«Сокол-1»

В СОКОЛИНОЙ СЕМЬЕ

Тени трех По-2 медленно скользили по выгоревшей бурой заволжской степи.

Нас везли летчики, которым предстояло вернуться снова в свой 4-й истребительный. Мы же все трое — я, Амет-хан, Борисов — находились во власти той тихой грусти, которая всегда охватывает человека, покидающего родной дом.

Под мерное тарахтенье моторов каждый думал об оставленных друзьях-товарищах, командирах, политработниках. Вспоминали вчерашний прощальный ужин. Добрыми, сердечными словами напутствовали нас командир полка Морозов и комиссар Миронов. Им было жаль отдавать нас в другую часть, но был строгий приказ командарма: выделить четырех лучших летчиков для полка истребителей-асов.

С нами должен был лететь и Иван Степаненко. Но он внезапно занемог, ему пришлось остаться.

Все четверо имели по семь-девять сбитых вражеских самолетов. Но больше всех из нас выделялся Амет-хан Султан. Он был награжден орденами Ленина и Красного Знамени.

Что ждет нас на новом месте? Как там примут? Какие у них порядки? Наслышанные о Шестакове, о его строгой взыскательности, приверженности к дисциплине и порядку, мы немного побаивались встречи с ним. Ведь ходили слухи о том, что Шестаков очень придирчив к прибывающим в полк новичкам, бывало, некоторых и обратно возвращал. Такая перспектива, конечно, никому из нас не грозила — мы хоть и были все старшими сержантами, цену себе тоже знали; но ведь формируется полк асов, а это, по логике вещей, предполагало особо тщательный отбор людей.

Наши утлые По-2 пересекли несколько пересохших речушек, прошли над каким-то озерцом, у которого столпилось небольшое овечье стадо, потом встали на курс вдоль железной дороги, которая и вывела нас на небольшую затерявшуюся в бесконечных пустынных просторах станцию. От нее три минуты лету — и мы приземляемся прямо на поле у села Житкур.

Несколько рядов приземистых мазанок, пыльные, все в выбоинах улочки, ни единого деревца, верблюды, беспрерывно жующие свою жвачку — вот что такое «новые» места в те времена.

С первых же минут пребывания в полку мы пришли в недоумение. Даже засомневались: туда ли мы попали?

На небольшом поле за штабной мазанкой шло лихое футбольное сражение. На лавочке под чахлым кустарником под звуки саратовской гармоники вполголоса пели два техника. Рядом с ними несколько человек, постелив на землю солому, отрабатывали акробатические этюды.

Мы недоуменно переглянулись: что, мол, все это значит? Уж не собираются ли из нас сделать артистов для фронтовой концертной бригады?

И уж совсем были мы сражены, когда, зайдя в офицерское общежитие, чтобы привести себя в порядок, прежде чем представиться командиру, увидели там… девушек.

— Проходите, проходите! — защебетали они, заметив наше смущение. — Вы новички? Мы тоже. Будем знакомы: летчицы-истребители Лилия Литвяк и Катя Буданова.

Мы в свою очередь представились, а про себя подумали:

«Вот так полк асов!»

Разве могли мы тогда знать, что Лилия Литвяк уже имела на своем счету сбитого фашистского аса — кавалера трех железных и одного рыцарского крестов, чем никто из нас не мог похвастаться?

Не могли мы тогда знать и то, что Катя Буданова на глазах командующего армией генерал-лейтенанта Т. Т. Хрюкина провела воздушный бой, за который он лично объявил ей благодарность, представил ее к награде, чем тоже пока никто из нас не мог похвастаться.

Все это мы узнали от сопровождавшего нас заместителя начальника штаба капитана Василия Даниловича Заики. Пока мы устраивались, мылись, чистились, он успел немало рассказать нам.

В полку — четыре Героя Советского Союза. За Одессу — Лев Шестаков, Иван Королев, Василий Серогодский, за Сталинград — Михаил Баранов. Почти все летчики, техники, механики имеют боевые ордена и медали, авиаспециалисты сержанты Петр Керекеза и Виктор Сусанин — даже ордена Красной Звезды.

— Авиаспециалисты? — переспросили мы, по опыту своего полка зная, что представителям наземных служб заслужить боевой орден далеко не просто.

— Да, это именно так, — ответил капитан, — оба проявили настоящий героизм в Одессе. Там на железнодорожном вокзале вражеская зажигательная бомба попала в эшелон со снарядами. Керекеза и Сусанин не растерялись, вскочили в маневровый паровоз и растащили вагоны, чем спасли почти все снаряды, каждый из которых был там на вес золота.

— Вот это люди! — откровенно восхитились мы, не ведая того, что нам предстоит еще многому удивляться в этом необычном, героическом полку.

А капитан Заика, как будто не замечая произведенного на нас впечатления, продолжал:

— Между прочим, Керекеза и Сусанин известны у нас и как юмористы-сатирики. Эта слава пришла к ним после того, как они в Одессе сочинили ответ гитлеровцам на их предложение прекратить сопротивляться, сдаться в плен. Тут Заика с выражением прочел такое двустишие, что мы взорвались смехом от столь неожиданной остроты в адрес бесноватого фюрера и его приспешников. Заразительнее всех смеялся Амет-хан, очень любивший меткую шутку, острое словцо.

Вот такими, заливающимися смехом, и застали нас сошедшие в общежитие сразу три летчика с Золотыми Звездами на груди.

— Вы посмотрите, какое веселое пополнение к нам прибыло! — громко сказал невысокого роста блондин с живыми карими глазами.

Мы вытянулись по стойке «смирно», четко представились, догадавшись, что белобрысый капитан — из полкового начальства.

Это действительно был заместитель Шестакова капитан Михаил Баранов, о котором в дни обороны Сталинграда мы не один раз читали во фронтовой и армейской газетах. С ним пришли Иван Королев и Василий Серогодский.

Заика пояснил им, по какому поводу мы смеялись, Баранов, тоже впервые слышавший об этом, в свою очередь улыбнулся:

— Да, настоящая сатира! — согласился он и, заметив, что мы поторапливались приводить себя в порядок к предстоящей встрече с командиром, предупредил:

— Сегодня Шестаков не сможет вас принять, у него много неотложных дел. Так что знакомьтесь пока с людьми, обстановкой, осматривайтесь, привыкайте…

У нас сразу спала напряженность: все-таки легче представляться командиру после того, как более-менее освоишься в новом полку.

Так мы все рассуждали, только я со своими расчетами, как говорят в таких случаях, попал впросак. Мы быстро сдружились с летчиком Женей Дранищевым. С утра следующего дня он вызвался быть моим экскурсоводом по городку. По дороге он кое-что поведал о населявших эти места калмыках, их обычаях. А когда проходили мимо одной приземистой хатки с цветастыми занавесками на окнах, сказал:

— А вот тут живут Шестаков и Верховец.

И только он это сказал — открывается потрескавшаяся, давно не видавшая краски дверь, и на пороге появляется стройный, подтянутый, аккуратно выбритый, с Золотой Звездой на груди майор.

— Шестаков! — успел шепнуть мне Дранищев.

Я опешил от столь неожиданной встречи. У меня по спине поползли мурашки. И было отчего — по сравнению с командиром я выглядел прямо-таки жалко: давно не стиранное, обносившееся обмундирование, стоптанные сапоги да к тому же, не ожидая такого сюрприза, я шел с расстегнутым воротом, держа в руке потертую, видавшую виды фуражку.

Майор осмотрел нас пристальным, строгим взглядом серо-голубых глаз.

— Подойдите ко мне! — приказал он властным голосом.

Не в силах выпрямиться, втянув голову в плечи, мы сделали несколько шагов вперед, остановились.

— Здравия желаем, товарищ майор!

Не ответив на приветствие, Шестаков жестко спросил Дранищева:

— Утренний променаж совершаете? Моцион, так сказать. А почему воротники расстегнуты?

Мы суетливо застегнулись.

— Виноваты, товарищ майор, жарковато, — извиняющимся тоном произнес Дранищев.

— А почему вы за двоих расписываетесь? Сначала позволяете себе разболтанность, новичку подаете плохой пример, а потом и себя, и его выгораживаете?

Тут уж и я подал голос.

— Товарищ майор, я виноват, больше такого не повторится.

— А с кем имею честь говорить? — язвительно спросил Шестаков, давая понять, что прежде чем оправдываться, я должен был представиться.

— Извините, товарищ майор, старший сержант Лавриненков…

— Из четвертого полка?

— Так точно!

— У вас что ж, все там такие?

— Никак нет, товарищ майор!

— Сколько сбитых? — вдруг спросил Шестаков.

— Девять, товарищ майор.

— Какие? — с интересом спросил Шестаков.

— Большинство — «мессершмитты».

— М-да-а, — протянул он неопределенно, потом снова взялся за меня:

— Столько сбитых — и такой внешний вид. Как это понимать?

— Нам не давали нового обмундирования.

— Никому не давали. Но вы посмотрите на Дранищева, других летчиков — все выстирано, подштопано, выглажено. А что с вашей курткой, почему такая короткая и пуговиц нет?

— Обгорела. В бою, товарищ майор…

— Так. Сколько вас прибыло?

— Трое: Амет-хан Султан, Борисов и я.

— Что это еще за Султан?

— Татарин, из Алупки.

— Значит, горячих кровей?

— Еще каких горячих! Награжден орденами Ленина, Красного Знамени.

— Хорошо. А Борисов?

— Не уступит Амет-хану…

Шестаков помолчал, прикидывая что-то, потом тоном приказа сказал:

— Привести себя в порядок и всем троим явиться ко мне после обеда.

— Слушаюсь! — четко отрубил я, еще не веря, что все обошлось, и бегом бросился к своим, забыв об «экскурсии».

До обеда мы крутились как белки в колесе. Стирали, гладили, чистили. Амет-хан даже пожертвовал своей роскошной черной шевелюрой: Дранищев сказал, что Шестаков терпеть не может «лохматиков».

Предстали мы перед командиром как огурчики.

— Вот теперь видно, что вы из 9-го гвардейского полка. Такими должны быть везде и всюду. Ясно?

— Ясно! — в один голос ответили мы.

После этого начался детальный разговор с каждым в отдельности.

И мы открывали для себя Шестакова совсем с другой стороны. Он вникал во все стороны нашей службы и боевой работы в 4-м полку. На чем летали, где воевали, какие приемы использовали, сколько боев провели…

Особенно заинтересовало его то, что я в начале войны служил в полку ПВО в районе Сталинграда, хорошо знаю здесь местность, все аэродромы.

Когда все чисто профессиональные вопросы были выяснены, речь зашла о том, кто откуда, где учились, росли, где сейчас родители, семьи. Все коротко записывал себе в тетрадь.

Прежде чем отпустить меня, быстро пробежал свои записи.

— Еще один вопрос: вы инструктором были в своем же училище или вас в другое направили?

— Сначала в своем, Чугуевском, оставили, а потом перебросили в Черниговское…

— Понятно. Что ж, опыт инструкторской и боевой работы, знание района Сталинграда — все это очень и очень кстати. Вы летали на Як-1? Мы их скоро получим, будем переучиваться. Поможете нашим летчикам.

— С большой радостью…

Все трое ушли от Шестакова с одним мнением: сильный, цепкий человек. Такой все делает прочно, надежно. Мы попали в крепкие руки.

— Трудновато все же придется, — признался Амет-хан, любивший «свободный образ» жизни.

— Ничего не поделаешь, Аметка, придется тебе несколько поступиться своими султанскими привычками, — подначил его Борисов.

Никогда не обижавшийся на подобные шутки Амет-хан в свою очередь «отбрил» Борисова:

— Тебе, Ваня, конечно, легче: отказываться не от чего…

Мы уже собрались было уходить, когда перед нами появился ладно скроенный, энергичный комиссар полка.

— А, старые знакомые! — широко улыбнулся, крепко пожал нам руки. — Прошу, прошу теперь ко мне.

Мы думали, что после разговора с Шестаковым нас уже и спрашивать не о чем — все перебрано. Но глубоко ошиблись. Николай Андреевич с удовольствием вспомнил день, проведенный в нашем полку, проводы его к своим. Это нам очень понравилось — ведь пока еще помимо нашей воли мы жили тем, 4-м полком.

— Понравилось мне тогда у вас, — сказал Верховец, — народ душевный, приветливый, вот только внешний вид у них неказистый, да и внутренней подтянутости, собранности не почувствовал.

— Да, с порядком у нас действительно не все ладилось, — согласились мы. — Но дрались летчики отменно.

— У нас вы будете драться еще лучше — дисциплина ведь силы множит. Согласны?

— Возразить тут нечему.

— Значит, по этому вопросу разногласий нет. Вот и отлично. Вы все коммунисты?

— Все.

— Сегодня же встать на партийный учет да расскажите парторгу, кто на что способен — будем привлекать к участию в общественной работе.

Раздался стук в дверь — зашел высокий, стройный старшина, которого я заприметил еще вчера: он вместе с другими отрабатывал акробатический этюд.

— Знакомьтесь, — представил его Верховец, — наш комсомольский секретарь, он же бессменный, еще с Одессы, руководитель художественной самодеятельности, старшина Кацен.

— Разве в Одессе было до концертов? — непроизвольно вырвалось у Борисова.

— Еще как! — ответил комиссар. — Ведь самодеятельность сплачивает людей, вселяет в них бодрость духа. А это для победы над врагом — первое дело!

Мы направились в общежитие, перебирая все перипетии состоявшихся разговоров.

— Вы подумайте: в Одессе — самодеятельность! — не переставал удивляться Борисов.

— Может быть, потому и выстояли, — резюмировал Амет-хан.

— И не только поэтому, — сказал я. — Чувствуете, в полку все прочно поставлено. Нам с вами, братцы, здорово повезло.

Только это сказал — навстречу Василий Серогодский, невысокий, белоголовый, веселый малый.

— Как настроение?

— Как в крымском каньоне, — ответил Амет-хан, — со всех сторон зажаты. Не хватает только строевой подготовки…

Серогодский рассмеялся.

— Подождите, будет и строевая. И покажется она вам живительной струйкой на дне каньона, потому что вы еще не сидели за учебниками и конспектами, не знаете, какие «академии» умеет устраивать Лев Львович…

В тот день мы еще встретились с начальником штаба Никитиным, парторгом Пироговым, нас распределили по эскадрильям, звеньям, парам. Поневоле приглядываемся друг к другу: ведь вместе воевать.

Подошло время ужина. Мы втроем направились в столовую, сели за столы. Заметили, что официантки очень странно себя ведут: подозрительно смотрят на нас, не подходят. В чем дело? Может, у нас не все в порядке с одеждой? Осмотрелись — вроде нормально.

Ясность внес случайно заглянувший в столовую Ваня Королев.

— Вы что, еще не знаете наших порядков? Пока не зайдет Шестаков — сюда никто не смеет и ногой ступить.

Усевшись на лавочке, стали ждать дальнейшего развития событий. Ровно в 20.00 появились Шестаков, Верховец, Никитин, Баранов. Они зашли в столовую, уселись за первый стол. За ними последовали все остальные.

Но официантки снова не спешат подавать ужин. «В чем дело?» — теряемся в догадках.

Вот встал командир. Осмотрел всех внимательным, строгим взглядом.

— Товарищи, подведем итоги дня. Сегодня к нам прибыли летчики Амет-хан Султан, Лавриненков, Борисов, — командир сделал паузу, мы встали, — также группа сержантов во главе с сержантом Сержантовым, — при этом все заулыбались. — Прошу любить и жаловать, — продолжал Лев Львович, показав глазами на нас и также поднявшихся с мест подчиненных Сержантова.

— Мы надеемся, — сказал далее Шестаков, — что все, кто пополнил наш полк, будут достойно продолжать его боевые традиции, умножать его гвардейскую славу.

При этих словах сами собой вспыхнули аплодисменты. Мы тоже захлопали в ладоши в знак солидарности со словами командира.

Лев Львович поднял правую руку — снова воцарилась тишина.

— Слушайте задачу на завтра.

— На трех Ли-2 с утра летчики отправятся в город на Волге. Отдыхать и переучиваться на Як-1 будем там. Техники под руководством майора Спиридонова с той же целью остаются здесь. Они же примут и новые самолеты, на которые мы сядем после возвращения.

С завтрашнего дня каждому держаться своей эскадрильи, своего звена, своего ведущего или ведомого. Слетанность полка начинается на земле. Прошу иметь в виду: нас ждет отдых от боев, но не от учебы и строгого порядка. На этой почве у нас не должно быть никаких недоразумений.

— Николай Андреевич, — обратился он к комиссару, — у вас есть что-нибудь?

Верховец сказал несколько слов о той ответственности, которая возлагается на нас в связи с переучиванием на Як-1.

— Как овладеем машиной — так и сражаться будем, — подчеркнул он. — И еще хочу напомнить: новая техника не сразу всем приходится по нраву. Так вот прошу всех коммунистов и комсомольцев в этом вопросе быть на высоте. Надо в совершенстве освоить ту технику, что нам доверяет Родина.

Затем слово взял начальник штаба. От него мы узнали порядок перелета, очередность посадки на Ли-2, погоду по маршруту.

Вся эта официальная, если можно так назвать, часть длилась ровно двадцать минут, после чего начался ужин, во время которого все вели себя довольно свободно, смеялись, шутили, как бывает в большой, доброй семье.

Ужин подходил к концу. Но никто не вставал, пока не поднялся Шестаков.

Летчик Серогодский, сидевший за нашим столом, очень быстро управился с пищей, заскучал было, а потом вдруг обратился к нам:

— А что за истребитель Як-1?

Разумеется, это волновало многих, и не удивительно, что летчики, услышав вопрос, повернулись лицом в нашу сторону. Шестаков, обратившись ко мне, сказал:

— Давай, Лавриненков, рассказывай, это всем интересно.

Вот где пригодился инструкторский опыт. Не будь его — вряд ли я бы сумел подробно рассказать новым боевым друзьям об особенностях «яка».

Это был в то время один из самых легких истребителей со смешанной конструкцией. Крыло деревянное, оклеенное полотном. Вооружение — одна пушка калибра 20 мм для стрельбы через ось редуктора двигателя и два скорострельных пулемета. Скорость — до 600 км/ч. В воздухе он был устойчив, в пилотировании весьма прост, считался одним из лучших фронтовых истребителей.

Рассказав обо всем этом, я вынужден был отвечать на многочисленные вопросы, касающиеся эксплуатации и боевого применения Як-1. Мне помогали Амет-хан и Борисов.

Когда все было переговорено, Шестаков поднялся из-за стола.

— Как видите, товарищи, Як-1 — отличный истребитель. Остановка только за нами. А сейчас — ужин окончен, все — на танцы!

Выходило, что сюрпризы этого дня еще не кончились.

Танцы были веселые, задорные, они создавали отличное настроение, вливали в нас свежие силы, бодрость духа.

Королевами вечера были Лиля и Катя. Каждый считал для себя особой честью пройтись круг-другой в вихре вальса с замечательными девушками-летчицами.

Под конец вечера я решился и «выдал» свою любимую цыганочку.

Шестаков и Верховец зааплодировали мне, их дружно поддержали.

Запыхавшийся после пляски, я стоял между Амет-ханом и Борисовым, и все трое думали об одном: «Полк принял нас в свою соколиную семью, мы в нем признаны, теперь остается только показать себя в боях».

Шестаков и Верховец подошли к нам.

— Молодцы, что держитесь стайкой, друг возле друга, — сказал Лев Львович. — Но насколько я помню — вы ведь распределены по разным эскадрильям и звеньям? Вот и надо каждому держаться их. Еще раз повторяю: слетанность полка начинается на земле.

— У нас всегда так было, — добавил Верховец, — с кем вместе летаем, с тем вместе и по земле ходим. Вы потом сами убедитесь: в этом заключен большой смысл…

Постепенно мы начинали познавать особую «шестаковскую педагогику», в которой совершенно исключались сухая назидательность, надоедливая навязчивость. И для меня, летчика-инструктора, она явилась своеобразным открытием. Я вспоминал, как сам обучал курсантов, и приходил к выводу, что именно шестаковской школы глубоко понимать людей мне тогда больше всего и недоставало.

Ранним утром следующего дня мы стояли в строю каждый со своим ведущим, в своем звене, в своей эскадрилье.

Командир, как всегда свежий, жизнерадостный, весь как на пружинах. Можно было подумать, что мы собираемся не дальше в тыл, а на фронт. Нет, несомненно, Шестакову известно что-то, чего никто из нас не знал. Я поневоле вспомнил свой последний «неудачный» полет на разведку в 4-м полку в район озера Цаца. Там, в камышах, мною было обнаружено огромное скопление танков. Вернувшись на аэродром, доложил об этом Морозову, он тут же связал меня с самим командармом.

— Слушаю вас, докладывайте, — раздался в трубке знакомый голос.

— Товарищ генерал, в районе озера Цаца большое скопление фашистских танков!

— Молчать! — строго оборвал меня командарм, и связь прервалась.

Я растерялся, ничего не понимая.

Тут раздался телефонный звонок. Трубку взял Морозов. Командующий приказал ему, чтобы он потребовал от меня не болтать, о чем не положено.

Только тут до меня дошло: не немецкие это танки, наши!.. И тут же пронзила мысль: «Ох и будет же танкистам за плохую маскировку!». Впрочем, это к лучшему — заставят их понадежнее укрыться.

Таким вот образом кое-что знал и я. Но Шестаков, безусловно, был осведомлен гораздо больше. Потому и настроение у него радужное, приподнятое.

Он осмотрел строй, остался доволен: ребята приготовились как на парад.

— По самолетам!

На флагманском Ли-2 — сам Шестаков, на среднем — Верховец, на замыкающем — Никитин.

Летели часа два с половиной.

Прибыли на новое место, где уже противник не мог нас потревожить. До прежней точки «хейнкели» добирались. Их встречали Лилия Литвяк и Катя Буданова, прилетевшие в полк на своих самолетах. Для них командование армии сделало исключение. После того как несколько подбитых ими «хейнкелей» еле-еле сумели уйти, налеты прекратились, но тем не менее мы их ждали каждый день. А кроме двух «девчачьих» истребителей, на аэродроме практически ничего не имелось.

Здесь же, в тылу — тишь да благодать. Красивые особняки, леса, большое озеро, в котором, несмотря на конец сентября, еще можно купаться.

Все было бы ничего, да омрачали фронтовые сводки, которые каждое утро сообщал нам комиссар. Особенно тревожные вести поступали из Сталинграда. Враг наседал на город все больше и больше. Девизом его защитников стало: «Умереть, но не сдать Сталинград!».

Вполне понятно, что в такое тяжелое время мы меньше всего думали об отдыхе, сразу же приступили к учебе.

Верный принципу — слетанность полка начинается на земле — Шестаков приказал разместить нас в спальных комнатах и за столами учебного класса по звеньям, поэскадрильно.

Пришло время обеда — гурьбой направились в столовую: все-таки на отдыхе!

Дорогу преградил дежурный офицер:

— Ждите командира.

Разошлись, походили вокруг, слышим — команда на обед. Вернулись к столовой, а у входа в нее сидят Шестаков и Верховец, ждут, чтобы собрался весь полк.

— Вот теперь прошу в зал, — пригласил всех Шестаков. — Принимать пищу всегда будем вместе, в одно время.

Была в этом своя, шестаковская, мудрость. Встретиться три раза в день лицом к лицу с людьми в самой непосредственной обстановке — это очень много значит. По внешнему виду, поведению, выражению глаз человека можно узнать многое. Нередко после обеда командир и комиссар подходили к тому или иному летчику, спрашивали, почему он грустный, замкнутый, тут же все выяснялось, принимались какие-то меры или просто обходились добрым советом, подбадривающим словом.

Больше всего переживали все оттого, что не знали, где семьи, что с ними. Горе особенно горько, когда думаешь, что оно только у тебя. Но вот как-то после обеда разговорились, и выяснилось, что ничего не знает о своей семье Шестаков, неизвестна судьба родителей Верховца, оставшихся в Ямполе на Сумщине. Баранов, Серогодский тоже были в полном неведении о местонахождении своих близких.

После такого разговора свое личное горе как-то растворялось в общем, уходило на второй план, легче становилось на сердце.

Шестаков, понимая, что сейчас, на отдыхе, думы о семьях, родителях, близких особенно тревожат людей, с каждым днем наращивал учебную нагрузку. Когда человек до предела занят — раскисать некогда.

В каждой комнате — расписание занятий. Опоздать на них — не было ничего страшнее.

Занятия, занятия… Вот когда мы вспомнили слова Василия Серогодского о том, что строевая подготовка покажется нам свежим ручейком на дне каньона. Действительно, когда подходило занятие по строевой или физической подготовке, все оживали: все-таки можно размяться, проветриться.

Будни проходили в напряженной учебе, зато по воскресеньям мы уж отводили душу на озере, в лесу, на спортивных площадках.

Но особенно запомнилась поездка в город Н-ск на авиационный завод. Сколько было радости, когда мы увидели предназначавшиеся для нас новенькие истребители Як-1.

На них завершались последние отделочные работы, мы осмотрели их, ощупали, убедились: машины что надо, сделаны на совесть!

Нелегко было добиться Шестакову разрешения на посещение завода, но зато оно вдохнуло в нас новый запас сил и бодрости. Самолеты для нас были почти готовы, вот-вот мы получим их.

На обратном пути заехали в Саратов, побывали в оперном театре, слушали «Трубадур». Как сказали нам старожилы полка, Лев Львович нигде не упускал случая посетить театр.

Вернулись в дом отдыха, уже зная, что «страдать и мучиться» в нем нам осталось совсем мало.

День возвращения на свой аэродром, скучный, пустынный, был настоящим праздником.

Но мы не знали, какой великолепный сюрприз ждет нас там: уже с воздуха увидели, что аэродром весь забит новыми самолетами! Каждого охватила настоящая, большая радость.

Жди нас, многострадальный Сталинград, уже совсем скоро мы придем тебе на помощь, очистим твое небо от фашистских коршунов.

Выйдя из Ли-2, мы сразу почувствовали, что воздух аэродрома пропитан запахом свежего аэролака. Ведь самолеты только что прибыли из цехов завода.

С большим любопытством мы рассматривали предназначавшиеся для других полков новенькие Ла-5, Ил-2, и в нашем сознании все больше утверждалась уверенность в том, что вот-вот грянет такой бой, от которого немцы долго не смогут опомниться.

Шестакову с трудом удалось нас собрать. Когда все летчики были в строю, он обратился к нам:

— День, которого все мы так долго ждали, наступил. Начинаем осваивать новую технику. Прошу каждого из вас выбрать себе по душе самолет и техника с таким расчетом, чтобы и внутри экипажей у нас было полное взаимопонимание.

Летчики 9-го гвардейского авиационного полка. Слева — Л. Л. Шестаков. 1942 г.

Мы выбирали себе самолеты, в основном ориентируясь на их хозяев — техников. Мне лично очень импонировал самый пожилой в полку, среднего роста, с добрыми глазами старшина Василий Моисеев. Еще я знал, что за ним утвердилась кличка «Капарака», которую придумал техник звена Олег Зюзин. Так она и приклеилась к Моисееву.

«Хотя бы кто не «захватил Василия», — думал я, шагая вдоль стоянки, выискивая его глазами.

На мое счастье, он еще оставался «ничейным». Я подошел к нему, поздоровался.

— Ну вот, Вася, будем вместе летать…

— Очень хорошо, командир, я именно вас и ожидал.

Мы обошли с Василием самолет, и только тут я с удивлением заметил, что на его борту красуется номер 17.

Моисеев, не зная, что означает для меня эта цифра, насторожился:

— Что, не подходит? Почему? Не тринадцать же…

— Как раз, Вася, наоборот, очень даже подходит, у меня был самолет под номером семнадцать в начале войны, затем в 4-м полку.

— Вот это совпадения! — пришла очередь удивляться Моисееву. — Надо же такое, прямо захотел бы — не придумал.

— Все правильно, Вася, семнадцать — мое счастливое число. Будем надеяться, что и нас с тобой оно не подведет.

Потом, вечером, перебирая в памяти события дня, я еще раз подивился предусмотрительности Шестакова. Ведь чего проще — закрепить самолеты за летчиками приказом. Так нет же, сами выбирайте машины и техников. Придумать это мог только тот, кто на себе испытал, что значит настоящая большая дружба между воздушным бойцом и его наземным помощником. А Шестаков со своим Ермаковым были неразлучны.

…С утра нового дня начались тренировки в кабинах. Спарок не было. Требовалось по возможности все свои действия как можно более тщательно отработать на земле.

К первым самостоятельным полетам готовились детально и всесторонне. Шестаков хотел сделать все для того, чтобы переучивание прошло без каких-либо осложнений.

Наконец подошло время самостоятельных полетов. Лев Львович сам провел предварительную подготовку. Он рассказывал о таких тонкостях эксплуатации Як-1, которые можно было знать, лишь изрядно полетав на нем. Откуда у него эти знания? Секрет командирской педагогики? Еще больше удивились мы с Амет-ханом и Борисовым, когда Шестаков первым мастерски взлетел на новом истребителе, выполнил полет по кругу, а потом, с этаким шиком пройдя над стартом, блестяще крутанул две восходящие бочки.

Приземлился разгоряченный, довольный:

— Прекрасная машина, легка и послушна!

Вскоре вылетели самостоятельно Верховец и Баранов, за ними — все остальные.

Началась отработка воздушных боев.

У Шестакова ведомым был Королев. Мы думали, что с ним он и будет тренироваться. Однако Лев Львович решил полетать с каждым из новичков. Своих-то людей хорошо знал, а вот нас, влившихся в полк недавно, еще не испробовал в воздухе.

Первым в роли ведомого командира пошел в зону воздушного боя Амет-хан Султан — один из лучших летчиков 4-го полка. «Трехжильный», — так говорили о нем.

И этот «трехжильный» после зоны еле держался на ногах, упал на землю, широко раскинув руки, и глядя в небо, откуда только что вернулся, произнес:

— Наш командир — не лев, не сокол, он — чистый дьявол!

Нам с Борисовым стало немного не по себе. Мы никогда даже в мыслях не видели себя в одном ряду с Амет-ханом, но если его так «ухайдокал» Шестаков, то что же будет с нами?

Внезапно поступил приказ: срочно сняться всем полком; перелететь на новое место. За ужином Лев Львович сказал:

— Маршрут узнаете утром. Полк поведу я. Сегодня всем пораньше лечь спать, подъем будет ранним.

— Разрешите вопрос? — поднялся из-за стола Алелюхин.

— Пожалуйста.

— Нельзя ли узнать, куда и зачем летим?

— Много будешь знать — плохо будешь спать, — ответил Шестаков.

Стало ясно: затевается что-то серьезное.

Перед отбоем к летчикам зашел Верховец. Надеялись от него услышать что-либо конкретное. Но он раздал нам свежие газеты и сказал:

— Готовьтесь, ребята, предстоит настоящая работа. И с тем ушел.

Мы развернули газеты — там все о Сталинграде. «Мир восхищается защитниками волжской твердыни!», «Пример несокрушимости», «Враг не ступит за Волгу» — пестрели крупные заголовки. А вот поздравления из-за рубежа в связи с приближающейся 25-й годовщиной Великого Октября. И в каждом — высокая оценка отважной борьбы героев-сталинградцев.

— Неспроста дал нам комиссар эти газеты, — прокомментировал Женя Дранищев. — Видимо, двинемся поближе к Волге.

— Во-первых, уже не комиссар, а замполит, — вступил в разговор Серогодский, — а во-вторых, поближе к Волге не значит поближе к фронту. Можно ведь и в Астрахань попасть, прикрывать там нефтеналивные баржи.

Действительно, с 9 октября 1942 года институт военных комиссаров был отменен, введены заместители командиров по политической части. Так на практике осуществлялся принцип единоначалия в Советских Вооруженных Силах.

Что касается Астрахани, то нам приходилось встречать летчиков, которые охраняли следовавшие по Волге из самого южного ее порта транспорты с горючим…

Но все-таки, куда мы летим?

Ранним утром начальник штаба показал нам на карте им же нанесенную точку в голой степи. Протянул к ней линию от нашего аэродрома.

— Лету — двадцать минут, — сказал он. — Всем полком следовать за командиром.

Слово взял Шестаков:

— Я сяду первым, осмотрю площадку, выложу посадочное «Т», возле него поставлю свой самолет. По нему и знаку ориентируйтесь при посадке. Как приземлитесь — сразу рулите вправо, там каждого встретит техник.

Все так и произошло.

Только одно озадачивало нас: самолеты приземлялись, сруливали вправо и тут же как сквозь землю проваливались. Мы практически видели одну лишь командирскую машину. Но когда сел последний истребитель — и она исчезла. На ровной, как блюдце, степи, по-прежнему стояли лишь рыжие копны пересохшего сена. Под этими копнами были укрыты и самолеты, и люди.