«Македонские легенды» Византии

Глава 1. «Византийская сказка» – дорога к царству. Начало славных дел

Жизнеописание родоначальника великой Македонской династии императора Василия I Македонянина еще раз подтверждает тот простой факт, что не право первородства, а Божественная воля, Провидение, помноженные на доблесть, честь, мужество того или иного лица являлись для византийцев основанием занятия престола древних Римских царей. И это проявлялось так часто, что стало настоящим правилом, которое действовало в Византии наряду с другим неписаным обычаем – передачи царской власти от отца к сыну, нередко имея даже бо́льшую силу. Это можно назвать «византийской сказкой», когда из простого крестьянина, воина, торговца получался великолепный император, нередко – настоящий спаситель своего отечества и Кафолической Церкви. Не стал исключением и наш герой.

Родился Василий Македонянин в 812 г. в армянской колонии близ Адрианополя, в Македонии, отчего впоследствие и получил свое прозвище. Когда он был совсем еще ребенком, Болгарский хан Крум (802—814) захватил его семью в плен вместе с множеством других армян, и несколько лет Василий прожил среди диких болгар-язычников. Позже он вернулся в Македонию и устроился на службу к местному аристократу1.

Нет никаких сомнений, что Василий происходил из простой семьи, хотя последующие историки и летописцы прилагали многократные усилия для того, чтобы вывести его родословную от Армянских царей и даже от самого Александра Македонского. Но это отдавало такой искусственностью, настолько светилось ложью, что сын Василия, будущий император Лев VI, при погребении отца произнес несколько двусмысленную фразу на этот счет: «Лучше стоять у истоков собственного рода, чем примазываться к иному». Да и авторитет Византийского василевса и его потомков к тому времени был настолько высок, что он не нуждался в сомнительных сказках2.

Очевидно, не только сын, но и другие современники не очень доверяли таким «свидетельствам», и поэтому в отношении Василия I появилось множество легенд, должных параллельно подтвердить его избранность Богом. Так, в частности, рассказывали, будто еще ребенком, оставленный матерью в поле, Василий лежал в шалаше, а прилетевший орел расправил свои крылья над ним и защищал от полуденного зноя. Испуганная мать не посмела прогнать громадную птицу, ласково смотревшую на женщину. Эта картина повторялась несколько дней кряду, да и впоследствии, как гласит предание, орел часто навещал Македонянина и укрывал крылами от солнца3.

По другой истории, его матери привиделся чудесный и пророческий сон, будто из нее выросло громадное дерево, а некий старец, назвавшийся пророком Ильей, поведал ей о том, что ее сын получит скипетр Римского царства.

Наконец, по третьему, наиболее распространенному преданию, некогда юноша Василий остановился у монастыря святого мученика Диомида, что находился у Золотых ворот Константинополя. Усталый и запыленный, Македонянин прилег у ворот и заснул, а к игумену этой обители явился их небесный покровитель и приказал выйти и позвать человека по имени «Василий», обеспечив тому кров, пищу и одежду, ибо человек тот помазан Богом на царство. На окрик монаха, к его удивлению, вышел Македонянин, ничего не понявший из речи игумена о грядущем исполнении пророчества, но получивший приют в монастыре4. Впрочем, это не последнее свидетельство о предначертанности царства Василия I, и вскоре мы столкнемся еще с одной историей, существенно повлиявшей на судьбу нашего героя.

Родившись в суровой Македонии, привыкший сызмальства к тяжелому крестьянскому труду, Василий рос мальчиком не только красивым, но энергичным, рослым и удивительно сильным. По одной, возможно, несколько категоричной оценке, он представлял тогда собой «красивое человеческое животное»5.

Остается только гадать, каким образом этот «чистый лист бумаги» смог получить бесценный опыт управления государством и армией, став впоследствии одним из самых выдающихся императоров Византийского государства и блестящим законодателем.

Надо, впрочем, сказать, что, не получив образования, Василий с лихвой компенсировал отсутствие школьной премудрости отцовскими наставлениями – отец был для него всем. Воспитанный в благочестии, послушании и смирении, целомудренный и мужественный, глубоко религиозный душой и статный телом, Василий заметно выделялся среди сверстников. Едва он достиг отроческого возраста, как отец умер. Старший в семье, юноша принял на себя все попечение о матери и сестрах. Но его не привлекал труд простого крестьянина – большие города, где можно было бы отличиться, манили его взор. Мать категорично возражала, но, получив чудесные предзнаменования о судьбе своего мальчика, благословила его в дорогу в Константинополь, напомнив, что Господь наблюдает за ним, и потому Василий не вправе презирать благочестие.

В конце концов, в 840 г. Василий тронулся в путь и по дороге действительно останавливался в монастыре святого Диомида, получив от игумена приют и первые рекомендации. Вскоре Македонянина приняли на службу к сановнику Феофилу – родственнику императора Михаила III (842—867), которого поразили красота и сила молодого человека. Очень быстро Македонянин попал в круг наиболее доверенных слуг сановника, неизменно демонстрируя ум, прилежность и исполнительность.

Однажды Феофил отправился в Ахейские Петры, где решил посетить храм Андрея Первозванного. Феофил со свитой вошел в храм, но один монах, сидящий на скамье, не обратил на него никакого внимания. Зато когда в святилище вошел Василий, тот встал перед ним, как высшим по званию, и произнес славословия, какие употребляют в присутствии царской особы.

Весть об этом случае облетела всю округу, и некая богатая молодая вдова по имени Данилида пожелала познакомиться с Василием. Тот, случайно простудившись, не смог сопровождать своего господина на обратном пути и вынужденно задержался в этом небольшом Пелопоннесском городке. Данилида взяла на себя бремя ухода за больным, и вскоре их отношения стали очень близкими. Когда Василию уже необходимо было вернуться в столицу, она попросила его заключить духовное братство с ее сыном Иоанном, а взамен дала ему 30 слуг, крупную сумму денег и отписала Македонянину большие земельные владения. С тех пор Василий вошел в круг наиболее богатых людей Византии, что позволило ему раз и навсегда материально обеспечить свою мать и сестер6.

Может показаться удивительным, но спустя многие годы, прийдя к царской власти, Василий Македонянин не забудет своей первой благодетельницы. Ее сын Иоанн станет протоспафарием и получит «право свободной речи». А прежняя возлюбленная Василия, уже далеко не молодая женщина, будет доставлена в Константинополь, где при встрече передаст царю 500 слуг, евнухов и золотошвеек, обширные поместья в Пелопоннесе, а также другие богатые дары. Обласканная и вознагражденная титулом «матери царя», Данилида потом оставит столицу и вернется в свое имение7.

Эта поразительная женщина проживет еще много лет. Поняв, что жизнь ее клонится к закату, она еще раз направится в столицу, чтобы своими глазами увидеть наследника императора, его сына Льва, которому отпишет все свое состояние – ее сын Иоанн к тому времени уже умрет. Достаточно сказать, что помимо золота и 3 тысяч подаренных рабов, которых царь поместит на свободное жительство в фему Лонгивардия, Данилида передаст царю 80 поместий в его личную собственность. Впрочем, это произойдет еще не скоро, а пока Василий даже предположить не мог, насколько встреча с Данилидой изменит его жизнь.

Это был, конечно, счастливый случай, но далеко не последний для нашего Македонянина. Как-то раз кесарь (греческий вариант слова «цезарь») Варда устроил пир в честь болгарского посольства, на который были приглашены среди прочих некий Константин Армянин, Феофил – господин Василия и патрикий Фома. Подвыпив, один из гостей стал хвалиться силой своего раба-варвара, казавшейся безграничной. Чтобы защитить честь римлян, Феофил вызвал Василия, который в борьбе с болгарином без труда одолел того. Этот эпизод сблизил Македонянина с Константином Армянином, позволил ему приобрести новых друзей и покровителей. А вскоре удача сполна вознаградила юношу за его старания и терпение.

Как известно, император Михаил III был большим любителем и знатоком лошадей. Как-то раз царь отправился на охоту, приказав оседлать одного из самых любимых своих коней. Поразив палицей зайца, василевс соскочил с коня, чтобы собственноручно подобрать добычу, а благородное животное, предоставленное самому себе, немедленно вырвалось из рук слуг и ускакало. Все попытки поймать лошадь казались тщетными, и тогда разгневанный монарх приказал подрубить животному задние ноги. Кесарь Варда просил василевса пощадить лошадь, но царь был непреклонен. Тогда Василий спросил у царя разрешения, догнал и усмирил вольного коня. Возликовавший Михаил III тотчас назначил Василия своим конюшенным, а вскоре, поразившись уму, силе, красоте и ловкости юноши, назначил его главным конюшенным царского дворца (протостратором). После этого – а назначение Василия на царскую службу состоялось в 856 г. – карьера молодого сановника начала стремительно продвигаться8.

Через короткое время император назначил его своим паракимоменом (главным спальничьим), хотя обычно эта должность предоставлялась евнухам. Открытый и честный, немного внешне простоватый и безупречный в исполнении своих обязанностей, Македонянин казался царю оптимальной фигурой для разрешения некоторых личных вопросов. Хотя Василий был женат на женщине по имени Мария, император велел ему разойтись с ней и женил на своей любовнице Евдокии Ингерине, присвоив попутно титул патрикия (патриция). Видимо, не только в награду Македонянину за этот «подвиг», но и для того, чтобы его любимая женщина не чувствовала себя обделенной царским вниманием.

«Византийская сказка», допускавшая чудесные превращения бедного юноши в сановного вельможу, в исполнении Македонянина вызвала естественную негативную реакцию среди других аристократов. Василия ненавидел кесарь Варда, чувствовавший в нем откровенного соперника, опасалась императрица св. Феодора. Но вместе с этим вокруг Македонянина сформировался кружок преданных друзей, готовых рискнуть на многое ради новых почестей и денег, а также для блага отечества, поскольку ошибки царствования Михаила III ни для кого не были секретом. Казалось, только один царь ни о чем не догадывался, полностью доверяя своему сановнику9.

В личной жизни Василий был счастлив и несчастлив одновременно. От первой и по-настоящему любимой жены Марии у него появился на свет сын Константин – тайная гордость и любовь отца. От Евдокии Ингерины родился сын Лев, о котором сановная молва утверждала, будто мальчик приходился сыном императору Михаилу III – ведь и после замужества Евдокии на Македонянине царь не прерывал с ней близких отношений.

Впоследствии у Василия родятся еще два сына – Александр и св. Стефан, а также четыре дочери – Анна, Анастасия, Елена и Мария. Конечно, в глубине души Македонянин был глубоко оскорблен тем, что ему, молодому и красивому мужчине, передали безнравственную женщину, дабы скрыть грехи царя. Еще более Василия угнетала мысль о том, что под именем его сына Льва скрывается плод грешной любви царя с Евдокией. Насколько справедливы были эти подозрения – невозможно ответить однозначно. Но Македонянин не скрывал, что всегда и во всем отдавал предпочтение своему первенцу и любимцу Константину, которого надеялся увидеть преемником.

Умертвив кесаря Варду, утратившего доверие царя, Василий удостоился титула «императора». А потом в скором времени убив Михаила III, который начал тяготиться уже своим соправителем, стал новым василевсом римлян под именем Василий I Македонянин, венчавшись на царство 24 сентября 867 г. в храме Святой Софии.

Состояние Византии, в котором ее застало начало царствования Василия I Македонянина, было в буквальном смысле слова плачевным. Казна оказалась пуста – царь продемонстрировал синклиту всего 3 кентария золота, хранившихся в ней. А неудачные войны с арабами в предыдущие годы привели к потере Сицилии, Крита и многих малоазиатских владений. На Западе, в Италии, сарацины захватили почти все прежние византийские земли.

Правда, имелись и свои плюсы. Благодаря самоотверженной деятельности царицы св. Феодоры, матери Михаила III, иконоборческий кризис был окончательно преодолен. А греческий элемент, и ранее довлевший в культурной жизни Византии, закрепил свою гегемонию, хотя и допускал то «содружество наций», вследствие которого на царский престол всходили один за другим представители армянского, германского и сирийского этносов. Да, Александрийская, Антиохийская и Иерусалимская патриархии в политическом плане были уже почти безвозвратно потеряны, зато отпали проблемы, связанные с существованием параллельных церковных организаций несториан и монофизитов. Константинопольская патриархия стала Церковью единомышленников и лиц, принадлежавших в массе своей к одному – греческому – этносу.

Казалось бы, неграмотный император, до конца своих дней едва умевший писать, не в состоянии был справиться со многими задачами, свалившимися на его плечи. Но, по счастью, в лице Василия Македонянина Византия получила прекрасного государя, заботливого и рачительного, мудрого и острожного, своего рода «благочестивого прагматика», который единственно и смог вывести Империю из смертельного пике.

В первую очередь император озаботился восстановлением государственной казны, причем проявил удивительную чуткость и распорядительность, а также нестандартность избранных путей решения проблемы. Собрав синклит (сенат) и представителей основных сословий, он провел решение о возврате денег лицами, ранее получившими их от покойного Михаила III по его прихоти. Эти дары справедливо были квалифицированы, как безосновательное вознаграждение. И тут же явил свою царскую милость, разрешив возвращать не всю сумму, а только половину.

В результате казна получила единовременно 300 кентариев золота, которые император направил на неотложные нужды. Затем царь провел ревизию личных средств своего предшественника и разыскал множество золотых украшений, которые приказал переплавить в слитки и отчеканить в монеты. Кроме того, по несколько туманному свидетельству летописца, обнаружилось несколько богатых кладов, зарытых некогда в землю, также поступивших в государственную казну10.

В отличие от Михаила III император Василий I проявил недюжинные способности к государственному управлению, проводя все дни в хлопотах о державе, бодрствуя ночами и не гнушаясь деталями, как истинный самодержец, отдавая себя всего без остатка Римской империи и народу. Хотя еще император св. Юстиниан Великий боролся с коррупцией и продажей должностей, эта болезнь продолжала жить в недрах византийского общества, нанося серьезный ущерб и авторитету власти, и народному благосостоянию. Теперь за решение этой задачи взялся Василий Македонянин.

Нисколько не боясь последствий, император провел решение о тотальной смене всех «кормленцев» на территории Римского государства, заменив их способными, хотя зачастую и неродовитыми людьми. Причем, в отличие от практики последних лет, все назначения происходили на безвозмездной основе. Его чиновники получили строжайший приказ блюсти правосудие и обеспечить торжество закона, что в короткое время и было достигнуто. Опасаясь царского гнева и желая наилучшим образом исполнить его волю, правители фем буквально состязались друг с другом, чтобы обеспечить благоденствие своих территорий. Всякие взятки в судах решительным образом пресекались, налогообложение населения значительно облегчилось, и вскоре равноправие и справедливость были восстановлены повсеместно11.

Однажды в Константинополе случился голод вследствие неурожая, и спекулянты из числа чиновных лиц тут же воспользовались этим, чтобы продавать государственный хлеб по завышенной цене. Когда император на Праздник Пасхи отправился в храм Святой Софии, встречавшие по пути царя константинопольцы начали ему выговаривать о злоупотреблениях с хлебом. Тогда, повинившись перед всем народом, царь вернулся во дворец, созвал городских чиновников и обрушил на них свой гнев. Спекуляции с хлебом моментально прекратились12.

Кроме этого, царь реставрировал здание Халки, в котором организовал общий суд, куда помимо судов на периферии мог обратиться любой желающий. Опасаясь, что не все истцы и ответчики из низших сословий могут оставаться в Константинополе в течение судебного разбирательства, император положил всем им специальное пожалование, способное поддержать их материально.

Сам василевс, когда предоставлялась свободная минута, неизменно отправлялся в Геникон, где располагалась государственная казна и царский суд. Попутно, анализируя судебную практику, император своевременно устранял пробелы в законодательстве. В частности, придя к выводу о том, что система записи налогов, как она сложилась в Византии, позволяет сборщикам злоупотреблять своим положением, он приказал изменить ее, сделав более доступной и понятной для крестьян.

Обновленная Василием I судебная система оказалась настолько эффективной, что вскоре все спорные дела были разобраны. Дошло до того, что однажды император, по обыкновению, направился в суд, чтобы непосредственно убедиться в справедливости правосудия, но никого в зале судебных заседаний не обнаружил. Македонянин решил, что, как это часто бывает, чиновники разогнали жалобщиков, и дал команду своей охране пройтись по столице в поисках тех, кто ищет защиты и правды в суде. Но таковых не оказалось! Счастливый император рухнул на колени и у всех на виду возблагодарил Бога, Который даровал ему разум и силы13.

Царь, воспитанный в бедной хижине крестьянина, оказался удивительно восприимчивым к образованию. По его приказу самые знаменитые педагоги давали ему уроки истории, политики, богословия, грамматики, риторики. Особый интерес Василия I вызывали лекции о военных походах и былых полководцах. Император изучал их поведение, стратегию, сами биографии блистательных военачальников. Как благочестивый человек, Македонянин любил встречаться со святыми подвижниками, к которым, презрев царский сан, сам ходил пешком. Пример царя не мог не оказаться неким эталоном поведения, и многие сановники старались следовать ему14.

Желая во всем подражать своим кумирам, Македонянин организовал масштабное строительство храмов. При содействии своей бывшей любовницы Данилиды он воздвиг в Константинополе новые храмы в честь Спасителя, Архангела Михаила и Ильи Пророка. Затем император выделил большие средства для реставрации храма Святой Софии, а также повелел нанести мозаичные изображения Богородицы с Младенцем на руках, окруженной апостолами Петром и Павлом – по-видимому, первые в этом знаменитом храме Константинополя.

Из своих личных доходов царь выделил большие средства для обеспечения клириков величественного храма, а также передал в собственность Церкви поместье Мантея, дабы «священные светильники не погасли». Вслед за этим были восстановлены храм Святых Апостолов, уже почти разрушившийся от старости, храм Богоматери в Пигах, а также храм Богородицы в Сигмах.

Наконец, под конец жизни в императоре проснулся литературный талант. Сохранилось два его политических сочинения, написанных в качестве руководства к действию для сына Льва – «Главы наставительные к сыну Льву» и «Другое наставление к сыну, императору Льву». Оба произведения имеют не только политический, но и нравственный характер, своего рода руководство по практической морали. Особое место в них занимает разъяснение статуса Римского царя и его обязанностей. Василий Македонянин упорно проводил ту мысль, что для императора важнее всего быть хорошим человеком и христианином, все остальное – вторично.

Императорская власть понимается им как власть, врученная Богом, хотя, конечно, значение имеет и воля предшествующего василевса. Власть дана царю не для личного благополучия, а для блага граждан. Император обязан твердо верить в Бога, быть первым в добродетелях, образом Христа на земле, строгим в словах и клятвах. Император должен стать настоящим неписаным законом в глазах подданных. Поощрение здоровых общественных сил и борьба с вредными элементами составляет его главную задачу, как главы государства.

Царь должен помнить заповедь о блаженстве миротворцев, а потому следует замирять всякую борьбу в обществе. Василевс является и первым хранителем законов – неуважение к ранее изданным нормам неизбежно влечет неуважение и к вновь принятым правовым актам. Однако Македонянин не стремится к слепому следованию букве закона и требует, чтобы уважение к праву сочеталось со снисходительностью и уважением к достоинству человека. В таком духе написаны обе книги15.

В целом в считаные годы Византия преобразилась. Можно только поразиться тому, насколько богатой оказалась Империя. Создавалось впечатление, что Константинополь заново перестраивается – все старые храмы, а также церкви, разрушенные землетрясениями, повсеместно восстанавливались. Это храм Св. Мокия, церкви в честь апостола Андрея, св. Романа, св. Анны в Девтере, мученика Дмитрия, Св. Эмилиана, Богоматери в Равде, страстотерпца Назария, Воскресения Господня, мученицы Анастасии в портике Домиана, великомученика Платона, мучеников Эспера и Зои, мученика Акакия в Гептаскале, пророка Ильи в Петрии, святомученика Лаврентия в Пульхерианах. Кроме этого, император добавил пристройки к храмам Богородицы в Халкопратиях и Богородицы близ Форума Константина16.

Помимо храмов, приказом Василия I были воздвигнуты огромный триклиний у Маркиановой галерии, именовавшейся Пентакувикломом, поражавшая всех красотой и элегантностью молельня апостола Павла, молельня св. Варвары-Мученицы, а также роскошные царские палаты возле Золотого триклиния. Рядом были возведены знаменитые римские бани. На личные средства царя, не желавшего тратить на это государственные деньги, было построено императорское имение Мангам, а также царские палаты в Пигах. Македонянин возвел также громадное водохранилище, чтобы обеспечить столицу чистой питьевой водой17. Можно назвать еще не один десяток построек, возведенных Василием Македонянином, но вернемся к основному изложению.

Продолжая миссионерскую деятельность среди болгар и россов, начатую еще при императрице св. Феодоре, Василий I направил к Болгарскому царю св. Михаилу архиепископа для проповеди Слова Божия, что и решило вопрос о том, какая Церковь будет окормлять Болгарию – Римская или Константинопольская.

Желая предотвратить набеги россов, ставшие уже ощутимым бедствием для византийцев, император щедрыми дарами склонил их вождей к мирному соглашению, а затем направил к ним архиерея. Собрав вокруг себя старейшин росского племени, святой подвижник Православия прочитал несколько стихов из Евангелия о чудесах Иисуса Христа. Славяне заявили: «Если мы сами не увидим чуда, то не поверим в сказанное тобой». Архиерей взмолился Господу, а затем, обернувшись к вождям, сказал, что бросит Священное Писание в огонь, но оно не сгорит. Так и произошло: огонь погас, а книга лежала поверх пепла нетронутой. Эта сцена так потрясла россов, что многие из них сразу же пожелали креститься. По-видимому, это – первое описание сцены крещения россов, сохранившееся до нашего времени18.

Однако далеко не все сановники из числа высшей политической элиты с радостью встретили известие о воцарении Василия I Македонянина. И вскоре выяснилось, что два из них – Симватий (зять покойного кесаря Варды) и Георгий Пиган организовали заговор против императора, к счастью, своевременно раскрытый. По обыкновению того времени заговорщикам грозила смертная казнь, но император пощадил обоих, хотя и наказал. Чуткий к опасности, как и все люди, благодаря своим трудам пробившиеся наверх политической власти, Македонянин решил гарантировать покой и себе, и своей семье.

Поэтому 6 января 870 г. он возвел на престол в качестве соимператоров сразу двух своих сыновей – Константина и Льва. Через некоторое время был приобщен к царству и малолетний Александр – третий сын Василия I. Сына св. Стефана, равно как и всех дочерей, царь приказал постричь в монахи и отдал в монастырь. Возможно, он руководствовался тем же соображением, что некогда император Феофил (829—842), опасавшийся, что мужья дочерей сами начнут со временем претендовать на царство. Но нет сомнений, что пострижение малолетнего св. Стефана в монахи совершилось с личного согласия мальчика, и, как мы вскоре узнаем, царевич со временем сделает высшую духовную карьеру19.

Занимаясь делами государственного управления, строительством и приумножением государственной казны, император ни на минуту не забывал о своих воинственных соседях. Византийская армия по-прежнему включала в себя различные формирования, в том числе и наемные отряды, но фемное ополчение составляло основу вооруженных сил Империи. Проведя ревизию воинских списков, царь с тревогой обнаружил, что численность армии резко сократилась вследствие поражений последних лет и отсутствия должного финансирования. Нужно было срочно набирать новобранцев и гасить долги перед старыми солдатами, давно уже не получавшим жалованья за свои ратные труды. Как некогда великие императоры, прославившие римское оружие на поле брани, Македонянин лично проводил занятия со своим вновь сформированным войском, упражняя солдат «до седьмого пота», и восстановил строжайшую дисциплину. Наконец, приведя армию в боевую готовность, император решил, что наступила пора действовать.

Глава 2. Примирение с Римом. «Восьмой Вселенский» Собор 869—870 гг.

Как стало ясно уже буквально на следующий день после воцарения Василия I, Македонянин совершенно не собирался мириться с тем, что многие имперские территории захвачены арабами, а потому исподволь начал готовить почву для проведения военных операций, преследующих своей целью возврат исконных византийских земель в Италии и близ нее. Конечно, в одиночку такие смелые планы едва ли могли быть реализованы, а единственными потенциальными союзниками в борьбе с сарацинами на Западе являлись потомки Карла Великого (800—814). В свою очередь попытки привлечь их к своим планам для Василия Македонянина означали непременное примирение с Римским папой, имевшим на франков серьезное влияние.

Это примирение было тем более необходимо, что Западная Римская империя уже давно не представляла единого политического тела, и лицо, носившее на Западе титул «императора», не обладало прежней цементирующей франков властью. Только папа мог стать центром интеграции усилий всех западных государей, их представителем в переговорах с Константинополем. Императору нужен был лишь повод для мирных инициатив с папой, который нашелся очень быстро.

Как известно, в течение нескольких лет наиболее грозным врагом Македонянина являлся кесарь Варда – близкий друг и благодетель Константинопольского патриарха св. Фотия. Трудно предположить, что и ранее отношения патриарха с молодым сановником отличались добросердечностью и простотой, и уж тем более они не могли улучшиться после того, как Варда пал от руки Василия. И вполне закономерно, что столичный архиерей стал первой жертвой затеянной императором политики примирения с Римом – 25 сентября 867 г. он был низвержен по приказу царя со своей кафедры.

Правда, сплетничали, будто накануне патриарх отказал императору в причастии Святых Даров, за что и поплатился, но эти слухи мало похожи на правду. Совершенно очевидно, что Василию I не было необходимости создавать повод (тем более столь оскорбляющий его достоинство) для смены патриарха – как полновластный правитель Римского государства, он с полным основанием единолично решал такие вопросы. Безусловно, василевс не мог не понимать, что его шаг будет с восторгом встречен на Западе, где св. Фотия уже заочно анафематствовали несколько лет тому назад после ожесточенной фронды с Римским епископом Николаем I.

Оставался актуальным вопрос – кто должен стать преемником св. Фотия, но и здесь обошлось без затруднений: как выяснилось, император никогда не упускал из виду фигуру низвергнутого патриарха св. Игнатия, за которого ранее безуспешно заступался папа Николай I. Поскольку понтифик не признал каноничным низвержение св. Игнатия, казалось естественным вернуть того на столичный престол и тем самым пойти навстречу апостолику. Этот шаг казался правильным и с тем учетом, что «друг монахов» пользовался большим авторитетом среди рядовых византийцев. Патриарх из царского рода, ярый противник иконоборцев, благочестивый страдалец – все эти качества не могли не привлекать к нему простых христиан. Нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что для многих, очень многих византийцев св. Игнатий ассоциировался с императрицей св. Феодорой, а св. Фотий – с мало популярным «пьяным» императором Михаилом III20.

Через 2 месяца после удаления св. Фотия в монастырь Сретения, что располагался на берегу Босфора, император и св. Игнатий, восстановленный в патриаршем достоинстве царем, направили письмо Николаю I, которого к тому времени уже сменил папа Адриан II (867—872). Македонянин уведомлял понтифика, что крайне обеспокоен состоянием Восточной церкви и потому решил лечить ее. «Одну часть врачевания», по выражению царя, он уже совершил – имелось в виду удаление св. Фотия, «прегрешившего против истины и Рима». Теперь осталось уврачевать другую сторону: император напрямую предлагал папе поддержать восстановление св. Игнатия и организовать суд над епископами, поставленными бывшим патриархом.

Если послание императора не выходило за рамки традиционной вежливости, то письмо св. Игнатия поражало позицией, какую тот занял. Патриарх с начала письма именовал понтифика «единственным врачом в Церкви», которому принадлежит исключительная власть, как преемнику апостола Петра. Дальнейшее содержание письма выглядит откровенной капитуляцией – все, за что боролся св. Фотий, было отдано без боя и с немалыми унижениями.

«Того, кто противозаконно присвоил себе не принадлежащее ему, кто похитил чужое достояние, кто, подобно вору, не в дверь, а в окно проник в овчарню, – писал о св. Фотии новый патриарх, – того твоя святость, папа, через мощное вмешательство твоей первосвященнической и апостольской власти, отсекла от общего тела Церкви, и подражая ревности главы апостолов, приговором твоих могущественных слов умертвила. А нас, претерпевших тяжкую несправедливость, ты, в силу твоей строгой справедливости и твоей братской любви, удостоил твоего праведного суда, возвратил нас нашей Церкви и нашей кафедре»21.

Хотя эти письма стали настоящим елеем для сердца апостолика, Рим довольно долго хранил молчание. И дело заключалось не только в желании лишний раз «молчальным способом» подчеркнуть статус папы – просто Адриан II решил для начала созвать Собор на Западе для заочного осуждения св. Фотия. Можно было, конечно, ограничиться и старым поводом, но нашлась новая причина – незадолго до своей отставки, еще в 868 г., св. Фотий разослал окружное послание всем восточным архиереям, в котором жестоко критиковал Filioque, опресноки, субботний пост и другие римские нововведения22. Конечно, Собор осудил свергнутого Константинопольского архиерея: всем изначально было ясно, что это – дело техники.

Только летом 869 г. в Константинополь прибыли три папских легата – епископы Донат и Стефан, и диакон Марин. Прибытие легатов происходило в обстановке большой торжественности: еще в Фессалониках их встречали спафарии, а затем от императора прислали 40 лошадей, серебряную утварь и большое количество прислуги.

В субботу, 24 сентября 869 г., легаты прибыли в крепость Стронгил возле Константинополя, а наутро совершили парадный въезд в византийскую столицу. Они имели несколько аудиенций у Римского царя и уведомили Василия I, что не допустят участия в предстоящем Соборе восточных епископов, заранее не подписавшихся под папской формулой («libellus satisfactionis»), которую они торжественно произнесут на первом заседании. Но эта атака по закреплению папской практики в качестве обязательной для Восточной церкви тут же наткнулась на императора, который вполне обоснованно заявил, что прежде голосования нужно познакомиться с документом, переведя его на греческий язык. Латиняне уступили, и началась подготовка к намеченному собранию23.

Собор открыл свою работу 5 октября 869 г., в среду, в храме Святой Софии в торжественной обстановке. Но собрать внушительный кворум не удалось: в зале присутствовали папские легаты, 12 высших сановников Римского государства, и всего …12 (!) епископов от Восточной церкви – безусловные сторонники патриарха св. Игнатия и враги св. Фотия. Уже это обстоятельство наглядно демонстрировало, насколько непопулярной была идея воссоединения Римской и Константинопольской кафедр на условиях, продиктованных папой. Пожалуй, ни один совместный Собор Западной и Восточной церквей не имел такого узкого представительства. Как и следовало ожидать, председательствовали римские легаты, разрешившие св. Игнатию войти в зал, как Константинопольскому патриарху.

Вначале была зачитана краткая речь императора участникам собрания, в которой Василий I увещевал епископов забыть свои личные интересы и принять необходимые меры по уврачеванию Церкви. Это было величественное по своему смирению письмо, тональность которого не могла не понравиться папским легатам. Уподобляясь святому царю Давиду, василевс публично каялся в своих ошибках и просил прощения для блага Церкви и Римского государства.

«Нет ничего постыдного в том, – писал Василий I, – чтобы являть свои раны и искать покаяния и исцеления. Нет стыда в том, братия, чтобы простираться ниц прел Богом. Пред Ним простираются те, кто подчиняет себя Церкви и Святым Отцам. Разве вы испытываете от этого стыд, чтобы я был бы для вас образом такого смирения, я, кто не имеет ни мудрости, ни знания, для вас, которые суть мудрецы и преславные учители? Я, который погружен в свои грехи, пред вами, чистыми, являющими добродетель, я бросаюсь пред вами на землю первым. Наступайте на мое лицо, попирайте мои глаза, не беспокойтесь о том, что вы топчете спину императора. Я же готов претерпевать всякое, дабы увидеть единство всяческих»24.

Затем, следуя устоявшейся традиции, сановник Ваанис предложил подтвердить полномочия представителям апостолика и остальных патриархов. Однако это естественное и совершенно законное требование неожиданно вызвало растерянность и протест легатов. Они заявили, что такая процедура является нововведением (!) и подрывает авторитет папы. Чтобы сгладить неловкость, Ваанис стал объяснять, будто преследует благие цели, чтобы не случилось, как ранее с историей Двукратного Собора 861 г., когда понтифик не утвердил соборные акты, подписанные его же собственными легатами. Только после этого объяснения посланники Рима предъявили письмо папы императору, которое и было зачитано под восторженные выкрики св. Игнатия и его сторонников.

Но еще большие волнения ждали императорских сановников впереди, когда дело дошло до подтверждения полномочий местоблюстителей двух восточных патриархов. От их лица выступил Иерусалимский пресвитер и синкелл Илия. Илия заявил, что он и митрополит Тирский Фома, представлявший Антиохийского патриарха, хорошо известны императору и присутствующим епископам. Поскольку же Антиохийская кафедра вдовствует, добавил он, то митрополит Фома не нуждается ни в какой доверенности и служит сам для себя (!) авторитетом. Относительно собственной персоны Илия представил письмо Иерусалимского патриарха Феодосия (862—878) на имя Македонянина, в котором архиерей уведомлял царя о поездке Илии в Константинополь … для решения вопроса об обмене пленных сарацин по приказанию эмира Ахмета (!). Конечно, никоим образом такие полномочия не корреспондировались с предметом соборного обсуждения. Но «игнатиане» и легаты сделали вид, что удовлетворены таким «подтверждением»25.

С грехом пополам начали работу, и первыми получили слово римские легаты, зачитавшие папскую формулу воссоединения Церквей. Формула эта без всяких околичностей требовала признать Римского папу главой Кафолической Церкви. В послании папа уведомлял также, что анафематствовал св. Фотия и епископа Григория Сиракузского, их последователей и сообщников, Собор 858 г., Двукратный Собор 861 г. и Собор 867 г., отлучивший Римского епископа Николая I от Церкви. Папа напрямую указал, что св. Фотий хиротонисан незаконно, а потому признает Константинопольским патриархом только св. Игнатия. Закончив чтение, легаты потребовали, чтобы все присутствующие епископы поставили под формулой свои подписи26. Восточные епископы исполнили данное требование под зорким приглядом императорских сановников, из чего само собой выходило, что св. Фотий уже осужден (!) до суда. Но и здесь «не заметили» нарушения канонического порядка низложения патриарха.

Ваанис попытался в очередной раз сгладить неловкость, задав легатам вопрос: как св. Фотий мог быть осужден в Риме, если он туда не приглашался и на Соборе не присутствовал? На что получил ответ, согласно которому папа Николай I сам осудил патриарха на основе их переписки (!). Этот же вопрос был обращен и в адрес патриарших представителей – митрополита Фомы и синкелла Илии. Без всякого стеснения Илия ответил от лица их обоих, что неканоничность возведения св. Фотия на патриаршество – несомненнейший факт и не нуждается в отдельном доказывании (!). На этом Собор закончил свое первое заседание27.

Второе заседание Собора состоялось 7 октября 869 г., было столь же малочисленным, как и первое, но еще более неприглядным по содержанию. Принимали в общение епископов, ранее состоявших в лагере св. Фотия – всего 10 архиереев. От имени этой группы епископ Феодор Карийский представил записку, в которой живописал якобы имевшие место гонения на них со стороны опального патриарха. Что, как нужно полагать, и подвигло их на измену св. Игнатию. В конце своей речи эти лица дали обещание не вступать в общение со св. Фотием и соглашались понести любое наказание, какое им вынесет папа Адриан II и св. Игнатий.

Разумеется, их простили, и св. Игнатий возложил на «возвращенцев» свой омофор со словами из Евангелия (Ин. 5: 14): «Вот ты выздоровел, не греши же, чтобы не случилось с тобой чего хуже». Затем с покаянием явилось 11 пресвитеров, 9 диаконов и 6 иподиаконов. Все подписали папскую формулу и были приняты в общение. На них наложили небольшую епитимию, должную, скорее, служить примером для всех остальных, чем реальным наказанием за содеянные «грехи».

Третье заседание произошло 11 октября 869 г., и на нем присутствовало уже 23 епископа Восточной церкви. Всем открылось, что, желая какими угодно средствами увеличить число присутствующих архиереев, организаторы Собора привлекли и тех, кого только что приняли в общение на прошлом заседании. Таким образом, вчерашние подсудимые стали судьями. Делалась даже попытка привлечь к Собору двух епископов, рукоположенных еще при Константинопольском патриархе св. Мефодии: Феодула Анкирского и Никифора Никейского. Но те категорично отказались участвовать в этом судилище, хотя и обосновали свой отказ в уклончивой форме, заявив, будто не имеет смысла подписываться под папской формулой, поскольку при своей хиротонии они уже излагали Символ Веры, чтобы подтвердить свое правоверие. Стало ясно, что говорить больше не о чем, и в оставшееся время участники перечитывали переписку императора Василия I и св. Игнатия с папами28.

После того как необходимая почва была подготовлена, Собор решил наконец-то изучить дело самого св. Фотия. В принципе при том беззаконии, которое творилось на его заседаниях, необходимость в этом уже отсутствовала. Но в дело вмешались два обстоятельства: во-первых, «игнатианам» и папским легатам очень хотелось окончательно унизить свергнутого патриарха; а, во-вторых, неожиданно возникла необходимость исследовать дело тех епископов и клириков, которые не желали признавать св. Игнатия Константинопольским патриархом. Этому вопросу и было посвящено четвертое заседание Собора, состоявшееся 13 октября 869 г.

Патрикий Ваанис сделал заявление о том, что 2 епископа – Феофил и Захария, бывшие в составе посольства в Рим для уведомления папы Николая I о посвящении св. Фотия в патриархи, уверяли, будто понтифик при них принял того в общение. Поэтому Ваанис предложил пригласить этих архиереев и доказать им, что их слова лишены основы. К ним направили делегацию, которой Феофил и Захария заявили, что не считают св. Игнатия своим патриархом. Члены Собора воскликнули: «Так пусть и они разделят жребий св. Фотия!»

Но Ваанис не удовлетворился таким ответом, заявив, что нельзя св. Фотия считать осужденным, не сделав ни одной попытки пригласить его на заседание Собора – совершенно справедливое мнение, не поддержанное легатами. Те искренне полагали, что, осудив бывшего патриарха, папа уже совершил окончательное осуждение; но восточный епископат все же думал иначе. Легаты упрямились, Ваанис настаивал на своем. Сановник даже высказал в адрес папских представителей угрозу: если св. Фотий не будет приглашен на Собор, то он не станет подписывать от имени императора соборные акты.

Безусловно, эти грозные заявления были сделаны после предварительной консультации с Василием I, втайне совершенно не желавшего признавать абсолютную власть Римского епископа в Церкви и нарушать каноничную процедуру суда над патриархом29. Его активно поддержали даже «игнатиане», прекрасно понимавшие, что только благодаря Василию I стало возможным восстановление св. Игнатия на патриаршестве. Весь малочисленный Собор начал, к удивлению неподготовленных к такому обороту легатов, восклицать: «Определяем, чтобы подлежащие суду были вызваны на Собор, и чтобы суд был в их присутствии; им нужно дать право защиты!»

Единственным утешением легатам стали льстивые и ни к чему не обязывающие слова греков, что суд папы – непреложен, а сами восточные епископы почитают их «как пророков». Все-таки папские посланники попытались мягко протестовать, спросив: «Разве осуждение папы неизвестно св. Фотию и остальным епископам?» Ведь раз произнесенное суждение папы не может быть никем отменено («Roma locuta res decisa»). Но получили ответ, что осужденные сами не слышали его, и потому должны быть приглашены на суд. Наконец, легаты сдались, справедливо опасаясь остаться в полном одиночестве30.

Была отправлена делегация к «фотианам», из которых почему-то пригласили только уже знакомых нам епископов Феофила и Захарию. К великому недовольству легатов, те стали утверждать, что во время посещения Рима сослужили с папой Николаем I Божественную Литургию, и если понтифик принял их, как патриарших посланников, в церковное общение, то, следовательно, признал и св. Фотия патриархом. Возник длительный спор, полный противоречивых свидетельств и ложных клятв со стороны беспринципного синкелла Илии. Устав от словопрений, участники Собора предложили Феофилу и Захарии подписаться под папской формулой, но те и слышать об этом не хотели. Разъяренные легаты воскликнули: «Тогда выбросьте их вон!» – и «фотианских» епископов удалили из зала заседаний. Так завершился очередной день31.

На пятое заседание Собора, случившееся 20 октября 869 г., был наконец вызван приказом императора сам св. Фотий. Впрочем, это распоряжение царя вызвало новое замешательство у легатов, которые долго выясняли: пожелал ли бывший патриарх по своей воле предстать перед Собором или нет? На это никто не смог ответить определенно, но все же решили направить делегацию для вызова подсудимого на суд. И здесь легаты попытались унизить св. Фотия, настаивая, чтобы к нему, как мирянину, направили светских лиц. Но остальные епископы не согласились с ними.

Члены делегации пришли к монастырю, где пребывал отставной патриарх, и пригласили того на суд, на что св. Фотий ответил, что по доброй воле не пойдет, а только по принуждению (приказу). Ответ, переданный Собору через делегацию, вызвал настоящие волнения: легаты возмущались, но остальные участники вынуждены были составить приглашение в письменном виде, которое еще дважды направлялось св. Фотию. В конце концов св. Фотий ступил на порог храма Святой Софии и сразу же попал под допрос римских легатов, вопрошавших: готов ли он принять приговоры Николая I и Адриана II? Но святой патриарх молчал. Когда его спросили о мотивах молчания, св. Фотий ответил, что Господь слышит его голос. Ему пригрозили: «Своим молчанием ты не оправдаешься», на что получили ответ: «И Иисус молчанием не избегнул осуждения».

Эти слова привели легатов в ярость – они нашли их богохульными. Легатов в очередной раз активно поддержал все тот же синкелл Илия. «Соборяне» неистовствовали, св. Фотий молчал. Спустя какое-то время Илия выступил с обвинительной речью, в которой, впрочем, не было ничего нового, кроме оскорблений. Затем начались увещевания в адрес подсудимого – ему предлагали признать св. Игнатия законным патриархом и принять суд Римского папы, но св. Фотий молчал. Желая убедить св. Фотия, что спасения ему ждать неоткуда, а потому следует уступить и тем самым облегчить свою участь, Ваанис сказал: «К какому суду ты мог бы обратиться потом? В Рим? Но здесь уже сидят папские легаты. На Восток? Но здесь присутствуют патриаршие представители». На это не без благородства и смирения перед волей Бога св. Фотий ответил: «Мое оправдание не от мира сего; если бы оно было от мира сего, вы бы его услышали». Однако и сейчас участники Собора побоялись его осудить, дав срок для размышления. На этом заседание завершилось32.

Следующее, шестое, заседание Собора состоялось 25 октября 869 г. и ознаменовалось личным присутствием императора Василия I Македонянина. Видимо, желая своим видом восполнить численный недостаток епископов, царь внял просьбам «игнатиан» и прибыл на Собор. С его приходом число епископов несколько увеличилось и достигло 36 персон – все равно ничтожно мало для «Вселенского» Собора, как его пытались представить римские легаты и новый Константинопольский патриарх. Верные своим убеждениям в абсолютном характере власти понтифика, легаты начали настаивать на скорейшем признании св. Фотия низвергнутым, но император имел свои расчеты и не стал торопить события, повелев вновь вызвать св. Фотия и его сторонников на Собор.

Начались уговоры «фотиан», не принесшие, однако, успеха. Наиболее близкие к св. Фотию лица – Евсхимон, митрополит Кесарии Каппадокийской, и епископ Халкидонский Захария произнесли великолепные речи против всевластия папы, чем вызвали негодование участников. «Вы – миряне, – кричали им из зала, – и вас пригласили не для того, чтобы вы лаяли на нас и городили вздор!»

Дальнейшее заседание сбилось с намеченного сценария: император начал спорить с «фотианами» по посторонним вопросам, желая доказать, будто св. Фотий потворствовал императору Михаилу III в бесчинствах и богохульстве – очевидная ложь, нужная Македонянину, чтобы хоть как-то придать моральное обоснование своему неблаговидному поступку (убийству императора). Легаты, которым надоели эти дискуссии, предложили «фотианам» принять папскую формулу и признать св. Игнатия патриархом – те категорично отказались33.

Тогда попытались опровергнуть аргументы, высказанные Захарием Халкидонским – особенно старался друг св. Игнатия Митрофан Смирнский, но малоубедительно. Затем император произнес длинную речь, в которой вновь объяснил созыв Собора желанием уврачевать Церковь, и его выступение произвело на легатов большое впечатление. Эти слова, говорили они, более приличествует епископу, чем императору. Но практического результата выступление царя не дало – сторонники св. Фотия остались на своих позициях. Собор дал им 7 дней на размышление, угрожая по окончании этого срока анафематствовать упорных епископов. К немалому сожалению «игнатиан» и легатов, шестое заседание вновь не принесло им успеха34.

29 октября собрались на седьмое заседание, и опять в присутствии императора. На Собор вновь явился по приказу царя св. Фотий. Когда Ваанис поинтересовался, готов ли тот починиться Собору, св. Фотий предложил самим легатам покаяться в их прегрешениях, как лицам, нарушившим канонический порядок судопроизводства. Конечно, это вызвало бурное негодование со стороны латинян. Они заявили, обращаясь к императору, что прибыли в Константинополь не для того, чтобы сносить оскорбления, но судить виновных. Поднялся шум, причем наибольшую активность вновь проявил синкелл Илия. Но св. Фотий опять не смирился перед неправедным судом, отказавшись признать папскую формулу и свою вину. Его сторонники, среди которых выделяются монументальные фигуры Захария Халкидонского, Иоанна Ираклийского и Амфилохия Иконийского, также отказались признать папскую формулу. Снова и снова пытался Ваанис поймать подсудимых на противоречиях, но ничего не вышло.

Были прочитаны письма пап Николая I и Адриана II, затем с большой речью выступил сам св. Игнатий, расхваливавший Римского понтифика и императора, который, по его мнению, выступал в роли послушного сына «непогрешимого» апостолика. Наконец, после всех велеречий, Собор анафематствовал св. Фотия: «Фотию, придворному и узурпатору, анафема! Фотию, неофиту и тирану, анафема!» и т.д. Завершились анафематствования гадкими стишками в адрес св. Фотия, а также анафематствованием всех «фотиан». Примечательно, что приговор св. Фотию и его сторонникам был подписан присутствующими епископами не чернилами, а евхаристической кровью, в которую макали перо. После этого закончилось седьмое заседание35.

Хотя главное дело было сделано, Собор продолжил свою работу, имея еще три заседания. Сославшись на то, что предыдущие Соборы принимали решения под давлением насилия (очевидный намек на императора Михаила III), решили акты этих собраний сжечь. Затем, как символ единения Западной и Восточной церквей, были приглашены на заседание последние иконоборцы, которых оказалось всего 4 человека. Собственно говоря, этим и завершилось восьмое заседание.

Затем наступил длительный перерыв на 3 месяца, вызванный следующими причинами. Во-первых, до сих пор не прибыл местоблюститель Александрийского патриархата, и в его отсутствие Собор никак не мог быть признан «вселенским», поскольку по уже сложившейся канонической традиции полагалось присутствовать всем патриархам Кафолической Церкви. Во-вторых, всех смущало чрезвычайно малое число присутствовавших епископов, которых не набралось даже к концу последнего заседания более сорока.

Лишь 12 февраля 870 г. Собор продолжил свою работу (9-е заседание), имея в штате 26 митрополитов и около 40 епископов. Первым делом подтвердили полномочия прибывшего наконец-то представителя Александрийского патриарха Михаила (859—871), архидиакона Иосифа, но и тут не обошлось без неприятностей для св. Игнатия и «игнатиан». Патриарх написал, что по причине удаленности своего города мало знает о деле св. Фотия, но полагает, что оба они – и св. Фотий, и св. Игнатий – достойны патриаршества. «Пусть же выберет император, как глава и учитель Кафолической Церкви», – подытожил Александрийский архиепископ. Недовольны были и легаты, которым мало понравились тезисы о главенстве императора в Церкви36.

И вновь, как раньше, начался разбор Двукратного собора 861 г. с целью обелить св. Игнатия и окончательно унизить св. Фотия. Вызывали свидетелей и участников того собрания и поочередно заставляли лгать на опального патриарха. Эти детали настолько неприглядны и даже омерзительны, что можно с легкостью оставить их вне нашего рассмотрения.

Здесь же возник еще один острый вопрос – о церковном окормлении Болгарии. В свое время царь св. Михаил рассорился с византийцами и обратился к папе Николаю I со 106 вопросами относительно устройства церковной жизни. Среди прочих там присутствовали такие, как, например: можно ли христианину иметь несколько жен, позволительно ли ему носить штаны и иметь рабов и т.п. Причем царь задавал очень тревожный для понтифика вопрос: можно ли Болгарии иметь своего патриарха? Несмотря на внешнюю простоту вопросов, касавшихся самых рядовых и обыденных проблем, в письме сквозило резкое раздражение Болгарского царя поведением византийских клириков, постоянно вмешивавшихся в политическую жизнь болгар. Святой Михаил начал не безосновательно опасаться, что претензии Константинопольского патриарха лишают его надежд на церковную автономию Болгарии37.

Но едва ли «римская» альтернатива могла принести ему больше выгод. На письмо Болгарского царя апостолик отвечал уклончиво, что сейчас же готов отправить им епископа, чтобы тот изучил край; и лишь после этого можно будет решать вопрос о патриаршестве. Разумеется, папа совершенно не собирался предоставлять болгарским неофитам столь широкие церковные полномочия, и осознание этого факта св. Михаилом не заставило себя ждать38.

Возникли и другие неприятные моменты. Когда на смену византийским епископам пришли римские архиереи, выяснилось, что болгары рано радовались: их царь просил папу назначить Болгарским архиепископом Формоза, а тот категорично отказал ему в просьбе, полагая, что выбор кандидата – его прерогатива. Латиняне категорично заявили, что крещение, совершенное греческими пресвитерами, не благодатно, а потому все болгары должны перекреститься у римских священников. В конце концов все закончилось договором между св. Михаилом и Василием I Македонянином, согласно которому болгары приняли византийскую юрисдикцию39.

Теперь на Соборе легаты жестко стояли на том, что окормлять Болгарию духовно вправе исключительно Римский престол, против чего не менее категорично возражали восточные епископы. Затеялся спор уже между единомышленниками в деле посрамления св. Фотия, и византийцы припомнили некоторые обстоятельства, должные судить об ошибках Римского епископа. Однако для них ушатом холодной воды стали слова папских послов: «Апостольская кафедра не выбирала вас своими судьями. Вы ниже папы, и судить его вам не пристало, потому что один папа имеет право судить все другие Церкви».

В ответ константинопольцы, словно забыв, что только что вместе с папскими посланниками именовали друг друга единомышленниками, отвечали, что неприлично латинянам, отпавшим от Греческой церкви и отдавшимся во власть франкам (!), поставлять епископов на территории Византийской империи. Поскольку Болгария – исконная имперская территория, то и окормлять ее должна Восточная церковь.

Дискуссия достигла своего апогея, и тогда легаты напрямую обратились к св. Игнатию: «Тебя, патриарх Игнатий, именем Бога и Его Ангелов заклинаем, чтобы ты, сообразно с посланием папы Адриана, который восстановил тебя в должности, не вмешивался в дела Болгарии и не посвящал никого для этой страны и не посылал туда кого-либо из духовных лиц». Патриарх, попавший в неловкую ситуацию, не посмел перечить легатам, но и не рискнул открыто выступить против собственного клира. Он ответил неопределенной фразой, что будет остерегаться всего того, что может послужить к оскорблению Римского папы. Подумав, архиерей добавил: «Я не так молод и не так стар, чтобы позволить себе нечто несообразное со справедливостью». На этом прения и завершились40.

28 февраля 870 г. состоялось последнее, десятое, заседание Собора. Попытались сделать его максимально пышным, и для этого туда прибыл император Василий I и его сын Константин, патриарх св. Игнатий, 108 архиереев, 20 патрициев, послы Болгарского царя, 3 посланника Западного императора Людовика II (855—875). Были торжественно зачитаны каноны, которые рекомендовалось принять. В латинском переводе значилось 27 правил, в греческом – 14. Понятно, что значительное число канонов было направлено против св. Фотия и его сторонников: их не только не признали духовными лицами, но и запретили преподавать науки и писать иконы – замечательное свидетельство интеллектуального уровня «фотиан». Затем «прошлись» по св. Фотию, запретив возводить в ускоренном порядке светских лиц в епископы, положив минимальный срок для этого 10 лет.

Особое внимание было уделено максимальному ограничению влияния императора на церковные дела. Было определено, что избрание епископов осуществляется впредь только на Соборе архиереев, причем ни царь, ни его представитель не должны там присутствовать под угрозой анафемы (!). Императору было также запрещено препятствовать епископам собираться на Соборы, на которых он к тому же не имел права присутствовать. Царю разрешалось посещать лишь Вселенские Соборы в память о старой традиции, но исключительно в качестве наблюдателя. Для ограждения чести епископов было определено, что отныне никакой архиерей не должен слезать с лошади, завидев царя, или кланяться ему при встрече. Наказание в таком случае ожидало и императора, и епископа. Едва ли Василий I Македонянин ожидал такого наступления на свои прерогативы. Впрочем, его ждало еще последнее унижение. По традиции, он пожелал подписаться после всех епископов, тем самым утверждая соборные решения, но легаты настояли, чтобы его подпись стояла после патриарших, но до епископов41.

Правда, и легатов ждали большие неприятности. Весной 870 г. они тронулись в обратный путь, но по дороге были взяты в плен пиратами и ограблены. Папа не скоро узнал об их печальной судьбе, но его попытки выкупить собственных послов долгое время не увенчались успехом. Только в декабре 870 г. легаты, нищие и раздетые, возвратились в Рим, не имея на руках даже самих соборных актов, которые так страстно желал увидеть папа Адриан II. Ждало разочарование папу и по «болгарскому вопросу»: едва завершился Собор, как византийцы заключили договор с Болгарским царем, и все угрозы папы оказывались тщетны42.

А что же низвергнутый патриарх и «фотианине»? Святой Фотий не признал полномочий митрополита Фомы и синкелла Илии: «Никогда не бывало, чтобы посланники нечестивых измаильтян преобразовались в мужей священноначальных, чтобы им предоставлялись патриаршие права и объявлялись они представителями Собора». Не признал он и самого Собора, который назвал «варварской засадой», «комедией», «покрывалом стыда». Действительно, Собор, весь сотканный из политического полотна, имевший для императора Василия I значение только в части примирения с Римским епископом и объединением сил для борьбы с арабами, едва ли можно отнести к жемчужинам соборного творчества.

Ценой унижения св. Фотия и всей Восточной церкви царь решил конкретную задачу, но плата за этот мимолетный успех оказалась слишком высока. Константинопольский клир, и так до сих пор без особого восторга наблюдавший за попытками понтификов узурпировать власть в Кафолической Церкви, теперь окончательно убедился, что Запад и Восток разъединяет гораздо большее, чем сближает.

Именно эта «пиррова» победа папы Адриана II внесла свою лепту в грядущий раскол Кафолической Церкви, ставший уже почти неизбежным. И император понял – правда, довольно поздно, что попытки расплатиться за политические успехи головой Константинопольского патриарха ведут к умалению достоинства самого Римского царя. Разве кто-нибудь мог себе представить перед началом Собора, что его каноны так унизят императора? Неужели когда-нибудь позволялось так откровенно и публично «ставить на место» главу Вселенной, наследника Римских владык? Не удивительно, что вскоре симпатии императора Василия I резко изменятся. И время, как мы увидим, расставит все на свои места.

Глава 3. Война с арабами. Девальвация императорства на Западе

Внешнее положение Византии в те годы было далеко не однозначным, но оттого не менее опасным, чем раньше. И стратегия императора заключалась в том, чтобы, примирившись с теми из соседей, с кем временные союзы не требовали каких-либо серьезных политических и территориальных уступок, аккумулировать усилия для войны с арабами, которые по-прежнему являлись на тот момент времени врагом № 1. Причем не только для Византии, но и для папства и многих территорий Западного мира. Выбор союзников, таким образом, сформировался очень быстро.

Правитель Армении Ашот Багратуни (859—891), добившийся в 859 г. независимости от арабов, выступал своего рода буфером между Византией и Халифатом, получив, как нейтральная сторона, царский венец и от арабов, и от Византийского императора. Поэтому с этой стороны опасность пока не угрожала Империи.

В марте 870 г. Византия заключила мирный договор с Болгарией, согласно которому Болгарской церкви были предоставлены серьезные преференции: она получила статус архиепископии, хотя и подчиненной Константинопольскому патриарху, но с широкой автономией и высоким статусом. Достаточно сказать, что в списке священноначалия Восточной церкви Болгарский архиепископ занимал почетное 16‑е место, в то время как некоторые византийские митрополиты и архиепископы занимали 58-е, 59-е и далее места43.

Сын царя св. Михаила Симеон поселился в Константинополе, где получал образование наравне с императорскими детьми. Как следствие, Империя могла в течение 20 лет отдыхать, не опасаясь никаких неприятностей от воинственных соседей44. В свою очередь мир был нужен и Болгарскому царю св. Михаилу, чтобы укрепить Церковь в своей стране. И, надо отдать должное, греки ни разу не нарушили условий этого договора45.

Помимо этого, Василию I удалось заключить мирный договор с россами, вождям которых он подарил много шелковых тканей, золотых и серебряных украшений, а те в ответ приняли архиепископа, рукоположенного св. Игнатием и получившего благословение на проповедь Слова Божия в далекой северной стране. Славяне, поселившиеся в Греции, Македонии, Адриатике, усмиренные еще при императоре Михаиле III, склонялись к близости с Византией, и ее культурное влияние начинало играть все бо́льшую роль. Встал вопрос и об отношениях с Венецией. Как Римский император, Македонянин был, конечно, недоволен тем, что Венеция уже фактически вышла из состава Империи, но ввиду арабской опасности в Италии он вынужденно мирился с этим обстоятельством.

Таким вполне традиционным способом василевс подготовил почву для войны с арабами, у которых дела обстояли далеко не блестящим образом. Только-только в Халифате завершилась череда дворцовых переворотов, наглядно продемонстрировавших силу турецких гвардейцев и слабость их хозяина – халифа. После смерти самого молодого халифа в истории мусульманского мира аль-Мутазза Биллаха Мухаммада ибн Джафара аль-Мутавакиля (867—870), довершившего внутренний разгром системы управления и ввергнувшего страну в хаос братоубийственной войны, ситуация заметно улучшилась после того, как аль-Мутазз отказался от престола и погиб.

Его сменил аль-Мухтади Биллах Муххамад ибн Харун аль-Васик (870—871) – по виду робкий и нежный молодой человек, большой поклонник богословия. Сельджуки обеспечили избрание его новым халифом, будучи абсолютно уверены в том, что тот станет их очередной марионеткой. Увы, они горько ошиблись: это был человек с железным характером и невероятной волей, способный согнуть и сломить любого врага. Турки к этому времени настолько разложились от безделья и богатств, что уже не представляли собой, как ранее, дисциплинированных и организованных воинских подразделений. А потому аль-Васик решил действовать немедля46.

Однако реализация его дальних замыслов споткнулась об измену двух полководцев, решивших избавиться от своего правителя – Салиха ибн Васифа и Мухаммеда ибн Буге. Вместо того чтобы направиться на подавление мятежных хураджитов, они повернули свои армии против халифа; началась очередная междоусобная война. В окружении верных берберов с обнаженной саблей халиф отбивал атаки изменников, которым помогали турки; но в конце концов был взят в плен. Напрасно, однако, сельджуки пытались пытками вынудить его отречься от престола – халиф мужественно принял смерть. Однако его гибель была не напрасна – героическое поведение аль-Васика пробудило национальную гордость в арабах и подорвало уверенность (или, правильнее сказать, наглость) турецких военачальников.

Новым халифом правоверных стал представитель семьи Мутаваккилей, брат покойного халифа аль-Мутазза аль-Мутамид Аляллах Ахмад ибн Джафар аль-Мутаваккиль (871—892). Как и многие другие халифы, он был сыном невольницы своего отца. Аль-Мутамид вел довольно спокойный образ жизни, уделяя внимание главным образом,развлечениям. Но у него был замечательный советник и помощник – родной брат аль-Муваффак, умный, энергичный и сильный человек.

Влияние аль-Муваффака было столь велико, что на пятничных молитвах его имя упоминалось наравне с именем халифа. Благодаря его усилиям турки присмирели, а некоторые наиболее одиозные мятежники были уничтожены. Впрочем, как это обычно бывает, отношения между братьями через некоторое время испортились, и халиф даже перебрался из Самарры в Багдад, опасаясь, что брат умертвит его и наследует престол47.

Брожения и разлад наблюдались и в других частях Халифата; некогда единое и мощное государство медленно, но верно разлагалось. В скором времени пала династия знаменитых Тахиридов, на смену которым пришли представители семьи Саффаридов. Их предок, некто Якуб, имел мастерскую по изготовлению медной посуды, а затем собрал шайку из лихих людей и отвоевал у Тахиридов часть их владений. В 867 г. Якуб захватил и оставшиеся земли своего противника, чем немало порадовал подданных, нашедших в нем умного и справедливого правителя. В скором времени Якуб сумел не только покончить с Тахиридами, но и свергнуть аристократических правителей в Кирмане, Балхе, а в Нишапуре пленить последнего из Тахиридов Мухаммеда48. Одна незадача – все свои успехи Якуб покупал интересами арабской державы.

Халиф довольно безразлично отнесся к этому событию, но когда Якуб стал угрожать Багдаду, аль-Мутамид направил против него сильное войско. Неподалеку от Васита враги встретились, и Якуб потерпел поражение. Мятежный правитель умер, но ему наследовал брат Амр, которому хватило осмотрительности заключить с халифом мирный договор и легализовать свои владения49.

Вскоре ему пришлось вступить в борьбу с новым противником – представителями зарождающейся династии Саманидов, властителями Самарканда. В 874 г. знатные жители Бухары обратились к Насру ибн Ахмеду (864—892), амиру Самарканда, с просьбой прислать к ним правителем его младшего брата Исмаила (874—907), который вскоре, к радости горожан, вошел в город, осыпаемый монетами – древний обычай, сохранившийся до сих пор во многих местах. Все было бы неплохо, но вскоре он развязал междоусобную войну с собственным братом Насром ибн Ахмедом, над которым в 888 г. одержал верх. Правда, Исмаил отличался редким благородством и, пленив старшего брата, просил у него прощения за собственные грехи и ошибки, а затем отправил в Самарканд, сохранив за ним статус правителя всей Трансоксианы. Правда, после смерти Насра в 892 г. он наследовал ему, став новым правителем этой обширной области.

Однако к этому времени серьезную конкуренцию ему составил правитель Саффаридов Амр, достигнувший в тому времени пика своего могущества и распространивший свою власть почти на весь Иран. И нет ничего удивительного в том, что в 893 г. халиф назначил именно его правителем Трансоксианы, проигнорировав права Исмаила Саманида. Лишь в 900 г. на поле битвы Исмаилу удалось разгромить армию Саффаридов и пленить Амра, чуть позже казненного в Багдаде.

Последующие действия Исмаила были чрезвычайно успешными: он сумел выбить мятежников из городов Рей и Казвин и установил с халифами добрые отношения, уплачивая им чисто символические налоги. Как справедливо говорят, с этого времени власть халифа над Хорасаном сошла на нет. А чуть позднее, объявив джихад, Исмаил сумел отразить нападение тюрков-кочевников, попытавшихся вторнуться в его владения через северные земли Саманидов.

Новый правитель богатых иранских территорий был любим и почитаем всеми подданными. Добрый и чрезвычайно благочестивый, он имел обыкновение в одиночку выезжать на улицы Бухары, чтобы узнать проблемы простых людей. Помимо этого, он освободил народ от многих тяжелых податей, включая налог на восстановление городских стен. Правитель объявил, что, пока жив, сам является стеной Бухары, и жителям нечего опасаться. Он же стал покровителем ученых, поэтов и музыкантов. Его смерть в 907 г. стала трагедией для Бухары.

Преемником Исмаила стал его сын Ахмед (907—914), набожный мусульманин, пытавшийся восстановить старую традицию чтения указов по-арабски. Но эта инициатива нравилась далеко не всем, и в 914 г. Ахмед был убит в шатре собственными рабами. Новым правителем стал Наср (914—943), сын Ахмеда, которому исполнилось всего лишь 8 лет50.

В таких условиях византийцам не стоило опасаться военных действий со стороны арабов на Востоке. Однако все еще оставалась актуальной угроза со стороны африканских сарацинов, завоевавших острова Крит, Сицилию, а также почти все византийские владения в Южной Италии. Это, по одному справедливому замечанию, уже было настоящей арабской колонизацией итальянских территорий от Тарента до Бари. Город Бари с 841 г. стал сарацинской столицей на полуострове, как и Палермо в Сицилии. Население этих земель хотя и являлось в массе своей греческим, но совершенно разуверилось в способностях собственных императоров отстоять их свободу и жизнь, и уже дважды приглашало к себе на помощь Западного императора Людовика II.

Однако первое столкновение Франкского короля с арабами в 858 г. у Бари не принесло ему успеха. Более того, мусульмане предприняли встречное наступление в Кампании, опустошили окрестности Неаполя, разбили войска дукса Сполетто, а также заставили князей Беневента и Салерно заключить с ними договор на поставку снаряжения и продовольствия для арабской армии51.

В 866 г. Людовик II вновь попытался овладеть Бари, но был вынужден отвлечься на Беневент и Сполетто, выступивших против него согласно договору с сарацинами; осаду Бари отложили. В 867 г. поход Людовика II также закончился плачевно – его армия потерпела сокрушительное поражение. Правда, затем, как мы увидим, дела франков пошли гораздо успешнее52.

Разумеется, это был естественный союзник Византии, с которым, однако, нужно было придерживаться стратегии в духе мудрой осторожности. Время неумолимо подгоняло Византийского императора, поскольку для него был очевиден военный перевес арабов в тех операциях, которые они предпринимали на Западе. Уже в 866 г. арабский флот под командованием полководцев Муфариг-ибн-Салима, Кальфуна и Саба в количестве 36 судов осадил важнейшую в стратегическом отношении крепость Рагузу (Дубровник) – самый укрепленный пункт Далмации. Осада длилась почти 15 месяцев, и обессилившие горожане направили послов к Византийскому царю с просьбой о помощи. Василий I не стал терять времени и тут же отправил 100 судов-хеландий под командованием друнгария флота Никиты Орифы к осажденным. Узнав о приближении римлян, арабы, изрядно истощившие свои силы в ходе долгой осады, спешно бежали; Рагуза была спасена.

К этому времени подоспело послание Василию I от Людовика II, в котором Западный император предложил василевсу союз (наконец-то!) и просил помощи византийского флота для взятия осажденного им города Бари. Король предлагал также заключить брачный союз, выдав свою дочь Ирменгарду за сына Византийского царя Константина. Эту идею поддержал и Римский папа, оценивший перемену в своих отношениях с Македоняниным. Наконец, формальности, как казалось, были преодолены, и Василий I отправил под Бари мощный флот во главе с патрикием Георгием, причем к византийцам примкнули воины из множества славянских племен из Далмации, всерьез опасавшихся мусульман.

Зимой с 870 на 871 г. византийский флот подошел к Бари, но не предпринял никаких активных действий против сарацин. Как полагают, такая пассивность была обусловлена отсутствием положительного результата (все-таки!) в переговорах о браке наследников обоих престолов, который мог бы стать своего рода гарантией их верности друг перед другом. Кроме того, Василия I не могла не смущать известная односторонность действий западного союзника, который откровенно думал лишь о собственных интересах.

Еще летом 870 г. Людовик II, получив просьбу о помощи от населения Калабрии, помог им одолеть арабов, но потребовал взамен принести клятву верности. Затем, найдя формальный повод, франк напал на Неаполь и присовокупил захваченный город к своим владениям. Василия I поразило, что, присоединив к себе имперские территории, Людовик II даже не подумал поставить его в известность и справиться о мнении Византийского императора.

Конечно, союз Запада и Византийской империи против арабов был необходим, но реальные события демонстрировали, насколько шатким он являлся в действительности. Когда, наконец, в феврале 871 г. Бари был взят общим штурмом франков и византийцев, Людовик II также присоединил и этот город к своей державе, выделив византийцам лишь часть добычи за участие в войне как наемникам.

Как вскоре выяснится, он напрасно пробудил спящего льва, вполне обретшего свои силы. В ответ как ни в чем не бывало Византийский император публично объявил, что желает наказать пиратов, поднявших руку на легатов Римского епископа. Но на самом деле флот под командованием Никиты Орифы напал на сербские земли, т.е. грабил земли, принадлежащие Людовику II. Возможно, отношения между двумя государями окончательно бы расстроились, но в 872 г. Западный император попал в плен к герцогу Беневента Адальгизу и на время выпал из игры.

История этого пленения со всей очевидностью показала иллюзорность надежд венценосного франка на свое главенство в Италии и на Западе в целом. А также практически поставил крест на союзнических отношениях византийцев с франками. Определив для себя, что союз с Людовиком II не приносит с практической точки зрения тех дивидендов, которые можно было бы от него ожидать, затаив обиду на него, Василий Македонянин втайне договорился с греками Италии и Адальгизом о совместных действиях против франков. Конечно, с точки зрения этики это было далеко не самое благородное поведение по отношению к все еще союзнику, но, с другой стороны, практическая внешняя политика – не учебник для благородных девиц, и интересы государства часто допускают еще менее «эстетичные» комбинации.

Очевидно, император сумел убедить своих новых контрагентов, и вскоре большинство городов провинций Самнии, Кампании и Лукании признали над собой власть Константинополя. Правда, император Запада быстро вернул их себе, хотя и не смог овладеть хорошо укрепленной Капуей. В этот момент он и попался на хитрость герцога Беневента. Адальгиз прибыл во дворец Людовика II и в ходе частного разговора убедил того в своей преданности. Но ночью, когда император спал, герцог захватил дворец и самого монарха. Тому пришлось пережить постыдный плен и дать клятву Адальгизу в том, что никогда более не станет претендовать на итальянские владения Византийской короны и мстить Беневенту.

Разумеется, это был позор для императора Запада, и в 873 г., наполненный жаждой мести, он прибыл в Рим, где получил освобождение от клятвы, как данной под давлением непреодолимых обстоятельств. Папа объявил Адальгиза врагом Церкви и дал санкцию Людовику II на войну с герцогом. Правда, опасаясь все же, что франки признают его клятвопреступником, Людовик II отправил против Адальгиза вместо себя с войском собственную супругу. Но сражение не состоялось: герцог скрылся на Корсике, прекрасно понимая, что у франков нет флота, чтобы блокировать остров53.

Это событие развязало руки Византийскому императору. У Василия I были все основания считать, что Лангобардские князья с бо́льшей охотой готовы признать его власть, чем подчиниться франку. Между союзниками возникли новые трения, которые замечательно иллюстрирует одно из писем Людовика II Василию Македонянину по вопросу о легитимности занятия отвоеванных территорий союзниками.

Этот вопрос имел не только сугубо политическую, но и идейную подоплеку – кто по праву владел императорским титулом, тот и мог считать эти земли своими. Вторая фигура в союзнической спарке могла лишь просить их себе на тех или иных условиях у законного собственника. Разумеется, обе стороны имели диаметрально противоположные мнения на сей счет, а потому между Людовиком II и Василием I разыгрался серьезный диспут. Когда император высказал соответствующие претензии франку, тот разродился пространным письмом, в котором попытался обосновать, что не Византийский царь, а именно он является единственным законным наследником короны правителей Священной Римской империи. Надо сказать, эта попытка выглядит несколько неуверенной. Нет, конечно, франк не сомневался в том, что является (также?) императором, но остерегся откровенно заявлять Василию I, будто тот нелегитимно носит пурпурную обувь.

«Напрасно мудрость твоя, – пишет Западный император Византийскому василевсу, – настаивает на капризном мнении, что другие, кроме тебя, не имеют права называться императорами (василевсами). Ты утверждаешь, что четыре патриарших престола на Святой Литургии упоминают одну Империю и что таково Святое Предание, идущее от святых апостолов, и советуешь убедить в этом тех, кто величает нас императором. Но даже дяди наши, славные короли, обращаются к нам с титулом императора и, как смею думать, признают это достоинство не ради возраста, поскольку старше меня, но во внимание к священному помазанию и возложению рук первосвященника и молитве, каковыми мы по Божественной воле возведены на эту величайшую степень и обладание Римской империей. И то вызывает смех, что ты говоришь по поводу императорского титула, что он не свойственен ни моим предкам, ни народу, когда известно, что Римские императоры происходили и из испанцев, и исаврийцев, и хазар. Разве ты станешь утверждать, что эти народы превосходят франков религией или доблестями? Ты удивляешься, почему мы называемся не Франкскими, а Римскими императорами? Но, не будучи Римским императором, я не мог быть и Франкским. Это имя и достоинство мы приняли от римлян, ибо Франкские вожди назывались сначала королями, а потом императорами, именно те, которые помазаны были от руки Римского епископа»54.

Затем Людовик настоятельно объяснял, почему Бари должен принадлежать франкам, равно как Калабрия и Сицилия. Конечно, такие письма не могли не охладить отношений между двумя монархами и их державами. При этом диспут так и не дал ответа на главный вопрос: сколько императоров может быть у Священной Римской империи, и сколько вообще «Вселенских» империй может существовать на белом свете? Как следствие, территориальные споры вчерашних союзников оказались неразрешенными. А потому успех стал склоняться в сторону арабов.

Без поддержки франков византийцы бессильно взирали на то, как Сицилия, контролирующая все морские пути в Средиземноморье, постепенно подпадает под власть африканских арабов. Конечно, Василий I предпринял контрмеры, но в 868 г. византийский флот потерпел поражение от сарацинского правителя острова Хаваджа. Возвратившись 26 июня 868 г. в Палермо, где находилась его резиденция, Хаваджа в тот же день направил своего сына Мухаммеда с флотом для нападения на Италию, и вскоре тот вернулся с богатой добычей.

Развивая успех, ранней весной 869 г. Хаваджа попытался овладеть важной крепостью Таорминой, но без положительного результата. Решив реваншироваться за неудачу, в марте того же года он направил сына Мухаммеда к Сиракузам, подвластным Византийскому императору, но и эта попытка оказалась неудачной. В сражении, данном сарацинами, византийцы одержали блистательную победу, и Мухаммеду пришлось возвращаться в Палермо, где в июне один из берберов убил его отца – самого опасного на тот момент врага Константинополя. Подозревали (и, наверное, небезосновательно), что это убийство – дело рук византийской дипломатии и ее секретных служб.

В ответ полный энергией молодой вождь сарацинов вскоре захватил Мальту, остров Коссира (Понтеллария), Эгатские и Липарские острова. В результате Сицилия оказалась в мусульманском окружении, и византийскому флоту все труднее удавалось проникать в Сиракузы. По счастью для них, 27 мая 871 г. собственные евнухи убили Мухаммеда, и на время для Василия I Македонянина наступила передышка55.

Попутно император попытался разобраться со старыми врагами Римской короны – павликианами, досаждавшими византийцам еще при императрице св. Феодоре и Михаиле III. Это крепко спаянная, многочисленная и хорошо организованная секта уже не раз создавала проблемы Византийскому правительству. Но первоначально Римский царь решил прекратить старую вражду миром. С этой целью в 869 г. он направил в Тефрику – главный город павликиан, епископа Петра Сицилийца, сочинение которого об этом путешествии дошло до нас. Но глава павликиан Хрисохир дерзко отказал императору в предложении мира и обмене пленными, выдвинув свои условия: безоговорочный отказ Василия I Македонянина от всей Малой Азии, которую следовало передать в руки павликиан. В противном случае Хрисохир грозился вообще лишить императора царства и разгромить Римское государство. С этими известиями Петр Сицилиец и вернулся в 870 г. в Константинополь56.

Между прочим, из этого ответа легко можно определить, сколь беспомощной выглядела Византийская империя в глазах врагов и какие трудности пришлось преодолеть Василию Македонянину, чтобы изменить внешние представления о Римской державе.

Нет никаких сомнений, что ответ Хрисохира жестоко оскорбил Василия I. Особую его тревогу, как христианского правителя, вызвали известия Петра Сицилийца о том, что павликиане затеяли переговоры с болгарами и пытаются активно миссионерствовать среди этих неофитов. Конечно, в таком случае возникала реальная угроза повреждения веры у людей, совершенно не искушенных в православной догматике и организации церковной жизни. Кроме этого, создавалась опасность заполучить второй центр павликианства уже на Западе57.

Получив секретные сообщения о том, что в данный момент восточные арабы вследствие внутренних неурядиц не могут поддержать павликиан, император весной 871 г. сам во главе войска двинулся на Хрисохира. К несчастью, в первом же сражении его армия потерпела поражение. Более того, Хрисохир сам перешел в стратегическое наступление и в 872 г. достиг Анкиры, лежавшей в Южной Галатии. Единственное, что удалось императору, – разрушить несколько малозначительных крепостей.

Но в том же 872 г. военное счастье улыбнулось все же уже римлянам: зять императора Христофор разгромил Хрисохира в сражении, а затем взял штурмом и до основания разрушил Тефрику, попутно присоединив к византийским владениям города Таранту, Локану, Куртикий. Самому Хрисохиру удалось бежать, но Василий I отдал приказ во что бы то ни стало схватить его. И вот как-то вечером, когда Хрисохир расположился лагерем на равнине, 1200 византийских воинов внезапно напали на его отряд. В ходе боя один из греков по имени Пуллад, ранее бывший в плену у павликиан и знавший Хрисохира в лицо, убил того копьем в бок, когда вождь еретиков пытался скрыться на лошади58. Голову грозного врага доставили в Константинополь, и император, потребовав свой лук, пронзил страшный трофей тремя выпущенными стрелами59.

Победа римлян над павликианами была отмечена пышным триумфом императора в столице. На европейском берегу, куда царь переплыл на лодке, возвратившись из похода, его встречал весь синклит в сопровождении громадных толп константинопольцев с цветами в руках. Император вошел в храм Св. Иоанна Предтечи в Гевдомоне, где помолился, а затем, переодевшись в пурпурное платье, в сопровождении сына Константина направился к монастырю Богородицы близ Золотых ворот. Когда Македонянин въехал в столицу, весь город от Золотых ворот до Халки был устлан цветами и тканями. На площадке у Золотых ворот расположили палатки, куда привезли самых знатных пленников, лучшую часть добычи, захваченные знамена и оружие.

Царя встречали представители цирковых партий, надевшие праздничные одежды, с криками: «Слава Богу, возвратившему нам наших владык с победой! Слава Богу, возвеличившему вас, самодержцы римлян! Добро пожаловать, победоносные, храбрейшие государи!» Городской эпарх и царский наместник пали ниц перед Василием и Константином и по старому обычаю преподнесли царю золотой венец, как символ победы, а император отблагодарил их золотыми монетами. Продвигаясь по Константинополю, императоры дошли до храма Святой Софии, куда все вошли для торжественного богослужения. Затем был дан превосходный пир, после которого участникам похода и жителям столицы даровали различные и обильные милости царя60.

Теперь, после победы над многолетними врагами, византийцы вышли на старые границы своей державы, соприкасающиеся с исконными арабскими землями. Однако в это же время стало ясно, что победы римского оружия делают неизбежными новые столкновения византийцев с восточными сарацинами, поэтому император решил разработать план военных действий на следующий год. Он правильно учел, что у арабов продолжается междоусобица, и в 873 г. начал поход, имевший своей целью взятие города Малатия.

Тщательно продумав предстоящую операцию, Василий I отдал приказ захватить несколько мелких крепостей, должных обеспечить безопасность продвижения римской армии. Он прошел с войском всю Малую Азию, а затем направил своего полководца с отрядом войск для взятия города Запетра. Приказ был успешно выполнен, и византийцы, захватив множество пленных, добычу и освободив большое количество христиан, томившихся в мусульманском плену, вернулись к императору, ставшему лагерем на реке Зарнук.

После этого византийское войско двинулось к Малатии, и их отдельные отряды даже переходили Евфрат, но в итоге христиане потерпели поражение в данном арабами сражении. Чтобы несколько сгладить эту неловкость, император Василий I вторгся на соседнюю территорию, где захватил несколько второстепенных крепостей. Все же и такие успехи не казались современникам ничтожными – как-ни-как, но уже давно Римские императоры не поили своих лошадей из Евфрата. Был организован новый триумф Македонянина, и патриарх св. Игнатий торжественно возложил на его главу венец победителя61.

Стало очевидным, что борьба на два фронта – с африканскими и восточными арабами без помощи других христианских держав пока Византии не по силам. Напротив, арабы начинали демонстрировать завидную слаженность в действиях. В сентябре 871 г. мусульмане Калабрии обратились за помощью к своим единоверцам в Африке, чтобы отвоевать обратно Бари, и вскоре Аглабитский правитель направил к ним свое войско, ведомое Абдаллах-ибн-Якубом, заранее назначенным правителем Италии (!), на Салерно.

Город был осажден и после нескольких месяцев осады уже готов был открыть свои ворота мусульманам, но Людовик II, все еще остававшийся в Италии, разбил сарацин в сражениях при Сан-Мартино и у Беневента. Арабы срочно сняли осаду и ретировались. Как уже говорилось, эти земли находились в сфере интересов Константинополя, и потому в 873 г. Василий I направил в Отранто войско во главе с патрикием Григорием, чем вызвал новое недовольство Людовика II.

Василию I постоянно приходилось быть очень осторожным, старательно лавируя между многочисленными и опасными арабами, и своим, таким ненадежным, западным союзником. Но в целом победа начала склоняться уже в его сторону. Когда критские арабы прознали о перемещении византийских войск в Италию, они тотчас организовали внушительную флотилию и устроили настоящий грабеж Далмации, опустошив даже Святую гору Афон. Но друнгарий флота, непобедимый Никита Орифа, разгромил разбойников, потопив 20 судов сарацин; из всего их флота спаслось лишь 7 кораблей. Арабы попытались было перестроиться и организовать нападения на западные берега Пелопоннеса, но и здесь неутомимый Никита Орифа разбил их в морском сражении. Эта битва настолько деморализовала критян, что они срочно запросили мира у Римского императора сроком на 10 лет62.

Вслед за этим тяжелое поражение было нанесено арабам при попытке овладеть ими городом Еврипид (Халкида) на Эвбее. Теперь император Василий Македонянин решил вернуть остров Кипр, захваченный арабами еще в 825 г. Поход был успешным: его войско под командованием стратига Алексея, этнического армянина, в 874 г. провело удачную операцию, освободив остров от власти сарацин.

Но в это же время осложнились дела в Италии: в 875 г. умер король Людовик II, и теперь внутренние раздоры между Беневентом, Салерно, Неаполем, Амальфи и Гаэтой фактически открыли сарацинам путь на полуостров. Следует сказать, что покойный монарх являл собой достойную и величественную картину. Стоит лишь сожалеть о том, что он и Василий Македонянин так и не смогли соединить усилия, дабы преодолеть разногласия и вражду, глухо таящуюся между двумя великими народами христианской цивилизации. Непредубежденный и вдумчивый современник дал следующую характеристику покойному государю Запада: «Это был христианнейший князь, по вере католик, достаточно сведущий как в светских, так и в церковных науках; усерднейший исполнитель всего, что требует благочестие, мир и справедливость, хитрый нравом и разумнейший в советах. Никто не мог подкупить его дарами и никому не раздавал он за деньги ни церковных, ни светских должностей; но церковные чины приобретались добрыми нравами и святым образом жизни, а светские – преданной службой и верностью»63.

Теперь, после его смерти, франки, по обыкновению, никак не могли поделить отцовские престолы, тратя свои силы не на арабов, а на междоусобицы. 52‑летний Карл Лысый (875—877) – последний сын императора Людовика I Благочестивого, попытался занять Лотарингию и Италию. Но его возможности были весьма ограничены. Несмотря на все старания, Карл так и не сумел вернуть себе восточные территории, где покоился прах его великого деда. Отныне и на долгое время центр императорской власти на Западе все более ограничивался Западной Франкией. Но и там его власть была далеко не безусловной – император все более был вынужден вступать в сделки с аристократией, и престиж его титула уравновешивался многочисленными обязательствами Карла Лысого перед франкскими вельможами. Автономия и амбиции светских аристократов находили отпор исключительно в Западной церкви, и вследствие этого авторитет Рима и его епископа все более возрастал в глазах рядовых христиан. Едва ли, с учетом всего сказанного, Карла Лысого можно было назвать могущественным владыкой64.

Тем не менее, надеясь на его армию, папа венчал Карла Лысого императором Западной Римской империи. Но тот немедленно вступил в войну со своим старшим братом Людовиком Немецким – королем Восточно-Франкского королевства (будущей Германии) и был разбит в сражении. Сразу же после этого итальянцы отреклись от своего неудачливого правителя, а вскоре тот скончался65.

Карл Лысый был далеко не одинок в череде несчастных королей – словно бич Божий опускался на плечи отпрысков Карла Великого, и они умирали один за другим в молодом возрасте или рождались с тяжелыми болезнями. Баварский король Карломан II (879—884) – старший из сыновей Людовика Немецкого, разваливший державу отца, в 35 лет был разбит параличом и через два года отрекся от престола. Но в 880 г. у его брата – 33‑летнего Людовика III Молодого также обнаружились признаки тяжелого недуга, и он скончался в 882 г. Желая не допустить безвластия, папа Марин I (882—884) спешно венчал императором Карла III Толстого (884—887), еще одного сына Людовика Немецкого. Понтифик прилагал титанические усилия для того, чтобы восстановить единую централизованную власть в обеих частях Западной империи.

Как ему казалось, ситуация, в которой пришлось действовать Карлу III, объективно на руку смелому претенденту на императорство в Западной империи, поскольку за неимением других наследников он мог беспрепятственно предъявлять претензии на единовластие. Ведь Карл Толстый уже являлся королем Восточно-Франкского королевства с 876 г., кому, как не ему, теперь стать государем и Западной части некогда могущественной державы Карла Великого?! Но Карл III совсем не обладал достоинствами своего замечательного деда. В 885 г. он с большой армией не смог предотвратить осады Парижа норманнами, а в 887 г. сильно заболел, отказался от императорской короны и вскоре скончался от инсульта66.

Теперь императорская корона стала ничего не стоящей игрушкой в руках франкских правителей. Единая Западная империя раскололась на Восточно-Франкское и Западно-Франкское королевства. Затем, вследствие борьбы сыновей со своими отцами и между собой, в автономные политические образования выделились Бавария, Тюрингия, Саксония, Италия, Лотарингия и Аквитания. Междоусобица осложнялась тем, что в это же время жесточайшие по своим последствиям набеги норманнов стали не просто обычным, а системным явлением для побережья Франции и даже внутри Западно-Франкского королевства.

Но если оба франкских королевства должны были решать норманнскую проблему самостоятельно, Италия находилась в лучших условиях – у них появился единственный, но все более и более возраставший по силе союзник – Византийский император, обладавший к тому времени уже сильным флотом и весьма боеспособной армией. Разумеется, в случае опасности именно к нему летели письма о помощи.

Так, в 876 г. понтифик Иоанн VIII (872—882), вымаливая помощь, писал Василию Македонянину: «Города, крепости и села уничтожены вместе с их жителями, епископы разогнаны, в стенах Рима ищут приюта остатки совершенно беззащитного народа. За стенами города все разорено и превращено в пустыню. Вся Кампания лишена своего населения; и мы, и монастыри, и другие благочестивые учреждения, и Римский сенат оставлены без средств к существованию. Окрестности города опустошены до такой степени, что в них нельзя найти ни одной живой души, ни взрослого, ни ребенка»67.

И, надо сказать, василевс не оставлял такие просьбы без внимания. Когда жители Бари обратились к Византийскому императору, стратиг Григорий с флотом по его приказу отплыл из Отранто и взял город под охрану. Обрадованный папа Иоанн VIII тут же написал Македонянину письмо, в котором горячо благодарил того за помощь Римской церкви и просил выделить корабли для охраны морских вод Западной Италии68.

В эти годы Византийский царь начал пожинать плоды блестящей западной стратегии прежних лет. В 876 г. Василий I восстановил византийское влияние на славяно-италийско-франкской границе и назначил Венецианского дожа своим протоспафарием, вследствие чего Константинополь начал властвовать над хорватскими славянами. В 877 г. императору удалось захватить часть франкской Далмации. Затем Македонянин утвердил на хорватском троне Здеслава (878—879), приславшего посольство в Константинополь69.

В 876 г. Македонянин совершил еще один удачный поход против павликиан и арабов, опустошив все территории, расположенные между Тарсом и Марашем. Предпринятый сарацинами в 878 г. поход закончился для них страшным поражением, и лишь в 883 г. им удалось взять некоторый реванш у византийцев. Война показала, что силы сторон, при очевидном стратегическом превосходстве византийцев, все еще почти равны. А потому оба противника не стремились к большим территориальным приобретениям, поставив перед собой главную задачу истощить вражеские владения. Как следствие, в эти годы пышным цветом расцвел морской разбой, причем здесь перевес наблюдался уже у мусульман – их быстроходные корабли иногда доходили чуть ли не до гавани Константинополя. Перевес арабов на море самым печальным образом сказывался на результатах столкновений вековых врагов. И успехи византийцев на Востоке часто перемежались с обидными и горькими поражениями70.

В августе 877 г. правитель Африки Ибрахим-ибн-Ахмед, деятельный и энергичный воин, уничтожил посевы вокруг Сиракуз и осадил город с моря и суши. К несчастью, император почему-то не придал большого значения известию об этом нападении – видимо, посчитал этот поход очередной грабительской экспедицией, не способной захватить хорошо укрепленный город; и поплатился за это. Конечно, нужно было действовать более решительно, но следует принять во внимание то, что император был вынужден выделить много кораблей для охраны острова Кипр и поэтому оказался не в состоянии защитить сразу два пункта обороны. Правда, Василий I направил на помощь городу небольшой флот под командованием полководца Адриана, но тот легкомысленно остановился в гавани города Монемвасии и все ждал попутного ветра на Сиракузы. Настолько долго, что известие о взятии последнего на Сицилии христианского города застало его еще в Греции.

Хотя героическая оборона Сиракуз продолжалась до мая 878 г., 21 числа этого месяца арабам удалось пробить брешь в одной из крепостных башен и ворваться в город. Один из отрядов под командованием Иоанна Патрина заперся в цитадели, но был полностью уничтожен. У храма находилось еще несколько десятков вооруженных византийцев, попытавшихся спасти мирных жителей, но и тех перебили мечами. Выломав двери церкви, где прятались горожане, сарацины вырезали всех женщин, стариков и детей, находившихся внутри его. Стратиг города попытался во главе отряда из 70 воинов пробиться сквозь строй врагов, но был схвачен в плен, а на восьмой день после взятия города умерщвлен. Его товарищи также были убиты мусульманами: их забили камнями и палками. С особой жестокостью был казнен некто Никита из Тарса, известный сарацинам тем, что ежедневно с крепостных стен поносил пророка Мухаммеда.

Мужество защитников поразило даже видавших виды арабских летописцев, равно как и жестокость их единоверцев – только знатных лиц погибло более 4 тысяч человек. Два месяца арабы собирали обильную добычу, а затем вернулись в Палермо, до основания разрушив некогда сильнейший город острова. В довершение всех бед другой византийский флот, посланный запоздало Василием I для обороны Сиракуз, почти полностью погиб в сражении с арабами71.

Потеря Сиракуз стала переломным моментом во внешней политике Византийского императора. Он отложил в сторону наступательные планы на Западе, полностью сосредоточившись на обороне своих восточных владений, выбирая направление движения своей армии по мере поступления сообщений о нападениях врагов. В 878 г. греки из Киликии, Каппадокии и Селевкии, ведомые пятью стратигами, неожиданно напали на арабский отряд численностью 4 тысячи воинов и почти полностью разгромили его: удалось убежать не более 500 сарацинам.

Данный успех был не единственным: в январе 879 г. 30‑тысячная византийская армия вторглась в область Урхуза. Они взяли в плен самого правителя этого региона, 400 воинов и убили почти 1,5 тысячи сарацин. А весной этого же года император вместе с сыном Константином во главе другой армии отправился к сирийской границе. Он захватил три арабских города, и местный правитель спешно искал спасения в бегстве. Затем византийские полководцы разрушили еще несколько важных арабских крепостей, внушая ужас врагам.

Для всех стало понятным, что, перестроившись, византийцы добились громких успехов: в течение последующих 10 лет их войска постоянно тревожили крепости Самосат и Малатью и даже захватили важный в стратегическом отношении город Лулую. Но и в поле удача все чаще начала почивать на голове христианских воинов. В 879 г. были разгромлены арабы под командованием Абдуллы ибн Рашида ибн Кавуса, а их командующий попал в плен. В следующем году 30-тысячная византийская армия вошла в Адану, а затем захватила Диярбакр. Чуть позднее греки дошли до Тарса, и арабы с великим трудом отстояли город72.

Но в конце 879 г. императору пришлось срочно оставить армию и вернуться в Константинополь: заболел его старший сын Константин. Все попытки поднять наследника на ноги не увенчались успехом, и юноша умер в декабре 879 г.73 К сожалению, эта потеря самым негативным образом сказалась на уже давно немолодом царе: с этих пор он часто впадал в глубокую депрессию, и на него даже находили приступы кратковременного безумия74.

Между тем успехи на арабском фронте становились уже обычным явлением. Хотя после взятия Сиракуз сарацины продолжали организовывать новые рейды по всему итальянскому побережью, но в 880 г. потерпели тяжелейшее поражение в морской битве у берегов Греции. Стратиг Назар – организатор победы – направился к берегам Италии, где соединился с сухопутным войском византийцев под командованием протовестиария Прокопия и Льва Апостиппа, стратига Фракии и Македонии. Вместе эти блестящие военачальники одержали целый ряд побед, в частности, вновь разгромили арабский флот и захватили целый ряд важнейших городов и крепостей. Правда, настроение византийского войска было переменчивым, как морской ветер, и офицерам нередко приходилось предпринимать жесткие меры, чтобы восстановить дисциплину. Так, в ходе военных действий некоторые матросы византийского флота попытались дезертировать, но по приказу Пелопоннеского стратига Иоанна Критского их посадили на кол. Как следствие настроение солдат резко изменилось и вновь стало боевым.

Развивая прошлые успехи, победоносный флот продолжил наступление на арабов. Восторженный папа, противопоставляя короля императору, описывал Карлу Лысому, какие великолепные победы одержаны византийцами над арабами. Как живой современник тех событий, понтифик не мог не отдавать себе отчета в том, что родоначальник Македонской династии являл собой полную противоположность потомкам Каролингов. Стало ясным, что если кому и было по силам вернуть Италию христианской цивилизации, так только Василию I75.

Не только Восток восторгался победами византийского оружия, в скором времени уже Беневент признал власть Византийского императора, а Бари открыл свои ворота войскам Василия I. В течение 7 лет византийцы владели Кипром, попутно укрепившись в Пелопоннесе, Далмации и Средней Греции. Южная Италия почти вся вернулась под Византийскую корону или контролировалась Константинополем.

Но и Византийский император внес коррективы в свои стратегические планы. Ему стало ясным, что его прежняя линия на сближение с Римским епископом даже путем принесения в жертву некоторых интересов Византии в церковных вопросах лишена смысла. Западные державы не стали союзниками византийцев в борьбе с сарацинами, Рим по-прежнему претендовал на Болгарию, а в самом Константинополе недавняя переориентация царя на союз с папой в ущерб столичному архиерею вызывала глухой ропот в народе. И нет никаких сомнений в том, что все эти события имели самое непосредственное отношение к новой церковной политике, которую император Василий I начал вскоре проводить76.

Глава 4. Собор «В храме Святой Софии» 879—880 гг. «Прохирон» и «Эпанагога». Смерть императора

По завершении Собора 869—870 гг. понтифик искренне полагал, что после тех услуг, какие были с его стороны оказаны императору и лично св. Игнатию, он вправе рассчитывать на встречное уважение и в первую очередь на передачу церковного окормления Болгарии Риму. Увы, действительность грубо растоптала его мечты, заставив апостолика действовать решительно и высказываться более категорично. Правда, с учетом внешнеполитического положения Рима, державшегося исключительно за счет поддержки Византийского царя, он не посмел дерзить Василию I, зато полностью излил свой гнев на св. Игнатия.

«Как ни велики были знаки благосклонности, какие показывал ранее император папскому престолу, – пишет он василевсу, – теперь они готовы, однако, совсем стереться. Соепископ наш Игнатий дерзнул поставить предстоятеля в страну Болгарию, чему мы удивляемся, а вы, со своей стороны, тому благоприятствуете, чем мы изумлены. Поэтому просим вас: увещевайте Игнатия отказаться от юрисдикции в Болгарии, иначе и он сам не избежит законного отмщения».

Тональность письма понтифика к Константинопольскому патриарху была, конечно, совсем иной. Без всяких стеснений и церемоний папа пишет патриарху: «Уже дважды я в письмах увещевал тебя, чтобы ты довольствовался Константинопольским диоцезом, который дан тебе в силу авторитета Римской кафедры и пределов этого диоцеза не должна переступать твоя нога!» – пишет он св. Игнатию, нисколько не сдерживаясь в чувствах и выражениях. – «Но ты, закрыв глаза, безрассудно попрал определения Святых Отцов, своей благодетельнице, Римской церкви, заплатил неблагодарностью, присвоил себе древнюю Римскую епархию в стране Болгарии. Уже за это ты заслуживаешь лишения церковного общения, но ради снисхождения мы в третий раз обращаемся к тебе письменно и увещеваем тебя: чтобы в течение 30 дней ни одного епископа, ни одного духовного, посвященного тобой или тебе подчиненными епископами, не оставалось в Болгарии». В противном случае папа обещал наложить на св. Игнатия епитимию, а затем лишить патриаршества и вообще низвергнуть из священства77.

Естественно, содержание этого письма не являлось секретом для императора, и он стал понемногу вносить коррективы в свою церковную политику. Как опытный правитель, Василий I понял, что св. Игнатий оказался не в состоянии преодолеть образовавшийся церковный раскол на Востоке, где нередко в епархиях фактически находились по два епископа – один, поставленный св. Игнатием, другой – св. Фотием; случай, совершенно недопустимый по церковным канонам. Патриарх св. Игнатий вконец запутался между своими пристрастиями к «папской» идее, царскими указаниями и собственным клиром, где все громче раздавались голоса недовольных, которые обоснованно указывали на совершеннейшее забвение былых прерогатив Константинопольского престола78.

Но самую большую обеспокоенность императора вызывал описанный выше «болгарский вопрос» – кто вправе духовно окормлять Болгарию: Рим или Константинополь. Очевидно, для него было далеко не безразлично, как этот вопрос решится: по существу, речь шла о возможности политического влияния на беспокойного соседа. Василий Македонянин прекрасно понимал, что тот характер отношений, который сложился между Римским епископом, Константинопольским патриархом и Византийским царем, не может продолжаться вечно, а в силу своей неопределенности и искусственности рано или поздно неизбежно приведет к жестокому расколу.

На настоящий момент времени папа пока еще опасался открыто выступать против императора, всецело завися от его военной помощи. Но завтра, когда обстоятельства изменятся, таким ли уж лояльным останется Римский епископ? Вопрос, конечно, риторический. С учетом же того, что папа уже более 100 лет все более и более тяготел к союзу с Западным императором, чем к восстановению прежней близости с Константинополем, церковный вопрос относительно Болгарии очень быстро и легко мог трансформироваться уже в сугубо политическую проблему. Утрачивать же влиние Византии на Болгарию Македонянину совершенно не хотелось – он прекрасно понимал всю важность этой страны для своей державы. А потому император решил осторожно и незаметно «переиграть партию», вызвав из небытия униженного и лишенного всех прав св. Фотия.

Судьба опального патриарха первое время после Собора 869—870 гг. была печальна: его сослали в Стенос, где располагалось много монастырей, и держали на положении государственного преступника. Даже он, мужественный и хара́ктерный человек, писал в одном из писем друзьям: «Не говорю о чем-либо ином, я требую просто, чтобы соблюдались в отношении меня права человека. Я заточен, разлучен с родственниками, друзьями, слугами, у меня отнято всякое человеческое утешение. Моя жизнь хуже смерти». Однажды экспатриарх серьезно заболел, но тщетно в течение 30 дней просил пригласить к себе врача. Но, к разочарованию «игнатиан» и Византийского правительства, ни св. Фотий, ни его сторонники так и не приняли определений недавнего Собора, равно как и патриаршество св. Игнатия. Более того, ни один епископ, посвященный в сан св. Фотием, не признал нового патриарха.

Но теперь для них все изменилось. В 876 г. был отозван из ссылки св. Фотий, которому император предоставил для жительства Магнаврский дворец и поручил, как педагогу, воспитание своих детей. Для знающих людей, к которым следует отнести не только придворных сановников, но и столичный клир вместе с патриархом, это был не просто знак, а символ грядущих решительных изменений. Затем с разрешения василевса бывший патриарх организовал великолепную библиотеку и попутно открыл школу для обучения детей высших сановников. А вскоре Василий I предпринял довольно рискованную комбинацию для снятия анафем со св. Фотия и его сторонников.

Разумеется, св. Фотий интересовал императора исключительно в качестве предстоятеля Восточной церкви. Но как вернуть св. Фотию ранее отобранное? – вот вопрос. А потому объективные обстоятельства вынуждали царя вновь отправить соответствующие запросы в Рим, к папе, ведь без него сделать это было невозможно. На этот раз послание ушло к Иоанну VIII – тот стал понтификом после смерти Адриана II. Однако если император ранее обращался к апостолику с тем, чтобы низвергнуть св. Фотия, то теперь волей-неволей приходилось прибегать к его услугам, но с противоположной целью.

Василевс отдавал себе отчет в том, что в создавшейся ситуации требовался внешний (для Восточной церкви) духовный авторитет, чтобы примирить «игнатиан» с «фотианами», не задействуя ресурс императора: по обыкновению, Василий I желал официально оставаться над событиями. Эта задача казалась тем более сложной для выполнения, что св. Игнатий был еще жив и занимал Константинопольский престол. Но не успел папа ответить на первое (и осторожное) письмо царя, как 23 октября 877 г. св. Игнатий скончался в возрасте 80 лет. Рассказывают, что перед смертью он поинтересовался, какой нынче праздник, а затем умер со словами: «Живите благополучно! Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь»79.

Прошло буквально 3 дня, и св. Фотий вновь занял патриарший престол византийской столицы, к несказанной радости подавляющего большинства восточных епископов и мирян. Тем не менее проблема примирения нового патриарха с Римом сохранялась, и это стало новой, главной задачей, которую должен был решать император. Трудность ее обуславливалась тем, что такой исход с железной последовательностью означал необходимость для папы Иоанна VIII отозвать те декреталии, которые ранее выносились его предшественниками на Римском престоле по данному вопросу.

Впрочем, Василий Македонянин точно учел, что военная зависимость папы от него все еще продолжала сохраняться, и тонко на этом сыграл. Он дал понять папе, что только примирение двух «вселенских» кафедр может дать мир Кафолической Церкви и обеспечит успех в войне с арабами. А победив, он, как единственно легитимный Римский император, в состоянии положительно решить вопрос о Болгарии. Но это как бы к слову, а сейчас главное решить вопрос о восстановлении св. Фотия на патриаршестве.

И папа Иоанн VIII не смог удержаться от соблазна получить вожделенную болгарскую страну в свои владения. Он положительно ответил императору, найдя доводы, позволяющие с честью и с выгодой, как казалось Римскому епископу, выйти из затруднительной ситуации. Вкратце «теоретическое» обоснование политического «реверса» заключалось в следующем. Во-первых, Константинопольская кафедра вдовствует, а потому ее может занять любое другое лицо, пусть даже и св. Фотий. А, во-вторых, как преемник апостола Петра, папа сам волен решать, кому достанется патриаршество, тем более что за св. Фотия просил лично Римский император – единственный законный владыка Вселенной80.

К несказанному удивлению «игнатиан», новый папа объявил их не исповедниками и мучениками, как ранее поступали предшественники Иоанна VIII, а преступниками. Выговорив «игнатианам», папа подал им единственный совет – срочно признать св. Фотия Константинопольским патриархом и вступить с ним в церковное общение. По его мнению, не надо смущаться тем, что ранее св. Фотий был анафематствован: как заметил папа, «Церковь Христова получила власть разрешать всякие узы»81.

В августе 879 г. Иоанн VIII разослал окружное послание всем епископам, в котором призывал тех войти в общение с новым Константинопольским патриархом. По договоренности с императором было решено созвать новый представительный Собор в Константинополе, который и начал свою работу в ноябре 879 г. в храме Святой Софии. Это было поистине грандиозное собрание: помимо трех папских легатов и представителей восточных патриархов, здесь присутствовало 383 архиерея, из них 80 митрополитов и архиепископов. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с представительством на Соборе 869—870 гг. Председателем Собора стал сам св. Фотий, занявший почетное место.

После открытия первого заседания патриарх и легаты облобызали друг друга, воздав благодарение Богу, приведшему их в Константинополь. Легаты зачитали письмо папы, уверив св. Фотия и всех присутствующих в том, что понтифик питает глубокую любовь к новому патриарху Константинополя. Они передали св. Фотию и подарок от папы Иоанна VIII в честь его восстановления на патриаршей кафедре – фелонь, омофор, стихарь и остальные части богослужебного одеяния.

Посыпались обратные славословия в адрес апостолика, которого сам св. Фотий назвал «подражателем Христу, первому и верховному Первосвященнику». Выступило несколько горячих приверженцев нового патриарха, в богатых выражениях описавшие мудрость, кротость и благочестие своего кумира и главы Восточной церкви. Правда, в славословиях в адрес Рима уже прозвучали первые «шпильки». Так, выражая глубокую признательность за помощь и перечисляя заслуги Римской кафедры, византийцы тем не менее ядовито дали понять, что именно чрезмерная ревность предыдущих понтификов по своим надуманным прерогативам поссорила Запад и Восток. Видимо, латиняне, не знавшие греческого языка, плохо поняли смысл отдельных реплик, поскольку никак не отреагировали на неприятные для них оценки. Напротив, в конце первого заседания они подтвердили факт церковного общения папы и Константинопольского патриарха, а также попытались выяснить, нет ли среди присутствующих тех, кто против св. Фотия. Таковых не нашлось, и после этого первое заседание завершилось82.

Второе заседание, проходившее 17 ноября 870 г., было еще более торжественным. Святой Фотий вновь председательствовал, а легатам предложили вторые места после него – наглядная картина, свидетельствующая о том, насколько разнились новый и покойный патриархи. Было зачитано письмо папы императору, в котором, между прочим, понтифик отмечал, что принимает Константинопольского епископа в общение и восстанавливает его в патриаршем достоинстве.

Представители восточных патриархов также заявили, что еще до Собора приняли св. Фотия в церковное общение, тем самым несколько сбив пафос речи римских послов. Легаты несколько раз вопрошали, все ли епископы принимают св. Фотия в качестве легитимного патриарха, на что получили утвердительный ответ. А затем задали вопрос: принимает ли Собор послание папы со всеми его подробностями? Очевидно, они желали таким способом «с налету» решить вопрос о церковном окормлении Болгарии, но получили неприятный ответ: «Все, что касается главы Церкви и признания св. Фотия патриархом, мы принимаем. Но то, что относится до дел государственных и императора, то мы решение их предоставляем самому императору». Хотелось или нет, но легатам пришлось напрямую дискутировать вопрос о Болгарии.

Но не тут-то было: в своей ответной речи св. Фотий отметил, что никогда не искал присоединения к своей патриархии болгарских земель, поскольку для него это – увеличение забот и трудов. Легаты похвалили его: «Ты правильно мыслишь и правильно поступаешь». Но тут слово взяли два митрополита – Прокопий Кесарийский и Григорий Эфесский, заявившие: «Можно надеяться, что Бог поможет нашему императору подчинить своей власти все страны света, тогда он сделает новый передел патриархатов и удовлетворит желания всех высших иерархов». Собор тут же согласился с их мнением, заявив, что не дело епископов устанавливать церковные границы и что вообще это нужно предоставить будущему времени83.

Видимо, в отместку легаты вновь начали вопрошать о том, каким образом – т.е. законно или нет, – вошел св. Фотий на патриаршую кафедру, и не было ли при этом тирании? Им тонко ответили, что есть большая разница между тиранией и увещеванием, и вообще не ясно, почему и отчего вдруг возник вопрос о тирании? Легатам пришлось лишь уклончиво ответствовать, что данные слова их удовлетворили. Предоставили слово самому св. Фотию, поведавшему, что он никогда не домогался патриаршей кафедры, а вошел на нее по приказу императора; и все епископы подтвердили эти слова. Затем патриарх рассказал, что когда был возвращен царем из ссылки, то принимал в своем дворце св. Игнатия, с которым они просили друг у друга прощения и пали в ноги.

Латинянам не очень понравились слова св. Фотия о том, что именно воля императора возвела его повторно на патриарший престол, и они заметили, будто патриарх обязан своим восстановлением Римскому папе, который и раньше не раз восстанавливал опальных архиереев, а никому другому. На что св. Фотий ответил по своей «формуле»: «Благодарим Христа, Бога нашего, а также папу Иоанна, ибо он показал себя твердым в борьбе с схизматиками и содействовал общему умиротворению Церквей». Но его мысль о том, что Восточная церковь сама, без помощи понтифика привела св. Фотия к патриаршеству, была подтверждена письмами остальных патриархов, зачитанными тут же на заседании84.

Третье заседание произошло 19 ноября 879 г. и продемонстрировало, насколько различной стала каноническая практика на Западе и Востоке. Легаты прочитали очередное письмо папы – на этот раз самому св. Фотию, в котором понтифик несколько сетовал на появившийся в Восточной церкви обычай ставить епископов из мирян. Святой Тарасий и св. Фотий являются прекрасными пастырями, замечал апостолик. Но сама по себе эта практика порочна.

Вновь был возбужден вопрос о Болгарии, как его сформулировал в письме папа, в короткой и ригоричной редакции: Константинополь обязан признать римскую юрисдикцию над данной территорией. Однако и эта попытка навязать Восточной церкви свою волю оказалась для понтифика и его легатов безуспешной. На вопрос папского посланника: принимают ли все епископы письмо понтифика, византийцы вновь ответили, что не вправе вмешиваться в компетенцию императора и не уполномочены определять границы епархий и их юрисдикцию, поскольку это – право василевса.

По поводу же посвящения мирян в епископы Прокопий Кесарийский сделал легатам довольно жесткую отповедь: «На это нет церковного воспрещения. Латиняне ссылаются на правила Сардикского собора 343 г., но в этих правилах запрещается избирать в епископы лишь тех мирян, которые обременены богатствами или проходят адвокатскую деятельность, а таких лиц Восточная церковь никогда не возводила в епископское достоинство. Да если бы какое церковное правило запрещало всех без исключения мирян избирать в епископы, то такое правило должно быть утверждено не Поместным, а Вселенским Собором, чтобы иметь силу закона. В таком случае правило имело бы обязательную силу для тех Церквей, где обычай не утвердил другой практики, ибо часто право обычая устраняет писаные правила»85.

Такое суждение было, конечно, очень неприятно для легатов, поскольку на данные аргументы было трудно возразить. Их особенно поразило то, что византийцами совершенно отрицалась столь дорогая для Рима латинская редакция канонов Сардикского собора, на которой курия строила свою теорию о первенстве папы в Кафолической Церкви. Однако в данный момент им оставалось только слушать опровержение этих аргументов.

Прокопия Кесарийского активно поддержал другой друг св. Фотия, Захарий Халкидонский. Он добросовестно разобрал канонические предпосылки для поставления мирян в епископы, привел исторические справки об избрании архипастырями таких светочей Православия, как св. Амвросий Медиоланский, патриарх Нектарий, Евсевий Самосатский, Ефрем Антиохийский. «К чему человека, украшенного добродетелями, нужно наперед заставлять проходить низшие церковные степени для получения епископства, как скоро эти добродетели уже приобретены им?» – закончил он свою речь. Легатам ничего не оставалось, как согласиться с общей оценкой Собора86.

Из других событий, на которые было богато третье заседание, следует особенно отметить довольно неожиданное публичное прочтение легатами папских инструкций, данных им перед началом Собора – дело беспрецедентное, труднообъяснимое и совершенно невыгодное в данный момент времени самим легатам. Ведь помимо других поручений в своих инструкциях папа особо наставлял легатов относительно Собора 869—870 гг.: «Хотим, чтобы Собор, бывший при папе Адриане в Константинополе, считался отвергнутым, лишенным значения и чтобы он не причислялся к прочим святым Соборам». Едва ли можно точно указать, почему папа высказал столь суровую оценку «VIII Вселенскому Собору», как его любили называть в Риме, но, очевидно, этот факт очень важен для опровержения и этой, явно завышенной, оценки бывшего Собора, и пресловутой «папской непогрешимости». Конечно же, греки восторженно воскликнули, что, признав св. Фотия законным патриархом, они тем самым уже анафематствовали Собор 869—870 гг87. Легаты поняли, что попались в собственную же ловушку: одно дело не признавать Собор 869—870 гг. «Вселенским», другое – анафематствовать его; но было уже поздно.

Четвертое заседание знаменитого Собора состоялось лишь 24 декабря 879 г., т.е. после месячного перерыва, вызванного «рабочими» встречами с представителями партии непримиримых «игнатиан», не желавших вступать в общение со св. Фотием. Как следует из объяснений легатов, им удалось склонить тех к миру, и они покаялись в своих ошибках. Раздосадованные тем, что им так и не удалось выполнить инструкции понтифика по «болгарскому вопросу», легаты вновь попытались вернуться к нему. Куда там! Блестяще владевшие риторикой восточные епископы в очередной раз повторили, что это – дело императора.

А чтобы несколько смягчить удар, византийцы перешли на неопределенные формы славословий в адрес Константинопольского патриарха и Римского папы. «Любовь и духовное братство между Римским первосвященником и нашим патриархом, – кричали они, – так велико, что они составляют как бы одну душу. Поэтому можно считать, что они как бы сообща управляют подведомственным им народом и подчиненными их власти странами. И каждый из них в приобретении другого видит свое собственное приобретение».

Ясно, что такой идиллической картины не было даже во времена Древней Церкви, когда земные вопросы не так глубоко влияли на взаимоотношения между различными епископами. Что же говорить о IX веке, полном церковных расколов? Конечно, эта тирада – почти не скрываемая издевка, на которую легатам было нечего возразить.

Опять возникла тема посвящения мирян в епископы, и теперь византийцы выразились более «канонично»: «В каждой Церкви есть свои обычаи, наследованные от древних времен. Их находят в Церквах Римской, Константинопольской и прочих восточных патриархатах. Если Римская церковь никогда не допускала избрания епископов из мирян, то и пусть она остается при этом обыкновении. Можно только пожелать, чтобы между клириками и монахами встречалось как можно больше людей, достойных епископского сана. Но, во всяком случае, никого не следует отстранять от епископской должности под предлогом непринадлежности его к числу клириков. Разумеется, если избираемый – лицо, отличающееся способностями и достоинствами»88. Действительно, это читается как писаный канон.

Если представить «в лицах» картину этого заседания, то становится очевидным, насколько одинокими и беспомощными чувствовали себя некогда грозные легаты Римского епископа. Насколько растерянными и неповоротливыми они оказались перед дружной и сплоченной стеной сотен греческих епископов, отстаивавших честь Константинопольской кафедры. Казалось бы, при полном фиаско по основным проблемным вопросам легатам следовало проявить встречную инициативу, попытаясь выдвигать дополнительные условия, но, сломленные натиском восточных архиереев, они продолжали с завидным упорством исполнять инструкции папы, данные им до Собора, сдавая одну позицию за другой.

Так, легаты вновь вынесли на обсуждение предложение понтифика, гласившее: «Что сделано против патриарха св. Фотия как на Римском соборе при папе Адриане I, так и на Константинопольском соборе при этом же папе, следует считать уничтоженным». Конечно, византийцы с восторгом согласились с этим пунктом: «Анафематствуем с величайшей ревностью все, что учинено против св. Фотия!»89 Но разве папа предлагал анафематствовать свой Римский собор, где председательствовал его предшественник?!

26 января 880 г. состоялось пятое заседание Собора, на котором св. Фотий предложил утвердить авторитет VII Вселенского Собора. Он справедливо отметил, что этот Собор уже давно признан и на Западе, и на Востоке, но, к сожалению, не почитается равным среди остальных Вселенских Соборов. Это событие очень важное. Очевидно, что, предложив рецепировать VII Вселенский Собор, св. Фотий выразил недвусмысленное желание придать и проводимому Собору статус Вселенского, поскольку обыкновенно так и происходило ранее. Никогда ни один Поместный собор не претендовал на то, чтобы утвердить статус Вселенского собрания. И, конечно, придав Собору «В храме Святой Софии» высший авторитет, он тем более уничижал Собор 869—870 гг. Кроме того, возвеличивание VII Вселенского Собора, бывшего при патриархе св. Тарасии, поставленном в епископы также из мирян, укрепляло авторитет самого св. Фотия. После краткого обсуждения выяснилось, что ни у кого из присутствующих лиц нет возражений против этой инициативы Константинопольского патриарха90.

Затем Собор перешел к обсуждению канонов, предложенных к принятию. Первый из них очень любопытен, и его следует привести полностью. «Если кто из италийских клириков, или мирян, или епископов, обитающих в Азии, или Европе, или в Ливии подверглись или узам отлучения, или низвержению из сана, или анафеме от святейшего папы Иоанна, те да будут и от святейшего Фотия, патриарха Константинопольского, подвержены той же степени церковного наказания. А кого из клириков, или мирян, или архиереев или иереев Фотий, святейший патриарх наш, в какой бы ни было епархии, подвергнет отлучению, или низвержению, или предаст анафеме, таковых и святейший папа Иоанн, и с ним святая Божья Римская церковь да признает подлежащими такому же наказанию. Притом в преимуществах, принадлежащих святейшему престолу Римской церкви и ее предстоятелю, совершенно да не будет никакого нововведения ни теперь, ни впредь».

Подробный разбор этого канона будет сделан в соответствующем приложении, сейчас лишь отметим, что им, во-первых, утверждено в окончательном виде первенство в Кафолической Церкви двух «Вселенских» кафедр – Римской и Константинопольской, а, во-вторых, четко обозначены границы папской власти. Нельзя не обратить внимания на то, что этот канон не только является «родным ребенком» 28-го канона Халкидонского Собора и 36-го Трулльского, но и заметно возвеличивает Константинопольского патриарха, который теперь с полным основанием мог считать себя не вторым по чести епископом в Кафолической Церкви, а равным Римскому епископу. После этого были приняты еще 2 канона, и все присутствующие подписались под актами Собора, видимо решив, что это – последнее заседание.

Но жизнь внесла свои коррективы: 3 марта 880 г. состоялось шестое заседание Собора – уже в императорском дворце в присутствии самого царя и его сыновей (Льва и Александра). Была зачитана речь Василия I Македонянина к Собору, в котором император отмечал, что сознательно не принимал участия в его заседаниях, дабы никто не говорил, что над волей епископов довлела царская власть. Конечно, это была предупредительная мера против возможных обвинений папы в давлении на своих легатов. А потом – очевидно, под влиянием св. Фотия – император предложил легатам публично провозгласить Символ Веры, поскольку, по его словам, «появляются те, кто осмеливается менять его текст».

Нет сомнения, что это было сделано Константинопольским патриархом ради исключения Filioque, принятого к тому времени почти всеми западными епископами и самим папой, из Символа Веры. И легаты послушно согласились подтвердить истинность Никео-Цареградского Символа, чем вызвали бурный восторг присутствующих лиц. После этого Собор просил императора Василия I утвердить его акты, что и было сделано91.

Седьмое и последнее заседание Собора «В храме Святой Софии», на котором Западная и Восточная церкви проявили редкостное единодушие, носило сугубо торжественный характер. Так закончилась деятельность этого замечательного Собора – великой победы кафолического разума и лично св. Фотия.

Увы, Церковь уже не жила единым телом – настолько сильны были разногласия между «Вселенскими» кафедрами. Когда папа Иоанн VIII узнал, что на Соборе 879—880 гг. не решен вопрос о Болгарии, но зато отвергнуто Filioque, он взошел на кафедру одного из римских храмов с Евангелием в руках и заявил, что анафематствует любого, кто не признает св. Фотия преступником, проклятым еще понтификами Николаем I и Адрианом II. Такая «легкость в суждениях» не встретила понимания на Востоке: когда легат папы Марин вскоре вновь приехал в Константинополь, чтобы восстановить «справедливость», его просто упрятали в тюрьму, а затем выдворили без долгих слов за городские ворота. После смерти Иоанна VIII новый папа – не так давно униженный в Константинополе прежний легат Марин I (882—884) – подтвердил анафемы в адрес св. Фотия92.

Но вернемся к делам политическим. После некоторого перерыва, вызванного проведением Собора, император возобновил военные действия на Востоке. Летом 882 г. он выступил с войском под город Мараш, но не смог взять его и в преддверии зимы отступил обратно. На обратном пути он нанес поражение местному арабскому правителю Абделамелю, немедленно запросившему мира у византийцев. Вновь, как и раньше, въезд императора в Константинополь был организован в виде пышного триумфа. Попутно летом 882 г. византийцы одержали важные победы в Сицилии, причем с одной победой связана легенда, будто их полководцу Мусилику было видение патриарха св. Игнатия на белом коне, указавшего ему правильное направление атаки.

Однако следующий, 883 год принес большие разочарования. Вследствие придворных интриг император отставил от командования армией военачальника Андрея (к слову, этнического скифа), с именем которого были связаны многие последние победы (в том числе при Подендоне в 878 г.). Как следствие, летом 883 г. арабы одержали победу у сирийской границы. А затем преемник Андрея стратиг Феодор Сантабарин, малоопытный воин, в сентябре 883 г. потерпел страшное поражение у города Тарса93.

Но уже в 885 г. в Италию прибыл знаменитый малоазиатский полководец Никифор Фока Старший – дед будущего императора св. Никифора II Фоки. Он нанес арабам несколько чувствительных поражений, захватив города Амантию, Тропею и крепость св. Северины. Вследствие побед византийских полководцев императору удалось организовать новую фему – Лангобардию, куда вошли Амальфи, Сорренто, Неаполь и Гаэта94. Видя такие успехи, папа Стефан V (885—891) перестал искать помощи на Западе, склонившись к престолу Византийского императора, хотя прежних анафем в адрес св. Фотия не отменил.

Однако военные действия и церковные дела занимали далеко не все время Римского царя. В истории император Василий I Македонянин остался не только великим василевсом, буквально сохранившим Италию и саму христианскую цивилизацию от очередной арабской экспансии, миротворцем для Кафолической Церкви и борцом за права Константинопольской кафедры, но и блестящим законодателем.

Законодательство времен св. Юстиниана I Великого к тому времени уже устарело и стало неудобным в применении, поскольку было написано на латыни, которой византийцы уже практически не владели; а также содержало много противоречий с позднейшими узаконениями. К тому же разбросанные по нескольким кодексам законы были трудны для практикующих судей и адвокатов. Хотя формально старые законы не были отменены, но аутентичный текст «Кодекса Юстиниана» был фактически вытеснен из судебной практики, которая более склонялась к использованию новелл св. Юстиниана и их толкованиям, произведенным различными юристами. Отсюда возникла страшная неразбериха, царившая в судах. Одни судьи предпочитали коментарии к «Институциям» юриста Феофила, другие – «Дигесты» в толковании Стефана, третьи – «Кодекс» с замечаниями Фалелея95.

Поэтому, едва взойдя на трон, император поставил перед собой 3 задачи: а) отменить старые и устаревшие законы; б) уничтожить все контроверзы; в) составить краткое руководство к изучению права. Об этом хорошо говорится во введении в «Эпанагогу», о которой речь пойдет ниже.

«Наше царство, будучи посвящено некоторым божественным и неизреченным способом в таинства физической монархии и тройственной власти, со многим тщанием и прилежанием обратилось к провозглашению доброго и мироспасительного закона. И, прежде всего, произведя очистку в тексте древних законов, мы соединили в 40 книгах весь чистый и непорочный свод закона и предложили его вам, как бы некоторый божественный напиток. Мы предложили его вам как спасительное руководство, как душеполезный закон, сокращенный и ясный, который будет служить вам введением к содержанию заключающегося в Сорока книгах»96.

И уже в период с 870 по 878 г. Василием I и его сыновьями Константином и Львом был опубликован «Прохирон» («Руководство по праву»), принадлежавший их перу. Кодификация законодательства продолжилась дальше, и в 884 г. вышел в свет сборник тех законов из законодательства св. Юстиниана Великого, которые могли применяться в данное время.

Как замечают исследователи, влияние законодательства св. Юстиниана на правовые акты Македонянина огромно. Более того, как иногда полагают, сами новеллы Василия Македонянина едва могут быть признаны самостоятельными законоположениями, скорее, они являются развитием правовых идей святого императора. «Иными словами говоря, Василий Македонянин в своих новеллах модифицировал то, что было модифицировано из предшествующего права в новеллах Юстиниана». Нередко отмечают, что творчество двух великих императоров роднит еще одна далеко не маловажная деталь: христианская гуманность, как главный мотив законодателя, и нежелание принуждать граждан к исполнению закона. Оба они пытались не столько изложить повеление, сколько объяснить закон и убедить всех в необходимости его исполнения97.

В 886 г. было подготовлено новое издание «Прохирона» под наименованием «Эпанагоги» («Введение»), в разработке которого деятельное участие принял Константинопольский патриарх св. Фотий. По обстоятельствам, которые мы изложим позднее, многие исследователи полагают, что «Эпанагога» никогда не являлась законодательным актом, а представляет собой лишь проект, так и не увидевший свет98. Но в любом случае многие идеи и юридические институты, изложенные в ней, вошли в состав сборника «Василики» («Царские законы»), изданного уже при сыне Василия Македонянина императоре Льве VI Мудром99.

Как уже отмечалось, назначение «Прохирона» состояло в передаче в краткой форме громадного законодательного материала, а также в установлении новых правовых положений. «Прохирон» состоял из 40 титулов и предисловия. Титулы с 1-го по 11-й регулируют вопросы брака и распоряжения приданым, с 12-го по 20-й —гражданские обязательства, с 20-го по 37-й – наследственное право. Собственно, публичные вопросы регулируют последние титулы «Прохирона»: о военных преступлениях, общественных постройках, воинской добыче. Следует сказать, что практическое значение «Прохирона» было огромно: достаточно напомнить, что он использовался еще в XIV веке и стал основой для нового законодательного сборника Арменопула. Его изучали все византийские канонисты, когда им приходилось разбирать казусы, касающиеся и церковных и гражданских отношений. Под наименованием «Градского закона» он вошел и в состав нашей русской «Кормчей»100.

В отличие от «Прохирона», в основе которого лежали институции св. Юстиниана и «Эклога» Льва III и Константина V Исавров, «Эпанагога» содержала много новых законов: о царской власти и власти патриарха, а также общие нормы права. В частности, в 1-м титуле говорится о праве и правосудии, о полномочиях императора говорится в титулах со 2-го по 7‑й. Титулы с 8-го по 10-й регулируют вопросы о священнодействующих. Титулы 12 и 13 дают правила о свидетелях и документах, титулы с 14-го по 17-й и 21-й титул – о помолвке и браке, титулы с 18-го по 20-й – о приданом и дарениях между мужем и женой. Учение о договорах изложено в титулах с 22-го по 28-й. В титулах с 29-го по 38-й дается учение о завещаниях. Титулы 39 и 40 посвящены уголовным преступлениям101.

Но самому императору не удалось вкусить всех плодов своих ученых трудов. Как гласит предание, однажды он, уже далеко не молодой человек, помчался за громадным оленем. Внезапно животное остановилось, развернулось и, случайно зацепив пояс императора своим рогом, понеслось вместе с несчастным царем в чащу. Напрасно придворные, обнаружившие царского скакуна без седока, пытались перехватить оленя – животное неизменно убегало от охотников. Только через несколько часов двум слугам удалось подкрасться к оленю и перерубить пояс императора, на котором тот висел; Василий Македонянин без чувств рухнул на землю.

Интересно, что старый и израненный император, изверившийся во многом, придя в себя, никак не мог поверить, что слуги не смогли перерубить ремни, на которых он висел – ему казалось, что они покушались на его жизнь, а потому своим бездействием убивали царя. Впрочем, возможно, что подозрения императора были небезосновательны. Возникал еще один вопрос: как животное могло протащить по лесу такое грузное тело, не пытаясь освободиться от обременительного груза?

Наконец, самое большое подозрение вызывало то обстоятельство, что спасательный отряд в лесу возглавил Стилиан Заутца, отец любовницы Льва Мудрого, которого отец откровенно не любил. Вполне возможно, что, опасаясь неуравновешенности императора, который однажды уже чуть не погубил собственного сына, сановник решил помочь царевичу получить престол, надеясь на будущие преференции. Было это так или иначе – никто достоверно не знал, по крайне мере в хрониках нигде не упоминаются альтернативные версии случившегося102.

Императора принесли во дворец, где обнаружились признаки серьезного повреждения внутренних органов. Поняв, что ему осталось совсем немного времени, Василий Македонянин отдал последние распоряжения. По его приказу опекуном его сыновей Льва и Александра был назначен уже упоминавшийся выше Заутца – армянин, родившийся в Македонии. Ему же он поручил управление всеми церковными и государственными делами. Спустя 9 дней, 29 августа 886 г., великий император скончался в возрасте 74 лет103.