«Сокол-1»

И СНОВА В БОЙ

Ниже этой подписи синим карандашом крупным размашистым почерком написано:

Казалось, слава сама катилась за Шестаковым и его летчиками. Но так подумать мог только посторонний человек, узнавший лишь о конечных результатах боевой деятельности полка.

На самом же деле любой, даже самый незначительный успех давался ценой огромных усилий командира, комиссара, партийных и комсомольских активистов, всего личного состава.

Под Харьков полк прибыл 15 июня 1942 года. Там наши войска как раз потерпели серьезную неудачу, требовалась срочная помощь.

Гитлеровская авиация безраздельно господствовала в воздухе. Немецкое командование, стремясь развить свой успех, в период с 10 по 26 июня одну за другой провело операции на волчанском и купянском направлениях, в итоге чего войска левого крыла Юго-Западного фронта после тяжелых оборонительных боев были вынуждены отойти за реку Оскол.

Волею судьбы 9-й истребительный авиационный полк снова очутился на одном из самых горячих участков фронта.

Это предопределило и возложенную на него боевую нагрузку: драться приходилось без устали, моторы ЛаГГ-3 практически целыми днями не выключались. Над полевым аэродромом Покровское не успевала оседать поднимаемая винтами пыль.

Летали активно, а вот результаты были малоутешительными: счет сраженных врагов почти не увеличивался, а сами потери несли.

Немец вел себя в воздухе нагло, самоуверенно, как бы чувствуя свою полную безнаказанность. Это Шестакова приводило в ярость. Он никак не мог примириться с таким положением, настойчиво искал выход из него.

На соседнем аэродроме стоял полк Героя Советского Союза Н. Герасимова. Он сражался здесь продолжительное время. Шестаков решил вместе с Верховцом навестить его, поговорить с командиром, людьми, обменяться с ними опытом.

В беседе Герасимов нарисовал далеко не утешительную картину.

— Во-первых, — сказал он, — у фашистов здесь впятеро больше самолетов, чем у нас. Техника у них более совершенна. Вы же летаете с пассатижами за голенищами? — обратился он к Шестакову.

— Да, приходится. Кнопку шасси на их выпуск иначе не вытянешь из гнезда, если заест, — ответил Лев.

— Но это еще полбеды. Сковывает нас по рукам и ногам приказ об ответственности за потерю прикрываемых нами бомбардировщиков. Думаешь не о том, как уничтожить врага, а как не допустить его к своим подопечным. Вот и жмешься к ним вплотную, закрываешь их собой… Все это вроде правильно, беречь бомбардировщики надо. Ну, а как быть с нашей инициативой? Ведь без нее — нет истребителя!..

Да, поехали за опытом, а вернулись с хлопотами.

И еще кое-что, о чем рассказал Герасимов, как говорится, ни в какие ворота не лезло. Основным способом действий его полка был «круг» — при встрече с фашистами становятся друг другу в хвост и так охраняют один другого. Это была совершенно непризнаваемая Шестаковым оборонительная тактика. Он всегда и всюду только наступал, навязывал врагу свою волю. А тут — жалкий круг, оборона…

«Если таким методом действовать, — размышлял Лев Львович, — то далеко не уйдем. Однако не сидеть же сложа руки? ЛаГГ-3, хотя и тяжеловат, но сравнительно неплохо вооружен, на нем можно помериться силами с обнаглевшими «мессерами».

— Николай Андреевич, — обратился он к комиссару. — Давай-ка тряхнем стариной, пойдем группой, устроим показательный воздушный бой.

— Пожалуй, это нужно сделать. Только вот что, Лев Львович, надо нам подумать, как лучше организовать руководство боем по радио.

— Я думал над этим, но ведь радио на «лаггах» неважное.

— Все равно надо приучать к нему людей.

— Согласен. У гитлеровских летчиков радио — первое дело. Кстати, надо нам как-то захватить Ме-109, проверить установленную на нем радиоаппаратуру, да и вообще рассмотреть эту птицу вблизи, а если удастся — и в воздухе опробовать.

— Вот и задача определилась на вылет, — сказал Верховец, — провести показательный бой, захватить «мессера».

— Ну, что ж, комиссар, давай готовиться. Подбери ребят покрепче — Серогодского, Королева, Бондаренко, Алелюхина, Головачева…

Услышав две последние фамилии, Николай Андреевич удовлетворенно улыбнулся. За обоих этих летчиков ему пришлось выдержать немалую борьбу. Павлу Головачеву с большим трудом давалось переучивание на ЛаГГ-3. Дело дошло до того, что его могли оставить в запасном полку. Комиссар решительно вступился за него. Командир, знавший, что Верховец почти не ошибается в оценке людей и не умеет от своего отступать, пошел ему навстречу.

Примерно такое же произошло и с Алексеем Алелюхиным. Судя по всему, у молодого летчика начали сдавать нервы, в воздушных схватках он стал допускать грубые ошибки, терять своих ведомых. Шестаков был склонен и к нему применить строгие меры. И тут сыграл свою положительную роль комиссар. Правда, ему было не так уж и трудно переубеждать командира, когда речь шла об Алелюхине и Головачеве — оба хорошо проверенные в боях, с ними пройден большой путь. Лев любил обоих, но были вещи, которые он никому не умел прощать. Такое его качество сослужило неоценимую службу полку: потерять доверие Шестакова — значило потерять все. Кто недооценивал этого — участь его была незавидной, о чем пойдет речь впереди.

Николай Андреевич ушел формировать группу для вылета, к Шестакову зашли начальник штаба Никитин, командир эскадрильи Капустин — щуплый, синеглазый блондин с несколькими орденами на груди. Два из них были заслужены им еще в Испании. Лев любил Ваню Капустина еще с тех давних времен, когда они впервые близко познакомились на теплоходе «Кооперация». Он всегда приветливо встречал его, и они, как правило, предавались воспоминаниям, в которых большое место отводилось Гусеву, Девотченко, Платону Смолякову. Причем их охотно слушали комиссар, начальник штаба и другие, поэтому многим хорошо были известны имена и судьбы соратников по испанскому небу командира полка и командира 3-й эскадрильи.

Но сейчас, взглянув на вошедших, Лев понял: они явились неспроста, произошло что-то из ряда вон выходящее.

— Елохин погиб, — мрачно сказал Капустин.

— Как? Где? А это точно? — недоверчиво спросил Шестаков.

— К сожалению, точно, — подтвердил Никитин.

— Каким же образом это произошло?

— Ходили мы вместе на задание, — рассказал Капустин. — Его подбили зенитчики. Он пошел на вынужденную на нашей территории, выпустил шасси. Видимо, хотел спасти самолет, да сам себя и подвел: машина скапотировала, грохнулась на фонарь…

— Так, — Лев нервно постучал пальцами по столу. — Начинаем терять Героев Советского Союза. Плохи, очень плохи наши дела. Нужен коренной перелом. Капустин, полетишь с нами! — решительно встал Шестаков. — Надо отомстить за Елохина. Надо сбить с немцев спесь.

Группа из двенадцати самолетов во главе с Шестаковым и Верховцом отправилась к переднему краю. Все знали: быть бою. Никто в полку не помнил случая, чтобы Шестаков, ведя группу, не нашел противника, не вовлек его в схватку. Каждый не один раз убедился и в том, что в бою командир видит не только врага, но и своих летчиков, от его зоркого глаза не укроется ни удачный маневр, ни промах.

Это всех подтягивало, мобилизовывало, заставляло действовать изо всех сил.

Группа шла не «навалом», как зачастую поступали соседи. Верный себе, Шестаков продумал все таким образом, чтобы обеспечить полное использование возможностей самолетов и летчиков при сохранении твердой дисциплины боя, четкого руководства им.

Прежде всего для ведения активного поиска противника группа была расчленена по фронту и эшелонирована по высоте. Каждая пара имела свою строго определенную задачу. Шли со стороны солнца. Шестаков держал радиосвязь с ведущими пар. Его позывной «Сокол-1». Почему именно такой? Случайно ли это?

Когда решался вопрос о позывном, учитывали: полк гвардейский, Краснознаменный, Одесский. Предлагались варианты позывных: «Беркут», «Орел», «Коршун». И тогда сказал свое слово Капустин. Он вспомнил, что у Шестакова в Испании на борту И-16 был нарисован золотистый сокол. На том и порешили: быть в полку позывному «Сокол».

Комиссар еще подумал тогда о том, что такая, на первый взгляд, незначительная деталь, как позывной, может нести в себе значительную воспитательную нагрузку. Атакуют соколы — это же звучит! И дух поднимает, формирует бойцовское настроение.

…Вот и передний край. Зорко всматриваются в горизонт командир, комиссар, все летчики. Фашисты не заставили себя долго ждать. Черные точки обозначились над горизонтом: пятнадцать Ме-109.

— Я — «Сокол-один», приготовиться к бою, усилить осмотрительность! — прозвучал в наушниках твердый голос Шестакова.

Фашисты, привыкшие здесь к легким победам, шли, не сворачивая, не принимая элементарных мер предосторожности. Они абсолютно уверены, что без труда разметают советских истребителей, не дав им опомниться.

Шестаков наблюдает за ними, приходит к выводу, что фрицы видят только ту шестерку «лаггов», которую ведет сейчас он. Вверху, маскируясь в лучах солнца, шестерка Верховца для прикрытия нижней и, если удастся, захвата Ме-109. Ее фашисты не замечают. Окончательно обнаглев, они и предположить не могли, что здесь русские способны на такие тонкие ухищрения. Да только жестоко просчитались.

Шестаков, Капустин, Алелюхин, Головачев, Королев, Серогодский на полной скорости врубились в строй «мессеров», поливая их огнем.

Лев Львович, дождавшись наконец настоящего дела, «рвал» машину так, что пилоты «мессеров» только удивленно шарахались от него в стороны. От него не отставали ведомые. Всем хотелось до конца испытать, на что способен «лагг», убедиться, что он ни в чем не уступает немецким истребителям.

Огневой клубок вертится пять, десять минут. Трудно шестерке против пятнадцати, но ничего, держатся, нападают. Сознание, что сверху — надежное прикрытие, придает уверенности в себе, в своих силах. А немцы никак не могут понять — откуда взялось у этих русских столько упрямства, они уже начинают потихоньку сдавать свои позиции, потому что бой принимает необычный оборот, это их пугает, они предпочитают действовать по хорошо отработанной привычной схеме.

Верховец, обеспечивая прикрытие, тоже замечает перемены в поведении фашистов. Он выжидает момент, когда его малейшего вмешательства будет достаточно, чтобы «мессеры» бросились врассыпную.

А может быть, это только кажется? Может, фашисты по-своему хитрят, чтобы расхолодить наших летчиков, притупить их бдительность, а затем разделаться с ними? Потому что не отступили они даже тогда, когда запылал «мессер», пораженный Капустиным. Комэск, воспитавший трех Героев Советского Союза — Маланова, Топольского, Шилова — был на высоте положения. Шестаков успел бросить ему по радио: «Молодчина!» и тут же нажал кнопку огня, сквозь прицел увидел вспоротое уже его снарядами брюхо Ме-109. Второй фашист устремляется к земле. Лев заходит в атаку на третьего, хочет начать стрельбу — оружие молчит. Кончился боезапас. Что делать? Выходить из боя? Но за ним увяжутся «мессеры», не отобьешься. Лучше имитировать атаки. Лев начинает преследовать то одного, то другого врага, но уже всем ясно: стрелять ему нечем. Ясно это и Верховцу. Оставив четверку прикрытия, он устремляется вниз. И очень кстати: Шестакова сверху, снизу, с боков зажали четыре «мессера», не дают ему вывернуться, а сзади, в хвост, пристраивается пятый, вот-вот полоснет из своих пушек.

Не раздумывая, не успев ничего осмыслить, Николай Андреевич молниеносно становится между Шестаковым и этим, пятым, «мессером», принимает на себя удар, его переворачивает, перед глазами плывут ярко-красные круги.

Командир спасен, вырвался! Он бросает свой последний козырь:

— Вся группа прикрытия — ко мне!

Как снег на голову, свалилась на фашистов четверка «лаггов». Те растерялись, начали выходить из боя. Один все же увязался за Шестаковым. Он сделал вид, что спасается от него бегством, фриц «клюнул» на приманку. Лев вывел его за собой на свою территорию, а затем передал Капустину по радио:

— Ну-ка зацепи его так, чтобы он пошел на вынужденную.

Капустин, разгадавший замысел командира, шел на небольшом расстоянии сзади. Ему ничего не стоило дать такую, как требовалось, короткую прицельную очередь. Немцу ничего не оставалось, как искать площадку для посадки.

Теперь можно было всеми силами прикрыть комиссара. Он «ковылял» у самой земли в сопровождении Головачева.

— «Сокол-два», я — «Сокол-один», что с тобой?

— Кажется, ранен в голову, кровь заливает глаза…

Но приземлился благополучно. Комиссара сразу же отправили в госпиталь. И одновременно послали машину за «мессером».

Итак, три сбитых.

Если бы не беда с Верховцом — можно только радоваться. Лев задумался…

Много хлебнул он лиха вместе с Николаем Андреевичем. Был уверен в нем, как в себе. Хотя порой и нелегко им бывало вместе. Взять хотя бы один из первых вылетов в Одессе. Шестакову нездоровилось. Верховец категорически требовал, чтобы он отложил намеченный вылет группой. Но куда там! А что получилось? При воздушной схватке Льву совсем стало плохо. Он вышел из боя, с трудом добрался до аэродрома. А летчики выкручивались, как могли. Хорошо еще, что все вернулись. Однако, когда Лев поправился, комиссар настоял на том, чтобы он извинился перед летчиками за свою строптивость.

«Верховец и тогда меня наставлял, — размышлял Шестаков. — Он везде и всюду оберегал и поднимал мой авторитет, а сегодня, рискуя собой, сохранил мне жизнь. Ох, и трудная же эта комиссарская должность. И каким человеком нужно быть, чтобы полностью соответствовать ей! Только таким, как Верховец — открытым и искренним, твердым и принципиальным, бойцом-истребителем с большой партийной душой».

Лев наметил себе к вечеру обязательно навестить комиссара. Но пришел приказ срочно перебазироваться в Венделеевку. Это снова отступление. Немец прет…

Начались сборы.

— Как быть с «мессером»? — обратился к Шестакову инженер полка Спиридонов.

— А где он?

— Техник Бутов приволок его на буксире.

— В каком он состоянии?

— Отбит элерон правого крыла.

— А где немецкий летчик?

— Разведка забрала его себе. Да там еще и с мотором что-то случилось — глохнет.

— Значит, на нем сейчас не полетишь?

— Ремонт нужен…

— Ну что ж, пусть Бутов тянет его в Венделеевку, там восстановим, опробуем.

Летчики быстро перелетели — расстояние не так уж и большое. Инженерно-технический состав отправился на машинах. Не успела колонна отойти от аэродрома — налетели немецкие бомбардировщики. Все машины с людьми укрылись в посадке, а Бутову с «мессером» на буксире некуда было деться, он оставил свой транспорт на дороге, который прямым попаданием бомбы был начисто уничтожен.

Дмитрий Спиридонов готов был рвать волосы на себе. Он знал, с каким трудом и с какой целью добывался этот «мессер». Знал, что Шестаков будет «лютовать», а силу его гнева лучше не испытывать на себе.

Но что же теперь делать?

С покаянной головой предстал инженер перед командиром. Лев сразу все понял. Его взгляд потемнел. Но странное дело — он не взорвался. Сказал сдержанно:

— Этого следовало ожидать, мы должны были вас прикрыть…

Спиридонов облегченно вздохнул, еще раз подивившись тому, с какой тщательностью Шестаков взвешивает вину людей, как он самокритичен, требователен к самому себе.

Подошел недавно прибывший штурман полка капитан Михаил Баранов — Герой Советского Союза. Он уже обо всем знал.

— Лев Львович, не огорчайся, раздобудем мы еще «мессер».

Только дальнейшие события разворачивались так, что об этой затее пришлось на некоторое время забыть.

Советские войска продолжали отходить. Началась переправа через Дон. 9-й гвардейский, оставив позади полевые аэродромы Ржевска, совхоз Каменка, Гнилушки, Кагалинское, потеряв летчиков Елохина, Фролова, Шелемина, Лукова, Казакова и около десятка ЛаГГ-3, также перебирался в задонские степи.

Сердце Шестакова обливалось кровью, когда он вместе с Барановым прокладывал на карте маршрут в Калач-на-Дону.

Накануне вернулся из госпиталя Верховец, рассказал о том, какой разговор по дороге состоялся у него с колхозниками. Люди прямо спрашивали: почему вы оставляете нас на растерзание фашистам? Будет ли конец отступлению? Найдутся ли в стране силы, чтобы опрокинуть гитлеровское нашествие?

Комиссар знал, что отвечать, но крестьян, над которыми висела угроза оккупации, убеждать было трудно. Тут нужны были не простые слова — призыв к действию.

— Товарищи колхозники, — обратился комиссар, — беда у нас с вами общая, и бороться с ней мы должны сообща. Вооружайтесь, оказывайте фашистам сопротивление, прячьте все от грабителей, идет зима — пусть с тыла их морит холод и голод, уничтожают ваши пули, а мы уж с фронта поднажмем, только вот с силами соберемся.

— Спасибо и на том, — отвечали колхозники, — мы уж тут вас, если живы будем, не подведем, только вы возвращайтесь поскорее.

На прощание они снарядили целый обоз с продовольствием.

— Уничтожать жалко, а вам это все пригодится, — сказал председатель колхоза.

Так, вместе с конным обозом и явился комиссар в полк. Когда отъезжали от села, он оглянулся: колхозники грустно глядели вслед, смахивали со щек слезы.

Вспомнив об этом рассказе комиссара, Шестаков мысленно представил себя на месте колхозников, и ему стало не по себе. Ведь остаются старики, женщины, дети — все, по существу, беззащитные.

Что смогут они сделать против вооруженной до зубов банды гитлеровских головорезов? Лев не заметил, как сам себе задал тот же волновавший селян вопрос: будет ли конец отступлению? Ведь как ни посмотри, а выходит, что лично он, Шестаков, отступает перед фашистами еще с Испании. Честно и самоотверженно выполняет свой воинский долг, но все же его путь от Барселоны до Дона — путь отступления. Все его существо противилось признанию этого, но факт оставался фактом.

Ему очень захотелось поделиться с Мишей Барановым своими горькими раздумьями. Но тот, оптимист по натуре, увлеченно производил расчеты, делая все с таким видом, как будто прокладывает маршрут чуть ли не до самого Берлина.

«Счастливая у него натура, — подумал Лев, — никогда не огорчается… Впрочем, это характерная черта большинства людей полка».

За дверью раздались знакомые размеренные шаги Верховца. Командир обрадовался ему, пошел навстречу.

— Николай Андреевич, а мне ты как ответишь, если я тебя спрошу: когда конец нашему отступлению?

Комиссар понял, что командир все еще «переваривает» его вчерашний разговор с колхозниками. Но он знал обычай Шестакова сверять свои мысли с мнениями других. Потому твердо ответил, что думал, к чему пришел в итоге анализа всего происходящего:

— Дальше Волги враг не пойдет…

— Значит, от Волги я смогу отсчитывать километры назад, аж до Барселоны, Валенсии?

«Ага, вот что тебя мучает, командир», — догадался Верховец.

— Лев Львович, мы еще не знаем, сколько продлится война, но определенно можем сказать, что существование фашизма предрешено.

— Это как же понимать?

— Вы укоротили ему жизнь еще в Испании… Мы вместе укорачивали ее в Одессе. А Москва, Ленинград, Севастополь, а десятки, сотни других очагов героического сопротивления? Ты же охотник, хорошо знаешь, как ни силен дикий зверь, а рано или поздно выдыхается, и тогда его можно голыми руками брать.

— Рассудил ты здорово, комиссар, логика у тебя железная. Я тоже думаю, что дальше Волги отходить не придется.

— Сожмемся в пружину, а потом с такой силой разожмемся, что от третьего рейха только труха останется, — ответил Шестаков.

— Товарищ командир, карта и расчеты готовы, — доложил капитан Баранов.

— Отлично. Теперь давайте решать, на кого оставить инженерно-технический состав.

— На нынешнего секретаря партбюро полка Бориса Гловацкого и начальника штаба. Справятся, — предложил Верховец.

— Пожалуй, так будет правильно, — согласился Шестаков.

Через час летный состав во главе с Шестаковым, Верховцом, Барановым стартовал в Калач-на-Дону. Перед взлетом Лев Львович наказал Василию Погорелому взять в машину Никитина, Гловацкого, нового полкового врача Михаила Шанькова, любой ценой доставить их к месту назначения.

Пилоты улетели. Все остальные двинулись своим ходом — некоторые на машинах, а большинство — пешком. Все личные вещи везли два видавших виды ЗИСа.

Людям в этом переходе и во время переправы довелось пережить такое, чего не увидишь и в самом дурном сне. Но никто не дрогнул, все действительно показали настоящий советский характер.

Уже на дальних подступах к переправе у села Казанка скопилось в посадках огромное количество машин, не говоря уже о танках, артиллерийских тягачах, пушках. А у самой переправы — невероятное столпотворение. Днем никто не мог перебраться на ту сторону. Немцы беспрестанно бомбили, разрушая понтонные мосты, уничтожая все плавсредства. Добраться к противоположному берегу можно было только под покровом ночи. Но и то, попробуй, дождись своей очереди!

Никитин, остановив полк в посадках, решил проехать к начальнику переправы, выколотить у него пропуск на первоочередную переправу. Оставив всех на попечение Гловацкого, он на всякий случай прихватил с собой Кацена, юркая «эмочка», удивляя всех своей эмблемой на дверце с надписью «Одесса», помчалась к Казанке.

Коменданта переправы не пришлось долго уговаривать. Он только сказал:

— Побыстрее перебирайтесь, организуйте прикрытие переправы, иначе здесь все погибнут.

И выдал драгоценный пропуск.

Никитин, который вез в машине штабные документы и Знамя части, решил, чтобы лишний раз не рисковать, подождать полк у переправы, а Кацена с пропуском отправил назад.

Даня по дороге остановил крытую брезентом санитарную машину. Сел в кабину возле шофера и оторопел: за рулем — его старый друг Володя Белов, с которым вместе занимались штангой в клубе строителей на Крещатике.

Встреча с добрым товарищем — в любой обстановке радость. Ехали, рассказывали о себе, вспоминали прошлое. И вдруг — взрывы бомб. Володя затормозил, оба вывалились из кабины, грохнулись наземь. Кацен успел свалиться в кювет и тут его накрыло слоем горячей земли. Выбрался из-под нее — глазам предстала потрясшая его картина: санитарная машина опрокинута, Володя убит…

У посадок Кацена встретили Гловацкий, Спиридонов, Шаньков. Даня вручил им пропуск и почувствовал, как предательски подкашиваются его ноги. Врач уложил его на траву, осмотрел: несколько осколков впились в тело.

Полк двинулся к переправе. Когда подходили к ней — увидели целые стаи «юнкерсов», «хейнкелей», услышали взрывы бомб, от которых седой Дон буквально становился на дыбы.

В реке барахтались, цепляясь друг за друга, за все, что попадется под руки, сотни людей. А фашисты били и били, превращая русло в кипящий котел.

Не могло быть и речи об организации немедленной переправы. Встретивший полк Никитин приказал всем укрыться в кустарнике на подступах к переправе и ждать наступления темноты.

Только дождаться ее не удалось.

— Танки! Немецкие танки! — прокричал неизвестно откуда взявшийся кавалерист. Пулей промчавшись мимо, он вместе с конем бухнулся в воду, поплыл к тому берегу.

И тут же послышался грозный грохот. Лицо Никитина стало белым как бумага. Ведь с ними — Знамя части, документы.

— Выход один, — решил Спиридонов, — перебираться вплавь. Я хорошо плаваю, могу преодолеть реку со Знаменем.

— Тогда штабные документы беру себе, — сказал Никитин, — постараюсь тоже спасти.

В прибрежных кустах Никитин заблаговременно припрятал пару бревен. Они связали их. Потом Спиридонов обернул вокруг себя Знамя части, прочно закрепил его. Никитин извлек из машины толстый пакет в непромокаемом прорезиненном мешочке, засунув его за пазуху. В том пакете находился и «Формуляр 9-го ИАП», благодаря которому мы теперь имеем возможность восстановить день за днем всю боевую историю полка.

— Шаньков, Погорелый — в воду, цепляйтесь за бревна! — приказал начальник штаба.

— Разрешите, я останусь здесь, Виктор Семенович, — заявил вдруг Шаньков.

— А я машину не брошу, — твердо сказал Погорелый.

— Да вы же погибнете тут. Слышите, танки уже совсем близко.

— Слышу гул танков, — ответил врач Шаньков, — слышу и звуки боя. Наши вступили в схватку, будут раненые, мое место сейчас здесь.

— А я не могу бросить машину, — упрямо твердил Василий.

Вблизи грохнул взрыв — разорвался танковый снаряд. Уже обстреливают берег. Надо торопиться.

— Ну что ж, может, вы и правы. Передайте Гловацкому, пусть держится с людьми до последнего, спасем Знамя и документы — придем на помощь.

Они уже были на середине реки, когда снова налетели «юнкерсы». Градом посыпались бомбы. Шаньков и Погорелый увидели, как отбросило от бревен Спиридонова и он медленно поплыл, работая только одной рукой.

— Знамя части! — вскрикнул Миша Шаньков и бросился в воду.

Бомбы рвались впереди, позади него, но он упрямо плыл к Спиридонову, даже не пытаясь уклоняться от взрывов и осколков бомб. Полковой врач думал только об одном: спасти Спиридонова, спасти Знамя. Он не мог даже представить себе, как можно явиться к Шестакову без боевого символа чести полка.

Шаньков подхватил Дмитрия Спиридонова, когда того уже окончательно покидали силы: он был оглушен и контужен…

А Василий Погорелый, оставшись в одиночестве, метался вокруг своей «эмочки», не зная, что предпринять, как выйти из создавшегося положения. Он решил ни за что не оставлять вверенную ему машину и, если доведется умереть, так рядом с ней.

Грохот боя все ближе подступал к берегу. В нем принимали участие и не успевшие переправиться вплавь шестаковцы. Руководил отражением атаки фашистских танков пожилой усатый майор, комендант переправы. От него прибежал посыльный, кинулся к Василию:

— Майор очень доволен вашими ребятами, дерутся как львы! Помоги подбросить им гранаты.

— Грузи, быстро! А насчет львов ты прав. У нас ведь и командир Лев!

— Как лев? — не понял солдат.

— Лев Шестаков, Герой Советского Союза.

Солдат нагрузил в «эмку» противотанковых гранат из валявшихся у переправы ящиков.

— Поехали!

— Далеко?

— Да с километр…

Действительно, «передний край» — рукой подать. Уже издалека было хорошо видно, как, распластав над собой черные космы дыма, горело несколько танков. Объезжая их, движутся другие стальные громадины, изрыгая из стволов пламя.

Вместе с закатом остывал и накал вражеской атаки. День клонился к вечеру. Немец решил, видимо, окончательный штурм Казанской переправы перенести на завтра.

Увидев родную «эмку», к ней потянулись Борис Гловацкий, Семен Пирогов, Даниил Кацен. Все они были здесь, поднимали дух людей, организовывали оборону.

Подошел и комендант переправы.

Он пожал руку Гловацкому:

— Удивили вы, авиаторы, меня. Здорово деретесь!

— У нас в полку так заведено. Командир этому научил.

— Крепкий, видимо, у вас командир, — покрутил усы комендант. — Ну, ладно, у нас впереди ночь. Должны успеть все переправиться. В первую очередь — авиаторы. Может, завтра они придут к нам на выручку.

Комендант и Гловацкий сели в «эмку», поехали к берегу.

Борис почувствовал, что у него под ногами что-то лежит. Уж не граната ли? Наклонился — поднял томик стихов Пушкина. Где-то был заложен и в суматохе выпал на пол.

— Вася, откуда это у тебя? — спросил удивленно.

— Не у меня, а у командира. С Одессы вожу. Наказывал беречь пуще глаза.

Гловацкий перелистал томик — почти на каждой страничке карандашные пометки Шестакова.

— Надо же! И когда он все успевает?

Комендант взял книгу, раскрыл наугад, прочитал:

— И грянул бой, Полтавский бой…

— И грянул бой, Казанский бой, — браво повторил за ним Борис Леонтьевич.

— Не знаю я вашего командира, но чувствую, Шестаков — настоящий, большой человек, — сказал комендант. На такой войне командовать полком и стихи читать — это не каждому дано.

— Да, таких людей не часто встречаешь, — подтвердил Гловацкий.

Вася прислушивался к разговору и млел от удовольствия. Он всегда так, когда слышал хорошее о командире, словно речь шла о нем самом…

На переправе их ждал улыбающийся Михаил Михайлович Шаньков. Он пригнал целую «флотилию» плотов — на том берегу их сколько угодно.

— Вот это богатство! — обрадовался комендант. — Грузите весь полк, а мои люди пригонят плоты обратно.

На том берегу их встретили Спиридонов и Никитин. Дмитрий Васильевич ничего не слышал, только по губам догадывался, о чем ему говорят. У Виктора Семеновича была на перевязи левая рука. И все заметили — у обоих прибавилось седин на висках.

Наконец полк снова в сборе. Лев Львович, как всегда подтянутый, свежо выглядевший, обошел строй. Алелюхин, Головачев, Бондаренко, Королев, Серогодский, Крючков, Карахан, Зюзин, Косак, Кашпетрук, Юдин… Все они остаются на своих местах, готовые к любым новым испытаниям. Как же велика сила по-настоящему сплоченного боевого коллектива! Где бы ни был человек, что бы ни случилось с ним, но во имя общего дела он сделает невозможное, пробьется через тысячи преград. Лев с благодарностью подумал о Никитине, Спиридонове, Шанькове, Гловацком, Кацене, Погорелом… Вот уж, действительно, с такими людьми пойдешь в огонь и в воду. Собственно, все это уже не один раз прошли, проверили друг друга и на крепость духа, и на верность дружбе, и на преданность делу, которому служат.

Многое, очень многое хотел сказать своим боевым друзьям Лев Львович, но рассудил, что самые лучшие слова о них он оставит на потом. А сейчас еще не пришла пора для восторженных речей — надо продолжать свой тяжкий труд тружеников войны.

— Мне рассказали, как немцы зверствуют над Казанской переправой, — деловым, командирским тоном начал Шестаков. — Думаю, что их нужно хорошенько проучить. Через час — вылет всем полком.

В тот день фашисты недосчитались тринадцати «юнкерсов»! Они под неотразимыми ударами шестаковцев один за другим под радостные восклицания пехотинцев, танкистов, артиллеристов грохались то в воду, то на берег, вспыхивали, как спичечные коробки, взрывались, разбрасывая вокруг куски покореженного металла.

— Спасибо, шестаковцы, спасибо, друзья, — радостно покручивал запыленные усы пожилой комендант. — Я знал, я верил — не подведете!

Уже к середине июля 1942 года стало ясно, что враг рвется к Волге, стремясь любой ценой захватить важный стратегический пункт на великой русской реке — Сталинград.

Город перевели на военное положение. Были возобновлены начатые еще осенью 1941 года работы по сооружению оборонительных обводов. Сталинградская промышленность перестроилась на выпуск военной продукции — танков, орудий, стрелкового вооружения. На базе управления Юго-Западного фронта был создан Сталинградский фронт во главе с маршалом С. К. Тимошенко, в состав которого вошли и отошедшие за Дон 21-я и 8-я воздушная армии.

17 июля авангарды дивизий 6-й немецкой армии встретились на рубеже рек Чир и Цимла с передовыми отрядами 62-й и 64-й армий. Завязались кровопролитные бои, ознаменовавшие начало великой Сталинградской битвы.

Немецкая авиация подвергла Сталинград варварской бомбардировке, совершая до 2000 самолето-вылетов за день.

23 августа полк Шестакова, стоявший под Сталинградом, чуть свет был поднят по тревоге и направлен для сопровождения штурмовиков и прикрытия 62-й и 64-й армий.

Взлетели все имевшиеся в наличии двадцать четыре самолета. Группы вели Шестаков, Верховец, Баранов, Алелюхин, Королев, Серогодский.

Летчики и раньше предполагали, что над Сталинградом будет «каша». Но то, с чем довелось столкнуться, превзошло все ожидания. Небо буквально кишело вражескими самолетами. Фашисты намеревались смести город с лица земли.

Мы знали, что рядом действуют летчики соседних полков, однако видели перед собой только вражеские машины, а внизу — сплошные пожарища.

— Я — «Сокол-один», атакуем!

Шесть четверок огненными трассами пронзили бесчисленный строй «юнкерсов» и «хейнкелей». Шестаков поджег фашистского ведущего, по одному бомбардировщику сбили Верховец и Баранов, два вражеских самолета, шарахнувшись в стороны, столкнулись, и тоже рухнули вниз.

Где-то выше ходили «мессершмитты», но они не могли взять на прицел «лаггов», смешавшихся с немецкими машинами, Шестаков быстро понял это, передал по радио:

— «Соколы», вверх не выскакивать, после боя уходить в сторону солнца!

Шесть фашистов свалились на разрушенные городские кварталы. Полк не потерял ни одного самолета, вернулся домой в полном составе. Правда, некоторые «лагги» значительно пострадали от пулеметного огня немецких стрелков-радистов, они нуждались в серьезном ремонте, за который сразу же взялись механики под руководством Дмитрия Спиридонова.

Враг наращивал воздушные удары по Сталинграду. Летчики дрались с утра до вечера, часто возвращаясь домой, как говорится, на честном слове и на одном крыле. А обстановка в Сталинграде все усложнялась.

Дело дошло до того, что 3 сентября на имя Г. К. Жукова пришла телеграмма от И. В. Сталина, в которой говорилось:

Всю авиацию бросить на помощь Сталинграду! Этот клич пошел в воздушные армии, авиационные дивизии, полки. Дошел он и до 9-го гвардейского, в котором годных к эксплуатации оставалось уже пятнадцать самолетов. Четыре машины вообще не вернулись — на них погибли летчики старший лейтенант Иванов, старшина Белиляев, старший сержант Сафронов, сержант Рябоконь. Пять «лаггов» были в таком состоянии, что их давно было уже пора списать. Но получив приказ «Всю авиацию на помощь Сталинграду!», Шестаков велел ввести в строй и эти пять самолетов.

Наземные авиационные труженики совершили чудо: двадцать истребителей еще несколько дней подряд поднимались в воздух. Но, к сожалению, перед многократно превосходящим противником в небе Сталинграда они были каплей в море. Правда, счет сбитых фашистов увеличивали, однако давалось это ценой невероятных усилий и собственных потерь.

Именно в это время и произошел тот тяжелый бой, после которого комиссару полка Верховцу пришлось произвести посадку на аэродроме нашего 4-го истребительного полка, возглавляемого Героем Советского Союза Анатолием Морозовым.

Получилось по пословице: «Нет худа без добра». Комиссар сел на вынужденную, зато мы узнали от него о том, что представляет собой 9-й гвардейский, какие в нем люди, каков командир.

Мы узнали от него о Льве Львовиче Шестакове, имя которого уже было известным для многих летчиков.

Верховец вернулся в свой полк, когда там полным ходом шли его розыски. Шестаков не допускал и мысли, что Николай Андреевич мог погибнуть. Он верил, что исключительная выдержка, мастерство, трезвость мышления помогут комиссару благополучно выйти из любой ситуации.

Когда же Верховец объявился, радости командира не было предела. Без него полк вроде бы осиротел, лишился своей души. Пожалуй, в те трудные времена никто бы не смог заменить Николая Андреевича — авторитетнейшего политработника, превосходного бойца-истребителя.

С зарей нового дня — снова боевая работа. Темп ее и напряженность нарастают. А самолетов все меньше. Шестаков вынужден по опыту Одессы организовать полеты в две смены. До обеда поднимается в воздух одна группа летчиков, затем — вторая.

— Эх, нам бы сейчас два-три десятка новеньких истребителей! — вслух мечтал Лев Львович.

— Если бы только нам не хватало техники, — грустно отвечал Николай Андреевич. — В других полках еще хуже… Ну ничего, придет время — все будет! Вот посмотришь. А сейчас, что поделаешь, страна напрягает все силы, чтобы выстоять.

Да, положение на фронтах было критическим. Особенно на Сталинградском. 13 сентября фашисты начали штурм города. Они прорвались в его центральную часть, началась борьба за заводские поселки.

Бои шли за каждый квартал, каждый дом. И вот в такое невероятно напряженное время в полк поступает приказ, читая который, Шестаков не верил своим глазам: «Самолеты ЛаГГ-3 сдать, убыть на отдых», — значилось в нем.

Прежде чем довести приказ до всего личного состава, командир показал его начальнику штаба.

— Что вы думаете по этому поводу?

— По всей вероятности, будем переучиваться на новую технику, готовиться к решающему сражению, — ответил Виктор Семенович.

Присутствовавший при этом комиссар сказал:

— Коль в такое время нас посылают отдыхать, — значит, дела в стране лучше, чем нам думалось. Радоваться надо этому. Читай, командир, людям приказ, а я растолкую им, что к чему…

17 сентября 1942 года 9-й гвардейский Краснознаменный Одесский истребительный авиационный полк, сдав имевшиеся в наличии всего двенадцать исправных самолетов, отправился в тыл, теперь уже не глубокий, — всего километров за двести от фронта.

Как все сложится дальше — никому не известно. Можно только предполагать. Но на войне говорят: «Солдат предполагает, а штаб располагает».

Все действительно происходило по замыслу Ставки Верховного Главнокомандования и Генерального штаба. Об этом впоследствии в деталях можно было узнать из книги Маршала Советского Союза А. М. Василевского «Дело всей жизни». Вот что он пишет:

Прав был Верховец, оптимистично воспринявший приказ об отправке полка на аэродром сосредоточения. Шло накопление сил. Оно круто изменило судьбы многих людей. В том числе автора этих строк, Ивана Борисова, Амет-хана Султана — летчиков 4-го истребительного авиационного полка. По приказу командующего 8-й воздушной армии мы направлялись на место нового базирования, к Шестакову: нас ждала гвардейская соколиная семья.