«Какаду»

Предисловие

В настоящем томе представлено несколько произведений польского прозаика Рышарда Клыся, уже известного советскому читателю по повести «Какаду»[1].

Как-то один из польских критиков, давая оценку, книгам этого писателя, в том числе и его большому роману о Новой Гуте — «Ангелы будут плакать», заметил: «Я считаю, что лучшим произведением Клыся по-прежнему остается повесть „Какаду“».

Сам роман «Ангелы будут плакать» рецензент оценивал довольно сдержанно, приходя к справедливому выводу, что Р. Клысь остается по преимуществу писателем «оккупационной» темы, поскольку «этот период и его события оставили в его душе неизгладимый след».

К теме гитлеровской оккупации Польши Рышард Клысь обратился уже в первом своем романе — «Дорога в рай» (1960). Писатель воспроизвел в нем один из заключительных эпизодов минувшей войны на польских землях. В Бещадских горах горстка бойцов Армии Людовой огневым заслоном прикрывает отход большой группы женщин и детей, которую им удалось вывести из зоны фашистского оцепления и по договоренности с советским командованием переправить в расположение наших частей. Спасены сотни человеческих жизней, в неравной схватке с гитлеровцами гибнут почти все главные герои книги…

Написана эта вещь была крепкой, довольно уверенной для дебютанта рукой. Правда, сказалось известное творческое воздействие некоторых литературных образцов, в частности Э. Хемингуэя.

Незаемными были, однако, драматический накал событий, поступки и рассуждения людей, незадолго до гибели размышляющих о будущем, о высокой цели — борьбе с врагом во имя свободы. Именно царство свободы, куда герои Клыся «грудью пролагают себе дорогу», и является для них тем «раем», без которого они не мыслят самой жизни. В романе утверждается активная позиция противодействия фашистскому злу…

Я намеренно остановился на первой книге Р. Клыся: она помогает понять, насколько определяющим в жизни как автора, так и его героев продолжает оставаться период войны, коллизии и конфликты тех лет. Сам писатель, подобно персонажу своего романа «Ангелы будут плакать», мог бы сказать, имея в виду людей своего поколения, переживших оккупацию: «Я один из них. Я вырос на этой земле. В этой стране. Я должен отстаивать свою правду».

Не случайно поэтому и во второй своей книге — повести «Какаду» — Клысь опять обращается к периоду фашистского нашествия. Детство и юность будущего писателя, выходца из рабочей семьи, совпали с войной, оккупацией. Сам Клысь скупо повествует об этой полосе своей жизни: «Отец был шахтером. В 1936 году он умер. С 1941 года я живу в Кракове. До начала второй мировой войны учился в начальной школе. А кроме того, работал, стараясь как-то помочь семье. Первое время продавал газеты на улице, потом помогал хозяину угольной лавки. Окончив школу, поступил в коммерческое училище, подрабатывал как истопник и ночной сторож в магазине. Затем определился в строительный техникум, там впервые столкнулся с подпольщиками».

В начале 1944 года Клысь и сам включился в антифашистскую борьбу, побывал он и в застенках гестапо, откуда чудом бежал. Конец войны застал его в Бещадах, там, где и развертывается действие его первого романа. Романа, который явился итогом какого-то (и немалого!) жизненного опыта автора.

Далеко не сразу сложилась судьба начинающего писателя и в послевоенные годы: были срывы, мучительные поиски себя, своего места в жизни…

В повести «Какаду» Р. Клысь, обращаясь к периоду оккупации, разрабатывает тему иначе, нежели в первом своем романе. В «Какаду» он намеренно убирает всю «экзотику», все, что способно отвлечь внимание читателя от главного.

Здесь почти нет стрельбы и погони. Представлен будничный день оккупации и будничная же поездка одного из бойцов подполья по кличке Хмурый. Он везет чемодан с оружием, чтобы передать его дальше, по цепочке. Это его работа, которую он выполняет вот уже три года подряд. Обычная поездка по железной дороге, какие уже были не раз и будут еще. «Обычность» ее подчеркнута всем ходом повествования, нарочитой замедленностью рассказа, повторяемостью отдельных моментов, которые уже памятны герою по прошлым вояжам. За всю поездку ему так и не придется стрелять из своего пистолета, до этого дело не дойдет. Однако внутреннее напряжение от главы к главе нарастает. И автор проявляет незаурядное мастерство, добиваясь этого скупыми, лаконичными средствами.

Своеобразной кульминацией путешествия оказывается почти фантастическая (в условиях оккупации) продолжительная беседа Хмурого с майором вермахта: случай сводит их в одном купе.

Чем примечательна эта встреча? Почему она оставляет такой глубокий след в сознании героя, что он вспоминает о ней год спустя, вспоминает с тяжелым, щемящим чувством?

Необычность ее в том, что она выходит за рамки представлений молодого подпольщика о врагах. Хмурому кажется, что этот враг просто умнее, а значит, и коварнее, вероломнее многих других, встречавшихся ему ранее. Опыт подпольной борьбы в условиях фашистской оккупации приучил Хмурого в каждом немце, одетом в военный мундир, видеть недруга, не доверять ему. Хмурый не верит и немцу — случайному попутчику, который обещает ему свою помощь в случае, если нагрянет полицейский патруль. С еще большим недоверием воспринимает он все попытки майора вызвать его на откровенный разговор. Впрочем, герой книги совсем не готов к подобному разговору. Его попутчик многоопытен и мудр, а он молод, порывист, горяч, и нервы его в этой сложной ситуации напряжены до предела. Оттого Хмурый и не очень-то задумывается над каждой сказанной фразой. Например, над тем, что оба они, как сам он заявляет, выступают по отношению друг к другу то в роли палача, то в роли жертвы, в зависимости от игры случая, столь переменчивого в условиях войны.

В словах героя звучит, скорее, напускная бравада. Ведь ему важнее всего показать немцу, что он, польский подпольщик, в вагоне «Nur für Deutsche» чувствует себя хозяином положения. Однако майор вермахта с искусством Ивана Карамазова подхватывает эту мысль, развивая ее дальше и предлагая считать, что оба они — два палача, мирно путешествующие в одном купе и обсуждающие тяготы своей нелегкой профессии. Естественно, этот ответный монолог майора никак не настраивает Хмурого на откровенность, не умаляет его настороженности, недоверия.

Тем большее потрясение переживает герой, когда немецкий офицер, с риском для жизни спасший его от гестаповцев в момент проверки документов на конечной станции, в результате фатального стечения обстоятельств погибает от пуль подпольщиков прямо на глазах Хмурого.

Конечно, и эта встреча в поезде, и весь разговор Хмурого с немецким майором необычны, исключительны, как необычен и «нетипичен» для гитлеровского вермахта сам такой немец. Не случайно он говорит о себе: «Меня заставили напялить этот мундир и сунули в руки оружие, а потом отправили сюда. Моего мнения никто никогда не спрашивал». Но автор выстроил этот эпизод вполне убедительно, если мерить его законами искусства. В поведении обоих персонажей на протяжении всей долгой, напряженной сцены не чувствуешь ни одной фальшивой ноты.

Как раз художественная достоверность всего эпизода, столь важного в общем идейном контексте повести, и позволила автору необычное, исключительное представить как самую убеждающую правду искусства. Веришь, что подобный разговор мог состояться. Более того, чем дальше, тем отчетливее чувствуешь: трагический исход здесь неизбежен, предрешен многими обстоятельствами.

Эти причины Хмурый довольно четко изложил своему попутчику несколькими минутами раньше, сказав ему: «Идет война. Существует фронт. А мы враги».

Хмурый сожалеет, что наступила кровавая развязка. Тогда, во время путешествия, перед лицом надвигающейся опасности, он не успел правильно оценить обстановку, осознать истинные побуждения своего попутчика. Но все это герой повести начинает понимать позже, восстанавливая в памяти случившееся, когда неизбежное уже свершилось, ибо, как признается он самому себе, «поначалу я был так оглушен, что у меня не было времени и поразмыслить над этим».

Хмурый знает, естественно, что свободу не ждут, ее завоевывают, поэтому он продолжает борьбу. И все-таки случайная, казалось бы, дорожная встреча оказывается по-своему важной вехой на пути дальнейшего становления героя. «Это был своеобразный урок для меня…» — как бы подытоживает он для себя впечатления о разговоре с немецким майором. Примечательно и то, что вспоминает об этом эпизоде герой повести снова в тот момент, когда он мысленно оглядывает весь путь, пройденный им за три года борьбы с врагом. Он будто подводит некую черту на пороге нового, мирного этапа. Хмурый размышляет о своем месте в этой борьбе уже как убежденный, сознательный боец. Он теперь не тот, что был три года назад, когда, по собственным его словам, чуть ли не случайно оказался в лагере тех, кто борется не только против оккупантов, но и за новую Польшу, за торжество справедливых общественных порядков.

И встреча с «нетипичным» немцем не была для героя ординарной, она в чем-то способствовала обогащению его жизненного опыта. Ведь этот злополучный эпизод позволил Хмурому по-новому ощутить вдруг весь бесчеловечный смысл войны: «…я понял, что в этот вечер от наших рук погиб кто-то близкий, и в первый раз за все последние годы осознал, что и они тоже теряют людей, которые должны жить ради того дня, который когда-нибудь все же наступит…»

И хотя повесть «Какаду» — об оккупации, она уже как бы пронизана предчувствием приближающейся победы. Автором точно уловлена атмосфера переломности переживаемого героями исторического момента, кануна освобождения Польши, когда на повестку дня уже выдвигаются новые задачи.

Пока еще смутно, неопределенно герои Клыся, еще не остывшие от напряженной борьбы с врагом, начинают думать о мирных днях, которые не за горами. Они мечтают не только о том, чем каждый из них займется в этой новой и непривычной действительности. Они размышляют и о более общих и важных задачах, которые встают перед их страной, задумываются над перспективами, которые откроются вскоре перед свободной, независимой Польшей. Ведь в эту новую жизнь должна как-то «вписаться» и судьба каждого из них. С чего же начнется этот первый день свободы для Хмурого, когда уже не надо будет поминутно хвататься за оружие, а в любом незнакомце, особенно немце, подозревать врага?..

Нелишне напомнить, что герой повести по профессии художник. Впрочем, сам Хмурый, с головой уйдя в подпольную работу, успел почти забыть об этом. Но сейчас, в преддверии освобождения, его непосредственный начальник, Монтер, сообщает ему, что командование приняло решение: «Это последняя операция с твоим участием… Нам нужны хорошие плакаты и рисунки для газет, а потом, когда в стране наконец наступит спокойствие и порядок, ты сможешь рисовать пейзажи, натюрморты, портреты друзей».

Правда, Хмурому трудно согласиться с этим, трудно сразу мысленно «демобилизовать» себя, тем не менее ему нечего возразить командиру, — в самом деле, эту, такую важную работу смогут хорошо выполнять «только люди, которые сами активно участвуют в нашем движении»…

Р. Клысь, как уже отмечалось выше, и в дальнейшем не раз обращался (уже в произведениях, посвященных нашим дням) к темам и коллизиям периода оккупации. Вернулся он к ним и в новом сборнике своих рассказов, «Бенгоро» (1985), два из которых — «Из ниоткуда в никуда» и «Падение» — вошли в настоящий однотомник.

Автор «Какаду» пишет о том, что сам пережил, перенес, перечувствовал. Это вовсе не означает, что его творчество зиждется исключительно на автобиографической основе. Но оно, как правило, заземлено в том времени, которое связано с периодом войны, с первыми послевоенными днями. Клысь — мастер точной, емкой художественной детали, скупых, выразительных психологических характеристик, поэтому для него особенно важна «привязка» к хорошо ему известному времени и месту.

В этом отношении повесть «Кладбищенские гости» (она тоже вошла в новый сборник), появившаяся вслед за «Какаду», стоит несколько особняком в творчестве Р. Клыся. Она мало связана с его непосредственным жизненным опытом. Повесть переносит читателя в Германию, в обстановку завершающего этапа войны. Примечательно, что действие в ней начинается в день покушения на Гитлера — 20 июля 1944 года.

День этот оказывается по-своему этапным и в жизни главного персонажа, Вильяма Хольта. Хольт — 50-летний преуспевающий коммерсант, далекий от политики и занятый исключительно делами своей фирмы. Хольт самонадеян, ограничен, слепо верит в удачу и, отдавая себе отчет в том, что дни рейха сочтены, надеется, однако, на дальнейшее процветание фирмы. Еще совсем недавно этот далекий от политики коммерсант одобрял развязанную Гитлером захватническую войну, мечтая открыть филиалы своего предприятия в поверженных европейских столицах.

Теперь же он упорно старается не замечать войны, надеясь от нее отгородиться своим белым билетом (он в летах и к тому же хромой), хотя война уже вторгается в его жизнь. Повесть открывается выразительной сценой возвращения героя в родной город из кратковременной поездки. Он отсутствовал только сутки, но город неузнаваемо изменился. Хольт бредет по знакомым кварталам, обращенным в руины. Целые городские районы в результате ночного налета американской авиации стерты с лица земли. Война уже пришла на территорию рейха. Хольту повезло: его дом уцелел. В этом он видит доброе предзнаменование для себя — значит, он счастливчик и ему повезет и впредь.

Тем сильнее переживаемый им шок, когда он получает повестку с предписанием о немедленной мобилизации и отправке на фронт. Весь его привычный жизненный уклад, честолюбивые планы на будущее рушатся в один момент. Впервые, кажется, Хольт теряет свой апломб. Жизнь заставляет его другими глазами взглянуть на окружающее, даже на свои отношения с женой. Все предстает перед ним в ином свете. Он всегда считал, что молодая, красивая Гертруда, благосклонности которой он добился благодаря богатству и положению, что она — своего рода его собственность в доме, где все, вплоть до ее духов и туфель, куплено им самим на его деньги. Теперь же Хольт начинает понимать, как обманывался он и как, в сущности, мало знал свою жену. Под маской внешней покорности Гертруде удалось сохранить независимость, свой внутренний мир, который, впрочем, никогда не интересовал Хольта. И вот теперь, в решающий момент, убитый всем происшедшим, Хольт ищет утешения и поддержки у жены, оказавшейся по духу сильнее его.

«Нехарактерные» для Клыся «Кладбищенские гости» в более широком литературном контексте оказываются, однако, в общем русле творческих поисков послевоенной польской литературы. Многие писатели в 50–70-х годах не раз пытались воспроизвести образ немца «эпохи печей», как называл период фашистского «нового порядка» один из польских литераторов, имея в виду печи Освенцима.

Писатели, пережившие дни гитлеровского нашествия, стремились постичь феномен фашизма, его природу, уяснить себе, на каких дрожжах он возрос, какие социальные силы взлелеяли его. Вспомним хотя бы, как настойчиво шел к осмыслению этой проблемы Леон Кручковский. Наиболее полно эту задачу писатель реализовал в пьесе «Немцы» («Семья Зонненбрук»), в которой он с безошибочной точностью обозначил истоки и первопричины немецкого конформизма в годы существования гитлеровского рейха.

Известны слова Л. Кручковского, сказанные им в связи с этой пьесой:

Надо полагать, думы, занимавшие Л. Кручковского в пору написания «Немцев», во многом были сродни и Р. Клысю, автору «Кладбищенских гостей».

Естественно, Р. Клыся занимал несколько иной аспект проблемы. Самонадеянному и недалекому Вильяму Хольту далеко было до Зонненбрука — одного из «интеллектуальных светил» рейха. Да и немецкий майор, попутчик Хмурого, как индивидуальность, как характер гораздо глубже, значительнее Вильяма Хольта. В данном случае перед нами самый заурядный персонаж. Своего рода «типичный немец» военной поры. Писатель пытается проследить, как в нем, привыкшем бездумно повторять все бредни нацистской пропаганды, мыслить готовыми стереотипами, крепко вбитыми в головы обитателей Третьего рейха, начинается медленный процесс постепенного пробуждения каких-то естественных человеческих качеств после того, как его вышибли из привычного уклада, бросили в окопы.

Прежняя система взглядов оказывается непригодной в новых условиях. Попав на итальянский фронт, Хольт понимает всю бессмысленность продолжения этой проигранной войны, но сдаться в плен американцам не решается. Привычка подчиняться сидит в нем крепко. К такому шагу его вынуждает чуть ли не силой друг его юности Раубеншток, который сам при переходе линии фронта погибает.

Сдавшись американцам, Хольт, однако, никак не может найти с ними общий язык в буквальном и переносном смысле. Возникает парадоксальная ситуация, не поняв которую Хольт невольно обрекает себя на гибель. По иронии судьбы его пленили два американских солдата-мародера, отправившихся на поле боя за трофеями. Хольт только мешает им, сковывает их «инициативу», как и второй пленник — раненый немецкий солдат-антифашист. Мародеры сначала убивают антифашиста («красных» у нас и в Штатах достаточно, поясняет Хольту это убийство один из солдат), потом приканчивают и его самого, как лишнего свидетеля.

Такая довольно неожиданная концовка представляется как бы не очень органично увязанной с общей идеей повести. Слепой случай предопределяет гибель и Раубенштока, и самого Хольта. Война есть война, словно бы говорит автор. Однако сводить замысел вещи к такой довольно нехитрой мысли было бы ошибочно.

Во всех произведениях Р. Клыся, связанных с периодом войны, смерть присутствует неизменно. Ведь герои его, как правило, подпольщики, сражающиеся с оккупантами, как Хмурый, каждодневно подвергающийся смертельной опасности. Хмурому — художнику, человеку искусства — особенно тяжело выполнять роль поставщика оружия. Ведь такое общение со смертью невольно, как он признается, заставляет отрекаться «от мягкости, сердечности и впечатлительности», черстветь душой. Вместе с тем Хмурый осознает всю неизбежность такой жертвы. Пока фашизм не разгромлен, он остается бойцом подпольного фронта, твердо верящим в то, что «можно проиграть много битв, но нельзя проиграть войну».

Но ему хорошо известно и другое: само по себе «убийство никогда не очищает человека. Оно еще сильнее обостряет чувство отрешенности…». Не случайно он с опаской задумывается над тем, что, когда будут покончены счеты с фашизмом, многие горячие головы в Польше не сложат оружия. «Период борьбы за независимость окончится — это верно, — размышляет он, — но одновременно начнется нечто несравненно более сложное: борьба за власть в стране, разделенной на атакующие друг друга лагери…»

Р. Клысь, сводя героев своих произведений со смертью, как бы ведет проверку их нравственных качеств в самой крайней ситуации. При этом для писателя очень дорога мысль о том, что близкие ему по духу герои сражаются с оккупантами за правое дело. Когда же вчерашние бойцы с захватчиком поднимают руку на своих соотечественников, они неизбежно перерождаются, вступают на путь откровенного бандитизма. Такой процесс постепенного вырождения вчерашних партизан со всей наглядностью и большой психологической достоверностью показан в последних рассказах Р. Клыся — «Из ниоткуда в никуда» и «Падение».

Когда-то наводивший страх на гитлеровцев отряд Грозного (рассказ «Из ниоткуда в никуда») после установления в освобожденной Польше новых социальных порядков не сложил оружия. Грозный и его люди объявили смертельную войну польским коммунистам, а заодно неизбежно и всем тем, кто жаждет скорейшего наступления мира на истерзанной польской земле. Объектом ненависти Грозного оказываются простые крестьяне маленькой, затерянной в горах деревушки, где, спасаясь от облавы регулярных частей, временно укрывается отряд, превратившийся в банду насильников и убийц. Деревушка, в которой во время войны этих партизан ожидал теплый, радушный прием, теперь встречает их настороженно, отчужденно. А репрессии против жителей вызывают лишь волну гнева и возмущения. Даже ксендз предает их анафеме за бессмысленные убийства. В исступлении кричит он над телом сраженного автоматной очередью мальчишки-пастуха: «Вы банда преступников!» Люди Грозного вынуждены спасаться бегством, земля буквально горит у них под ногами. Из отряда уходят те, в ком еще осталось что-то от человека. В «Падении» показан следующий, завершающий и закономерный этап в жизни отряда: Грозный, окончательно дискредитировавший себя новыми убийствами и утративший авторитет командира, гибнет от пули своих же людей, не желающих больше зависеть от его произвола…

Два солдата-мародера убивают Вильяма Хольта, добровольно сдавшегося им в плен, не из каких-то там принципов. Таковых у них нет. Война — это «просто забавная вещь», признается Хольту один из мародеров. Освободительные цели этой войны, избавившей народы Европы от ига фашизма, для них за семью печатями. Недаром они с одинаковой легкостью убивают как «красного» немца, так и Хольта, у которого с ним ничего общего.

Оба солдата — действительно случайные гости, а не убежденные бойцы в этой войне («Кладбищенские гости», если воспользоваться словами автора, который войну, поле битвы уподобляет кладбищу). Так образ кладбища вторично появляется в повести «под занавес», как бы предвещая скорую кончину Хольта (впервые он возникает, когда он бредет по руинам родного города)…

Представитель военного поколения, Р. Клысь, как видно по его книгам, считает войну величайшим злом. И только тот, кто сражается за свободу, отстаивая «свое человеческое достоинство» и право своего народа на жизнь, как Хмурый из «Какаду» или Морро из «Дороги в рай», способен победить и выйти из войны, сохранив волю к жизни и мирному созиданию. Недаром о мире как самом высоком даре мечтают любимые герои Клыся в те редкие минуты, когда у них появляется возможность поразмышлять о будущем, о днях, когда закончится война. Несомненно, такие мысли близки и самому писателю, также прошедшему по трудным военным дорогам и, подобно этим своим персонажам, выстрадавшему право на такую мечту.