«Если», 2002 № 07

Уолтер Йон Уильямс
ЧАС ВОЛКА

Динамики в потолке палаты монотонно выводили одну и ту же последовательность негромких шуршащих нот, способствующих, как доказала наука, расслаблению. Разглядывая парнишку на больничной койке, Риз почувствовала, что у нее сводит нутро.

Парнишку звали Стюарт, и пулю из него вынули не далее как сегодня утром. В последние несколько дней, одержимый путем воина и суицидальной идеей личной чести, он заделался камикадзе и подорвал всю сеть. Гриффит мертв, Джоржан мертв. Спасски мертв. Никто не остановил Стюарта, пока все в Лос-Анджелесе не рухнуло окончательно. Федералам он пока ничего не выдал — это еще впереди. Риз потянулась за пушкой. Внутренности свело снова.

Стюарту солгали. Стюарта одурачили. Стюарта бессовестно использовали, а он того и не подозревал. Стояла за всем этим его друг Риз. Поэтому, пожалуй, нельзя его винить, что он взорвался, когда узнал истину.

А теперь вот это.

Риз выключила монитор капельницы, чтобы тот не запищал, когда пациент умрет, и тут Стюарт открыл глаза. Во взгляде его было узнавание, а еще — понимание того, что сейчас произойдет. Так она и знала: от него только и жди неприятностей.

— Прости, — произнесла она, поднимая пушку. Что еще, черт побери, она могла сказать? «Может, когда все будет позади, мы останемся друзьями?»

Стюарт пытался выдавить какие-то слова. В желудке у Риз снова что-то сжалось.

Выстрелив в него трижды из пистолета с глушителем, она ушла. Полицейские даже и смотреть на нее не стали, увидев больничный халат и бэдж. Тщательно выверенные документы всегда были ее коньком.

Спасай задницу.

Риз направлялась в Японию по запасному паспорту. Как всегда, взяла умением добывать наилучшие документы. Заказав на шаттле «Звездного зверя», она вставила контакт встроенного в кресло интерфейса в слот у себя в основании черепа. Закрыв глаза, послала беззвучный приказ спроецировать линейки последних новостей в оптические центры мозга, и тут ее губы скривились от гнева: она впервые узнала, что именно рухнуло в Лос-Анджелесе, в чем именно она принимала участие.

Инопланетные фармацевтические препараты тоннами перевозили на Землю под нелегальным прикрытием. Сеть распространителей была огромной, много большей, чем, обладая ограниченной информацией, подозревала Риз, а теперь полиция Лос-Анджелеса заполучила все до последней капли. Полицейские и секьюрити повсюду, даже на космических хабитатах, буквально с ума посходили.

И все это время она думала, что просто друзья помогают друзьям, но друзья одурачили ее так же, как она дурачила Стюарта. Вся поездка в Лос-Анджелес не имела смысла: глупо было ее посылать. Убийство Стюарта не могло остановить происходящего: слишком крупный разразился скандал. Единственный способ для Риз не загреметь самой — спрятаться.

Надо выпить, и она заказала еще один коктейль. Динамики шаттла выводили все те же синтезированные, без мелодии аккорды, что и динамики в больнице. От воспоминаний о Стюарте снова свело нутро.

Откинув голову на подголовник, она смотрела, как рвется огонь из сопел на крыльях шаттла.

Ее карьера в кикбоксинге оборвалась, когда удар ногой с разворота сломал ей нос, и Риз вернулась к легкому спаррингу и кунг-фу. Измочаливать себя на тренировке только ради того, чтобы тебя потом измочалили на ринге, — это не жизнь. Ей уже тридцать шесть, и пора признать, что существуют виды спорта, какими ей не следует увлекаться, пусть даже у нее есть для этого нужное нейроволокно. Эта мысль настроения ей не улучшила.

Из окна съемной квартиры Риз было видно, как холодный северный ветер гонит по мелкому Аральскому морю белую пену, завывания ветра глушили усиленный репродукторами зов муэдзинов на молитву. За прошедшие месяцы ни вид, ни ветер не изменились. Поглядев на ветреную узбекскую весну, Риз включила интервид и стала размышлять о своем полугодовом изгнании.

Волосы у нее сейчас были черные, и она давно уже не стриглась коротко. Отпечатки пальцев теперь были другие и костяк лица тоже. Изменились и серийные номера на искусственных глазах. Пусть погода здесь и дрянь, но в Узбекистане свое дело знают.

Последним, насколько она знала, здесь прятался Стюарт. Незадолго до того, как прилетел в Лос-Анджелес и расколошматил все вдребезги.

Молодой человек на экране, надев пуленепробиваемый комбинезон, распихивал по карманам оружие и патроны. Вот он взял обрез. Из колонок лилась тревожно-захватывающая музыка. Приглушив звук, Риз села перед интервидом.

Она подумывала, не вернуться ли ей к работе, но было слишком рано. Линейки новостей и передачи по сей день пестрели репортажами об инопланетянах, инопланетных обычаях, инопланетном импорте. О реструктуризации в поликорпорациях, торгующих с Силами. Странно было смотреть новости по интервиду: люди ныряли в укрытие, отказывались выступить с заявлением, за новостями следовала реклама инопланетных фармацевтических препаратов. Кто-то пошел под суд — те, кто выжил. Многие сотрудничали с полицией. Вся история была еще слишком жареной.

К счастью, проблем с деньгами не возникало. У нее их имелось столько, что хватило бы надолго, возможно, даже навсегда.

Стрельба на экране. Перестрелка инопланетян и молодого человека, который поливал Силы (как стали называть представителей инопланетных держав) очередями из обреза. Риз вся похолодела внутри.

Молодой человек, сообразила вдруг она, это ведь, наверное, Стюарт. Вскочив с места, она щелчком выключила интервид. Гады, блевать тянет.

Стюарт никогда в жизни не стрелял по инопланетянам. Кому, как не Риз, это знать.

Сволочи! Поганые медиапаразиты!

Схватив клетчатую куртку, она направилась к двери. Проклятая квартира словно давила на нее.

Она толкнула дверь так, что та, распахнувшись, ударилась о стену, и какой-то темнокожий мужчина, оказавшийся на площадке, отскочил на добрый фут. Повернувшись, он неуверенно улыбнулся эксцентричной особе.

— Вы меня напугали.

По-английски он говорил с анонимным акцентом, не позволявшим определить, откуда он родом, просто смутное ощущение чего-то чужого. Лет тридцати с виду. На ногах — замшевые туфли с липучками на подошвах, чтобы «приклеиваться» к поверхностям в невесомости. Руки глубоко засунуты в карманы серой пластиковой куртки, вся куртка усеяна карманами, и все как один — на липучках. Риз предположила, что в одной руке у него — оружие. Он дрожал не то от холода, не то от нервов. Наверное, только что спустился по гравитационному колодцу: слишком много на его одежде липучек, такой на Земле не купишь.

Мимо просвистели на скейтбордах несколько наследников Золотой орды, одетые по завезенной из Берлина моде «летчиков». Науши кожаных летных шлемов хлопали на ветру.

— Давно в городе? — спросила Риз.

Он сказал, что его имя Сардар Чандрасекар Вивекенанда и что он революционер с космической станции Принц. Друзья зовут его Кен. Через два дня после их первой встречи она условилась выпить с ним в баре «Земная жизнь», на последнем этаже крупного банка. Обслуживали здесь изгнанников, а маркой бара было обилие красного дерева, за огромные деньги импортированного из Центральной Америки.

Проверив Кена (осторожность никогда не помешает), Риз выяснила: он действительно тот, за кого себя выдает. Его имя часто мелькало в линейках интерновостей с Принца. От его выступлений отмежевывались даже политические союзники.

— Рэм пытается свалить на нас вину за Февральские Бунты, — объяснил Кен. — Чини решил, что мне стоит исчезнуть, тогда в беспорядках обвинят меня, а он сам сможет продолжать борьбу.

Глядя вниз через стеклянную стену на металлические крыши и спутниковые тарелки узбеков, Риз отхлебнула «Звезды Матаглапа», чувствуя, как алкоголь огнем бежит вниз по горлу.

— Поэтому Чини сделал из тебя козла отпущения, — усмехнулась она. — Вот уж точно: друг человечества.

— Чини знает, что делает, — в голосе Кена звучало раздражение.

— Конечно, конечно. Подставляет друзей. Вопрос в том, ведаешь ли ты сам, что творишь?

Кен сделал странный жест, будто отмахиваясь от ее вопроса.

— Отсюда я могу вести пропаганду. Чини посылает мне пособие. Я купил первоклассную коммуникационную систему.

— В этой вашей революции солдаты не понадобятся?

Он покачал головой. Ресницы у него были густые и темные.

— Думаю, нет. Станции Принц уже сто лет, она — на орбите Луны, где облегчен доступ к минералам, но мы не можем успешно конкурировать с новым оборудованием на других хабитатах. Рэм хочет протянуть как можно дольше: его политика — разграбить, а не восстановить экономику. Он заручился лояльностью акционеров, выплачивая внушительные дивиденды, но экономика не может их больше поддерживать, и бунты показали, что он утратил контроль над ситуацией. Мы думаем, смена власти обойдется без насилия — во всяком случае, без боевых действий.

— Жаль. Место в каком-нибудь иностранном легионе мне сейчас не помешало бы.

Риз подняла глаза, когда в бар вошла группа людей, среди которых она узнала знаменитого мошенника с Цереса по имени да Вега, лицо и руки его были покрыты дорогими светящимися имплантами ювелирных украшений, будто флуоресцентной слизью. Шествовал он под прикрытием телохранительниц: да Вега нанимал только женщин, которым полагалось заслонять его от любой команды группы захвата, какую могли бы послать с Цереса, дабы отдать в руки правосудия. Все как одна телохранительницы были высокими и европеоидными, других женщин да Вега не признавал. Он пытался завербовать Риз, когда они только познакомились. Европеоидные женщины были редкостью, и потому плату он посулил щедрую, но в обязанности входили и сексуальные услуги.

«Та еще работенка», — кисло подумала Риз. Ее охватило искушение скормить да Веге его собственные носки. В конечном итоге она сказала, что привыкла к работодателям более высокого класса.

Увидев ее, знакомец улыбнулся. Узбекистан внезапно показался Риз совсем маленькой страной.

Допив свою «Звезду Матаглапа», она встала.

— Пойдем погуляем.

— Структура равных прав, — говорил Кен. — Вот к чему мы стремимся. Тебе следует почитать мысли Чини на эту тему.

Порывы ветра проносились по ночной улице, будто волны в час прилива. В металлическом сплаве мостовой отражались яркие голограммы, вышагивающие вверх-вниз по темным витринам магазинов, рекламируя товары, не видимые за мертвым стеклом. Ветер завывал среди спутниковых тарелок в шипастом лесу нацеленных в небо антенн. Минарет, подсвеченный красными мигалками прожекторов, пронзал небо, светящееся едко-желтым натриевым светом.

— Равные права, — повторила Риз. — Ну да, конечно.

— Слишком много замкнутых систем, — продолжал Кен, пожимая плечами, обтянутыми новой, купленной уже в городе круткой. — Вот общая проблема всех космических хабитатов: они стремятся создать замкнутые экологические системы, а потом пытаются по возможности замкнуть и экономику. Недостаточно доступа. Я специалист по макроэкономике, — работаю с моделями, пытаясь понять, как все складывается в единое целое, — и самым сложным препятствием обычно оказывается отсутствие доступа к данным. У нас имеется Солнечная система, набитая плутократами от корпораций, и все они конкурируют друг с другом, закрывая свободный доступ ко всему, что бы ни делали. Они имеют колонии в других солнечных системах, а из них без ведома поликорпораций вообще никаких данных не поступает. Откуда нам знать, что там творится? Вся ситуация в целом слишком нестабильна: невозможно спрогнозировать, что и когда произойдет, потому что данные попросту недоступны. Все строится по схеме бывшего Советского Союза: даже те, кому информация действительно необходима, не получают к ней доступа.

Главная отрасль экономики станции Принц — добыча и переработка минералов, устоявшееся, стабильное предприятие. Но цены на минералы подвержены колебаниям, которые зависят от разработки новых месторождений в Поясе астероидов или еще где-нибудь, и для того, чтобы идти в ногу с новыми технологиями, нужны массированные капиталовложения. Для стабилизации экономической ситуации на Принце следовало бы создать еще одну постоянную статью экспорта. Скажем, бионика. Или преконфигурированные базы данных. Оптоволокно. Программируемые импланты. Генетика. И многое другое. Но чтобы запустить новое производство, потребуются уже не только ресурсы, но и время, — скажем, пять лет, — а ведь есть и другие поликорпорации, специализирующиеся в этих областях. Мы можем продублировать работу другой группы, а узнаем об этом, только когда на рынке вдруг появится новый продукт, и пять лет наших вложений пойдут псу под хвост. Вся эта секретность порождает нестабильность политических ситуаций, вот почему внезапно терпят банкротство поликорпорации.

— Так ты хочешь, чтобы поликорпорации поделились своими засекреченными технологиями?

— Я хочу вообще исключить само понятие «засекреченные технологии». В идеале я хотел бы создать совершенно новую структуру хранения и извлечения данных. Структуру эффективную и доступную.

Риз рассмеялась, и ее смех эхом прокатился по холодной металлической улице.

— Мечтатель!

— Ты, конечно, права, — Кен слабо улыбнулся. — Пришлось бы вернуться на двести лет вспять, к самым истокам искусственного интеллекта, и переписать все с нуля. Тогда, быть может, у меня появился бы шанс. — Он пожал плечами. — К счастью, у нас с Чини есть более практичные планы.

Она повернулась к нему.

— Ты мне напоминаешь одного человека, которого я когда-то знала. Он, как и ты, хотел знать правду. Хотел доступа.

— И?

Холодный ветер пробрал ее до костей.

— Он умер, — сказала Риз. — Его застрелили в больнице.

— Странное он выбрал место быть застреленным.

Ей вспомнился последний понимающий взгляд Стюарта. Северо-восточный ветер погладил ее кожу, обдал холодом сердце. Пустынная улица, по которой они шли, внезапно показалась ей бесконечной, не просто улицей, но Улицей, бесконечной стальной магистралью, по которой Риз все брела и брела в студеном одиночестве меж неоновых стен с рекламой фантомов, несбыточных «счастливых концов»… Поежившись, она взяла Кена за руку.

— Вы были близки? — Кен произнес это тихо, и слова почти потонули в ветре.

— Да. Нет, — она тряхнула головой. — Я хотела, чтобы мы остались друзьями, но это было бы плохо для бизнеса.

— Понимаю.

Во рту у нее возник привкус желчи, а перед глазами — бесконечная мерцающая Улица и темные фигуры людей, которые соприкасались ненадолго и расставались вновь. «Интересно, что хотел сказать напоследок Стюарт», — подумала Риз.

Над дверью квартиры Кена горела голая желтая лампочка. Когда они вошли, свет, полившийся за ними в дверь, высветил потертую мебель и новенькое коммуникационное оборудование.

— Надо же, — сказала Риз, — диспетчерская «Агитпропа».

Она была рада уйти с ветреной улицы.

Комната то скрывалась в темноте, то появлялась снова, словно пульсировала в такт красным огням на верхушке минарета. Риз остановила руку Кена, накрыв ее на выключателе своей, а рот — когда он попытался заговорить — губами. Ей было решительно все равно, есть ли у него кто-то на Принце, в таких делах она предпочитала молчание. Состояние у нее было взвинченное, как перед полевой операцией, и она послала нервам приказ ускорить восприятие. И тут же все потекло неспешно, будто действия происходили в замедленной съемке: его руки, скользящие по ее телу, шелест ее собственного дыхания, бесконечный красный ритм прожектора, прорисовывающий черты его лица в теплой темноте… Ей слышен был рев северо-восточного ветра за стеной; тот все стучался в оконное стекло, визжал на углу, несся по долгой и пустой Улице. Двери надежно заперты, по крайней мере, на это замедленное и тягучее, убаюкивающее мгновение.

День спустя на станции Принц сорвало резьбу шлюзового люка в отсеке техобеспечения, шестнадцать человек погибли. Кен был доволен.

— Это нам на руку. Поможет продемонстрировать, что прихвостни администрации не способны справиться даже с самой простой работой.

Риз стояла у окна, глядя на дальний бурый горизонт. Она устала от драных обоев и продавленной мебели Кена. Вдали туристы на двугорбых верблюдах делали вид, будто везут в Ташкент шелка.

— Администрации? — переспросила она скептически.

Он сидел по-турецки, напряженно уставившись в экран.

— Да, это могли быть и мы. Если так, небольшая эффективная акция.

— А ведь те, кто погиб, добровольцами не были. Это же не ваши люди.

Он недоуменно улыбнулся.

— Ну, разумеется, нет.

Скрестив руки на груди, Риз отвернулась от окна.

— Вот что меня пугает в вас, идеалистах. Вы выбрасываете шестнадцать человек в вакуум, но все о’кей, раз это во благо победы революции и — подумать только — человечества!

Кен прищурился, глядя на нее против света.

— Думаю, это не слишком отличается от того, чем занимаешься ты.

— Я солдат. Ты идеолог. Разница в том, что это ты решаешь, кто и где будет убит, а я совершаю само убийство. Не будь людей вроде тебя, такие, как я, не понадобились бы.

— И ты всерьез полагаешь, что твоя ответственность меньше?

Риз покачала головой.

— Нет, но те, с кем я воюю, такие же добровольцы. Как и я, они работают за плату. Все чисто, без красивых слов. Я беру деньги, выполняю работу. Чаще всего не знаю, из-за чего сыр-бор. И если уж на то пошло, даже не хочу знать. Спроси я, работодатели мне все равно солгут.

Она устроилась в потертом плюшевом кресле, подобрав под себя ногу.

— Когда-то я сражалась за человечество. В Войне Артефактов. Я была на Архангеле в батальоне «Дальний Смагарад», мы зачищали планету перед приходом свободной экономики. Использовали инопланетные технологии, если доводилось на них случайно наткнуться, все эти биохимические штуки, которыми так славятся Силы. Звучит как славное приключение, на деле мы грабили развалины инопланетной цивилизации и крали, что могли, у других поликорпораций. Война обернулась против нас, и вдруг я обнаружила, что торчу под землей, в туннелях инопланетян, а передо мной — управляемые дроны-чистильщики и специально выведенные вирусы-убийцы, и от смерти меня отделяет только плохонький бронескафандр. А потом я умерла.

Кен недоуменно поглядел на нее, склонив голову набок.

— У тебя страховка клонирования? Это новое тело?

Гнев жег Риз, она чувствовала, как он затопляет ее мышцы, гоня волну по вживленному боевому нейроволокну. Вспомнила темные туннели, горы трупов, запах страха, въевшийся в ткань ее боевого скафандра, вонь, которую не вывести никакой чисткой.

— Нет. Ничего подобного. Это я убила… я убила себя, свою личность. Потому что все, чем я была, все, что я знала, только помогало моим нанимателям и моему врагу расправиться со мной. Мне пришлось себя обкорнать, выбросить все, что не способствовало физическому выживанию. Я превратилась в зверя, в туннельную крысу. Я видела, как наши собственные боссы используют верность, храбрость и честь для того, чтобы нас убивать, поэтому стала трусливым предателем. Мое тело работало против меня, — для туннелей я слишком высокая, — но я пыталась, по-настоящему пыталась стать ниже ростом, и, как это ни смешно, у меня получилось. Потому что в таких ситуациях, если голова правильно работает, можешь сделать то, что нужно.

Она оскалилась. Прилив адреналина, вызванный яркими воспоминаниями, мурашками скатился вниз по рукам.

— Я все еще животное. Я все еще вероломный предатель. Я все еще трус. Потому что это единственный способ остаться в живых.

— Если ты так считаешь, могла бы выйти из дела, заняться чем-ни-будь еще.

— Я обучена одному, — она пожала плечами. — И если бы я занималась чем-то другим, например, техобеспечением, то просто стала бы чьим-то животным, коровой, быть может, — из тех, кого стадом гонят с места на место и кормят травой. А так я, по крайней мере, принадлежу сама себе. Свою награду получаю авансом.

— А во время операции? — темные глаза Кена смотрели напряженно.

Риз сменила позу, чувствуя смутный дискомфорт. «Нервы, — подумала она, — я вся дерганая от адреналина».

— Не совсем понимаю, о чем ты.

— Ты любишь свою работу. У меня, во всяком случае, сложилось такое впечатление.

Она рассмеялась.

— Я люблю висеть на канате и ходить по самому краю. Люблю знать, что все должно быть сделано так, как надо, что любая моя ошибка может обернуться провалом.

Он покачал головой.

— Вот этого я не понимаю.

— Тебе не приходилось становиться животным. Ты специалист по макроэкономике, тебя учили видеть более широкую перспективу. Несколько человек взрывается в шлюзе — это приемлемая жертва. Я такие вещи обычно принимаю лично, как если бы на их месте была я. Вот и все. Видишь ли, думаю, все, кто пытался меня убить, имели в виду более широкие перспективы.

— Я не планирую тебя убивать, — не отводя глаз, Кен выдержал ее взгляд. — Этого в моей перспективе не предусмотрено.

— Возможно, однажды я окажусь между тобой и твоей революцией. Вот тогда посмотрим.

Он промолчал. В твердом взгляде темных, невидящих глаз Риз прочла ответ и поняла: именно этого она и ожидала.

— Риз!

Впервые за пол года она услышала свое имя, и прозвучало оно сейчас здесь, в Узбекистане, из уст не знакомого ей человека на углу улицы. Нейроволокно врубило боевой режим, и, не успела она еще до конца повернуться, субпрограмма уже оценивала стойку незнакомца, рассчитывая возможную опасность и наиболее оптимальную на нее реакцию.

Ему было около сорока. Редеющие русые волосы, высокий лоб с залысинами. Плечи откинуты, руки на виду. Одет в синий жилет поверх клетчатой рубахи, мешковатые брюки из серой шерсти, старые коричневые ботинки с квадратными носами. Улыбка дружелюбная. Телосложения хрупкого, словно некогда подвергся генетическим модификациям. Лицо обветривается на глазах.

— Вы ко мне обращаетесь? — спросила его Риз. — Меня зовут Уолдмен.

Субпрограмма продолжала оценивать его, анализируя малейшие изменения позы, еле заметные движения рук. «Не Кен ли ее продал? — подумалось ей. — Или Чини, решив, что она представляет угрозу для Кена?»

Его улыбка стала шире.

— Ваша осторожность вполне понятна, но нам известно, кто вы. Не волнуйтесь. Мы хотим нанять вас.

— Называйте меня лучше Уолдмен, если вообще хотите со мной разговаривать.

Он, соглашаясь, поднял руки. В нейроволокне проскочил разряд тока. Она заметила, что мочка уха у него бугристая от старых шрамов, как будто кто-то в драке вырвал из нее серьгу.

— Хорошо, мисс Уолдмен. Меня зовут Бергер. Мы могли бы поговорить?

— В «Земной жизни». Через час. Знаете, где это?

— Найду.

Повернувшись, он удалился небрежной походкой. Риз смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду, потом вернулась в квартиру, которую снимала в жилом комплексе на набережной. Поискав следы взлома и обыска — не было ничего, но это еще ни о чем не говорило, — она, чтобы успокоить расходившиеся нервы, почистила пистолет и приняла горячую ванну, пристроив пушку неподалеку. Она вытянулась настолько, насколько позволяла ванна, чувствуя, как вдоль линии волос выступают капельки пота, и лениво воззрилась на маленький жидкокристаллический видеоэкран. Шла задорная программа поп-музыки из Малайи. Сменив одежду, она вернула пистолет в кобуру — программное обеспечение службы безопасности «Земной жизни» начинило бы ее отравленными флешеттами, попытайся она войти в бар при оружии — и снова вышла в город. В воздухе висела песнь муэдзинов. Ее ум перебирал всевозможные варианты.

Бергер — из полиции. Бергер — наемный убийца. Да Вега сдал ее с досады. Чини продал ее имя ради политической выгоды. Кен, пожалев, что слишком много рассказал ей о своей революции, решил прикончить ее прежде, чем она продаст его планы Рэму.

И каждый из этих вариантов правдоподобен.

Когда она вошла в бар, Бергер там еще не появлялся. Бармен был углублен в молитву, поэтому, включив компьютер у стойки, Риз принялась читать линейки новостей, выискивая какую-нибудь зацепку.

Пусто. Инопланетяне не выкинули ничего, что попало бы в заголовки. Однако привлекла внимание одна заметка: изгнанника с Цереса по имени да Вега нашли мертвым рядом с трупами двух его тело-хранительниц. Третья телохранительница — в розыске.

Риз усмехнулась. Узбеки уже, вероятно, превратили да Вега в удобрения.

Усиленные репродукторами голоса муэдзинов смолкли. Вернулся бармен и тут же включил передачу тодо-музыки из Японии. Едва он успел взять у нее заказ, как в бар, сморкаясь в салфетку, вошел Бергер. Он не ожидал, что здесь такой лютый холод весной, объяснил Бергер вместо приветствия. Придется купить теплую куртку.

— Не беспокойтесь, мисс Уолдмен, — добавил он. — Я здесь не для того, чтобы вас убрать. Если бы это входило в мои намерения, я бы сделал это еще на улице.

— Знаю. Но вы можете быть копом, посланным выманить меня из Узбекистана. Надеюсь, черт побери, вы сумеете доказать, что вы тот, за кого себя выдаете.

Усмехнувшись, он тревожно потер лоб.

— Ну, по правде сказать, я действительно что-то вроде полицейского.

— Вот потеха!

Он показал ей удостоверение личности. Пока Риз его изучала, Бергер продолжил:

— Я капитан подразделения «Пульсар» службы безопасности «Ярких Солнц». Мы хотели бы нанять вас для выполнения задания в космосе.

— На Весте?

— Нет. Поближе к Земле.

Риз нахмурилась. Поликорпорация «Яркие Солнца» была одной из двух, созданных специально для торговли с инопланетными Силами. Она занималась практически только импортом Сил, и ее устав воспрещал поликорпорации владеть территориями за пределами своей штаб-квартиры, астероида Веста. С тех пор, как Стюарт провалил сеть Гриффита в Лос-Анджелесе, многие из высшего звена «Ярких Солнц» легли на дно, а все операции на Весте как раз подвергались реструктуризации.

— Подразделение «Пульсар» обеспечивает внутреннюю безопасность на Весте, — сказала Риз. — Подразделение вашей внешней разведки называется «Группа Семь». Так почему «Пульсар» начинает операцию так далеко от дома?

— Мы как раз и хотим, чтобы вы взялись за дело внутренней безопасности. Кое-кто из наших людей ударился в бега.

— Вы хотите, чтобы я их вернула?

У глаза Бергера резко дернулась жилка. Риз знала, что он скажет, еще до того, как он произнес сами слова. Она почувствовала, как звенят у нее нервы, как волна тепла заливает мускулы. Слишком она засиделась.

— Нет. Мы хотим, чтобы вы их убрали.

— Ни слова больше, — остановила его Риз. — Прежде я должна вас проверить.

— Я бы даже не назвал это убийством, — говорил Бергер, уплетая салат со шпинатом в фешенебельном ресторане под названием «Техасская говядина» — имя было взято от крайне популярного, с налетом порнографии интервид-шоу Алисы Спрингс. Бергер взмахнул вилкой, и капли соуса запачкали сливочного цвета скатерть. — У нас есть образцы тканей и нейроволокон памяти, какие мы храним для всего высшего звена. Черт, мы просто их потом клонируем.

— Это еще не значит, что меня не посадят за убийство.

— Кто станет вас ловить? Это же астероид в пятидесяти миллиардах кликов от чего бы то ни было.

Она проверила нового знакомого, насколько могла: послала сообщение на Весту с просьбой подтвердить существование некоего капитана Бергера из подразделения «Пульсар» и прислать его фотографию. И то, и другое прибыло спустя двенадцать часов. Если это был заговор с целью арестовать ее, то в нем присутствовало несколько маловероятных элементов.

Риз нацепила на вилку кусок баранины в горчичном соусе. Она достаточно времени проводит на тренажерах, решила Риз, поэтому заслуживает такое лакомство.

— Астероид — около двух километров в диаметре. Официальное название — 2131YA, но его также называют Золотая Куэвро[1].

— Забавные имена теперь дают астероидам.

— Думаю, у них кончились все мелкие греческие божки. Официально Куэвро принадлежит частной, неакционерной горнодобывающей компании под названием «Эксетер Ассошиэйтед», которая, в свою очередь, принадлежит нам. Куэвро — астероид Аполлона, через регулярные интервалы пересекающий орбиту Земли, что облегчает поставки продуктов и оборудования, а также делает его намного более изолированным, чем любое другое космическое тело в Поясе. На протяжении некоторого времени мы держали там лабораторию по разработке технологий, которые… — он усмехнулся. — Ну, которые мы хотели бы сохранить в тайне от конкурентов. Служба безопасности на Весте жесткая, но что поделаешь, это — порт, и люди вечно приезжают и уезжают.

— Мне, честное слово, неинтересно, — отрезала Риз.

— А я и сам не знаю подробностей, так что все равно не мог бы вам рассказать, — весело отозвался Бергер. — Разработка продвинулась достаточно далеко, когда вскрылись некоторые факты деятельности вашего старого друга Гриффита. Делом первоочередной важности стало закрытие проекта и переброска персонала на другой фронт работ в Центральной Африке, где служу я. Если следователи пронюхают, что астероид принадлежит нам и что именно на нем имеется, «Яркие Солнца» окажутся в весьма неловком положении.

— Технари отказались переезжать? — спросила Риз.

— Они протестовали. Говорили, их проект вступает в критическую стадию. С Земли за ними был послан транспорт, но они отказались эвакуироваться, и вскоре мы потеряли связь с грузовым кораблем. Мы полагаем, что его экипаж убит или взят в заложники.

— На этом корабле ваши люди могли сбежать на астероид другой корпорации.

— Мы так не думаем. Увезти с собой их проект довольно трудно. Да они и не могли бы бежать, оставаясь незамеченными: часть персонала лаборатории принадлежит Силам.

Холод пробрал Риз до мозга костей. Она выпрямилась, внимательно глядя на Бергера. Силам было запрещено покидать два порта контакта — официальной причиной называлась опасность заражения от инопланетных форм жизни. Вирусы уже опустошили две дипломатические миссии Сил, и оставалась вероятность, что возможно и обратное. Если станет известно, что «Яркие Солнца» предоставила работу Силам за пределами Весты, с репутацией поликорпорации будет покончено раз и навсегда.

Но по прошествии времени шумиха вокруг «Ярких Солнц» утихнет. Торговля с инопланетянами приносила слишком большой доход, чтобы всерьез в нее вмешиваться. Год-два спустя лабораторию вновь откроют с клонированным персоналом и со злобными секьюрити, которые гарантируют буквальное выполнение всех распоряжений сверху.

— Спешка мне понятна, — сказала Риз. — Но почему я? Почему всем не сделать этого самим?

— У нас на Земле нет специалиста вашего уровня, — ответил Бергер. — У меня самого нет таких, как у вас, систем вживленного нейроволокна и нужных субпрограмм. Ну… и мы предпочли бы знать, что вы с выгодой для себя работаете на нас, а не бродите в Узбекистане, где вас в любой момент может сцапать полиция. Если мы смогли вас найти, то и они тоже, вероятно, сумеют.

Риз отпила содовой.

— А как именно вы на меня вышли?

— Кое-кто вас узнал.

— И кто же это мог быть?

Кожа у глаза Бергера снова дернулась.

— Эту проблему уже уладили, — сказал он. — Нам бы не хотелось, чтобы он продал ваше имя кому-то еще.

Да Вега. Вот оно как! Во всяком случае, это был не Кен.

Но в словах Бергера таилась и угроза: ему не хотелось, чтобы она оставалась в этом раю беженцев, где число сорвиголов было выше среднего и где ее могла бы обнаружить группа захвата какой-нибудь поликорпорации. Если они уже убрали одного человека, могут убрать и другого.

— Давайте поговорим об оплате, — сказала Риз. — Думаю, «Ярким Солнцам» по карману перечислять мне столько, сколько я стою.

Полиция Рэма до смерти забила женщину во время допроса. Кен деловито стучал по клавишам, собирая информацию из фактов и заключений экспертов, готовя почву для новой революции. Риз мерила шагами комнату, обрывая кусочки повисших лохмотьями обоев, потом ела на ходу монгольское барбекю из вощеной бумажной коробки. Под окном пьяный потомок Золотой орды пел, обращаясь к луне, грустную песню. Он то и дело забывал слова, раз за разом начинал сначала, и эти рулады выводили Риз из себя.

— Было бы лучше, — сказала она, — если бы Чини платил тебе приличное жалование.

— Он платит мне то, что может себе позволить, — пальцы Кена летали над клавиатурой. — Деньги приходится отмывать, а ему надо быть осторожным, выбирая безопасные каналы.

— У тебя даже не будет гарантированной работы, когда все закончится.

Кен пожал плечами.

— На Принце экономист всегда найдет, чем заняться.

— И у тебя нет никаких гарантий. Рэм в любую минуту может приказать убить тебя.

— Ему нужен живой козел отпущения, а не мертвый мученик, — он нахмурился, не переставая печатать. — Видишь ли, никакой тайны здесь нет. Рэм знает наши возможности, а мы — его. На доске не так много скрытых фигур.

Узбек снова завел свою песню. Стиснув зубы, Риз положила руку на плечо Кена.

— Завтра я исчезну, — сказала она.

Он удивленно запрокинул голову, чтобы поглядеть на нее снизу вверх. Пальцы его зависли над клавишами.

— Что случилось?

— Ничего. Я нашла работу.

— И говорить о ней ты не можешь…

— Нет. Но работать я буду не на Рэма. Так, на случай, если тебе интересно.

Он взял ее за руку.

— Мне будет тебя не хватать.

Риз поставила коробку с едой на монитор. Палочки закачались в воздухе.

— У меня есть двенадцать часов до рейса на Пекин.

Кен выключил консоль.

— Остальное могу послать и завтра.

— А как же революция? — Риз была неподдельно удивлена.

Пожав плечами, он поцеловал внутреннюю сторону ее запястья.

— Иногда я чувствую себя лишним. Революция, в конце концов, неизбежна.

За окном узбек продолжал завывать, обращаясь к безутешным звездам.

Тягач назывался «Бегущий в пустоте», и ему было, по меньшей мере, лет тридцать: обивка на переборках залатана серебряной липкой лентой, клубки проводов свисают из люков доступа. Риз служила на стольких подобных звездолетах, что беспорядок никак ее не трогал — он означал только то, что тягачу нет нужды производить впечатление на пассажиров. Воздух внутри был едким, словно корабль битком набили потными мужиками, однако на борту путешествовали только четверо.

Представив троих спутников Риз, Бергер удалился, весело помахав ей через плечо. Четыре минуты спустя «Бегущий в пустоте» стартовал со станции Чартер и начал долгое ускорение к месту назначения.

Риз наблюдала за взлетом из кресла второго пилота в бронированной стыковочной кабине. Капитан выполнял маневр с закрытыми глазами, даже не глядя на залитую серебряными огнями обшивку Чартера: реальность проецировалась в его мозг через нейроволокна интерфейса. Веки капитана подергивались — это глаза сканировали ментальные индикаторы.

Звали его Фолкленд. Ему было под пятьдесят. Ветеран Войны Артефактов, который пятнадцать лет назад делал все, что позволял ему уровень брони и имплантов, чтобы убить Риз в туннелях Архангела. Химическая атака повредила его двигательные рефлексы, поэтому он носил экзоскелет из облегченного серебряного сплава. К счастью, его мозг и оптоволокно интерфейса пережили войну в целости и сохранности. У него была седая борода и такие же седые волосы, которые падали на воротник куртки.

— Приготовиться к ускорению, — скомандовал он, не открывая глаз. — Первые шесть часов пойдем на два g.

Риз поглядела на тусклую серую Луну, занявшую уже половину неба.

— Есть. Бутылка для мочи при мне.

Удвоенная гравитация обычно сильно ударяла по мочевому пузырю.

После протяженного поджига реактивного двигателя «Бегущий в пустоте» остановился на постоянном — один g — ускорении. Фолкленд ремней безопасности не расстегнул, глазные яблоки у него продолжали двигаться в такт какому-то неведомому световому шоу. Расстегнув ремни, Риз с облегчением потянулась — так что щелкнули суставы в хребте и шее — и спустилась в основной отсек.

Фолкленд никак не отреагировал на ее уход.

В отсеке экипажа, где пахло свежей краской, бортинженер, крохотный человечек по имени Чанг, возился с сигналом противопожарной сигнализации на переборке. Голова его покачивалась в такт музыке, которую он пустил себе в слуховые нервы. Чанг мало-помалу превращал себя в машину. Глаза ему уже заменили прозрачные импланты, в глубине которых виднелись серебристые микросхемы; на месте ушей торчали гладкие черные коробки, и еще несколько коробочек непонятного назначения подсоединялись штекерами к голому скальпу. Зубы у него были металлические, и жидкокристаллические украшения, работающие от нейроволокна, переливались орнаментами на щеках и на тыльной стороне ладоней. Когда Бергер представил его Риз, Чанг не сказал ничего, только мгновение внимательно смотрел на нее, а потом вновь вернулся к своим двигателям.

Теперь он что-то произнес. Голос у него был хриплым, словно он не привык им пользоваться.

— Он внизу. В грузовом отсеке В.

Чанг стоял спиной к Риз, а она двигалась очень тихо. Его голова все еще подергивалась в такт неслышной музыке. Он даже не повернул голову к спутнице, чтобы произнести свои две фразы.

— Спасибо, — отозвалась она. — Славные импланты.

— Самые лучшие. Сам их изготовил.

— Разве тебе не полагается наблюдать за поджигом двигателей.

Он указал на одну из своих коробочек.

— Это и делаю.

— Мило.

Ей всегда было легко находить общий язык с психами, помешанными на жажде контроля.

Викерс, как и пообещал Чанг, находился в грузовом отсеке В. Викерс был оружейником Риз, нанятым Бергером с единственной целью обслуживать боевой скафандр, который ей предстояло носить на Куэвро. Викерс был совсем молод, лет восемнадцати, и очень худ. Темные волосы он носил коротко стриженными, а еще он заикался, и на щеках у него высыпали прыщи. Одет он был в заляпанный маслом комбинезон. Когда Риз вошла, Викерс как раз доставал компоненты из пенопластовой упаковки. Она помогла ему выложить скафандр на рабочий стол. Викерс ухмыльнулся.

— «В-волк-17». — Акцент у него был южных штатов США. — Мой любимый. Ух, как ты им наподдашь! Он так хорош, что п-практиче-ски все с-сам з-за тебя с-сделает.

Скафандр был черным, с длинными рукавами, антропоидный. Шлем с рогами радиоантенн плавно переходил в плечи. Внутри руки, ноги и тело Риз будут обвиты сложной, плотно облегающей сетью ремней: скафандр придаст размах и силу любому ее движению. Движения не будут совершенно естественными — ей придется привыкнуть к импульсу силы в невесомости.

— Ч-чертовская машина, — сказал Викерс. Риз не ответила.

Темное забрало «Волка» поблескивало в холодном свете грузового отсека. В дизайне скафандра угадывалась чистая функциональность, делавшая его тем более ужасным: перед вами было не что иное, как эффективное орудие убийства. На черной поверхности сияло белое клеймо поликорпорации «Волк». Риз подавила воспоминание, начиненное страхом: «Волк» изготавливал большую часть кибернетики, с какой она сталкивалась на Архангеле. От высвобожденного из упаковки боевого скафандра шел запах, который она надеялась никогда в жизни больше не ощутить.

— Мне нужно посмотреть руководство к нему, — сказала она. — И на диаграммы компонентов системы.

Если ее жизнь будет зависеть от этого монстра, она хотела знать о нем все возможное.

Викерс поглядел на нее одобрительно.

— Они на волокне в м-моей кабине. Скафандр стандартный, если не считать одной переделанной программки в модуле системы наведения. Бергер знает, кого вам предстоит прищучить, и потому запрограммировал данные определения некоторых целей. Все пройдет как по маслу.

— Таков план, — сказала Риз. Запах «Волка» — масла и пластикового снаряжения холодной ламинированной брони — разъедал горло. Она подавила дрожь.

Викерс все еще любовался «Волком».

— Крутой сукин сын.

Говоря с машинами, он переставал заикаться.

Риз и «Волк» двигались в пустоте как единое целое. Янтарные индикаторы наведения светились на внутренней стороне черного забрала. Под ними мерцал астероид — это пятна слюды и никеля отражали неумолимое солнце.

«Они никак не могут узнать о твоем прибытии, — говорил ей Бергер. — Тебя прикроет выброс реактивных двигателей корабля. Мы стабилизировали вращение астероида, поэтому ты можешь приземлиться на «слепой» стороне, но у них хватит ума выставить там детекторы, так что на фактор неожиданности можешь не рассчитывать. Нам главное сделать тебе такую броню, чтобы она выдержала все, чем бы они тебя ни атаковали».

Отлично, подумала она. Теперь техномальчики астероида, люди и инопланетяне, стоят, наверное, у шлюзов со всем оружием, какое сумели собрать за последнюю пару недель, и просто ждут, когда кто-нибудь попытается взрывом «вскрыть» станцию. Оставалось только надеяться, что «Волк» им не по зубам.

Шипение циркулирующего воздуха казалось слишком громким в тесном пространстве шлема. Риз чувствовала, как под проложенными поролоном ремнями «Волка» собирается пот. Короткий горизонт астероида свивался у нее под ногами. Коротко взревели, придавливая ее к поверхности, реактивные двигатели скафандра, регулирующие высоту. Показания мониторов «Волка» проецировались — через штекер интерфейса — сложной многомерной плетенкой, в оптических центрах ее мозга светили яркие столбцы данных. Она следила за маленькими зелеными индикаторами: нет смысла обращать внимание на остальное, пока они остаются зелеными.

В мгновение из-за горизонта показалась цель — ярко-серебристые нагромождения солнечных батарей, передатчиков и тарелок, нацеленных на разные секторы неба. В середине примостился блестящий корпус грузового звездолета, посланного вывезти персонал с базы, стыковочный шланг еще был подсоединен к большому грузовому шлюзу.

Риз предстояло решить, какой путь внутрь избрать: есть два шлюза для персонала в самой станции и еще — шлюз корабля, а оттуда — по стыковочному шлангу. На станции — девять человек, пятеро людей и четверо представителей Сил.

«Из того, что у них имеется в лаборатории, они способны изготовить взрывчатые вещества, — объяснял Бергер. — Но они не могут поместить у шлюза большой заряд, иначе при взрыве потеряют давление во всем хабитате. А воздуха у них в хранилище на все помещения не хватит. Они не решатся взорвать крупные заряды внутри, иначе рискуют повредить эксперименту. База слишком мала для того, чтобы спланировать крупную операцию. Мы думаем, они будут полагаться на небольшие заряды и, может быть, газ».

База приближалась. Риз чувствовала, как легко двигаются в сети ремней ее члены, ощущала гудение в мышцах и крови. И эта непреложная вера в свои способности! Все то, без чего она не могла жить.

Увеличился поток хладагента — скафандр жарился на солнце. Ремни вокруг тела натирали. Она думала о взрывчатке, о газе, о том, как ядовитые клубы плыли по туннелям на Архангеле, заражая все на своем пути, вынуждая ее проводить в скафандре помногу дней кряду. По крайней мере, здесь, как бы ни обернулось дело, все пройдет быстро.

Риз решила входить через один из небольших шлюзов для персонала, ведь умники со станции могли счесть, что грузовой корабль ценности не представляет, и нашпиговать сочленения самодельной взрывчаткой. Она совершила медленное сальто-мортале и опустилась ногами вперед на полосу липучки у Шлюза-Два. Бергер потребовал, чтобы она по возможности вошла на базу без декомпрессии: внутри было полно оборудования, которое ему не хотелось бы портить. Нагнувшись, Риз нажала кнопку аварийного входа и к огромному своему удивлению почувствовала слабое гудение под ногами. Люк начал подниматься… она-то планировала открыть люк вручную.

Насколько наивны эти люди? — задала себе вопрос Риз. Или в шлюзе ее ждет какой-то сюрприз?

«Ты собираешься в-все это т-тащить с собой?» — удивленно спросил Викерс, увидев пристроенный у нее под мышкой пистолет и закрепленный на ноге ремнем длинный нож.

«Не хочу всецело зависеть от «Волка», — ответила она. — Если он будет каким-то образом обездвижен, мне бы хотелось преподнести сюрприз тому, кто это сделал».

На губах Викерса мелькнула насмешливая улыбка. «Если они сумеют обездвижить «Волка», то уж тебя — и подавно».

«Все равно перетяни ремни», — попросила она. Потому что рано или поздно боевые машины отказывают. Потому что, если установка миссии не дала запаски, ей придется полагаться на самое себя. Потому что ей просто не нравился «Волк», его обтекаемый силуэт, его функциональность, нацеленная на убийство. Потому что даже для человека, привычного к насилию, эта машина была отвратительна.

Опустившись на колени у шлюза, Риз сняла с пояса видеокамеру, подняла ее в отверстие, направляя линзу в пол… и подавила подступившую к горлу тошноту, поскольку шлюз был полон мертвецов.

Ментальные индикаторы сместились, когда усилием мысли она приказала реактивным двигателям оторвать «Волка» от полосы липучки, а потом бросить в шлюз. Мертвецы, когда она опустилась среди них, всплыли, словно в замедленной съемке. Сердце упало у нее в груди.

Команда грузового звездолета, подумалось ей. За неимением другого места бунтари выбросили их сюда. Кожа на лицах была серой, вывалившиеся языки — черными. Какой-то яд!

— Добро пожаловать на Золотую Куэвро, — сказала она и рассмеялась. Нервы!

Она нажала кнопку запуска второго шлюзового люка, но тот не двинулся с места. Под безразличными взглядами мертвых глаз она вручную закрыла внешний люк, после чего заложила термозаряды под замки внутренней двери. И снова всплыла к потолку шлюза, оцарапав рогами «Волка» внешнюю дверь. Мягко ударяясь о руки и ноги «Волка», вместе с нею поднялись мертвецы.

Риз свернулась калачиком, вжимаясь спиной в стену, чтобы защитить более уязвимые места «Волка». Адреналин выбивал протяжный ритм по венам.

По ее лицу скользнула улыбка стервятника. «Вот тут-то я и получу под зад», — подумала она и послала через субпрограммы и нейроволокно радиокод взрыва зарядов.

Шлюз заполнился ослепительно белым светом, дымом и расплавленными комьями яркого металла. С протяжным воем в шлюз вошел воздух. Внезапно на обонятельные центры обрушилась вонь расплавленного металла и горящей плоти. К горлу подступила тошнота. Послав импульсный приказ «Волку» заблокировать запах, она опустилась к двери внутреннего люка и, схватив, подняла ее увеличенной силой скафандра…

Заряд взорвался прямо ей в лицо. Реактивные снаряды глухо ударяли в плоть трупов, щелкали о забрало. Ее и мертвецов отбросило назад, ударив о внешний люк. Пульс взвыл у нее в ушах. Зубы стучали. «Самодельная мина «клеймор», — подумала она. — Труба, начиненная взрывчаткой, шрапнелью, острыми обломками металла, проводов, мусора». Вероятнее всего, взорвана по команде, а значит, кто-то следит за люком шлюза. На внутренней стороне забрала засветились красным индикаторы системы наведения. Она выстрелила с разворота. Ударилась о стену. Снова выстрелила.

Цели поражены. К локтям обеих рук «Волка» крепилось по полуавтоматическому обрезу десятого калибра, стрелявшему патронами, напичканными отравленными флешеттами. У Риз имелось и более тяжелое вооружение: малый гранатомет под сгибом левого локтя и автомат — под сгибом правого, газовый гранатомет — на груди. Но оптимальный план — поразить цель без риска повредить ценное оборудование или нарушить ход эксперимента.

В невесомости солидные порции крови потекли было, потом собрались в алые сферы. Мужчина и женщина с каким-то лучевым ружьем медленно отлетали к опрысканным кровью серым пластмассовым стенам, их сердца и легкие были проткнуты десятком стрелок-флешетт. Лица искажены гримасами ужаса, медленно надвигающегося в виде «Волка». Риз попыталась шевельнуться и, снова ударившись о стену, сообразила, что шрапнель заклинила один из двигателей маневрирования. Нейроначинка прописала подпрограммы компенсации повреждения, и вот она уже прыгнула мимо умирающей парочки в открытый дверной проем.

В череде разделенных переборками комнат, в казармах для экипажа корабля — никого. Эти люди все же невероятно наивны, подумала она. Прячутся возле шлюза, который, как им известно, может взорваться, и даже не подумали надеть скафандры для вакуума. «Клеймор» следовало поместить на внутренний люк шлюза, а не в самой станции. Может, они не смогли заставить себя выйти туда, куда сгрузили убитый ими экипаж. Они же не профессионалы, а просто кучка интеллектуалов, понятия не имевших, во что ввязались, подписав эту свою декларацию независимости от поликорпорации, которая не могла себе позволить даже признать факт их существования.

Они не солдаты, но тем не менее добровольцы. Они уже убили людей и, по всей видимости, сделали это хладнокровно — во имя большой науки, какую они тут делают. Сжав зубы, она стала думать о том, что кое-кто, каким бы он ни был высокоумным, все равно остается слишком глуп, чтобы жить.

К внешней стене казармы для экипажа была приварена новая дверь в переборке. Риз взорвала ее точно так же, как и шлюз, и проскользнула внутрь. В аудиоволокне раздались вопли и визг, странные органные звуки. При виде пары инопланетных, похожих на кентавров существ мысли у нее понеслись вскачь, и она выстрелила. Оба скончались еще до того, как успели поднять свое самодельное оружие. Вспышкой вернулось воспоминание: псевдо-Стюарт в видеофильме истребляет инопланетян из обреза. Идиотские мысли!

Она прошла в дверь с маркировкой «Биологическая опасность». Дверь, открываясь, издала тихое шипение.

Следующая комната была ярко освещена, полнилась гудением мощного кондиционера и была заставлена компьютерами, подключенными в голые металлические, а не пластиковые, стены. Кабель тянулся к чему-то, напоминавшему столитровый аквариум, наполненный, похоже, живой плотью. Странное тут что-то творится, подумала она. Плоть в аквариуме выглядела так, словно была разделена перегородками, будто соты в культивированном улье. Плоть пронизывали, змеясь, серебристо-серые провода, очевидно, переменно-сетчатое нейроволокно. Где-то жужжал насос, гоня в аквариум алую жидкость. Мониторы выводили по экранам зубчатые линии, в воздухе плавали голографические цифры.

Странно, снова подумала она. Инопланетная биохимия.

Было еще три комнаты, идентичных первой. В первых двух — никого. В третьей — один мужчина, сухопарый, изможденный, седой. Хмурясь, он парил возле аквариума. Одет он был в вакуумный скафандр, шлем от которого держал в руке, будто ему просто не хотелось его надевать.

Он посмотрел на вошедшую Риз. В его взгляде она не заметила страха, одну только печаль.

Оттолкнувшись от аквариума и всплыв к пустому стальному потолку, так, чтобы пуля Риз по ошибке не попала в объект его эксперимента, он произнес:

— Все кончено. Да, впрочем, какая разница!

Риз вспомнила Стюарта, который умирал на больничной койке ради чего-то столь же глупого, столь же суетного и бесполезного, и начинила лицо мужчины отравленными флешеттами.

За следующим люком двое из Сил попытались сжечь ее кислотой. Пока она их убивала, жидкость, не причинив вреда, испарилась с поверхности керамической брони. Один из оставшихся попытался сдаться, а другой — спрятаться в туалете. Ни та, ни другая тактика не сработали. Риз тщательно обыскала всю базу, никого не нашла и обезвредила ловушки на каждом из шлюзов.

В глубине ее черепа пульсировала боль. Воздух в скафандре становился спертым — от кислого пота, от сожженного адреналина. Ее захлестнула печаль от бессмысленных смертей, от глупости всего произошедшего.

Риз оставила трупы лежать — ей платят не за уборку помещений — и через второй шлюз для персонала вернулась к «Бегущему в пустоте». Едва завидев корабль, она нацелила на него одну из антенн и послала условный кодированный сигнал об успешном завершении операции: «Послать на базу. Мандат. Ликвидация. Подавление». Сочетание слов, какое едва ли можно произнести случайно.

На тягач она поднялась через основной шлюз. Боль билась в мозгу, молотом дробила позвоночник. Пора выбираться из этой поганой штуковины. Дверь открылась.

Индикаторы наведения на внутренней стороне забрала вспыхнули красным. Нервы Риз взвыли, когда поднялась правая рука «Волка», а с нею — и ее собственная. Десятикалиберный дважды рявкнул, и удар отшвырнул Викерса к противоположной стене.

От которой он отскочил и по которой сполз — уже мертвый.

— Нет! — закричала Риз, и «Волк» двинулся вперед, оттолкнув в сторону тело. Руки Риз в ловушке внутренних ремней поднялись в боевую стойку. Усилием воли она попыталась опустить их. Индикаторы наведения все еще вспыхивали. Риз попыталась перехватить контроль над скафандром через штекер интерфейса. Заблокировано.

— Захват! — крикнула Риз. — «Волк» вышел из-под контроля!

Она не знала, включен ли еще передатчик скафандра и слушает ли ее кто-нибудь. У «Волка» имелись детекторы видимого света и инфракрасного излучения, сканеры движения, детекторы запахов, сенсоры, способные различить крохотные волны воздуха, создаваемые давлением в момент движения. Нет шанса, что, будь у него время, «Волк» промахнется по телу на корабле.

Сердце Риз гулко билось у нее в груди.

— В вакуумные скафандры! — приказала она. — Покинуть корабль! Уходите на станцию. Попытайтесь там продержаться.

— Где ты, черт возьми?! — обрушился на нее из внешних динамиков голос Чанга.

Хоть кто-то ее слышит!

— Я направляюсь в кабину управления. О Боже!

Верхний дисплей указывал, что «Волк» засек движение из кабины пилота, а значит, дверь бронированной переборки открыта.

Фолкленда «Волк» поймал, когда тот пытался вылететь из кабины и прорваться в шлюз. Флешетты, не причинив вреда, отскочили от экзоскелета, поэтому «Волк» полетел на перехват. Риз почувствовала, как ее левая рука охватывает сзади голову Фолкленда, а правая поднимается для удара. Она боролась. Кричал, пытаясь вырваться из хватки «Волка», Фолкленд.

— Это не я! — заорала Риз, желая, чтобы он это знал, и закрыла глаза.

Ее правая рука опустилась раз, другой, третий. «Волк» снова пришел в движение. Когда Риз открыла глаза, забрало было забрызгано кровью вперемешку с осколками кости.

— Все еще поднимаюсь, — сказала Риз. — Кажется, «Волк» не знает, где ты.

Чанг не ответил. Ему нет смысла посылать радиосигнал, догадалась Риз, это только выдаст его местонахождение. «Волк» достиг центра управления на носу и принялся систематически обыскивать корабль, направляясь к корме. Риз сообщала о передвижениях скафандра, отчаянно надеясь, что Чангу удастся сбежать. Корабль маленький, обыск не займет много времени.

«Переделанная программка, — говорил Викерс. — В модуле системы наведения на цель».

Это Бергер за всем стоит, вдруг поняла она. Он хотел, чтобы она уничтожила не только персонал стации, но и вообще всех, кто знал о существовании Куэвро. Она теперь сидит в кибердроне-чистильщике, поймана в ловушку его поганого целеустремленного тела. «Мандат. Ликвидация. Подавление». Код включил в «Волке» подпрограмму уничтожения. Мандат на ликвидацию. Подавить информацию о Куэвро.

На экране мигали индикаторы. Тварь почуяла Чанга. Риз не оставалось ничего иного, кроме как крикнуть, что он приближается.

Чанг был у кормового шлюза, до половины успел натянуть на себя антирадиационный скафандр, необходимый для того, чтобы бежать через лишенное воздуха пространство под двигателем. На лице его застыла ярость.

— Стюарт! — заорала Риз.

Десятикалиберный дважды рявкнул, потом «Волк» вдруг застыл на месте. Индикаторы погасли. «Волк» по инерции продолжал плыть к кормовой переборке. Ударившись, он отскочил, медленно надвигаясь на Чанга.

Риз попыталась остановить скафандр, но его сочленения заклинило. Ее собственный грохочущий пульс — самый громкий звук в пространстве шлема. Слизнув пот с верхней губы, она почувствовала, как он сбегает по ее бровям. Тело Чанга медленно обмякло в незначительной гравитации астероида. Капли крови падали медленными рубинами. Тяготения было недостаточно, чтобы порвать поверхностное натяжение, и капли подпрыгивали на палубе, словно шарики, катились в циркулирующем воздухе…

Сердце у Риз едва не остановилось, когда она осознала: умолк и шум системы циркуляции воздуха «Волка». Воздух у нее остался только в скафандре, потом — ничего.

Мысли панически завертелись. С криком, грохочущим у нее в ушах, она попыталась совладать с заклиненными сочленениями скафандра. «Волк» только медленно поплыл к палубе, члены его оставались неподвижны.

Опять Архангел, подумалось ей. Впереди — ничего, кроме смерти в скафандре, в туннеле, в запахе собственного страха. Это и требовалось ее офицерам. Почувствовав привкус желчи во рту, она подавила приступ тошноты.

Я зря расходую воздух.

Она успокоилась, сделав два глубоких вдоха, пытаясь умерить колотящееся сердце, паническое дыхание.

Глаза Чанга свирепо смотрели на нее с расстояния в три фута. В его стальных зубах она видела отражение «Волка». Риз начала осторожно шевелить руками и ногами, проверяя натяжение ремней.

Под левой рукой у нее пистолет. Если она сумеет дотянуться до него правой, то, может быть, выстрелами пробьет себе дорогу на волю.

Ну да, как же!

И все же какое-то занятие. Преодолевая сопротивление ремней, она начала оттягивать назад правую руку. Перед глазами танцевали кровавые рубины. Ей удалось вытащить правую руку из перчатки, но с тыльной стороны локтя имелся ремень-стопор, останавливающий дальнейшее движение. Риз подалась вперед, держа руку подальше от перчатки, потом снова откинулась назад. Двигалась медленно, синхронизируя движения с дыханием, выдыхая, чтобы сделать себя меньше. Стюарт, подумала она, вечно цитировал афоризмы дзэн. Ее заклинания были более прямые и жесткие. «Ты можешь стать меньше, если захочешь, — думала она. — Однажды ты уже такое проделала».

Освободившись от локтевого ремня, она отвела руку, чувствуя, как локоть утыкается в стену скафандра. Дышать становилось тяжелее. «Не мог же воздух так быстро кончиться», — подумала она, стараясь не поддаваться панике, пока отводила руку, а боль царапала ее сознание. По всему телу выступил пот. Она мысленно пыталась заставить себя уменьшиться. Чувствовала, как вниз по руке сбегает теплая кровь.

Риз взвыла от мучительной боли и ликования — рука высвободилась. Потянувшись, она нащупала рукоять пистолета. Холодная, почти ничего не весит.

Куда направить? Можно попытаться прострелить забрало, но тогда ствол окажется в нескольких дюймах от лица, и все равно забрало почитай что непроницаемо. Пуля срикошетит прямо ей в голову. Броня «Волка» слишком крепка.

Гневный взгляд Чанга не давал собраться с мыслями. Закрыв глаза, Риз попыталась думать о диаграммах, какие она изучила, местоположении узла переменно-сетчатого волокна, содержавшего инструкции к моторным центрам скафандра.

И вспомнила, что логический узел, управляющий массивными членами «Волка», прижат к ее пояснице. Если удастся его разнести, заблокированные сочленения, возможно, расслабятся.

Она поэкспериментировала с пистолетом. Слишком мало места, чтобы завести его за тело.

Пот плавал вокруг нее солеными шариками, а она обдумывала план, отчаянно пытаясь найти иной выход. Воздух становился все более спертым. Риз решила, что выстрел из пистолета — все же более быстрый исход, чем удушье.

Она попыталась как можно дальше вжаться вправо, переворачивая о тело пистолет, держа его наоборот, так, чтобы на курке оказался большой палец. Холодное дуло вдавилось ей в бок чуть ниже ребер. «Направляй тщательно», — подумала она. Второй раз тебе этого не проделать. Она попыталась вспомнить анатомию: куда она, вероятнее всего, попадет. В почку? В надпочечную железу?

«Вот здесь я точно получу под зад», — подумала она и… выстрелила. Разлетевшись от мощной инерции пули, ударился о забрало пот.

Члены «Волка» разблокировало, и кибердрон осел на палубу. Риз издала слабый всхлип радости и тут же взвыла от боли.

Ей говорили, дескать, когда тебя ранят, это не больно, во всяком случае, не сразу. Еще одна ложь, выдумка офицерской касты.

Что-то не так в этом мире, в том, как он проявляет себя. Похоже, она оглохла от выстрела.

Откинувшись назад, Риз вдохнула спертого воздуха. А теперь, подумала она, самое легкое.

Извернувшись, Риз снова засунула правую руку в рукав, потом с помощью обеих рук — броня, по счастью, почти ничего не весила — высвободилась из скафандра. Доковыляв до лазарета, она вколола в бедро аналог эндорфина, потом сделала себе рентген на переносном аппарате. Как будто ни один жизненно важный орган не задет, впрочем, она не слишком хорошо умела расшифровывать рентгеновские снимки. Едва она успела кое-как наложить повязку и проглотить антибиотики, как из ниоткуда — невзирая на эндорфин — на нее обрушилась боль. Спазмы сотрясали все до единого мускулы. Риз сжалась в комок, казалось, все ее тело превратилось в сгусток пылающей боли. Она мягко оттолкнулась от одной стены, ударилась о другую, борясь с приступами тошноты. Из глаз текли слезы. Было слишком больно, чтобы кричать.

Это тянулось вечность, многие дни. Накачав себя эндорфинами, она разграбила станцию, перетаскивая все, что могла сдвинуть с места, в грузовой звездолет, а потом в агонии боли мочилась кровью. В теле бушевала лихорадка. Нашпиговав себя антибиотиками, она продолжала работать. Галлюцинации — люди, инопланетяне — раз за разом тянулись к ней, шевелясь где-то за пределами поля зрения. Иногда она слышала, как они заговаривают с ней на странном мелодичном языке.

«Бегущего в пустоте» она закрепила на грузовом звездолете, потом стартовала с Куэвро и включила реактивные двигатели. Она смеялась, когда в шлюзах расцвели яркие гроздья пламени, когда токи воздуха превратились в холодном вакууме в белый снег, затем в сияющую на солнце радугу. Риз набрала ускорение к Земле, какое только смогла терпеть, после чего выключила двигатели.

В ушах у нее звучал постоянный вой, жар грохотал в крови. Следующие несколько дней — один из них был днем ее рождения — Риз висела в сети ремней, будто на дыбе, боролась с болью и бесконечной жаркой лихорадкой и изучала украденные данные, пытаясь понять, что в них было такого, чтобы толкнуть на убийство девятерых ручных ученых.

Наконец под натиском антибиотиков лихорадка спала. Вместе с мочой выходила старая черная, а не ярко-алая новая, кровь. Ей казалось, она начинает догадываться, над чем работал персонал лаборатории.

Пора решать, где спрятаться. Грузовой звездолет и тягач были зарегистрированы не на ее имя, и появись она с ними где-либо, это вызовет ненужные вопросы. Ей пришло в голову подделать контракт о продаже, ведь документация — ее конек. Риз решила настроиться на волну передач с Земли в надежде узнать, не появились ли новые страны, предоставляющие укрытие беглецам.

К немалому своему удивлению, она узнала, что исполнительный комитет Рэма пал три дня назад и что новым председателем назначили Чини. Переждав еще два дня, в которые она вновь просмотрела украденные данные, бутыли странных энзимов и трансформированных молекул РНК, информационной рибонуклеиновой кислоты, которые перетащила в холодильники грузового звездолета, Риз послала лучевой сигнал на Принц и попросила С. Ч. Вивекенанда. Ей сказали, что вице-президент по коммуникациям занят.

— Я могу подождать. Скажите ему, это Уолдмен.

Голос Кена откликнулся без промедления.

— Где ты? — спросил он.

— Направляюсь в вашу сторону, — сказала ему Риз. — И думаю, везу с собой твою структуру равноправия. Но сначала нам надо заключить сделку.

То, чем занимались обитатели лаборатории, не совсем укладывалось в идеи, которые развивал Кен той ветреной весенней ночью в Узбекистане, но было к ним довольно близко. Биологи и разработчики в области искусственного интеллекта «Ярких Солнц» трудились над новым способом хранения данных, методом быстрым и эффективным, со скоростью много большей, чем переменно-решетчатое волокно. Они добились успеха, заложив информацию в РНК человека.

Такое пытались проделать и раньше. Генетически измененные люди вот уже сто лет ходили по земле, и загадки генетических механизмов давно уже были описаны и изучены. Существовали и теории, создатели которых полагали, что генетический материал, содержащий в крохотной нити ДНК информации больше, нежели способна пропускать и хранить новейшая начинка нейроволокна, сможет удовлетворить растущий спрос на все более быстрые и надежные способы хранения данных.

Эти теории никогда не удавалось воплотить на практике. То, что специалисты сумели заложить в ДНК человека требуемые свойства, еще не означало, что это возможно делать с высокой скоростью, равно как с той же скоростью считывать генетическое послание в нити или, по необходимости, это послание изменять. Взаимодействие рибосом, РНК и энзимов было сложным и взаимосвязанным, соотнесенным до такой степени, что мудрецы от биологии или искусственного интеллекта отчаялись взять их под контроль.

Инопланетная генетика в сравнении с человеческой оказалась довольно простой. Цепи молекул ДНК Сил были много короче и имели генов вдвое меньше, чем в цепочке человека, к тому же не содержали повторов и дублирований, присутствующих в человеческих генах. Их ДНК воспроизводилась сходным способом, но много проще.

И способ воспроизводства ДНК Сил был совместим с человеческой генетикой. Передача информации через РНК была более быстрой и чистой, лучше поддавалась контролю. Теоретически скорость этой передачи поражала воображение — цепочка молекул человеческой ДНК, подвергаясь репликации, раскручивалась со скоростью 8000 импульсов в минуту. Если биты и байты в комбинации РНК Сил с ДНК человека бежали, как спринтеры на стометровке, то в сравнении с ними данные, передаваемые по нейроволокну плелись, словно в замедленной съемке.

Как только будут разработаны методы контроля, информацию, возможно, станут направлять в специфические области цепочки ДНК. Доминантные гены останутся нетронутыми, а рецессивные можно изменить, превращая в хранилища информации. Ничто не удастся держать в секрете, если любой шпион способен кодировать информацию в собственный набор генов. И никто не сможет раскрыть шпиона, если только не будет знать заветного кода.

Структура равноправия. Передача данных без риска.

Пройдут годы, прежде чем это станет реальным на практике, — недавно нанятым биологам станции Принц придется восстановить всю работу лаборатории Куэвро, а затем вывести разработки на новый уровень, чтобы сделать их коммерчески жизнеспособными. Но станция Принц получит новый источник технологии, а Риз — новый источник дохода: она уже затребовала крупную сумму наличными в счет аванса будущих скромных роялти, которые тем не менее в ближайшие сорок лет принесут ей миллиардное состояние. Она поставила условием это, плюс помощь Принца в том, чтобы разрешить еще несколько проблем.

Риз глядела на своего двойника, лежавшего на кровати в комнате, где пахло смертью. Глаза ее близнеца были закрыты, грудь вздымалась и опадала под светло-голубой простыней.

Риз снова была блондинкой, нос у нее стал прямее, рот — немного шире. У нее появились новая почка и новая барабанная перепонка, новые отпечатки пальцев. Риз нравилась ее новая внешность. Двойник тоже выглядел неплохо.

Два трупа — мужчины и женщины — распластались у подножия кровати: наемные убийцы, подосланные Бергером. Они выследили ее по дороге сюда, на Принц, но стоило им ворваться в жилище, как их изрешетили люди из службы охраны станции, притаившиеся в стенном шкафу спальни. Риз ждала исхода операции в соседней комнате, рука ее судорожно стискивала ладонь Кена. Напряженно ожидая треска автоматных очередей, она смотрела, как дышит под простыней ее двойник.

Потом охранники пришли за двойником. Они собирались его убить.

Двойник была клоном Риз. Лицо двойника подверглось той же пластической операции, что и оригинала, искусственные глаза Риз-2 были голубыми. Мышцы ей накачали посредством электродов, пока они не стали столь же крепкими, как у самой Риз. У нее даже была скоба в колене, какая имелась у Риз. Клон была пустышкой, разума и памяти подлинной Риз в ней не было никогда.

По плану следовало представить все так, будто Риз и наемные убийцы перестреляли друг друга. Охранники мягко ступали по комнате, наводя последний глянец. Риз захлестнула волна жаркого гнева. Да пошло оно все, подумала она.

Вырвав пистолет из рук наемного убийцы, она подняла его.

«Я туннельная крыса. Животное, трус, предатель. Иногда мне просто нужно напоминание».

— Это не убийство, — попытался прийти на помощь Кен.

— Нет, убийство, — отрезала Риз.

Она подняла пистолет — идеальное оружие убийцы, флешетты на сжатом воздухе — и выпустила беззвучную стрелку в бедро манекена. И закрыла глаза, не желая наблюдать конвульсии погибающего существа. И увидела вместо этого умирающего Стюарта. Открыв глаза, она поглядела на Кена.

— А еще это — выживание, — сказала она.

— Да. Выживание.

По телу Риз пробежала холодная дрожь.

— Я говорила не о клоне.

Пока помощники Кена делали завершающие штрихи, Риз через потайную дверь вышла в соседнюю квартиру. Сумка ее уже собрана, паспорт, удостоверение личности и прочие бумаги готовы. Документы, подумала она, ее конек. Равно как и убийство беспомощных людей. Возможны групповые скидки.

Ей хотелось снова жить у воды. Новая Зеландия вполне подойдет. Там сейчас начинается весна.

— Ты вернешься? — спросил Кен.

— Может быть. А тем временем, сам знаешь, куда посылать роялти.

Боль в глазах Кена, боль в глазах Стюарта. Привязанность — всегда слабость, всегда опасность. Перед внутренним взором Риз возникла Улица: люди расстаются, встречаются, умирают — в молчании и одиночестве. На Принце небезопасно, и она не может принять участие в революции Кена. К несчастью, она знала, во что выльется эта революция, как только победители станут единственными владельцами радикально новой технологии. И во что превратится Кен.

Риз повесила сумку на плечо. Руки у нее еще дрожали. В венах медленно пульсировала печаль. «Мне уже тридцать семь, — подумала она. — Наверное, есть виды спорта, какими не стоит увлекаться».

— Играй в свою новую структуру равноправия, — бросила она на прощанье.

Слишком много времени она провела в космосе. Это место и все, где она когда-либо была, ей чертовски тесны. Ей нужен морской воздух, нужно жить там, где есть времена года и ветер.

Она хотела наблюдать, как мир снова становится ей впору.

Майкл Берстейн, Шейн Тортлотт
СМАТЫВАЕМ УДОЧКИ!

Вижу след раскаленных газов, — сказала Орр. — Очевидно, произведен запуск.

Фрида Орр находилась в дуге из восьми станций ручного управления, разместившихся в круглом зале мониторинга. Двое операторов, сидевших по обе стороны от Орр, мельком глянули на нее и снова уставились в свои экраны. Они были заняты тщательным изучением бурной погоды на лежавшей под ними планете.

Хулио Эскалера, главный наблюдатель, расположился на своем обычном месте, в середине зала, за всеми восемью станциями, и в данный момент продолжал сверяться с записями в рабочем блокноте.

— Отметь, — велел он Орр, — и зарегистрируй.

Фрида повернулась к Эскалере и покачала головой:

— Вы не поняли, сэр. Этот взлет выглядит несколько иным.

Эскалера вздохнул, осторожно положил блокнот на небольшой столик и подошел к креслу Орр, нервно подкручивая усики: верный признак нетерпения. Орр быстро повернулась и вперила взгляд в монитор, успев заметить, как два соседних наблюдателя обменялись встревоженными взглядами. Занимались бы своим делом!

Эскалера нагнулся к Орр. Близко. Пожалуй, даже чересчур.

— Что это значит: «несколько иным»?

— Это не обычный хвост раскаленных газов, какой бывает при запуске, — пояснила Орр, продолжая пялиться в экран монитора, чтобы, не дай Бог, не поднять глаз на Хулио. Тот тяжело вздохнул.

— Ты не впервые воображаешь, будто алаланы сказали новое слово в космонавтике, Орр.

Орр ощутила, как вспыхнули щеки, но сдержалась. Она не позволит Эскалере вывести ее из равновесия!

— Еще раз повторяю, сэр, этот хвост совсем другой. Яркость, угол траектории…

Эскалера снова вздохнул, придвинул вращающееся кресло и уселся. Бормоча что-то невнятное насчет срочных дел и искреннего желания вернуться к своему чтению, он втиснулся между Орр и наблюдателем слева, наградившим девушку злобным взглядом.

Орр посмотрела на часы: обычные, с земным циферблатом, установленные специально для базы наблюдения. И местные, с привязкой к Астеххату, самому густонаселенному городу на Алале. По какому-то совпадению оказалось, что и на тех, и на других — раннее утро. Это показалось Фриде весьма странным. Космодром располагался примерно на той же долготе, что и город со стандартным временем, и все предыдущие запуски проходили около полудня.

Не успела Орр отметить этот непонятный факт, как Эскалера громко присвистнул:

— Карамба! Он все еще разгоняется!

В голосе звучали одновременно досада и нечто вроде восхищения. Орр сверилась с данными телеметрии и подтвердила: эта ракета разгоняется куда дольше, чем предыдущие.

— Позвольте мне проверить кое-что, — попросила она, нажала несколько кнопок, и изображение Алалы сменилось крупным планом ракеты. Она казалась куда больше размерами, чем те, которые обычно запускались на Алале.

Фрида тихо торжествовала. Наконец ей удалось доказать свою правоту!

— Орр, мне нужна компьютерная проекция, — потребовал Эскалера, очевидно, утративший все сомнения.

— Уже делаю, сэр.

На экране снова появилось изображение планеты, перечеркнутое длинным белым следом реактивных газов. Еще одна линия, голубая, отслеживала проецируемый путь ракеты. Фрида постучала пальцем по экрану.

— Это не просто очередной запуск-приземление, — отметила Орр.

— Взгляните сюда: траектория вывода на орбиту. Их ракетная программа «всего-навсего» стала космической.

Эскалера еще раз пристально всмотрелся в проекцию.

— По нашим расчетам, они пока не готовы запускать спутники на орбиту. Если верить отделу Гуманитарных Наук, до этого еще годы и годы.

К этому времени газовый хвост почти закрыл голубую линию проекции, но компьютерная программа продолжала работу. На экране все яснее вырисовывалась орбита.

— И что теперь делать?

Эскалера молча уставился на коллегу:

— А как по-твоему, Фрида? Ничего не попишешь, придется разбудить Директора.

Шанти Кахру подавила зевок. Все старшие сотрудники судорожно зевали, словно подхватив друг от друга некую заразную болезнь или бессознательно протестуя против совещания среди ночи. Даже Амин аз-Захир, невозмутимый шеф службы безопасности, поддался общему настроению. Но только не она. Ей пока еще хватает самодисциплины!

Пусть и в такой ранний час.

Наконец в зале совещаний появился Эскалера с пачкой распечаток в руках. Он раздал листочки и по кивку Директора Кахру начал доклад.

— Леди и джентльмены, около часа назад алаланы запустили первый искусственный спутник.

Присутствующие мгновенно заерзали в креслах, насторожившись и забыв про сон. К чести собравшихся необходимо сказать, что ни один не перебил Эскалеру. Тот привел несколько цифр, содержавшихся в распечатках. Обнародовались также сведения о двадцатикилограммовом грузе, который вывела на орбиту ракета.

— Пока невозможно сказать, есть ли на борту спутника какие-либо приборы. Мы также не засекли никаких радиосигналов за все время наблюдения, пока планета не закрыла спутник. Приблизительно через шесть минут он выйдет из тени, и тогда получим дополнительную информацию.

— Смогут ли они использовать его, чтобы обнаружить наше присутствие? — осведомился Амин аз-Захир.

— Это вне моей компетенции, — ответил Эскалера и повернулся к другому старшему сотруднику, Уинстону Чалмерсу, возглавляющему отдел Гуманитарных Наук.

Тот задумчиво погладил пухлый подбородок:

— Трудно представить, каким образом они могут нас обнаружить, — произнес он с тягучим британским акцентом. — Вряд ли сумеют увидеть что-то на поверхности, не говоря уже о лавовом туннеле, где разместилась база.

— А как насчет сенсорного блока над горизонтом или наших собственных орбитальных спутников? — не унимался аз-Захир.

Чалмерс покачал головой:

— Нет. Более того, они просто понятия не имеют о необходимости что-то искать. Мы в полной безопасности.

Кахру строго воззрилась на Чалмерса поверх своей распечатки, которой ловко воспользовалась, чтобы прикрыть прорвавшийся наконец зевок.

— Необычным фактом является и само место запуска, — продолжал Эскалера. Оно находится вне пределов ракетного комплекса, гораздо дальше к северу, и, похоже, запуск проведен из подземной стартовой шахты. По-видимому, алаланы держали свой проект в секрете.

Это оказалось последней каплей. Кахру уронила распечатку на стол и стукнула кулаком по пластиковой столешнице. Присутствующие дружно вздрогнули.

— Чалмерс, почему вы ничего не знали об этом?

Чалмерс откинулся на спинку стула и протестующе вытянул руки:

— Вы же слышали старшего наблюдателя. Они все держали в тайне.

Но Кахру явно не была расположена шутить.

— Судя по вашим предыдущим отчетам, алаланы часто ведут подземное строительство из-за погоды.

— Верно, — согласился Чалмерс. — Весьма неудобно, если хочешь видеть, что именно они строят, но по-своему достаточно информативно.

— И все же, — продолжала она, игнорируя его доводы, — вы не смогли предвидеть, что они сумеют запустить спутник из подземной шахты.

— Директор, — со вздохом заметил он, — мы не можем знать все, что происходит на Алале. У нас почти нет средств наблюдения, а то немногое, что имеется, кое-как распределено между нашими четырьмя отделами. Если вы предлагаете увеличить мою долю…

— Чалмерс, я имела в виду, что вы, как человек, претендующий на тонкое знание алаланов, так и не смогли сообразить, что они готовы к орбитальному запуску. Не объясните, в чем дело?

Чалмерс, явно задетый, ощетинился:

— Мадам, если вы жаждете математического совершенства, значит, обратились не к тому человеку. Почему бы не допросить Шена из отдела Системных Наук?

Шен негодующе выпрямился, но Чалмерс, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Моя информация по не зависящим от меня причинам неточна, следовательно, выводы приблизительны. Мы недостаточно долго пробыли здесь, чтобы досконально понять законы общества алаланов. Для этого нужно в буквальном смысле слова подглядывать сквозь замочную скважину. Если желаете определенности, расширьте эту скважину или дайте мне время.

При последних словах Чалмерса лицо Кахру стало жестким.

— О, нет, — взмолился Чалмерс. — Скажите, что вы не собираетесь оглашать решение, которое, как я думаю, уже принято.

— Совершенно верно, — громко объявила Кахру. — Политика Земли по отношению к Алале заключается в полной секретности. Они — первая разумная инопланетная раса, которую мы обнаружили, и Объединенный Совет Исследований не санкционирует преждевременного контакта. Риск был приемлем при условии наблюдения со скрытой базы на их луне, но теперь, когда они приобрели возможность, пусть и теоретическую, добраться до своих лун, следует сто раз подумать, прежде чем сделать следующий шаг.

Она встала, что отнюдь не казалось подвигом в условиях хоть и невеликого, но тяготения, однако держалась столь величественно, что внимание всех собравшихся оказалось прикованным к ее невысокой фигурке.

— У нас только один выход: начать немедленную эвакуацию Базы Наблюдения.

Потрясенное молчание было ей ответом.

— И это все? — едва выговорил Генри Старк из отдела Планетарных Наук. Постепенно он пришел в себя, и в голосе почувствовался металл: — Всего один спутник, и нас отсюда выпирают?

Кахру невесело усмехнулась.

— Совершенно верно. Именно «выпирают», как вы изволили выразиться.

Посыпался град протестов.

— Мы еще не закончили карту тектонических уровней, — кричал Старк.

— Наш каталог образцов в зачаточном состоянии, — умоляюще бормотала Андреа Эугеникос, глава отдела Биосферных Наук.

— До максимального приближения ко второй двойной звезде осталось всего семь лет, — вторил коллегам Шен По-Лин.

— И, кстати, следующий транспортный корабль прибудет не раньше, чем через четыре месяца, — вспомнила Андреа.

Кахру подняла руку, заставив всех замолчать.

— Вы забываете, — спокойно заметила она, — о нашем аварийном судне.

Присутствующие на секунду растерялись.

— Да, но это на случай несчастья, — буркнул Старк.

— Ситуация относится к разряду непредвиденных.

— Но корабль недостаточно велик, — указал Шен. — Он не сможет вместить людей и разобранную базу.

— Это ни к чему. Использование аварийного судна означает в данном случае быстрейшее уведомление Земли. Как аварийный, так и наш обычный транспортный корабли будут регулярно курсировать между базой и Землей, пока здесь не останется и следа от нашего пребывания. Мы приступаем к упорядоченной эвакуации.

Аз-Захир уже бормотал приказы в микрофон интерфейса и считывал с монитора результаты:

— Четырех партий груза будет достаточно для полной эвакуации базы. Приняв за основу обычное время прямого и обратного рейсов, можно с уверенностью заключить, что через пятнадцать месяцев нас здесь не будет.

— Прекрасно. — Взгляд Кахру вновь обратился к Чалмерсу. — Надеюсь, туземцы не будут приземляться поблизости от нашей базы за эти пятнадцать месяцев?

Чалмерс судорожно сглотнул и произнес, тщательно выбирая слова:

— Если припомнить нашу историю, между первым спутником и «Аполлоном-11» прошло двенадцать лет. Тогдашний прогресс во многом определялся соперничеством двух стран, почти столь же ревностным, сколь и сейчас на Алале.

— Могу я узнать, — вклинился Эскалера, почти забытый в суматохе, — кто покинет базу первым?

Кахру немного подумала.

— Раньше других уедут те, кто уже завершает свои исследования.

Шен открыл было рот, но Кахру пригвоздила его к месту многозначительным взглядом.

— Что же до остальных, — продолжала она, — попросите начальников секций подать краткие списки тех, без кого они не могут обойтись. Сами тоже можете принять в этом участие. Я хочу, чтобы база работала как можно дольше и эффективнее, но предупреждаю: мое решение окончательно.

Люди поднимались медленно, ошеломленные внезапным поворотом событий. Энергия вытекала из них прямо на глазах, как вода из дырявого ведра. Старк приблизился к Эугеникос.

— Какое ужасное расточительство! Столько усилий, и все зря, — шепнул он.

— Возможно, но нашего Директора не отговорить.

— А вы заметили, что кое-кто даже и не пытался этого сделать?

— Да. Странно! А я-то думала, что уж Чалмерс…

В это время темные, почти черные глаза Директора буквально сверлили спину уходившего Уинстона Чалмерса, пока тот не исчез в коридоре.

Пронзительный звонок в дверь прервал занятие Шена По-Лина, наскоро совавшего в вещевой мешок одежду.

— Кто там? — неохотно откликнулся он.

— Уинстон Чалмерс. Нужно поговорить.

Шен вздохнул, уронил мешок и нажал кнопку замка. Дверь скользнула вбок.

— Уинстон, у меня нет времени!

Чалмерс мягко улыбнулся и, шагнув через порог, положил руку на плечо Шена.

— Ничего, По-Лин, я помогу тебе собраться.

По-Лин отступил, пропуская друга в комнату.

— Трудно поверить, что всего через два дня эта комната исчезнет, — уныло сказал он.

Чалмерс кивнул:

— Команда техников уже начала разбирать жилые блоки.

Он деловито огляделся и встал.

— Итак, чем могу помочь?

— Пока не знаю.

По-Лин снова принялся как попало совать одежду в вещевой мешок.

Чалмерс тяжело уселся на один из крохотных стульев, стоявших у небольшого столика, пригладил светлые, начинающие седеть волосы и вздохнул:

— По-Лин!

Еще одна охапка одежек улеглась в мешок.

— Ну?

— Если это послужит некоторым утешением, сознаюсь, что мне ужасно жаль.

По-Лин выпрямился, все еще держа в руке голубую рубашку.

— Знаешь, сколько я здесь пробыл?

Чалмерс покачал головой. Шен горько улыбнулся.

— Тринадцать лет, дольше, чем кто бы то ни было. Если не считать Кахру: мы прилетели вместе.

Он рассеянно бросил рубашку в мешок.

— И теперь, когда все пошло на лад, мы сматываем удочки.

Он с трудом выговаривал ненавистные слова. Чалмерс недоуменно уставился на друга.

— А я думал, тебя тошнит от этого места.

— Я тоже так считал.

— Почему вдруг столь внезапная перемена?

Обдумав, как лучше выразить свои чувства, Шен решил кое-что показать Чалмерсу.

— Смотри, — сказал он, поворачиваясь к большому, во всю стену, экрану. — Прошу Сеть показать модель системы Кси Большой Медведицы, обозначенную как «Шен-01».

— Не можешь, что ли, как все остальные, называть ее Алалой?

Шен улыбнулся:

— Кси Большой Медведицы — официальное обозначение, но арабское наименование Алала — первый день весны — звучит весьма приятно. И крайне неточно.

— Мнение истинного астронома.

Уже через несколько секунд на экране появилось изображение двух расположенных рядом двойных звезд системы в виде четырех белых окружностей. В одной паре, обозначенной В и В-прим., обитаемая вторая планета была подсвечена красным. Шен ткнул пальцем в другую двойную звезду.

— Видишь это?

— Да.

— Та двойная звезда приблизится к этой через семь лет. Можешь представить, какая возможность астрономических открытий будет дарована ученым?

— Еще бы!

— И не только астрономических! Геологических, метеорологических, культурных! Каждый, отдел с нетерпением ждет приближения… Вернее, ждал. — Шен мучительно поморщился.

Чалмерс встал, подошел к экрану и обвел пальцем кружок, обозначавший планету — единственную планету, где обитала исконно мыслящая раса, первая, которую удалось обнаружить землянам.

Рука Чалмерса устало опустилась.

— Может, тебе и не придется уезжать прямо сейчас.

Шен зытаращился на друга и принялся считать про себя. Досчитав до десяти, он тяжело вздохнул:

— Нет, Уинстон, нет.

Чалмерс снова сел и вольготно скрестил ноги.

— Почему нет? — вызывающе осведомился он.

Шен опасливо оглянулся на дверь.

— Я не желаю снова заводить этот разговор. Раз уж пришел, чтобы помочь мне сложить вещи, то помогай.

— Но если тебе не надо собираться…

— Я же сказал: хватит об этом!

Чалмерс рассмеялся:

— Ну нет, ты слишком хорошо меня знаешь, я не отступлю!

— Иногда просто поверить невозможно, что тебя поставили во главе отдела Гуманитарных Наук.

— Перестань сбивать меня с толку!

— А в чем толк?

Словно он не знал!

— Это идеальный момент обнаружить себя.

— Ты давно это твердишь!

— И что плохого, если мы войдем в контакт с алаланами? Дадим знать, что они не одиноки во Вселенной? Не лучше ли считать их партнерами в поисках знаний, чем предметом исследований? Чем-то вроде инфузорий под микроскопом?

— Ты знаешь, что это опасно.

— Вздор! Ты просто поддался внушению! Вспомни: последние двадцать лет Объединенный Совет Исследований методично вдалбливал нам в головы, как это опасно. Послушай, — понизил голос Чалмерс, — если мы просто дадим знать ал аланам о нашем существовании, нам незачем будет убираться отсюда. И можешь сколько угодно изучать свои звезды.

Шен вгляделся в разрумянившееся от волнения лицо друга.

— Уинстон, я бы с радостью, но…

По-Лин вновь обернулся к экрану.

— Сеть, прошу показать список протоколов контакта. Полностью. Непрерывную трансляцию.

На экране немедленно возник текст: официальное перечисление причин, по которым ОСИ строго запретил контакт с алаланами. Шен стал читать вслух медленно проплывающие параграфы.

Алаланы — общество, в котором еще не возникла такая отрасль науки, как космонавтика…

— Уже возникла!

Шен обжег Чалмерса негодующим взглядом и снова повернулся к экрану.

Они разрознены — теологически и политически. Испытанные — наиболее продвинутое социально-конфессиональное образование — могут приветствовать нас как часть очередного исследования, но как насчет других конфессий?

Чалмерс пожал плечами:

— Если земные страны далеко не во всем согласны друг с другом, почему мы ожидаем, что алаланы окажутся более прогрессивными?

— А что, если они настроены враждебно по отношению к другим цивилизациям?

— Брось! Этому нет никаких доказательств! Во всяком случае, мы их не нашли!

— Как нет и доказательств обратного. Мы еще не совсем разобрались, как они относятся к возможному существованию инопланетян, и если вдруг появимся перед алаланами, можем ждать от них любой реакции, столь же иррациональной…

Шен осекся.

— Валяй, продолжай, По-Лин, не стесняйся. Столь же иррациональной, как у меня? Ну, договаривай!

— Я не это хотел сказать, — спокойно парировал Шен.

— Ты считаешь безумной мою теорию посещения Земли древними инопланетянами, а меня самого спятившим. Вернее, просто психом.

— Вовсе нет, — смущенно промямлил Шен.

— Я ученый, По-Лин, как все здесь. И мои выводы основаны на доказательствах. Эксперты с готовностью принимают мои заключения, касающиеся традиционной египтологии. Но когда я выдвигаю гипотезы, противоречащие укоренившимся мнениям, они всячески сопротивляются, совсем как… как ты.

— Уинстон, пожалуйста! — взмолился Шен, чувствуя приближение мигрени, и демонстративно потер виски. — Пожалуйста, не сейчас. У меня и без того нервы натянуты!

— Прекрасно, — буркнул Чалмерс. — Мы можем, как всегда, остаться при своем мнении.

Друзья немного помолчали, и Шен наконец выдавил:

— Знаешь, мне и вправду надо собираться.

Чалмерс встал, потом сунул руку в карман.

— Я никогда не видел у тебя рисунков доктора Рендал, — заметил он, протягивая перегнутый пополам листок жесткой бумаги. — Может, тебе понравится этот.

Шен неохотно развернул рисунок. На нем карандашом был изображен алалан, так детально, как только позволял обзор со спутниковых камер. Художник был на редкость талантлив, поскольку умудрился запечатлеть как хитрое выражение на широкой плоской физиономии алалана, поднятой к небу, так и сложные узоры на спине, несколько искаженные кривизной его гибкого панциря. Шен так и не понял, какого он пола. Впрочем, это не его специальность.

— Прекрасно, — похвалил он, — но я не могу лишать тебя…

— Вздор. Линдси печет их, как пироги. Удивительно, что ты до сих пор не добыл ни одного, — улыбнулся Чалмерс, видя, как пристально вглядывается в рисунок Шен. — Считай это напоминанием о том, что твои коллеги — не единственные люди, которых ты покидаешь.

Шен насупился и свернул рисунок. Чалмерс насторожился, испугавшись, что приятель отдаст его обратно, но тот с нехарактерной для него осторожностью спрятал рисунок.

— Нужно подготовить отдел, — пробормотал Чалмерс, покачивая головой. — Вся работа пошла прахом из-за проклятой эвакуации.

— Возможно. Но решение принимали не мы.

Чалмерс направился к двери, открыл ее и, поколебавшись, обернулся к Шену, возобновившему свое невеселое занятие.

— Только имей в виду, Шен…

— Что именно?

— Если все же передумаешь и решишь, что я прав, у тебя почти не останется времени что-то предпринять.

После ухода Чалмерса Шен немного постоял, уставясь на дверь, и возобновил сборы.

Чалмерс шагал быстро, как человек крайне занятой, которому некогда предаваться безделью. Он с трудом пробирался сквозь толпу техников, валом валивших по коридору с кошками и крюками, лазерными резаками и охапками скафандров. При виде этого нашествия Уинстон почти побежал. Отдел может подождать.

Добравшись до цели, он нажал сигнальную кнопку на двери директорского кабинета. Никто не ответил. Он толкнул дверь, постучал и уже хотел было снова нажать кнопку, как дверь раздвинулась.

Кахру сидела за письменным столом и выглядела крайне деловитой в своем безупречном одеянии и с прошитыми серебром, забранными назад волосами. По контрасту с подтянутой хозяйкой, стол, заваленный компьютерными дисками, представлял самое хаотическое зрелище. Она подняла усталые глаза и поморщилась:

— Я очень занята, доктор Чалмерс.

Чалмерса ничуть не смутили ни сухой тон, ни предостерегающие нотки в голосе.

— Но нужно же нам поговорить! Рано или поздно этого все равно не миновать!

Он втиснулся внутрь, слыша за спиной шипение закрывающейся двери. Кахру неохотно отложила перо.

— Директор, по-моему, вы совершаете ошибку. Руководствуетесь неудачно составленными правилами, чтобы снять с себя ответственность.

Кахру подняла брови.

— Как интересно! Не знала, что вы успели получить диплом психолога, — бросила она. И, опустив глаза, неохотно выдавила: — Приказ об эвакуации остается в силе.

— Но он отдан на основании ложных предпосылок, — запротестовал Чалмерс, устремившись к столу. Каждое слово, выверенное и заранее подготовленное, падало в воздух тяжелым камешком. — Предпосылок, диктующих нам молчать и держаться в тени. Я же считаю, что нам пора выступить на свет, вернее, в этот мир.

— Надеюсь, нет нужды напоминать о подписке, данной вами. Вы обязались держать в секрете присутствие людей в этой системе.

Чалмерс отступил к порогу. Казалось, он нуждается в пространстве, чтобы собраться с мыслями.

— Ладно, тогда хотя бы подумайте вот над чем: что если мы не пойдем на активный контакт, но все же сохраним базу? Мы могли бы продолжать исследования, делая акцент на алаланской культуре. Рано или поздно они доберутся до своей луны и все равно обнаружат нас. В этом случае именно алаланы станут инициаторами контакта, а мы тем временем лучше подготовимся к встрече.

На какое-то мгновение Чалмерсу показалось, что железная леди в самом деле готова согласиться. Но лишь на мгновение.

— Нет. Политика Земли достаточно ясна.

— Но пошлите хотя бы запрос. Объясните все…

— А кроме того, любые возникающие контакты непременно, вызовут повышенное внимание к Испытанным. Но их культура не единственная на Алале.

Этот факт непомерно затруднял изучение их цивилизации. И делал это изучение невероятно увлекательным. А заодно объяснял, почему земляне дали планете такое же название, как и звездной системе: власти никак не могли выделить единственную культуру, дав ей имя «Теху», или «Джикра», или «Эптейя», и выбрав его из сотни более или менее распространенных языков.

— Все же, — упрямо продолжал Чалмерс, — кто-то должен быть первым, поскольку мы отказываемся вклиниться в их радиопередачи и объявить о нашем существовании на всю планету. Почему бы не доверить эту честь тем, кто столько трудился ради такого момента?

Кахру нетерпеливо скривила губы.

— Ни о каком «первом» не может быть и речи, — процедила она, стараясь не повышать голоса. — Они не готовы к встрече с нами.

— Откровенно говоря, вашу позицию во всем, что касается алаланов, можно назвать, по меньшей мере, покровительственной.

Кахру полоснула Чалмерса негодующим взглядом.

— Покровительственной?!

— Да. Вы недооцениваете алаланов. Вы чересчур опекаете их, держа в неведении, — объявил Чалмерс, но, почуяв неминуемый взрыв, сменил тактику: — Много лет назад вы сказали, что обнаружение Ала-лы стало величайшим открытием в истории человечества. Позвольте и нам, в свою очередь, просветить их.

Кахру медленно поднялась, не сводя глаз с Чалмерса:

— Похоже, вы безоговорочно уверены, что мы обязаны нести знания алаланам. Чувствуете приступ лихорадки, именуемой «Бремя белого человека», Чалмерс? Лопаетесь от самонадеянности и воображаете, будто туземцы нуждаются в вашем вмешательстве, ваших наставлениях и, возможно, вашем контроле?

Как она умудряется вылить на него столько яда, не повысив голоса на жалкий децибел?

— Раздача почестей всем, кто отвечает вашим критериям? Именно это, Чалмерс, я и называю покровительственным отношением. Я довольно хорошо знакома с подобной практикой и ее наиболее известными защитниками.

Этим она окончательно добила Чалмерса. Всего одна случайная реплика, и…

— Директор Кахру, — взмолился он, — я вовсе не это имел в виду! И кроме того, сравнительные национальные иртории двух наших стран не должны отравлять…

Кахру небрежно отмахнулась и позволила здешнему минимальному притяжению опустить ее в кресло.

— Идите, — велела она. — Мне еще многое нужно сделать. И вам тоже.

Она вернулась к составлению графика эвакуации. Чалмерс, потрясенный масштабами собственного краха, умудрился добраться до двери, ни разу не запутавшись в собственных ногах.

Амин аз-Захир наблюдал за отлетом аварийного судна с унылой, усеянной камнями поверхности луны. Скафандр немного сковывал его движения, но присутствие Амина на поверхности диктовалось строгой необходимостью. Как шеф службы безопасности он был обязан сделать все, чтобы алаланы не заметили запуска. Задача становилась еще более сложной после появления «Спутника-один» — неофициальное название, данное первому спутнику алаланов сотрудниками базы.

Однако «сложнее» еще не означает «невозможно».

Аз-Захир расплылся в улыбке. Они приурочили запуск с дальней стороны луны как раз к тому времени, когда «Спутник-один» начнет пересекать обратную сторону планеты. Даже если Чалмерс ошибался в оценке возможностей спутника, вряд ли корабль засекут.

Аз-Захир наблюдал за кораблем до тех пор, пока он не поднялся и не завис над головой. Тут включились ракеты и унесли его от луны и Алалы к тусклой желтой звезде. Еще миг — и все исчезло.

Пройдет четыре месяца, пока судно одолеет двадцать шесть световых лет до Земли, и еще столько же до его возвращения. А в промежутке появится обычный транспортный корабль с очередной сменой сотрудников и припасами, причем как раз в то время, когда на Землю попадет аварийный. Что за жестокая ирония! Но ничего не поделать: даже срочные сообщения можно передавать исключительно с кораблем, поэтому эвакуация проходит в такой суматохе. Необходимо как можно скорее уведомить Землю о случившемся.

Аз-Захир открыл небольшую металлическую дверцу люка, нырнул внутрь и захлопнул дверь… Это можно было бы квалифицировать как грохот, будь здесь хоть какой-то воздух. Шеф безопасности зашагал по длинному пандусу, ведущему к лавовому туннелю, проделанному потоками магмы еще в те времена, когда луна была молодой. Он проник в переходный шлюз, сбросил скафандр, повесил рядом с остальными и направился к себе. Приближалось время полуденной молитвы: он уже пропустил сегодня две и не счесть еще сколько в последние дни. Оставалось надеяться на милость Аллаха.

Уже через несколько минут шеф добрался до коридора, в котором располагалось его жилье, где он почти не бывал с того памятного собрания девять дней назад. Он обитал как раз на месте пересечения рабочего и жилых отсеков, что позволяло в считанные секунды оказаться на месте в случае нештатной ситуации.

На этот раз аз-Захир почуял неладное. Приближаясь к двери, он заметил свет и тени, пляшущие на противоположной стене; мало того, услышал доносившиеся из своей комнаты голоса.

Быть шефом службы безопасности в таком месте, как Алала, совсем не то что выполнять подобную работу на менее изолированной базе. Все, находившиеся на алаланской луне, прошли бесчисленные проверки на допуск к секретной работе, и основной обязанностью аз-Захира было не дать алаланам обнаружить базу землян. Все же привычка — вторая натура, и перед получением назначения Амин добился, чтобы ему и его сотрудникам разрешили носить оружие и наделили такими же полномочиями, как и обычный персонал службы безопасности на Земле. Он выхватил из кобуры плазменный пистолет и стал осторожно красться к двери, прижимаясь спиной к стене. Ступил на порог, развернулся и, держа пистолет в вытянутых руках, заорал:

— Замрите!

Двое мужчин поспешно вскинули руки.

— Поворачивайтесь, только медленно.

Теперь аз-Захир их узнал: Маркус Когсгроув и Элайен Нейдел из вспомогательных служб, формально подчиненных ему.

— Здравствуйте, сэр, — приветствовал Когсгроув, улыбаясь и показывая выщербленные зубы. — Теперь нам можно опустить руки?

Амин кивнул, сунул пистолет в кобуру и оглядел комнату. Вся мебель исчезла, а у стены громоздилась гора картонных коробок.

— Джентльмены, что здесь происходит?

— Прошу прощения, сэр, — с покаянным видом пробормотал Нейдел. — Приказ Директора. Это крыло частично разобрано, и она переводит обитателей в другие комнаты, чтобы закончить работу. К завтрашнему утру этой комнаты не будет.

— Понятно, — протянул аз-Захир.

Когсгроув и Нейдел обеспокоенно переглянулись.

— Хотите сами закончить сборы? — промямлил наконец Когсгроув. — Номер вашей комнаты на табличке, той, что поверх коробок.

Аз-Захир кивнул, и мужчины, проскользнув мимо него, поспешили уйти. Он подошел к коробкам и с облегчением и благодарностью отметил, что самые дорогие его сокровища еще не сложены: отпечатанный и переплетенный экземпляр Корана, подаренный отцом, когда он впервые покинул Дамаск, чтобы отправиться в космос. Рядом лежал свернутый молитвенный коврик. Нужно не забыть сказать «спасибо» Когсгроуву и Нейделу при следующей встрече, хотя, насколько он помнил, оба были христианами, причем не слишком истовыми, что делает столь почтительное отношение к предметам его религиозного культа еще более значимым. Особенно еще и потому, что час молитвы почти настал.

Но прежде всего аз-Захир вынул из-за пояса рацию и связался с директорским кабинетом.

— Да, аз-Захир, что я могу для вас сделать? — раздался сдержанный отчетливый голос Кахру.

— Директор, корабль улетел. Вернувшись, я обнаружил, что из моей квартиры выносят личные вещи, причем без моего на то позволения.

В трубке послышалось неразборчивое бормотанье, потом снова зазвучал голос:

— Амин, примите мои искренние извинения. Вы были так заняты, что у меня не нашлось возможности поговорить с вами лично.

— Извинения приняты, — сказал Амин, хотя Директор нарушила правила, касающиеся проникновения в жилища сотрудников службы безопасности. — Однако я буду очень признателен, если в следующий раз вы позволите мне собраться самому. У меня есть много личных вещей, которые я считаю именно таковыми. Личными.

— Как и у всех нас, Амин. Поверьте, в будущем я никогда не встану у вас на пути. Если, разумеется, у нас еще есть совместное будущее. Конец связи.

Аз-Захир выключил рацию, немного расслабился, чтобы очистить разум от посторонних мыслей. Даже среди хаоса последних дней он жаждал спокойствия и порядка. Почувствовав, что готов к беседе с Аллахом, он расстелил на полу коврик, встал на колени лицом к востоку и начал молиться.

Закончив разговор с аз-Захиром, Кахру со вздохом нажала кнопку рации. Так много мелочей, столько «поскорее» и «подождите», бесконечный поток вопросов, на которые далеко не всегда находится ответ. И мысль о следующей встрече особого удовольствия не вызывала.

Наконец уши резанул пронзительный писк. Значит, он все-таки ответил на ее вызов, хотя и с пятиминутным опозданием. Кахру нажала кнопку. На пороге возник Чалмерс с блокнотом в руке.

— Вы хотели видеть меня, Директор? — осведомился он, замерев в дверном проеме. Кахру поморщилась. Он явно не собирается входить, пока не пригласят! Может, попросту закрыть дверь? Нет… пожалуй, не стоит. Зная Чалмерса, можно предположить, что он, скорее, выскочит из кабинета, чем соизволит почтить ее своим присутствием.

— Пожалуйста, входите, доктор, — выдавила она. — Мне нужно обсудить с вами некоторые проблемы.

Чалмерс устроился в кресле:

— Так в чем же ваши проблемы, Директор? Боитесь, что я нарушу указания Земли?

Кахру покачала головой:

Да, доктор, но дело не в этом. Я была резка с вами и не извинилась, — объяснила она и, чуть помолчав, добавила: — Факт остается фактом: вы знаете об алаланах больше, чем кто бы то ни было.

Кахру украдкой стиснула кулаки: предстоял самый неприятный момент беседы. Она совершенно не желала откровенничать с Чалмерсом. Не хватало еще, чтобы персонал базы пронюхал о том, как постыдно ослабла ее позиция и укрепилось положение Чалмерса.

— Мне нужна ваша помощь.

— Моя помощь?

— Следует убедиться, действительно ли база оставлена в таком состоянии, что алаланы никогда не узнают о чьем бы то ни было пребывании здесь. Я, разумеется, и сама сумею определить, что именно может вызвать подозрения, но на это уйдет больше времени и сил.

Вот оно! Сказано самое важное. Она зацепила Чалмерса. Разумеется, придется пристально наблюдать за его работой, иначе… мало ли что ему в голову взбредет!

Чалмерс ошеломленно уставился на Кахру, но тут же расплылся в улыбке.

— Простите, Директор, но я обязан строго придерживаться буквы правил эвакуации.

Кахру едва сдержала смех:

— Да вы в жизни не следовали ни одному правилу до конца, доктор. Что это вдруг на вас нашло?

Он подался вперед и сунул блокнот в руки Кахру.

— Прочтите-ка. В случае эвакуации начальники отделов обязаны собрать как можно больше сведений за оставшееся время. Эта работа выполняется в первую очередь и считается приоритетной. Даже подготовка к эвакуации отступает на второй план.

Кахру прочла параграф, а когда подняла глаза, Чалмерс по-прежнему улыбался:

— Именно в этом заключаются мои обязанности. А не в том, чего вы требуете.

— Согласна, — неохотно буркнула Кахру.

— Неужели? — иронично спросил Чалмерс. Похоже, столь легкая капитуляция его сильно удивила.

— У вас еще есть время. Употребите его с пользой.

— Хорошо, мадам, — кивнул Чалмерс, вылезая из кресла, и, не дожидаясь разрешения уйти, удалился.

Впрочем, это не очень задело Шанти Кахру. Женщина устала, а впереди было немало изнурительных дней и ночей. Она заперла кабинет и вернулась в свою еще нетронутую квартиру, чтобы немного вздремнуть. Приятно, что высокая должность все-таки имеет свои преимущества.

Центром базы был аналитический комплекс. Каждый байт данных, проходивших через зал контроля и наблюдения, поступал в один или все четыре центра отделов. Ученые просеивали информацию, предлагали гипотезы и консультировались с другими отделами. Комплекс будет последним местом, которое разберут техники.

Отдел Гуманитарных Наук гордился званием самого многолюдного участка аналитического комплекса, и действительно, даже после первой волны эвакуации здесь в любую смену вечно толпился народ. Как уже было сказано выше, должность имеет свои преимущества, примером чему был укромный уголок, служивший кабинетом Уинстону Чалмерсу. Даже если туда заглядывал коллега, уголок не становился менее уютным.

— Мы были правы, — объяснил Чалмерс, увеличивая интенсивность спутникового сигнала. — Они обнаружили еще один Зрачок.

На экране появился раскоп, почти целиком укрытый брезентом для защиты от капризов погоды. Несмотря на это, все же можно было разглядеть каменные плиты подземных стен. Вокруг сновали двуногие силуэты, казавшиеся человеческому взгляду горбатыми из-за панцирей на спинах. Чалмерс обернулся к стене кабинета, увешанной рисунками Рендал, и стал сравнивать их с моделями.

— Швы между камнями выглядят примитивными, — задумчиво заметила Луиза Джордж, поглаживая себя по щеке. Она пробыла на Ала-ле всего два года, но уже поднялась по служебной лестнице до заместителя начальника отдела после отъезда Эдгертона. — Возраст постройки — от полутора до тысячи шестисот лет.

— Жаль, что они не сохранили солнечную дырку, — вздохнул Уинстон.

— Надо было их попросить, — ответила Луиза, маскируя мелодичными интонациями язвительность замечания. Уинстон только улыбнулся.

Солнечные дыры служили для наблюдения за светилами: карлик из двойной звезды В пересекал лицевую сторону своего более крупного и яркого собрата, так что со стороны казалось, будто маленький черный зрачок поворачивается в глазнице. По расчетам людей, это происходило каждые четыре дня. Многие алаланы прошлых поколений верили, что это глаз бога взирает на них.

Несколько проплывающих облаков закрывали вид. Уинстон послал требование на новый угол подачи спутникового сигнала и страшно разволновался, узнав, что придется ждать очереди.

— В чем дело? — поинтересовалась Луиза, услышав, как он бормочет нечто весьма резкое.

— Аз-Захир, — невразумительно ответил Чалмерс. — Это он велел убрать половину спутников с низкой орбиты.

— У него есть на это причины. Алаланы вполне способны проследить за движением объектов по низкой орбите, — вступилась Луиза и, заметив оскорбленный взгляд Уинстона, добавила: — Я не говорю, что согласна с его решением, просто это естественный выход из создавшейся ситуации.

— Мне не стоило упоминать об этом, — бросил Уинстон, пожав плечами. — Теперь я чувствую себя виноватым, что занялся телеархеологией вместо того, чтобы анализировать спутниковые сигналы для прогнозирования следующего запуска.

— Линдси Рендал и Эди Эгбив вполне способны с этим справиться. Или ты не доверяешь тем, кому сам же дал поручение?

— Ну что ты! Просто себе доверяю больше, — объявил Уинстон и, поморщившись, признался: — Правда, моему доверию грош цена, после того как я просмотрел первый запуск… да и второй тоже.

— И дал пятнадцатичасовое упреждение на третий, — вставила Луиза.

— О, да. Никогда не забуду, как Кахру похвалила меня! В самом деле, похвалила! Я мог бы целый месяц жить исключительно ее добрыми словами. Добавить завалявшееся ядро арахиса, так и три бы протянул!

Луиза хихикнула и тут же прикрыла рот изящными пальчиками.

— А я уже тревожилась, что юмор тебе изменил. Никогда не видела, чтобы хандра так долго длилась, даже в худшие времена самых бурных… дискуссий.

Уинстон вымучил кривую улыбочку.

— Ты всегда относилась с пониманием к моим чудачествам, — заключил он, снова возвращаясь к работе.

Следующие несколько часов, пока не зашло местное солнце, они кропотливо добывали те данные, которые могли собрать, несмотря на усугублявшуюся облачность. Оба почти не говорили, боясь упустить что-то важное. В момент передышки Уинстон продолжил беседу с того места, на котором она прервалась, словно подхватив недоговоренную фразу.

— Очень важно знать, чего достигли алаланы в области космических полетов. Определить, когда они доберутся до нового уровня, скоро ли полетят на эту луну.

— К тому времени нас здесь не будет, — напомнила Луиза.

— Вот это самое печальное, — ответил Уинстон.

— Да, — кивнула Луиза, — мы наверняка успели бы раздобыть доказательства, не будь передачи алаланов столь туманны… столь… столь…

— Именно поэтому мы сами должны спросить у них, — перебил Уинстон. — Неужели, Луиза, за все эти посвященные египтологии годы ты ни разу не почувствовала раздражения? Рыться в пыльных трудах, собирать заплесневелые данные, строить теории — и не иметь шанса применить свои гипотезы к ныне существующей культуре. При одной мысли об этом я на стенку лезу!

— Тебя вообще легко вывести из себя, — мягко заметила она. — Слишком многие вещи тебя бесят, но ведь это неотъемлемая часть нашей работы и нашего опыта. Они успели сделать еще кое-какие наблюдения, прежде чем раскоп погрузился во тьму. Прошло бесконечно много времени, и наконец она объявила:

— Наша смена закончена.

— Ты иди. Я еще посижу. Что-то в этих стенах такое…

Она уже почти вышла, когда он обернулся:

— Увидимся вечером, хорошо?

— Разумеется, — улыбнулась Луиза.

Этой ночью она действительно пришла к нему. Вместе с несколькими десятками сотрудников.

Правда, связывались они друг с другом через Сеть. Все, кто не желал покидать базу в такой спешке. Больше половины трудились в отделе Гуманитарных Наук. Почти все были молоды и только начинали свою карьеру. Встречи не санкционировались начальством и, как надеялся Чалмерс, оставались тайными. Это была уже третья, отмеченная печатью наступающего отчаяния.

— Она и слушать меня не захотела, — заявил Дионис Юве, начальник отдела Системных Наук, сменивший на этом посту улетевшего Шена. Говорил он с таким акцентом, словно умудрился набить кашей полный рот, и поэтому приходилось напрягать слух, чтобы не пропустить что-нибудь важное. — Правда, не усмотрела никакой связи с вами, доктор Чалмерс. Упирается скорее из принципа, чем из личной неприязни.

Чалмерс кивнул:

— Уверен, вы сделали, что могли, Юве. Придется попросту послать к ней еще нескольких делегатов. Пусть попытаются ее урезонить. Хотя после той реплики в лучшем имперском стиле, которую она мне бросила, я все сильнее сомневаюсь, что она способна прислушаться к разумным доводам. Все же попытаться стоит.

— Чтобы в очередной раз потерпеть крах? — вмешался Эди Эгбив.

— В одиночку с ней не справиться. Нужно действовать заодно. Лучше всего — подать ходатайство.

— Но мы решили подождать с этим, — напомнил Чалмерс, — и для максимального эффекта представить его, когда прибудет транспортный корабль. Сейчас это делу не поможет.

— В таком случае, возможно, пора пускать в действие резервный вариант? — настаивал Эди. — Давайте подумаем, какие знаки оставить алаланам перед отлетом.

— Рано, — проворчал Чалмерс.

— Это преждевременно, — согласилась Карин Нилсмарк из Биосферных Наук.

Разгорелся жаркий спор. Десятки людей вопили, перебивая друг друга. Чалмерс зажал уши, — бесполезный жест, — потом все же надавил на кнопку, отсекая звук. Такие меры всегда охлаждали пыл собравшихся.

Секунд через десять он снова включил звук, но не успел раскрыть рот, как кто-то вклинился в общий разговор.

— Уинстон, — спросила Луиза, — наверное, все-таки пришло время подумать об этом. Как дать им знать, что они не одни во Вселенной?

Чалмерс нахмурился было, но ненадолго:

— Так и быть, — буркнул он, прежде чем перепалка разгорелась с новой силой, — давайте посмотрим на проблему под иным углом. Предположим, вы ищете на земной Луне доказательства того, что когда-то там была база инопланетных ученых.

Отовсюду раздались возгласы протеста.

— Погодите! — воскликнула Нилсмарк. — Кажется, я понимаю, к чему он клонит. Валяйте, доктор.

— Благодарю вас. Итак, предположим, что вам выпала честь стать одними из первых космонавтов на Луне: членами экипажа «Аполлона», сотрудниками базы Моря Кризисов задолго до периода колонизации. Какое доказательство присутствия инопланетян могли бы вы обнаружить на уровне науки и оборудования того времени? Инопланетяне стараются не оставлять следов, но они всего лишь смертные…

Воцарилось долгое задумчивое молчание.

— Они замели бы эти самые следы, — вставила Линдси Рендал, — только вот веники, которыми для этого воспользовались, оставили бы на песке характерный рисунок. Мы могли бы поискать именно его.

— Вот уж этого они не сделали бы, — возразил Юве. — Метахаотический анализ применяется для обнаружения сглаживаний первого и второго порядка, но в двадцать первом веке ни о чем подобном еще не слыхали. Можно оставить следы, проявляющиеся не сразу, если Кахру… то есть инопланетяне, не обращают внимания на подобные детали.

— Так оно и есть. Для Кахру отсутствия каких бы то ни было очевидных улик вполне достаточно.

— А как насчет соотношения элементов? — предложил Эгбив. — Эта планета, как и наша, отличается плохой летучестью молекул, и живые существа оставляют после себя запахи. Всего лишь один нестандартный химический анализ реголита может нас выдать.

Он радостно прищелкнул пальцами:

— Водород, выбрасываемый маневровыми двигателями корабля! Как это скроешь?!

— Она и об этом подумала, — мрачно объяснил Чалмерс. — Из надежных источников стало известно, что Кахру велела пилоту включить антигравитационные платы задолго до того, как начнут действовать маневровые двигатели.

— Но мы сами можем оставить следы водорода, или азота, или углерода…

— Определятся ли они показателями счетчиков высокой радиоактивности в верхних слоях атмосферы? Или поверхность и без того настолько облучена, что…

Снова поднялся галдеж, и Чалмерс немного отвлекся. Наверное, стоило бы разбить их на подгруппы, или результат будет тем же?

— Обнаружение золотого самородка нельзя будет объяснить иначе как…

Взгляд Чалмерса невольно обратился к полке, висевшей едва ли не у него на голове: уж очень тесной была комната. На полке красовался маленький позолоченный кот, тщательно отреставрированный мастерами и взиравший на хозяина с полным безразличием. Кот был частью премии Хавасса, которую он получил за достижения в египтологии двенадцать лет назад. Произведения искусства, подобные этому, имели право на легальное существование только в музеях или домах лауреатов ежегодной премии Хавасса. Оказаться в их числе считалось знаком величайшего почета и уважения… и, да, когда-то он действительно считал себя достойным уважения.

Мастеру удалось идеально схватить природную отчужденность и ледяное равнодушие зверька. Неудивительно, что коты считались в Египте священными животными, воплощениями богов на земле. Разумеется, у Чалмерса была своя теория относительно появления кошек в Древнем Египте. Поэтому он и оказался здесь, захватив с Земли единственную личную вещь — позолоченного кота, составлявшего ему компанию по вечерам.

Он и раньше смело шел на заранее обреченные битвы один, без друзей и союзников. Какой сувенир вынесет он из этой?

— Уинстон?

Голос Луизы вернул его к действительности.

— Прости, Луиза. Я отвлекся. Так к чему вы пришли?

— К тому, что есть вещи, которые заметят алаланы и не заметит Директор, и что два эти обстоятельства, возможно, не пересекаются, — устало ответила она.

— Нет, — пробормотал Чалмерс и уже громче повторил: — Нет, я не согласен. Должно найтись что-то такое, что мы можем оставить незаметно для Кахру. Она наблюдательна, но далека от совершенства. Как любой из нас.

Он не добавил: «как и алаланы».

Чалмерс вместе с начальниками двух других отделов, Андреа Еугеникос из Биосферных Наук и Генри Старком из Планетарных Наук, сидел на возвышении в зале совещаний. Большое помещение было до отказа забито людьми, прилетевшими на только что приземлившемся транспортном корабле. Кахру хотела объявить об эвакуации и потребовала, чтобы старшие сотрудники тоже пришли.

Правда, как отметил про себя Чалмерс, старшие сотрудники явились далеко не в полном составе. Аз-Захир, как всегда, вместе со своим персоналом шнырял в толпе, а Юве не прибыл, возможно, не желая привлекать внимания к отсутствию Шена. Чалмерс сначала тоже хотел последовать его примеру. С тех пор как начались тайные встречи заговорщиков, Чалмерс честно пытался выполнять все обязанности: как служебные, так и те, что взвалил на себя сам. Времени не хватало на самое главное, стоило ли тратить его на собрания, которые он искренне считал бесполезными?

И все же Директор настояла на своем.

Чалмерс злобно уставился в спину Кахру, стоявшей на трибуне. Сейчас разразится речью!

Как только гомон стих, Директор выпрямилась и начала:

— Я была бы рада начать с того, что приветствую вас на Первой Базе Наблюдения за Алалой и прошу всех устраиваться и приступать к своим обязанностям.

Она немного помедлила.

— Однако, как бы мне ни хотелось этого, боюсь, ничего не выйдет.

Среди собравшихся пронесся шепоток, и Чалмерс заметил, как несколько человек кивнули. Кахру взмахнула рукой, и все замолчали.

— До некоторых уже дошли слухи, хотя я просила коллег до поры до времени не высказываться… — объявила она, и глубоко вздохнув, проговорила: — Почти пять месяцев назад алаланы запустили искусственный спутник. Мы сворачиваем работы и эвакуируем базу.

Разразившуюся бурю, казалось, уже ничем не унять, но Кахру очередным взмахом руки удалось утихомирить разбушевавшуюся аудиторию.

— Знаю, каким потрясением это стало для вас, но боюсь, почти всем придется вернуться на Землю этим же кораблем.

Услышав слово «почти», Чалмерс резко подался вперед.

В заключение Кахру обнародовала график следующего этапа эвакуации и попросила всех явиться в отделы для получения заданий. Присутствующие вставали; помещение наполнилось гулом голосов. Кахру шагнула к неприметной боковой дверце. Чалмерс попытался перехватить ее, но Директор в последний момент ускользнула. Ничего, он поговорит с ней позже: в конце концов, у него полно работы.

И точно, не успел он добраться до своего кабинета, как перед дверями уже выстроилась длинная очередь новичков. Он небрежно приветствовал их и прошел мимо, к тому месту, где Луиза Джордж раздавала листочки с назначениями.

— Привет, Луиза.

— Привет, Уинстон, — мрачно буркнула она, поднимая измученные глаза.

— Буду у себя. Дай знать, если потребуется мое вмешательство.

— Собственно говоря…

Она вручила ему папку.

— Возьми. Похоже, тебе это не понравится.

Уинстон коротко хохотнул:

— Не понравится? Не оно первое, не оно последнее!

Он уже раскрыл папку, но Луиза предостерегающе покачала головой.

— Не здесь. Когда останешься один.

Чалмерс пожал плечами, забрал папку и, следуя совету Луизы, стал изучать содержимое за запертой дверью. Луиза оказалась права. К последнему пункту он уже рвал и метал.

В папке содержался список тех, кто должен был вернуться на Землю этим рейсом. Теперь Чалмерс понял, что имела в виду Кахру, употребив слово «почти». Некоторые из новичков должны будут заменить прежних сотрудников, из тех, чьи имена значатся в подозрительно длинном списке. Имена, которые Чалмерс сразу узнал.

Он буквально взметнулся в воздух и выбежал из кабинета, бросив на ходу Луизе:

— Она не посмеет этого сделать!

Протиснувшись сквозь очередь вновь прибывших, он ринулся в коридор и остановился только перед директорским кабинетом. Нажал на кнопку и, когда дверь не открылась сразу, принялся бешено колотить кулаками по металлу.

Дверь скользнула вбок так неожиданно, что он почти ввалился в помещение. Кахру, как обычно, сидела за столом. Вид у нее был донельзя изможденный: очевидно, она совершенно вымоталась за последние пять месяцев, но Чалмерса это нисколько не тронуло. Он строевым шагом промаршировал к столу, еще с порога разразившись криками и укоризненно грозя пальцем.

— Да как вы посмели! Урезать мой отдел! Как раз в ту минуту, когда я больше всего нуждаюсь в людях!

Он наконец добрался до стола и угрожающе навис над Кахру. Та пригвоздила его к месту стальным взглядом.

— Как? Не ждете приглашения? И сразу, с порога, начинаете бросаться на людей?

Чалмерс, игнорируя уничтожающую реплику, сунул список ей под нос.

— Взгляните-ка! Больше половины улетающих работают в моем отделе!

Кахру вгляделась в свою копию списка:

— Если точнее, немного меньше половины, сорок восемь и две десятых процента.

— Прошу прощения за то, что ошибся на один и восемь десятых процента! — процедил Чалмерс. — Но и я владею математикой. Свыше семидесяти процентов этих имен противоречит нашему ходатайству!

— Не обратила внимания, — сухо ответила Кахру. — Была слишком занята эвакуацией, чтобы внимательно изучить это самое ходатайство.

— Вы убираете моих людей, чтобы освободить места для новичков. Весьма недобросовестная политика!

— А я, доктор, считаю свои действия вполне обоснованными.

Чалмерс тяжело уселся в кресло.

— Докажите!

— Аз-Захир передал мне ваши протесты по поводу уничтожения низкоорбитальных спутников. Но это часть нашего плана эвакуации. Скажите, доктор, работа какого отдела сильнее всего зависит от этих спутников?

Не получив ответа, она спокойно продолжала:

— Гуманитарных Наук, разумеется. Мы вряд ли сумеем получать прежний объем данных по Алале, так что бесполезно держать большее число сотрудников, чем требуется для анализа того, что у нас уже есть. Что же до прилетевших сегодня… все они обладают необходимыми знаниями и умением, которые могут быть использованы для свертывания базы. Так что сами видите, принимая решение, я руководствовалась элементарной логикой.

— Все это — отговорки, — покачал головой Чалмерс.

Кахру чуть прищурила глаза.

— Если вам так угодно. Откровенно говоря, доктор, мне абсолютно все равно, как вы это назовете. Я скрупулезно следую правилам, поэтому Земля непременно меня поддержит. И так оно и будет, если подадите жалобу.

«Какой смысл?» — подумал Чалмерс. Уйдет почти девять месяцев, пока дождешься результата, а сама жалоба отправится вместе с тем кораблем, на котором улетит большинство его сотрудников. Ответ же прибудет с тем судном, которому предстоит увезти последних людей и оборудование.

— Вам следовало предупредить меня раньше… — начал он.

— Только вас?

— Я имел в виду «нас», — отмахнулся он. — Всех начальников отделов. Вы же не вчера приняли решение? Почему же не рассылали списки до сегодняшнего дня?

Он понимал истинную причину: она специально отложила все на последний момент, чтобы для жалоб не осталось времени.

— Доктор Чалмерс, пожалуйста, запомните: вы подчиняетесь моим приказам, а не наоборот. Вам понятно?

— Я только…

— Вам понятно?

— Да, Директор, — сказал Чалмерс. — Понятно.

— В таком случае, займитесь своими делами.

И Чалмерс занялся.

Ему пришлось вводить в курс дела новых сотрудников Гуманитарных Наук: чужаков, интервентов, подменышей, вытеснивших людей, которым он верил, которых знал.

Он совершал все необходимые телодвижения, не потрудившись скрыть негодования и не заботясь о том, последовала ли Луиза его примеру.

Настроение не улучшилось и в последующие две недели: сказывались горечь прощания с друзьями и полное неприятие новичков, занимавших их места. Техники продолжали планомерно уничтожать базу, пространство которой с каждым днем все уменьшалось. Как-то ночью ему приснилось, что он проснулся именно в тот момент, когда потолок исчез и в комнату ворвался вихревой поток, с яростью урагана швырнувший его во мрак.

Уинстон открыл глаза, боясь вдохнуть, опасаясь, что дышать будет нечем.

Экран монитора слабо мерцал, возвещая о том, что на утро назначено совещание персонала. Теперь ему окончательно стало не до сна.

Чалмерс прибыл на собрание в самом гнусном настроении и с ноющей головой. Здесь собрались начальники отделов и их заместители, включая тех двоих, что должны были сегодня улететь. Юве и Эугеникос, забившиеся в угол, выглядели одинокими и брошенными, в то время как Поль Бреншо из Планетарных Наук о чем-то тихо толковал с Оливией Пассарелла, своим новым заместителем.

Чалмерс плюхнулся на стул рядом с Луизой, неохотно поздоровался и поднял глаза ровно настолько, чтобы найти аз-Захира, после чего его веки снова опустились.

Через несколько секунд появилась Кахру и перешла прямо к делу. Основной темой была необходимость определить области приоритетных исследований, поскольку возможности наблюдения с каждым днем все более сужались. Все это Чалмерс уже слышал, но вот тема «удаления сотрудников» заставила его вздрогнуть.

— Доктор Чалмерс, — окликнула Кахру, с трудом поймав его взгляд, — по-моему, сейчас самый подходящий момент обрисовать нынешнее состояние космической программы алаланов.

Чалмерс откинулся на спинку стула, небрежно скрестив ноги.

— Как удачно, что вы упомянули об этих «удалениях»! Благодаря усердию мистера аз-Захира, у алаланов больше низкоорбитных спутников, чем у нас.

Он искоса глянул в сторону аз-Захира и остался доволен реакцией.

— Невероятно точное сравнение, — сухо бросила Кахру. — Насколько близки они к созданию управляемых космических кораблей? Разумеется, мы не требуем точных данных.

Он воспринял небрежную снисходительность замечания как увесистую пощечину. По странному совпадению Чалмерс располагал достоверными данными, именно теми, которые он не намеревался ей сообщать. Поэтому отказ доставил ему ни с чем не сравнимое удовольствие.

— А к чему это вам? — рявкнул он. Наступило неловкое молчание, но Чалмерса уже несло. — Если бы они даже свернули программу, вы все равно ни на йоту не замедлили бы темпы эвакуации, так что не притворяйтесь, будто это имеет для вас какое-то значение.

— Имеет, доктор.

Сдавленный голос Кахру звучал на удивление размеренно, сдерживаемый, возможно, присутствием новых сотрудников.

— Это влияет на радиус действия имеющейся у них аппаратуры обнаружения…

Чалмерс вскочил, не обращая внимания на Луизу, яростно дергавшую его за рукав.

— Шансы на обнаружение наших спутников ничтожно малы, но это вас не останавливает. Их уничтожение — еще один способ показать свою власть, тот самый тип автократической власти, которая толкает вас вести политику, идущую вразрез с мнениями и интересами ученых.

Взгляды их встретились. Скрестились два языка пламени.

— Повторяю еще раз: это политика не моя, а Земли. И совершенно неважно, как относимся к ней вы или я. Именно на это мы соглашались, отправляясь на базу.

— Политика, которая уничтожает даже ту ничтожную работу, что мы еще можем сделать?

— Не она. Вы.

— Я?

Он круто развернулся лицом к сидящим.

— И вы этому верите?!

Кахру, все еще сохраняя невозмутимый вид, спокойно взяла со стола стопку бумажных листков.

— Жалобы от новых членов отдела Гуманитарных Наук, сетующих на враждебное отношение и нежелание сотрудничать. Жалобы от остальных трех отделов, констатирующие значительно уменьшившееся поступление данных на обработку, трения, зачинщиками которых неизменно становятся служащие вашего отдела, переходящие в ссоры, а в отдельных случаях и драки.

Она швырнула стопку на стол, так, что листочки разлетелись по пластиковой поверхности.

— Вы раскололи персонал на два лагеря, испортили отношения между отделами, расшатали научные связи, а теперь еще и утаиваете данные о космической программе алаланов. То есть превратили эту базу в поле битвы, Чалмерс.

— Если под миром подразумевается отсутствие оппозиции, значит, это праведная война! — Чалмерс со свистом втянул в легкие воздух. Голова кружилась. Он с трудом сохранял равновесие: — Удивлен, что вы еще не сослали меня на Эльбу, чтобы облегчить себе жизнь. Но, думаю, меня посадят на следующий корабль.

Кахру медленно потянулась к разбросанным листочкам.

— Собственно говоря…

Чалмерс торжествующе ткнул в нее пальцем.

— Ха! Я так и знал! Политика!

— Ошибаетесь.

Смуглые щеки почти почернели от багровых пятен гнева.

— Это ваше упрямство, ваша мелочность, ваше высокомерие! Вы один из лучших исследователей, которые когда-либо работали на этой базе, но поза, в которую вы встали, уничтожает все, сделанное вами ранее. Сейчас самое главное — спасти хоть что-то из исследований последних месяцев!

— Если это правда, — парировал Чалмерс, — почему же я не улетаю сегодня?

Кахру сжала губы, очевидно, сдерживаясь из последних сил.

— Не делайте предположений, доктор, если не хотите, чтобы я с ними согласилась.

— Прекрасно, — фыркнул Чалмерс, — значит, не буду. Мисс Джордж, просветите меня позднее.

И прежде чем Луиза успела хоть словом возразить, Чалмерс вылетел из зала, чтобы не поддаться искушению.

Весь месяц, последовавший за отправкой транспортного корабля, сотрудники базы были заняты с утра до вечера: приходилось совмещать обычные обязанности с эвакуационными работами. Поэтому заговорщики во главе с Чалмерсом никак не могли собраться в полном составе, довольствуясь короткими совещаниями в своих группах, куда постепенно втягивали и новичков. Чалмерса это беспокоило, но у него самого катастрофически не хватало времени, поскольку приходилось вплотную заниматься космической программой алаланов. В конце месяца алаланы попытались запустить новый спутник, который, к удовольствию персонала базы, взорвался прямо на стартовой площадке. Огорчались только Чалмерс и Эди Эгбив, по причинам, которые оба посчитали нужным держать в тайне.

Но Чалмерс все же ухитрился собрать еще одно развернутое совещание своего «тайного общества» с взаимодействием через Сеть. Правда, теперь почти все присутствующие занимали не слишком высокие должности, но Чалмерс настоял на связи, тем более, что следовало обсудить новости, полученные от Кахру несколько недель назад, когда прибыл корабль.

— Неужели ничего нельзя поделать? — твердила Луиза Джордж.

— Сначала они избавились от Линдси Рендал, — заметил Эгбив, — а теперь стараются отделаться от вас.

Чалмерс откинул голову на спинку кресла и стиснул руки.

— До прибытия следующего корабля несколько месяцев. У нас еще есть время осуществить план до того, как Кахру вышибет меня отсюда. Я посчитал это главной причиной сегодняшней встречи. Нам давно пора было собраться. Какие-нибудь идеи, друзья мои?

Последовало неловкое молчание. Люди пристально вглядывались в изображения друг друга. Первым заговорил Эгбив:

— Да, я был одним из первых, кто предложил оставить след. Но у нас больше нет времени это обсуждать.

— Ты это серьезно? — вскинул брови Чалмерс.

— Не знаю, что и сказать, Уинстон, — вмешался Дионис Юве. — Может, Эди прав. Может, лучше оставить все это в покое и заняться своими делами.

— Не выйдет, — покачал головой Чалмерс.

— Но так много наших уже улетело, — настаивал Юве, — разве оставшиеся могут разработать реально осуществимый план?

Чалмерс подался к экранам, переводя взгляд с одного изображения на другое.

— Послушайте, мы знаем, что астронавты посетили Древний Египет…

— Мы? — переспросила Карин Нилсмарк.

— По крайней мере, я, — сухо поправился Чалмерс.

— Я ничего подобного не слыхал, — вмешался Моше Крав, один из новых сотрудников отдела Гуманитарных Наук, прилетевший на последнем корабле и пополнивший ряды заговорщиков вскоре после прибытия. — О чем это вы?

Он нетерпеливо подергал себя за темную бородку. Из уст участников совещания вырвался общий вздох, но Чалмерс проигнорировал его:

— Ничего страшного, Моше. Я просто не успел вам объяснить. Все на самом деле довольно просто. Существует веское доказательство того, что приблизительно тринадцать тысяч лет назад инопланетная раса двуногих фелиноидов[2] приземлилась в долине Нила.

Моше сосредоточенно наморщил лоб.

— Если бы Египет посетили инопланетяне, я бы об этом слышал.

— Эта теория не слишком широко распространена, — язвительно ответствовал Чалмерс, — но, повторяю, доказательства существуют. Сфинкс, например. Не забудьте, он был создан в десять тысяч пятисотом году до нашей эры.

— Я предпочитаю обозначение «до общей эры», — возразил Моше.

— К тому же для того, чтобы построить сфинкса, инопланетяне вовсе не обязательны.

— Может быть, но это все же их рук дело. Земля только начала выходить из последнего ледникового периода. Нил в то время представлял собой нечто вроде ручейка, неспособного поддерживать жизни того огромного количества людей, которое требовалось, чтобы воздвигнуть столь гигантскую статую. Им была необходима помощь извне, квалифицированная помощь. Чья именно? Вспомним, у сфинкса львиное тело — вполне вероятно, это аллегория, долженствующая почтить какого-нибудь тогдашнего властелина, разумеется, человека. Сфинкс повернут лицом к созвездию, которому тоже дали имя льва. И не стоит забывать египетский пантеон: божества с телами людей и головами животных.

Крав ошеломленно моргнул помутневшими глазами, но не нашелся с ответом.

— Уинстон, — не выдержала Луиза, — к чему ты клонишь?

Чалмерс воззрился на нее:

— Дело в том, что мы знаем об этих инопланетянах лишь по косвенным доказательствам. Они так и не набрались храбрости честно признаться в посещении Земли и даже в более поздние века предпочитали хранить молчание. Разумеется, сейчас мы не в силах ни высечь сфинкса из камня, ни слепить из песка, но зато можем допустить «небрежность» во время эвакуации. Не так ли?

Последовало минутное молчание. Первой заговорила Луиза.

— Мы так и не придумали знака, который не заметит Кахру. А она полна решимости сделать все, чтобы алаланы не заподозрили нашего присутствия.

— И никому из вас не пришло в голову, что алаланы нас уже видели? — с улыбкой поинтересовался Чалмерс.

— О чем это ты? — удивилась Луиза. Ее поддержал хор голосов.

— Мы знаем: их радиопередачи обычно не распространяются об успехах космической программы. А вдруг все дело в том, что они попросту не сознают наших возможностей перехвата их секретных сообщений и считают, будто держат нас в неведении?

Послышались одобрительные возгласы. Луиза тоже кивнула:

— Да, вполне вероятно, что именно поэтому Испытанные так засекретили свою космическую программу. Нужно отдать тебе должное, Уинстон, это блестящая мысль. И все же существует другая гипотеза…

Экран Чалмерса мигнул, загудел, и наверху появилась полоса текста.

— Замрите! Эскалера пытается со мной связаться!

Чалмерс велел всем убрать изображения в нижний правый угол экрана и ответил на вызов Эскалеры.

— Хулио! Чем могу помочь в такой поздний час?

Вид у Эскалеры был на редкость мрачным.

— У меня появились кое-какие сведения, которые я должен сообщить Директору Кахру. Я подумал… подумал, что вас следует предупредить. Если хотите, можем пойти к ней вместе, рассказать обо всем…

— Что? — всполошился Чалмерс. — Что стряслось?

— Алаланы запустили очередной орбитальный спутник.

Чалмерс недоумевающе уставился на Эскалеру.

— Ну и что? — фыркнул он. — Передайте аз-Захиру, пусть отследит его.

Эскалера покачал головой:

— Этот спутник не совсем обычный.

— В чем разница? — вздохнул Чалмерс.

— С человеком на борту.

— Невозможно! Их первый пилотируемый корабль взорвался… они не стали бы…

— То есть как это — первый? Что вы имеете в виду?

По спине Чалмерса прополз озноб: увлекшись, он выдал сам себя.

— Дайте мне двадцать минут, я проверю последние радиопередачи, — проворчал он, сделав вид, что не расслышал последней реплики. — Встретимся в кабинете Кахру.

Уинстон выключил экран и ринулся в коридор.

— Что значит «пилотируемый»? — допрашивала Кахру, переводя глаза с Эскалеры на Чалмерса и снова на Эскалеру. Упорный взгляд директора нервировал Чалмерса. Он мчался к ней изо всех сил, в надежде успеть до прихода Эскалеры, но ничего не вышло, и теперь оставалось гадать, успел ли тот проболтаться.

— Это значит, — хладнокровно объявил Эскалера, — что на нем алаланские пилоты. Всего трое, если наши данные верны.

Тишина.

Чалмерсу по-прежнему было не по себе, хотя в душе загорелся робкий огонек радости.

Как ни говори, а алаланы сделали огромный скачок, что совсем неплохо. С другой стороны…

— Доктор Чалмерс, по словам Эскалеры, когда он доложил вам о корабле, вы упомянули, что этот пилотируемый рейс уже не первый. Может, возьмете на себя труд просветить меня?

— Нет, мадам, не возьму.

— Хм.

Она повернулась к интеркому.

— Эди Эгбив, пожалуйста, зайдите в кабинет Директора.

Чалмерс заерзал в кресле. Кахру снова повернулась к нему.

— Итак, доктор Чалмерс, вы и сейчас не признаете, что мой приказ о спешной эвакуации был оправдан?

Чалмерс пробормотал что-то невнятное.

— Не выразитесь ли яснее?

— Я сказал «да», спешка, возможно, была необходима.

— Тогда не могли бы вы объяснить, почему не дали прогноз такого развития событий?

Чалмерс прикусил губу.

— Не могу.

— В самом деле?

Чалмерсу вдруг захотелось сказать правду, но неуместный порыв тут же прошел.

— Это для меня загадка, мадам, — признался он. — Могу лишь выставить такой довод, как прецедент.

— Прецедент?

— Людской прецедент. Дело в нашей тенденции — основывать прогнозы на данных земных космических программ, тех, что составлялись ныне исчезнувшими сверхдержавами двадцатого века. А человеческой расе потребовалось четыре года, чтобы перейти от спутников к пилотируемым кораблям.

Вошедший Эгбив удивленно поднял брови при виде Эскалеры и Чалмерса. Только сейчас до Уинстона дошло, что, прежде чем спешить сюда, нужно было сначала потолковать с Эгбивом. Но было поздно.

— Директор? — вопросил Эгбив.

— Доктор, подойдите поближе и присядьте.

Эгбив пожал плечами и молча подчинился.

— Что тут происходит? — выдавил он наконец.

— Пожалуйста, расскажите о первом пилотируемом корабле, который вы с доктором Чалмерсом обнаружили.

Чалмерс вскочил, пытаясь что-то возразить, но Кахру остановила его повелительным взмахом руки, и тому пришлось снова плюхнуться в кресло.

— Итак, доктор Эгбив?

Эгбив, мельком глянув на Чалмерса, неловко пробормотал:

— Ну… похоже, вы все узнали. Последний корабль, тот, что взорвался на стартовой площадке, нес на борту трех космонавтов.

Кахру кивнула.

— И откуда же вам это известно?

— Из радиопередач.

— Как старший переводчик вы, естественно, отправились к доктору Чалмерсу. Выслушав вас, он приказал держать это в секрете.

Уинстону оставалось только сохранять спокойствие, но это уже не играло роли. Эгбив сейчас все в подробностях выложит Кахру, и планы заговорщиков пойдут прахом. Будь воля Директора, она, наверное, вышвырнула бы Чалмерса на поверхность без скафандра!

Но, к удивлению Уинстона, Эгбив промямлил:

— Не совсем.

— То есть? — настаивала Кахру. Эгбив уставился в пол:

— Это я решил не говорить всей правды. Моя идея. Я вынудил доктора Чалмерса согласиться.

— Воображаете, будто я этому поверю? — усмехнулась Кахру.

— И даже если вы сомневаетесь, все равно не сможете доказать обратное, — угрюмо сказал Эгбив.

— Прекрасно, — протянула Кахру. — Принимаю вашу версию событий. Ну, теперь, когда все карты выложены на стол, может, объясните, доктор Чалмерс, что происходит с алаланами?

— Мадам?

— Я читала историю космических программ землян. С самого начала катастрофы, особенно те, которые приводили к человеческим жертвам, обычно сопровождались периодами спада деятельности. Возможно ли, чтобы всего через неделю после неудачного запуска, погубившего трех алалан, они послали еще один пилотируемый корабль?

— Может, у них не в обычае скорбеть по мертвым, — развел руками Чалмерс. — Я предположил бы, что местные обитатели превозносят погибших, которые посмели бросить вызов богам… Судя по радиопередачам, оппозиция Испытанных все более набирает силу. Может, поэтому они и форсируют свои космические программы.

— Итак, они могут появиться здесь скорее, чем мы думали, — заключила Кахру.

Чалмерс отметил, что ее голос на удивление спокоен. Похоже, она весьма невозмутимо воспринимает новости — даже известие о его нелегальном сотрудничестве с Эгбивом.

— Директор!

— Да, доктор Чалмерс?

— Могу я еще раз смиренно предложить выход из создавшегося положения? Если бы мы только обнаружили себя…

— Нет! — взорвалась она.

— Но, Директор…

Кахру буквально взвилась в воздух:

— На вас не действуют никакие разумные доводы! Твердите одно и то же снова и снова! Мало того, постоянно мутите воду и раздражаете остальных своими глупыми ходатайствами!

Она глубоко вздохнула, стараясь взять себя в руки, и, кажется, это ей удалось.

— Доктор Чалмерс, отныне прошу посылать с отчетами мисс Джордж, если, разумеется, будет, о чем докладывать. Можете считать это приказом.

Чалмерс кивнул.

— Что же до вас, доктор Эгбив, отныне вы содержитесь под домашним арестом и лишаетесь связи с Сетью. Я распоряжусь, чтобы аз-За-хир поставил охрану перед вашей дверью.

Оглядев всех троих, она покачала головой.

— Вы свободны.

Эгбив исчез первым, не глядя на Чалмерса. Чалмерс и Эскалера вышли вместе. Едва они оказались за дверью, Эскалера заметил:

— Вам не следовало делать этого, Уинстон. На Кахру и без того много всего навалилось.

— Как и на всех нас, Хулио.

Эскалера покачал головой:

— Это совсем другое дело. Вы отвечаете только за свой отдел. Она — за всех нас, не говоря уже об эвакуации. Если в тот день, когда осуществится контакт с алаланами, они скажут, что знали о нашей базе…

Чтобы удержать власть над заговорщиками, Чалмерсу потребовалось куда больше усилий, чем он предполагал. Некоторые, шокированные тем, как легко Эгбив признался в сокрытии данных, покинули рады соратников, боясь, что это произошло под давлением Чалмерса и теперь последуют новые аресты. Кое-кто заявил, что устал слушать сказки о древних астронавтах, но Чалмерс посчитал это желанием скрыть истинные чувства и намерения.

Однако Чалмерсу удалось сохранить основное ядро людей, способных выдавать блестящие идеи. По мере того, как недели перетекали в месяцы, эти идеи превращались в стройный замысел.

Алаланам приходилось довольствоваться миром, находящимся в куда более интенсивном постоянном движении, чем Земля. Четыре солнца, две луны, погода, которая, похоже, никогда не бывала устойчивой: все эти трудности считались нормой, а кроме них было еще множество. Именно на этом построил Чалмерс свою психологическую обработку, утверждая, что алаланы обладают врожденной способностью верно оценивать сложные динамические ситуации.

Внутренняя луна по контрасту была более статичным местом, покой которого нарушался только тогда, когда сверху валился какой-то Космический мусор — от пылинок до комет. Это была пассивная среда, и в ней не находилось места самым слабым признакам активности, особенно на внимательный взгляд, привыкший к наблюдению и истолкованию подобных признаков.

Люди оставят сотни доказательств своего пребывания в процессе эвакуации, даже если это будут всего лишь следы от ботинок, ведущие к кораблю. Их, разумеется, заметут, но тени стертых рисунков останутся. И даже сам акт стирания будет динамичным, оставляющим непроизвольные рисунки.

Группа Чалмерса предложила такие рисунки, которые можно создать как бы ненамеренно. Это, разумеется, всего лишь дополнение к тому, что останется после свертывания базы. Если для сокрытия следов не будет принято никаких экстраординарных мер, алаланы, по мнению Чалмерса, рано или поздно заметят рисунки.

Заговорщики обсуждали и другие предложения: оставить повышенную концентрацию нехарактерных для планеты элементов или скопление статических зарядов в реголите, но первое предложение показалось наиболее изящным, а ученые никогда не могли устоять перед эстетическими соображениями. За неделю до прибытия следующего корабля Уинстон Чалмерс впервые смирился с мыслью о необходимости покинуть Алалу.

Душевное равновесие сохранялось до того утра, когда в его кабинете появилась Луиза Джордж.

Я видела у директора Кахру копию плана эвакуации, — рассказывала она уже вечером, на внеочередном собрании группы, — включая ту часть, где перечисляются меры по сокрытию нашего присутствия здесь. Директор намеревается задействовать наши антигравитационные погрузчики, чтобы не оставить следов, которые придется потом стирать.

Чалмерс ожидал всеобщего возмущения, но если не считать неясного ропота, все оставались спокойными.

— Кроме того, Кахру собирается раскурочить запасные машины, сняв с них антигравитационные платы, и запрограммировать их алгоритмом, составленным Джоном Дерстом, — продолжала Луиза.

Дерст числился в отделе Гуманитарных Наук. Еще один новичок, бывший дешифровщик, лично отобранный Кахру из последней партии прилетевших.

— Директор уверена, что мы сможем выборочно перемешать реголит, не оставив узнаваемых следов стирания. Даже с моим ограниченным опытом можно сказать, что у нее есть все шансы добиться успеха.

Это, наконец, разбило лед.

— Невероятно! — воскликнула Карин Нилсмарк. — Похоже, Кахру воспользовалась нашими советами, чтобы… нет, не верю!

— Почему же, вы правы, — выдавил Чалмерс. — Именно это и произошло. Она воспользовалась советами… одного из нас.

Вот теперь и поднялся несусветный гомон, чего с самого начала опасался Чалмерс. Обвинения сыпались со всех сторон. Назывались имена, выкрикивались оправдания. Всякое подобие порядка исчезло. Он выключил звук и едва не поддался искушению больше не включать динамики. Однако все-таки решил послушать еще немного.

— …больше такого не случится! — восклицала Нилсмарк, не подозревавшая, что ее не слышали. — Необходимо найти предателя!

— Нет, — возразил Чалмерс, и его усталый тон утихомирил публику. — Не стоит.

— Вы даже не рассердились? — удивился Крав.

Он отвел глаза и тяжело вздохнул.

— После того как Луиза поделилась со мной всем, что удалось узнать, я едва не собрался стереть все данные, собранные нашим отделом. Назло. Представляете, четыре месяца работы напрочь уничтожены. Удалены из Сети. Видите, как сильно мне хотелось насолить Кахру. Как страстно я ее ненавидел.

Он вынудил себя вновь перевести взгляд на экран. На их застывшие лица.

— Слава Богу, до этого не дошло. Вся моя жизнь была посвящена не уничтожению, а приобретению знаний. И как бы мне ни хотелось передать эти знания алаланам, я не утаю их и от землян. Одно дело — скрывать их временно, совсем другое — постоянно. Гнев привел меня на грань непростительных поступков. Не позволяйте ему овладеть собой: помните, что случилось, когда он едва не взял верх надо мной.

После недолгой паузы первой заговорила Нилсмарк:

— Нужно найти доносчика.

Чалмерс угрюмо хохотнул.

— Вам противопоказано играть в шахматы, Карин. После мата ходов не полагается.

— Уинстон… — заикнулась было Луиза.

— Кахру с самого начала опережала нас. Наверняка знала о нашей салонной конспирации, но вместо того, чтобы изобличить нас, предпочла воспользоваться нашими идеями. Давайте посмотрим правде в глаза: она нас обставила.

Кое-кто нерешительно запротестовал, но Чалмерс прервал его:

— Не пройдет и месяца, как большинство из нас окажется на борту корабля, летящего к Земле. Обещаю: на Земле мы продолжим борьбу. Правда, будет слишком поздно помешать окончательной эвакуации, но, возможно, освободившись от оков нашего «повелителя» Кахру, мы сумеем убедить начальство изменить свою изоляционистскую политику, — со смешком объявил он. — Наша позиция неизменна. Если мы не в силах противостоять воле начальства здесь, мы должны сделать это на Земле.

— Такого шанса я не получу, — грустно усмехнулась Нилсмарк. — Что я буду тут делать?

— Свою работу, — напомнил Чалмерс. — Наш заговор на Алале ничем не кончился.

— Нет! Отречься можете вы, но я не…

Картинка на дисплее изменилась, и все пространство заняло лицо Шимы Наката, второго старшего наблюдателя в зале мониторинга.

— Доктор Чалмерс, — выдохнула она, — последний запуск…

— Сколько можно? — брюзгливо бросил он. — Мне уже все уши прожужжали об этом запуске.

— От ракеты отделилась капсула нового типа. Весит около восьмидесяти килограммов, слишком мало, чтобы поднять алалана, но… но я уже сообщила Директору.

— О чем именно? О боевой головке? Раньше они никогда не проводили ядерных испытаний…

— Капсула разгоняется по траектории лунной орбиты. Доктор Чалмерс, она держит курс прямо на нас!

Свет внезапно померк, а в коридоре раздались тревожные гудки. Чалмерс исчез прежде, чем на мониторе вспыхнули строчки срочного вызова к Директору.

Двадцать четыре часа спустя после сигнала тревоги спутник вышел на окололунную орбиту.

Следующие пять дней Чалмерс провел в переполненном зале мониторинга посменно с Луизой. Иногда ему удавалось улучить несколько минут для сна, но, к сожалению, это бывало нечасто. Сотрудники отдела жили на крепком кофе и других стимуляторах, сутками напролет записывая и переводя алаланские радиопередачи, едва высокоорбитальные спутники успевали перехватывать и передавать их. Сейчас самым важным было знать, что успел обнаружить спутник и успел ли что-то обнаружить вообще.

А тем временем остальная база жила в непривычном режиме «укрытия». Подача электроэнергии была сведена до минимума. Притушенный свет, запрещение выхода на поверхность, прекращенная связь со спутниками, сделавшая невозможным сбор данных…

К концу первого дня пребывания спутника на орбите Чалмерс объявил, а его сотрудники подтвердили, что новый спутник представляет собой картографический фотозонд. На второй день они долго потели над перехваченными со спутника сигналами и продолжали лихорадочно работать над переводами алаланских фраз, несущихся из радиоприемника.

Тактика укрытия, похоже, сработала, но, к сожалению, со дня на день ожидалось прибытие аварийного судна, и не было никакой возможности связаться с ним прежде, чем оно обнаружит себя. Даже единственное фото станет катастрофой. Правда, в случае предупреждения судно могло бы благополучно зависнуть вне окололунной орбиты, но это означало: никакого приземления, никакой эвакуации, пока работает зонд. Персонал стал морально готовиться к долгой осаде.

Однако в середине третьего дня Чалмерс попросил внимания присутствующих. Сам он стоял в центре зала рядом с Луизой.

— Похоже, наши беды позади, — бесстрастно объявил он.

— Это как? — не понял Эскалера.

Чалмерс поднял блокнот с переводами последних передач алаланского космоцентра.

— Согласно последним сообщениям, передатчик на лунном спутнике вышел из строя. Они попытались получить несколько снимков лунной поверхности, но мы сумели перехватить пучок направленных лучей. Изображение участка, где расположена наша база, есть только на снимках общего плана, а с таким разрешением они ничего не разберут. Так что мы в полной безопасности.

— А что случилось с передатчиком? — спросила Наката. — Есть ка-кой-нибудь шанс, что он снова заработает?

— Насколько мы смогли понять, вышла из строя антенна. Весьма сомнительно, что они смогут ее починить, — пояснил Чалмерс и, немного помолчав, добавил: — Необходимо понаблюдать за спутником, по крайней мере следующие несколько дней. Но, думаю, остальные могут расслабиться.

Он повернулся к Луизе и протянул блокнот.

— Луиза, пожалуйста, отнеси мой отчет Кахру и скажи, что мы, вероятнее всего, можем вернуться к нормальному образу жизни. А я… — Он широко зевнул. — …пойду посплю немного.

Аналитический центр вновь обрел обычный облик. Команда техников уже заканчивала демонтаж оборудования, и Чалмерс обозревал урон, нанесенный Гуманитарным Наукам.

Одну из стен передвинули на десяток метров, сократив пространство едва ли не вполовину. Чалмерс испытал момент паники при мысли о терминалах за этой самой стеной, но вовремя вспомнил, что они уже разгерметизированы, помещены в ящики и готовы к погрузке. Запах раскаленного металла раздражал ноздри. Сотрудники маялись в очереди к каждой оставшейся станции. Но это не должно долго продлиться: скоро база почти опустеет.

Чалмерс заметил, что некоторые станции настроены на поверхностные камеры, следящие за появлением знакомого корабля, устремленного к луне. Того самого, что девять месяцев назад отбыл к Земле с первыми эвакуированными на борту.

— Начало конца, — пробормотал он вслух.

Луиза от неожиданности подпрыгнула.

— Уинстон, — прошипела она, переключая монитор на что-то другое и смущенно краснея.

— Не волнуйся, я в порядке. Буду у себя. Кстати, отчет получишь днем.

Его кабинет все еще оставался нетронутым, хотя и сюда проникали неприятные запахи. Уинстон уселся за письменный стол и взял в руки перо. Ему предстояло закончить отчет об уровне знаний алаланских цивилизаций и дать рекомендации по изучению в последние оставшиеся месяцы.

Он отнесся к делу со всей серьезностью, делая скрупулезные добавления и исправления, уделив этой работе все возможное внимание, хотя в действительности отчет был чисто бюрократической формальностью. Луиза знала об алаланах почти столько же, сколько он сам. Она прекрасно справится в качестве очередного… и последнего начальника отдела.

Монитор замигал, сообщая о совещании персонала. Уинстон раздраженно выключил его, давая знать, что не придает извещению никакого значения. Во всяком случае, именно так он поступал последнее время.

Он снова принялся писать. Отвлек его стук в дверь. Это оказалась Луиза. Чалмерс нажал кнопку замка.

— Пойдем, — попросила она, — совещание начинается.

— Кажется, ты забыла, Луиза, что я больше не обязан ходить на совещания.

— Кахру велела прийти. Она не начнет без тебя, так что не заставляй остальных ждать.

Чалмерс покорился неизбежному.

— Думаю, теперь Директор может позволить себе быть великодушной, — ворчал он, пока они шли по коридору. — Наверное, хочет устроить небольшую вечеринку в честь моего отлета. Хочешь сделать мне подарок?

— Что? Нет-нет!

— Луиза, ничего не случилось? Уж больно ты нервничаешь весь день!

— Ну… Я хотела сказать…

— Что именно? — с улыбкой осведомился он.

Луиза явно старалась овладеть собой.

— Я желаю твоей группе всего самого лучшего на Земле.

— Спасибо, Луиза. Предполагаю, четырех месяцев в консервной банке, именуемой космическим кораблем, окажется достаточно, чтобы составить нашу апелляцию в Совет Исследований. Я постараюсь изъясняться в самом возвышенном стиле и ни словом не обмолвлюсь о тайной ипостаси сфинкса. Не стоит бороться за все безнадежные теории разом.

Губы его скривились в горькой усмешке.

В этот момент они подошли к кабинету Кахру, и Луиза была избавлена от необходимости отвечать. Они заняли свои места под пристальным взглядом Директора. Кахру взяла блокнот.

— С эвакуационным судном прислано сообщение от Объединенного Совета Исследований. Зачитываю основной пункт: «Вам приказывается как можно быстрее эвакуировать Базу Наблюдения. Примите все меры, обеспечивающие невозможность обнаружения вашего пребывания, непосредственно после отлета последней партии или позднее в результате высадки представителей туземного населения в бывший район нахождения базы».

Итак, как видите, мои распоряжения целиком и полностью подтверждаются вышестоящими инстанциями.

Странно: Кахру оправдывается, словно когда-то сомневалась в собственной правоте. А может, это просто злорадство? Хотя… она ни разу не взглянула в его сторону.

— Однако… — чуть раздраженно продолжала Кахру, — порядок эвакуации будет радикально изменен. Цитирую: «Персонал будет эвакуироваться по старшинству. Те, у кого самый короткий срок пребывания на базе, вернутся на Землю первыми».

По комнате пробежал шепоток. Чалмерс стал наскоро делать подсчеты.

Кахру отложила блокнот.

— Весьма неожиданный приказ. Мало того, он рушит все наши планы в самый напряженный момент. Но ничего не поделаешь, нужно выполнять. Я немедленно составлю новые списки.

Она отвернулась и стала отдавать команды терминалу. Луиза подтолкнула своего соседа:

— Так я и не увижу твоего отчета, Уинстон. Меня отправят этим же кораблем.

— Да, — еле слышно пробормотал Чалмерс, — а меня — нет.

Он тряхнул головой в тщетной попытке вернуть ясность мысли.

— А ведь большинство наших… э-э-э… друзей совсем молоды. И почти все отправятся домой. На такое я не рассчитывал.

Кахру быстро закончила работу и принялась раздавать списки. Дойдя до Чалмерса, она нахмурилась и протянула листок. Чалмерс пробежал его глазами. Так и есть. Он один из немногих сторонников контакта с алаланами, которых оставляли на базе.

— Вам еще нужно уведомить своих подчиненных, — напомнила Кахру, — а это займет немало времени, поэтому я всех отпускаю. Совещание закончено.

У Чалмерса хватило выдержки придержать язык до той минуты, когда они окажутся в коридоре.

— Как мило с ее стороны, — съязвил он, — всю грязную работу оставить нам.

— Если хочешь, я сейчас пойду и объявлю…

Чалмерс задумался, вежливо пропуская Генри Старка.

— Нет. Я начальник отдела и, очевидно, останусь таковым до конца. И, следовательно, все должен сделать сам.

Он злобно оглянулся на дверь кабинета.

— С превеликим удовольствием высказал бы кое-что и Директору, но, к сожалению, она может позволить себе не слушать подчиненных.

Луиза взяла его за руку и, как ребенка, потащила вперед.

— Мы объявим вместе… только поскорее, пока не поползли слухи.

Когда транспортный корабль был уже наполовину загружен, Чалмерс отправился к Кахру. Учитывая тот неоспоримый факт, что Луиза формально уже не работала в отделе, а сам Уинстон улетит только с последней партией, Кахру смирилась с необходимостью принимать отчеты лично у него.

Войдя в кабинет, он, как обычно, застал Директора за работой. Та лихорадочно писала что-то в блокноте. Похоже, волосы ее еще больше поседели… нет, просто поредели, а на висках неряшливо отросли.

Кахру подняла голову:

— Здравствуйте, доктор. Надеюсь, никаких проблем? Эвакуация проходит по графику?

Чалмерс потрясенно уставился на нее. Потемневшие глаза глубоко запали, на щеках появилась сетка морщин. Она была почти его ровесницей, а ведь он еще довольно молод! Как же тяжело дались ей последние месяцы!

Неужели и она страдает?

— Доктор! — нетерпеливо повторила Кахру. — Как проходит эвакуация?

— Все нормально, Директор… но у меня кое-какие интересные новости.

Она отложила перо.

— Интересные? Не плохие, не хорошие, а интересные?

«В зависимости от того, как их воспринимать», — подумал Чалмерс, но вслух сказал:

— Судите сами. Политическое противостояние на Алале между Испытанными и двумя крупными конфедерациями было, как известно, достаточно напряженным. Идридари и Лига Шев объявили, что космическая программа Испытанных создается с неблаговидными милитаристскими целями. Некоторые из независимых городов-государств, в свою очередь, выразили озабоченность, когда отголоски споров дошли и до них.

— Это я знаю, — кивнула Кахру. — Что же изменилось?

— Секретность. Правительство Испытанных решило обнародовать программу. Оно отрицает всякую милитаристскую направленность. Правда, Лига Шев, в отличие от меня, не поверила, но Испытанные все же опубликовали план исследований.

— Исследований?

— Да, — кивнул Чалмерс, — в первую очередь, их лун, особенно этой.

Кахру смертельно побледнела.

— Понятно. Вам удалось раздобыть информацию о графике полетов?

— Ничего точного. Можете сами расспросить своих агентов в зале мониторинга. Они подтвердят, что я ничего не скрыл.

— Что…

Кахру осеклась, но сочла за лучшее не делать вид, будто удивлена. Очевидно, его осведомленность не стала для нее новостью.

— Какие-нибудь научные выводы?

— Скоро, — пообещал Чалмерс. — Я расстался с последними иллюзиями и отверг все попытки мерить алаланов людскими стандартами. Судя по невероятному прогрессу, думаю, они сделают первую попытку высадиться на луне в течение шести — двенадцати месяцев.

Кахру постучала наконечником пера о столешницу.

— Шесть месяцев, говорите? А не четыре?

Последний корабль должен был прибыть через пять.

— Даже если бы я дал все гарантии, вряд ли вы поверите, — с легкой иронией ответил Уинстон.

Кахру рассеянно кивнула, и Чалмерс высказал вслух мысль, которая беспокоила ее:

— Алаланы могут добраться сюда, прежде чем закончится эвакуация.

— Что же, — протянула Кахру, оставив в покое перо, — придется позаботиться, чтобы этого не случилось.

— Но что еще можно предпринять? — удивился Чалмерс. — Невозможно эвакуировать базу быстрее, чем это сделали вы.

Кахру вскинула голову.

— Подозрительно похоже на комплимент.

— Это констатация факта, ничего больше.

Тут Чалмерс решил, что еще одна попытка не повредит, и усевшись напротив Кахру, пробормотал как можно мягче.

— Директор…

— Да?

— Даже если не принимать во внимание мои собственные устремления, — почтительно начал он, — не считаете ли вы, что было бы весьма предусмотрительным начать составление протоколов контакта? Если алаланы опередят даже мои прогнозы…

Кахру посмотрела на него и впервые за все это время почти благожелательно улыбнулась.

— Благодарю вас, доктор. Я подумаю. Ну а пока нужно ускорить погрузку. Вы свободны.

Чалмерс встал. В этой улыбке проглянуло обычное высокомерие, безмерно его раздражавшее.

— Прекрасно, Директор. Не могу дождаться исправленного графика.

Размышляя о только что состоявшейся беседе, Чалмерс свернул не туда и едва не заблудился. Его комната была разобрана через несколько дней после приземления корабля: еще один лакомый кусочек для ненасытной машины аз-Захира. Переезд в другое жилище оказался не таким болезненным, как предполагалось, тем более, что он уже сложил вещи, готовясь к несостоявшемуся отлету.

Оглядевшись, он сообразил, куда идти, и зашагал по правому коридору. Вниз, опять направо, третья дверь слева — и поглядите, кто тут!

— Разве ты не на корабле, Луиза? Не думал, что они позволят вернуться кому-то из тех, кто уже поднялся на борт, — ахнул Чалмерс, а приглядевшись к ней, поразился еще больше: — Чем это ты так расстроена?

Луиза хрипло кашлянула:

— Не могли бы мы зайти к тебе?

Чалмерс кивнул и прошел вперед. Не успел он закрыть дверь, как Луиза почти выкрикнула:

— Я знаю, кто был предателем и доносил на нас Директору.

— В самом деле? Что же, видимо, этим объясняется твое настроение.

Луиза нервно передернулась:

— Конечно, может, теперь тебе все равно, но ты имеешь право знать. Так что выбор за тобой. Если хочешь, я скажу.

— Насколько надежна твоя информация? — спросил после недолгого раздумья Чалмерс.

— На все сто процентов. Ни малейших сомнений.

— Ни малейших? — Нахмуренный лоб Чалмерса постепенно разгладился. — Так кто же был шпионом?

Луиза как-то подобралась и выпрямилась:

— Я.

Чалмерс покачнулся. Перед глазами замелькали огненные точки. Губы шевелились, выговаривая слово «нет», но он не слышал ни единого звука.

— Я очень уважаю твои способности, твой интеллект. Я даже обнаружила, что легко воспринимаю твои… чудачества. — Через гримасу боли почти пробилась улыбка. — Но ты позволил своему желанию вступить в контакт с алаланами выйти из-под контроля. Все, кто не стремился к достижению этой цели, были для тебя врагами. Никакого чувства меры!

— Луиза, как ты могла…

Она нетерпеливо отмахнулась.

— На том ужасном совещании, где Кахру упрекала тебя в срыве работы и привела доказательства, я вдруг поняла, как она права. И главное, осознала, что видела все сама, своими глазами, задолго до того, как это вышло наружу. Мы нарушали обязательство подчиняться приказам с Земли, а Кахру старалась не допустить хаоса. Либо неразбериха, либо порядок, третьего не дано. Я выбрала порядок. Отправилась к ней, и мы заключили сделку. Я предала тебя… чтобы выполнить свой долг.

Чалмерс почти сполз по стене, сбив рисунок Линдси Рендал.

— Почему ты говоришь мне все это? — выдохнул он, все еще не в силах осознать услышанное.

Очевидно, Луиза нашла в себе силы собраться.

— Хотела быть честной с тобой. И со всеми. Хотя бы из самоуважения.

Ресницы ее дрогнули, но она не отвела взгляда.

— Я оставила записки каждому члену группы… но с тобой… с тобой должна была встретиться. В последний раз. Иначе как мне отныне жить со своей совестью?

Он был не в силах пошевелиться. Только сжал кулаки, сознавая всю бесполезность этого жеста. И попытался выразить что-то, кроме потрясения. Но не сумел.

Луиза сдерживалась, как могла, чтобы не выказать постыдной жалости.

— Мне пора, — объявила она с неким подобием былого достоинства.

Она не оглянулась.

Чалмерс умудрился шагнуть к медленно закрывающейся двери.

— Я… — начал было он, но успел вовремя сжать губы.

Все напрасно. Да и какими словами можно что-то исправить? «Я тебя люблю»? Время давно упущено… к тому же это теперь и правдой не назовешь.

Он встретил Луизу Джордж пятнадцать лет назад, в кругу египтологов, и с первого взгляда увлекся неотразимой красоткой с ярко-рыжими волосами и стройной фигуркой. Но дело было не только во внешности. Его поразил ее интеллект. С тех пор пути их часто пересекались, и постепенно Чалмерс обнаружил, что профессиональное уважение и взаимное дружелюбие переросли в нечто большее. Он не смел сказать ей об этом, боясь унизительного отказа. В то время Луиза, уже имея более высокую степень, пользовалась также большим авторитетом среди коллег. Чалмерс не чувствовал себя равным этой женщине. Поэтому и стремился подняться до ее уровня. Мечта его сбылась: написав блестящую работу, он в один миг достиг цели. Премия Хавасса должна была сломать все барьеры, дать ему возможность объясниться. Однако оказалось, что в погоне за успехом он перестарался и перехитрил себя.

В его тесный мирок внезапно вторглись слухи об открытии планеты Алала с разумной цивилизацией и решении Объединенного Совета начать исследования. Это известие пробудило в нем жажду деятельности, которая и вылилась в эпохальную теорию. Египтологи всегда были склонны принимать на веру идеи о «древних астронавтах», и Чалмерс посчитал, что найдет благодарную аудиторию, готовую пойти за ним до конца.

Он нашел в себе мужество остановиться до того, как его карьера окончательно потерпела крах. Но память о позоре преследовала его все последующие годы, что бы он ни делал, чем бы ни занимался, и вытеснила из головы всякие мысли о попытке завоевать Луизу. Просьба о работе в этой глуши означала признание собственного поражения. Назначение на этот пост вызвало скорее облегчение, чем чувство торжества.

Все это происходило более девяти лет назад. Семь лет назад, когда прибыла Луиза, Чалмерс понял, что прежнее пламя угасло, но дружба стала еще крепче. Их отношения чем-то напоминали непорочный брак. Уважение и доверие охраняли интеллектуальную близость.

Доверие.

Какая крепкая связь.

Какая хрупкая связь.

Три дня спустя корабль улетел, унося в своем чреве почти всех друзей Уинстона Чалмерса. Он сидел в темном кабинете, притворяясь, будто коррелирует погодные модели с запусками ракет, и молчаливо благодарил Бога за то, что больше не увидит Луизу.

Изоляция все же имела кое-какие преимущества, например, невозможность предательства со стороны коллег, которым он и раньше не доверял, или абсолютная свобода действий, без оглядки на людей, чью репутацию приходилось учитывать.

Чалмерс проводил все свободные часы, корпя над техническими текстами, медленно, кропотливо переводя каждое слово, почти незаметно продвигаясь вперед. При наличии нужной программы реле спутниковой связи можно было бы придать гораздо большую мощность сигнала. Если он сумеет передать на Алалу хотя бы одно сообщение, Шанти Кахру потерпит полный крах. Правда, это будет стоить ему карьеры, но Чалмерс считал потерю сравнительно небольшой.

За три недели он продвинулся примерно на четверть пути. Восемь часов спустя, отработав смену в аналитическом центре, он остался ни с чем. Его персональные файлы были взломаны, программа стерта.

Чалмерс всю ночь прометался в панике, ожидая, что стальная рука аз-Захира вот-вот схватит его за шиворот и потащит к Кахру. Но этого так и не случилось. С аз-Захиром они столкнулись в коридоре несколько дней спустя, и Чалмерсу показалось, что в глазах шефа безопасности блеснули понимающие искорки. Только и всего.

Он окончательно пал духом. Кахру настолько убеждена в успехе, что сочла возможным оставить его проступок без взыскания. Это само по себе было хуже любого наказания.

Работа для него стала убежищем, единственной целью, и поэтому Чалмерс полностью сосредоточился на деле, намеренно обуздывая свое творческое воображение. По его мнению, аз-Захир наслаждался делом рук своих, направляя спутники прямо в раскаленное жерло алаланских солнц, бросая их туда, словно горсть бусин, ссыпавшихся с порванной нитки.

Изображение космодрома с его стартовыми площадками день ото дня становилось все более расплывчатым. Чалмерс лишился возможности прогнозировать новые запуски хотя бы за день, если не считать того случая, когда Испытанные объявили о старте заранее. Два других он пропустил и узнал обо всем только тогда, когда наблюдатели в зале мониторинга проследили их орбиту. Оказалось, что они запущены с дальнего от луны полушария. Кахру все-таки высказалась по этому поводу, но ограничилась невнятным упреком. Очевидно, даже она понимала невозможность точных исследований в подобных условиях. Сотрудники отдела Гуманитарных Наук начали жаловаться, что их не обеспечивают работой. И поскольку до отлета оставалось еще несколько долгих месяцев, Чалмерс сдался и перевел отдел на односменные дежурства. Но и остальное время он не бездельничал, выразив желание работать в команде техников. Аз-Захир было запретил, но Кахру, выдержав недолгую осаду и прочитав целую кипу вежливых, сдержанных заявлений, сдалась и отменила распоряжение шефа безопасности.

— Она заявила, что каждая лишняя пара рабочих рук не помешает, — прорычал аз-Захир Чалмерсу, втолкнув его в свой кабинет. — Но не надейтесь, что получите легкую работу или что я не стану следить за вами в оба глаза!

— Учту, — мягко ответил Чалмерс. Он знал, что Кахру согласится. Самым трудным было выдержать ехидную улыбку аз-Захира, очевидно, в данную минуту перебиравшего способы отомстить за все оскорбления, нанесенные Чалмерсом в последние годы.

Первую неделю он разбирал то, что шеф называл «системой стоков», а техники — гораздо более красочными именами. Чалмерс предположил, что органичнее всего он вольется в коллектив, если будет хвататься за любую работу без жалоб и нытья. Однако скоро обнаружилось, что с жалобами дело пойдет куда лучше, если эти самые жалобы будут направлены в адрес определенных людей и преподнесены с соответствующим грубоватым юморком.

Но и без этого ему удалось завоевать симпатии техников.

— Почему бы нет? — объяснял Элайен Нейдел. — Каждый ученый на этой базе считает должным требовать чего-то от нас, так что крупно повезет, если раз в день услышишь «спасибо». Вы делаете самую грязную работу и ничем не гнушаетесь. Симпатии? Да мы готовы сделать вас бригадиром. Передайте-ка этот отрезок трубы.

— Возьмите… И спасибо.

— За что?

Чалмерс криво усмехнулся.

— За все прошлые случаи, когда я забывал это сказать.

Не успел он оглянуться, как недели сократились до дней. Все больше ученых присоединялось к техникам, правда, уже не добровольно, а по приказу свыше. Аз-Захир, верный своему слову, действительно не спускал с них глаз, но тут начался рамадан, и ревнителю безопасности не всегда удавалось сохранить бдительность.

Последний транспортный корабль, теперь уже эвакуационный, прибыл два дня назад, и Кахру приказала за неделю разобрать оставшиеся сооружения, для чего был задействован весь персонал, если не считать нескольких сотрудников отдела Гуманитарных Наук, которым было велено продолжать наблюдение за планетой до последнего момента. Момент этот должен был наступить, когда последний блок сенсоров, расположенный над левой стороной луны, прекратит свое существование.

Чалмерс сидел в зале мониторинга, куда последнее время почти переселился, в обществе трех подчиненных. Один слушал радиопередачи алалан, двое других следили за их спутниками. Чалмерс взял на себя задачу наблюдать за планетой: по крайней мере, модели погоды могут скрасить скуку. На экране быстро проплывали облака, освещаемые стрелами молний. Жаль, что сезон бурь помешал новым запускам!

Очередная молния расколола небо, и прошло несколько мгновений, прежде чем Чалмерс сообразил: что-то неладно! Вспышка длилась гораздо дольше, чем обычно, и, вместо того, чтобы бесследно исчезнуть, продолжала упрямо висеть над планетой.

Это не молния! Это запуск ракеты!

Огромный газовый хвост расцвел на поверхности планеты, вдоль светящейся дорожки мнимой вспышки. Чалмерс ошеломленно вытаращил глаза при виде все удлиняющегося золотистого пера. Неужели это…

Он нервно сглотнул и огляделся. Никто не смотрел на его экран, никто, похоже, ничего не заметил. Очень осторожно, чтобы не привлечь внимания посторонних, Чалмерс сфокусировал видеокамеру на выбросе отработанных газов. В фокус вплыла многоступенчатая ракета самоуничтожающегося типа, из тех, что обычно выводят на орбиту спутник. Чалмерс задействовал компьютерную программу, определяющую траекторию ракеты, и на экране появилась голубая линия, бегущая от поверхности планеты до поверхности луны.

Чалмерс не сдержал улыбки. После стольких размышлений, попыток обнаружить себя перед алаланами все оказалось ненужным! Они уже летят и, разумеется, обнаружат базу задолго до того, как эвакуация будет завершена!

И он может этому способствовать!

Чалмерс поднял глаза и удостоверился, что камеру наблюдения, вмонтированную в центр потолка, уже сняли. Впервые он был благодарен Кахру, ускорившей эвакуацию. Это означало, что единственная запись последнего запуска существует только в его компьютере.

Чалмерс велел машине прекратить наблюдение, и экран погас. Он извлек кристалл памяти с записью запуска, сунул в карман и встал.

— Парни, — окликнул он коллег, и все присутствующие обернулись к нему, — больше нет смысла наблюдать за планетой. Давайте отсоединим датчики и присоединимся к тем, кто занят на погрузке.

Остальные, дружно кивнув, стали выключать компьютеры. Чалмерс все рассчитал верно: хотя формально он не имел права освобождать их от дежурства, никто не будет оспаривать его приказ. Все предпочитают заняться физической работой и быть полезными, вместо того, чтобы торчать в зале и бездельничать. Чалмерс решил спрятать кристалл среди своих вещей: небольшой сувенир на память об этом дне…

…но тут дверь открылась и вошла Кахру.

— Что происходит, доктор? — спросила она, глядя на серые экраны. При виде Директора молодые люди, как по команде, уставились на Чалмерса.

— Я отдал приказ прекратить наблюдение, — медленно протянул он. — Сейчас мы куда нужнее на погрузочной площадке, не так ли?

Кахру улыбнулась, показав зубы.

— Вы, должно быть, выключили мониторы несколько минут назад. Хорошо еще, что мой компьютер запрограммирован на извещение о новых запусках!

Подойдя к его станции, она нажала клавишу. Все ахнули, когда на экране появилось изображение хвоста отработанных газов.

— Алаланы запустили ракету на луну, — сообщила Директор, переводя машину в режим записи. Компьютер протестующе запищал.

— Странно, — выговорила она, поворачиваясь к Чалмерсу и глядя ему в глаза. — Здесь нет записывающего кристалла.

— Должно быть… я забыл его вставить, — заикаясь, солгал Чалмерс, потрясенный ее предусмотрительностью.

— Вполне понятно, — кивнула Кахру, сунув руку в его карман и извлекая кристалл. Вставив его в компьютер, она снова нажала клавишу записи.

— Доктор, не окажете нам честь? Необходимо подтвердить наши подозрения.

Едва волоча ноги, Чалмерс побрел к монитору. Голубая линия разрезала экран от планеты до луны.

Кахру кивнула.

— Что же, так оно и есть. Мои подозрения действительно подтвердились, — объявила она, сверля Чалмерса злобным взглядом.

— Только некоторые, мадам, — выдохнул он.

— Довольно!

Она сняла с пояса рацию. Сильный голос понесся из динамиков, и Чалмерс невольно поморщился от неожиданного шума.

— Внимание! Всем сотрудникам Базы Наблюдения. Внимание! Алаланы только что запустили на луну пилотируемую ракету. Повторяю, пилотируемую ракету. Пять дней, которые у нас оставались для того, чтобы свернуть все работы, разобрать остатки базы и уничтожить следы, сократились до тридцати часов.

Она немного помолчала:

— Это не ошибка и не учебная тревога. Я отдаю последний приказ: сматываем удочки!

Уже через минуту весь оставшийся персонал дружно принялся за работу. Толпа специалистов, протирая сонные глаза, ломилась в дверь Кахру, которая успела приготовить листочки с заданиями и совала каждому в руку. На развалинах базы больше не было ученых. Не было места для науки. Происходящее напоминало нечто вроде организованного вандализма. Не хватало времени тщательно разбирать все, класть на определенное место каждую гайку и провод. Ценное оборудование сваливалось, как попало, в контейнеры, а иногда и намеренно разбивалось, чтобы оставить больше места для очередного прибора. Кристаллы памяти были единственными предметами, с которыми обращались относительно бережно. Вскоре на базе не осталось ни одной целой стены. Работа по разборке скелетов помещений или в антигравитационных погрузчиках, сновавших между входом в лавовый туннель и кораблем, требовала скафандров. Но их недоставало. Те, кому не хватило скафандра, отсиживались в корабле, складывая контейнеры в грузовой отсек. Гелиологи[3] и метеорологи трудились плечом к плечу с вулканологами и лингвистами под присмотром команды техников, старавшихся, чтобы неизбежные ошибки не были столь уж катастрофичны. Ящики накапливались скорее, чем их могли увезти, но это было не страшно, поскольку воздух в скафандрах время от времени подходил к концу, а их обладатели несли вахту в погрузочном отсеке, пока возобновлялись запасы кислорода.

Кахру старалась мелькать повсюду, и это ей удавалось. Там, где ее не было, неизменно присутствовал аз-Захир, постоянно находившийся на связи с Директором. Бегство еще сохраняло некое подобие упорядоченности.

В какой-то момент Кахру увидела Чалмерса, лицо которого едва узнавалось за щитком скафандра. Он стоял на небольшом погрузчике, рассматривая содержимое контейнера. Потом закрыл крышку и покачал головой. Шанти посочувствовала ему, вполне понимая, что должен испытывать ученый при виде варварски разбитого прибора, но через секунду ее занимали уже другие проблемы.

Кахру сверилась с ручным хронометром. Прошло двадцать часов. Неужели так много? Впрочем, судя по тому, что она едва держится на ногах, так и есть.

Она принялась за лихорадочные вычисления. Да, они еще могут успеть.

Появился один из подчиненных аз-Захира, управлявший переоборудованным погрузчиком. Спереди свисала антигравитационная плата, грубо вмонтированная в носовую часть. Это и было стирающее устройство.

Кахру вспорхнула на борт и направила погрузчик туда, где только что стояла. Погрузчик затрясло так, что у нее едва зубы не вылетели, но уже через минуту тряска прекратилась. Глядя на песок, она не смогла найти никаких следов.

Стирающая машина стала ее флагманским кораблем в последние часы эвакуации. Еще один погрузчик с химическим анализатором на борту время от времени следовал за ней. Он ворошил реголит, выискивая необычно высокую концентрацию элементов. Несколько раз его команде пришлось опускать сито и просеивать пыль, удаляя или добавляя определенные вещества до необходимой пропорции.

Настала очередь электронного газоанализатора. Сделав несколько кругов, он исчез в лавовом туннеле. От базы остались только стальные скобы на входе, и, команда техников принялась их разбирать, едва газоанализатор показался снова. Стирающее устройство Кахру нырнуло внутрь, чтобы уничтожить последние свидетельства их пребывания, а потом присоединилось к анализатору, объезжавшему заранее определенное место наверху туннеля, чуть подальше от входа. Газоанализатор насыщал реголит летучими газами: водородом, углеродом, кислородом, азотом и различными вариантами их смесей, куда входили и другие элементы. Согласно заключению лучших умов отдела Гуманитарных Наук, эта концентрация химических веществ считалась наиболее типичной в кометах алаланской системы.

Подождав, пока газоанализатор закончит работу, Кахру подошла к узкой шахте, вырытой в лунной почве, и вместе с одним из техников заложила в неглубокий колодец бомбу из антивещества. Наскоро провала диагностический контроль. Экран прибора оставался зеленым, значит, неприятностей не предвидится. Взрыв предназначался для имитации столкновения небольшой кометы с лунной поверхностью, как раз в том месте, где проходит туннель, в результате чего он почти весь обвалится, похоронив под обломками участок, где находилась база. При постройке внутри туннеля осталось несколько полостей, и Луиза Джордж сказала когда-то Кахру, что наиболее прочной археологической структурой была и остается дыра. Лучший способ замаскировать несколько маленьких дыр — сотворить одну большую, а для этого необходимо антивещество, поскольку химические или ядерные бомбы оставят предательские следы соответствующих элементов.

Самым уязвимым местом оставалась проблема уборки камней из окружающего реголита. И хотя корабль по-прежнему оставался на поверхности и град осколков мог его повредить, приходилось рисковать. Часть камней была вдавлена в почву, создавая впечатление беспорядочного скопления пород. Кахру решила, что этого достаточно, и вернулась к погрузчикам, собравшимся у корабля. После взрыва они в последний раз прочешут окрестности и приберут обломки. Время еще есть.

— Полная поляризация на лицевые щитки, — приказала она. — Никому не смотреть на взрыв.

Она лично проверила все шлемы, прежде чем затемнить свой собственный. Но не совсем. Нужно еще набрать код и увидеть собственными глазами последовательность цифр.

Кахру закрыла глаза вместе с появлением последней цифры, но за сомкнутыми веками все же вспыхнуло пламя. Она зажмурилась, хотя колебания докатились до нее сквозь экран антигравитационных плат погрузчика, неистово сотрясая каждую косточку в теле.

Когда в глазах немного прояснилось, она увидела, как в почве образуется гигантская воронка, а сверху непрерывным дождем сыплются куски застывшей лавы, падая в образовавшуюся пропасть. Оторвав на секунду взгляд от впечатляющего зрелища, она увидела благоговейные лица окружающих. И тут же ее вновь захватила поразительная картина.

Выждав немного, пока утихнет шум последнего обвала и осядет облако пыли, она кивнула.

— Выглядит неплохо. Амин, организуйте рекогносцировку с использованием всех погрузчиков. Смит, возьмите газоанализатор для последних…

— Где он?

Кахру обернулась.

— Кто говорит?

— Нейдел, Директор.

Из толпы поднялась рука.

— Один из погрузчиков пропал. До взрыва их было семь, включая ваш.

Кахру быстро пересчитала погрузчики. Шесть. Куда делся седьмой?

— Кто им управлял?

— Не уверен…

Нейдел перечислил несколько имен, чьи владельцы немедленно откликнулись. Когда он дважды позвал Уинстона, у Кахру застыла в жилах кровь.

Она повернулась к горизонту, тому, что был ближе к левой стороне.

— Вон там!

Кахру показала на удалявшуюся точку.

— Амин, включите полную скорость и приведите его назад.

Чалмерс оглянулся. Погрузчики застыли неподвижно: люди на них, похоже, не шевелились, хотя на таком расстоянии трудно сказать. Возможно, многоцветный фонтан взрыва все еще завораживает их или Кахру по-прежнему не позволяет высветлить щитки на шлемах. Так им и надо, покорному стаду!

Он помчался влево от холма, служившего ориентиром. На нем была установлена первая находящаяся в поле зрения антенна радиорелейной линии. Но теперь все исчезло, и почва даже не взрыхлена.

Осталось двенадцать градусов, припомнил он, проверяя курс. Впрочем, в такой точности нет нужды. Цель его поисков достаточно велика.

Картографический зонд сделал несколько снимков, из них два-три — крупным планом, и на всех ясно виден двойной кратер в тридцати километрах от базы, у самого края левой стороны. Меньший кратер находился внутри большего, со смещением по направлению к Алале: Зрачок.

Чалмерс не поставил начальство в известность о кратере. Когда остальные сотрудники отдела Гуманитарных Наук заметили совпадение, он постарался преуменьшить значение открытия, хотя с самого начала знал, что Испытанные приземлятся именно в том месте.

Но он доберется туда первым.

Чалмерс подумывал о том, чтобы дождаться самого приземления и приветствовать первых алалан, которые ступят на луну. Как ему хотелось их встретить! Он даже мог бы попытаться заговорить на их языке…

— Eill-ota ta beina teyanh diu koraron dui, ehtanaze dui. Глаз Господень видит ваши старания, ваши стремления, ваш триумф…

Только вот его триумф будет коротким. Вряд ли алаланы могут обеспечить ему необходимые для жизни условия. Он не хотел умереть здесь, и кроме того, коллеги наверняка станут его преследовать. Нет, нужен иной выход, и он есть.

Чалмерс нащупал небольшой мешочек, прикрепленный к поясу скафандра. Он запаковал его еще в своей комнате несколько недель назад, на всякий случай, и сумел захватить с собой в первые минуты суматохи, как раз до того, как команда техников принялась рушить стены. Один спросил его, что лежит в мешочке, и Уинстон сказал чистую правду: египетский кот, реликвия слишком ценная, чтобы доверять ее кому бы то ни было.

Он не добавил, что, кроме кота, сунул туда карту звездного неба, скопированную с файлов Сети, где показаны, как Алала, так и Солнце, а также самый простой и маленький магнитофон, который только нашелся на базе. В Сети имелся превосходный синтезатор голоса, и Чалмерс надеялся, что перевод речи получился достаточно адекватным. Его послание, хоть и короткое, вышло достаточно содержательным. Он даже успел упомянуть о том, как дорог ему позолоченный кот и как он будет рад, если алаланы сумеют его вернуть.

Чалмерс решил оставить кисет в самом центре Зрачка. Ищейки аз-Захира поймают его: с этим он смирился. Но у них не останется времени, чтобы отыскать небольшой кожаный мешочек в бесконечном сером пространстве. И в этом его преимущество!

Пришельцы, посетившие Землю много лет назад, не оставили после себя ничего такого, что обнаружили бы люди. Таинственного. Необъяснимого. Это означало многие столетия невежества, незнания, убежденности в том, что они одни во Вселенной. Насколько же это неведение замедлило прогресс человечества?

Именно этот вопрос терзал Чалмерса, но отныне он никогда не будет мучить алалан.

Объединенному Совету Исследований придется смириться с неизбежным. Испытанные, подобно самому Чалмерсу, не смогут уважать людей, побоявшихся встречи лицом к лицу с новой расой. Чем больше медлят земляне, тем хуже будут отношения с алаланами, когда контакт все же состоится. Трудности сейчас или катастрофа потом: даже земные бюрократы не смогут помешать его решению.

Но Чалмерс постарается выставить их перед алаланами в самом лучшем свете. Никто лучше него не смог бы представлять посольство Земли. Он достаточно много узнал об алаланах и станет единственным человеком, сумевшим связаться с ними. Тем самым, которому удалось преодолеть столько трудностей, чтобы оставить это эпохальное послание.

Его ждет грандиозный прием, возможно, даже chueh-pat. Его коллеги так и не смогли точно определить, что это такое: религиозное собрание, политическая церемония или попросту торжественная встреча, но, по мнению Чалмерса, люди мыслили чересчур узко, привычными стандартами. Это что-то среднее, уникальное, присущее только

Испытанным. И он будет центром торжеств — почетный гость, герой дня. И вообще герой.

У него закружилась голова. Грудь тяжело вздымалась, воздуха почему-то не хватало. Ради этого стоит пустить по ветру карьеру. Такого возбуждения он давно уже не испытывал. Сейчас, в эту минуту, вершится история. И это он, Чалмерс, вершит судьбы двух мыслящих рас в галактике.

И он отдался этому головокружению, хохоча над тем, что может сотворить один изгой, впавший в немилость чудак.

Погрузчик затрясло, едва он стал взбираться на небольшой холмик. Затем, на спуске, погрузчик вдруг резко затормозил. Чалмерс едва не выпал на песок, но все же удержался. Погрузчик замер, поднявшись на полметра над землей.

Чалмерс лихорадочно нажимал кнопки на панели управления. Безуспешно. Погрузчик завис на месте. Питание, очевидно, было в порядке, иначе он просто рухнул бы с высоты. Чалмерс нырнул под панель и снял кожух с мотора. На первый взгляд, ничего не оторвалось, ни одна клемма не отошла, но он плохо разбирался в механизмах.

Уинстон оглянулся, но за спиной возвышался пригорок, загораживая вид. Даже корабль исчез. Они не услышат призыва о помощи… поле обзора…

Поле обзора. Конечно. Простейшая программа, чтобы остановить чересчур отдалившийся погрузчик. Кахру. Опять, опять она опережает его на шаг!

Чалмерс встал, как раз вовремя, чтобы увидеть другой погрузчик, только что переваливший через вершину холма. Ему следовало бы спрыгнуть и бежать в тот момент, когда его машина остановилась. Далеко бы он не ушел, зато оставил бы целую вереницу следов, которую, скорее всего, просто не успели бы стереть до того, как пилоты ал аланской капсулы заметят их корабль. Время работало на него, а он попусту его растратил и тратит сейчас. Именно в этот момент.

Второй погрузчик остановился рядом. На борту оказались два человека, причем один, судя по косым полоскам на плече комбинезона, был сам аз-Захир.

Чалмерс уже приготовился было выпрыгнуть и пуститься наутек, но тут его осенило. Их погрузчик работает, а сами они не вооружены. Если заманить преследователей сюда и перепрыгнуть на их погрузчик, все еще может получиться, а они так и застрянут посреди лунной пустыни. Он отступил к поручням, заранее напрягая ноги, чтобы вовремя оттолкнуться.

Аз-Захир сделал знак своему спутнику и бросился вперед… в одиночку!

Что же, значит, придется убегать.

Чалмерс неуклюже перевалился через борт, но бесцеремонный рывок мигом вернул его обратно. Жесткое волокно скафандров погромыхивало, словно листовое железо под натиском ветра. Аз-Захир споткнулся, и Чалмерс сумел вырваться. Только вот опомниться не успел. Вторая пара рук вцепилась в него.

Чалмерс сопротивлялся, как мог, лихорадочно извиваясь. Аз-Захиру удалось поймать его болтающуюся руку и нажать кнопки на манжете скафандра.

Даже в пылу борьбы Чалмерс услышал: шипение воздуха прекратилось. Аз-Захир перекрыл подачу кислорода!

Он забился, стараясь освободить руку и дотянуться до кнопок. Бесполезно. Чалмерс в отчаянии сорвал мешочек и отшвырнул в сторону. Уинстон продолжал брыкаться, хотя отдаленный рев в ушах становился все громче, а свет, окружающий его, — все ярче… ярче… пока внезапно не погас. И все кончилось.

— Он приходит в себя.

Чалмерс поднял веки и тут же зажмурился от непривычно резкого сияния, бившего прямо в глаза. Он лежал на жесткой кровати в помещении с голыми белоснежными стенами. Голова покоилась на большой мягкой подушке. Справа, в поле его зрения, стоял незнакомец.

— Где я?

Чалмерс попытался приподняться, но комната бешено завертелась, и он рухнул назад.

— Вы в медицинском изоляторе, доктор Чалмерс. Я Хайрем Грин, корабельный врач.

— Изолятор… — повторил Чалмерс. — На корабле. Это означает…

— Да, — подтвердил Грин, и по голосу было слышно, что он улыбается. — Мы успели. Алаланы ни о чем не догадались. Правда, было несколько опасных минут, но все обошлось.

Чалмерс снова закрыл глаза и кивнул.

— Моя миссия потерпела крах, — промямлил он.

— Простите, вы о чем?

— Ничего, это я так.

Чалмерс услышал чей-то кашель, и знакомый, слишком знакомый голос объявил:

— Я бы хотела поговорить с ним наедине, доктор.

— Разумеется, — кивнул Грин.

Раздался стук закрывающейся двери.

Сквозь полуопущенные ресницы Чалмерс разглядел Кахру, стоявшую у изножья кровати. Перестав притворяться спящим, он бесстрастно уставился на нее. Она ответила таким же прямым взглядом.

— Ну, — спросила она наконец, — не собираетесь ничего сказать?

Чалмерс осторожно качнул головой. Кахру победила: какой смысл теперь спорить?

Она серьезно кивнула.

— Мне придется доложить Совету о том, что вы пытались сделать, — сказала она. — Слишком много свидетелей, так что ничего не скрыть. И не сделать вид, будто ничего не случилось.

— Валяйте, — устало отозвался он. — Мне все равно.

— А мне так не кажется. Вам далеко не все равно. Слишком много души вы вложили в изучение алаланов, чтобы проникнуться безразличием. И вот доказательство.

Она протянула руку к тумбочке, схватила знакомый кожаный мешочек и протянула Чалмерсу. Тот машинально заглянул внутрь. Все оказалось на месте: премия Хавасса, статуэтка кота, предназначенная служить его посланием ал аланам, карта звездного неба и магнитофон.

Чалмерс едва не запустил мешочком в стену. Помешала слабость. Как физическая, так и та, которую он питал к коту. Значит, они успели отыскать мешочек, пока несли его к кораблю. Какой позор! А Кахру наслаждается его поражением, используя находку, чтобы нанести окончательный удар!

— Я подумала, что вы захотите получить назад свою премию, — тихо заметила она. Чалмерс промолчал, и Кахру уселась прямо на кровать.

— Знаете, ваша последняя идея была довольно удачной, но очень уж банальной.

Это его добило.

— Банальной? Не смейте так говорить!

— Почему? — удивилась она.

— Я всячески скрывал свой замысел от вас, Директор, и ни с кем не делился своими мыслями. И план почти сработал. Не оскорбляйте меня, называя его банальным.

Кахру недоумевающе подняла брови, но тут же рассмеялась.

— Я имела в виду, что он слишком банален для алаланов. Положить соринку в Глаз? Чересчур мелодраматично. Могли бы с таким же успехом высечь в камне человеческое лицо.

— Полагаю, вам подобная проделка удалась бы лучше.

Кахру кивнула.

— Наверное, да и вам тоже, стоило только постараться. Могли бы придумать что-то более тонкое, лучше соответствующее менталитету Испытанных.

— А именно? — буркнул он, устав от игры. Единственным его желанием было, чтобы она поскорее ушла. Тогда он смог бы забыться в беспробудном сне. Но Кахру, к изумлению Чалмерса, пожала плечами: раньше она не снисходила до таких жестов.

— Ну… предположим, что реголит в обвалившемся лавовом туннеле содержал нормальное процентное соотношение углерода, но включал частицы углерода-14 в количестве, достаточном, чтобы возбудить подозрения.

— Углерод-14?

— Верно. До нашего появления на луне его не было, и мы вполне сумели бы оставить немного в отходах. Это легко могло бы сойти за ошибку, и никто бы нас не упрекнул. А ведь алаланы, изучающие местность, сразу поняли бы, что происхождение углерода-14 не может быть естественным. Присутствие газа и стало бы неоспоримым доказательством того, что на их луне обитали живые существа, причем не местного происхождения.

Она на секунду отвела глаза.

— Если бы алаланы обнаружили это, можно было бы с полной уверенностью сказать: они честно заслужили полученные знания о Земле и землянах.

Чалмерс, не веря себе, приподнялся на локте. Губы растянулись в ошеломленной улыбке.

— Что вы хотите сказать? — прошептал он.

Кахру поднялась.

— Вовсе ничего. Просто рассуждаю о пользе осмотрительности, качества, которого вам не хватает и которое, вероятно, имеется у других.

Чалмерс кивнул, неожиданно обрадованный тем, что Кахру вернула статуэтку.

— Спокойной ночи, Шанти. И… спасибо.

До этой минуты он никогда не называл ее по имени, и Кахру грустно усмехнулась.

— Спокойной ночи, Уинстон.

Дэниел Хэтч
МЕНЕДЖЕР КОМПАНИИ

Гэри Уотерс как раз находился в «хомячьем ходу» на половине склона Большой Сахарной Головы, когда врубилась тревога. Все мы пребывали внизу, на станции, и слышали сигнал как нельзя более отчетливо, но там, на склоне, дело обстояло совершенно иначе.

Труба эта, получившая название «хомячий ход», или «хомячья нора», являла собой пример тех сказочных, но случайных благодеяний, которые иногда посылают на наши головы орбитальная механика и космическая экономика. Ожидая свой корабль, космические монтажники, собиравшие нашу горнорудную станцию, увязли на Тианте 55 664 ровно на месяц и, чтобы не скучать, потратили свое свободное время на сборку этой трубы.

Для начала они на три дня засадили шахтеров за экструдер фирмы «Мистер Пластикс», и те — в порядке испытания оборудования — изготовили три тысячи метров трубы. Потом в стыки закачали несколько сот галлонов изопропилена, чтобы замуровать швы, и монтажники ошалели от радости.

Во всем космосе не найдется ничего, подобного этой штуковине, заявили они. Поочередно отталкиваясь руками, ты начинал движение по черной трубе из углепластика, ощущая себя плывущим в воображаемой, не замедляющей движения воде. Каждый длинный толчок только увеличивал скорость. И уже после нескольких движений ты, можно сказать, оставался на плаву.

Чтобы хорошенько пропотеть, забираться далеко не приходилось: воздух охлаждал взмокшую кожу, сердце стучало вовсю, а легкие сжигали кислород.

Через каждые несколько метров в черном туннеле появлялось прозрачное звено из органического стекла, пропускавшее внутрь поток золотого солнечного света. Когда ты оказывался наверху, светлые кольца мелькали два раза в секунду — почти тридцать километров в час при здешней скорости убегания один миллиметр в секунду.

Я уже чересчур стар для подобных развлечений, но Гэри давал себе хорошую нагрузку, стараясь разогнать эндорфины и сбросить с плеч рабочую нагрузку. Здесь, на Тианте, он был боссом и отвечал за всех нас — за пятнадцать горняков и обслуживающий экипаж, — а также за производство целой тонны летучих веществ каждый день.

Правда, трудно было понять, почему он получил этот пост. Гэри никогда не приходилось совершать какой-либо выдающийся поступок. Возможно, ему просто повезло. Тот, кто делает деньги в космосе, зарабатывает помногу. Тем не менее все определяет удача, прихоть судьбы, обстоятельства. При таком небольшом числе предприятий принятые решения способны вознаградить человека превыше всякой меры. Иногда достаточно просто вовремя оказаться на месте, чтобы создать репутацию. Впрочем, иной раз, оказавшись на месте, можно было ту же репутацию и погубить.

Гэри одним из первых добился весомого коммерческого успеха в космосе. Он командовал экипажем на Фобосе, когда «Экстраглобал» устроила там свои первые копи. Кроме «Экстры-Г», других подрядчиков на работу попросту не нашлось, конкуренции компания не опасалась, и это чуточку облегчило ей путь к успеху. К тому же интернациональный инвестиционный фонд оплатил внушительную долю начальных капиталовложений, так что нашим боссам не пришлось под натиском инвесторов выдерживать определенные сроки. Им нужно было просто не споткнуться.

Однако здесь, на Тианте, дела обстояли иначе. «Экстра-Г» пыталась совершить переход от субсидирования к самоокупаемости — процесс во многом еще темный в условиях космоса, — и Гэри предстояло сделать этот рывок.

Посему, когда ему нужно было забыть обо всех проблемах, о собственной ответственности, сомнениях и опасности, лучшего способа сделать это, чем совершить прогулку по трубе, попросту не существовало. Никакой там рефлексии, просто честная физическая нагрузка — и чтобы вокруг никого не было.

Труба петляла туда и сюда за зданиями, а потом шла прямо ко дну кратера Бычий Глаз. Прямой участок тянулся целых три сотни метров. Потом она карабкалась на стенку кратера и по склону Большой Сахарной Головы взлетала вверх. К расщелине на вершине труба выскакивала совершенно отвесно, ныряла внутрь и выходила наружу уже по ту сторону утеса. Ну, а оттуда спускалась по каменной гряде, несколькими зигзагами поворачивая обратно к домам.

На верху Большой Сахарной Головы внутренность трубы была заполнена пластиковой пеной — в том количестве, которое нужно, чтобы поглотить кинетическую энергию, если пропустишь резкий поворот. Труба здесь была несколько шире — чтобы можно было подобраться и Несколько раз кувыркнуться. Словом, на самом верху следовало перевернуться вниз головой и, оттолкнувшись ногами, отправиться вниз по Плавной кривой.

Тот, кто в этом месте забывал об осторожности, должен был считаться с головокружением. Ты и так находился на грани: мимо мелькали одно за другим светлые кольца — блинк, блинк, блинк, — а потом ударялся ногами. Невзирая на всю мягкую обивку, толчок ощущался пятками, передавался в лодыжки, колени, однако боли не было.

Теперь оставалось побыстрее вцепиться в поручень, чтобы не свалиться назад, и направить свое движение в расщелину.

Именно в этом месте, как сказал мне потом Гэри, он услышал сигнал тревоги, зазвеневший в поселении. Все дело было в причудливой акустике туннеля. О ней знали все. Из трубы можно было даже слышать разговоры, происходившие в том помещении, где начинался и кончался «хомячий ход».

Причину тревоги определить было сложно. Тонкий писк могли рождать две причины: либо включился противопожарный сигнал в камбузе, если повара напустили целую кухню дыма, либо что-то произошло с главной системой жизнеобеспечения. И определить, что именно произошло на станции, из трубы не представлялось возможным.

Словом, найти причину можно было единственным способом: опустившись вниз собственной персоной.

Однако «хомячья нора» предназначалась лишь для движения в одном направлении. И склон Большой Сахарной Головы предоставлял удобную возможность лишь для подъема, а не для спуска.

Впрочем, Гэри уже некогда было думать об этом. Продолжив движение в прежнем направлении, он вернулся бы на станцию слишком поздно. И посему Гэри повернулся, спустил ноги вниз и приступил к спуску, еще не зная в тот миг (он просто не мог знать этого), что ему предстоит решить одну из тех моральных дилемм, которые определяют всю дальнейшую жизнь человека.

В Билли Чена он врезался, преодолев две третьих обратного пути.

Оба они передвигались с не слишком большой скоростью, однако результат столкновения представить нетрудно: локти, колени, недовольные возгласы и сбитое дыхание.

— Простите, босс, но мисс Попаларкис попросила срочно найти вас, — начал Билли. — У нас неприятности с…

— …системой жизнеобеспечения, — договорил за него Гэри. — Понятно. Я слышал сигнал тревоги. А что случилось?

— Эта штуковина разогревается все сильнее, и мы никак не можем ее отключить.

Следом за Билли Гэри вывалился в помещение станции. Мисс Попаларкис они обнаружили одетой в одни шорты и тенниску, голова ее находилась в смотровом лючке, а рядом стоял я, профессор Санчес, главный научный специалист по горным разработкам и старший брюзга на станции.

— Что ты с ней сделала? — спросил Гэри лишь наполовину серьезным голосом. Системы жизнеобеспечения, подобные нашей, сами по себе не выходят из строя. Ну а если подобное все же происходит, это означает, что их кто-то сломал.

— Ничего я не делала, — возразила Аника, и голос ее едва пробился наружу из глубины корпуса установки, — я не обладаю знаниями, необходимыми для того, чтобы сломать ее.

— Тогда что здесь происходит?

— Один из химических стрипперов почему-то разогревается, — ответила Аника. Распрямившись, она поглядела на Гэри круглыми глазами. Покрасневшее лицо ее было покрыто бисеринками пота.

— А ты можешь остановить нагрев?

— Наверное. Возможно. Не знаю. Можно отключить на несколько часов всю систему, тогда стриппер остынет.

— Едва ли этого будет достаточно, — заметил я.

Гэри, Аника и Билли разом повернулись ко мне.

— Почему же? — спросил Гэри.

— Я смотрел диагностику, реакция на какое-то время останется самоподдерживающейся вне зависимости от того, выключим мы систему или нет.

— И на сколько же именно?

— Я могу только догадываться, но по-моему, дня на два или три.

— На два-три дня? — простонала Аника. — Но мы не можем отключить жизнеобеспечение на такой срок. Резервная система рассчитана всего на двадцать четыре часа. Только не надо меня сейчас спрашивать о причинах, помешавших нам обзавестись более мощной установкой, способной заменить основную более чем на одни сутки!

Гэри дернулся:

— Потому что в подобном случае стоимость поселения сделала бы станцию нерентабельной с самого начала.

— Зато теперь она сделается нерентабельной, проработав некоторое время, — скромно заметил я.

Он не стал реагировать на выпад и просто вернулся к делу.

— Хорошо, следующий вопрос: насколько жарко здесь станет?

— Слишком жарко, — ответил я. — Более чем жарко. Непереносимо жарко. Мы попросту испечемся.

— Ну а если мы сумеем каким-то образом охладить этот стриппер? — спросил Гэри.

Аника пожала плечами.

— Не спрашивайте меня, я простой водопроводчик, а не химик.

— На мой взгляд, разумный ответ, — заметил я.

Гэри кивнул и включил телефон:

— Мистер Фирбоу вызывается в отсек жизнеобеспечения, срочно.

Я вздрогнул. Мистер Фирбоу был главным горняком. Надежный инженер, он обладал, впрочем, узко направленным умом. Или односторонним. Ему с превеликим трудом удавалось отвлекать свое внимание от дел, непосредственно находившихся перед ним. Ну а вообще работать с ним было чистым удовольствием, и все мы считали его присутствие в экипаже одновременно и приятным, и выгодным для себя.

Фирбоу явился через несколько минут.

— Мы запустили в трубы еще десяток тонн сырой руды, — оповестил он. — И до конца цикла добавим к ним еще пять. Прямо в яблочко.

— Приятно слышать такие новости, Пит, но сейчас дело не в этом, — ответил Гэри, приступая к объяснению ситуации. — Сейчас мне нужно каким-нибудь образом охладить эту штуковину, пока она нас не изжарила. И я считаю, что экипаж, умеющий добывать лед и располагающий необходимым для этого оборудованием, способен найти выход из положения. Твое мнение?

— Значит, ты хочешь, чтобы мы сделали это еще до загрузки в трубу следующих пяти тонн?

— До того, Питер, — согласился Гэри. — Такие ситуации во всех руководствах называют «экстренными». А это значит, что тебе придется бросить все свои дела и заняться охлаждением стриппера.

Фирбоу оглядел помещение, окинул рассеянным взором потолок и молвил:

— Понятно. Мне нужно восемьдесят или девяносто метров поливинилхлоридной трубы, источник тока на 220 вольт, кое-что из моего барахла, космический скафандр и два-три часа. Конечно, закачивать будем не лед, но холоднее станет.

— Именно это я и хотел услышать, — проговорил Гэри. — Приступай. А пока отключи вентиляторы. Возможно, мы сумеем поддержать здесь относительную прохладу, пока ты будешь занят делом.

Прошло чуть больше трех часов, и когда Фирбоу закончил работу, мы получили проходящую через отсек жизнеобеспечения трубу, по которой шла жидкая с крошкой смесь дробленого подповерхностного реголита. Аника Попаларкис тем временем сумела соорудить для охладителя пластиковый кожух, получив при этом всего два ожога.

Гэри позволил себе расслабиться.

Находясь на Земле, он, вне сомнения, повалился бы в кожаное кресло у письменного стола. Но здесь, на Тианте 55 664, ему оставалось лишь вплыть в свой кабинет и устроиться в пластиковом кресле на рабочем месте.

Едва он успел пристегнуться, я появился в дверях.

— Все под контролем, Гэри, — заверил я. — Можешь спокойно вздохнуть.

— А то я уже собрался совсем не дышать, на случай если это поможет как-нибудь выправить ситуацию, — отозвался Гэри. — Входи и садись. А знаешь, профессор, в такие вот дни я иногда боюсь вылезать из спального мешка.

— Я бы сказал, что ты превосходно справился с проблемой, — улыбнулся я. — Точное решение, отличное распределение обязанностей.

— Это ты про меня? Боюсь, что ты не заметил паники, которую я так старательно пытался скрыть. Если спросишь мое мнение, они переусердствовали, посадив меня на это место. В компании, должно быть, меня приняли за одного из тех парней, в чьих жилах течет ледяная вода, а нервы сделаны из стали.

— Значит, это не так?

— Я такой же, как и все вокруг, — продолжал Гэри. — Это просто внешность обманчивая. Все дело в челюсти. Мои родители подобрали ее в ходе генетической селекции. Раз она внушительная и квадратная, люди считают, что к ней прилагается и весь положенный в таких случаях набор. Так всегда бывает с генетической селекцией. Папа с мамой хотели сделать из меня футбольную звезду, но вместо футбола я научился играть на пианино. Я еще сыграю тебе. Какой-нибудь блюз, они у меня получаются.

— Стало быть, ты не желаешь знать о том, каким образом это несчастье свалилось на нас?

Гэри моргнул.

— А нужно ли мне это знать?

— Не беспокойся, нашей вины здесь нет. Аника получила от технической службы извещение: пора произвести техобслуживание одной из подсистем блока жизнеобеспечения. К извещению прилагались инструкции, как надо опорожнять перегревающиеся канистры.

— И инструкции оказались неправильными? — выразил просвещенную догадку Гэри.

— Мы пали жертвой собственного усердия. Техобслуживание нам Пришлось делать одними из первых, и мы вляпались в неприятности.

— Ведомство мистера Фергюссона. Помнишь того парня из комикса?

— Помню, но ты не совсем прав. Фергюссон — это инженер, а менеджер — мрачный тип в очках, похожий на Франкенштейна, только без его одержимости.

— Этот факт отравляет все мое существование. На сооружение станции ушел целый миллиард мегабаксов. А это значит, что каждые двадцать четыре часа мы должны выдавать тонну годного к отправке криогенного топлива. И нынешняя авария добавит еще одну тонну к уже недостающим семнадцати, если считать с самого начала работ.

— Мелочи, мелочи, мелочи.

— Конечно, в общей схеме бытия — это всего лишь мелочи. Однако моя работа и карьера зависят именно от таких пустяков. И чем усерднее я работаю, тем больше трудностей у меня возникает.

В это мгновение звякнуло коммуникационное устройство, извещая о прибытии очередной депеши, отправленной из штаб-квартиры корпорации и оттого способной лишь еще более отравить жизнь Гэри. Завидовать ему я бы не стал.

Астероид назвали в память известного в XX столетии бейсболиста. Когда первые десять тысяч летающих скал получили свои имена, остальным пришлось брать названия откуда ни попадя. А открыли его на рубеже тысячелетия инженеры ВВС, имевшие допуск к сверхбыстрым зарядным устройствам. Вообще-то им требовалось на перезарядку несколько минут, но эта модель управлялась с делом за миллисекунды. Машину эту разработали для какого-то спутника-шпиона, который вычеркнули из списка совершенно секретных после окончания «холодной войны». Пользуясь ею в течение шести часов, можно было шесть раз просканировать все небо. Потом компьютер сканировал все пять изображений, отбрасывая неподвижные объекты, а оставшиеся сопоставлял с уже известными. К концу первого года бригада удвоила число известных астероидов, оставив специалистам по этим космическим глыбам лишь право рыдать, уткнувшись носом в кружку пива… А что еще оставалось людям, потратившим целую жизнь на поиски финансирования собственных изысканий, когда небеса вдруг оказались обследованными быстрее, тщательнее и к тому же на денежки Пентагона?

Тиант представлял собой напичканную хондритами глыбу длиной в целую милю. Длина ее была больше ширины, ширина, в свой черед, превосходила толщину. Межпланетные ветры четыре миллиарда лет носили ее в пространстве вместе с прочим мусором, успев за это время слизать все уголки и покрыть поверхность кратерами, большими и малыми — от микроскопических до зияющей ямы, занимавшей половину поверхности одной из сторон.

Астероид относился к числу тех близких к земной орбите снарядов, которые время от времени заставляли слабонервных вспоминать о динозаврах и их гибели. Орбита его была близка к земной: наклонения никакого и небольшой эксцентриситет. Отсутствие наклонения делало Тиант привлекательным для горняков — к примеру, как корпорация «Экстраглобал», — потому что до таких объектов добраться было и дешевле, и проще.

Горнодобывающая станция находилась здесь всего шесть месяцев, включая время, отведенное на ее сооружение. Первые три месяца нам с Гэри и четырнадцатью нашими сотрудниками и собратьями приходилось жить в тесноте на борту корабля космических монтажников. Туннели нашего нового поселения казались полными воздуха и просторными, если сравнивать их с тесной жестянкой космического корабля. Прежде каждый из нас мог располагать всего двадцатью кубическими метрами на человека, станция же сразу обрушила на нас истинную роскошь — по целой сотне и более. Дороже всего было наполнить эти помещения пригодным для дыхания воздухом, однако занятое добычей летучих веществ горное предприятие вполне могло позволить себе такую роскошь — пока его системы не начинали перегреваться.

Однако перегревались не только машины.

— Не верю я этим людям, — сказал Гэри, швыряя доску для письма в противоположный конец комнаты и наблюдая за тем, как она отлетает от стены. Вращение придало предмету дополнительный импульс, и, три раза оттолкнувшись от стен, доска едва не въехала мне в лоб. Пригнувшись, я потребовал объяснения.

— Менеджеры, которые сидят сейчас дома, желают узнать, что именно случилось не так, — проговорил он. — Неужели им и в голову не приходит, что мне нужно следить за целой станцией? У меня и так отставание от плана на целых семнадцать тонн, а они хотят, чтобы я немедленно остановил работы и засел за отчет о системе жизнеобеспечения.

— И тебе трудно это сделать? — спросил я.

— А ты как считаешь? Очевидно, мне придется потратить на писанину целую жизнь, хотя я мог бы расходовать ее на слежку за Фирбоу, который то и дело норовит врезаться в скальную породу вместо льда, и за Аникой, которая способна заняться починкой реактора в том же духе, как она только что отремонтировала систему жизнеобеспечения. Неужели их не интересует дело, ради которого мы здесь находимся?

— Строго говоря, на это рассчитывать не приходится, — заметил я.

— Не забывай, что они находятся по ту сторону телескопа.

Гэри закатил глаза.

— Понимаю, ты хочешь, чтобы я оставил свои лекции при себе. Зачем тогда держать на станции старого и мудрого человека, если ты не позволяешь ему читать наставления молодежи?

— Кстати, а сколько вам лет, профессор? — спросил Гэри.

— Не важно. Но лекцию, не забудь, читаю я, а не ты.

— А правда, что вы здесь действительно вроде няньки при таком младенце, как я?

— Я нахожусь здесь потому, что правительство Соединенных Штатов оплачивает научные исследования на сто десять процентов. Любой доход, который после этого может дать станция, будет чистой случайностью. Так ты собираешься слушать меня или нет?

— А есть ли у меня выбор?

— Нет. И как я уже говорил, с их стороны телескопа никакой работы не существует. Все свое время они проводят, рассматривая колонки цифр на экранах. И кроме этих чисел, они не знают другой реальности, она просто не существует для них. Но, к несчастью для нас, эти числа отнюдь не исчерпывающим образом отражают нашу жизнь здесь. Каждый доллар, который мы потратили, добираясь сюда, поддерживая собственную жизнь, занимаясь своим делом, есть доллар, извлеченный из их гроссбухов — из расходных статей. Каждая капля крови, пота и слез, которые мы прольем, извлекая продукт из грунта, становится долларом дохода и заносится в соответствующую статью их книг. Однако наша действительность — реальные фонды — находится за пределами их воображения. Именно поэтому они постоянно нервничают. Когда что-то портится, сделать они ничего не могут, однако всякий возложит на них ответственность за происходящее.

— А я в это не верю, профессор, — возразил Гэри. — Разве может быть, чтобы хоть кто-нибудь из них не знал, чем мы тут занимаемся?

— В самом деле? И что же они тогда сделали с этим беднягой — завернули в бумагу и повесили на плечиках пылиться в какой-нибудь шкаф?

— Иногда так действительно может показаться, — согласился Гэри. — Но если тебе все это известно, зачем ты потащил сюда свою задницу? Зарабатывать деньги для чужого дяди?

— А вот на этот важный вопрос менеджеры твоего уровня должны знать ответ, — заметил я. — Никто не летит сюда ради одних денег. Есть целая уйма более безопасных способов разбогатеть, к тому же более половины моих знакомых своих денег и не видят, они просто перекачивают их в космические облигации. И они не ищут приключений. Проводить свою жизнь в пластиковой коробке и дышать рециклированным воздухом… в этом нет никакой романтики, которую видишь на телеэкранах. По моему опыту, людей побуждают к действию две вещи. Они не хотят, чтобы гибли их товарищи — вот истинная причина, заставляющая людей сражаться на войне, — и не хотят погибнуть сами. Профессионализм здесь не очень к месту, однако ты понимаешь, что я имею в виду.

— Я понимаю тебя, — ответил Гэри. — И именно поэтому наш космический рудник принадлежит не только «Экстраглобал». Отчасти он является и моей собственностью, и я хочу заниматься своей работой просто потому, что это и есть моя работа. Но неужели ты и в самом деле считаешь, что понимаешь строй мыслей Пита Фирбоу, когда у него «едет крыша»?

— Ты спрашиваешь меня как своего сотрудника или как человека, обязанного следить, чтобы среди персонала станции никто не унывал?

— В обоих качествах.

— Как член экипажа я должен сказать, что Питер имеет более сильную мотивацию в своем деле, чем любой из нас, — сказал я, немного подумав.

Гэри кивнул.

— Но ему необходима целая куча антидепрессантов, чтобы не свихнуться в свободное от работы время. Мне пришлось подрегулировать и дозу Аники — иначе она развалилась бы на части, посчитав себя виновной в сегодняшнем несчастье.

— Вот это плохо, — заметил Гэри. — Она ни в чем не виновата.

— Эмоции не всегда поддаются разумному управлению, — напомнил я.

— И что же я получу, потратив кучу времени на составление отчетов, которых никто не прочтет, на объяснение наших проблем, которых никто не поймет, и на изобретение решений, до которых никому нет дела?

— В таком случае помогает определенная разновидность депрессантов центральной нервной системы, — сказал я. — У меня есть немного рома, который придется тебе по вкусу, когда ты покончишь с Делом.

— Ты ведь знаешь, что иметь его здесь не положено, — напомнил Гэри.

— Все в порядке, — заверил я босса. — Продукт этот входит в состав аптечки. Только запомни одну вещь.

— Какую?

— Чтобы доставить сюда нового управляющего, необходимо шесть месяцев, поэтому неудача не может служить основанием для отставки.

Если ты не сумеешь справиться с отчетом, никто не ждет от тебя заявления об увольнении по собственному желанию.

— Только дело это мне совершенно не нужно.

— Загляну к тебе после ужина, — сказал я. — Возьми сок лайма, сделаем кубинский либрес.

В ту ночь мы хорошо погудели, и на следующий день Гэри закончил отчет. Питер Фирбоу умудрился не создать за это время новых проблем, система жизнеобеспечения охладилась до вполне пристойной рабочей температуры, и вся жизнь как будто пошла своим чередом — более или менее.

Однако проблемы Гэри на этом не закончились.

Через несколько дней утром я зашел в кают-компанию и обнаружил, что там полным-полно народу. Очередная смена началась уже полчаса назад, однако все работники горнодобывающей бригады находились здесь. Случилось нечто непредвиденное, и это можно было понять по общему ропоту, заполнявшему столовую.

Плеснув немного кофе в свою чашку, я направился к Билли Чену.

— Неужели у нас сегодня какой-то праздник, о котором мне никто не сказал заранее?

— Разве ты не слышал последнюю новость? — ответил он вопросом на вопрос. — Сегодня утром «Экстраглобал» объявила о банкротстве.

Я едва не поперхнулся.

— В самом деле? Дай посмотреть.

Он передал мне информатор, и я связался по лазерному лучу с Дворцом Свободы, находящимся в JI-5. Как и сказал Билли, «Экстра-Г» запросила защиты от кредиторов по статье 22 кодекса ООН о банкротстве.

— Им не хватило порядочности заранее предупредить нас, — заметил Билли.

Переключив информатор, я связался с кабинетом Гэри.

— На случай, если ты еще не заметил, докладываю: сегодня утром никто не вышел на работу, — проговорил я. — Лучше иди сюда и потолкуй с ребятами, иначе они повесят носы и простоят здесь весь день.

— Ага, — ответил он. — Сейчас буду.

Исчезнув с экрана, Гэри спустя мгновение вынырнул из коридора. Ухватившись за поручень, он влетел в общий зал, а там, задержав дыхание, постарался передвигаться помедленнее, чтобы создать видимость самоконтроля.

— Доброе утро, люди, — поздоровался Гэри, возвышая голос над общим ропотом. — Что за суета?

— Как быть с «Экстра-Г»? — спросил Билли. — Ты включал информатор?

— Ах, ты про это? Не знаю, почему этот факт встревожил вас, — проговорил Гэри.

— Компания обанкротилась, — заявил Билли еще более громким голосом. — Конечно же, я встревожен.

— Билли, о банкротстве нет речи, — ответил Гэри. — Просто мы хотим на некоторое время прекратить платежи по счетам. Все дело в потоке наличности. Мы просто пытаемся реструктурировать наши долги. Такую вещь компании иногда проделывают.

— Мы уже слыхали все это, — не унимался Билли Чен.

— Значит, придется выслушать еще раз, — отозвался Гэри. — Всем вам известно, как это бывает. Наша станция не просто крупное капиталовложение. Одна энергоустановка стоит полмиллиарда мегабаксов. Горнодобывающее оборудование потянет еще на четверть миллиарда. Само поселение тоже обошлось недешево. В общей сложности мы стоим как раз миллиард мегабаксов. Годовые проценты с такой суммы составляют почти две сотни миллионов. Как вам известно, мы должны были оказаться здесь, на Тианте, еще в прошлом году. Однако в трубе, как всегда, что-то застряло, системы пришли не вовремя, и мы еще только стараемся довести станцию до ума, насколько это возможно. Пройдет еще три месяца, прежде чем мы отправим свой корабль, и еще три месяца, прежде чем он спустится на нужную околоземную орбиту. Однако с нас уже требуют расплатиться по некоторым обязательствам. Ай-Ай-Эф волочит копыта, и инвесторы нервничают. Они хотят вовремя получать свои платежи.

— А как насчет наших собственных денег? — спросил Билли.

— Ваши деньги вложены в космические облигации, — ответил Гэри. — Кредиторы не имеют права прикоснуться к ним. Компания тоже, они надежны, как скала.

— Не сказал бы, Гэри, — усомнился Билли. — Идея меня не радует. Не хочется работать на обанкротившуюся компанию.

Гэри вздохнул и покачал головой.

— Я же не сказал, что «Экстра-Г» стала банкротом. Мы просто укрываемся от временной финансовой солнечной бури. Ты же не хочешь, чтобы, пока ты здесь трудишься, какой-нибудь индонезийский банк вступил во владение твоим спальным мешком?

Билли пожал плечами.

— Нет. Но что мы будем делать, если они не сумеют реорганизоваться? Что если никто не захочет одалживать им деньги?

— Тогда мы закроем станцию и отправимся домой на год раньше срока, — проговорил кто-то из собравшихся. — Ведь на наших счетах — плата за два года, и не так уж важно, сколько мы здесь пробудем. Верно, босс?

— Возможно, — ответил Гэри. — Я не знаю всех тонкостей закона, однако если ваша заработная плата вложена в космические облигации, судьба «Экстраглобал» вас может не интересовать. Но я не хочу, чтобы люди решили, что мы намереваемся закрыть станцию. У всех остаются незаконченные дела, и нам давно пора приступить к ним. Если у кого-нибудь из вас еще остались вопросы, дверь моего кабинета всегда открыта. Давайте-ка за работу.

Билли Чен не был обрадован результатом разговора, однако ничего возразить не мог. Все прочие, чуточку поворчав, также отправились по своим местам.

Впрочем, больше всего меня беспокоил сам Гэри. Ко всем его горестям прибавилась новая.

Немного погодя я заглянул к нему в кабинет.

— Ты прекрасно уладил назревающий скандал, — похвалил я.

— Спасибо, — ответил Гэри. — Приятно слышать, что хоть кто-то так считает.

— Впрочем, остался один вопрос.

— Какой?

— Почему ты не открыл им всю правду?

— Правду? Мне казалось, что я это сделал.

— Правду о том, почему «Экстраглобал» попала в беду.

— Что-нибудь новенькое?

— Ничего особенного, кроме того, что было в информаторе, — ответил я. — Или ты не стал читать дальше, обнаружив первую скверную новость?

Гэри пожал плечами.

— Не знаю, может, читал, может, нет. Ну ладно, не тяни…

— Вот настоящая причина: два дня назад «Спейс Лонч Системз» объявила о том, что повышает цены на эксплуатацию своего флота носителей.

— А я и не заметил, — почесал затылок Гэри. — Это настолько важно?

— Важно? Разве ты не знаком с космической экономикой?

— Отдаленно. Откуда мне, простому и тихому ежику, копающемуся среди скал в поисках льда, знать такие сложности. Просвети.

— А ты знаешь рыночную цену своих летучих компонент?

— Знаю. Но не более того. Полмиллиона мегабаксов за тонну, выведенную на низкую околоземную орбиту.

— Ну, тогда ты не настолько туп, как прикидываешься.

— Наверное, ты прав. Но какое отношение этот факт имеет к «Спейс Лонч Системз»?

— Теперь один запуск будет стоить в три раза дороже. А ты знаешь, что это означает?

Гэри приоткрыл рот и принялся подсчитывать на пальцах.

— Это означает, что нам придется производить в три раза больше продукции, чтобы оплатить грузы, которые «Экстраглобал» пришлось доставить сюда, сооружая наше предприятие, — сказал я, стремясь избавить его от лишних умственных усилий.

— Я уже это вычислил, — ответил Гэри. — И сейчас пытаюсь предугадать последствия. До сегодняшнего дня при полной производительности — пятнадцать тонн руды в день и конечном итоге в одну тонну летучих компонент — за год мы могли окупить свои затраты, оставив себе при этом достаточный для счастья кусочек. Теперь, судя по твоим словам, ежедневно мы будем отставать на две тонны.

Я улыбнулся. Гэри такой смышленый ученик!

— Именно так, — сказал я. — Из такого вот материала кроятся банкротства.

Несколько следующих недель прошло без единого сбоя.

Питер Фирбоу сумел расширить заборник проходческого комбайна, так что тот стал втягивать много больше реголита, тем самым едва ли не в два раза увеличив производство сырой руды. Нагреватели и испарители, конечно, остались прежними, и это помешало нам в полной мере воспользоваться увеличением добычи сырья, однако мы все-таки начали выжимать по полторы тонны летучих компонент каждый день. Мы довольно быстро нагнали отставание от нормы и даже превысили ее.

«Спейс Лонч Системз Инкорпорейтед» в итоге поступила так, как положено правильной корпорации: вместо двух третьих они повысили цены на несколько процентов и положили разницу в карман. Этого хватило, чтобы вся космическая экономика избежала катастрофического обвала, пусть это и привело к искусственной инфляции стоимости доставки груза на низкую околоземную орбиту. Иногда жадность полезна не только самому жадине.

К концу марта настроение экипажа неторопливо поползло вверх. Так всегда бывает, когда до прихода транспортного корабля остается уже немного. В начале освоения космоса рационы раскладывали по пакетикам, просчитывали, прожевывали и едва ли не переваривали заранее. Вместительные космические корабли и дешевые носители изменили эту традицию, и рационы сменились продуктовыми наборами «сделай сам». Но когда корабли с продуктами приходят через шесть месяцев, к концу цикла твоя кладовая пустеет. Ты пытаешься распланировать остатки, однако концы по-прежнему не сходятся с концами. Дело в том, что ты уже израсходовал почти всю муку и сахар, пиво кончается, люди переходят на задохшееся арахисовое масло и крекеры, вкусом похожие на картон. Ты начинаешь отмеривать дозами кофе.

И за каждой трапезой в качестве гарнира подают рис — потому что его осталось еще очень много.

Первым знаком стало потрескивание, которое вдруг начало доноситься из воздуховодов кают-компании. Я ухватил за руку Анику Попаларкис, появившуюся там через некоторое время.

— Что это за звук? — спросил я. Мы медленно дрейфовали в воздухе и прислушивались, понемногу опускаясь к полу. Щелк… щелк-щелк… щелк.

И тут Аника оглянулась, запустила пальцы в прическу и извлекла из нее крошечное белое зернышко длиной в несколько миллиметров.

— Вот, — проговорила она, показывая мне добычу поближе. Я по-прежнему не мог понять, что это такое, хотя очертания предмета казались знакомыми.

— Что это?

— Рис, — ответила Аника. — Придется расспросить Фирбоу.

Мы обнаружили Пита в мастерской, отдыха ради он корпел над какой-то экзотической деталью оборудования. Причина уже была известна ему. За ланчем один из наших горняков завопил: «Меня уже тошнит от этого риса», — и запустил тарелкой в стену. В условиях невесомости рис разлетелся в разные стороны, проникая повсюду и приклеиваясь где попало.

Наконец крахмал высох, и зернышки отделились благодаря вибрации станции. Тогда их стало затягивать в вентиляторы, и рисинки начали стучать по лопастям.

— Хорошо, что это был не рисовый пудинг, — заметил Фирбоу.

Три дня все мы доставали из волос сушеные зернышки риса.

На следующий день объявилась новая проблема. С ней столкнулась Аника. По коридору, повинуясь слабому дуновению вентиляторов, кружила струйка желтоватых зерен невареного риса, затекавшая в уголки и оставлявшая на полу причудливые узоры.

— Откуда он мог взяться? — спросил я.

Аника пожала плечами в ответ, и я отправился разыскивать Гэри.

Мне пришлось дожидаться его у «хомячьей норы», но ответ я получил сразу.

— Билли сказал, что у нас пропало пять двадцатикилограммовых мешков с рисом, — объяснил он. — Но я не понимаю, зачем кому-то понадобилось красть этот продукт, когда всех нас и так мутит от одного его вида.

— Именно потому, что всех нас мутит от одного его вида, — заключил я.

Гэри закатил глаза.

— Ты прав, — согласился он. — И я, похоже, охотно совершу еще один кружок по «хомячьему ходу».

— А я пойду искать рис, — пришлось ответить мне.

Мы так и не установили личность преступника. Сделать это было невозможно. Похититель не намеревался явиться за своей добычей. По ночам никто не хрустел в темном уголке рисом. Но кем бы ни был похититель, мешки эти он запрятал по всей станции. На двух из них прорвалась упаковка, и теперь рис плавал по всем воздуховодам и коридорам.

Целых три дня мы собирали зерна пылесосом, однако они по-прежнему находили путь в вентиляторы, фильтры и трубопроводы. Гэри проводил свое время в трубе — пыхтел и сопел, поднимаясь на верх Большой Сахарной Головы, а потом скользил вниз по противоположному склону. Жизнь его явно становилась все труднее и труднее, и мне нечем было помочь ему.

Поэтому мы отсчитывали дни до прибытия транспорта «Ди Маггио», развлекая себя мечтами о раковых шейках, фаршированной свинине, пицце, маринованных грибах, свежих бисквитах, мороженом с шоколадом и орехами и о кофе — без всяких ограничении. «Ди Маггио» был оснащен термическими ядерными двигателями, обладавшими высокой тягой и удельным импульсом. Факт этот сокращал время на полет к нам с шести месяцев до шести недель.

Но дополнительные расходы уместны, лишь когда перевозишь персонал. Грузу не надо платить за дни простоя. Мы не ждали прибытия новых сотрудников на «Ди Маггио», однако корабль должен был заправиться у нас перед перелетом на Фобос. Расположение планет являлось вполне благоприятным для подобного маневра. «Ди Маггио» прихватил с собой наши припасы, чтобы сэкономить «Экстраглобал» несколько мегабаксов на стоимости перевозок. Так получалось дешевле, чем отправлять специальный транспорт — долго летящий и столько же времени амортизирующийся.

Последний маневр, выводящий его на орбиту Тианта, корабль выполнял, находясь с противоположной от станции стороны астероида — чтобы защитить нас его массой от радиоактивных струй. А потом на «Ди Маггио» воспользовались двигателями ориентации, чтобы выйти на орбиту вокруг нашего камня.

Все свободные от дежурства находились в коммуникационной рубке, рассчитывая увидеть корабль, как только тот появится из-за горизонта.

Билли Чен переключил микрофон на переговоры и проговорил.

— «Ди Маггио», «Ди Маггио», говорит горнодобывающая станция Тиант. Прием.

— Говорит «Ди Маггио», — ответил ему голос, хрустнувший в динамике над нашими головами, — орбита номинальная, уточняем маневр. Прием.

— А скоро начнете сгружать припасы? — спросил Билли. — Я уже обещал экипажу консервированные персики, взбитые сливки и песочные коржики к обеду, как только вы закончите разгрузку. Прием.

Ответ последовал после продолжительной паузы.

— Станция Тиант, в наши инструкции были внесены изменения. Отгрузка не предусмотрена. Прием.

Все находившиеся в рубке вздрогнули. Лицо Билли Чена болезненно искривилось.

— Что такое? Повторите, «Ди Маггио». По-моему, я не расслышал вас. Прием.

— Повторяю, передача груза не предусмотрена, — ответил голос с «Ди Маггио». — Приказ корпорации. Ваш груз доставляется наложенным платежом, и нам приказано приступить к разгрузке лишь после поступления оплаты от «Экстра-Г». Простите, ребята, но мы ничего не можем поделать.

Последовали гневные возражения, возгласы недоверия, угрозы, скатологические эпитеты в отношении экипажа корабля и еще более уничижительные характеристики наших работодателей в «Экстраглобал».

Я как раз поглядел на дверь в рубку, когда в нее выплыл Гэри. Замерев на месте, он немедленно оценил настроение экипажа. А потом развернулся и направился обратно.

Я решил, что он собрался сделать еще прыжок по «хомячьей норке».

И ошибся.

На сей раз Гэри не стал прятаться от проблем. Он не пытался утвердиться в мысли, будто компания знает, что делает, пусть он и не понимает ее планов. Он не пытался каким угодно образом уклониться от жестокой правды, явившейся вместе с «Ди Маггио».

На сей раз Гэри сразу связался со штаб-квартирой корпорации и начал задавать вопросы, которые давно полагалось задать.

Я вплыл в его кабинет в самый разгар разговора. Мы находились в добрых десяти световых минутах от Земли, и связь с ней получалась несколько односторонней. Подобные беседы обладали преимуществами электронной почты, кроме того, срочное сообщение никто не мог прервать.

— …такова ситуация здесь, — говорил Гэри. — И я хочу знать следующее: чего вы от меня ожидаете? Собираетесь ли вы оплатить этот проклятый счет за наше питание в этом и следующем месяцах? Или нам следует собрать пожитки и отправляться домой на «Ди Маггио»?

— Мне нужны ваши указания, — продолжал Гэри. — Одно дело день ото дня управлять станцией. С этим у меня нет проблем. Но вы, похоже, хотите, чтобы я принимал здесь такие решения, от которых увиливаете сами? Вы действительно готовы принять на себя всю ответственность, если я сделаю неправильный выбор? Или вы решили просто списать всех нас и завтра утром начать какой-нибудь новый проект? Во всяком случае, у вас есть подобная возможность… а я останусь здесь и завтра утром, и послезавтра, и после-послезавтра… Говорит Гэри Уотерс с горнодобывающей станции Тиант. Жду вашего ответа.

— Я тоже подожду, — заметил я.

Гэри резко обернулся и вздрогнул.

— Не мешало бы постучать, когда приходишь подслушивать, — бросил он.

— Я просто не хотел испортить твой стиль, — ответил я. — Мне казалось, что ты — менеджер компании.

— Да. Но верность должна быть обоюдной. А они последнее время не балуют меня поддержкой.

— И чего же ты ждешь от них?

— Не знаю. Положение аховое. В соответствии с полученными вчера сообщениями мы обязаны перекачать шестьдесят тонн кислорода и водорода на «Ди Маггио» по первому требованию. Они заключили контракт и произвели платежи.

— Возможно, я ошибаюсь, но разве «Ди Маггио» не принадлежит «Экстраглобал»? По-моему, я видел его в регистре.

— Корабль принадлежит «Экстра-Г», однако его арендует компания «Солар транспорт», занимающаяся перевозками и абсолютно независимая. Ну, хорошо… в известной мере, независимая. Мы оплатили начальные расходы, но потом предоставили их собственной судьбе.

Разделение на секции. Наши опасались, что если «Солар» потонет, то увлечет за собой и «Экстра-Г».

— В высшей степени предусмотрительный поступок.

— В любом случае корпорация упирается всеми копытами, когда оказывается, что надо платить «Солар транспорт» за перевозку наших припасов. Не знаю, способны ли они сейчас сделать это — ведь речь идет о добрых двадцати миллионах мегабаксов… или они просто не хотят.

— И у тебя есть основание заподозрить свое начальство в неискренности?

— Я не получаю ответов на свою электронную почту от тех людей, которые обязаны реагировать на запросы.

— Скверный знак.

— Поэтому я не знаю, что делать, — продолжил Гэри. — Мне придется что-либо предпринять, иначе ситуация разрешится самым скверным образом. Экипаж станции не станет терпеть столь вздорных выходок своих работодателей. Люди могут взбунтоваться или еще хуже…

— Что верно, то верно.

— Чего бы мне сейчас хотелось, так это запустить камнем в один из иллюминаторов «Ди Маггио», чтобы его экипаж был вынужден оставить корабль. Тогда мы возьмем их на станцию, груз объявим спасенным и станем героями.

— Боюсь, что административное право останется не на твоей стороне, — возразил я. — Ты не можешь претендовать на участие в спасении судна, если собственными действиями поставил его в опасную ситуацию.

— Увы, это просто мечта.

— И неплохая, — согласился я. — Жаль только, что «Ди Маггио» нельзя посадить, не бросая в корабль камни.

— Жаль. Но, может быть, корпорация что-либо посоветует нам, прежде чем мы дойдем до крайности.

Мы долго ожидали ответа на послание Гэри, а потом он принялся разыскивать в холодильнике сок лайма, а я поплыл в лазарет за ромом. Я вернулся, когда депеша уже поступила.

И ничего хорошего не содержала.

— Подожди? И это все, что они посоветовали?

Гэри пожал плечами.

— Конечно, слов было больше, но смысл я тебе передал. Они не дали никакого объяснения собственным действиям, хотя наверняка чем-то там заняты.

— Не сомневаюсь, что у них очень много дел, — сказал я. — Но каких? Они реструктурируют наши долги? Или рассылают резюме в поисках работы?

— Должно быть, заняты обоими делами сразу, — вздохнул Гэри. — Но разве можно их упрекнуть? Оказавшись на их месте, я и сам сделал бы то же самое.

Гэри умолк. Глаза его были обращены куда-то вдаль — словно он заметил что-то на горизонте… Впрочем, горизонты из его кабинета не открывались — хотя бы потому, что в нем не было окон.

— А ты никогда не интересовался парнем, в честь которого эта скала получила свое имя? — спросил я, прерывая молчание.

— Тиантом? Кажется, он играл за «Бостон»?

— Лет шестьдесят или семьдесят назад. Он был питчером и играл в чемпионате страны.

— А я думал, что «Бостон» ни разу не выигрывал до наступления XXI века.

— Я же не сказал, что выигрывал. Все это было, когда в американской лиге действовало правило бьющего, и питчеры не подходили к бите. Им приходилось дожидаться своей очереди, как и всем остальным. Они обычно били навылет или бегали очень быстро. Но Тиант был знаменит не этим. Он бегал на базу. Большой был специалист. Четыре пробежки — и игра сделана.

— А к чему ты говоришь все это?

— Не знаю. По-моему, все дело в том, что ты никогда не знаешь, что делать, пока не подойдешь к бите. И иногда совершаешь нечто большее, чем от тебя ожидают.

— Ну, теперь я вдохновлен, — проговорил Гэри.

— Заметно, — ответил я. — Но, кажется, здесь я больше ничего хорошего сделать уже не могу. Пойду в коммуникационную рубку, посмотрю, как пойдут дела.

— В рубку? А что там творится?

— Там уже собрался весь свободный экипаж, и все перекидываются шутками с людьми с «Ди Маггио». Мы уже успели стосковаться по обществу, а главное — по настоящему разговору, когда ответ получаешь немедленно.

— Интересно бы послушать, — сказал Гэри. — Однако боюсь, если я сейчас явлюсь туда, бунт на борту начнется на несколько часов раньше своего срока.

— Не надо корить себя, — проговорил я. — Хочешь верь, хочешь нет, но они не обвиняют тебя в том, что сейчас происходит.

— Не знаю, почему они не делают этого, — нахмурился Гэри. — Я сам обвиняю себя.

Через несколько часов Билли Чен пробудил меня от тревожного сна.

— Профессор Санчес, у нас проблема, — объявил он.

Голос его, негромкий, но настойчивый, заставил адреналин хлынуть в мою кровь. Воображение тут же заторопилось, предлагая рассудку всевозможные варианты кошмара: авария, отказ оборудования, солнечная буря, пожар, утечка воздуха, банкротство, мятеж. Следуя за Билли, я проплыл по коридору в коммуникационную рубку.

— Что-то случилось с «Ди Маггио», — сказал Билли, как только мы оказались на месте, — оттуда сообщают о неприятностях на борту.

Сердце мое переместилось из пяток на свое законное место.

— Приведите сюда Гэри, — попросил я.

— Его уже ищут, — произнес Билли. — Он был здесь два часа назад и вел долгие переговоры с кораблем.

— Он говорил с «Ди Маггио»? О чем?

— Просто болтал. Ну, сам знаешь. Откуда ты? Сколько у тебя детей? И все такое.

— А в кабинете его сейчас нет?

— Нет. Его ищут в «хомячьей норе», но, похоже, Гэри нет и там.

— А что случилось с «Ди Маггио»?

— Подав тревожный сигнал, корабль сразу же ушел за горизонт, поэтому мы не знаем подробностей, — объяснил Билли. — И узнаем их лишь через десять минут.

Эти десять минут оказались немыслимо длинными.

Всякий раз мне казалось, что я слышу движение Гэри в коридоре, но всякий раз вместо него появлялся кто-то другой. Билли надел наушники и принялся обшаривать диапазон, прислушиваясь к сообщениям, посланным через всю Солнечную систему от одной наполненной воздухом жестянки к другой. Была самая середина ночной вахты, огни на станции притушили, и вокруг не было никого. Наступило одно из тех мгновений, когда ты слышишь, как потрескивает в глубокой тишине Вселенная, неторопливо расползаясь по швам — стежок за стежком.

Гэри возник в рубке со странной виноватой улыбкой на лице. В этот момент «Ди Маггио» вынырнул из-за горизонта.

— Эй, профессор, не поздновато ли ты сегодня засиделся? — спросил он, вплывая в рубку.

— Вся вина за это ляжет на Билли, — пояснил я. — Он не сумел отыскать тебя и поэтому выудил меня из мешка. На «Ди Маггио» что-то произошло.

— Я знаю, — ответил Гэри еще более сокрушенно, — моя вина.

— Тиант, говорит «Ди Маггио», — затрещал голос в динамике, — повторяю предыдущее сообщение. Авария на борту. Вышла из строя система жизнеобеспечения. Проклятая установка перегревается. И мы не знаем, как прекратить процесс. Есть ли у вас какие-нибудь идеи?

Я посмотрел прямо на Гэри, и он побагровел, как свекла.

— Мистер Уотерс, что это вы учинили?

— Профессор, я совершил очень скверный поступок. Возможно, меня из-за этого уволят. Или даже арестуют. Но ничего другого я так и не сумел придумать.

— И что же ты сделал?

— Я пришел сюда и принялся болтать с их старшим инженером. Хороший парень из Джакарты, оставил дома жену и двоих детей. Он хочет заработать здесь, а потом вернуться домой и посвятить все свое время рыбной ловле.

— Ну и?..

— Известно ли тебе, что в каютах «Ди Маггио» установлено такое же оборудование, как и у нас? «Экстра-Г» не станет попусту тратиться на отдельный проект. Проектировщики просто по-новому разместили узлы вокруг силовой рамы — и все. А сами системы такие же, и фокусы у них одинаковые.

— И что же ты сделал?

— Я просто рассказал ему о депеше из отдела технического обслуживания — той самой, которая рекомендовала нам заняться проверкой системы жизнеобеспечения и причинила такие неприятности. Той, из-за которой перегрелась система жизнеобеспечения.

— Ты не мог этого сделать!

— Я сделал это.

— И они так и не получили следующее распоряжение, отменяющее предыдущее?

— Все произошло лишь несколько недель назад. С какой скоростью, по-твоему, корпорация будет реагировать на подобные факты?

— Во всяком случае, торопиться она не станет, — признал я.

— Итак, «Ди Маггио» попал в беду.

— Похоже, что так.

— А тебе не кажется, что нам следует помочь им? — спросил Гэри.

— Я думаю, в первую очередь мы предложим им оставить корабль. А сами приступим к спасательным работам. В случае удачи — наши родные припасы достанутся нам, так?

Я нахмурился.

— Ты понимаешь, что затеял?

— Конечно, — закивал Гэри. — Я проглядел законы о спасении. Как только экипаж оставит корабль, мы имеем право немедленно приступить к спасательным работам. Можно сбросить давление в обитаемом блоке до тех пор, пока система жизнеобеспечения не остынет, а потом вновь наддуть его и разрешить экипажу вернуться. Тем временем мы выгрузим все, что нам положено. А они получат свой корабль и продолжат путь. И мы будем лакомиться креветками и шоколадом еще шесть месяцев.

— Ты же знаешь, что не имеешь права претендовать на премию за спасение судна, если сам же причинил ему ущерб.

— Пусть они это докажут, — парировал Гэри.

— Но что ты будешь делать, если компания все-таки догадается?

— Компания может катиться прямо в воздушный шлюз, — решительно объявил Гэри. — Три часа назад мне сообщили, что «Экстра-Г» ликвидируется. С завтрашнего дня мы оказываемся свободными агентами. Причем жалованье, заметь, будет выплачено нам до конца следующего года.

По спине моей пробежал холодок.

— Даже не помню, когда мне приводилось быть свободным агентом. Сколько же лет прошло с этого времени?

— А мне нравится, — заявил Гэри. — Я никогда не был хорошим менеджером. Невзирая на челюсть.

Он подумал и добавил:

— А знаешь, я просмотрел биографию этого Луиса Тианта. Ему ни разу не удалось добиться весомых успехов в чемпионате. Отличался по пустякам.

— В самом деле?

— Увы, да. Он все крутился вокруг базы в начале игры, а потом забывал вернуться назад, если ему не напоминали об этом.

— Ну, я говорил по памяти. Должно быть, его успехи просто показались мне значительными. Я же был тогда мальчишкой.

Гэри искоса поглядел на меня.

— А сколько же тебе лет, профессор?

— Хватает, — ответил я. — Но учти, когда через годы ты будешь вспоминать сегодняшний день, он покажется тебе огромным успехом, хотя сейчас ты считаешь его пустяком.

Гэри улыбнулся с гордостью и от всего сердца.

— Возможно, — сказал он. — Наверное, тогда я сумею порадоваться ему.

ВИДЕОДРОМ

Юлий Буркин
КАКУКАВКА

И вот тут он берет в руки череп, смотрит на него и говорит… Говорит… О-о!.. — застонал, отбросив перо, Шекспир, вскочил и заходил по комнате. — Говорит…

Он остановился возле входной двери и, раскачиваясь, пару раз несильно ударился головой о косяк.

— Говорит… — тоскливо протянул он вслух. — Что?! Тук-тук-тук — постучали молоточком в дверь.

Кто бы это мог быть в столь поздний час? Однако Вильям Шекспир не отличался особой осторожностью: ведь скорее это мог быть какой-нибудь друг-актер с бутылочкой вина, нежели неизвестный враг. Даже не спрашивая, кто там, он отодвинул засов.

На пороге стоял юноша в странной одежде, явственно выдающей его нездешнее происхождение.

— Добрый вечер, сударь, — кивнул ему хозяин. — Вы ищете Вильяма Шекспира, сочинителя, или же вы ошиблись дверью?

— Нет, нет, — откликнулся тот с чудовищным акцентом. — Я есть очень нужен Шекспир. — И добавил: — Именно вас.

— И зачем же, смею поинтересоваться, вам понадобился скромный постановщик представлений для публичного театра? — осведомился Шекспир, отступая, чтобы пропустить странного незнакомца внутрь.

Теперь, при свете трех горящих свечей, он смог внимательнее разглядеть своего посетителя. Тот был молод, лет двадцати двух, двадцати трех, не более, и тщедушен телом. На носу его красовалось диковинное приспособление для улучшения зрения — очки, о которых драматург доселе знал лишь понаслышке, а одежда гостя была нелепа до комизма… В руках он держал нечто, напоминающее мешочек из странного, очень тонкого и блестящего, как шелк, материала.

В целом же незнакомец не производил впечатления человека умного или хотя бы богатого… А труппа ждет рукопись… Шекспир нахмурился:

— Не примите за неучтивость, однако я вряд ли смогу посвятить вам много времени… — начал он.

— Много не хотеть, — перебил его незнакомец. — Мало, очень мало я хотеть времени вас.

— Ну и?.. — спросил Шекспир, не сдержав улыбки. — Чем же могу быть полезен?

— Что вы писать? — спросил незнакомец, указывая на листы бумаги на столе.

— А вам, сударь, какое дело?! — Шекспир встал так, чтобы заслонить стол. — Не агент ли вы соперников «Глобуса»? Или вы — шпион этого подонка Роберта Грина, который насмехается надо мной в памфлетах, пользуясь благорасположением знати?!

— Нет, я хотеть помочь, — юноша в очках приложил свободную руку к груди, широко улыбнулся и покивал. — Я есть. Я мочь.

— Вряд ли найдется на свете некто, способный помочь мне, — горько усмехнулся Шекспир. — Впрочем… Если вы настаиваете, я могу рассказать вам о своей теперешней работе, тем более что в ней нет секрета, и идею не украсть, ведь она не моя. К тому же я зашел в тупик и вряд ли смогу продолжать. Не знаю, зачем вам это нужно, но извольте. Может, в процессе разговора придет спасительная мысль… Хотя вряд ли… Присядьте, кстати.

Хозяин указал странному гостю на низенькую кушетку, а сам уселся напротив, на обитый потертым синим бархатом стул.

— Итак, за основу пьесы для театра, пайщиком которого я являюсь, я взял историю, рассказанную датчанином Саксом Грамматиком и пересказанную этой бездарью Томасом Кидом в пьесе о датском принце, симулировавшем сумасшествие…

— «Гамлет», — кивнул устроившийся на кушетке незнакомец в очках.

— Ах, так?! — вскричал Шекспир, вскакивая со стула. — Выходит, вы видели ту скверную поделку, где призрак короля кричит и стенает, взывая о мести так жалобно, словно торговка устрицами, которая чувствует, что ее товар приходит в негодность?!

Незнакомец невразумительно пожал плечами, скорее всего, он не сумел перевести для себя этот стремительный поток слов. Но Шекспир и не ждал от него ответа. Он продолжил, расхаживая по комнате:

— Пьеса бездарна! Но мне показалось, что в основе ее лежит история, которую я — но заметьте, только я — могу превратить в шедевр! Это тем интереснее, что таким образом мы утерли бы нос нашим конкурентам! Мы показали бы, что и голуби, и жабы делаются из одного материала, важно лишь, кто создатель — Бог или дьявол… Хотя пример и не удачен: жаба тоже Божья тварь… Я взялся за дело, и шло оно с отменным успехом. Но вот — застопорилось. Стоп! — ударил он ладонью по стене. — Застопорилось до такой степени, что я уже отчаялся закончить эту пьесу! Как?! Как распутать этот противоречивый клубок?!

— Я мочь помочь… — вновь подал голос юноша, глянув зачем-то на металлический браслет на своем запястье.

Шекспир остановился и, багровея, резко повернулся к нему:

— Как вы можете мне помочь, осел вы этакий! — вскричал он. Может быть, вы дадите мне денег, чтобы я расплатился со своими кредиторами?! Тогда мне и пьеса эта ни к чему!

— Где вы стоп? Какое место в пьеса? — спросил очкарик, не обращая ни малейшего внимания на его гнев.

— Что ж! Извольте! Я остановился на том, что Гамлет сидит на краю могилы и держит в руках череп. Ну?! Что вам это дало? Давайте, помогайте! — воскликнул поэт с горькой иронией.

Очкарик полез в свой мешок, выудил оттуда какой-то томик, полистал его, нашел место и сказал:

— Бедный Йорик.

Шекспир насторожился:

— Откуда вам известно это имя?!

Очкарик, водя пальцем по книжной странице, продолжал:

— Гамлет и Горацио говорят о том, что все умирать, все превращаться в пыль и грязь.

— Постойте, постойте! — Шекспир метнулся к столу. — В пыль и грязь?.. Из которой потом строит хижину бедняк… «Державный цезарь, обращенный в тлен, пошел, быть может, на обмазку стен…» Гениально!

Очкарик, переждав этот пассаж, продолжал:

— Мертвую Офелию класть в землю. Священник говорит, что молитву читать нельзя, можно только цветы класть. Ее брат Лаэрт сказать: «Опускайте. Пусть на могиле растут цветы… Синие…»

Шекспир, скрипя пером, забормотал:

— «И пусть на этой непорочной плоти взрастут фиалки!» Гениально!

— Лаэрт говорить проклятья…

Шекспир забормотал:

— «Да поразят проклятую главу того, кто у тебя злодейски отнял высокий разум…»

— Лаэрт прыгать в могилу. Туда же и Гамлет…

— Они дерутся! — вскричал Шекспир. — Их разнимают. Король говорит Лаэрту, что не стоит связываться с безумным…

— Да-да, — подтвердил очкарик. — Потом Гамлет говорит другу Горацио про письмо, которое он красть, а другое класть, чтобы — (по слогам) — Гиль-ден-стерн и Ро-зен-кранц убивать. Потом приходит придворный Озрик и сказать о том, что Лаэрт хотеть драться с Гамлетом. Спорт. Э-э… Состязание.

— Но рапира будет отравлена! — догадался Шекспир.

— Да.

— Гамлет предчувствует беду?!

— Да, — кивнул очкарик и, перелистнув несколько страниц, продолжил, всматриваясь в напечатанное: — И вино отравленное тоже. На столе. Король хотеть дать вино Гамлету, но его выпивает королева Гертруда…

— А Гамлет и Лаэрт в процессе битвы меняются рапирами! И когда они уже оба поранили друг друга, Лаэрт признается Гамлету: «Предательский снаряд в твоей руке, наточен и отравлен…» Они умрут оба!.. — Шекспир невидящим взором уставился на своего гостя и прошептал: — Но сперва Гамлет заколет короля!

— Лаэрт и Гамлет просить друг друга прощения… — уткнувшись в книгу, бубнил очкарик.

— Да! У Бербеджа и Хеминджа это получится так, что зал будет рыдать, пока потоком слез скамьи не снесет в Темзу! Все умирают! Тут прибывает посол Фортинбрас, и он-то и становится датским королем!

— Шекспир порывисто повернулся к столу и принялся торопливо писать, но тут же был вынужден остановиться: — Проклятье! Сломалось перо! Вот запасное!

— Отстой, — тихо сказал очкарик сам себе на неизвестном Шекспиру языке. — Кровавый триллер. Классика называется.

Черкнув еще несколько строк, Шекспир вскочил из-за стола и обернулся к своему загадочному гостю:

— Милостивый государь, вы спасли пьесу, вы спасли театр «Глобус» и вы спасли меня! Кто вы? Что это за книга?! Что вы хотите от меня взамен?

Очкарик поспешно захлопнул томик и сунул его в свой мешочек.

— Я хотеть вот что. Что вы никогда не писать про мавра Отелло и его жену Дездемону.

— Я знаю эту глупейшую новеллу итальянца Джиральди Чинтио, — покивал Шекспир. — Никогда не собирался делать из нее пьесу. Это все, что вы хотите от меня?

— И еще одно. Вы никогда не писать про Короля Лира.

— Идет, — вздохнул драматург. — Хотя, честно говоря, эта кельтская сага всегда притягивала меня…

— Нет, не-ет, не писать, — просительно протянул очкарик, отрицательно качая головой и морщась.

— Не нравится мне это, — начал было Шекспир, но тут же шлепнул себя ладонью по коленке. — Ну, хорошо. Ведь вы как-никак спасли меня! Тем более, есть один сюжет… Я прочел его в «Истории Шотландии», входящей в «Хроники» Голиншеда… Пожалуй, окончательно оформив «Гамлета», я возьмусь именно за него… Сюжет о некоей кровожадной леди Макбет…

Очкарик болезненно сморщился.

— Вы против этой пьесы тоже?! — вскричал Шекспир с легким раздражением в голосе. — Хотел бы я знать, зачем вам это нужно!

— О’кей, — успокаивающе махнул рукой очкарик. — Писать. «Леди Макбет». Пускай. Хорошо. — Он достал из своего пакета тетрадку, небольшую палочку, видно, заменяющую ему перо, и продолжил: — Но про мавра Отелло — не писать! Это так?

— Я дал слово! — гордо поднял голову поэт.

— Прекрасно, — кивнул очкарик, что-то черкнув в тетрадке. — И про Короля Лира?

— Да-да, — отозвался Шекспир. — Хотя мне это и не нравится. Но обещаю. Клянусь.

Очкарик что-то вновь черкнул, сунул тетрадь и стило в мешочек, затем поднялся:

— До свидания.

— Ну, нет! — вскричал Шекспир. — Вы должны объясниться, сударь!

— Э-э… — протянул его загадочный гость, вновь посмотрел на свой браслет, сокрушенно помотал головой, а затем спросил: — Дорогой писатель, где я мог бы?.. Как это по-английски… Вода… Пс-с, пс-с, — он сделал неприличный жест рукой.

— A-а… Пойдемте, я провожу вас, — кивнул Шекспир. — Это за пределами жилища. Но потом мы вернемся сюда, и вы все мне расскажете!

Он проводил гостя в туалет, находившийся во дворе дома парикмахера, у которого драматург снимал комнату. По пути он успел спросить:

— Из каких земель вы прибыли в Британию?

— Россия, — отозвался гость.

— Россия?! — вскричал Шекспир. — Усыпанная снегом степь и белые медведи?! Этот край будоражит мое воображение! Вы должны мне рассказать о нем!

— Вы — великий, — закрывая за собой дверь, сказал гость Шекспиру. Тот, нервно теребя бороденку, остался ждать.

Прошло минут пять… Минут десять… Шекспир приложил ухо к двери. Тишина. Он прижал ухо плотнее… Ничего. Драматург легонько потянул дверь на себя… Она была не заперта и свободно отворилась! Туалет был пуст.

Шекспир перекрестился.

Как Боб и наказывал, экомобиль я отпустил за два квартала до места и оставшийся путь проделал пешком.

— Ну? — спросил я, переступая порог знакомого сарая. — И к чему эта гнилая конспирация?

— Ты зайди, зайди, — потянул меня за рукав Боб, — присядь.

Он выставил вперед руку с дистанционным пультом от старого японского телевизора, дверь за моей спиной поползла на место и с щелчком захлопнулась.

Боб (Борис Олегович Борисов) — наш студийный Кулибин, мастер на все свои золотые руки, может из чего угодно сделать нечто совсем другое. Причем, как правило, из чего-то ненужного и бесполезного нечто нужное и полезное.

— Не подделают? — кивнул я на пульт.

— Ключ-то? Нет, бесполезно, — покачал он головой, — нужно частотный код знать, а я его один знаю.

Необходимость такого человека в штате студии много раз подтверждалась практикой. Но какого черта он среди ночи поднял меня с постели и заставил переться в свой сарай-мастерскую?! Лично я понятия не имею.

Присели. Я огляделся. Да-а, как будто и не было последних лет пяти… Да какой там пяти! Этот гигантский сарай служил мастерской еще бобовскому отцу, а возможно, и деду. Это я в последний раз был тут лет пять назад, а не меняется в нем ничего значительно дольше.

— Короче, — сказал Боб, — я встрял.

— В смысле? — я нервно постучал пальцами по обшарпанному верстаку, возле которого мы уселись.

— В смысле, допрыгался.

— Слушай, хватит тянуть резину! Выкладывай наконец, что стряслось?!

— Значит, так, — начал Боб. — Ты никогда не задумывался над тем, что мир вокруг нас можно сравнить с компьютерным монитором, а бога — с процессором?

Да-а…

— Если ты вытащил меня из постели для того, чтобы познакомить с этим поэтическим образом…

— Подожди, подожди! Это не поэтический образ. Это довольно близкая аналогия. Все причинно-следственные связи — в процессоре, а на мониторе только отображение. Вот я и подумал: хоть этот компьютер и работает в автономном режиме саморазвития, можно ведь, наверное, как-то на него влиять извне?

— На бога?

— Ну да.

— Молиться можно, — сказал я, чувствуя, что меня все-таки втягивают в идиотскую дискуссию.

— Факт. Хорошо мыслишь. Голосовое воздействие. Только нет никакой гарантии, что все будет, как надо. А мне нужно, чтобы было жесткое влияние. Так что я немного покумекал и сделал приставку.

— К чему?

— К процессору. Только ничего толком не вышло. Возможности очень ограничены. Единственное, что получилось, это когда я на мониторе…

— В смысле, в реальном мире?

— Не понял?

— Так ведь у тебя реальный мир — монитор бога.

— Брось! — махнул рукой Боб. — Забудь. Это я фигурально выразился. А сейчас я про настоящий монитор говорю, про монитор моего компьютера.

— Ну?

— Так вот, можно на мониторе моего компьютера выбрать любую точку пространства и времени, щелкнуть, и ты — там.

Я поднялся:

— Знаешь что, Боб, если тебе захотелось среди ночи кому-то попудрить мозги, выбери, пожалуйста, кого-нибудь другого… — Я шагнул к двери.

— Ну, подожди! Ну, пожалуйста! — вскричал он. Я обернулся и увидел, что он готов расплакаться. Это было так на него не похоже, что я опустился обратно на табуретку.

— Давай. Только ближе к делу…

— Да куда уж ближе? — потряс головой Боб, словно отгоняя от себя наваждение, затем полез в тумбочку верстака и достал оттуда початую бутылку водки. — Крандец нашей реальности.

— Да что ты натворил-то, ответь наконец!

— Да не я это натворил, — вздохнул Боб. — Какукавка.

Софья Андреевна заглянула в кабинет:

— Левушка, к тебе посетитель.

— Свет мой, — не оборачиваясь, отозвался Лев Николаевич, — ты ведь знаешь, когда я работаю, я никого не принимаю… — Демонстративно скомкав почти полностью исписанный лист, он кинул его в корзину возле стола.

— Если б не было на то необходимости, я бы тебя не беспокоила, — твердо сказала Софья Андреевна и упрямо вошла в кабинет.

— В чем же эта необходимость? — нахмурился Лев Николаевич, снял мозолистые босые ноги с низенькой скамейки и, поднявшись из-за стола, повернулся к ней. — Кто ж это такой к нам прибыл — Папа римский или сам Господь Бог?! — Граф сунул большие пальцы узловатых мужицких рук за пояс и качнулся с носков на пятки.

Внезапно, протиснувшись между косяком и хозяйкой, в комнату проскользнул щуплый юноша в очечках. Типичный тургеневский нигилист.

— Вы уж меня простите, Лев Николаевич, но дело у, меня очень важное, — сообщил он с порога. — И чем быстрее мы все обсудим, тем лучше будет…

— Кто таков?! — рявкнул Толстой.

— Да я, собственно, никто, а вот вы…

— А коль никто, так и пошел вон! — Ощетинившись вставшей дыбом бородой, Толстой шагнул к визитеру.

— Анну Каренину пишете? — быстро спросил очкарик, надеясь этим вопросом обескуражить глыбу. Но не тут-то было.

— А тебе, прохвост, какое дело?! — все так же угрожающе спросил матерый человечище и топнул о паркет ороговевшей пяткой. Но вдруг глаза его вспыхнули нехорошим огнем: — И откуда знаешь про нее?! Никто ведь еще не знает!

— Зря пишете, — продолжал незваный гость, чуть отступив. — Ну, кинется она под поезд, и всякий читатель спросит: зачем читать про нее? Что за фигу нам граф подсунул? Только авторитет себе испортите!

У Софьи Андреевны брови поползли на лоб. Толстой, отшатнувшись обратно к столу, сгреб с него пресс-папье и с размаху запустил им в посетителя. Однако тот ловко увернулся, и увесистая штуковина влетела в застекленную дверцу старого книжного шкафа. Взвизгнув под аккомпанемент звона бьющегося стекла, Софья Андреевна метнулась прочь из кабинета.

— Спокойно, — гость уронил свою странную котомку и вытянул руки ладонями вперед на манер психиатров из штатовских триллеров. — Лев Николаевич, вы находитесь среди любящих вас людей… Вы — зеркало русской революции… Все под контролем… А я, пожалуй, пойду…

Он проворно метнулся к двери вслед за хозяйкой, но граф с неожиданной прытью преодолел пару разделявших их шагов и ухватил очкарика за воротник.

— Врешь! — гаркнул он. — Теперь уж никуда!

Он отшвырнул юношу в сторону, запер дверь и сунул ключ в широкий карман своей холщовой кофты.

— А теперь говори. Кем подослан? — брови графа нависли так, что глаз не стало видно совсем.

— Никем, — замотал головой перепуганный юноша. — Честное слово!..

— Нечто бесовское видится мне в этом лице, — ткнув указательным пальцем в гостя, сказал граф тихо, словно бы самому себе, — такие вот и в царя стреляют… — А затем повысил голос: — Что в мешке?!

— Кни-и-ги… — протянул очкарик и всхлипнул.

— Книги, говоришь? — Толстой потрогал котомку босой ногой. — И то правда. Книги. Ладно. Книжный человек — не столь опасный. Вся сила у него в чтение уходит… Да не хнычь ты, — осадил он гостя покровительственно. — Зла не сделаю. Давай-ка садись, в ногах правды нет. — Лев Николаевич указал незваному пришельцу на табурет. — Садись.

Тот, опасливо поглядывая на графа, наклонился, протянул руку и поднял пакет. Затем, прижав его руками к животу, уселся на предложенное хозяином место.

— Итак… — сказал Толстой и, повернув кресло, уселся с очкариком лицом к лицу. Брови графа приподнялись, и голубые глазки сверлами вонзились в незваного гостя. — Отставим распрю. С чем пожаловал?

Юноша глянул на часы, и на лице его мелькнула надежда. Что не укрылось и от графского взгляда.

— Я, знаете ли, хотел вам сказать, Лев Николаевич, что очень ценю ваше творчество. «Войну и мир» читал и перечитывал, а встреча Болконского с дубом — вообще моя любимая сцена… Ваши религиозно-эстетические воззрения…

— Ты мне зубы не заговаривай! — осадил его Толстой. — Кто такой, откуда взялся?! Ну-ка, дай свои книги, посмотрим, что за глупости ты читаешь…

Граф потянулся, вырвал пакет из рук посетителя и выудил из него том. Гость понял, что ему не отвертеться. Он вздохнул и признался:

— Я — пришелец из будущего. Из двадцать первого века.

Толстой тем временем перелистнул обложку и уставился на дату издания:

— Это что, фокус какой-то типографский?

— Это не фокус, — обреченно помотал головой юноша и повторил.

— Я из будущего. — Он снова глянул на часы. Ровно через двадцать… Нет, через двадцать две минуты я исчезну. Так что не теряйте времени, граф, спрашивайте. А когда исчезну, убедитесь, что я не врал.

— Ладно, — кивнул Толстой. — Мужики говорят, «все минется, одна правда останется»… Если ты из двадцать первого века сюда прибыл, то почему ко мне? Что обо мне знаешь?

— Вы — великий русский писатель, я вас в университете изучаю. Вот в этой как раз книге, — указал пришелец на том в руках графа, — все про вас написано. Дайте-ка.

Он бесцеремонно выхватил том из рук графа, торопливо полистал и прочел:

— «Лев Николаевич Толстой, граф, русский писатель, родился в деревне Ясная Поляна девятого сентября тысяча восемьсот двадцать восьмого года (по старому стилю), умер на станции Астапово Рязано-Уральской железной дороги десятого ноября тысяча девятьсот десятого года…»

— Отчего умер? — глухо прервал его граф.

— Сейча-ас… — диковинный посетитель снова полистал книгу. — Ага. Вот. «Последние годы жизни Толстой провел в Ясной Поляне в непрестанных душевных страданиях, в атмосфере интриг и раздоров между толстовцами с одной стороны и Софьей Андреевной Толстой — с другой. Пытаясь привести свой образ жизни в согласие с убеждениями и тяготясь бытом помещичьей усадьбы, тайно ушел из Ясной Поляны, по дороге простудился и скончался…»

— Значит, все-таки ушел… — тяжело покачал головой Толстой и как будто бы сразу осунулся. — Поздненько, поздненько решился… Ну и что же знают обо мне в двадцать первом столетии? Что это за книжонка-то у тебя?

— «История русской литературы. Конец XIX — начало XX века». Вас в нашем времени почитают за величайшего русского писателя. Да что там русского? Мирового! — юноша, приходя в себя, хитро глянул на графа. — Но лучше бы вы после «Войны и мира» уже не писали ничего…

— Почему это?

— А вот… — он поискал глазами, нашел и прочел: «Книга «Война и мир» стала уникальным явлением в русской и мировой литературе, сочетающим глубину и сокровенность…»

— Это я и без тебя знаю, — перебил Толстой. — Что там дальше-то? Что про «Каренину»?

— Сейчас, сейчас… «Духом скорбного раздумья, безрадостного взгляда на современность веет от романа «Анна Каренина»… Здесь сузились эпические горизонты, меньше той простоты и ясности душевных движений, что были свойственны героям «Войны и мира»… Та-ак, и вот еще: «Анна Каренина» — остропроблемное произведение, насыщенное приметами времени, вплоть до газетной «злобы дня», подобно написанным в ту же пору романам Тургенева и Достоевского…»

— Сузились, значит… Докатился, — мрачно сказал Толстой, — с Достоевским сравнили. Был бы его Мышкин здоров, чистота его трогала бы нас. Но чтобы написать его здоровым, у Достоевского не хватило храбрости. Да и не любит он здоровых людей. Думает, если сам болен, то и весь мир болен… Да-а, видно, зря я за «Каренину» взялся. А ведь и сам чувствовал: мелко. Для меня-то…

— Вот-вот, — подтвердил очкарик.

— Ладно… Что там еще пишут? Что за книги были у меня еще?

— Та-ак… «В восьмидесятые годы Толстой заметно охладевает к художественной работе и даже осуждает как «барскую забаву» свои прежние романы и повести. Он увлекся простым физическим трудом, пашет, шьет себе сапоги…»

— Молодец, — оживился граф, — всегда мечтал в глубине души…

— Да вот только непоследовательны вы, — перебил его юноша. — В девяносто девятом у вас опять вышел роман. «Воскресение»…

— Хороший?

— Да ничего, конечно. Вы же, Лев Николаевич, все-таки мастер… Я, правда, не читал, кино только видел… Конец там какой-то дурацкий…

— А герои кто?

— Проститутка, Маслова, по-моему, и какой-то барин…

— Омерзительно. Гадко. И как книжонку сию грязную публика встретила? Восторженно небось? Как все низкое.

— Давайте посмотрим… Та-ак… Вот. «Резкая критика церковных обрядов в «Воскресении» была одной из причин отлучения Толстого святейшим Синодом от православной церкви…»

— Отлучение? Неужели так?..

— Написано. Значит, точно…

— Если уж честно говорить, нам с Богом всегда было тесно, как двум медведям в одной берлоге… Но отлучение… Это, братцы, чересчур…

— Я вам про что и говорю, — проникновенно сказал пришелец, — не надо вам все это писать. Один у России великий писатель, и тот скурвился — про проституток пишет, от церкви отлучен… Кому это надо? Какой вы пример народу подаете? Написали «Войну и мир» — да и хватит. Хорошая книжка! Я читал. Честное слово, в восьмом классе… Там все, что надо, есть — и национальный характер, и национальная идея, и национальный оптимизм… Да все!.. Не опошляйтесь. Пашите землю, шейте сапоги. Может, тогда и не будет у вас этих неприятностей в девятьсот десятом, и не побежите вы из дома, не замерзнете на станции…

— Может, мне и Соньку бросить, пока не поздно? — заговорщически наклонился граф к собеседнику.

— Ну, это вы уже сами решайте, Лев Николаевич. Тут я вам не советчик…

— Может, мне с духоборами в Америку махнуть? — наклонился граф к собеседнику.

— Лев Николаевич, увольте. Не мне это решать.

— Да я не тебя, шельму, спрашиваю, — выпрямился граф, — я так, сам с собой… А ты-то уже, я так понимаю, скоро к себе в будущее вернешься? Давеча пришли ко мне двое мужиков, один говорит: «Вот пришли незваны», а другой вторит: «Бог даст — уйдем не драны»… — Толстой по-детски захихикал, но тут же осадил себя и продолжил: — Уж не серчай на меня, что не гостеприимно принял…

— Да ладно, чего там, — засмущался пришелец. — Все нормально. Вы мне главное скажите. Не будете «Анну Каренину» писать?

— Да ни за что! Все, хватит. Отписался.

— А «Воскресение»?

— Еще чего не хватало! Церковь я, чего греха таить, недолюбливаю, но отлучение… Жить буду в свое удовольствие… Про меня еще скажут: нашел в себе силы уйти в зените славы… И не унизился до ее эксплуатации… — от удовольствия граф прищурился.

— Обязательно скажут, — подтвердил пришелец.

Толстой вздрогнул. Похоже, он и забыл о его присутствии.

— Сколько тебе тут осталось? — спросил.

Гость глянул на часы:

— Одна минута.

— Ну и как там, в будущем?

— Нормально. Жить можно.

— А Россия как?

— Да… Так себе…

— Худо, — покачал головой Толстой. — А в Бога-то веруют?

— По-всякому… Вот, дядька у меня, например…

Раздался легкий хлопок, и пришелец исчез. Внезапный ветер смахнул со стола бумажные листы и закружил их по комнате.

— Вот, значит, как… — Граф, кряхтя, поднялся, отпер дверь и крикнул:

— Софья!

— Слушаю, Левушка, — появилась та на пороге и настороженно заглянула в комнату. — А где ж твой гость странный?

— А-а… — неопределенно махнул рукой граф. — Вот что, свет мой. Будь так добра, собери весь этот мусор. — Он указал на разбросанные по полу исписанные страницы. — Собери и сожги. Только сама. Не хочу, чтобы прислуга знала… А после — готовься к выезду. Едем сегодня в город. В оперу.

Одно время племянник Боба, студент филологического факультета, денно и нощно торчал в студии «Russian Star’s Soul». Даже, помнится, по текстам наших песен писал курсовую. И вот как-то Петруччио (Петр Васькин — наш идейный генератор) заявил, что в отечественном роке сегодня нет такого мистического и мрачного, а главное — «концептуального» альбома, каким был «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band». И именно мы — «RSS» — можем дать его слушателю.

— Вы только представьте, — говорил он вдохновенно, — слушатель перестает быть слушателем, он становится соучастником, сотворцом…

— Какукавки! — восхищенно заметил племянник Боба.

Покосившись на него, Петруччио продолжил:

— Мы должны придумать новый мир, странный, неожиданный мир, и каждый выберет себе роль в этом мире, и все песни будут посвящены тем или иным взаимоотношениям этих персонажей, будут их иллюстрацией, выражением переживаний…

— Какукавки! — снова повторил племянник.

— Да какой такой, к собакам, Какукавки! — взорвался Петруччио.

С перепугу студент втянул голову в плечи:

— Я говорю, КАК У КАФКИ, — старательно разделяя слова, пояснил он. — Как у писателя Кафки…

Мы долго хохотали по этому поводу, и с тех пор прозвали бедолагу Какукавкой.

— …Так что же он натворил? — спросил я Боба, опрокинув рюмку и занюхав рукавом.

— Неделю назад он попросился сюда, в сарай, к сессии готовиться. Мол, тишина тут. Им там горы книг читать надо… Я и пустил, второй ключ для него смастерил. Я же не знал, что он во всем разберется… Вообще не думал, что полезет, он же гуманитарий…

— В чем разберется? Куда полезет?! — снова начал я злиться.

— В приставку мою, куда же еще? Сегодня подхожу к сараю, вижу, он изнутри закрыт. Значит, там, змееныш. Отпер ключом, зашел… Приставка включена, а Какукавки нет. — Голос Боба стал замогильным. — Тут я сразу все и понял.

Та-ак… Лично я, в отличие от Боба, так и не понял, в чем трагизм ситуации, но, что дело худо, осознал. Три года назад, например, он, чтобы похвастаться перед своими одногруппниками, скачал себе черновую версию готовящегося к выпуску третьего альбома «RSS». Представьте наше разочарование, когда наши недоделанные песни зазвучали по всем каналам радио, а мы при том ни гроша от этого не получили…

От неминуемой гибели его спасло лишь то, что именно этот «сырой» альбом и принес нам настоящую славу. Два предыдущих — лишь локальную известность. Кто знает, доведи мы альбом до ума, стал бы он столь популярным? И мы его простили. И уговорили Боба остаться с нами, а то ведь он чувствовал себя настолько виноватым, что собирался покинуть группу.

— Объясни, что ты по этому поводу думаешь, и хватит уже темнить, — попросил я Боба.

— Я что, темнил? — обиделся тот. — Чего тут непонятного?

— Мне ничего не понятно. Где Какукавка?

— В прошлом.

— То есть?

Боб встал, прошел в угол сарая и заглянул в монитор своей машины, по Сети соединенной с нашим студийным нейрокомпьютером.

— Раз, два, три… — стал он тыкать по экрану пальцем. — Тут последовательно шесть дат и мест установлено. Прыгает из эпохи в эпоху, из страны в страну. В каждой — по часу. Если, конечно, все нормально получилось.

— А зачем?

— Я откуда знаю? В том-то и дело. Я и боюсь, как бы он там дров не наломал. Сам-то я ее даже испробовать побоялся: мало ли что может случиться… Кстати, последняя дата — тысяча восемьсот семьдесят пятый, Россия, Тульская область, Щекинский район, Ясная Поляна… Что-то знакомое… Тебе это название что-то говорит?

— Толстой, — без напряга вспомнил я.

И тут наш разговор прервался. Хорошо, что Боб уже отошел от компьютера, потому что Какукавка материализовался прямо в том месте, где тот только что стоял.

— Попался, змееныш! — вскричал Боб, дернувшись к нему.

— Дядя! Дядя! Дядя! — завопил тот и юркнул мимо Боба в сторону выхода. — Я вам все сейчас объясню!

Но тут уже я, вскочив со стула, закрыл собой дверь. И Какукавка в растерянности замер между нами.

— Что ты мне объяснишь?! — громыхнул Боб, медленно и грозно шагая в его сторону. — Где ты был?! Что ты там делал?!

— Я… Я знакомился с писателями, — пробормотал Какукавка, пятясь от Боба и спиной приближаясь ко мне. — Чтобы лучше подготовиться к экзаменам…

— Ты видел Толстого? — продолжал наступать Боб.

— Конечно! Только что. Вот так, как вас. Классный старикан. Мы с ним отлично пообщались…

— Что у тебя в пакете?!

— Ничего особенного…

— Дай сюда, — потребовал я, поскольку Какукавка как раз приблизился ко мне на расстояние вытянутой руки.

Он затравленно обернулся и послушно отдал мне пакет.

— Возьми у него и ключ, — скомандовал Боб.

— Вот он, — вручил мне Какукавка перемотанный изолентой пульт от видеомагнитофона.

— Сядь! — приказал ему Боб.

Я вытряхнул содержимое пакета на верстак. Несколько книг и тетрадка. Учебник истории литературы, том Шекспира, том Чехова, том какого-то Данте…

— Это еще кто? — спросил я Какукавку.

— Был такой. Итальянец, — неохотно отозвался тот.

— Что-то не слышал, — я полистал книгу со странным названием «Божественная комедия». — Ничего себе, комедия… — На старинных гравюрах, иллюстрирующих книгу, изображались самые разнообразные пытки и казни. — Глобальная книжица. Странно, что я о ней не слышал…

Листавший Какукавкину тетрадку Боб поднял голову и, глядя на меня сумасшедшими глазами, спросил:

— А ты когда-нибудь слышал про пьесу Чехова «Чайка»?

— Нет, — помотал я головой. — Не было у него такой пьесы, я Чехова всего читал. Да и пошловато как-то — «Чайка», как наколка у матроса на груди…

— «Дядя Ваня»?

— Не-а.

— А роман Толстого «Анна Каренина» тебе знаком? — спросил Боб, и голос его становился все страшнее.

Я только снова помотал головой. Боб перелистнул еще страничку:

— Томас Манн… «Иосиф и его братья», «Будденброки», «Доктор Фаустус»… Вычеркнуто все…

— Не знаю такого писателя, — откликнулся я.

— Та-ак, — протянул Боб, а затем рявкнул на Какукавку так, что у меня зазвенело в ушах: — Говори! — и сунул ему под нос здоровенный волосатый кулак.

— Дядя, ну пожалуйста! — подпрыгнул тот. — Я только чуть-чуть не успевал. Только шесть авторов недопрочел… Я после сессии, через неделю, все верну на место!..

«Все вернул на место» Какукавка не после сессии, а сразу. Как он это сделал, каков механизм, я не знаю. Потому что Боб отправил меня домой, точнее, выставил вон, а сам остался с Какукавкой тет-а-тет. Разбираться. По-семейному.

Еще по дороге домой, греясь в такси, я вдруг вспомнил фразу: «Оставь надежду всяк сюда входящий». И вспомнил, где это было написано… Сейчас это можно было бы написать на дверях бобовского сарая… Отчетливо вспомнил я и «Чайку», и «Дядю Ваню». Вспомнил, что Анна Каренина бросилась под поезд. Вспомнил и Томаса Манна. Бр-р… Лучше бы его Какукавка не возвращал.

…И мы не говорили с Бобом об этом случае целую неделю. Но вот сегодня он снова позвонил мне. Рожа на стереоэкране — мрачнее тучи.

— Змееныш-то мой сессию завалил, — сообщил он, и не ясно было — то ли с сожалением, то ли, наоборот, с удовлетворением.

— Очень жаль, — откликнулся я, хотя на самом деле подумал злорадно: «И поделом ему».

— Ни хрена не жаль, — возразил Боб моим словам, соглашаясь в то же время с мыслями, словно их слышал. — Зашел ко мне, сказал, что завалил, помялся, помялся и ушел. И тетрадку свою как будто бы случайно оставил. Или правда — случайно… Знать бы это!

— И что? — спросил я, предчувствуя неладное.

— Я ее полистал, тетрадку эту. А в конце на последней странице список какой-то. В столбик. То ли я его не заметил в прошлый раз, то ли его тогда не было…

— Не томи, читай, — взмолился я, ощущая на спине легкий холодок.

— Ну, слушай, — Боб вздохнул. — Читаю. Гомер, «Месть циклопа». Шекспир, «Гамлет жив», «Гамлет возвращается»…

— Бред какой-то! — воскликнул я.

— Ты никогда не слышал об этих произведениях? — оторвался от тетрадки Боб и тяжело на меня посмотрел. — Я тоже. Кстати, все они зачеркнуты…

— Да это он просто мстит! Просто воду мутит, чтобы мы помучились!

— Возможно, — кивнул Боб. — Ладно. Слушай дальше. Шекспир, «Дездемона: ответный удар».

— Да он издевается над нами! Не могли они такое писать!

— Ты уверен?.. Дальше. Чехов, «Сливовый сад»…

— Что ты хочешь сказать? — снова перебил я. — Что надо его опять отправить в прошлое, чтобы он заставил их писать весь этот бред собачий?!

— Я это как раз у тебя хотел спросить.

— Но почему у меня?!

— Ну-у… Ты хоть и ритм-басист, а самый из нас начитанный.

— Это не повод. Уволь. Я не хочу брать на себя такую ответственность.

— Струсил… — покачал головой Боб с обидной жалостью в голосе.

— Ты машину времени разобрал свою? — спросил я с надеждой.

— Подшаманить можно, — заверил Боб.

— Слушай, а с какой стати эти названия у него отдельно записаны?! — внезапно сообразил я и ухватился за эту мысль, как за соломинку.

— Этот столбик сверху озаглавлен «Факультатив», — отобрал у меня соломинку Боб. — Дальше слушай. Чехов, «Четыре брата».

— Он говорил, «шесть авторов»! — пришла мне в голову очередная спасительная мысль.

— Шесть и выходит, — остудил меня Боб. — Вот последний. Лев Толстой, «Понедельник» и «Вторник». Все. — Боб захлопнул тетрадь.

— Что делать будем?

Боб испытующе смотрел на меня.

— Знаешь, что… — сказал я. — И черт с ними! Даже если были. □

Владимир Малов
ЗАО «ДОМ КУКУШКИНА»

Поток пассажиров, выплескивающийся из недр метро к выходу, был в этот утренний час плотно спрессованным и бесконечным, однако старший сержант, дежуривший в верхнем вестибюле станции «Дмитровская», не упускал своим цепким профессиональным взглядом ни единого лица. Этому способствовало занятое им исключительно удобное место — возле мраморной колонны, которую словно специально поставили напротив эскалатора именно для такой цели. Во-первых, колонна сужала место для прохода, так что пассажиры шли в непосредственной близости от милиционера. А во-вторых, в случае необходимости за ней можно было укрыться и вести наблюдение незаметно.

Время от времени старший сержант останавливал кое-кого для проверки документов, но отпускал с миром. Боковым зрением он умудрялся замечать еще и тех, кто с правой от него стороны ступал на эскалатор, движущийся вниз. При всем при этом он успевал вовсю заигрывать со стоящей рядом напарницей. Младший сержант Зина хихикала и то и дело легонько била своей ладошкой по крепкой длани старшего сержанта.

Часам к девяти, как обычно, поток стал заметно редеть. Старший сержант совсем уже было собрался позволить себе и напарнице передышку, удалившись в комнату милиции, до которой от колонны было рукой подать. Там можно попить чаю, поскольку в наличии были и кипятильник, и бутерброды, заботливо завернутые женой, да и Зина наверняка что-то захватила из дома. И как раз в этот момент эскалатор поднял наверх подозрительную личность.

Старший сержант не спускал с нее глаз. Когда человек поравнялся с колонной, милиционер профессиональным движением выбросил вперед руку, преграждая ему путь. Напарница дело свое тоже знала: младший сержант сейчас же обошла задержанного сзади, чтобы в случае чего отрезать ему путь к бегству.

Однако гражданин и не делал таких попыток, он законопослушно стоял на месте. Старший сержант, окинув единым коротким взглядом снизу вверх кроссовки, джинсы и куртку, из-под которой был виден серый свитер, сосредоточенно изучил лицо, особое внимание уделяя нижней части. Так прошло секунд пять.

— Борода, — произнес наконец милиционер с хорошо заметным удовольствием. — Усики.

— Ну так что же? — отозвался задержанный почти весело. — Или Дума, никак, приняла закон о запрете бород и усов?

— А вот умничать не надо, — сказал старший сержант внушительно и стал осматривать верхнюю часть лица. Еще секунд через пять он с тем же удовольствием заключил: — Волосы длинные, редкие… Морщинка поперек лба… Давайте-ка, гражданин, пройдем!

— Вы бы хоть документы проверили, — попросил задержанный, похоже, чуть-чуть забеспокоившись.

— Там и проверим, гражданин! — старший сержант, словно бы спохватившись, взял вдруг под козырек, а потом слегка подтолкнул задержанного в сторону двери, подле которой мягким синим цветом приветливо светилась табличка с надписью «милиция».

— Это недоразумение какое-то, — произнес бородатый, но пошел, чувствуя, как по нему скользят любопытные взгляды благонадежных граждан, пробегающих мимо. Спиной он ощущал, что младший сержант идет сзади…

Особого волнения задержанный пока не испытывал. Документы у него были в порядке, так что недоразумению предстояло вполне благополучно разрешиться. Вдобавок бородатый был исследователем по призванию и потому ожидал дальнейших событий не без интереса.

Уже подходя к двери с табличкой, он даже развеселился, вдруг припомнив, что в последний раз имел инцидент с милицией, причем опять-таки в метро, лет двенадцать назад, во времена бесшабашной и еще безусой и безбородой юности. Надо честно признать, тогда милиционер был в чем-то прав, поскольку дело происходило очень поздним вечером и после веселой студенческой вечеринки.

За дверью оказался короткий узкий коридор со стенами тускло-зеленого цвета, а в конце его еще одна дверь. Дальше была маленькая комната без окон, где старший сержант указал задержанному на стул казенного типа, а сам уселся за стол. Подперев подбородок обеими ладонями, милиционер снова стал изучать бороду, длинные редкие волосы и морщинку поперек лба. Младший сержант встала у порога.

Задержанный пожал плечами, положил на соседний стул свою потертую сумку и, не дожидаясь приглашения, извлек из кармана куртки видавший виды паспорт. Старший сержант раскрыл его без особого интереса и недоуменно поднял брови:

— Умников Александр Юрьевич… Почему Умников? Что за Умников такой?

— Умников — это моя фамилия, — ответил задержанный с достоинством.

Блюститель порядка небрежно отложил паспорт в сторону. В его руках вдруг оказался лист бумаги с черно-белой фотографией и коротким текстом под ней. Старший сержант сосредоточился и вновь стал придирчиво изучать лицо задержанного, теперь то и дело сверяясь с фотографией. При этом лицо самого милиционера постепенно становилось все светлее.

— А фамилия Дуров, например, вас не удивляет? — поинтересовался задержанный. — Очень в России распространенная. Могу еще сказать, что у нас в лаборатории одно время работал Ипполит Михайлович Шизиков…

Старший сержант оставил его слова без внимания.

— Так, — произнес он многозначительно и оглянулся на младшего сержанта.

— Да он это, он! — отозвалась девушка-милиционер. Голос у нее неожиданно оказался низким, чуть ли не мужским. — Тут и думать нечего!

Старший сержант кивнул и потянулся к телефонной трубке. Бородатый человек с длинными редкими волосами проводил взглядом движение его руки. В душе задержанного стала нарастать тревога, но он постарался ее подавить. Вероятно, подбодрил себя Александр Юрьевич Умников, бдительные милиционеры приняли его за кого-то другого, находящегося, не исключено, в федеральном розыске. Сейчас все уладится, старший сержант получит по телефону какие-то разъяснения, в конце концов блюстители порядка принесут свои извинения, и он пойдет по своим делам дальше.

Однако при зловещей формулировке «федеральный розыск», пришедшей на ум, задержанный ясно ощутил, как по спине пополз противный липкий холодок.

— Послушайте, — заговорил он. — У меня есть при себе и другие документы. Вот удостоверение, — он положил на стол зеленую книжечку. — Я сотрудник лаборатории по выбросам в атмосферу… Ученый-эколог иными словами. Кандидат наук, между прочим. И паспорт в полном порядке. Есть прописка… впрочем, теперь это у нас, вроде, называется регистрацией.

— Документы подделать нетрудно, гражданин, — назидательно молвил старший сержант и стал набирать номер. А купить еще проще. В наше-то время! На каждом углу все продается. Можно хоть академиком стать, только деньги плати. По нашим данным, никакой вы не Умников и вовсе не Александр Юрьевич. И не сотрудник по этим… как вы там сказали?

Задержанный покрутил головой.

— Бред какой-то! Давайте в мою лабораторию позвоним.

Старший сержант снова оставил его слова без внимания. Он продолжал набирать номер, и постепенно во всем его облике происходила перемена. Он как-то подбирался, лицо становилось все напряженнее. Похоже было, вот-вот старший сержант встанет из-за стола и вытянется во фрунт. Набрав последнюю цифру, он и в самом деле встал, чтобы отрапортовать в трубку:

— Станция «Дмитровская» Тимирязевско-Серпуховского радиуса, докладывает старший сержант Козлов. Похоже, товарищ подполковник, взяли мы его!

Немного послушав, что говорил в ответ на такой доклад неведомый подполковник, старший сержант произнес еще несколько отрывистых слов:

— В верхнем вестибюле, товарищ подполковник, при выходе с эскалатора. Нет, никакого сопротивления не оказывал. Ведет себя тихо.

Он еще немного послушал трубку и наконец завершил весь этот короткий разговор такими словами:

— Есть, товарищ подполковник! Не беспокойтесь, товарищ подполковник! Ждем, товарищ подполковник!

Покосившись на задержанного, старший сержант сначала аккуратно положил трубку и только потом сел.

— Какое сопротивление? — совсем уж растерянно, но все же стараясь, чтобы голос звучал твердо, вымолвил кандидат наук. — Что тут вообще происходит?

Старший сержант весело оглянулся на младшего сержанта. Та в ответ лучезарно улыбнулась и с готовностью объяснила:

— Поймали мы тебя, вот что тут происходит, — сказала она чуть ли не с любовью. — Далеко ты, стало быть, не ушел.

— Послушайте, да вы в своем уме? — отчаянно вопросил задержанный, и у него вдруг и в самом деле возникло острое ощущение того, что находится он вовсе не в отделении милиции, а в палате для психически больных. — Куда я должен был уходить? Я шел к себе на работу! В лабораторию!

— Вот сейчас приедут за тобой и разберутся, куда ты шел, — пообещала низким голосом младший сержант. — По полной программе разберутся.

Старший сержант после доклада подполковнику стал заметно мягче.

— Вы, гражданин, поймите, — заговорил он, словно бы даже извиняясь. — Наше дело — служба, а тут на вас поступила ориентировочка. На все станции метро, вокзалы, аэропорты, посты ДПС, ну и так далее, как полагается. И все приметы совпадают, — он вновь скользнул взглядом по бороде и длинным редким волосам. — Не мы вас взяли бы, так кто-то другой. Даже удивительно, что вы сюда смогли беспрепятственно доехать. Так что советую пока сидеть спокойно. Если выяснится, что вы действительно Умников, так ступайте по своим делам. А если не Умников… ну, тогда сами должны знать. Курить будете? — он пододвинул задержанному пачку сигарет.

— Не курю, — отозвался тот глухо. — И вообще, так и знайте, я буду жаловаться! В конце концов, мы живем в правовом государстве или нет? Вам слова такие знакомы — презумпция невиновности?

Старший сержант неодобрительно покачал головой, усмехнулся и убрал сигареты в карман.

— Вот вы как, значит, заговорили, гражданин, — молвил он с горечью. — Ну-ну, тогда сидите и ждите.

— Кого мне ждать-то? — просто спросил задержанный.

— Скоро увидите, кого, — пообещал старший сержант. — Да небось и сами знаете…

Кандидат наук поднял глаза к потолку, как будто именно там надеялся увидеть спасительный выход. Теперь ему было совсем уж не по себе. Этот день вообще начался как-то неудачно. Когда собрался завтракать, вдруг выяснилось, что не работает микроволновка, надо чинить, а зарплата когда еще, да и какая это зарплата… Тем более, что большая ее часть уходит на всякие компьютерные прибамбасы — главное увлечение жизни.

Потом, когда уже подъезжал к «Дмитровской», вспомнил, что забыл дома дискету с рабочими материалами. Значит, в лаборатории делать нечего, разве что поиграть с Петей Кудрявцевым с третьего этажа в моднейшую игру «Противостояние Метагалактик», благо компьютеры обоих научных сотрудников к взаимному удовольствию давно уже связаны в локальную сеть.

Ну, а кульминацией всех неприятностей стали эти разнополые идиоты в милицейской форме, поджидающие его при выходе с эскалатора.

Внутренний голос настойчиво подсказывал экологу, что неприятности только начинаются. Случаются же в этом неустроенном государстве — то и дело приходится читать! — страшные милицейские ошибки, влекущие за собой непоправимые последствия и сломанные судьбы. Но ничего другого не оставалось, приходилось ждать. Вот только кого и чего ждать?

Для начальника отдела безопасности Михаила Владиславовича (так, по имени-отчеству, да еще сквозь зубы, шеф именовал его в плохие минуты, а в настроении звал попросту Михеем, но, понятно, не сейчас) последние несколько дней прошли в страшном, невыносимом напряжении.

Он почти не спал, то и дело звонил разным людям по всем телефонам или сам отвечал на звонки. Шеф выходил на связь не слишком часто, но интонации раз от разу были все холоднее.

Когда от мрачных предчувствий становилось совсем невмоготу, Михаил Владиславович, будь то день или ночь, вызывал шофера Юру, а также Тихона и Бориса, и вся компания усаживалась в джип и принималась носиться по Москве по произвольным маршрутам, а вернее, куда у Юры глядели глаза. Эти трое тоже явно нервничали, а быстрая езда вроде приносила хоть какое-то облегчение.

Вот и в это утро было то же самое: джип мчался по Беговой, приближаясь к Ваганьковскому мосту, до этого метались по Москве уже часа полтора, то и дело меняя направление. Но когда мобильник, который Михаил Владиславович часами не выпускал из ладони, в очередной раз зазвенел и завибрировал, начальник отдела безопасности каким-то сверхъестественным чутьем понял: сейчас услышит именно то, чего ждет и боится.

Похолодев, он нажал кнопку, выслушал, что сказал ему Степа, почувствовал, как кровь ударила в голову, и хриплым голосом отдал Юре распоряжение. В следующую секунду джип развернулся через двойную осевую линию и полетел в обратном направлении. Ехать, слава Богу, было недалеко…

Злосчастный эколог Александр Юрьевич Умников, заточенный в комнате милиции станции метро «Дмитровская», между тем продолжал ждать. И хотя ожидание продлилось совсем недолго, буквально минут пятнадцать, специалисту по выбросам в атмосферу и они показались вечностью.

Но вот наконец в коридоре послышались быстрые гулкие шаги, дверь стремительно распахнулась, и кандидат наук даже подался на стуле вперед. Он полагал, что на пороге появится группа людей в милицейской форме (возможно, вооруженных). Однако в комнату буквально ворвался маленький, очень подвижный человек средних лет в безукоризненном костюме, модно завязанном галстуке и очках в тонкой оправе. За спиной его маячили две внушительного вида личности с недобрыми чертами широких лиц, но в столь же прекрасно сшитых костюмах.

Не теряя ни секунды и не обращая ни малейшего внимания на старшего и младшего сержантов, человек подбежал к экологу вплотную и впился взглядом в его лицо. Потом забежал слева и осмотрел эколога в профиль. Произведя такой же осмотр с правой стороны, человек от удовольствия даже прищелкнул пальцами, и лицо его озарилось почти детской радостью. Он промычал что-то нечленораздельное, довольно чувствительно ткнул кандидата наук левым кулаком в бок (в правом незнакомец сжимал мобильник), а потом даже дернул его за бородку, как бы проверяя, не фальшивая ли.

Но убедившись, что нет, шустрый человек взял себя в руки. Он уселся на стул рядом с экологом и бросил короткий взгляд на своих спутников. Те сейчас же вышли из комнаты, но, удивительное дело, вместе с ними удалились и оба милиционера.

Незнакомец и кандидат наук остались одни. Эколог набрал в грудь воздуха, чтобы высказать все, что он думает, но рта раскрыть не успел, потому что шустрый человек, разжав правый кулак, уже вовсю сыпал в мобильник короткими отрывистыми фразами:

— Это я, Михе… Михаил Владиславович. Нашли, все в порядке. Да, это он, сомнений нет. Станция метро «Дмитровская». Нет, это не Юго-Запад, здесь где-то рядом Савеловский вокзал. Степа все уладил. Выезжаем сейчас же. Да нет, он ведет себя смирно. А что еще ему остается делать? Прослежу-прослежу, конечно!

В следующее мгновение мобильник исчез, теперь не в кулаке, а во внутреннем кармане пиджака, но шустрый незнакомец без паузы продолжал говорить теми же рублеными фразами, на этот раз уже обращаясь к экологу:

— Хочется, конечно, ругаться! Ты сам понимаешь! Да что там ругаться! Готов был построгать тебя на куски. Хлопот ты нам всем доставил… выше крыши! А если бы с тобой что случилось? Ты даже не представляешь, что тогда. Да мир бы перевернулся! И далеко ли до беды, если все тебе здесь чужие? Но не могу, не могу ругаться, потому что восхищен! Вернее, вот только сейчас, как отпустило, почувствовал, что восхищен!

Последовала короткая пауза, затем удивительный монолог возобновился:

— Как все устроил, высший класс! Это же надо придумать, спрятался в мусорном баке! Ну, наблюдательность! А время как точно рассчитал! Вот что значат выдающиеся способности! А главное, не побоялся, бросился в неизвестность, как головой в омут!

Незнакомец одобрительно покачал головой и продолжал свою тираду. Смысл ее все больше и больше ускользал от ошарашенного кандидата наук:

— Да что я о способностях! Какие у тебя способности? Способности — это у кого попало! Вот у меня способности. А ты у нас гений!.. Ну ладно, погулял и хватит! Пора тебе на рабочее место! Кстати, и чего тебе у нас не нравится?! Катаешься, как сыр в масле! Давай поднимайся, брат, слава Богу, все позади!

Шустрый человек стремительно вскочил со стула и потянул за рукав вконец потерявшего способность соображать эколога. Но тут же, словно чем-то внезапно пораженный, отпустил и теперь стал внимательно разглядывать уже не лицо Александра Юрьевича, а его куртку, свитер и синие линялые джинсы. Осмотрев все, он весело хмыкнул, опять с ощутимой силой ткнул кандидата наук кулаком и в следующую секунду затараторил дальше:

— Постой-постой! А во что ты одет? Вот голова, только сейчас заметил! Чувствую, чего-то в тебе не хватает, а теперь понял. Да где ты все эти куртки-свитера раздобыл? Неужели с кого-нибудь, — тут незнакомец даже подмигнул, — сдернул? Ну, — он широко развел руки, — снимаю шляпу! Гений во всех, так сказать, сферах человеческой деятельности… Впрочем, вроде, я повторяюсь. Ну, давай вставай, поехали! Пора, брат, пора!

— Куда поехали? — выдавил из себя эколог.

Все это время он смотрел на незнакомца ошалелыми глазами. Кандидату наук все больше казалось, что он стал жертвой какого-то удивительного нелепого наваждения и что оно вот-вот пройдет. Однако пока не проходило, а только становилось еще нелепее.

— И вообще, кто вы такой? — спросил кандидат наук тупо. — И за кого меня принимаете? Тут какая-то ошибка, я бы даже сказал, чудовищное недоразумение…

После таких его слов лицо человека озарилось сначала безграничным удивлением, а затем неописуемым восторгом. Он даже с силой хлопнул себя ладонями по бокам.

— Вот это да! Вот этого я никак не ожидал! Вроде бы замечал, что ты пытаешься с Викой ворковать и слова подбираешь, но чтоб так чисто!

В одно мгновение он метнулся к двери, распахнул ее и поманил двух своих широколицых спутников. Те вошли, встали у порога.

— Вы только послушайте, как он теперь говорит! — воскликнул человек. — Телефон ему больше не нужен! За три дня добился в чужом языке полного совершенства! Бесподобно! Неслыханно! А вы бы так смогли?!

— А нам это надо? — ответил один из внушительных людей вопросом на вопрос. — Мы тоже, вроде, говорить можем.

— А телефон у него при себе? — поинтересовался второй. — Не дай Бог, потерял или продал, хозяину это не понравится, а отвечать кому?

Эколог помотал головой. Больше всего ему теперь хотелось проснуться и убедиться, что все происходящее лишь сон. Незнакомец же, оглядев людей у порога с головы до ног, поморщился.

— Конечно, вам это не надо! — бросил он презрительно. — Вам надо только виски хлестать да на джипах гонять. А человек, всего-то три дня прошло, заговорил не хуже вашего. Ну-ка, еще что-нибудь скажи, — он повернулся к Александру Юрьевичу. — Ну хотя бы… Телефон в самом деле при тебе или нет?

— Да вы что, спятили? — выкрикнул эколог отчаянно. — Какой еще телефон? Ну прямо дурдом, сумасшедший на сумасшедшем! Какие-такие три дня?

Незнакомец назидательно поднял вверх указательный палец.

— Вот так! Слыхали?! Чистая русская речь. Гений! Эх! — он махнул рукой и завершил: — Встали, поехали!

Один из внушительных субъектов тут же оказался справа от злосчастного кандидата наук, а второй — слева. Две руки в одно мгновение подняли эколога на ноги. Секунду спустя, крепко поддерживаемый за локти, он уже был в коридоре. Краем глаза он успел заметить, что шустрый человек неуловимым движением подхватил его видавшую виды сумку, в которой лежала совершенно непозволительная для научного сотрудника роскошь — очень дорогой крошечный ноутбук, крутая модель, приобретенная ценой жестокой многомесячной экономии. Но это была совершенно необходимая дань всепоглощающему, страстному увлечению.

В коридоре, помимо знакомых экологу старшего и младшего сержантов, вдоль стен стояли еще несколько милиционеров, и один из них, как машинально отметил эколог, действительно с погонами подполковника. Еще он отметил, что маленький юркий человек на прощанье сунул подполковнику руку, и тот пожал ее с очевидным почтением, если даже не с подобострастием.

— Благодарю за оперативность, Степан Аркадьевич, — значительно сказал человек.

— Службу свою знаем и несем исправно, — ответил подполковник,

— Константину Петровичу передайте, что кланяюсь.

Кошмарное наваждение между тем продолжалось. Все, что происходило с ним дальше, эколог отмечал уже как бы со стороны, с внезапно появившимся чувством полнейшего равнодушия.

Крепко поддерживаемый с двух сторон кандидат наук сначала был выведен в верхний вестибюль станции метро «Дмитровская», а затем в подземный переход и наконец на улицу. Здесь у тротуара был припаркован сверкающий черным металликом огромный красавец джип. «Сузуки Гранд Витара» — машинально прочитал эколог иностранные надписи на задней дверце.

В следующее мгновение он уже оказался на заднем кожаном сиденье, а справа и слева от него сели оба внушительных субъекта. Маленький человек в очках разместился впереди, рядом с креслом водителя. Джип моментально сорвался с места и понесся вперед по Дмитровскому шоссе, но у гостиницы «Молодежная» развернулся в обратную сторону.

Шустрый человек обернулся назад.

— Ну и где же ты был все эти дни? — поинтересовался он. — И вообще, на что ты рассчитывал? Ушел-то без денег, без документов. А вокруг чужой мир. Ты даже представить не в состоянии, насколько он Для тебя чужой.

Услышав слово «документы», эколог встрепенулся. Он извлек из кармана сразу все — и паспорт, и зеленое удостоверение сотрудника лаборатории, и даже невесть как завалявшийся в кармане старенькой куртки ветхий читательский билет Политехнической библиотеки. Не тратя лишних слов, он протянул все документы шустряку.

Повернувшись к экологу вполоборота, тот развернул паспорт.

— Умников Александр Юрьевич, — прочитал он вслух и поднял взгляд на кандидата наук. За стеклами модных очков зажегся веселый огонек. — А почему, собственно, Умников? Что это за Умников?

— Фамилия у меня такая, — растерянно сказал кандидат наук.

— Хорошо хоть Академиковым не стал. Или Президентиковым, весело отозвался человек.

Три его спутника в ответ на юмор гоготнули. Человек перевернул страничку паспорта.

— Родился в… словом, тридцать один год от роду господину Умникову. Место рождения, понятно, Москва, столица нашей Родины.

Он закрыл паспорт.

— Удостоверение, естественно, на то же имя? — человек взял зеленую книжечку. — Ну, понятно! А еще мы имеем… это что такое? Читательский билет, выдан в… э-э… Да, хорошо придумано, не подкопаешься.

Он сложил документы аккуратной стопочкой и убрал к себе в карман.

— Вот, учитесь! — обратился он ко всем остальным пассажирам джипа. — Все на лету схватывает, во всем умеет разобраться! В момент освоился в чужой обстановке, все, что нужно, раздобыл! Если б не наша доблестная милиция, далеко бы пошел человек. Ладно, потом расскажешь, где такие документы делают. Может, и нам еще пригодится! Жизнь — штука непредсказуемая. По себе знаешь!

Человек усмехнулся, похлопал кандидата наук по плечу. Эколог машинально отдернул плечо и бросил затравленный взгляд направо. Если быстрым движением дотянуться до ручки двери, вдруг промелькнуло у него в голове, вытолкнуть этого бугая по правую руку наружу, а потом выпрыгнуть самому…

— Э, взгляд-то у тебя нехороший, — сказал человек, словно прочитав его мысли. — Перенервничал, наверное! Сейчас мы это поправим. Тихон, побеспокойся!

В руке бугая, сидящего слева, неведомо откуда вдруг оказалась плоская фляжка, обшитая кожей. Бугай справа обеими руками запрокинул голову эколога, и тот, помимо своей воли, стал глотать какую-то жидкость, неожиданно оказавшуюся вполне приятной на вкус.

А уже в следующее мгновение он ощутил удивительное спокойствие и умиротворение. На душе у кандидата наук стало хорошо, все люди в джипе теперь оказались удивительно милыми и симпатичными попутчиками, а сама поездка представилась приятным путешествием по самому прекрасному на свете городу — Москве.

— Ну хорошо, документами ты обзавелся, а с деньгами-то как? — услышал эколог веселый голос с переднего сиденья. — Наверняка в карманах не пусто? Не удивлюсь, если и валюта есть.

— Деньги есть, — отозвался кандидат наук дружелюбно, — немного, правда.

Он порылся в кармане и извлек две бумажки по десять рублей и одну в пятьдесят.

— Зарплата у нас в лаборатории только второго числа, не взыщите, — объяснил эколог. — Но если очень нужно, берите.

Человек на переднем сиденье от души расхохотался. Вслед за ним загоготали и оба бугая. На мгновение к нему обернулось и улыбающееся лицо водителя.

— Щедрый ты человек! — выдавил сквозь смех человек в очках. — Спасибо, брат, но пока обойдемся!

Эколог пожал плечами и убрал деньги. Теперь он чувствовал, что его ощутимо начинает клонить в сон. Язык перестал ворочаться, да кандидат наук больше и не пытался говорить. Время от времени он и в самом деле погружался в сладкую дрему, а выныривая из нее, сонно отмечал, по каким улицам мчит роскошный джип «Сузуки Гранд Витара».

И прежде чем окончательно погрузиться в сладкое забытье, научный сотрудник лаборатории по выбросам отметил, что джип свернул с улицы, похожей на Ордынку, и кружит по каким-то переулкам, наверное, замоскворецким. А самыми последними впечатлениями, отмеченными его затухающим сознанием, были высокий забор из красного кирпича, распахнувшиеся перед джипом ворота и возникший в глубине двора большой красно-белый дом, похожий на замок с остроконечными башнями по краям.

Под утро несколько раз Виктория осторожно открывала дверь и, ступая на цыпочках, подходила к кровати, заглядывала под балдахин. Постоялец — так она называла всех, кто был под ее попечением — спал беспокойно. Всякий раз у него оказывалась другая поза. На ее глазах однажды он даже вздрогнул во сне и пробормотал что-то неясное. Виктория тронула его за плечо, поправила одеяло, и он затих. Спящий мужчина так беззащитен, так трогателен. А этот особенно. Может, ему снится его прошлая жизнь?

Викторию тянуло неодолимое любопытство: она надеялась, что постоялец проснется раньше времени, перекинется с ней словечком.

Ведь спит-то уже почти сутки после того, как вернулся. Где он был последние несколько дней? Что делал? Что видел? Что чувствовал? С ним вполне могло случиться что-то неприятное, далеко ли до беды, если все чужое?

Ладно, придет время, сам расскажет. Человек он общительный, легкий на разговоры, да и на нее смотрит с большим интересом…

В последний раз Виктория заглянула к нему уже за полчаса до сигнала к пробуждению. Постоялец так и не просыпался. Длинные волосы разметались по подушке. Даже в полутьме было видно, что покоя на лице нет, и появилось в нем за эти несколько дней что-то новое. Ладно, еще будет время разобраться. Она опять осторожно поправила одеяло и пошла к двери…

Разбудил кандидата наук долгий протяжный звонок. Едва трели звонка проникли в сознание, эколог, даже еще толком не проснувшись, очень обрадовался: все, что происходило с ним в комнате милиции на станции «Дмитровская», а потом в джипе «Сузуки Гранд Витара», оказалось нелепым, хотя и не лишенным занимательности сном. Однако он тут же понял, что проснулся вовсе не от звуков музыкального произведения под названием «Metallica — Enter Sandman», запущенного одним из его компьютеров, включившимся в назначенное время.

Эколог открыл глаза, зажмурился от потрясения и открыл снова. Сомнений не осталось, глаза на самом деле видели поразительную картину: в ногах кровати поднимались к потолку две тонкие резные колонны из темного дерева. Колонны поддерживали роскошный балдахин, от него спускались тяжелые полузадернутые шелковые портьеры.

Эколог мгновенно поднял голову с подушек и сел, опустив ноги на пол. Сейчас же пришел черед другому необыкновенному открытию: он был облачен в ночную рубаху из тонкой серой фланели. Не поверив, эколог даже помял ткань пальцами, но это была точно фланель и точно ночная рубаха.

Рядом с кроватью послышались легкие шаги, чья-то рука одну за другой раздвинула портьеры.

— День на дворе, сударь, — услышал эколог приятный женский голос, — не угодно ли вам умыться?

С правой стороны кровати стояла, улыбаясь ему, пригожая девица с золотистыми волосами. Кандидат наук уставился на нее вытаращенными глазами. Совершенно машинально, даже не пытаясь что-нибудь понять, он отметил, что лицо у девушки доброжелательное, даже участливое.

Черт побери, может, он долго болел и только теперь пришел в себя, а вся эта невиданная обстановка — какая-то больничная палата в стиле ретро? Сейчас ведь чего только не придумают! Если так, тогда все эти милиционеры, шустрый человек, забравший его в джип, — всего лишь засевшие в памяти галлюцинации. Но чем он мог болеть? Неужели какой-то несчастный случай?!

Эколог изучил темно-красное платье девушки. Несмотря на очевидную элегантность, почему-то оно наводило на мысль об униформе. Может, по той причине, что к нему была прикреплена табличка с именем владелицы, написанным не только русскими, но и латинскими буквами.

«Виктория» — машинально прочитал про себя кандидат наук. Красивое, звучное имя.

В одной руке пригожая девица держала медный таз, в другой — медный кувшин.

— Слышала я про ваши успехи в русском языке, — непринужденно заговорила Виктория, протягивая кандидату наук таз. — Вы и раньше-то схватывали все на лету, а теперь, как отозвался Михаил Владиславович, стали изъясняться совершенно свободно. Скоро, должно быть, и древнегреческий освоите, с вашими-то способностями. А уж про итальянский и французский и говорить нечего.

Гипотеза о болезни разом отпала. Про его способности к русскому языку говорил и тот человек, приехавший за ним в комнату милиции. «А Виктория ведет себя так, будто давно меня знает, — пронеслось в голове у эколога. — И шустрый человек разговаривал, как старый знакомый. Вероятно, это он и есть Михаил Владиславович. Все эти люди явно принимают меня за кого-то другого. Но за кого и почему? Причем здесь древнегреческий, итальянский и французский?»

А может, все это только продолжение причудливого сна?..

Машинально он взял таз и поставил себе на колени. Девица Виктория наклонила кувшин, и он, подставив под струю руки, стал умываться.

Вода оказалась прохладной и приятно бодрила. В снах такой не бывает… Следовательно, вовсе не порождением сновидений была и эта королевская кровать с высоким балдахином и шелковыми занавесями.

Когда кандидат наук покончил с умыванием, Виктория легким движением убрала таз и протянула ему полотенце.

— Одевайтесь, сударь, скоро я зайду за вами, чтобы проводить на завтрак, — молвила девица, не сводя с него лукавых глаз, и ушла куда-то за изголовье кровати.

В одно мгновение эколог вскочил на ноги и огляделся по сторонам. Оказалось, роскошная кровать стоит посреди большой комнаты, изголовьем к стене, затянутой синим шелком. Из мебели здесь были четыре кресла (их сиденья и высокие спинки были обиты цветной кожей с тиснением), массивный стол со слегка наклонной доской, где лежало несколько увесистых фолиантов, и резной сундук на невысоких полукруглых ножках. Был и тяжеловесный шкаф, на полках которого виднелись толстые корешки книг, явно старинных.

Еще один предмет обстановки — внушительные, размером со шкаф, напольные часы. Позже выяснилось, что они негромко отбивали время каждые четверть часа.

В кресле рядом с кроватью лежала одежда, но, глянув на нее, кандидат наук вконец растерялся. Вместо джинсов, свитера и всего остального здесь были узкие штаны, похожие на рейтузы, белая рубаха с большим отложным воротником и что-то вроде куртки из темного сукна, заставившее научного сотрудника припомнить старинное слово «колет», знакомое по историческим романам. Рядом стояли изящные и легкие на вид полусапожки из тонкой кожи.

Он опустился в другое кресло, напротив, и стал сосредоточенно рассматривать эту маскарадную одежду. Одежда пропадать не желала. Эколог закрыл глаза и стал раскачиваться из стороны в сторону. От этого неожиданно стало как-то легче. Кандидат наук сосредоточился и постарался привести мысли хоть в какой-то порядок.

Единственным, не подлежавшим сомнению, было то, что его приняли за кого-то другого — из-за явного, поразительного сходства с этим «кем-то». Причем настолько явного, что милиционеры даже не стали толком смотреть его документы, как и те люди, которые приехали, за ним на станцию «Дмитровская». Доказывать, что перед ними на самом деле Александр Юрьевич Умников, кандидат наук, бесполезно.

Этот здравый силлогизм потянул за собой и другой: если ориентировка на этого кого-то другого была разослана, как утверждал старший сержант, по всем станциям метро, вокзалам, аэропортам, постам ДПС, значит, налицо было какое-то серьезное правонарушение, уголовщина. Но почему тогда милиционеры не отправили задержанного куда следует, а выдали этим приехавшим за ним загадочным людям? Может, потому, что они из ФСБ? По разговорам и манерам вроде бы не похоже. Скорее уж, они сами смахивают на представителей криминального мира.

Эколог поежился. Только этого ему и не хватало.

Других силлогизмов не последовало. Все, абсолютно все было необъяснимым. Пусть даже он попал в дом какого-то авторитета, что означает эта королевская кровать и вся остальная антикварная обстановка?

Впрочем, подумал он, всякое может прийти в голову человеку, ворочающему огромными деньгами, добытыми преступным путем. Однако почему вместо одежды лежит какой-то маскарадный костюм? Отчего все изумляются тому, как он быстро научился говорить по-русски? И называют его гением?

Но тут мысли эколога прервались, потому что в комнате неизвестно откуда вновь возникла златовласая Виктория.

— Ой, сударь, да вы еще не одеты, — с деланным испугом пригожая девица всплеснула руками, но в голосе явно прозвучали игривые нотки.

Эколог смутился. Старомодная ночная рубаха доходила ему до пят. Он походил на привидение: неудобно красоваться в таком облике перед молодой и весьма обворожительной девицей.

— Я зайду через пять минут, — с прежними игривыми интонациями заявила Виктория, — надеюсь, будете готовы?

Кандидат наук оторопелым взглядом проследил, как она подошла к обитой синим шелком стене и сделала какое-то неуловимое движение. Неожиданно в стене открылась прямоугольная дверь. За ней пригожая девица исчезла, затворив за собой шелковый прямоугольник. Всякие признаки потайной двери исчезли, скрытые складками материи.

Эколог покрутил головой. В общем, если не пытаться разгадывать частности, все происходящее в целом больше всего походило на хорошо закрученный шпионский роман в духе приключений незабвенного Джеймса Бонда. И тут же ему пришла на первый взгляд нелепая, а на Деле удивительно здравая мысль.

Как вел бы себя в такой ситуации агент 007? Сомнений нет: раз его приняли за кого-то другого, не стал бы подавать вида, а постарался подыгрывать, исподволь разбираясь в ситуации. Точно так же поведет себя и он, Александр Умников. Ничему больше не будет удивляться, Но все принимать к сведению. В конце концов, он ведь ученый, исследователь!..

Остановившись на таком решении, эколог окреп духом. Пока с ним все обращались неплохо. Кандидат наук мигом облачился в узкие штаны, белую рубаху и колет. Полусапожки пришлись впору, они в самом деле оказались легки и удобны.

Нашлось в комнате и зеркало в серебряной оправе, висящее на стене справа от кровати. Рассматривая возникшего в нем бородатого человека с длинными волосами в неожиданно изящном старинном костюме, научный сотрудник фыркнул и даже развеселился.

Любопытно, что еще интересного есть в этой удивительной комнате? Он подошел к столу, открыл одну из книг. Она в самом деле оказалась очень старой, с печатным английским текстом и тонкими черно-белыми гравюрами. Однако многие слова были незнакомы. Эколог покачал головой, сетуя на себя за то, что не упражняется в языке, который когда-то неплохо знал, и отложил книгу.

В резном сундуке была сложена какая-то старинная одежда. Кандидат наук опустил тяжелую крышку. Ладно, если будет время, он еще познакомится с его содержимым поближе.

Попробовал эколог открыть и потайную дверь, но она, как и следовало ожидать, не поддалась. Тут его внимание привлекла еще одна удивительная вещь: одна из стен комнаты была полностью закрыта тяжелой бархатной портьерой. Что скрывалось за ней? Но проверить кандидат не успел — едва шагнул в ту сторону, дверь тут же отворилась, и в комнате снова возникла Виктория.

— Вы уже оделись? Пойдемте, сударь, — сказала девица, улыбаясь.

— Сегодня на завтрак яичница с беконом и ваш любимый яблочный пудинг.

Каким образом она открыла потайную дверь, эколог снова не понял: он с нетерпением ожидал, что окажется за дверью и был готов ко всему. Выяснилось, что дверь всходила в длинный и узкий коридор, больше всего похожий на театральное фойе. По стенам были развешаны картинки с изображениями старинных замков, рыцарских гербов, батальных сцен. Встречались и портреты неизвестных людей в старинных одеждах. Сходство с фойе усугублялось расставленными то там, то здесь старомодными, обитыми темно-красным бархатом банкетками на гнутых ножках.

В дальнем конце коридора маячила чья-то широкоплечая фигура. Оглянувшись, эколог заметил такую же фигуру.

Следуя за Викторией, кандидат наук прошел несколько десятков метров, пока не оказался перед двустворчатыми стеклянными дверями. За ними было большое помещение с длинным прямоугольным столом посредине, уставленным блюдами. Здесь пахло вкусной едой, и вообще вся обстановка напоминала уютный банкетный зал ресторана. По стенам стояли пальмы в горшках и какие-то другие диковинные растения.

Только тут научный сотрудник ощутил, как он голоден. А в самом деле, сколько времени прошло после того, как он хлебнул в джипе неведомого зелья и заснул? Сутки или, может, больше?

За огромным столом сидел один-единственный человек. Он был не очень молод, полноват, с высоким лбом и длинными волосами, с бородой, усами, и одет, подобно экологу, в схожую старинную одежду. Человек бросил на эколога не очень доброжелательный взгляд, отвернулся и продолжал с видимым аппетитом трапезничать.

Когда же Виктория подвела эколога к столу вплотную, он с удивлением обнаружил, что рядом с тарелкой незнакомца лежит мобильник. Это заставило кандидата наук припомнить, что и у него самого вроде бы должен быть какой-то телефон. Средневековый маскарадный костюм и телефон — удивительное сочетание…

— Приятного аппетита! — сказал эколог дружелюбно, но вместо ответа получил лишь еще один угрюмый взгляд.

Виктория улыбнулась.

— Вот лишнее подтверждение, что к языкам он далеко не так способен, как вы, — понизив голос, доверительно сказала она экологу. — А ведь такой человек! Кто бы мог подумать!

— Ладно, будем завтракать, — сказал научный сотрудник лаборатории по выбросам, чтобы сменить тему.

Этот молодой человек, появившийся в дверях вместе со златовласой бойкой девицей, здешней обитательницей, всегда одетой в ужасающе нелепый наряд, как обычно, вызвал у него острый приступ неприязни. И может быть, даже более острый, чем всегда. Несколько дней отсутствовал, и стоило только вздохнуть с облегчением, что исчез навсегда, как он появился снова. А где был? Возможно, и в самом деле ему удалось выбраться за стену, как грозился не раз. Пускай! Расспрашивать его он, конечно, не станет. Много чести!

И все-таки в глубине души пожилой господин, в одиночестве сидевший за столом, сознавал, что неприязнь его к молодому человеку беспочвенна. Больше того, проистекает она от дурного нрава, причиной которому — многие пережитые разочарования, обиды, утраты. Что ж поделаешь, если из-за этого весь мир представляется в черных тонах и ничего не радует? А вот бьющий через край оптимизм, вульгарная самоуверенность только раздражают и вызывают жгучую неприязнь.

Вообще-то думать следовало бы совсем о другом. О том удивительном, непостижимом, что произошло с ним. Да и не только с ним, как оказалось. В страшном сне не мог представить, что такое возможно, но вот случилось. А еще удивительнее обещание этих людей, что все это не навсегда. Придет время, он вернется. Только можно ли этому верить?

Он вздохнул, отрезал еще кусочек золотисто-коричневой телятины, обжаренной в оливковом масле. Немного осталось сейчас того, что могло бы его радовать, но добрая еда, по счастью, входила в этот круг. И недостатка в ней не было. Повара здесь, надо признать, отменные. Им удается и прекрасная телятина, как готовят в Милане, и жареная поросятина, какой славится остров Сардиния, и запеченная печень с луком по-венециански.

Телятина так и таяла на языке. Он потянулся, чтобы отрезать еще кусочек, и непроизвольно снова взглянул на молодого человека, приближающегося к своему обычному месту за столом.

Лицо его было сегодня печальным, даже растерянным. В душе шевельнулось сочувствие. Юнец даже не представляет, что ждет его впереди. Не знает, что жизнерадостность с годами сойдет на нет, что одолеют болезни, не станет друзей. Что знания, к которым стремишься в юности, в пожилые годы приносят не радости, а одни беды…

Ладно, пусть себе завтракает, раз вернулся. Мало у всех, кто попал сюда, радостей. Пусть у юноши станет на душе хоть немного легче от доброй еды, как становится у него самого. Правда, ужасающий напиток, который англичане называют темным элем, способны пить только они сами…

Эколог не мог и подозревать о невеселых раздумьях пожилого субъекта, но тот ему сразу не понравился. Однако Виктория усадила кандидата наук как раз напротив. Он сел, и сейчас же рядом вырос официант с подносом. Появилась большая тарелка с дымящейся яичницей. Рядом возникла большая кружка с напитком темного цвета и хмельным запахом. Но вилка рядом с тарелкой оказалась с двумя зубцами и очень короткой ручкой.

Научный сотрудник недоверчиво повертел ее в руках. Хорошо хоть был нож, больше похожий на кинжал. Эколог посмотрел через стол. У пожилого субъекта вилка была столь же нелепой. Вздохнув, кандидат наук вонзил вилку в изрядный, кусок бекона и отправил его в рот, одновременно осматривая блюда на столе: холодное мясо, салаты, рыба.

Яичница показалась изголодавшемуся пленнику божественно вкусной. Пригубив темный пенный напиток, эколог понял, что это крепкое пиво, очень недурное. Все не так уж плохо, решил он, по крайней мере, голодом морить его явно не собирались.

Пожилой неприятный субъект пробормотал что-то себе под нос и потянулся к блюду с мясом. Экологу показалось, что слова итальянские, но смысла, естественно, он не понял. А вот интонации были не слишком дружелюбными. Машинально он обернулся в поисках Виктории, словно ожидая от нее поддержки, но оказалось, она опять куда-то исчезла. Кандидат наук снова вонзил вилку в яичницу.

И в этот момент боковым зрением он увидел, что стеклянные двери зала отворились. Эколог повернул голову и остолбенел, не донеся вилку до рта.

Хоть и собирался он вести себя подобно Джеймсу Бонду и ничему не удивляться, все последующие события показались экологу невероятной фантасмагорией, разворачивающейся по нарастающей и с каждой минутой становящейся все абсурднее.

Первой из вошедших была Виктория. За ней следовал невысокий полный человек в сером сюртуке, белых обтягивающих штанах и лакированных сапогах. Если собственная одежда заставила эколога вспомнить старинное слово «колет», то белые штаны новоприбывшего вызвали в памяти другое слово — «лосины». В руке вошедший держал треуголку.

С порога быстрые глаза человека окинули зал пронзительным взглядом. Резким движением он провел по левой стороне груди, словно проверял, на месте ли маленький орден в виде креста, висящий на алой ленте. Потом быстрыми шагами пошел к столу.

Виктория почтительно подвинула ему стул во главе стола. Человек поблагодарил кивком головы и уселся. На одно мгновение его быстрый взгляд задержался на лице кандидата наук, и человек приподнял руку, явно адресуя этот приветственный жест экологу. Почти рефлекторно тот сделал ответный жест.

Потрясенный эколог наблюдал, как человек в сюртуке и лосинах положил на соседний стул треуголку, как официант до половины наполнил его бокал, а человек поводил бокалом возле носа, пригубил, немного подумал, потом кивнул.

Было видно, что официант облегченно вздохнул. Еще немного пригубив, человек отставил бокал в сторону, порылся в кармане сюртука, достал из него мобильник и положил рядом с прибором.

Наполеон с мобильником, молнией пронеслось в голове эколога. Кем бы ни был этот человек, по-хозяйски усевшийся во главе стола, он как две капли воды походил на императора, а вдобавок и одет был в точности так, как Наполеон на многих портретах.

А в следующее мгновение смятенный мозг кандидата наук пронзила другая ошеломляющая мысль: он вдруг понял, что лицо пожилого человека напротив ему тоже знакомо. Где-то, когда-то, несомненно, доводилось видеть и его портреты…

Все еще держа вилку с нанизанным кусочком бекона, научный сотрудник потрясенно переводил взгляд с одного своего удивительного сотрапезника на другого, но те, уже не обращая на него никакого внимания, вкушали завтрак.

Стеклянная дверь вновь отворилась, и Виктория ввела в зал еще одного человека. Теперь это был высокий старик с седой бородой и седыми волосами. Он был в длинной, почти до пят, темной рубахе с вышитыми на ней цветами, поверх которой на плечи был небрежно наброшен кусок красной ткани. Обувь на босых ногах отсутствовала.

Новоприбывший держал Викторию за руку, словно слепой. Невидящий взгляд был устремлен поверх стола куда-то в стену. Только усевшись за стол, старец выпустил наконец руку девушки. Рядом уже был официант. На этот раз он снял с подноса глиняный сосуд с двумя ручками по бокам, высокую чашу и несколько кушаний, разложенных по странным кособоким тарелкам, изготовленным из обожженной глины.

Старик извлек откуда-то из складок своего наряда мобильник. Но не положил на стол, а произнес в него несколько слов на певучем незнакомом языке.

Пожилой недоброжелательный человек (да кто же это, черт побери!) тоже взял свой мобильник и стал слушать. Наполеон последовал его примеру, но словно бы нехотя. Потом император произнес в мобильник какую-то фразу по-французски. Старец произнес что-то в ответ. Император сказал еще какую-то очень короткую фразу и, отложив мобильник, вернулся к еде. Официант, мигом оказавшийся рядом, подлил в его бокал вина.

Но пожилой господин продолжал разговор. Теперь эколог еще больше уверился в том, что он говорил по-итальянски. Удивительное дело, по всему было видно, что с помощью мобильников собеседники прекрасно понимали друг друга.

Потрясенный кандидат наук уже полностью потерял всякую способность соображать. Все происходящее снова было фантастическим сном, нелепым наваждением, которое никак не кончится. Он даже не сразу почувствовал, как кто-то тронул его за плечо.

Эколог обернулся. За спиной стоял вчерашний шустрый маленький человек в очках.

Наклонившись к нему, человек негромко заговорил прежними короткими фразами. Смысл их был не менее загадочным, чем все происходящее.

— Пока ты отсыпался, заезжал Константин Петрович. Будить мы тебя, конечно, не стали. После такой дозы не добудишься. Константин Петрович не очень гневается. Но, само собой, еще поговорит с тобой, когда выберет время. За телефон он тебя простил. Ты его потерял, что ли?

Эколог тупо мотнул головой.

— Из кармана, наверное, выронил, — вымолвил он первое, что пришло в голову.

— Жаль! Дорогая игрушка.

Человек сделал паузу.

— Да ладно, Константин Петрович распорядился тебе новый выдать. Держи! Говорить можешь по-своему. А переводить тебе он будет на русский, если уж дальше хочешь в нем совершенствоваться. Я правильно решил?

Человек извлек из кармана мобильник, положил перед кандидатом наук на стол. Телефон как телефон, в черном кожаном футляре, с ручкой-петлей на металлическом карабинчике.

— Правильно решил, Михаил, — осторожно сказал эколог. — Благодарю. Пусть будет на русском.

Доверительно наклонившись к самому его уху, Михаил Владиславович произнес:

— Ты же знаешь, Константин Петрович к тебе относится с особой симпатией. За твой веселый нрав и любознательность. Над мусорным баком он даже смеялся. А потом сказал, что понимает, почему ты решился. Все дело в ней, — он даже подмигнул.

— В ком? — растерянно выговорил кандидат наук.

— Да в ней, в любознательности! — с чувством воскликнул человек и снова подмигнул.

— Хорошо, когда тебя понимают, — выдавил из себя эколог.

— По-французски, конечно, ты уже тоже немного можешь, — сказал Михаил Владиславович.

— Еще далеко не все, — ответил кандидат наук осторожно.

— По-итальянски, наверное, тоже, а по-древнегречески — сомневаюсь. Тяжелый язык, мертвый. За несколько дней его не выучить. Да к тому же этот старый хрыч не говорит, как люди, а все время поет этим своим… гекзаметром.

Словно молнией сознание эколога пронзила догадка. Итак, завтракать в этом удивительном доме ему довелось за одним столом с Наполеоном и Гомером. Но кто же третий сотрапезник?

— Только ты учти, — сказал Михаил Владиславович, меняя тему и интонации. Теперь они стали очень жесткими. — Со вчерашнего дня ты под особым присмотром. Глаз с тебя спускать не будем. Понял? Чтобы больше никаких выкрутасов.

Эколог кивнул. Взгляд Михаила Владиславовича потеплел, и он дружелюбно хлопнул кандидата наук по плечу.

— Ладно, надеюсь, рецидивов не будет… Одного только не могу понять…

— Чего? — спросил эколог.

Михаил Владиславович выдержал паузу.

— Думал, наверное, спрошу, где ты раздобыл сумку с крутым компьютером? Не буду! Во-первых, это твое личное дело, а во-вторых, ты и знать не мог, что в ней такое лежит. Взял где-то и взял, натуру не переделать… Но… — Михаил Владиславович кивнул на кружку с темным элем, — как ты можешь пить эту гадость? Сколько раз тебе говорил: водочки нашей попробуй! У вас-то такой точно не было!

Он ткнул эколога в бок и наклонился к самому уху.

— Хочешь, — заговорил он совсем уж по-приятельски, — загляну к тебе вечерком с бутылочкой? И Вика будет. Думаешь, не вижу, как она на тебя поглядывает. Император-то не в ее вкусе, вдобавок она его побаивается. Про слепца и говорить нечего. А этот Галилей, зануда из зануд. Никогда бы не подумал. Эх…

Кандидат наук охнул. Вот и разгадка! Портреты Галилео Галилея ему, конечно, случалось видеть в книгах. Другое дело, что внешность великого итальянца не столь запоминающаяся, как у Наполеона, вот и не признал сразу.

Михаил Владиславович недоговорил, вздохнул, потом издал смешок.

— Впрочем, сам понимаешь, шучу! Тут такое поднимется, если кто проведает, что я у тебя водку пью! А мне мое место дорого!

Он хлопнул кандидата наук по плечу, подмигнул и стремительно исчез за какой-то боковой дверью.

Смысл состоявшейся беседы эколог даже не пытался анализировать. Ясно одно, подумал он отстраненно, эти телефоны выполняют роль переводчиков. О таких устройствах он где-то что-то читал. Кажется, засунуть электронного переводчика в мобильный телефон догадались хитроумные японцы. Говоришь на одном языке, а телефон собеседника переводит его слова на другой, и наоборот.

А еще, тут же пришло ему на ум, кем бы эти люди ни были на самом деле, Гомер, как и положено, изъяснялся по-древнегречески, Наполеон — по-французски, Галилей — по-итальянски…

Появилась и третья мысль: а за кого же тогда все эти люди принимают его самого? Сомнений нет: кто-то неведомый сбежал из этого дома в мусорном контейнере и затерялся в огромном городе. А приняли за этого неизвестного его, потому и водворили в комнату с королевской кроватью и прочим антиквариатом.

Но все эти догадки не объясняли ровным счетом ничего. Фантасмагория продолжалась: в тот же момент, взяв мобильник, к нему обратился Наполеон.

Рефлекторным движением эколог поднес к уху и свой аппарат. Все правильно, Наполеон говорил по-французски, а в телефоне звучала русская речь.

— Хочу, мой молодой друг, угостить вас своим вином, — услышал эколог. — Что-то вид у вас сегодня печальный. Правда, веселиться здесь, что и говорить, причин нет.

Наполеон сделал жест. Официант мгновенно наполнил бокал и на подносе принес его экологу. Кандидат наук принял, отпил глоток.

Наклонив в знак благодарности голову, эколог сказал в мобильник:

— Благодарю, Ваше Величество!

— Как вино? — поинтересовался Наполеон.

— Отменного вкуса, — вежливо ответил эколог.

— Я не взыскателен, но доводилось пить и получше, — небрежно молвил император. — Замечательные вина мне привозят из Испании.

Стена из красного кирпича, со всех сторон окружающая тесный двор, была высокой. Даже представить невозможно, что скрывалось за ней. Выходя на прогулку после завтрака, император каждый раз измерял стену взглядом. Если считать в новых единицах — метрах, к которым за последние полтора десятилетия Франция уже привыкла, — получится никак не меньше четырех.

Император поправил треуголку и вдруг поймал себя на неожиданной мысли, ранее его не посещавшей: жаль, что введение метра не связано с именем Наполеона. Но специальный декрет на этот счет появился в республике в девяносто пятом году, а это даже раньше итальянской кампании. Тогда Наполеон Бонапарт был всего лишь бригадным генералом. Произвели за взятие Тулона.

Он усмехнулся. Забавно: все в его власти, вот даже нелепый республиканский календарь, учрежденный Конвентом, с дурными названиями месяцев и лишними днями — санкюлотидами, отменил именно он. Один росчерк пера императора Наполеона, и с 1 января 1806 года во Франции снова стал действовать старый добрый календарь папы Григория XIII.

А если б захотел, ввел бы и свой собственный, наполеоновский. Астрономы с математиками постарались, подсчитали, что надо, и принесли на подпись императору проект календаря, еще удобнее, чем григорианский. Ему же только взять в руки перо, и вот началась бы во Франции наполеоновская эра. Отсчет можно вести со 2 декабря 1804 года, дня коронации в соборе Нотр-Дам. Гражданский, коммерческий и уголовный кодексы, определяющие правовые нормы, по которым теперь живут французы, — тоже детища императора. А вот метр — не его заслуга. И очень жаль, конечно.

Он припомнил, что само слово метр было «произведено» от греческого «metron» — измеряю. И что придумали эту меру ученые Монж, Лаплас и другие. Метр — это десятимиллионная часть четверти длины парижского меридиана…

Память у него всегда была отменной. Помнит даты, цифры, законы. Многих своих солдат знает в лицо и по имени.

Но тут император снова усмехнулся, на этот раз невесело. Где его солдаты, офицеры, маршалы? Никогда не думал, что когда-нибудь ему придется вышагивать по двору, словно узнику на ежедневной прогулке, дозволенной начальником тюрьмы. И вспоминать от скуки все подробности, связанные с введением метра во Франции.

Впрочем, справедливости ради надо было признать, что двор, куда их всех ежедневно приглашали на прогулку, с тюрьмой не имел никакого сходства. Скорее, крошечный парк с цветниками, кустами роз, квадратом аллей, проходящих вдоль стен, и даже маленьким фонтаном посредине. Стояли здесь и статуи античных богов, причем некоторые были неплохими копиями подлинников, хранящихся в Лувре. Розы и статуи немного улучшали настроение. Вот только стена вокруг глухая и очень высокая.

Император в третий раз обошел парк и присел на скамейку, чтобы понаблюдать за товарищами по несчастью. Неподалеку от него, на другой скамейке, сидел Гомер. Древнегреческий старец поднял невидящие глаза к небу, перебирал струны лиры и речитативом очень противным голосом выкрикивал какие-то древнегреческие строки. То ли вспоминал сочиненные раньше, то ли на ходу складывал новые.

Если кто из них и чувствует себя здесь сносно, подумал император, так это, безусловно, Гомер, поскольку слепец не видит, куда попал. Вдобавок, он, похоже, успел выжить из ума. А раз так, ему все равно, где быть. Кормят его наверняка не хуже, чем в Древней Элладе — всегда на столе полно козьего сыра, маслин, грецких орехов, зелени, бараньего мяса, да и в амфоре что-то плещется.

Вид слепого Гомера настроил императора на философский лад. Он подумал: насколько разное у тех, кто гуляет в этом парке, положение. Гомер жил раньше всех, и потому имена Наполеона или, скажем, Галилея для него пустые звуки. Тот же Галилей должен бы знать о Гомере, но не о Наполеоне. А самому императору ведомы все те, кто жил раньше него, и не ведомы, кто будет жить после.

Галилей с мрачным видом бродил по аллее. Вот уж с кем отношения никак не складывались. Конечно, к ученому можно быть поснисходительнее — к наукам император всегда питал некоторую слабость. Правда, Галилей — итальянец, а это почти то же самое, что англичанин. Но вместе с тем даже среди англичан попадаются иной раз достойные люди.

Наполеон поднялся и пошел по аллее дальше, направляясь к самому молодому. Вид у того был какой-то потерянный, если не сказать — затравленный. Несколько дней его не было видно. Неужели и в самом деле ему удалось совершить побег и хоть на короткое время вкусить свободы?

Конечно, не к лицу императору Наполеону проявлять любопытство. Но в данном случае можно отбросить условности. В этом доме-клетке все равны, и император такой же узник, как и все остальные…

Кандидат наук в этот момент занимался тем, что внимательно изучал высокую стену, окружавшую двор. Стена была красного цвета, высокой, и над одной из сторон поднимались высокие остроконечные башенки с узкими окнами. Они вызвали у эколога смутные воспоминания о доме-особняке, который он видел, борясь со сном, из окна джипа, увезшего его из комнаты милиции станции метро «Дмитровская».

— В саду Тюильри, возле моего дворца, розы получше, — внезапно прервал его наблюдения голос.

— Разве вы живете не в Лувре? — поинтересовался, ободрившись, кандидат наук и на всякий случай добавил: — Ваше Величество.

Во взгляде императора он вдруг уловил некоторое удивление, которое, впрочем, быстро погасло.

— Ах да, — сказал Наполеон. — Вы мне уже говорили, что не бывали в Париже вашего времени, но должны бы знать, что в Лувре жили последние Валуа, которых сменил король Генрих, первый из Бурбонов на французском престоле. Ведь Генрих IV — ваш современник. Потому-то вам и кажется, что и я тоже должен жить в Лувре.

Император сделал пренебрежительный жест и продолжал:

— Но я никогда не любил этот каменный мешок, как и Версаль. Впрочем, это название вам не знакомо. Версаль построили уже при короле Людовике XIV, внуке Генриха IV. Как бы то ни было, я предпочитаю дворец Тюильри. Лувр я вижу из его окон. Может, вам небезынтересно, что в начале девятнадцатого века Лувр именуется Музеем Наполеона?

Кандидат наук обдумал такое сообщение. А не спросить ли этого человека прямо, пронеслось в голове у эколога, за кого они все меня принимают? Кстати, когда жил король Генрих IV? Вроде бы в XVI веке… Или в XVII? Значит, тот, за кого меня принимают, подумал эколог, должен иметь какое-то отношение к той эпохе.

Император милостиво взял научного сотрудника под локоть.

— Мой молодой друг, — продолжал Наполеон. — Я уже не раз говорил вам, что здесь вы единственный человек, к кому я чувствую искреннее расположение. Больше того — доверие.

— Можете не сомневаться, Ваше Величество, — ответил эколог, — эти чувства взаимны.

Он почувствовал, как пальцы императора вдруг крепко сжали его руку.

— Мы все отметили, что несколько дней вас не было, — произнес Наполеон. — Неужели вам в самом деле удалось…

Император поднял голову и устремил взгляд куда-то в сторону. Кандидат наук проследил за направлением взгляда. Оказалось, Наполеон смотрел на край противоположной стены.

Секунду эколог размышлял, что ответить.

— Да, Ваше Величество, — сказал он. — Мне действительно удалось посредством хитроумной уловки вырваться отсюда. Увы, всего лишь на несколько дней.

Пальцы Наполеона сжали его руку еще сильнее.

— Ну и что там, за стеной? — неожиданно резко спросил император.

Что ответить? На этот раз эколог раздумывал дольше.

— Совершенно чужой для вас мир, Ваше Величество, — сказал эколог осторожно.

Глаза Наполеона сверкнули.

— Но это хотя бы Франция? Скажите!

Кандидат наук медленно покачал головой.

— Нет, Ваше Величество. Это совсем другая страна.

Взгляд императора потускнел.

— Увы, я это предполагал. Ведь никто здесь не говорит по-французски. А жаль! Если б это была Франция, стоило мне только бросить клич о помощи, и мой народ снес бы любые стены. В тот же день я снова был бы в Тюильри, а мерзавцы расстреляны без суда. Жаль!..

Эколог раздумывал, что сказать в ответ. Наполеон его опередил.

— Как случилось, что вы снова здесь?

— Ваше Величество, — начал кандидат наук, взвешивая каждое слово. — Это очень долгий рассказ, и многому, боюсь, вы просто откажетесь верить.

Император усмехнулся, отпустил его руку, отступил на шаг и оглядел эколога с головы до ног.

— С вами что-то случилось! — произнес он резко. — В вас нет прежней искренности. Вы переменились за эти несколько дней!

Кандидат наук не нашелся, что ответить. Наполеон холодными глазами оглядел его, резким движением убрал мобильник-переводчик в карман сюртука, пожал плечами, заложил руки за спину и ушел по аллее вперед.

Эколог проводил его взглядом. Жаль, что его ответ так разочаровал императора, и толком ничего узнать не удалось. В чем-то он допустил ошибку. Ладно, может быть, еще удастся наладить контакт с Его Величеством…

А уже после прогулки, когда он вновь оказался в комнате с балдахином, ко всему удивительному, что довелось кандидату наук пережить за это утро, добавилось еще несколько необъяснимых событий.

Сначала его поразила Виктория, принесшая стопку бумаги и чернильницу с гусиным пером.

— Это еще зачем? — вырвалось у эколога.

Во взгляде девицы проявилось безграничное удивление.

— Да разве вы не собираетесь писать, сударь? Прежде после прогулки вы обычно брались за перо. Впрочем, дело, конечно, ваше, — она покачала головой. — Бывает, наверное, что настроения нет…

Кандидат наук промолчал. Ладно, постепенно он разберется и с этим.

Виктория ушла, оставив бумагу и чернильницу на столе. Эколог смотрел, как за ней наглухо затворяется дверь. Судя по всему, подумал он, златовласая девица исполняет в этом загадочном доме обязанности горничной. А вдобавок, видимо, и надзирательницы. Потом кандидат наук изучил бумагу. Плотная, желтоватая и даже с водяными знаками. Несомненно, старинная, как и бронзовая чернильница. Чернила темные, густые.

Что же он должен писать? Вернее, что писал на такой же старинной бумаге гусиным пером тот, кто обитал в этой комнате с балдахином прежде? Тот, за кого его все принимают из-за поразительного внешнего сходства и кто сбежал отсюда в мусорном баке? Кстати, где, любопытно, в этом доме стоят мусорные баки?

Непроизвольно эколог двинулся к зеркалу в серебряной оправе и очень внимательно принялся изучать собственное отражение. Волосы длинные, редкие, борода, усы… Теперь известно, что эта неведомая личность должна иметь отношение к концу XVI — началу XVII веков. Нет, никого ему это отражение человека в старинном костюме не напоминало.

А вскоре кандидат наук сделал еще одно любопытное открытие. Одну из стен его комнаты полностью закрывала плотная портьера. Что за ней? Раздвинув тяжелую ткань, эколог обнаружил толстое стекло, вделанное в металлическую раму. Иными словами, вместо стены за портьерой оказалась большая прозрачная витрина с видом на длинный и довольно широкий коридор-галерею. По другую сторону коридора тоже шли сплошные стекла, но что скрывается за ними, было не разглядеть из-за таких же тяжелых непроницаемых штор.

Эколог вздохнул, задернул портьеры и улегся на свою королевскую кровать, под балдахин. Делать было абсолютно нечего. Чего ждать дальше — неизвестно. Закинув руки за голову, он стал смотреть в потолок и думать.

Нет, на ад, вроде, не похоже! Хотя куда же еще могла попасть его душа, если не в ад?! Слишком много грехов на нем. А с другой стороны, еще неизвестно, как Господь смотрит на Испанию и испанцев. Вполне возможно, что они захватили чуть ли не весь Новый Свет. Тогда сжечь испанское поселение для англичанина едва ли не святое дело. И такие дела он проделывал не раз, а теперь вот собирался сжечь Панаму. Но сначала, понятное дело, погрузить на мулов все имевшееся в домах Панамы золото и серебро. И сжег бы, не случись всей этой дьявольщины!

Однако это место и не рай. Может, именно так выглядит чистилище? А впрочем, не все ли равно, куда столь необыкновенным образом забросила его судьба. Нигде не пропадал и здесь не пропадет. Ведь даже рабом привелось быть на сахарной плантации, пока не сбежал и не прибился к пиратам.

И все-таки… Как называет себя этот странный человек, с которым пришлось вести столь долгую беседу? Психолог? Такого и слова-то нет в добром английском языке. И разговор шел о вещах безумных. Разве можно поверить, что теперь придется жить не в своем времени да еще рядом с людьми, тоже обитавшими прежде в других эпохах.

Среди этих людей, уверял психолог, есть какой-то древний грек. Есть итальянец-ученый. Какой-то француз-император, но он, вроде, из более поздних времен, какие еще не настали. Есть, по счастью, и его соотечественник-англичанин, но не из моряков.

Будут, сказал психолог, в этом доме и другие люди из разных веков, но только позже. Безумие! Впрочем, стоп! Наверняка это он сам лишился рассудка из-за рома, с которым в конце концов переусердствовал. Можно ли вести разговоры с людьми, не знающими английского, посредством маленькой коробочки, в которую надо говорить свое и, прислоня к ней ухо, понимать чужое. Как будто в коробочке сидит толмач размером с маленького попугая.

И тем не менее это так. Нетрудно проверить. Вот он прижимает коробочку к щеке и приказывает:

— Рому! Да поживее! Большую порцию!

А один из этих людей вокруг него, одетых дьявол знает во что, берется за такую же коробочку, говорит что-то непонятное, но он отчетливо слышит:

— Успеешь еще! Будет тебе ром за обедом. До обеда десять минут, а пока пойдем, посмотришь, где ты будешь жить.

Что ж, пошли посмотрим. Интересно, куда его приведут теперь. Еще недавно он был в Панаме, в добротном каменном доме самого испанского губернатора, который сбежал, едва его молодцы подошли к городским стенам. И вдруг, когда он только-только собирался подойти к столу, уставленному кубками и бутылками, оказался в этой странной комнате, которая и не ад, и не рай, а рядом какие-то люди, в том числе и этот сумасшедший, назвавшийся психологом. Стулья в этой комнате тоже сумасшедшие. У каждого всего по одной ножке, а сиденья крутятся. Это хорошо, что жить он будет не здесь, а в каком-то другом месте.

Сначала по узкой крутой лестнице с шестью пролетами поднялись наверх. Похоже, что из глубокого подвала. Вышли в длинный коридор. По стенам висели картинки, на которых — древние рыцарские замки, чьи-то родовые гербы, батальные сцены, корабли. Среди кораблей, он успел заметить, есть необыкновенные. Не бывает кораблей без парусов и без мачт! Значит, рисовал их тоже какой-то безумец.

Только в коридоре он сосчитал наконец, сколько людей его сопровождают. Оказалось, четверо, помимо психолога, который держался от остальных особняком. Вскоре один из этих четверых распахнул перед ним дверь, и он обомлел, увидев почти в точности обстановку своей большой каюты на корме. Единственное, что удивило, так это огромный занавес, целиком закрывающий одну из стен.

Но осмотреться толком не дали. За занавесом оказалась дверь. Через нее они вышли в очередной коридор. Наконец за створками, целиком сделанными из отменно прозрачного материала, показался зал, похожий на огромную кают-компанию, с гигантским столом посредине. Рассчитан человек на сорок, а сидят за ним только четверо.

Прищурив глаза, быстрым взглядом он окинул каждого. Вот тот, пожилой, с потухшими глазами, видимо, и есть итальянский мудрец. Старец в нелепой хламиде, единственный, кто не повернул головы, когда он вошел, конечно, тот самый древний грек. Вот и его соотечественник-англичанин. Вид, как и положено человеку незавидной профессии, никогда не нюхавшему моря. А господин во главе стола с властным лицом — император французов из будущих времен. Ладно, каким бы ни было у него лицо, а французы теперь друзья, поскольку испанцы для них тоже смертельные враги, раз и Франции не дают развернуться в Новом Свете.

Он ступил за порог, сжимая в руке, как наказал психолог, коробочку с толмачом, спрятанным внутри. И сразу же услышал, как толмач перевел на английский громкие слова, сказанные психологом:

— Позвольте представить вам, господа, Генри Моргана, знаменитого пирата и будущего вице-губернатора острова Ямайка.

Вздрогнув от неожиданности, капитан воззрился на говорящего. Это что за речи? Хотя… раз этим людям открыто будущее, почему бы им не знать, что его ждет. Может, и вправду когда-нибудь станет губернатором на Ямайке. Если, конечно, выберется отсюда. Обещал ведь психолог, что здесь он не навсегда.

Ладно, время покажет! А пока он здесь… то есть неизвестно где, и самое главное то, что один из сопровождающих подводит его к месту за столом, как раз туда, где ждет большой кубок, полный золотистой ароматной жидкости…

Кандидат наук рассматривал пополнившего их компанию Генри Моргана. Слышать о столь выдающейся личности экологу, конечно, приходилось, да и голливудские фильмы о его приключениях смотрел. Удивительно, что знаменитый пират так мал ростом. Зато выправка молодецкая и движения быстрые, резкие. Смуглое, сильно загорелое лицо. Роскошный, расшитый золотом красный камзол чуть великоват. Вполне возможно, снят с чужого плеча.

Как и положено пирату, Морган сразу же взялся за кубок, разом отпил добрую половину и потянулся к вазе с виноградом. Рядом с вазой стояло огромное оловянное блюдо с зажаренной бараньей ногой. Рацион таинственные хозяева этого дома подобрали флибустьеру явно со знанием дела. Впрочем, как и всем остальным.

По всему видно: такой молодец, как Генри Морган, здесь быстро освоится. В какое же время жил этот колоритный пират? В XVII веке или в XVIII? Как бы то ни было, присоединился к их обществу новый исторический персонаж, о чем еще во время завтрака всю честную компанию предупредил Михаил Владиславович.

Явление Генри Моргана пришлось уже на третий день пребывания эколога в этом удивительном доме с его фантастическими обитателями. К этому моменту он и сам здесь вполне освоился и ко всему привык — насколько, конечно, можно было привыкнуть. Занят был тем, что наблюдал, запоминал, анализировал. Старался не делать ошибок, показывать себя «исторической личностью», за какую его все принимали. Вот если бы еще только знать, что же это за личность?

Дни тянулись размеренно, монотонно, по одному и тому же распорядку. После завтрака — прогулка в саду за высокими стенами, благо погода хорошая. Апрель, а тепло вдруг стало, как в середине мая. После обеда — делай что хочешь у себя комнате, а там и ужин, после которого еще одна прогулка.

Отношения между Гомером, Галилеем и Наполеоном, как подметил кандидат наук, складывались по-разному. Галилей и Гомер частенько прогуливались по аллеям бок о бок или сидели на скамейке, о чем-то беседуя. Наполеон же заговаривал с Гомером только изредка, а на Галилея поглядывал угрюмо. И к самому экологу после той памятной беседы в саду Наполеон тоже явно охладел, что-то разочаровало императора. За столом ни разу больше не предлагал своего вина, не заговаривал. А когда кандидат наук на сегодняшней утренней прогулке решился сам завести беседу и задал первый вопрос, над которым очень долго заранее думал, чтобы не попасть впросак — доводилось ли Его Величеству бывать в Англии? — император высокомерно ответил, что Англия — его злейший враг.

Вечерами, после ужина, златовласая девица Виктория зажигала в комнате эколога, канделябры и удалялась, оставляя пленника одного до утра. Перед сном кандидат наук сам задувал свечи и укладывался в свою роскошную постель под балдахином. Однако, как оказалось, была в его комнате и другая подсветка — рассеянный свет струился по стенам откуда-то из-под потолка. Даже без свечей вполне можно было бы читать старинные английские книги из шкафа или что-то писать, как этого почему-то ждала от него Виктория. Ровно в полдвенадцатого свет гас.

Но эколог не читал и не писал, а каждый вечер до половины двенадцатого расхаживал из угла в угол или же сидел в кресле, сосредоточенно глядя в одну точку, и размышлял. Теперь его мысли, в отличие от первых часов пребывания в этом доме, были довольно спокойны и деловиты. Кандидат наук методично перебирал их, выстраивал в определенном порядке, откладывая на время второстепенные и выделяя главные.

Что за необыкновенное приключение выпало на его долю? Где он? Каким-таким образом появились в Москве первого десятилетия XXI века Гомер, Галилей и Наполеон? И чем для него лично закончится вся эта поразительная история?

Наверняка рано или поздно его начнут искать. Но случится это нескоро. Жил он один, поскольку не решился жениться ни на Татьяне, ни на Галине, ни на Светке. Отсутствие его в лаборатории замечено будет далеко не сразу, потому что жизнь научных сотрудников весьма вольная. Основной обязанностью считалась периодическая сдача отчетов, а до очередного оставалось почти шесть недель.

Но в конце концов в лаборатории, безусловно, хватятся, обратятся в милицию. Тогда ориентировка с фотографией А. Ю. Умникова, взятой из личного дела в отделе кадров, с именем и фамилией, попадет и к тем двум недотепам в милицейской форме со станции «Дмитровская». Что будут делать милиционеры? Должны бы припомнить, что именно Александра Юрьевича они сдали Михаилу Владиславовичу, сделав чудовищную ошибку. Если так, недоразумение, надо надеяться, должно разрешиться. Но каким образом?

А вдруг он прикоснулся к какой-то тайне, секретному объекту или, всякое может случиться, криминальным делам? Тогда могут и вовсе не выпустить из этих стен, или даже… нет, об этом не стоит и думать. В общем, по всему выходило, что лучше бы отсюда сбежать. Ведь смог же сделать это его таинственный двойник! Надо ждать подходящего момента. А пока он здесь, постараться, по возможности, разгадать загадку.

Итак, кто же такие Гомер, Галилей и Наполеон? То, что не безумцы, содержащиеся в надлежащем месте (мелькала, конечно, поначалу в смятенном сознании кандидата наук и такая мысль), стало теперь очевидным. Ну, не бывает — по крайней мере в России — сумасшедших домов, где пациентов кормят, словно в пятизвездочном отеле, а спать укладывают в королевские кровати под балдахинами.

Да и не походили они на сумасшедших! Тот же Наполеон, безусловно, ведет себя, как подлинный исторический персонаж, а вовсе не безумец, возомнивший себя великим императором. Скорее уж, как актер, прекрасно вжившийся в роль Наполеона, осведомленный обо всем, что связано с ним, в том числе и о том, что императору не по душе Лувр и Версаль и что жить он предпочитает во дворце Тюильри.

Такая мысль — об актерах, собранных в этом доме для подготовки к съемкам какого-то фильма — тоже появлялась, но после раздумий и она была отвергнута. Во-первых, нельзя же вжиться в свои роли настолько, чтобы не выходить из образа сутками. Во-вторых, почему тогда кто-то из актеров сбежал отсюда, и его искали с помощью милиции, да и Наполеону, вполне очевидно, здесь не по душе. А в-третьих, ни один режиссер, это уж точно, не будет во время репетиций столь щедро поить актеров элем и французским вином.

В конце концов эколог стал отдавать предпочтение гипотезе совсем уж экстравагантной, но, с другой стороны, учитывая, что на дворе XXI век, вполне научной. Обитатели этого дома — клонированные генетические двойники реальных исторических личностей, полученные из дошедших до наших дней клеток их организмов. Клоны-двойники обрели не только внешность, но и память, опыт, привычки, вкус, манеры поведения Наполеона, Гомера, Галилея. И тот, за кого его все принимают, тоже чей-то двойник-клон. Естественно, оказавшись в заточении, клоны при первой же возможности хотели бы вырваться на свободу.

Он вертел в голове эту гипотезу и так, и эдак. Прах Наполеона, к примеру, покоится в парижском Доме Инвалидов. Разве нельзя при большом желании раздобыть по одной микроскопической частице праха великих людей? Если так, то таинственный дом где-то в районе Ордынки представляет собой научную лабораторию. Цели у ученых могут быть самые разные. Историки надеются узнать много любопытного о давних исторических событиях; свои интересы, безусловно, есть и у биологов, медиков…

Однако довольно быстро эколог сообразил, что к Гомеру генетическая гипотеза не подходит. Его-то прах где искать? Тысячи лет прошли с тех пор, когда он жил…

Был и еще один изъян в этой гипотезе, о котором эколог старался не думать. Клонировать можно биотип, но как клонировать личность? Ладно, рано или поздно найдется объяснение и на его счет.

Появление Генри Моргана вроде бы можно было считать подтверждением того, что опыты по клонированию продолжаются. Тогда не исключено, что следует ждать и других клонированных двойников.

Забыв на время о жареном цыпленке и крепком темном эле, кандидат наук анализировал действия новоприбывшего. Пока что тот вел себя за столом именно так, как подобало настоящему пиратскому капитану.

Выпив по первой и закусив виноградинкой, пират засучил рукава камзола и двумя руками взялся за баранью ногу. Крепкие белые зубы впились в мясо. На аппетит Генри Морган не мог пожаловаться. Кубок опустел мигом. Однако неведомые хозяева дома ничего не жалели для своих гостей: официант снова наполнил его до краев.

Было видно, что пират постепенно хмелеет. Утолив голод, он откинулся назад, закинул руки за спинку стула и мутным взглядом обвел стол. Казалось, только теперь он соизволил обратить внимание на присутствующих. Неуверенным движением он прижал мобильник к щеке.

— Ром сносный, — вымолвил Морган, видимо, желая завести с сотрапезниками беседу. — Но у нас на Ямайке куда лучше. Ладно, будем пить, что подают! Никто не скажет, что Генри Морган привередлив в еде и питье… В подвале моего дома стоят сейчас пятнадцать бочонков, — сообщил он, поставив бокал на стол и задумчиво качая головой. — А дом у меня каменный, таких в Порт-Ройяле немного.

Галилей, похоже, не обращал на Моргана внимания и был всецело поглощен едой. Гомер тоже. Наполеон же, скрестив руки на груди, смотрел на пирата холодными глазами. Но остановившийся на нем мутный взгляд Генри Моргана, напротив, излучал дружелюбие.

— Мне говорили, как тебя зовут, — по-приятельски сказал он императору, — да я уже позабыл. Однако неважно. Это ты, значит, правишь Францией? Французы мне друзья!

Эколог наблюдал. Пират перевел взгляд на Гомера, хмыкнул и опять потянулся к рому.

— А кирпич для моего дома привезли на Ямайку из самой Англии, — продолжил он вслед за добрым глотком, — и обошлось это мне…

Но тут, словно спохватившись, капитан хлопнул себя кулаком по лбу.

— Из Англии! Вот голова! — воскликнул Морган. — А ведь здесь, за столом, я знаю, есть англичанин. И не подобало мне начинать обед, не поприветствовав соотечественника.

Мутный взгляд Моргана переместился на кандидата наук. А следующие слова пиратского капитана наконец открыли ему истину, которая столь его интересовала.

— Это ведь ты Шекспир? — проговорил пират, ткнув пальцем в сторону эколога. — Привет тебе, господин актер и сочинитель!

Дрожащая рука Генри Моргана снова потянулась к кубку, и он залпом осушил его до дна.

— Англичанин есть англичанин, пусть даже он никогда не нюхал моря! — изрек капитан.

Вот уж хуже нет, чем ночное дежурство! Причем в самом-то дежурстве как раз ничего сложного. Раз в час прошелся по коридору, спустился по лестнице в подвал, снова поднялся, снова прошелся по коридору и возвращайся, пожалуйста, в комнату охраны. По ночам все тихо, клиенты спят, да и что они могут поделать, если заперты? Никаких неожиданностей быть не должно.

А плохо то, что в сон клонит со страшной силой, и никаким кофе не помочь. Организм молодой, здоровый, с бессонницами, которыми мучаются люди нервные, незнакомый. Он своего требует. Но только попробуй засни хоть на пять минут. Михаил Владиславович может заглянуть с проверкой в любую секунду. Подойти он умеет совершенно бесшумно, а отсюда, слухи ходят, не увольняют. Слишком многое охранникам известно такого, чего за этими стенами не положено знать.

В два часа ночи охранник Тихон в очередной раз вышел на обход и через десять минут вернулся к себе. Теперь до трех можно было смотреть боевик по видео и бороться со сном. В доме, конечно, все было спокойно. Ночью отсюда никак не убежишь. Можно было бы вообще по ночам не дежурить, да Михаил Владиславович перестраховывается.

А вот днем один из молодцов действительно умудрился сбежать, но, по счастью, ненадолго. Приметил во время прогулки, что рядом с выходом в сад стоят два мусорных контейнера, подсмотрел, когда к дому приходит мусоровоз, рассчитал время да и залез по-тихому в ящик с отходами. Не побоялся испачкаться. Можно представить, как он там себя чувствовал.

И ведь, поди, не знает даже, как рисковал! Попадись ему не обычный мусоровоз, а новомодный, заграничный, который содержимое прямо в себе на ходу прессует, не доехать бы ему до свалки. Это ему повезло: на всю Москву пока не то пять, не то десять таких машин.

Кто его знает, где он скитался несколько дней, но в конце концов был задержан, благо у Михаила Владиславовича среди ментов в крупных чинах много своих людей. Поговаривают, Михаил Владиславович до того, как стать начальником здешнего отдела безопасности, и сам носил милицейские погоны с большими звездами, да разве у него об этом прямо спросишь?

А все-таки как хитер беглец! Сумел в чужом городе и одежду раздобыть, и документами разжиться. Когда его взяли, Михаил Владиславович даже в восторг пришел и еще долго повторял: какие, мол, замечательные, смелые, умные и бесшабашные люди жили в эпоху английского Возрождения! А что за возрождение такое? Тоже ведь не спросишь: чем меньше задаешь вопросов на такой службе, тем лучше.

Прежде чем снова врубиться в боевик, охранник поиграл бицепсами, покачал пресс, даже отжался с десяток раз от пола. Во-первых, лишняя нагрузка всегда только на пользу организму, во-вторых, сон вроде отгоняет. Потом Тихон уселся перед экраном, и потянулись медленные минуты до следующего обхода…

Как раз в это время напольные часы в комнате эколога негромко пробили четверть третьего. Когда звон затих, быстрым движением кандидат наук поднялся из кресла, отодвинул край шторы, закрывающей стеклянную стену-витрину его комнаты, и молниеносно вывинтил из рамы три винта.

По счастью, металлический карабинчик, каким к кожаному футляру мобильника-переводчика крепился узкий ремешок, вполне сгодился на роль отвертки. Цепляясь ногтями за раму, эколог потянул ее на себя, и она подалась. Через несколько секунд, осторожно проскользнув в образовавшуюся щель, кандидат оказался в коридоре.

Прежде всего он вернул раму на место, закрывая щель, а потом прижался к холодному стеклу, осматриваясь и чувствуя, как сильно колотится сердце.

В темном коридоре царила мертвая тишина. Все было продумано экологом до мельчайших деталей, и готовился он к этому два последних дня очень тщательно.

Начал с того, что заново постарался исследовать свою комнату, но теперь делал это очень осторожно, поскольку не знал, нет ли где-то под потолком видеокамеры. Резких движений не делал, расхаживал по комнате взад и вперед, словно что-то на ходу сочинял. На одной стороне металлической рамы, держащей стекло-витрину, он обнаружил петли, на другой — головки трех винтов. Тут таинственные хозяева дома допустили оплошность. Однако, с другой стороны, человек прошлого вряд ли разобрался бы, как открыть такую конструкцию.

Несколько ночей кандидат наук, придвинув кресло к задернутой портьере, сидел в полутьме и полной неподвижности, будто задремал, но на самом деле прислушиваясь к малейшему шороху. Наконец закономерность была установлена: чьи-то шаги раздавались в коридоре каждый час, десять минут спустя повторялись в обратном порядке, а затем на пятьдесят минут в доме воцарялась полная тишина. В этот промежуток времени и надо было действовать.

Эколог посмотрел направо, потом налево. Увы, этап продуманных действий закончился, теперь наступила пора экспромтов. Куда ведет этот коридор, кандидат наук не знал, поскольку в столовую, а также на прогулки ходил другим, куда выходила дверь из его комнаты. Значит, двигаться предстояло наудачу.

Главное, найти выход из дома. Пришла пора попробовать вырваться из этого полного сюрреализма на свободу. А в дальнейшем, конечно, он уж постарается каким-нибудь способом разузнать, что это за дом чудес.

Вполне возможно, кое-что любопытное удастся выяснить и прямо сейчас, в ходе поисков спасительной двери. Но никак нельзя было исключать и такой вариант: побродив по дому и не найдя выхода, ничего толком не узнав, придется возвращаться назад, в темницу с антикварной мебелью.

Кстати, теперь стало ясно хотя бы одно: сбежать отсюда с неделю назад удалось Уильяму Шекспиру, кем бы он ни был на самом деле. Оказывается, это он как две капли воды похож на Александра Юрьевича Умникова. Или, вернее, Умников похож на Шекспира… Впрочем, это не важно, а гораздо интереснее другое. Что с беглецом произошло дальше? Где же сейчас тот Шекспир?

Кандидат наук двинулся по темному коридору направо. Где-то вдали, ему показалось, маячило пятнышко света. На всякий случай шел он, почти вплотную прижимаясь к правой стене. Но это была не стена, а сплошной ряд стекла.

Пятнышко света превратилось в квадрат, разделенный тонкой полоской. Наконец экологу стало ясно, что впереди высокие двустворчатые двери с большими стеклами. Сквозь них и пробивался свет из какого-то другого помещения.

Без всяких приключений ему удалось подобраться к дверям вплотную. Встав перед ними на колени, он осторожно заглянул за стекло.

По ту сторону дверей располагалась просторная площадка, выложенная мозаичным паркетом. От нее спускалась широкая лестница с мраморными ступенями. Внизу находился просторный вестибюль, а в конце его виднелись еще одни высокие двери, явно ведущие на улицу. Однако в углу стоял стол, на нем телевизор, а перед телевизором сидел человек, охраняющий выход.

Кандидат наук едва подавил возглас досады. Мелькнула мысль прорваться с боем, но такая попытка, вероятнее всего, была обречена на неудачу. Пришлось поворачивать назад, исследовать другой конец коридора. Крадучись, он двинулся в обратный путь. Когда свет за стеклами снова превратился в пятнышко, эколог встал. На всякий случай он по-прежнему вплотную прижимался к стеклам.

Впереди маячило еще одно пятно света, но теперь он выбивался откуда-то сбоку. Кандидат наук замедлил шаг. Так и есть: в коридор настежь была открыта дверь. Сердце эколога забилось сильнее.

Надо было быстро решать, что делать. Молниеносно и бесшумно пройти мимо двери, рискуя быть замеченным, или, пока не поздно, вернуться в свою темницу. Он выбрал первое и одним движением оказался по другую сторону полоски света. Но, делая это движение, успел заметить в маленькой комнате краски экрана телевизора и чью-то внушительную фигуру. Переведя дух, эколог двинулся по коридору дальше.

В другом конце коридора тоже маячил свет, и здесь кандидата наук ждал приятный сюрприз: дверь оказалась открытой. За ней тоже была лестничная площадка, но не такая помпезная, как с другой стороны, а самая обыкновенная, как в жилом доме. Лестничные пролеты вели только вниз.

Медленно, осторожно, рассчитывая каждое свое движение, эколог выбрался на площадку и заглянул вниз. По счастью, пролеты освещались неярко, но вполне достаточно. Он нерешительно опустился на одну ступеньку, потом пошел дальше.

Лестница, судя по всему, вела в глубокий подвал. Кандидат наук одолел шесть пролетов, прежде чем оказался перед другой дверью. За ней шел еще один коридор, очень слабо освещенный и на этот раз узкий. Никаких препятствий пока не встречалось, и эколог осмелел. Он двинулся по коридору и даже решился приоткрыть первую же попавшуюся по правую сторону дверь. За ней было темно. Секунду поколебавшись, кандидат наук стал нащупывать выключатель. Вспыхнул свет.

Перед экологом открылась комната, похожая на пошивочную мастерскую. Здесь один за другим стояло несколько столов со швейными машинками, а вдоль противоположной стены тянулся кронштейн, на котором висели на плечиках готовые образцы. Но одежда была особого рода — старомодные камзолы соседствовали с римскими тогами и греческими туниками, сюртуки — с королевскими мантиями, мушкетерские плащи — с гусарскими ментиками. Еще тут висели военные мундиры, фраки, бальные платья…

Он выключил свет, прикрыл дверь, пошел по коридору дальше. Однако коридор быстро закончился еще одной дверью, и на этот раз она была закрыта наглухо, да к тому же точь-в-точь походила на бронированные двери банковских сейфов.

Эколог остановился. Вот и все, можно поворачивать назад и воз-, вращаться в свою темницу, укладываться спать на королевскую кровать под балдахином и покорно ждать дальнейших событий. Выхода найти не удалось, ничего толком узнать — тоже.

Но прежде чем повернуть назад, надеясь на чудо, он все же тронул дверь рукой. Конечно, она не подалась, зато в уши кандидату наук ударил пронзительный вой сирены. Теперь, не таясь, со всех ног эколог бросился назад, но успел добежать лишь до первого лестничного пролета. На верхних пролетах уже гремел тяжелый топот и слышались громкие голоса.

Эколог застыл на месте, изо всех сил прижимаясь к стене, словно мог раствориться в камне. Несколько секунд спустя перед ним стоял белый от ярости Михаил Владиславович, за спиной которого возвышались два здоровенных охранника.

Михаил Владиславович сделал над собой героическое усилие и взял себя в руки. Во всяком случае, никакого худого слова от него кандидат наук не услышал. Да и вообще, Михаил Владиславович на этот раз был весьма немногословен. Экологу он сказал только с укоризной:

— Новых приключений захотелось?

А одному из охранников позади себя бросил фразу, которую эколог уже однажды слышал от него в джипе:

— Тихон, побеспокойся!

И вновь в руках Тихона появилась знакомая плоская фляжка, а другой охранник медвежьими своими руками запрокинул голову кандидата наук, и помимо своей воли тот стал глотать неведомую жидкость, довольно приятную на вкус, зная, что произойдет с ним несколько минут спустя.

Ну и камень висит у него на шее! И без того забот немерено, и вот тебе, пожалуйста! Пугало-пират, как докладывают, днями напролет хлещет ром и скоро потеряет человеческий облик. Молодому Шекспиру не сидится на месте — то в мусорный бачок запрыгнет, чтобы мир повидать, то по подвалам лазает.

И ведь до чего, подлец, хитер, наблюдателен, сметлив! Кого хочешь вокруг пальца обведет. Уж на что прожжен Михаил Владиславович, начальник отдела безопасности ЗАО «Дом Кукушкина», но молодой Шекспир тоже не промах!

Хорошо еще хоть Галилей смирен, покладист, а старец Гомер вообще божий одуванчик. Но у императора взгляд тяжелый, неприятный. Наполеон Бонапарт тоже способен преподнести сюрприз. Надо бы добавить надежных людей в отдел безопасности, раз дело того требует.

Константин Петрович сидел за рулем «мерседеса» сам. Не так уж много было у него развлечений, а ощущать, что скорость становится как бы частью тебя самого, любил. За рулем все в твоих руках… и ногах. Чуть-чуть, едва ощутимо придавил правую педаль, вырвался вперед, сделал быстрое движение руками по кругу вправо и тут же — назад, и вот уже «мерседес» оставил позади чей-то «вольво», который только что шел бок о бок в соседнем ряду, а заодно и джип охраны отстал, в зеркала его уже не видать. Старший, что сидит рядом с водителем, сейчас небось даже привстал на сиденье, вытягивает шею, высматривая белый «мерседес» хозяина, и хриплым голосом матерится.

Константин Петрович улыбнулся. Но и водила джипа свое дело знает. Только пара секунд прошла, и вот охрана вновь на хвосте. Константин Петрович приподнял на секунду правую руку, показывая, что все в порядке, и вернулся к своим мыслям.

Прежние времена, видно, ушли навсегда. Теперь приходится думать, увы, и о том, как зарабатывать деньги. ЗАО «Дом Кукушкина», конечно, идея гениальная, сразу многие проблемы решаются, в том числе и денежные. Но надо спешить. Хорошо бы уже через пару недель запускать проект, пусть пока хотя бы на треть мощности. За это время к Гомеру, Галилею, Наполеону, Шекспиру и Моргану должны присоединиться Колумб, Александр Македонский, Ньютон, Дмитрий Донской, Архимед, Джордж Вашингтон…

Кто там еще? Всех не упомнить. Проект с размахом, на одно питание и напитки уйма денег уходит, но не кормить же Наполеона лапшой.

Полный список, составленный знающими людьми, лежит в портфеле и насчитывает пока девяносто девять имен. Треть от него — тридцать три личности. Константин Петрович улыбнулся: начнут проект Тридцать три богатыря.

Левое колесо «мерседеса» едва увернулось от возникшего перед ним невесть откуда открытого люка. Константин Петрович не сдержал себя и облегчил душу. В этой стране на каждом шагу так. То там кто-то чего-то недоглядел, то здесь кто-то кого-то обманул. Успевай толь-ко поворачиваться и смотреть по сторонам. И никогда не знаешь, чего ждать в следующую секунду.

Константин Петрович помрачнел. Риск во всей этой затее, конечно, был, и немалый, как показали шалости молодого Шекспира. Кто его знает, чего ждать, когда объявится хотя бы тот же Александр Македонский! Споется чего доброго с Наполеоном, все-таки два великих полководца, уговорят Дмитрия Донского, соберут армию из каких-нибудь там Колумбов, Вашингтонов и Архимедов и поднимут мятеж. Что тогда?

Да и других рисков хватало. Но думать надо о насущных задачах. Ничего подобного на свете еще не было, так что успех гарантирован. Начнется великое коммерческое наступление, само собой разумеется, с огромного вброса рекламы. Все уже заготовлено и на телевидении, и в газетах, остается только дать сигнал.

Поначалу, разумеется, возникает недоверие, а точнее, полное неверие… да и можно ли сразу поверить в ТАКОЕ! Однако в истории человечества довольно примеров, когда самые непостижимые вещи быстро становились привычными и через пару месяцев казались вполне естественным делом. Очень скоро о «Доме Кукушкина» заговорит весь мир, от туристов отбоя не будет. Поедут отовсюду — и из Австралии, и из Южной Америки, не говоря уж о Франции и Швеции. А что будет потом, пару лет спустя? Да ничего страшного! Все варианты просчитаны.

Ну вот и подъехали. «Мерседес» свернул в тихий уютный переулок. Джип охраны держался чуть поодаль. В высокой красной стене распахнулись крепкие ворота. Константин Петрович повернул во двор, подрулил к ступенькам входа, остановился. Сто пятьдесят три километра просидел за рулем, ровно столько от дачи до этого уютного особняка практически в центре Москвы.

У машины, вытянувшись, уже стоял Михаил Владиславович, готовый самолично открыть хозяину дверцу. На ступенях выстроились трое охранников. Константину Петровичу было достаточно одного взгляда на начальника отдела безопасности, чтобы понять: опять что-то стряслось. Михаил Владиславович держал себя в руках, но лицо было бледное, напряженное. Он сразу же, привстав на цыпочки, приник к уху хозяина и зашептал. В следующую секунду Константин Петрович бросил на него обжигающий взгляд.

— Как это — вернулся! — рявкнул он. — А кого же ты тогда мне привез?!

Прыгая через две ступеньки, хозяин ворвался в дом. Следом, бормоча что-то невнятное, бежал Михаил Владиславович, а за ним, чувствуя близкую бурю, поспешали охранники…

Сон эколога уходил медленно, поэтапно. Не раз он слышал над собой чьи-то громкие голоса, но снова проваливался в забытье. Уже перед самым пробуждением голоса стали особенно резкими, похоже, шел чей-то отчаянный спор, но предмет дискуссии ухватить никак не удавалось. Однако проснулся кандидат наук в тишине. И первое, что отметил — исчезнувший балдахин над головой. Наверху был обычный потолок, правда, высокий.

В следующий момент он понял, что лежит на кожаном черном диване и что одет теперь не в прежний маскарадный костюм, а в собственные джинсы и рубашку. Кандидат наук поднялся и сел.

Дорогой кожаный диван находился в роскошном кабинете, с камином, хрустальной люстрой, огромным письменным столом. Здесь был большой глобус, сделанный под старину, а у дальней стены стоял телевизор с экраном такого размера, какого экологу у телевизоров видеть ни разу не доводилось.

За столом по-хозяйски вальяжно располагался массивный человек с седыми, стрижеными под ежик волосами и мясистым тяжелым носом. Одет он был под стать кабинету: дорогой темно-серый костюм, синяя рубашка, галстук в полоску, завязанный по-модному — со слегка скошенным на сторону узлом.

В первый момент эколог растерялся: опять начиналось что-то необъяснимое. Но хозяин кабинета не дал ему время для раздумий. Он улыбнулся и широко развел руками.

— С пробуждением, э… — он бросил быстрый взгляд в лежащий перед ним какой-то документ, — Александр Юрьевич! Что ж вы сразу-то не сказали, кто вы такой!

— Я говорил, — эколог облизнул разом пересохшие губы. Он понял, что необыкновенное приключение, похоже, подходит к концу. Возможно, сейчас все наконец объяснится. Вот только что последует дальше? — И не раз повторял: я кандидат наук, сотрудник лаборатории по выбросам, ученый-эколог, одним словом…

— Да знаю, что говорили, — хозяин кабинета поморщился и вдруг перестал называть эколога на «вы». — Говорил, конечно! Подожди-ка минутку! Ничего не могу с собой поделать, руки чешутся надавать кое-кому по шее.

Он потянулся к телефонной трубке. Однако сказать ничего не успел — дверь кабинета открылась, и на пороге возник бледный Михаил Владиславович. Можно было подумать, что он стоял за дверью и каким-то сверхъестественным чутьем угадал движение человека за столом.

— Здесь я, Константин Петрович, — с обреченной интонацией молвил Михаил Владиславович.

Несколько секунд Константин Петрович еще сдерживался. Потом разом побагровел и разразился длинной тирадой, в которой слово «козел» было самым мягким. Но, удивительное дело, сам тон Константина Петровича был подчеркнуто вежливым, хоть и ледяным, а обращаясь к Михаилу Владиславовичу, он величал его исключительно по имени и отчеству. Поэтому в тираде встречались совсем уж необычные словосочетания, например, «совсем уже, Михаил Владиславович, хрен козлиный, мозги прогуляли».

От вежливой по интонации, но не по сути речи начальника Михаил Владиславович даже съежился и стал казаться еще меньше ростом. Только изредка он позволял себе ответные реплики, вроде: «так ведь сходство абсолютное» или «документы себе только ленивый не сделает». Завершилась же тирада Константина Петровича фразой, заставившей эколога насторожиться:

— А теперь из-за вас, Михаил Владиславович, придется ни в чем не повинного человека изолировать.

— Как это — изолировать? — живо поинтересовался эколог.

С лица Константина Петровича уже сходил багровый цвет. Михаил Владиславович переминался с ноги на ногу.

— Ненадолго, — небрежно обронил Константин Петрович. — Недельки на три-четыре… ну, от силы на месяц-полтора. Не могу я тебя сейчас, Александр Юрьевич, выпустить. Слишком много ты видел, а пока рано об этом говорить, раз проект еще не запущен. У меня слишком многое на карту поставлено. Не огорчайся, жить будешь, как на курорте. Вот только моря не обещаю, но бассейн — пожалуйста.

Несколько секунд кандидат наук осмысливал эти слова. Он даже сам удивился тому, что они вызвали в душе не что-нибудь, а горькую детскую обиду. Наверное, именно поэтому эмоции, все последние дни сдерживаемые, вырвались наконец наружу, и эколог возопил:

— Да какое вы право имеете меня тут задерживать! Кто вы такой, в конце концов! Что тут вообще происходит?!

Константин Петрович лишь поднял брови.

— Понимаю, — сказал он. — Имеешь право спрашивать. А происходит тут у нас такое… А ну пошли!

Он встал и оказался на две головы выше Михаила Владиславовича. Сделав экологу приглашающий жест, Константин Петрович пошел к двери. Михаил Владиславович, поправив очки, неслышно двинулся позади всех.

Нет, дом был тот же самый, поскольку за дверью кабинета оказался знакомый коридор с банкетками и картинками на стенах, по которому кандидата наук златовласая девица Виктория водила в столовую и на прогулку. Но Константин Петрович избрал иной маршрут. Он свернул в какой-то боковой пролет, потом поднялся по лестнице, прошел через какое-то помещение, где эколог машинально отметил изобилие компьютеров, снова спустился по лестнице и вышел в другой длинный коридор. Эколог едва поспевал за ним, а коротенькому Михаилу Владиславовичу вообще пришлось бежать вприпрыжку.

По обеим сторонам коридора поблескивали стекла, закрытые изнутри тяжелыми портьерами. Под потолком светили плафоны, и в их свете все здесь выглядело совсем не так, как в темноте, но эколог вдруг понял: это тот самый коридор, куда он выбрался ночью.

Константин Петрович уверенно шел вперед. Наконец он остановился, подошел к стене, нажал какую-то кнопку. Шторы по ту сторону стеклянной витрины поползли в разные стороны, открывая столь хорошо знакомую экологу комнату с кроватью под балдахином, тяжелыми напольными часами, сундуком и старинным письменным столом. Комната была не пуста: за столом восседал молодой человек с бородой и длинными редкими волосами, одетый в узкие штаны, белую рубаху с большим отложным воротничком и темный колет.

Человек с увлечением водил гусиным пером по бумаге, но раздвигаемая штора заставила его отвлечься. Увидев за стеклом людей, он приветливо махнул рукой. Константин Петрович и Михаил Владиславович сделали ответные жесты. Эколог же остолбенел.

— Вот он, Уильям Шекспир раннего периода собственной персоной, — молвил Константин Петрович не без удовольствия. — Сам к нам вернулся, добровольно, тебе на счастье! Осознал, слава Господу, что у нас ему лучше, чем в незнакомом мире… Но каков прохвост! В чужом городе, в чужом времени не пропал, обратную дорогу нашел! А вот рассказывать, где был, не хочет. Правда, рано или поздно непременно расскажет. Он парень компанейский, заводной, общительный. Умница, талант. Одно слово, английское Возрождение!

Константин Петрович внимательно оглядел эколога.

— И в самом деле — вылитый Шекспир! Угораздило же тебя, брат, родиться его точной копией.

Он улыбнулся, Михаил Владиславович подобострастно засмеялся, но настроение Константина Петровича, когда он глянул на главного охранника, резко изменилось.

— Ну и государство! — молвил Константин Петрович горько. — Человека хватают, документам не верят — и сразу к нам! А другой человек, пугало огородное, средневековое, хрен знает как одетое, бродит по Москве несколько дней, языка толком не знает, и хоть бы что, ни один патруль внимания не обращает! Сейчас я, Михей, даже не тебя виню, а так… черт знает, что в государстве творится! Хотя и вы, Михаил Владиславович, тоже хороши. Показывает человек документы, чего же не верите?

— Так ведь документы теперь на каждом углу… — начал было Михаил Владиславович, но Константин Петрович махнул рукой. Он нажал на стене какую-то кнопку, и рама-витрина слегка приоткрылась.

— Ну, так и будешь в несознанку играть? — спросил Константин Петрович Шекспира строго, однако на губах у него появилась улыбка.

— Где скрывался, как назад дорогу нашел?

— Прятался, — отозвался вдруг Шекспир с диким акцентом, — из повозки совсем близко вылез, на соседнем перекрестке, место запомнил, телефон продал, стали друзья, потом Курский вокзал был, тоже известное место…

Тут, видно, русских слов ему не хватило, и он перешел на английский, но Константин Петрович, недослушав, добродушно махнул рукой и закрыл раму и штору. Кандидат наук все это время стоял столб столбом, чувствуя на себе озадаченный взгляд Шекспира. Константин Петрович потянул эколога за рукав и ткнул пальцем в табличку рядом со стеклянной витриной.

— А вот это видал?

Машинально эколог прочитал: «Уильям Шекспир, великий английский драматург и поэт. Ранний период — до 1601 года. Родился в 1564 году».

— В раннем периоде молодой Шекспир писал комедии, — вскользь заметил Константин Петрович, явно наслаждаясь произведенным эффектом. — Трагедии он стал писать позже. Вообще-то в творчестве Шекспира было три периода, я интересовался. Да ты, наверное, в курсе, раз кандидат наук.

Эколог с силой тряхнул головой, словно пытаясь вернуть себе способность соображать.

— Так это действительно Шекспир? — спросил он тихо. — Настоящий, из прошлого?

— А то какой же! — весело ответил Константин Петрович. — Самый натуральный. Взят из 1594 года. У нас в «Доме Кукушкина» без обмана.

Он двинулся по коридору дальше. Передвигая ноги, как автомат, эколог поплелся следом. В голове его вместо мыслей крутились только, многократно повторяясь, два слова: «самый натуральный, самый натуральный, натуральный…» Вскоре Константин Петрович остановился и нажатием кнопки открыл шторы сразу на двух витринах.

За одной был пустой просторный зал с царским троном на возвышении. За другой — роскошная спальня. Здесь сидел в кресле Наполеон Бонапарт с книгой на коленях.

— Наполеон взят нами из 1808 года, — прокомментировал Константин Петрович и тут же закрыл шторы. — Ну, теперь-то понял, что тут у нас происходит?

— Нет, — глухо отозвался кандидат наук.

— А потрясение в себе чувствуешь? — заинтересованно спросил Константин Петрович.

— Еще бы! — искренне ответил эколог.

Константин Петрович глянул на Михаила Владиславовича.

— Вот видишь! Пойдет у нас дело, пойдет!

Эколог зажмурил глаза и отвернулся от Наполеона Бонапарта. Потрясение опять вдруг сменилось горькой детской обидой.

— Я… я требую объяснений, — почти выкрикнул он тонким, дрожащим, каким-то чужим голосом.

— Объясню, объясню, — с огромным удовольствием отозвался Константин Петрович. — Самому не терпится объяснить. Горжусь я, честно говоря, этой своей затеей. Скоро ведь всему миру придется объяснять, и мир ахнет. А ты можешь считать себя первым посетителем «Дома Кукушкина». И бесплатно! Больше того, я тебя теперь, пожалуй, даже специальным призом награжу. А что?

Константин Петрович взмахнул рукой.

— Если твою историю раскрутить, какая же это будет реклама нашему заведению. Не реклама, а загляденье!

Но тут же лицо Константина Петровича стало задумчивым, он неопределенно покрутил пальцами в воздухе.

— А может, и не надо этого. Ни к чему народу знать, что Шекспир от нас сбежал и несколько дней где-то шлялся. Если б с ним что-нибудь случилось, неизвестно, как бы все повернулось. Хотя еще не знаю… Не исключено, что и в самом деле попозже твое приключение раскрутим.

Штора задвинулась, скрыв людей из этого чужого, безумного мира, можно было вернуться к перу с бумагой. Но с чужими людьми ушла и мысль, будто ее вспугнули. Шекспир отложил перо, встал из-за стола, прошелся по комнате.

Двоих из них он знал, а лицо третьего, удивительное дело, показалось собственным отражением. Непроизвольно он глянул в зеркало в серебряной оправе. Да, сомнений нет, такие же волосы, усы, борода, только одежда на неведомом двойнике была другой. Что за напасть, можно подумать, хозяева этого дома решили сыграть в его стенах «Комедию ошибок».

Шекспир еще раз прошелся по комнате. Вид двойника по ту сторону стекла вызвал в его душе необычные ощущения. Он чувствовал странный разлад, как будто внутри него самого поселились двое разных, но очень схожих людей. Это ощущение уже было знакомо: первый раз оно посетило его, когда он выбрался из этого дома наружу в ужасно пахнущей повозке, способной двигаться без лошадей. Он вылез из нее при первой возможности, огляделся по сторонам, и вдруг ему показалось, что на этом перекрестке, совершенно непохожем ни на один уголок Лондона, он уже когда-то бывал. Явно не мог никогда бывать, но чувствовал, что это место знакомо.

Вокруг двигались приземистые колесницы опять-таки без лошадей, впору было закричать и призвать Господа, а он стоял и не испытывал никакого страха, словно так и должно быть. Постоял, оглянулся, приметил вдали высокие остроконечные красно-белые башенки дома, который только что покинул, и пошел прочь, почему-то даже не стараясь запомнить обратную дорогу. А ведь с самого начала знал, что вернется назад. Вот только посмотрит, каков мир за высокими стенами этого дома, возможно, найдет верных друзей и вернется, чтобы вновь покинуть дом уже вместе с императором французов, а также с Галилеем, если, конечно, тот решится.

Он отправился только на разведку. И судя по тому, что узнал за эти дни, в этом сумасшедшем мире ни сам он, ни Наполеон Бонапарт не пропадут. Любая свобода лучше, чем жизнь в заточении, пусть и мало похожем на тюремное.

А вот старику Гомеру лучше бы доживать свой век здесь, в изобилии, в должном уходе. Прошли те времена, когда он был воином и поэтом, жизнь на закате… Но все-таки странно, что неведомо где, далеко от Англии, довелось повстречаться с автором, рассказавшим о давних подвигах античных героев. Славу Богу, вот уже второй век книгоиздатели печатают «Одиссею» и «Илиаду» не только на латыни, но и на английском языке…

Через десять минут после экскурсии по коридору с витринами, во время которой помимо всего прочего выяснилось, что «Галилей взят из 1632 года», эколог вновь сидел на кожаном диване роскошного кабинета. Голова его была совершенно пустой. Михаил Владиславович молча смотрел на него из дальнего угла, а Константин Петрович расхаживал перед диваном по дорогому ковровому покрытию и все больше и больше увлекался.

— Ты пойми, Александр Юрьевич, ведь это же золотое дно. Я уже о филиалах думаю, об отделениях в других городах, странах. Представляешь, какие обороты наберем!

— Это ваша фамилия — Кукушкин? — тупо поинтересовался эколог.

— Ну да, Кукушкин, — отозвался Константин Петрович, отчего-то слегка поморщившись. — Начинал-то я… да лучше не вспоминать. Это теперь везде знают, всюду вхож. И к науке имею некоторое отношение. Наука бедствует… Вот ты сколько в своей лаборатории получаешь? Это я к тому, что «Дом Кукушкина» — тоже самая что ни на есть наука.

Эколог на миг прикрыл глаза. Собственно, он уже почти знал, какой окажется правда о «Доме Кукушкина», да все не верил. Слишком уж невероятной была эта правда. Но зато если ее принять, все сразу становилось на свои места.

— «Дом Кукушкина» — это музей? — тихо спросил эколог. — Только экспонаты настоящие? Самые настоящие, реальные исторические персонажи… Но музей еще не открыт. Пока вы только выдергиваете экспонаты из прошлого с помощью изобретенной вами машины времени…

Константин Петрович хмыкнул.

— А когда откроется, можешь представить, какой начнется ажиотаж. Кому не захочется повидать настоящего, живого Наполеона, задать ему пару вопросов? Для этого посетителям за отдельную плату будут выдаваться мобильные переводчики. А вот машины времени, — . Константин Петрович развел руками, — у меня нет. Ну откуда, сам подумай, может взяться машина времени у частного лица!

— Как же тогда? — спросил эколог тупо.

Константин Петрович вплотную приблизил к нему лицо.

— Я же говорил, наука бедствует, — молвил он доверительно. — Институт хроноисследований, само собой, тоже. Вот я первым и сообразил, что можно у института взять в аренду широкий хроноканал, пригласить специалистов из того же института. Как положено, учредил акционерное общество закрытого типа «Дом Кукушкина», купил особнячок приличный, отремонтировал. Хроностанцию здесь в подвале оборудовал. Она, — Константин Петрович подмигнул, — за той дверью, возле которой тебя застукали. Деньги институту этому очень хорошие плачу, специалистам тоже…

На секунду Константин Петрович остановился.

— Ах да! Никто ж ведь и не знает об этом институте, а ты и подавно. Хроноисследования — в высшей степени закрытая тема, работы засекречены. А ведутся они уже лет двадцать, если не больше.

Константин Петрович крепко взял эколога за локоть.

— Ну как, способен это переварить?

Не будь всех безумных событий последних дней, эколог, разумеется, ни за что бы не поверил столь ошеломляющему откровению. Но он видел и Наполеона, и Гомера, и Генри Моргана, и они были настоящими. Поэтому, тупо мотнув головой, кандидат наук только и спросил:

— Почему же засекречены? Ведь это, как говорится, давняя мечта человечества. Сколько фантастических романов написано…

Константин Петрович отпустил руку эколога и бросил на него быстрый испытующий взгляд.

— А что в этом государстве не засекречено? — ответил он ворчливо. — Засекретили сразу же, как только открыли принцип хронопереноса. Но ты сам подумай, это только в романах что-то изобретают и трубят об этом на весь свет, а в жизни все не так. Если бы какой-нибудь академик Иванов сапоги-скороходы изобрел или там скатерть-самобранку, тоже наверняка засекретили бы. Они же, сообрази, важное оборонное значение имеют!

Эколог испытал огромное облегчение от того, что на все главные вопросы были получены ответы. Но вместе с тем внутри поднималось смутное чувство недовольства. Чем оно было вызвано, он не понимал. Вдобавок кое-что еще оставалось неясным. Кандидат наук заговорил, размышляя вслух:

— Но если Шекспир не в своем времени, а здесь, у нас, значит, в своем времени его нет. Как же можно такое допустить! Ведь это поворот в ходе истории, последствия могут оказаться непредсказуемыми.

Константин Петрович похлопал кандидата наук по плечу.

— Правильно соображаешь! Однако мои специалисты все продумали. Вот выдернул я того же Наполеона из какого-то там дня, какой-то минуты и какой-то секунды, и именно в ту же секунду я его и верну. У нас, в «Доме Кукушкина», он может прожить хоть пол года, а там, в XIX веке, никто ничего не заметит. Мы как бы берем все эти экспонаты у истории напрокат и возвращать будем честно, как положено.

— А каково это — попасть вдруг не в свою эпоху, — тихо заговорил эколог. — Сидеть за стеклом, как в музее…

— Да это и есть музей, — ответил Константин Петрович.

— Переносить взгляды ротозеев, отвечать на дурацкие вопросы…

— Э-э, — протянул Константин Петрович, — ничего, потерпят немного. Мои специалисты говорят: когда экспонаты вернутся в ту же самую секунду из которой их выдернули, они и помнить-то ничего не будут о том, где были и что делали.

Константин Петрович вдруг поморщился.

— А как всех нас, всю страну и тебя в том числе, разом, без подготовки, перебросили из одной эпохи совершенно в другую! Никто нас не спрашивал… Подумай… Еще что-нибудь узнать хочешь?

— Постойте… Как же вы собираетесь запускать проект, если институт хроноисследований засекречен? Никто вам не поверит. Сочтут, что в витринах у вас сидят простые актеры.

Константин Петрович бросил на него внимательный, оценивающий взгляд.

— Молодец! Цепкий у тебя ум, предусмотрительный, на лету все схватываешь. Но я, конечно, и сам подумал об этом, уже обговорил там, где надо. Поскольку я буду платить Государству очень большие налоги, то придется державе ради наполнения бюджета рассекретить открытие хронопереноса. Не принцип, конечно, а сам факт. Впрочем, все открытия рано или поздно становятся достоянием гласности.

Константин Петрович прошелся по кабинету из угла в угол. Похоже, решал в уме какую-то важную проблему. Эколог поворачивал вслед за ним голову, чувствуя тупую усталость. Константин Петрович вдруг остановился, словно осененный внезапной идеей.

— Послушай, — сказал он, — а ведь ты вполне можешь на «Дом Кукушкина» поработать. Ну что там твоя лаборатория по выбросам! Зарплата… в общем, договоримся. У моих-то менеджеров, чувствую, фантазия иссякает, а у тебя голова нормально работает. Тем более свежий взгляд. Ну, что скажешь? Есть идеи?

— Великих преступников можно из прошлого вытаскивать, — мрачно молвил кандидат наук. — Джека-Потрошителя там или кого еще. Сейчас очень велик интерес к криминальному миру, сами знаете. Прямо безумие какое-то творится.

— Ну-ну, — подбодрил Константин Петрович, — очень интересная мысль. А мои-то в список одних полководцев, ученых, писателей пихают… Правда, пират Морган есть.

— Можно для тех, кто любит нервы пощекотать, спецэкскурсии устраивать. Скажем, ночь в тюремной камере с тем же Джеком-Потрошителем, — продолжал эколог. — Наверняка найдутся такие люди, что очень большие деньги заплатят. Нравится?

— Нравится, — сказал Константин Петрович, — это вполне может пойти.

— И снимать скрытой камерой.

— Беру идею! — воскликнул Константин Петрович. — Телевидение это с руками оторвет!

— А еще, — мрачно сказал эколог, — можно вытаскивать из прошлого самых великих художников. Леонардо там или Тициана, Ван Гога, Тулуз-Лотрека. Пусть они создадут в вашем «Доме Кукушкина» побольше картин. Правда, для этого придется раздобыть краски и холсты из тех же времен, где они живут. Это возможно?

Константин Петрович рассеянно кивнул, и отчего-то лицо его омрачилось.

— Эти картины будут подлинниками, — продолжал кандидат наук, — любая экспертиза подтвердит. Представляете, какую цену за них дадут на аукционах?

— Идея хорошая! — отозвался Константин Петрович без особого энтузиазма. — Голова у тебя прекрасно работает. Просто грех тебя не использовать. Жаль только, что такая мысль…

Константин Петрович вдруг разом оборвал фразу и бросил на эколога быстрый и очень странный взгляд.

— Все эти идеи лежат на поверхности, — мрачно ответил тот.

— Считай, место старшего менеджера твое, — сказал Константин Петрович. — Ну а там поглядим.

— Да нет, — сказал кандидат наук твердо, — на меня не рассчитывайте.

От удивления лицо Константина Петровича вытянулось.

— Что так? Чем тебе здесь не нравится?

— За Шекспира обидно! — ответил эколог. — За Галилея тоже обидно. И даже за Наполеона Бонапарта.

Константин Петрович опять прошелся по кабинету из угла в угол, искоса поглядывая на эколога.

— Ну что же, — произнес он наконец. — Насильно мил не будешь. А изолировать тебя на время придется. Не взыщи! Но жить будешь хорошо, в комфорте, в сытости.

Константин Петрович секунду поколебался, а потом проявил неожиданную милость.

— Верну тебе, так и быть, даже твою игрушку, займешь досуг всякими там компьютерными играми. Досуга у тебя будет много, а телевизора и телефона — извини. Но если передумаешь, только слово скажи Михаилу Влади… Михею скажи. Сам-то я здесь не каждый день появляюсь, другие дела есть.

Константин Петрович подошел к картине, висевшей на стене, сделал неуловимое движение. Березовая роща, изображенная на полотне, вдруг отошла в сторону, открыв металлическую дверцу сейфа, и Константин Петрович извлек из него потертую сумку кандидата наук, в которой среди прочих вещей должен был находиться и его наикрутейший ноутбук.

— Ладно, ступай, — сказал Константин Петрович, вручая кандидату наук сумку. — Увидимся еще! Михей, проводи!

Вслед за начальником отдела безопасности эколог вышел в коридор, спиной чувствуя взгляд Константина Петровича. Идти пришлось буквально несколько шагов: Михаил Владиславович свернул в какой-то боковой коридор, толкнул тяжелую дверь, и за ней открылась комната, похожая на номер в четырехзвездочной гостинице.

— Отдыхай, кандидат в Шекспиры! — добродушно молвил Михаил Владиславович. — Но под окнами, учти, мой человек поставлен. Через четыре часа его сменит другой, ну и так далее.

Дверь закрылась, щелкнув язычком замка, и пленник ЗАО «Дом Кукушкина» остался наедине со своими мыслями…

В этом кабинете Константин Петрович бывал уже не раз, а всегда робел, словно не стояло за плечами немалых уже лет, а главное, заслуг. Робел так, как никогда и нигде. Хотя и видимых причин, вроде, не существовало. Кабинет уютный, кресло удобное. При желании он мог бы даже закинуть ногу на ногу, но сделать этого Константин Петрович так и не решился.

Потому что никогда не известно, как обернется разговор. Может, уже в следующую секунду придется вскакивать по стойке смирно. Правда, опять-таки ни разу делать этого не приходилось, но ощущение, что вот-вот последует резкая команда, не покидало. И это при том, что собеседник всегда был подчеркнуто вежлив, голоса не повысил ни разу. А еще никогда не проходило ощущение, что собеседник видит тебя насквозь, читает каждую твою мысль. Ни с каким другим человеком он не испытывал ничего подобного.

Вот и теперь… Константин Петрович вошел в кабинет, пожал протянутую руку. Как всегда, услышал приглашение:

— Располагайтесь, Владимир Сергеевич.

Константин Петрович сел. Коротко, как всегда, доложил о текущих делах. Завершил доклад такими словами:

— Через три недели, максимум месяц, можно начинать рекламную кампанию. Следующие экспонаты уже подобраны, как раз к этому времени будут готовы. Вот фотографии, биографические данные.

Хозяин кабинета бросил быстрый взгляд на разложенные перед ним фотографии.

— Хороши… Похожи…

Потом последовал дежурный вопрос:

— Как с основными работами, Владимир Сергеевич?

Константин Петрович, взвешивая каждое слово, осторожно ответил:

— Опыты с экспонатами все больше убеждают меня, что мы на правильном пути.

Немного помедлив, добавил:

— Но известные вам проблемы пока остаются.

Собеседник побарабанил пальцами по столу.

— Я не раз говорил вам, Владимир Сергеевич, что идея с музеем поначалу представлялась мне несколько… экстравагантной. Но времена теперь действительно другие, приходится приспосабливаться к реалиям. К тому же идея и в самом деле неожиданная, остроумная, броская. Вполне способная вдобавок ко всему принести серьезные средства.

Это хозяин кабинета говорил каждый раз. Константин Петрович напрягся до последней степени. Он все время ждал вопроса о случившейся чудовищной накладке — побеге Уильяма Шекспира и водворении в «Дом Кукушкина» совершенно постороннего человека.

Правда, молодой Шекспир сам вернулся на место, кандидат наук изолирован. Да и неоткуда бы хозяину кабинета знать о такой накладке: персонал Константин Петрович для «Дома Кукушкина» подбирал сам, персонал далеко не все знает, а уж о самом существовании этого кабинета и его хозяина и подозревать не может. Но все-таки…

На всякий случай Константин Петрович заготовил оправдания. Ну кто ж мог представить, что человек XVI века способен сообразить: мусор из домов теперь вывозят на специальных машинах, и можно в одной из них спрятаться!

А что касается кандидата наук, так даже хорошо, что тот попал в «Дом Кукушкина». Благодаря случаю удалось проверить, как обыкновенный человек воспримет известие, что вот-вот откроется музей с реальными историческими персонажами.

Но до разговоров о накладке не дошло. Хотелось бы верить, что и в самом деле собеседник о побеге Шекспира и кандидате наук Умникове (вот уж фамилия!) ничего не знал. Однако вполне мог знать и приберегать информацию до какого-то другого случая. Подумав об этом, Константин Петрович ощутил, как по спине пополз холодок. Завершая короткий разговор, хозяин кабинета задал последний вопрос:

— С аппаратурой, надеюсь, никаких проблем нет, Владимир Сергеевич?

— Проблем нет! — ответил Константин Петрович. — Всякий раз проверяю лично.

Кивком головы собеседник дал понять, что доклад окончен.

— Жду вас, Владимир Сергеевич, в обычный день, в обычное время…

Ну вот все и объяснилось! Истина была безумной, невероятной, зато все разом встало на свои места. Впрочем, столь ли уж сумасшедшей кажется такая истина после всего, что довелось экологу видеть в этом доме? В конце концов, он и сам уже как бы подбирался к ней, анализируя всевозможные гипотезы.

В одном Константин Петрович прав: любые открытия рано или поздно становятся достоянием гласности, а после этого быстро переходят в разряд самых обычных, повседневных понятий. Вот и с хронопереносом, безусловно, случится то же самое. Возможно, и года не пройдет, а живые экспонаты ЗАО «Дом Кукушкина» будут вызывать не больше удивления, чем когда-то Диснейленды. И точно так же, как Диснейленды, музеи с Наполеонами, Александрами Македонскими, Галилеями, Ньютонами и так далее начнут открываться во многих странах. Любое научно-техническое достижение оборотистые люди стремятся обратить в коммерческий успех.

К концу третьего дня комфортабельного заключения разум кандидата наук окончательно принял все эти простые постулаты. Но прежде, как истинный исследователь, он во всех деталях, в малейших нюансах постарался восстановить в памяти все, что рассказывал ему Константин Петрович, и сопоставить это с тем, чему сам стал свидетелем. Сомнений не осталось. Постулаты были верны.

После этого время для эколога потянулось медленно и тоскливо. Теперь оставалось только ждать конца заточения, но когда придет свобода? К счастью, «золотая клетка» кандидата наук вовсе не походила на камеру Эдмона Дантеса. Было здесь все, что нужно, за исключением телевизора, телефона, книг. И стоило бы поблагодарить Константина Петровича за проявленное великодушие — соблаговолил ведь вернуть экологу его ноутбук, напичканный разнообразными программами и, само собой разумеется, компьютерными играми. Вот и нашлось, чем занять время.

Заточение было хоть и комфортным, но достаточно строгим. На прогулки кандидата наук не выпускали, еду доставляли прямо в комнату, причем делала это уже не Виктория, а сам Михаил Владиславович. Похоже, он проникся к пленнику своеобразной симпатией и старался его по-своему развлечь.

Привозя, например, на сервировочном столике завтрак, подробно рассказывал о том, что будет на обед. В обед развлекал разговорами о предстоящем ужине. Иногда информировал о новостях ЗАО «Дом Кукушкина», видимо, считая эколога отчасти своим человеком.

Так, в один прекрасный день начальник отдела безопасности сообщил, что компанию исторических личностей пополнил американский президент Линкольн, длинный неуклюжий человек с бородой. Едва освоившись, Линкольн сразу же проявил огромный интерес к Наполеону и на прогулках ни на шаг не отходил от императора.

А вот сам Михаил Владиславович довольно быстро заинтересовался компьютерными играми эколога. Поначалу кандидата наук это только забавляло. Быстро выяснилось, что в своем компьютерном развитии главный охранник не двинулся дальше примитивного «Дума» и теперь был буквально потрясен головокружительными возможностями и непревзойденной графикой самых последних игрушек. Так у эколога появилось еще одно развлечение: с усмешкой знатока он показывал, объяснял, понемногу стал пускать начальника службы безопасности в самостоятельные путешествия. Михаил Владиславович проявлял недюжинные способности и схватывал все на лету.

Удивительное дело: эколог поймал себя на том, что не испытывает неприязни к своему тюремщику. Видно, как у любого узника, после определенного срока притупились чувства, он привык к стенам, ограничивающим свободу. Знал он теперь только одно: рано или поздно его освободят, и он вернется домой. К этому времени потрясенный мир уже будет знать, что открытия, сделанные в стенах некоего Института хроноисследований, отныне позволяют любому желающему своими глазами посмотреть на великих людей прошлого и даже побеседовать с ними; а он, кандидат наук Александр Юрьевич Умников, будет одним из немногих людей на Земле, для кого эта сверхфантастическая информация не окажется ошеломляющей новостью.

Кстати, не раз начальник отдела безопасности из дружеских, очевидно, чувств корил кандидата наук за то, что тот не принял заманчивого предложения поступить на службу в ЗАО «Дом Кукушкина»? Наконец эколог решил объяснить, а попутно и сам разобрался в своих чувствах. Отказался-то импульсивно, просто потому, что не пришлось это по душе. А в самом деле, почему не пришлось?

Эколог вдруг припомнил полузабытый эпизод из далекого детства, когда ему даже десяти лет еще не было. От кого-то из приятелей узнал, что есть на свете отличная книга английского писателя Уэллса о машине, позволяющей путешествовать во времени. Еще даже не прочитав, был потрясен самой возможностью того, что кто-то, пусть хотя бы в книге, мог переноситься из эпохи в эпоху. Своими глазами увидеть рыцарей, королей, мушкетеров!

Искал книгу долго, а когда нашел, проглотил в один присест, несколько дней ходил, как во сне. Потом, разумеется, доводилось читать великое множество другой фантастики, где фигурировали самые разные модификации машины времени, да и сюжеты были изощреннее. Но, видно, та, самая первая книга, сочиненная англичанином Уэллсом, так и осталась одной из святых вещей, взятых душой из детских лет во взрослую жизнь.

И вот путешествие во времени стало реальностью — и чем же обернулось? Похищением Наполеона, заключенного в музейную витрину, Гомера, поющего о подвигах Одиссея для толпы, Шекспира, рассказывающего в мобильник-переводчик самым любознательным посетителям, как он работал над «Ромео и Джульеттой»…

Однако Михаил Владиславович если и понял такое объяснение, то никак этого не показал. Да и слушал-то рассеянно, потому что параллельно тыкал пальцем в кнопки компьютера.

Но зато именно тогда вдруг ослепительно вспыхнула в сознании неожиданная мысль, и апатичного доселе узника сменил исследователь, готовый к энергичным действиям.

Осуществление идеи сулило кандидату наук тонкое и вместе с тем острое развлечение. Скучная жизнь взаперти могла наполниться смыслом и азартом, раз есть возможность попробовать свои силы в решении некоей задачи.

Правда, для начала требовалась определенная помощь Михаила Владиславовича, но он не должен заподозрить истинной цели эколога. Лучше всего, если эту помощь предложит он сам. Удастся ли осторожно, исподволь подвести его к этой мысли?

Удалось уже через пару дней. Михаил Владиславович даже с какой-то застенчивостью задал экологу тот самый вопрос, которого он ждал. Некоторое время кандидат наук как бы размышлял о технической стороне дела, а потом пошел главному охраннику навстречу. И жизнь в «золотой клетке» изменилась до неузнаваемости.

Теперь эколог очень мало спал, рассеянно ел и просиживал за ноутбуком долгие часы. Позабыв обо всем на свете, кандидат наук работал, от души радуясь, что задача, которую он поставил перед собой, оказалась исключительно трудной. Давно уже он не получал от компьютера столь острого, захватывающего удовольствия…

Наконец пришел час, когда задача поддалась. Но то, что поначалу казалось узнику ЗАО «Дом Кукушкина» лишь развлечением, позволяющим скрасить жизнь взаперти, стало вдруг постепенно превращаться в ключ, открывающий его изумленному взору совсем уж неожиданную истину. А вместе с тем и путь, ведущий к быстрому освобождению и развязке всей этой истории.

Шесть пролетов вниз, узкий коридор глубоко под землей, и вот она, бронированная дверь со множеством секретов. Такая конструкция сделала бы честь любому банку. Но хранит она нечто более ценное, чем купюры или золотые слитки.

Как открывается дверь, Константин Петрович знал один. Из всего персонала ЗАО «Дом Кукушкина» в нее не входил никто, кроме него. Даже Михею толком неизвестно, что за ней скрывается. Незачем это знать начальнику отдела безопасности необыкновенного музея. Его дело — сторожить Наполеонов, Гомеров, Шекспиров, Галилеев, которые время от времени появляются из-за этой двери в сопровождении неизвестных Михею людей. Живые экспонаты занимают отведенные для них места, а эти таинственные люди вновь исчезают за бронированной дверью.

Константин Петрович постоял, собираясь с мыслями. Ввести все положенные коды не такое уж простое дело. Вроде бы и зазубрил все, как таблицу умножения, но стоит сбиться, мороки не оберешься. Хитроумные датчики не поверят, что ошибка случайна, поднимут тревогу, заблокируют все двери, и придется вызывать специалистов, которые прежде всего начнут выяснять, отчего произошла накладка.

Но вот тяжелая дверь пришла в движение, за ней вспыхнул свет. Константин Петрович шагнул за порог, дверь закрылась. Сейчас он пройдет по помещениям, и в каждом электронные устройства должны дать хозяину условные сигналы, показывающие, что все в исправности.

Несколько подземных комнат были наполнены аппаратурой, разобраться в которой, казалось бы, не мог никто. Но Константину Петровичу и не надо было в ней разбираться. Его дело — все организовать, скоординировать работу многих служб, выполняющих разные задачи и зачастую не подозревающих о существовании друг друга. Само собой разумеется, подавляющая часть сотрудников не знала об истинном назначении своей деятельности.

Сейчас комнаты, разумеется, были пусты. Таинственные люди приходили сюда по подземному коридору из другого особняка неподалеку. Вел к этим подземным комнатам и еще один тайный коридор — к третьему особняку, — но пока им еще ни разу никто не пользовался.

Все было в порядке. Константин Петрович шел по комнатам, принимая обычные доклады электроники. Уже завершая обычный обход, он вдруг почувствовал в голове легкий толчок, и его слегка повело в сторону, но сейчас же все прошло. Неужели подскочило давление?

Да нет, прошло. Константин Петрович двинулся дальше, мельком посмотрев на часы. Пора было завершать обычную дежурную проверку и возвращаться к первоочередным делам.

Он вышел в коридор, тщательно затворил за собой бронированную дверь. Поднялся по лестничным пролетам наверх.

Самое неотложное дело из запланированных на сегодня — немедленно после проверки аппаратуры явиться в комнату номер 12 б, где до начала рекламной кампании был изолирован Умников Александр Юрьевич. У Умникова имелись вопросы к Константину Петровичу, и на них ужасно хотелось ответить…

Снаружи кто-то вставил в замок ключ, слышно было, как он дважды повернулся. Эколог застыл перед своим компьютером, напряженно глядя на дверь. Все эти дни в его комнату входил один лишь Михаил Владиславович. Если и сейчас войдет он, значит, в чем-то был допущен просчет.

Дверь открылась, на пороге возникла массивная фигура Константина Петровича. Кандидат наук откинулся на спинку кресла, облизнул разом пересохшие губы.

— Я вас ждал, — сказал он.

— Знаю, — ответил Константин Петрович. — По-моему, — он бросил взгляд на часы, — не опоздал.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил эколог, чувствуя, как гулко колотится его сердце.

Константин Петрович опустился в кресло. Он не сводил с кандидата наук напряженного, ожидающего взгляда. Эколог посмотрел на экран ноутбука и сделал глубокий вдох. Вот, видимо, и наступает развязка всей этой необыкновенной истории, случайным действующим лицом которой он оказался благодаря внешнему сходству с одним человеком.

— Вы готовы подтвердить, — начал эколог, — что лицо, которое вы выдаете за Уильяма Шекспира, на самом деле москвич Бычков Николай Леонидович, старший менеджер московской фирмы «Королла», тридцати двух лет?

— Подтверждаю, — с готовностью ответил Константин Петрович.

— Проживает по адресу…

И он без запинки назвал адрес, потому что память у него была феноменальной, и хранилось в ней очень многое.

Эколог посмотрел на экран ноутбука.

— Вы подтверждаете, — заговорил он снова, — что тот, кого вы называете Наполеоном, на самом деле житель Москвы Исаченков Александр Евгеньевич, сорока лет, автомеханик?

— Подтверждаю, — ответил Константин Петрович, — проживает по адресу…

— Что человек, которого вы выдаете за Галилео Галилея, на самом деле житель Саратова Чиликин Александр Яковлевич, возраст шестьдесят восемь лет, пенсионер?

— Подтверждаю, проживает Чиликин Александр Яковлевич по адресу…

И Константин Петрович без ошибки назвал адрес.

Эколог медленно выпрямился. Собственно, все это он уже знал и без подтверждений Константина Петровича. Он знал теперь о ЗАО «Дом Кукушкина» почти все. И Константин Петрович нужен ему был вовсе не для ответов на подобные простые вопросы. Константин Петрович должен был дать кандидату наук свободу. Добровольно и безо всяких условий.

Глядя на сидящего перед ним массивного человека с седым ежиком волос, готового отвечать на все вопросы, эколог испытывал очень сложные чувства. Прежде всего, безусловно, он мог бы гордиться тем, что сделал в последние дни. Работа была долгой, тонкой, невероятно сложной, но он сумел-таки проникнуть в локальную компьютерную сеть ЗАО «Дом Кукушкина», обойти многочисленные защитные заслоны и получить доступ ко всей информации. Возвращая экологу его ноутбук, Константин Петрович не подозревал, сколь опрометчиво поступает и с кем имеет дело.

Ну откуда было ему знать, например, что на пари с друзьями научный сотрудник лаборатории по выбросам в атмосферу однажды без особых проблем скачал из компьютеров известного издательства текст очередного детектива модного автора за месяц до того, как книга вышла в свет?

Не мог подозревать Константин Петрович и о том, что, увлекшись задачей, неразрешимой для многих профессиональных хакеров, эколог развлечения ради сумел обойти защиту компьютерных сетей знаменитых магазинов европейских столиц. Заглянуть в засекреченные банковские счета…

Однако единственной наградой ему служило лишь чувство победы и азартное, непередаваемое словами ощущение того, что он, Александр Юрьевич Умников, становится за своим компьютером почти властелином мира. Это было особое, тонкое, изысканное наслаждение, мало кому доступное. Другого человека приобретенное виртуозное хакерское мастерство, безусловно, могло обогатить, но для этого нужно было родиться другим человеком.

Когда злосчастному узнику пришла вдруг мысль попробовать свои силы на компьютерной сети ЗАО «Дом Кукушкина», поначалу он тоже отнесся к затее, лишь как к изощренному развлечению, которым можно было заполнить досуг. Началось же развлечение уже с того, что кандидат наук стал подводить Михаила Владиславовича, увлекшегося компьютерными играми, к мысли играть вдвоем, на двух компьютерах. И однажды начальник отдела безопасности сам спросил эколога, возможно ли установить связь между его ноутбуком и каким-нибудь из компьютеров ЗАО «Дом Кукушкина»? И вскоре Михаил Владиславович, к своему удовольствию, уже играл с экологом в «Counter-Strike», а затем и в другие навороченные игры, будучи от партнера на расстоянии, в каком-то из помещений, вверенных его охране. Сам же кандидат наук в свободное от игр время отныне мог подбирать ключи к локальной компьютерной сети ЗАО «Дом Кукушкина»…

Да, глядя в этот момент на Константина Петровича, кандидат наук мог бы испытывать огромное чувство гордости от того, что решил непростую задачу, но к нему примешивалась большая горечь: сколь много ума, знаний, энергии способны тратить одни люди исключительно для того, чтобы обмануть огромное количество других людей.

Потому что необыкновенный музей, намеревающийся в ближайшее время открыть экспозицию из «реальных исторических персонажей», оказался не чем иным, как грандиозной и точно выстроенной аферой. Она была способна привлечь множество людей именно за счет своей безумной фантастичности, в которую однако вполне можно поверить в XXI веке.

На самом же деле никакой машины времени не было и в помине. Наполеонами, Гомерами, Галилеями, Морганами стали самые обычные люди, подобранные по внешнему сходству. Но стали историческими личностями практически в подлинном смысле слова, поскольку в их сознание с помощью специальной аппаратуры был вложен огромный объем информации, связанный с жизнью этих персонажей и эпохой, в которую они жили. Каждому было внушено, что живет он в определенный год и месяц, потому-то «экспонату» и казалось, что именно из этого времени он был перенесен в далекий XXI век. И каждому было обещано, что в конце концов его «отпустят» обратно в свою эпоху.

Таким образом, вместо хроностанции, как называл ее Константин Петрович, «Дом Кукушкина» на деле был лабораторией по переделке сознания. Информация, к которой подобрался эколог, позволила ему выяснить, что аппаратура лаборатории размещается в подвале здания и что доступ к ней имеет один лишь Константин Петрович.

Но практически важным для него стало другое: он выяснил, что переделка сознания начинается с предварительного этапа. В мозг будущему Александру Македонскому или Джорджу Вашингтону посылается особый импульс. Человек пока еще остается самим собой, но сознание его настраивается на полную откровенность, он с готовностью отвечает на любой заданный вопрос, ничего не утаивая. Таким образом специалисты по перестройке сознания получают информацию, помогающую выбрать оптимальный режим обработки. Пожалуй, это можно отчасти сравнить с работой анестезиолога, исследующего перед операцией организм пациента…

А ему, хакеру-любителю Александру Умникову, это позволило ввести в компьютеры «Дома Кукушкина» специальную программу, и она включила аппаратуру, посылающую такие импульсы как раз в тот момент, когда Константин Петрович в очередной раз проводил осмотр лаборатории. И вот Константин Петрович, получив соответствующее внушение, самолично явился к своему узнику и готов отвечать на любые вопросы, после чего он должен вернуться к первоначальному своему состоянию, но предварительно избавиться от некоторых лишних воспоминаний.

— Наверное, не так-то просто найти человека, похожего на кого-то из будущих экспонатов, как две капли воды? — поинтересовался эколог.

Константин Петрович пожал плечами.

— Особых сложностей нет. Над этим работают специальные службы. Просматривают фотографии людей в паспортных столах, отделах кадров предприятий. Разумеется, под благовидными предлогами.

Несколько мгновений эколог обдумывал его слова. Это означало, что и его самого могли бы выбрать на роль Шекспира, да видно раньше хозяевам ЗАО попалась фотография Бычкова Николая Леонидовича.

— Да, дело поставлено с размахом, — иронично заметил эколог. — Однако не так-то просто взять человека и сделать Наполеоном. Его хватятся на работе, дома. Разве не так?

— Все продумано, — ответил Константин Петрович. — Когда типаж найден, обычно он получает приглашение в кругосветное путешествие. Легенда такая: именно его данные выбрал компьютер в какой-нибудь заочной благотворительной акции или викторине. От бесплатного кругосветного путешествия никто не отказывается. Но могут быть и другие варианты.

— Но его все равно хватятся позже, раз он не вернется домой, — удивился эколог.

— Он вернется, — ответил Константин Петрович.

Кандидат наук поднял брови.

— Каким же образом? Или в конце концов вы возвращаете своим экспонатам прежнее сознание?

— Необходимости в этом нет, — сказал Александр Петрович. — Главная наша проблема в том, что внушение в определенный момент проходит. В один прекрасный день человек снова становится самим собой. Тут пока ничего не поделаешь. А вторичное внушение не удается. Работа сейчас ведется именно над тем, как увеличить продолжительность внушения.

— И человек, став самим собой, вернется домой? — удивленно переспросил эколог.

— Да, а в его сознание будет внедрена информация о будто бы совершенном кругосветном путешествии. Она тоже в конце концов исчезнет, но останутся сувениры, которыми мы его снабдим, фотографии. Это монтажи, где человек показан на фоне какой-нибудь экзотики.

— Значит, рано или поздно вам придется искать другого Наполеона?

— Придется, — ответил Константин Петрович.

— Через сколько времени проходит внушение?

— По-разному. Это зависит от организма. В среднем через два с половиной — три месяца.

Кандидат наук провел рукой по лбу. В его голове уже зрела еще одна поразительная догадка, но он не хотел ей верить. Он спросил:

— А кто же определяет… подбор экспонатов? Как я понял, у вас уже есть список исторических личностей, для которых приходится искать двойников. Список составлен вами?

— Для этого есть специальная группа сотрудников. В большинстве своем это люди молодые, с фантазией, со вкусом. Я лишь координирую деятельность всех подразделений. В проекте их задействовано много.

После таких слов догадка эколога стала вполне определенной. Очень уж велики оказались возможности ЗАО «Дом Кукушкина». Тут и проверки в паспортных столах и отделах кадров. И различные подразделения, выполняющие, очевидно, различные задачи. Огромные затраты на лабораторию, аппаратуру. Специалисты, готовящие для каждой конкретной личности огромный объем информации, которую нужно загрузить в сознание…

Почему бы не спросить об этом прямо, раз Константин Петрович готов ответить на любой вопрос?

— «Дом Кукушкина» имеет какое-то отношение к… спецслужбам?

— Да, — ровным голосом подтвердил Константин Петрович.

Уже помимо его воли у эколога вырвалось:

— Спецслужбы использовали все свои возможности для организации грандиозной аферы? Невероятный обман ради наживы?

— Нет, — ровным голосом ответил Константин Петрович. — ЗАО «Дом Кукушкина» в основном прикрытие.

— Прикрытие чего? — оторопело спросил эколог.

— На формировании исторических личностей опробывается методика создания двойников некоторых реальных людей, наших современников.

— Зачем? — только и спросил эколог.

— Тех, что ведут себя неадекватно, тех, чья деятельность вредит интересам государства, — пояснил Константин Петрович.

— И вы хотите заменить их двойниками, послушными вашей воле?

— оторопело спросил эколог.

— Нет, не так, — ответил Константин Петрович. — Они будут такими же, но с другими представлениями о политике, экономике, долге. Разве вы сами не осознаете, что некоторые замены пошли бы государству только на пользу? Причем в очень многих сферах.

Наступило молчание. Кандидат наук ощущал, как бешено стучат в его виски мысли. Точно так же было в этом доме уже не раз, когда его ожидало очередное фантастическое открытие.

— И… уже пробовали? — выдавил он из себя.

— Нет! Я уже говорил о главной проблеме: перестройка сознания в определенный момент проходит, и человек становится прежним. Опыты продолжаются.

— А музей будет работать и приносить доход? — глухо произнес эколог.

Константин Петрович пожал плечами.

— Безусловно! Это отличная коммерческая идея. Время сейчас такое. К тому же в любой момент при необходимости музей можно закрыть. Объявить, например, что во временных каналах произошли необратимые изменения и пользоваться ими больше нельзя.

Снаружи кто-то вставил в замок ключ, слышно было, как он два раза повернулся. Кандидат наук и Константин Петрович одновременно посмотрели на дверь.

В комнату буквально ворвался Михаил Владиславович. На него было жалко смотреть, начальник отдела безопасности был белее мела.

— Константин Петрович, — пролепетал он. — Мне доложили, что вы прошли сюда.

— Ну? — ледяным тоном вопросил хозяин.

— Шекспир… — вымолвил Михаил Владиславович.

— Что — Шекспир? — спросил Константин Петрович.

Начальник отдела безопасности развел руками и вдруг заговорил быстро-быстро:

— Наверное, в тот раз он завел себе в городе сообщников. Кто-то снаружи перебросил во двор лестницу. Шекспир, Наполеон и этот… Морган выбрались на улицу и исчезли.

Константин Петрович начал багроветь. Но прежде чем он разразился речью, кандидат наук тронул его за руку.

— Вы документы мои принесли?

— Да, конечно, — Константин Петрович извлек их из кармана пиджака.

— На выходе предупредили, чтобы меня пропустили?

— Разумеется, можете идти.

— Тогда я пошел.

Эколог убрал ноутбук в свою видавшую виды сумку, надел куртку и двинулся к выходу. Спиной он чувствовал, что Михаил Владиславович оторопело смотрит ему вслед.

Несколько минут спустя он благополучно вышел на улицу. Дойдя до следующего перекрестка, обернулся на оставшиеся вдали остроконечные красно-белые башенки… □

Кир Булычёв
НОСТАЛЬЖИ

Старые слова постепенно вытесняются из русского языка. Оказывается, они уже не так красивы, как прежде. Подобно старой жене. Когда-то мы ею любовались, даже гладили и холили, а потом мимо прошла некая Матильда или Изольда, неся перед собой грудь как рыцарский щит. И обнаруживается, что жена вас никогда не понимала и была камнем на вашей толстой шее. А вот Матильда — она вас понимает. Матичка, ты меня понимаешь? Как важно, чтобы тебя понимали!

Был благодетель, потом — меценат, теперь — спонсор. Смена поколений. Была контора, стал офис, был шик, а стал — не догадаетесь! — гламур! Сам видел.

Еще несколько лет, и старое поколение будет разговаривать с новым через переводчиков (конечно же, электронных). А все равно взаимопонимания не добьется.

Впрочем, к тому времени толковой молодежи в России не останется. Разлетятся. Одни — за научными перспективами, другие — в поисках личного счастья.

Некоторые полагают, что проблема утечки умов и красивых тел — это столичная боль. Ничего подобного. Известно немало случаев, когда молодой программист N или победительница конкурса «Грудь-Гусляр-2000» уплывают в Вологду или в Москву. А уж оттуда, не найдя счастья или работы по плечу, вылетают в Израиль или США. И там оседают. Мало кто находит то, что искал. Но так устроена жизнь.

А Великому Гусляру плохо.

Ох, как плохо.

В школе № 2 не осталось учителей математики, а в школе № 3 исчез физкультурник. Ночной клуб «Гусиные лапки» лишился стриптизерши, в Речном техникуме некому преподавать двигатели внутреннего сгорания, а фармацевту Савичу пришлось возвратиться с заслуженного отдыха, чтобы выдавать пенсионеркам валидол и престариум в таблетках.

Беда не в конкретных проявлениях невозвращенчества, а в повсеместности явления.

Профессор Минц редко берется за свои великие изыскания сам по себе. Его толкает к этому большое отзывчивое сердце. То соседка по дому попросит мужа обуздать, то президенту Российской Федерации понадобится успокоить Кавказ или внедрить доброту в спортивные состязания. И тогда Минц включает свой могучий мозг, во всем городе падает напряжение в сети, грозы стекаются к Гусляру, беспокоятся еноты и барсуки, наблюдается колошение озимой ржи, Ходжа Эскалибур упускает нить прорицания, Даша теряет интерес к Паше и происходит многое другое.

Профессор запирается в своем кабинете, забывает о времени и пространстве, только думает и думает.

В случае, о котором я спешу рассказать, толчком к деятельности ума послужило сообщение Миши Стендаля.

Миша Стендаль — пожилой мальчик, корреспондент газеты «Гус-лярское знамя», холостяк по необходимости, потому что в мире не отыщешь человека более невезучего в любви.

Миша Стендаль сидел на лавочке в сквере у церкви Параскевы Пятницы и чертил на песке сердце, пронзенное стрелой.

За этим занятием и застал его Лев Христофорович, который возвращался с рынка, купив целую сумку синеньких, то есть баклажанов. Лев Христофорович привык жить один и не тяготился одиночеством. Баклажаны некогда готовила его покойная мама, и потому всю жизнь Лев Христофорович по случаю покупал баклажаны и пытался тушить их точно так, как это делала Эсфирь Соломоновна. Но безуспешно. Хотя это его не останавливало.

— Миша! — воскликнул Лев Христофорович. — Что вас огорчило? Неужели опять неприятности по службе?

Неприятности по службе у Миши были всегда, потому что он не вписывался в систему ни при каком правительстве, тогда как бессменный главный редактор городской газеты Малюжкин вписывался во что угодно.

— На этот раз никаких неприятностей. Все беды у меня внутри, в душе.

— Вы не больны?

— Нет, я вспомнил, как мы сидели с Алиной на этой лавочке. Луна была на исходе, Кассиопея вон там, слева, а правее — ковш Большой Медведицы. И еще я помню пояс Ориона — три звезды…

— Миша, что с вами?

— Алина была астрономом-любительницей, — вздохнул Стендаль.

— Она мечтала о телескопе, о том, чтобы открыть астероид и назвать его моим именем… Она очень нежно ко мне относилась… Но между нами стояли неодолимые препятствия, — продолжал Стендаль. — Во-первых, разница в возрасте — почти тридцать лет. Во-вторых, деньги.

Ни у нее, ни у меня не было денег, чтобы всерьез заняться астрономией. В-третьих, ее несказанная красота. Мальчишки из Речного техникума провожали ее до дома и просили пойти с ними в кино. Нет, наша любовь была обречена с самого начала. Хоть в тот вечер именно на этой лавочке мы с ней целовались. Честное слово! И она сказала мне, что готова пожертвовать астрономией ради моего счастья, а я сказал ей, что готов пожертвовать своим счастьем ради ее астрономии.

— А потом?

— Потом начался учебный год в пединституте, и ей пришлось уехать. Из Вологды она не вернулась. Подвернулась стипендия в Штатах, и моя Алина, надежда российской науки, улетела в Пенсильванию. С тех пор прошло уже четыре года. И ни весточки, ни слова… Как мне вернуть ее?

Руки Стендаля дрожали, хотя человек он непьющий, только нервный.

— Что ж вы раньше-то думали? — спросил Минц. — Столько времени прошло. Я бы на вашем месте давно письмо ей написал…

— А она сама мне недавно прислала, — ответил Стендаль. — К Новому году поздравление. Странное такое: «Я счастлива, забыла о тебе, а ты?» Это что-нибудь означает?

— Не знаю, — пожал плечами Минц.

У Минца на душе остался горький осадок..

И не только из-за страданий Стендаля.

Минц почувствовал за ними страдания великого народа, замечательной страны России, которую судьба ограбила, лишила миллионов лучших сынов и дочерей, покинувших ее навсегда. Вспомнился разговор, который Лев Христофорович в прошлом году имел с премьером Федерации. Тот произнес: «Ох и беспокоит меня проблема эмиграции. Сагдеев как-то сказал, что одних наших академиков в Гарварде более двух десятков, а уж докторов — каждый третий. А на дружественную ли мельницу они льют воду?»

Тогда стоявший рядом генерал предложил: «Надо бы закрыть Запад». «А вот этого мы не сделаем! — ответил в сердцах премьер. — Рано…»

Как наполняется сосуд?

Сначала он полон до половины, потом почти совсем полон, потом достаточно капли, чтобы жидкость хлынула через край. Так бывает и с мыслителями.

Разговор с премьером заставил задуматься.

Беседа со Стендалем послужила последней каплей.

К тому же чисто по-человечески было жалко пожилого человека, который полюбил и лишился.

И тогда Минц, вернувшись домой, принялся мыслить.

То есть сначала он помыл и порезал баклажаны.

Затем положил их в сотейник.

Поставил сотейник на плиту.

Добавил нужные специи.

Понюхал.

Зажег газ.

Потушил газ.

Мозг Минца начал трудиться.

Своеобразие мозга Льва Христофоровича заключается в том, что он не способен искать решения на проторенных дорожках. Ему подавай научную целину, чащобы и тупики, и чем неразрешимее задача, тем она кажется Минцу интересней.

Итак, Лев Христофорович уселся за письменный стол и, поворошив бумаги, отыскал под их гнетом старенький, но верный компьютер. Затем он стал раскладывать на нем пасьянс. А зачем еще может пригодиться компьютер великому человеку?

Раскладывая пасьянс, Минц думал.

Ломал голову.

Трое суток он не покидал квартиры.

Правда, уже через несколько часов добровольного заточения сосед и друг Минца Удалов догадался, что процесс пошел, и принес Льву Христофоровичу миску Ксениного борща, до которого Минц был большой охотник.

Минц съел борщ и не заметил.

На исходе третьего дня Минц поднял телефонную трубку и вызвал потерявшего всякую надежду Мишу Стендаля.

— Пиши письмо своей звездочке, — сказал он. Лукавая улыбка блуждала на лице ученого.

— Какое письмо?

— Поздравь ее с Новым годом!

— Какой Новый год в июле?

— Ну, поздравь ее с наступающим учебным годом.

— И что будет?

— Сначала ничего не будет, а потом будет результат.

И, повесив трубку, собрался погулять.

Скинув тяжкий труд и оцепенение последних дней, повеселевший Лев Христофорович постучал половой щеткой в потолок и таким образом вызвал Корнелия Ивановича на прогулку.

Вскоре к ним присоединился Гаврилов, заядлый охотник и любитель побеседовать на вольные темы.

И вместо задушевной беседы близких друзей получилась общая дискуссия. Гаврилов все норовил похвастаться новой «тулкой» и перспективами истребления пернатых. Минц же животных и птиц жалел и полагал, что охота — занятие аморальное.

— Вот на Партикапое, — заметил Удалов, — убиение любого теплокровного существа карается тюремным заключением на срок до трехсот лет. Они там живут подолгу.

— А холоднокровных как, можно истреблять?

— На них и охотятся, — признался Удалов.

— А у нас нет выбора, — заявил Гаврилов. — Так что грянет сейчас первое августа, попрошу гусей и прочих съедобных птиц в пределах моего зрения не возникать.

— Варвар, — заметил Ходжа Эскалибур, подошедший бесшумно.

Все выдавало в нем проходимца.

Что было не столь ясно одураченным им гражданам.

Ходжа Эскалибур возник в Великом Гусляре года полтора назад и стал уже одним из самых популярных персонажей в городе. Он объявил себя волшебником и прорицателем, основателем новой синтетической религии, обладателем приворотного и отворотного зелий, а также интрасенсом и экстрателепатом.

Очевидно, думал Минц, этот Ходжа Эскалибур, даже имя укравший из легенд о короле Артуре, стал наказанием Великому Гусляру за беспечность. Не было раньше такого жулья, образовалась экологическая ниша, вот в нее и влез таракан.

Этот Ходжа Эскалибур относился ко Льву Христофоровичу с подчеркнутым почтением, раскланивался на рынке и стадионе «Водник», куда оба ходили на футбол, и даже делал вид, что понимает нечто в Большой Науке. Как-то, еще до того, как поклонницы купили ему «ауди», в автобусе он заговорил с Минцем на неожиданную тему. По его мнению, астрономия — вчерашний день. Наступает эра обратной связи астрологии. Теперь не только звезды будут влиять на жизнь людей, но и люди научатся вносить изменения в движение звезд и даже целых созвездий.

Однако некоторые из его предсказаний странным образом сбывались, приворотное средство оказывало приворотное действие, а отворотное — тем более.

Ходжа шел с заседания инициативной группы, которая намеревалась воздвигнуть молельный дом, а может, стриптиз-клуб синтетического вероучения. Это, как честно и игриво заявил Великий Ходжа, будет зависеть от настроения пророка на тот самый момент.

— Птицы — это души наших предков, — заявил Ходжа Эскалибур, — я с некоторыми из них поддерживаю связь.

Первым ушел Гаврилов.

Удалову скучно было гулять с прорицателем. Ему хотелось поговорить с Минцем наедине.

— Ухожу, — догадался прорицатель. — Не буду вам мешать. Но химия не может решить проблем социальных.

Он легко пошел прочь, пристроившись за девицами из Речного техникума. Он был еще ой-ой-ой!

— А ведь тебе не терпится узнать, — произнес Лев Христофорович, любуясь закатом, — чем я занимался эти дни, что изобрел и каково от этого будет человечеству.

— В некотором роде…

— Да, ты сгораешь от любопытства. Но я тебе не могу ответить ничего конкретного. Успех или провал моей затеи зависит в значительной степени от того, насколько плохо работает наша почта.

— Плохо работает, — сказал Удалов. — Впятеро хуже, чем до революции.

— И нужна была вам эта революция! — в сердцах воскликнул Лев Христофорович.

— Нам не нужна, — признался Удалов. — А вы преодолели черту оседлости.

Минц надулся, впрочем несправедливо, друг не хотел обидеть его лично и еврейский народ в частности.

Через три недели — так плохо работает у нас почта — Миша Стендаль получил странную телеграмму от своей возлюбленной Алины:

ТОСКУЮ ИЗНЫВАЮ ПО РОДИНЕ ЖДИ ПРИЕДУ

Миша кинулся к Минцу.

— Что происходит? — У него тряслись руки. — Что это значит?

— Телеграмма, — ответил Минц, ознакомившись с посланием. — «Ностальжи» оказался эффективным.

Через несколько дней Минца увидел Давидян, директор гостиницы «Гусь».

— Удивительное дело, — сказал он, — я получил несколько заказов на места в гостинице, желательно полулюксы, а их у меня всего два, в концах коридора.

— А ты объяви полулюксами все номера первой категории, — посоветовал Минц. — И откуда туристы?

— Из Америки.

— А конференция не намечается? Может, съезд ветеранов-ихтиологов по проблемам пресных вод?

— Да нет, Лев Христофорович. Нет у нас таких проблемов.

— Покажи список, — попросил Минц.

— Какой список?

— Гостей.

— Не могу, дорогой ты мой человек, его в ГУСЛЯР-ФСБ затребовали.

— Я их понимаю, — согласился Минц. — Но хоть устно скажи.

— Все из Нью-Йорка! Понимаешь?

— Я этого ожидал, — кивнул Минц.

Он ушел, а Давидян сказал ему вслед:

— Какой человек! Ты ему что скажешь, а он уже ожидает.

Основные события разыгрались через день.

Минц предвидел их и поэтому вышел встретить рейсовый автобус из Вологды.

Автобус был полон.

Публика, которая вылезала из него на площади Землепроходцев, оказалась весьма пестрой.

В первую очередь это были местные, что ездили в область по делам, затем появились торговки с полосатыми сумками, которые привезли из Вологды и из Турции промтовары. Наконец, из автобуса выбрались настоящие иностранцы.

Первой шла женщина ослепительной красоты с грудным ребенком на руках, а второго ребенка, годиком постарше, держал на руках толстый, добродушного вида негр.

Молодая красавица закрутила завитой головкой в поисках кого-то и, выискав в группе встречавших пожилую женщину в платке, которую Стендаль предупредил о приезде дочки, закричала:

— Мама, слезинка моя! Погляди на своих внучат!

Пожилая женщина в платке кинулась к красавице, красавица сначала отдала младенца негру, а сама потискала в объятиях женщину в платке, потом отобрала ревущих детишек у негра и стала их совать матери, чтобы та любовалась внуками.

Миша Стендаль совершал робкие круги и пытался что-то крикнуть, но его никто не слушал.

Сам же профессор Минц обратил внимание на прочих пассажиров автобуса.

Одного из них он встречал в Гусляре лет десять назад, прежде чем математик Квадрант уехал в Штаты к своему брату. Математик сделал там неплохую карьеру и даже основал фирму по производству бильярдных шаров повышенной округлости.

Выйдя из автобуса, математик опустился на колени прямо посреди площади и принялся целовать асфальт, повторяя:

— О, святая гуслярская земля! Прими обратно своего блудного сына.

Два могучих ливрейных лакея вывели из автобуса под руки престарелую графиню фон Мейндорф, ту самую, которой до революции принадлежал дворец, а ныне Дом Культуры речников, приватизированный кутюрье Плюшкинайтисом под стрип-салон.

— Оу! — с тяжелым английским акцентом произнесла старушка. — Пахнет сеном и тетеревайма.

Сеном в центре Гусляра не пахло уже полвека, но кто станет спорить с наследницей миллионов, доставшихся от последнего мужа Ци Байваня, босса гонконгской триады?

Семейство Мазайбергеновых, которое некогда владело большим коммунальным хозяйством в пригороде Гусляра, а ныне стало украшением Брайтон-бич как этнографический ансамбль чукотской песни, спустилось на родную землю шумно и весело, играя на бубнах и на гитарах.

— Где наш олешка, где наш маральчик? — кричал Ахмет, наследник аттракциона.

Прочих возвращенцев в Гусляр Минц разглядеть не успел ввиду общего шума и суматохи, а также конфликта, имевшего место между Мишей Стендалем и семейством Алины.

Мише, полагавшему, что именно он — причина приезда новых американцев в Гусляр, надоело ждать, пока Алина наговорится с мамашей и нацелуется с подбежавшими на шум подружками.

— Алина! — воскликнул он. — Я тебе телескоп купил.

— Чего купил? — удивилась красавица. — Зачем?

— Но ведь ты астроном! — уточнил Миша.

— Я? Ну ты даешь! С моей фигурой пропадать в астрономах?

— А как же…

— В Штатах я нашла свое счастье в элитарном эстетическом стриптизе, — гордо ответила Алина.

— Как ты могла! — возопил Миша.

Но тут негр поднял черные брови, отдал детей своей местной теще, потом показал Мише Стендалю кулак.

— Это кулак чемпиона Олимпийских игр в полутяжелом весе, — объяснила собравшимся Алина. — Мой муж. При том не понимает по-русски и будет действовать в пределах допустимой самообороны.

— Остановитесь! — закричал Лев Христофирович. — Не лучше ли нам развеять недоразумение? Скажите собравшимся, что же вас привело в Великий Гусляр? Что заставило прилететь сюда? Любовь к Мише Стендалю?

— Только не это! — возразила красавица.

— Может, любовь к маме?

— Немножко да, а немножко нет, — сказала Алина.

— Тогда что же?

— На родину захотелось! — ответила молодая женщина. — * Такая на меня ностальгия напала — мочи нет! Спать не могу, пищу принимать не могу, любовью заниматься не могу…

— И мне на родину захотелось! — заявил математик Квадрант. — Я и не подозревал, что может существовать такое дикое чувство.

— И я пожелала перед смертью прикоснуться к земле моих предков, — проскрипела графиня Мейндорф на старинном, но неправильном русском языке.

Нестройно, но искренне и громко эти слова были поддержаны криками остальных пассажиров автобуса.

— Что и требовалось доказать, — сказал профессор Минц. Он был доволен, как бывал доволен академик Павлов, когда у его любимой собаки отовсюду начинала капать слюна.

…Словно Эркюль Пуаро, знаменитый сыщик, который обязательно собирал всех подозреваемых в одной комнате и вел их за собой по глухим извилинам преступного ума, Лев Христофорович Минц пригласил в тот же вечер друзей, а также иных заинтересованных лиц во двор своего, дома. Они уселись вокруг стола, за которым уже третье поколение жильцов рубилось в домино.

Там сидели сам Минц, его ближайший друг Корнелий Удалов, репортер Миша Стендаль, а также никем не званные старик Ложкин и Ходжа Эскалибур, претендующий на звание волшебника и прорицателя.

Правда, от Ходжи была некая польза: он принес с собой ящик пива и поставил его посреди стола. А за стаканами сбегал Корнелий.

Вечер был теплый. Пели птицы.

— Получив просьбу Миши Стендаля о возможном возвращении на родину девушки Алины, которая уехала в Штаты изучать астрономию, я подумал, а как это сделать? Ведь невозможно изобрести приворотное зелье!

— Хотя в истории такие случаи отмечены, — вмешался наглый Ходжа Эскалибур. — Пресловутая Клеопатра широко использовала некий состав, разработанный в ее лаборатории.

— А доказательства? — воскликнул Минц, не выносивший прорицателя.

— Какие нужны доказательства, если сохранились ее портреты?

Минц замолчал, потому что аргумент сразил его наповал.

Только через минуту он собрался с духом, чтобы продолжить свой рассказ.

— Внушить любовь к определенному молодому человеку я не мог по причинам этическим. Ведь это было бы насилием над природой. Любовь или есть, или ее нет. Кому нужна любовь навязанная? Как ты думаешь, Миша?

— Не знаю, — промямлил Стендаль, потому что не был уверен в правоте профессора.

— Однако можно обратиться к другим чувствам, свойственным каждому человеку, но дремлющим под слоем повседневности. Например, присмотримся к любви к родине. Она генетически заложена в любом человеке. Обстоятельства могут заставить его с этой родины сбежать. Но тоска по родине останется. Даже если он сам об этом не подозревает. И я подумал: если я разбужу в девушке Алине тоску по родине, то она захочет вернуться домой, в Великий Гусляр, и оглядеться. Дальше она — вольный человек. Вспомнит Стендаля, захочет к нему приблизиться — ее воля. Мы эту волю уважаем. А если предпочтет другого, то Бог ей судья.

— Но она же замужем! — закричал Стендаль. — Она вышла замуж за боксера, представляете?

— Не представляем, — сказал Удалов. — Никогда не были боксерами.

— Я ничего дурного с этой девушкой не сделал, — продолжал Минц. — Она повидается с мамой, поглядит на закаты над нашей рекой, встретится с подругами и побеседует с Мишей.

— Она не хочет со мной беседовать! — расстроился Стендаль. — Она была стриптизершей! Может, даже порнозвездой. Она предала астрономию!

— Но когда я ставил эксперимент, — продолжал Минц, — я не мог ограничить себя одним частным случаем. Он ведь ничего не доказывал и ничего не давал народу в целом. А ведь проблема России, как и проблема Турции, а также Бангладеш — в утечке мозгов и тел. Только подрастет аспирант, а его уже в Колумбийский университет приглашают, а то и на фирму. Только округлится попка у нашей красотки, как ее уже вызывают к американскому фотоаппарату или, того хуже, к похотливым американским лапам.

— Вот именно! — согласился Миша Стендаль.

— А мы испытываем недостаток.

— Еще какой! — добавил старик Ложкин, которого никто не приглашал. — Раньше всего у нас хватало: и хлеба по шестнадцать копеек, и ширпотреба, и свободы. В доме отдыха по профсоюзной путевке я каждый год отдыхал, море — в ста метрах, в комнате четыре товарища, обед в две смены, чистое белье. Где все это?

— Меня уже премьер просил подумать, — сказал Минц. — С государственной точки зрения.

— И вы подумали? — спросил Стендаль. В нем проснулся журналист.

— Еще как подумал. И пришел к выводу, что надо создавать вирус, выборочно действующий на генетически трудноуловимый центр ностальгии. Если он есть и предположение мое верно, то, получив письмо, страница которого смочена слабым раствором, содержащим вирус «ностальжи», Алина станет восприимчивой к мыслям о родине, о родном городе, о людях этого города.

— Она-то приехала, — сказал Миша, — но почему другие притащились?

— Ты ключевое слово пропустил, — вмешался Удалов. — Слово «вирус».

— Правильно, — улыбнулся Минц. — Я провел экспресс-опросы всех приехавших. Оказывается, графиня Мейндорф — соседка Алины слева, и та часто у нее занимает соль или спички. А сосед справа — любовник математика Квадранта, который сам по себе в России никогда не был, потому что новозеландец. Но он стал носителем вируса, и тот дождался своей жертвы — выходца из России.

— И все они связаны?

— Были в контакте, — сказал Минц. — Все, кто приехал. Мы можем проследить цепочки. Вирус оказался чрезвычайно вирулентным и абсолютно безвредным.

Наступила тишина, только пиво булькало в глотках и стаканах. Слушатели переваривали сенсационную информацию.

— В завтрашний номер газеты можно? — спросил Стендаль.

Ложкин рассмеялся дрожащим смехом:

— У него невесту увели, а он о статье рассуждает. Нет у них сердца, у этих писак, извините за выражение. Развалили Союз и радуются. Вирусы им подавай!

Выступление Ложкина было бурным, но бессмысленным.

Минц попросил Стендаля не спешить. Подождать еще день-два.

Допили пиво.

Вопросы еще остались.

И главный задал Корнелий Удалов:

— А этот вирус уже весь сюда прилетел или еще по Америке шастает?

Разные люди сидели за столом, одни умнее, а другие так себе. Но все подумали об одном и том же: если так быстро вирус заразил соседей Алины, то, значит, он сейчас разбегается по Америке и внедряется в кровеносную систему многих наших бывших сограждан.

Минц ответил не сразу.

Но совершенно серьезно.

— Если на той неделе прилеты продолжатся, будем рапортовать в Москву. Сами понимаете…

На том и разошлись.

Миша Стендаль пошел к дому Алининой мамы. Там он стоял у забора и заглядывал в окна. Но ничего не увидел, потому что главное окно перекрывала спина боксера.

Господи, страдал Стендаль. Мне было тяжко сознавать, что Алина живет в Штатах и учит астрономию. Но оставалась надежда. Теперь же оказалось, что астрономия ни при чем, а Алина возвратилась. И это еще хуже.

На следующий день из Вологды пришел автобус, полный американских гуслярцев, включая тех, чьи предки покинули городок в XIX веке.

Под предлогом обязательного медицинского освидетельствования Минц смог сделать анализ крови большинства репатриантов. У всех в крови активно передвигался вирус «ностальжи», и симптомы были одинаковыми — тоска по родине и несказанная радость от встречи с ней. Как сказал Василий Голодай, писатель из Пенсильвании, а прежде механик на автобазе: «Я даже удивляюсь, чего я там торчал, бабки зарабатывал. Лучше бы коттедж на речке построил».

Потом он подумал и добавил:

— А что! Еще не поздно.

В первые дни в Гусляр приезжали компатриоты, которые жили в Нью-Йорке, на третий день появились деятели из Вашингтона и Бостона, на пятый прилетел некто Самойленко из Нью-Мехико, а на восьмой Джонни Пукерман из Лос-Анджелеса.

Разумеется, гостиница уже в первые дни была переполнена, спали в кабинете директора и бельевой, селились у дальних родственников и забытых знакомых. Доллар в Великом Гусляре быстро потерял привлекательность и шел ниже, чем в других пунктах державы… Впрочем, недолго, потому что процесс распространения вируса «ностальжи» захватывал эмиграцию и вширь, и вглубь. Например, в Гусляре за старухой фон Мейндорф появились несколько кадетов, покинувших Россию в конце гражданской, и воспитанницы Ксениного приюта десятых годов. Многие приезжали с родными — мужьями, женами, детьми, внуками, любовниками и любовницами, а то и просто с близкими друзьями. Город шумел, город забыл о сне, восстанавливались связи полувековой давности и выяснялись обиды периода военного коммунизма.

А в палаточном городке за музеем, у памятника Землепроходцам, обитали уже три сотни приезжих, которые не нашли родных и близких в Гусляре.

А вот следующий шаг вируса Минц не предугадал.

Его гениальность имела ограничения, и социальные последствия его открытий бывали трагичными.

Он полагал, что вирус будет поражать лишь выходцев из Великого Гусляра. Вирус же, начав с гуслярцев и исчерпав пищевые ресурсы, стал искать, в кого бы еще внедриться. И сообразил, что самая достойная среда обитания — эмигранты из Вологодской и Архангельской областей.

Так что через две недели началось нашествие бывших наших в Вологду.

А там уж и до Котласа рукой подать…

Пока дело ограничивалось Великим Гусляром, это событие не привлекало внимания зарубежной и отечественной прессы.

Но на четвертый день в выпусках новостей проскользнуло сообщение о буме в авиасообщениях США — Россия. Билеты на самолет достать невозможно, некоторые летят через Японию, зафрахтованы два океанских лайнера…

С каждым днем число сообщений росло, и тревога начала охватывать весь мир.

Но только к исходу второй недели человечество смогло осознать масштабы события, которое быстро приобретало форму вселенской катастрофы.

За три недели США покинули один миллион триста двадцать одна тысяча выходцев из России. Причем журналистам удалось установить эпицентр события: небольшой город Великий Гусляр Вологодской области, где обитает менее двадцати тысяч человек и куда заявились из США около семисот бывших эмигрантов, родственников этих эмигрантов и внуков эмигрантов.

Радостно отреагировали на возвращение русских в Россию все газеты и телестудии России. Они подсчитывали, сколько программистов, инженеров, врачей и спортсменов примчались обратно на родину. Они брали интервью у трапа самолета у всемирно известных куртизанок, порнозвезд, певиц, кутюрье, кинорежиссеров-анималистов, альпинистов, политических деятелей и бандитов.

И что удивительно: каждый из них рассказывал одно и то же.

Якобы он проснулся среди ночи от неумолимого желания вернуться на родину, которой приходится переживать трудные времена.

Он не мог ни о чем другом думать. Он бросил все дела, машину и виллу в Майами-бич, не попрощался с директором студии или фирмы и встал в очередь за билетом в Россию.

Вскоре громадные пространства Соединенных Штатов обезлюдели.

В игорных домах и на военных предприятиях, в вычислительных центрах и на авиационных заводах остановилась работа. Со скандалом закрылось несколько публичных домов.

А по истечении месяца поветрие перекинулось через океан и принялось безумствовать в Германии и Великобритании.

Мир охватила тревожная уверенность в том, что переманивание миллионов людей происходит по приказу из Кремля. Кремлю был объявлен бойкот, и самолеты в Москву перестали летать.

Тем временем ученые в США обнаружили в крови людей русского происхождения, которых удалось перехватить на границе, неизвестный вирус, и стало ясно, что эти люди больны. Они больны ностальгией. Они хотят домой.

Государства мира обменивались с Кремлем грозными нотами, но при том следует признать, что Москва была растеряна не менее, чем Вашингтон. Ведь одно дело стенать по поводу утечки умов и тел, но совсем другое — получить их обратно в большом избытке. Ведь всех надо кормить и трудоустраивать.

А где найдешь на всех институты, заводы и ночные клубы?

Эта правдивая и жуткая история идет к своему банальному завершению. И чтобы понять, почему конец ее будет банальным, следует вспомнить повесть известного советского писателя Михаила Булгакова «Роковые яйца». Вы ее еще не читали? Там по ошибке из яиц выводятся гигантские пресмыкающиеся, и ничто не может остановить их продвижение к Москве. Читатель живет в напряжении: какой же выход отыщет писатель Булгаков. А он говорит: тут на Москву навалился мороз, очень ранний в том году, и все рептилии и прочие гады на подползе к Москве замерзли.

Правда, потом Булгаков сам признавал, что финал повести неудачен. Но слово было сказано.

И если вы ожидаете какого-то парадоксального решения, веселой или трагической авторской находки, я должен предупредить: вы ее не дождетесь.

В жизни все бывает проще.

В тот самый день, когда нашествие единоплеменников на Россию было в полном разгаре, профессор Минц стоял в хвосте длинной очереди за молоком. Ведь магазины Гусляра, как вы сами понимаете, не справлялись, и в городе начались случаи нападения на огороды, хотя до дистрофии дело пока не дошло.

Минц в те дни, не обращая внимания на прибавление числа жителей в городе, занимался уже другой, вполне специальной математической проблемой, когда к нему, протиснувшись по улице, наполненной народом, приблизился Миша Стендаль.

— Лев Христофорович, — сказал он. — Народ в ужасе. Из Москвы идут факсы. Что будем делать?

— Я сделал все, что положено сделать патриоту, — отрезал Минц.

— Потерянные соотечественники возвратились. Теперь дайте им смысл новой жизни, а то уедут.

— Как так уедут? — всполошился Стендаль. — Я ведь завтра в кино иду с Алиной.

— А этот боксер?

— Алина подает на развод, чтоб соединить свою судьбу с моей, — сообщил Миша. — Она уже провела последнюю ночь у моего небольшого телескопа.

— Ничего не выйдет, — сказал Минц. — Разве вы не знаете, что жизненный цикл у всей колонии популяции вируса — сорок дней. А потом ощ исчезает. Полностью.

— И что же?

— А то, что у тебя четыре дня, чтобы завоевать сердце твоей Алины!

Совершенно неожиданно, утром в пятницу, миллионы вернувшихся на родину граждан пробудились от сна и наваждения.

Они посмотрели вокруг и на окружающих.

Они сказали себе и окружающим:

— А какого черта я здесь делаю, если мой бизнес в Детройте без меня погиб, а на мое место в вертепе Лас-Вегаса уже взяли Ханку из Катовиц!

И все эти люди, за малым исключением, ринулись к автобусной станции. Но тут же выяснилось, что все они в знак примирения с Россией порвали в клочья свои американские паспорта и внесли свои наличные доллары в Фонд защиты матерей-одиночек.

Несчастные эмигранты стояли толпами на автобусной остановке. Многие рыдали. А коренные жители Гусляра, которые туда-сюда через океан шастают, стояли вокруг и не сочувствовали.

— Допрыгались, — с добрыми улыбками говорили они.

— Ни себе, ни людям…

— Привет звездно-полосатому флагу!

И прочие фразы.

В этот момент мимо проходил Ходжа Эскалибур. А может, он проходил не случайно.

Он остановился у края толпы, от которой исходило напряженное гудение голосов, и стал смотреть на людей любовно, как и положено основателю секты.

— Домой хотите? — спросил он.

— Разве не видишь? — послышался в ответ общий крик.

— Значит так, — сказал прорицатель, — желающие улететь бесплатно в Соединенные Штаты сдают мне по бранзулетке соответствующей стоимости.

И оказалось, что у каждого нашлось что-то ценное.

Помощницы Ходжи Эскалибура стояли за ним и собирали подношения в корзины.

Во всех других российских городах, где скопились эмигранты, голограммы Ходжи Эскалибура повторяли его слова и жесты.

Ровно в двенадцать часов Ходжа Эскалибур взмахнул руками, и все наши американцы превратились в больших морских птиц типа альбатрос.

Ходжа махнул им, и птицы косяками, стаями, а то и полчищами поднялись в небо и взяли курс на Запад.

А в это время Гаврилов с товарищами возвращались с неудачной утренней охоты.

Шум сотен тысяч крыльев, как ураган, несся над ними.

— Гуси! — закричал Гаврилов и принялся было палить по птицам.

К счастью, Ходжа издали увидел, как он поднимает ружье, и навел на него временную слепоту.

Американцы улетели. Без потерь.

Минц этого почти не заметил, потому что был углублен в новую проблему.

«Почти» не означает «совсем».

Все же Минц спросил у Корнелия:

— Куда же все американцы делись?

— Их Ходжа в птиц превратил, — сказал Удалов.

— Ну вот, — рассердился Минц. — Это же совершенно антинаучно. А потому импоссибль! Гнать таких жуликов!

Ходжа Эскалибур все слышал и загадочно улыбался.

Пока неизвестно, волшебник он или инопланетянин. А может, и то, и другое. Но людей любит и человечеству помогает. □

Вячеслав Сухнев
ЛЕТОПИСЬ ПИМЕНОВА

В лето от Рождества Христова 2013.

В начале года явилась Комета великая, весьма зловидна. (Принужден сменить носитель информации. И стародавним способом ручкой по бумаге водить… Господь наказал — за неусердие и к мирским соблазнам слабость. Намедни два дня в интернете Джойса читал, и оттого вполз в мой компьютер Вирус, рекомый Саддам. А дьявольское сие отродье, не к ночи будет помянуто, настолько свирепо, что жрет не токмо информацию, но и самое блок. Придется коленопреклоненно просить жестоковыйного отца Мефодия, кастеляна нашего, прикупить к моему ноутбуку новый диск. А отбиться от того Вируса Саддама можно токмо постом и молитвою. И творя молитву, аз, грешный инок Пименов, иду далее, пером и долгом влекомый.)

В лето от Рождества Христова 2013. В начале года явилась Комета великая, весьма страшна и зловидна.

И приглашенный в «Добрый вечер» некий юродивый Провидец, а когда-то в миру думский депутат Щенков, предрек от Кометы великое нестроение в державе российской — мор, глад, аварии на ядерных станциях и новый виток сексуальной революции. А по первому каналу совсем иное рекли. Дряхлый летами академик Великов, горевестник чернобыльский, бия себя в перси, клялся, что вовсе не Комета нарушила покой Божьего чертога и что новоявленная сия звезда — суть взорвавшаяся космическая Станция «Иван Калита», запущенная по повелению Президента и с благословения Патриарха нашего (молю Господа о здравии обоих!).

А пускали Станцию на паях с Американцами, дабы те скостили долг по кредиту. А у них, Американцев, известно, каково чтут технику безопасности. Никак, стало быть, не чтут. И прилетел, по словам Великова, ихний американский космонавт на Станцию, по смене в караул заступать. И закурил сигару гаванскую в переходном модуле, не дождавшись, пока его закончат кислородом продувать. Станция возьми и взорвись…

Аз, тля Господня и выпускник физмата, больше верю не юродивому депутату, а юродивому академику. Жалко, конечно, «Ивана Калиту», на которого столько ума и сил положили людишки с завода «Москвич». И космонавта жалко — хоть и схизматик, а все ж Божья тварь. Зато долг Американцы, надо полагать, теперь совсем скостят.

По чести сказать, предречения юродивого Щенкова недорого стоят. Пошто в «Добром вечере» вознамерились от сего Прорицателя услышать слово истины, уму моему скудному непостижимо. Нет на нем, на Щенкове, благодати, ибо бит он был сначала легатами супротивной фракции, а потом и электоратом на недавних Выборах в Думу. А еще предрекал сей юродивый скорое и бесславное поражение Кандидата в Президенты. И руку на отсечение, по примеру старых отцов нации, давал. Да Президент, дай ему Бог здоровья, победил всех супостатов и второй срок на державе досиживает. И народ к нему тако приобвык, что Шуриком кличет, как первейшего родича. А Щенков-Прорицатель так и ходит с обеими руками.

А первый канал откупил Союз монархистов-октябристов. Который уж год Союз собирается непременно 7 ноября учинить в Санкт-Петербурге переворот и вернуть престол династии Романовых. Однако Финны октябристам визы в Санкт-Петербург не дают. И, по разумению моего скудного умишки, правильно делают. Остается монархистам нашим крыть чухонцев поносными словами по телевизору — авось услышат.

В то же лето 2013. По весне морозы стали лютые. Птицы на лету замерзали. Президент, дай ему Бог здоровья, повелел талоны на спирт отменить. И люд христианский стал сугреваться сугубо.

А в Черногории, сказывают, Македонцев бьют.

Того же лета. От снегов великих паводок приключился. Ока-река поднялась столь высоко, что заповедника Серпуховского достигла. И зубры, там обитающие, от воды спасаясь, в Серпухов-город пошли и на торжище городском сена просили, мыча весьма жалостливо. А людишки-то серпуховские, в алчность впавши, зубров тех порезали и в Москву мясо повезли. И за говядину то мясо безвинных зубров выдавали. И на торжищах московских были за то зело биты перекупщики Кавказцы, понеже зубрятина от говядины весьма разнится и видом темна. Кастелян отец Мефодий, низкой ценой прельстившись, закупил для монастыря на разговение после Великого поста зубриную тушу цельну, и мы, иноки, едва зубов не лишились, зубрятину ту вкушая. Недаром в Писании речено: скупой, что слепой…

А в Черногории опять Македонцев бьют. Президент наш просил Черногорского Президента бить врагов своих не так истово, дабы не навлечь гнев прочих Европейцев.

В лето от Р.Х. то же, 2013. Министр дел внутренних изволил отъехать на Кавказ по повелению Президента. На большой дороге от Ростова Нижнего до столицы Шемаханского царства воссел разбойник, Соловьем именуемый. Имам Шамиль привез сие чудище из Аравии, куда ко святому Камню мусульман, Каабой прозываемому, в хадж ходил. Свистом, доселе неслыханным, проезжих и прохожих Соловей тот повергает в ужас великий и расстроение духа, отчего казну и товары, при них сущие, гости торговые и странники отдают разбойнику безвозбранно. А у кого нет казны, того чудище в яму мечет и гонцов к родне несчастного за мздой насылает. И Президент повелел Министру того Соловья изловить вживу, а не дастся, так головы лишить.

Вживу разбойник, чудище поганое, не дался, и тогда повелел Министр убить Соловья до смерти. Однако не брала поганого ни очередь из ДШК, ни граната под ствольная, ни ракета противотанковая, железной вожжой управляемая. И тогда повелел Министр принести ракету заморскую, «Стрингером» рекомую. А «Стрингер» тот столь убоен, что на высоте невообразимой аэропланы, какие ни есть огромные, досягает и в куски рвет. И стреляли чудище «Стрингером», да до смерти так и не убили — на медном лбу только шишка выскочила, со стог сена величиной, а из глаз поганых искры высыпали, столь злы да горючи, что на горах Кавказских весь лес на корню сгорел.

И тогда представили пред Министром старого старичка из Казацкой станицы. Он летами дряхл да слеп очами, но разумен зело, ибо жил столь долго, что еще генерала Скобелева видывал. И рек старичок Министру: есть, мол, град Муром на святой Руси, а в том граде на околице дом стоит, а в дому том печь, а на печи добрый молодец, коему имя Илья. И лишь сей молодец может Соловья поганого до смерти убить — одной дубиной стоеросовой.

И поехал Министр с Кавказа в Муром-град. И нашел дом на околице, и печь в дому, и молодца на печи. Зело нетрезвого, ибо, как соседи сказывали, пил Илья с радости, что талоны отменили, и пил он с той самой отмены. И дождался Министр, пока Илья проспится, и саморучно ему ковшик с рассолом поднес. Сослужи, говорит, Илюша, службу великую, убей до смерти Соловья поганого. Выпил Илюша рассолу, прочухался и сказал Министру: мне Соловья убить — что плюнуть и растереть. Не зря ж я в твоем спецназе состоял. Мастерство не пропьешь. А мастерство нонеча денег стоит. Желаю, сказал, денег американских торбу за подвиг свой.

Делать нечего. Предстал Министр пред Президентом: так и так, Твое Высокопревосходительство, не вели казнить, вели торбу с деньгами американскими из казны выдать, дабы Илюша Муромец подвигнулся Соловья убить. Наказал Президент Казначею своему торбу денег набрать на святое дело. Да только полторбы и набрали. Президент личные три рубля американские из шляпы вынул, от жены на всякий случай схороненные, да и их не достало. И до сих пор деньги ищут, пуще всего — у Швейцарцев. Не то они украли, не то им наши воры в схорон отдали. А Илья на печи лежит. Чудище же поганое людишек грабит, а иных в яму мечет. Вот горе-то какое…

В то же лето 2013. После праздников Труда случилось на Москве знамение. Статуй Петру Великому, на стрелке Москвы-реки стоящий, вдруг оборотился ликом ко Кремлю. И на свитке, который у Статуя в руце, проступило кровью: «Даешь г…». И литеры сии кровавые весьма далеко видны были, и честных христиан смущали. И других конфессий людишек такоже смущали. И повелел тогда Президент нарядить следственную комиссию Тайной Канцелярии, что в Лубянке, не к ночи будет помянута. И вознеслась комиссия на верх того Статуя, а там нашла, что литеры кровавые со свитка на грудь императорскому Болвану переходят, но зело мелки и с земли не видны. А начертано вкупе тако: «Даешь гражданские свободы!».

А писано было помадой губной, и по той помаде сыскали срамную девку с Тверской, и показала она на следствии, что нагишом восходила на Статуй, одним вервием держдся, а писала спьяну и на спор. А по другому доносу взяли в цепи иную девку, члена подпольного горкома Русского Национального Собрания, такоже РНС прозываемого. И показала она, что писала сама, дабы обратить внимание Иноземцев на ущемление свобод на святой Руси. Ужо даст теперь им гражданских свобод Президент наш…

Опять в то же лето. Приехал от Шведов посол. Поднес Президенту шляпу кожану великую, с тележное колесо, яхонтами обсыпанную. И попросил за то Кемскую волость. Президент шляпу на себя воздел, и впору пришлась. А про волость обещал подумать. А когда посол Шведский удалился, повелел глобус земли Российской принести. Всю ночь челядь на глобусе Кемскую волость искала, да сыскать не смогла. И только поутру один челядин востроглазенький волость искомую на верху глобуса обнаружил — на палец от Северного полюса. И тогда Президент с легким сердцем повелел Указ написать, что Кемская волость навеки передается Шведскому королю в полное владение — со льдами, медведями, тюленями и прочим, что будет там обнаружено. Оно и к лучшему, пошто добру пропадать: во льду рожь не родится, а тюленей пускай Шведы едят, коли нравится.

В то же лето, долгое сугубо. Президент Белой Руси, такоже Батькой зовомый, приехал с дарами ко двору Президента Российского. В числе сих даров — зубр да две зубрицы стельные, коих Батька саморучно поймал в Пуще Беловежецкой. А с поимки той Батька на праву ногу припадает, понеже на нее зубр копытом ступил. А к зубрам Президент Белой Руси бочку «зубровки» на сорок ведер присовокупил. Президент Российский дары взял. И с того теперь тоже на ногу припадает — на леву. А зубра с зубрицами в заповедник под Серпухов-град отослали, дабы они там плодились и множились взамен порезанных.

И с даров тех Батька у Президента нашего просил большой воложский газопровод из-под Самары на Гомель загнуть, да сапог солдатских сто тысяч пар, да Смоленск на три лета в удел. А смоляне, прознав про челобитье сие, депутацию к Президенту Российскому нарядили: дескать, оборони, батюшка, от сего арендатора, подданные его и так по Смоленску безвозбранно шастают и уже все припасы подъели. И Президент наш, депутацию приняв да с больной левой ноги встав, Смоленска Батьке не дал. Понеже за одного теля лесного год удела градского — весьма велика корысть. В наших лесах и лосей достанет… А «зубровку» варить нам не привыкать стать. И сапог названному брату, Президенту Белой Руси, не дали — Европейцы, дескать, всполашатся: а не замышляет ли Батька поход на Царьград? Иначе пошто, как не тайности сего похода ради, он из столицы своей заморских послов выслал? Однако газопровод пообещали загнуть, дабы Батьке оппозиция его не пеняла на бестолковые в Москву хожения. На бумаге-то что хошь загнуть можно — она терпит.

В лето 2013 от Р.Х. В Черногории Македонцев весьма бьют. И оскорбел от того душой Президент Американский. У него, сказывают, прабабушка македонкой была. Ведомо, что в Америке — все приезжие, кроме негров. И повелел Президент Американский за обиды прабабушки своей на Черногорию аэропланы насылать и с них бомбы кидать. А на то Президент Российский пригрозил с Аляской в союзное государство записаться. И тогда Президент Американский весьма задумался. Ибо опять же ведомо, что на Аляске, кроме тамошних негров и эскимосов, остальные насельники — суть люди русские и под руку старого Отечества охотно пойдут.

(И году не прошло — отец Мефодий от щедрот своих диск новый для ноутбука прикупил. И с той радости опять меняю носитель информации. А модем выкину, дабы не впадать во искушение подключаться к бесовскому Интернету, от коего во времена оны я по трое суток глаз не смыкал. Братия сказывает, что там опять Вирус бродит, Азазелло именуемый, и с того Вируса все слова, на «аз» начинающиеся, обсыпаются с текста, только дым идет. Накажи, Господь, нечестивцев, в безмерной праздности пребывающих и Вирусы создающий Аминь.)

В то же лето 2013. Под Тамбовом-городом объявилась банда, предводимая неким Кочубайсом. Шайка в деревнях бесчинства творит, старост обижает и на оброк их ставит. А кто оброк не платит, тому столбы электрически под корень пилят. А провод медный, в пук скатав, с собой прихватывают. Президент, про Кочубайса прознав, в гнев впал и Указ выпустил под титлом «Супротив бандитской прихватизации». И повелел Кочубайса изловить, в железы брать и в клети на Москву везти. А клеть ту на месте Лобном ставить, дабы все, мимо ходящие, могли в Кочубайса плюнуть.

Однако недаром речено: усердие паче дурости. Через три дни опосля Указу Кочубайсов изловили штук семь или девять. А столбы по сю пору пилят. Вот горе-то какое.

В то же лето. Полковник Конь из Тайги вышел. От самой Валахии Тайгой шел да и вышел. И Тымск взял. А взяв, губернатора тымского, и всю челядь его, и столоначальников в острог замкнул, дабы неповадно им было воровство чинить. А взяв Тымск, Президенту нашему полковник депешу отбил: погоди ужо, и Москву возьму. На что Шурик наш (прости, Господи, за панибратство!) только отмахнулся: многие Москву брали, да немногие удерживали. Тяжела она, матушка. На что Конь другую депешу отбил: как возьму, пожгу и лесом засею, и ведмедей заведу. А тебя, бает, лесничим посажу и за каждого ведмедя отчет спрошу по всей строгости. Тут уж Президент не совладал с чувствами. Послал в Тайгу железную Дивизию имени Базманова — зело лютую, в коей простых ратников совсем нету, одне есаулы. И клеть, до Кочубайса бездельную, с собой дал. И Дивизия, до Тымска дойдя, полковничье воинство не сыскала. Конь, сказывают, встречь солнцу утек. И тогда Президент по национальному телевидению к нему обратился: ты, полковник, суть такой же ведмедь, коими грозишь пустошь московскую заселить, ибо карту читать не учен. Москва от Тымска на заход солнца лежит, а не встречь ему. На что полковник в газете «Слово истинно» ответствовал: дойду до Тихого моря-окияна, сапоги омою, тогда и на Москву ворочусь. Обет такой дал. Вот и ждем.

Ведомый пиит российский Булых по наказу Президента новый гимн державный сочинил. Президент читал и кручинился: историю государства российского Булых в гимне извалял, сплошь поносными словами перекладывая. По содержанию-то верно, а на музыку нейдет. И пришлось Отцу нации нашей, гордыню смирив, бить челом престарелому пииту Чихалкову. Тот при прежних государях каждые сорок лет новый гимн писывал. И на сей раз не оплошал. Славься, мол, «Отечество» наше свободное, дружбы с природой великий оплот. Речено выше: мастерство не пропьешь.

В то же лето. Шведы в Кемской волости нефть сыскали, насквозь лед пробуровив. Прознав про то, Президент шляпу, Шведами поднесенную, ногами стоптал, да повелел всю челядь дворцову долой гнать. А Министра по делам недренным на Врангелев остров выслать, дабы моржей считал.

Об науке еще. Умелец из-под Калуги придумал трубу железну, пороховым дымом движиму. И сам на трубу воссел да три раза вкруг Калуги облетел. И Губернатор Калужский, даром что в летах немалых и волосьем сив, молодечества ради на ту трубу воссел, дабы электорат перед близкими выборами одушевить. Да на Николину церковь вместе с трубой и сверзился. Мало того, что Губернатор колокол головой обколол да ногу сломил, так его еще и благочинный Акакий проклял. А не летай, коли в чинах. На то ученые есть.

О грехах сугубо. Сказывают, Байдар в Святую землю ходил, грехи отмаливал. Байдар сей некогда Первым Министром состоял. А память по нем осталася, как он в припадках амнезии народным целителем представлялся и по вечерам в травматологии Склифосовского людишек пользовал. Лекари-то зубами скрипели, да покорствовали — чай, Министр. К тому ж Первый. И ото всех несчастий, хоть перелом, хоть понос, было у Байдара одно средство: шоковая уринотерапия. Приставлял к мочевому пузырю два голых провода — и нате вам триста вольт! Не то что хромые — безногие на судно бежали поперед собственного визгу.

Вот грехов ему за те надругательства над людишками в Святой земле и не отпустили. А султан Арабский, мимо едучи, узрел, что Байдар ликом кругл да чреслами обширен, и посулил ему место при дворе своем — набольшим евнухом. Байдар с горя и согласился, ибо ворочаться домой не отпущенным показалось ему в зазор. А в Аравии тепло и сухо, женки султановы так и вьются, аки пчелы сладкие. Ну и согласился. Призвал султан лекаря, дабы Байдара к служению евнуховскому уготовить. Как увидел Байдар ножницы, каковыми овец стригут, так и побежал на судно. И до самого Азова из каюты носа не казал. Еле, сказывают, вырвался, поелику он и лекарю султанову поглянулся весьма. А не греши! Ибо речено: кто чем грешит, от того и наплачется.

Еще о грехе Гордыни. Дедушки Байдара природное прозвище было Голопупенко. Да нешто можно с таким прозвищем вирши сочинять, коими дедушка Байдаров беса тешил? Вот и взял ксивдоним. Дескать, по-турецки Байдар — первейший Богатырь, о чем пииту Голопупенко поведал спьяну какой-то профессор консерватории. На самом деле сие означает базарного вора.

Еще о грехе Телесном. Объявилась на Москве секта голозадых, мудистами прозываемых. Они на берегу Москвы-реки в виду Кремля собирались, догола разоболакивались, посередь девку ставили, такоже голу, и на ейный пуп молились. А потом с берега в воду кидались и намывались. Президент наш, обнаружив сие непотребство, повелел означенных мудистов взашей гнать.

А генерал-губернатор Барабантский, до службы ретивый, испросил дозволения не токмо взашей гнать, но и батогами насечь по тем местам, от коих прозвание мудистов пошло. Да того Отец нации не велел — демократия. И отдали секте поляну возле дачи Думского головы Жуганова. Стали мудисты там молиться, а Жуганов Президента челобитными закидал: не могу, дескать, о народном благе помышлять в виду голых девок. А Президент на челобитных писал: отказать. А пошто — не сказывал. Да про то и так ведомо. На последних выборах Жуганов восхотел Президентом стать. Только верно речено: восхотел и петух снестись, да яйцо ущемил.

Однако не смирился Жуганов. В некий день приходит в Президентское Главноуправление пакет заказной, а в пакете — кино: Генерал-Прокурор. Как есть нагишом, с девками голыми хороводы водит да венки плетет, а потом на пуп молится. И письмо приложено: а не хочешь ли, господин Президент, сие кино по национальному телевидению посмотреть?

Закручинился Шурик. Призвал Генерал-Прокурора пред свои очи: ответствуй, пошто мундир, шитый золотом, срамишь! Усмехнулся ласково Генерал-Прокурор: а где, батюшка, ты меня в фильме непотребной узрел? Ну, ходит какой-то голый человек… А я ж завсегда в мундире! И сплю в нем, вот те крест! Тем дело и кончилось. Отписала Главноканцелярия Жуганову: кажи свою фильму, где хошь, нам до свечки.

В то же лето. Случился на Руси урожай невиданный. Стон шел по всей земле. Пшеница с рожью лежали по улицам, не токмо по дворам. А свиньи, зерна объевшись, падали, аки трупия, и птицы летать не могли, ибо с зерна тяжелы стали. Картофель уродился в голову ребенка, а морковь — в черенок лопаты. Лук же, возлюбленная пища кастеляна нашего отца Мефодия, по размерам превзошел редьку.

Людишки однако от такого обилия сомлели. Половину урожая в поле бросили, а изо ржи принялись гнать самогон. И с того самогона упившись, учинили драки, грабежи и поджоги, а некие так и вовсе по слабости груди преставились. И восхотел Президент наш продать лишек урожая, да на деньги те машину купить, чтобы нефть качать, а с нефти той прибыток поиметь да и долг Американцам сполна отдать — пусть подавятся. Однако же, пока собирались урожай продавать, снег пал, в наших палестинах всегда нежданный, а урожай испортился, только на зиму в запас и наскребли.

Президент тогда выпустил Указ, и по сему Указу предписано считать 2013-й год э-талонным, поелику в державе благодаря чудовищному урожаю можно стало отменить талоны на хлеб, лук и картошку. Впредь же наказывалось всякий чрезмерный урожай либо недород мерить по лету 2013, за э-талонную единицу его взявши, и писать с тех пор в отчетах Статистической канцелярии «по сравнению с 2013 годом…»

Черногорию бомбят. Президент Черногорский обратился к нашей державе с просьбой о помощи. Президент Российский внял мольбам братьев по вере, отправил, не чинясь, пароход со стеклом оконным, дабы черногорцы могли в зиму дома от холода закрыть — какие целы остались.

В лето от Рождества Христова 2013. Радость великая — футболисты наши вышли в финал мирового первенства и будут играть с Угандой. Радость омрачил отец Мефодий, кастелян. Он возьми и скажи: оттого и вышли в финал, что играли квадратным мячом. А еще высокоумным себя мнит отец кастелян. Где ж он круглый мяч видывал? И нешто его, круглый, можно ногой держать, ежели он катится?

В лето от Р.Х. 2014. В канун светлого праздника Рождества Христова Президент наш Указ подписал об учреждении ордена «За сугубые услуги».

Объявился на Волге, едва лед сошел, некий Левин. Собрал он под свою руку разбойный люд, прозываемый большаками. Попервости они справных крестьян пожгли, потом самарскую губернскую казну умыкнули, а напоследок взяли Симбирск. И тут Левин себя государем Петром Четвертым объявил и манифест выпустил — «Пойдем путем». По сказкам Тайной канцелярии, Левин сей ростом мал, лыс и весьма картав. И не Левин вовсе, а Хайруллин, крещеный татарин казанский.

А в Черногории все Македонцев бьют. Некий студент Гаврила стрелял в черногорского Президента Фердинандича и до смерти того убил. На всякий случай наш Президент объявил мобилизацию. А на случай мобилизации электричество на Москве отключили — экономить нынче будем. И оттого ноутбук мой, в символ мирной жизни оборотившись, некасаем лежит, а я опять сменил носитель информации. Взял у отца Мефодия кипу старых счетов да на обороте и повествую.

А писал инок смиренный Пименов.

В монастыре Св. Агрария, что на Городне в Орехово-Борисове.

А читал Вячеслав Сухнев. □

Игорь Фёдоров
МАЛЕНЬКИЕ ЗЕЛЕНЫЕ НЕЧЕЛОВЕЧКИ

Последние годы меня мучили две идефикс. Первая — подписаться под чем-нибудь датой 20.02.2002. Уж больно красиво, симметрично и символично она смотрелась. Вторая — поделиться с кем-нибудь придуманным фантастическим романом, состоящим всего из одной фразы. Роман звучал так: «Как много сил тратят жители этого мира, чтобы все время оставаться видимыми!» Я отдавал себе отчет в том, что такой роман никто никогда нигде не опубликует, а вслух это звучало как-то неубедительно. Быстро. Невнятно. Особенно тяжело выговаривалось последнее слово.

Третья мучительная проблема вяло беспокоила последние лет двадцать. С тех самых пор, как я с изумлением впервые увидел инопланетянина.

Дело было так. Мы сидели на кухне с моим школьным другом Славиком и, по обыкновению, рассуждали об умном. О бесконечности космоса, о суперструнах, о солитонных процессах. Мы тогда полагали себя большими специалистами в этих вопросах. Особенно если учесть, что по-настоящему больших специалистов в этих областях тогда не было. Ну и, разумеется, рассуждали мы об инопланетянах. В связи со всем этим. Обосновывали прилет тарелок к нам в ближайшее время, моделировали цели их прилетов, возможные линии поведения пришельцев, разумную тактику поведения аборигенов. В общем, интеллектуально развлекались на полную катушку — и не впервые.

Ох, как давно это было…

Но в этот раз мы как-то особенно увлеклись. Даже убедили самих себя. И кто-то из нас спросил:

— А представляешь, отдергиваем сейчас штору, а там висит тарелка…

По спинам прошел холодок. (Или правильно сказать — «холодки»?)

Отдернули.

Висит.

Человек, воспитанный на «тирьямпампациях» и лаллангаменах, обычно при этом не начинает протирать глаза и щипать себя за руку. Он распахивает окно и радостно произносит:

— Привет! Как дела?

В ответ из тарелки (а надо сказать, что тарелка была вполне типичная, все, как положено) протянулся луч света, и по нему выплыл он. Маленький. Зелененький. Головастый. Глазастый.

Подплыл вплотную к нам и пристально посмотрел.

Голову у меня при этом стягивал тугой обруч, а волосы на затылке пошевеливались.

И молча уплыл обратно.

Миг — и ничего.

Мы со Славиком долго отходили от этого. Такое, знаете ли, сближает. Впрочем, кажется, еще и до сих пор не вполне отошли.

Потом была еще пара… м-м-м… эпизодов. Но свежесть-то утратилась…

А проблема осталась. Откуда, как и, главное, зачем они здесь? И что со всем этим делать?

Так и гнобили меня эти вопросы до сегодняшнего дня. Но сегодня…

Пошел я утром в ближайший гастроном за сигаретами. Никак не научусь покупать столько, чтобы утром не бегать. Пошарил глазами по сигаретной витрине в поисках нужного. Запутался. Переспросил девушку (это, раньше к продавщице надо было обращаться «женщина», сейчас они все «девушки»). Подискутировали о том, что маркетологам надо как-то оправдывать свои немаленькие зарплаты, вот они и изобретают эти дикие методики раскладки, я бы, например, разложил просто по ценам. Хочешь дешевых — смотри вниз, хочешь дорогих — вверх. Это, кроме прочего, еще и педагогично.

И тут взгляд упал на неприметную, наклейку в углу стенда.

Разыскиваются люди, способные видеть инопланетян. Тел.: (0432) 21-44-30.

Я вздрогнул.

— Это что, шутка?

— Где?

— Ну, объявление.

Она перегнулась через прилавок (симпатичная, черт возьми!), присмотрелась.

— Понятия не имею. Наклеил кто-то…

Это-то я и сам понимал.

Пришел домой и набрал.

— Вы давали объявление про… ну…

— Про инопланетян?

— Да.

— Давали. А вы способны?

— Бывало дело. А что, способны не все?

— Представьте себе. Адресок запишете?

Записал.

— Очень вас ждем. В любое время.

Первой моей мыслью было: «Ну вот, наконец-то!»

В общем, к обеду я был там.

Вежливо встретили, провели, усадили. Подробности интерьера и собеседников как-то не очень улавливались — из-за радостного ожидания-предвкушения. Расспросили, побеседовали, протестировали. Угостили кофием. И наконец:

— Вы нам подходите. Вполне. Пройдемте.

Провели под локотки в какое-то, безоконно-бездверное помещение. Та-ак-с, сейчас начнется…

И в этот момент на меня сверху обрушился куб сверкающей искрящейся решетки, отрезая от всего мира. Я аж присел с перепугу. Бросился на нее — отшвырнуло и оглушило.

Что?!! Все?!! Это?!! Значит???!!!

— Эй!

— Спасибо за сотрудничество.

— А как же инопланетяне?.. Поиски?..

— А кто вам сказал, что мы собирались искать инопланетян? Мы собирались искать вас.

И удалился.

И вот сижу я теперь, как полный идиот, на полу в этой клетке, тоскливо подпирая руками голову.

Судя по всему, скоро поведут на опыты.

Это ж надо было так вляпаться! Это ж надо было так подставиться! Это ж надо было так!..

Урод недоделанный!

Нельзя так вживаться в образ! Ассимилировался!

В общем, вы как хотите, а я раскрываюсь. Все равно после анализов все всплывет. Хватит конспирации!

Можете считать это моим официальным заявлением об увольнении.

Так… На то, что кто-то протечет между прутьев, защиту они поставить не догадались. И на том спасибо. Газообразного меня их фильтры фиг поймают!

А до Веги я уж как-нибудь пешочком доберусь.

Не забыть бы Славика предупредить.

Пока! □

Сергей Некрасов
ПОКОЛЕНИЕ МЕЧТЫ

Не так давно к любителям фантастики пришла новая серия, поначалу вызвавшая скепсис в рядах критиков. Скепсис сменился удивлением, когда книги серии стали быстро исчезать с прилавков. Наш критик попытался проанализировать причины ее успеха, но разговор вышел за рамки конкретной издательской программы.

«Все началось случайно. Давно не переиздавался Снегов, на рынке образовался неудовлетворенный спрос. Решили выпустить книжку. Ее надо было как-нибудь оформить — вот так и появилась концепция серии, ее дизайн. Книжку выпустили, она пошла хорошо. Выпустили вторую, и она пошла хорошо. Тогда стали разворачивать программу…»

Когда главный редактор издательства ACT Николай Науменко рассказывает историю появления серии «Классика отечественной фантастики», в его глазах мелькает улыбка. Ему есть чем гордиться. «Синенькая» серия (по основному цвету обложки) замечательно дополнила две другие линии ACT — «Золотая библиотека фантастики» (современная зарубежная классика) и «Классика мировой фантастики» (классика «с бородой»). Но подбор зарубежных авторов часто бывает случаен. А вот выход в свет серии, состоящей из переизданий отечественных авторов, случайным не назовешь.

Разумеется, требовалось благоприятное стечение обстоятельств, чтобы этот проект мог состояться. Попытки предшественников были неудачными. Например, нижегородский «Флокс» в середине 90-х пытался издавать отечественную классику, но увяз в минисобраниях сочинений. В межиздательской серии «Библиотека приключений и научной фантастики» (знаменитая «рамочка») тоже неоднократно появлялись книги звезд советской НФ, но они терялись на фоне основного потока.

Первые выпуски «Классики отечественной фантастики» появились на прилавках в конце прошлого года. «Люди как боги» и «Туманность Андромеды» стали надежными «локомотивами» для раскрутки серии. За ними последовали книги О. Ларионовой, В. Савченко, Е. Войскунского и И. Лукодьянова, С. Павлова, И. Варшавского, Д. Биленкина, Г. Мартынова, А. Мирера.

В ближайших планах издательства — новые тома Д. Биленкина и И. Варшавского, книги В. Михайлова, С. Гансовского, Г. Альтова и В. Журавлевой, Г. Гуревича… Многое еще впереди, но главная тенденция ясна. Новый издательский проект стремится представить читателю «золотой фонд» отечественной НФ. Без натяжек, по гамбургскому счету (за четверть века этот счет вполне ясно оформился). Состав авторов и перечень произведений выглядит словно реализация голубой мечты любителя фантастики советских времен. В эпоху книжного дефицита одним из любимейших занятий фэнов было составление списков Лучших Книг, Которые Нужно Издать В Одной Серии. Извольте — читать подано. Библиофилам со стажем «синенькая» серия позволит удовлетворить давние мечты, а представителям нового поколения — впервые познакомиться с лучшими произведениями российских фантастов.

Выход книги в популярной серии — своеобразный сигнал: она соответствует определенным критериям, читателю уже известным. Уникальность «синенькой» серии в том, что публикуемые здесь произведения кардинально отличаются от продукции современных сочинителей — это тексты из другой эпохи. Хочется думать, что вернутся к читателю и многие другие имена, создававшие славу советской фантастики — Г. Гор, А. Громова, А. Днепров, Р. Подольный, И. Росохватский, А. Шалимов… Список можно продолжить, добавив сюда не только жителей двух столиц, но и авторов из других городов — И. Давыдова, С. Другаля, В. Колупаева, В. Назарова…

Позвольте выразить надежду. Она довольно робкая, но все же теплится. Быть может, лучшие произведения жанра, вновь с успехом выведенные на книжный рынок, смогут стать признанными ориентирами качества для современных фантастов.

Большинство упомянутых выше авторов активно писали и издавались в 1960-е годы. Этот период, один из самых динамичных в современной российской истории, имел важное значение для развития жанра НФ. Не случайно он признан «золотой эпохой» отечественной фантастики, переживавшей тогда небывалый подъем. Основные вехи этого подъема и последующего упадка совпали с основными вехами в политической истории государства.

К началу 60-х страна восстановила силы после военной разрухи. Повсеместно внедрялись технологические новинки, изменявшие не только производство, но и быт людей. XX съезд, спутник и полет Гагарина породили в гражданах Страны Советов удивительное чувство свободы и перспективы. Многим тогда действительно казалось, что светлое будущее уже близко, что они принимают реальное участие в его создании.

Вера в торжество коммунистических идеалов была совершенно искренней. Вслед за «Туманностью Андромеды» лучшие фантастические книги 60-х рассказывают о мире, где коммунизм победил в глобальном масштабе и решены все сегодняшние социально-экономические проблемы. «Плеск звездных морей» Е. Войскунского и И. Лукодьянова, «Леопард с вершины Килиманджаро» О. Ларионовой, «Люди как боги» С. Снегова…

В других примечательных НФ-книгах описывается конфликт (идейный, не военный) между разлагающимся капиталистическим строем и уверенно развивающимся коммунизмом. «Пропаганда» — отмахнутся многие. Но при этом вскрывались социальные проблемы, которые и сегодня остаются актуальными. К примеру, в сериале повестей Д. Биленкина о космическом психологе Антоне Полынове («Космический бог», «Конец закона» и др.) исследуются террор как способ политического шантажа, механизмы формирования массовых фобий. Писатели выражали неприязнь не к абстрактному капитализму, а к конкретным социальным явлениям — таким, как национализм, религиозный фундаментализм, углубляющееся социальное неравенство, пренебрежение к правам и свободам человека.

Знаменитую ефремовскую утопию лишь весьма условно можно назвать коммунистической: от Рерихов там явно больше, чем от классиков марксизма-ленинизма вместе взятых. В некоторых произведениях коммунистическое общество — и вовсе антураж, необходимый больше для прикрытия, чем для развития сюжета.

Есть нечто общее, что характеризует многие достойные произведения того периода. Это наивный романтический коммунизм в духе раннего Маркса — вера в возможность общества без эксплуатации человека человеком. В таком обществе нет отчуждения, повсеместно внедрены гуманистические правила этики и морали. Человек берется «очищенным» от бытовых склок и случайных собственнических желаний, и удивительным образом оказывается, что самое человеческое в нем от этого не исчезает, а напротив, может быть усилено и сделано предметом художественного изображения. В новой картине мира доминируют такие ценности, как любовь, дружба, свобода творчества и свобода поступка, стремление к познанию мира.

60-е годы — переходный период для развитых стран. От индустриального общества, основанного на строгих иерархических принципах, Запад смог совершить скачок к обществу постиндустриальному, в котором личная свобода и интеллектуальные навыки индивида становятся главной производительной силой. Аналогичные проекты были и в нашей стране. Стремление внедрить новые принципы морали в публичную сферу, использовать существующую государственную машину принуждения и мобилизации для утверждения новых правил и ценностей — родовой признак шестидесятников разных стран. К сожалению, в Стране Советов эти идеи не могли быть реализованы за рамками социальных утопий.

По большому счету, феномен шестидесятников еще не получил надлежащей оценки. Историкам обязательно нужно будет принять во внимание вклад фантастики, культивировавшей пафос исторического оптимизма. Да, конечно, знак равенства между чувством социальной ответственности и эстетическими критериями сегодня, когда в моде индивидуализм, кажется неуместным. Да, шестидесятничество — это взгляды поколения, в молодости лишенного права на личную жизнь. Но исторический оптимизм и стремление построить лучшее будущее для своих детей — таким был общий настрой той эпохи, магистральный вектор движения. Непреодолимые преграды из красного кирпича, в которые упирался этот исторический поток, и бесплодность шестидесятничества обернулись трагедией всего российского государства.

Общество было готово к изменениям, но политическая элита оказалась неспособна взять на себя ответственность. Руководство страны предпочло «заморозить» ситуацию. Фантастика, будоражащая народ призывами к странному, оказалась в числе первых жертв.

«Социальной фантастике место либо в корзине, либо в КГБ», — недвусмысленный вердикт поставил крест на писательских амбициях многих авторов. Некоторые вынуждены были оставить литературное творчество, другие годами не могли издать свои лучшие произведения. НФ оказалась под подозрением.

Ведь фантастика социальна вся, вне зависимости от внутрижанровых делений. Описывая вымышленные миры, фантаст ставит под сомнение устои существующего общества и строит альтернативы, демонстрируя читателю, что все могло быть иначе…

Даже те произведения, которые смогли пробиться сквозь цензорские рогатки, культивировали свободу мысли и независимость оценок. Сциентистские этюды Биленкина, описание процедур научного поиска у Савченко исподволь выполняли ту же роль, что и открытая критика тоталитарного строя в ефремовском «Часе Быка». А иногда, как, например, в рассказе Варшавского «Неедяки», фантасты могли и напрямую посмеяться над марксистскими догмами.

В критических работах В. Ревича и, позднее, братьев Стругацких было сформулировано самоопределение НФ 60-х годов как «третьей волны» в отечественной фантастике. Риторический образ, нужный для обоснования права на место под издательским солнцем, превратился в название для целого литературного поколения.

Короткий издательский бум 20-х годов вынес на гребень «первой волны» множество новых имен, идей и литературных течений. За ним последовал долгий спад — с 30-х до середины 50-х годов «фантастика ближнего прицела» выполняла роль пропагандиста-популяризатора, все дальше уходя при этом от своих литературных корней. «Третья волна» начинается в конце 50-х годов: спутник, «Туманность Андромеды», освоение галактической целины и приход в НФ большого числа новых авторов, видящих в фантастике привлекательное поле для литературных экспериментов.

В это десятилетие возникают новые традиции социального моделирования (Ефремов) и анализа психологии героев в необычных обстоятельствах (Стругацкие). Переживает расцвет жанр НФ-рассказа, дающий возможность коротко и образно выразить оригинальную идею, обозначить новую интонацию (Варшавский, Биленкин, Булычев и другие). Все чаще предметом изображения становятся не технические новинки, а чудесное и удивительное само по себе. Все это позволило быстро преодолеть свойственную НФ «детскую» болезнь тематической ангажированности. Наивные реверансы в сторону науки и техники действительно превращают фантастику в «литературу второго сорта». Однако не менее злую шутку проделывает с ней и требование «художественности», то есть требование стирания граней между НФ и классической литературой, в которой использование фантастического является одним из художественных приемов. Стремление это вполне понятно — недаром же

С. Лем говорил о «гетто» в пространстве литературы, в которое фантастика сама себя загоняет. Но обеспечить «низкому» жанру достойное место невозможно одним лишь жестом отрицания этих границ — такой жест создает новые границы из мрамора и льда, из тревоги и заботы, преодолеть которые еще сложнее. Надо все же признать для начала жанровое и художественное своеобразие той разновидности литературного письма, которую мы называем фантастикой и которая нам интересна не потому, что она «тоже литература», а потому, что в ней есть своя особая интонация и своя особая внутренняя форма. Это литература меняющегося мира, которая стремится художественными средствами продемонстрировать происходящие изменения во всей их человеческой и космической полноте. Вариации этой главной темы (изменчивость мира) фантастики различны: исторический прогресс, параллельные пространства, гости из высокоразвитых цивилизаций или из прошлого, появление которых дает новый контрастный взгляд на современное человечество. Или, как в цикле Ларионовой, реализация образов-мелодий картин Чюрлениса. Фантастика оказалась единственным жанром литературы, способным не только воспринять, но и опередить происходящие изменения, подготовить к ним читателя. Герой «Понедельника…» Стругацких с улыбкой полагал, что «через десять — пятнадцать лет любой школьник будет лучше разбираться в общей теории относительности, чем современный специалист. Для этого вовсе не нужно понимать, как происходит искривление пространства-времени, нужно только, чтобы такое представление с детства вошло в быт и стало привычным». Действительно, главная сила НФ — не в точности прогнозов, не в подробности пересказа научных теорий. Фантастика формирует новое мировоззрение, необходимое для жизни в постоянно меняющемся мире.

Человек традиционного общества испытывает страх перед бездушными пространствами космоса. Крестьянин, перебравшийся из деревни в город, угнетен бесчеловечностью технической культуры. Вчерашний школьник, начитавшийся брошюр о вреде лженауки кибернетики, всерьез опасается бунта машин. С помощью науки и техники человек создал вокруг себя новую искусственную среду. Но жить в искусственном мире невозможно. Необходимо его переобустроить и понять как мир естественный, сообразный законам природы и имеющий место для человека. И себя переустроить в согласии с этим пониманием. Лучшие произведения 60-х — как раз об этом. Угрозу, которую несет в себе техника, фантасты описывают без наивности. Неаккуратное обращение со сложными системами способно стать причиной катастроф («Встречники» Савченко), а ограниченный взгляд не сразу способен заметить чрезвычайные ситуации, оценить последствия (любимая тема Биленкина); слепая вера в прогресс часто оборачивается личным крахом для героев иронических новелл Варшавского, о творчестве которого Лем как-то сказал, что в одной папке этого автора «может уместиться вся западная фантастика». И у Варшавского, и у Гансовского находим критику «виртуальной реальности», замещающей подлинный мир. «Наше поколение поняло, что знание может быть опасным», — резюмирует герой «Дома скитальцев» Мирера.

Но главная опасность вовсе не в сложности управления и не в накопленных запасах оружия. Мир техники живет по собственным законам — и неизбежно пробует подчинить себе человека, превратить его в марионетку. Инферно планеты Торманс в «Часе Быка», выродившаяся цивилизация Пути в «Доме Скитальцев» и другие подобные образы представляют собой нечто большее, чем метафоры политического застоя. Советские фантасты пытались в конкретных формах выразить и описать главную проблему философии техники, определяемую искусственным, вне-природным характером современной цивилизации. Проблема в том, что человек, превращающий себя в пружину собственноручно созданного механизма, перестает быть человеком. «Часть этого мира» С. Гансовского — одна из ярких иллюстраций «постмодернистского» кризиса.

Противоречие между искусственным миром техники и полнотой человеческого бытия в советской НФ решалось, как правило, идеалистическим образом — путем открытия в самом человеке неизвестных удивительных качеств. Эти качества могут быть врожденными (дети в «Доме скитальцев» Мирера невосприимчивы к «пересадке личностей») или развиваться специально («Открытие себя» Савченко). Они могут необычайно расширять границы и способности разума — идея «Третьей сигнальной» Гансовского до сих пор любима фантастами. Или, напротив, речь может идти об особой близости к природе, позволяющей не зависеть от ограничений искусственного мира — разумный волк в рассказе Биленкина «Город и Волк» помогает остановить вторжение внеземных форм жизни. Даже столкновение с явлениями космического масштаба, превосходящими любые человеческие способности («Лунная радуга» Павлова), служит лишь поводом для напоминания о подлинных глубинах человеческого микрокосма.

Именно этот глубинный потенциал обеспечивает человечеству «фору», позволяя одержать верх над сорвавшимся с тормозов окружением. Иногда для решающего успеха достаточно даже символической победы: в «Сказке королей» Ларионовой представитель умирающей сверхцивилизации, похитивший людей «для изучения», возвращает им свободу, убедившись в их витальной силе и жизненном превосходстве.

Дополнительные способности не означают отказа от инструментов науки и техники. Это новый шаг в развитии, позволяющий удержать искусственный мир под контролем и в то же время придающий искусственному новый смысл.

Фантасты 60-х не испытывали страха перед прогрессом. У них хватало отваги взглянуть прогрессу в лицо, продумать возможные перспективы человека и человечества. Для «третьей волны» формирование научного мировоззрения — это способ и условие решения существующих в обществе проблем.

Советская фантастика «золотой эпохи» стала наследницей линии, идущей от К. Циолковского. Освоение космоса в ней — не прихоть звездоплавателей, а естественный путь развития, определяемый самой природой разумного существа. Преобразование природы и выход в космос здесь рассматриваются как этап формирования нового человечества, осознающего свое место во Вселенной и ответственно относящегося к собственному могуществу.

Идейная доминанта НФ 60-х совпала с пафосными концепциями философии русского космизма от Н. Федорова, К. Циолковского, В. Вернадского и А. Чижевского. Человек вовлечен в космическую историю, является ее элементом и действующей силой. Его свобода, разум и амбиции обусловлены законами природы, которая через разумных существ сама себя преображает. Понимание вселенского потенциала человечества должно повлечь переход к новой морали космической эры, не оставляющей места для индивидуалистических инстинктов.

Именно «полный», внутренне полноценный человек является подлинным инструментом космической истории. Благодаря тому, что в нем есть нечто сугубо человеческое, внутреннее, природное, которое по значению превосходит все его рассудочные определения и технические квалификации.

Советская НФ иллюстрирует и защищает идеи пантеизма, поэтому неудивительно, что в атеистическом обществе она начала выполнять еще и квазирелигиозную функцию. Формирование контрастного взгляда на современную цивилизацию здесь часто служило тому, чтобы обозначить ее временный переходный характер, подчиненность фундаментальным историческим законам космического и человеческого бытия. Наиболее ярко и подробно идеи космизма были разработаны в творчестве Ефремова. Но у многих других фантастов 60-х нетрудно найти элементы подобной философии: мечту о практическом бессмертии, представление о разуме как о преобразующей силе галактического масштаба, о неизбежности гармоничных контактов между разными обществами и цивилизациями. В фантастике 60-х наука и техника — не «нежить», а канал, через который в мир человека входят космические законы.

Конечно, романтические представления о прогрессе, победный пафос космических полетов сегодня выглядят не очень убедительно. Многие мечты и пожелания прошлого сбылись, а счастья обещанного все нет. Человек и общество нисколько не изменились оттого, что мы заполнили планету умной техникой. Новый нравственный человек в этих условиях так и не вырос — более того, развитие технической цивилизации оказалось связано с моделью потребительского общества.

Неудивительно, что тот ответ на вызовы времени, который давали фантасты 60-х, сегодня встречается в штыки. Однако они и сами понимали: мир меняется, и пришедшее после них поколение будет озабочено уже не теми проблемами, что волнуют героев их книг.

Желание западных славистов увидеть в советской НФ прислужницу тоталитарного режима, пропагандирующую идеи «русского космизма, русского коммунизма и русского эсхатологизма» (И. Хауэлл), у нормального читателя не может вызвать ничего, кроме улыбки. Тем более, что заокеанские авторы все чаще демонстрируют нам образцы «американского космизма» — Н. Кресс, В. Виндж и многие другие явно читали «Туманность Андромеды».

Для современной российской фантастики характерно повышенное внимание к вопросам психологии, негативным эффектам механизмов социальной мобилизации. Образы, связанные с технологическим развитием, чаще всего получают негативную оценку. Однако не следует выплескивать ребенка вместе с водой: тотальная деструкция космических утопий, к которой тяготеют иные авторы, грозит обернуться полным цинизмом и бессмыслицей. Исступленное пережевывание личных обид и инфантильных эмоций, выплеснувшееся на страницы сегодняшних книг, — это вариант инферно посильней ефремовского.

Не будем забывать, что сегодняшнее поколение «стоит на плечах» предшественников. Новые смыслы, художественные образы и приемы, фейерверк идей и литературное мастерство шестидесятников сформировали сегодняшние традиции жанра. И, кстати, определили причины его популярности.

Нет сомнений, что лучшие произведения «третьей волны» найдут отклик среди нового поколения читателей. Интеллектуальная смелость, стремление избавиться от предрассудков и иллюзий, воспринять реальные проблемы и создать оригинальные художественные решения… Право же, у научных фантастов 60-х есть чему поучиться. □

Рецензии

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ НТР

Апология научной фантастики

Главной темой НФ как направления литературы является судьба человека. Но еще Макиавелли писал о судьбе, что она определяет лишь половину в человеческой жизни, а другую половину индивид создает сам. Современная наука представляет собой продукт и неотъемлемую часть человеческого существа. Уникальный механизм управления жизнью и окружающим миром — главная тема трагедий и взлетов человеческого духа на протяжении нескольких столетий. Самое опасное и самое перспективное. Говорить о человеке сегодня означает говорить о его претензиях на познание и преобразование мира. Художественные методы НФ позволяют отразить слабость и ограниченность человека — и одновременно силу и безграничность людских амбиций.

Толкование сновидений

«Знаешь, как родилась на свет аналитическая геометрия? Некий парень по фамилии Декарт увидел на потолке муху…»

В письмах друзьям Декарт рассказывал о своем образе жизни. Он просыпался очень поздно и долго лежал под одеялом, не открывая глаз, чтобы не нарушать ясность ума картинами материальной природы. В таком состоянии полусна-полуяви он и формулировал свои главные открытия — рационалистическую философию, правила научного метода, аналитическую геометрию… Сегодняшний мир есть логическое развитие концепций, ведущих происхождение из декартовского сна. Можно представить иной тотальный сон, в котором развитие вычислительной техники, промышленных и социальных технологий началось на столетие раньше.

Аннотация

Необычный вариант развития технической цивилизации предложили нам Уильям Гибсон и Брюс Стерлинг в книге «Машина различий» (екатеринбургское издательство «У-Фактория»), представляющей собой авантюрно-философский роман в жанре альтернативной истории. Действие происходит в Англии середины XIX века, где ускоренный прогресс привел к появлению развитого индустриального общества. Экологический катаклизм и смерть премьер-министра лорда Байрона вызывают народные волнения в Лондоне, однако благодаря активному участию членов (Британской Академии Наук) руководящая роль остается за радикальной партией технократов.

Соавторы являются основателями литературного течения «киберпанк». Но в данном случае приходится говорить о его подвиде — «паропанке».

Исследование рынка

Слово «steampunk» (буквально «паропанк») представляет собой удачный пример создания новой торговой марки. Корень «панк» отмечает родственную связь с популярной маркой «киберпанк». С другой стороны, корень «пар» подчеркивает инновационные свойства нового продукта, отличающие его от всех остальных. Формируется позитивная ассоциативная связь с представлениями о «веке пара и машин» (он воспринимается как «золотой» период в истории технической цивилизации, лишенный многих сегодняшних недостатков). Два корня соединены в новом слове согласно правилам технологии «рефрейминга», разрушающей привычные границы представлений о мире, о том, что совместимо и что нет. Таким образом, выбор торговой марки в значительной степени предопределил коммерческий успех нового продукта.

Заявка в патентное бюро

Гибсон и Стерлинг отказываются от права собственности на следующие новшества, полагая, что их открытое распространение и свободное использование будет полезным для общественного развития: 1) механизм перераспределения капитала в пользу конкурентоспособных технологий и отраслей в форме букмекерской конторы; 2) использование алгоритмов сжатия данных для компактного хранения и передачи цифровых анимационных программ; 3) специальный рецепт бисквитов, снижающий риск появления крошек, для питания сотрудников при механических вычислительных машинах; 4) раздвижное прижимающее устройство для расклейки плакатов и афиш в труднодоступных местах…

Названы лишь некоторые авторские «патенты». По существу, «Машина различий» — самый настоящий каталог идей.

Изобретение велосипеда

Когда герои в пятый раз натыкаются на велосипед, висящий в прихожей дешевой квартирки на Рентон-Пасседж, поневоле придется вспомнить о том, что в нашей реальности велосипед в тот период еще не существовал (его прототипы, вроде «костотряса», не в счет). А также о том, что производство велосипедов предполагает развитие нескольких отраслей промышленности. А также о том, что публичная езда на велосипеде требует изменений правил этикета и поддержания общественного порядка. Весь роман пронизан мозаикой таких крошечных образов, каждый из которых заставляет вспомнить во всей полноте сложный механизм жизнедеятельности современного общества.

Принципы действия машины

Знание — сила. Более серьезная, чем отряд гвардейцев со шпагами. Научно-технический прогресс позволяет небольшой группе людей добиваться выдающихся результатов и занимать доминирующие позиции в обществе. Горделивый и амбициозный ум ищет и находит новые пути к власти. Машинное производство влечет за собой классовое расслоение общества и геополитическое переустройство мира.

Машина по производству социальных различий — неотъемлемая часть прогресса. Вот почему в центре внимания авторов находятся технологии господства и подчинения — психологические, внутриполитические и международные. Традиционная для киберпанка тяга к описанию маргинальных субкультур здесь соединяется с исследованием функций правящей элиты (многочисленные аналогии с образами сталинской эпохи, по-видимому, случайны и связаны со спецификой самого предмета исследования).

А вот история разностной машины Ч. Бэббиджа, изложенная в издательских комментариях, не относится к числу главных тем романа.

БРЕШЬ В ТВЕРДЫНЕ

Об этой книге писать непросто. Потому что в ней отражена судьба целого поколения. Первого послевоенного и последнего «предспутникового». Поклонники фантастики не просто зачитывались «Туманностью Андромеды» — они мечтали по ней и ею же разочаровывались. Учились реальной жизни, сравнивая ее с утопией Ефремова. Судьбе этой книги, пожалуй, можно позавидовать.

Насколько легче было писать о «Туманности Андромеды» лет десять — пятнадцать назад.

С тех пор многое пересмотрено. Что-то понято. В чем-то мы, надеюсь, разобрались, отказавшись от наивных иллюзий. Да и научная фантастика семимильными шагами ушла вперед, реально грозя оставить роман Ефремова на полке запылившейся классики, на которую все почтительно оглядываются, но взять, перечитать — все руки не доходят.

К счастью, с «Туманностью Андромеды» этого не произошло. Хотя сегодня вряд ли кто станет отстаивать идеи, еще недавно не вызывавшие и тени сомнения…

Сегодня мы отдаем себе отчет в том, что Эра Великого Кольца — скорее символическое братство разумных цивилизаций, нежели эффективный обмен информацией.

Поняли мы и то, что задача «радикального преобразования» человека остается планом утопическим. И чтобы построить описанный в романе мир гармонически развитых личностей, мир расцвета духовности, гуманизма и бескорыстия, нужно для начала где-то отыскать таких людей.

Сейчас, наверное, даже самому последнему идеалисту ясно, что не может быть всеобщей утопии, счастья для всех — единого, по раз и навсегда установленному проекту пусть даже гениального архитектора.

Это главный урок «Туманности Андромеды».

Хотя надо отдать должное и писателю: он оказался мудрее своих бесчисленных толкователей, в потоке дежурных славословий «прозевавших» тревожную ноту. Точнее, одну главу — про Острова Забвения.

Только подумать: в совершенной коммунистической утопии зарезервировано (резервация!) место для тех, кто желает вести себя асоциально, жить по-своему. Это не «добровольные лагеря для диссидентов», как выразился один из западных критиков, скорее — место сбора необычных личностей, не обязательно вызывающих общественное порицание.

Это лишь один пример того, сколько еще скрывает в себе книга Ефремова, в которой критики, философы и социологи вроде все уже разобъяснили до последней строчки.

Почти четверть века над книгой было распростерто незримое табу, охранявшее роман не только от разумной критики, но и от каких бы то ни было иных мнений, отличных от канонизированных. Целая команда бойких самозванцев, считавших себя душеприказчиками покойного автора, подвергала всю выходившую в стране фантастику своего рода идеологическим тестам на лояльность Учителю, делила ее на «ефремовскую» и, соответственно, «антиефремовскую».

История тем более несправедливая, что речь идет о «Туманности Андромеды». Ведь метали в ослушников громы и молнии не именем какой-нибудь конъюнктурной поделки, а книги-подвижницы! Революционной и дерзкой, в свое время взорвавшей сознание молодого поколения и самой поначалу испившей полную чашу того, что испокон веков положено еретичке…

Утопия была написана летом-осенью 1956 года — вслед только что закончившемуся XX съезду партии. И в следующем году отрывки ее опубликовала «Пионерская правда» (чем не свидетельство тогдашнего начальственного отношения к отечественной научной фантастике!); в январском номере сокращенный вариант начал печатать журнал «Техника — молодежи».

А закончилась публикация в ноябре, когда все в мире перевернулось вверх дном. Запуск первого спутника требовал нового взгляда на чересчур раскованные, по мнению многих, фантазии о далеком будущем.

После 4 октября 1957 года мир целиком вступил в свою поистине фантастическую эру. Отныне самые смелые, даже безумные идеи несли ореол осуществимости.

Год Спутника… Этого уже не вырвешь из памяти, так прочно они слились воедино в сознании первых читателей романа: начало космической эры и начало новой советской фантастики.

«Мысль о полете человека в космос, в иные галактики, занимала меня давно, задолго до того, как первый советский спутник вышел на свою орбиту, — вспоминал писатель в статье «На пути к роману «Туманность Андромеды», опубликованной в «Вопросах литературы» в 1961 году. — Однако более реальные очертания эта мысль обрела примерно лет десять назад. Я тогда прочел подряд десятка полтора-два романов современных западных, главным образом американских, фантастов. После этого у меня возникло отчетливое и настойчивое желание дать свою концепцию, свое художественное изображение будущего, противоположное трактовке этих книг, философски и социологически несостоятельных. Таким образом, подтолкнули меня к осуществлению давнего замысла побуждения чисто полемические».

Итак, первоначально роман под рабочим названием «Великое Кольцо» задумывался как произведение космическое. Одно это должно было встревожить теоретиков «ближнего прицела». Тем более решительно выламывался из навязанной традиции масштаб ефремовской фантазии, смело шагнувшей далеко за дозволенные пределы. Но мысли писателя все более занимали картины будущего устройства жизни на Земле — рождалась утопия. О таком жанре советский читатель, десятилетиями отлученный не только от западной литературы и философской мысли, но и от лучших образцов отечественной, просто забыл!

Тем не менее рождалась утопия не в «культурном вакууме». Автор вспоминал, что главным образом отталкивался от знаменитого романа Герберта Уэллса «Люди как боги». Правда, о многих других, не всегда явных, источниках умолчал. А ведь в «Туманности Андромеды» (как и в других книгах Ефремова, составивших на редкость цельное, единым образом организованное творчество) слышны отголоски многих учений и теорий. Работы французских философов — утописта Фурье и Тейяра де Шардена, русских — Чернышевского, Вернадского, Николая Федорова, научно-философское творчество великих естествоиспытателей Сеченова и Мечникова; создателей психоанализа Фрейда и Юнга, не говоря уже о философском наследии античности и древнего востока. И конечно, произведения западной научной фантастики, которую Ефремов знал в те годы, как никто другой.

Однако от американской фантастики Ефремов только оттолкнулся, как от подброшенного аргумента в споре — и уверенно пошел дальше. Его серьезно заинтересовали люди будущего. Образы, характеры, психология — словом, то, что как раз менее всего удавалось фантастам.

«Когда я пишу своих героев, — говорил он, — я убежден, что эти люди — продукт совершенно другого общества. Их горе не наше горе, их радости не наши радости. Следовательно, они могут в чем-то показаться непонятными, странными, неестественными… В данном случае я говорю о принципе, о подходе, о специфике. Если герои в чем-то кажутся искусственными, схематическими, абстрактными, в этом, наверное, сказались недостатки писательского мастерства. Но принцип правилен».

Попытка Ефремову не вполне удалась, хотя его смелости (при всей критике, чаще справедливой, в адрес его персонажей) не перестаешь удивляться и сегодня.

Автор хотел отнести действие романа на три тысячи лет, но потом оптимистично ограничился XXX столетием. Говорить о каких-то точных временных привязках бессмысленно — это утопия, ее координаты скорее философского свойства, нежели пространственно-временные. «При доработке романа я сократил намеченный сначала срок на тысячелетие, — сообщал автор в предисловии к первому изданию. — Но запуск искусственных спутников Земли подсказывает мне, что события романа могли бы совершиться еще раньше. Поэтому все определенные даты в «Туманности Андромеды» изменены на такие, в которые сам читатель вложит свое понимание и предчувствие перемен».

То, что это не совсем «роман о будущем», легко прочитывается в книге — если постоянно помнить, кто писал и когда.

Современное автору настоящее просто не могло органично перейти в прекрасное грядущее. Невозможно построить общество, нарисованное в романе, из окружавшего писателя «человеческого материала». Поэтому он выделил лишь некоторые желательные тенденции и приметы настоящего; остальные же как бы отмерли на дальних подступах к Утопии.

Примеров можно привести множество.

Росла, крепла разбуженная хрущевской «оттепелью» молодая интеллигенция, и вот в будущем по Ефремову все поголовно — интеллигенция! «Жизнь людей той эпохи окажется заполненной до краев: они все время будут увлечены интересной работой, многообразной интеллектуальной и физической деятельностью. Это избавит их от праздности, от постыднейшей необходимости как-нибудь «убить время». Наоборот — им будет чертовски не хватать времени!»

Чуть только начал приподниматься «железный занавес» — и вот граждане Утопии, на зависть современникам Ефремова, свободны в выборе работы и места жительства.

А стоило открыться первым засовам на глухих воротах в Историю (потекла тонкая струйка информации о прежде неведомых людях, событиях, книгах) — и ефремовская утопия оказалась насквозь проникнута духом историзма. Ритуалы, учения и даже некоторые предрассудки прошлого восстановлены в полной мере и почитаются утопийцами!

Многое из этого бдительно разглядели уже первые читатели.

Рецензии пошли не сразу — спадала первая волна хрущевской «оттепели», и тем, кто мог бы выстрелить по дерзкой книжке, было в тот момент не до фантастики. Но спустя год после первого книжного издания — началось!

Застрельщиком травли выступил орган неожиданный — «Промышленно-экономическая газета», обвинившая автора первой советской утопии нового времени в… утопизме! И во многом другом, о чем сегодня и вспоминать-то неловко… Но вот что любопытно: среди обычной проработочной демагогии встречаются откровения, свидетельствующие, что загонщики этой облавы кое-что в романе поняли.

А где же в этом будущем место рабочему классу? — грозно вопрошали хранители устоев. Хотя о «стирании граней», помнится, грезили и классики марксизма, но то — теория, абстракция… Будущее «овеществленное», данное в художественных образах, растиражированное для миллионов читателей, произвело неприятное впечатление на читателей единичных. Какой-то неуютной, понимаешь, выглядит утопия, в которой не нашлось места не только гегемону, но и тем, кто столь успешно навострился вещать от его имени…

Тем не менее в то время утопию Ефремова счастливо отстояли. А дальше… Дальше произошло самое неприятное, что только могут учинить еретику: его канонизировали.

Кто-то сообразил поднять роман на щит как безусловный и беспрекословный пример для подражания. Ведь аккурат ко времени громогласно прозвучало торжественное обещание построить коммунизм при жизни «нынешнего поколения советских людей». И роман-утопия неожиданно оказался в струе, а его автор был объявлен прижизненным классиком.

Хотя на «больной вопрос» автор все же не ответил: а как будет совершаться переход от общества, во многом несовершенного, к утопии?

В чем причина этого странного умолчания?

Можно лишь строить версии. Мне кажется, Иван Антонович исходил прежде всего из того, что человечество заслужило счастливое будущее. Ведь писал он именно утопию, а не научно-фантастический, футурологический роман. Его книга — это некий «внекоординатный» философский итог эволюции человечества. Когда это произойдет и как удастся человечеству отряхнуть прах прошлых грехов, вопрос следующий; ставить его тогда, в конце 50-х, было не только преждевременно, но и небезопасно.

Что же касается современности, то над ее проблемами задумывался и писатель. Иначе не появился бы в 1970 году его последний фантастический роман-антиутопия «Час Быка». Анализ его уведет нас слишком далеко, но одно несомненно: подобное произведение, которое быстро раскусили те, против кого оно было направлено, могло быть написано только автором «Туманности Андромеды»!

Ефремов нашел в себе мужество критически отнестись к грезам тринадцатилетней давности. И, не отказавшись от своих идей и взглядов, также честно сообщить читателю о мучивших тревогах и сомнениях.

Сегодня у нас есть все основания подвергнуть оба произведения пристрастному анализу — поводов более чем достаточно. Но в истории литературы невозможно замолчать бесспорное писательское достижение Ивана Антоновича Ефремова, его поразительный «дуплет».

Ведь по сей день он остается автором самой значительной и масштабной утопии и в то же время — самой значительной и масштабной антиутопии в советской фантастике.

Долгие годы писатель сражался с болезнью: строгим режимом, концентрацией умственных усилий только на главном. Он не участвовал в суетных литературных перебранках, и дни жизни были расписаны у него по минутам. Каждую новую книгу создавал как последнюю — боялся не успеть.

4 октября 1972 года торжественно отмечалось 15-летие Космической эры. А на следующий день советская фантастика прощалась с человеком, который открыл — тогда же, 15 лет назад — вероятно, самую звездную из ее страниц.

Прощались с Ефремовым скромно, без помпы — у сильных мира сего уже накопилось глухое раздражение против «фантастической правды» его «Часа Быка» (на книгу к тому времени запрещено было ссылаться даже в официальном некрологе — будто и не существовало ее вовсе). А сразу после похорон разыгрался непристойный фарс, обстоятельства и, самое главное, причина которого теперь уже, видимо, так и останутся тайной: в квартиру покойного нагрянули с обыском сотрудники КГБ. Что искали, по чьему навету — вдове и друзьям писателя не сообщено, насколько мне известно, и по сей день.

После этого само имя вчерашнего классика получило в инстанциях статус «персоны нон грата»…

Что оставалось неизменным все эти трудные годы — до начала девяностых, — так это неувядавшая популярность «Туманности Андромеды». Хотя и с популярностью все обстояло загадочно и совсем не хрестоматийно.

В 60-е годы это была признанная классика советской научной фантастики, путеводный маяк, эталон и камертон для всякого вступавшего в фантастическую литературу. А затем началось нечто странное. В середине 70-х, когда был дан старт фронтальной «зачистки» отечественной фантастики и позже, когда по ней ударили пушки главного калибра, имя покойного Ефремова и его утопии не раз звучало в разгромных рецензиях-приговорах — адресованных, правда, не самому автору. Особенно усердствовали в наклеивании ярлыков типа «антиефремовская струя в советской фантастике» те, кто пришел в издательство «Молодая гвардия».

В той духовной обстановке, которая к середине 80-х создалась в издательстве (с частым поминанием всуе имени классика), его «Туманность Андромеды» хотя и переиздавалась огромными тиражами, но смотрелась, честно говоря, странно.

Ну ладно, Дар Ветер — наш, славянин, родная русская душа. Веда Конг — похоже, тоже из близких по крови ариев. Ну, а всякие там Рены Бозы, Эрги Нооры — они-то каких кровей? Уж не из проклятого ли безродного племени, не дававшего покоя новоявленным «славяно-ариям»… А один из «начальников» в ефремовской утопии — так тот вообще, прости Господи, черен, как квадрат Малевича! И вообще: что это за светлое будущее — без крови и почвы, границ и наций, лаптей и щец, родимых берез и церковных погостов?

Шутки шутками, но во времена медвежьего нашествия на «Молодую гвардию» доносы-приговоры на авторов посылались в соответствующие инстанции и за меньшее. Ефремова же печатали и прославляли, словно не замечая, что и его мир будущего все больше напрашивается на оргвыводы и кадровые решения.

И уж совсем невероятной была реакция на творчество писателя со стороны монолитной группы фанатов, которых тогда называли «ефремистами». Это были молодые и не очень люди, технари и гуманитарии, воспринявшие слова Учителя не как догму, а как руководство к действию. Они деловито начали создавать кружки по углубленному изучению его Книги и творческому претворению ее в жизнь.

В «Молодой гвардии» их сначала всячески привечали и ставили в пример другим фанатам, начитавшимся Стругацких и прочих. Но быстро спохватившись, постарались спровадить. К тому времени на самом верху уже были утверждены планы окончательного разгрома «не нашей» фантастики и ее подрывных центров — КЛФ. В этой ситуации организованные группы чудаков-идеалистов, всерьез и целенаправленно решивших строить светлое будущее по Ефремову — без национальной розни, ксенофобии, несвободы и единомыслия, — откровенно путались под ногами, дискредитируя своим присутствием план намеченной операции.

Мое собственное отношение к этой книге разительно менялось со временем, порой выделывая сложные кульбиты, но уважительное удивление не покидало никогда.

Ведь как ни относись к роману, без него не мыслима советская фантастика. Лучшие ее произведения, правда, родились как раз в спорах с утопией; и при всем колоссальном авторитете Ефремова никто из шедших следом тропы учителя не выбрал, предпочитая торить собственную. Однако значения ефремовского романа это никак не умаляет.

Гете как-то сказал: «Смелые мысли играют роль передовых шашек в игре; они гибнут, но обеспечивают победу». Книга Ефремова пробила стену. А действия тарана никогда, ни в какие времена не отличались изяществом; однако благодаря ему обычно успешно завершался приступ. Главное — проделать брешь в твердыне. В образовавшийся пролом хлынули боевые порядки молодой советской фантастики. Пошел отсчет ее времени.

Павел Лауданский
«ВНЕШНЯЯ РАЗВЕДКА» РОССИЙСКОЙ НФ

Наш журнал неоднократно рассказывал о зарубежной фантастике и ее авторах. А как представлена наша НФ за рубежом? Издают ли ее там и какие из российских фантастов пользуются наибольшим успехом? Ну вот хотя бы в странах бывшего содружества. Польский библиограф специально для «Если» подготовил обзор о российской НФ в Польше.

Первое мое знакомство с российской фантастикой состоялось в 1983 году. Мне только что исполнилось десять лет, и я прочитал второй в моей жизни — после «Астронавтов» — роман Станислава Лема («Эдем»), когда мой отец подсунул мне «Трудно быть богом» братьев Стругацких. Он сказал, что роман должен мне понравиться, но помещенную там же повесть «Второе нашествие марсиан» я могу понять не до конца. Он оказался прав: «Трудно быть богом» я проглотил за один присест, «Второе нашествие…» сумел оценить лишь несколько лет спустя.

На сегодняшний день в Польше вышли переводы почти всех произведений братьев.

Не меньше я люблю прозу Кира Булычева. Мое уважение он снискал прежде всего благодаря Гуслярскому циклу (в польском переводе опубликована примерно половина произведений из этого сериала), а также романам: «Город наверху» (забавно, но роман был опубликован сперва в Польше и лишь затем, в 1986 году, на родине автора), «Агент КФ» и «Поселок». Булычев также является одним из немногих российских писателей-фантастов, произведения которых регулярно издавались в Польше и в постсоветские времена. Если добавить к этому полтора десятка других рассказов, помещенных как в авторских сборниках («Люди как люди», 1976; «Ретрогенетика», 1983; «Письма из лаборатории», 1984), так и в ряде антологий, можно смело утверждать, что творчество Булычева — по крайней мере этого периода — хорошо известно польским любителям фантастики.

Аркадий и Борис Стругацкие, Кир Булычев… Кто еще?

Первые переводы советской фантастики начали появляться на полках польских книжных магазинов уже в начале 1950-х годов. Трудно, однако, отнести их к выдающимся достижениям человеческой мысли, ибо они напоминали, скорее, пропагандистские трактаты, пропитанные верой в счастливое будущее нашей планеты, или тяжеловесные псевдонаучные труды. Кто, кроме библиографов, помнит сегодня фамилии этих авторов: Болдырев, Немцов, Охотников, Платов?

Подлинный перелом произошел в 1961 году; именно тогда вышли переводы «Страны багровых туч» Аркадия и Бориса Стругацких и «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова, а также антология «Белый конус Алаида», которую можно назвать первой в Польше серьезной попыткой представить образцы короткой формы советской фантастики. В антологию вошли рассказы Анатолия Днепрова, соавторов Н. Дунтау и Г. Гуркина, Георгия Гуревича, Виктора Сапарина, Владимира Савченко, Аркадия и Бориса Стругацких, Валентины Журавлевой.

Вскоре увидели свет книги и других советских фантастов: «Пленники пылающей бездны» Бориса Фрадкина (1961), «В стране дремучих трав» Владимира Брагина (1962), «По следам неведомого» Ариадны Громовой и Виктора Комарова (1963), «Докучливый собеседник» Геннадия Гора (1963), «Сошедшие с неба» Валентина Рича и Михаила Черненко (1964), «Поединок с собой» Ариадны Громовой (1965), «Особая необходимость» Владимира Михайлова (1965), «Падает вверх» Александра Полещука (1966), «Всадники ниоткуда» Александра и Сергея Абрамовых (1969).

Это было только начало. 1970–1980 годы — самый урожайный период для советской фантастики в Польше. В эти годы вышло множество романов и сборников, советская фантастика обозначила свое присутствие как в антологиях мировой НФ (прежде всего, в шеститомнике «Шаги в неизвестное», 1970–1976 гг.), так и в журналах («Проблемы», «Фантастика», «Советская литература», фэнзин «Фикции»). Конечно, не всегда были представлены лучшие образцы, но общий баланс оказался все же положительным.

Лидировали на книжном рынке Стругацкие, не меньшей популярностью — особенно в 80-е годы — пользовались переводы произведений Кира Булычева.

В 1987 году действовавшее под эгидой Общества польско-советской дружбы (ОПСД) издательство «Вспулпраца» взялось за предприятие, не имевшее прецедента на нашем издательском рынке — издание самостоятельной книжной серии, посвященной исключительно советской фантастике. В 1987–1989 годах в серии вышло 8 книг: три — Кира Булычева (сборник гуслярских рассказов, «Агент КФ» вместе с «Городом наверху» и «Поселок»), «Прикосновение крыльев» Олега Корабельникова, «Люди как боги» Сергея Снегова (первое полное польское издание; ранее — в 1972 и 1977 годах — под названием «Далекие пути» издавались две первые части), «Нет повести печальнее на свете…» Георгия Шаха, «Планета гарпий» Альберта Валентинова и сборник рассказов Сергея Другаля «Тигр проводит вас до гаража». В планах стоял роман «Лунная радуга» Сергея Павлова, но книга не увидела свет — издательство ликвидировали вслед за роспуском ОПСД.

Кроме того, в те же годы вышли романы Георгия Мартынова «Гианея» (1972), Павла Багряка «Синие люди» (1974), Зиновия Юрьева «Быстрые сны» (1979), Александра и Сергея Абрамовых «Все дозволено» (1982), Вадима Шефнера «Девушка у обрыва» (1985) и Ольги Ларионовой «Леопард с вершины Килиманджаро» (1987), повести Вадима Шефнера «Круглая тайна» (1975), Дмитрия Биленкина «Десант на Меркурий» (1984) и Александра Житинского «Часы с вариантами» (1990), сборники рассказов Дмитрия Биленкина «Черный великан» (1985) и Ольги Ларионовой «Вернись за своим Стором» (1985), а также 11 антологий русскоязычной НФ.

В 1991 году в отношении переводов современной российской фантастики в Польше сложилась катастрофическая ситуация. Издатели переключились на англо-американскую литературу, почти полностью игнорируя творения восточноевропейских авторов НФ. За все 90-е годы вышло всего десять новых изданий российской фантастики. В основном это были все те же «проверенные» имена: Аркадий и Борис Стругацкие («Отягощенные злом», 1994; «Град обреченный», 1997; сборник рассказов «Извне», 1997; «Хромая судьба», 1999) и Кир Булычев («Подземелье ведьм», 1991; сборник «Новые гуслярские рассказы», 1999). Были опубликованы также «Поиск предназначения» (2000) С. Витицкого, «Охота на Квака» и «Закон оборотня» (2000) Леонида Кудрявцева.

Лидерство по числу рассказов, опубликованных в периодике («Новая Фантастика», «Феникс», «СФинкс»), удерживает Кир Булычев — я насчитал пятнадцать новых для польского читателя текстов. Из других авторов на польский язык за последние несколько лет переведены Михаил Браташов (1 рассказ), Сергей Булыга (2), Людмила Козинец (1), Леонид Кудрявцев (2), Андрей Лазарчук (2), Святослав Логинов (2), Сергей Лукьяненко (2), Ник Перумов (фрагмент трилогии «Кольцо Тьмы»), Антон Первушин (2), Елена Первушина (2), Александр Прозоров (1), Сергей Рублев (1), Вячеслав Рыбаков (4), Андрей Столяров (1) и Альберт Валентинов (1). Конечно, этого слишком мало, чтобы можно было составить мнение о современном состоянии российской фантастической литературы.

В 2000 году отношение польских издателей к российской фантастике начало меняться. На рынке появилось несколько интересных романов, из которых по крайней мере один («Последний кольценосец» К. Еськова) достаточно широко обсуждался в фэндоме. Издательства («Прушинский и К⁰», «Амбер», «Солярис», «3.49») начали внимательнее присматриваться к тому, что происходит на рынке фантастической книги и прессы за нашей восточной границей. Жанровые журналы «Феникс» и «Новая Фантастика» чаще стали публиковать российских авторов. В феврале 2001 года в киосках появился первый номер нового журнала «Science Fiction», в котором — кроме прозы польских авторов — появляются и переводы с русского (например, «Долг, честь и тай-мас» Владимира Васильева и «Тринадцать лет пути» Кира Булычева). Судя по читательским откликам, первый из них особенно полюбился польским фэнам. В числе прочего планируется издание текстов, созданных в рамках проекта «Время учеников», то есть основанных на мотивах произведений Аркадия и Бориса Стругацких.

Так что положительные тенденции уже сегодня очевидны. Может быть, наконец наступила усталость от однообразных фэнтези-сериалов западного пошиба? Американский и британский рынки уже довольно хорошо исследованы нашими издателями. Отечественного творчества, особенно заслуживающего внимания, честно говоря, мало. Не исключено, что мы являемся свидетелями возникновения моды на российскую фантастику.

Что ж, будем надеяться…

Автор этих строк тоже пытается кое-что сделать в меру своих сил. В сетевом журнале «Эсенсия» (http://www.esensja.pl) мной опубликован цикл под названием «Ветер с Востока», в котором я стараюсь представить польским читателям российских авторов, описать их наиболее любопытные творения, показать, что интересного происходит на российском рынке НФ и фэнтези. Увенчаются ли мои усилия каким-либо результатом? Поживем — увидим…

ФАНТАРИУМ

Одним из мероприятий Московского форума фантастики, организованного журналом «Если», стала виртуальная встреча (чат) в интернете писателей-фантастов — гостей форума с поклонниками жанра. Чат состоялся 24 апреля на IRC канале #RusSf сети DalNet. Мы решили, что нашим читателям будут интересны фрагменты этого группового онлайн-интервью, длившегося более четырех часов.

Планируете ли вы (памятуя о «Миссионерах») написать еще что-нибудь в жанре альтернативной истории?

Альтернативную историю пока не трогаю, но всякое может быть. Ориентируюсь, скорее, на альтернативное настоящее.

Евгений, как часто вы обращаетесь к малой форме, нравится ли вам работать в жанре рассказа и собираетесь ли в дальнейшем радовать читателей такими же блестящими вещами, как «Труженики Зазеркалья»?

Я так и не оправился после аварии. Поэтому могу одолеть лишь малую форму. Два рассказа уже написал.

Как по-вашему, должен ли писатель своими произведениями стараться изменить мир к лучшему?

К сожалению, убежден, что литературой мир не изменишь. Кажется, смысл ее в чем-то другом.

Сергей, космос — стремление вовне, а фантастика — стремление вовнутрь. Что вам ближе?

Фантастика — не стремление вовне. Фантастика — это способ задать себе вопрос и получить на него ответ, пусть даже он неправильный. Это прием, которым мы пользуемся, чтобы познать жизнь и осознать свое место в мире.

Что выглядит безнадежнее для писателя-фанта-ста: наше настоящее или наше будущее?

Будущее не может быть безнадежным. Безнадежным всегда кажется настоящее. И только потом обнаруживается, что ив нем были светлые пятнышки. А будущее — это вечный выход из сегодняшних проблем. Если бы будущее было мрачным, у человечества, как нас учит история, его давно бы не было.

Сергей, вы описали принцип действия веры, т. е. s взаимоотношений человека и Бога. Фантастика изо всех жанров наиболее близка к вере. Вот и пример Хаббарда это подтверждает. Скажите, вам не хотелось как-нибудь на досуге основать новую конфессию?

Я не верю в Бога. Я верю, что все проблемы, которые встают перед людьми, рано или поздно решаются без вмешательства извне. Поэтому вопрос о конфессии излишен.

У вас нет ощущения, что человечество это Никто в Нигде?

Человечество — это способ физической Вселенной заполучить аппарат для изучения и осознания себя.

Как вы относитесь к тому, чем пугают демографы, к смене доминирующей цивилизации с европейской на азиатскую?

Нормально отношусь. Человечество и его развитие не зависят от пигментации кожи. Если мы немножечно пожелтеем или покраснеем, от этого не станем хуже. Я имею в виду человечество.

Андрей вы все еще пишете турбореализм?

Любопытно, что основатели турбореализма уже давно разошлись, а само течение, которое было придумано в свое время как шутка, до сих пор существует. Я уже не турбореалист, к сожалению.

Каково ваше мнение о рынке издательств?

С тех пор как я узнал, что большинство приличных авторов негласно поделены крупными издательствами, рынок перестал для меня существовать. Свободного рынка, по-моему, сейчас нет. Есть несколько издательских империй, которые проводят свою политику.

По-вашему, лучше не печататься вовсе, чем идти на компромисс с издательством?

Автору, считающему себя фантастом, то есть коммерческим писателем, лучше идти на компромисс. Собственно, и компромисса здесь как такового нет. Есть просто диктат рынка. Однако автор, надеющийся, что его будут воспринимать именно как писателя, ни на какие компромиссы, конечно, идти не должен. Компромисс размывает внутреннюю структуру творческой личности, делает ее аморфной и превращает автора в копию своих литературных коллег.

А некоммерческая фантастика может приносить деньги? Или она становится коммерческой?

Автору не надо зарабатывать, автору надо писать. А если литература приносит еще и деньги, то это — удача, которой нужно быть благодарным. Роман пишется не потому, что автор хочет на нем заработать, а потому, что этот роман есть у автора внутри, и он не сможет спокойно жить, если не выведет его на поверхность.

А почему вы перестали писать стихи?

Потому что для этого требуется очень нервное восприятие мира. Это возможно только в молодости. Сохранять «детство» в зрелом возрасте, как, например, Пастернак, удается только гениям. А в стихах я, к сожалению, вовсе не гений.

«Малый апокриф» вы написали в молодости?

Я написал его много лет назад, однако с тех пор неоднократно перерабатывал эти произведения. Если они сейчас будут вновь напечатаны, то в версиях, сильно отличающихся от предыдущих.

Какой процент пишется «в стол»? Или все, что не опубликовано, может попасть в следующую книгу?

Сейчас у меня неопубликованы рассказ, повесть и небольшой роман. Надеюсь, что именно они и составят новую книгу.

Сергей, вышел ли из комы проект телесериала на «Дозорную» тему?

Телесериал по «Дозорам» будет. Сегодня мне привезли последний вариант сценария, 24-й. Кажется, это один из самых сложных и дорогих проектов ОРТ, как мне сказали.

Какова ваша степень влияния? Одобрить сценарий — и все?

Я надеюсь, что мой голос там достаточно весом.

А правда, что вы передали разрешение на написание третьего «Дозора» Владимиру Васильеву?

Нет, это не так.

Вы не планируете написать что-нибудь глобальное, на века? Типа кинговской «Темной башни»?

Начинать писать на века — это признак мании величия.

Планируете ли написать что-либо в «реальности» «Генома»?

Планируется третья книга, но она будет не похожа ни на «Геном», ни на «Танцы».

Мне кажется, выдержать такой темп очень не просто — книга в полгода.

«Спектр» я пишу уже почти год.

Что у нас нового в планах ближнего прицела?

Работаем. Роман пишем. Стараемся.

А какого плана роман? Ближе к «Армагед-дому» или к «Магам»?

Совершенно новая вещь. Не в наших традициях.

Марина, а можно нелицеприятный вопрос? Почему у вас настолько неровные вещи? До такой степени, что есть романы, прочитав которые, я бы больше никогда не взял ваших книг в руки… А есть такие, от которых просто дух захватывает.

Ничего не могу сказать. Одно гарантирую — мы никогда не писали романы с таким прицелом, чтобы читатель потом их в руки не взял.

Что бы вы посоветовали прочитать человеку, не знакомому с вашим творчеством?

Вопрос не совсем корректный. Мне лично нравится одно, редакторам — другое, читателям — третье. Спросите у того, кому доверяете.

Будут ли продолжения «Слоя» и «Механики вечности»?

Продолжение «Слоя» уже написано (называется «Транс»), издано будет где-то в конце года. Продолжение «Механики…» не планируется, но сейчас пишу совершенно другой темпоральный роман. Надеюсь, не хуже.

А откуда такое пристрастие к темпоральным романам?

Вероятно, детские воспоминания: ранний Шекли и прочие достойные люди.

Андерсон?

Нет-нет. И не Лаумер. И, в принципе, даже не Азимов. Не знаю, откуда конкретно. Может, это просто не вполне осознанное желание что-то изменить…

А желания Семецкого убить не возникает?

Семецкий должен жить, ребята! Я его пальцем не тронул и не собираюсь.

Хоть кто-то его пожалел!..

Михаил, тут утверждают, что ваш «Синдикат» — не фантастика. Что вы по этому поводу думаете?

Готов признать, что фантастика в «Синдикате» только потому, что я фантаст. Но боевик писать не могу — это для меня, все равно что карандашный рисунок для живописца.

<Vydr> Я же так понимаю: целью было описание глубинки, вот с этим вы согласны?

Да, цель — показать, что кроме москвичей у нас в стране есть другие люди.

А это описание мне любви к провинции не добавило, хоть я и сам оттуда.

Я и не заставляю любить провинцию, я призываю любить людей. Если кто-то этого не понял — моя недоработка. Еще нюанс: «Синдикатом» я показал мейнстриму, что могу писать, как они, а вот фантастику они писать не могут.

Вот бы кто о читателях думал, а не о мейнстриме, фэндоме, Семецком…

А что-нибудь новое когда выйдет?

Только что сдал книгу «Желтая линия». Ждите месяцев через пять. «Желтая линия» — приключения в дальнем космосе.

Понравилось, что вы обратились к фантастической теме в музыке. Мне кажется, что после двух статей посвященных в основном иностранным исполнителям, пора обратиться и к российским музыкантам. Тема необъятная. Но в первом обзоре пропущены, на мой взгляд, самые значимые работы. Для этой статьи Евгению Харитонову стоит послушать «Зазеркалье» «Space corporation of Future», НОМ «Во имя разума», «Трилистник» «Музыка Средиземья». Кстати, у НОМ можно послушать и другие альбомы. А еще лучше посмотреть. /Дмитрий, Москва, по интернету/

Евгений Харитонов: Что ж, ознакомительные обзоры по «новым» темам чем-то напоминают энциклопедии — и у тех, и у других, в принципе, не бывает читателей, полностью удовлетворенных результатом. В обоих случаях замечания сводятся к одному и тому же (как правило), а именно к «замалчиванию» автором таких-то и таких-то имен, «самых значимых», по мнению читателя-критика. Автор музыкальных обзоров, страстный меломан, признается тем не менее, что не в состоянии уследить за музыкальной жизнью во всей полноте — это просто не по силам ни одному знатоку. Во-вторых, он, автор, конечно же, имеет свои пристрастия и во многом опирается на свой вкус. Наконец, я вовсе не замалчиваю вклад отечественных исполнителей — в обзоре «Мелодии иных миров» их было названо достаточно, присутствуют они и в следующей статье, которая появится в № 8 и будет посвящена уже НФ в музыке. К сожалению, я не слышал (пока) названных Дмитрием альбомов НОМ, а те, что доходили до меня, не имели отношения к фантастике. Но за полезную информацию — спасибо, ведь я не претендую на звание всезнайки и всегда благодарен замечаниям и полезной информации. Однако, как мне кажется, утверждение, что фантастика в отечественной современной музыке — «тема необъятная», несколько натянуто. Если ориентироваться на отдельные композиции, тогда, действительно, у любого исполнителя обнаружится хотя бы одна песня с фантастическим сюжетом. Но в этом случае мы рискуем углубиться в дебри, которым нет конца, поэтому я ориентируюсь на альбомный формат. И все же, если я ошибаюсь, и наши музыканты и в самом деле столь плодотворно развивают НФ-сюжеты в своем творчестве, то с удовольствием предлагаю автору письма написать об этом статью.

Круг писателей, режиссеров и актеров, относящихся к миру фантастики, по большому счету, довольно мал (особенно отечественных). Поэтому я с беспокойством чувствую, что через некоторое время вам просто не о чем и не о ком будет писать. Все темы будут исчерпаны. Что вы думаете на этот счет?/А. Г. Гудков, Вологда/

Действительно, это одна из серьезнейших проблем, стоящих перед редакцией — не повторяться. За годы существования журнала мы коснулись, пожалуй, практически всех нюансов жанра. Впрочем, сценаристы ведь продолжают писать, а режиссеры — снимать… К тому же мы ждем от читателей писем с пожеланиями, о чем бы им, любителям кинофантастики, хотелось прочитать на страницах журнала. Вдруг какая-нибудь личность или тема нами случайно обойдена?

Понимаю, что вы не можете печатать все, что приходит вам на «Альтернативную реальность». Тем более, что это конкурс. Ну так, может быть, стоит выкладывать вещи на своей страничке? /Д. Корзинкин, Омск/

Поскольку подобные предложения появляются достаточно регулярно, мы готовы их реализовать. Правда, несколько иначе. Наверное, есть смысл выкладывать на нашу страничку рассказы финалистов, тогда это будет интересно не только их собратьям по перу, но и читателям, которые могут давать свою оценку предложенным произведениям. Но подобную акцию мы имеем право предпринять только с разрешения каждого из финалистов. Иначе это некорректно: люди претендовали на публикацию, а оказались без их ведома в Сети. В следующем номере мы подводим итоги конкурса «Альтернативная реальность» и надеемся к этому времени предложить решение.

— Моя королева, на улице холодно, может быть, вы хотя бы наденете еще одну телогрейку?

Пес отрицательно вильнул хвостом.

Он бежал впритруску.

Он заснул, уронив лицо на стол.

Хлоя приехала не одна: она привезла с собой список гостей.

Он прижал ее к себе, причинив ей боль в самой радостной манере.

Мало ли что придет ему в башку, заросшую жиром!

Его сердце колотилось где-то под челюстью.

Я заказала кофе с тостером.

Супружеский брак гораздо удобнее любого другого положения.

— Может быть, его загрыз дикий зверь или несчастный случай…

Человек как биологический вид как был, так и будет продолжать быть.

— Давай на «ты», хотя мы еще и не пили брудешафта.

Я проснулся утром с удивительно ясной головой, но полной неспособностью пошевелить хотя бы членом.

Радость найденного решения выпирала из него шутками. Его собеседница не поддавалась никаким способам расшевеления.

Он не увидел там ничего, потому что смотреть нужно было в другую сторону.

Она вырывалась из его объятий во все стороны.

Он поднял лицо на один уровень с глазами.

Он был убит, когда снова встретился со знакомыми, двое из которых уже были мертвы.

Стюардесса улыбалась всем телом.

Она мягко выругалась.

КУРСОР

Очередной «Интерпресскон»

состоялся в привычные сроки с 4 по 7 мая, однако вместо традиционного Разлива действие перенеслось в Репино. В конференции приняло участие рекордное за последние четыре года количество гостей — более 150 человек. Все возрастающее число участников мероприятий такого рода (а этот факт отмечается практически всеми организаторами крупных конвентов) говорит о возрождении интереса к жизни нового фэндома. Из докладов, прочитанных на семинарах, выделялось выступление Владимира Березина «Секс и семья в фантастической утопии», обсуждение которого длилось более трех часов. Новшеством стал семинар устроителей конвентов. На «Интерпрессконе» состоялась презентация журнала Бориса Стругацкого «Полдень, XXI век» и вручение Беляевской премии.

Центральное событие фестиваля — голосование и объявление лауреатов премий «Интерпресскон» и «Бронзовая улитка» — прошло на второй день кона.

Премию «БРОНЗОВАЯ УЛИТКА» получили Марина и Сергей Дяченко за роман «Долина Совести», Сергей Синякин за повесть «Кавказский пленник», Марина и Сергей Дяченко за рассказ «Баскетбол», Кирилл Еськов за статью «Наш ответ Фукуяме».

Премия «ИНТЕРПРЕССКОН» была вручена Хольму Ван Зайчику за первую цзюань цикла «Плохих людей нет» («Дело жадного варвара», «Дело незалежных дервишей», «Дело о полку Игореве»), Евгению Лукину за повесть «Труженники Зазеркалья», Сергею Лукьяненко за рассказ «От судьбы…», Глебу Гусакову за миниатюру «Метаморфозы», Дмитрию Байкалову и Андрею Синицыну за статью «Континент».

Лучшим художником (обложка) был назван Анатолий Дубовик, лучшим иллюстратором — Сергей Тырин, лучшим дебютантом — Леонид Каганов за сборник «Коммутация». Лучшим издательством участники конвента назвали ACT. Свою премию вручил и сервер «Русская фантастика». Победитель здесь определялся в два этапа: сначала тысячи посетителей сервера голосовали за произведения из номинационных списков, совпадающих с подобными списками «Интерпресскона», затем победителя из определившихся троек лидеров выбирала редакция «Русской фантастики». Внушительный приз (восемь килограммов бронзы) и золотой с алмазами значок получили Марина и Сергей Дяченко за роман «Долина совести».

Оригинальную идею

выдвинул республиканец Майкл Уильямс, кандидат в Конгресс от штата Алабама. Он предложил ввести специальный налог на фантастику. По мнению политика, со стоимости любой фантастической книги, видеокассеты, комикса, игрушки и даже паззла, темой которых является космос, должен отчисляться один процент в пользу Национального Аэрокосмического Агентства (НАСА) на развитие космических исследований.

Церемония вручения

премий «Небьюла» состоялась в Канзас-Сити 27 апреля. Более 1200 членов SFWA определяли лауреатов этой престижной фантастической награды. Победителями стали роман «Квантовая роза» Кэтрин Азаро, повесть «Окончательная земля» Джека Уильямсона, короткая повесть «Призрак Луизы» Келли Линк и рассказ «Средство от всего» Северны Парк. Лучшим сценарием объявлен «Крадущийся тигр, невидимый дракон» Ку Юн Цая и Ху-Лин Вана. Специальную премию Президента SFWA получила Бетти Балантайн.

Там же, в Канзас-Сити объявили своих лауреатов самые читаемые в США фантастические журналы «Asimov’s» и «Analog». Интересно, что половина рассказов-победите-лей оказалась уже известна российским читателям. «Analog» назвал лучшими произведениями повесть Адама-Трой Кастро «Воскресный ужин у «Минни и графа», короткую повесть Шона Макмаллена «Башня крыльев» («Если» № 6, 2002 г.), рассказ Раджнара Ваджры «Джейк, я и Зиппо» («Если» № 6, 2002 г.); «Asimov’s» — повесть Аллена Стила «Украсть Алабаму», короткую повесть Джима Гримсли «В Гринвуд», рассказ Майка Резника «Ферма старика Макдональда» («Если» № 4, 2002 г. под названием «Секретная ферма»).

Сэр Артур Кларк

вручил очередную премию своего имени. Ежегодная премия Артура Кларка (аналог нашей «Бронзовой улитки») достается лучшему, по мнению писателя, произведению британской НФ. В этом году приз, представляющий собой муляж книги в кожаном переплете и чек на 2002 фунта стерлингов, получила Гвайнет Джонс за роман «Смелый как любовь».

Произошли изменения

в составе редакции журнала «Звездная дорога»: издатели наконец обратились к профессионалам. Возглавил «Звездную дорогу» журналист и критик Александр Ройфе, ответственный секретарь газеты «Книжное обозрение» и редактор раздела «КО», посвященного фантастике. Его заместителем стал редактор фантастических серий издательства «Центрполиграф» и редактор альманаха «Наша фантастика» Василий Мельник. По замыслу организаторов, от прежней «Звездной дороги» останется только название: изменятся и литературная политика, и дизайн, и объем издания. Журнал будет адресован молодежной аудитории, и кроме основных разделов — «Проза», «Критика», «Информация», «Кино» — появится рубрика «Киберпространство». Понятно, что поставленные задачи потребуют серьезной подготовительной работы, поэтому летом выйдут два сдвоенных «промежуточных» номера, но уже осенью новая редакция планирует возвратиться к прежней периодичности — раз в месяц.

/In memoriam/

26 апреля в своем доме в Нью-Орлеане скончался знаменитый фантаст, один из апологетов киберпанка Джордж Алек Эффинджер. Ему было всего 55 лет. После развода с женой, писательницей Барбарой Хэмбли, Эффинджер имел серьезные проблемы со здоровьем. Причина его смерти не установлена. Писатель оставил после себя наследие в виде девяти романов и шести сборников, в его собрании наград — премии «Небьюла» и «Хьюго». Читателям «Если» фантаст известен по культовому роману «Когда наступает бездна» (№ 8,1995) и рассказу «Привилегированное лицо» (№ 1, 2001).

29 апреля в Брайтоне, графство Сассекс, скончался британский писатель Джон Миддлтон Мурри-младший, более известный под псевдонимом Ричард Каупер. Он родился в 1926 году в семье известного в ту пору писателя с таким же именем. Воевал, после войны закончил Оксфорд, первый рассказ опубликовал в 1958 году, первый роман, «Прорыв» в 1967-м. Известность писателю принесла тетралогия «Птица рода». В «Если» был опубликован его рассказ «Великая игра» (№ 12, 1999 г.).

PERSONALIA

Молодой американский писатель Майкл Берстейн родился в 1970 году в Нью-Йорке. Дебютировав в научной фантастике рассказом «Сентиментальное достоинство» (1995), Берстейн завоевал Премию имени Джона Кэмпбелла, которой награждается самый многообещающий дебютант в жанре. С тех пор писатель опубликовал три романа в серии «Нулевая вероятность»: «Лекарство» (1997), «Тесты Тьюринга» (2000, в соавторстве с Джозефом Лазарро) и «Чье тысячелетие?» (2000), а также два десятка рассказов в журналах и антологиях.

Псевдоним писателя, кинодраматурга, ученого-историка, доктора исторических наук Игоря Всеволодовича Можейко.

Писатель родился в 1934 году в Москве, окончил Московский педагогический институт иностранных языков им. Мориса Тереза с дипломом востоковеда. Несколько лет работал в Бирме; с середины 1960-х — научный сотрудник Института востоковедения РАН.

Печататься начал в 1960 году как автор очерков. В те же годы обратился к фантастике, с которой не расстается до сих пор. Первые НФ-рассказы появились в печати в 1965 году — рассказ-мистификация «Долг гостеприимства» и цикл новелл в жанре детской фантастики «Девочка, с которой ничего не случится».

Творчество Кира Булычева хорошо известно уже трем поколениям читателей, и сегодня автор остается одним из самых популярных современных фантастов. Писатель создал знаменитую детскую серию повестей о девочке из будущего Алисе Селезневой, ряд которых экранизирован («Гостья из будущего», «Лиловый шар», «Тайна Третьей планеты», «Остров ржавого генерала»). Широко известны рассказы из цикла «Чудеса в Гусляре», некоторые из них также экранизированы. Многие повести и романы Булычева стали классикой российской НФ — «Меч генерала Бандулы» (1968), «Последняя война» (1970), «Люди как люди» (1975), «Летнее утро» (1979), «Перевал» (1983), «Агент КФ» (1986), «Поселок» (1988), «Похищение чародея» (1989) и другие.

Перу Можейко-ученого принадлежит большое количество монографий по востоковедению и научно-популярных книг. Активно выступает он и с литературно-критическими публикациями, эссе, среди которых выделяются историко-критический очерк о драматической судьбе советской фантастики «Падчерица эпохи» (1989), оригинальное исследование вымышленных существ в сказочной и фантастической литературе «Фантастический бестиарий» (1995), автобиографическое эссе «Как стать фантастом», впервые опубликованное в 1999 году в журнале «Если» (книжное издание — 2001). Мемуарные ^записки писателя в 2000 году были удостоены сразу двух престижных жанровых наград — приза читательских симпатий «Сигма-Ф» и АБС-премии. В коллекции наград у писателя — Госпремия СССР (1982) за кинодраматургию, «Бронзовая улитка» (1993), «Аэлита» (1997).

Писатель-фантаст и музыкант Юлий Буркин родился в 1960 году в Томске, где проживает и по сей день. Получив филологическое образование, он избрал своей профессией журналистику, которой профессионально занимается уже без малого 20 лет.

Первые фантастические рассказы появились в периодической печати в конце 1980-х годов, но известность к писателю пришла после публикации повести «Бабочка и Василиск» (1991), соединившей черты литературы ужасов, романтической повести и детектива. В 1994 году увидела свет и первая книга писателя — сборник повестей и рассказов «Бабочка и Василиск», который вышел в комплекте с первым же авторским диском песен, сюжетно связанных с художественными текстами сборника. Юлию Буркину принадлежит книга «Королева полтергейста» (1996), роман-трилогия в традициях подростковой юмористической НФ — «Остров Русь» (1997, в соавторстве с Сергеем Лукьяненко), первый в истории литературы фантастический роман о легендарной музыкальной группе — «Осколки неба, или Подлинная история «Битлз» (1997, в соавторстве с томским писателем Константином Фадеевым), роман «Цветы на нашем пепле» (2000), удостоенный двух жанровых наград — премий «Странник» и «Большая Урания», а также роман «Звездный табор, Серебряный клинок» (2001).

Ю. Буркин известен и как рок-музыкант, автор песен в стилистике поп-рока; он выпустил четыре сольных альбома— «Vanessa io» (1994), «Королева белых слоников» (1996), «New & Best» (1998) и «Метод» (2001). В 2002 году увидел свет мультимедийный диск, на котором представлено как литературное, так и музыкальное творчество томского фантаста.

Российский писатель-фантаст и журналист Владимир Малов родился в 1947 году в Москве. Проучившись неполных четыре курса в Московском институте инженеров землеустройства, поступил в Литературный институт им. А. М. Горького, который закончил в 1978 году. С конца шестидесятых годов работает заведующим отделом в журнале «Юный техник» (в 1970-х несколько лет сотрудничал также и с журналом «Вокруг света»), а с 1991 возглавляет детский научно-популярный журнал «А почему?».

В фантастике дебютировал в 1964 году рассказом «Двести лет спустя» и в дальнейшем выступал в жанре фантастико-юмористической новеллы. Однако настоящую известность В. Малов снискал после публикации повести о школьниках будущего «Академия «Биссектриса» (1968). За ней последовали и другие НФ-произведения для подростков. Повести писателя объединены в авторские сборники «Академия «Биссектриса» (1982), «Зачет по натуральной истории» (1991), «Царские книги» (2000) и «Очень таинственный остров» (2000).

Фантастические повести и рассказы для взрослых, написанные автором в разные годы, вошли в книгу «Форпост «Надежда» (1989).

Автор научно-популярных книг для детей и подростков, среди которых — «Затерянные экспедиции» (1982), «Легенды ведут к открытиям» (1982), «В. К. Арсеньев» (1986), «Н. Н. Вавилов» (1988), «Веселый Роджер» (1993), «Загадки и тайны» (1995) и другие.

Родился в 1946 году в Москве. Закончил факультет журналистики Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова. Работал в ряде центральных изданий, в том числе в газетах «Московская правда», «Литературная газета», «Литературная Россия», был главным редактором издательства «Подмосковье».

Литературное творчество В. Сухнева весьма разнообразно: это и политические триллеры, и боевики, и социальная проза, и стихи. Однако дебютировал автор именно в жанре фантастики — повестью «И воскреснут мамонты» (1967), которая печаталась несколькими выпусками в газете «Заволжье». Широкую известность принесла прозаику антиутопия «Встретимся в раю» (1991), выдержавшая четыре переиздания. Среди других книг автора выделяются «В Москве полночь» (1993), «Убийство в общих интересах» (1995), «Грязные игры» (1998), «Точечный удар» (1999) и близкий к социальной фантастике роман «Скажи, что стена упадет» (1997).

Американский писатель Шейн Тортлотт родился в 1974 году; дебютировал в научной фантастике рассказом «Инструменты смертных», опубликованным в журнале «Analog» в 1996 году. С этим печатным изданием связана дальнейшая литературная карьера Тортлотта — к настоящему времени он написал более 10 рассказов, и все они опубликованы в журнале «Analog».

Американский писатель Уолтер Йон Уильямс, один из видных представителей поколения, пришедшего в американскую научную фантастику в конце 1980-х, родился в 1953 году. Литературную карьеру начал в конце 70-х реалистическими романами и рассказами в жанре маринистики. Первым обращением к научной фантастике стал роман «Посол прогресса» (1984). С тех пор Уильямс перепробовал множество субжанров этой литературы, от мифологической фантастики (в духе Р. Желязны) до «твердой» НФ. Ныне считается одним из лидеров киберпанка.

К настоящему времени Уильямс опубликовал 18 романов, среди которых выделяются циклы «Сплетенные «железом» и «Город», а также более 30 повестей и рассказов, один из которых, «Папочкин мир» (1999), принес автору премию «Небьюла».

Родился в 1961 году в Виннице, где и проживает до сих пор. Окончил Винницкий политехнический институт по специальности инженер-системотехник. Публиковаться начал в конце восьмидесятых в местных газетах. В фантастике два первых рассказа вышли одновременно, в 1988 году: «Трамвай до конечной» («Уральский следопыт») и «Лабиринт» («Румбы фантастики»). Примерно тогда же организовал в Виннице Клуб любителей фантастики «Лаборатория», который провел несколько слетов любителей фантастики «Винникон».

Читателям известны книги автора «Открытие» (сборник рассказов, 1989), «Первая печать» (1991), «Новое небо» (2001). Также выпустил сборник детских сказок «Сказки странного леса» (1996), книжку стихотворений «Кощун» (1999), занимался переводами с английского (в частности, перевел роман Джейн Йолин «Карты печали») и сценариями.

Американский журналист и писатель Дэниэл Хэтч родился в 1951 году и закончил Университет штата Коннектикут с дипломом журналиста. Прослужив в 1971–1975 годах в береговой охране США, Хэтч стал редактором газеты «Journal Inquirer» в родном городе Манчестере (штат Коннектикут), продолжая трудиться на этом посту по сей день. В научной фантастике Хэтч дебютировал рассказом «Лисьи норы» (1990) и с тех пор опубликовал два десятка рассказов, один из которых, «Леса, плывущие по морю» (1995), номинировался на премии «Хьюго» и «Небьюла».