть, она не может никому простить, что ее отец не приходится мне дедом…
– Как это?
– А я разве не рассказывала тебе эту историю?
– Нет…
– Ну да… Когда же… Мы видимся-то раз в полвека… Ну… в общем, все очень похоже на мексиканский сериал. Бабуля моя по папиной линии перед смертью папе созналась, что отец его, то есть дед мой, которого папа считал своим отцом, вовсе не его отец. Согрешила она. Влюблена была в одного… О беременности он ничего не знал. Назвала фамилию, имя… Мы гражданина этого нашли… Тот оказался очень фактурным человеком – искусствоведом. Бездетным. Когда узнал, что у него есть наследник, был вне себя от счастья. А теперь угадай, чем он занимался? Золотым веком голландской живописи! У него и библиотека целая по этой тематике собрана. И не только по ней… Он ее шестьдесят лет собирал… И предки его – голландцы. Корабелы. Еще в петровское время в Россию приехавшие. Кто знает, может, они и Петра Великого лично знали… Представляешь? А я все думала, отчего меня на северо-запад тянет? В Нидерланды или еще куда… Вот так и начинаешь верить в судьбу…Аллочке на самом деле все время хотелось уехать. Это желание начало терзать ее еще маленькой девочкой, когда ей было лет десять. То ли сложившиеся обстоятельства так окрасили ее взгляд на вещи, то ли это были действительно гены. Тетины рассказы об ужасах репрессий, высылке из Москвы и лесоповале, внезапная смерть матери из-за врачебной ошибки, арест тетиного мужа в андроповское время – все это пробудило в маленькой девочке какой-то панический страх перед страной, в которой она жила. Вроде бы ты и любишь родину, а она тебя вроде как и нет. У других детей все было иначе, а в ее семье одна драма догоняла другую. Аллочка ничего не обобщала и не политизировала, ей было просто плохо. Плохо там, где она родилась. И она не понимала почему. Она часто искала сил в книжках и собственных фантазиях. Ее любимой книгой были истории о Пэппи Длинныйчулок. Алла обожала эту героиню. Может быть, потому, что у Пэппи тоже не было мамы. Или потому, что Пэппи была такой же рыжей и веснушчатой как она. Аллочка очень хотела походить на Пэппи. Быть такой же сильной и свободной от авторитетов и стереотипов, которым подчиняются дети и взрослые. Быть непосредственной и незамороченной. И обладать полным чемоданом золотых монет, чтобы иметь возможность быть щедрой и помогать другим. Чтобы покупать маленьким беззащитным детям сладости и игрушки. Игрушки. Аллочкиной второй любимой «книгой» был некерманновский каталог. Она увидела его впервые в начале восьмидесятых, когда была в гостях у папиного сослуживца. И не спала после этого целую ночь. Она не могла прийти в себя от увиденных ею изображений одежды, детского постельного белья, домиков для кукол, пластмассовых лошадок, посуды, яркости качественных типографских красок и ослепительных улыбок холеных теть, дядь и детишек. Неужели где-то бывает ТАКОЕ? Здесь такого нет. У нее обязательно должно быть все это. Что нужно для этого сделать? Стать партийным функционером? Уехать? Стать Пэппи? Появилась новая тема для мечтаний. Каталог она выпросила через папу. В качестве подарка на день рождения. И рассматривала его перед сном. И каждый день фантазировала на темы «Некерманна». Когда маленькая Аллочка смотрела на свои рваные ботинки, она представляла себе красивые кожаные сапожки на меховой подкладке с аппликацией на внешней стороне, изображающей бежевого пони. Такие она видела на триста пятьдесят шестой странице. Аллочка мысленно примеряла куртки и шапочки, «играла» в пестрый конструктор и «ложилась спать» в пышную красивую кровать, под одеяло, облаченное в фиолетовый пододеяльник, усеянный желтыми звездочками. Она обязательно станет Пэппи, и у нее будет чемодан с золотом. На золотые монеты она купит себе все, что захочет, и будет угощать детей конфетами. И в ее жизни обязательно когда-нибудь объявится кто-нибудь, подобающий Эфроиму – отцу Пэппилотты. Сильный и особенный.
Аллочкин папа как-то потерялся после смерти жены. Он не умел добывать деньги, не умел варить еду и наводить порядок в доме. Он очень любил Аллочку, но после понесенной им утраты не смог организовать себя. Бросил докторскую диссертацию, перестал бриться и ходить в парикмахерскую. Аллочка тоже любила папу и, видя его потерянность, безгранично жалела его. Она даже не знала, кого же ей жальче – себя, сироту, или его. Иногда он пил и тихо плакал, сидя на темной кухне. Он думал, что дочь не видит его слабости, но она видела все. Фактически, Аллочка считала папу своим ребенком. Или младшим братом. Но никак не отцом. Так в ее жизни появилась цель – стать Пэппи. Самостоятельной, сильной и независимой. Как жаль, что в книжке не говорится, какой стала ее любимая героиня, когда выросла. Наверняка, по-настоящему прекрасной. Маленькая Аллочка нашла в каталоге самую красивую рыжую женщину, вырезала картинку с ее изображением и поместила в маленький сундучок, в котором хранила свои «сокровища». Теперь каждый вечер Аллочка смотрела на стройную красавицу с прямыми волосами медного цвета, одетую в черное кожаное пальто. Алый шарф развевался на ветру. Алые губы обрамляли жемчужную улыбку. Руки в алых перчатках небрежно касались ворота. Она обязательно будет такой. Как хорошо к чему-нибудь стремиться!
Вдруг школьные оценки стали лучше. Незаметно для себя Аллочка научилась готовить по поваренной книге. Школа была окончена с грамотой. Аллочка стала старше и продолжала выстраивать свою автобиографию, как добротный крепкий дом. Она была лучшей студенткой отделения, ходила на курсы иностранных языков, подрабатывала машинисткой. Все шло ровно и по возрастающей. Единственной сферой, в которой Аллочка не имела успеха, была личная жизнь. И причина тому была очень странной. Став старше, Алла столкнулась с новой проблемой: она стала осознавать, что ее совершенно не привлекает славянский тип мужчины. Мужчинам она тоже как-то не нравилась: тонкие ножки, плоская грудь, узкий таз и совершенно чужие, нордические черты лица. И какой-то очень сдержанный характер. Не было в Аллочке этого размаха, когда хочется выйти в поле и крикнуть: «Эх, разгуляй душа!». И за это ее многие не любили. Аллочка стала замыкаться в себе. Ее тянуло к легендам о викингах и скандинавским сагам. Она много читала. Она мечтала о холодных варяжских ландшафтах или об ухоженных зеленых лужайках, на которых пасутся овечки. И не могла себе этого объяснить. Она постоянно чувствовала, что занимает чужое место. И чувствовала, что ее место находится где-то не здесь. Она не понимала, почему так хотелось учить иностранные языки. И почему они ей так легко давались. Почему нравилась фламандская живопись. Эти шарады разрешил ее дед. Он был неизвестным в этом сложном уравнении. Он появился, и все стало ясно. Все разрешилось. Как в музыке, где напряжение неустойчивых звуков разрешается в гармонию. Да. В жизни Аллочки наступила гармония, к которой она стремилась всю жизнь. Стремилась, словно ведомая кем-то.
Взволнованная Аллочка рассказывала, энергично жестикулируя:
– У меня просто руки дрожали, когда он мне старые фотографии показывал. Отец – его копия, а я на прабабушку очень похожа. А сколько у него старинных чертежей, писем, гравюр! Я и Роба с ним познакомила. Как же они натренделись тогда по-голландски! Дед был необыкновенным человеком. Мы все ходили тогда в него по уши влюбленные. Он, к сожалению, умер пять лет назад… Еще до моего замужества. Мне почти казалось, что он от счастья умер… Как будто он ждал этой встречи… Как будто бы его держали на этом свете какие-то силы, чтобы показать ему, что он не одинок. Он болен тогда был очень. И возраст был уже под девяносто. Квартиру в Питере он папе завещал – тот его единственный ребенок. Папа тогда и меня в Ленинграде прописал, и я переводиться сюда хотела, в универ. Но тут мне Роб предложение сделал… А библиотеку свою дедушка завещал мне. Я – внучка его единственная… Там такие альбомы по искусству! Там все есть! Франс Халс, Питер Кваст, Рембрандт, Рубенс, Ван Гог! Я хочу ее сейчас в Голландию переправить. А тетя говорит, надо продать… А у нас за это копейки дадут. Сейчас ведь все в «Старую книгу» семейные реликвии несут. А сколько еще денежных реформ будет – неизвестно. А для меня это – память. Ну, вот и намекает все тонкими намеками на толстые обстоятельства. А то, что я евроремонт в квартире делаю – это уже никого не интересует. Ну, в общем, недовольна она. Тем, что папа теперь в Питере живет, а она в Петрозаводске. Вроде бы, и родной человек, а думает, как-то не по-людски… Так и хочется Булгакова процитировать… Про квартирный вопрос, портящий народ…
– Да… Сложная ситуация, – произнесла Валечка.
– Да ладно с ней, с ситуацией этой… Рассосется как-нибудь само собой. Лучше расскажи мне, как ты-то вообще? Не писала, не звонила…Валечка вздохнула. Под раскупоренную бутыль Тершеллингского клюквенного и головку «Олд Амстердама» завязалась очередная бабская беседа об эгоизме и индифферентности Кирилла, о надеждах и чаяниях и о том, что все обязательно будет хорошо…
Аллочка слушала долго с неподдельным интересом и по окончании монолога подружки выдала следующее:
– Валечка, милая, хочешь, я объявление в какую-нибудь европейскую газету дам: «Русская красавица ищет друга с целью создания семьи»? Знаешь, какой ажиотаж поднимется? Во-первых, в Европе мужчин больше, чем женщин. Если, конечно, не считать вдов Второй Мировой. Их почему-то все время считают в одну кучу с молодыми. А если посмотреть демографические статистики и обратить внимание на определенные «годы выпуска», мужчин будет значительно больше. Но это еще не так страшно. Гораздо страшнее не количество гражданок, а их качество. Регулярное питание в Макдональдсе, помноженное на неправильно понятую эмансипацию, нанесло европейскому генофонду больший ущерб, чем охота на ведьм в Средние века… Все это обезобразило многих европейских женщин… Я даже книгу на эту тему написать хотела. Но потом передумала. Зачем собирать негатив? Пиши – не пиши, ничего не изменишь. Но факт налицо: тамошние мужики сохнут с тоски, думая, что их неуспешность в поиске подруги жизни обусловлена отсутствием их собственного шарма, не понимая, что генофонд подпорчен, а редкие красавицы все давно уже замужем за зубными врачами или адвокатами, а остаток … Да что там говорить, приезжай в гости как-нибудь, сама убедишься… Европе нужны такие, как ты… Вон я кузину свою косоглазую замуж выдала, а тебя-то уж с руками оторвут… Понимаешь, Европа – это как у нас, только наоборот – там баб не хватает, а у нас – мужиков. Да-да. И не смотри на меня так. Ты оглянись по сторонам-то. Стоящих парней, которые интересовали бы нас с тобой сегодня, давно поубивало в Афгане или еще где в семидесятые-восьмидесятые, когда они были еще мальчиками… Остаток спился или, выйдя в «бизнесмены», пал жертвой мании величия и воистину морду от них воротит… Мораль сей басни такова: мужиков у нас не хватает… Мужчины у нас в России – суть истинно реликтовый вид… А когда кто-то представляет собой некий реликт и особо востребован, тот и имеет власть… Имея же власть, всегда хочется ею злоупотреблять… Не правда ли? Вот и злоупотребляют они, гады: выбирают нас по цвету волос, тембру голоса, объему груди и возрасту… И кстати о возрасте: барышня, которой за тридцать, шансов на нашем российском рынке невест фактически не имеет… Тебе еще тридцати нет, так что дерзай!
– Ну, я не знаю, как я смогу уехать отсюда теперь. Виктор Евгеньевич так слаб.
Аллочка саркастически расхохоталась:
– Ты святая, вообще! Нимба только что-то не видно. Ничего, скоро отрастет. Слушай, кто он тебе, а? Отец родной или наставник-благодетель? Что ты печешься о нем так?
– Ну как же… Он же папа Кирилла. И такой больной… И все время случается с ним что-нибудь. Как будто нарочно кто-то извести его хочет. Недавно, например, град разбил окно в туалете как раз в тот момент, когда он находился там. Больше часа врачи вынимали из его лица осколки. И к тому же, испугавшись, он упал на пол и сломал себе ключицу и шейку бедра одновременно. А мы с Кириллом хотели поехать в Венецию. Пришлось его оперировать, а к операции его нужно было готовить долго: он ведь принимал специальные препараты, разжижающие кровь, чтобы второго инсульта не случилось. Так что ни в какую Венецию я не поехала, а мне очень хотелось…
Аллочка раскрыла рот от удивления:
– Вот гад, а? И здоровый был все кровь вам портил, и больной жить не дает.
– Аллочка, что ты! – возмущенно воскликнула Валентина. – Разве можно так о людях?
– О людях, может быть, и нельзя, а о злодеях, вроде папаши Кирюшиного, можно и нужно. Он же ненавидел тебя лютой ненавистью. В доме своем видеть не хотел! Кирилла против тебя настраивал. Гадости про тебя говорил. Ты же сама мне рассказывала. Это на него, видимо, сверху кто-то епитимии накладывает, за прошлое его вурдалакское.
– Перестань сейчас же! Иначе я обижусь. Виктор Евгеньевич попросил у меня прощения за все. И я его простила. И в том, что он так пострадал, есть и моя вина. Не углядела. И Елена Альбертовна на меня за это очень обижена была.
– Обижена?! – опешила Аллочка. – За то, что ты ему уже год как жопу моешь?
– Алл, ну что за выражения?
– Нормальные выражения. Доходчивые. Они же просто ноги об тебя уже вытирают. А ты как та чеховская героиня: ее утесняют, из жалования высчитывают, а она покорно и смиренно кивает головой… Неужели тебе никогда не хотелось выпустить когти? И расцарапать всем морды?
– Нет.
– А зря. Здоровая агрессия должна присутствовать в каждом человеке. В каждом живом существе. Как самозащита. Понимаешь? Это только моллюски доверчиво раскрываются, показывая миру свое сопливое розовенькое тельце, рискуя быть сожранным какой-нибудь чайкой… И семейка эта натурально жрет тебя заживо… Подумай сама. Они же гнобят тебя, гнобят…
– А это еще что за слово такое?
– Отличное слово. Композитум из «гноить» и «губить». К твоей ситуации, кстати, очень даже подходящее слово…
– А меня никто не губит.
– Когда опомнишься, поздно будет. Валентина, я и вправду не пойму: то ли ты действительно такая просветленная и тебе ничего от жизни не надо, то ли ты дурочка полная и в жизни этой ни фига не разбираешься. Поверхностно ты как-то думаешь, глубины я в тебе не вижу. И элементарного уважения к себе самой. Ну нельзя же, когда в тебя откровенно стрелами тыкают, стоять и улыбаться как Святой Себастьян.
– Что-то уж больно много образов, – раздраженно сказала Валечка.
– Сама удивляюсь, – смущенно улыбнулась Алла, – вдохновляешь ты меня, видно, подруга… Жизнью своей героической…Бутыль Тершеллингского закончилась, и девчонки «приложились» к «Дэниельсу»…
Аллочка пригубила виски, закусила лимоном и продолжила:
– Ладно. Закончим эту тему. А то рассоримся еще. Но одно напоследок сказать еще нужно. Перестань ты жалеть их, словно они на самом деле Богом обижены. Папашу вон этого… Он же не одинокий старичок из дома престарелых. У него жена жива еще и сын вон какой вымахал, бабки зашибает. Ты-то тут причем? Зачем даешь держать тебя в черном теле? Ты что, домработница им, что ли? Валь, пойми, жизнь такой молодой и красивой должна быть наполнена динамикой, а не тянуться как большая зеленая сопля… голландская, – добавила Аллочка после недолгой паузы и звонко рассмеялась.Валечка слушала этот монолог и поражалась – как же она, Алла, не понимает, что нельзя все решать рассудком:
– Аллочка, а ты допускаешь, что на свете кроме всяких там демографических статистик и социальных анализов есть же еще и любовь?
По ходу беседы Аллочка уже слегка захмелела и стала более раскованна и образна:
– Любовь-морковь… В нашем возрасте и за такой «выслугой лет», как у тебя – а с Кириллом твоим и его «кренделями» год за два идти должен, – чувства нужно закреплять печа-а-а-тью в свидетельстве о бра-а-аке. – Тут Аллочка пантомимно изобразила, как ставят печать на документы, и добавила: – Брак – это для женщины вещь немаловажная. Это лекарство от комплексов неполноценности… Выйдя замуж, женщина начинает принципиально по-другому смотреть на мужчин. А смотреть на них надо уверенно, и ни в коем разе нельзя смотреть на них взглядом собаки, которой вот-вот бросят кость… Не бросят, не дождесся… И мужики будут по-другому на тебя смотреть… А свободной, неокольцованной каждый поддатый водопроводчик гадость какую-нибудь скажет. Такие традиции у нас в Россее… Да и в Европе тоже не лучше… эмансипация – это вранье все… Ты подумай хорошенько на эту тему. И о себе подумай хорошенько.
– Хорошо. Подумаю.
– Ну, вот и ладненько. Я, кстати, нагряну сюда еще месяца через три – у двоюродного брата свадьба будет. Вот тогда и договорим. О, кстати, и Восьмое марта как раз вместе встретим. Оторвемся, как следует. На Западе ведь дату эту только лесбиянки празднуют….
*****
Валечка не любила раннюю весну. Природа еще не успела прийти в себя, а яркий свет солнца как бы нарочно подчеркивал всю ее безобразную убогость. Грязь, талый снег, нечистоты, оставленные собаками, голые ветки – все это несовершенство давило и угнетало. Непривычно яркие солнечные лучи высвечивали каждую пылинку, каждую шероховатость стены, они указывали на множество изъянов, будь то дом или собственная внешность. Ты вдруг замечаешь, что пора бы вымыть окна, выстирать занавески и сходить к косметичке. Маленьким утешением для Валечки в это время было одно – Восьмое марта. Она любила этот праздник с детства.В городе царила праздничная суета. Лотки цветочных торговцев у станций метро были заставлены букетами мимоз – желтых и пушистых, как цыплята. Мужчины с букетами, свертками и тортами спешили домой. Восьмое марта был единственным днем, когда женщины могли почувствовать себя таковыми. Не важно, как вели себя их избранники весь год. В этот день они были самим совершенством. Кирилла в это время не было рядом с Валечкой – он находился на выставке в Германии. Его отсутствие не огорчало Валентину – Восьмое марта она привыкла справлять в женском составе, в ее семье не было мужчин. Валечка отлично помнила, как мать собирала на стол, как приезжала тетка из Повенца, нагруженная авоськами и банками с малосольными огурчиками и маринованными грибами собственного изготовления. Смысл этого, как впрочем, и любого праздника, заключался в том, чтобы сесть за стол и хорошо поесть. На столе по этому случаю появлялись деликатесы, о которых мечтали целый год: твердокопченая колбаса, ветчина, шоколадные конфеты. Торжественную трапезу всегда сопровождал включенный телевизор, передающий обязательный праздничный концерт. Самым вкусным и главным праздником для Валечки был Новый год. Кирилл рассказывал ей, что в Европе этот праздник справляют в клубах или вообще на улице, чокаясь шампанским на свежем воздухе и стреляя петардами. Валентина с трудом представляла себе это. Куда уютнее сидеть дома с родными и уплетать всякие дефициты.
Валечка и в этот раз накрыла праздничный стол. Сегодня особый день. Сегодня соберутся все ее девчонки вместе. Закончив сервирование, она на несколько минут остановилась, чтобы полюбоваться всей этой красотой. Года два назад она и представить не могла себе подобного изобилия. Застыв на месте, она предалась созерцанию созданного ее руками кулинарного великолепия. Жаль, что Кирилл забрал с собой фотоаппарат – очень хотелось запечатлеть на века этот шедевр. И, правда, хорошенький получился натюрморт: многоцветье салатов и холодных закусок контрастировало с белоснежной накрахмаленной скатертью, пестрые этикетки бутылок отражали в себе свет хрустальной люстры.
Раздался звонок в дверь. Пришла Галька. Сняла пальто и явила миру некое подобие вечернего платья цвета зеленки из трикотажного материала с серебристой нитью «люрекс». Платье переливалось при каждом движении. На груди была выткана огромная лилия ядовито-розового цвета. В сильно налаченной прическе красовалась заколка в виде красной розы. Во взгляде Гальки отчетливо просматривалось желание получить одобрение своего парадного одеяния.
– Нарядная ты сегодня, – робко сказала Валечка.
– Ну, так праздник все-таки, – с трудом скрывая довольную улыбку, ответила Галька и принялась вынимать пакеты из большой сумки: – Вот, гостинцы тебе к столу, хозяюшка.
– Ой, Гальк, не надо было, все есть у нас уже.
– Ничего-ничего, кашу маслом не испортишь. Слопаем под хорошую выпивку. А вот и выпивка. А? Хорош фаустпатрон? – воскликнула она, показывая на большую бутыль. – Водка «Ливизовская», качественная, сейчас бурды-то всякой много у нас гонят.
– Как же ты все это дотащила-то?
– Так меня же Борька отвез. Забыла?
– А, точно… Постой, ты же Тосю обещала захватить.
– Да она напутала опять что-то, создание наше эфирное. Ей сегодня вечером в Дом Композиторов надо, открывают они там чего-то или закрывают. Она попозже подойдет. Я ей сказала, чтобы такси взяла.Следующим гостем оказалась Аллочка. Раздевшись в прихожей, она протянула Валечке пестрый полиэтиленовый пакет:
– Это тебе. Потом посмотришь. Я думаю, тебе понравится. Ну и как всегда оригинальный нидерландский сувенир – ликер из диких вишен.
Валечка представила гостей друг другу. Девушки виделись впервые. Галька оглядела Аллочку критическим взглядом с ног до головы: стильная аккуратная стрижка без куделек и «завлекушек», скромный макияж, тонкая золотая цепочка с монисто. Строгий, но какой-то очень добротно сделанный джемпер. Такими же были брюки и обувь. Все было выдержано в одном стиле, мастерски скомпоновано по цветам. Какая-то не такая она, как все. «Не наш человек», – подумала Галька и сделала для себя вывод, что Аллочка ей не нравится.
– Ну что, семеро одного не ждут. Давайте, девочки, приступим. Я думаю, Тосечка на нас не обидится.
Девушки сели за стол, разложили салаты по тарелкам. Галька налила себе водки, встала и торжественно произнесла:
– Ну, спасибо Кларе Цеткин и Розе Люксембург за то, что у нас есть повод выпить!
– Сильный тост, – сказала Аллочка и пригубила белое сухое вино.
Гальке не понравился Аллочкин комментарий. Из интонации было непонятно, издевается она над ее остроумной репликой или же, наоборот, ее одобряет. Прошло несколько минут. От выпитой водки у Гальки поднялось настроение. Она откинулась на спинку стула, потянулась и сказала:
– Хо-ро-шо. Просто хорошо.
Прошло еще несколько минут. Гальку потянуло на разговоры. Она подперла подбородок ладонью, искоса посмотрела на Аллочку и провокативным тоном произнесла:
– Вот Валька говорила, ты в Голландии живешь?
– Да, под Гаагой.
– Ну вот и объясни ты мне, чего в Голландии вашей такого хорошего? Чего тебе у нас-то не нравится?Аллочка недоуменно посмотрела на Валентину, не зная, как реагировать на вопрос, поставленный в столь странной и недружелюбной форме. Та удивленно вытянула лицо и пожала плечами. Аллочка задумалась, что бы ответить, но тут снова раздался звонок в дверь.
– Во! Наверняка Тоська! – Галька вскочила с места и побежала открывать. – Ну вот, наконец-то! Явилась – не запылилась! А я уже соскучилась по тебе, Губайдуллина ты наша. Ух ты, как тебя припорошило, Снегурка прям. – Галька заботливо стряхнула снег с Тосечкиного воротника.
– А я тебе сказала уже, что ты можешь пойти со мной.
– Не-не-е-е, я уже сходила с тобой в прошлый раз на вечер какофонной музыки какой-то, чуть уши у меня тогда не отвалилися.
– Додекафонной, – поправила Тося.
– Ай, хрен редьки не слаще. Дрянь была музыка твоя, меня чуть не вырвало тогда… Прямо на пол филармонии вашей…
– Мы в Капелле были.
– Все кончай, Тоськ, любитель деталей, так мы весь вечер в коридоре простоим…Тосю Валечка знала с самого детства. В детском саду они дружили. Тосю игнорировали ровесники, так как она была «немного с приветом», а Валечке было с ней всегда интересно… Тося была некрасивой долговязой девочкой с глазами навыкате, всегда очень восторженной и экзальтированной. Когда она говорила, казалось, что она декламирует что-то заученное наизусть… Это раздражало… Тося часто придумывала истории про эльфов или леших, делала собственные книжки в картинках и дарила их Валечке. Тосечка была единственной из ее класса, кто ходил в музыкальную школу. Будучи ребенком, Тосечка сочиняла песенки. Вале все это ужасно нравилось… После школы они долго не общались. Тося поступила в Петрозаводскую консерваторию, потом перевелась в Питер…
Вчетвером они встретились впервые. Валечка была безумно рада видеть всех их вместе. Они такие разные и такие славные. Было хорошо. Только вот беспокоило немного буйное поведение Гальки.
– Ну что, все в сборе. Время открывать шампанское.
Девочки чокнулись.
Тося недолго задержалась за столом. Незаметно для всех она перебралась к синтезатору Кирилла, стоящему в дальнем углу и стала импровизировать.
– Ух ты! – одобрительно воскликнула Галька. – Как в лучших домах – застолье с живым музыкальным сопровождением!
От шампанского, присовокупленного к выпитым до этого напиткам, Галькино настроение превратилось из «просто хорошего» в воинственное. Как и несколько минут назад она обратилась к тихо сидящей за столом Аллочке со знакомым вопросом:
– Ну вот чего в Голландии вашей хорошего? Скукотища одна и погода отвратная. Я репортаж по телеку видела. Другое дело Испания или Италия какая-нибудь…
– А меня всегда тянуло на север, – мирно ответила Аллочка, – мы даже отдыхаем на северных островах: Тексель, Тершеллинг… В Данию часто ездим. Не нужны мне никакие там Анталии…Тося вдруг начала играть мелодию «Не нужен мне берег турецкий».
– Во-во, – сказала Аллочка, кивнув в Тосину сторону…
– Тоськ, а Тоськ, иди к нам лучше, – позвала ее Галька. – Неужели тебе кроме музыки своей ничего больше не интересно?
– Почему, интересно.
– Да ну!? Любопытно узнать что же.
– Я еще стихи писать люблю, – серьезно ответила Тося.
– Врешь! А ну-ка изобрази че-нить!
Тося не заставила просить себя дважды и начала:Слепые норны нить плетут,
Но оборваться суждено ей.
К печальному концу ведут
Друг друга робкие герои.
Идут убежища искать,
Искать тепла чужого тела.
Как ты посмел меня предать?
Как я предать тебя посмела?
Один из нас нанес удар,
Познал измены вкус и крепость.
И то, что ты любовью звал,
Вдруг превращается в нелепость.
В борьбу за первенство в игре,
Где одиночество – награда.
Кто смерть найдет на чьем клинке?
Кто кубок чей наполнит ядом?
Валентина слушала декламирующую Тосю и удивлялась тому, как изменилась ее подруга за это время. Похорошела… От той тщедушной девочки-подростка, какой знала ее Валя многие годы, не осталось и следа. То ли черты лица ее стали более пропорциональными, то ли какая-то новая энергетика, которую излучала теперь эта молодая женщина, явилась причиной преображения. Огромные глаза больше не казались лягушачьими, как раньше. Эти глаза были бездонными. Колдовскими. Мудрыми. В этих глазах бурлила настоящая жизнь. Она была во всем. Во взмахах бархатных ресниц, в румянце, игравшем на белоснежной коже. Жизнь можно встретить не в каждом лице. Если хорошенько подумать, можно прийти к выводу, что люди, которых мы ежедневно видим на улицах или в вагонах метро, в коридорах присутственных мест или на рабочих местах офисов, всего лишь тени, не более того. Людьми из теней они становятся, когда вступают с нами в контакт, являя нам свою настоящую сущность. Неважно, какими чертами лица наделила их природа – привлекательными или безобразными их делает тот свет, который льется изнутри, или же его полное отсутствие. Стоит кому-то всего лишь открыть рот и озвучить свои мысли, сразу же становится понятно, красив человек или не очень. Порою стать красивым не помогают ни античный профиль, ни правильный разрез глаз… Тося была по-настоящему красивой. Прекрасной.
Когда Тосечка закончила читать, комната наполнилась абсолютной тишиной. Все были ошеломлены силой ее стихов, а главное – ошеломлены тем, что у Тоси, видимо, тоже была личная жизнь, и что она, судя по всему, была далеко не благополучной.
Галька шепотом спросила:
– А че это за «нормы» такие?
Аллочка сказала:
– Норны – это, кажется, что-то из германо-скандинавской мифологии?
Но Галька уже не слушала ее – она рыдала… Ее окончательно «развезло».Однако Галька прорыдала недолго. Оправившись от навеянных Тосечкиными стихами переживаний, она в скором времени возобновила свое «нападение» на Аллу, начав с привычных слов: – Ну чего вот в вашей Голландии такого хорошего? Вот смотрю я на тебя, на куртенку твою кургузую и не понимаю – если у вас все так хорошо, отчего ж ты в норковых шубах и бриллиантах не ходишь?!
Аллочка не любила типично русские гуляния, где под конец все напивались и в завершение пиршества били друг другу морды. Она с разочарованием заметила, что организованный Валечкой вечер постепенно принимает именно такие формы. Не ожидая уже того, что вечеринка будет протекать в мирном русле, она решила не пытаться больше упражняться в дипломатии, а поставить перепившую сотрапезницу на место. Вызывающе посмотрев на Гальку, она расхохоталась ей в лицо:
– Хотела бы я пройтись, скажем, по Гааге в норковой шубе! Отбиваясь от презрительных взглядов, баллончиков с краской и гринписовских активистов… В Европе не принято носить на себе мех. Современные технологии произвели на свет массу синтетических материалов. А поэтому носить на себе шкуры невинно убиенных зверушек без особой для этого надобности считается как минимум дурным тоном. Теперь про драгоценности. Бриллианты ваши в Европе знаете, как называют? – Аллочка выдержала паузу и, не дождавшись ответов и догадок, выпалила: – Протезами личности!
Галька насупилась. Открыла было рот для очередной реплики, но тут в обсуждение неожиданно для всех включилась Тося:
– А я очень хорошо это понимаю. Вы знаете, меня, например, тошнит от этих расфуфыренных жен наших «новых русских». Меня просто воротит от всего этого антуража, нацеленного только на одно – доказать всем, что жизнь удалась. Цельный и уравновешенный человек не имеет потребности кому-либо что-либо доказывать. А эти из кожи вон лезут, чтобы выпендриться. Для этого надо греметь побрякушками, шуршать мехом, перечислять страны, в которых успел побывать. И делать это надо как бы невзначай, небрежно упомянув в разговоре, что погода на Лазурном Берегу в этом году была плохая, а австрийские горнолыжные подъемники тебе нравятся больше, чем французские. Ведь так хочется быть особенным. А это так трудно, когда ты обыкновенный, и когда у тебя нет ни внутреннего мира, ни духовных ценностей. Вот и заботишься обо всей этой бутафории, чтобы никто не догадался, что ты – ничтожество. И чем громче ты кричишь о своем благополучии, тем больше твое настоящее убожество и неуверенность в себе.
– А может быть, ты им просто завидуешь? – ляпнула распаленная дискуссией Галька. Сказав это, она вдруг испугалась – ведь она, сама того не желая, вдруг бросила вызов своей обожаемой Тосечке. Все остальные тоже не рассчитывали на такой поворот в разговоре и напряженно затихли в ожидании ссоры.
Вопреки опасениям подруг, Тосечка спокойно ответила на ее вопрос:
– А ты завидуешь инвалидам? Мне понравилась метафора с протезами. Протез компенсирует отсутствие части тела, будь то зуб, глаз или конечность. Вся эта карнавальная бриллиантово-меховая мишура является компенсацией за мородбои и измены мужей, за проститутскую жизненную философию. Вот и парятся эти бедняги всю жизнь из-за того, какой марки и коллекции у них блузка и сколько карат на ком висит. Чтобы завидовать таким людям, нужно стремиться жить как они, для этого нужно серьезно относиться к тому, что думают все эти маруси. Для этого нужно верить в то, что жизнь удалась тогда, когда тебя накормили лобстером в ресторане или надели на тебя то, что только что навязали средства массовой информации. Завидовать им – значит, быть существом, у которого хорошо работают только обоняние, осязание и пищеварение. А настоящий человек должен уметь намного больше, чем нюхать, трогать и переваривать.
– Но постой, Тось, – вставила Валечка реплику, – зачем же так перегибать? Материальные ценности не так уж и плохи. В Союзе людям долго запрещали стремиться к росту благосостояния, и это завело целую страну в тупик. Чего хорошего в том, когда все общее, все равны, бедны и ничто никому не принадлежит? Ты что, против денег?
– Я не против денег. Я против разжалования людей в вешалки для одежды и бижутерии. Я ненавижу нищету. Я в ней выросла. И речь не о том, что у кого-то много денег, а о том, на что он хотел бы их потратить, и что ему это даст в конечном итоге.
– А на что бы хотела потратить деньги ты? – робко, но с неподдельным любопытством спросила Галька.
– На хороший музыкальный инструмент. Да. Хотелось бы иметь свой «Стейнвей» или «Блютнер». И оборудование. Свою студию с хорошим синтезатором и всякими «примочками». Хочу сочинять партитуры и пробовать их озвучание на хорошей технике. Деньги могут очень многое упростить в жизни – их можно инвестировать в предметы и услуги, необходимые для осуществления твоих целей и планов. Важно только, чтобы цели и планы действительно существовали в твоей голове. Их на деньги не купишь. Также как на деньги не купишь счастье.
– А что такое, по-твоему, счастье? – спросила Валечка.
– Ты знаешь, я много думала об этом. Мы часто живем, вспоминая прошлое или строя планы на будущее… И редко получается у нас «жить сейчас»… Музыка – это для меня «счастье сейчас»… И в этом счастье я буквально растворяюсь.
– Ну не все же музыканты, как ты.
– А я не только о музыке говорю. У каждого есть свой дар. Каждый способен творить. И под творчеством я понимаю не только служение искусству. Можно творчески выращивать цветы или создавать свое дело. Созидать, короче, надо, а не вешать на себя всякое дерьмо. Счастье – в творчестве, в деятельности, в движении мыслей, в стопроцентной уверенности в том, что ты делаешь. Нужно только прислушаться к себе, как следует, и разбудить спящие в тебе таланты и стремления. К сожалению, многие из нас разучились слушать себя. Разучились нормально развиваться. Отвыкли от Эволюции. Россия – страна РЕволюций. Все происходит внезапно, сразу и в большом количестве. Неважно, готовы ли к этому твоя психика, ум, духовная организация. И поэтому, если на какую-нибудь глухую и слепую клушу вдруг свалятся деньги, потому что вдруг стал хорошо зарабатывать муж, или, откуда ни возьмись, объявился богатый заграничный родственник, она, не зная, что с этим делать, будет истерично вешать на себя украшения и жадно жрать устриц, чтобы выкакать их потом в золотой унитаз. «Жрать» – это очень подходящее слово для этой темы. Если сравнить трату денег с приемом пищи, то можно будет заметить, что одни люди принимают пищу нормально, соблюдая правила этикета, правильно пользуясь столовыми приборами, а другие жрут, безобразно чавкая, зажимая вилку в кулаке, икая и срыгивая. «Жрать» – это жизненная философия этих моральных уродов и их подруг. И в этом будет смысл их бытия. А потом они очень удивятся, когда через пару лет их настигнет кризис. Он рано или поздно обязательно настигает каждого, кто живет предметами и ради предметов, не думая о том, что происходит с башкой или психикой. По плоти живет, а не по душе… Мне жаль таких людей. «Из грязи в князи» – самая безобразная форма восхождения по сословной лестнице. Вот почему в нашей стране вся эта бриллиантово-меховая лихорадка проходит в таком особо изощренном виде. И никто не понимает, как же это на самом деле ужасно, пытаться жить взахлеб. Пытаться нажраться сегодня, потому что завтра тебя может подстрелить или похитить какой-нибудь конкурент. Это ужасно, когда совсем нет будущего. Да и прошлое у многих из этих «нуворишей» такое, что не вспомнишь без стыда и ужаса. И они пытаются заглушить страх и стыд всем этим фейерверком из устриц, шмоток и прочего говна. Я боюсь, что с годами весь этот декаданс будет принимать все более извращенные формы. Лет через десять-двадцать они, наверное, будут строить себе барочные дворцы и летать на частных самолетах, не думая об озоновых дырах и о засорении экологии.
– А что – экологию раньше не засоряли? – спросила Валентина.
– Засоряли, конечно. Только раньше это делали по постановлению ЦК КПСС, строя города, где ни попадя, затопляя деревни, сливая промышленные отходы в реки, а теперь это будут делать по желанию отдельных состоятельных граждан.
– Слушай, тебе в Думу надо, Тоська! – как бы подлизываясь, воскликнула Галька. – Хорошо говоришь! Давай, создавай партию какую-нибудь, я первая в нее вступлю.
– Девочки, давайте не будем о политике, – сказала Аллочка.
– Почему? Праздник сегодня очень даже политический, – возразила Галька.
– Да нет, я тоже не хочу, – согласилась Тосечка. – Сама не пойму, как это я вдруг до КПСС дошла. «Остапа понесло», как выражались классики.
– Ну не будем, так не будем, – сказала Галька, – и потом, какая разница, что будет через двадцать лет? В двухтысячном году вон, конец света обещали.
– А его все время обещают. Надо только почаще читать желтую прессу. Тогда лучше совсем не выходить на улицу, потому что на дне Обводного канала покоятся жертвы масонских ритуалов, невинно убиенные в девятнадцатом веке, а все гранитные набережные города заражены радиацией. Вот теперь еще и конец света придумали. Хотя, если бы я была Господом Богом, я, наверное, глядя на весь этот шабаш, что происходит у нас, уже сейчас сбросила бы вниз что-нибудь большое и тяжелое, – грустно улыбнулась Тосечка.
– Тосечкин, тебе надо выпить, – перебила ее Галька, – это от трезвости людей на такие мрачные мысли толкает.
– А давайте! – Тося вернулась к столу.
– А кстати, дворцы уже строят, – сказала Валечка. – У Кирилла есть несколько таких проектов, я видела фотографии интерьеров – не хуже Павловского архитектурного ансамбля.
– Ну и пусть все они будут здоровы – и дворцы, и хижины! – Галька подняла бокал.Зазвонил телефон. Звонила Аллочкина соседка. Отцу было плохо. Побледневшая Аллочка стала нервно набирать номер такси. После быстрого прощания уехала.
После неожиданного отъезда Аллочки разговор как-то не клеился. Гальку стало клонить в сон. Она позвонила Борису и сказала, что заночует у Валечки. Тосю тоже уговорила остаться. Утром за завтраком все узнали печальную новость. Позвонила Аллочка. Умер ее отец.
Глава вторая В заточении
Как быстро летит время! Казалось, что август наступил прямо за мартом. Валечка снова интенсивно заботилась о Викторе Евгеньевиче – ему часто было очень плохо. Все вроде бы так радовались тому, что он начал есть сам, обрел снова чувство вкуса и запаха и никак не ожидали наступления ухудшений в его состоянии. Часто у Виктора Евгеньевича начиналась страшная рвота, он стал терять сознание. Его снова нужно было кормить через зонд. Регулярно вызывать врача. В перерыве между наездами на Фонтанку Валечка готовила Кирилла к очередным командировкам – гладила рубашки, собирала чемоданы. В этом квартале командировок должно было быть особенно много: одна в московский филиал их фирмы, две другие – в Бельгию – к рекламщикам и в Германию – к поставщикам. Уезжать Кирилл должен был через четыре дня, а она так и не купила ему новую электробритву – у старой было что-то не в порядке с контактами, она то не заряжалась, то работала с перебоями. Когда Кирилл брился ею в последний раз, и она заглохла, он раздраженно бросил ее на пол, и она разлетелась на сотню маленьких винтиков и осколков. Добривался он одноразовым станочком, неоднократно порезавшись. Новая бритва была просто необходима, и купить ее было Валечкиной задачей – у Кирилла совсем не было на это времени. Валентина объездила уже несколько магазинов, но нигде не было хорошей. В «Гостинке» она нашла бритву «Филиппс» и была безмерно горда собой. Кирилл, наверняка, тоже обрадуется. Она спешила домой, желая увидеть его довольное лицо. Открыв ключом дверь, Валечка услышала голоса. Счастливая улыбка мгновенно сошла с ее губ – у них опять гостил Вовчик. Валентина прислушалась, желая определить место, из которого доносился разговор. Заглянула в щель приоткрытой двери – Вовчик сидел, а точнее, полулежал в кресле на кухне. Лицо его было все в красных пятнах – он был пьян. Валечка хотела было незаметно пройти в спальню, но вдруг услышала громкий возглас:
– О-о-о! Красавица наша пришла! Ну, здорово, хозяюшка…
– Ну, привет, Вовчик, – неохотно ответила она.
– А ч-ч-ё хмурая тэк-к-к-ая? Как тебя развеселить-то, а?
– Спасибо, не надо, мне и так весело.
Вовчик ненадолго задумался и вдруг громко запел:
– Ва-а-аленька – Ва-а-аленька-а, да не подшит-т-т-а-а-а ста-а-а-аренька-а-а-а….
Валечка незаметным жестом вызвала Кирилла в коридор и буквально прошипела ему в ухо:
– Убери отсюда сейчас же этого ур-р-рода, меня сейчас вырвет от его вида.
– Ты что, Валь, он же пьянущий по нулям, куда я его в таком виде отправлю? Ему проспаться надо хорошенько. И ночевать он будет у нас. Такого даже таксисты не возьмут.
С кухни донеслись крики:
– Это кто урод? Я? Вы что думаете, что я глухой? Да что она себе позволяет, дура местечковая? Я уже давно заметил, как она нос все свой морщит. Все морду от меня воро-отит – во-ро-о-отит. За одним столом со мной сидеть ей западло, говорит со мной как с быдлом, слова сквозь зубы цедит. Стро-о-о-оит тут из себя… А сама-то кто? Дворняга подзаборная…
– Хорошо, что ты у нас голубых кровей. Принц Оранский.
– Да я ж тебя сейчас! – Вовчик попытался встать, но пошатнулся и снова упал на кресло. – Ну, падла, я тебе еще покажу… Какой я тебе голубой-оральный? Ты еще припомнишь меня! Стер-р-рва… Ты еще не знаешь, на что я способен… Ты еще поплатишься за свои выкрутасы! Я тебе такой сюрпризец устрою, такую козью морду сделаю, всю жизнь мыкаться будешь!.. Все вы бабы…
Зазвучала грубая матерная брань. Валентина закрыла уши руками. Не отнимая ладоней от головы, она прошла по коридору и с остервенением захлопнула дверь библиотеки. Заперлась на ключ. Она не выйдет отсюда, пока Кирилл не извинится за поведение своего коллеги.
На следующий день Кирилл, как ни в чем не бывало, собрался на работу. Валечка не выходила из библиотеки, пока они с Вовчиком не позавтракали. Никто не постучал в дверь. Никто не попрощался с ней. Вечером разговора о ссоре на кухне не было. Не было такого разговора и на следующий день. И в день отъезда Кирилла. Кирилл сухо чмокнул ее в щеку и спустился к ожидавшему его такси.
Не извинился. Не счел нужным защитить ее от хамства этого идиота. Валечка до последней минуты ждала этого от Кирилла. А как он простился с ней сегодня? Может быть, и в правду следует сделать из этого какие-то выводы? Но какими они могут быть? Она любит Кирилла таким, какой он есть. Пусть он невнимательный. Пусть инфантильный. Но это ЕЕ Кирилл. Валечкины мысли прервал телефонный звонок. Она подняла трубку и услышала восторженный голос Тоси:
– Валечка, Валечка, мои стихи опубликовали! Ты представляешь, целый сборник! Я сначала вам ничего не говорила, боялась сглазить, я ведь послала стихи в несколько издательств… Я не ожидала, что они кому-нибудь могут понравиться, и вот представляешь! Тираж – пять тысяч экземпляров. Я не знаю, много это или мало, но я абсолютно счастлива!
– Тоська, ты просто молодчина, поздравляю!
– Валь, я хочу дать когда-нибудь небольшую вечеринку по этому поводу, но я скоро уезжаю. Я работаю сейчас аккомпаниатором с одним виолончелистом, мы поедем в турне по бывшим союзным республикам. Морока конечно, но и интересно тоже… Валечка, я хочу, чтобы ты стала одним из первых читателей моей книги, ты всегда понимала меня и поддерживала. Давай встретимся, а? Когда тебе удобно? До шестнадцатого еще одна неделя и мне надо к концертам готовиться…
– На этой неделе не смогу. Я очень часто сижу с Виктором Евгеньевичем. Сиделка приходит только на несколько часов, а Елена Альбертовна собирается в санаторий.
– Ну, тогда приходи хотя бы на презентацию. Через три недели в Шереметьевском дворце я буду представлять книгу. Приходи. Сможешь?
– Да, смогу.Собственная книга… Первый творческий успех. Впервые Валентина позавидовала своей подруге, хоть и всегда считала зависть самым гадким чувством на земле. Как это должно быть здорово, отпраздновать первую настоящую удачу! Познать, как собственные мысли материализуются в нечто видимое и осязаемое – в томик собственных стихов, например. Их будут читать люди и, прочтя их, наверняка тоже немного преобразятся – в этом Валечка была уверена – если и другие стихи Тоси похожи на то, что она прочла тогда дома у Валентины, они, бесспорно, вызовут восхищение читателей… К чувству зависти вдруг присоединилось чувство гордости за подругу. И еще какое-то неопределенное чувство… Хотелось тоже создать что-то… Свое. Только непонятно было, что хочется создать… Возможно, Валечка разучилась мечтать. Так, как учил ее когда-то Яшка. Так, как это умеет Тосечка. Прислушиваться к себе, посылать в пространство мысли, вопросы и желания… Хотя, в сущности, зачем ей это? Ведь у нее есть Кирилл… Он насыщает ее бытие эмоциями, энергией – всем тем, что необходимо человеку в жизни…
*****
Галька узнала о том, что она в положении, в начале апреля. Беременность была незапланированной, но желанной. Срок – уже восемь недель. Галька была несказанно рада, но очень переживала, что напилась тогда у Валечки дома. Гинеколог уверяла ее, что если это было единственное застолье за этот период, то беспокоиться фактически не о чем.«Прихватило» ее в командировке. Галька с Борисом поехали в Германию на семинары, специально организованные для официальных дистрибьюторов. Галька с мужем считали цены, посещали заводы, встречались с потенциальными партнерами. Дел была масса. Борис купил подержанный «Опель» и оформил его на какого-то студента – лица, проживающие на территории Германии больше полугода, не платили налог при ввозе транспортного средства в Россию. Галька была на третьем месяце беременности. Перед отъездом консультировалась у гинеколога. Как выяснилось позже, он прозевал низко лежащую плаценту. На одном из корпоративов у Гальки открылось кровотечение. Вызвали скорую. Привезли в больницу. Поставили капельницу с магнезией. После трех дней в больнице кровотечения прекратились. Галька снова смогла принимать участие в семинарах. Однако дня через два у нее начались легкие схватки. То ли в больнице ей занесли инфекцию, то ли повреждение плаценты было слишком серьезным – причина была непонятной. Однако Гальке снова пришлось лечь в больницу. Токограф показывал очень сильную схваточную деятельность. Путешествие домой врачи считали абсолютно недопустимым. Гальке нужен был абсолютный покой, если она хочет избежать выкидыша.
Ходить ей запретили – вставать можно было только для похода в туалет. Ограничение в движении было для непоседливой и деятельной Гальки ужасным наказанием. Перемещаться можно было только на инвалидной коляске. На ней и катал ее и неразлучную капельницу Борис, ровно на три недели дольше задержавшийся в Германии. Они выезжали в расположенный неподалеку парк, кормили уток в пруду больничным хлебом. Галька как-то особо жадно вдыхала запах, который источали цветки шиповника, как-то особо внимательно всматривалась в многоцветье аккуратных клумб, в зелень лужаек – во все, что отличалось от цвета стен и потолка больничной палаты. Это отвлекало ее от тревожных мыслей, от страха перед будущим. Она вдруг начала жить «сейчас», жить одним днем, чего раньше никогда не делала. Она черпала силы из этих простых источников, радуясь погожему дню, забавным движениям птиц, спешащих подплыть к куску хлеба раньше своих соперников. Она радовалась каждому лишнему часу сна – выспаться в больнице было фактически невозможно. Когда заканчивалась капельница – а происходило это обычно ночью – она начинала издавать пронзительный писк. Входила сестра, меняла патрон с партусистеном. Двумя часами позже иссякала капельница у соседки по палате. Снова раздавался писк, снова заходила сестра. Ранним утром начиналась пересменка. Разговоры в коридоре не давали заснуть. В семь утра заходили сестры, меняли белье, мерили температуру и давление, в полвосьмого был завтрак, в девять – обход, в десять акушерки делали токограмму, в одиннадцать соседку посещал диабетолог. Часом позже был обед, потом снова пересменка. Каждый раз, когда Галька начинала «клевать носом», в палату обязательно кто-то заходил. Спать хотелось все время. Но это не очень получалось. «На свете счастья нет, но есть покой и воля», – говорил почитаемый всеми классик. Однако мало кто осознавал, что ни покой, ни воля не являются самими собой разумеющимися. Так же как и передвижение на собственных ногах. Это Галька поняла здесь.
Борис не смог задержаться дольше – он должен был проводить обучение дилеров в Петербурге. Гальке не хотелось оставаться одной, но ей было понятно, что более долгое отсутствие Бориса могло повредить будущему их фирмы. Никогда она не чувствовала себя так одиноко.
Надо отдать должное, лежала она все-таки комфортно. В городе было две больницы – центральная и вторая городская. Гальку положили на сохранение во вторую городскую. Эта больница была небольшой, но какой-то светлой и по-домашнему уютной. Персонал на Галькином этаже был очень приветливый и доброжелательный. Говорят, лет десять назад родильное отделение возглавлял профессор, уделявший большое внимание не только профессиональным качествам своего персонала, но и общему уровню воспитания и человеческому фактору. На работу брали не просто медсестер «по бумажке», а медсестер по призванию… Кадры, работавшие в его отделении, должны были любить свое дело. Хамство или грубость по отношению к пациентам были недопустимыми. Конфликтные или легко раздражаемые сотрудники там долго не задерживались. Профессор ушел на пенсию, а философия набора кадров осталась прежней. Этого нельзя было не заметить. Сестрички и акушерки и вправду были великолепные – этакие порхающие эльфы в больничных халатах – всегда с ангельскими улыбками на лице, всегда предупредительные и вежливые. Не проходило и часа, чтобы Гальку не спросили, не беспокоит ли ее что-либо, хорошо ли Гальке спалось, не принести ли фруктового чая, не помочь ли переодеть пижамку и так далее. Акушерки, такие же эльфоподобные, утешали пациентку, что все будет обязательно хорошо, и что ни в коем случае не надо волноваться… Иногда в палату заглядывали монашки местного Ордена в голубых чепчиках и справлялись о состоянии ее духа… Соседей по палате тоже подбирали с умом: интеллигентов клали с интеллигентами, народ «попроще» с им же подобными. Пациенты должны были чувствовать себя комфортно и психологическая атмосфера в палате должна быть благоприятной – свободной от конфликтов и недопонимания. О мигрантах и иностранцах тоже не забывали – турчанок клали с турчанками, русских – с русскими. Обо всем этом Гальке рассказала ее соседка – симпатичная брюнетка по имени Тамара, эмигрировавшая по еврейской линии. Она рожала здесь уже второго ребенка и если придется рожать третьего, то делать это она будет только здесь. Больница имела множество плюсов и один, но существенный минус – отсутствие станции интенсивной терапии для грудников. Поэтому пациенток с преждевременными родами госпитализировали в центральную больницу. Мысли о ранних родах повергли Гальку в тревожное состояние. Как пройдет ее беременность? Что готовит ей будущее? Все будет хорошо! Все обязательно будет хорошо. Муж звонит ей каждый день. Сотрудники компании, дистрибьютором которой была фирма Бориса, еженедельно посылают цветы и фрукты, справляются через переводчика об ее состоянии. Две русскоязычные медсестры душевно болтают с ней. Редко Галька была окружена такой заботой и таким вниманием. Однако ни забота, ни внимание не могли заменить ей одного – свободы и уверенности в том, что будет завтра. Дни текли очень медленно, и их было невероятно много. Менялись соседки по палате, закончился май, июнь стал июлем, и вот к концу уже подходил август. Галька находилась в больнице три с половиной месяца и чувствовала, как заканчиваются ее силы. Она стала плаксивой и лабильной – очень хотелось домой. Хотелось быть окруженной близкими людьми. Телефонные разговоры с Борисом часто заканчивались целым шквалом слез. Впечатленный состоянием жены, Борис выкроил время и приехал еще на неделю. Галькиной радости не было конца. Снова возобновились прогулки в парке на инвалидной каталке. Супруги вместе завтракали, обедали, а вечером просто лежали вдвоем на больничной постели и смотрели телевизор. О чем вещали дикторы немецких каналов, было непонятно. Было просто хорошо лежать вместе и тупо смотреть телик. Разлучались они только на ночь – Борис ночевал в гостинице. Галька почти все время крепко держала Бориса за руку, словно желая запомнить это ощущение рукопожатия, запомнить ощущение присутствия близкого человека. Наступающая осень должна была быть холодной – поэтому Борис привез теплые вещи – все они пахли домом. «Наверное, так чувствуют себя в родительский день домашние детишки, отправленные «на отдых» в пионерлагерь, – подумала Галька, – или зэки, получившие передачу от родных». Кругом все такое казенное и безликое и контрастом ко всему этому являются личные предметы – со своей историей, со своей особой энергетикой. До чего же хочется плакать! Галька вынимала вещи из чемодана, опускала в них лицо и вдыхала этот домашний аромат. Вот ее любимая кофта, мягкая и пушистая, в ней затерялась нота духов, подаренных Борисом на Галькин день рождения. А вот гетры, невероятно теплые и гладкие на ощупь. А это шарф, связанный тетей Олей – она, кстати, прислала с Борисом целую сумку «гостинцев»: черный русский хлеб, банку клубничного варенья, Галькины любимые сухарики, свежие пирожки, письмо на четырех страницах и маленькую зеленую книжку – молитвослов.
Борис говорил с врачами – о выписке и транспортировке не могло быть и речи. Галька должна остаться, если хочет выносить ребенка. Срок был в октябре. Новость о том, что она до октября пробудет в больничных стенах, повергла Гальку в полнейшее отчаяние. Эмоции однозначно брали верх над здравым смыслом – его попытался пробудить Борис, наведя Гальку на мысль, что возможность родить ребенка в чистом, оснащенном по последнему слову техники роддоме вовсе не следует считать наказанием. Это скорее преимущество и привилегия, тем более при проблемной беременности. Страховка, заключенная приглашающей фирмой, оплачивает ее пребывание здесь до самого «победного конца», так что Гальке надо собраться с силами и потерпеть еще немного. А терпеть сил больше не было. И не было сил пережить прощание с Борисом. Как быстро пролетела эта неделя! Прощаясь, Галька рыдала, как маленький ребенок. Ей вдруг стало так жаль себя. А жалеть себя нельзя. Так ее учила тетя Оля. Такие мысли надо гнать. Борис уехал в аэропорт. Он пообещал приехать еще. В октябре. Надо достать календарь-органайзер, чтобы отмечать в нем дни. Это должно помочь ей. Где календарь? Кажется в нижнем ящике тумбочки. Галька встала с постели и присела на корточки. До чего же мешает большой живот! До чего же грузной она стала! Галька зашарила рукой по внутренней части тумбочки в поисках карманного календаря и вдруг почувствовала что-то странное. Почему пол под ней вдруг стал таким мокрым? Что происходит? Этого не может быть! Галька дотронулась до своих брюк и с ужасом поняла, что у нее отходят воды…
*****
Виктор Евгеньевич за несколько месяцев превратился из холеного плотного пожилого мужчины в немощного старца – он сильно похудел, осунулся, лицо его обрело какой-то землистый цвет, а конечности стали синюшными. Единственным прогрессом было возвращение речевой функции, однако домочадцы толком не знали, радоваться этому или же, наоборот, печалиться. Виктор Евгеньевич действительно начал говорить, но, обретя дар речи, он вовсе не общался со своими родными – он разговаривал сам с собой и героями своих галлюцинаций. Когда Елена Альбертовна легла в больницу с острой тахикардией, Валечка осталась с главой семейства совершенно одна.
Уход за стариком подобен уходу за младенцем – старик так же беспомощен, капризен и слаб. Разница между ними лишь в том, что младенец с каждым днем становится крепче и сильнее, радуя своих родителей то улыбкой, то новым движением или слогом, старец же слабеет и увядает со дня на день, повергая родных в отчаяние или уныние. Валечка думала об этом, замачивая в ванной простыни, запачканные калом. Надо подождать, пока подействует пятновыводитель, а потом положить белье в стиральную машину. Пятновыводитель скоро закончится, нужно купить новый.
– Валенька, почему вы забыли закрыть двери?! Почему в доме посторонние?!! – раздался одновременно гневный и испуганный крик Виктора Евгеньевича.
Валечка выскочила из ванной в коридор, бросилась к входной двери, но та была заперта на все замки. Цепочка также была наброшена на внутреннюю дверь.
– Виктор Евгеньевич, вам показалось, – начала было Валечка, но отец Кирилла перебил ее:
– Кто эти люди? Чего они хотят от меня? Уведите меня в спальню!
Валечка взяла Виктора Евгеньевича под руки и вывела из гостиной, успокаивая старика:
– Здесь никого нет. Я же говорю, вам показалось.
– И в спальне уже сидят! – раздался недовольный возглас. Недовольные интонации в голосе внезапно стали испуганными. – Какие белые лица! И волосы белые! И одежды белые! – Виктор Евгеньевич схватил Валечку за локоть и взволнованно зашептал ей в ухо: – Они пришли за мной. За мной пришли. Не отдавайте меня им, Валенька! Умоляю вас, не отдавайте меня! Какие белые руки! Какие у них холодные пальцы. И волосы белые… и одежды белые… и лица белые…
Валечка начала суетливо выдвигать ящики комода в поисках успокоительного. Вот они, ампулы. Сейчас сделаем инъекцию, и все будет хорошо. Как хорошо, что ей не нужно искать вену и колоть самой – на запястье Виктора Евгеньевича сестра оставила специальный «интерфейс». Как хорошо, что успокоительное подействовало. Как хорошо, что Виктор Евгеньевич заснул. Как хорошо, что этот день скоро закончится!День действительно закончился. И наступил новый. Утренний туалет прошел без эксцессов. Пришло время завтрака. Валечка нарезала на маленькие квадратики намазанный вареньем и маслом хлеб, налила в поильник травяной чай и придвинула кресло-каталку к столу. Виктор Евгеньевич довольно отпил из поднесенного к его рту поильника большой глоток и спросил:
– А что это за картина у нас в гостиной висит? Это что? Преисподняя что ли? Какая бездарная имитация Босха! А по центру, что это за бред? Моя карикатура? Слушайте, кто приволок в дом эту гадость?! Кирилл, небось? Ай да сынок! Циник! Извращенец… Любитель изящных искусств… Сейчас же снесите это на помойку! Сейчас же! Слышите?
– Виктор Евгеньевич, нет здесь никакой картины…
– Почему вы все время перебиваете? И спорите все время… Я, может быть, больной, но из ума я еще не выжил! Вы что, все нарочно издеваетесь надо мной?! «Нет здесь никакой картины», – злобно передразнил ее отец Кирилла. – Она думает, наверное, что самая умная здесь, а ума-то, на самом деле, с воробьиные мозги!Снова ампулы. Снова успокоительное. Как тяжело испытывать на себе этот гнев! Яростный гнев. Несправедливый гнев. Как жаль, что снова стал возвращаться ТОТ Виктор Евгеньевич. Ненавидящий. Лютый…
Анализы крови Елены Альбертовны показали острую опасность инфаркта, и ее оставили в больнице на несколько недель. За пребыванием в больнице последовал отдых в санатории. Из недель вскоре сложились месяцы. Все это время Валечка проводила с Виктором Евгеньевичем одна. За этот срок количество и разнообразие «посетителей» в их квартире значительно увеличилось: это были белые люди в белом, мужчины в больших черных капюшонах, люди в серых рясах, монашки в лиловых одеяниях. Все они чего-то хотели от Виктора Евгеньевича – одних он боялся, с другими разговаривал и даже смеялся. Вскоре отец Кирилла все знал об этих людях – кто кому подчиняется, и кто когда должен появиться. Самыми главными были люди в черных капюшонах, рангом пониже были «серые рясы», под их руководством находились монашки и альбиносы. Виктор Евгеньевич любил рассказывать Валечке об этом мире. Валентине было жутко от этих рассказов. Однажды он спросил ее вкрадчивым голосом и с какой-то невероятно зловещей улыбкой на лице:
– Валенька, а вы знаете, как устроен ад?
Валечке очень не хотелось слушать истории про ад, но она боялась показаться невежливой. С трудом скрывая ужас, она тихо ответила:
– Нет, не знаю…
– Вы не представляете, что ТАМ творится! Вы вообще ничего не смыслите… Не знаете, ЧТО происходит на самом деле. Сейчас я вам расскажу….
Виктор Евгеньевич приготовился было к долгому рассказу, но тут раздался звонок в дверь. Валечка с облегчением вздохнула и побежала открывать. Это была медсестра Ирина – она приходила ежедневно: проверяла, не закупорились ли вены, в порядке ли вход для зонда, раз в неделю делала забор крови и просто помогала Валечке.Сестра-сиделка проводила с Виктором Евгеньевичем около двух часов. Каждому ее приходу Валечка радовалась, как ребенок. Под предлогом похода в булочную или аптеку она буквально убегала из квартиры – очень хотелось, чтобы в ее жизни кроме образов бреда больного человека, чистки судна и смены белья существовали и другие картинки. Валечке очень хотелось окружить себя чем-нибудь другим, совсем не похожим на тот мир, который медленно, но верно затянул ее в свои бездны. Этими несколькими часами свободы Валечка по-настоящему наслаждалась. Наслаждалась чистым воздухом утренних улиц – воздухом, свободным от запаха лекарств, фекалий и дезинфицирующих средств. Наслаждалась веселым воробьиным щебетом в маленьких скверах. Наслаждалась причудливым узором на воде, оставленным катером, промчавшимся по Фонтанке. Валечка впитывала в себя все эти незатейливые впечатления и сознательно старалась ни о чем не думать. Не думать о том, что Кирилла сейчас нет рядом. Не думать о том, как серьезно и тяжело болеет Виктор Евгеньевич. Не думать о том, что ей так одиноко и страшно.
Часто мы не замечаем многих деталей и не видим, что происходит вокруг нас – мы думаем только о своих мелких проблемах. Когда же нам становится действительно тяжело, мы вдруг начинаем тянуться к самым элементарным вещам – мы восхищаемся пением птиц, красками восхода, шелестом листвы. Природа не лжет, она не может предать или намеренно ранить. Она может укутать нас уютом крон деревьев, согреть лучами солнца, убаюкать плеском лесного ручья. Кирилл рассказывал как-то о пантеизме – учении, обожествлявшем природу. Бог тождественен природе. Он дает нам понять, что мир вокруг нас существует даже тогда, когда мы уверены в том, что мир этот рухнул. К нему тянется узник, смотря на белые облака сквозь толстую решетку камеры или разглядывая одуванчик, жизнеутверждающе проросший из тюремной стены. Его видит солдат, заметив мотылька, кружащегося над окопом.
Мир существует даже во время отдельных личных трагедий и мировых войн. Мир вокруг нас существует всегда. Нужно принять эту мысль, как принимают помощь. Принять эту мысль и не допускать никаких других. И переждать. И полностью погрузиться в море звуков и запахов, которые дарит нам природа. Время залечит наши раны и предаст забвению наши переживания. Почему Валечка вдруг задумалась обо всем этом? Это были не ее мысли. Ей казалось, будто кто-то вложил их в ее голову. Разве ей тяжело сейчас? Пожалуй, все-таки нет. Потому что она знает, что скоро приедет Кирилл, и все будет хорошо. Кирилл. Может ли ему быть также плохо без Валечки, как плохо ей без Кирилла? Ощущал ли он сам, что природа божественна? Искал ли он у нее помощи? Наверное, нет. Кирилл просто знал, что такое пантеизм. Потому что он много читал и был хорошо воспитан. А Валентина читала мало, но чувствовала эту божественность почти всегда и искала у нее сил. Вряд ли Кириллу было по-настоящему плохо. И, возможно, он никогда не страдал от колких замечаний, от равнодушия и холодности того, кого ты любишь. Кирилл. Любил ли он когда-нибудь? Любит ли он ее? И все-таки ей тяжело без Кирилла! Поскорее бы он приехал…
Напитавшись энергией свободы, Валечка отперла дверь. Ирина уже собиралась уходить. Надев плащ и перекинув через плечо сумочку, она вдруг посмотрела на Валечку каким-то остекленевшем взглядом и внезапно обратилась к ней по имени. Валечка вздрогнула от неожиданности – нелюдимая Ирина никогда не обращалась к кому-либо так прямо. Почти металлическим голосом Ирина произнесла: – Валентина! Уходи ты от них! Не будет здесь тебе счастья!
На следующий день Ирина ничего не смогла вспомнить об этом разговоре. Сказала только, что перед уходом ей вдруг стало нехорошо. Она даже думала, что вот-вот упадет в обморок. Но стоило ей только захлопнуть за собой дверь квартиры, как силы вернулись к ней. Давление, наверное. Или смена погоды. Пора, видимо, в отпуск. Переработалась.
*****
Гальку бил озноб. Она лежала на больничной каталке и дрожала всем телом. Главврач, ушедший домой, по звонку сестры вернулся в больницу. Он пожал Гальке руку и сказал:
– Мы были бы несказанно рады принять у вас роды в нашей больнице, но обстоятельства сложились иначе. Мы обязаны перевести вас в другой роддом. Вы сделали все возможное, чтобы доносить дитя… И мы тоже сделали все возможное…Над Галькой светили лампы. Множество ламп. Необычная перспектива. Странная. Жуткая. Никогда она не видела больницу из столь непривычной точки. Лежа на спине. Лицом вверх. Ее везут по коридорам, ее завозят в лифт, ее погружают в машину скорой помощи. На улице темно и холодно. Вокруг нее санитары. Галька чувствовала себя беззащитной. Она была не готова. Сейчас не готова к каким-либо изменениям. Ей нужны силы. А сил нет. Снова лифт. Снова коридор. Вот она уже в другой больнице. Здесь она будет рожать. Как страшно! Где сейчас Борис?
*****
За неделю до презентации Тосиной книги Елену Альбертовну выписали. Выглядела она довольно бодро. Однако ей нужен был полный покой. И полное отсутствие негативных эмоций. Этим указаниям врачей мать Кирилла следовала неукоснительно – целые дни она удобно полулежала на мягком диване гостиной и читала книги и журналы. От чтения она отвлекалась только для приема многочисленных медикаментов, аккуратно разложенных на придвинутом к дивану журнальном столике. Домашнюю работу выполняли Валечка и Ирина. И это было хорошо и правильно. Ирине за это платят деньги, а Валечка – почти член их семьи. И поэтому ее помощь она принимала, как должное. И именно поэтому она была безмерно удивлена историей о вечеринке какой-то подружки. Разве подружки могут быть важнее будущей семьи? Только благодаря великодушию сиделки Ирины, согласившейся остаться до следующего утра, Валечке удалось убедить мать Кирилла отпустить ее на презентацию. Но туда она все равно опоздала. Виктору Евгеньевичу нужно было вызывать скорую, и она позволила себе уйти только когда поняла, что состояние его стабилизировалось.Она пришла под самый конец. Сквозь приоткрытую дверь был слышен Тосечкин голос. Та декламировала стихи. Валечка подошла ближе и услышала обрывок одной из последних строф:
И за рояль болезненная дама пусть сядет,
И что-нибудь из вашего «Тристана» сыграет…
В небольшом зале загремели аплодисменты. Защелкали фотоаппараты, посетители столпились вокруг стола. Валечка постояла в дверях, подождала, пока Тося раздаст автографы. После официальной части в соседнем помещении был организован небольшой фуршет с шампанским и скромными закусками. Тося порхала между гостями и улыбалась. Улыбалась директору издательства. Улыбалась спонсорам. Улыбалась представителям администрации дворца. Улыбалась журналистке «Пятого канала». Улыбалась фотографу местной газеты. Только Валечке она не смогла улыбнуться. Тосечка осторожно взяла ее за локоть и тихонько спросила:
– Ты сможешь подождать, пока все кончится? У тебя есть время?
– Да, конечно. Я же сказала, что сегодня смогу. Извини, я опоздала. Папе Кирилла было плохо. Но теперь останусь уже до «победного конца». Мы снова не виделись уже с полгода.
– Ну, тогда выпей пока что-нибудь, закуси, пока эти все не слопали. – Тосечка иронично кивнула в сторону толпы гостей и вздохнула: – Сейчас нам и словом не дадут обмолвиться – придворный этикет-с, будь он неладен.Прошло несколько часов. Уже стемнело. Гости попросили Тосечку сыграть напоследок на рояле и стали постепенно расходиться.
Вот зал и совсем опустел. Тося сидела за столом одна. Она была совершенно бледная и какая-то потерянная… От восторженности, в которой она пребывала весь вечер, не осталось и следа… На столике лежала небольшая книга в красном переплете. Тонкие пальцы нервно перебирали скатерть.
– Что-то случилось? – спросила Валечка.
Тося подняла на нее грустные взволнованные глаза и тихо сказала:
– Мне нужно серьезно поговорить с тобой.
– О чем?– О Кирилле.
Глава третья Вихрь знамений
Аллочка стояла в аэропорту совершенно потерянная. Как тогда, много лет тому назад, когда пыталась оформить документы на выезд. Потратив весь отпуск на хождение по присутственным местам, она вышла тогда из этой борьбы с административными органами с пустыми руками. Необходимые справки были выданы не по форме, требуемой российским консульством, тетка в ОВИРе наорала на нее, обозвав идиоткой. Какое это было тяжелое время! Аллочка не смогла получить даже формуляры для оформления на ПМЖ. Оказывается, она не вовремя выписалась из квартиры. Сначала надо было идти в ОВИР и только потом, после получения штампа «для проживания за границей», аннулировать прописку. Однако консультант советского посольства в Нидерландах сказал ей, что последовательность этих действий не имеет значения. Хочешь – выписывайся, хочешь – оформляйся на «постоянку». В ЖЭКе очереди были меньше, чем в ОВИРе, и Аллочка сначала пошла к паспортистке. В ОВИРе же оформлять ее отказались – потеряв ленинградскую прописку, к городу Ленинграду она уже не имела никакого отношения и не могла совершать какие-либо регистрационные действия. Как кричала на нее чиновница в милицейской форме! Как хохотала ей в лицо тетка из ЖЭКа, когда она попросила прописать ее обратно! Отчего людям доставляет удовольствие радоваться чужим ошибкам и промахам? Отчего они получают такое наслаждение, доказывая другим, где их место?
Отец как-то говорил ей: «Надень на человека униформу – и он начнет валять дурака». Действительно, почему все эти чиновники, паспортистки, люди в форме, сидящие в будках погранпостов и окошках отделений виз, совершенно не умеют себя вести? Или, точнее сказать, вести себя не хотят… Почему человек, получив маленький кусочек власти, будь то право выдавать какие-то справки или возможность ставить печати, позволяющие кому-либо проживать где-то или пользоваться чем-то, начинают этой властью наслаждаться? Почему таким людям нравится унижать, «строить по росту», повышать голос, выкрикивать оскорбления? Кто-то назвал этот феномен «синдромом вахтера». Вахтер – это не профессия. Ей не обучают в институтах и техникумах. Вахтер – это состояние души. Вахтеру мало платят. Возможно, у него не сложилась жизнь. А поэтому единственная радость в его бытие – это насладиться правом пропустить или не пропустить кого-то на контролируемую им территорию. Он – властелин ворот. Он может закрыть их перед самым носом непрошеного гостя, если тот не проявит должного уважения к нему. Он может долго разглядывать пропуск, сличая изображение на фотографии с внешностью посетителя, он может усомниться в разборчивости подписи и подозрительно покоситься на недостаточно отчетливый оттиск штампа. Он будет буравить вас глазами – злыми и острыми. Такие могут быть только у сказочного гоблина, заполучившего в свои лапки это вожделенное сокровище – власть.
В Аллочкиной памяти кружились тогда картинки с орущими униформированными тетками, а сама она неподвижно стояла на одном месте, уже в третий раз наблюдая, как ее чемодан снова исчезал в норе багажного отделения аэропорта, очертив очередную траекторию на уже опустевшей ленте транспортера. Она стояла как сомнамбула, а в ушах все еще звучал чиновничий крик и хохот. Как она пойдет теперь в российское посольство? Ленинградской прописки у нее уже нет, а ПМЖ еще нет – на консульский учет ее точно не возьмут. Аллочка чувствовала себя маленьким беззащитным насекомым, погибающим в этой вязкой паутине справок и печатей. Она чувствовала себя полным ничтожеством, жертвой административных ошибок. Чемодан приближался к ней уже в четвертый раз, и она наконец-то сняла его с транспортера. За ремнем, которым был перевязан чемодан, вдруг что-то блеснуло. Сверкающий предмет оказался маленькой монетой. Аллочка стала внимательно разглядывать его – это был американский цент. Откуда он взялся на рейсе Ленинград-Амстердам? Не иначе как материализовался… На монете был изображен мужской профиль и выгравированы слова «IN GOD WE TRUST» – «на Господа уповаем». Вот это да! Что это? Напоминание о том, что там наверху все в курсе ее проблем? Ну что ж, будем уповать. Аллочка уже не чувствовала себя жертвой и ничтожеством. В посольство она пошла уверенно. Охранник не хотел ее впускать – у нее не было консульского учета и нужных отметок в паспорте. «Да мне же в кассу, денежку заплатить», – бойко сказала Аллочка и к своему удивлению была пропущена в здание.
Стены внутренних помещений российского посольства были наполовину окрашены в болотно-зеленый цвет, наполовину обиты коричневой фанерой – словно кто-то нарочно решил создать здесь особо депрессивную атмосферу.
Внешний вид делопроизводителей, сидящих в окошках, корреспондировал с дизайном помещений – темные костюмы, строгие, сосредоточенные лица. Эти люди, сидящие за бронированным стеклом, очень внимательно смотрели на документы и почти не смотрели на стоящих перед ними посетителей. И посетители направляли свои взгляды куда-то в пол, или, в лучшем случае, на руки чиновников, принимающих бумаги. С каждой минутой пребывания здесь Аллочка чувствовала себя все менее уверенно, осознавая абсолютную бесполезность похода в посольство. На что она, собственно, надеется? Для подачи заявления отсутствует такое количество бумаг и печатей! У этой авантюры может быть только один финал – отказ.
Отстояв очередь в нужное окошко и положив в специальный лоток все трофеи, привезенные из поездки в Россию, Аллочка стала с волнением наблюдать за каждым движением рук посольской сотрудницы – поднять глаза она не решалась. Скорее всего, ей даже хотелось зажмуриться – сейчас ей откажут, сейчас на нее снова обрушится шквал издевок и ругани. Сейчас эти руки гневно швырнут неправильно оформленные документы обратно в лоток. Но руки очень спокойно двигались. Длинные пальцы поворачивали листок убытия, листали страницы внутреннего и заграничного паспортов. Аллочка не поверила своим глазам, когда эти руки сделали какие-то пометки в регистрационной карточке, а затем спокойно взяли пропитанную чернилами подушечку, промокнули в ней штамп о постановке на консульский учет и звонко хлопнули им по открытому Аллочкиному паспорту. Удивленная Аллочка оторвала глаза от рук, посмотрела на женщину, только что оформившую ее документы, и оцепенела… За окошком сидела та самая некерманновская красавица, которой она так часто любовалась в детстве. Алый шарф выглядывал из под черной блузы, алые губы обрамляли жемчужную улыбку. Медные волосы были распущены и буквально светились, наполняя весь этот серо-буро-коричневый мрак жизнеутверждающей энергией. Женщина как-то очень озорно подмигнула Аллочке и сказала: «Удачи тебе!». Потом она поднялась со стула и ушла. Ее место заняла другая женщина и унылым голосом произнесла: «Следующий!».С тех пор Аллочка постоянно носила на своей шее свой новый талисман – обрамленную в золотую оправу монету. Она напоминала ей о произошедшем с ней однажды чуде. Как давно это было! Сейчас она снова стояла в аэропорту и ждала багаж, зажимая в руке заветный амулет. Потерю, которую она пережила в этом году, невозможно сравнить ни с какими проблемами. Ее отца больше нет. Уже более полугода. Он умер в ночь с восьмого на девятое марта – как раз в ту ночь, когда она так беззаботно отмечала женский день на квартире у Валечки. Почему трагедии происходят тогда, когда их совсем не ждешь? Да, отец лежал в больницах, но как раз тогда, в ее последний приезд, он чувствовал себя на редкость хорошо. Они собирались вместе выбирать свадебный подарок двоюродному брату, хотели пойти в Малый оперный театр. И вдруг его не стало. Аллочка прослезилась, вспомнив морг, похороны, прощание… Прошло полгода. Дочери покойного Глеба Николаевича предстояла очередная юридическая процедура – вступление в наследство. Аллочка не была уверена в правильности этого шага – ее отговаривала свекровь, ее отговаривал муж, все вокруг советовали бросить это дело. Совершать такую «Одиссею» из-за тридцати с небольшим квадратных метров было с их точки зрения, как минимум, неразумно. Однако Аллочка не привыкла сорить деньгами – она могла бы продать эту квартиру, или подарить двоюродному брату. К тому же эта жилая площадь представляла для нее не только материальную ценность – это была память о ее настоящем деде, которого она так недолго знала…
*****
Доктор Боровски был родом из Польши. Он учился в Москве и неплохо говорил по-русски. У него был умный, дружелюбный взгляд и певучий голос. Доктор говорил с сильным акцентом, но очень умело выделял интонацией важные слова. Гальке было понятно все, о чем он говорил. Ей объяснили, что после отхода вод скоро должны будут начаться роды и что ей неплохо бы сделать специальную анестезию. Это не будет общим наркозом – это эпидуральная анестезия – новый метод, позволяющий роженицам в полном сознании концентрироваться на родах. Доктор стал показывать ей картинки, изображающие позвоночник и тазовую область. Вот сюда, в спинной мозг, будет введен катетер, и по нему будет поступать местный наркоз. Анестезия необходима – Галина очень ослаблена, поэтому у нее просто не будет сил на борьбу с болевыми ощущениями. Вот бумаги с информацией о побочных действиях и возможных последствиях после этой процедуры. У него есть дубликаты на русском и турецком языках. Гальке нужно будет прочесть и подписать их. Он сделает в ее карточке нужные пометки и проинструктирует персонал. Доктор Боровски пожал ей руку и помог дойти до палаты. Галька попыталась заснуть. В половине третьего ночи она задремала, но тут же проснулась от резкой, незнакомой ей боли – НАЧАЛОСЬ.
Дисплей токографа показывал волны, то уходящие, то снова набегающие. Эти волны Галька чувствовала в себе. Она никогда не думала, что рожать так тяжело. Она извивалась на больничном топчане, пыталась отвлечься от боли, пробовала правильно дышать, но ничего не выходило. Акушерка стояла, прислонившись мясистой спиной к стене и как-то очень безучастно, почти со скукой в глазах, наблюдала за происходящим. «Почему акушерки почти везде такие одинаковые? – подумала Галька. – Эта хоть не говорит ничего, а если и скажет, то я не пойму». А ее подружке из Ростова акушерка, принимавшая роды, сказала что-то вроде: «Трахаться небось сладко было, так вот теперь потерпи!». Говорят, что женщины более жестокие существа, нежели мужчины. Кажется, это правда.Двери открылись. В помещение, не здороваясь, вошла женщина лет сорока с каким-то очень напряженным, нет, скорее, остервенелым выражением лица. Женщина оказалась доктором-анестезиологом. Скорее всего, она была очень рассержена тем, что ее в четвертом часу утра подняли с постели и вызвали в больницу. Однако младенцы не спрашивают разрешения, когда им появляться на свет. Женщина начала что-то говорить. Кажется, она рассказывала об упомянутом доктором Боровски методе обезболивания. Многие слова были интернациональными терминами: наркоз, катетер, анестезия. Точно, она рассказывает о местном наркозе. Галька понимающе закивала головой. То, что она не смогла понять, было то, как именно будут ставить катетер. Его нужно было завести между позвонков. Для этого пациенту необходимо было сильно согнуть спину, фактически свернувшись в клубочек, подобно кошке. В помещение вошли ассистентки и привезли на тележке аппаратуру. Галька посмотрела на ассистенток и от удивления открыла рот: вот это да! Она всегда считала себя крупной женщиной, но эти гражданки не шли с ней ни в какое сравнение. Эти плечи, эти руки, а лица какие! Валечкин Кирилл, помнится, рассказывал что-то о героине немецкого эпоса, женщине-богатыре Брунгильде. Хотя к ассистенткам больше подходила другая метафора. Галькина сокурсница называла такой тип женщин «начальницей лесбиянок в женской тюрьме». Ну и кадры у них! Один другого краше.
Анестезиолог велела Гальке сильно согнуть спину. «Я вас не понимаю», – ответила та по-английски. Женщина обратилась к одной из ассистенток, та начала усердно морщить лоб, видимо, вспоминая вокабуляр уроков русского в гэдээровской школе. Через несколько секунд «тюремщица Брунгильда» перестала морщить лоб и выпалила похожий на команду императив:
– Загибайся!
«С вами и по-настоящему загнуться нетрудно будет», – иронично подумала Галька и снова непонимающе закрутила головой.
– Загибайся сильно! – почти прокричала девица, пантомимно показывая ей, как надо согнуть спину.
Галька, не совсем понимая, зачем ей нужно сгибаться, попробовала это сделать, но это было не так уж и просто – ее разрывали схватки, делая невозможным абсолютно любое движение. Недолго наблюдая за Галькиными попытками принять необходимую позу, ассистентки без каких-либо комментариев подошли к ней и буквально скрутили своими ручищами в «бараний рог». Галька чувствовала себя в этот момент куском мяса, положенным на конвейер забойного цеха. «Наверное, со стороны этот поединок выглядит презабавно», – подумала она.Борькин товарищ как-то приносил видеокассету, купленную то ли в Штатах, то ли в Англии. Кассета называлась «Женские бои в грязи» и показывала, как полуголые девки отчаянно мутузили друг друга в некоем подобии ринга, наполненном грязью, то и дело поскальзываясь и падая в коричневую жижу. Эта сцена на больничном топчане чем-то напомнила ей сюжеты из видео. Боже мой, как больно разрывают все тело схватки! Как больно вошла игла в позвоночник! Тяжело дыша под весом своих «соперниц», Галька вдруг подняла полные слез глаза на все еще неподвижно стоящую у стены акушерку и увидела, как та довольно наблюдала за «женскими боями», и как рот ее улыбался какой-то абсолютно омерзительной улыбкой. В Галькиной голове вдруг родился целый спич, который она уже готова была вот-вот произнести: Во-первых, пусть эта стерва перестанет скалиться – она, в конце концов, находится не в музее пыток, а в медицинском учреждении, и вести себя в нем надо соответствующим образом. Во-вторых, другие три дуры пусть слезут с нее, не хочет она никакой спинномозговой пункции, а хочет кесарево и общий наркоз, и все это для того, чтобы не видеть эти стервозные рожи. Да-да, сейчас она скажет это все, пусть «Брунгильда» переводит!
Однако тут в Гальку залилось обезболивающее, она подобрела и избавила всех от столь обличающей речи.
Галькины слезы просохли. Сострадания или участия она уже не искала. Настроение постепенно перерастало из плаксиво-жалостливого в откровенно агрессивное. Галька смотрела на волны токографа и пыталась объяснить себе, как в одном и том же городе могут существовать такие абсолютно разные люди? Как и почему она попала на эту безрадостную бойню? Гофманиада какая-то, да и только… Галька как-то читала у Тосечки книжку про параллельные миры. Наверное, санитары запутались в коридорах этих самых миров и завезли ее на скорой в какой-то другой, очень злостный мир, в котором нет ни сострадания, ни деликатности.
В шесть утра волны на токографе уже вовсю бушевали, Галька тоже чувствовала их все сильнее, несмотря на наркоз.
Кажется, началось по-настоящему. Акушерка громко кричала, требовала от Гальки, чтобы она тужилась сильнее, сопровождая слова гримасами и жестами. Галька понимала, чего от нее требовали, но у нее совершенно не было сил. В металлической лампе, стоявшей напротив койки, Галька увидела отражение детской головки – малыш был уже в пути. Акушерка кричала все громче. В родильный зал вошли еще люди и принесли «вантуз». Вот малышка уже лежала на ее груди, только она не кричала, а тяжело и суетно дышала, как дышат собаки в жару. Галька хотела поцеловать ее в трогательное и какое-то очень печальное личико, но девочку тут же отобрали. В родильном зале появились новые люди и засуетились вокруг новорожденной. В ее маленьком носике появился кислородный шланг. Народ все прибывал. Под конец Галька насчитала где-то восемь врачей. Они разговаривали друг с другом серьезными голосами, кто-то звонил по местному телефону.
– Что с моим ребенком? – спросила Галька по-английски.
Никто не обращал на нее внимание. Все были заняты младенцем. Двери снова открылись и в помещение вкатили инкубатор. Галькину дочку положили туда и увезли. За инкубатором последовали врачи. За ними вышла акушерка и сестры.
– Что с моим ребенком?!! – закричала Галька.
Дверь бесшумно закрылась. Родильный зал опустел. От сквозняка закачался висящий на потолке плюшевый белый аист.
– Что с моим ребенком?!!!!! – крикнула Галька уже в пустоту и, не услышав ответа, завыла, как животное.
Комната вдруг поплыла, задрожали руки. Галька успела нажать на кнопку вызова сестры и упала на койку.
*****
Самолет Бориса задержали из-за нелетной погоды. Багаж то выдавали, то снова регистрировали. Покормили за счет «Аэрофлота». Выдали напитки и сухие пайки. Приближалась полночь. Народ нервничал. Пришли пограничники, продлили каким-то студентам визу, которая заканчивалась именно в день запланированного отправления. Вышел представитель авиакомпании, извинился, заявил, что если в ближайший час пассажиры не будут допущены на борт самолета, они будут размещены в гостинице. На борт самолета они таки поднялись – в полвторого ночи. Просидели на борту еще час. Было холодно. Немецкие пассажиры громко ругались и требовали горячие напитки и гостиницу, российские граждане не скандалили – тихонько сидели и ждали. По рядам прошла стюардесса и разлила всем горячий кофе и чай. Наконец-то – старт. Полет. В «Пулково» были только где-то в районе шести утра. Самолет приземлился, все ждали, когда подадут трап. Трап долго не подавали. В иллюминаторе были видны здание аэропорта и техника, разъезжающая по площадке. Не спавший все это время Борис неожиданно для себя задремал. Он проснулся от резкого стука и увидел, как в его окно бьется птица. Она отлетала на несколько сантиметров и снова отчаянно билась грудью о стекло иллюминатора. Борис начал испуганно разглядывать птицу – это была синичка. Синица. Они не ведут себя так. Борис очень хорошо разбирался в поведении животных и птиц. Отец часто брал его в лес – по грибы и на охоту, да и его двоюродная сестра училась на ветеринара. Синицы не ведут себя так. Синицы. Его фамилия Синицин. Что это? Бред? Короткий сон или галлюцинация? Нужно на всякий случай позвонить Гальке. Из аэропорта это было невозможно. С мобильника тоже. Давно нужно было поговорить с братом, сделать хоть на один телефон международный роуминг. Уже год как все нормальные деловые люди пользуются этим техническим нововведением. Несомненно, это дорогое удовольствие, но в экстренных случаях – вещь необходимая. Тем более, когда так часто разъезжаешь по командировкам. Пройдя загранпосты, Борис вскочил в такси и поехал в офис. Ни с кем не поздоровавшись, он сорвал с телефона трубку и стал набирать номер роддома. Подошла Галькина русскоязычная соседка по палате. Она сказала, что Гальку увезли на скорой. Черт! Борис позвонил на фирму, где они проходили обучение. В офисе еще никого не было. Снова позвонил в палату Гальки. Потребовал позвать медсестру. Узнал номер центральной городской больницы. Его поздравили – он стал отцом. Ребенок на интенсивной терапии. Состояние стабильное. Узнать и понять больше не позволял его английский. Борис попросил соединить его с женой. Это было невозможно. Галина находилась без сознания. Он не сможет вернуться к Гальке прямо сейчас – его виза закончилась. Новую удастся «пробить» самое быстрое через месяц. Он чувствовал себя абсолютно бессильным. Борис никогда не плакал. Только в раннем детстве. Впервые за несколько лет он рыдал…
*****
Когда Галька пришла в себя, уже наступил полдень. Она находилась уже в другом помещении. В ее носу тоже был кислородный шланг. На груди врачи прикрепили сенсоры, контролирующие сердечную деятельность.
Дисплей показывал пульс, давление и насыщенность кислородом. Она попробовала подняться, но видимо, нижняя часть тела еще не отошла от наркоза – она была фактически парализована. Галька снова нажала на кнопку вызова сестры.
В комнату вошла печальная пожилая женщина с синими кругами под глазами.
– Что с моим ребенком? – почти машинально спросила Галька по-английски.
Женщина кивнула и вышла. Через несколько минут в палату вошел санитар с инвалидной коляской. Гальке помогли перебраться с постели на кресло. Ее выкатили из палаты. Лифт проехал с седьмого этажа на третий. Буквально через минуту они стояли перед входом в отделение 3 «А» – это было отделение интенсивной терапии. Санитар нажал на кнопку звонка. Ответил женский голос. Санитар произнес несколько слов, из которых Галька поняла только свое имя – «госпожа Синицина». Дверь открылась. Гальку ввезли в большой зал, в котором стояли приблизительно десять инкубаторов. В одном из них лежала ее Машенька. Все младенцы были красными, маленькими и сморщенными, а ее Машенька была просто куколкой. Она лежала в своем инкубаторе, как спящая красавица, как Белоснежка. Она была такой беззащитной, такой крохотной. Как хотелось прижать ее к себе! Как хотелось расцеловать ее маленькие щечки! Вышел врач и начал что-то говорить.
– Я не понимаю вас, – сказала Галька, вытирая слезы.
Врач позвонил по телефону, он спрашивал про доктора Боровски из родильного отделения. Доктор Боровски появился на детской станции и перевел Гальке все, что врачи рассказали о состоянии ее дочери. У Машеньки тяжелое нарушение функции легких. Причина не совсем понятна. Возможно, у нее было воспаление легких еще в утробе матери. Гальке кололи целестан, необходимый для созревания дыхательных органов плода. Возможно, легкие раскрылись, и в них попала амниотическая жидкость. Бесполезно гадать, почему новорожденная не дышит, важно сделать все необходимое для того, чтобы она задышала. Сейчас ей дают антибиотики, питательные вещества и подают кислород. У Машеньки не было ни секунды кислородного голодания. Кровоснабжение мозга и других органов в отличном состоянии. Но это возможно только благодаря вмешательству извне. Сможет ли ребенок дышать самостоятельно – еще непонятно. Сейчас идет обсуждение вопроса о подключении Машеньки к аппарату искусственного дыхания – он должен «научить» легкие дышать. Врачи борются за ее жизнь, но гарантий положительных результатов нет никаких. Никто не знает, выживет ли Машенька. Галька спросила, может ли она прикоснуться к дочери. Ей открыли овальное окошко инкубатора, продезинфицировали руку и положили ее вовнутрь стеклянного ящика. Галька просунула указательный палец в крохотную ладошку. Открытая ладошка сжалась в кулачок, крепко схватив Галькин палец. Это был первый контакт с ее ребенком. Галька просидела у инкубатора несколько часов и не заметила, как пришел вечер. Снова пришли врачи. Ее попросили покинуть отделение. Сейчас начнется вечерний обход и, скорее всего, сейчас маленькой будут снова откачивать секрецию и подключать ее к аппарату искусственного дыхания. Смотреть ей на это не следует.Санитар помог лечь на постель. Когда он ушел, Галька попыталась встать на слабые еще ноги. Она подошла к подоконнику и открыла окно. Свежий прохладный воздух заиграл ее волосами. «Я сойду с ума, – думала Галька, – что же теперь будет? Дайте же кто-нибудь ответ!» Галька смотрела зареванными глазами на усеянное звездами черное небо. «Боже, о чем я думаю, какой СЕЙЧАС может быть ответ? Надо просто тупо ждать», – подумала она снова, вытирая слезы с пылающих щек. Галька хотела было уже отойти от окна, как вдруг увидела, как оставляя за собой светящийся след, с неба упала звезда. Галька застыла от удивления. «Я загадала, да-да, я загадала… И все поняла. Я ВСЕ поняла».
*****
Закат окрасил облака в диковинные цвета. Небо было разным: пурпурным, лиловым, оранжевым. Таких ярких красок Аллочка никогда не видела. Последние лучи заходящего солнца освещали огромную площадь, что находилась на плато массивной скалы. Слева и справа были видны тяжелые ворота некоего подобия крепостей. Аллочка задумалась, определяя стиль построек – то ли романский, то ли неоготический. Все, что она видела вокруг себя, было каким-то нереальным и необыкновенно красивым – и контур горных хребтов на горизонте, и дымящиеся кратеры каких-то вулканов, и стены крепостей, уходящие ввысь. «Надо сделать фото», – подумала она. Но фотоаппарата у нее при себе не нашлось… И сумки тоже не было. Аллочка посмотрела на свою одежду и удивилась – она была облачена в платье из грубой холстины и туфли с удлиненными носами. Огляделась по сторонам и обнаружила, что сидит на огромной каменной трибуне.
«Начинайте поединок!» – раздался откуда-то сверху низкий бас. Аллочка вздрогнула от неожиданности. Ворота крепостей стали медленно открываться. На площади появились две всадницы, облаченные в рыцарские доспехи. На одной из них были темные стальные латы, на другой – золоченые. Масти коней были тоже разными – вороной конь принадлежал темной всаднице, гнедой – ее сопернице. Лицо обладательницы золотых доспехов показалось Аллочке знакомым. Ну, конечно же, это – ОНА. Лучи заходящего солнца отражались в нагруднике, алая накидка развевалась на ветру. Алые губы были плотно сомкнуты, глаза прищурены – всадница была готова к бою. «Так, наверное, выглядела Жанна Д’ Арк, – подумала Аллочка, – воинственная, решительная и прекрасная». «В атаку!» – прогремел снова низкий голос. Красавица пришпорила коня, копна медных волос скрылась под золоченым шлемом. Руки в гравированных рыцарских перчатках плотно сжали копье и щит. Всадницы с криком направили своих коней друг на друга. Копья, высоко занесенные над головами, зловеще сверкали в лучах заката. Раздался удар. Темная всадница пошатнулась, но удержалась в седле. Кони направились в противоположные стороны. Взяли разгон. Вот наездницы снова идут в атаку. Удар! Еще удар! Аллочка испуганно вскрикнула. Этого не может быть! Рыжеволосая красавица лежала на земле, ее оружие было выбито из рук и находилось в нескольких метрах от нее. Ее соперница нацелила копье для последнего удара. Это конец! Аллочка закрыла руками лицо. Однако всадница в золотых доспехах ловко увернулась от удара противницы и вскочила на коня. Соперница бросилась вдогонку, но гнедой конь уже стремительно несся в сторону ворот крепости. Ворота шумно захлопнулись…«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Купчино». Аллочка открыла глаза. Она проехала свою остановку. Последнюю ночь она провела беспокойно, неудивительно, что она задремала прямо в метро. От увиденного сна стало тревожно на душе. Возможно, правы были Роб и свекровь – может быть, напрасно она затеяла эту авантюру с квартирой?
*****
Нотариальная контора, в которой было оформлено завещание на Аллочку, находилась в двух автобусных остановках от отцовского дома.
Нотариусом была прыщавая молодая женщина с висящими щеками и какими-то очень нездоровыми глазами – то ли она была в прошлой жизни сенбернаром, то ли переболела трахомой. Девица изучила документы, удостоверяющие личность, прочла завещание, недружелюбно посмотрела на Аллочку и, с трудом скрывая злорадную улыбку, произнесла:
– Ну и что вы от меня хотите?
– Я хочу вступить в права наследницы.
– А кто наследница?
– Я…
Женщина закатила трахомные глаза и с презрительной улыбкой на лице спросила:
– А мозги у вас в голове имеются?
– В каком смысле?
– Да в самом что ни на есть прямом, милая моя. В завещании мы имеем Войстрякову Аллу Глебовну, гражданку СССР… Вот паспортные данные, прописка… А передо мной стоит госпожа Фан Винген, гражданка государства Нидерланды. Как доказывать будем, что в завещании речь идет об одном и том же лице? С юридической точки зрения, лицо, указанное в завещании, и гражданин, ходатайствующий о вступлении в наследство, являются абсолютно разными персонами…
– И что же мне теперь делать? – недоуменно спросила Аллочка.
– А вот об этом раньше надо было думать! – тоном триумфатора произнесла женщина-нотариус.
– Но вы же знаете, что я – это я…
– А я не Иисус Христос, чтобы знать, кто есть кто.
– Ну, в этом я не сомневаюсь…
– Ну и идите, откуда пришли! – не без удовольствия провозгласила чиновница.
– Что вы себе позволяете? – вскрикнула Аллочка. – Как вы можете глумиться над тем, кто совсем недавно потерял близкого человека? И пришел к вам за помощью…
– Вот только не надо выпендриваться, – уверенно парировала обладательница трахомных глаз. – Правила существуют для всех. И элементарная юридическая грамотность. Пришла тут… мадам Фан Винген. И думает, что все перед ней теперь лебезить должны.
Аллочке вдруг стало душно. Резким движением руки она сорвала шарф со своей шеи. Случайно она зацепила пальцами золотую цепочку – звенья застежки разорвались, и ее талисман упал на пол. «Дурной знак, – подумала Аллочка, – идти надо отсюда. Толку от этой стервы не будет – и к бабке не ходи». Однако Аллочке очень хотелось выразить свой гнев. Перед уходом ей нестерпимо захотелось сказать все, что она думала об этой персоне:
– Мадам Фан Винген? – с саркастической интонацией переспросила Аллочка. – Фамилия моя вам не нравится? Ну что ж… Спасибо за откровенность. Теперь мне ясна причина вашего похабного поведения. Сидит тут юрист вонючий в блузке за пятьдесят центов… и Фемиду из себя изображает. К косметичке лучше б сходила! Вы что думаете, я за хибару эту унижаться перед вами буду? За тридцать квадратных метров в этом гетто на «Звездной»?.. С крысами в мусоропроводе? С дохлыми голубями в вентиляционной трубе? Нате, ешьте ее с маслом. Только не подавитесь, смотрите! – Аллочка схватила со стола завещание, скомкала его и бросила в лицо сидящей за столом девице. Лицо нотариуса не выражало больше удовольствия – теперь на нем были отображены удивление и испуг. Аллочка набрала в грудь воздуха и, смеясь сквозь слезы, прокричала: – Как же мне жаль вас! Вы больны! Как же вы больны! Синдромом вахтера! И должна вас огорчить – болезнь эта неизлечима. Она уже выела вас изнутри! Поразила ваш мозг! Во всем мире люди думают о профессионализме и преемственности. Помог клиенту – получил бабки. И клиент придет снова. И все будут довольны. Потому что все заняты своим делом. Юрисконсульт консультирует. Врач лечит. И никто не тратит сил на излияния о чужих умственных способностях и о том, кому куда надо идти. А поэтому, такие как вы, всю жизнь будут в дерьме этом вариться! В прахе ползаете и прах жрать будете! – сказав это, Аллочка развернулась и направилась к выходу. На прощание захотелось погромче хлопнуть дверью. Она уже взялась за дверную ручку, как вдруг почувствовала, как кто-то крепко схватил ее за предплечье.
*****
Грузная грубая медсестра с ничего не выражающим лицом открыла дверь и направилась к Галькиной постели. Скорее, она не шла, а переваливалась с одной ноги на другую. Каждый ее шаг резонировал в предметах обстановки палаты: задребезжала ложечка в стакане, завибрировали выдвижные ящики металлической тумбочки. Гальку удивило, что сестра, направляясь к ней, даже не смотрела в ее сторону, ее взгляд был каким-то расфокусированным и был направлен куда-то на пол. Да, сестра однозначно смотрела себе под ноги. При виде этой картинки Галька почему-то вспомнила экранизацию гоголевского «Вия». Вот «Вий» направляется к ней тяжелыми шагами: «бум, бум, бум». Сейчас он скажет свое легендарное «Поднимите мне веки!». Медсестра подняла свои веки и посмотрела на Гальку. Что можно было прочесть в этом взгляде? Пренебрежение? Скуку? Полное отсутствие интереса к пациентам и своей работе? Сестра открыла щелеобразный рот и сказала что-то низким унылым голосом, почти без интонации. О чем можно сообщить таким голосом? Скорее всего, это был вопрос. Галька отрицательно замотала головой и ответила ей, что не говорит по-немецки – эту фразу она быстро заучила наизусть. Сестра ухмыльнулась и направилась обратно, повернувшись в больничных сандалиях на все сто восемьдесят градусов. Ее обувь издала при этом какой-то скрежещущий звук. Галька проводила «Вия» взглядом до самой двери. Дверь захлопнулась. Через несколько минут она услышала в коридоре знакомые шаги: «бум, бум, бум», рядом с ними семенили легкие, видимо женские, шажки. «Вий» открыл дверь и впустил в комнату хрупкую белокурую девушку. Девушка оказалась поволжской немкой и хорошо говорила по-русски. Ее звали Светланой, она была практиканткой. Сестра повторила свои слова. Светлана перевела вопрос:– Вы мочились уже сегодня?
– Я недавно после родов.
Девушка перевела. Не получивший удовлетворительного вопроса на свой ответ «Вий» закатил глаза, неодобрительно покачал головой и велел перевести следующее:
– Я не спрашиваю вас, откуда вы недавно пришли, я спрашиваю, мочились ли вы сегодня?
– Нет.
– Если не помочитесь в ближайшие два часа, я вынуждена буду поставить вам катетер.
«Содержательный разговор», – подумала Галька, горько улыбнувшись. А что бы она сказала новоиспеченной маме, чье дитя лежит на интенсивке, будь она медсестрой? Наверное, поинтересовалась бы состоянием малышки. И сказала бы, что все обязательно будет хорошо. Как-то Борька заметил, что есть две профессии, которые нельзя осваивать по расчету – потому что где-то лучше платят или дают льготы. Абсолютно все можно скалькулировать и рассчитать, везде можно халтурить, портачить и работать вполсилы, но только две профессии однозначно должны быть призванием – это профессия врача и учителя. Врачи и учителя должны любить свое дело и, прежде всего, любить людей. И уметь им сочувствовать. Уметь слушать, понимать и своими действиями пытаться преобразить существование своих подопечных. Медсестру вполне можно поставить в этот ряд. Медсестра. Сестра милосердия. Интересно, где же набирали этих отмороженных «сестричек»? Они сойдут как минимум за тюремных надзирательниц, но уж никак не за медицинских работников. Гальке очень хотелось полюбопытствовать, почему эти чудовища вообще выбрали профессию в области медицины… Наверное, потому что в ПТУ, где учат на парикмахера, не было свободных мест, и они пошли в медучилище…
Все возможное время Галька проводила на станции интенсивной терапии. Она сидела рядом со своей малышкой, разговаривала с ней, молилась за нее, держала ее за ручку. Шла неделя за неделей, и до Гальки одна за другой доходили благие вести: Машеньке дают меньше медикаментов, Машенька вышла из искусственной комы, Машеньке вынули тубус из трахеи, и она дышит самостоятельно. Ей нужен все меньший процент дополнительного кислорода, ей не нужен больше кислородный шланг, ей нужна только подогреваемая постелька. Все эти успехи повергали Гальку в невероятный трепет и восторг. И давали ей осознавать только одно – все, что происходит, является ничем иным, как чудом. Чудо невозможно объяснить, как невозможно объяснить, почему кто-то роняет тебе с неба звездочку как раз в тот момент, когда ты об этом очень просишь. Галька вспомнила, как они когда-то с Валькой и Тосечкой размышляли на тему «что такое счастье?». Кажется, сегодня она знала, что это такое. Счастье – это жизнь без страха за судьбу детей. Счастье – это состояние, когда никто не болеет. Счастье – это отсутствие страданий, это отсутствие боли или отсутствие переживаний за боль близких людей.
Боже мой, как хочется этого счастья! Как хочется, чтобы страх ушел… Но до чего же бывает страшно! Если Галька переживет все это, и если все это когда-нибудь закончится, ее, наверное, ничто уже не сможет испугать или встревожить. Галька всегда удивлялась спокойствию своего деверя Михаила. Его ничто не могло привести в состояние паники – ни случай, когда на их фирму «наехал» рэкет, ни проблемы с поставками или срывы контрактов. Однажды Галька спросила Бориса о том, как же его брату удается владеть этим мастерством спокойствия. «Он был на войне, – ответил Борис, – он видел смерть. Она постоянно стояла у него за спиной. Что же может его потревожить сегодня, если он смог пережить ВСЕ ЭТО тогда?».
Смерть. Однажды на станции умерла девочка. Все медсестры ходили зареванными, в коридоре стоял маленький черный катафалк с утварью для крещения. На станцию никого не пускали. Здесь, на интенсивной терапии, Галька постоянно чувствовала дыхание смерти. И смерть эта была самая подлая – она пыталась подкараулить самых маленьких и беззащитных, самых чистых и безгрешных – детей. Нет, Галька не будет думать о плохом, она не будет допускать до себя дурные мысли, она оградит себя от них непроницаемой оболочкой. А сделать это так трудно, ибо все здесь полно тревоги и страха.
Когда у кого-то из лежащих в инкубаторах малышей занижались какие-либо показатели, в помещении раздавалась сирена, начинали суетиться сестры, всех посетителей выгоняли в комнату ожидания. В этой комнате стоял небольшой книжный шкаф со стеклянными дверцами. В нем были книги о беременности и родах. На самой верхней полке находились обыкновенные справочники для рожениц. На второй полке – книги о детях с врожденными дефектами – заячьей губой, пороком развития позвоночника. Полка пониже была полна книжек о синдроме Дауна. И на самой нижней полке стояли книги в черных переплетах. Галька не могла прочитать их названия, но она знала, о чем они – о том, как пережить смерть новорожденного.
Когда Галька видела этот шкаф, ее пробирала дрожь. Спустя несколько дней она приняла решение совсем не смотреть в ту сторону, где он стоял. С тех пор заходя в приемную, она всегда резко поворачивала голову вправо и смотрела в одну точку – на рукомойник. Со стороны это должно было выглядеть смешно, но Гальке было все равно. Не смотреть на то, что излучает негативную энергию – значит, не допускать ее до себя. Снова вспомнился гоголевский «ужастик» про Вия. Не допускать до себя негатив – значит, не только не думать о горе, но и не позволять донимать себя всякой «мелкой нечисти». Не плакать, когда тебя ругает недалекая консультантша по лактации, не спорить с сестрой, пытающейся отобрать у тебя круг, облегчающий сидение роженицам, не расстраиваться, когда тебя не пускают завтракать в больничную столовку, утверждая, что ты уже поела в палате. Пусть они все орут, злятся, смотрят тупыми глазами. Нужно быть стойким и крепким, думать о хорошем и усердно молиться, пока не закончится весь этот мрак. До третьих петухов. Пока не взойдет солнце. А оно обязательно взойдет. Галька уже твердо верила в это.
В палате зазвонил телефон. Галька безумно обрадовалась, услышав Тосечкин голос:
– Галина, я ничего не знала. Я звонила тебе домой, на твою «трубу» звонила. Неделю, две, месяц и более. А потом зашла в Борькин офис, потому что мне стало как-то жутковато. Вот, от него сейчас звоню… Как ты?
Как она? Как Галька может описать свое состояние? Его невозможно определить одним словом. А потому Галька рассказала обо всем, что с ней произошло. И в завершение своего монолога добавила:
– Тоська, ты знаешь, здесь я поняла одну вещь: сволочи есть абсолютно везде. Да, да, люди бывают ужасными сволочами и тупыми бездушными быдлами – и это совершенно не зависит от того, в какой стране они живут, и что в этой стране происходит: бардак или порядок, экономический кризис или стабильность. Сволочи они сволочи и есть, будь то Европа, Азия или Атлантида.
Галька произнесла эти слова, и перед ее глазами отчетливо замелькали метко сформулированные ассоциативные ряды: «женские бои в грязи», «начальница лесбиянок», «тюремные надзирательницы», «Вий». Да уж, такое количество сволочей на квадратный метр ей редко приходилось наблюдать. Как давно ей хотелось поговорить с кем-нибудь ВОТ ТАК. Как хорошо, что она «выпустила пар»… Хотя было бы неправдой утверждать, что она видела здесь только плохое. Галька ненадолго задумалась и добавила:
– И во всем мире есть нормальные люди. Хорошие люди. Добрые и мудрые.По воскресеньям в палаты «проблемных» рожениц приходила лютеранская священница. Она разговаривала с женщинами, пытаясь укрепить их дух. Ее звали Зильке. Зильке не говорила по-русски, но это был тот случай, когда слова были не нужны. Зильке просто осторожно садилась на краешек Галькиной постели, смотрела на нее своими добрыми глазами и брала ее руки в свои теплые ладони. Когда Галька уже смогла ходить, Зильке отвела ее в маленькую часовню, которая находилась на территории больницы. Зильке знала, что Галька верующий человек – она еще в первую встречу заметила на Галькиной шее маленький крестик. Они сидели на скамье в полумраке часовни и шепотом молились – Зильке молилась на немецком, а Галька на церковно-славянском. Современные витражи церквушки, выполненные в авангардном стиле семидесятых, были непривычны Галькиному глазу, но, несмотря на это, здесь ей было как-то хорошо и спокойно. Вообще, она редко ходила в церковь и не была настолько серьезно воспитана в вере, как, например, Борис. Галька знала некоторые молитвы, но читала их очень редко. Теперь она каждый день ходила в эту часовню – каждый раз после визита в инкубатор. Это очень правильно кто-то заметил: «в окопах не бывает атеистов».
Приехал Борис. Наконец-то приехал Бориска! Маленькая Машенька уже могла лежать в нормальной постельке. Физиотерапевты делали ей гимнастику лица, чтобы пробудить всякие рефлексы, необходимые для приема пищи. Вскоре Машенька все могла делать сама: дышать, пить из бутылочки, шевелиться. Ее можно было держать на руках и даже купать! Гальке и Борису выделили семейную палату. Теперь они находились втроем в одной комнате. Они – настоящая семья.
За день перед отъездом новоиспеченная семья ходила по магазинам в поисках вещей для малышки. Галька любовалась тем, как Борька тратил деньги. Если ему нравился какой-нибудь детский комбинезончик или платьице, он сразу же снимал их с вешалки и бросал в тележку для покупок, смотря только на размер, а не на цену. Иногда Галька сама останавливала его: «Подожди, распашонки и ползунки можно посмотреть в угловом магазине – там скидки, я видела». Галька была в восторге от детских отделов в немецких магазинах – все такое красивое, пестрое и качественное! И кругом такое множество нужных и полезных вещей: специальные вакуумные бутылочки, не образующие пузырьков при подготовке молочных смесей, стерилизатор детской посуды, удобные и мягкие спальные мешки, специальные мобили для развития моторики, электронные игрушки для младенцев, играющие мелодии детских песенок. А какие замечательные плюшевые звери! Галька одной себе точно купила бы с дюжину таких зверушек! В ее детстве она не видела таких. Да и вообще она мало чего видела в детстве. Матери – и той не видела. У Машеньки все будет иначе! У нее будет все, что нужно маленькому ребенку.
Тосечка говорила, что деньги должны служить человеку для осуществления его целей. Вот она – Галькина цель. Вот она – лежит в специальной уютной корзиночке для младенцев и удивленными глазками наблюдает за плюшевыми бабочками, прикрепленными к ручке этой корзинки. Машенька должна быть самой счастливой и самой здоровой девочкой на этой планете. И это – самая замечательная цель в жизни матери. Машеньку должны окружать только красивые вещи. Как хорошо, что они не полетят домой самолетом, а поедут на пароме! Ведь нужно еще купить детское питание и хорошие памперсы. Нужно купить качественные средства по уходу за детской кожей. На самолете столько вещей не увезешь… Галька думала обо всем этом и пребывала в настоящей эйфории. И этим чувством хотелось поделиться со всеми. И всех поблагодарить за этот счастливый финал. Да, да, она хочет сказать спасибо абсолютно всем. Спасибо, Зильке. Спасибо, доктор Боровски. Спасибо, детские сестрички и врачи «интенсивки», – Галька узнала от них столько любви, столько готовности помочь, столько доброго. Благодаря им все закончилось так хорошо.
Однако понять и осознать, что такое «хорошо», можно только узнав и прочувствовав, что такое «плохо». А посему спасибо, «тюремщица Брунгильда», спасибо и тебе, «Вий». Да простятся вам всем все ваши ошибки, и да воздастся вам за все ваши благодетели… Будьте вы все счастливы. Галька желала счастья всем, потому что была счастлива сама, ибо счастье такое многогранное. Оно может быть философско-глобальным и может быть таким конкретным и простым. Счастье – это приобретение детских распашонок для маленькой Машеньки. Счастье – это поход за покупками всей семьей!
*****
В зале Шереметьевского дворца царил полумрак. Тосечка взяла Валентину за руку, посмотрела на нее тревожными глазами и робко, словно боясь собственных слов, произнесла:
– Валь, ты знаешь, я могу с людьми или честно или совсем никак… Валечка, я должна сказать тебе одну вещь… Ну, в общем… Ну, в общем, я видела Кирилла … с женщиной… Валечка, они целовались, понимаешь? И у них был номер гостиничный на двоих… Я проверила. Я никогда не слежу ни за кем, но я проверила… Понимаешь, моя приятельница одна, тоже пианистка, попала в больницу с аппендицитом. Понимаешь, я играла уже похожую программу, и она попросила подменить ее… Я жила в той же гостинице, что и Кирилл… Он меня не видел…
– Этого не может быть, – произнесла Валечка, побледнев.
– Валечка, дорогая, поверь мне, измена любимого человека еще не конец света. Береги себя, пожалуйста. Я не знаю, что со мной происходит, но я почему-то очень боюсь за тебя. Мне снятся какие-то жуткие сны. Я не могу их описать. Как будто ты здесь и в то же время нет тебя. Береги себя, умоляю…Тосечка говорила очень взволнованно, почти истерично. Тревожные сны уже которую неделю не давали ей покоя. Дней десять назад ей приснился игрушечный заводной Айболит, который забавно передвигался по столу на пластмассовых ножках. Треск механизма, приводящего игрушку в движение, напоминал человеческий голос. Тосечка прислушалась и разобрала слова: «помогли тебе – помоги другим, помогли тебе – помоги другим». «Кому я должна помочь?» – спросила Тосечка. Айболит направился к раскрытому фотоальбому, лежащему на столе, споткнулся об него и упал на старую школьную фотографию, на которой Тосечка сидела за одной партой с Валентиной. Вдруг Тося увидела Валентину в собственной комнате. Она была изолирована каким-то странным стеклянным колпаком, наполненным то ли дымом, то ли туманом. Тосечка бросилась к подруге, пыталась сдвинуть стеклянный колпак, но он оказался слишком тяжелым. Она стала бить по толстым стенкам ладонями, она звала Валентину, срываясь на крик, но та не слышала ее. «Как же я помогу тебе?» – захлебываясь слезами, прокричала Тосечка. Айболит поднялся и снова пошел. Теперь ритм его шажков был уже другим: «убеди-утешь, убеди-утешь». Тосечка вгляделась в фигурку игрушки и увидела, что она превратилась в настоящего человека. Она узнала его. Это был профессор Кафедры хирургии. Два года назад он спас Тосю от профессиональной катастрофы – потери ощущений в пальцах правой кисти. Говоря точнее, катастрофа эта была для Тосечки не только профессиональной, но и личной, ибо музыка была смыслом ее жизни. Какой-то шарлатан хотел «лечить» ее лазерной терапией за большие деньги, «специалисты» поставили ей сразу три разных диагноза, один из которых предусматривал даже хирургическое вмешательство. И только профессор Крошин оказался единственным человеком, верно и грамотно определившим причину жалоб и назначившим правильный курс лечения. Он даже организовал ей бесплатную физиотерапию и лечебную гимнастику. Тосечка была несказанно благодарна этому человеку – каждый раз, когда предоставлялась такая возможность, она оставляла на вахте его клиники цветы или контрамарки. Но вскоре он уволился и уехал. Говорили, что он эмигрировал. Теперь образ этого человека предстал перед ней во сне в такой странной ипостаси и с вполне конкретной директивой. Снов было множество, и в каждом из них присутствовал или профессор Крошин, или Валечка, или еще какие-то люди, которых она не знала, но которых, видимо, должна была знать Валентина. В одном из снов профессор о чем-то оживленно разговаривал с каким-то темноволосым человеком. В другом сне этот человек пытался вытащить Валентину из какой-то пропасти. Все, что Тосечка регулярно видела по ночам, было наполнено одним – тревогой. И мыслью о том, что Валентине необходимо помочь. Как она может помочь Валечке? Можно ли убедить кого-либо в том, во что он не согласен верить?
– Валечка, в жизни нельзя ставить на человека, как на карту. На одного конкретного человека, понимаешь? Твоя жизнь не должна зависеть от того, бросит тебя кто-то или нет, согласен ли этот кто-то провести с тобой свою жизнь или нет. Хочешь, мы поедем куда-нибудь вместе? Хочешь, я познакомлю тебя с кем-нибудь? Боже, что я говорю! Твое лицо выражает такое отчаяние. Я боюсь, от этого отчаяния ты наломаешь дров. Я искренне боюсь, что произойдет что-то ужасное и непоправимое. Будь разумной и осторожной. Хочешь, мы заночуем сегодня у меня? Хочешь?
– Спасибо, Тося. Я поеду домой. Я разберусь во всем сама.До этого разговора с Валентиной Тося очень долго думала о том, рассказывать ли ей правду об увиденном в Москве. И пришла к выводу, что рассказать правду необходимо. Ложь способна многое усугубить. Тосечка очень боялась внезапных потерь. Боялась той ситуации, когда думаешь, что с кем-то близким все в порядке, в то время когда на самом деле с ним случается что-то непоправимое. Отец Тоси умер, когда ей было шесть с половиной лет. Он уехал в командировку и не вернулся – умер от инфаркта прямо в гостиничном номере. Тосина мать не знала, как сообщить об этом дочери, и решила сначала просто подготовить ребенка к отсутствию отца. Когда девочка привыкнет к жизни без него, сказать правду. Мать рассказала Тосе, что отец надолго уехал по делам. Тосе не показалось это подозрительным – папа был железнодорожником и часто уходил в рейсы. Без отца встретили Тосечкин день рождения и Новый год. Без отца отпраздновали Восьмое марта и собрали Тосечку в пионерлагерь. Однажды, делая уборку в комнате, она наткнулась на старые папины рисунки. Тосечка обожала рисовать вместе с ним, но не сочла нужным хранить старые картинки. «Папа приедет, и мы нарисуем новые», – подумала она и выбросила целую охапку пестрых листов в мусоропровод. Отец умер в ноябре, Тося узнала об этом только в конце лета следующего года. Несколько ночей она выла в подушку, как звериный детеныш. Днем она судорожно искала в своей комнате хоть какие-нибудь предметы, представляющие память о папе, и не нашла почти ничего – она уничтожила память об отце собственными руками. Тося не могла простить себе этого. И чувствовала, что упущено что-то важное – она не смогла как следует проститься с ним. У нее отобрали это право – право на скорбь. Может быть, он смотрел на нее сверху ТОГДА и был ужасно разочарован, что она не тоскует о нем? Может быть, он теперь думает, что она бездушная предательница? Она пролила море слез, но слезы эти были пролиты почти год спустя после того, как умер один из ее самых близких людей. С тех пор Тося патологически боялась что-то пропустить или случайно разрушить. Боялась, что она не успеет предупредить кого-то об опасности, не сможет убедить в необходимости чего-то, не сумеет объяснить что-то важное. Боялась, что ее собственные действия или же, наоборот, бездействие могут вызвать что-то непоправимое. Она хотела предупредить Валечку, но не знала толком, о чем ее надо предупреждать, от чего защищать…
Валечка была неотъемлемой частью ее детства, она защищала Тосю от недружелюбно настроенных сверстников, Валечку она могла посвящать в свои первые творческие шаги – самое интимное и сокровенное, что у нее было. И почти всегда находила в ее реакции одобрение и восторг. Потерять Валентину – значило потерять огромную часть своего прошлого. Отчего-то ей казалось, что с Валечкой может что-то случиться…
Валентина поехала ночевать на «Чернышевскую». Пока такси везло ее по указанному маршруту, она не находила себе места. Чтобы отвлечься, Валя открыла книгу. В салон такси проникал лишь холодный свет редких уличных ламп. Валечка достала маленький карманный фонарик, служивший брелком для ключей и подаренный ей каким-то клиентом Кирилла, и осветила им разворот книги. Увидела посвящение, написанное Тосечкиным бисерным почерком: «Спасибо за разделенное со мной детство. Твоя Тося». Она перевернула страницу и прочла самое первое стихотворение.
Тебе танцовщик скажет и гимнаст,
Что ремесло им помогло освоить:
Не гибкость тела и не зоркость глаз,
Тут есть иной талант – привыкнуть к боли.
Еще спроси у перелетных птиц,
Чей клин виднеется на небосклоне,
Что помогло им дальних стран достичь,
Получишь ты ответ – привыкнуть к боли.
Не верь тому, кто говорит тебе,
Что жизнь свою прошел, не зная горя.
Он просто в совершенстве овладел
Заветным мастерством – привыкнуть к боли.
Как удивительно уходят люди! Как удивительно просто покидают они тебя. И как это тяжело, когда тебя покидают именно те люди, за которых хотелось молиться, кто дорог тебе, и любим тобой. Покидают навсегда. Их никуда не увез поезд, их даже не унесла смерть, они просто перестали для тебя существовать.
Наверное, она не сможет сегодня заснуть. Сидя на диване, Валечка думала о Кирилле. Она не могла допустить, что так может быть с человеком, которого она любит. Кирилл не может исчезнуть из Валечкиной жизни. Кирилл – суть и смысл ее.
Ночь была душной. Валечка распахнула окно. В воздухе стоял какой-то дурманящий цветочный запах. Что это? Сирень? Жасмин? Постепенно к Валентине начала подкрадываться усталость. Веки ее стали тяжелыми, и Валечка медленно погрузилась в дремоту… Запах цветов становился все интенсивнее, она открыла глаза и увидела, что ее комната была заставлена кадками с цветами. Огромные тропические растения с яркими бутонами источали этот аромат. На туалетном столике стояла клетка с попугаем. Дверь в плохо освещенный коридор была распахнута настежь. Там, в полумраке, кто-то качался в плетеном кресле. Валечка попыталась всмотреться в эту фигуру, но глаза ее пока еще не привыкли к темноте. Спустя несколько секунд Валечка смогла разглядеть пиратскую треуголку, которая была нахлобучена на барочный парик. Валечка всматривалась дальше и увидела изумрудного цвета камзол, расшитый золотом и кисти рук в белоснежных перчатках. Тишину вдруг пронзил крик попугая «Сундук мер-р-ртвеца и бутылка р-р-р-рому!» Валечка вздрогнула от неожиданности. Фигура в треуголке тоже вздрогнула и зашевелилась. Бутоны стали вдруг стремительно распускаться. Все они оказались крупными розами с бархатистыми лепестками – такие Валечка видела только в оранжереях. «Тише ты, пернатая бестия», – хрипло простонала фигура и стала, недовольно кряхтя, медленно поворачиваться в кресле… Порывистый ветер разогнал облака за окном, и внезапно в комнату проник яркий лунный свет. Тут Валечка увидела лицо незнакомца – впалые щеки были испещрены безобразными язвами, а посередине лица вместо носа зияла рваная дыра. Валечка вскрикнула и проснулась…
В глаза бил яркий лунный свет. Суетливыми движениями Валечка зашарила рукой по стене, ища выключатель. Когда свет зажегся, Валя осмотрела комнату, встала с дивана, закрыла окно и задернула гардины. «Приснится же такое… Нервы – ни к черту…»
Глава четвертая «…Один из нас нанес удар…»
После ночного кошмара было трудно заснуть. Валечка включила свет во всей квартире. Включила телевизор и радио. Под фон голосов радиоведущих и мерцание экрана попыталась заснуть. Не получилось. Выпила коньяку. Задремала она где-то под утро. Ее разбудил телефонный звонок. Сняв трубку, Валечка услышала голос Елены Альбертовны:
– Валенька, вот вы где. А Ирина уже ушла. А когда вы придете?
– Я не приду сегодня, Елена Альбертовна.
– Как же так? А как же Виктор Евгеньевич?
– Ну, вы же дома. Если что-то случится, вызовите врача.
– Но Валенька, мне же так часто бывает плохо.
– А мне плохо СЕЙЧАС! – Валечка гневно бросила трубку телефона и выдернула розетку из штепселя. Спустя несколько минут она снова включила телефон – а вдруг позвонит Кирилл?
Валечка не помнила, как провела день – все ее мысли были только о Кирилле. Она бесцельно побродила по городу, сделала какие-то покупки, заплатила за междугородние переговоры в сберкассе. Делая все это, она думала только об одном – вернуться домой и дождаться звонка Кирилла. Он звонил обычно вечером. Или можно дозвониться до него самой. Закрыв за собой дверь квартиры, Валентина снова схватилась за телефон. Мобильник Кирилла был все время отключен. Ну что ж, надо позвонить еще через час. Нет, Тося не будет врать. И перепутать она ничего не могла. У нее фотографическая память на лица и детали, такая бывает только у аутистов. Хотя, собственно, зачем ему звонить? О чем она собирается спросить его? Не изменяет ли он ей? Это глупо… Но позвонить нужно все равно… Услышать его голос. По голосу она сможет понять, насколько все безнадежно. Да-да, нужно объясниться. И нужно переждать этот чертов час… Как бы отвлечься? Валя включила телевизор. Борис Николаевич что-то вещал о Российской Федерации. Потом была рекламная пауза. Леня Голубков купил жене сапоги, Казахский Дом Селенга, шоколадный бум компании Dooley… Валя взяла «лентяйку» и стала переключать каналы. По петербургскому пятому каналу шло интервью с Темиркановым в зале филармонии. Филармония. Классическая музыка. Тося. Она уже три раза справлялась сегодня по телефону о Валечкином состоянии. Час уже прошел? Мобильник Кирилла был вне зоны досягаемости. Кто это звонит в дверь? Кирилл вернулся?
В дверном проеме стоял Вовчик в какой-то ужасной пестрой рубашке с пальмами, экзотическими цветами и птицами. «М-да. Вкус у молодого человека всегда хромал», – подумала Валечка. В одной руке Вовчик держал букет роз сорта «Баккара», в другой – бутылку с чем-то горячительным: – Валь, я неделями места себе не находил. Я – свинья, Валь… Я перебрал немного тогда и… Ну взорвался я просто… Прости меня, а?
Валечке вспомнился один давний репортаж о том, как какого-то горного пастуха или просто селянина унес смерч. Когда буря началась, пастух вцепился в первого попавшегося барана, и был унесен потоками воздуха именно с ним. И пока селянина не нашли поисковые службы, он общался с этим бараном, как с единственным живым существом. Впоследствии селянин сказал, что не будь с ним барана в этот момент, он просто бы сошел с ума.
Присутствие живого существа так необходимо было Валентине сейчас.
– Заходи, – сказала она, впуская Вовчика в квартиру.
Вовчик прошел на кухню и поставил на стол бутылку с пестрыми этикетками.
– Ром ямайский – эксклюзив и дефицит, – пояснил он.
– Одобряю, – унылым голосом сказала Валечка.
– Ну, как продукт потреблять будем? Может, чайку-кофейку или коктейль какой замесить? Пиратский, а? Я это дело люблю и умею…
– А давай так!
– Ух ты! Есть женщины в русских селеньях. Ну как скажешь, хозяюшка… Ща я лимончика наштрямкаю…На столе появилась посуда, апельсины, конфеты. Рюмки наполнились прозрачной жидкостью янтарного цвета. По всему телу разлилось приятное тепло. «Противная вещь этот ром, – подумала Валечка, – но до чего ж от него хорошо!»
Видеомагнитофон проигрывал клипы зарубежных групп, Вовчик что-то рассказывал, размахивая руками. А Валечка сидела за столом, подперев подбородок рукой, и улыбалась. Ей нравилось просто хмелеть, ни о чем не думая.
Проснулась она от резкой головной боли и тошноты. В горле пересохло. Да, напрасно она пила 54-х градусный ром в чистом виде. Она попробовала вспомнить, когда она легла вчера спать, и как закончился вчерашний вечер. Валентина попыталась сесть на постели и обнаружила… полное отсутствие на себе какого-либо нижнего белья.
Неужели она могла совершить эту гнусность? Неужели она смогла изменить своему любимому человеку? Боже мой! И с кем? С этим мерзавцем! Как она объяснит теперь все Кириллу? Вовчик и она… Это невероятно… Этого не может быть… Валечке вдруг стало плохо. Борясь с приступами тошноты, она едва успела добежать до ванны…
Валечка жадно пила холодную воду прямо из-под крана. Во всем нужно разобраться. С чего она, в конце концов, взяла, что что-то было? Может быть, ничего и не произошло?
*****
Огромная навозная муха билась о стекло, громко жужжа. Настольный вентилятор гонял по кругу теплый воздух. На улице стояла жара. Такая же жара была в кабинете врача. Глаза Валечки бессмысленно и бесцельно скользили по стене, на которой висел выцветший плакат дизайна семидесятых годов. Плакат изображал тюльпан с надломленным стеблем и обглоданным листом. Лепестки тюльпана были стилизованы под печальное женское лицо, внизу крупным шрифтом вырисовывался идиотский стишок: «Случайная связь промелькнет как зарница, а после, быть может, болезнь и больница». Доктор что-то вещал о курсе лечения, но Валечка не слышала его слов, она только видела шевелящиеся губы, словно кто-то выключил звук…Почти в сомнамбулическом состоянии она бродила по улицам, шла быстрым шагом, как будто бы торопилась куда-то. Осеннее солнце было непривычно ярким и беспощадно слепило, Валечка опустила голову и смотрела только себе под ноги…
На Гороховой кто-то схватил ее за руку. Валечка испуганно подняла глаза и увидела перед собой старуху в черной одежде: – Новость тебе будет, – пробормотала она – Была уже бабуля, опоздала ты. – Валечка энергичным движением руки освободилась от бабкиного «рукопожатия». Старуха продолжала что-то шептать, тряся костлявым пальцем, но Валечка уже перешла на другую сторону улицы и стремительно направилась в сторону метро…
Вернувшись от доктора и едва успев закрыть за собой дверь, Валечка разрыдалась в голос и бросилась на постель… Боже, у нее никогда в жизни не было венерических заболеваний! Какой это ужас! Какое это омерзительное слово – сифилис! Звонок в дверь прервал ее рыдания… Ну конечно же, она забыла снять квартиру с сигнализации. Пришла милиция, потребовала показать документы.
Валечка резким движением достала из сумки паспорт и протянула его стоящим у дверей милиционерам. От волнения она почти не слышала ни слов, произносимых ее незваными посетителями, ни своих собственных.
– А? Что? Договор? Ну да, сейчас, – Валечка направилась в гостиную к секретеру и стала очень раздраженно вытаскивать из него выдвижные ящики. Руки ее дрожали, губы тоже.
«Надо успокоиться, – думала она, – надо обязательно успокоиться, а то они еще подумают, что я взломщица какая-нибудь и еще в «кутузку» заметут до выяснения обстоятельств. А мне только этого сейчас не хватало. Все в порядке. Ничего не случилось. Просто этим олухам надо теперь доказать, что у меня тоже есть право на проникновение в эту квартиру. Сейчас докажем».У Валечки не было привычки рыться в чужих вещах, особенно, в документах Кирилла… И Кирилл знал об этом и железно доверял Валечке. Вообще, он считал, что тот, кто узнает чужие тайны, подглядывая в замочную скважину, создает проблемы только себе. Меньше знаешь – лучше спишь. Валечка полностью разделяла его взгляды. Однако необходимость найти договор вынудила ее залезть в его секретер… «Где, ну где же этот чертов договор на охрану квартиры?» – Валечка ворошила папки и стопки бумаг одну за другой… Вот он, ну да… Вневедомственная охрана… Только, стоп! Что это там, в нижней папке? Заявление в ЗАГС?.. Корольков Кирилл Викторович и Приходько Кристина Борисовна?.. Тур в Тайланд на те же фамилии. Проспект с пальмами и песчаным пляжем… Рядом толстый конверт. Фотографии. Площадь Святого Марка с улыбающейся парочкой: пышногрудая красотка с красными полными губами и обнимающий ее загорелый блондин. Кирилл… Молодец! Хорошо он съездил в Италию, когда она сидела с его больным отцом! Валечке хотелось поскорее задвинуть ящик секретера, но его содержимое притягивало ее, как магнит. Дрожащими руками она распахивала одну папку за другой и, открывая их, открывала для себя целые бездны. Просмотрев фотографии, она увидела справку из отдела кадров о предполагаемой дате ухода в декрет сотрудницы Кристины Приходько. Замужество, совместные поездки, рождение ребенка. Это были ЕЕ мечты. Она боролась за них все эти годы и не добилась ничего. И эти мечты проживает теперь за нее совершенно другой человек. У Валечки перехватило дыхание, сердце заколотилось так сильно, что ей казалось, что блузка начала вздыматься на ее теле… Как говорила Галька? Если один из партнеров опекает другого, как ребенка, то, принявший роль ребенка партнер, рано или поздно улетит из гнезда?
*****
Милиция ушла, убедившись в правомерности присутствия Валентины в квартире на Фурштадской улице. Валечка перестала плакать и заходила по комнате из одного угла в угол. Нужно с кем-то поговорить о произошедшем. Мобильник Аллочки не отвечал. Гальки не было дома. Ее сотовый тоже молчал. Куда же все подевались? Аллочка могла внезапно уехать. Но где же Галька? Валечка звонила ей и на прошлой неделе. Может быть, она просто не подходит к телефону? Как-то у нее с Борисом были неприятности с конкурирующей фирмой. Галька не подходила к телефону неделями. Надо попробовать зайти к ней без предварительного звонка… В Галькином доме часто теперь дежурит охрана, поэтому на вызов домофона она наверняка отзовется. С Галькой можно будет поговорить обо всем.Валечке вдруг стало стыдно, что она за последние полгода ни разу не удосужилась зайти к ней. Звонить – звонила, оставила сообщение на автоответчик. Но даже не задумалась о том, что с Галькой могло что-то случиться. Вот сейчас, когда нужна помощь, она вдруг вспомнила о своей подруге. Стыдно. Стыдно и дико. Но так сложились обстоятельства – одичаешь тут, когда из дома тебя выпускают только в аптеку, да за покупками. А если и выпускают, то на часы смотрят. Валечка вспомнила, как Елена Альбертовна отругала ее за то, что та заболталась с соседкой на улице – у Виктора Евгеньевича режим, а она на разговоры отвлекается. Память четко нарисовала этот эпизод – Валечка стоит во дворе, поставив сумки на асфальт, а с балкона ее зовет потенциальная свекровь, вся такая величественная, с шалью, перекинутой через плечо, ни дать ни взять – античная богиня. Руки заломлены, в голосе упрек, брови сложены домиком. Последний раз ее звали с балкона домой, когда она, будучи маленькой девочкой, заигралась с подругами. Валечка вздохнула. Наверное, для всех для них она и была маленькой девочкой. Несмышленым созданием, ограниченным в действиях и лишенным собственных прав…
Да. Крепко скрутила ее эта семейка. У Виктора Евгеньевича – режим, у Елены Альбертовны – режим, У Кирилла – командировки вечные. А что было у Валечки? Только вся эта круговерть среди рецептов, судна и глажки рубашек Кирилла. Да, она не жила, а вертелась между всем этим, полностью забыв о себе, своих мечтах, своих друзьях. О Гальке вот забыла. Напрочь.
Галька. Как же хочется поговорить с ней! Это, пожалуй, единственная родственная душа, которой можно довериться. Как жаль, что рядом нет Яшки…
В мыслях Валечка дошла до метро. В мыслях пересела на Правобережную линию. Как же это она ввязалась в этот чертов марафон, желая завоевать только один приз, преследуя одну единственную цель – признание Кирилла! Эта цель постоянно мелькала у нее перед глазами, как привязанное на веревочке лакомство перед носом дрессируемого зверька. Цель эта манила и звала за собой, отвлекая от собственной жизни, стирая из памяти старые планы и амбиции, лица и имена дорогих сердцу людей. Цели больше нет. Куда ей теперь бежать?
*****
Прошла ровно неделя, как Галина вернулась домой. Валечка, конечно же, ничего не знала о ее беременности. В дверях Валентину встретил Борис. Он, по сути своей грубоватый и неотесанный мужлан, изменился за это время до неузнаваемости. Похудел, посерьезнел и стал каким-то более утонченным, что ли… От Бориса Валечка узнала о том, что в их жизни появилась маленькая Машенька – чета Синицыных стала настоящей семьей. И Борис вел себя как настоящий глава семьи, заботящийся об ее интересах. Прежде чем пустить Валечку к жене, Борис потребовал от нее снять уличную обувь и вымыть руки. После этой процедуры «очищения» и коротких переговоров с Галькой, Валечка была допущена к матери и дитя. Галька лежала на диване в гостиной, уставленной цветами, и, облокотившись на специальную подушку для кормления, наполненную какими-то особыми гранулами, кормила девочку. Новорожденная представляла собой нечто сморщенное и сплющенное, но невероятно трогательное… «Нечто» это присосалось к протягиваемой Галькой бутылочке и удовлетворенно чмокало. И Галька была какая-то совсем другая. Иконоподобная, что ли… Все увиденное можно было описать двумя словами – «счастье материнства».Материнство было сведено для Валечки к той абстрактной картинке, изображавшей объект, напоминавший земляной орех, которую выдали ей тогда в женской консультации… Только сейчас ей стало понятно, как бы хотелось ей ходить с большим животом, как хотелось бы прижать к себе теплый комочек с мутными глазами и поцеловать редкий пух на его голове… Однако, иметь детей ей было уже не суждено… Врачи говорили что-то о травматизации органов репродуктивной системы, посылали на консультации к ведущим специалистам, но все было тщетно.
Галька привстала с дивана и потянулась корпусом к Валечке, желая по-дружески чмокнуть ее в щеку. Валентина испуганно отпрянула назад.
– Я немного простужена, боюсь заразить, – выпалила она, нервно убирая пряди волос со лба.
Валечка чувствовала себя крайне неловко. Ей хотелось уйти. Как можно скорее. За эти дни она многое прочла о путях заражения ее болезнью. Бытовой путь был не исключен. Валечка старалась постоянно выдерживать дистанцию к членам новоиспеченной семьи.
Галька с Борисом наперебой рассказывали о событиях последних месяцев. Вызванные в памяти воспоминания заставили Гальку всплакнуть.
– Ну, будет тебе, дорогуша, – сказал Борис, положив руку на ее плечо, – все хорошо, что хорошо кончается!
Борис ненадолго вышел на кухню и вернулся с бутылкой шампанского в руках.
– Ну что, девчонки, отметим прибавление в семействе?
– Мне нельзя! – вскрикнула Валечка.
– Беременна, что ли? – с любопытством спросила Галька.
– Нет, – смущенно промямлила Валентина.
– Ну, не хочешь, не говори, мы чужие тайны уважаем, а «по чуть-чуть» оно всегда можно…
– Да у меня тайн нет никаких. Чувствую себя просто плохо. «Колдрекс» вот принимала. Боюсь, не потяну сегодня алкоголь.
– А мы тебе немножечко нальем. Чисто символиц-цки, – сказал Борис, откупоривая бутылку.
Прозрачная жидкость была разлита по фужерам. Сморщенный комочек перекочевал с Галькиных колен на плечо тети Оли, покрытое махровым полотенцем – нужно было дать девочке возможность переварить еду. Тетя Оля заходила с ней по комнате, легко постукивая по крохотной детской спинке ладонью. Ей тоже было предложено выпить, но та отказалась:
– Шипучку не люблю, – сказала она, поморщившись, – я лучше водочки выпью. Потом. Попожжа… За ужином…
Галька же с наслаждением пригубила бокал и произнесла:
– Когда у меня на нервной почве пропало молоко, я была в отчаянии. А потом подумала и поняла, что все в жизни имеет не только свои недостатки, но и преимущества. Когда кормишь из бутылочки, можно ни в чем себе не отказывать. – Сказав это, Галька сделала еще глоток и добавила: – Да и дитя более манипулябельно – всегда знаешь, сколько ребенок съел, можно планировать время, как хочешь. Дети лучше спят, день проходит более размеренно. Режим – отличная вещь.
Валечка не знала, как вести себя в этой новой ситуации. Она никак не рассчитывала найти Гальку в такой непривычной ипостаси. Да и ее диагноз не давал ей покоя. Она чувствовала себя… грязной, что ли… Выпив шампанское, Валечка, как бы случайно, разбила бокал. Извинившись за свою неловкость, собственноручно собрала осколки, аккуратно сложила их в салфетку, вышла с ними в коридор и отправила их… к себе в сумочку.
Выпив с подружками, Борис вышел из комнаты. Тетя Оля направилась с девочкой в детскую. Галина внимательно посмотрела на Валечку и серьезным голосом спросила:
– Вальк, что с тобой? Ты… странная какая-то…
– У меня все плохо, Галька… Я не могу рассказать тебе всего сейчас… Прости, что я так долго не давала о себе знать. И извини, что я так внезапно к вам завалила. И без подарков…
– Да ладно… «лучший мой подарочек – это ты», – весело процитировала детскую песенку Галька…
– Нет, правда, я звонила. Тебе звонила, Аллочке. А вы – как сквозь землю провалились…
– Аллочке? – оживилась Галька, внезапно расхохотавшись.
– Ну да… А почему ты смеешься?
– Да видела я твою малохольную…
– Где?
– В аэропорту. Короче, не успели мы приехать, как Борькин брат с температурой слег. А ему делегацию встречать. А жена его тоже прибавления в семействе ждет. Дома лежит с давлением. Борьке переговоры проводить. А встретить народ некому. Ну вот, я оставила тете Оле смесей и давай в аэропорт. Стою, значит, с табличкой, гостей высматриваю и вдруг гляжу, к павильону отправления ковыляет красавица наша… Ты б ее видела! Зенки красные, как у кролика. Зареванная вся. Фингал под глазом. На ногу хромает.
– А что случилось?
– Да хрен ее знает. Я не подходила к ней… Говорят, в «кутузку» ее замели. За хулиганство. На пятнадцать суток.
– Аллочку?!!!
– Ну да. Видимо, выступила где не по делу. Про протезы личности или еще что. «Трубу», говорят, у ней отобрали, и консула не пускали… А может, и врут люди… Ай, да и хрен с ней. – Галька довольно оскалилась. Ей никогда не нравилась Аллочка. И ей доставило удовольствие порадоваться ее неудачам. Улыбка вдруг сошла с ее лица. Галька внезапно вздрогнула. В дверном проеме своей комнаты она увидела…Зильке. Она была облачена в серое одеяние, стояла, прислонившись к дверной коробке, и грозила ей пальцем. Вдруг Галька испугалась своих собственных слов. Она обещала себе стать другой. И думала, что этой «другой» она уже стала. Но, видимо, проскальзывают еще тени прошлых стереотипов… Она вдруг устыдилась своего злорадства… И внезапно замолчала, побледнев. Впервые она так остро прочувствовала, что не может позволить себе быть неблагодарной своей судьбе. Она должна измениться. Обязательно. Она никогда больше не позволит себе смеяться над чужим горем. Галина робко посмотрела в сторону коридора. Дверной проем был пуст. Смущенно покряхтев, она промолвила:
– Ты это… Перезваниваться будете, привет Алле своей передавай… Ну и спроси, что случилось-то…
– Хорошо. Сегодня же ей позвоню… Я, честно говоря, думала, что она еще с месяц в Питере пробудет. Мы встретиться хотели…
– А ты-то как? Может, расскажешь в общих чертах, что приключилось то у тебя…
– Да, много чего приключилось. У Кирилла другая женщина. И она ждет от него ребенка…
– Вот, говорила я тебе…
– Галька, мне нужен адрес бабки Пелагеи, – перебила ее Валечка. В ее взгляде и голосе было такое отчаяние, что Галька не позволила себе ни комментариев, ни дальнейших вопросов.
– Сейчас посмотрю, – ровным и почти покорным голосом произнесла она и зашарила по ящикам встроенного шкафа.
Адрес находился в маленькой книжечке. Галька поспешно переписала его на клочок бумаги и передала Валентине.
Валентина мгновенно зажала записку с адресом в кулаке, словно боясь, что кто-то может ее отобрать у нее. Разговаривать долго уже не могла. Прощание было коротким.Несколько часов спустя электричка уже везла Валечку в Киришский район.
Глава пятая Последний раунд
– Ой, худо тебе, девка, худо, – запричитала бабка Пелагея, едва пустив Валечку в дом…
– Помогите мне, – глухо сказала Валечка.
– Помогу-помогу и не сумневайся, – затараторила Пелагея. – А ну, закрой глаза! – старуха положила ладонь на Валечкин лоб, покачала головой, направилась в кладовку и стала там что-то искать. Из кладовой она вышла с двумя бутылочками – одна была перевязана зеленой ниткой, другая – черной. Последнюю знахарка положила в деревянную шкатулку, замотала ее в тряпку. Оба предмета она протянула Валечке и сказала тоненьким голоском:
– Слушай меня, девка, внимательно… До завтрева не ешь ничего и не пей. Утра дождешься, воды выпей только. Вечером, часам к пяти в город езжай. Памятник императрице Катерине возле Елисеевского знаешь, поди?
– Знаю, – ответила Валентина.
– Ну, так вот. Как придешь туда в скверик, выпей из зеленой бутылочки. Потом на скамью сядь, неважно на какую, и жди… Жди усердно, пока не зайдет солнце… Другую же бутылочку не трогай и в темноте ее все время держи – на свет не высовывай! А потом сама узнаешь, что будет, и что с ней делать надо…
– И что будет? – с недоумением спросила Валечка.
– Будет то, что надо тебе, девка, – сказала старуха.
*****
Невский проспект был оживлен. Из Елисеевского магазина то и дело выходили покупатели и, сделав несколько поспешных шагов, тут же исчезали за парапетом подземного перехода, ведущего на станцию «Гостиный Двор».
В сквере перед Александринским театром сидело много граждан, которые тоже пили «из бутылочек»… «Наверное, тоже от бабки», – горько усмехнулась Валечка. Она села на дальнюю скамейку, достала из сумки флакон, перевязанный зеленой ниткой, повертела его в руках. «Идиотская ситуация какая-то», – подумала она и снова грустно улыбнулась. Валечка оглянулась по сторонам, поспешно вынула маленькую пробку из горлышка стеклянного сосуда и залпом выпила его содержимое. Вкус у жидкости был горьковатый. Валечка поморщилась. Посидела на скамейке минут десять. Ничего особенного не произошло. Прошло еще четверть часа. Сидеть просто так было скучно. Валечка принялась разглядывать проспекты, выданные ей при входе в подземный переход.
В «Александринке» закончился спектакль. Театралы шагали в сторону метро, обсуждая увиденное. Веснушчатая девочка лет одиннадцати дергала мать за руку и, захлебываясь от волнения, задавала вопросы:
– Мама, а Офелия, правда, сошла с ума?
– Правда, деточка, правда.
– От несчастной любви?
– От нее, деточка, от нее.
Валечка улыбнулась, услышав содержание этого диалога. Она сидела и сидела… День подходил к концу… Шахматисты, пенсионеры и студенты давно разошлись по домам, осталась пара граждан. Внезапно сквер начал застилать густой туман. Это показалось Валечке странным – небо до сих пор было ясным – ни облачка. И вдруг – туман. Вскоре Валечка уже ничего не видела. Даже своих собственных ног. Туман начал рассеиваться. Валечка увидела сидящую рядом с ней фигуру в черном плаще с большим капюшоном. Лицо человека было каким-то расплывчатым. То ли туман еще не разошелся, то ли выпитая жидкость повлияла на ее способность видеть. Валечка протерла глаза и испуганно спросила:
– Кто вы?
– Ага! – восторженно сказал незнакомец. – Стало быть, подействовало бабкино зелье. Ты начинаешь видеть то, что не видят другие… Ну что ж, тогда пора перейти ко второй части сеанса.
– Ответьте же, кто вы? – повторила Валечка.
– А тебе не все ли равно? Долго объяснять. Посредник, вроде как, по-вашему… Зови меня Безымянный господин…
– Безымянный господин? Что вам от меня нужно?
– Да мне-то от тебя ничего не нужно. Это тебе от меня нужно. К бабке-то кто ходил?
– Ну, я…
– «Ну, я», – передразнил ее незнакомец. – Тогда слушай. Езжай сейчас на Театральную площадь, метро еще работает, или, если хочешь, такси возьми. Дойди до Никольского собора, там сегодня долго открыто. Зайди в него задом наперед…
– Нет! Я не буду заходить в церковь задом наперед! – решительно ответила Валечка. – Грех это.
– Ой, вот только не надо изображать из себя праведницу… И вообще, что ты понимаешь во всем этом?
– А что тут не понимать?
– Да нет, многое не понимаете вы все… Грех, благо… Небесная иерархия на самом деле очень сложна. Человечество много размышляло на эту тему и оставило массу источников – письменных, архитектурных и прочих. Вы пытались объяснить себе мир, исповедуя религии, создавая конфессии. Очень многое угадано правильно. Да-да, человечество право во многом. Неправо оно только в том, что постоянно проливает кровь, доказывая себе подобным, что их вариант объяснения мира и его законов лучше, чем у других. Однако я увлекся. Вернемся к нашей теме. Чтобы было доходчивее, я попробую объяснить тебе кое-что на понятном тебе языке, употребляя знакомые тебе имена и определения. Во-первых, истинно верующие не ходят к бабкам, они полностью доверяют свою судьбу тому, кого вы называете Всевышним… Во-вторых, если говорить о грехах и праведных делах, то ты уже нагрешила столько, что оттого встанешь ты спиной к церкви или лицом не изменится уже ничего…
– Когда это я грешила? – опешила Валечка. – Я всю жизнь работала, любила только одного человека.
– Если ты думаешь, что совершаешь большой подвиг, бросая всю себя в жертву другому, то это не подвиг вовсе, а грех большой, самоубийству подобный, ибо тебе дали жизнь, чтобы ты могла ею распорядиться, а не растратить ее полностью и бросить под ноги быдлу на поругание …
– Постойте, почему на поругание? А как же любовь?
– А ТЫ разве не достойна любви? Какие-то пошляки придумали метафору про бабочку, летящую на огонь. И видимо, забыли, чем насекомое отличается от человека. У насекомого слишком примитивно развит мозг. Поэтому ему все равно, сгорит оно, будет съедено пернатыми или раздавлено башмаком.
– По-моему, вы немного утрируете.
– Нисколько! Мозг – неплохая штучка. И им нужно пользоваться, раз уж он у тебя есть. Любовь не должна полностью затмевать разум. Ты же человек. А человек, как у вас говорят, есть создание, сотворенное по образу и подобию Божию. А посему, целью жизни каждого должно быть максимальное приближение к этому образу и подобию – вам следует совершенствовать себя постоянно и неустанно, открывать, познавать, учиться, становиться сильнее. Разве ты воплотила в жизнь содержание хотя бы одного из этих императивов? Тебе даны предпосылки, таланты, способности. Как же ты смеешь пренебрегать этими дарами, не обогатив свое бытие знаниями, событиями и созидательным трудом?
Валечку охватило то чувство, которое охватывает человека, только что заслушавшего несправедливый приговор суда… Задыхаясь от недоумения, она спросила:
– А как же Христос? Он ведь тоже жертвовал собой во имя жизни других?
– Ты все перепутала, глупая… Да, несомненно, жизнью можно пожертвовать во имя спасения другого. Как у вас говорят «смертию смерть поправ…». Но между смертью во имя жизни ближних и швырянием подаренной тебе жизни под ноги недостойным этого, лежат бездны…
– А как же тогда…
– У меня мало времени, и это не семинар по герменевтике, – перебил ее незнакомец. – Многие люди читали Новый Завет… И Ветхий – тоже… Но не каждый понимает то, что именно там написано… Основополагающие тексты религий написаны другими категориями, нежели обыкновенные лексические единицы, они переведены на многие языки… Многие понятия, задуманные первоначально, утрачивают свой истинный смысл или, как минимум, искажаются через фильтр множества переводов… Если я с каждым буду проводить просветительскую работу и опровергать их профанные мнения… Да и вообще, слишком сложно объяснять, что и как взаимосвязано… Однако заболтался я с тобой… Мне действительно пора. Дальнейшие технические детали тебе объяснит мой сотрудник. Он и так просил у меня свидания с тобой. И вообще ходатайствовал за тебя у Шефа… Прощай…
Туман снова застлал незнакомца. И Валечку. Она опять ничего не видела. Ее окружала густая белая пелена. Ей стало страшно. И как-то очень тоскливо. Захотелось заплакать. Дым снова начал расходиться. Незнакомец исчез. Вместо него на скамейке сидел уже другой человек, облаченный в серую рясу. Валечка начала вглядываться в его лицо и тут тишину пронзил знакомый бархатный голос:
– Валюнь, не печалься, душа моя…
– Яшка? Ты же… Ты же ведь… умер…
– Нет, я не мог умереть, потому что это… невозможно. Такие, как я, просто в нужный момент уходят со сцены, но тем не менее, не перестают наблюдать за жизнью…
– Яшка, кто этот человек в плаще? И наконец, кто ты?
– Вопрос, достойный пера Гете.
– Вы что – нечистая сила?
– «Часть силы той»? – грустно улыбнулся Яшка. – Нет-нет, все гораздо сложнее. Нечистая сила – это очень пошло. Хотя могу понять тебя – это внешность моя вводит в заблуждение… Типаж этот, помнится, тебе когда-то очень нравился… Однако нельзя же делить все на черное и белое… Объяснить это трудно до невозможности, здесь, как говорится, «черт ногу сломит». – Яшка снова иронично улыбнулся. – Про всех рассказывать не стану, скажу только про нас. Мы – не черти и не ангелы. Мы – проводники, мы ведем по жизни людей. Мы посылаем вам сигналы, зашифрованные вести, мы вкладываем послания в уста друзей, мы наводим на мысли – вы называете это «внутренний голос» или «шестое чувство». Мы помогаем вам не сойти с ума. Мы обнадеживаем вас при помощи знаков. Мы предупреждаем при помощи снов. Искусство жить – умение считывать эти послания. Искусство жить – это умение во всем найти «золотую середину», найти границу между ухарством и трусостью, между скудоумием и зазнайством, между завышенной самооценкой и комплексами. Если человек не может решать эти шарады, не справляется с задачами жизни, он теряет равновесие. И тогда одни вьют себе петлю, другие бегут к колдунам, третьи просто сходят с ума… Как ты думаешь, кто все эти граждане, лежащие в психиатрии на Пряжке или на кладбище от какой-нибудь передозировки медикаментов? Вы говорите, что это душевнобольные или самоубийцы. На самом деле – это все наши неудавшиеся «клиенты». Они потеряли равновесие в этом танце по имени жизнь. Когда дело заходит слишком далеко, мы помещаем таких, как вы, в «карантинную зону». Сейчас ты находишься именно в ней.
– То есть?
– То есть, ты стоишь сейчас на грани самоубийства или сумасшествия.
– И ты пришел, чтобы мне помочь?
– Я всю жизнь помогал тебе. Я – ТВОЙ проводник.
– А почему же ты так скоро покинул меня?
– Мы помогаем вам напрямую только на наиболее важных участках вашей судьбы. И покидаем вас тогда, когда в вашей жизни начинается стабильная фаза. Когда вы чувствуете себя абсолютно счастливыми. Дальше вы должны идти по жизни сами. И заботиться о том, чтобы это чувство счастья не покидало вас как можно дольше. Нам нельзя все время находиться в непосредственной близи от вас. У каждого из проводников есть регламентированное время прямого контакта с подопечными. И поэтому каждый из нас выбирает свою стратегию по опеке доверенных им судеб. И выбирает момент «выхода на прямую связь». Самый нужный для вас момент. Мы долго готовимся к выходу на контакт с вами. И мы должны быть правдоподобными. Все в нас должно быть аутентично. И поэтому у нас есть «прошлое», своя легенда, как у «законсервированных» разведчиков. О нас ходят сплетни и слухи, как это бывает и у простых смертных. И мы можем выбирать роль, которую мы будем играть с вами. Кто-то становится опытным врачом, исцеляющим страдающего недугом, кто-то умелым адвокатом, а я вот выбрал роль «человека со связями» и появился в твоей жизни в конце восьмидесятых. Мне показалось, что я особенно нужен был тебе ТОГДА. Соглашусь, пошловатая роль – этакий супермен-деляга. Но кому-либо другому ты бы тогда не поверила.– Значит, у каждого есть свой проводник?
– Да. У каждого рано или поздно появляется такой вот «Яшка». Некоторым даже не требуется «прямая связь». Они идут по жизни самостоятельно, умело читая наши сигналы, посылаемые с большой дистанции. Моему «Яшке» досталась очень трудная миссия, ибо ты, как бы это сказать помягче, слепа… Тебе говорят – ты не слушаешь; тебя пугают – ты не боишься… Ты знаешь, когда я тогда прочел твои мысли о зиме и про то, что тебе хочется весны, я поверил тебе, поверил в твои силы. Я думал, у нас получится неплохая совместная работа.
– Ты разочарован во мне?
– Нас невозможно разочаровать. Мы – единое целое с вами. Мы рыдаем, когда вам плохо, мы ликуем, когда вы счастливы. Иногда судьбы наших подопечных пересекаются. И тогда проводники сотрудничают друг с другом. Или же, наоборот, у вас возникают конфликты интересов – и в зависимости от того, как вы решаете их, с нашей стороны иногда предпринимаются меры – да-да, мы ведем здесь за вас настоящие бои. Кстати, это я устроил вашему без пяти минут свекру «короткое замыкание». Мне за это порядком досталось… У него были очень злые мысли насчет тебя. И планы вполне конкретные. Я приложил большие усилия, чтобы спасти тогда тебя и твое дитя. Ты не представляешь, как я был счастлив, когда мне удалось обезоружить твоего врага и отогнать от тебя опасность, а может быть, даже и смерть… И я мог бы сделать намного больше, если бы ты… – Яшка вздохнул. – Я боролся за тебя, Валюнь, но это было очень нелегко. Ты часто опережала меня или не принимала всерьез то, что я делал.
– Что ты имеешь в виду?
– Понимаешь, есть люди, которые невероятно хорошо умеют «сотрудничать» с нами, а есть личности посложнее. Есть люди, которые прекрасно чувствуют, где лучше проявить осторожность, а где дерзко рисковать, где лучше перетерпеть, а где идти на откровенный бунт. Они знают, как не стать самовлюбленным тираном или наоборот жертвой – как уметь ценить себя и не позволять делать с собой абсолютно ВСЕ. Я раскрыл тебе двери в новые сферы. А ты небрежно эти двери захлопнула, даже не всмотревшись в манящие горизонты открытых для тебя миров. Ты захлопнула их, как несмышленый ребенок, не понимающий, что после того, как щелкнет замок, невозможно будет вернуться обратно. Ты пренебрегла моими щедрыми подарками. Проиграла их, как проигрывают в карты неумелые игроки… Нет, я не разочарован. Я печален. И готов плакать вместе с тобой. Но в слезах мало проку. Я хочу постараться тебя спасти. Еще раз… Только ты должна постараться вместе со мною.
– Что я должна делать?
– Я выпросил для тебя… ну, что-то вроде последнего желания.
– Как перед смертью? – горько улыбнулась Валечка.
– Ну, зачем же так мрачно… Я думаю, что еще многое можно поправить. Тебе просто нужно будет сделать все так, как я скажу…
– Зайти в церковь задом наперед? – саркастическим тоном спросила Валечка.
– Забудь про эту глупость. Это мой начальничек бездарно пошутил. Он любит перед тем, как делом заняться, лекцию прочитать, да страху напустить. Ему уже был нагоняй за такие дела. Придется снова доложить на него куда следует. Не дело это – над людьми глумиться… А насчет церкви – это потому, что темно там, как правило. А зелье твое, которое ты у бабки получила, нужно только в темноте принимать. Не подействует иначе.
– А как же насчет того, что нормальные люди к бабкам не ходят?
– Ну, ты же пошла? Что ж сейчас об этом рассуждать? Из первой бутылки ты уже пила. Процесс запущен. Теперь его нужно грамотно завершить.
– Как?
– Когда говорить закончим, выпей содержимое второго флакона, но доставай его где-нибудь, где потемнее. Сейчас все равно солнце село уже, темно становится, а потому сторонись яркого света фонарей и витрин. Как выпьешь, пустую бутылочку с последними каплями, наоборот, на свету подержи. На свету разрушается зелье это. На простые составляющие распадается. Уничтожить следы зелья важно.
– Зачем?
– Валюнь, ты в детали не вдавайся, ты главное запоминай. У тебя сначала голова кружиться будет немного, но это скоро пройдет. И тут ты вдруг начнешь очень четко и остро мыслить, сознание твое будет, как никогда, ясным. И в этот момент тебе нужно будет очень интенсивно и четко подумать о том, чего ты больше всего хочешь. Что хочешь непременно изменить…
*****
Валечка шла по улицам, словно ведомая кем-то… Все, что окружало ее, имело расплывчатые силуэты, она не слышала ни собственных шагов, ни городского шума… И только одно отчетливо вставало перед ее глазами – ее жизнь: какая-то жалкая и нелепая… Жизнь, в которой она надеялась быть счастливой. Человеческое счастье, а в частности счастье женское, имеет столько ипостасей, столько граней – и ни с одной из них она не могла себя идентифицировать…
Чего она хочет сейчас? А, пожалуй, ничего… Хотя нет… Очень хотелось бы выкинуть что-нибудь «эдакое»… Напоследок… Только вот очень трудно дать определение тому, ЧТО именно хотелось бы выкинуть… Выпустить когти? И расцарапать всем морды… Да так, чтобы надолго запомнилось… Во! В стиле Кафки… Эта мысль, словно пуля, пронзила Валечкин мозг. Вдруг стало горячо вискам. В голове раздался какой-то омерзительный треск. Кости пронзила невыносимая ломота. Валечка и предположить не могла, что думать бывает так больно…
*****
В самолете Кирилл задремал. Его разбудил кошачий крик. Он открыл глаза и стал удивленно оглядывать салон самолета: откуда здесь могут быть кошки? Кошек действительно нигде не было. Этот мерзкий звук стоял в его ушах. У Кирилла никогда не было галлюцинаций – ни звуковых, ни визуальных. «Ну что ж, как и все хорошее когда-нибудь кончается, так же когда-нибудь может начаться и что-нибудь плохое. Пора сходить к невропатологу. А скорее всего, это просто перепад давления или реакция на командировочный стресс».Кирилл не напрасно съездил в Москву. Он выяснил, что фирма «Интеграл», о надежности и платежеспособности которой так много говорил Вовчик, и которая регулярно и на большие суммы закупала стройматериалы, посылала копии фальшивых платежных поручений. Работники банка подтвердили, что денег на счет фирмы Кирилла от «Интеграла» не поступало. Самым возмутительным в этой истории был тот факт, что владельцем фирмы-заказчика являлся не кто иной, как сам Вовчик. Ай да партнер! Бухгалтершу-раззяву надо уволить. Хотя, стоп! Нет, она вовсе не раззява. Теперь понятно, за что держал ее в фирме Вовчик. Толку от нее было мало. Морока одна. Все удивлялись, как такую не «попрут» с места. В свете последних событий становилось ясно, какая у нее была основная функция: закрывать глаза на то, что не должно было происходить и беспрекословно выполнять все указания Вовчика, какими бы криминальными они не были. А криминала последнее время наблюдалось предостаточно. Любимое выражение Вовчика было: «Есть великие комбинаторы, а я – великий махинатор!» Кирилл вспомнил, как очень странно, со скандалом и по статье уволили одного неугодного Вовчику сотрудника из отдела логистики. Вспомнил, как вдруг пропал целый вагон отделочных профилей, как автомобиль-иномарка, предоставленный их фирме одним из западных концернов и оформленный по таможенным документам на обратный вывоз, вдруг был странно угнан. Вслед за этим на счет фирмы поступила сумма за отделочные работы, равная стоимости угнанного «Ауди». Отделочных работ такого масштаба фирма не производила. Во всех этих делах была замешана Таисия Теодоровна. Почему Кирилл был так слеп? Ведь деятельность главбуха не оставалась незамеченной даже для простых сотрудников. Ее вдруг стали побаиваться и недолюбливать абсолютно все. Бухгалтерша получила прозвище «баба Тая». Это имя быстро закрепилось в речевом обиходе сослуживцев и стало неотъемлемым подлежащим в таких сентенциях, как «баба Тая настучала» или «баба Тая подставила». Ходили слухи, что на прошлом месте работы по ее вине на разборках расстреляли семью какого-то предпринимателя. Из просто посмешища баба Тая медленно, но верно превращалась в настоящего монстра, в танк, готовый раздавить – не размышляя, по приказу. О чем думал тогда Кирилл? Неужели он не замечал, что происходит в его фирме, не замечал, как его предприятие из слаженной и творческой команды деградировало в некую пародию «империи зла» с доносами, расправами, махинациями? Ай, да Вовчик! Ай, да баба Тая! Но и Кирилл тоже хорош. Недоглядел. Доверие – хорошо, контроль – лучше, – так, кажется, говорили классики марксизма-ленинизма? Материально ответственным за стройматериалы являлся он… Что теперь будет? Прав был отец: он – умный дурак. Кирилл слишком увлекся этой ролью блестящего делового человека и совсем забыл про осторожность. Он без акцента говорит на двух иностранных языках! Он мастерски проводит презентации! Он водит зарубежных партнеров в Мариинский театр и Эрмитаж! Ах, какой он утонченный! Ах, какой начитанный! Этот образ красавчика-яппи совершенно опьянил Кирилла: положительные отзывы деловых партнеров, внимание женщин – все это до того вскружило ему голову, что он совершенно забыл о том, что в бизнесе кроме повседневных задач есть еще и подводные рифы. О них-то и разбился его «Титаник». Нет, Кирилл – не бизнесмен, он обыкновенный напомаженный клерк. Секретутка. Декоративное растение. Обертка от шоколадки. Кирилл первый раз в жизни ненавидел самого себя. Судиться с Вовчиком бесполезно, он был знаком со многими «авторитетами». Но все равно надо связаться с адвокатом отца. У отца был хороший. Он помог ему тогда. Хотя он, кажется, специализируется только по уголовному праву. Все равно. Надо срочно действовать. Но все-таки как дорого придется платить за эту неосторожность. Кирилл чувствовал себя героем Кафки…
*****
Отперев дверь, Кирилл тут же застыл на месте, увидев дурманящий дым, застлавший прихожую. В квартире курили какие-то восточные благовония или что-то в этом роде. Приблизительно такой запах он запомнил с какого-то кришнаитского собрания, на которое как-то пригласил его старый школьный приятель. Кирилл прислушался к странным звукам, доносящимся из кухни. Это был не то стук, не то скрежет, как будто кто-то колол огромными щипцами огромный кусок сахара. Кирилл сделал шаг в сторону кухни, чтобы посмотреть, что именно там происходит, но снова остановился, испугавшись другого, еще более странного звука. «Р-р-р-руар-р-р-р-р», – раздался из кухни звериный рык. Кирилл стал осторожно пробираться в сторону кухни, прислонившись спиной к стене, – он видел эту манеру передвижения в боевиках. Добравшись до цели, он осторожно просунул голову в проем двери и онемел от ужаса. На кухонном полу в луже крови сидела огромных размеров пантера и размалывала своими гигантскими клыками нечто бесформенное. Звук дробящейся кости сопровождался довольным рыком: «р-р-руар-р-р-р». «Боже мой! Что это?!» – спросил себя Кирилл, вытирая со лба холодный пот. Идиотский фарс конкурентов? Теперь за деньги можно инсценировать любую бездарную шутку – взял напрокат пуму в зоопарке, посадил ее на кухню – и готово. Сейчас наверняка кто-то наблюдает за ним из-за угла и мерзко хихикает, видя как он, Кирилл, сейчас наделает от страха в штаны. Или, может быть, так бездарно шутит Вовчик? О Боже! Вовчик! Кирилл пристально посмотрел на лежащее на окровавленном полу тело и узнал в нем… Вовчика… только уже без руки… Этого не может быть! Неужели кто-то может так бездарно шутить? Могут ли художники-декораторы так искусно изготовить манекен человека, а точнее того, что от него осталось? Что происходит? Однако о его кошачьей фобии знали только родители и … Валечка… Валечка! Кирилл внимательно оглядел фигуру гигантской кошки. Если присмотреться внимательно, фигура хищницы была слишком непропорциональной, как будто мультяшной, стилизованной подо что-то – огромное тело и тяжелые когтистые лапы совершенно не гармонировали с тонкой шеей и какой-то уж очень изящной головой. Что напоминает ему эта голова? Багиру из «Маугли»? Где он видел эти глаза, эти скулы? У Синильги из «Угрюм реки»? Боже мой! Валечка? Этого не может быть… Кажется, в эстетике романтизма была такая технология создания страшного… Ужас должен быть реальным. И наказывали героев тем, чего они больше всего боялись… Он наказан? Но так не бывает в жизни… Валечка… Боже мой… Неужели она способна наказать? Он мог представить ее в любой роли, но никак не в карающей… Кем была она для него? Преданным восторженным существом, готовым простить ему абсолютно все? Васнецовской дурочкой? Ему было хорошо с Валечкой. Ему нравилось испытывать это постоянное восхищение, этот ее щенячий восторг от всего, что он делал или не делал. Ему нравилось, когда кто-то ждал дома и радовался его приходу. Ему нравилось, как этот кто-то, открыв рот, слушал его умные монологи. Он чувствовал себя при этом таким значимым, таким особенным. Он был жесток к ней? Но разве она сама не допускала эту жестокость? Видимо, эта вседозволенность ослепила его. Он зашел слишком далеко. Тогда, когда узнал о беременности Кристины, он очень не хотел чувствовать себя виноватым перед Валечкой. И согласился на непристойное предложение Вовчика. Он согласился «уступить» свою подругу коллеге. Он хотел избавиться от нее, как избавляются от бесперспективной акции, от надоевшего предмета одежды. Он поступил, как в пошлой пародии на пьесу Островского. Островский. Как там у него? «Самого кроткого человека можно довести до бешенства»? Он довел Валечку? Это кроткое смешное создание? Чтобы это случилось, должно было произойти что-то невероятное. Неужели Вовчик сыграл с Валентиной какую-то омерзительную шутку? Он был мастер на такие дела. Почему Кирилл не подумал об этом раньше? Да, принимать предложение Вовчика было очень жестоким решением. И за жестокость он будет наказан жестокостью… И все равно, этого не может быть…Солнце выглянуло из-за облаков, и Кирилл увидел, как что-то заблестело на тонкой шее пантеры. Это был кулон в форме капли от «Картье»… Кирилл испуганно вскрикнул. Кровавая кошачья морда повернулась в его сторону и посмотрела ему прямо в глаза. Этот взгляд был полон отчаяния и какого-то древнего ужаса. Хищница поджала лапы, выгнула спину и втянула шею – она была готова к прыжку. Кирилл был парализован страхом – он находился в самом эпицентре той беспощадной безысходности, которой боялся всю жизнь…
*****
Ранние мартовские лучи пробивались сквозь загороженное решеткой мутное окно палаты психиатрии. Весна снова запаздывала. Яркий свет сочился в помещение сквозь голые ветки и немытые стекла. Скоро должно начаться цветение, кругом забурлит жизнь. Так всегда бывает с природой. У людей все получается по-разному.Валечка удивилась погоде за окном. Судя по яркому солнечному свету и пению птиц, должен быть или конец февраля или начало марта. Последнее, о чем она смогла вспомнить, произошло осенью, кажется, в сентябре. Она так долго спала? Что с ней было? Где она сейчас? Почему она так плохо видит? Валечка попробовала встать, но не смогла – она была привязана к кровати ремнями. Да если бы даже и не было бы этих ремней, вряд ли она смогла бы подняться, – слишком слабым было ее тело. Она в психушке? Она сошла с ума? Как Офелия. Что же с ней было? Кирилл. Яшка. Карантинная зона. Что из всего этого было правдой, а что вымыслом душевнобольного?
В коридоре послышались шаги и голоса. Валечка попробовала прислушаться к разговору. Голосов было двое: один глубокий и низкий, другой – тоненький и сиплый.
– Ну не могла же она одна двух мужиков так… отделать, – сказал сиплый голосок.
– Ну, возможно, имело место быть применение психотропных препаратов. Они могут вызвать сумеречное состояние сознания, приступы агрессивного возбуждения. Вы же сами говорили, что на месте преступления был найден флакон с остатками жидкости. Но каких препаратов? Вот в чем вопрос. Я неоднократно связывался с вашей лабораторией и не получил никакой положительной информации на этот счет – вещество полностью разложилось на составляющие, химики до сих пор ломают себе голову над тем, что бы это могло быть. Из этих веществ невозможно изготовить что-то опасное. Да и анализы крови были без результатов. Эпилепсии у больной тоже нет. Так что ответов пока никаких. Одни вопросы. Что случилось, почему – никому неизвестно, – ответил низкий бас.
– Ну, вот мы и поговорим с ней обо всем этом. Я слышал, она стала приходить в сознание.
– Ну, это вы не обольщайтесь. Уж больно вы, сыщики, народ торопливый. Понадобятся еще реабилитационные меры. Да и даже, если она и сможет говорить, вряд ли она что-нибудь вспомнит. Амнезия и полное истощение являются очень частым последствием нарушений контроля импульсов. Да и вообще, мы еще не поставили четкий диагноз… К тому же, там еще и венерология… Ох… Черт-те что. Давно у нас таких пациенток не было…
– А венерология может быть, кстати, и зацепкой, – заметил хозяин тоненького голоса. – Похоже на мотив. Месть за возможно преднамеренное заражение. Такое встречалось в нашей практике…
– Да мало ли какие могут быть мотивы. Между мужчинами и женщинами бывает столько всего! Проявление агрессивных импульсов провоцируется…
– Игорь Олегович, вас срочно в шестнадцатую зовут, – раздался тревожный женский голос, оборвав фразу врача.
– Иду уже, – ответил бас.
Шаги стали отдаляться.
– Держите меня в курсе, Игорь Олегович…
– Несомненно, любезный – как только, так сразу. Мне и самому, признаться, интересно. Беспрецедентный случай, надо сказать, беспрецедентный.
Снова наступила тишина. Валечка начала смутно припоминать произошедшее. Она не могла точно восстановить в памяти события недавнего прошлого, но четко осознавала, что содеянное ею было чем-то ужасным. Она даже не знала, хочет ли она вспомнить все детали. Валечка осмотрела комнату. На стуле, стоящем в углу она заметила фигуру в сером. Она захотела обратиться к фигуре с вопросом, но не смогла пошевелить губами, вместо слов раздался лишь жалобный стон.
– Не утруждай себя, Валюня. Ты еще пока не можешь говорить, – услышала она печальный голос Яшки, – но я пойму тебя и без слов. Думай о том, что хочешь сказать, и я буду отвечать тебе.
– Что произошло? – мысленно задала вопрос Валечка.
– Что произошло? Я снова все неправильно рассчитал, душа моя. Я, пожалуй, самый бездарный проводник на свете.
– Зачем ты так? Ты – самый лучший и искренний человек, который встречался в моей жизни.
– Я – не человек.
– Ну, кем бы ты ни был…
– Я – твой проводник. И этот проводник не справился со своей задачей. Я хотел все поправить и сделал еще хуже. Я никак не мог предположить, что ты, создание, все время думающее о добре, вдруг так сознательно подумаешь о зле…
– Накопилось, наверное…
– И еще одного я никак не мог предугадать, – словно не услышав ее реплики, продолжил Яшка, – я не мог предугадать, что в тебе может быть столько нерастраченной энергии. Она могла бы быть созидательной. Но стала разрушающей. Увы. То, что произошло с тобой, бывает раз в тысячелетие, а может быть, и еще реже.
– Яшка, что же будет теперь?
– Тебе нечего бояться. Теперь я всегда буду с тобой. Всегда…
– А что мне делать?
– Лучше всего – ничего не делать. Общение с людьми может только навредить тебе сейчас. Ненужные вопросы. Неправильные выводы…
– Значит, я никогда не смогу больше говорить?
– А с кем тебе нужно говорить? И зачем? Пойми меня правильно – я ни на чем не настаиваю. Это просто совет. Ты можешь, конечно, поступать, как сочтешь нужным. Многие функции, нарушенные твоей болезнью, можно восстановить. Но для чего? Чтобы стать подопытным кроликом судебной психиатрии?
– Мне что теперь, всю жизнь лежать бревном?
– Ну, зачем же бревном? Двигайся, принимай пищу. Но не более этого. На данном этапе жизни и при данном стечении обстоятельств тебе лучше как можно меньше общаться с миром людей. Я покажу тебе другой мир. В нем ты будешь неплохо себя чувствовать. Ты заметила, что многие душевнобольные вовсе не производят впечатления несчастных людей? Потому что у многих из них есть такие, как я.
– Ты хочешь сказать, я смогу быть счастливой?
– Я этого не говорил. Я хочу сказать, что сделаю твою жизнь максимально сносной. Свободной от страхов, тревог и отчаяния. – Яшка подошел к Валечкиной постели и, погладив ее по голове теплой мягкой рукой, прошептал: – Тебе нужен покой. Расслабься, Валюня. Закрой глаза. Все будет хорошо.
Валентина погрузилась в сон. Яшка подошел к окну. По его щекам текли крупные слезы.За окном под лучами солнца таял снег. Зима снова медленно, но верно сдавала свои позиции. Зима может стать цветущей весной, весна – перейти в жаркое лето, а лето увенчаться осенью, полной золота листвы и спелых плодов. Осень может принести щедрый урожай, может быть полна воспоминаний и подведения итогов. Пройти времена года в правильной последовательности и есть искусство жизни. В этом нам могут помочь наши проводники. Они откликаются на наш зов, они рыдают, когда нам плохо, и ликуют, когда мы счастливы. Они – не черти и не ангелы. Они просто ведут по жизни людей. Они посылают нам сигналы, зашифрованные вести, они вкладывают послания в уста друзей, и предупреждают при помощи снов. Они могут многое изменить и преодолеть. Но они не властны лишь над одним – над тем, как распорядятся их подопечные этим сокровенным даром под названием жизнь…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги