«Если», 2000 № 12

Дэйв Крик
ДИПЛОМАТ

В джунглях обреченной ледяной планеты…

«Хотя джунглей здесь как раз и немного», — подумала Чанда Касмира, посол Земного Содружества. Вместе с жительницей долин, Д’жирар, она приближалась к месту, где было совершено зверство. На эту планету она прибыла на борту космолета «Нивара», звездного корабля, принадлежащего дипломатической службе Содружества. В настоящий момент «Нивара» совершала орбитальный полет вокруг Сплендора. Большинство сплендорианских деревьев высотой едва превышали три метра: они пригибались к почве, стремясь вобрать в себя побольше ее тепла. Растительность между деревьями имела толстые и кожистые листья, что позволяло хорошо сохранять влагу. Яркая окраска этих растений, алая, желтая и оранжевая, должна была привлекать немногочисленных летучих насекомых Сплендора, единственных разносчиков семян.

— Мы приближаемся, — проговорила Д’жирар. — Я чувствую запах древесной гари.

Кожа жительницы долин, покрытая редкой чешуей, имела зеленоватый оттенок. Один из коллег Чанды заметил, что этот оттенок прекрасно сочетается с нежно-коричневым цветом землянки. «Вы составляете прекрасно подобранный ансамбль», — несколько ехидно прозвучала его похвала.

Вообще, в этом что-то было. Д’жирар оказалась первой из жителей долины, с кем восемь лет назад люди установили контакт, и с тех пор она помогла десяткам сплендорианских племен смириться с тем, что им придется покинуть родную планету во избежание гибели будущих поколений. Космолет Содружества «Эразмус» провел здесь последние восемь лет, разъясняя всем жителям последствия надвигающейся опасности и готовя их к переселению с гор и долин Сплендора в новые миры.

Собрениане были видом воинственным, и оружейное дело считалось у них высшей формой искусства. Когда их корабль не ответил на вызов, посланный капитаном «Эразмуса», Земное Содружество направило на Сплендор посла, Чанду, на корабле «Нивара». Впрочем, и на вызовы «Нивары» собрениане также отвечать не стали.

Хотя постоянное перескакивание с одной планеты на другую было утомительным, да и регулярное «тушение очагов пожара», как часто называли ее занятие в дипломатических кругах, надоедало, Чанда предпочитала такую жизнь тихому прозябанию. Нет, унылое сидение в посольских кабинетах не для нее!

Чанда и Д’жирар приземлились на поляне в полукилометре от места нападения. Теперь Чанде предстояло перелезть через нагромождение переплетенных лоз, слишком высокое — в полтора метра — и слишком широкое, чтобы его обойти. Стояла жара, 28 °C, к которой Чанда не привыкла. Да и тяготение планеты, превышавшее на треть земное, дела не облегчало.

Она оглянулась на Д’жирар, не нуждается ли та в помощи. Голова жительницы долин едва доходила Чанде до плеча. Однако Чанда, как оказалось, недостаточно изучила возможности аборигенов: мощные сильные ноги Д’жирар и когти на пальцах ног отлично помогали ей, а покачивающийся из стороны в сторону толстый хвост служил прекрасным балансиром.

Жители долин были одним из двух разумных видов обитателей планеты, которыми мог похвалиться Сплендор. Народ Д’жирар жил либо у подножия вулканов, либо у экватора. Аборигены славились изготовлением металлических орудий труда и оружия. Другой разумный вид обитателей Сплендора, горцы, могли проживать только в холодных областях и занимались охотой. Меха они обменивали у жителей долин на плоды их ремесел.

На взгляд Чанды, сосуществование двух рас было идеально уравновешено, если бы не одно обстоятельство, как оказалось, чрезвычайно важное. Выяснилось, что через 90 лет горячая газовая туманность, выброс сверхновой, вспыхнувшей десять тысяч лет назад, сделает Сплендор необитаемым.

А хуже всего было то, что никто не смог найти мира, который подошел бы обоим видам спледорианцев. Поэтому горцев депортировали на планету в системе Сократа, а жителей долин — в один из миров системы Кардашева.

Чанда говорила Д’жирар, что той необязательно лететь вместе с ней. Но ответ, который она услышала по даталинку, прозвучал решительно: «Я должна сама во всем разобраться».

Чанда пробиралась по лесу, едва освещенному лучами сплендорианского светила, Пинпойнта, с трудом проникавшими сквозь густую листву, и вдруг зажмурилась: яростный, ничем не смягченный блеск Пинпойнта ударил ей в глаза.

Перед ними на километр простиралось опустошенное пространство, края которого были словно обрезаны скальпелем хирурга. Кое-где виднелись обломки стволов деревьев, редкие пни, куски лиан, осколки то ли чашек, то ли плошек — напоминание о том, что местность была населена. И больше ничего.

Над головой подруг прожужжал записывающий зонд с «Нивары», похожий на серебристый бейсбольный мяч, и вновь наступила полная тишина. На Сплендоре существ, подобных птицам и насекомым, было меньше, чем на Земле. Но лишь теперь Чанда осознала, что их щебет и гомон, трепетание крылышек и легкое постукивание крохотных ножек составляли часть привычного шумового фона планеты. Ныне небо казалось пустым… очищенным от жизни.

Чанда с «Нивары» уже оценила размеры зоны бедствия и знала, что ее площадь протянулась еще на девять с половиной километров от точки их приземления.

Д’жирар сказала:

— Здесь обитало много дюжин жителей долин. За что собрениане их убили?

Чанда покачала головой:

— Возможно, им помешал сам факт присутствия аборигенов. А может, собрениане посчитали, что эта планета уже мертва.

Д’жирар посмотрела на небо, словно проплывающие в нем легкие облачка могли принести ответ.

— Но ведь она жива, — взгляд жительницы долин вновь обратился к Чанде. — Вы рассчитываете вскоре получить от собрениан какое-то объяснение?

— Они обычно не торопятся с ответом. По крайней мере, так было в течение всего периода их недолгого общения с человечеством.

— Тогда мне придется кое о чем вас попросить.

Вокруг простирался типичный сплендорианский пейзаж… насколько вообще отдельно взятая местность может оказаться типичной для целой планеты. Чанда знала, что образное выражение редко бывает точным, но здесь сравнение «раскаленный докрасна» приобретало первоначальный смысл: поток лавы, струившийся по краю деревни, служил тому примером. Потоки раскаленного воздуха, адского огня… Как аборигены могут такое выносить?!

За этим вулканическим потоком, за линией приземистых деревьев, обозначавших конец долины, начинался край, где жили горцы. Невероятно! Чанда знала, что на Земле встречались горы и более высокие. Но здешнее причудливое нагромождение скал всякий раз поражало ее своей грандиозностью. Ближайшие вздымались над деревней на высоту нескольких тысяч метров. Их длинные тени пересекали всю долину. Сами же отроги уходили вдаль ряд за рядом, причем возрастая по мере удаления.

Селяне побросали свои дела — ковку копий, раздувание мехов, — чтобы присутствовать при возвращении родича и гостя-человека. Они торопились навстречу, окружали прибывших, но Д’жирар, не обращая на них внимания, пробивалась через толпу, стремясь поскорее пройти вперед.

Чанда, по земной привычке, ожидала, что местные выкажут любопытство или страх. Однако толпа молча и бесстрастно наблюдала ее тяжкие шаги — все-таки на треть больше земного тяготения! Впрочем, выражение их глаз можно было истолковать как дружелюбное. «Вот дура! — мысленно обругала себя Чанда. — Аборигены впервые познакомились с землянами целых восемь лет назад. В конце концов, многие из них знали даже святого Майка Кристофера!»

Жители этой долины были следующими претендентами на эвакуацию в систему Кардашева, и Д’жирар попросила, чтобы Чанда попрощалась с ними сегодня.

А’доранон стояла перед своей хижиной. Она была старше Д’жирар и выше ростом. Это означало, что ее макушка доходила Чанде до подбородка. Д’жирар торопливо обняла ее и сразу ринулась в хижину, по-видимому, к своей племяннице.

А’доранон сказала:

— Я счастлива встретиться с новой подругой Д’жирар.

Чанда удивленно подняла брови:

— У вас есть даталинк?!

— Я попросила землян с «Эразмуса» имплантировать мне это устройство. У меня бывает много контактов с инопланетянами.

А’доранон пригласила Чанду в свою хижину. Для этого Чанде пришлось нагнуться. Д’жирар сидела, обняв за плечи юную жительницу долин. Она подняла глаза и представила девушку:

— Это У’тарна.

Девушка была покрыта блестящими ярко-зелеными чешуйками, у нее был кроткий взгляд и очень подвижный хвостик.

— Счастлива встретить вас, — промолвила Чанда.

Д’жирар перевела Чанде довольно пространный ответ У’тарны.

— Она также рада вас видеть. А еще она интересуется, когда мы сможем отправиться на Кардашев и когда она получит даталинк.

— Шустрая девчушка, — улыбнулась Чанда.

А’доранон заметила:

— Она вечно рассуждает о космосе и землянах. В ней кипит кровь путешественников, как и в Д’жирар.

— Что ж, «Эразмус» скоро будет здесь, — ответила Чанда. — И тогда ваша деревня наконец отправится в путь. А даталинк ей смогут встроить прямо на корабле.

Еще один вопрос через переводчика, еще один такой же замедленный ответ.

— У’тарна благодарит вас, — пояснила Д’жирар. — И я тоже вас благодарю за то, что позволили мне повидать близких перед разлукой…

— А каковы ваши планы? Что вы собираетесь делать после этих переговоров? — спросила Чанда.

— Я покину этот мир, чтобы какое-то время пожить со своим народом на Кардашеве. Моему народу трудно будет освоиться на новой планете, да еще без горцев. Я им помогу. Ну а потом я стану настоящим космонавтом, как земляне.

Чанда кивнула.

— Я постараюсь, чтобы вы последовали за ними. Но сначала мы должны остановить собрениан.

Чанда и Д’жирар вернулись на «Нивару». Экипаж корабля насчитывал двадцать человек и состоял в основном из дипломатов. Вооруженность корабля была минимальной, но его легкий шаттл идеально подходил для быстрых челночных рейсов к поверхности планет. Чанда побаивалась, что им вскоре понадобится гораздо больший челнок для экстренной эвакуации населения. Шестидесятиметровая «Нивара» в случае крайней необходимости могла сесть на планету, но для пассажирских перевозок была совершенно непригодна.

Чанда сразу отвела Д’жирар на капитанский мостик, чтобы познакомить с командиром «Нивары», Трентоном Брэмом. Представление оказалось кратким: у Брэма имелись важные новости.

— Только что ответил собренианский корабль. Командир Домерлан согласился встретиться с вами обеими.

— Вы готовитесь к его прибытию?

— Нет. Он ждет вас на борту своего корабля. Немедленно.

— Почему-то у меня создается впечатление, что нам приказывают явиться.

— Возможно, так оно и есть, — ответил капитан Брэм. — Будьте осторожны.

Хвост Д’жирар нервно застучал по полу.

— Он ведь не причинит вреда послу? Не так ли?

— Трудно сказать, — отозвалась Чанда. — Собрениане очень низкого мнения о большинстве других галактических видов. Да что это я…

Обо всех галактических видах!.. Вы готовы в путь?

— Готова, — отрапортовала жительница долин и последовала за Чандой на шаттл.

Командир Домерлан принял Чанду и Д’жирар в своей каюте на борту «Мелариона». Когда они представились, Домерлан внимательно оглядел их, причем его широко расставленные глаза вращались независимо друг от друга. Как ни старалась Чанда, ей не удалось уловить настроение собренианина — ни по выражению этих неприятно подвижных глаз, ни по посадке его тупорылой головы, ни по движениям мускулистых конечностей и мощного торса.

В каюте Домерлана было тепло и влажно, откуда-то сверху струился тусклый свет. Единственный стул и узкая кровать, напоминающая больничную койку, составляли всю обстановку. В комнате стоял затхлый запах, какой-то животный, непохожий на атмосферу кораблей землян. Одежда Домерлана представляла собой многослойную мантию из переливчатой зеленой ткани с красной и фиолетовой искрой. Никакого угощения посетителям не предложили.

Домерлан заговорил, и даталинк перевел. Чанда услышала следующее:

— Я поздравляю вас, посол Касмира, ваша настойчивость принесла плоды. Вас тоже, Д’жирар. Обычно проходит много дней, прежде чем я соглашаюсь принять представителей иных миров. Но моя добрая воля велела мне увидеть вас безотлагательно, как только я узнал о прискорбном инциденте.

Чанда скрыла свои чувства за дипломатической улыбкой, хотя не была уверена, что собренианин сможет ее оценить: неизвестно, умел ли он вообще читать выражение лица землян. Окинув взглядом скудную обстановку каюты, она сказала:

— Я ожидала, что лучшие образцы собренианского оружия украшают стены вашего кабинета, напоминая о родном доме.

— Я не слишком сентиментален, — коротко ответил Домерлан.

С прелюдией было покончено, настал черед лобовой атаки.

— Возможно, именно отсутствие сентиментальности объясняет поступок, который Земное Содружество, откровенно говоря, считает чудовищным.

— Это была ошибка. Испытание оружия. Мы не знали о наличии в джунглях каких-то обитателей.

«Простая сканирующая разведка местности позволила бы это выяснить», — подумала Чанда.

— Содружество желает знать, — продолжала Чанда, — по какому принципу для ваших испытаний был выбран именно Сплендор?

— Мы сочли, что, поскольку жизнь на данной планете все равно будет сметена, она идеально подходит для наших целей.

Чанда услышала легкий шорох: кончик хвоста Д’жирар нервно мел туда-сюда по жесткому черному полу.

— Но ведь жизнь на Сплендоре продолжается, — заметила Чанда.

— И эти испытания могут в корне нарушить экологический баланс планеты. Растущие на экваторе деревья обеспечивают большую долю всего кислорода.

— К сожалению.

— Содружество приняло на себя ответственность за эвакуацию обитателей этого мира.

— Так же, как я принимаю на себя ответственность за произошедший инцидент. Однако испытания будут продолжены.

— Не можем ли мы договориться о моратории на то время, пока не состоятся переговоры на высшем уровне и пока Содружество не осуществит депортацию последнего сплендорианца из зоны испытаний?

— Я получаю приказы высшего командования, и они изменению не подлежат.

Чанда сделала глубокий вдох, стараясь не взорваться.

— Но принести в этот тихий спокойный мир подобную жестокость…

— Населению Земли нечем перед нами гордиться. Мне стоит лишь упомянуть о Великой войне…

Это был меткий и сильный удар. Четырьмя десятилетиями ранее несколько дюжин миров, колонизированных землянами — К’Нандра, Аролс, даже Чордарли, — были вовлечены в глобальный конфликт. Погибли миллиарды представителей различных галактических рас.

— Вы ведь тогда были достаточно взрослой, чтобы помнить этот конфликт? — спросил Домерлан.

— Я была молода. И бодрствовала. Мне было четырнадцать субъективных лет.

— В бодрствующем состоянии? Не понимаю.

— Извините. Это личные подробности. Суть в том, что я до сих пор не считаю, будто поступки моего вида имеют отношение к этому делу.

Домерлан расправил складки своей переливчатой мантии.

— Давайте заглянем в будущее. Сплендор никакого стратегического значения не имеет. Содружество не обозначило здесь свое военное присутствие и не открыло посольство.

Чанда пожала плечами.

— В этом не было нужды…

— Разумеется. Обитатели Сплендора не путешествуют в космосе. Через два собренианских поколения этот мир превратится в необитаемый. Несколько поколений назад мой родной мир пережил массированный метеоритный удар. Но в результате этой катастрофы популяция улучшилась. Выжили сильнейшие и быстро возродили нашу цивилизацию. А что касается Сплендора, даже если жизнь здесь восстановится, это произойдет в таком далеком будущем, что к нам не будет иметь никакого отношения. Я ничем не могу вам помочь.

Ладно. Зайдем с другой стороны…

— Капитан Домерлан, — молвила Чанда. — Земное Содружество хотело бы поддерживать добрые отношения с собренианским народом. Однако будет трудно иметь дело с теми, кого мы считаем повинными в геноциде. Если однажды мы решим договориться о взаимной торговле…

Домерлан шумно выдохнул. Что это было? Собренианский смех?

— Наши технологии далеко превосходят ваши и позволяют создавать любые материальные ценности. Даже человечество переросло рыночную экономику. Не говоря уже о собренианах.

— Возможно, научное партнерство…

— Собренианская наука не идет ни в какое сравнение с земной.

Д’жирар сделала шаг к Домерлану.

— Вы объявили себя личностью доброй воли. Являлись ли эти слова ложью?

Чанда ошарашенно откашлялась, заслышав этот совершенно не дипломатический вопрос. В переговорах можно сколь угодно жестко давить на противную сторону, но категорически запрещено называть своего собеседника лжецом!

Однако Домерлан остался невозмутимым.

— Я ценю любую жизнь, — подтвердил он. — Но жизнь собрениан я ставлю выше всех прочих. И вам следует знать, что моему народу непонятно, почему другие галактические виды не придерживаются такой же точки зрения.

— Капитан Домерлан, сплендорианцы сейчас бедствуют. Не исключено, что многим все-таки придется погибнуть.

— Обсуждаемые испытания очень важны для моего народа. Они должны быть проведены в пределах пригодной для жизни атмосферы и все еще живой экологии. Для чистоты эксперимента они должны производиться при наличии обитателей, рассеянных по большой площади.

Только так будет достигнут оптимальный результат. Программа испытаний сложна в высшей степени, а изучаемое разрушительное устройство, дераптор, действует автоматически.

Д’жирар бросилась к Домерлану с недвусмысленными намерениями, и Чанда, понимая ее чувства, не винила подругу. Тем не менее она предостерегающе положила руку на плечо сплендорианке. Жители долин редко проявляли склонность к насилию, но кто бы удержался, услышав, как ваш народ называют «рассеянными по площади обитателями»? Что ж, коль не сработала морковка, попробуем погрозить палкой.

— Полагаю, — проговорила Чанда, — что и капитан «Нивары», и капитан «Эразмуса» охотно используют ваш автоматический агрегат в качестве мишени. В то же время, нам бы не хотелось брать на мушку «Меларион» как изначальный источник программы испытаний…

— Это было бы весьма неразумно, если иметь в виду нашу превосходящую огневую мощь, — откликнулся Домерлан, — особенно с учетом того, что «Меларион» не является источником программы испытаний.

Это была очень интересная информация, и возможно, некий дипломатический подарок Домерлана послу землян.

— Могу я полюбопытствовать, что же является их источником?

Домерлан не дрогнул.

— Вы спросили. Вопрос остается без ответа. Мы приносим извинения за причиненные неудобства. Присутствие жителей долин оказалось непредвиденным.

— И все же вы продолжаете утверждать, что для ваших испытаний необходима именно планета.

— Не могу оспаривать ваш вывод. Не могу и отложить испытания: приказ есть приказ. Имейте в виду: любая ваша попытка удалить оставшихся сплендорианцев до начала следующей атаки приведет лишь к тому, что час очередного эксперимента будет приближен. Мы должны сохранить плотность населения на прежнем уровне, чтобы получить достоверные результаты.

— Насколько ограничено отпущенное нам время?

— Не могу сказать.

— Какие области Сплендора стоят на очереди? Только экваториальные?

— Оставляю это без комментариев и не стану называть конкретные цели. Хотя, впрочем, будет разумно эвакуировать в первую очередь живущих на экваторе. Это позволит нам получить интересные результаты…

Чанда задумалась, в чем же состоит особый интерес: в том, что население поспешит из обстреливаемых областей или устремится в них.

Д’жирар сказала:

— Это будет трудно осуществить. Есть целые племена, которым ничего не известно об опасности сверхновой. Многие из них не ведают, что есть на свете другие разумные существа, кроме жителей соседних долин и горцев.

— Все равно, — заявила Чанда, — мы постараемся спасти столько, сколько сможем. — И, обратившись к Домерлану, спросила: — Могли бы вы сообщить нам примерное время следующего испытания? Сколько у нас осталось часов? Или дней?

— Вы узнаете об этом тогда, когда это произойдет. А сейчас можете удалиться.

Посол должен уметь понимать намеки. Но здесь намека не было. Чанда слегка кивнула Домерлану, взяла Д’жирар под локоть и поспешила убраться с этого чертова корабля.

Пересекая на шаттле сплендорианские небеса, Чандра разглядывала деревню. Посреди похожей на степь равнины открывалась зона хаоса, который земляне надеялись никогда не увидеть на этой планете.

Женщины метались в панике, стараясь собрать в кучу мужчин. Все, как один, низкорослые, растерянные, поведением больше напоминающие детей, а не будущих продолжателей рода, — они явно считали развлечением увертываться от женщин и разбегаться от них в разные стороны. Д’жирар тщетно призывала народ к спокойствию. Она стояла на большом валуне и размахивала руками, стараясь всех перекричать, но ее никто не слушал. Не помогало, а скорее вредило присутствие дюжины рослых землян, которые не могли объясниться с существами, не имеющими встроенных даталинков.

Эти земляне прибыли вместе с Д’жирар в больших эвакуационных шаттлах, одном с «Нивары» и двух других с «Эразмуса». Эвакуация родной деревни Д’жирар была отложена: той вроде бы ничего не грозило. Вместо нее решено было убрать от греха подальше жителей этого селения.

Прибытие землян потрясло обитателей деревни, которые, оказалось, понятия не имели, что на звездах живут разумные существа. Экипажи шаттлов пока стояли поодаль, но вскоре им предстояло вмешаться и начать посадку селян в челноки, хотят они того или нет.

Впрочем, Чанда не была уверена, что именно этим туземцам грозит нападение собрениан. Просто их поселение оказалось ближе других к месту недавнего удара. Землянка попросила пилота поскорее осуществить высадку, так как рев двигателей и облака пыли, взметнувшиеся при подлете, лишь добавляли общей паники и смятения.

Выпрыгнув из открытого воздушного шлюза на грунт, Чанда прищурилась от разъедавшей глаза пыли. Обмахнув лицо ладонью, она направилась к Д’жирар. Некоторые женщины при виде ее в страхе бросились прочь, другие, подхватив легкомысленных мужчин, скрылись в хижинах.

Крохотный ручеек лавы из соседнего вулкана питал деревенские плавильные печи. Чанда миновала брошенные очаги с их кузнечными мехами и кучами недоделанных ножей и копий. Она знала, что этим ремеслом занималась в юности и Д’жирар.

Теперь Д’жирар была неким подобием посла при землянах-космо-навтах, посредником между ними и жителями долин.

Когда Чанда приблизилась к ней, сплендорианка спрыгнула с валуна и зашагала навстречу подруге по утоптанной до каменной твердости земле.

— Мы пытаемся оторвать этих людей от их домов по причине, им совершенно не понятной. Один вид землян и их кораблей нагоняет на них ужас. Меня они никогда раньше не встречали и не знают, можно ли мне доверять.

Чанда взмахом руки обвела деревню.

— Ты предпочла бы оставить сплендориан здесь?

— Вы же знаете, что это не так. Просто я подумала… больше помощи из Содружества нам не пришлют?

— Я обратилась с такой просьбой, но пройдет несколько дней, прежде чем Содружество получит мое послание.

— Мы думали, что можем верить землянам. Майк сказал, что мы должны вам доверять.

Чанда нахмурилась. Майк Кристофер был старшим офицером по контактам на борту исследовательского корабля «Азаф Холл», который восемь лет назад установил первый контакт с жителями этой планеты. В его дерзкий план входило спасение обоих разумных видов Сплендора. Именно ему принадлежало решение переселить жителей долин и горцев в разные миры. Каждый вид научится жить отдельно в течение нескольких поколений, пока не минует опасность сверхновой. Затем разделенный народ сможет воссоединиться на родной планете. Если, конечно, к тому времени собрениане не уничтожат ее.

Майк и «Азаф Холл» отчалили, а «Эразмус» справиться со всем объемом работ не мог. Так что на долю Чанды выпала главная ответственность.

— Мне очень жаль, — ответила она Д’жирар, — но много времени прошло с той поры, когда Майк давал свои обещания. Теперь ситуация изменилась — собрениане ведут себя слишком нагло, и если мы не проявим гибкости, не избежать войны.

— Война… это такая очень большая драка, о которой вы говорили?

Чанда сообразила, что в словарный запас даталинка, встроенного сплендорианке, слово «война» не входило.

— Так и есть. Представь себе, что испытания собренианского оружия начнутся по всему Сплендору. Это война.

Хвост Д’жирар дважды дернулся, взметая пыль, затем свернулся в клубок.

— Так значит, человечество не станет драться с собренианами? Чтобы избежать «войны»?

Ветер переменился, и Чанда, ощутив едкий запах, идущий от потока лавы, закашлялась.

— Предполагается, что население в любом случае покинет планету. А сам Сплендор умрет по истечении столетия. Мне очень жаль, Д’жирар…

— Так значит землянам нельзя доверять?..

— Знаешь, Д’жирар, все, что мы можем сделать сейчас, это спасти население несчастной деревни. Ведь неизвестно, сколько у нас времени до нового удара. Селян надо как-то успокоить и погрузить в шаттлы.

Это оказалось делом нелегким. Земляне оставались на краю деревни, а Д’жирар изо всех сил старалась растолковать ее жителям, что собой представляют эти существа со звезд и почему им самим необходимо срочно покинуть насиженное место. Однако до большинства селян ее рассказ не доходил, и только десяток туземцев из ста построились у шлюзов шаттлов.

Примерно половина оставшихся, в основном молодые женщины, твердо обосновались возле своих хижин и явно приготовились к обороне. Некоторые схватились за копья, служившие предметом их гордости и средством пропитания. Чанда обратилась к лейтенанту Тирнану, офицеру, который возглавлял отряд Содружества:

— Мы попытаемся убедить местных сложить оружие. С ними поговорит Д’жирар. Если из этого ничего не получится, вам придется применить оглушающие станнеры. Поставьте их на самую малую мощность и постарайтесь, чтобы лучи не задевали детей и мужчин. Даже слабый удар может им серьезно повредить.

— Ладно, посол.

Чанда не могла не отметить, как тонко лейтенант принял к исполнению ее приказ, создав впечатление, что выслушивает рекомендацию, то есть сохраняет независимость, а не подчиняется какому-то штатскому лицу.

Чанда обернулась к Д’жирар:

— Готовы?

— Да, — отозвалась сплендорианка, делая шаг в сторону толпы. Чанда продолжала наблюдать за ней, но мысли ее вертелись вокруг Домерлана. Она была очень зла, что тот вынудил ее прибегнуть к отчаянным мерам. Когда остальные сплендорианцы, и горцы, и жители долин, узнают об этом инциденте, это разрушит их безоговорочную веру в Майка Кристофера, а затем и в команду «Эразмуса». Доверие, завоеванное за годы сотрудничества землян и сплендорианцев, окажется под угрозой.

Чанда была слишком далеко, чтобы разобрать слова, с которыми Д’жирар обращалась к жителям деревни, но очевидно было, что толку от них нет. Многие туземцы махали копьями, указывая на землян.

Чанда увидела, как лейтенант Тирнан поднял руку и положил на затвор своего станнера. Другие земляне последовали его примеру и стояли наготове. Зашуршала одежда, щелкнула застежка чьей-то кобуры, кто-то откашлялся.

В этот момент одна туземка ударила Д’жирар тупым концом копья. Д’жирар упала на бок, остальные женщины сгрудились над ней. Чанда испугалась, что подругу просто затопчут и крикнула: «Огонь»!

Разумеется, военные не стали выполнять этот приказ, пока лейтенант Тирнан не вытащил свой станнер и не выстрелил в толпу. Жители долин мгновенно попадали на твердую землю, большинство не успело издать ни стона, ни крика. Зато те, кто оказался вне зоны действий станнеров, завыли с невероятной силой.

Чанда подбежала к Д’жирар. Ей пришлось оттолкнуть в сторону парочку бесчувственных тел, чтобы добраться до напарницы. Она с радостью увидела, что Д’жирар уже сама пытается подняться, потирая левую половину широкого, покрытого зеленой чешуей лица.

— С тобой все в порядке? — спросила Чанда.

— Я заслонилась локтем от большинства ударов.

Лейтенант Тирнан шагнул вперед.

— Полагаю, посол, нам следует поскорее уложить оглушенных в шаттлы?

— Вы полагаете правильно, — отозвалась Чанда. — Но давайте в первую очередь поднимем на борт Д’жирар.

Девятью часами позже Чанда и Д’жирар стояли под звездами на краю пустой деревни. Маленький шаттл с «Нивары» ждал их неподалеку.

Чанда ощущала жар, исходивший от почвы — остатки дневного тепла. Стояла тишина. Не та, гнетущая, как на опустошенной собрени-анскими дерапторами территории, но все-таки достаточно тревожная. Не слышно было вечернего звяканья посуды, щебета детей, мужских разговоров.

Д’жирар промолвила:

— Трудный был день.

Чанда согласно кивнула.

— Боюсь, это лишь первый из многих. Еще по крайней мере три деревни в опасности.

Чанда запрокинула голову и посмотрела в небо, словно могла разглядеть в нем «Эразмус». На его борту сейчас теснились жители деревни, несомненно, растерянные и напуганные. Они уже узнали правду о том, что существуют в галактике другие разумные существа, о том, что планете грозит опасность. Д’жирар привлекла к работе других туземцев, жителей долин, ранее освоившихся с этими понятиями.

— Мы сейчас достаточно близко к югу, чтобы увидеть туманность? — спросила Д’жирар.

Чанда оглянулась вокруг.

Дай-ка подумать… Там у нас запад, — она указала на линию низеньких деревьев, за которые зашло солнце. Махнув затем рукой налево, она продолжила: — Значит, юг там. Ага, смотри, справа от высокого дерева… Видишь? Похоже на мазок!

— Что-то едва заметное? Оно напоминает ленту. Я вижу, от нее словно руки протянулись.

— Вот ты и увидела туманность.

— Майк никогда мне ее не показывал.

Чанда вздохнула. Ей до смерти надоели бесконечные ссылки на Майка, будто тот был мессией. А Майк, оставил после себя столько проблем! У него была типичная ментальность путешественника-первооткрывателя, как и у ее родителей. А ей приходилось расхлебывать всю эту кашу.

— Ты боишься?

— Не больше, чем раньше. И вообще, лучше посмотреть врагу в глаза. Чтобы узнать его, как следует, — Д’жирар замолчала. Чанда ждала, когда она продолжит. Наконец жительница долин заговорила вновь: — Сегодня мы предали этих людей.

— Так получилось…

— Возможно, они больше никогда не смогут доверять землянам.

У Чанды перехватило горло, и когда она ответила, голос прозвучал сдавленно:

— Я не виню их. Они имеют право на недоверие.

— Это имеет отношение к твоей «личной истории»?

— Да. Мне сорок три субъективных года, но родилась я шестьдесят девять лет назад. Мои родители были путешественниками-исследователями. Они не хотели рисковать моей жизнью во время своих экспедиций и поэтому с собой не брали. Они оставляли меня в одном из земных миров в анабиозе. А их не было по нескольку лет.

— Вы, земляне, такие удивительные!..

Чанда искоса посмотрела на Д’жирар и усмехнулась.

— Не так уж приятно просыпаться, словно на следующее утро, и видеть родителей, постаревших на годы. Друзья мои тоже оказывались на много лет старше, и я для них казалась ребенком. Понятно?

— Все молодые хотят стать старше. Пока сами не постареют.

— Вижу, что наши народы в этом сходны. Во время одного из своих путешествий мои родители погибли. Мне тогда исполнилось 14 лет, субъективно. Последний раз, когда они помещали меня в анабиоз, я отчаянно бунтовала, но это не помогло. А когда проснулась, их уже не было на свете. За это время они стали втрое старше, чем я. Это меня несколько «смущало». Мягко говоря.

«Смущало»! Чанда давно выбрала это определение, чтобы как-то обозначить свое отношение к поведению родителей, не раскрывая сути истинных чувств.

— Тогда ты должна понимать, что такое предательство.

Чанда тихонько кашлянула.

— Думаю, я это понимаю.

— А теперь ты путешествуешь, как когда-то они, для того чтобы помогать другим. Тем, кого тоже предали.

«Не так, как они», — мгновенно мелькнуло в голове Чанды. Однако она поняла, что имела в виду Д’жирар.

— Я путешествую из края в край и стараюсь понять.

— Тогда я надеюсь, ты оценишь страдания моего народа.

Чанда перестала ощущать тепло, исходящее от почвы.

— Нам лучше вернуться. Неизвестно, когда прибудут сюда собренианские дерапторы.

Чанда настояла, чтобы Д’жирар провела ночь на борту «Нивары». Спустя какие-то полтора часа после старта с поверхности Сплендора она заботливо устроила жительницу долин в гостевой каюте и сама отправилась в постель. Уснула она мгновенно. Через два часа ее разбудил разнесшийся по кораблю трезвон срочного вызова.

Коснувшись левого уха, она активировала даталинк.

— Это капитан Брэм. Собренианцы вновь нанесли удар.

Чанда наскоро оделась и отправилась в каюту Д’жирар. Сплендорианку она встретила уже в коридоре. Подруга казалась очень встревоженной.

— Оставайся со мной, — велела Чанда. — Мы можем понадобиться в любой момент.

К тому времени как они добрались до капитанского мостика «Нивары», капитан Брэм напряженно вглядывался в изображение, вызванное на экран дисплея. Мигающие красные точки пунктиром окаймляли зоны разрушения. «Как же их много! — с ужасом подумала Чанда. — И охватывают такую большую площадь!»

— Первый удар был нанесен в девяти километрах от деревни, которую мы только что эвакуировали, — сообщил капитан Брэм. Он часто скрывал свои чувства за буйной черной бородой, но Чанда работала с ним давно и по тому, как опустил он веки, как нервно бегали его пальцы по клавиатуре управления, поняла, что он подавлен.

— Домерлан не лгал, утверждая, что не «Меларион» является источником действий дерапторов. Они совершают звездный прыжок и возникают в непосредственной близости от атмосферной оболочки. Снаружи.

Научная идея, осуществленная собренианами, потрясла Чанду.

— Неудивительно, что они стремятся поскорее опробовать и развить эту технологию. Можем ли мы им противостоять?

Брэм покачал головой.

— Теперь, когда мы знаем, откуда исходит угроза, наш компьютер, возможно, рассчитает точку, из которой они проникают в атмосферу планеты. Но что мы будем делать, оказавшись там?

— У «Нивары» нет оружия, способного их уничтожить?

— Нет даже ничего похожего. Действительно, их технология эффективно действует на больших площадях. Посмотрите на разброс ударов! Полоса разрушения протянулась примерно на сто километров, хотя и прерывисто.

Д’жирар придвинулась ближе к экрану.

— Многие из моих сограждан… мертвы?

Брэм обменялся взглядом с Чандой и ответил:

— Да. Десятки. В трех деревнях.

— Есть раненые? — спросила Чанда.

Взгляд капитана Брэма был суров.

— Нет.

Чанда сообразила: залп дераптора поражал безошибочно.

Брэм продолжал:

— В течение часа команда будет готова к высадке в зоне бедствия.

Д’жирар обратилась к Чанде.

— Вы должны это остановить. Мой народ беспомощен. У нас нет ваших кораблей, чтобы улететь в космос, нет такого оружия, чтобы остановить собрениан!

Реакция Д’жирар напомнила Чанде, что жители Сплендора всего восемь лет назад знали один-единственный мир и лишь два вида разумных существ.

— Дело обстоит еще хуже, продолжил капитан Брэм. — Чанда, я получил ответное послание Содружества на ваш запрос.

Чанда внимательно посмотрела на командира.

— Они отказали в дополнительной помощи. Не так ли?

Брэм угрюмо кивнул.

— Никаких добавочных кораблей для эвакуации. И никаких военных отрядов.

Чанда покачала головой.

— Они не хотят ввязываться в конфликт с собренианами. Это доказывает, что самые трудные переговоры приходится вести со своими согражданами.

— Не судите сгоряча, коллега, — заметил Брэм. — Военная технология собрениан на данный момент не имеет равных, и противостоять ей способен разве что безумец. А если к тому же источник силы возникает из пустоты прямо рядом с атмосферной оболочкой планет… времени на ответную реакцию не остается.

— Что заставляет меня задуматься: почему они используют это оружие здесь, где Земное Содружество сразу узнает об их новой игрушке?

— Возможно, — вставила свое слово Д’жирар, — они хотят вас запугать. Что, по всей видимости, у них получилось.

Чанда положила руку на плечо Д’жирар; на удивление, оно было теплым на ощупь. Жители долин внешне очень напоминали рептилий, и приходилось себе напоминать, что на самом деле они были гораздо ближе к земным млекопитающим.

— Ты видела, на что способны эти чудовища. Они могут направить свое оружие на этот корабль или на «Эразмус», и все мы погибнем. Твоему народу это пользы не принесет.

Кончик хвоста Д’жирар свернулся в тугую спираль.

— Чанда, я смотрела в глаза голодному квикслипу. Я выжила во время перехода через пролив Предков, когда моя сестра провалилась под лед и утонула. Я помогла воспитать ее дочь. Я провела страшные часы, раскапывая нору ройщика, когда во время одного торгового путешествия чуть не умерла с голоду. Если женщина отважно сражается с невзгодами, она достигает цели. Я должна добиться успеха. И вы обязаны мне помочь.

— Если бы все оказалось так просто! Чтобы помочь вам, мне необходимо иметь больше космолетов и больше людей. А где я их возьму? С моим мнением никто не считается! Я сообщаю Содружеству: самым важным является спасение жителей долин. А они отвечают мне: нет, самым важным является сохранение мира с собренианами. Я не обязана одобрять их решение, но я должна с ним считаться. И кроме того, как и капитан Брэм, я не могу утверждать, что мои сограждане абсолютно не правы.

— Тогда, пожалуйста, спустите меня на мою планету. В любую деревню, которой грозит опасность. Возможно, там я принесу вам больше пользы.

— Каким образом?

— Пока не знаю… Но сейчас я не могу думать об этом. Я и так слишком многим пожертвовала. Я рассказала вам, как погибла моя сестра и как я взяла в свой дом мою племянницу, У’тарну. Я трудилась на благо всего моего народа, но почти не занималась племянницей. Вскоре она отправится на Кардашев вместе с А’доранон, вы ее видели. Если мне суждено с ней расстаться, то по очень веской причине.

— Хочешь, я поеду с тобой, буду помогать тебе?

Д’жирар застыла, обдумывая ответ. Это было характерной чертой жителей долин: погружаться в глубокие размышления, не замечая ничего вокруг. Затем она сказала:

— Лучше мне сделать все самой. Может быть, пройдут дни до того, как собрениане вновь пошлют на нас дерапторы, а может, это случится через несколько мгновений. Мой народ не может терять ни секунды.

Чанда кивнула капитану Брэму, он произнес:

— Я все время держу наготове шаттл. Можете отправляться в путь прямо сейчас.

— Спасибо, капитан… Посол… надеюсь скоро увидеть вас, — с этими словами Д’жирар покинула рубку.

Чанда проводила ее взглядом и после того, как дверь за сплендори-анкой закрылась, сказала:

— Надеюсь, она не задумала какую-нибудь глупость.

Брэм кивнул, соглашаясь. Он коснулся кнопки, и голограмма с изображением места последнего удара растаяла.

В течение нескольких следующих дней Чанда неоднократно связывалась с Д’жирар по даталинку. Подруга ничего не говорила о том, чем занимается, лишь сообщала, что нанесла визиты вождям трех деревень.

Капитан «Эразмуса» хотел поскорее отправиться в полет к системе Кардашева. Его корабль был переполнен жителями долин, и он не видел причины медлить. Вооружение «Эразмуса» было столь же жалким, что и у «Нивары», так что Чанда не могла не согласиться с мнением его командира. Спустя несколько часов она стояла в рубке капитана Брэма и наблюдала отлет. «Эразмус» рванулся к краю планетной системы с тем, чтобы оттуда перейти в звездный прыжок. Обернувшись к капитану Брэму, Чанда невесело промолвила:

— Теперь мы остались здесь абсолютно одни.

— У нас есть еще Д’жирар, — откликнулся капитан Брэм.

— Кстати, как там, внизу, все спокойно?

— Заметно некоторое оживление в деревнях, наверное, тех, что посещала Д’жирар. Возможно, они организовали что-то вроде охотничьей экспедиции. Или мы видим начало миграции из этого района.

Чанда скрестила руки на груди.

— Не наделала бы она глупостей!

— Не беспокойся. Это ведь ее дом, она знает здесь все порядки. Возможно, она что-то придумала.

Чанда в упор посмотрела на Брэма.

— Вот это что-то меня и волнует больше всего.

На следующее утро Чанда проснулась и отправила капитану Домерлану стандартную ежедневную просьбу о повторной встрече. Получив не менее стандартный ответ — то есть никакого, — она отправилась на капитанский мостик, чтобы до завтрака узнать последние новости. Увидев, что капитан и двое его помощников склонились к сенсорной панели, Чанда окликнула их.

При звуке ее голоса Брэм обернулся.

— У нас, кажется, проблема.

Чанда подошла поближе к панели и нагнулась к экрану. Наблюдения Брэма подтверждались: население всех трех деревень и впрямь ку-да-то двинулось.

— Что у них там происходит? — взволнованно проговорила Чанда. Она коснулась сенсора у себя за ухом, активируя даталинк: — Д’жирар, это говорит посол Касмира. Что у вас происходит?

Никакого ответа. Брэм круто повернулся к панели компьютера и тронул какую-то клавишу.

— Мы продолжаем получать сигнал. То есть ее даталинк исправен и находится на живом теле.

— Д’жирар, ты должна мне ответить. Мы знаем, что ты собираешь жителей долин в одно место. Если ты думаешь, что это помешает Домерлану убить всех разом, ты ошибаешься.

Наконец даталинк Чанды донес до них голос Д’жирар:

— Я понимаю, что наша безопасность ему безразлична. Но не безразличны результаты его исследований. Помнишь, он цинично заявил, что для испытаний ему нужно «население, рассеянное по большой площади». Я постаралась, чтобы «население» больше не было «рассеянным».

Когда Чанда передала услышанное Брэму, он только головой покачал.

— Кто знает, послужит ли это препятствием?

Чанда передала эти сомнения Д’жирар, на что та ответила:

— Я пошла на большой риск. Теперь ваша очередь. Готовы ли вы рисковать?

Прежде чем Чанда успела ей ответить, вмешался капитан Брэм:

— Сплендорианке удалось привлечь внимание Домерлана. Он пытается войти с нами в контакт.

— Что ж, послушаем его, — отозвалась Чанда.

Широко расставленные глаза Домерлана, казалось, готовы были выскочить за пределы экрана.

Чанда набрала побольше воздуха в грудь.

— Могу ли я поинтересоваться, что послужило причиной вашего вызова?

— Вы вернете этих сплендорианцев на место, в соответствующие деревни!

Периферийным зрением Чанда видела, что капитан Брэм закатил глаза. Однако ей надлежало соблюдать спокойствие.

— Капитан Домерлан, Земное Содружество выражает протест против второго инцидента, произошедшего несколько дней назад, во время которого погибло много местных жителей. Предлагаю вместе спуститься на поверхность планеты. Если вы убедитесь, что сотворило ваше оружие с целыми деревнями, увидите горе их обитателей, потерявших родных и близких…

— Это меня не касается. Меня заботит только мой народ. Я знаю, что вы не станете впутываться в войну только ради того, чтобы остановить наши испытания. Явное нежелание Содружества считать себя обязанным защищать планету свидетельствует об этом. Велите вашей сплендорианской марионетке восстановить прежнюю плотность населения на поверхности планеты. Если она этого не сделает, частота наносимых испытательных ударов возрастет. Как я и предупреждал. Мне нет нужды повторять…

На этом связь оборвалась. Брэм не скрывал охвативших его чувств.

— Ничего иного я и не ждал. Он нас вообще считает какими-то призраками.

— И не только нас…

Брэм широко раскинул руки.

— Мы не способны ускорить эвакуацию. На этом корабле места недостаточно. «Эразмус» ушел. Дипломатия, то бишь мольбы — прошу прощения — успеха не возымели.

— Пока не возымели. Домерлан прав. Мы столь беспомощны, потому что Содружество не стало брать на себя ответственность за судьбу этой планеты. И мы не можем рассчитывать на поддержку.

— Значит, все зависит от нас.

— Но что-то… Домерлан что-то такое сказал… — спасительная идея, еще неуклюжая, слабенькая, забрезжила в ее мозгу. Затем стала проясняться, когда слова Домерлана всплыли в ее памяти. Что-то насчет свидетельства безразличия Содружества…

Теперь она знала, как справиться с угрозой. Она была приучена к этому с детства, когда просыпалась на три-четыре года из десяти и оказывалась в чуждом будущем. В четырнадцать лет у нее не хватило настойчивости, чтобы настоять на своем… и родители погибли, когда она безмятежно почивала, спала год за годом. Из этого она извлекла урок: не колеблись! Поступай в согласии со своими принципами, своей совестью!

Вот когда все стало на свои места! Брэм, наверное, понял что-то по выражению ее лица, и глаза его расширились.

— В чем дело? — настороженно спросил капитан «Нивары».

— Мы садимся на поверхность.

— Сейчас я передам приказ шаттлу.

— Мне не нужен шаттл. А «мы» включает и вас, капитан Брэм. Мы сядем на Сплендор.

Два часа спустя, когда последние приготовления закончились, капитан Брэм откинулся в кресле и яростно сверкнул глазами на Чанду.

— Вы уверены, что другого способа нет?

Чанда пожала плечами.

— Я приму любые предложения.

Она прекрасно понимала тревогу Брэма. То, что «Нивара» была способна совершить посадку на поверхность планеты, еще не означало, что это легко сделать.

Чанда мягко попыталась его успокоить:

— Вы заметили, что собрениане ни разу не отозвались на сигнал «Эразмуса», но ответили нам, после того как я назвалась послом Содружества.

Капитан Брэм шумно втянул в себя воздух и поглядел на своего помощника по связи, рядового Лиану Сантос.

— Введите прошлый протокол. Доступ посла на посадочную площадку.

Сантос, внимание которой разрывалось между панелью контроля и передним экраном, ввела запрос.

— Доступ, — приказала она.

— Принят.

Сантос тронула клавишу «выполнено».

На главном экране Сплендор вырастал гораздо быстрее, чем рассчитывала Чанда. Она дважды перепроверила по голограмме место посадки. Плоское и голое — лучше не придумать, — оно находилось неподалеку от назначенной Д’жирар точки сбора жителей трех деревень. И одновременно в предполагаемой «опасной зоне».

Полет и приземление «Нивары» заняли около сорока минут. Всего сорок минут потребовалось рядовой Сантос, чтобы аккуратно провести к поверхности шестидесятиметровый корабль без крыльев, используя редко применяемые гравитационные поля для смягчения тряски.

Гравитационные поля обеспечили ровный и гладкий перелет, но напряженность не покидала Чанду: она контролировала по мониторам аэродинамические нагрузки на корпус «Нивары» и отслеживала приближение корабля к месту посадки.

Наконец приземление! Момент слишком ответственный, чтобы обращать внимание на реакцию жителей долин, собравшихся в полукилометре от места посадки. «Нивара» опустилась на голой равнине. Чанда услышала скрежет уплотняемого грунта и камней, раскрошенных под тяжестью причальных стоек «Нивары».

— Вот мы и на месте, — произнесла Чанда. — Первое мое посольское назначение. До сих пор я специализировалась главным образом на отдельных поручениях.

Капитан Брэм криво усмехнулся и заметил:

— А мне такая честь ни к чему.

Чанда не могла не улыбнуться в ответ. Затем началась посадочная суета, и она с интересом наблюдала, как экипаж мгновенно произвел внутреннее сканирование корабля, чтобы убедиться в отсутствии повреждений корпуса и утечки охладителя, а также в том, что генераторы гравитации работают нормально. Спустя пятнадцать минут капитан Брэм объявил, что «Нивара» в полном порядке. Чанде он сообщил:

— Если понадобится, мы готовы взлететь в пять минут.

— Будем надеяться, что этого не потребуется, — ответила Чанда и по даталинку обратилась к Д’жирар: — Вы уже на подходе? — она рассказала сплендорианке о своих намерениях и попросила явиться на «Нивару».

— Приближаюсь к воздушному шлюзу космолета, — последовал спокойный ответ.

Брэм приказал выдвинуть входной рукав, и через несколько мгновений Д’жирар была уже на капитанском мостике.

Именно тогда Чанда сообщила сплендорианке:

— Мне необходимо совершить некоторые формальности.

Хвост Д’жирар чуть заметно дрогнул.

— Все, что вам угодно.

— Это очень просто. Обратитесь ко мне с просьбой осуществить наше присутствие на поверхности Сплендора в качестве официального посольства Земного Содружества.

— Хорошо. Я прошу вас осуществить свое полномочное присутствие.

— Ладно. Полагаю, что это сделает наше пребывание здесь законным в глазах Содружества.

Капитан Брэм, подняв брови, осведомился:

— Вы полагаете?..

— Тише, — остановила его Чанда и обратилась к Д’жирар: — А теперь вам следует согласиться стать послом Сплендора на Земле.

Широкое чешуйчатое лицо Д’жирар застыло.

— Я хотела присоединиться к жителям моей деревни, когда они отправятся в систему Кардашева. Если я соглашусь на ваше предложение…

Чанда перебила ее.

— Если вы согласитесь на это предложение, вы спасете их жизни. Вы же мечтали когда-нибудь работать в космосе на благо своего народа, не так ли? Это «когда-нибудь» настало раньше, чем вы рассчитывали. Только и всего.

Я согласна.

— Благодарю вас. Я посылаю срочное сообщение в Главное дипломатическое управление Земного Содружества, — она нажала клавишу контроля субпространственных коммуникаций. — Я довожу до их сведения, что теперь «Нивара» является посольством Земного Содружества у народов Сплендора. И в настоящий момент осуществляется процедура преобразования его в постоянную базу на поверхности планеты.

Брэм, заглянув ей через плечо, тихо ахнул:

— Открытым текстом! Вы хотите, чтобы Домерлан тоже смог прочитать ваше послание? А что означает «преобразование в постоянную базу»? Я еще не убрал причальные стойки и не собираюсь этого делать. Если мы так поступим, то не сможем быстро подняться с поверхности.

— Моя мама говорила, что всегда легче просить прощения, нежели разрешения. Я только что заявила, что мы преобразуемся. Я не сказала, как скоро произойдет процесс преобразования. И не изменим ли мы свое решение в связи с обстоятельствами.

— Ладно. Мне не хотелось бы оставаться на грунте дольше необходимого. Тем более становиться мишенью. Так что теперь?

— Займемся делом, привычным для дипломатов и военных, — будем ждать.

Долго ждать не потребовалось. Двадцать минут спустя после своего эпохального заявления Чанда тихо подремывала в кресле на капитанском мостике «Нивары». Или теперь его следовало считать посольским залом? Внезапно раздался голос рядового Сантос:

— Дерапторы на подходе.

Чанда подскочила.

— Не может быть!

Брэм подошел к Сантос и проверил показания приборов.

— Она права. Дерапторы уже близко.

Сантос доложила:

— Отслеживаемый объект — на расстоянии полутора километров к юго-востоку от нашей позиции, — она посмотрела на Чанду. — На этом участке находится множество жителей долин.

Чанда проверила это по своему дублирующему экрану.

— Дерапторы сейчас на расстоянии двенадцати тысяч километров. Приближаются со скоростью 27 километров в секунду.

Брэм произвел расчет:

— Они будут здесь через семь с половиной минут.

Сантос добавила:

— Сообщение с «Мелариона».

Чанда поглядела на капитана Брэма, который задумчиво почесал черную бороду.

— Вам лучше отозваться. Теперь мы посольство.

Чанда безропотно пожала плечами:

— Послушаем, что он хочет нам сообщить.

Изображение собренианина возникло рядом с креслом Брэма. Руки его были сложены под мантией и совершенно скрыты многоцветной тканью.

— Почему вы поставили себя на пути наших дерапторов? — начал он без прелюдий.

— Здесь находится наше посольство на Сплендоре. Мы сильно запоздали с его организацией, так что пришлось это делать в срочном порядке. И теперь в качестве посла я обращаюсь к вам с убедительной просьбой изменить траекторию полета и конечную цель вашего вооружения.

— Управление дерапторами осуществляется из нашего мира. «Меларион» всего лишь корабль-наблюдатель.

Проклятие! Если Домерлан говорит правду, то через семь минут новейшее земное посольство станет и самым краткосрочным по времени существования.

— Капитан Домерлан, — обратилась к нему Чанда, — понимаете ли вы последствия подобного обстрела территории суверенной планеты?

— Мне достаточно сознавать, что если вы немедленно не поднимете ваш корабль, то погибнете.

Чанда стукнула кулаком по сенсорной панели.

— Это приведет к войне с Земным Содружеством!

— Мне безразлична реакция Содружества. Испытания начались до того, как ваше посольство было создано. Вы хотите умереть за этих существ? Предупреждаю: у вас еще есть время на взлет.

За ее спиной капитан Брэм произнес:

— Он прав. Шесть с половиной минут. Как раз столько, чтобы набрать мощность и убраться отсюда восвояси.

Чанда бросила Брэму через плечо:

— Туземцы не могут убраться восвояси. — И продолжила свой диалог: — Домерлан, у вас должен быть какой-то способ отвернуть эти устройства.

— У нас нет нужды их отводить.

Что вновь поставило вопрос: может ли капитан «Мелариона» их отвести?

— Капитан Брэм, уберите причальные стойки!

Никогда раньше Чанда не видела, чтобы у капитана буквально отпала челюсть. Он понимал, что значит подчиниться ее приказу. Корма «Нивары» опустится на грунт, и шанс взлететь будет равен нулю.

— Я не могу…

— Можете и сделаете это! Как вы сказали: теперь здесь посольство. И командую теперь я. Убрать причальные стойки!

Какой-то миг Чанда боялась, что капитан ей не подчинится. Однако Брэм кивнул рядовому Сантос, и та приступила к выполнению необходимой процедуры. Осталось пять минут сорок секунд. Изображение Домерлана застыло в неподвижности.

Никакие внутренние гравитационные поля теперь не сдерживали движения «Нивары». Космолет содрогнулся. Пол тряхнуло, и Чанда схватилась за панель сенсоров, чтобы не упасть. Корабль прочно водрузился на грунт.

Изображение Домерлана исчезло.

Чанда обратилась к Сантос:

— Верните его.

Сантос поиграла клавишами коммуникатора и покачала головой:

— Контакт прерван в одностороннем порядке.

Брэм сообщил:

— Осталось четыре с половиной минуты.

Сантос доложила:

— Дерапторы в шестистах пятидесяти километрах.

Д’жирар промолвила:

— Мне очень жаль, что вы погибнете ради моего народа.

Четыре минуты двадцать секунд.

Капитан Брэм скомандовал:

— Отключить гравитаты. Совсем. Я хочу, чтобы они полностью остыли. Домерлан должен убедиться: мы не имеем возможности подняться.

— Исполняю, — ответила Сантос.

Чанда обратилась к Брэму:

— Не можем ли мы запустить записывающий спутник? Пусть он зависнет над нами и транслирует происходящее по всем каналам Содружества.

Брэм кивнул и тронул клавиши панели управления. Через несколько мгновений все было сделано.

Оставалось меньше трех минут. Есть ли вообще у дерапторов кнопка отзыва? Наименьшее предельное расстояние, с которого их еще можно отозвать? Или они уже перешли этот предел?

— Что ж, Чанда, — сказал капитан Брэм. — Полагаю, сейчас мы узнаем, кто вы? Гений или психопатка.

— Ну, пожалуйста, — протянула Чанда, — позвольте мне быть по крайней мере мученицей. — И добавила уже совершенно серьезно: — Простите, что втянула вас в эту историю. Вас и вашу команду. Вы такие храбрые…

Брэм потер подбородок и долго молчал, видимо, подбирая слова для ответа.

— Мы последовали бы не за всяким.

Заговорила Сантос, и Чанда услышала, как дрогнул ее голос:

— Дерапторы поднимаются. Они направляются из атмосферы. — Все напряженно молчали, ожидая следующего доклада Сантос. — Они совершили звездный прыжок. Они исчезли. «Меларион» также поднимается с орбиты.

— Постарайтесь связаться с ним вновь, — произнесла Чанда. Она не хотела, чтобы Домерлан исчез так просто. Сантос быстро перебирала клавиши.

— Ага, что-то появилось, — сказала Сантос. Но тут же ее оживление сменилось разочарованием: — В контакте отказано.

— Что ж, — вздохнула Чанда, — полагаю, это тоже ответ.

— Радуйтесь, что они покидают нас, — откликнулся Брэм.

— Я радуюсь. Но хочу понять, не сделала ли я Домерлана нашим врагом?

— Чанда, — сказала ей Д’жирар, — у вас нет времени предаваться раздумьям по этому поводу. Содружество теперь имеет на Сплендоре посольство, и у вас появилось множество обязанностей.

Вы правы, — кивнула Чанда. — Начнем, пожалуй.

Пол Дж. Макоули
ДЕНЬ, КОГДА МЫ ПОТЕРЯЛИ ЛУНУ

Вы, наверное, уверены, что все про это знаете. Недаром нынче, во второй четверти первого века третьего тысячелетия, это событие рекламируется как самое грандиозное во всей истории человечества. Предположим… Вообще-то, даже если отбросить совсем уж нелепые преувеличения, событие и впрямь из запоминающихся. В Интернет уже закачаны миллионы байтов россказней (через два года после самого происшествия одних официальных сайтов насчитывается больше двух сотен, не говоря о тысячах неофициальных, где усердно доказывается, что всему причиной Господь Бог, инопланетяне или святой Элвис), телевидение посвятило этому десятки тысяч часов вещания, киношники уже сняли добрую сотню сногсшибательных боевиков, даже сам Джеймс Камерон расщедрился на семичасовой шедевр. Научные статьи исчисляются тысячами, толстенные технические отчеты впору грузить краном. Один доклад Конгресса на десяток миллионов страниц чего стоит! Не говоря о накрапанных неведомо кем биографиях ученых, свалявших дурака.

Вы уже решили, что я собрался изложить собственную версию происшествия, потому что мне во всей этой шумихе не нашлось места. Вовсе нет! Я первым готов признать, что сыграл в тех событиях совсем незначительную роль, хоть и присутствовал с самого начала. Так что хотите — считайте мой рассказ заметками на полях, хотите — отнеситесь к нему как к небылице или вообще забудьте. Единственная просьба: не вносите поправок.

Все началось во время штатного запуска на термоядерной установке «Экзауотт». Сработала сигнализация, дежурный оператор все повырубал, но никакой опасности приборы не зафиксировали. Роботы не обнаружили физических повреждений, но сигнал, предупреждающий о нарушении герметичности и утечке радиации, продолжал звучать. Были выявлены огромные колебания в уровнях энергии сразу после запуска реакции синтеза. Вот ученые и отправили нас с Майком Догерти выяснить, что там и как.

Вы небось уже устали от этих кадров: низкий квадратный бетонный блок, наполовину вкопанный в рыхлую поверхность кратера Менделеева на обратной стороне Луны, вокруг — проложенные бульдозерами дороги, траншеи для кабелей, два ядерных реактора, питавшие установку. При пиковой загрузке «Экзауотт» потреблял в миллионы раз больше энергии, чем все Соединенные Штаты. Ну и шесть квантовых лазеров, нацеленных на мишень в какие-то десять микрометров в поперечнике. Все это — чтобы воспроизвести первые пикосекунды[1] Большого Взрыва, когда еще не нарушилась вселенская симметрия.

Проект возбуждал ученую братию не меньше, чем атомная бомба столетием раньше. Ученые, ответственные за запуск первой термоядерной установки, считали, что существует небольшой, но все же реальный шанс, что она приведет к возгоранию земной атмосферы; ученые, причастные к проекту «Экзауотт», побаивались, как бы их детище не рвануло и не превратило в туман все живое и неживое на площади в несколько сотен квадратных километров вокруг. Потому объект и загнали на обратную сторону Луны, да еще выбрали кратер поглубже. А управление поручили роботам. Лаборатории разместили в бункере, откуда саму установку даже не было видно.

Когда клюнул жареный петух, пришлось, конечно, выслать на место двоих молодцов.

Мы сели в открытый луноход и покатили по служебной дорожке. На нас были ярко-оранжевые антирадиационные облачения поверх обычных скафандров, на плечах — камеры, чтобы ученые любовались видами. Сооружение выглядело неповрежденным — белело себе, как солью присыпанное, на солнышке и отбрасывало в нашу сторону длинную черную тень. По углам горели красные и зеленые сигнальные огни. Охлаждающая скважина глубиной в три километра выглядела мирно.

Сначала мы объехали здание, потом вошли внутрь.

Перед нами раскинулся огромный зал со всякой мудреной всячиной для накачки лазеров, переплетением разноцветных труб, каждая толщиной с ракету, пучками тяжелых кабелей и снующей взад-вперед неодушевленной обслугой. Чтобы нас не раздавило, мы с Майком поползли по полу, словно две оранжевые мышки, направляя в разные стороны камеры, как наставляли ученые. Я попросил по переговорному устройству выключить аварийное мигание, но специалисты еще минут пять обсуждали, не опасно ли что-нибудь трогать, прежде чем выполнили мою просьбу.

Шесть лазерных фокусирующих труб по два метра в диаметре сходились в экспериментальной камере размером с автобус. Поражаюсь, как удалось изолировать эту камеру: она была набита мощными магнитными тороидами, генерирующими поля, в которых мишень, гранула сверхспрессованного металлического водорода, нагревалась при помощи импульсного усиления до десяти миллиардов градусов Цельсия.

Вокруг высились рабочие помосты, сверкали раструба фокусирующих трубок, вилась капиллярная система жидкостно-натриевой охлаждающей системы, стояли сотни различных мониторов. Мы провели диагностику систем и выяснили, что отказали считанные детекторы с внутренней стороны. Потом, подгоняемые учеными, ретиво поползли дальше, обильно потея в проклятых костюмах и стирая себе колени и локти.

Разгадку обнаружил Майк. Он попытался заползти в узкую щель под камерой — почти невозможная затея в таком скафандре. Чтобы ее осуществить, он избавился от своей камеры. Я уж думал, что он никогда не заговорит, как вдруг услышал голос:

— Вижу поврежденный кабель и дырку в каком-то ящике над ним. Сейчас, только устроюсь поудобнее… Так, в полу тоже дыра, сантиметра два в поперечнике. Засуну-ка я туда отвертку… Глубоко, дно не прощупывается… Подай-ка проволоку, Фрэнк.

Рядом лежал моток медной проволоки. Я отрезал кусок и сунул ему.

— Выбирайтесь-ка вы оттуда, ребята, — посоветовал один из ученых.

— Еще минуту, — откликнулся Майк и немузыкально замурлыкал — признак, что он крепко задумался.

Зная, что сам он ничего не станет объяснять, я спросил:

— Что там?

— Такое впечатление, будто сюда всадили снаряд, — пробурчал Майк. — Черт, какая же глубина у этого фундамента?

— Толщина цементной подушки — три метра, — ответил кто-то из ученых.

Тот, кто нам советовал уносить ноги, гнул свое:

— Лучше ничего не трогать!

— В общем, дыра сквозная, — заключил Майк. — На кончике проволоки, которую я туда засовывал, пыль.

— На связи Ридпаф, — раздался новый голос.

Этот Ридпаф, если помните, возглавлял научный коллектив. Вряд ли его и впрямь следует винить в случившемся, но вспомним: он заработал миллионы, излагая всему миру свою версию последующих событий, а потом взял и повесился…

— Давайте назад, оба, — приказал Ридпаф. — Попробуем обойтись роботами.

Когда мы двинулись обратно, мимо нас пронеслись на полной скорости пять роллигонов — здоровенных пузатых вездеходов.

— Кажется, дело плохо, — сказал я притихшему Майку.

— Наверное, утечка, — согласился он.

— Отклонение лазерного луча?

— А где следы плавления? — возразил Майк задумчиво. — И потом, такая энергия все бы там уничтожила, а мы нашли всего-навсего аккуратную дырочку. Непонятно…

После этих слов он умолк на целую неделю и открыл рот всего за час до телевизионного выступления президента, взявшегося наконец объяснить, что стряслось.

В те времена на Луне было неплохо работать. Заправляли, в основном, ученые, как в Антарктиде до прихода буровиков и шахтеров. Одновременно здесь обитали не больше двух тысяч человек, занятых на различных проектах: «Экзауотт», «Большой Луч», картирование ресурсов. Мы с Майком принадлежали к универсальному контингенту, готовому помочь всякому, кому понадобится помощь. В свое время мы оба занимались наукой, но я не захотел посвящать всю жизнь этакой скукотище. Мне подавай конкретное дело, я не боюсь испачкать руки… Почему из науки ушел Майк, не знаю, не спрашивал. Между прочим, он доктор теоретической физики и кибернетики, а заодно спец в электронике, а я — геолог, каких поискать, и пилот со стажем. Так что мы с ним были парочкой на все руки, предпочитали работать вдвоем и излазили чуть ли не всю Луну.

Когда президент выступил со своим обращением, мы как раз покинули «Экзауотт» и взяли несколько дней отдыха. Я пронюхал о завидных вакантных местечках на строительстве железной дороги между Южным полюсом и стационарной базой «Клавий», но Майк отказался туда наниматься, не пожелав объяснять причины. Только и обмолвился, что это как-то связано с аварией на «Экзауотте».

Мы, конечно, получили там небольшую дозу облучения (Майк чуть больше, чем я) и целый день проходили медицинское обследование. К этому времени ученых на объект слетелось, что саранчи. Роботы разобрали экспериментальную камеру, а мы затащили туда уйму приборов — не только датчики радиации, но и устройство для измерения гравитации и детектор нейтрино. Рядом с дырой в полу была пробурена шахта глубиной в полкилометра, в которую затолкали прорву разных щупов, датчиков и камер слежения.

Майк твердил, что все смекнул, стоило ему засунуть проволоку в дыру в полу, но сверх этого ничего не говорил. «Видишь, какие измерения они пытаются проделать? Вот и догадайся!» — все его слова. Я назвал его сукиным сыном, а он только усмехнулся. Он — умник, каких мало, только характером подкачал: нелюдимый, совсем не заботится о своем внешнем виде, страшно неопрятный… Но он был моим партнером, и я ему доверял. Раз он решил, что не стоит заключать новый контракт, я его поддержал, хоть перед этим битый час пытал, почему он артачится. Но он молчал, словно воды в рот набрал. Все свое свободное время, даже на Южном полюсе, он занимался какими-то вычислениями.

Когда сообщили о предстоящем обращении президента, я снова к нему прицепился.

— Лучше объясни, что произошло. Через час я сам все узнаю и тогда уж тебе не поверю.

На Южном полюсе была возведена прозрачная полусфера, под которой росли настоящие растения, папоротники, бананы, стрекотали цикады, пахло всамделишной землей, светило низкое солнышко. Колпак накрывал кратер диаметром метров триста на гряде по краю впадины «Южный Полюс — Эткен», где никогда не заходит солнце, чей путь по линии горизонта — 28 дней. Под колпаком было жарко и душно, люди плескались в озере и страшно шумели. Почти всю площадь под колпаком занимало озеро с рассыпанными по нему атоллами, окруженное навесами, кафе и хижинами вдоль пляжа. Вода озера прилетела на Луну миллиард лет назад с кометой, а теперь была добыта из кратеров, в которые никогда не заглядывает солнце. Раньше базу «Клавий» забрасывали кусками добытого льда с помощью рельсовой пушки, а потом база разрослась, и администрация решила, что ей не пристало выдерживать ледяную бомбардировку, и постановила проложить железную дорогу. При низкой лунной гравитации волны на озере достигали высоты в пять-шесть метров, и большие капли, отрываясь от волн, улетали далеко, меняя на лету форму, как амебы. Люди скользили по волнам на пятках или на животе, без помощи лыж; в одной из бухт уже несколько дней продолжался матч по водному поло.

Я тоже отыграл несколько часов, пребывал в добром расположении и потому не придушил Майка, когда он в ответ на очередную мою просьбу расколоться опять таинственно улыбнулся и продолжал чиркать на пластинке. Я попросту вырвал у него из рук пластинку с записями, занес ее над оградой беседки и сообщил:

— Выкладывай, не то всей твоей арифметике конец!

Майк почесал грудь, поросшую черным волосом.

— Ну давай, язык проглотил, что ли?

Я размахнулся, словно собрался отправить пластинку по воде рикошетом, и спросил:

— Сколько раз подскочит, прежде чем утонуть?

— Мне хотелось, чтобы ты сам догадался, — вздохнул Майк. — К тому же мы ничего не в силах изменить. Тебе что, не нравится отдыхать?

— Какое это имеет отношение к твоему отказу от контракта?

— Простое: всякое строительство на Луне теперь бессмысленно. Неужели ты и сейчас не догадываешься?

Я швырнул ему пластинку.

— Пожалуй, эта штуковина ни при чем. В озере нужно утопить тебя самого.

Я был настроен серьезно (между прочим, я по сравнению с ним великан).

— Ладно. Это черная дыра.

— Черная дыра?..

— Она самая. Я предполагаю, что эксперимент привел к квантовой флюктуации, создавшей черную дыру. Она, наверное, гораздо крупнее атома водорода, раз легко затягивает другие атомы. Получается десять в двадцатитрехтысячной степени килограммов, а это масса большой горы, вроде Эвереста. Магнитные поля сдерживания не смогли, конечно, ее заарканить, вот она и выскользнула из камеры и ушла прямо в пол.

— Дыра, которую мы видели, чуть побольше, чем атом водорода.

— Ясное дело. Черная дыра разрушила материю приливной силой на большем расстоянии, чем ее радиус Шварцшильда, и часть ее втянула внутрь. Поэтому мы не увидели следов расплавления, несмотря на высокую температуру дыры, вырывающиеся из нее рентгеновские лучи и, возможно, разогнавшиеся протоны — космические лучи.

Я ему, конечно, не поверил, но положительно отнесся ко всей этой абракадабре как к гимнастике для ума.

— Откуда же взялась масса? — спрашиваю. — Не из топлива же камеры сгорания.

— Нет. Это была квантовая флюктуация, как и сама Вселенная, возникшая, как известно, ниоткуда. А Вселенная весит, между прочим, несколько больше…

— Ладно, — быстро прервал я Майка, прежде чем он погрузится в эзотерические подсчеты. — Где же эта дыра сейчас?

— Прошла насквозь.

— Через всю Луну? В таком случае, она вышла наружу — дай-ка прикинуть… — Я представил себе лунную сферу. — Где-то в Море Изобилия.

— Не совсем так. Она ускорилась при свободном падении к коре, прошла ее и стала падать обратно. Так и мотается взад-вперед, набирая массу и теряя с каждым заходом амплитуду. Об этом и собирается объявить на весь мир президент.

Я задумался. Нечто чуть больше атома, зато весом с колоссальную гору, пробивает двадцатипятикилометровый внешний слой, оставляя туннель диаметром в один сантиметр в базальтовой корке и в мантии, проходит сквозь крохотное металлическое ядро, набирает массу, замедляет скорость и не вырывается наружу, а вместо этого устремляется в обратный путь сквозь лунную толщу…

— Тебе повезло, что она не вылетела из туннеля и не угодила тебе в глаз, — пошутил я.

— С каждым проходом амплитуда уменьшается. Рано или поздно черная дыра стабилизируется в гравитационном центре Луны. Теперь смекнул, почему я отказался подписывать контракт? Стоит президенту повторить граду и миру то, что я тут тебе втолковывал, как действие всех контрактов будет приостановлено. Надо позаботиться о другом — чтобы мы стояли в первых строчках списка привлеченных к эвакуационным работам.

— Эвакуационным?..

Черную дыру не поймаешь. Так что Луне настал конец, Фрэнк. Но мы еще успеем повеселиться.

На следующий день, лишь только президент признал, что в результате эксперимента в толще Луны каким-то образом завелась черная дыра и что это создает проблему, разрешение которой требует международных усилий, нас обоих спешно вызвали на слушание в комиссию Конгресса.

Все это оказалось профанацией. Мы прилетели в Вашингтон и провели неделю взаперти в отеле «Уотергейт», просматривая от скуки дурацкие фильмы по кабельным сетям и бесконечные ток-шоу, да еще разучивая с юристами НАСА ответы на всевозможные каверзные вопросы. Потом мы с полчаса поотвечали на детские вопросики членов комиссии и были с миром отпущены. Юристы пожали нам руки на ступеньках Капитолия, немного оживив заскучавших было телевизионщиков, и мы вернулись на мыс Канаверал, а оттуда — обратно на Луну. А что? Майк уже успел меня убедить, как будут развиваться события. Получалось, что работы у нас — хоть лопатой греби.

Мы записались в мобильный сейсмологический отряд, устанавливавший станции слежения в различных точках вдоль лунного экватора. Комплекс «Экзауотт» был демонтирован, а на его месте появилась станция мониторинга, с помощью которой пытались определить период черной дыры, окрещенной невесть кем «Менделеев Х-1». Майк ходил таким счастливым, каким я его никогда прежде не видел; он получал необработанную информацию и занимался самостоятельными подсчетами по скорости аккреции черной дыры и траектории ее перемещения внутри Луны. После завершения рабочего дня он долго просиживал с пластинкой в руках в водительском кресле нашего роллиго-на, освещенный солнцем, льющимся сквозь прозрачную крышу. Я тем временем пытался уснуть в гамаке, висящем тут же, в кабине, стараясь не чесаться от вездесущей лунной пыли. Скафандры на стене походили на немых свидетелей наших с Майком перебранок. По самой его оценке, Луне оставалось существовать самую малость.

— Но потеха начнется гораздо раньше, — предупреждал он.

— Сдалась мне твоя потеха! Что ты, кстати, имеешь в виду?

— Хочешь синоним? Развлечение.

— Опять взялся темнить, сукин сын?

— Ты же геолог, Фрэнк! — удивлялся Майк. — Ну пораскинь мозгами! Тут простая…

— Понял, элементарная физика. Ты просто скажи: нам будет угрожать опасность? Да или нет?

— Не будет. До поры до времени.

Сейсмографы уже фиксировали регулярные лунотрясения. Внутри Луны болталась взад-вперед, как язык колокола, огромная масса, и твердое ядро Луны звенело так, что чертям было тошно. Были и иные признаки, следы эха, словно в мантии открывались пустоты, как ни трудно в это поверить — ведь давление там такое, что пустотам не жить. Уверен, что у Майка имелись объяснения всем этим аномалиям, но расспрашивать его было бесполезно. В конце концов, кто из нас геолог? Геологу должно быть виднее.

Тем временем мы смещались на запад — сначала через Море Ясности с его разливами застывшей лавы и выбросами вулкана Коперник, потом через Океан Бурь, выставляя через каждые две сотни километров по сейсмометру. Такая жизнь мне по душе: катишь себе по довольно-таки гладкой поверхности, виляя среди кратеров и объезжая большие трещины. День на Луне длинный, ночь светлая — свет Земли не дает наступить темноте. У Луны своеобразная красота — суровая, но при этом безмятежная. Ее пейзажи сформированы всего двумя стихиями: вулканической деятельностью и метеоритами. С погодой Луна незнакома, поэтому эрозия поверхности происходит здесь долго (в геологическом масштабе времени). Любой здешней складке не меньше трех миллиардов лет, а за этот срок гравитация и непрерывная микрометеоритная бомбардировка сгладит любую неровность, уберет любую резкость. Когда солнце светит под правильным углом, нетрудно вообразить, будто едешь по бескрайней равнине, засыпанной глубоким снегом. Дважды мы устраивали привалы под сооруженными людьми навесами, а один раз позволили себе целых два дня безделья на шведской селенологической станции, похожей издали на разбросанные по поверхности консервные банки. Спустя неделю, едва мы успели забрать свежие припасы из ракеты, посланной из «Клавия», случилось первое серьезное лунотрясение.

Ощущение было такое, словно роллигон перелетел через ухаб, только никакого ухаба нам не встретилось. Я сидел в кресле водителя, Майк спал в гамаке. Я велел бортовому компьютеру остановить роллигон и стал озирать сквозь прозрачный люк панораму. Горизонт был совсем близко, но еще ближе, с северной стороны, располагался древний кратер, изрытый оспинами от трех миллиардов лет микрометеоритного обстрела. Еще я увидел несколько рябых валунов, один размером с дом. Потом я обнаружил непорядок — камень, медленно катящийся вниз по склону в пять градусов, по которому мы поднимались. За камнем тянулась извилистая борозда. Роллигон слегка раскачивало. Я инстинктивно вцепился в ручки кресла, да так сильно, что побелели костяшки пальцев. Майк заворочался в гамаке и спросил спросонья, что происходит. В следующее мгновение я увидел газовую струю.

Струя была слабая: заметил я ее только потому, что поднятая ею пыль заискрилась на солнце. Такие струи — обычное явление на Луне. Их вызывают скопления радона и других продуктов распада нестабильных изотопов, создающие избыточное давление. Астрономы замечали их даже с Земли, когда они ненадолго загораживали элементы поверхности, прежде чем рассеяться в вакууме. Однако струя, которую увидел я, была своеобразная, больше похожая на тепловой гейзер, непрерывно бьющий из невидимой точки за горизонтом.

Я приказал компьютеру ехать в том направлении. Майк насторожился. Я слышал, как он пытается почесаться сквозь термобелье. От него сильно пахло застарелым потом: мы толком не мылись с той встречи со шведами. Меня внезапно осенило:

— Черная дыра небось горячая?

— Чем меньше, тем горячее. Обратно пропорциональная зависимость. Сначала была страшно горячей, но с набором массы остыла. Хм…

Но ей хватит температуры, чтобы расплавить камень?

Майк сосредоточился.

— Знаешь, она с самого начала была больше, чем я думал. Все, что оказывается достаточно близко к ней, чтобы расплавиться, начинает падение к горизонту событий. Поэтому рядом с экспериментальной камерой не было следов расплавления и пожара. Но тепло выделяется также из-за трения, когда вещество стекает в его гравитационный колодец.

— Значит, происходит вторичное внутреннее плавление. Аномалии в сейсмологических сигналах — это расплавленные каверны, полные лавы.

— Уверен, скоро мы начнем фиксировать слабое магнитное поле, — сказал Майк задумчиво. — Железное ядро станет жидким и начнет вращение. После этого наступит конец… Здорова же дыра!

Роллигон преодолевал пологий подъем, приближаясь к вершине километровой стены, окружающей кратер, почти до краев заполненный лавой, которая образовала лунный «океан». Увидев источник газа, я остановил роллигон. Это была широкая и свежая на вид трещина, отходящая от вулканического купола. Газ вырывался из одной ее точки, как пар из носика кипящего чайника. Пыль оседала пластами километровой длины. На почве позади струи образовывался заметный яркий слой.

— Давай поближе, — предложил Майк, покинувший гамак и раскачивавшийся в кресле, как обрадованный ребенок.

— Лучше не надо. Как бы нас не обстреляло камнями.

Мы передали несколько изображений, потом надели скафандры и вылезли наружу, чтобы установить сейсмологическое оборудование. Солнце светило с востока, на поверхности лежали длинные тени, грунт слегка подрагивал у меня под ногами. При отсутствии атмосферы, рассеивающей свет, тени остры, как бритвенные лезвия, цвета меняются при каждом шаге. Пыльный реголит[2], темно-бурый в моей тени, становился ослепительно белым, когда я смотрел в сторону солнца, а по бокам имел пепельно-серый оттенок. Газовая струя сверкала на фоне черного неба. Я сказал Майку, что она бьет, наверное, откуда-то из глубины реголита: давление в газовых карманах растет с глубиной. Толчок, происшедший, наверное, на стыке реголита и твердой коры, открыл газу путь к поверхности.

— То ли еще будет, — предрек Майк.

— Скоро весь газ выйдет наружу, — сказал я.

Но мы уже закончили свою работу, а он все выходил в прежнем темпе. Мы объехали трещину с севера. Майк снова навис над своей пластинкой, добавляя к вычислениям новые параметры.

Мы работали еще две недели и завершили задание на станции «Королев» в кратере Большой Луч — одном из крупнейших на обратной стороне, с покатыми стенами и волнистой, словно всхолмленной поверхностью. Здесь хватало и относительно свежих кратеров, включая темный лавовый кратер у южной оконечности, в котором теперь не прекращались толчки, раз от раза все более мощные. Станция «Королев», расположенная на кромке кратера, уже эвакуировалась; радиотелескопы проекта «Большой Луч», густо расставленные вдоль противоположного края кратера, было решено оставить, чтобы управлять ими по радио. Большая часть персонала уже отбыла; на станции еще оставалось немало оборудования, подлежащего вывозу, однако железную дорогу, связывающую «Королев» с «Клавием», перерезало оползнем. Пробездельничав пару дней на обезлюдевшей, но продолжающей действовать станции, мы отправились на место оползня — проконтролировать, как работают на расчистке роботы.

Приятная получилась поездка: в герметичном вагоне был большой наблюдательный экран, и я не отходил от него, любуясь усеянной кратерами равниной на скорости двести километров в час. В западной части Луны доминирует Восточный Бассейн, исчерченный трещинами, усеянный валунами, частично залитый затвердевшей лавой, окруженный тремя каньонами и одним кольцевым уступом. Инженеры проложили дорогу сквозь горы, и оползень перерезал пути вблизи огромного, в десять километров высотой, скального нагромождения под названием Монтес Рок. Судя по масштабам катастрофы, толчок был очень сильным.

Дорога лишилась целого километра путей, и мы провели на месте аварии больше недели, помогая роботам устранять последствия. На станции «Клавий» мы оказались через день после извержения вулкана и перед началом тотальной лунной эвакуации.

Вся внутренняя поверхность кратера Менделеева превратилась в каменное месиво: таким мощным было сотрясение — сильнейшее из всех, когда-либо регистрировавшихся на Луне. Среди камней растеклась лава. Выплеснувшись за пределы кратера, она образовала новое море. На этом недра не успокоились: лунотрясения продолжились, меняя лик небесного тела, очнувшегося после долгого сна.

Были образованы маленькие отряды, которым поручили собрать с поверхности Луны старые аппараты «Рейнджер», «Луна», «Сервейор», все луноходы и спускаемые аппараты «Аполлонов», реликты первого этапа освоения Луны. Наша с Майком последняя вылазка была в Море Спокойствия, к месту первой высадки людей на Луну.

После создания на Луне постоянных научных баз развернулись дебаты о том, как быть с местами посадок «Аполлонов», автоматическими станциями и прочим ломом, усеивающим поверхность. Прозвучало даже предложение накрыть место прилунения «Аполлона-11» колпаком, чтобы уберечь его от метеоритов и положить конец растаскиванию мемориального объекта на сувениры. Впрочем, даже без такой защиты объект сохранился бы не один миллион лет. К тому же все перемещения людей по Луне отслеживались специальными датчиками, и любители сувениров не могли рассчитывать на безнаказанность.

Мы достигли заданной точки через несколько часов после рассвета. Место было заброшенное: при всей его исторической значимости его нечасто посещали. Ракета с роботами села в двух километрах к северу, и роботы уже стояли наготове. Мы прибыли вчетвером: историк из вашингтонского Музея авиации и космонавтики, фотограф и мы с Майком. Объект был окольцован лазерными сторожами. Стоило нам нарушить охраняемый периметр, как автомат предупредил, что мы вторглись на мемориальную территорию Объединенных Наций, и принялся перечислять кары, которые могут на нас посыпаться. Угрозы звучали до тех пор, пока историк не разобрался, как отключить эту балаболку. Угловая платформа лунного посадочного модуля была обожжена ракетой возвратной ступени. Золотая фольга оказалась вся в дырах, белая краска под фольгой потемнела от ультрафиолетовых лучей. Одна из опор модуля подломилась после очередного толчка, приведшего к появлению на юго-востоке новых вулканических конусов. Мы все подобрали: сейсмометр, лазерный ретрорефлектор, выгоревший флаг с тканью на проволочных растяжках, геологические инструменты, разнообразный мусор в пакетах, пищевые контейнеры, пластинку с посланием давно почившего президента. Перед самой эвакуацией посадочного модуля робот выпилил из грунта рядом с лестницей кусок, на который впервые ступила нога человека. Поскольку возникли разногласия насчет того, какой отпечаток считать первым, было решено забрать целых два квадратных метра. Затем посадочный модуль подтащили к грузовой ракете. На историческом пятачке остались только многочисленные следы — наши поверх следов Армстронга и Олдрина.

Пора было сматываться.

Извержения происходили все чаще, поэтому началась эвакуация последнего персонала лунных станций. Остались только автоматические орбитальные станции и роботы на поверхности, фиксирующие этапы разворачивающейся катастрофы. Мы с Майком покинули Луну с одной из последних партий и приникли вместе с нашими спутниками к иллюминатору, когда шаттл описывал последний круг на низкой орбите, прежде чем устремиться к Земле.

С момента инцидента «Менделеев Х-1» минуло полгода. Тепло, генерируемое процессом аккреции черной дыры, и приливные силы растопили твердое ядро, карманы расплавленного базальта в мантии раздулись и соединились. В Океане Бурь образовалась широкая трещина, рядом вознеслись новые острые скалы, как на старой картине Чесли Бонестелла. Восточный Бассейн, залитый лавой, и монолиты системы Маундера утонули в лаве, как утлые баркасы в штормящем море. На обратной стороне вулканическая активность была слабее благодаря более толстой коре, но Море Изобилия снова затопило. Образовался новый бассейн, поглотивший кратеры Жюля Верна и Гагарина.

Прошло еще два месяца. Конец неумолимо надвигался. Поверхность Луны расщепилась на недолговечные платформы, плывущие на расплавленной мантии, на краях которых разверзались и снова рубцевались заполненные лавой бездны. Над жителями Южного полушария Земли нависла опасность: к моменту окончательного распада Луна должна была оказаться над Тихим океаном. Несчастливцы и упрямцы, оказавшиеся в этот момент вне укрытий, видели последний восход половинки Луны. Темную часть лунного диска покрывали трещины, разбегавшиеся на глазах, по мере того как черная дыра набирала по экспоненте массу. Потом была ослепительная вспышка интенсивностью в тысячи солнц. Наблюдатели, которым посчастливилось не ослепнуть, видели, как Луна прекратила существование, оставив после себя светящийся газ и гаснущий призрак, задержавшийся на краю горизонта событий черной дыры. Аккреционный диск прожил совсем недолго: выброшенная порода была сразу засосана в черную дыру, которая при массе, равной проглоченной ею Луне, имела горизонт событий окружностью менее миллиметра…

Излучение было нейтрализовано земной атмосферой; орбиту космической станции изменили так, чтобы в момент гибели Луны она находилась с противоположной стороны Земли. Я в это время находился как раз на этой станции и еще полгода потом помогал ремонтировать спутники, у которых полетела вся электроника.

Приливы никуда не делись, потому что вокруг Земли продолжает вращаться та же масса. Морские организмы, чье размножение было синхронизировано с фазами Луны — различные крабы, кораллы и черви, — оказались под угрозой уничтожения, но совместная экспедиция НАСА, России и Европейского Космического агентства развернула на орбите зеркало, посылающее столько же света, сколько давала Луна, и повторяющее ее фазы.

Серьезная проблема возникнет через 5x10⁴³ лет, когда в результате потери массы из-за излучения Хокинса черная дыра станет столь мала, что начнет испаряться. Но задолго до этого превратится в белого карлика и потухнет наше Солнце; сами его протоны успеют разложиться. Черная дыра окажется последним реликтом Солнечной системы в остывающей и неумолимо расширяющейся Вселенной.

Предложениям, какое применение найти черной дыре, несть числа — от превращения ее в универсальную свалку отходов (если этот проект будет претворен в жизнь, я смотаюсь куда подальше) до использования в качестве межзвездного маяка: ее можно было бы заставить подпрыгивать на орбите (для этого вокруг нее пришлось бы запустить другую черную дыру) и испускать сфокусированные гравитационные волны колоссальной амплитуды. В общем, физикам будет чем заниматься еще не одну тысячу лет.

Майк трудится на одной из станций, вращающейся за горизонтом событий дыры. Я поддерживаю с ним контакт по e-mail, но связь все больше утрачивает регулярность, так как Майк пропадает в своем собственном горизонте событий.

Что касается меня самого, то меня тянет в дальний космос. Цели космической программы пересмотрены, потому что, как выяснилось, черная дыра сохранила вращательную энергию Луны и способна сообщать могучие толчки для свободного ускорения. Между прочим, в Солнечной системе полно других лун, и большинство не в пример интереснее той, которую мы потеряли.

ФАКТЫ

Британский физик Нейл Джонсон из Оксфорда решил исследовать… поведение человека! Отчет о его любопытном эксперименте, обильно оснащенный символами высшей математики и опубликованный в специальном журнале Physisal Review Letters, произвел неизгладимое впечатление на биологов, антропологов, психологов, бихейвиористов и экономистов.

Сам эксперимент был прост донельзя: физик сажал за компьютеры группу подопытных и объяснял, что каждый по его команде должен «зайти» в одну из двух комнат — черную или белую, нажав соответствующую клавишу. Проигравшими в отдельном раунде считались те, кто присоединился к большинству группы, а выигравшими те, кто оказался в другой комнате в меньшинстве. В конце каждого раунда Джонсон сообщал, в черной или белой комнате обретаются победители, дабы участники игры могли оценить и — при желании — скорректировать свое поведение.

Собственно говоря, это все. Перед человеком стоит несложная задача: сделать правильный выбор из двух вариантов, опираясь при этом на результаты предшествующего опыта.

По сумме множества раундов выяснилось, что хуже всего обстоят дела у людей, приноравливающихся к действиям других игроков: услышав, что выиграла «чужая» комната, такой субъект в следующем раунде перебегает в нее, рассчитывая на победу. Но не тут-то было: ту же самую тактику обычно избирает большинство действующих лиц, а значит, перебежчики снова ошибаются. Действуя от противного, они крайне редко оказываются в малонаселенной комнате. Побеждали в этой игре обычно те, кто делал ставку на одну и ту же комнату, хотя их далеко не всегда ожидал успех. Однако упорство, с которым эти люди придерживались своего выбора, в конечном итоге приносило им победу.

Джонсон убежден, что такая тактика выручает и в повседневной жизни. Скажем, автомобилист может доехать до работы по двум маршрутам, причем в обоих случаях есть вероятность попасть в пробку. И он думает так: «Сегодня на этой улице полно машин, и завтра будет то же самое». А может быть, так: «Вчера здесь была грандиозная пробка, и сегодня все будут избегать этой дороги». В действительности же оба вывода… одинаково ложны! Но если застрявший в заторе водитель в итоге изо дня в день станет действовать «от противного», то просто не будет вылезать из заторов.

Во многих лабораториях мира сейчас пытаются использовать принцип устройства лазера для усиления звуковых волн. ЗАЗЕР (звуковой лазер) дает луч не света, а сфокусированных акустических волн, которые не рассеиваются и заставляют колебаться атомы, находящиеся на большом расстоянии от источника звука. В зависимости от силы звука таким лучом можно ощупывать и опознавать предметы… а можно также деформировать их и даже разрушать!

Ведущая роль в разработке зазера принадлежит физикам Утрехтского университета (Нидерланды). Здесь основным элементом устройства является крошечный кристалл рубина, длиной всего 5 мм, на который направляется луч лазера. Световой луч выбивает электроны в атомах кристалла на более высокие орбиты, а возвращаясь на прежнее место, они излучают поглощенную энергию в виде вспышки света. Однако физики ухитрились замедлить этот процесс, используя мощное магнитное поле: электроны возвращаются назад крохотными «шажками», вызывая при этом сильные — звуковые! — вибрации.

В каком бы направлении ни двигались звуковые волны, они вновь и вновь отскакивают от зеркально-гладкой поверхности рубина: так накачивается мощность зазера. И в конце концов, звук вырывается из «рубиновой тюрьмы» в виде тонкого, остросфокусированного луча.

Орсон Скотт Кард, Джей Парри
НА ЧУЖБИНЕ

После очередного продолжительного периода сна Мкликлулн очнулся в столь же подавленном расположении духа, в каком и заснул девяносто семь лет назад. Хотя он отлично знал, что от этого душевная боль только усилится, но все же не удержался — просканировал звездное небо за кормой. Новой или сверхновой там не обнаружилось, но из этого следовало только то, что звездолет опять обогнал свет от взрыва звезды, служившей некогда Мкликлулну и всем представителям его расы солнцем. Тем не менее Мкликлулн словно воочию увидел, как от нестерпимого жара плавятся прекрасные ледяные утесы, как бескрайние снежные равнины превращаются в моря с горячей мутной водой, как затем эти моря вскипают и пар вместе с клочьями раскаленной атмосферы рвется в космос — прочь от его родной, разлетевшейся на части планеты…

И все же сородичи Мкликлулна уцелели. Вернее, уцелели лишь их души, разум, которые теперь где-то в глубинах космоса ждут от Мкликлулна весточки о том, что наконец-то найдена планета с пригодными для заселения телами. Но чуда не произойдет — ему во веки вечные не отыскать такие же прекрасные, симметричные, шестиугольные тела, какие сгорели в огне разбушевавшегося светила.

Разумеется, сам Мкликлулн сохранил свое прежнее тело, но лишь на время миссии.

Но пора было приниматься за дело, и Мкликлулн с тяжелым сердцем приступил к изучению очередной звездной системы.

Интерес представляли лишь две планеты — третья и четвертая от желтой звезды. После беглого изучения оказалось, что четвертая, красная, планета безжизненна, но зато третья, зелено-голубая, сулит немалые надежды, поскольку на ней явно присутствует жизнь. И не просто жизнь, а разум! Об этом красноречиво свидетельствовало сильнейшее излучение, идущее от планеты в инфракрасном, ультрафиолетовом — и даже радио — диапазонах.

После долгих, изнурительных маневров в пределах неизвестной звездной системы Мкликлулн наконец вывел свой космический корабль на стационарную орбиту вокруг зелено-голубой планеты и приступил к изучению радиосообщений. Сразу же выяснилось: здесь используют более сотни языков, что, конечно же, было крайне удивительно, поскольку значительно затрудняло общение между представителями разума. Сам Мкликлулн без особого труда выучил несколько наиболее распространенных языков, хотя, разумеется, произносить слова он не мог.

Мкликлулн подумал было поселить своих сородичей в тела доминирующей на планете двуногой расы, но вовремя опомнился. Такое решение привело бы к массовым самоубийствам сразу же после того, как сородичи поняли бы, что обрели новую жизнь, истребив целую расу разумных существ.

На планете обитали похожие на людей двуногие, обладающие лишь зачатками мыслительной деятельности, но популяция их была невелика, да к тому же многие из них оказались запуганы. Другие виды животных хотя и были достаточно многочисленны, но их тела явно не подходили для разума: некоторые не сумели бы выжить без помощи человека, у других был слишком короткий жизненный цикл либо тела их имели слишком низкую организацию для разумной жизнедеятельности.

В конце концов Мкликлулн оказался перед выбором двух видов четвероногих млекопитающих: оба жили в непосредственной близости от людей, оба обладали подходящими для поддержания разума телами, оба располагали вполне приемлемым потенциалом для общения, как между себе подобными, так и с людьми, оба насчитывали почти достаточное количество особей для переселения в их тела всех сородичей Мкликлулна.

Окончательное решение Мкликлулн возложил на волю случая — совершил действие, эквивалентное подбрасыванию монетки у людей, хотя, разумеется, в его распоряжении не было ни монетки, ни даже рук, чтобы ее подбросить.

В итоге выбор пал на животное, пользующееся наибольшей любовью среди представителей господствующей расы на зелено-голубой планете, или, как они сами ее называли, Земле, и для Мкликлулна настало время переходить к решительным действиям.

Жить Абу оставалось лишь двадцать минут, но он об этом не ведал, и потому мысли его текли совсем в другом русле.

— Почему мне платят меньше, чем Фазилю? — бурчал он себе под нос. — Ведь он дни напролет сидит у ворот, а мне приходится вышагивать взад-вперед перед камерами. Разве я менее ревностный мусульманин? Или я глупее его? Или кто-то сомневается в моей преданности Партии?

Вдруг затерянную в пустыне тюрьму сотряс чудовищный грохот, а по коридорам пронесся порыв обжигающе горячего, сухого ветра. Абу вскрикнул, но закрыть глаза догадался лишь после того, как в них набился песок. Именно поэтому он не заметил дыры в стене двадцать третьей камеры, где в ожидании утренней казни томился политзаключенный. Не видел Абу и того, как к нему подбежал старший надзиратель и, обнаружив, что двадцать третья камера пуста, вскинул автомат. И даже умирая, Абу так и не понял, что же случилось.

Мкликлулн с удовольствием потянулся и обошел крошечную кабину звездолета. Ощущать себя внутри нового тела с четырьмя конечностями было и ново, и интересно. Но в то же время было жаль свое прежнее тело, обреченное расплавиться снаружи, как только температура воздуха там под утро поднимется выше точки плавления льда.

Мкликлулн понимал, что нарушил закон и непременно будет обвинен соплеменниками и приговорен к казни. Не важно, что иного пути для достижения цели не оставалось, да и тело Мкликлулн украл у человека, обреченного на смерть через считанные часы, все равно за столь серьезное преступление, как лишение жизни разумного существа, полагалась смерть.

Но это потом, после выполнения миссии, а пока Мкликлулн смаковал свежие ощущения. Обживаясь в новом теле, он провел языком по зубам. Затем издал несколько звуков. Попробовал произнести отдельные слова, но прежний владелец тела при жизни пользовался лишь арабской речью, и потому внятно заговорить на английском, доминирующем на планете языке, Мкликлулну удалось лишь после почти целого часа напряженных упражнений.

Звездолет был прозрачен почти во всем диапазоне электромагнитных волн, но существовала вероятность, пусть и незначительная, что на корабль кто-нибудь случайно наткнется, и потому Мкликлулн принял меры предосторожности. Выйдя наружу, он подождал, пока послужившее ему верой и правдой транспортное средство расплылось бесформенной лужей среди травы, и только после этого, тяжело вздохнув, зашагал к ближайшему городу.

Английский Мкликлулна оказался сносным. Настолько, что, изъясняясь на нем, Мкликлулн сумел продать пригоршню бриллиантов, подписать контракт с компанией «Канзас Сити Дивелопмент Корпорэйшн» на производство изобретенной им машины (воспользовавшись для этого фамилией и именем, выбранными наугад из тысяч упомянутых в радионовостях), поручил посреднической фирме «Фабер, Фабер и Мейнард» запатентовать все сколько-нибудь значимые узлы и детали своего изобретения, разместил заказ на деревообрабатывающем предприятии «Сидней» на две тысячи собачьих будок и, наконец, зарегистрировал на свое новое имя торгово-производственную фирму. И все это — за один день!

К вечеру, напевая услышанный по радио рок-н-ролл, Мкликлулн направился прочь из города и к закату добрался до непримечательного мотеля на окраине городишка Манхэттен, штат Канзас.

— Номер на одного? — спросил его клерк за стойкой.

— Да.

— Ваше имя?

— Роберт, — уже не задумываясь ни секунды, назвался Мкликлулн.

— Роберт Редфорд[3].

— Вам, поди, с таким-то имечком скучать не приходится, — предположил клерк.

— Да уж, — согласился Мкликлулн. — Но зато мое имя помогает мне быстро знакомиться с людьми.

Клерк рассмеялся. Мкликлулн улыбнулся. Разговаривать с людьми было забавно. И все благодаря их удивительной способности лгать. Этому искусству Мкликлулн уже успел научиться, хотя среди его сородичей о лжи никто прежде даже и не слыхивал.

— Ваша профессия? — задал следующий вопрос клерк.

— Коммивояжер.

— Правда, мистер Редфорд? — удивился клерк. — И что же вы продаете?

— Собачьи будки.

Ройс Джекобсен рывком распахнул входную дверь и вздохнул, ибо на пороге стоял коммивояжер.

— Мне ничего не нужно, — твердо заявил Ройс.

— Нет, нужно, — с улыбкой возразил гость.

Ройс удивился. Обычно коммивояжеры не спорят с потенциальными покупателями, а если и спорят, то делают это неназойливо. Оторопевший Ройс бросил взгляд на чемоданчик с образцами: на нем было крупно выведено: «Компания Собачьи Будки».

— У меня даже собаки нет! — возмутился Ройс.

— Зато у вас в доме очень жарко, — невпопад заметил коммивояжер.

— Да уж, жара неимоверная, — согласился Ройс. И опомнился: — А какое это имеет отношение…

— Но у вас же есть кондиционер, — не дал закончить коммивояжер.

— А что толку! — взъярился Ройс. — Проклятая энергокомпания установила лимит: электроэнергия — лишь на сто баксов в месяц и ни цента больше. И если я включу кондиционер более чем на сутки за месяц, то останусь без холодильника или электроплиты.

Коммивояжер придал лицу выражение, красноречиво свидетельствующее о том, что он тронут до глубины души.

— Ребятам вроде меня всегда достается пустой лотерейный билет, — продолжал ободренный Ройс. — Можете биться об заклад на свои последние башмаки, что наш мэр пользуется кондиционером, когда ему вздумается, и столько, сколько ему вздумается. А президент чертовой энергокомпании наверняка принимает горячий душ не меньше трех раз в день и к тому же оставляет зимой открытыми окна. Да, можете смело держать пари с кем угодно.

— Я и не спорю, — немедленно согласился коммивояжер. — Каждому известно, что энергетические компании владеют всей нашей страной. Да что там страной — всем миром! Думаете, в Англии дела обстоят иначе? Или в Японии? Держи карман шире! Компании распоряжаются газом, и следовательно, им принадлежит самая твердая валюта на свете.

— Вот именно! — подтвердил Ройс. — А вы, как я погляжу, парень с понятием.

Они сели на знававший лучшие времена диван, и Ройс в деталях описал, что он думает о чертовых энергокомпаниях и в какие именно части своих тел их директорам и управляющим следует запихнуть их проклятые квоты на электроэнергию, раздутые счета и поганые периоды максимального и минимального потребления энергии.

— Я вынужден принимать душ в два часа ночи, и сыт этим уже по горло! — заявил под конец своей пламенной речи Ройс.

— Так измените свою жизнь к лучшему, — предложил коммивояжер.

— Я бы не возражал… Да только как?

— Купите у меня собачью конуру.

Шутка показалась Ройсу столь забавной, что он хохотал над ней не меньше минуты, но как только наступила тишина, вновь заговорил коммивояжер, подкрепляя свои слова рисунками, диаграммами и листочками с заранее произведенными расчетами.

— Вмонтированный в собачью конуру утилизатор солнечной энергии способен обеспечивать весь ваш дом электричеством день и ночь круглый год. Электричества хватит на все включенные одновременно электроприборы. И это не будет стоить вам ни цента после того, как вы заплатите за собачью конуру.

Ройс печально покачал головой.

— Нет. Это незаконно. Ведь вы наверняка знаете, что еще в восемьдесят пятом или восемьдесят шестом году было принято решение, запрещающее использовать источники солнечной энергии без специальной лицензии, а ее, насколько мне известно, еще не удалось выбить никому.

— Закон протолкнули энергетические компании. И что, вы готовы с этим мириться?

— Но счетчик… если я перестану использовать их электроэнергию, то это очень скоро выяснится, компания проведет расследование, и…

— Мы подсоединим к конуре не все электроприборы в вашем доме, а лишь самые мощные. Кроме того, мы сделаем это постепенно, один за другим, с тем, чтобы в итоге к концу месяца вам приходил счет долларов, скажем, на пятьдесят. Только вместо того, чтобы за пятьдесят долларов готовить пищу на костре и изнывать от жары в доме, вы будете круглые сутки использовать кондиционер летом и обогревательную систему зимой; принимать душ, когда вам только заблагорассудится; открывать холодильник так часто, как это необходимо.

Ройс все еще сомневался. Коммивояжер укоризненно покачал головой:

— Чем, в конце концов, вы рискуете?

— Да, в общем-то, ничем, — признался Ройс.

— Кроме того, мы специально вмонтировали утилизатор солнечной энергии в собачью конуру, так что, будьте уверены, никто ничего не заподозрит.

— Что ж, по рукам, — сдался Ройс. — В конце концов, я даже не голосовал за того чертового конгрессмена, который поддержал этот глупый законопроект.

Ройс и его жена Джуни пригласили друзей в гостиную. Там работали кондиционер и телевизор, а из кухни доносилось урчание включенного холодильника. В довершении к этому Ройс зажег свет. Одна из женщин охнула, но ее тотчас шепотом урезонил муж. Ройс и его жена беззаботно ворковали… но входная дверь была распахнута настежь! Заметивший это мистер Дитвелер воскликнул «Эй!», вскочил с кресла, но был остановлен словами Ройса:

— Угощайтесь орешками. И не забывайте про выпивку.

Все гости с перекошенными лицами смотрели только на дверь, пока Ройс разносил им блюдечки с орешками и бокалы. Наконец он (слава Богу!) подошел к злосчастной двери.

— Отличный выдался денек, — заметил Ройс, любуясь закатом.

Кто-то охарактеризовал ситуацию единственным, но зато весьма крепким словцом. Ройс счел, что поставленная цель достигнута, и неспешно затворил дверь.

— Кстати, — сказал он. — Представлю вам своего друга. Его зовут Роберт Редфорд.

Реакция гостей была именно такой, какая и предполагалась: «Ха-ха!», «Да ты шутишь!», «Подумать только, среди нас сам Роберт Редфорд!», «Вот смеху-то!», «Да уж, насмешил!».

— Моего друга действительно зовут Роберт Редфорд, но он, конечно же, не величайшая звезда сценических подмостков, голубого экрана и воскресного кино, как вы привыкли слышать. Короче говоря, он — продавец будок для собак.

В комнату вошел Мкликлулн и пожал руки всем гостям.

— Он похож на араба, — прошептала пухленькая женщина лет сорока.

Ройс, похлопав Мкликлулна по плечу, уверенно заявил:

— Редфорд — лучший торговец из всех, кого я встречал.

— Еще бы! — изрек мистер Дитвелер — единственный из всех игроков местной лиги по боулингу, умеющий прилично бросать шары, и потому считающий себя докой во всех вопросах. — Ведь он умудрился продать тебе свой товар, хотя собак у тебя от роду не водилось.

— Тем не менее, как любила говаривать одна моя знакомая, прежде чем дать кавалеру от ворот поворот, не худо бы хотя бы мельком взглянуть на него.

И Ройс повел гостей через кухню, где горел свет, где стоял открытым работающий холодильник («Ройс, холодильник открыт!», «Наверно, кто-то из твоих детей забыл захлопнуть дверцу», «Если бы мой сын сделал такое, убить бы я его, пожалуй, не убил, но выпорол бы по первое число!»), где работали одновременно микроволновая печь и электродуховка и где из крана текла горячая вода. От увиденного одна женщина побледнела и едва не хлопнулась в обморок.

Стремясь по привычке сберечь прохладу в доме, а следовательно, и электроэнергию, гости попытались побыстрее проскочить наружу, и у двери, естественно, возникла сутолока.

— Спокойнее. Без паники. Дом не горит, — сказал Ройс, но впечатления его слова ни на кого не произвели.

По пути к заднему дворику, где стояла конура, Дитвелер, заговорщически подмигнув, тихо спросил у Ройса:

— Признавайся, приятель. С кем из боссов проклятой энергокомпании ты так крепко сошелся, что тебе подняли квоты на электричество?

Улыбнувшись, Ройс покачал головой.

— Мои квоты какими были, такими и остались. — Возвысив голос, чтобы слышали все, он добавил: — За электричество я теперь плачу только пятьдесят баксов в месяц и ни цента больше!

— Гав, гав, — пролаял из будки щенок на цепи.

— Откуда взялась собака? — шепотом спросил Ройс у Мкликлулна.

— Это для конспирации, — ответил тот. — Если конура пуста, то энергокомпания рано или поздно заподозрит неладное. А тут как раз подвернулся случай — твой сосед хотел избавиться от щенка.

— Отличная идея, Редфорд. Только вот я опасаюсь, что кто-нибудь из моих друзей проговорится.

— Не проговорится, — уверил Ройса Мкликлулн, а затем в подробностях разъяснил гостям достоинства конуры.

В итоге к концу вечера он обзавелся двадцатью тремя заказами на продукцию своей фирмы, чеками на общую сумму в 2210 доллар 23 цента и кучей новых друзей. Все остались довольны и распрощались с улыбками, включая мистера Дитвелера, которому щенок обмочил ботинок.

— Вот ваши комиссионные, — Мкликлулн протянул Ройсу чек на триста долларов. — Сумма несколько больше, чем мы договаривались, но вы заслужили эти деньги.

— Забавно, — проговорил Ройс, — я чувствую себя заговорщиком.

— Ерунда, — отмахнулся Мкликлулн. — Вы ведь не агент нашей фирмы.

— В общем-то, действительно, — согласился Ройс после минутного размышления. — Ведь на самом деле я ничего никому не продал.

— Вот именно, — поддержал его Мкликлулн.

Тем не менее всего лишь через неделю Ройс, Дитвелер и еще четверо жителей городишка Манхэттен, штат Канзас, разъехались по городам и весям Соединенных Штатов с фирменными чемоданчиками «Компания Собачьи Будки» в руках.

Еще через месяц штат этой компании насчитывал уже триста человек в семи штатах; каждый служащий занимался либо производством собачьих будок, либо их продажей, и к каждой конуре непременно прилагался щенок. По прикидкам Мкликлулна выходило, что если не произойдет ничего из ряда вон выходящего, то вызвать на Землю свой народ он сможет приблизительно через год.

— Что случилось в Манхэттене? — спросил Билл Уилсон, молодой напористый шеф отдела анализа и статистики Канзасской центральной электрической компании, называемой в простонародье не иначе как «чертова энергокомпания».

— Потребление электричества снизилось, — ответила Кей Блок.

Билл фыркнул, как бы желая сказать: «Это мне известно и без тебя!», на что Кей ухмыльнулась, будто говоря: «Уж не полагаешь ли ты, паренек, что обзавелся извилиной в мозгах?»

Все же им удалось вполне плодотворно поработать вместе, и через час они пришли к выводу, что потребление электроэнергии в Манхэттене, штат Канзас, снизилось в общей сложности на 40 процентов.

— Каковы были показатели в предыдущем квартале?

Оказалось, нормальные. Совершенно.

— Сорок процентов — это не шутка. Это вызывает подозрение, — прорычал Билл.

— Не орите на меня! — рассердилась Кей. — Кричите лучше на тех, кто вздумал вдруг посреди лета отключить свои холодильники от сети.

— Нет, кричать на них я не стану, а с этим делом разберетесь вы. И сдается мне, что виноваты тут вовсе не отключенные от сети холодильники. Скорее всего, клиенты приноровились скручивать счетчики в свою пользу. А может быть, наши служащие в Манхэттенском филиале прикарманивают деньги компании.

Двумя неделями позже Кей Блок сидела в офисе административного здания Университета штата Канзас. Расследование не выявило ничего. Абсолютно ничего. Доскональное обследование тридцати восьми взятых наугад счетчиков показало, что работают они исправно; аудиторская проверка местного отделения компании не выявила никаких нарушений. Комплексная инспекция Университета штата Канзас не пролила свет на происходящее: здесь не было заметных изменений в использовании электроприборов, как не было подчисток и в учете потребления электричества. Но тем не менее показания счетчиков упрямо свидетельствовали об обратном.

— Должно быть, уменьшение потребления электроэнергии носит локальный характер, — предположила Кей. — Ну, скажем, стадиону нужно не меньше света, чем обычно, следовательно, искать следует где-то в другом месте. Может, посмотрим в исследовательских лабораториях?

— Это противоречит фактам, — возразила седовласая администраторша университета, которую откомандировали к Кей на время изысканий.

Вздохнув, Кей взглянула в окно. Ничего путного, кроме крыши нового здания комплексных исследований факультета естественных наук, она не увидела…

На крыше стояла собачья будка.

— Откуда там конура? — удивилась Кей.

— Полагаю, в ней живет собака, — чопорно ответила администраторша.

— На крыше?

— Конечно, там больше свежего воздуха.

Кей вгляделась в конуру. Резкое снижение потребления электроэнергии в городе Манхэттен, штат Канзас, было явлением необычным, собачья будка на крыше выглядела еще более странно. Но какая между этим связь?

— Давайте пойдем и посмотрим, — предложила Кей.

— Зачем? — удивилась администраторша. — Неужели вы подозреваете, что в крошечной будке спрятан электрогенератор? Или источник солнечной энергии? Огромная конструкция величиной с целый корпус.

Кей, пристально оглядев администраторшу, решила, что протестует та ненатурально и чересчур горячо.

— Я требую осмотра, — произнесла Кей нетерпящим возражений тоном.

Администраторша улыбнулась.

— Как сочтете нужным, мисс Блок. Сейчас свяжусь со сторожем, и он проводит нас на крышу.

После телефонного звонка они спустились к центральному входу административного здания, пересекли лужайку и затем зашагали по лестнице здания комплексных исследований к верхнему этажу.

— У вас нет лифта? — спросила Кей, слегка задыхаясь от долгого подъема.

— К сожалению, теперь дома строят без лифтов, — промолвила седовласая. — Лифты потребляют слишком много энергии, и потому позволить себе такую роскошь в наши дни могут только энергетические компании.

Сторож на верхнем этаже сразу же принялся извиняться.

— Простите, мадам, если старина Ровер причинил вам неудобства. Я поселил его на крыше прошлой весной сразу после того, как сюда через чердачную дверь пытались влезть взломщики. С тех пор, слава Богу, ни единый непрошеный гость к нам не сунулся.

— Гав! — воскликнула помесь слона с лабрадором, прыгая на посетителей.

— Ровер! — закричал сторож. — Это же наши гости.

— Гав! — отозвалось чудовище, пытаясь выскочить из собственной шкуры, и вид у него был такой, будто вот-вот ему это удастся. — Гр-рав!

После осмотра двери Кей изрекла:

— Не вижу следов взлома.

— Оно и немудрено, — изрек сторож. — Ведь взломщиков приметили из административного здания, так что повредить дверь они не успели.

— Да? — промолвила Кей. — Тогда зачем же вам здесь собака?

— А что если в следующий раз злодеи проскочат незамеченными? — сказал сторож таким тоном, будто его вынудили общаться с идиоткой.

Кей подвергла конуру тщательному обследованию. Ящик, как ящик, ничего особенного: дырка полуаркой, пропитанная смолой крыша, стенки… Для завершения картины не хватало разве что обглоданных костей, миски с водой и собачьего дерьма.

— Талантливая у вас собака, — отметила Кей. — Даже в туалет не ходит.

— Да, замечательный пес, — похвастал сторож. — Всегда терпеливо ждет минуты, когда я отведу его вниз на прогулку. Правда, Ровер?

— Он даже не оставляет царапин…

— Я же вам об этом и толкую. Необыкновенный пес.

— Гав! — радостно воскликнула собака и, задрав заднюю лапу, обмочила дверь, а затем положила аккуратную кучку у самых ног Кей. — Га-а-ав, га-а-ав! — добавил Ровер, явно гордясь собой.

— В жизни всякое случается, — философски заметила Кей.

Итак, собака здесь все-таки есть. Но коли так, то почему конура торчит на крыше здания комплексных исследований факультета естественных наук Университета штата Канзас?

Чертова энергокомпания выдвинула официальное обвинение против города Манхэттен, штат Канзас, и суд постановил, что все собачьи будки должны быть незамедлительно отключены от источников энергии, то есть от бытовых электросетей. Город немедленно выдвинул встречное обвинение и подал апелляционную жалобу в высшую судебную инстанцию. Конфликт грозил затянуться на годы.

Тогда чертова энергокомпания прекратила электроснабжение города Манхэттен, штат Канзас.

Почти никто в городе Манхэттен, штат Канзас, этого не заметил, если не считать служащих самой чертовой энергокомпании, здание которой оказалось единственным лишенным света во всем городе и пригородах.

Так началась акция, названная впоследствии «Войной против собачьих будок». На страницах многих газет замелькали статьи о «Компании Собачьи Будки» и ее неуловимом основателе Роберте Редфорде. Все пять общенациональных телеканалов, стремясь опередить друг друга, выпустили в эфир специальные репортажи о доступном каждому источнике дармовой электроэнергии. Вскоре был собран обширный статистический материал, показавший, что почти семь процентов американцев уже обзавелись собачьими будками, а из оставшихся девяносто девять и восемь десятых процента желают приобрести этот товар (две десятых процента нежелающих являлись либо крупными держателями акций энергетических компаний, либо администраторами высшего звена тех же самых компаний).

Большинство политиков способны сделать простейшие умозаключения, а у тех, кто неспособен, обычно в распоряжении имеется целый штат одаренных помощников, а поскольку близились очередные выборы, то неудивительно, что вскоре было принято судьбоносное решение аннулировать закон, запрещающий нелицензированное использование источников солнечной энергии.

В тот же день на бирже обвалились акции всех энергетических компаний.

Разразился самый незаметный мировой экономический кризис.

Первыми пошли прахом отрасли экономики, базирующиеся на потреблении дорогостоящей энергии; следом развалился казавшийся многие годы незыблемым монолитом ОПЕК, и, поскольку единственными потребителями нефти оказались лишь немногочисленные химические предприятия, ее биржевая цена за пять месяцев упала до беспрецедентно низкой отметки в тридцать восемь центов за баррель.

Мировой экономический кризис оказался почти незаметным по той простой причине, что «Компания Собачьи Будки» полностью удовлетворяла непрерывно растущий спрос на свою продукцию. Почуяв, откуда дует ветер, правительство США ввело непомерно высокие таможенные пошлины на импорт собачьих будок. Тогда «Компания Собачьи Будки» разместила в ряде общедоступных печатных изданий подробные чертежи своей продукции и дала добро любым зарубежным фирмам на их производство.

Чиновники из госдепартамента вскорости пошли на попятную, отменив импортные пошлины, и «Компания Собачьи Будки» публично принесла извинения за то, что опубликованные чертежи были неполными, и, открывая один зарубежный филиал за другим, продолжила свое победоносное шествие по миру, а Роберт Редфорд стал более знаменит, чем его тезка.

В общем, не прошло после основания «Компании Собачьи Будки» и года, как каждый желающий во всем мире обзавелся источником дешевой электроэнергии. Люди были счастливы. Настолько счастливы, что стремились поделиться своим счастьем со всеми тварями Божьими: повсюду стало принято зимой подкармливать птиц, выставлять у порога миску с молоком для бездомных кошек и, конечно же, селить в конуре возле дома собаку.

Сидя в главном офисе «Компании Собачьи Будки» в Сан-Диего, служившим ему в последние дни убежищем от назойливых журналистов, Мкликлулн разговаривал со своими соплеменниками, хотя услышать его, конечно же, никто из них не мог.

— После вашего прихода человечество столкнется с расой, намного превосходящей его в умственном развитии. Не станет ли это причиной гибели людей? Не будут ли люди страдать от унижения, узнав, насколько мы опередили их? Еще бы, ведь мы способны: пересекать галактику на сверхсветовых скоростях, общаться между собой телепатически и даже вселяться в тела совершенно чуждых нам животных, предварительно отделив наши души от умирающих тел и поместив их среди звезд в капсулах разума!

Мкликлулн волновался за судьбу человечества, но прежде всего им двигал долг перед собственным народом. Если раса двуногих окажется настолько гордой, что не справится с открывшимися перед ней фактами, что ж, вины Мкликлулна в том нет.

Приняв окончательное решение, Мкликлулн открыл верхний ящик письменного стола, извлек оттуда крошечный прибор и нажал единственную кнопку.

Из приборчика вырвался мощный поток электромагнитного излучения и вмиг достиг всех восьмидесяти миллионов собачьих будок в Калифорнии. Каждая из будок в свою очередь ретранслировала сигнал, и тот от будки к будке разнесся по всем уголкам мира. Затем все разом испустили идентичный сигнал, который, почти мгновенно преодолев расстояние в сотни и сотни световых лет, разбудил души сородичей Мкликлулна, которые со скоростью, многократно превосходящей световую, понеслись к источнику сигнала. Собравшись вскоре в непосредственной близости от третьей планеты в системе желтого светила, они заслушали подробный доклад Мкликлулна. Его работа была высоко оценена. Он был обвинен в уничтожении разумного существа и получил приказ покончить с собой.

Очень гордый похвалой Мкликлулн прострелил себе голову, а души его соплеменников устремились к посылающим призывный сигнал собачьим будкам.

— Гр-ру-двор-рвував! — голосил пес Ройса, носясь по заднему двору. — Рвув-уфр!

— Он рехнулся, — сказал Ройс, но оба его сына со смехом бросились за псом. Тот, нарезав не меньше дюжины кругов, в изнеможении остановился рядом с конурой.

— Грифф-вагрров-вав! — пробасил пес и, подбежав к Ройсу, ткнулся мордой ему в руку.

— Ну-ну, шельмец! — заметил Ройс.

Пес подошел к столу, где лежала пачка газет, стащил на землю зубами верхнюю и принялся ее рассматривать.

— Будь я проклят, — с улыбкой обратился Ройс к жене, вынесшей из дома продукты для пикника на открытом воздухе. — Пес делает вид, будто читает.

— Эй, Робби! — закричал старший сын Ройса, Джимми. — Сюда! Палка, Робби! Принеси палку!

Пес, научившийся уже с помощью газеты читать и писать, сбегал за палкой, принес ее в зубах обратно, но вместо того, чтобы отдать Джимми, принялся водить ею по земле.

«Приветствую тебя, человек, — неровными буквами вывел пес. — Полагаю, ты удивлен».

— Эй, Джуни! — закричал Ройс жене. — Ты только погляди, что он вытворяет! — Ройс потрепал пса по голове, уселся за стол и придвинул к себе бокал с мартини. — Жаль, что больше никто не видит, до чего умен наш Робби.

«Мы не причиним вреда вашей планете», — накарябал пес.

— Джимми, присмотри, чтобы собака не помяла петунии на клумбе, — велела Джуни, раскладывая по бумажным тарелкам салат с молодым картофелем.

— Ко мне, Робби! — приказал Джимми. — Пора на цепь.

— Ргав-в! — ответил слегка обеспокоенный пес и затрусил прочь от конуры.

— Па! — закричал Джимми. — Я его зову-зову, а он ни в какую.

Дожевывая сэндвич с цыпленком, Ройс неохотно поднялся с шезлонга.

— Робби твой пес, Джим, но если ты с ним не справляешься, то придется от него избавиться.

Ройс схватил пса за ошейник и силком подтащил к конуре, где наготове с цепочкой в руке стоял Джимми. Щелкнул карабин, и дело было сделано.

— Научись подчиняться, пес, — велел Ройс. — А иначе я продам тебя, и тогда уж тебе не помогут все твои мудреные трюки.

— Гав!

Вот именно. Заруби это на своем собачьем носу.

Пес с такой неподдельной печалью неотрывно глядел на обедающее семейство, что после пикника Ройс сжалился над ним и отдал все оставшееся на столе мясо.

Вечером Ройс и Джуни обсудили между собой, стоит ли говорить кому-либо о необычной способности их пса к письму, и сочли, что не стоит. В конце концов, пес — любимец сыновей, и делать из него цирковую собаку негоже.

Но на следующее утро выяснилось, что подобными трюками овладели чуть ли не все собаки в округе.

— Мой пес — самый талантливый на свете! — Бас Дитвелера перекрыл голоса всех игроков команды по боулингу, наперебой хвастающихся тем, что их собаки вдруг научились писать или отворачивать садовый шланг.

— А мой пес теперь ходит исключительно в туалет и даже смывает за собой воду! — воскликнул кто-то.

— А мой не только моет лапы в раковине, но и вытирает их полотенцем!

И так далее в том же духе.

Все газеты мира трубили о необычайных способностях четвероногих друзей человека. Большинство жителей Земли были рады переменам, произошедшим с их любимцами, за исключением, пожалуй, суеверных жителей Новой Гвинеи, которые, сочтя, что в их домашних животных вселились злые демоны, сожгли бедняг; да корейцев, предпочитавших видеть собак исключительно в тарелках у себя на столе.

— Я теперь стал вдвое счастливее, — похвалился Билл Уилсон, бывший некогда молодым и напористым шефом отдела анализа и статистики одной из чертовых энергокомпаний. — Мой пес теперь не только достает из воды подстреленную мною дичь, но ощипывает ее, потрошит и даже засовывает в духовку.

На это Кей Блок лишь улыбнулась и поспешила домой к своему мастиффу, в котором души не чаяла, хоть тот частенько обыгрывал ее в шахматы.

— За пять лет, прошедшие после внезапного повышения умственных способностей собак, мы накопили множество новых фактов, касающихся интеллектуального развития животных вообще и, конечно же, собак в частности, что позволило нам иначе взглянуть на эволюционные процессы, — начал свою лекцию перед студентами выпускного курса профессор Вилрайт. — Очевидно, что мутации в процессе развития живых организмов представляют собой явление более сложное, более комплексное, чем это считалось прежде. Особенно это касается мутаций, связанных с деятельностью высшей нервной системы. Разумеется, детальному изучению интеллекта собак мы посвятим еще почти целый семестр, но для начала мне бы хотелось обрисовать вам в общих чертах суть вопроса. Итак, в настоящее время ни у кого не вызывает сомнений, что интеллектом собаки превосходят дельфинов, но вместе с тем до человека им далеко. Кроме того, дельфины почти бесполезны для нас, в то время как собак после непродолжительной дрессуры несложно превратить в незаменимых слуг и помощников по хозяйству. Но это еще не все. Самое главное, человек наконец-то не одинок на планете!

— А с чего вдруг собаки поумнели? — задал вопрос один из студентов.

— Вынужден сразу огорчить вас: современная наука не выработала единой общепринятой теории на этот счет. Вообще же, изучение внезапного повышения интеллекта у собак во многом сродни разработке теории Большого Взрыва. В обоих случаях мы можем лишь строить догадки по поводу причин возникновения феномена, однако повторить событие в лабораторных условиях пока не представляется возможным, и потому доказать или полностью опровергнуть любую из огромного числа рабочих гипотез крайне затруднительно. Тем не менее теория, с которой согласно наибольшее количество ученых, гласит: популяция собак достигла какого-то критического уровня, после чего произошел качественный скачок. Тот факт, что изменения коснулись не всех собак, а в основном лишь тех, которые жили в цивилизованных районах мира, приводит нас сразу к двум неоспоримым выводам. Первый: свою лепту в процесс повышения интеллекта у собак, безусловно, внесло их каждодневное общение с человеком. Второй напрочь отметает саму возможность того, что это был результат влияния космической радиации или иного внепланетарного воздействия.

— А могут ли умственные способности собак со временем достичь уровня людей или даже превзойти его? — раздался следующий вопрос.

— Современная наука категорически отрицает даже вероятность такого события, и виной тому отсутствие у собак самого необходимого для дальнейшего развития разума. Я говорю, конечно же, об артикуляционном аппарате, необходимом для оперативного, сиюминутного общения, и, естественно, о руках, без которых невозможно полноценное использование орудий труда. Нет, к сожалению, в настоящем собаки достигли пика в своей эволюции, и, следовательно, встретить расу, превосходящую или хотя бы равную нам по интеллекту, мы сможем лишь в глубинах космоса. — Профессор Вилрайт потрепал ухо своему псу и спросил: — Правильно я говорю, Скиннер?

— Рвавв! — пролаял Скиннер, хотя ответить ему хотелось приблизительно следующее: «Не беспокойтесь, профессор, никого умнее себя вам никогда не встретить, ибо люди настолько слепы в своей гордыне, что, случись это хоть сотни, хоть тысячи раз, вы и бровью не поведете».

Студенты громко рассмеялись, пес раздраженно подошел к миске в углу, сделал несколько глотков воды и угрюмо растянулся на полу, а профессор Вилрайт продолжил свою лекцию о развитии интеллекта у животных.

Сентябрь в штате Канзас выдался необычайно холодным.

Подросший и оттого активно протестующий против того, чтобы его звали Джимми, а не Джим, мальчишка играл со своим псом во дворе. Робби корчевал зубами и лапами сорняки, что всегда одобрялось его хозяевами, Ройсом и Джуни.

— Смотрите, первый снег! — вдруг закричал Джим.

Перед псом на траву опустилась снежинка. Пораженный Робби замер. Снежинка почти немедленно растаяла, но вслед за ней посыпались еще и еще. Робби, глядя на безукоризненно белые, шестигранные снежинки, вдруг заплакал.

— Ма, погляди! — позвал Джим. — Робби плачет!

— Ему просто попала вода в глаза, — отозвалась Джуни из кухни, где она мыла у раскрытого окна редис. — Собаки не плачут.

Этим вечером снег шел по всему городу, и повсюду собаки с тоской в глазах наблюдали за его падением с небес.

«Неужели ничего нельзя поделать?» — снова и снова звучала в их мозгах одна и та же мысль.

«Нет, нет, нет, — приходил безнадежный ответ. — Без рук, без пальцев нам вновь не построить машины, которые отделили бы наши души от тел и, заключив их в энергетическое поле, вознесли бы над планетой и поселили бы в привычные шестигранные тела».

И в миллионный раз они прокляли дурня Мкликлулна, обрекшего их на прозябание здесь.

«Смерть была слишком легким наказанием для негодяя», — согласились они и затем разошлись по своим будкам, где их с нетерпением поджидали щенки.

Щенкам на Земле было много легче: об отчем доме они знали только понаслышке, и потому снежинки представлялись им не более чем забавой, а зима — просто морозной порой.

Михаил Назаренко
ДВУЛИКИЙ АВТОР

Нет, вовсе не коварству писателей посвящена статья киевского критика.

Автор вознамерился исследовать такое любопытное явление, как соавторство в литературе, и прежде всего в фантастической. В наше время это увлечение становится повальным. Итак, традиционный вопрос: «Как же они пишут вдвоем?..»

В 1922 году увидела свет брошюра В. И. Богданова «Опыты коллективного литературного творчества» с трогательным посвящением «пролетарскому клубу». Содержание ее весьма любопытно. Автор претендует на провозглашение эстетической революции, столь же глобальной, как политическая и экономическая. «Будем учиться работать и творить коллективно с таким же старанием, с каким нас учили раньше работать и творить уединенно!» Необходимо доказать, что «ив области творчества залогом больших достижений является привлечение к делу широких масс. «Поднять массы» против божественного «наития», психопатического «пророческого вдохновения», старушиного «озарения и просветления», против «паразитической интуиции»; показать, что и здесь «первенство принадлежит трудящимся».

В чем же, согласно Богданову, преимущества коллективного творчества — помимо идеологической выдержанности? Коллективные достижения «получаются гораздо скорее, чем индивидуальные; они богаче образами; образы ярче; язык богатый и точный». Почему этого не может достичь писатель-индивидуалист — не ясно, но вот выводы: «Так всегда коллектив может щедро швыряться образами… тогда как у одного человека не так быстро возникают представления… Не всякий человек способен писать художественно, но всякий коллектив это может… Чем больше участников, тем лучше получается произведение».

Богданов был, конечно же, практиком, а не теоретиком. Именно с этой позиции он выделил основные типы коллективного творчества, и его классификация довольно любопытна. Но, пожалуй, наиболее интересен его подход к самому феномену соавторства: а как же можно писать НЕ в соавторстве?

Вопрос правильнее поставить иначе: а в чем смысл соавторства? В чем его, если угодно, оправдание? И, наконец, в чем разница между привычным для нас значением слова «соавторство» и тем, который в это слово вкладывал Богданов: собирается толпа пролетариев — и творит…

Очевидно, что со-авторство может появиться только тогда, когда возникает и утверждается категория собственно авторства. До этого — и в фольклоре, и в письменных памятниках — текст существует как некое поле, в котором возможны разного рода отклонения и варианты. Классический пример — гомеровские поэмы. Конкретные психологические и вещные детали, композиция поэм, несомненно, созданы одним человеком. Но столь же несомненно, что по крайней мере одна из песен «Илиады» — «Долония» — не принадлежит Гомеру и включена в состав поэмы гораздо позже. Фольклористы Пэрри и Лорд выделили базовые схемы разных уровней, которые сохраняются во всех вариантах эпического произведения практически без изменений. Кто в данном случае автор, а кто соавтор: тот, кто написал, вернее, исполнил текст впервые, или тот, кто исполняет его сейчас? Кому принадлежит сократовская философия (в том виде, в каком она нам известна) — самому Сократу, Платону или Ксенофонту? Письмо запорожцев турецкому султану — своего рода эмблема: нет индивидуума, есть коллектив.

Интересно, что единственная творческая рукопись Шекспира, дошедшая до нашего времени, — это страницы из пьесы «Сэр Томас Мор», написанной несколькими авторами. Еще три шекспировские пьесы созданы им в соавторстве с другими драматургами, не говоря уже о страсти Барда к переработке чужих сюжетов.

Когда утверждение индивидуального авторства в новой европейской культуре окончательно завершается, возникает странное явление соавторства. Первоначально речь должна идти, видимо, о доработках чужих произведений, о подготовке к изданию сборников, объединенных общей концепцией («Письма темных людей», знаменитый немецкий памфлет XVI в.). Драматурги средней руки в соавторстве нападали на Мольера, — о них известно потому, что комедиограф увековечил их в одной из пьес («на своих плечах вынес в вечность», по словам Булгакова). Мы видим, что постоянного, регулярного соавторства по крайней мере до XIX века не было. Существовали «боевые союзы» — против цензуры, литературных и политических врагов. Символическими фигурами в истории соавторства стали братья Гонкуры — недаром Ильф и Петров, рассказывая о своей творческой практике, ссылались именно на них. Случай Эдмона и Жюля Гонкуров уникален. Они не были близнецами, но их характеры, вкусы, взгляды, мнения — стиль, наконец! — практически совпадали. Литературоведы предполагают, что Эдмон отвечал за сюжет, а Жюль — за детали, но это не более чем гипотеза, Фактически, Гонкуры были одним человеком (недаром и дневник они вели один на двоих). Писать в одиночку для них было просто бессмысленным: все равно получилось бы одинаково.

В XX веке сосуществуют два типа соавторства: «шекспировский» и «гонкуровский» — то есть соавторство временное и постоянное. При этом не следует забывать, что в обоих случаях механизм творчества может иметь самые разные формы.

Феномен постоянного соавторства наиболее интересен. Если речь идет о русской литературе, то вспоминаются прежде всего имена Ильфа и Петрова, братьев Стругацких, братьев Вайнеров. О писательской технике Ильфа и Петрова написано немало, поэтому напомним лишь некоторые факты. Предложил соавторство Ильф, причем Петров сначала даже не понял, что имеется в виду («А может быть, будем писать вместе?» — «Как это?» — «Ну, просто вместе будем писать один роман…» — «Как же вместе? По главам, что ли?» — «Да нет. Попробуем писать вместе, одновременно каждую строчку вместе»). Это было в 1927 г.; следовательно, такой вид совместного творчества был в то время не только почти неизвестен, но и странен. Несмотря на усилия пролеткультовцев, коллективное творчество в русской литературе того времени не прижилось. Пожалуй, кроме малоудачного фантастического романа В. Иванова и В. Шкловского «Иприт», с ходу и назвать ничего нельзя. Поэтому именно Ильф и Петров стали «парадигмой», каноническим образцом соавторства.

Случай этот показателен еще и потому, что до «Двенадцати стульев» творческие манеры сатириков были принципиально различными. Эволюция «Ильфа-и-Петрова» — это прежде всего эволюция их стиля. Уже в середине 30-х годов каждый из них писал так, как они писали бы вместе. «Ильф-и-Петров» — не среднее арифметическое, а сумма индивидуальных талантов плюс синергия — то самое, что создает одного писателя из двух.

Что же заставляет писать в соавторстве? Мне кажется, что братья Гонкуры — скорее исключение, чем правило. Соавторство плодотворно, когда между писателями существует разность потенциалов и каждый из них может в каком-то отношении дополнить другого. А что получится в результате, предсказать невозможно.

Но почему именно в фантастике соавторство настолько распространено? Тут можно подметить некоторые закономерности. Во-первых, соавторство распространяется эпидемически, в определенные периоды. В отечественной фантастике было по меньшей мере три волны: конец 1950-х — начало 1960-х (Стругацкие, Войскунский и Лукодьянов, Емцев и Парнов, Громова и Комаров), середина 1980-х (Лукины, Брайдер и Чадович, Тюрин и Щеголев) и 1990-е, когда соавторство стало едва ли не пандемией. Во-вторых, в западной фантастике таких прочных и «долгоживущих» творческих союзов гораздо меньше. В Европе их можно сосчитать по пальцам (Эннеберги во Франции, Брауны в ГДР), а в Америке, кроме Каттнера и Мур, пожалуй, назвать нельзя никого. Зато там распространено то, что я раньше назвал «боевыми союзами»: писатели объединяются для того, чтобы написать одну книгу (у нас аналогами являются роман Лукьяненко и Перумова, книга Перумова и Логинова, а также упомянутый выше «Рубеж», о котором речь пойдет ниже).

Такие союзы заключают или на основе сходства (крепкие профессионалы Пол и Уильямсон), или по контрасту (Желязны — Дик и Желязны — Шекли). В нашей фантастике существуют едва ли не все теоретически возможные формы соавторства. Есть «коллективные авторы»: несколько человек, объединившиеся в одного писателя; собственно со-авторы: уже состоявшиеся писатели (минимум двое), которые могут написать вместе одну книгу или более.

При этом следует различать совместное написание книги и ее создание по типу буриме. Первым образцом буриме в СССР стала повесть «Летающие кочевники», известная благодаря первой главе, написанной Стругацкими. Появились «межав-торские серии», или shared worlds (особенно часто они встречаются в электронных сетях). Сюда же относятся многочисленные вариации на темы Говарда и Лавкрафта. Книги пишут вместе, строка за строкой; или делят между собой эпизоды, а потом сводят текст; или «перебрасывают» один и тот же фрагмент друг другу, доводя его до блеска… О мнимом соавторстве (Гаррисон — Скаландис) говорить не имеет смысла, ибо оно по сути своей соавторством не является. Известны, наконец, и своеобразные рекорды: Сергей Лукьяненко уже трижды входил в творческий альянс — и каждый раз с новым коллегой, хотя «сольные» произведения, на мой взгляд, ему удаются куда лучше.

Соавторство может иметь два результата, которые столь же сходны, сколь и противоположны. В первом случае окончательный текст — результат компромисса; индивидуальность авторов если и не стирается полностью, то заметно нивелируется. Во втором — удается создать новое качество. В идеале соавторы овладевают новым стилем в равной мере. В большинстве случаев стиль вырабатывается как результат постоянных совместных усилий.

Итак: почему соавторство процветает в фантастике?

Небольшое отступление. В 1999 году в Киеве состоялся фестиваль совместного творчества под условным названием «Кентавр», приуроченный к выходу самого «соавторского» романа постсоветской словесности — «Рубеж» А. Валентинова, М. и С. Дяченко и Г. Л. Олди. В преддверии праздника М. и С. Дяченко разослали ряду писателей и издателей анкету — вопросник по проблемам соавторства — и получили содержательные ответы, на которые я буду ссылаться в дальнейшем. Интересный ответ (а заодно и классификацию) предложил Э. Геворкян: «1. Кентавр — творческий симбиоз этически и эстетически «притертых» друг к другу людей, объединенных творческой интенцией. 2. Химера — противоестественный союз (долговременный или краткосрочный) некоторого количества лиц, объединенных коммерческими интересами. Что характерно, кентавр не исключает коммерческий интерес, тогда как для химеры — он и есть единственная причина возникновения».

Для Б. Стругацкого причинами соавторства в фантастике являются «дух соревновательности, склонность к безудержной выдумке». Вместе с тем оно — знак «известной поверхностности, нежелания (неумения?) погружаться в психологические бездны». По мнению других экспертов, соавторство способствует постоянному обновлению внутреннего мира писателя, а также помогает находить в тексте несоответствия и погрешности. Трудно сказать, где в соавторстве заканчивается спортивный интерес и начинается реальная творческая потребность.

В той или иной степени любой фантаст, даже самый «реалистический», творит Вторичный Mиp. Сама природа этого мира такова, что один человек исчерпать его не может. Пример тому — и многолетняя работа Толкина над сотворением Средиземья, и опыт антологий «Время учеников». Писатель, в принципе, знает о своем мире все, но велика вероятность того, что привычному взгляду мешает «слепое пятно». Другой — даже принципиально иной — взгляд на тот же мир может придать ему новое измерение, но может и возвратить в первоначальный хаос.

Почему именно в отечественной фантастике так распространено соавторство? Наша фантастика во многом, а иногда даже слишком, определяется духом игры. Соавторство — еще один способ проверить возможности творчества в самых разнообразных комбинациях. Наконец, у всех перед глазами пример братьев Стругацких, отсюда естественное стремление сравниться с классиками и превзойти их.

Частично правы и те, кто говорит о соборности-тусовочности-коллективизме, свойственных нашей литературе вообще. «Разность соавторских потенциалов» как раз и должна компенсировать пресловутую «тусовочность», создать стереоскопичность видения. В конце концов, перед нами — одно из основных противоречий русской, да и не только русской культуры: как могут одновременно существовать соборность, Церковь, единый организм — и личность, «я», эго. Соавторство оказывается практикумом, даже полигоном, на котором проходят испытание различные модели, происходит отбор вариантов. Впрочем, Достоевский, который упорно размышлял над проблемой Голоса-Из-Хора, в соавторстве написал только один фельетон, да и тот малоудачный.

Одни фантасты свято хранят тайны совместного творчества, другие рассказывают о нем охотно, но главное — тайна синергии — остается сокрытым и непознанным. Как раз о «технических» деталях известно довольно много из интервью и мемуаров. Основной проблемой, насколько можно судить, всякий раз оказывается проблема взаимодействия, «распределения труда», выбора одного из двух, трех, четырех возможных вариантов. Общеизвестно, что Ильф и Петров решили судьбу Остапа жребием, а братья Стругацкие при обсуждении финала «Жука в муравейнике» воспользовались мнением третьего лица. В конце концов, не так уж важно, кем именно написан конкретный фрагмент (иногда это не могут вспомнить и сами писатели, предоставляя гадать читателям).

Так и не утихли споры о том, каков вклад каждого из братьев Стругацких в совместное творчество, хотя, как не раз заявляли в интервью сами писатели, каждая фраза написана ими обоими. Тем не менее сочинения С. Ярославцева и С. Витицкого неизбежно провоцируют подобные дискуссии.

Но если у «двуединых» писателей на «притирку» друг к другу могут уходить годы, то этой роскоши лишены те, кто объединяет усилия для того, чтобы написать один или два романа. Ю. Буркин и С. Лукьяненко с удовольствием включили в состав трилогии «Остров Русь» историю ее создания (пусть и на правах «Необязательного эпилога»). При этом не без удивления отметили, что, хотя «сама манера работы у Сергея и Юлия абсолютно разная», «конечный результат (в смысле качества и количества текста, выдаваемого в определенный срок), как ни странно, у них примерно равный». Самое странное, что и «швы» в тексте незаметны. Та же проблема стояла и перед создателями «Черной крови» С. Логиновым и Н. Перумовым: первый из них, по собственному признанию, пишет чрезвычайно медленно, а второй — чрезвычайно быстро.

Для «спонтанных» соавторов, пожалуй, различие творческих манер оказывается более значимым и продуктивным, чем их сходство (у постоянных соавторов, как нас учит история, все же происходит ассимиляция). Наиболее известный и показательный пример такого рода в постсоветской фантастике — «Посмотри в глаза чудовищ» А. Лазарчука и М. Успенского. Критики и читатели дружно решили, что сюжет романа разрабатывал первый, а все шутки и пародии принадлежат второму; это, как утверждают знающие, преувеличение, но, вероятно, не чрезмерное.

Различие можно подчеркнуть и иным способом: столкнуть в книге полярные точки зрения, ответственность за каждую из которых берет на себя один из соавторов. В романе Г. Л. Олди и А. Валентинова «Нам здесь жить» этот прием стал средством развития сюжета, а в «Рубеже» обрел едва ли не онтологическое значение. Впрочем, можно поспорить о том, создают ли в последнем романе единую картину мира взгляды восьми главных героев, а следовательно, и авторские индивидуальности.

«Спонтанное» соавторство подарило нам несколько экспериментальных книг (в самом деле, стоит ли начинать такое предприятие, чтобы писать банальности!). Но у книг этих есть, как правило, еще одна, куда менее симпатичная черта: дух капустника, который, впрочем, зачастую проникает и в «сольные» романы. Если такова природа таланта одного из соавторов или же если книга и задумывалась как пародия — откровенно капустнические интонации вполне допустимы. Но, к сожалению, иногда и в серьезных книгах появляются интонации «междусобойчика». Искусство — это, конечно, игра, но бывает и переигрывание.

«Не представляю, как можно вдвоем описать все нюансы и перипетии несчастной любви — ведь это обязательно означает: обнажить перед соавтором что-то очень личное, тайное, воспаленное, больное. Реалистическая литература требует (в идеале), чтобы человек раскрывался нараспашку, весь, без оглядки — это возможно (по-моему) только, когда ты сам с собой наедине. Невозможно представить себе Достоевского, пишущего (в полную силу) с соавтором. А Алексея Толстого, который пишет с соавтором «Гиперболоид», я могу себе представить без всякого труда».

Эти слова Бориса Стругацкого — конечно же, не только критика, но и самокритика. И в них, наверное, немало правды. Но неужели соавторы обречены создавать бесконечные «Гиперболоиды», не надеясь подняться до высот «Братьев Карамазовых»? Вряд ли. Юрий Тынянов не зря сравнивал литературу с Колумбом: ей заказывают Индию, а она открывает Америку. Предсказать ничего нельзя. Можно надеяться.

Марина и Сергей Дяченко
ВОЛЧЬЯ СЫТЬ

РОМАНТИКИ ПЕЧАЛЬНОГО ОБРАЗА

Супружеские дуэты в истории мировой фантастики (да и в литературе вообще) — явление не частое и по-своему уникальное. Это особый вид соавторства, основанный на вековечном единстве-соперничестве Инь и Ян. Много ли мы обнаружим семейных пар, оставивших заметный след в фантастической прозе?

С ходу вспоминаются только три стабильных семейно-творческих союза: Генри Каттнер и Кэтрин Мур, Гюнтер и Йоханна Браун, Генрих Альтов и Валентина Журавлева… На рубеже веков на литературном небосклоне зажглась еще одна двойная звезда, имя которой — Марина и Сергей Дяченко. С самого начала было понятно, что эта пара не без оснований претендует на место в истории русскоязычной НФ и фэнтези.

Сказать: «Супруги Дяченко пришли в литературу» — не совсем точный оборот. Они туда буквально ворвались в середине 90-х, с небывалой легкостью завоевав статус ведущих прозаиков. Уже первая их книга получила приз «Хрустальный стол» — за лучшее произведение украинской фантастики, а год спустя киевский дуэт получил премию «Еврокон» — как лучшие европейские фантасты года (впоследствии их произведения собрали почти полный букет жанровых наград, существующих на территории СНГ).

Трудно было представить, что это новички в фантастике. Напротив: зрелые, независимые, со своим миром, интонацией и стилем. «Кажется, что они пришли в наши девяностые годы прямиком из времен романтизма — настолько ясно ощущается в их прозе тот мятежный дух, который двигал пером лорда Байрона, рисовал нервные изломы в сюжетах Мэри Шелли и творил прекрасные черты героев Теофиля Готье», — писал в послесловии к сборнику М. и С. Дяченко «Корни камня» петербургский критик С. Бережной.

Произведения М. и С. Дяченко влились в фантастику на гребне «украинской волны». Вряд ли погрешу против истины, если предположу, что такого талантливого соцветия, каковое явили в 1990-е фантасты Малороссии, украинская литература XX века не знала. И творчество супругов Дяченко без сомнения одно из самых ярких явлений современной украинской русскоязычной словесности.

4^ моменту образования творческого союза Сергей Дяченко (р. 1945) уже успел стать авторитетной фигурой в кинематографе. Это удивительно многогранная натура: профессиональный врач-психиатр и спортсмен-подводник, избороздивший едва ли не все моря, кандидат биологических наук, участник многих научных экспедиций — а к тому же еще и выпускник сценарного факультета ВГИКа. Ему принадлежат сценарии многих документальных и научно-художественных картин (самая известная — «Звезда Вавилова»). Но настоящее признание пришло к нему после работы над сценариями известной телеэпопеи «Николай Вавилов» и фильма «Голод-33».

Биография Марины Ширшовой (р. 1968) также тесно связана с театрально-кинематографическим миром. Она профессиональная актриса театра и кино (окончила актерское отделение и аспирантуру Киевского театрального института, где и по сей день преподает искусство сценической речи).

Случайно или нет, но в один прекрасный день киносценарист Сергей Дяченко увидел актрису театра-студии «Дзвин» («Колокол») Марину Ширшову и влюбился без памяти. Сами супруги вспоминают об этом в более сдержанных интонациях: «Киев, вообще-то, небольшой город, так что люди, которые занимаются театром и кино, рано или поздно пересекаются».

Удивительно цельная и дружная пара, проникнутая искренней нежностью и бережностью друг к другу, единомыслием и подлинностью любви. Они очень похожи на свои книги. Ну, а что до разницы в возрасте… ей-ей! — не здесь ли берет начало одна из ключевых сюжетных линий, проходящих сквозь все творчество Дяченко: любовь юной героини к зрелому мужчине?..

Совместное творчество началось отнюдь не с фантастики. Они написали сценарий художественного фильма, который, однако, так и не был поставлен (но с драматургией супруги не разрывают отношений до сих пор). Фантастика пришла в их жизнь в начале 1990-х. По собственному признанию супругов, это случилось исключительно благодаря появлению в их доме черного кота с забавным именем Дюшес и магическими задатками.

Кстати, профессиональная привязанность к зрелищным видам искусства наложила свой отпечаток и на прозаическое творчество. В фантастике М. и С. Дяченко явственно проявляется множество «внешних эффектов»: кинематографическая выпуклость, вещность рисуемых сцен, их миры богато «костюмированы», зрелищны. Эмоциональную динамику они предпочитают выражать не через изображение активного действия («экшн»), а обильным введением в текст диалогической и монологической речи. Иногда трудно отделаться от ощущения, что многие из произведений дуэта написаны словно бы с прицелом на возможное сценическое воплощение. Заметим, что не всегда, однако, «драматургический» подход играет на руку ФАНТАСТИЧЕСКОМУ произведению, затормаживая динамику собственно сюжета.

Сразу оговоримся: наш обзор не подразумевает подробного анализа произведений киевских фантастов — о них уже немало написано (в том числе и в журнале «Если»). Задача автора — лишь наметить ключевые моменты их творческой биографии.

Знакомясь с творчеством М. и С. Дяченко, нельзя не заметить отличие их произведений от книг многих других авторов фэнтези. Киевский дуэт часто пренебрегает сотворением «вторичных миров-симулякров». Внимание писателей концентрируется на поступках героев, их внутреннем мире, так что фэнтезийная атрибутика, как правило, представляется лишь сценической декорацией. Но даже не это главное. М. и С. Дяченко на всем протяжении творческого пути, от романа к роману, преодолевают границы жанра. Все-таки фэнтези — жанр крайне консервативный: шаг вправо, шаг влево — уже попытка к бегству. Дяченко постоянно нарушают фэнтези-канон. Вероятно, им, как никому другому в российской фантастической словесности, удалось вознести эскапистский жанр до небывалых высот философской притчи, «загрузить» его вопросами и проблематикой, действительно волнующими современного читателя; они максимально приблизили фэнтези к горизонтам Большой Литературы. Авторы смело и легко перемещаются в пространстве мировой культуры (чего стоит, например, изящная интерпретация пушкинского сюжета в «Сказе о золотом петушке»), щедро задействуя мифологические и фольклорные сюжеты, и в первую очередь малоросского происхождения, что лишний раз подчеркивает самобытность их прозы.

Фантастическим дебютом Марины и Сергея Дяченко стал «волшебный роман» (авторское определение) «Привратник», появившийся в 1994 году и явивший образец изящной, но в общем традиционной фэнтези, повествующий о странствиях и злоключениях мага-изгоя Руала Ильмарранена.

Традиционной? Не совсем. Обычно мир фэнтези — это мир героический. У Дяченко в «Привратнике» герои (в смысле героические, положительные личности) напрочь отсутствуют. Населяющие мир маги и колдуны психологически мало чем отличаются от людей — они трусоваты, злопамятны, не блещут умом. Даже главный герой, в наказание за неудачную шутку лишенный магической силы, не такая уж положительная личность.

«Привратник» положил начало фэнтезийной серии под общим названием «Скитальцы», в которую вошли также романы «Шрам» (1997), «Преемник» (1997) и «Авантюрист» (2000), представляющие собой яркие образы «высокой фэнтези».

Буквально во всех произведениях супруги Дяченко устраивают жесткие этические эксперименты над своими героями. Иногда этические ситуации, в которые помещают их фантасты, просто запредельны. Им приходится совершать нелегкий выбор между любовью и долгом, жаждой мести и состраданием. Нередко Дяченко, в силу имманентно присущего им романтического максимализма, просто не оставляют своим героям шанса на компромисс. В связи с этим справедливым кажется замечание, прозвучавшее в адрес М. и С. Дяченко в биографическом справочнике «Русская фантастика XX века в именах и лицах»: «Временами соавторы слишком увлекаются описаниями тягостных сторон жизни, «пережимают» настолько, что в финальное счастье, победу добра над злом уже не слишком веришь…» В романе «Скрут» (1997) перед Игаром стоит нравственно неразрешимый выбор. Его невеста Илаза стала заложницей беспощадного чудовища Скрута. Игар может спасти невесту, если отыщет женщину, с которой Скрут стремится свести счеты. Может ли он пожертвовать жизнью невинного человека ради спасения любимой?

Вообще, страдания героев — отличительная черта прозы Дяченко. Можно смело утверждать, что их фантастика — продолжение «страдательных» традиций русской литературы.

Роман «Ведьмин век» (1997) открыл качественно новый этап в творчестве киевской пары. Наметился уход от «чистой» фэнтези в сторону социально-философской фантастики с незначительными элементами фэнтези. «Ведьмин век» по жанру близок «science fantasy». Здесь изображен мир, максимально приближенный к современности. Единственное фантастическое допущение: в этом мире сосуществуют новые технологии и нечисть — нетопыри, ведьмы и т. п. В «Ведьмином веке», «Пещере», «Казни» заметно усложнилась стилистика, изменилась и языковая среда. Их проза приблизилась к тому, что называется «магическим реализмом»; красочный, «костюмный» мир фэнтези рухнул, раздавленный жестким незашоренным декадансом объективно существующего мира.

При обилии трагедийных ситуаций ранние тексты Дяченко все-таки несли в целом оптимистический пафос. В «новой» прозе уже иные интонации: с «волшебными сказками» покончено, романтический максимализм уступил место откровенно трезвому взгляду на мир. Если в «Ведьмином веке» или «Пещере» апокалиптические мотивы лишь намечены, то в недавнем романе под «лобовым» названием «Армагед-дом» (2000) с бесподобной психологической достоверностью выписан мир, так сильно смахивающий на наш, в котором каждые 20 лет наступает конец света. Это мощное, психологически и стилистически густое реалистическое полотно с разветвленной системой глубинной символики.

Впрочем, об окончательном уходе соавторов в «махровую социальщину» говорить преждевременно. Марина и Сергей Дяченко — авторы непредсказуемые, смело идущие на эксперимент. Автор этих строк не сомневается, что киевские фантасты еще не раз удивят читателей. Марина и Сергей Дяченко принадлежат к той редкой породе современных фантастов, которые всегда находятся в пути.

Как писали сами авторы: «Не беда, если душа выжжена солнцем, — страшнее, если ее опустошило пожарище. Не беда, если не знаешь, куда идешь, — хуже, когда идти уже некуда. Вставший на путь испытаний не сойдет с него, даже пройдя до конца…

Ибо путь бесконечен».

БИБЛИОГРАФИЯ МАРИНЫ И СЕРГЕЯ ДЯЧЕНКО

(Книжные издания)

1. Привратник. — Киев: Полиграфкнига, 1994.

2. Ритуал: Сб. — Киев: КРАНГ; Харьков: Фолио, 1996.

3. Скрут. — М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

4. Ведьмин век. — СПб.: Азбука, 1997.

5. Привратник. Шрам. — М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

6. Преемник. — М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

7. Пещера. — СПб.: Азбука, 1997.

8. Казнь. — М.: ACT, 1999.

9. Корни камня: Сб. — М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 1999.

10. Армагед-дом. — М.: ОЛМА-Пресс, 2000.

11. Авантюрист. — СПб.: Северо-Запад Пресс; М.: ACT, 2000.

Ян Ларс Йенсен
ТАЙНАЯ ИСТОРИЯ ОРНИТОПТЕРА

Кроха Реджи топал по лужайкам поместья Фростов, а его нянька тащилась рядом, пуская мыльные пузыри. В этот день ей выдали в стирку двойную порцию грязного белья и велели приглядывать за мальчонкой, пока господин занят важными делами, научным прогрессом, славой Британии и военным превосходством армии Ее Величества. Няньке надоело стирать. И она оставила эту докуку — якобы для того, чтобы Реджи подышал воздухом, — прихватив в ковшике мыльной воды. Она пускала пузыри, чтобы мальчонка ловил их. Радужные шарики летели в сторону толпы джентльменов, производящих невероятный шум.

И какое же зрелище открылось обоим, когда они одолели подъем на вершину холма: на зеленых ухоженных лужайках, как столбы, торчали облаченные в строгие костюмы мужчины, между коих находился и ее господин, Эдвард Фрост. Пребывая в невозмутимом спокойствии, они умножали собой число древесных вертикалей пейзажа — вязов, осин, кедров, — над которыми главенствовал огромный дуб, служивший центром всеобщего сосредоточения. И в какой же век вступало тогда человечество, какое же было время, что почтенные мужи могли застыть на месте, покоряясь видению не более реальному, нежели детские мечты.

На лужайке грохотала паровая машина; отходившие от нее шатуны тянулись ко второй хитроумной штуковине — подвешенному к дубу аппарату, распростершему огромные, покрытые перьями черные крылья, машущие и громадные, вполне похожие на птичьи, только величина их и размах скорее свидетельствовали о дерзновенности мечтаний людей, изготовивших эти предметы — да, изготовивших, — потому что даже совершенно не обученная девица смогла заметить: биение крыльев связано с толчками, производимыми паром.

Неужели это и есть сердцевина механической птицы? И люди соорудили все это? Уж не спят ли они?

Завороженный хитроумной штуковиной крошка Реджи качнулся на месте; они оказались так близко, что могли даже ощутить движение воздуха от взмахов крыльев.

Ну а джентльмены в парадных костюмах лишь взирали на крылатый механизм, воздерживаясь от комментариев.

Все вокруг погрузились в раздумья. Наступил век высоких надежд, и мечты отца Реджи, Эдварда, имели полное основание воплотиться в жизнь.

Человек обязан летать. Королевское аэронавтическое общество (КАО) проголосовало «за». Споры шли о способе полета.

Мнения менялись в зависимости от результатов, показанных очередной моделью, созданной в Англии или на континенте. Впрочем, в конце концов, КАО склонилось к идее жесткого крыла. Сэр Джордж Кейли начал и завершил свои пионерские исследования полета аппарата с фиксированными крыльями, приводимого в движение от постороннего источника энергии. Такую машину назвали аэропланом, и впечатляющие результаты, полученные в последнее время на планерах с жестким крылом, заставили членов КАО обратить свои симпатии к подобного рода устройствам.

Однако Эдвард Фрост придерживался иного мнения.

Человек должен летать — несомненно. Но неужели при этом люди проявят глупость и отвернутся от самим Богом дарованного образца? Птицы, прекрасные птицы… Общество непременно воспользуется столь превосходным примером, и, поняв это, Эдвард соорудил орнитоптер с приводом на крылья.

— Эдвард?

— Да, конечно, дорогая.

— Я еще не спрашивала тебя ни о чем.

— Нет, дорогая, конечно, не спрашивала.

— Сегодня утром продавец льда нагло глядел на меня.

— Я поговорю с ним.

— Входя в дом, он не снял сапог; он даже не попытался сперва счистить грязь.

— Сукин сын! Я с ним крепко поговорю.

— Эдвард, я была просто потрясена. И я так яростно смотрела на него. И ты знаешь, как он отреагировал? Он сам поглядел на меня! Он посмотрел на меня самым нескромным образом!

— Он забыл свое место. Бедняжка моя!

— Почему он осмелился вести себя подобным образом, Эдвард? Какое право имеет он так глядеть на меня?

— Мерзавец! Придется как следует переговорить. Я разберусь с ним завтра же.

— Но с чего это вдруг разносчику льда может прийти в голову подобная наглость? Почему он позволил себе такой взгляд?

— Потому что ты француженка, cherie, он полагает, что с француженкой можно позволить себе вольности.

— Ох…

Шантель опустила глаза и разгладила страницу «Басен» Эзопа, которые вслух читала Реджи. Эдвард надеялся, что в оконном стекле не видно, как он покраснел. Ложь приемлема лишь тогда, когда с ее помощью можно сберечь чьи-либо чувства, а он солгал неудачно, просто унизив жену упоминанием о ее происхождении, и оправдать себя мог лишь тем, что таким образом, как он прекрасно знал, ограждал ее от куда горших неприятностей — реальных угроз, бедствий, более ощутимых, чем наглые взгляды.

— Реджи, — сказал Эдвард. — Подойди к папе.

Ребенок, изогнув спину, соскользнул на пол с коленей матери. Реджи едва дорос до подоконника, и поэтому Эдвард поднял его и поставил на стол, предоставляя мальчику возможность ясно видеть небо и силуэты, ныряющие в фиолетовых сумерках. Подняв руку, мальчонка указал на них; воздушная суета вернула улыбку на его лицо.

— Да, — негромко проговорил Эдвард. — Это птицы. Их свобода — самое дорогое, верно? Умение летать ни за какие деньги не купишь.

Члены Королевского аэронавтического общества возвратились в поместье Фростов. Заложив руки за спину, они встали на склоне холма, молча наблюдая за происходящим.

Вниз по склону сбегала железнодорожная колея, ничем не отличавшаяся от подобных же, однако на вершине не было локомотива, готового устремиться вниз. На маковке холма восседала куда более причудливая машина, Орнитоптер номер три, результат внушительных капиталовложений — духовных, физических и, наконец, финансовых, — кульминация многолетних трудов и несчетных мечтаний об избавлении от земных тягот. И, подумать только, реализации всего этого препятствует теперь никчемная нерешительность пилота. Пытаясь говорить ровным тоном, Эдвард обратился к человеку, сидевшему в кресле орнитоптера.

— Гарри, веди себя разумно.

— Но, сэр…

— Правда, Гарри, я настаиваю.

— Сэр, но вы платите мне за то, что я правлю лошадьми, а не летаю на машинах.

— Гарри, мы уже говорили об этом. От тебя ничего не требуется. Сиди в этих стропах и обеспечивай собой балласт — я думаю на это ты вполне способен. Ну давай же, не будем больше томить ожиданием добрых людей.

Гарри глянул через плечо своего работодателя на достойных господ, расположившихся на склоне. Среди многих рыцарей нашелся даже один Виндзор, представитель правящей династии. Пилот судорожно сглотнул. И кивнул. Мистер Фрост прав. Предстоящее событие куда важнее всех его предчувствий; и мысль о том, что своей трусостью он, Гарри, заставляет ждать почтенную публику, была для него непереносима.

Нагнувшись, Эдвард застегнул брезентовый пояс на груди Гарри.

Орнитоптер номер три казался видением, впрочем, достаточно материальным, чтобы заставить умолкнуть самых говорливых скептиков — пусть и ненадолго. Шасси представляло собой простую прямоугольную конструкцию из труб, которая вот-вот скользнет на колесах вниз по склону. За спиной нервного кучера на опорном каркасе располагался пороховой двигатель системы Труво, но не он был самой впечатляющей частью машины.

Крылья, достигавшие в размахе почти двенадцати футов, казались принесенными из какого-то мифа. Фрост и сочувствовавшие ему члены общества потратили несчетные часы, прикрепляя утиные перья к гнутым рамам, оснащенным шарнирами посередине и соединенным с двигателем витыми трубками Бурдона. Двигатель выстреливал холостые ружейные патроны в трубки, заставляя их удлиняться, а крылья — взмахивать. После недолгого взрыва трубки расслаблялись, позволяя новому толчку вновь поднять крылья вверх — когда на месте оказывался новый патрон. Фрост раздал по куску ваты своим ассистентам и Гарри, неуверенной рукой заткнувшему уши и вновь вцепившемуся в раму, словно узник в решетку.

Ассистенты сняли и сложили пиджаки. Эдвард удалился на место, обеспечивавшее хороший обзор. Он намеревался делать там свои заметки относительно полета орнитоптера, однако вдруг понял, что ему не потребуется даже предложения, ибо итоги дня можно будет описать единым словом.

Успех или неудача.

Он дал знак ассистентам.

Те повлекли орнитоптер вниз по рельсам, придав ему начальную скорость. Когда они покрыли примерно треть дистанции, один из ассистентов включил двигатель и, словно картечница Гатлинга, тот разразился дробью, заставившей Гарри дернуться. Однако общее внимание быстро переключилось на крылья, огромные крылья, вздымавшиеся и опускавшиеся, зачерпывавшие часть невидимого воздушного океана, плещущие, плещущие, плещущие…

Люди толкали вперед Орнитоптер номер три. Наконец вырвавшийся из их хватки аппарат рванулся вперед, и Эдвард Фрост ощутил, как создание его сражается с тяготением, приобретает «плавучесть», стремится оторваться от земли. Помощь ожидала орнитоптер в конце рельсов: наклонная рампа должна была подбросить его ввысь. В небе уже кружили чайки, и ум Эдварда воспарил, представляя, как, удивляя птиц, присоединится к их числу его собственное творение.

Аппарат оторвался от рампы, но птиц ему удивлять было нечем.

Огромные крылья взмахивали по-прежнему. Однако, ни на йоту не отклонившись от инерциальной дуги, орнитоптер крепко ударился о землю и отскочил, в лучшем случае подпрыгнул, продлив свою хаотичную перебежку на некоторое расстояние. Люди бросились врассыпную. Оставаясь еще на ногах, Эдвард ощущал, как оседает на землю. Карандаш и тетрадь вдруг стали такими тяжелыми — чересчур тяжелыми, словно чрезмерно отягощенными гравитацией, а он все смотрел, как ковыляет его великое изобретение — действительно напоминавшее птицу, но птицу, завязшую в грязи.

Ассистенты отыскали свои пиджаки, однако оставались на своих местах. Прочие почтенные господа не обнаруживали никаких эмоций, как если бы не ожидали увидеть ничего иного. Перед ними, тщетно разбазаривая порох барабанными очередями, суетилась неудача Эдварда Паркиса Фроста. Его разорение. Не все собравшиеся на склонах именовали себя знатоками аэронавтики. Некоторые были банкирами. Точнее заимодавцами. Людьми, подводящими финансовый итог в конце каждого дня.

Были и другие. Не приглашенные. Они держались подальше от толпы — чтобы не привлекать внимания. Еще не известные Эдварду, эти джентльмены также повлияют на его будущее. Однако в тот миг они молча смотрели, как Орнитоптер номер три скачет по окрестностям, разбрасывая перья и наглядно демонстрируя глубину падения Эдварда. Тем временем Гарри, все еще привязанный стропами к сиденью, с трудом выкрикивал:

— Сэр… я… почтительным… образом… увольняюсь!

Прошли месяцы.

Прилипшее к взгляду Эдварда видение Орнитоптера номер три, скачущего к своей кончине, испортило ему целый мир, не говоря уже о его отношении к птицам. Стоя возле окна гостиной, он поежился, заметив голубя, возвращавшегося домой.

После короткой прогулки по снегу он обнаружил прилетевшую птицу в голубятне. Глубоко запустив руку внутрь домика, Эдвард поймал посланца и отвязал небольшой листок бумаги, обмотанный вокруг голубиной ноги. Записка была из Лондона, от друга Артура Хойта. Последнее время хорошие новости не прилетали, и полученный листок стал, наверное, худшей вестью из всех.

Американцы сообщили о совершении двенадцатисекундного полета. Впервые в истории самодвижущаяся машина поднялась вместе с человеком в воздух и опустилась там, где взлетела. Уилбур и Орвил Райты, летчики № 1. Жесткое крыло.

Жесткое крыло.

Величина записки не допускала других подробностей. Но и этого было довольно: триумф пришел к тем, кто поставил на жесткое крыло. И орнитоптер, понял Эдвард, окажется не более чем примечанием в книге об истории авиации, крохотной статейкой, годящейся лишь для того, чтобы обернуть ее вокруг голубиной лапки.

Эдвард почти возненавидел голубей. Домой вернулась новая птица, и он узнал, что потерял место президента Общества. Следующий голубь принес предупреждение о том, что кредиторы лишили его права легального маневра. Третий голубь — и Корона освободила его от обязанностей магистрата.

Могла ли ситуация сложиться еще хуже? Ему уже не хватало воображения, но, наконец, однажды октябрьским днем в поместье появились два незнакомца, и Эдвард истолковал их появление как дурное предзнаменование.

Это случилось в тот самый день, когда бейлифы явились за движимым имуществом; пара крепких тупиц потащила крыло орнитоптера в свой фургон. Провожая его глазами, Эдвард заметил, как подъехал другой экипаж, из которого высадились двое мужчин. В отличие от бейлифов они казались худощавыми и застенчивыми. Лица новоприбывших были обращены к земле: их явно смущала сценка, которую им пришлось наблюдать. Гости были в английских костюмах, одежда сидела на них неловко, потому что, — как понял Эдвард, — перед ним оказались люди с Востока.

В смущении он направился навстречу им через лужайку, ожидая поклонов, однако восточные люди одновременно протянули ему руки.

— Очень довольны встретиться с вашим знакомством, мистер Эдвард Фрост. — Звали их Тору и Хирото; однако на случай, если произношение покажется ему слишком сложным, Эдварду было предложено называть их Томми и Генри. Мистер Фрост мог различить гостей только по цвету костюмов и еще потому, что один из новоприбывших говорил, выкатив грудь: — Мы очень крупные энтузиасты вашей работы, по поручению нашего хозяина и нанимателя Акира-сан.

— Моей работы?

— Орнитоптеры. Наш хозяин очень заинтересован в вашем успехе.

— В отношении моего «успеха»… должно быть, вы неправильно перевели слово, которое хотели сказать.

Оба гостя покраснели:

— Мы присутствовали для первого полета.

— Так вы были здесь? И видели фиаско?

— Мы полагаем, Эдвард Фрост, что для нас это не фиаско.

Эдвард более не мог удерживаться:

— Зачем вы здесь?

— Наш хозяин, Акира-сан, он очень заинтересован в машинный полет. В полет, повторяющий движения птиц.

Простите меня за улыбку, только я не думаю, что китайцам повезет больше, чем мне. Боюсь, ваша нация слишком отстала в технике и производстве, чтобы овладеть активным полетом.

Вновь залившись краской, пара помедлила, прежде чем произнести:

— Сэр, мы японцы.

— Японцы, китайцы — это ведь безразлично, не правда ли? Вы же не владеете достижениями современной науки. Я могу лишь оказать услугу вашему хозяину и посоветовать ему избежать тех расходов и унижения, которые я претерпел в наказание за честолюбие… До свидания, джентльмены, вы внесли светлую нотку в довольно скучный день.

Эдвард протянул руку. Выпятив грудь, один из мужчин произнес:

— По-моему, царь Николай с вами не согласится.

— Царь Николай?

— На мой взгляд, он не станет объявлять японцев отсталыми. И в технике. И в промышленности.

Здравая мысль. Конечно, сейчас по всему русскому флоту над морским дном гуляют рыбьи стаи. Япошки решительным образом выиграли войну с Россией, и Эдвард обнаружил, что начинает менять свое мнение о стоящей перед ним паре. Говоривший Томми, в конце концов, обнаружил известную твердость за всей почтительностью и румянцем. Эдвард еще раз поглядел на обоих и отметил, что хотя европейские костюмы и казались неуместными на столь хрупких фигурах, однако были роскошными, купленными в универмаге на Хайд-стрит. Иначе говоря, весьма дорогими.

— А не хотите ли чаю?

Гости покраснели.

Оказавшись внутри дома, Хирото и Тору резко остановились. Прежде чем подойти к двери, они ненадолго возвратились к своему экипажу и захватили нечто вроде сундучка, изготовленного из дерева.

— И не думайте разуваться, — предупредил Эдвард, заметив, что гости замерли на месте.

Впрочем, остановила их линия, проведенная мелом по холлу, комнатам и всему дому, и тот факт, что Эдвард держался по одну сторону этого барьера.

Они старались не глядеть на меловую черту.

— Гм, мы с женой решили обойтись таким образом — пока не будет достигнуто более постоянное решение.

Невзирая на заверения в том, что гости совсем не заметили белую полоску, оба они тем не менее держались стороны Эдварда.

— Прошу простить за беспорядок, — заметил он. — Слабость изобретателя.

На деле он уже несколько месяцев не приступал ни к каким научным занятиям, и истинная причина присутствия в гостиной груды черновиков крылась в желании утаить самое ценное от бейлифов.

— Если вы найдете, где сесть, я велю домоправительнице приготовить нам чаю.

Гости поставили свой сундучок на пол и принялись щелкать пряжками. С няней, домоправительницей и шофером пришлось расстаться давным-давно, и Эдвард сам приготовил чай, нашел бисквиты и чистые чашки. Однако, возвратившись в гостиную с плодом своих стараний, он едва не выронил поднос из рук.

Японцы уже сняли упаковку и осторожно достали из сундучка пару крыльев — безупречных, присоединенных к бамбуковому корпусу. Модель, великолепная модель… хватило бы ее одной, но когда он заметил, что Тору закручивает резинку внутри корпуса, сердце Эдварда забилось быстрее. Хирото вопросительно взглянул на Эдварда — можно?

Тот все-таки сумел кивнуть.

С каждым оборотом все более и более наполнявшее модель напряжение, как в зеркале, отражало крепнущее волнение Эдварда. Да и дышал ли он в самом деле? Тогда японец выпустил модель, послав ее в воздух легким движением, и она осталась парить: крылья отмеривали точные движения, модель поднималась все выше, и, следуя по комнате за орнитоптером, поднимавшимся все выше над столами, лампами, стремившимся к потолку в своем восхождении по спирали, Эдвард ощущал прикосновение воздуха к собственному лицу.

— Боже милостивый…

— Нам хотелось бы сотрудничать с вами, мистер Фрост. Партнерство.

Однако он смог прислушаться к восточным голосам, лишь когда энергия полета исчерпала себя, а один из японцев быстрым движением подхватил на лету модель. Эдварду хотелось еще раз увидеть этот полет, исследовать крепление крыльев, принцип их действия. Японцы вновь повторили свое предложение.

— Жаль, что мы не встретились раньше. Боюсь, вами выбран не самый удачный момент. Мое предшествующее поражение помешает любым новым попыткам. Поглядите в окно! Видите: повсюду одни кредиторы. Со стыдом вынужден признать, что не имею теперь условий для проведения аэронавтических исследований.

Гости переглянулись.

— Мы знаем о ваших сложностях и приглашаем вас в Мебосо.

— Мебосо…

— Это небольшая деревня, находится на Хонсю. Нам кажется, что вы сочтете приемлемыми условия, которые предоставляет наш господин.

— Хонсю… Япония?

— Мы охотно оплатим, если вы не против, проезд на двоих.

— Я… Моя жена никуда со мной не поедет. А в особенности на Дальний Восток.

Японцы порозовели:

— А мальчик?

Повернувшись, Эдвард заметил застывшего в дверях юного Реджи. Должно быть, ребенок тоже видел демонстрационный полет, потому что на лице его были написаны все чувства Эдварда, все заново возродившиеся детские надежды.

Эдвард сидел на кедровой скамье, в сумерках пели цикады. Он с удивлением отметил, что ладони его вспотели.

Почему он нервничает перед встречей с этим человеком?

До переезда в Японию сама мысль о том, что на Востоке могут быть богатые люди, просто не приходила ему в голову. Однако время, проведенное в Мебосо, заставило его оценить эту идею и вырастить в себе уважение к богатству, которым распоряжался Акира-сан. Мебосо располагался в долине, по бокам которой возвышались четыре холма примерно одинаковой высоты, и симметрия их положения явно тешила местных жителей, не однажды обращавших на нее внимание Эдварда. Долину в основном занимали рисовые поля и кучка домов, между которыми иногда пробегали рикши или громыхали фургоны. На одном из склонов располагалась огромная печь, куда горшечники из Мебосо и прочих деревень приходили обжигать глиняную посуду. Лучше всего печь видна была после заката, когда пламенное сердце ее время от времени открывалось, чтобы принять новую порцию горшков или питавшие огонь дрова. В таинственный Мебосо поступало все необходимое; это случалось редко, но появлялось все, невзирая на цену. Когда понадобился автомобиль «даймлер-бенц», машину доставили через четыре дня, а крестьяне таскали плуг, разравнивая колею, по которой можно было бы ездить на автомобиле. Поместье, в котором он жил, принадлежало Акира-сан, и вся деревня подчинялась этому человеку не вполне понятным Эдварду образом, поддерживая отношения одновременно и феодальные, и коммерческие.

Другой причиной для удивления было то, как владели английским многие местные жители. Он-то волновался по поводу образования Реджи; однако страхи немедленно улеглись, когда обнаружилось, что люди, назначенные ребенку в учителя, владеют языком лучше иных англичан.

Хирото и Тору были племянниками хозяина. Задумчивый Хирото часто стоял на склоне холма, наблюдая полет журавля. Тору — тот, что говорил, выпятив грудь, — иногда едко высказывался о мировой политике, о предприимчивости японцев, о пущенных на дно русских кораблях. Оба боролись за влияние на Эдварда и ход создания орнитоптера — и хотя кузены явно соперничали, ни один из них ни разу не сказал о другом плохого слова. Какое воспитание! Впрочем, чего можно ожидать от людей, которые живут за бумажными стенками.

Эдвард сидел в одном из садов поместья, вдыхая запахи цветущей сливы и молодой листвы. И удивлялся тому, что нервничает. Почему? Все вокруг относились к нему с уважением. Он вытер ладони и попытался успокоиться, разглядывая выложенные гравием узоры.

По дорожке стукнула трость.

Когда из тьмы возник невысокий человечек, Эдвард еще раз вытер ладони о брюки. Каким бы крохотным он ни казался, Акира-сан мог единственным словом начать или закончить любое дело в Мебосо.

Человек этот не был похож на магната. Жесткие волоски торчали из подбородка и ушей. Один его глаз прикрывало бельмо, другой, похоже, косил. Напоминал он, скорее, больного ребенка.

— Я так часто слышал ваше имя, — начал Эдвард. — И теперь рад знакомству.

— Я тоже много слышал о вас.

Они сели. К песне цикад присоединили свои голоса летучие мыши, и Акира обратил к небу здоровый глаз.

— Мне сообщили, — проговорил он, — что вы с Хирото хотите соорудить модель в натуральную величину?

— Да. Конечно, основываясь на ваших идеях. Ваша концепция кажется мне вполне осуществимой.

Акира кивнул, мелькнув ясным глазом.

— Приспособим двигатель «даймлер-бенц», — продолжил Эдвард.

— Мысль принадлежит не мне. Мне пришлось только присоединить трубки Бурдона к двигателю внутреннего сгорания без дифференциального редуктора. Вы уже видели, как нам с Хирото удалось сочетать трубки Бурдона с вашей конструкцией крыла. Коленчатый вал двигателя то сжимает, то растягивает их, они, в свою очередь, приводят в движение крылья — в соответствии с вашими представлениями о динамике крыла. Если мы сумеем изготовить работающую модель, это станет огромным достижением. И я считаю, что современная мастерская вполне позволяет достичь этого.

— Вы получите ее, — пообещал старик.

Эдвард вздохнул, осознав теперь причину своего волнения.

— Великолепно! Воистину это будет выдающимся успехом техники пилотируемого полета. Мы не разочаруем вас.

— Но она издает такой шум!

Эдвард примолк.

— Прошу прощения?

— Слишком шумит. Ваша машина.

— Почему вы так полагаете? Мы еще и не начинали…

— Я видел автомобиль. Я слышал его. И никак не могу перестать слышать. — Он скривился, как будто откусил кусочек лимона.

— При всем моем почтении, — сказал Эдвард, — прошу вас понять, что подъемная сила, необходимая для того, чтобы оторвать от земли одного человека, просто огромна. В Кембридже я опробовал все имеющиеся в наличии виды топлива; порох, сжатый воздух, паровой котел на спирту, карболовую кислоту — но с бензином ничто не сравнится! Таких возможностей не предоставляет ни один из известных источников энергии.

— А какой звук производит птичка, вспархивая с ветки? — Не получив ответа, Акира заметил: — Правильно. Никакого. На что станет похож лес, если в нем зарычит ваш «даймлер-бенц»? По-моему, он перестанет быть лесом.

— Но ничто не может сравниться с бензином…

Хрупкий старик поднялся, опираясь на трость, и направился назад по дорожке.

— Твою модель изготовят, — сказал он. — Но успех придет, только когда мы избавимся от шума двигателя.

Акира-сан оставил Эдварда во тьме, в истинном мраке. Разочарование сменялось негодованием. Они были уже на грани успеха; вот-вот исполнится мечта Эдварда, вот-вот свершится историческое событие, а Акира обеспокоен тем, что машина слишком шумит! Должно быть, он тронулся. Эдвард укрепился в решимости не позволить безумцу помешать человеку взлететь в небо.

Реджи надел кимоно. Сегодняшний день был, наверное, самым важным в карьере Эдварда, и двенадцатилетний сын решил облачиться в желтый, расшитый лилиями, шелковый халат. Эдвард потоптался в соседней комнате, но мальчишка так и не снял кимоно. Эдвард захлопнул дверь буфета, яростно глянул и фыркнул, и все же кимоно не исчезло. Мальчишка преднамеренно пытается досадить ему, крутясь в кимоно. Раздражало уже само это слово.

Вопрос возникал не раз: Реджи то отвечал Эдварду по-японски, то занимался каллиграфией вместо Священного писания, то подхватывал палочками жареную баранину, то проводил свободное время в саду камней, вооружившись граблями и отнюдь не христианскими учениями. Однажды с досады Эдвард объявил, что мальчишка должен начисто забыть японский язык, однако воплотить в жизнь сей декрет было не легче, чем предыдущий, запрещавший Реджи есть рис. Эдвард смотрел, как в соседней комнате сын, одетый в этот желтый халат, опускается на колени перед чаем. И не знал, что предпринять. Его собственный сын, его дитя!

За окном вдруг послышались крики. Эдварду давно уже не приводилось слышать громкого сердитого голоса — кроме собственного, — так что любопытство немедленно притянуло его к окну. Удивительнее всего было то, что ссорились два прекрасно знакомых ему молодых человека: внизу, во дворе, толкались кузены Тору и Хирото, и лица их настолько побагровели от гнева, что отличить одного от другого было и вовсе невозможно. Движения становились все резче, начали собираться зеваки, из мастерской появились мужчины в кожаных фартуках. Тору схватил бамбуковый тренировочный меч и, замахнувшись, обрушил на кузена увесистый удар, смачно шлепнувший по обнаженной плоти. Хирото нырнул в толпу и несколько мгновений спустя показался из нее примерно с таким же куском медной трубы. Кузены поклонились друг другу и сошлись в схватке. Эдвард опустил шторы и отвернулся от окна.

В комнате стоял Реджи. Все еще в кимоно.

Эдвард твердо сказал:

— Переоденься.

— Отец!

— Ты не выйдешь к обеду в этой одежде.

— Ведь все будут одеты официально.

— Да, но мы с тобой принадлежим к другой расе и не должны забывать об этом. Реджи, мы обязаны напоминать японцам, кто мы такие.

— Но я хочу надеть именно это, — Реджи редко ныл или капризничал, он был слишком рассудительным. — Кимоно мне нравится. В нем удобно.

— К счастью, корсет носить неудобно, а то ты и его бы пристроил под свой балахон! Нет. Переоденься в подобающую английскую одежду, и без возражений, или ты не пойдешь с нами, совсем не пойдешь. Я скажу Симбо, чтобы вместо этого сводил тебя к океану. Потратишь день на чтение Писания, почитаешь «Исход»[4] волнам прибоя.

Мальчик стоял, чуточку порозовев. Эдвард видел, как он лихорадочно ищет выход из положения. Мальчишка кивнул в сторону окна, за которым не утихали крики и грохот ударов.

— Отец, а не следовало ли тебе самому пилотировать орнитоптер?

— Какое это имеет отношение к происходящему?

— Разве не ты всегда говорил: орнитоптер — это моя мечта?

— У парней больше практического опыта…

— Но почему ты не желаешь полететь на собственной машине?

— Ага, понимаю. Ты хочешь перевести разговор на меня.

— Отец, это потому, что ты боишься.

— Боюсь?!

Эдвард остановил себя прежде, чем успел ответить, что иногда куда важнее — и отважнее — наблюдать за происходящим со стороны. Подобное объяснение, скорее, походило бы на извинение.

— Иди переоденься, — сказал он вместо того. Реджи повернулся и невозмутимо направился к себе в комнату.

Боюсь… Что знает этот мальчишка о страхе? Эдвард проводил сына взглядом.

А потом они стояли на летном поле вместе со всеми. Члены семьи Акира-сан собрались из дальних мест, и они прекрасно понимали, что происходит. Каждый обнаруживал сдержанное волнение. Не было видно самого Акира, впрочем, тот, наверное, наблюдал за происходящим с одной из недавно возведенных башен. Синтоист-священник исполнил обряд, отгоняя демонов от летного поля.

Появился Хирото. После драки лицо его было покрыто синяками, а сам он сохранял смирение. Почему он не хочет стать с нами? Должно быть, это унизительно, решил Эдвард. Очевидно, Хирото потерпел поражение в драке.

Взревел двигатель, и все лица обратились к Орнитоптеру номер четыре.

Машина состояла в основном из бамбука — легкого материала, которому японцы умели придавать почти немыслимую прочность; кабина напоминала плетеную корзину или птичье гнездо. Одетый в алый летный костюм Тору, отвесив поклоны во все стороны, забрался в кабину. Эдвард поглядел на Хирото, осознавая, что кузены подрались за право совершить испытательный полет. Право это так много значило для них, что дело дошло до оружия.

Эдвард сухо сглотнул.

Фыркнул двигатель, хлопнули крылья.

Все домашние модели Эдварда махали крыльями просто вверх-вниз; здесь это простое движение сменила подмеченная Акира-сан динамика. Каждый взмах соединял в себе несколько птичьих движений: маховые перья поворачивались при подъеме, вся рама сжималась и расширялась. Любое прежнее создание Эдварда показалось бы рядом с этим творением грубым чудовищем; сие же сооружение могло бы послужить образцом даже птицам. Величественные крылья без какой-либо посторонней помощи уже увлекали небесную лодку вперед. Орно поднялся в воздух, он летел, как птица, и взмахи крыльев уверенно уносили вверх и аппарат, и Тору, находившегося в его кабине.

Тору летел. Он был уже в двадцати или тридцати метрах над головами собравшихся и поднимался все выше и выше.

Эдвард ощущал восторг, охвативший толпу. Не мне ли нужно было сейчас занимать место этого японца? Быть может, именно это и стало причиной победы братьев Райт; быть может, именно поэтому двое американцев, велосипедные мастера, победили Королевское аэронавтическое общество. Ведь они сами подняли в воздух свое творение!

Должно быть, человек просто не способен победить, если не ценит свою мечту больше жизни.

Эдвард вновь взглянул на орнитоптер, который под гул толпы летел вдоль долины к горам; наконец, взявшись за рычаги, Тору развернул аппарат. Под новый взрыв возгласов орнитоптер, четко взмахивая крыльями, возвращался назад. Триумф! Летательный аппарат пронесся над толпой, вычерчивая крыльями каллиграфические линии в небе, затем над домами, над пагодами, над башнями крепости, а толпа все ликовала, даже когда заметила, как сражается Тору, — наверное, он кричал, но за ревом мотора этого невозможно было услышать, — как сражается Тору с органами управления, одновременно пытаясь сбить огонь, вдруг вырвавшийся неведомо откуда и охвативший фюзеляж. Толпа ликовала и тогда, когда полет утратил упорядоченность, а орнитоптер опускался над крепостью, сужая круги. Одно крыло машины горело, другое хлопало. Так, с горящим крылом, раненая птица врезалась в башню, завершив безумную спираль.

Шум толпы изменился. Люди бросились к месту крушения.

Застыв на мгновение, Эдвард поглядел на Реджи, такого стройного в своем парадном английском костюме и обратившего к своему отцу взгляд, красноречиво говоривший: вот почему ты должен сам оседлать свою мечту.

Эдвард бросился бежать.

Он более не боялся проблем — ни технических, ни личных.

Дебют японского орнитоптера — с такой славой взлетевшего и рухнувшего столь картинно — придал новые силы и ему, и Хирото, навсегда запомнившему удары, которые он обрушил на кузена за почетное право опробовать орнитоптер. Тору отвезли выздоравливать на северный остров, а Эдвард с Хирото погрузились в проекты, которые должны были надежно защитить пилота от демонической силы бензина. Заодно они точнее согласовали движения коленчатого вала со взмахами крыла и добавили хвостовых перьев, повторяя крестовидный хвост, помогавший стабилизировать полет жесткокрылых самолетов Запада. Эдвард и его команда успели собрать еще шесть орнитоптеров, прежде чем возникла первая существенная задержка.

Близилась Великая Война, и магнат перенес финансовую поддержку на морские исследования. Эдвард, однако, обнаружил, что ситуация, складывающаяся в Европе, может пойти на пользу его изысканиям. И ему самому. Разве не послужит машина Королевским ВВС, и если британских союзников Японии продают прямо с машинами, не будет ли подобная ситуация выгодна для Акира?

Пока он занимался стратегическими раздумьями, мощеные дороги в Мебосо пришли на смену предшествовавшим грунтовым. Летное поле расширили и усовершенствовали, построили ангар, и принцип сборочной линии нашел применение в сооружении орнитоптеров. В свободное время Эдвард строчил письма в Королевские ВВС и своим бывшим коллегам по Аэронавтическому обществу, уговаривая их устроить демонстрацию первой машины, способной на настоящий полет.

К его раздражению, первые письма остались попросту незамеченными.

Но Эдвард стремился вернуть домой не только орнитоптер.

Реджи становился юношей. Он никогда не бывал непочтительным или дерзким, но теперь бунтовал спокойно, изящно, с подтекстом: к огорчению отца, сын все более и более походил на идеального молодого японца. Последней каплей стала романтическая история с одной из внучек магната, и Эдвард принял твердое решение: он отвезет Реджи обратно в Англию и оставит его под опекой дяди-профессора, обещавшего обеспечить поступление отпрыска в Хьюз-Холл и воспитать его в мужественном кембриджском стиле.

— Ты поедешь с нами в Англию? Для меня это многое значит.

Реджи поднял взгляд от каллиграфических строк.

— В Англию?

— Королевские ВВС попросили провести демонстрационный полет орнитоптера. С военными целями. Мы с Хирото отправляемся. Для тебя это будет и путешествие, и наука. Увидишь свою родину, неужели не любопытно?

— Сколько продлится поездка?

— Несколько месяцев. Может быть, и дольше.

Спустя какое-то мгновение все эмоции исчезли с лица сына.

Путешествие казалось бесконечным. Экипаж опасался немецких подводных лодок, способных в любую минуту всплыть из глубины. Тем временем Эдвард ломал голову, как подготовить сына к тому, что ему придется остаться в Англии навсегда. На последнем отрезке пути их фрегат присоединился к возвращавшемуся из Дарданелл конвою, и Эдвард решил подождать высадки: сказать мальчику правду будет проще, стоя на твердой земле. Когда Реджи увидит величие Англии, он сам захочет остаться.

С другого берега канала доносилось бу-ум, бу-ум, бу-ум: голоса пушек, мортир — песни войны, сразу же бросившие его в холод. Высадились они в Фолкстоне третьего февраля 1916 года. Эдвард подумал о своих соотечественниках, ожидающих их на летном поле в Лимпне. Здесь люди приносили жертвы, а он пребывал в безмятежном покое на другом конце света. Эдвард извлек из багажа безукоризненно сшитый костюм, который приберегал для сегодняшнего дня. В гордом облачении он направился в каюту, где находились японцы.

Члены семьи и механики поглядели на него, ошеломленно притихли, а потом враз заговорили. Громче всех протестовал летчик, которому предстояло пилотировать орнитоптер, однако вмешался Хирото.

— Это родина Эдварда, и он имеет право вкусить славу здесь.

Хирото улыбался и кивал. Он все понял. И был способен объяснить остальным. Присутствующие согласились на том, что после встречи с представителями Королевских ВВС здесь, в Фолкстоне, Эдвард стартует прямо с палубы и достигнет летного поля. Весьма впечатляющий дебют!

Все вместе они отправились в последний раз проверить орнитоптер, и тут мечта вновь разбилась о землю, потому что под утренним солнцем и светлым туманом, среди знакомых морских запахов аппарата на месте не обнаружилось — один лишь укрывавший его брезент.

Орнитоптер исчез.

— Немцы… — выдохнул Эдвард. — Это диверсия!

Однако вахтенный отрицательно качнул головой:

— Ваш сын. Такой хороший юноша.

— Реджи?

— Ваш сын. Он сказал мне, что пришел опробовать двигатель.

— Это немыслимо! — Эдвард поглядел на пустое пространство, на стропы, удерживающие орнитоптер на месте. — Что он сделал?

— Он улетел. И не сообщил куда.

— Эдвард, мы должны известить командование в Лимпне, — заторопился с советом Хирото.

Однако ужасная правда уже забрезжила перед Эдвардом. Сдавленным голосом он произнес:

— Реджи улетел не в Лимпне. Так?

Вахтенный затряс головой:

— На восток.

— На восток? — удивился Хирото. — Над водой?

— Зачем? — спросил кто-то другой. — Во Францию?

Эдвард глядел в небо и чувствовал, как мир плывет перед его глазами; даже солнце рассыпалось на части.

Реджи летел. Он смог! Он летел над Ла-Маншем!

Ему уже приходилось пилотировать орнитоптер, однако сегодня впервые человек пересекал это водное пространство на крылатой машине. И он совершит этот подвиг! Обязательно. Кабина была столь тесна, что прилегала к самим ребрам орно, и каркас передавал юноше каждое движение крыльев. Его то сжимало, то отпускало, словно крылья были его собственными. Оба предплечья пилота охватывали кожаные браслеты, связанные с тросами, которые управляли крыльями. Протянув руку или повернув ее — или объединив оба движения, — он мог изменить скорость взмахов или наклон любого из крыльев.

Он парил в воздухе. Внизу зеленел океан. Разглядывая тикавшие, как часы, механизмы орно, Реджи принял неожиданное решение. Он должен повидаться с матерью. Она поймет его. Он, Реджи, найдет свою мать, и они станут поддержкой друг для друга, а после войны он вернется в Японию — один.

Он не писал матери уже десять лет. Пустяк! Ничтожная деталь. А в сравнении со свободным полетом над водами Ла-Манша и вовсе мельчайшая из мелочей жизни… Впереди показался берег, внизу открылась земля — мрачная пустошь, изборожденная ранами и язвами, оставленными войной.

Чего же он ожидал? Только не того, что видел сейчас внизу — не этих дробящих туман обгорелых деревьев, не этих луж, заполнивших воронки или колеи от тяжелой артиллерии. Внизу не было никаких признаков жизни — только несколько ферм и сараев, да и те казались серыми и заброшенными. Хлопая крыльями, Реджи ощущал себя гигантским стервятником, собирателем кошмаров.

А потом раздался незнакомый звук.

Позади деловито жужжал мотор.

Пилот попытался оглянуться, но кабина орно ограничивала видимость. Звук уже превращался в пронзительный визг: Реджи заметил два устремившихся к нему жесткокрылых биплана. Они приближались с немыслимой скоростью, одна из машин вдруг стремительно вырвалась вперед, и сердце Реджи затрепетало в груди. Юноше никогда не приходилось видеть в полете аппараты с жестким крылом — к тому же и сам он находился в воздухе! Машины проскочили вперед, и страх перед встречей с немцами сменился облегчением: на хвостах самолетов он заметил британские — синие, белые и красные — кресты. Перед ним были «Сопвич Кэмел». В порыве движения Реджи успел заметить, что летчики в явном удивлении крутят головами, пытаясь разглядеть его пернатую машину.

Им еще не приводилось видеть орнитоптер.

Пока самолеты удалялись, Реджи успел подумать о том, каким образом его отец и Акира-сан собирались конкурировать с этими аппаратами: орно просто не в состоянии достичь такой скорости, такой концентрации мощи. Юноша глядел, как завороженный.

А потом… что?

Далеко впереди аэропланы легли на крыло.

Повернулись носами к нему.

И помчались навстречу.

Пилоты их никогда не видели орнитоптера. На машине не было никаких опознавательных знаков, ничего, указывающего на происхождение, — так захотел его отец.

Сквозь рокот мотора прорвался другой звук: брапп, брапп.

Стреляют!

Реджи потянул управляющие тросы, уменьшив подъемную силу правого крыла, и орнитоптер нырком ушел в нужную сторону. Машина скользила вниз по крутой спирали, кровь прихлынула к голове пилота. Обстреляв пустоту, «сопвичи» проскочили мимо. Поглядев вверх, он увидел, как они опять набирают высоту, разворачиваются. Заходят на новый удар. У Реджи оставалось еще несколько мгновений, прежде чем они спустятся на его уровень.

Прибавив махового усилия, Реджи круто взлетел к зениту, поднявшись почти по вертикали: столь быстрый подъем спутал планы пилотов. Потерпев неудачу, они вновь разлетелись, совершая новый далекий заход. Сердце Реджи колотилось столь же быстро, как и крылья. Как дать им знать, что он свой? Как спасти себя? Если бы только пилоты могли услышать его отца. Он-то — спаси Боже — британец!

Но связи между ними не могло быть, мешал рокот моторов. Если ему суждено уцелеть в этой переделке, он, не сходя с места, сделается пионером боя между машущими и жесткокрылыми летательными аппаратами. Орно недоставало вооружения, однако долгие развороты бипланов, похоже, давали основание для надежды. Реджи мог противопоставить способность орно к быстрым взлетам и падениям, оставляя «сопвичи» лететь дальше, когда сам он или взлетал выше, или нырял ниже. Метод этот сработал еще три раза, прежде чем британские пилоты выработали контрмеры: один из них оставался высоко, другой жался к земле, дожидаясь пока орно выйдет на линию огня. Новая пулеметная очередь рассыпала в воздухе перья, и тросы управления дали ему понять, что крылья дрогнули.

Во рту Реджи мгновенно пересохло, он уже предчувствовал близкую смерть.

Однако усилием воли юноша заставил себя думать о жизни.

Что есть у него такого, чего нет у них? Какие преимущества у орно перед жесткокрылым неприятелем?

Реджи спускался, стараясь послабее взмахивать крыльями, а бипланы чертили над ним зигзаги с назойливостью москитов. У них была скорость, у орнитоптера — осторожность. Спустившись еще ниже, он полетел над землей так медленно, как только мог, тщательно следуя рельефу. Заметив чудище, одинокая корова пустилась наутек.

Бипланы суетились наверху, коротко плюясь свинцом. Реджи направлялся к деревьям. Орнитоптер летел медленно, очень медленно; огромные, едва шевелившиеся крылья несли гигантскую птицу в лес. Разлетелась стайка скворцов. Реджи нырнул под ветви, отскочил от земли, положил набок машину, чтобы не столкнуться со стволом, и вновь поднялся на крыло среди ветвей и сучьев. Он летел сквозь чащобу. Ветви цепляли за фюзеляж, стучали по бамбуковой кабине.

Бипланы не отставали. Они делали все новые и новые заходы на цель, осыпая орно боеприпасами: листьями, ветвями и желудями. Получив второй сильный удар по крылу, Реджи понял, что полет закончился. Орнитоптеру более не хватало подъемной силы: он ударился о землю, отскочил, ударился еще раз. Третий прыжок остановило дерево.

Реджи вывалился из кабины; разбитый аппарат еще вяло шевелил крыльями. Пилот упал, поднялся на ноги. Моторы истребителей пели голосом механизированной смерти. С колотящимся сердцем он, спотыкаясь, побрел прочь от орно. Вверху сновали «сопвичи», обстреливая место падения: англичане явно полагали, что неприятель остался внутри. Реджи побежал, осыпаемый ветвями, листьями; он петлял из стороны в сторону, запутавшийся, ошеломленный, а пулеметы все тянули к нему свои длинные пальцы…

Эдвард с удивлением увидел в дверях молодую японку.

— Какой сюрприз! — сказал он. — Не зайдете ли?

Звали ее Аса Токугава, и она была родственницей Акира-сан; похоже, все в Мебосо приходились родственниками этому господину, хотя бы косвенно. Эдварду и Асе еще не доводилось потолковать с глазу на глаз, хотя эта девушка занимала его мысли.

Эдвард предложил ей чаю, она отказалась.

— Должно быть, вы заняты… приготовлениями? — наконец выдавил он.

— Почти все готово. Я должна только поговорить с вами.

— Ради Бога.

— Ваш сын… очень дорог мне. Вы верите мне?

— Я решил посетить вашу завтрашнюю свадьбу, можете не уговаривать меня.

— Я счастлива, что вы будете на нашей свадьбе, мистер Фрост, очень счастлива. Но я надеюсь на большее: что вы будете рады за нас с Реджи. И, может быть, благословите нас, пожелаете добра.

Он вздохнул:

— О, моя дорогая девочка.

— Вам не нравится наш народ?

— Вы заблуждаетесь! Я считаю ваш народ великим и горжусь всем, чего мы достигли вместе с твоими родственниками. Тем не менее есть вещи непререкаемые. Дело в том, что британец не должен жениться на японке.

Глаза Асы вспыхнули.

— Все дело в происхождении, — попытался объяснить Эдвард. — Реджи обязан гордиться им. А он хватается за любую возможность пренебречь им. Боюсь, и ваша женитьба представляет собой еще одну попытку в этом направлении. Понимаю, что звучит это некрасиво. Но национальность — серьезная вещь, и шутить с нею нельзя.

Аса казалась оскорбленной.

— Полагаю, — продолжил Эдвард, — ваша семья испытывает сходные чувства.

Тут глаза девушки обратились к собеседнику.

На самом деле аргументы Эдварда бледнели в сравнении с бурей, разыгравшейся в доме Токугава. Из своего катастрофического путешествия в Англию Реджи вернулся в Японию совершенно другим человеком — уже не мальчишкой, в этом не оставалось сомнений, — и пережитое при нападении бипланов вселило в него страстную и иррациональную ненависть не только к Британии, но и ко всей Европе, всему Западу. Мысль о том, что его можно пристроить в Кембридж, сразу сделалась нелепой. Реджи более не скрывал своих симпатий к Японии, и когда он объявил, что хочет жениться на Асе Токугава, дочери кузена самого Акира, Эдвард понял, что возражения его бесполезны.

Однако семейство Асы противодействовало молодым еще более открыто. Семья разумно считала межрасовые браки ошибочными, и ей удалось бы расстроить свадьбу, если б не один фактор.

Флот — точнее, стайка — из двадцати готовых орнитоптеров уже располагался на летном поле Акира-сан. Несколько аппаратов продали другим магнатам — самым состоятельным членам японского общества, и крылатая машина уже запорхала от острова к острову, символизируя лучшее будущее, воплощаемое японским изобретательством. Почти все в Японии видели орнитоптеры или слыхали о них и были взбудоражены. Орнитоптер романтизировал японскую технику, и повесть о Реджи Фросте и его рискованном полете во Франции приобретала известность. Японцы толковали ситуацию как пример враждебности Запада, чьи жесткокрылые ястребы набросились на беззащитную птицу. Реджи делался некоторым подобием народного героя, отвергнувшего собственные корни и возвратившегося, чтобы стать пилотом. Когда пошли слухи о том, что Акира-сан стремится предотвратить их свадьбу с Асой, общество вознегодовало. Пресса начала критиковать магната. В конце концов семья Асы решила, что лучше пожертвовать дочерью, чем рисковать ослаблением власти.

— Моя семья берет на себя ответственность за то, — сказала Аса, — что наш союз будет основан на разумных принципах.

Эдвард заставил себя улыбнуться: с этим он согласиться не мог. Но вместо всего, что просилось на язык, сказал:

— Желаю вам обоим счастья. Всех успехов и благополучия.

Слова эти, похоже, обрадовали Асу. На следующий день, стоя на свадьбе с приколотым к лацкану эмалевым английским флажком, Эдвард совершенно не ощущал себя несчастным. Возможно, он куда резче протестовал бы против этого брака, если бы встретил в Англии более теплый прием. Он надеялся остаться там в качестве представителя орнитоптерного завода Акира-сан. Однако даже успешные испытания аппарата не смогли заинтересовать его соотечественников, не способных в своей надменности увидеть в орно нечто большее, чем нелепое ответвление от магистрального пути развития самолетов с жестким крылом.

Поэтому он тоже вернулся в Японию. В Мебосо. На месте рисовых полей выросли современные дома, появилось уличное движение. Расширились и соседние селения: люди перебирались сюда, привлеченные работой, участием в строительстве орнитоптеров. В долине сохранили одну только ферму, производившую гусей — на перья. Город рос, военные все чаще посещали его, и Эдвард нередко ощущал укол волнения, замечая инспектировавших фабрики людей в мундирах.

На меня они не в состоянии повлиять, твердил он себе. Настроения японцев не способны повредить орно.

Оно вполне походило на перо. Оно было мягким. Оно опускалось на землю парящим движением настоящего перышка — если выпустить его из рук. Только когда Эдвард подносил его к носу, становилось заметным, что от этого пера пахнет… нефтью.

«Перо» было рукотворным, однородным изделием, не имеющим ни стебля, ни лопасти, и хотя Эдвард не сомневался в том, что до гусиного ему далековато, главное тем не менее уже было ясно: перо это подлежит усовершенствованию, и раз его смогли изготовить однажды, значит, этот процесс нетрудно повторить и тысячу, и миллион раз.

Положив искусственное перо в карман, он отправился разыскивать Хирото.

Никто из них не заказывал искусственных перьев; дела гусиной фермы шли хорошо, а реклама только подстегивала пристрастие населения к гусятине. Просто как-то утром руководитель материаловедческой группы вручил это перо Эдварду.

По чьей же инициативе его разработали?

Эдвард не мог определить точного момента, когда исследовательская работа вышла из-под его контроля. Материалы, техника, газодинамика машущего полета — работы в этих отраслях по необходимости были переданы в другие руки. Он не мог более уследить за достижениями в каждой отрасли, и успел заметить, что, хотя совместные совещания отделов начинались с участием английского переводчика, разговор быстро переходил на японский язык. Никто не протестовал и даже не замечал, если Эдвард выскальзывал из зала до окончания заседания.

Перо было лишь одним из миновавших его новшеств. Контроль за эволюцией технологии производства орнитоптеров находился теперь в его руках не более, чем руководство развитием Мебосо. Рикши исчезли. Печь на склоне южного холма погасла, выдохнув из своего чрева последний пламенный язык. Кварталы дешевой застройки закрывали собой конец долины, вблизи них вырос новый технологический институт. Начала развиваться даже соседняя долина, чего Эдвард не замечал, пока из-за гребня не показались башни, растущие стараниями неведомого промышленного концерна.

Наверное, он слишком редко отрывался от собственной работы.

На летном поле, выстроившись рядами, сидело уже больше сотни орно. Прикрыв крыльями кабины, они дожидались покупателей. Взлетная полоса принимала орнитоптеры или отправляла их в Киото. Колоссальное увеличение подъемной силы крыльев позволило машинам перевозить грузы или пассажиров. Или войска. Или оружие. Эдвард видел проект орно, загруженного в основном боезапасом и пушкой устрашающего калибра, хотя и не принимал участия в создании такого аппарата. Национальный энтузиазм развивался в нечто большее, чем сам Эдвард, большее, чем Акира. Ешьте гусей в целях национальной безопасности. Мальчишки с островов старались питаться гусятиной, но все-таки не набирать лишнего веса, способного помешать стать пилотом. Современная японская архитектура потребовала создания насестов на крышах зданий. Орно перепархивали с одного токийского здания на другое, вызволяя элиту города из тенет наземного транспорта. И все это составляло часть общего растущего энтузиазма, заставлявшего Эдварда нервничать, потому что массовый пыл увязывался с крепчавшим национализмом, требующим превосходства над азиатскими соседями, риторики и демагогии.

Он застал Хирото плачущим.

Эдвард подумывал, не пройти ли мимо, оставив того наедине с горем. Разве не этого требовала вежливость?

Возможно. Однако вместо этого он уселся на противоположную скамью.

— Мои руки… — начал Эдвард.

Хирото поглядел вверх.

— Я никогда не испытывал склонности обозревать свое лицо в зеркале, — продолжил Эдвард. — Но на руки я не могу не смотреть! Когда же они успели сделаться такими старыми? Морщинистыми, костлявыми, скрюченными. Они похожи…

— На орлиные когти, — подсказал Хирото.

Они расхохотались. Эдвард указал на уголки глаз:

— А тут наследила ворона.

Оба снова усмехнулись.

Чтобы не нарушить наступившую дружескую тишину, Эдвард не стал показывать пластмассовое перо.

Он спросил:

— Вас расстроили кузены?

Хирото кивнул.

— Значит, они идут своим путем… военные то есть.

— Теперь все стали военными. Кроме вас и меня.

— И даже Акира-сан?

— Он… стар. И у него нет сил сопротивляться.

Вздохнув, Эдвард откинулся назад. Закрыв глаза, он ощутил давно уже приближавшееся чувство поражения.

— Итак, мы остались не у дел. Армия, конечно, загрузит заводы заказами на танки и боеприпасы.

Хирото бросил на него резкий взгляд.

— О нет, — сказал он. — Нет, нет!

Хирото и Эдвард стояли в стороне от толпы. Люди кричали и даже Эдвард был возбужден этим хореографическим спектаклем. Распростершиеся верфи Акира-сан бурлили кипением колоссальной промышленной мощи. Тридцать девять орнитоптеров восседали на палубе авианосца; на их крыльях были изображены красные круги. Символ этот был виден повсюду. Когда, хлопая крыльями, в поле зрения появился сороковой аппарат, днище его оказалось совершенно белым, а от находившегося в центре красного круга лучами разбегались красные полосы[5]. Толпа взревела и замахала маленькими флажками с таким же знаком.

— «Восходящий сын»[6], — проговорил Хирото.

Эдвард ухмыльнулся. Их дружба уже достигла такой степени, когда нетрудно было понять игру слов.

— Реджи умеет показать товар лицом, — продолжил Хирото.

— Он учился не у меня.

На мгновение причалив к посадочной башне, орно расправил крылья и продемонстрировал свои цвета, а потом соскочил вниз, скользнув на последнее, еще остающееся свободным место. Кабина открылась. Из нее возник Реджи в полном летном снаряжении, чтобы принять шумные приветствия толпы. На соседней платформе появилась Аса с двумя дочерьми, и все трое поклонились герою, отцу и мужу, прежде чем отступить назад. Стрелок Реджи, молодой уроженец Окинавы, заслуживший некоторую известность благодаря совместным полетам, вынырнул на мгновение из заднего отделения.

— В самых своих безумных снах… — начал Эдвард.

— Что в самых твоих безумных снах?

— Я не видел, что моя плоть и кровь станет идолом японской военной промышленности.

— Тебе бы хотелось, чтобы все сложилось иначе.

Тон Хирото допускал целый спектр разнообразных вариантов ответа, но Эдвард отбросил их все, ограничившись тремя словами:

— Я ненавижу войну.

— Азиатские войны не затягиваются надолго.

Утверждение было сомнительным. Война с Китаем тянулась, не зная конца. В начале второй мировой войны японцы в основном праздновали победы; вырвавшиеся из кошмаров Эдварда тучи орнитоптеров затмевали небеса над Филиппинами и Голландской Ост-Индией. Взмахи огромных крыльев, сам вид их терроризировал сельских жителей; тем временем флот блокировал моря, доставляя войска и снаряжение на сушу. Японцы разрабатывали и истребитель с фиксированным крылом — вариант «зеро», — однако вторжения осуществлялись орнитоптерами, способными летать над любым коварным рельефом и перепархивать буквально с крыши на крышу в наземных боях. Они нападали на самолеты с жестким крылом, а после ныряли под покров джунглей, медленно, словно цапли, скользя между деревьев, в случае необходимости опускаясь на ветви. Или же орнитоптеры парили в небесных высотах, недоступные для зенитчиков, пока стрелки их выискивали цели на земле. Просматривая хронику в местном кинотеатре, Эдвард страдал. Однажды в новостях показали орно, хлопавший крыльями перед благосклонным золоченым лицом гигантского Будды. Орно доставляли японскую императорскую армию из восточного Китая во все стороны, в такие места, куда не дотягивались еще дороги, где не было никаких летных полей. Картины, являвшиеся Эдварду по ночам, заставляли его пробуждаться, задыхаясь, в холодном поту.

Все это станет историей. Образ профильтруется в памяти поколений, в новостях, устной передаче, современном мифотворчестве: люди запомнят, как Восходящее Солнце вставало над Азией на распростертых оперенных крыльях.

Сны вырвались из-под его власти.

Он пытался доказать себе, что сама идея не находилась под чьим-либо контролем, но не сумел ни в чем себя убедить. На ранней стадии конфликта, когда джингоизм[7] и гипернационализм относились еще только к области разговоров, Эдвард предпринял отчаянную попытку избежать того, чего он боялся более всего.

Идея осенила его, когда в Мебосо вернулся Тору, все еще прихрамывавший после того неудачного испытательного полета. Он вернулся не для того, чтобы продолжить изучение орно и связанных с ним наук, но в полном мундире и с церемониальным мечом.

— Эй, Томми! — приветливо окликнул его Эдвард. Однако Тору упорно смотрел в другую сторону.

Члены клана Акира проникли во все коридоры японской власти — политической, государственной, военной. Эти люди приезжали в Мебосо в роскошных автомобилях, чтобы обсудить политические вопросы и скоординировать собственные действия в интересах магната. В самом начале конфликта с Китаем Эдвард увидел Тору в группе подобной элиты и попросил аудиенции.

Кроме него самого на обеде присутствовали семь политиков и генералов, включая Тору. Хирото представил Эдварда собравшимся, и тот услышал несколько известных имен. Люди сидели на полу (Эдвард на подушке) и угощались произведениями искусства: рисовыми пирожками, завернутыми в вишневый лист, дикорастущими горными овощами, поданными на салфетках, сложенных в форме журавля. Разговор шел по-японски, и Эдвард, единственный за столом, ковырял вилкой поданного персонально ему запеченного карпа. Он ждал, когда разговор прервется. И едва лишь возникла пауза, обнаружил, что обладатели власти смотрят на него с любопытством.

— Они, э… — Хирото казался смущенным. — Они хотят услышать вашу… твою точку зрения. Как будет выглядеть Япония в грядущих конфликтах… Прости, Эдвард. Я скажу, что ты не заинтересован в политике, только в летной технике.

— Нет, — ответил Эдвард, — я сам с удовольствием сделаю это.

Он бросил на собравшихся твердый взгляд.

— Скажи им, пусть захватывают все, что хотят, в Азии, но только не вовлекают в конфликт Британию.

Сделав паузу, Хирото приступил к переводу.

— Запад не будет искать неприятностей на Дальневосточном фронте, — продолжил Эдвард. — И вы должны предоставить Британии наилучшие условия. Договоритесь с ними — за закрытыми дверями. Разрешите концессии и торговлю. И со Штатами тоже. Не дразните Запад. Идите на уступки, и пусть противник забудет о ваших истинных целях.

Эдвард говорил быстро, резким голосом, но мнение его, отредактированное Хирото, обретало звучание на ровном и бесстрастном японском языке. Слушая Хирото, собравшиеся наклонялись ближе. Насколько понимал Эдвард, Хирото мог фильтровать, разжижать его мнение, преподавая собравшимся нечто совершенно иное. Он отдался на милость переводчика.

Когда Эдвард закончил, Тору что-то проговорил, пренебрежительно фыркнув. Хирото перевел:

— Тору полагает, что ты говоришь это лишь для того, чтобы избежать войны со своим отечеством.

Эдвард кивнул:

— Да, по личным причинам я страшусь войны между Японией и Британией. Но вы горько пожалеете, если вынесете военные действия за пределы Азии. И Реджи… Реджи не одобрит военных действий против Англии. Он не станет поддерживать ваши устремления ценой измены отечеству, уверяю вас.

Хирото переводил, слегка покраснев. Быть может, генералы понимали, что он говорит неправду. Быть может, они ценили пропагандистские действия Реджи куда ниже, чем предполагал Эдвард. Или же они искренне верили в национализм; полагали, что он въедается в плоть и кровь настолько, что Реджи непременно изменит их идеям, если дело дойдет до войны с собственным народом.

Забавно. Эдвард вновь понял, что говорит о вымышленном Реджи-патриоте; сыне, которого он представлял себе, но которого у него в действительности не было. Он следил за поведением присутствующих, пытался прочитать их мысли за невозмутимыми лицами.

Через несколько лет все это будет бессмысленно. Через несколько лет все его усилия покажутся смешными — когда сбудутся худшие опасения.

В 1943 году Соединенные Штаты вступили в войну. Заручившись их помощью, западные союзники использовали ситуацию, и вскоре стало известно, что боевые корабли Европы оставили Атлантический океан, направляясь к берегам Азии.

Союзники внесли в список врагов и Японию, чей экспансионизм сделался безудержным после Маньчжурии. Американский флот блокировал острова, пытаясь добиться капитуляции методом экономического удушения, однако японцы окопались на захваченных ими землях, а линии тайного снабжения, налаженного с помощью орнитоптеров, сложно было прервать. Орно — иногда стаями свыше сотни машин — хлопали крыльями вдоль побережий, охраняя их от ожидаемых сухопутных вторжений союзников. Война сделалась для Эдварда истинным наваждением; он требовал новостей на английском языке и просил, чтобы Хирото переводил ему длинные статьи и передовицы. В жестоких сражениях орно защищали свои владения, перья густым слоем устилали воду, среди них в исковерканных корпусах из бамбука и бумаги плавали человеческие тела.

А народный герой все отказывался от повышений. Эдвард читал, что Реджи неоднократно выдвигался на командирские должности, и каждый раз отклонял предложения, предпочитая сражаться с ненавистными ему западными врагами на переднем крае.

Ну как можно быть таким дураком? Как?

Эдвард говаривал Хирото:

— Он зашел чересчур далеко. Убивать соотечественников! Убивать преднамеренно, когда можно было бы просто занять позиции в тылу боевых линий! Какая холодная кровь…

Японец на это кивал, не обязательно соглашаясь с подобными вспышками, но понимая причину их.

Ну как ты можешь быть таким дураком? — думал про себя Эдвард.

Он мечтал о том, что война закончится — любым образом, победой, поражением: ему было все равно — лишь бы призвать к себе Реджи и потребовать ответа за все нелепые поступки.

Потери росли. Поползли слухи об американском вторжении в Японию.

Оно так и не состоялось. Очевидно, союзники рассчитывали сломить сопротивление каким-то секретным оружием беспрецедентной мощи, но патрульные орно неуклонно заворачивали его назад. Однажды летом 1945 года Хонсю тряхнуло так, что разлетелись все стекла, однако японское правительство и финансовые круги не стали связывать эти сейсмические явления с падением в море В-52, сбитого над просторами Тихого океана.

Война выдыхалась. Через четыре года Япония и союзники ощутили усталость и решили положить конец конфликту. Америка предпочла видеть в оккупации Китая Японией меру, желательную для отвлечения внимания России, в которой усматривала теперь самую большую опасность для себя. В 1948 году линейный корабль флота США «Миссури» пришвартовался к причалам верфи, принадлежащей Акира, чтобы подписать перемирие, долженствующее положить конец вражде. Лицезреть историческое событие явилось изрядное число японцев, однако толпа вела себя весьма сдержанно. Сегодня люди взорвались криками лишь один только раз: когда в воздухе появились орнитоптеры премьер-министра Фумимаро и генерала Хидеки.

Эдвард мог бы присоединиться к ликованию толпы, если бы не причины, которыми японские военные объяснили отсутствие Реджи на этой церемонии, как и на предыдущих.

Эдвард постучал в дверь. Аса открыла ее.

— Эдвард, — проговорила она. — Как мы рады вас видеть.

Ее английский стал много лучше. Где-то внутри дома слышались радостные голоса девочек: «Оджисан»[8], — и топоток торопливых ножек опередил появление Фумио и Дзунко. Налетев на Эдварда, они обвились вокруг его ног с таким пылом, что едва не повалили его. Он рассмеялся. Аса ужаснулась, но Эдвард упредил ее укоры:

— Не надо ругать девчушек. Лучше мы погуляем с ними в саду.

Внучки запрыгали, как мячики.

— Да, оджисан, — проверещала Фумио. — Гулять! Гулять!

Прежде чем они вышли, Аса сказала девочкам что-то по-японски, и слова ее Эдвард истолковал примерно таким образом: «Будьте внимательны к дедушке. Он очень стар и нуждается в поддержке».

Уже у дверей он сказал Асе:

— Надеюсь, еще не поздно принести извинения. Я не проявил особой радости в тот день, когда ты пришла ко мне. Но ты оказалась права. Вы с Реджи были прекрасной парой.

Аса улыбнулась и коротко кивнула. Внучки повели его по саду. Девочки казались здоровыми и веселыми. Когда Аса перебралась в Мебосо, ему стало немного полегче. Жена и дочери Реджи сумели жить без его сына.

Реджи погиб во время войны 6 ноября 1946 года, где-то возле Окинавы. Его орно, подбитый в воздушном бою, упал в воду. Японские военные не дали хода дурной вести. Им нужны были духоподъемные героические легенды, им нужен был живой Реджи, остающийся на передовой воздушного боя. После его гибели военные получили того Реджи, каким он был им нужен.

— Расскажи нам об Англии, — спросила Фумио во время прогулки. — А еще о Нью-Гарденз[9]. И о Королеве.

— Еще раз?

— Англия ведь тоже наша родина, правда? И мы — немного английские девочки?

Фумио смотрела на него блестящими миндалевидными глазами. Эдвард улыбнулся и погладил ее черные волосы. Головка сестренки немедленно оказалась под другой рукой. Шервудский лес, утесы Дувра, Мерсия… Девчонки доводили свою мать вопросами об Англии едва ли не до слез.

— А хорошо бы нам всем вместе съездить в Англию, — объявила Фумио.

— И я тоже поеду! — вставила Дзунко.

— У вас впереди целая жизнь…

— А ты поедешь с нами, оджисан?

Он ответил одной улыбкой, и девчонки немедленно притихли.

— Я хочу вам кое-что показать, — молвил Эдвард.

Им предстоял долгий путь за пределы Мебосо. Было так здорово оказаться за городом! По пути Эдвард задерживался у руин старой печи, превратившейся в кирпичную стенку вокруг прямоугольника прокаленной земли. Они поднимались все выше по пологому склону, и вот улицы Мебосо наконец остались внизу. Новые городские высотки строили с овальным отверстием наверху: орно опускались в леток, высаживая или принимая пассажиров, прежде чем продолжать свой полет. Эдвард насчитал с дюжину таких строений.

Наконец они оказались на гребне, оттуда простирался вид на другую долину, еще более индустриализованную, чем Мебосо. Центром ее служила громадная энергостанция, однако Эдвард не увидел в окрестностях ни одного источника энергии — ни реки, ни угольных шахт, ни дровяных складов. Вся троица устроилась отдохнуть на камнях. На какой же энергии работает станция?

— Какая уродина, — сморщилась Фумио.

— Правильно, — согласился дед. — Однако немного терпения, и вы увидите нечто иное.

Они ждали долго, и вот наконец он появился. Где? Где? Эдвард указал внучкам на странного вида летательный аппарат. Наверное, он был изготовлен целиком из пластмассы, и крылья его не походили на обычные: отходящие от корпуса прозрачные листы выписывали плавную синусоиду. Но поражало другое: отсутствие шума двигателя. Эдвард не разглядел двигателя вообще — на тонком стрекозином теле орно не находилось места для топливного бака. Оставалось только предположить, что летательный аппарат получает энергию не от внутреннего источника, а от станции, каким-то образом связанной с прозрачной птицей.

Орно поднялся повыше, порхнул вперед, крылья его вычертили клубок математических кривых, — без каких-либо механических звуков, только под мягкий шелест рассекаемого воздуха.

— Когда-то я встретил человека, умевшего мечтать, — задумчиво проговорил Эдвард.

— Какого человека?

— Акира-сан. Он мечтал об орнитоптере, который совсем не будет шуметь.

— Он еще жив, да, дедушка?

— Не в обычном смысле слова.

Они посмотрели, как безмолвный орно, одновременно и архаичный, и устремленный в будущее, еще раз обогнул энергостанцию, а потом направился к летку одной из башен. Эдвард смотрел на своих девочек, слушая, как Фумио стрекочет об Англии, о том, как они полетят над Кембриджем и утесами Дувра. Здесь, в Японии, присев на скалистый гребень, он мог бы поведать внучкам нечто такое, что открылось ему далеко не сразу. Важно не то, чтобы твои мечты воплотились с точностью до мельчайших штрихов, главнее, чтобы они у тебя были. А счастье придет потом, когда надежды обретут плоть, недоступную воображению любого мечтателя.

Кингсли Эмис
ЖИЗНЬ МЕЙСОНА

Простите, вы не позволите к вам присоединиться? Неприметно одетый человек среднего роста и сложения, с невыразительными, совершенно заурядными чертами, сидевший за маленьким столиком в углу, поднял глаза на Петтигрю, который стоял над ним, держа в руке пивную кружку. На точеном лице Петтигрю — высокого статного красавца — выражалось нервическое, близкое к восторгу волнение, что, несомненно, не располагало незнакомых людей в его пользу; однако сидящий за столиком приветливо сказал:

— Ну конечно же. Милости прошу.

— Разрешите вас чем-нибудь угостить?

— Нет-нет, все в порядке, спасибо, — ответил неприметный, указывая на почти полную кружку перед собой. На дальнем плане виднелось то, что можно лицезреть в любом баре: бармен за стойкой, посетители, сидящие поодиночке и по двое. Не на чем было задержать взгляд.

— Мы с вами никогда в жизни не встречались, верно?

— Насколько я помню — ни разу.

— Хорошо, хорошо. Я — Петтигрю, Дэниэл Р. Петтигрю. А вы?

— Мейсон. Джордж Герберт Мейсон, если вам нужно мое полное имя.

— Что ж, по-моему, так будет лучше, согласны? Джордж… Герберт… Мейсон… — повторил Петтигрю, точно стараясь запомнить эти три слова. — А теперь позвольте ваш номер телефона.

Подобное нахальство просто напрашивается на подобающий ответ, но Мейсон всего лишь промолвил:

— Меня легко найти в телефонной книге.

— Да, но вдруг там несколько… Нам нельзя терять время. Ну пожалуйста!

— Хорошо, это, в конце концов, вовсе не секрет. Два-три-два, пять…

— Погодите, вы диктуете слишком быстро. Два… три… два…

— Пять-четыре-пять-четыре.

— Вот это удача. Не так уж сложно запомнить.

— А что же вы не записываете, если вам это так важно?

На это Петтигрю улыбнулся с видом бывалого человека — и тут же разочарованно понурил голову.

— Разве вы не знаете, что записывать бесполезно? Ну да ладно: два-три-два, пять-четыре-пять-четыре. Давайте-ка и я вам свой оставлю, на всякий случай. Семь…

— Мне не нужен ваш номер, мистер Петтигрю, — прервал его Мейсон с легким нетерпением в голосе, — должен сказать, я уже несколько сожалею, что дал вам свой.

— Но вам обязательно нужно запомнить мой телефон.

— Глупости; или вы меня силком хотите заставить?

— Хорошо, тогда пусть будет фраза — давайте договоримся, какими фразами мы обменяемся утром.

— Вам не затруднит объяснить, к чему все это?

— Прошу вас, время истекает!

— Что это вы заладили: время, время!..

— Все может измениться в любой момент, и я окажусь совсем в другом месте, и то же самое может случиться с вами, хотя меня уже мучит сомнение, что….

— Мистер Петтигрю, объясните немедленно, о чем вы толкуете, или я прикажу вас вывести.

— Ну ладно, — ответил Петтигрю, на глазах поникнув, — но, боюсь, толку от этого не будет. Видите ли, вначале я счел вас настоящим из-за вашей манеры…

— Ради бога, избавьте меня от этих инфантильных оскорблений. Значит, я не настоящий человек, — оскорбленно пробурчал Мейсон.

— Я в другом смысле. Я выразился в самом буквальном смысле, какой только возможен.

— О Боже. Вы с ума спятили или пьяны? Или и то, и другое вместе?

— Нет, поверьте. Я в данный момент сплю.

— Спите? — на заурядном лице Мейсона выразилось недоверчивое изумление.

— Да. Как я уже упомянул, вначале я принял вас за такого же настоящего человека, который находится в том же положении, что и я: крепко спит и видит сон, отлично осознавая этот факт. Я предположил, что вам не терпится обменяться именами, телефонами и так далее, чтобы наутро связаться и увериться в том, что сон был общим. Так мы удостоверимся в существовании удивительных свойств сознания, верно. Вот только ужасная досада — так редко осознаешь, что спишь. За последние двадцать лет мне удалось предпринять этот эксперимент всего четыре-пять раз, и пока он не увенчался успехом. Либо я забываю подробности, либо оказывается, что такого человека не существует. Но я продолжу…

— Вы больны.

— О нет. Конечно, вы вполне способны вообразить, будто существуете на самом деле. Но это маловероятно, иначе, мне кажется, вы бы не спорили — а по одному моему намеку догадались об истинной природе мира. И все же вполне возможно, что я не прав.

— Значит, для вас еще не все потеряно, — успокоившись, Мейсон неторопливо закурил сигарету. — Я в этих делах не мастак, но раз уж вы сами признаетесь, что можете ошибаться, значит, вы еще не совсем того… А теперь позвольте вас уверить, что я возник не пять минут назад и не в вашей голове. Меня зовут, как я уже сказал, Джордж Герберт Мейсон. Сорок шесть лет, женат, трое детей, служу по мебельной части… о черт, описывать свою жизнь хотя бы в самых общих чертах я мог бы всю ночь, как и любой нормальный человек. Давайте же допьем пиво и пойдем ко мне домой, а уж там…

— Вы всего лишь персонаж моего сна. Мне снится, что вы мне это говорите, — почти вскричал Петтигрю. — Два-три-два, пять-четыре-пять-четыре. Я наберу этот номер, если он вообще существует, но трубку поднимете не вы. Два-три-два…

— Да что вы так разволновались, мистер Петтигрю?

— Да ведь в любой момент с вами может случиться нечто непредсказуемое.

— Нечто непред… Вы мне угрожаете?

Петтигрю часто задышал. Его тонкие черты исказились, на глазах окарикатуриваясь, рубчатая поверхность твидового пиджака начала смазываться.

— Телефон! — завопил он.

— Телефон? — переспросил Мейсон, хлопая глазами: по телу Петтигрю бежала самая натуральная рябь.

— Телефон на тумбочке! У моей кровати! Я просыпаюсь!

Мейсон схватил своего собеседника за руку, но эта рука постепенно утратила очертания, превратившись в смутный, быстро угасающий солнечный зайчик; когда же Мейсон поглядел на руку, которой только что пытался удержать Петтигрю, на свою собственную руку, то увидел полуослепшими глазами, что эта рука также лишилась пальцев, ладони, кожи… словом, перестала быть.

Майклин Пендлтон
СОРИАНСКИЙ ОБРАЗ ДЕЙСТВИЙ

Я с первого взгляда распознала в нем правительственного чиновника. Строгий комбинезон из серой кожи, короткие темные, зачесанные назад волосы, зеркальные ультрафиолетовые очки, сдвинутые на макушку. Сначала я было приняла его за налоговика, поэтому ужасно удивилась, увидев серебряные головы бизонов, символ министерства промышленности, сверкающие на его узком воротничке. Он вышел из-за угла конюшни, высоко поднимая ноги, словно боялся запачкать начищенные до блеска ботфорты. И, к моему удивлению, жадно пожирал глазами мою упряжку, словно она была из чистого золота и каждую минуту грозила растаять.

Я только сейчас облила соршей водой. Пар поднимался от усеянных зелеными пятнами шкур. Сорши деловито расправляли мускулистые конечности и что-то щебетали в приступе возбуждения, сходившего за прилив адреналина в их ксенозаврской породе. Все трое еще не успели прийти в себя от радости победы: ноздри-щелочки раздувались, мембраны, как печные заслонки, скользили вверх-вниз над оранжевыми глазами, пасти полуоткрыты в сорианском варианте торжествующей улыбки, так что можно было увидеть ряды загибающихся назад острых зубов.

— Привет. Меня зовут Ник О’Каллан. Эта ваша команда соршей?

Приветливая улыбка и протянутая для рукопожатия рука предназначались мне, взгляд же по-прежнему не отрывался от соршей.

Вопрос показался мне риторическим, поэтому я ловко свистнула через щель в передних зубах, чтобы привлечь внимание соршей.

— Это Харк, Сен и Йхсс. С гордостью представляю команду соршей «Уайт Эдж», только что выигравшую на скачках первый этап тридцать второго Триатлона на приз Айрон Тинг, — отрапортовала я, незаметно подав знак моей троице.

— Жирный кролик, из тех, кто контролирует земельные участки, облизывается на вас. Возможно, полиция.

Их желание вечно находиться в центре внимания просто неприлично. Тщеславные петухи, готовые кичливо надувать грудь и красоваться перед восхищенной публикой.

Харк выпрямился во весь двухметровый рост, явно похваляясь гребнем цвета индиго, идущим от носа клиновидной головы до гибкого хвоста. Длинные мышцы посылали переливающиеся всеми цветами радуги волны по бородавчатой коже. Сен и Йхсс приняли воинственные позы. Алые языки с шипением мелькали в воздухе, передавая слова, но происходило это слишком быстро, чтобы я уловила что-то, кроме общего смысла. Если не ошибаюсь, речь шла о вкусе славы.

О’Каллан, почти не колеблясь, протянул соршам руку ладонью вверх, как полагалось по обычаю. Харк взглядом попросил у меня одобрения, прежде чем осторожно коснуться когтями кончиков пальцев О’Каллана. Йхсс последовал примеру Харка. Зато Сен дернул когтем. На большом пальце человека выросла яркая капелька, но тот не обратил на нее внимания.

— Прекрасная команда! Поздравляю!

И тут же включил на всю мощь обаятельную белозубую улыбку.

— А вы Соня Васильева, тренер. Регистрационный номер СВ004.

В отличие от соршей, мне становится не по себе, когда кто-то вдруг называет меня по имени. Слава частенько доводит до беды. Гораздо чаще, чем нам кажется.

— И что?

Сорши, чутко уловив мое настроение, внезапно замерли и потянулись клыкастыми рылами к О’Каллану. Но тот, казалось, ничего не заметил и, засучив рукав, показал на предплечье татуировку-идентификацию с голограммой Департамента внутренней печати и символом Специального бюро безопасности.

— Вы нужны Департаменту. Речь идет об охоте.

Я давно привыкла управлять своими эмоциями в присутствии соршей. Иначе грош цена мне как тренеру. Подавив удушливую пелену гнева, я жестом велела соршам идти к грязевому бассейну и отдохнуть перед следующим этапом. Харк на мгновение задержался, приглядываясь к нам, прежде чем последовать за остальными.

Солнце сияло над краем кратера Метеоров, отражаясь в тысячах ультрафиолетовых стекол, вставленных в трибуны, идущие по стенкам огромной чаши. Оглушительный рев несся над ареной, скорее звериный, чем человеческий. Но ведь сорок лет назад люди были уверены, что ксенозавры, заполнившие до отказа трибуны, всего-на-всего животные. Но эти теории в два счета из нас выбили. Осознание того неприятного факта, что единственная причина, по которой галактической Диархии вздумалось контактировать с нами — необходимость создать очередной приграничный мир, нечто вроде помойки, куда можно вышвырнуть всякий сброд, — мгновенно сбивает всякую спесь.

Но жизнь продолжается, есть как-никак нужно. По какому-то необъяснимому капризу фортуны я обладаю нужной комбинацией феромонов и достаточной эмоциональной стабильностью, чтобы справляться с сортами. Их первейшая забота — мое благополучие. У них в генах заложена потребность защищать любую женщину, которая пахнет, как я. Мы стали идеальной командой. Я мозговой центр: составляю планы, веду документацию, а сорши — смертельно опасная и преданная до последнего дыхания мускульная сила, обладающая в придачу весьма сомнительным чувством юмора.

У себя на родине сорши — чувственные, похотливые самцы, пираты и разбойники, головорезы, сумасброды, готовые переступить все границы и правила, идти напролом, завороженные мечтами о славе, гонимые собственным любопытством и готовые ввязаться в самые невероятные авантюры. Во владениях Диархии — это преступники, чье наименование в классификации рас переводится как «пожиратели родственников».

О’Каллан терпеливо выжидал, пока я притворялась, что наблюдаю за соршами. Пришлось напомнить себе, что в коридорах власти я даже не уборщица. Все эти вежливые, улыбающиеся, общительные мужчины только на первый взгляд обаяшки. С ними нужно держать ухо востро.

Я вытерла руки о полотенце, висевшее на шее, и откинула со лба пропотевшие волосы.

— Мы оставили бизнес. Ушли на покой.

Ах, черт, его неотразимая улыбка грела почище любой печки!

— В Вашингтоне предупреждали, что вы пустите в ход эту отговорку. Дайте мне шанс убедить вас.

— Мы отслужили срок контракта и теперь свободны как ветер.

Он покорно наклонил голову.

— Послушайте, я вовсе не собираюсь запугивать или принуждать вас. Просто позвольте мне изложить суть дела.

— Нет уж, увольте!

— Неплохие деньги и идеальная охота для соршей…

— Мистер О’Каллан…

— Ник.

— Мистер О’Каллан, мы ловили убийц, насильников, террористов, похитителей детей и двух женщин, разыскиваемых за государственную измену. Жизни охотников не позавидуешь, но мы внесли свою долю в обеспечение безопасности Диархии и сделали все, что могли. Теперь с этим покончено. Что же касается денег… моя команда может выиграть в этом чемпионате около четырехсот тысяч долларов. Вы мне таких денег все равно не дадите.

— Да, они, скорее всего, победят, — кивнул он. — Я наблюдал первый этап. Ни одной команде за ними не угнаться. Вероятно, они возьмут первое место и в соревнованиях на ловкость, но что касается испытания силы… весьма сомнительно. Команда «Ферровен Блю» в два раза тяжелее ваших соршей, а латы — хорошая защита от когтей.

Он здраво оценивал возможности команд. Я сама волновалась по поводу силового турнира.

— Важно накопить побольше очков. Если мы победим на следующем этапе, то на последнем нам хватит и третьего места.

— Вы готовы пойти на то, что соршей серьезно покалечат в схватке? Болельщики жаждут крови, и «Ферровен Блю» будет рада исполнить их желание. Они выиграли в прошлом году только потому, что у других финалистов не осталось на поле достаточно участников, чтобы закончить испытание.

Он обладал той же, что и сорши, способностью полностью сосредоточиться на своей цели и идти к ней напролом. Я чувствовала себя бабочкой, пригвожденной булавкой к доске.

— А если вы все-таки выиграете, что тогда? — продолжал допытываться он.

— Купим участок земли, где много дичи для соршей, а для меня — мир и покой.

— Если ваша команда станет новым чемпионом кубка Айрон Тинг, о мире и покое можно только мечтать, — усмехнулся он. Каждый производитель спортивных товаров, каждый мошенник, пройдохи со всех планет будут донимать вас, требуя пожертвований, интервью, съемок в рекламных роликах… Именно этого вы хотите?

— Ничего, переживем. В следующем году появятся новые чемпионы.

О’Каллан пожал плечами.

— Возможно. Оглянитесь вокруг: повсюду камеры операторов, цветы, шум, волнение, огромные деньги — верные спутники славы. Я слышал, что против такого соблазна устоять невозможно.

Он прав, разумеется. Сорши это обожают. И на следующий год снова захотят ввязаться в соревнования, а потом еще раз… Так будет продолжаться, пока их не убьют.

О’Каллан, все еще ухмыляясь, подался вперед.

— Соня, позвольте быть откровенным. Я уполномочен предложить вам шестьсот тысяч долларов за успешную охоту, независимо от того, доставите вы добычу живой или мертвой, и триста тысяч в том случае, если доставить не сумеете. Цель — всего один мужчина. Вооружен и очень опасен. Наемник, террорист, занимается контрабандой оружия. Находится в области Темного каньона. Нужно сделать это без лишнего шума и огласки, чтобы не тревожить туристов. Неделя максимум, полная правительственная компенсация за всех раненых или убитых, снабжение по первому классу. А когда все кончится, вы получите деньги и полную свободу. Можете делать все, что хотите, идти, куда пожелаете.

Голос понизился до интимного шепота:

— Сорши выполнят любой ваш приказ. Уходите прямо сейчас, до следующего этапа. Собирайте команду. Нас ждет «прыгун». Через три часа будете на месте.

Будь проклят этот сладкоречивый лгун!

Все оказалось не так-то легко. Впрочем, как всегда. Я свистком вызвала соршей из бассейна, собрала вокруг О’Каллана и принялась жестикулировать:

— Этому человеку вы нужны для охоты. Сейчас. Большие деньги, плохая работа.

Особенности нашей физиологии препятствуют словесному общению, а сорши решительно отказываются учиться читать и писать на любом языке. Это ниже их статуса воинов. Они реагируют на мои попытки произнести их имена, но пришлось изучать их охотничий язык жестов. Это сводит наши беседы к самым необходимым фразам.

Сорши шипели и чирикали между собой примерно с полминуты, потом Харк просигналил:

— Да. После того, как выиграем.

— Нет. Сейчас. Выходим из соревнований.

Когти Харка разрезали воздух:

— Сначала выигрыш!

Я покачала головой, кожей ощущая волны нетерпения, исходившие от О’Каллана.

Сен громко зашипел, чтобы привлечь внимание:

— Выиграть здесь, получить большую металлическую штуку и деньги? Идти на тропу Обглоданной Кости, убить и получить деньги? Не все сразу?

— Не все.

Улыбка О’Каллана стала натянутой.

— Что они говорят?

— Решают, в чем больше чести: выиграть приз или убить человека.

Пятиминутный вой сирены, возвещающий о начале следующего

раунда, разорвал уши. Шум толпы усилился. Харк поднял длинную голову. Язык зашевелился, словно пробуя воздух:

— Женщина, что думаешь? Да, нет?

Как я устала охотиться за людьми и, возможно, убивать…

Но я прикусила язык и вздохнула.

— Выбирай сам, воин.

Харк защебетал, а Сен и Йхсс надули зобы, соглашаясь с ним:

— Поторгуйся, женщина. Выступаем на следующем этапе, бьем слизняков из команды «Уосаш Ред», опозорим их. Потом охотиться. Попробуй, ладно?

Иногда их безграничная вера в меня действует на нервы.

Я опустила голову, покусала губы и принялась водить сапожком по пыли.

— Они не хотят.

Голос О’Каллана стал на удивление спокойным. И не нужно было встроенных датчиков соршей, чтобы понять, как он старается меня умаслить.

— Но вы можете заставить их передумать, Соня. Это выгодное предложение и хорошие деньги.

— Им плевать. Они хотят выиграть Триатлон.

Если прогнать через компьютер мои соматотипические предпочтения, машина выдала бы имя О’Каллана. Может быть, потому, что он без зазрения совести пользовался высоким напряжением своей открытой улыбки и гальваническим взглядом синих глаз, чтобы уломать меня.

— Вы мне нужны, Соня! Вы и ваша команда. Киллер безнаказанно болтается где-то на территории в миллион квадратных акров. Я не могу достать его с сатскана, потому что там же слоняется около миллиона туристов из Диархии, и каждому из них грозит беда. Нам нужно действовать тихо и быстро.

Прозвучало двухминутное предупреждение. Сорши громко шипели от нетерпения. Я взглянула на О’Каллана.

— Мы участвуем в соревновании. Этот этап — последний. Потом отправляемся на охоту. Но за это хотим сверх оговоренной суммы еще четыреста тысяч, которые могли бы получить здесь, а кроме того, паспорта Свободного космоса Диархии. Паспорта сразу же. — Я проговорила весь текст с такой же сладенькой улыбкой. — И тогда, возможно, я сумею их уговорить.

О’Каллан присоединился ко мне у барьера. Очки прикрывают глаза, руки сжимают перила. Взгляд устремлен на котлован, где проходят испытания.

— Министерство промышленности разрешило дать все, что желаете, но, думаю, новое продвижение по службе мне теперь не грозит. По крайней мере, в ближайшие два года.

Он протянул четыре новеньких паспортных чипа и снова сверкнул белозубой улыбкой.

— А если в благодарность за это вы хотя бы сделаете вид, что я живой человек, а не жалкий винтик правительственного механизма?

Я сунула чипы в сумку.

— Попробую.

Команды переминались на исходных кругах, исподтишка обмениваясь оскорблениями, но не смея зайти далеко под зоркими глазами и датчиками судей. Они не имели права калечить друг друга до начала соревнований, но поливать соперника грязью не возбранялось.

На этом этапе соревнований люди не допускаются. Мы не слишком ловки. Не так уж сильны, не имеем ни клыков, ни когтей, ни шипов, ни панцирей, ни яда. Одна только агрессивность, но за четверть века это качество не позволило людям продвинуться дальше предварительных состязаний. Зато тренеры из нас хоть куда.

Прошлогодние чемпионы, «Ферровен Блю», прибыли с высокогравитационной планеты, удаленной на пятьдесят световых лет от центра галактики. Они походили на безволосых медведей, обросших регбистскими доспехами. Самый короткий на голову выше Харка и тяжелее в три раза.

«Уосаш Ред», еще одна раса рептилий, и, вероятно, именно поэтому мои сорши так их презирают. Все, чего я добилась, допытываясь об истинной причине ненависти, это невнятного объяснения, что, мол, уосаши кладут яйца на высоких деревьях. Смысл подобного оскорбления мне до сих пор неясен.

«Хьюров Грин» не имеют аналогов во всей Вселенной. Частью они насекомые, частью — головоногие, частью — млекопитающие. И выглядят донельзя странно. Когда пытаешься рассмотреть их, глаза сами собой ведет в сторону. Выглядят они неясными пятнами. В драке не усердствуют, но ни за что не понять, как они передвигаются.

Ноздри О’Каллана раздувались, вдыхая смешанные запахи арены, грязи, пота, крови и вожделения разбушевавшейся толпы.

На такие состязания ходят два рода зрителей: инвесторы, не рискующие ничем, кроме денег, и те, кто жаждет сильных ощущений.

Последние представляют себя на месте участников. Выигрывают и проигрывают. Я была готова побиться об заклад, что О’Каллан относится к первой категории, но ошиблась. Он тоже рвался в бой.

Строб-импульсы табло ослепительно засверкали, указывая диапазон видимого света для каждой команды. Участники заняли исходные позиции. Я забыла про О’Каллана.

Мы вновь и вновь шлифовали стратегию и тактику, пока Сен не впал в истерику. Поднятый гребень и громкое шипение указывали на то, что он на грани срыва. Ловкостью мы превосходили любую команду, но приходилось пробираться мимо ферровенов, чтобы достичь первого препятствия, провисшей амортизирующей пружинной сетки, круто посоленной ультразвуковыми гранатами мощностью 125 децибел.

Нам досталась не такая уж хорошая исходная позиция: вторая, рядом с ферровенами, разместившимися на третьей. Осмотрительности и расчетливости им явно не хватало. Как только прозвучал сигнал к старту, они даже не сделали вид, что следуют курсу. Все трое ринулись на моих соршей.

Сен, благослови его Бог, придерживался намеченного плана и с головокружительной скоростью бросился к сетке, тяпнув по пути когтем одного из уосашей. Харк и Йхсс расправились с самым большим ферровеном, сбив его на землю (их чешуя переливалась всеми цветами радуги). Затем они разделились, чтобы заняться остальными двумя.

Ферровены медлительны, но, черт их возьми, уж слишком велики. Один небрежным ударом послал Йхсса в полет на тридцать футов по песку. Йхсс остался лежать, а ферровен неуклюже топал к нему. Харку повезло больше: он умудрился сделать так, что ферровен запутался в собственных лапах и теперь обходил его, время от времени пуская в ход когти задних лап, ловко находя прорехи в армированной шкуре. Бледно-розовые капли крови плюхались на песок.

Сен проскользнул мимо резво катившейся лавины «Хьюров Грин» и, взобравшись на сеть, потянулся за гранатой. Схватил, рванул чеку и метнул в двух уосашей, барахтавшихся чуть пониже. Взрыв швырнул их на землю. Они повалились, увлекая за собой хьюров. Сен вильнул вбок, выискивая другую гранату.

Йхсс приподнялся, тряся головой, пока ферровен маячил над ним, потрясая кулаком размером со штат Канзас, зато Харк ухитрился улизнуть от противника и вложить всю силу своих стальных мышц в мощную подножку, которая живо опрокинула ферровена. Йхсс беспомощно покатился по песку. Харк, не теряя времени, помог Йххсу подняться, и они ринулись к сетке. Ферровены мчались по пятам. Уосаш и два грина оказались между ними и Сеном.

Они разделились у сетки. Йхсс взлетел над двумя контуженными уосашами, карабкаясь к беспризорной связке гранат. Харк трудился над гринами, действуя когтями задних лап, замедляя движение беспорядочной массы, но не останавливая ее. Рептилия — уосаш — стиснула челюстями мятущийся хвост Сена, оттаскивая моего сорша назад, в щупальца грина, после чего все на миг превратилось в один огромный шипящий, рычащий клубок лап, хвостов и клыков.

Харк рванулся влево, вскарабкался на пружинящую сеть со скоростью света и потряс ее, стряхнув одного ферровена, который упал с высоты десяти метров, приземлился с тошнотворным грохотом и остался лежать на арене.

Сориане — мастера сохранения энергии. Один среди рассыпанных гранат Йхсс замер на месте, только бока вздымались. Он брезгливо не замечал ползущих к нему контуженных уосашей и смотрел только на Харка.

Харк свисал с сети на задних ногах, время от времени полосуя когтями противников Сена. Должно быть, он задел какой-то важный орган одного из гринов, потому что все его щупальца внезапно втянулись, и противник рухнул на залитый кровью песок.

Харк схватил Сена за лапу и попытался втянуть его на сеть. Тот почти выбрался из свалки, но потерял равновесие и плюхнулся назад. Теперь в бой вступил ферровен, а его напарник нацелился на Харка, протягивая массивные лапы и готовясь схватить моего стройного сорша в свои сокрушительные объятия.

Харк полез наверх, уматывая со всей возможной скоростью от дерущихся.

Я слышала, как О’Каллан недовольно ворчит, раздосадованный бегством Харка.

Но тот, заняв позицию наверху, огляделся, вцепился в сеть всеми четырьмя лапами и издал сорианский боевой клич, от которого кровь застыла в жилах у зрителей.

Йхсс подхватил клич и швырнул ультразвуковую гранату в массу, клубившуюся вокруг Сена. Взрыв разбросал в разные стороны всех, если не считать Сена, который, как оказалось, висел без сознания под сеткой, крепко вцепившись в нее четырьмя лапами. Харк пополз к Сену, пока Йхсс охаживал хвостом двух уосашей под ним, наскоро полоснул когтем уосаша и, подхватив Сена, взвился на самый верх сетки.

Перекинув через плечо обмякшее тело Сена, Харк присоединился к Йхссу, прошипел напоследок оскорбление и приступил к другим испытаниям. Сорши проползли по полуметровой трубе с тефлоновым покрытием, перекинутой через ров, усеянный вбитыми кольями, спустились по отвесной стене, сложенной из шаров, усаженных острыми, как бритва, пластинками, и развалистой надменной походочкой прошествовали через финишную черту. Сен опирался о плечи друзей — зрачки оранжевых глаз пьяно блуждали.

Соршам совсем не хотелось терять верный выигрыш. Они мечтали сняться со своим призом, причем по возможности попирая ногами тела поверженных уосашей. Но они понимали, что шестьсот тысяч больше, чем четыреста. Тем более что их амбиции были‘удовлетворены победой над гнусными уосашами. Я еще не рассказала им о паспортах. Ах, снова увидеть космос, другие планеты, буянить и предаваться разгулу… но не стоит отвлекать их от дела раньше времени.

Теперь О’Каллан смотрел на них иными глазами. Он никогда раньше не видел, как взрывчато высвобождается сохраненная сорианами энергия. И теперь непрерывно покачивал головой и ухмылялся, повторяя, что прежде не представлял, как они работают.

Поездка от кратера Метеоров в область Темного каньона, в юго-западной части бывшего штата Юта, оказалась не слишком приятной. Даже лишенные обоняния люди ощущали вонь жидкости, сочившейся из бедренных пор соршей. В их мире это знаменовало сигнал всем свободным самкам, что здесь находятся победоносные воины, достойные подруг, которые произведут на свет сильных отпрысков. По мнению человека, смердело протухшим беконом.

Под нами простиралась земля, словно раскрашенная широкими мазками — красно-коричневыми, желтыми и серыми, — усеянная зелеными оазисами, где собиралось достаточно воды, чтобы питать корни жалких топольков и тамарисков в этой выжженной пустыне. Немногочисленные города были расположены на значительном расстоянии друг от друга. Полное бездорожье республики НаваХопиЮта, на всей территории которой паслись овцы, немного разбавляли деревеньки, состоящие из трех-четырех убогих, обмазанных глиной хижин. Чем дальше на север мы углублялись, тем более изломанным становился ландшафт. К небу поднимались причудливые шпили древних вулканических образований, гребней из песчаника и плоских холмов-останцев. Землю, словно огромный хлебный нож, рассекала река Колорадо, со всеми притоками, вымывавшими в скалах суровые каньоны. Сухо, жарко, словно в привычном мире соршей. Они чувствовали себя как дома.

Когда мы пролетали над каким-то каньоном, Йхсс попытался открыть иллюминатор, чтобы плюнуть вниз, но пилот, к счастью, запретил. Одной заботой меньше, иначе Харк и Сен пожелали бы сделать то же самое, а потом пошли бы по второму кругу, чтобы определить, кто лучше плюется. Подобные турниры могут длиться часами.

Мы приземлились на базе Кагалия, что на Элк Ридж. Прохладный ветер шевелил ветки сосен, немного смягчая жару. Сорши опустили гребни и растянулись на солнце, пока мы с О’Калланом разгружали багаж. Местный рейнджер — старуха, обветренная и морщинистая, как ветхий мешок — не сводил с нас прищуренных глазок: судя по всему, агенты Специального бюро безопасности особых симпатий в здешних местах не вызывали, как, впрочем, и наша охотничья команда. Мы — кость в горле для ветеранов, которые вечно ноют, мусоля навязшие в зубах жалобы на новые времена, и поют дифирамбы прежним. Можно подумать, это имеет какое-то значение в теперешней реальности.

Нас осчастливили транспортным средством в образе дряхлого микроавтобуса (ржавая колымага без крыши и бамперов). Интересно, далеко можно уехать на такой развалюхе? Когда охранник неохотно ткнул пальцем в разбитую дорогу, ведущую на запад через лес, и сообщил, что добыча направилась в ту сторону, Йхсс моментально просигналил мне:

— Сейчас? Мы идти, да? Убить, да?

— Охотиться, да. Но взять живым. Не убивать.

О’Каллану, похоже, было плевать, каким именно образом он доставит пленника обратно, но я всегда старалась предостеречь соршей от убийства. К тому же я читала досье жертвы: некий Себастьян Джонс, индеец-навахо, обвиняемый в поставках оружия республиканцам. Террорист или патриот — это уж как посмотреть. В досье не оказалось никаких существенных сведений: обычная трепотня, сплошная дезинформация, которую можно без опаски скормить любому назойливому репортеришке. Да какого черта ломать над этим голову! Виновен или нет — дело не мое. Я давным-давно усвоила, что подобного рода сомнения чаще всего доводят до беды… К счастью, сортам колебания неведомы. Плати и получай товар.

О’Каллан отвел нас в барак охранников и показал место, где Джонс, угрожая оружием, отнял запасы еды. Сорши в два счета уловили его запах. Гибкий язык Харка тут же донес информацию до назально-сошниковых желез.

— Ах, хорошо…

— Легко, — согласился Сен.

— Что они говорят? — поинтересовался О’Каллан.

— След совсем свежий. Они без труда найдут Джонса.

Он поднял очки на лоб.

— Не могли бы вы объяснить, как общаться с ними? Пригодится, если мы попадем в беду.

Я пожала плечами.

— Могу научить вас охотничьим жестам, но сорши не обратят на вас внимания.

— А если с вами что-то случится? Как я смогу управлять ими?

— Не сможете. Не тот запах. Им неважно, что я женщина и принадлежу к людской расе. Их собственные самки — яйцекладущие. Внешность не имеет значения, важны только феромоны. У вас они совершенно другие.

Он медленно кивнул.

— Пожалуй, мне лучше с ними просто подружиться.

— Попытайтесь.

Он так ничего и не понял.

Сорши побежали вперед. Мы с О’Калланом погрузились в микроавтобус и углубились в лес. Я оглянулась на старуху, смотревшую нам вслед. Как раз перед тем, как мы исчезли за поворотом, она подняла средний палец в непристойном жесте.

В яме потрескивал хворост. Просто так. Без особой необходимости. Правительство снабдило нас первоклассными пайками с само-подогревом, но с костром в темноте куда уютнее. Жизнь в городах заставляет забыть, какая огромная часть Земли, по существу, находится в первобытном состоянии, особенно теперь, когда началась всеобщая миграция с планеты. Говорят, что с приходом диархийских технологий воздух стал чище. Не могу сказать, так ли это на самом деле. Но тот, которым мы дышали этой ночью, был холодным и свежим. Его можно было пить, как воду, предчувствуя головокружительные приключения.

Мы нашли старый, потрепанный пикап Джонса чуть повыше каньона. Харк показал, куда ведет запах индейца. По краю каньона вилась старая скотопрогонная тропа, местами шириной меньше шести футов, льнущая к отвесной скале. Во мраке по такой не погуляешь.

О’Каллан не походил на человека, чья задница способна долго выдерживать соприкосновение с твердой глиной, и все же на лице его по-прежнему сияла улыбка, достаточно ослепительная, чтобы осветить небольшой город. Он пристроился у костра, время от времени подбрасывая в огонь шишки. Сорши лежали чуть подальше, на границе света и тьмы, превратившись в беспорядочную, свившуюся в клубок массу, из которой в разные стороны торчали конечности. Со стороны казалось, что их чересчур много.

— А я думал, ящерицы — из тех тварей, которые любят уединение.

Я вытянулась, устраиваясь поудобнее в песчаной впадине.

— Это земные ящерицы.

Клубок неожиданно распался, и возникла голова Харка. Он издал довольное шипение, широко открыл пасть и вывалил алый язык.

О’Каллан скормил ненасытному пламени последнюю шишку и, откинувшись на одеяло, уставился в темное небо с искрами звезд.

— Интересно, что чувствовали наши предки, глядя на звезды и воображая, что там никого нет?

— Мать говорила: тогда мы совершенно справедливо ощущали собственную исключительность.

Он закинул руки за голову.

— Ваша мать была уроженкой Гаваны?

— А отец жил в Киеве. И что с того?

— Да просто я никогда раньше не видел рыжеволосых женщин со смуглой кожей… Кстати, я читал ваше досье. Никаких родственников, прочных связей. Вся ваша жизнь связана с соршами.

— А какая, по-вашему, жизнь мне необходима?

— Как у всех девушек. Дружеское общение, развлечения…

— Мои друзья — Харк, Сен и Йхсс.

— Но они не люди.

Приплыли. Рано или поздно всегда кончается этим…

— Ну, и…

— Что вы, например, делаете, когда…

Он неопределенно помахал рукой.

— Когда хочется потанцевать и выпить? А почему вы считаете, что мне это необходимо?

— Большинству людей — необходимо.

— Большинство людей не имеет дело с соршами.

О’Каллан повернулся на бок. В его глазах плясали отблески огня.

— Вы уклоняетесь от ответа, Соня. Ведь вы человек. В отличие от соршей. Они не могут дать вам то, что способно принести общение с соплеменниками.

Что именно? Неприятности? Я могла бы ночь напролет перечислять, сколько гадостей сделали мне «соплеменники».

Я села и бросила в костер палку. Головы соршей поднялись. В глазах-щелочках сияло неподдельное довольство любовью, исходившей от меня — к ним.

— Вы никогда не имели дела с соршами. И представить не в силах, каково это — жить среди трех наделенных сознанием существ, чья единственная цель в жизни — сделать тебя счастливой. Нет, они не могут обсуждать нашу классическую литературу, но частенько беседуют у костра на темы, которые ставили в тупик наших философов. Просто мы выражаемся несколько более сложно. Однако если хорошенько подумать, вполне возможно вести дискуссии о проблемах человечества на языке воинов и охотников.

— Ладно-ладно, сдаюсь, — рассмеялся он. — Но если вы не можете выражать мысли словами, как же вы понимаете их знаки?

— В моем рюкзаке есть словарь жестов. Иногда мне все-таки приходится им пользоваться, но основной язык воинов небогат: один знак может иметь множество значений. В зависимости от положения тела, глаз, гребня, зоба, положения лапы, смены цветов… приходится все постигать на собственном опыте.

— Но как вы заставили их подчиняться?

Этот вопрос неизменно мучит всех людей, не понимающих сути отношений между мной и соршами.

— Сорши не повинуются мне. Они выполняют мои указания, потому что доверяют и хотят сделать мне приятное. Если они решительно возражают, я тут же отступаю и пытаюсь понять их точку зрения.

— Но бывает, вы все же настаиваете, не так ли?

— Так.

— И что тогда?

— Они соглашаются.

— И в чем же разница?

— Они знают, что я никогда не потребую от них бесчестных поступков.

Я увидела в его глазах тысячу новых вопросов, но он предпочел удержать их при себе. У меня самой их было немало. Почему министерство промышленности готово вручить в шесть раз больше нашей обычной награды и снабдить нас диархическими паспортами? Либо этот парень, Джонс, последняя сволочь, либо О’Каллан утаил от меня часть правды. Я лично склонялась к последнему.

Я всегда сплю крепко, когда на страже сорши. Судя по физиономии О’Каллана, ночью он глаз не сомкнул. К тому времени как он сподобился вылезти из спального мешка, я уже развела костер и сообщила, что кофе готов. Он что-то пробурчал и устремился в кусты.

Харк устроился подле меня и протянул сухую ветку.

— Он не боится добычи. Почему? — просигналил он, откинув голову и озадаченно взирая на меня.

Верно. О’Каллан совершенно спокоен. Тело расслаблено, ни малейшего напряжения. Не вздрагивает, заслышав шум, не оглядывается опасливо через плечо. Кобуры пистолетов застегнуты. Может, надеется, что сорши вовремя предупредят об опасности?

— Хороший вопрос, — просигналила я.

Никакие диархические технологии не в силах изменить вкус яичного порошка, более всего напоминающий разжеванный картон. Зато мой кофе способен и мертвого на ноги поднять. Когда солнце встало над пиками Абахо, мы уже собрались и были готовы выступить. Рюкзак О’Каллана, выданный из закромов правительства, был снабжен магнитной подвеской, так что большую часть груза нес он, что было вполне справедливо, поскольку я выкинула почти половину того дерьма, которое он мне вручил. Содержимое багажа еще больше укрепило мои подозрения в том, что он штабист, а не полевой агент.

Впрочем, вооружен он был, как надо. На плече висела новейшая импульсно-реактивная винтовка. По сравнению с его не дающим отдачи револьвером двенадцатого калибра, мой автоматический «Зиг-зауэр» выглядел просто водяным пистолетом.

Обычно я не беру с собой много оружия. К чему? Ведь у меня есть сорши.

Старая пастушья тропа вилась по краю каньона, среди песка и камней, постепенно уходя вниз, на самое дно. Я рассматривала ее, пока сорши, обернувшись на восток, славили восходящее солнца.

— Что они говорят? — полюбопытствовал О’Каллан.

— Не знаю. Я не принадлежу к касте воинов, и религия их мне не известна.

— А какая у вас каста?

— Никакая. Я вполне довольна тем, что никому еще не пришло в голову стереть меня с лица земли.

— Вижу, вы не комплексуете по этому поводу.

Он сказал это так серьезно, что я не сразу уловила промелькнувшую на лице тень улыбки. Черт возьми, у него даже имеется чувство юмора!

Этот человек нравился мне все больше. И черт с ним, с этим Специальным бюро безопасности.

Мы добрались до дна каньона к двум часам. О’Каллан не привык к ходьбе по пересеченной местности и передвигался, как человек, всю жизнь разгуливавший по бетону и коврам. Только часа через два он нашел нужный ритм и зашагал упругой походкой.

Хорошо еще, что не ныл, хотя время от времени чертыхался себе под нос.

Сорши ждали нас, растянувшись в скудной тени валуна. Мы спустились из прохлады соснового бора в иссушенную бесплодную каменистую впадину, выжженную солнцем: зелени не было даже по берегам скудных ручьев, бегущих по Темному каньону в реку Колорадо. Юкка с истрепанными ветром острыми листьями боролась за жизнь с полынью на этой щелочной почве. Грязно-желтые утесы, усеянные галькой, поднимались над нами.

Сен выполз из тени и приблизился ко мне, протягивая сжатый кулак.

— Смотри.

Он разжал когти. На ладони оказалась рыжевато-желтая ящерица. Раздувая зоб, она угрожающе притоптывала передними лапами.

— Когда-нибудь станет соршем.

— Довольно злая, может, что-то и выйдет, — согласилась я. Сен встал на колени и опустил ладонь на песок. Ящерица метнулась вбок и скрылась из глаз.

Солнце окрашивает темные пятна на чешуе соршей в лаймово-зеленый цвет, и я, каждый раз глядя на них, заново поражаюсь своеобразной красоте. Сен уловил мои эмоции и гордо надул зоб, а потом расплылся в улыбке. О’Каллан сделал два глотка из фляжки-холодильника, сбрызнул красную косынку, которой повязал голову, и с сомнением воззрился на подсыхающую лужу.

— Думаете, мой водоочиститель справится с этим?

— Если поднапрячься, мы сумеем дойти до каньона Янг. Там вода лучше.

— До Джонса сегодня не доберемся?

Я спросила Сена, который тут же просигналил:

— Слишком медленно. Добыча быстрее. Опережает на день.

— Возможно, завтра, если сумеем наверстать время. Сен считает, что мы слишком медленно двигаемся.

Я ни в чем его не обвиняла, но О’Каллан все понял.

— Тогда в путь. Я не отстану.

Он не отстал, хотя дорога оказалась нелегкой, и агент буквально ноги волочил, когда мы увидели бирюзово-зеленое озеро, питаемое весенними ручьями. Озеро служило границей соединения каньона Янг с основным разломом Темного каньона. Говоря по правде, я сама едва не падала. Давно мы не охотились на таких огромных пространствах!

Мы разбили лагерь в каньоне, в пятидесяти ярдах от озера, достаточно высоко — над верхней отметкой ливневых паводков. Солнце ушло за отроги, и сильно похолодало. Пока О’Каллан собирал хворост для костра, Харк спросил:

— Мы добывать мясо, х-х-хорошо?

Когда они употребляют немногие известные им человеческие слова, чтобы подольститься, я обычно сдаюсь. Йхсс благодарно махнул мне, и они вырвались из каньона, как три зеленые молнии. На юго-западе собирались грозовые облака, обещая грандиозный по красоте закат и слабую надежду на дождь. Серые прядки стремились вниз, но испарялись, не долетая до земли.

О’Каллан швырнул небольшую охапку сухих веток в сооруженный мной каменный круг.

— Все, что удалось найти. А куда девались сорши?

— Добывают еду.

Он стер со лба смешанные с пылью капли пота.

— Они принесут что-нибудь? Неплохо бы для разнообразия пожевать мяса.

— Нет, они все пожирают прямо на месте. Но это к лучшему. Никому не советую наблюдать за приемом пищи у соршей.

Он вопросительно поднял брови.

— Феромоны, высвобождаемые испуганной добычей, жизненно необходимы для их биологических функций. И, нужно сознаться, это не слишком приятный процесс.

— А если они не получают теплого мяса, что происходит?

— Не умирают, но впадают в апатию.

Я так и видела, как в его мозгу крутятся шестеренки, переваривая информацию.

Перед тем как окончательно потемнело, вернулись сорши со вздутыми животами. Их шкуры были залиты кровью. О’Каллан неожиданно сделал знак:

— Хорошая охота.

Они не обратили на него ни малейшего внимания и принялись вылизывать друг друга под громовые раскаты.

Когда от солнца остался только оранжевый ломтик между иззубренными скалами, огромная капля воды зашипела в костре. За ней последовала другая, третья — и тут разверзлись хляби небесные.

— Черт! — взвыл О’Каллан и ринулся к рюкзаку, успев промокнуть, прежде чем накинул на голову дождевик.

Я осталась на месте и подняла лицо навстречу дождевым струям

— настоящему благословению в иссохшей пустыне. О’Каллан в прорезиненном пластиковом пончо, прилипшем к плечам, подошел ко мне, увидел воду, потоками льющуюся с моих волос, безумную улыбку и, сбросив пончо, буркнул:

— Думаю, я тоже не растаю.

Молния расколола небо, оставив отпечаток огненной змеи на наших сетчатках. Оглушительный удар грома влил в соршей свою буйную энергию. Растопырив гребни, вытянув когти, шипя от удовольствия, они обняли друг друга за плечи огромными лапами и стали высоко подпрыгивать, припадая к самой земле в животворящем танце жителей пустыни. В огнях электрических разрядов они казались настоящими демонами: сплошные зубы, клыки и извивающиеся языки.

О’Каллан таращился на них, как ребенок, обнаруживший чудовищ под кроватью. Когда Сен разорвал круг и протянул лапу, я потянула О’Каллана за собой.

— Пойдем потанцуем.

Широко раскрыв глаза и тяжело дыша, О’Каллан присоединился к соршам. Харк послал ему улыбку и развернулся в боевой стойке, сделав несколько угрожающих жестов в такт неслышной мелодии танца. Но О’Каллан не отступил, хотя когти Харка полосовали воздух в нескольких дюймах от его лица. Харк обратил ко мне улыбающуюся морду.

— Стоп, — просигналила я. — Мой.

— Так и думал.

Харк шипением выразил свое изумление. Смеясь, как последние идиоты, мы танцевали под дождем: сорши гибко переливались, словно жидкий металл, а мы неуклюже спотыкались на неровной поверхности.

Я не сорш, но тоже беззащитна перед феромонами. Как и О’Каллан. Его волосы прилипли к черепу, глаза дико сверкали, мокрая одежда льнула к телу. Совсем неплохому телу. Он взял меня за руку, притянул к себе — то ли танго, то ли танец совсем иного рода. Он хотел меня. Я хотела его. Соршам повезло. Как обычно. Они не хотели смотреть, но желали обонять. Оставаться в пределах распространения запаха. Обожают феромоны, которые я выделяю. Я не возражала. Черт возьми, почему бы нет? Для них это единственное подобие секса на нашей планете.

Всегда можно отыскать извинение тому, что собираешься совершить. У множества людей феромоны берут верх над здравым смыслом. Бедро к бедру, губы к губам, касаясь всеми местами, где изгибы наших тел вписывались друг в друга, мы добрели до мокрого спального мешка О’Каллана, повалились на него и оторвали последние пуговицы, спеша добраться до обнаженной плоти. Исступленную потребность усиливало отраженное желание соршей.

Это, конечно, была не любовь. Просто животное насыщение.

Дождь смыл запахи Джонса. Пока солнце вытягивало сырость из нашей одежды, Харк послал Йхсса в каньон, проверить, нельзя ли взять след. К тому времени как тот вернулся, мы уже собрались, причем О’Каллан просто лучился довольством, как и я сама.

Йхсс покачал длинной головой: вполне человеческий жест, который по какой-то причине обожают сорши.

— Ничего нет. Идти дальше?

О’Каллан уже распознавал язык знаков.

— Есть ли место, где Джонс может выбраться из каньона?

— Несколько, — ответила я, выслушав сорша. — Зависит от того, насколько хорошо он знает местность.

Он задумчиво оглядел стены каньона.

— А какой самый легкий маршрут для того, кто не знает местность?

— Следовать по каньону до озера Пауэлл, а потом нанять лодку.

О’Каллан положил руку на кобуру.

— Далеко до озера?

— Мы можем добраться туда во второй половине дня, но предупреждаю, задача не из легких.

— Это далеко?

Я спросила Харка. О’Каллан понял ответ.

— Если всего полдня, тогда идем. Мне нужен этот парень.

Он погладил ствол винтовки.

Харк протянул морду к О’Каллану.

— Теперь в нем есть страх.

Вода журчала в русле ручья, воздух был пропитан запахом мокрой полыни, когда мы направились вниз по каньону. Харк двигался впереди, а Йхсс и Сен то и дело взлетали на стенки каньона, пытаясь уловить запах.

Судя по развороту плеч, О’Каллан был предельно напряжен. До сих пор он вел себя так, словно террорист, за которым мы охотились, не имел оружия. Теперь сам охотник не снимал руку с револьвера. Свет играл на стволе винтовки. И это меня нервировало. Почему сейчас? Почему не с самого начала? Джонс мог сделать круг, вернуться и устроить засаду, а О’Каллан не настолько хорошо знал соршей, чтобы надеяться на их реакцию.

Мои разыгравшиеся гормоны подстрекали меня поверить ему. Стоит сблизиться с мужчиной, и невольно думаешь о нем лучше. Но я по-прежнему не могла понять своего спутника. Почему Безопасность посылает штабиста охотиться за каким-то преступником? Почему не вооруженный отряд? Почему одного? Объяснения О’Каллана, что нужно действовать тихо, чтобы не волновать туристов, не выдерживали никакой критики. Если в этой истерзанной солнцем глуши и бродили какие-то кретины, то они здорово умели прятаться.

Допустим, Джонс действительно контрабандист. Значит, должен иметь базы, сообщников, доступ к спутниковой связи и средства передвижения. Может, кровь навахо тянула его в это захолустье, но О’Каллан почему-то считает, что Джонс не знает местности… Вопросы накапливались, и мне становилось все более неуютно. Зато нравилось иметь паспорта Диархии.

Мы поели на ходу. Кое-как прожевали высококалорийные галеты и запили водой из фляжек. Цвет стенок каньона из грязно-желтого стал грязно-серым, но, несмотря на попадавшиеся ручьи, растительность по-прежнему была скудной. Жара испаряла пот, прежде чем он успевал охладить кожу. Сорши перепрыгивали из одного клочка тени в другой. Вороны взлетали на восходящих потоках теплого воздуха, ерошившего перья. Хриплое карканье тревожило тишину.

Трудно постоянно оставаться настороже, когда идешь по земле, где всего на два градуса прохладнее, чем в аду. Когда Харк внезапно вынырнул передо мной, я подскочила, словно испуганный кролик.

— Добыча близко.

Я несколько раз глубоко вздохнула, чтобы утихомирить тревожно бьющееся сердце.

— Где?

— Что случилось? — вмешался О’Каллан.

Поскольку то, что близко для соршей, может означать день ходьбы для меня, я настояла, чтобы они выучили наши меры длины.

— Меныие/болыие три мили, — сообщил Харк. В руке О’Каллана блеснуло стекло.

— Около трех миль? — переспросил он.

В его ладони лежал мой словарь жестов. Я напряглась. Он положил руку мне на плечо и заглянул в глаза.

— Мне это нужно, Соня. Если мы хотим достать Джонса, я должен уметь говорить с твоими друзьями.

Я смотрела на него, пока он не убрал руку.

— Ты мог бы спросить у меня разрешения.

— Да. Извини.

Чертовски скупой ответ… Но у меня не было времени докапываться до истины, спорить и что-то доказывать. Если верить Харку, Джонс скрывался в природной нише на северном берегу, как раз в том месте, где озеро Пауэлл питала болотная вода. Он не заметит нас, пока мы не окажемся на расстоянии выстрела. Но стоит нам очутиться на линии огня, как Джонс легко разглядит нас: на этих ста ярдах каменистой бесплодной почвы не было ни одной травинки, ни единого кустика.

— Не хочу, чтобы сорши пострадали, — сказал О’Каллан.

Если сорш решит прыгнуть, он покроет эту сотню ярдов в кратчайшую долю мгновения, но странная охота О’Каллана казалась мне все более загадочной. Впрочем, я не протестовала. Пусть делает, что хочет.

Харк наблюдал за мной. В оранжевых глазах переливалось сомнение. Гребень чуть приподнят.

— Ты веришь, женщина?

— Не слишком, воин. Держись начеку.

Пауэлл — мертвое озеро. Вонь едва не сбивала с ног. Вздутые трупы коров и оленей болтались в затхлой воде, обтекавшей Темный каньон в двух милях от самого озера. Ни тростника, ни лягушек, ни тамариска, даже вороны отказывались от падали, забившей берег. Я слышала, что когда-то озеро Пауэлл было красивым, но теперь превратилось в сточную канаву, смрадную и грязную. Впрочем, это не отпугивало желающих покататься на лодке.

Сдерживая рвотные спазмы, мы с О’Калланом приблизились к соршам, собравшимся под большим валуном на изгибе каньона. Сен растянулся на песке.

— Смотри.

Проследив за направлением когтя Сена, я увидела вход в пещерку, где прятался Джонс.

— Глупый. Нет второго выхода.

На полу пещеры было достаточно камней, чтобы скрыть Джонса, но если сорши утверждали, что он там, значит, так оно и есть. Я взглянула на О’Каллана.

— Ну? Как вы хотите это сделать?

О’Каллан больше не улыбался. Всякое подобие обаяния или дружелюбия сползло с него, как вторая кожа. Уловив запах исходящих от него феромонов, Харк резко повернул голову, встопорщил гребень и издал долгое тихое шипение, обнажив смертоносные клыки.

— Я дам ему один шанс, — решил О’Каллан. Он снял винтовку, пристроил ее на валуне и выпалил три раза, отбивая осколки от каменного края каньона.

— Джонс! Это служба безопасности. Бросай оружие и выходи!

В ответ — тишина.

О’Каллан выстрелил еще раз.

— Вылезай, сукин сын! Если мне придется выкурить тебя оттуда, считай себя мертвецом!

Ничего правдивее я от него не слышала.

У входа появилась темная фигура. Руки высоко подняты.

— Я безоружен.

Но О’Каллан не подумал расслабиться.

— Шагай медленно. И держи руки так, чтобы я их видел.

Он обернулся ко мне.

— Пошли за ним соршей.

Сорши не спускали глаз с О’Каллана. Я щелкнула языком, чтобы привлечь их внимание, и просигналила:

— Идите. Брать живым.

— Что-то не так, — ответил Харк.

Джонс, ковыляя и спотыкаясь, брел по камням. Жаркое марево превращало его в некое подобие чучела, по недоразумению научившееся ходить.

— Вперед. Сейчас!

Они заструились по скалам, словно зеленоватая вода. При виде соршей Джонс застыл. Сдавленный крик пронзил раскаленный воздух. Йхсс и Сен схватили его за руки, словно распяв между собой тело Джонса. Харк коснулся лапой его груди. На грязной голубой рубашке показались пять ярких капелек крови. Воин заклеймил свою добычу. Харк издал пронзительный победный клич, скорее для порядка, чем торжествуя… Сен и Йхсс молчали.

И были правы. Все прошло слишком легко. Теперь, когда между нами осталось не более пятидесяти ярдов, в поле зрения оказался испуганный, помятый, сломленный человечек. Городские кожаные туфли протерты до дыр, ремень туго затянут на впалом от голода животе. Изнеженное тело. Тело человека, привыкшего целыми днями просиживать в кресле. Он явно зарабатывал на жизнь не торговлей оружием. Вместо лица — побелевшая маска страха, глаза перебегают с одного сорша на другого. Он издавал негромкий унылый вой, очевидно, потеряв всякое представление о происходящем.

Если это террорист, то я Мэрилин Монро.

— Какого черта тут творится? — набросилась я на О’Каллана.

О’Каллан наконец расслабился. Но винтовки не опустил.

— Я выполнил свою миссию. С вашей помощью.

— Вот это все — миссия?!

Я сделала соршам знак оставаться на месте.

— Может, перестанешь наконец врать? Кто такой Джонс? Почему мы охотимся на него? Никакой он не террорист.

О’Каллан чуть наклонил голову. Губы раздвинулись в беззвучном смехе.

— Тут ты права. Небольшие неприятности с налоговой службой, и у него появился выбор: тюрьма или согласие сотрудничать. Он идеально подходит для опыта. Настоящая лабораторная крыса, если угодно. Что ж, свою роль он сыграл.

И О’Каллан, подняв винтовку, хладнокровно послал Джонсу пулю в сердце. Едва тело несчастного обмякло в лапах соршей, те мгновенно оцепенели. Совсем как ящерицы. Харк, находившийся как раз посредине между нами и соршами, тоже замер. Гребень опущен, язык подрагивает.

— Ублюдок! Поганый кусок дерьма!

О’Каллан по-прежнему целился в соршей. Торжествующая улыбка превратилась в кривую.

— Просто выполняю свою работу, Соня. Ты этого еще не поняла?

Поняла, и дьявол бы побрал меня, идиотку, за то, что не сообразила раньше.

— Тебе нужны сорши.

Он кивнул.

— Вы, тренеры этих тварей, просто мины замедленного действия. Министерство нуждается в охотничьих способностях соршей, но мы сами желаем их контролировать. Создадим феромоны в лабораториях. А я уже научился управлять соршами!

Сосредоточенность соршей казалась зловещей. Их словно окружала насыщенная электричеством аура, всегда предшествующая насилию. Кончик длинного хвоста Харка выжидающе дернулся.

— Ты никогда не доставишь их обратно без меня. Попробуй отвернуться, и они прикончат тебя так быстро, что не успеешь и глазом моргнуть.

— Ты, похоже, считаешь меня дураком?

Кривая улыбка исчезла.

— «Прыгун» будет здесь через час после моего сигнала. Клетки, транквилизаторы. Думаю, мы вполне справимся.

— Но зачем весь это спектакль? Почему бы просто не спросить меня? На этой планете десятки подобных существ! Почему именно моя команда?

— Министерство должно было видеть их в действии. Понять, как ты это проделываешь.

Не выпуская из руки винтовки, он вытащил из рюкзака прибор спутниковой связи.

— Прости, но ты, милая, должна смириться с мыслью, что это больше не твоя команда.

— Черта с два!

Я бросилась на него, но он прицелился. Я застыла. Черная дырочка ствола казалась огромной, как сама смерть.

Он так ничего и не понял. Харк был в десяти ярдах, а Сен и Йхсс — еще дальше. О’Каллан чувствовал себя в полной безопасности. Оружие при нем. Палец на курке.

Едва запах моего страха достиг его ноздрей-щелочек, Харк пришел в движение.

Знаменитый сорианский прыжок, сбивший с ног О’Каллана. Огромная зеленая пружина, вырвавшаяся на волю. Винтовка покатилась по песку, из разорванной сонной артерии хлынула кровь. Харк придавил О’Каллана к земле чешуйчатым коленом, подоспевшие Сен и Йхсс вцепились в раскинутые руки. Лицо О’Каллана побелело, как простыня. Губы шевелились, но язык уже не слушался. Ярко-красная кровь пульсировала и пузырилась. Тонкий язык Харка мелькнул в дюйме от растущего алого озерка в ямке между ключицами. Все трое выжидающе смотрели на меня, дрожа от нетерпения.

— Х-х-хорошо? — прошипел Харк.

Может, мне не стоило позволять им убивать и есть О’Каллана. Потом я часто думала, что подала соршам дурной пример, хотя, по правде говоря, они и без того считали всех людей, кроме меня, законной добычей. Но в тот момент это казалось единственно правильным. Мне хотелось бы жалеть о содеянном. Я не смотрела и пыталась не слышать того, что происходит за спиной. Молча вырыла неглубокую ямку в песке и похоронила тело Джонса, если его действительно так звали. У бедняги не было ни удостоверения личности, ни бумажника, полного кредитных чипов, ни друзей, ни семьи. Несчастная лабораторная крыса… понимал ли он сам, почему умирает?

Мы взяли снаряжение и оружие О’Каллана, а то, что осталось от его скелета, выбросили в узкий каньон и вернулись на базу Кагалия. Старуха-рейнджер не спросила, что случилось с О’Калланом, только с мрачной улыбкой наблюдала, как я топчу ногами его прибор спутниковой связи и таскаю в микроавтобус небогатые припасы.

Но на прощание она пожала мне руку.

Полагаю, у нас осталось дня два, пока в министерстве промышленности не всполошатся я не начнут искать О’Каллана. Когда они найдут его останки, увидят следы зубов на костях, то поймут, что им полакомился не кугуар и не койот. Кроме паспортов Диархии у нас осталось достаточно денег, чтобы исчезнуть с этой планеты, прежде чем кто-то начнет задавать неуместные вопросы. Думаю, пора снова брать контракты на охотничьи экспедиции. Это то, что мы делаем лучше всего, то, что жизненно необходимо соршам. Ну а мне не помешает увидеть кое-какие укромные уголки нашей галактики.

ВИДЕОДРОМ

Кир Булычёв
ПРОПАВШИЙ БЕЗ ВЕСТИ

Когда собрание пенсионеров, посвященное плачевной судьбе северных рек и реки Гусь в частности, закончилось, Удалов одним из первых вышел на улицу и замер, глубоко вдыхая морозный воздух, чтобы очистить легкие от табачной скверны. Удалов сам не курил, но когда дымили вокруг, отравлялся не хуже курильщиков.

Постояв минут пять и попрощавшись со знакомыми, что вышли следом, Удалов не спеша побрел к дому, любуясь блеском чистого молодого снега, четкостью зимних красок и ощущая щеками благодать декабрьского морозца. Удалову стало грустно, потому что человек предназначен ежедневно наслаждаться природой, которая дарит столько чувств и картин, а ведь в сутолоке жизни ты этой природы не замечаешь, торопишь, гонишь месяц за месяцем, квартал за кварталом, словно впереди вечность. А впереди лишь пенсия за декабрь. Сказал же японский поэт:

— Корнелий Иванович, — послышался сзади ласковый голос.

Удалов резко обернулся, недовольный вмешательством в мир его личных мыслей.

Его догнали мужчина в дубленке и шляпе и женщина в дубленке и без головного убора. Лица у них были приятные, но какие-то стертые, как у агентов внешнего наблюдения.

— Я вас слушаю, — сухо произнес Удалов.

— Уделите нам три минуты, — сказал мужчина, а женщина улыбнулась, но ее большие карие глаза остались печальными.

Удалов посмотрел на часы.

— Может, присядем? — предложил мужчина, указывая на пустую скамеечку у церкви Параскевы Пятницы.

Скамейка была очищена от снега.

— Корнелий Иванович, — сказал мужчина, когда они уселись, разрешите обратиться к вам с необычной просьбой почти детективного свойства.

— Ошиблись адресом! — отрезал Удалов, глядя на женщину. Ее высокая изысканная прическа, как у королевы Марии Антуанетты, кончившей жизнь под ножом гильотины, не гармонировала с простым, грустным обликом.

— Это парик, — усмехнулась женщина, угадав мысли Удалова. — Не обращайте внимания.

— Не буду, — пообещал Удалов. — Ну ладно, что у вас, граждане?

События последних лет поставили Удалова, как и многих иных немолодых жителей Великого Гусляра, в сложное положение. Обращение к посторонним со словом «товарищ» указывало на твой леворадикальный консерватизм, слово «господин» далеко не всем нравилось, южане смело именовали всех «мужчинами» и «женщинами»… Удалов предпочитал нейтральное — «гражданин».

— Мы родом не с Земли, — сказал мужчина.

— Пришельцы из космоса?

— Вы очень прозорливый человек, Корнелий Иванович, — похвалила его женщина в парике.

— А мы никого в городе не знаем, — добавил мужчина.

— Вы, Корнелий Иванович, — продолжала женщина, — известны далеко за пределами Земли своими деяниями и выступлениями в пользу галактического сотрудничества.

— На моем месте…

— Ах, оставьте, Корнелий Иванович! — рассердилась женщина.

— На вашем месте почти каждый убежал бы от нас за десять кварталов.

— Мы вам заранее благодарны, — сказал мужчина. — За то, что вы забыли о своих делах и заботах ради галактической дружбы.

Удалову было приятно слушать такие слова.

Солнце искрилось в снежинках. На снегу лежали синие тени.

— Не будем терять время, — строго сказал Удалов.

Пришельцы переглянулись, мужчина едва заметно кивнул. Женщина опустила веки.

— Несколько месяцев назад, — начал мужчина, — в районе Великого Гусляра потерпел аварию космический корабль. На борту этого корабля находился один человек — исследователь, ученый, большой талант…

— И близкий мне мужчина, — добавила грустная женщина.

Удалову захотелось сказать женщине что-нибудь сочувственное.

— Зачем в парике ходите? — спросил он. — Вам без парика значительно больше идет.

— Вы уж нас извините, — вздохнула женщина, — но у нас волосы не растут.

Мужчина приподнял шляпу и показал Удалову голый череп. По сравнению с мужчиной Удалов мог считаться кудрявым молодцем.

Удалов ничего не сказал — у каждого народа свои проблемы. Не исключено, что у них это считается красивым.

— Сапион пропал без вести, — сказал мужчина.

— Но не погиб! — добавила женщина.

— Нет, не погиб. Он успел дать сигнал, что опустился в лесу, сообщил координаты посадки, законсервировал корабль и принял решение укрыться в ожидании помощи. Затем связь прервалась.

— Это произошло в марте, — пояснила женщина. — По нашим расчетам, здесь стояла минусовая температура, а Сапион был практически раздет. Ведь мы живем в тропическом климате.

— Может, замерз? — предположил Удалов.

Женщина нервно всхлипнула. Мужчина возразил:

— Вы ошибаетесь, землянин! Сапион в одиночку прошел метановые болота Арктура, опускался без скафандра в жерло вулкана, победил в рукопашной схватке бродячего дракона Цао…

— Бывает, — сказал Удалов. — У нас был водолаз, Семенов Павел Порфирьевич. Все моря прошел, в Тускароре побывал, «Черного принца» поднял. А вот полез в пьяном виде в реку Гусь купаться и потонул, честное слово.

Женщина снова всхлипнула.

— Откачали, — добавил Удалов. — Он потом своей смертью помер.

— Сапион в жизни не выпил ни глотка, — сказала женщина.

— Погоди, — перебил мужчина. — Гражданин Удалов не понимает, о чем речь. А речь о том, что лишь Сапион знает универсальную формулу подогрева нашей атмосферы, которую сам и вывел.

— Он не довел до конца формулу общей теории относительности, не подстриг газон перед нашей виллой, — сказала женщина.

— Если он такой редкий и бесценный специалист, зачем вы его одного в космос отпустили?

— А как же свобода личности? — спросил мужчина.

Но женщина объяснила понятнее:

— Мы повздорили. Нельзя так безответственно относиться к семье. И он улетел успокоить нервы. Это уже не в первый раз.

— Сесилия, гражданину Удалову совсем ни к чему знать о мелочах твоего быта.

— Я лучше знаю, что надо и чего не надо знать Удалову!

Надвигалась ссора между пришельцами. Удалову не хотелось быть ее свидетелем. Нежелательных свидетелей иногда ликвидируют. Это зависит от нравов на той или иной планете.

— Что же будем делать? — спросил Удалов.

— Мы в свободном поиске, — пояснил мужчина. — Столько времени прошло…

— Времени прошло немало, — согласился Удалов. — Даже непонятно, чего вы так долго собирались.

— С финансированием плохо, — ответил мужчина. — На науку всегда деньги находят в последнюю очередь.

Удалов с ним согласился. Всеобщая беда!

— Давно в наших краях? — спросил он.

— Третий день, — сказала Сесилия.

— И результатов никаких?

— Отыскали закопанный и законсервированный корабль, — ответил мужчина.

Он вынул из кармана дубленки крупный, с грушу, синий кристалл.

— Это корабль? Быть не может!

— Не старайтесь казаться глупее, чем вы есть на самом деле, — упрекнул Удалова пришелец. — Корабль спрессован до предела.

Пришелец дал Удалову посмотреть сквозь кристалл на солнце — зрелище было незабываемым.

Затем мужчина вытащил из другого кармана еще один кристалл.

— Мы и наш корабль с собой носим, — заметил он.

Он легонько стукнул кристаллом о кристалл, и над сквером разнесся тонкий хрустальный звон.

— И что же вы теперь делаете?

— Ходим, — сказал мужчина. — Присматриваемся. Вот вас отыскали.

— Следы Сапиона привели нас к городу и оборвались, — сказала Сесилия. — Слишком много тут чужих следов.

— Он где-то здесь, — сказал мужчина. — У нас теперь только одна надежда — на вас, Корнелий Иванович. Вы же в городе всех знаете, как собак облупленных.

— За расходами мы не постоим, — вмешалась женщина.

— В разумных пределах, — поправил ее мужчина, и Удалов понял: лучше и не надеяться, тогда не будет поводов для разочарования.

— Если вашей супруге что-нибудь из косметики надо, — застенчиво произнесла женщина. — Можем достать.

— Лишнее, — улыбнулся Удалов. — Материальные блага — это все суета.

Мужчина кивнул. Продвинутая цивилизация была согласна с Удаловым.

— А мысли читать умеете? — спросил Удалов.

— Только у близких людей, с их разрешения, — быстро ответила женщина, словно вопрос был ей не очень приятен.

— Разрешение — дело десятое, — признался мужчина. — Но расстояние должно быть короткое. Голова к голове.

Да, подумал Удалов. Цивилизация у них передовая, мысли читают, превращают корабли в кристаллы, а вот женские страдания остаются.

— А вы…

— Мы совершенно не отличаемся от вас, — понял его мужчина.

— Что вы перед собой видите, то мы собой и представляем. Молекула в молекулу. Панспермия.

— А бывают пришельцы другого вида, — сообщил Удалов.

Никто не стал ему возражать. Бывают так бывают.

— Значит, поможете? — женщина дотронулась до его рукава тонкими пальцами без маникюра.

— Ради галактических отношений и просто по-человечески, — ответил Удалов, — не пожалеем усилий.

— Ах, как нам вас благодарить!

— Не спешите, — отрезал Удалов. Он хотел быть объективным. — Не исключено, что ваш друг лежит на дне реки в соседнем районе, простите за откровенность.

— О нет! — ахнула женщина.

— Ну, Удалов, не ожидал я от вас, — вздохнул мужчина, а женщине он пояснил: — Он имеет в виду худший вариант.

Женщина потянулась к Удалову, словно хотела поцеловать его в щеку, но Удалов смутился, отодвинулся и сказал:

— Значит, встречаемся завтра на этом месте в шестнадцать ноль-ноль.

Он чуть было не предложил пароль, но потом сообразил, что знает пришельцев в лицо.

Мужчина и женщина долго смотрели вслед пожилому человеку с круглым невыразительным лицом; в его руках находилась судьба их друга и большого ученого, возвращения которого с нетерпением ожидала вся планета.

Сначала Удалов пошел к себе в стройконтору. Несмотря на пенсионный возраст, он часто заходил сюда, помогал советом, а то и делом. Даже имел должность — консультант. На общественных началах, конечно. Стол Удалову поставили в бухгалтерии.

Именно отсюда, со своей стройконторы Удалов решил начать поиски. А что, не хуже любого другого начала.

Правда, в конторе спрятать пришельца нелегко, потому что Удалов там со всеми знаком, многим давал путевку в жизнь. Но следует искать то, чего раньше не было, а теперь есть, и весьма странное…

Удалов вошел в дверь, которую открывал много тысяч раз. Только теперь она была покрашена и сбоку висела новая вывеска: АКЦИОНЕРНОЕ ОБЩЕСТВО ОО «ГУСЛЯРКИРПИЧ»

Два нуля относились не к сантехнике, как полагали шутники, а указывали на ограниченную ответственность нового директора Баламутяна. Но об этом — особый разговор, в другое время и в другом месте.

— Корнелий Иванович, — сказала Даша из планового отдела. — Новый год на носу.

Даша была женщина сочная, упругая, многие из молодых сотрудников и прорабов пытались ее щипать, да пальцы обламывали. Ее упругость была сродни резиновой дубинке.

Удалов согласился.

— Тогда я вас, Корнелий Иванович, немного отвлеку от мыслей.

Может ли она скрывать в себе пришельца, задал себе вопрос Удалов. И сам себе ответил отказом, потому что учился с ее отцом в одном классе.

Даша постучала в стенку, оттуда послышалось шевеление и голоса.

Затем дверь распахнулась, и вошел Дед Мороз в синем сатиновом халате, ватной бороде до пояса и в зимней шапке с красным верхом, под цвет картонного носа. Под его рукой в комнату проскользнула Снегурочка в маске, в серебристом платье, отороченном ватой, и с гитарой. Сняв варежки, Снегурочка стала играть и петь песню про Арлекино. Дед Мороз сунул руку в мешок, пошуровал там и вытащил два пакета.

— Дорогой вы наш человек, Корнелий Иванович, — произнес он знакомым, но искаженным ватными усами голосом. — Общественность и лично все сотрудники родной вам и даже созданной вами стройконторы, а ныне организации «Гусляркирпич» горячо поздравляют вас и ваше семейство с наступающим Новым годом, Рождеством, а заодно новым веком и даже тысячелетием. Примите подарки для вашей супруги Ксении и внука Максимки.

Оказывается, в бухгалтерию уже набилось человек двадцать — весь состав ОО. Все стали хлопать в ладоши.

Потом замолчали, потому что Корнелию Ивановичу было положено принять подарки и ответить краткой речью.

Хоть до Нового года оставалось еще две недели, но сотрудники понимали, что Удалов — пенсионер: захочет — придет, а захочет — отправится на Канары или на Сатурн. Как-никак — городская знаменитость.

Но Удалов молчал, тянул время.

Его одолевали подозрения.

Чем дольше он смотрел на ряженых, тем больше екало сердце и сосало под ложечкой.

Кто она, эта Снегурочка? Кто этот Дед Мороз? Зачем они пришли в масках?

Подавшись вперед, словно для того, чтобы взять подарки, Удалов быстрым движением рванул на себя маску Снегурочки. Завязки лопнули, маска оказалась в руке Корнелия Ивановича. Снегурочка воскликнула:

— Ах, тебя!

Удалов узнал плановика Сикоморскую, которая в будущем году должна уйти на пенсию. Смутившись, но не в силах остановить движение, Удалов потянул за нос Деда Мороза. Нос хрустнул и сплющился. Под ним обнаружился другой нос, поменьше и покраснее. Веденеевский нос, Александра Семеновича, зама по кадрам.

Сослуживцы смешались, церемония была скомкана. Удалов сердился на себя за невыдержанность. Вместо того, чтобы думать головой, он обратился к физическим действиям. Так пришельца не найдешь…

Потом, когда все помирились и обратили инцидент в недоразумение, Удалов вышел в коридор, где курили Веденеев с Тёмой.

— Жаль, я тебе нос сломал, — сказал Удалов.

А Тёма между тем продолжал свой рассказ:

— Работает этот мастер у моего тестя. Утром пришел, бутылку кефира принял, днем булочку и пакет ряженки. Вечером — стакан молока.

Веденеев посмеялся и спросил:

— Беженец?

— Нет, воронежский. А как красит! Будто иностранец. Качество

— Южная Корея или даже Австрия!

Тик-так! — щелкнуло в удаловской голове. Странный маляр, из Воронежа, не пьет ничего, кроме молочных продуктов.

— Какой он из себя? — спросил Удалов. — В парике?

— Лысый, — согласился Тёма. — Вроде вас, Корнелий Иванович.

— Как его увидеть?

— Легче легкого. Завтра у него с моей сестрой свадьба. Три года ухаживал…

— Три года?

И Корнелий ушел. А вслед ему донеслось:

— Стареет наш Удалов. Заговариваться начал, руки распускает.

Корнелий Иванович брел по улице. Стемнело рано, в синих сумерках окна желтыми квадратами лежали на снегу.

У входа в гастроном приезжий из южных краев нищий в ватнике просил денег для срочной операции на сердце.

Подавали редко, в основном молодежь.

Удалов зашел в магазин, купил две бутылки кефира по указанию Ксении, а когда выходил, его осенило: вот так может скрываться пришелец!

Он остановился и стал смотреть на нищего.

Нищий тоже смотрел на Удалова, даже перестал просить на сердце.

— Чего тебе, папаша? — спросил он.

— Сними парик! — приказал Удалов.

Тут пришелец и попался.

— Не сниму, — сказал он.

Свободной рукой Удалов схватил мужичка за шапку.

Но ничего не вышло. Хоть шапка и слетела, волосы не поддались. Зато нищий как следует врезал Удалову. Так, что тот отлетел в сугроб. И, как назло, не было свидетелей.

Удалов лежал в сугробе.

Кто-то вышел из гастронома, и нищий принялся громко просить денег на срочную операцию.

Удалов поднялся и собрал со снега бутылки, которые не разбились.

Ему не везло.

Пришельцы ускользали. Но ведь где-то таится тот самый, единственный, такой необходимый родной планете и родной супруге.

Удалов шел по улице медленно, снежок поскрипывал под сапогами фирмы «Саламандер». На стене дома была приклеена бумажка: ЦЕЛИТЕЛЬ БЕЛОЙ И ЧЕРНОЙ МАГИИ ШАХ-АББАС ПЕТРЕНКО.

ПРИВОРОТЫ И ОТВОРОТЫ НА ДВЕСТИ ПРОЦЕНТОВ.

Вот он! — сказал себе Удалов. Он прибыл в наш город, встретил женщину, влюбился в нее, а так как без документов не может устроиться на работу, то занимается всякой ерундой, а домой не хочет.

Удалов пошел по указанному адресу.

Загадка разрешилась проще простого.

Приемная целителя находилась на первом этаже барачного типа двухэтажки.

— Кто последний? — спросил Удалов.

В коридоре стояло три стула. Два пустых, на третьем сидела заплаканная девушка подросткового возраста.

Она ничего не ответила Удалову.

— Я без очереди, — сказал Удалов. — Мне по личному вопросу.

— У вас приворот или отворот? — спросила девушка.

— А в чем дело?

— Привороты до двух часов, а сейчас остались только отвороты. Там моя мама папу от алкоголизма отвращает.

Удалов распахнул дверь.

По одну сторону школьного письменного стола сидела миловидная женщина в пуховом платке, по другую — старый знакомый Удалова провизор Савич.

— Это ты! — воскликнул Удалов.

— А ты мог бы прожить на мою зарплату? — агрессивно откликнулся Савич.

— Не отвлекайтесь, мужчина, — потребовала женщина. — А то опять не подействует.

За Удаловым захлопнулась дверь.

Не везет.

На площади возле гостиницы переминались с ноги на ногу знакомые Удалову пришельцы.

Он развел руками.

Они поняли и пригорюнились.

Удалов предложил им бутылку кефира, может, с валютой плохо?

Нет, с валютой у них оказалось хорошо, но кефир они взяли, побаловаться перед сном.

— Вы не печальтесь, — сказал Удалов. — Не сегодня — завтра мы его выследим. Если он в Гусляре, то выследим.

— Он здесь, — сказал мужчина. — Приборы показывают, что здесь. Только конкретнее определить не могут.

Они зашли в вестибюль гостиницы. Там стоял столик, за которым желающие могли выпить пива. Удалов угостил пришельцев. Пришельцы дали ему описание пропавшего без вести гения. А то трудно без примет. И даже жалко, что раньше не дали.

Итак, изобретатель был лысым мужчиной средних лет, с карими глазами и рыжими усами. На правой руке у него большая черная родинка, как раз выше локтя. На ноге шрам в виде полумесяца, полученный при катании на горных лыжах. Бровь рассечена во время ответственного эксперимента.

Удалов стал расспрашивать пришельцев об их политической жизни, выпили еще по пиву…

Домой Удалов пришел в двенадцатом часу, навеселе и очень обиженный на пришельцев. Пить-то они пили, но ни в одном глазу и даже не улыбнулись ни разу. Все их мысли были заняты выполнением задачи. Даже жена пропавшего ученого все больше рассуждала о дисциплине.

Когда Ксения стала помогать пьяненькому мужу раздеться, он жаловался:

— Ты представляешь, они мне сказали, что этого самого пришельца тут же отправят в лабораторию, потому что только работа может обрадовать человека. А пиво за мои деньги пили.

— Тебе бы только выпить, — отвечала злая Ксения. — За свои, за чужие, пусть мы с голоду все подохнем, только бы полялякать.

— Они считают, что смысл жизни в труде на благо родины, — сказал Удалов, не сопротивляясь. — А лучший отдых — это перемена занятия. Сами они, понимаешь, переживают, что недостаточно трудятся. Вот я спать пошел, а они сейчас будут очередные теоремы разгадывать. А она, понимаешь, такая привлекательная женщина, но совершенно не думает о себе, даже губы не красит.

— Так я и знала! — Ксения всплеснула руками. — Никакие это не пришельцы, а одна пришелка! А ну, дай мне номер ее апартаментов, я ей глаза инопланетные выцарапаю.

— Этого не рекомендуется… — вяло произнес Удалов и задремал.

Когда Удалов проснулся на следующий день, было уже ближе к полудню, чем к рассвету. Но низкие сизые тучи мчались с Северного полюса к Южному, и потому сумерки сохранялись.

В голове шумело и позвякивало.

Удалов побрел на кухню.

На столе стояла тарелка с остывшей кашей и записка от Ксении:

Питайся по ристоранам, туда тебе и дорога.

И как ты с такой грамотностью восемь классов закончила? — вздохнул Удалов и попытался припомнить события прошедшего дня.

Вспомнил и поморщился.

Так вот, помогаешь космической дружбе, ведешь себя бескорыстно, а дома сердятся.

Ну что ж, пора идти на поиски пришельца.

На улице сыпал сухой снежок, ветер забирался внутрь дубленки.

Куда идти? Где искать?

Ноги привели Удалова в парк.

В парке, конечно, никого не было. Только вороны делили старый ботинок, таская его за шнурки, где-то гавкали собаки, да бомж тащил сумку с пустыми бутылками.

Удалов пригляделся было к бомжу, но узнал его — он уж лет десять бутылки собирает, дачу построил.

Серый помоечный кот промчался по дорожке, за ним пробежал пес, тоже бездомный, но веселый. Рыжий, кареглазый, на передней лапе черное пятно, на задней — длинный шрам в виде полумесяца.

О чем это говорило?

Ни о чем.

Нет, говорило!

Удалов пошел за собакой.

— Песик! — закричал он. — Пойди сюда!

Но пес уже умчался.

Удалов свистнул ему вслед.

Да ну, просто глупое совпадение.

Собаку Удалов догнал у реки. Пес сидел на берегу и смотрел на заснеженные дали.

— Любуетесь? — спросил Удалов.

Не оборачиваясь, пес кивнул.

— Чего ж вы так, — сказал Удалов. — Люди из-за вас оторвались от созидательных дел, на вас рассчитывают, родина ждет. Разве можно так деградировать? Даже не понимаю, как вам удалось? Неужели вы и это изобрели?

Пес смотрел на Удалова, склонив направо голову, и улыбался.

— Будем возвращаться, или как? — спросил Удалов.

Пес не ответил.

— Супруга ваша беспокоится, через всю галактику примчалась, чтобы вас вернуть в лоно.

Пес подошел к Удалову, запрокинул голову и тявкнул. Так весело и просто, что Удалов все понял.

А пес увидел кота и с заливистым лаем помчался вслед.

Удалов не стал рассказывать пришельцам о встрече в парке. □

А. Дж. Остин
ОТКРЫТКА

— Открыточку, мистер?

Он постарался сделать вид, что не слышит эту крошечную старушку. Ветер усилился, стал еще более сырым и холодным. В левой руке был портфель, правой он плотнее запахнул воротник пальто, защищаясь от пронизывающего ветра необычно сурового декабря.

— Открыточку? Прелестные виды, мистер. Всего десять центов.

«Господи, отстала бы уж, — подумал он. — Неужели непонятно: я не обращаю на нее ни малейшего внимания. Черт, ну почему именно в дождь такси не дозовешься?»

— Всего десять центов, мистер, — она нерешительно потянулась к рукаву его дорогого пальто, и он резко отдернул руку.

— Не трогайте… — начал было он и посмотрел на старушку — впервые. Как он и ожидал, вида она была жалкого, но при этом старалась сохранить достоинство, что заставило его запнуться и заговорить с ней иначе.

— Открыточку? — снова спросила она, протягивая пачку сувениров, чуть ли не в дюйм толщиной. Хотя карточки были завернуты в газету, от непогоды это их явно не спасло.

— Э… да, — сказал он наконец, рассудив, что если купит один из этих идиотских сувениров, то старуха, быть может, отстанет и привяжется к кому-нибудь другому. Зажав портфель под мышкой, он осторожно взял пачку, стараясь не дотронуться до старушки, дабы не входить в соприкосновение с этими людьми. Торопливо скользнув по открыткам глазами, почти не глядя, он вытащил одну из середины.

— Вот эту, — он сунул карточку во внутренний карман пальто и полез за мелочью. Руки были влажные, что затрудняло задачу; дело шло медленнее, чем хотелось бы. Наконец он нашел монету в двадцать пять центов и протянул ей.

— Такси! — Он метнулся к краю тротуара, сознавая, что для него важнее оказаться подальше от старушки, нежели действительно остановить такси, показавшееся из-за угла. Неважно, увидел его водитель или услышал, но заиндевелая машина резко затормозила.

— Юнион-сквер, — буркнул он, плюхнувшись на сиденье. Но, закрывая дверцу, обескураженно увидел, что старушка опять оказалась рядом.

— Они по десять центов, мистер, — сказала она. — Возьмите сдачу.

— Все в порядке, оставьте себе. Пожалуйста, я спешу.

— Но, мистер, я…

— Оставьте, в самом деле. — Он лучезарно улыбнулся, глядя, как грязные пальцы крепко сжали монетку. Старушка отступила, на ее лице тоже появилась улыбка.

— Спасибо, сэр. Благослови вас Бог.

Он захлопнул дверцу и велел шоферу ехать, а она все стояла на краю тротуара. А когда он оглянулся, то сквозь залитое дождем заднее стекло ему показалось, что старушка помахала рукой. Но он не был уверен, все расплывалось.

«Как трогательно», — подумал он, не чертыхнулся, а просто подумал: буквальная констатация факта.

«Привет с Ниагарского водопада!» — ярко-красными буквами было написано на кусочке картона. Обыкновенная открытка, такие продаются в любой сувенирной лавочке для туристов. На обратной стороне, предназначенной для адреса и сообщений, он прочел подпись: «Вид с Гоат Айленд. Самая высокая точка острова, лучшее место для обозрения чудесного великолепия обоих водопадов — и американского, и канадского».

Если уж здесь так гнусно, то на водопадах в эту пору должно быть совсем отвратительно. Воздух постоянно насыщен водяной пылью, пронизывающий холод, — но в то же время не настолько морозно, чтобы вода застыла красивыми ледяными каскадами. Тому, кто сейчас рядом с водопадом, не позавидуешь.

«Не представляю, как Дуг живет там все эти годы, — подумал он.

— Интересно, как у него дела? — Он взглянул на часы и взял телефон.

— Почему бы и нет? До половины десятого еще есть время».

— Кара, соедини меня, будь добра.

— Да, мистер Маккей. — Легкая пауза. — Давайте.

— Загляни в мой «Ролодекс» и посмотри, сохранилась ли у нас карточка Дугласа Харпера. Если нет на «X», то ищи Карри и Глассмана в Буффало.

— Да, сэр. Одну минутку.

Он отложил телефон и повернулся на плюшевом сиденье. Изморось перешла в сильный хлещущий дождь, вдоль Парк-авеню теснились автомобили — сорока этажами ниже его кабинета. Их фары мерцали, словно рождественская гирлянда.

Сзади тихо запищал телефон.

— Мистер Маккей? Мистер Харпер на пятой линии.

— Спасибо, Кара. — Он быстро нажал мигающую кнопку. — Дуг? Привет. Эд Маккей из Нью-Йорка.

— Эдди? Господи, сколько лет, сколько зим! Не меньше пяти. Как живешь, черт возьми?

— В данный момент мерзну, а вообще-то грех жаловаться. А ты как?

— Дела идут отлично. Если твоя секретарша не сказала, она сюда дозвонилась по телефону «Карри, Глассман и Харпер». Мы снова расширили фирму — только в этом году прибавилось полдюжины филиалов… Ну, а как Бонни, как детишки?

— Отлично, у них все хорошо. Джимми стал выше меня, играет в баскетбол в университетской сборной. А Донна — пока за юниоров, круглая отличница, тоже уже студентка.

— Прими поздравления. Похоже, они и впрямь молодцы. Я слышу в твоем голосе законную гордость.

Телефон пискнул.

— Черт! Можешь минутку подождать?

— Конечно, какой вопрос.

Он быстро нажал кнопку, отвечая на внутренний вызов.

— Да?

— Прошу прощения, мистер Маккей, но мистер Нокс сказал, что ему необходимо видеть вас наверху еще до девяти тридцати.

— Хорошо, спасибо, Кара. — Он снова обратился к приятелю. — Дуг? Послушай, мне стыдно вот так убегать, но…

— Все тот же Эдди-торопыга, — засмеялся Харпер. — Вечно спешишь. Что же удивляться спортивным успехам Джимми?.. Позволь спросить тебя, пока ты не слинял: ты по-прежнему большая шишка в этой своей страховой компании?

— Да. А что?

— Ну, я уже сказал, что мы здесь довольно быстро расширяемся, и со старой клиентурой работать чертовски невыгодно. Надо что-то менять, я должен принять какое-то решение. Вы заинтересованы работать с нами?

— Конечно.

— Отлично! Не буду тебя задерживать, позже обсудим без спешки. Переключи на секретаршу, попрошу ее записать меня на такое время, когда мы сможем поговорить немножко дольше двух минут.

— Переключаю, Дуг. Я тебе звякну.

— Счастливо. Рад, что ты позвонил, Эдди.

Маккей отсутствующим взглядом посмотрел на открытку. «Привет с Ниагарского водопада!»

— Я тоже рад.

— Открыточку, мистер?

Она как будто ждала, когда он выйдет из лифта. Эд Маккей окинул взглядом вестибюль в поисках охранника, но тот куда-то исчез. После шести всегдашний поток народа, выходящего из здания, превратился в ручеек.

Она, как и утром, протянула ему пачку открыток, и Маккей отметил, что пачка стала толще и в газету не завернута — под крышей заворачивать ее не было надобности.

— Прекрасные виды, всего десять… — она замолчала на полуслове, узнав его. — О, сэр, это вы. Я так и знала, что еще раз вас увижу. Сейчас у меня гораздо больше открыток, утром они в основном были в пальто, чтоб не намокли. Смотрите, вот они все, теперь вам есть из чего выбрать. Постойте-постойте. Кажется, у меня есть и еще… — Она стала рыться в громадном пластиковом пакете, возбужденно бормоча что-то насчет того, что не может ничего найти и как добр он к ней был.

Объяснялось ли ее хорошее настроение надеждой продать еще одну открытку или просто пребыванием в теплом сухом помещении, Маккей не знал, но не мог удержаться от улыбки, глядя, как она шарит в своем бездонном пакете. Конечно, он с некоторой брезгливостью относился к бродягам и бездомным, но в старушке было что-то трогательное.

— Да, пожалуй, возьму еще одну.

Ее глаза расширились от восторга, она быстро выпрямилась, уронив пакет на мрамор пола, вручила ему пачку и застыла, ожидая, когда он выберет.

— Например, вот эту, — сказал он наконец, показывая ей то, что отобрал.

Она внимательно всмотрелась и покачала головой.

— Нет, не эту. Она слишком пострадала от сырости. Позвольте, я дам вам получше. — Она взяла пачку, пролистала ее и нашла то, что хотела. — Вот, пожалуйста, — сказала она, протягивая карточку.

— Эта гораздо лучше.

На открытке была рождественская сцена: великолепная елка, украшенная огнями, с кучей красиво упакованных подарков под ней. В центре большой плюшевый медведь склонялся на переднее колесо трехколесного велосипеда. Кукольные глазки почему-то казались сонными. Внизу староанглийскими буквами шла надпись: «Все живые существа спали…»

— Вы правы, очень хороша, — сказал он, роясь в поисках мелочи. Вспомнил, что последнюю монету опустил в автомат с газировкой, и вытащил бумажник. — Послушайте, сделайте одолжение. Не знаю, как вам удалось пройти мимо охранников, но, понимаете, здесь нельзя находиться. Они порой действуют несколько грубо, когда кто-то из вас… Ну, они порой бывают грубы, вот и все.

Она кивнула, ни на секунду не отрывая глаз от бумажника.

— Вот. — Он протянул ей новенькую хрустящую пятидолларовую банкноту, и ее лицо расплылось в широкой улыбке.

— Спасибо, но нет, сэр. Я так рада, что нашла вам эту открытку. Она будет специально для вас, бесплатно. Мисс Лэйси благодарит вас. Счастливого Рождества, сэр. — Быстренько собрав открытки, она натянула на пачку резинку и бросила в пакет, устремляясь к выходу. Маккей чуть не рассмеялся в голос, глядя, как она нырнула за огромную колонну — в тот самый миг, когда из-за угла показался охранник.

— Добрый вечер, мистер Маккей. Опять заработались? — Охранник, высокий мускулистый мужчина лет двадцати восьми, прикоснулся к козырьку. Даже в голубой форменной рубашке на размер больше, чем надо, была великолепно видна мощь его плеч.

— Боюсь, что так, Брэд. Свалился, как снег на голову, большой контракт, пополнил список предпраздничных дел.

— Понимаю, сэр. Ну, спокойной вам ночи. Смотрите под ноги, на улице скользко.

— Конечно-конечно, спасибо. — Он сделал вид, что застегивает пальто, убедился, что шаги охранника затихли с другой стороны лифта, и только после этого позвал: — Эй! Путь свободен.

Без единого слова крошка-старушка проскользнула к входным дверям. Уже выйдя, на миг обернулась, помахала рукой — и затерялась в толпе.

Выйдя из здания, он понял, что охранник был прав. Температура резко упала, и сильный дождь превратился в снег. Однако, несмотря на мороз, тротуары, истоптанные толпой, покрывала скорее слякоть, чем лед. Если же не обращать на это внимания, то под снегопадом улицы даже стали красивы. Было тихо; то есть транспорт шумел так же, покупатели и просто прохожие переговаривались столь же громко, но плавные, тяжелые хлопья словно скрадывали шум. В центре города стало почти тихо.

«Вот и славно, — подумал он, бросая быстрый взгляд на часы. — Время еще есть. Полюбуюсь снегопадом». И Маккей миновал стоянку такси.

Почти в семь он наконец подошел к следующей стоянке. Разумеется, там не было ни одной машины, и он приготовился к долгому ожиданию в густой толпе нагруженных покупками людей. Стоя под просторным навесом, тянувшимся во всю ширь фасада громадного универсального магазина, он, чтобы скоротать время, разглядывал покупателей и витрины.

Вдруг его внимание привлекла одна из витрин — прелестная сценка рождественского утра. Он не сразу понял, где уже видел все это. Поставив на землю портфель, он полез в карман пальто за открыткой. Та же сценка — или почти та же. Разнятся лишь детали: елка чуть пониже, оберточная бумага другого цвета — но медвежонок, трехколесный велосипед и даже надпись «Все живые существа спали…» совершенно идентичны.

Удивляясь такому сходству, он направился ко входу в магазин, чтобы рассмотреть витрину изнутри. Там теснилась плотная толпа, он пристроился в очередь к вертящимся дверям. Стоило ему войти, как раздался рев автомобильных гудков. Отступить назад было невозможно, и он пытался понять, что произошло.

Машины, едва выехав на перекресток, резко сворачивали в разные стороны. Сквозь мокрое толстое стекло Маккей не мог разглядеть, что же там случилось, но как только дверь совершила оборот и распахнулась, он все понял. Какой-то автомобиль, потеряв управление, врезался во встречный поток, и все машины, автобусы и фургончики старались убраться с его пути.

Какая-то женщина, вскрикнув, уронила на тротуар пакет с покупками и быстро потащила прочь двух своих детей. Все вокруг кричали, бежали, толкались — а автомобиль надвигался. Маккей застыл, стоя между дверями, вся эта сцена разворачивалась перед ним, как в замедленной съемке.

Правое переднее колесо автомобиля врезалось в бордюрный камень, ограждение взлетело вверх. Словно имитируя трюк «горящая земля», он на двух колесах въехал на тротуар — под головокружительным углом наклона, почти вертикально врезался бампером в столб, на котором был укреплен светящийся стеклянный глобус, и снес его. Ехавший следом фургон с газетами, свернувший было на тротуар, отлетел в противоположном направлении и опрокинулся, завалив весь этот кошмар сотнями газет. Когда столб рухнул — меньше чем в тридцати футах от дверей магазина — и глобус разлетелся вдребезги, электрические провода оголились, полетели искры. Все так же, на двух колесах, автомобиль врезался в гранитный фасад универмага точно по центру между двух витрин, на мгновение застыл под немыслимым углом и тихо сполз вниз.

Все это заняло лишь несколько секунд — толпа затихла и оцепенела. Машины остановились. В тишине раздавалось только шипение смятого радиатора автомобиля и прерывистый треск искр от оборванных проводов.

Вой приближающихся сирен разбудил толпу — все одновременно заговорили, задвигались, закричали, заплакали, зажестикулировали. Два подростка, пользуясь суматохой, выгребли несколько горстей монет из разбитого торгового автомата и исчезли в глубине улицы. Наблюдая столь очевидное воровство, Маккей вдруг вспомнил о портфеле. Он стал оглядываться в поисках, но отвлекся, когда дверца искореженного автомобиля открылась и вылез шофер; на лбу у него была лишь царапина…

Слава Богу, никто серьезно не пострадал. Несколько зевак поранились осколками разбитого стекла, одна покупательница сломала запястье, упав в толкотне на тротуар, но в общем и целом полиция назвала все это чудом.

Маккей не верил в чудеса. Но когда машина аварийной помощи, резко повернув, отъехала от тротуара, то, что он увидел, заставило его серьезно задуматься.

В радиатор разбитого автомобиля был впечатан его портфель.

У восьмого газетного киоска ему повезло.

— Да, я знаю Лэйси, — сказал продавец, с подозрением глядя на Маккея. — Я отдаю ей устаревшие газеты, всякие открытки, поврежденные или подмоченные. Просто так отдаю. Зачем она вам?

— Мне нужно ее найти.

— Зачем?

— Я… Я хочу ей кое-что дать, — ответил Маккей.

Продавец еще раз подозрительно оглядел его.

— Вы что-то против нее имеете? Может, она ошивалась вокруг вашей бесценной конторы? Откуда я знаю, может, вы начнете ей угрожать?

Больше спрашивать было не у кого, и Маккей попробовал другой подход: он просунул голову в окошечко и понизил голос, время от времени оглядываясь, не слышит ли кто.

— Послушайте, вы ведь отдаете ей старые открытки, да? И так же в десятках других киосков по всему городу. Ну, она позавчера подошла ко мне на улице, и я у нее купил одну, просто, чтобы отвязалась. Но понимаете… — Маккей еще приблизился, стараясь врать как можно доверительнее. — Некоторые из этих устаревших, как вы выразились, открыток являются коллекционными. Та, которую я у нее купил, стоит больше сотни долларов.

Продавец тихо присвистнул.

— Ну вот, и я теперь хочу посмотреть все, что у нее есть, понимаете?

Продавец думал долго и напряженно. Взяв с витрины конфету и медленно ее развернув, он наконец ответил тихим шепотом:

— Ну а если я скажу, где она живет?..

Маккей полез в карман за бумажником, вытащил оттуда две купюры и одну вручил продавцу.

— Вот. Пусть это будет аванс. А это, — сказал он, передавая вторую, — аванс за следующий коллекционный предмет, любой, который мне удастся найти. Что скажете, э-э…

— Майк.

— Майк? Заключаем сделку?

Майк обдумывал это целых три секунды.

— Вы ее не обидите, правда?

— Разумеется, нет. Я страховой агент. Я что, по-вашему, похож на костолома?

— Нет. Ладно, заключаем сделку. — Он протянул руку, и Маккей пожал ее, отметив, что рука липкая от конфеты, и гадливо подумав, как долго потом придется ее отмывать.

Эта улица оказалась всего в нескольких минутах ходьбы от киоска, Маккей легко нашел ее. Он вряд ли смог бы сказать, что ожидал увидеть, но то, что увидел, его потрясло. Он сотни раз наблюдал эти места по телевизору — их часто показывали в программе новостей, а «Таймс» и «Ньюсуик» регулярно печатали сенсационные материалы с фотографиями об условиях жизни бездомных. Однако действительность его потрясла.

«Слава Богу, что прошел снег», — подумал он. Снег скрыл почти всю грязь. Белое одеяло в несколько дюймов толщиной укрыло мусорные баки и пожарные лестницы. Повсюду лепились картонные и фанерные пристройки, в которых он никого не видел, но непонятно было, брошены они совсем или пусты временно. Опять же с погодой повезло: он с трудом представлял себе, на что похоже — и чем пахнет — это место летом.

Он прокладывал себе путь по темному переулку, постоянно поскальзываясь на скрытом снегом мусоре. Чем дальше он заходил, тем отдаленнее звучал голос оживленной улицы, и это начинало его нервировать.

Оказавшись на некоем подобии перекрестка, он увидел в аллее справа костерок и повернул к нему. С бьющимся сердцем подошел к небольшой группе людей, которые сидели вокруг скромного пламени. Удивительно, но, похоже, этим четверым было тепло сидеть у огня, завернувшись в одеяла, хотя одежда их была грязная и изорванная.

— Простите, — дрожащим голосом произнес он. — Нет ли здесь Лэйси, или мисс Лэйси?

Он переводил взгляд с одного лица на другое; казалось, никто из них его не заметил. Может, они не расслышали?

— Я ищу женщину, которая называет себя Лэйси, — повторил он уже громче. — Кто-нибудь из вас ее видел, кто-нибудь знает, как ее найти? — На сей раз к нему повернулись, но по-прежнему молча.

Наконец один из бродяг (Маккей дал бы ему лет пятьдесят) выпростал из-под одеяла тонкую руку и махнул в сторону переулка.

— Спасибо. — Маккей пошел в указанном направлении.

Переулок несколько раз повернул, он старался запомнить каждый изгиб. Оглянувшись назад, он с облегчением увидел свои следы, ясно различимые на снегу. Было темно, но белый снег под ногами прекрасно отражал ночное сияние города. Найти дорогу назад не составит труда. Немного успокоившись, он хотел продолжить путь, но тут в нескольких шагах от него в снег упала сигарета, и он застыл, тупо глядя, как под ней с тихим шипением тает снег.

Откуда-то сзади и сверху раздался грохот. Маккей повернулся и побежал назад, но загрохотало снова — на сей раз перед ним и тоже сверху. Он замер.

Из тьмы подворотни справа от него быстро выступил юный бандит; в нескольких дюймах от лица Маккея блеснул нож. Парень глумливо ухмылялся, вращая нож у него перед носом.

— Дэнни! Джексон! Спускайтесь! — Впереди и сзади снова раздался грохот, и еще два юнца спрыгнули с пожарной лестницы слева от него.

Маккей слышал, как один из парней заходит сзади; ему хотелось резко развернуться, расчищая путь портфелем, и бежать, как можно быстрее, но он понял, что не сделает и десятка шагов.

— Отличное пальтишко, мистер, — сказал тот, что сзади, щупая ткань воротника. — Здесь, что ли, прикупили? — Все трое загоготали.

— Дэнни, в здешних магазинах такие пальтишки не продаются, — сказал Джексон, тот, который спрыгнул с лестницы впереди него. Парень из подворотни, отступив, убрал нож, зажег другую сигарету и прислонился к стенке.

«Должно быть, вожак, — подумал Маккей. — Взвешивает шансы».

— Как ты думаешь, Блэйд? — спросил тот, что откликался на имя Дэнни, своего товарища из подворотни. — Может, и нам приодеться? Такие пальтишки нам бы чертовски пошли.

— А вот это что, Блэйд? — сказал Джексон, выдергивая портфель у Маккея и поднося к лицу, чтобы рассмотреть в темноте. Ощупывая неровности кожи, он воскликнул: — Ха, похоже, натуральный аллигатор! Да, мужик, это аллигатор? Ты бы его поберег!

Маккей хотел что-то сказать, хоть что-нибудь, но оцепенел от страха. По лицу его катился пот, мешаясь с редкими снежинками, которые падали и тут же таяли.

— Ха, Дэнни, знаешь, что это такое? Это летающий аллигатор!

— С этими словами Джексон запустил портфелем в стену дома. Портфель с грохотом отлетел от стены и упал в снег в нескольких футах от нее, а двое юнцов снова расхохотались. Они еще несколько минут всячески издевались над оторопевшим Маккеем, пока Блэйд не докурил сигарету и не отбросил ее в снег.

— Хватит, — сказал он, подходя, чтобы неспешно рассмотреть Маккея.

— У меня есть деньги…

Внезапно Блэйд ударил Маккея тыльной стороной ладони. Двое других больно заломили ему руки назад.

— Не дергайся, мужик! Ты что думаешь, мы тут за тобой ходим, потому что нам хочется прогуляться?

Маккей почувствовал вкус крови и нащупал языком рану на губе.

— Пожалуйста, возьмите деньги. Я не стану о вас сообщать…

Блэйд рассмеялся и вытащил нож из кармана.

— Да, слышу. Оставьте его. — Дэнни и Джексон отпустили свою жертву и отошли на несколько шагов. По-прежнему держа в правой руке нож, Блэйд простер левую. — Ладно, мистер Центр, давайте.

Онемевшими от холода и страха, трясущимися руками Маккей полез в карман пальто, которое послужило источником столь буйного веселья для его мучителей.

— Какого дьявола ты сюда пришел, мужик? — спросил Блэйд. — Заблудился, что ли?

— Ищу одного человека, — Маккей вытащил бумажник.

Щелчком закрыв нож, Блэйд расстегнул бумажник, заглянул в него, просиял и щелкнул пальцами остальным.

— Ну ладно, — сказал кто-то из них, Маккей не понял, кто именно.

— Что ж, тот, кого ты искал, оказал мне любезность, — сообщил Блэйд, помахав бумажником, и все трое отвернулись от Маккея. — Если его найдешь, передай мое «спасибо».

— Подождите, пожалуйста. Вы взяли мои деньги. Так скажите хотя бы: вы знаете особу по имени Лэйси?

Блэйд замер и вновь повернулся к нему — с его лица исчезли даже следы ухмылки. Дэнни и Джексон продолжали удаляться по проулку.

— Чего тебе от нее надо? — спросил бандит с угрозой и придвинулся.

— Блэйд! Ты идешь? — окликнули его приятели.

— Через секунду; ступайте пока без меня, ребята. Я вас найду у Карлоса. Давайте! — Он подождал, пока они не исчезли в хлопьях падающего снега. И тогда резко повернулся и схватил Маккея за воротник. — Я тебя спрашиваю, зачем ты ищешь мисс Лэйси?

— Я… Мне нужно ее увидеть.

— Тебе нужны ее открытки, так ведь, мистер Центр? — Закашлявшись, он отпустил Маккея и полез за сигаретой. Прикурил и после некоторого раздумья протянул Маккею пачку.

Маккей взял предложенную сигарету. Он все еще дрожал, но уже не от страха за свою жизнь. Несколько раз глубоко затянувшись теплым дымом, он заставил себя успокоиться.

— Плохие новости для тебя, — наконец сказал Блэйд. — Напрасно тратишь время. Если ты за открытками мисс Лэйси, то, стало быть, знаешь, что они делают. А если ты это знаешь, тогда уже все.

Несмотря на то, что Маккей боялся этого молодого человека, он начинал подпадать под его своеобразное обаяние.

— Ты знаешь об этих открытках?

— Да.

— Тогда какого черта вы шляетесь по этим закоулкам?

— Оглох, что ли? — грубо оборвал его Блэйд, швыряя сигарету в снег. — Повторяю еще раз: как только все понял — это больше не работает.

— Что значит — «как только все понял»? — Маккей не верил своим ушам.

— Послушай, в мисс Лэйси есть что-то особенное. Иногда, когда она продает открытку, она… Ну, что-то чувствует «насчет того человека, который покупает», понимаешь? И тогда в этой открытке для человека есть что-то особенное. Он что-то в ней видит и поэтому что-то делает, и что бы это ни было, оно оборачивается ему на пользу. Понятно?

Маккей взглянул на разбитый портфель, валявшийся в снегу в нескольких футах от него.

— Да, кажется, понятно.

Снег повалил сильнее, и эти двое, разговаривая, приблизились к пожарной лестнице.

— Кто она, Блэйд?

— Не знаю. Просто сумасшедшая старуха. У всех, кто здесь живет, с головой не в порядке. Она даже не понимает, что ее открытки творят с людьми. А когда кто-нибудь пытается ей рассказать, просто не слушает. — Блэйд потер руки, пытаясь согреть их, затем засунул в карманы куртки. — Так что мы за ней присматриваем, и за другими тоже, следим, чтобы у них была какая-то еда, одеяло, когда нужно. Кто, как ты думаешь, развел этот костер?

— Вы за мной следили еще оттуда?

Блэйд засмеялся, вытащил сигареты и закурил, пустив облако дыма в направлении пожарной лестницы.

— Ну ты, мужик, даешь! Да мы тебя повели, как только ты сошел с тротуара! — Он выбросил пачку и потянулся к кармашку на бедре, Маккей отшатнулся. — Спокойно, мистер Центр, — с ухмылкой сказал Блэйд, вытащил краденый бумажник, пошелестел купюрами и взял одну-единственную двадцатку. Положив ее в карман, вернул бумажник Маккею.

— Спасибо.

Блэйд очень серьезно посмотрел на него.

— Оставь старуху в покое, понял?

Маккей кивнул. Блэйд пошел прочь, приостановился у портфеля, почти занесенного снегом, поднял его, стряхнул снег и подтолкнул назад, к Маккею, который так и стоял, прислонившись к стене под пожарной лестницей. Без единого слова молодой человек исчез в темноте.

На следующий вечер Маккей не удивился, обнаружив, что трущобы в городе Нью-Йорке никуда не делись — по крайней мере в конце Четырнадцатой улицы. Снегу нападало почти восемь дюймов, но пешеходы и фургончики за день утрамбовали его, так что ходить было легко. Прогноз погоды опять обещал снегопад, но пока небо было просто затянуто тучами, и редкие хлопья не заслоняли света нескольких высоких голых окон.

Он довольно легко нашел дорогу — по приметам, которые запомнил вчера. Некоторые фанерные пристройки ночью явно не пустовали. Он помедлил на пересечении двух узких улиц, оглянулся, но никого не увидел. «Еще рано», — подумал он, минуя кострище, где накануне горел огонь; головешки до сих пор дымились.

Дойдя до того места, где вчера столкнулся с бандой, он увидел сидящего в подворотне старика. Тот накинул на плечи грязное красное одеяло и поедал самый дешевый гамбургер из Макдоналдса. Завидя незнакомца, старик поднялся и заныл:

— Не трогайте меня. Уходите.

— Не бойтесь, я вас не трону. Все в порядке.

Старик перестал скулить, но остался стоять в подворотне.

— Вы знаете мисс Лэйси? Скажите, где ее можно найти?

— Уйдите от меня, пожалуйста. — Старик испугался, задрожал и прислонился к дверям, уронив остаток гамбургера в снег. Внезапно по его лицу разлилось облегчение — он что-то увидел за плечом Маккея.

— Слышал, что он сказал, мужик?

Одним плавным, спокойным движением Маккей вытащил из кармана маленький пистолет, развернулся и направил его прямо в лоб Блэйду. Молодой человек был не дурак: он замер, прижав руки к бедрам.

— Блэйд, с такого расстояния я не промахнусь.

— Спокойно, мужик. Это мы еще посмотрим. — Блэйд медленно полез в карман и вытащил нож.

— Даже и не пытайся его раскрыть. Брось в снег, вон туда, к стене. Так. А теперь веди меня к ней.

— Зачем, мужик? Я же сказал, у нее больше для тебя ничего нет.

Маккей угрожающе пошевелил пистолетом.

— Может, и нет. Но у меня найдется кое-что для тебя, если ты меня к ней не отведешь. Шевелись.

— Ну ты даешь, мужик. А я еще думал, что все психи — здесь, — пробормотал Блэйд.

Парень двинулся по проулку, а в нескольких футах позади шел Маккей, и пистолет в его руке не дрогнул ни разу.

— И если увидишь где-то за углом своих друзей, Блэйд, вели им исчезнуть. У тебя будет дырка в затылке раньше, чем они ко мне подойдут. — Маккей старался говорить так, словно выполнит свое обещание, не задумываясь. Лучше надеяться, что Дэнни с Джексоном не встретятся на их пути.

Они прошли совсем немного, но Маккей совсем запутался в лабиринте узких проулков. Впереди он увидел отблеск костра, кто-то там сидел и грелся, а еще у костра стояли Дэнни и Джексон, которые оживленно разговаривали с третьим юным бандитом. Они тоже увидели или услышали их приближение и приветственно замахали.

— Привет, Блэйд! Где ты… — Паренек смолк, увидев Маккея. Все трое полезли в карманы.

— Клянусь, Блэйд, — сказал он как можно спокойнее, — отгони их или получишь пулю в голову.

— Дэнни, Карлос, Джексон! У этого психа пистолет. Не надо.

— Слышали? Вынимайте ножи и бросайте. На землю. Быстро!

Парни повиновались. У каждого был нож, и все ножи полетели в снег — а фигура у костра по-прежнему сидела, не двигаясь и не произнося ни слова.

Маккей успокоился, решив, что теперь он в безопасности, и подтолкнул молодого человека к огню. Приблизившись, он понял, что фигура у костра — мисс Лэйси. Она сидела спиной, но он узнал ее по шарфу и пластиковому пакету, с которым она, видно, не расставалась.

— Ступай к друзьям, Блэйд. Вот так. Теперь все четверо отойдите от костра по крайней мере на тридцать футов, ясно?

Чертыхаясь и тихо переговариваясь, они хотя и медленно, но отошли; и встали у стены.

— Мисс Лэйси? — Маккей присел перед ней на корточки, и она в первый раз с тех пор, как он здесь появился, обратила к нему лицо. Снова пошел снег, легкие снежинки падали на ее яркий шарф и не таяли. «Боже мой, какая же она старая, — подумал он. — Она ведь действительно не может позаботиться о себе сама». Теперь он понял, как много Блэйд с друзьями делают для нее и для других таких же бедолаг.

— Да? Кто это?

— Меня зовут Маккей, мисс Лэйси. Вчера вы показывали мне открытки.

Минуту она смотрела удивленно, потом глаза ее заблестели — узнала.

— Да-да, я вас вспомнила. Вы тот человек из административного здания, который помог мне, когда пришел охранник. Вы были так добры ко мне, что я решила вам подарить особенную открытку.

— Все верно. Та открытка, что вы мне вчера подарили, оказалась и вовсе особенной. Вы знаете, что она спасла мне жизнь?

Она недоверчиво заморгала и чуть улыбнулась.

— Ну что вы… Это просто очень красивая открытка.

— Мужик, я же говорил, — воззвал Блэйд от дальней стены. — Она даже не понимает.

Маккей посмотрел на юнцов. Удовлетворенный тем, что они стоят, где велено, он положил пистолет на утоптанный снег рядом с собой и вытащил из кармана пальто маленький сверточек.

— Я тут кое-что принес вам, мисс Лэйси, вот посмотрите. — Он быстро снял резинку с пачки открыток и стал одну за другой показывать ей. — Смотрите, какая, мисс Лэйси, — говорил он, держа карточку с роскошным закатом на тропическом острове. — Правда, хороша? А эта? — Мирная деревенька над тихим озером. — А эта? Посмотрите внимательней: правда, как хорошо было бы здесь жить?

— Он продолжал листать открытки, и каждый раз, видя новую, она издавала тихое «О-о», брала ее в руки, крутила, вертела, снова и снова перебирала все увеличивавшуюся пачку у себя на коленях.

— Они все такие красивые, — вздохнула она. — Не могу выбрать.

— Нет, вы не поняли. Это все вам. Вам от меня.

Она явно не понимала. Слезы показались у нее на глазах, она начала всхлипывать.

— Но у меня не хватит денег. Так не честно.

Услышав ее плач, Блэйд с друзьями зашевелились, и Маккей схватил пистолет.

— Даже и не пытайтесь, ребята, — сказал он как мог сурово. Они отступили, и он снова положил пистолет.

— Так не честно, — повторила она, — у меня не хватит денег. — И стала складывать открытки, чтобы вернуть хозяину.

— Ладно, — смирившись, сказал он, так и не сумев объяснить ей, что это подарок. — Тогда выберите одну. Выберите самую лучшую, и я позволю вам ее купить. На одну-то вам хватит?

Глаза у нее заблестели. Она взволнованно кивнула и потянулась за открытками, что еще остались у него, при этом слегка его толкнув, и он потерял равновесие.

Блэйд только этого и ждал. Маккей не успел подняться — все четверо кинулись на него, заломили руки, оттащили от костра и от мисс Лэйси. Блэйд схватил пистолет и грубо ткнул Маккея в подбородок.

— Тихо, мистер Центр! Дэнни, Карлос, пойдите принесите ножи. Джексон, держи его.

Маккей не двигался, лишь тяжело дышал. Юнец держал крепко. Целиком уйдя в открытки, мисс Лэйси ни на что не обращала внимания.

— Черт, мы их теперь не найдем до весны, — сказал Дэнни, подходя.

— Я же говорил: сюда не возвращаться, — сказал Блэйд и, по-прежнему прижимая пистолет к подбородку Маккея, двинул его в солнечное сплетение. Маккей упал, хватая воздух ртом. — Вставай!

— Слышишь? — Джексон схватил его за воротник, поднял на ноги, и Маккей, покачиваясь, встал.

— Пойдем прогуляемся. — Блэйд направил на него пистолет, а остальные, толкаясь и улюлюкая, пинками погнали по улице.

Маккей гадал, то ли они хотят забить его до смерти, то ли просто пристрелят и бросят в грязь в каком-нибудь проулке.

Юнцы остановились, услышав, как старушка бежит за ними. Когда она приблизилась, Блэйд спрятал пистолет под куртку, а остальные, засунув руки в карманы, молча отступили. Маккей, прерывисто дыша, упал на колени, измученный побоями. Сквозь облако собственного дыхания он смутно видел лицо старушки. Из носа у него шла кровь, он утерся рукавом пальто. Мисс Лэйси ничего не замечала. Она присела на корточки и сказала:

— Мне нравится эта. — Она протянула ему пачку открыток и постучала по верхней грязным ногтем.

Улыбаясь, она ждала, когда Маккей посмотрит.

«Привет с солнечного побережья!» — было написано на открытке. Там был пляж, но вместо неизменных полуголых юных красоток, играющих в мяч, на этой оказалась пожилая пара, бредущая по песку у самой кромки ласковой волны. Супруги были в одинаковых удобных рубашках и соломенных шляпах ручного плетения. Подпись на обороте гласила: «Рождество во Флориде. Желаем вам здесь оказаться!»

— Очень красивая, — сказал он, возвращая ей верхнюю открытку.

Она взяла ее и показала Блэйду и остальным. Те нервно кивнули и пробормотали слова одобрения. С выражением гордости на лице она встала и полезла в карман шерстяного пальто, явно с чужого плеча.

— Вот. Десять центов, да?

Маккей кивнул и протянул руку. Она осторожно вложила монетку ему в ладонь, согнула его пальцы, словно опасаясь, что он ее потеряет, и медленно пошла назад к костру.

«Сейчас, — подумал он, — пока она отвлекает их внимание. Если рвану сейчас, то, может быть, убегу. Они знают эти трущобы, но положение у меня более выигрышное; надо попробовать». Но, когда она оглянулась и помахала рукой, как обычно делала, внимание юнцов снова сосредоточилось на жертве. Маккею показалось, что они занервничали. Парни растерянно переводили глаза со старушки на избитого мужчину, который скорчился у них под ногами.

«Нет, — сказал он себе, — надо довести это дело до конца». Он попробовал встать, упал на колено, попытался еще раз, и наконец ему это удалось. Кто-то из юнцов схватил его за руку — он почувствовал сильные пальцы.

— Смотрите на открытку, мисс Лэйси, смотрите… — Джексон снова ударил его, Маккей упал; карточки разлетелись по снегу. Парни подняли его, и одна из открыток, на мгновение прилипшая к щеке и выпачканная кровью, тоже упала на снег.

— Что вы видите на этой открытке? — сипел он, не зная даже, слышит ли она его. — Смотрите на нее! Представьте, что…

Блэйд ударил его об стену.

— Брось эти штучки, мужик! — Он швырнул Маккея на мусорный контейнер, контейнер упал, его содержимое с грохотом раскатилось по улице. — Карлос! Дэнни!

Эти двое снова подняли несчастного на ноги и прислонили к кирпичной стене. Его голова упала, каждый вдох отдавался в легких взрывом боли, глаза с трудом фокусировались на мучителях. Блэйд полез в карман куртки.

— Мисс… мисс Лэйси. Смотрите на нее! Смотрите, как там тепло, как хорошо… — Блэйд прицелился ему в голову.

— Боже! Блэйд! — взвизгнул Дэнни, глядя ему за спину, и потянул его за куртку, с ужасом показывая на старушку. Блэйд взглянул, и рука с пистолетом бессильно повисла.

Она стояла на полпути к костру. В круге яркого света сверкал снег. Оранжевый круг становился все ярче и шире, достигнув стен домов по обеим сторонам улицы. Откинув голову назад, закрыв глаза, она замерла в центре. Снежинки, попав в область света, становились похожи на крошечные драгоценные камни, мерцающие изнутри.

Снежинки все быстрее и быстрее кружились вокруг старушки — в полной тишине, такой, что были слышны отголоски шума с далеких улиц. Оранжевое сияние перешло в желтое, потом в ярко-белое — белее снега. Наконец оно стало столь ослепительным, что всем пришлось прикрыть глаза, защищаясь от этой слепящей белизны. И белизна эта была безмолвна, как ночь.

Они с трудом видели мисс Лэйси в центре этого сверкающего водоворота. Нет, не в центре — она была его частью, ярчайшей частью самого света. Подняв голову, она обернулась к ним и улыбнулась.

— Счастливого Рождества, — тихо промолвила она. — И хорошего Нового года.

Ее образ стал бледнеть, закручиваемый легким вихрем, и наконец исчез. Снежное кружение замедлялось, сияние постепенно меркло — от слепяще-белого к белому, потом желтому, потом оранжевому, потом тускло-красному — и исчезло совсем. На это место тихо падал снег, и улица была такой же, как прежде, словно ничего не произошло.

Блэйд подошел к этому месту. Маккей оторвался от стены, устремляясь за ним, кто-то из троицы дернулся было, но Блэйд прошипел: «Оставь его».

— Господи Боже, — прошептал Блейд, наклонился, чтобы поднять открытку, мгновение смотрел на нее и протянул подошедшему Маккею. — Господи Боже, — повторил он.

Снег повалил сильнее, Маккей вытер открытку о пальто, взглянул на изображение, кивнул и вернул Блэйду.

— Держи.

Блэйд окинул взглядом пистолет, забытый в руке, и, размахнувшись, со стоном забросил подальше.

— Спасибо, — сказал он. Посмотрел на открытку и чему-то тихонько усмехнулся, читая подпись на обороте: «Рождество во Флориде. Желаем вам здесь оказаться!»

— Ты прав, Блэйд, — тихо сказал Маккей. — Чудо получается, когда не ждешь его.

Несколько долгих секунд они рассматривали друг друга. Блэйд обернулся к друзьям и мотнул головой в сторону дальнего переулка; те молча удалились, оставив их одних. Маккей достал носовой платок, взял в него пригоршню снега, приложил к лицу. Кровь перестала течь из носа, боль в ссадинах поутихла.

— Мужик, ты извини. Я на самом деле…

— Да ладно, Блэйд. Забудь. — Маккей скатал платок в шарик и бросил в одну из куч мусора, раскатившегося по улице.

Они еще мгновение смотрели друг на друга, потом — почти одновременно — повернулись и пошли каждый своей дорогой сквозь бесшумно падающий снег.

Рецензии

Виталий Каплан
АПОКАЛИПСИС РОССИЙСКОГО РОЗЛИВА

Наш век нередко называют апокалиптическим. Что ж, не без оснований. Кровавые войны, торжество и падение тоталитарных режимов, распад великих империй, наползающая экологическая катастрофа… Апокалиптические мотивы особенно усилились в обществе в последнее десятилетие перед началом нового века и тысячелетия. Не осталась в стороне и фантастика.

Обратим внимание: в зарубежной литературе мотив конца света, модный в 60—70-е годы, сейчас как-то тихо сошел на нет. В российской же фантастике «апокалиптическая» составляющая резко возросла. В творчестве многих писателей, среди которых Кир Булычев, Александр Громов, Лев Вершинин, Эдуард Геворкян, Вячеслав Рыбаков, Андрей Столяров, супруги Дяченко, Г. Л. Олди, все отчетливее звучит тема распада цивилизации.

В российской НФ выделяется несколько «базовых» вариантов грядущей трагедии. Во-первых, самоуничтожение цивилизации. Здесь прежде всего возникает тема ядер-ной войны и далее — такой же зимы. Об этом начали писать еще на заре перестройки. Сразу же вспоминаются сценарий Вячеслава Рыбакова «Письма мертвого человека», его повесть «Первый день спасения» и рассказ «Зима», а также роман Алеся Адамовича «Последняя пастораль» и ранняя повесть Сергея Лукьяненко «Атомный сон»… Нас долго (и небезосновательно) стращали ужасами ядерного суицида, и закономерно, что с легализацией темы немедленно появились тексты.

Но не только атомные бомбы грозят гибелью цивилизации. В романе Льва Вершинина «Великий Сатанг» мы видим, что обвал происходит в первую очередь из-за вялости и гнилости современного потребительского общества, которое, по известному выражению, «трухлявая стена — ткни, да и развалится». И сатанги-то, по сути, вовсе ни при чем, как ни при чем и фанатичные дикари-дархайцы. То же самое и в романе Александра Громова «Шаг вправо, шаг влево»: в грядущей дебилизации человечества никто, кроме самих людей, не виноват.

Но могут быть и внешние причины, никак уж от нас не зависящие. Обещанное тем же А. Громовым глобальное оледенение («Мягкая посадка», «Год Лемминга») человечество просто не в состоянии пережить, а потому медленно деградирует. Рушится экономика, гаснет культура, появляются нелюди-адаптанты… Подобная проблема возникает и в рассказе Сергея Лукьяненко «Поезд в теплый край» — с той лишь разницей, что все происходит в ускоренном темпе. С массовым мором мы сталкиваемся в романе «Времена негодяев» Эдуарда Геворкяна. Техника приказала долго жить, зато возникла магия; цивилизация сперва разрушена до основания, а затем возникают феодальные структуры и жизнь вновь куда-то движется… В повести В. Ильина «500 лет до катастрофы» все вообще гораздо проще: прилетит черная дыра и погубит Солнечную систему.

Кстати, об угрозах из космоса. Еще один распространенный вариант конца света — нашествие Чужих, которые нас поработят, низведут до животного состояния. Такая ситуация описана в романе Кира Булычева «Любимец». Прилетели злобные и могущественные жабы, превратили людей в своих домашних животных, на чем наша цивилизация бесславно и кончилась.

Итак, наша собственная дурь, неумолимая природа или коварный звездный враг — все это потенциально грозит остановить плавное течение жизни и либо вовсе уничтожить человечество, либо в корне изменить его судьбу.

Перечисленные версии объединяет сугубо материалистический взгляд, и хотя термин «апокалипсис» применительно к ним так и просится на язык, все же в строгом смысле слова он неуместен.

Но существует и принципиально иной подход — когда гибель несут потусторонние силы. Например, в «Послании к коринфянам» Андрей Столяров попытался изобразить события книги «Откровения…» на фоне нашей российской действительности. Повесть явилась, пожалуй, первой ласточкой «мистического» варианта. Можно вспомнить и роман Г. Л. Олди и Андрея Валентинова «Армагеддон был вчера», в котором антураж конца света хотя и не привязан к конкретной религиозной традиции, но имеет вполне мистическое происхождение. К этой категории произведений можно отнести и недавний роман Сергея и Марины Дяченко «Армагед-дом», где сверхъестественная версия циклического апокалипсиса имеет не меньшее право на существование, чем рациональная. Да и в старом рассказе Кира Булычева «Показания Оли Н.», несмотря на совершенно реалистический антураж, присутствует нечто инфернальное. Виновники всепланетного бедствия, «огоньки», воспринимаются скорее как злые духи, нежели просто неизученный природный феномен.

Но все же доминирует материалистический подход. Возможно, объясняется это тем, что изобразить мистический вариант апокалипсиса значительно сложнее — слишком уж велика опасность скатиться в профанацию. Но может, все проще и наши фантасты в массе своей остаются материалистами? А поскольку «каждый пишет, как он дышит»…

Конечно, неизбежен вопрос: чем вызвано обращение фантастов к этой теме? Ответов, как водится, несколько, и ни один не является исчерпывающим.

Во-первых, конечно, «конец света» — это хороший литературный прием, тут можно и глобальные общечеловеческие проблемы исследовать, и внимание читателя гарантировано, и легче выстроить динамичный сюжет. В общем, есть где развернуться.

Во-вторых, интерес к апокалиптической теме, видимо, спровоцирован нынешними постсоветскими реалиями. Распад великой и (как всем казалось) незыблемой державы, развал во всех жизненных сферах, от экономики до культуры, катастрофы и кровавые смуты, всеобъемлющий бандитский беспредел… Дело даже не в том, что авторы, наблюдая вид из окна, всерьез уверовали в грядущую катастрофу. Скорее, иссякла вера в поступательное движение цивилизации, в торжество социального и технического прогресса. Мы слишком долго думали, что ничего, по большому счету, в нашей жизни не меняется, что как было, так и будет — и когда стремительные перемены настали, это не могло не вызвать сильнейшего эмоционального шока. Возник естественный вопрос: а не кончится ли когда-нибудь вообще все? Не оборвется ли само существование человеческой цивилизации? В-третьих, российская фантастика за десять лет свободного развития во многом неизбежно повторяет эволюцию западной (ибо ничто не ново под луной). Но то, что на Западе было растянуто на сорок лет, у нас случилось за десять, и если там на фоне общего потока отдельные апокалиптические произведения не так уж и выделялись, то у нас можно говорить о тенденции. Известно, что близко расположенные точки сливаются в линию…

И наконец, в «апокалиптической тенденции», возможно, отразилась наша извечная российская тяга к «до основанья, а затем…» Если не видно выхода из нынешней беспросветности, если настоящее отвратительно, а будущее зыбко, то вполне может возникнуть мысль о некоей очистительной катастрофе, которая смоет всю грязь (а смывается она, как правило, большой кровью) — но зато потом, на нашем пепле, вырастут замечательные цветы. Речь идет не столько даже о романе Юлия Буркина «Цветы на нашем пепле», где гибель человечества — не более чем отправная точка, сколько о настроении, которое в той или иной мере присуще многим произведениям. К примеру, весьма отчетливо оно проявляется у Эдуарда Геворкяна во «Временах негодяев» и у Г. Л. Олди в романе «Армагеддон был вчера». В общем, чтобы построить, сперва надо сломать.

Заметим, что даже в такой мрачной теме, как «катастрофа цивилизации», у наших фантастов, как правило, ощутима светлая интонация. Пускай мир рухнул, но все-таки потом обязательно что-то будет: отстроимся, заживем снова. Тут, конечно, благодатная почва для рассуждений об исконном оптимизме русской души, но есть объяснение и попроще. Затрагивая страшную тему апокалипсиса, фантасты задают некие общечеловеческие вопросы, чтобы найти ответ и воспользоваться им. А значит, это должно проявиться и в тексте, то есть должна просматриваться некая перспектива, некий выход из вселенской безнадеги в иное смысловое пространство.

Что ж, «конец света» в одной отдельно взятой стране уже случился — к счастью, пока лишь на страницах фантастических книг. Тенденция такая, что ни говори, у нас есть. Долго ли она протянет или, как и на Западе, плавно иссякнет? Любые прогнозы тут сомнительны, поживем — увидим.

Если только раньше не случится конец света. □

Эдуард ГЕВОРКЯН
КТО ПОДАРКИ НАМ ПРИНЕС?

Шуба, колпак и красный нос — этого вполне хватит, чтобы тебя приняли за Деда Мороза, Санта Клауса, Папашу Ноэля или любого другого придурка, взявшегося за хлопотное дело потешать детишек на радость их воспитателям. А вот и посох, и большой мешок с подарками, так что все в порядке. Пора, пора их раздавать. С каждым часом Новый год становится все ближе, а добрая половина человечества уже перевалила в следующий, двадцать второй век. Я принадлежу, наверное, к недоброй, раз застрял в двадцать первом…

В зеркале моя кривая улыбка облагорожена большой белой бородой, от которой несет пылью и свербит в носу. Кровать скрипит, пьяное бормотание и дрыганье ногами сменяется могучим храпом. Хозяин шубы и колпака, наверное, видит сны, в которых он скачет с детворой вокруг елки. Это мне стоило двух бутылок первача дедовской выгонки. Кстати, минут двадцать назад позвонил дед, скептически хмыкнул, увидев мой наряд, поздравил с наступающим, велел не суетиться и отключился.

Пора. Лифт, конечно, не работает. Редким по нынешним временам снегом занесло панели батарей на крышах, растаять он еще не успел, а батареи сели еще днем. Впрочем, ближе к полуночи городская управа обещала включить свет, несмотря на то, что годовую норму выбрали еще в ноябре.

На центральных улицах светло как днем. Витрины магазинов ярко освещены. В праздники хозяева не жалеют горючего для генераторов, в такие дни и ночи торговля идет вовсю, ну а инспекторы тоже люди и в такие дни смотрят на нарушения сквозь пальцы, в которых зажаты кредитные карточки.

Я иду медленно, спокойно, патрульные провожают меня веселыми взглядами. Народу на улицах мало, все сидят сейчас в своих уютных жилищах в кругу семьи…

В прошлом году этот праздник я встречал у деда на заимке. Тошка прыгал со скамьи на большую медвежью шкуру, кувыркался на ней, чуть не сшибая елку, пытался дотянуться до высоко подвешенных стеклянных шаров, невесть откуда раздобытых дедом, а мы сидели за столом и нарезали тонкими ломтями дедовы мясные припасы. Объявись у нас тогда инспекторы контроля, за кабаньи окорока и копченых перепелов отвечать пришлось бы всерьез… Ну да плевать мы с дедом хотели на инспекторов: сынуля был доволен, а это главное.

Неприятности начались после Нового года. Вдруг объявились ка-кие-то серьезные тетки и сказали, что Комиссия по образованию снизила возрастной ценз, и теперь тестировать деток малых на профпригодность будут не с шести, а с четырех лет. Тошке уже скоро пять… Еще говорили что-то насчет нового распределения обучающих ресурсов, а потом вручили повестку и велели не опаздывать.

Да, лучше не опаздывать… Вот когда мне было шесть лет, родители на две недели позже вернулись с путины, а бабка, старая выжившая из ума прога, сидела с утра до вечера в Сети и совершенно выпала из времени, и только иногда впадала обратно, чтобы покормить меня. На родителей тогда сильно нажали, намекали, что Реестр хоть и велик, да квоты не бездонны, и пусть у меня хорошие данные, но все приличные места по нашему региону уже выбраны, надо было раньше суетиться… Намек родители поняли, но взятку сунули как-то коряво, попались и в итоге оказались на принудработах, а меня отдали на воспитание в семью баптистов-переселенцев. Много лет спустя меня нашел дед, о котором я ничего не знал. И не мудрено: он сбежал от бабки, когда мне и года не было…

В тест-холле Комиссии Тошке понравилось. Там все сверкало, переливалось, на стенах бегали, прыгали и кривлялись персонажи из детских комиксов, большие диваны и маленькие пуфики окружали пальмы — почти как настоящие. Да-а, денег у них хватает…

Нас проводили в лабораторию, меня усадили в глубокое кресло, а Тошке велели подышать в разноцветные трубочки. Он послушно дул в них, потом пересел за стол с мониторами и стал тыкать пальцем в разложенные перед ним предметы, следуя указаниям строгой толстой женщины в белом халате. Она говорила с сильным акцентом. Наверное, американка… А в это время чин в форме старшего инспектора устало жаловался мне на то, как некоторые безответственные родители накачивают своих детей перед тестами церебростимуляторами, надеясь, что интеллектуальный допинг поможет их чадам попасть в более высокие разряды Реестра профессий. «Но вы, — сказал он мне немного погодя, — сознательный родитель, у вашего сына все чисто, а показатели весьма неплохи. И даже более чем неплохи», — добавил он, глянув в палм, который держал в руке.

Толстая женщина ласково погладила Тошку по голове, улыбнулась мне, сверкнув неестественно белыми зубами, и ушла.

Я работал тогда на небольшом предприятии по переработке рыбной муки в кормовые добавки. Но где-то очень далеко серьезные дяди решили, что в наших краях следует развивать туризм. Выкупили у хозяина заводик и прикрыли его. Пол года я сидел без работы. Потом наехали какие-то шустрые индусы, вырубили затопленный лес у побережья и принялись строить отели. Я устроился электриком в большой офис, который вырос у старого порта, как гриб в сырую погоду. Платили хорошо, я стал доплачивать соседке, чтобы она не только кормила и присматривала за Тошкой, но и водила гулять. У меня накопилось на счету вполне приличная сумма, и я собрался завести свое дельце. Но все пошло наперекосяк…

В конце августа меня вызвали в Комиссию по образованию и стали выпытывать, какие у меня соображения относительно будущего моего ребенка. Ну, я им прямо сказал, что в жизни ни разу не пользовался дотациями, зарабатываю неплохо и через пару лет устрою его в частную школу. На это мне принялись долго и терпеливо втолковывать, что сейчас идет пересмотр Реестра, вычеркнуты одни профессии, добавлены другие и что не все частные школы получат лицензию на новые обучающие технологии. «А образовательные ресурсы, — назидательно говорил мне суровый юноша, — не беспредельны». «Это вы насчет того, — спросил я, — что дети глупеют от загрязнения воздуха и воды, что ли?» Юноша очень испугался, замахал руками и заявил, что такие зловредные слухи должны пресекаться самым суровым образом, поскольку все Объединенные Комиссии тщательно следят за здоровьем подрастающего поколения.

Дальше — больше. Он добавил как бы невзначай, что мой сын показал весьма неплохие результаты, и поэтому его воспитание не может быть лишь моей обязанностью. «Комиссия по образованию, — торжественно сказал он, — берет на себя дальнейшие заботы по его профориентации». «Какой ориентации», — тупо спросил я, не понимая, к чему он ведет. И тут в кабинете объявился еще один инспектор, пожал мне руку и поздравил с тем, что мой сын попал в высшие разряды Реестра. А это означает весьма высокий шанс получить специальность управляющего, а то и топ-менеджера. Перед мальчиком открывается возможность работы в техноцентрах, а со временем, кто знает, он может вернуться сюда в качестве Полномочного Представителя…

Мелкий снег таял в воздухе, идти по скользким плитам было тяжело, да еще мешок за плечами тянул назад. На машине, конечно, было бы удобнее, но меня бы тогда останавливали на каждом перекрестке. Через мост я перебрался в компании с веселыми японцами, которых в наших краях становилось все больше и больше. Ну, куда им деться, бедолагам, если половина их островов под воду ушла! Это они сейчас так веселятся, а лет десять назад ходили, как прибитые… За мостом японцы рассосались по своим якиториям жрать сырую рыбу, а я направился к светлому пятиэтажному зданию, которое виднелось в конце проспекта.

Снег перестал таять. Неужто кончилось потепление, и реки снова встанут? Это мне сейчас ни к чему!

У ворот я улыбнулся в глазок наблюдения, спел частушку про горбатого Деда Мороза и залепил глазок грязным снежком. Ворота распахнулись, и вышел удивленный охранник. На его вопрос, к кому это пожаловал Дед Мороз, я без лишних слов приветственно взмахнул посохом и опустил тяжелую дубинку прямо ему на голову. Ну ничего, скоро очухается.

Подниматься по лестницам в толстой жаркой шубе с мешком было нелегко. Лифт здесь, конечно, работает, но ключи от него, наверное, у охранника, а пошарить в его карманах я сразу не сообразил.

На третьем этаже, там, где спальни, вдруг распахнулась дверь дежурки и появилась воспитательница. В полумраке она все же разглядела мое одеяние и сердито сказала, что я спьяну все перепутал и школа для недоразвитых вовсе не здесь, а сейчас я должен исчезнуть со своими подарками, пока она не позвала охрану. Пришлось оглушить ее мешком.

Я человек мирный и чту законы. Но Боже упаси кому-либо встать между мной и моим ребенком. Чужой хлеб и с медом горек — это я навсегда запомнил.

Стало быть, в сентябре Тошку забрали в Центр профориентации. Поначалу я воспринял это нормально. Мало у кого ребенок обучался в Центре. Большие надежды, радужные перспективы… Навещал его каждый день, в родительские часы. Я там все облазил, обнюхал. Да, со школой не сравнить, даже частной. Здесь и техника новая, и еда качественная, а каждому ребенку по комнате полагается — ну, вообще, прямо как большим начальникам. С детишками и не занимались даже, только играли с ними, кормили. Им вроде нравилось, только когда я уходил, у Тошки глаза наливались слезами, но тут же набегали воспитательницы, тормошили, совали игрушки, развлекали-отвлекали…

И все бы хорошо, да через два месяца мне заявили, что детей скоро переведут в другой Центр, а вот куда, пока еще неизвестно. Может, в Европу, а может, и в Америку. Вот приедут эмиссары Комиссии, проведут последние тесты и тогда примут окончательное решение. Я начал было шуметь, но меня быстро поставили на место, пригрозив лишить права общения. Ну, тогда я стерпел. Стиснул зубы и принялся ходить по инстанциям, но везде мне вежливо объясняли: инвестиции в профориентацию настолько велики, что родители просто не могут покрыть страховку рисков. В управлении статистики я потребовал, чтобы мне сообщили сумму страховки. Немолодая китаянка тут же развернула ко мне монитор и показала цифры.

М-да, с моими грошами лет двести надо работать и копить… «И что же, много найдется родителей, у которых такие денежки водятся», — спросил я. «Есть такие родители, — сочувственно ответила китаянка. — И если Комиссия сочтет целесообразным, то перспективного ребенка отдадут именно в такую семью на шестилетнее или двенадцатилетнее воспитание». А потом она полушепотом добавила: мне же лучше, если мой сын выбьется в элиту, а в таких семейках, которые могут покрыть страховку, связи и деньги решают все.

Вот тогда и я решился…

Дед Тарас, выслушав меня, обложил по-черному и Объединенные Комиссии, и всех, кто решает за нас, где что сеять, а где что жать, и велел перебираться к нему. Зиму пересидим, а потом уйдем на север, поближе к вольным городам-резервациям. Там и жизнь проще, и контролеров меньше. А что касается инспекторов, так они к нему на заимку не наведываются, а ежели кто нынче сунется без спроса, то найдется чем встретить. С этими словами он полез в подпол и, перемежая кряхтение крепкими матюгами, вытащил завернутый в промасленную мешковину ручной пулемет и цинку с патронами.

Дверь в спальню открылась без скрипа. Тошка спал, сбросив одеяло. Я достал из мешка приготовленную одежду и принялся одевать его спящего. Вскоре он проснулся, увидел меня в слабом свете ночника и радостно засмеялся. А когда я стянул с себя красный шарик носа и нацепил на него, то он и вовсе зашелся смехом. Я прижал палец к губам и быстро напялил на него шубку и меховую шапочку.

Охранник у ворот еще не пришел в себя. Тошка спросил, почему этот дядя заснул здесь, а я ответил, что дядя сильно устал. Водки напился, неожиданно заключил Тошка.

Свернув в переулок, мы оказались в неосвещенном квартале. Здесь лишь в редких окнах горели свечи. Мешок стал немного легче, в нем осталась лишь канистра с топливом. В мутном небе висел тусклый фонарик луны, а потом снег пошел гуще, перестал таять, и все вокруг побелело. Вот и веку конец, подумал я, и наверно вслух повторил эту тоскливую мысль. «Да ты чего, папка, — дернул меня за рукав Тошка, — какой же это конец, наоборот, век только начинается!» Я увидел его веселые, все понимающие глаза и вдруг успокоился. Что вырастет, то вырастет… А тут и уличное освещение включили, управа все-таки держала слово.

Так мы и шли: я, одетый Дедом Морозом, мой сынишка, наряженный маленьким Новым Годом, а когда добрались до сарая на берегу давно уже незамерзающей реки, в котором была припрятана старая моторка, над городом ярко вспыхнули фейерверки, возвещая полночь… □

КУРСОР

Создан Зал Славы

мирового фэндома. Презентация состоялась во время конференции в Коллинсвилле, штат Иллинойс, в конце сентября. В Зале Славы найдется место фэнам, писателям, художникам, редакторам, внесшим значительный вклад в развитие мировой фантастики. Первым обладателем почетного звания стал один из основателей издательства «Gnome Press» Марти Гринберг.

Итоги века

попытался подвести известный критик и публицист Вл. Гаков. Его книга объемом более 40 авторских листов, выход которой намечен на конец года, называется «Прощай, XX век!» и содержит сто главок — по одной на каждый год века. Автор попытался дать «образ года», рассмотрев события в политике, науке, литературе и искусстве. Разумеется, отмечены и главные явления в том жанре, которым критик занимается более четверти века.

Хорошо известный

любителям фантастики режиссер Тим Бэртон готовится к съемкам римейка знаменитой экранизации фантастико-сатирического романа Пьера Буля «Планета обезьян». Первая киноверсия романа появилась еще в 1968 году и имела несколько продолжений. Теперь Бэртон, зарекомендовавший себя как мастер римейка после «Бэтмена», предполагает значительно «осовременить» и фильм, и книгу. Одну из главных ролей, гигантской гориллы, исполнит Майкл Кларк Дункан, знакомый зрителям по фильму «Зеленая миля».

Знаменитый журнал

«The Magazine of Fantasy & Science Fiction» поменял хозяина, после того как нынешний главный редактор Гордон ван Гелдер выкупил издание у прежнего владельца Эдварда Фермана. «Журнал фэнтези и научной фантастики» основан в 1949 году, восемь раз получал «Хьюго», в нем впервые были опубликованы такие произведения, как «Цветы для Элджернона», «Гимн Лейбовицу», «Темная башня». Но в последнее время журнал испытывал трудности, и смена владельца, возможно, пойдет на пользу и ему, и читателям.

Новыми сериями

стремятся увлечь читателей московские издательства.

«Центрполиграф», прежде специализировавшийся на отечественной фэнтези, обратился наконец и к научной фантастике. «Перекресток миров» — так называется новая серия издательства, ориентированная на отечественных авторов, работающих в жанрах «твердой» НФ и социальной фантастики. Первые книги серии — романы А. Плеханова и Д. Янковского, прежде возделывавших лишь фэнтезийные просторы.

Издательство «Дрофа», известное в основном выпуском образовательной литературы, решило порадовать самых юных читателей фантастики, предложив им собрания сочинений Андрея Саломатова, Кира Булычева и Евгения Велтистова. В планах издательства — организация самостоятельной серии подростковой фантастики.

Опять экранизации!

Все большее количество классической фантастики обретает киновоплощения. Режиссер Алекс Пройес («Ворон») возглавил съемки сериала по циклу романов Филипа Хосе Фармера «Мир реки». Изначально планировалось снимать полнометражный фильм по первому роману, однако идея сериала показалась режиссеру более привлекательной и соответствующей самому построению цикла… Анимационный фильм по роману Стивена Кинга «Глаза Дракона» продюсируется крупной компанией «АМС Entertainment». Этот роман, который Кинг написал в 1987 году для своей дочери, можно смело отнести к классике фэнтези… Не утихает ажиотаж вокруг еще одной экранизации фэнтези. Речь идет о сверхпопулярной серии романов британской писательницы Джей Кей (Джоан) Роулинг о юном маге Гарри Поттере. За экранизацию одного из романов цикла «Гарри Поттер и камень волшебника» взялся профессионал семейного кино Крис Коламбус («Один дома»).

Исследования фантастики

— редкость на нашем литературном поле. Событием стала изданная посмертно монография одного из видных деятелей отечественного фантастоведения, известного петербургского литературоведа А. Ф. Бритикова (1926–1997) «Отечественная научно-фантастическая литература: некоторые проблемы истории и теории жанра». Кроме того, в январе 2001 года литературно-критический фонд пополнится новой книгой — одно из московских издательств готовит к выпуску работу Е. В. Харитонова «Наука о фантастическом: биобиблиографический словарь». Книга содержит развернутый очерк становления и развития фантастоведения и около двухсот биобиблиографических статей о писателях, критиках, киноведах.

«Клуб фантастов»

открылся на радиостанции «Маяк» в рамках ежедневной передачи «Звездная гостиная», выходящей на «Маяке» с 21 до 22 часов. Предположительно, в каждую последнюю среду месяца радиослушатели смогут встретиться в прямом эфире с самыми популярными писателями-фантастами. Ведут «Клуб…» Елена Кадышева и Александр Ройфе.

«Роскон-2001»,

первый в третьем тысячелетии конвент, пройдет с 15 по 18 февраля в подмосковном пансионате на берегу Боровского озера. Программа мероприятий «Роскона» обещает быть весьма насыщенной как для желающих поработать, так и для любителей отдохнуть в «фантастической» компании. В планах устроителей конференции — киносеминар с показом уникальных фантастических фильмов молодых кинематографистов (см. статью А. Щербака-Жукова в «Если» № 10, 2000 г.), шоу-поединок «Писатели против критиков», семинар фантастического перевода, встреча представителей ведущих издательств страны с молодыми авторами, семинары по фэнтези и НФ, пресс-конференции и, конечно же, вручение премий. Награды будут вручены по итогам двухэтапного голосования всех присутствующих. Членами оргкомитета «Роскона» стали такие известные писатели, как Кир Булычев (он вручит приз «Алиса» за лучшее произведение детской фантастики последних лет), Владимир Михайлов и Сергей Лукьяненко. Среди почетных гостей — польский писатель Анджей Сапковский и Наталья Гусева, исполнительница главной роли в сериале «Гостья из будущего». Для желающих побывать на мероприятии сообщаем контактный телефон: (095)123-01-77; e-mail: convent@mcf.msk.ru. Официальный сайт «Роскона»: www.convent.ru.

In memoriam

5 октября скончался английский прозаик и художник Кит Робертс. Робертс родился в 1935 году, работал художником-мультипликатором, иллюстратором книг, редактором в НФ-журналах. С 1972 года — профессиональный писатель. Первая публикация — рассказ «Анита» (1964), ставший основой для целой серии произведений в жанре фэнтези. Робертс — один из ведущих английских авторов 60 — 70-х годов, названный критиками «Томасом Харди фантастики». Наиболее известен его цикл связанных новелл «Павана» (1968, рус. пер. 1992), написанный в жанре альтернативной истории.

PERSONALIA

(См. биобиблиографическую справку в № 9, 1994 г.)

Корр.: Один из самых распространенных вопросов в редакционной почте: когда произведения Кира Булычева вновь начнут появляться на экране?

Кир Булычев: Этот вопрос, скорее, не ко мне… Ну, например, не так давно мы заключили договор с «Союзмультфильмом» на создание сериала об Алисе, и даже началась кое-какая предварительная работа. Но затем внутренняя ситуация на студии, финансовые проблемы затормозили проект. Хотя желание, насколько мне известно, по-прежнему есть. Ну что ж, впереди целый век…

(См. биобиблиографическую справку в № 9, 1998 г. и статью Е. Харитонова в этом номере)

Корр.: До сей поры нам удавалось избегать одного вопроса, но коль скоро в номере опубликована статья о соавторстве, то…

М. и С. Дяченко: Как мы пишем вдвоем?.. Учитывая наши профессии, практикуем «актерско-режиссерский» метод. Замысел обсуждается совместно, причем самое пристальное внимание уделяется характерам и мотивациям. Их и старается затем воплотить актриса, только не на сцене, а на экране монитора. А режиссер создает все условия для максимального погружения актрисы в роль, специальными методами вызывая приток вдохновения, блеск импровизации, активизацию глубин подсознания. Он же на протяжении всего процесса, грозно насупив брови, следит за драматургической канвой действа, подправляя на ходу огрехи сюжета и композиции, в то время как женская часть дуэта целиком отдается магии изящной словесности. Затем следует этап репетиций/редактуры, иногда бесконечный, потом генеральный прогон — текст читают люди, мнению которых мы доверяем. И только после всех коррекций и ощущения, что «не все так и плохо», рукопись отдается издателю.

В целом весь этот процесс очень интимен и сходен с рождением ребенка. Приятный и чуть волшебный в начале, трудный, иногда мучительный в средине — и такой счастливый, когда раздается «А-а-а!» и наши друзья, рассмотрев младенца, радуются его появлению.

Молодой американский писатель Ян Ларе Йенсен родился в 1970 году и дебютировал в научной фантастике рассказом «Брутальные аплодисменты» (1992). С тех пор Йенсен опубликовал семь рассказов и повестей в журналах и антологиях, а также роман «Шива 3000» (1999). Рассказ «Тайная история орнитоптера» номинировался на премию «Хьюго».

(См. биобиблиографическую справку в № 7, 2000 г.)

В предисловии к авторскому сборнику рассказов «Будущее со льдом» (1998) О. С. Кард писал: «После столь долгого перерыва я уже не тот человек, каким был. Я узнал много нового — и сейчас я иначе комментировал бы те же рассказы. Мир изменился, проблемы 1980-х лишь некоторым читателям представляются важными, большинству они давно неинтересны. И все же, перечитав рассказы, я был приятно удивлен, что они не потеряли своей силы. Значит, фантастическая литература 1980-х оказалась способна пережить свое время».

Дэвид (Дэйв) Дж. Крик родился в 1972 году и свой дебютный научно-фантастический рассказ «Бойница» опубликовал в 1994-м. С тех пор выпустил всего несколько новелл, в том числе «Дипломат», опубликованную в этом номере.

(См. биобиблиографическую справку в № 5, 1999 г.)

В интервью журналу «Locus» в январе 1996 года Пол Макоули сказал: «Самое интересное — наблюдать, что в мире происходит не так, как хотелось бы. Вы изобретаете какую-то новую технологию, а другие используют ее, причем часто совсем не так, как это виделось изобретателю. Одна из задач научной фантастики состоит в том, чтобы постоянно ставить вопросы: «Хорошо — пусть будет генная инженерия. Ученые используют ее в своих лабораториях. Но что произойдет, когда какие-то парни начнут опыты с генной инженерией в простых гаражах на городских окраинах?»

Американский писатель А. Дж. Остин (он предпочитает скрываться за этими инициалами) родился в 1951 году в городе Кокомо (штат Индиана). Последнюю четверть века работает на радио, сменив много профессий — диск-жокея, директора музыкальных программ, репортера.

Первым опубликованным НФ-произведением А. Дж. Остина стал рассказ «Сирена» (1988), после чего он регулярно публиковал рассказы, а также вместе с Беном Бовой написал дилогию «Спасти Солнце» (1992) и «Убояться света» (1994).

В настоящее время А. Дж. Остин проживает в Манчестере (штат Коннектикут), посвящая свободное от литературы время разнообразным хобби: играет в любительской театральной труппе, мастерит по дереву, путешествует с рюкзаком, а также участвует в деятельности военно-исторического общества.

Американская писательница Майклин Пендлтон родилась в 1960 году и свой первый рассказ — «Сардины» — опубликовала в 1988-м. До сих пор она не изменила малой форме, публикуя рассказы в антологиях и журналах, таких, как «Omni», «Asimov’s Sience Fiction», «The Magazine of Fantasy & Sience Fiction», и других. Живет в Маабе (штат Юта), работает литературным секретарем и возглавляет местное отделение крупного издательства.

Джей Парри дебютировала в научной фантастике рассказом «В собачьей конуре» (1978), написанном в соавторстве с Орсоном Скоттом Кардом. В 80-х годах Парри опубликовала всего четыре рассказа, а далее, видимо, прекратила писать или переключилась с фантастики на другие жанры.

Ведущий английский прозаик, поэт и критик, один из лидеров так называемых «рассерженных молодых людей» в британской литературе 1950-х годов, почетный доктор литературы многих университетов Европы и США, лауреат литературных премий сэр Кингсли Эмис (1922–1995) в последние десятилетия жизни резко сменил свои радикальные антибуржуазные взгляды на консервативно-охранительские, став автором откровенно коммерческих книг.

К фантастике мэтр британской литературы обращался эпизодически, хотя постоянно поддерживал с ней связь как влиятельный критик и составитель антологий. В 1960-е годы вместе с другими представителями литературного истэблишмента он помог «тонувшему» от финансовых проблем журналу «New Worlds».

Собственное научно-фантастическое творчество Эмиса включает 4 романа: детективно-фантастико-сатирическую «Лигу объединившихся против смерти» (1966); написанный на стыке «готики» и литературы ужасов роман «Зеленый человек» (1969); альтернативную историю «Изменение» (1976), награжденную Мемориальной премией имени Джона Кэмпбелла; а также роман «Русские прятки» (1980), объявленный в СССР антисоветским (поскольку действие происходит в Англии близкого будущего, завоеванной Советским Союзом). Кроме того, он опубликовал несколько научно-фантастических рассказов, с одним из которых читатели «Если» познакомились в этом номере журнала. А монография Эмиса «Новые карты ада» (1960), компендиум которой также печатался в «Если» (№ 8, 10, 1994 г.), стала одной из первых ласточек серьезной научно-фантастической критики.

ПРИЗ ЧИТАТЕЛЬСКИХ СИМПАТИЙ

Год на излете, и настала пора подводить его литературные итоги. Членов Большого жюри просим занять судейские места.

Напоминаем условия конкурса.

1. Членом Большого жюри может стать любой читатель журнала, заполнивший лист для голосования и отправивший его в редакцию.

2. В конкурсе принимают участие все новые фантастические произведения, опубликованные в книгах и на страницах периодической печати в течение 2000 года.

3. В номинацию «лучшее произведение зарубежного автора» входят работы, впервые опубликованные на русском языке в 2000 году — вне зависимости от времени публикации на языке оригинала.

4. Победитель определяется по сумме баллов: 1 место — 3 балла, 2 место — 2 балла, 3 место — 1 балл.

5. Победителям в первой номинации (роман, повесть, рассказ российских авторов) вручаются призы «Сигма-Ф», во второй и третьей — дипломы «Сигма-Ф»; авторы, которые, по мнению читателей, наиболее заметно выступили в журнале, получают дипломы «Если».

Но на этом работа Большого жюри не заканчивается. После того, как будет заполнен лист для голосования, редакция убедительно просит вас ответить на вопросы анкеты. В последний раз мы проводили анкетирование более трех лет назад, после чего журнал серьезно изменился. Была значительно увеличена критико-информационная часть; журнал ушел от романов, предлагая больше повестей и рассказов; существенно возросло присутствие российских писателей на страницах «Если»; появились новые рубрики и разделы.

Три года — срок приличный, так что давайте «сверим часы». Мы выпускаем журнал отнюдь не для собственного развлечения: он адресован читателю — и не какому-то абстрактному «любителю фантастики», а именно читателю «Если». От вашего мнения зависит, каким будет журнал и куда ему двигаться дальше. Тем более, что следующий год для журнала юбилейный — нас ждет сотый номер «Если», и хотелось бы поразмышлять о журнале сообща.

Уважаемые читатели! Мы знаем, что среди вас немало коллективных подписчиков. Конечно же, мнение о журнале у каждого будет свое, в то время как анкетный лист — один. В этом случае присылайте свои ответы на листе бумаги.

Словом, давайте поработаем.

С Новым годом, друзья!