Елена Лактионова«Сороки»

Светка уже четвертый год живет самостоятельно в большом городе и домой приезжает только в отпуск, да и то не всегда: скучно дома. С родителями сидеть – с тоски помрешь: начнут всё расспрашивать да нудить – то учись дальше, то, мол, какие дальнейшие планы на жизнь… А то новая тема появилась: замужество. «Лезут в душу», в общем, как выражалась Светка. А она этого не любила, тем более родители – не особо-то она с ними откровенничала, не те люди.

– Светочка, – все же осторожно начинает мать, – ты там с мальчиком дружишь каким?

Светка криво усмехается на «дружишь с мальчиком», отмахивается:

– Ой, мам.

Мать принимает ее смешок по-своему и, уже смелее, продолжает:

– А чего, хорошо бы, чтоб был городской: о жилье думать не надо. Ты вообще-то подыскивай, Светочка.

– Подыскиваю, подыскиваю.

Отец рассуждал трезво, по-мужски:

– Конечно, по общежитиям всю жизнь жить не будешь, Светланка, это пока молодая – хорошо, весело, вроде. Ты работаешь, получаешь для девушки неплохо – хватает, да и мы помогаем. А дальнейшую-то свою жизнь как думаешь устраивать? Года-то, Светланка, не вниз идут, а вверх. Если учиться надумаешь – пожалуйста. Ты знаешь: пока мы живы – поможем.

– Не поймешь вас, – притворно закатывает глаза Светка, – то учись, то мужа ищи.

Втайне мать гордилась, что ее дочь устроилась в большом городе и уж конечно не занимается глупостями – не то, что местные.

– Вот, Светочка, живешь ты в большом городе, там и сходить есть куда, и заняться есть чем, – не унималась мать за обедом. – Всё ведь для вас, для молодежи: и Дворцы культуры, и парки отдыха, и театры, концерты, артисты известные – город есть город. А тут! Посмотрела бы ты, чем молодежь занимается: пьет, гуляет – срам! Девицы курить стали – тьфу, так бы губы и оторвала, куда только матери смотрят? Надька-то, Надька Зоина, экзамены за десятый сдавала – уже беременная, летом и расписались. Ой, срам какой…

Светка явно скучала, доедая последний блинчик с мясом. Отец тоже молча потел над тарелкой. «Тюфяк, – подумала про него мать. – Никогда ничего толкового не скажет. Всю жизнь сама и воспитываю».

– Галка твоя здесь, на каникулы приехала, – продолжала мать, не дождавшись сочувствия своим взглядам на нравы местной молодежи. – Сойдетесь, кумушки, опять будете трещать, как сороки. Нет, чтоб о серьезном о чем поговорить – люди-то, вроде, уже взрослые – нет ведь, только и слышишь: «хи-хи» да «ха-ха» – сороки-балаболки. Вон, никак она к тебе идет? – легка на помине. Куда побежала, компоту-то хоть попей!

Светка наливает два огромных бокала свежесваренного вишневого компоту, сует в них по ложке и несет во двор, в летнюю комнату, болтать с Галкой. Галка тоже учится в большом городе, но поближе от дома; она на два года младше Светки. Светка в ее глазах «бывалая», всегда рассказывает такие вещи…

Галка захлебывается от удовольствий студенческой жизни, у нее всё внове, она забывает о компоте. Светка слушает ее снисходительно, лениво выплевывая на клеенку вишневые косточки.

– …Ой, а однажды, Светка, представляешь, все уже разошлись по своим комнатам, и мои, как нарочно, уехали – одна я была, – мы с ним вдвоем остались. Сидит на балконе и сидит, не уходит. А поздно уже, спать хочется. А какие у меня с ним отношения? – парень не мой, и всё. «Ну его к черту, – думаю. – Пусть себе сидит. Какое мне дело?» Разделась и спать легла. Даже засыпать стала. Вдруг слышу: подходит, тихонько так крадется, на кровать сел. Я ему говорю: «Что, замерз? Погреться пришел?» Он говорит: «Ага». А я ему: «Ну-ну». Стал он ко мне подкатывать, ну и всё такое. Стебёмся друг над другом, подкалываем. Я его спрашиваю: «А ты хоть умеешь?» А он: «Не знаю, давай попробуем, может, умею». А потом спрашивает: «Ну как?» – «Ничего, – говорю. – Долго учился?» Ну он понял, конечно, что и я не первый раз замужем, – с тайной гордостью закончила Галка и незаметно покосилась на подругу.

– Не первый? – Светка вскинула глаза. – Прошлым летом, я помню…

– Ой, Светка, сколько терпеть-то можно? Этой зимой случай у меня был. На танцах я с ним познакомилась. Ну, он уже старый, ему под тридцать где-то. Своя квартира, машина – секёшь? Даже замуж предлагал.

– Чего же ты?!

– Да… Ну, значит, гуляли мы с ним после танцев, на машине катались. Потом к нему приехали, выпили, ну он, значит, полез целоваться и ну… в общем… уговаривать меня стал. Я ему говорю: нет, мол, я еще девочка. А уже ночь, поздно. Хожу по комнате, думаю, что же мне делать? А он, бедный, валяется на диване, вижу: мучается – в подушку ногтями впился, а самого аж трясет всего. Мне чего-то жалко его стало, подхожу к нему, по голове глажу, ласкаю, а он как оттолкнет меня: «Уйди! – говорит. – Дурочка ты еще молодая, не понимаешь ничего. Лучше не подходи ко мне. Иди на кухню». Вышла я на кухню, подошла к окну и думаю себе: Ну чего я в самом деле? Сколько терпеть-то можно? Посмотришь на знакомых девчонок – они давно уже. Некоторые даже хихикают, что я еще девочка, а мне девятнадцать скоро. Девятнадцать лет! Подумала я, подумала, плюнула и пошла к нему.

Светка перестала плевать косточки, откинулась на спинку стула – сколько ни рассказывай об этом – всё интересно.

– Ну и как?

Галка шумно втянула в себя носом воздух, хихикнула:

– Ты знаешь, я несколько по-другому себе всё это представляла… Сначала думаю: «И чего так долго?» Потом смотрю – он спать собрался. Я его давай тормошить: «Ты чего, – говорю, – спать что ли собрался? У меня сегодня такой праздник, понимаешь? Впервые! А ну давай одевайся, на улицу пойдем». Он: «Ты, что, с ума сошла? Сейчас ночь». В общем, подняла я его, пошли мы на улицу, опять на машине катались, снегом бросались, бесились. Праздник у меня был!

– Ха-ха-ха! Ну ты даешь! А потом?

– Потом мы с ним встречались еще несколько раз. Он разведенный оказался, алименты платит. Потом… расстались, в общем, мы с ним. То ли к жене вернулся, то ли еще к кому. И ты знаешь, только расстались мы – так тоскливо сделалось. Пока с ним была – ничего, вроде, не чувствовала особенного, а как осталась одна – что-то не хватать стало. Уйду на балкон, сижу там. Один раз прихожу с балкона, а мне мои девицы из комнаты говорят: «Галка у нас совсем в потаскушку превратилась». – «Вы чего это?» – спрашиваю. «А как же? – пойдет на балкон, потоскует там, потоскует и возвращается. Совсем в „потаскушку“ превратилась».

– Ха-ха, здорово. Тц! – кто-то грузно вошел в сарайчик, смежный с летней комнатой; раньше между ними было застекленное окно, потом вместо стекла вставили фанеру. – Отец!

Подружки молча доедали свои компоты, слушали, косясь на фанеру, как ходил по сарайчику Николай Григорьевич, возился, перебирал инструмент. Потом, когда всё стихло, решили: «Ушел», стали продолжать свой интереснейший разговор.

– Светка, – осторожно, будто с какой затаенной завистью спросила Галка, вылавливая последние вишни из бокала, – а ты, наверное, сразу… ну… как только из дома уехала, да?

– Ну не сразу… Ты же знаешь, пока я здесь жила – тюрьма. С моей мамашей много не нагуляешь: это же мамонт – с ее понятиями… Ну, когда вырвалась, конечно, перекрестилась сто раз. – Светка помолчала и нехотя будто стала вспоминать как какое-то далекое, давно ушедшее прошлое, чего и вспоминать-то особого желания не было. Но потом, видимо, вспомнив что-то другое, поинтереснее, оживилась: – Ой, что я тебе сейчас расскажу – оборжешься.

Светка при встречах со своими подружками «расслаблялась», ее речь принимала более привычный для ее настоящей жизни тон, можно было и ругнуться наконец (а то даже соскучилась по крепкому словцу), и не боялась ляпнуть чего-нибудь не то, как боялась при родителях.

– Я как-то в одной компашке была, – продолжала она, – накирялись все и улеглись спать в одной комнате. Двое наших – Лешка с Танькой – в одном углу, на тахте, а мы все остальные – в другом. У Таньки до этого никого не было, а то по пьяни решила отдаться. Сначала долго выясняли отношения; разговаривали громко, мы всё слышим. Ржем до упаду, изнемогаем просто. Как он ее уговаривал! Говорит: «Не бери в голову, придет весна, и мы поженимся». Вот жук! Короче, ворочались, ворочались, шептались, шептались, вдруг она как завопит: «Ай-яй!», потом как выдохнет: «У, хмырь болотный!» Ну, мы аж не можем, всё одеяло сжевали, как от смеха давились. Говорит ей: «Ногу подними». Она: «Зачем?» Он: «Мне неудобно». А она ему – спокойно так, как в танке: «А мне удобно». Ну стёб! Вообще, вопли такие, стоны, вздохи, ахи. Кончили они, значит, свое дело, лежат. Он говорит: «Постель, наверное, испачкали…» А она ему: «Послушай, и что все в этом находят, что этого так все хотят, не понимаю?» А он ей – анекдот! – «Пить, – говорит, – меньше надо. Тогда поняла бы». Мы ржем все – в умат.

– А мы, слышь, Светка, тебя еще не было, поехали тоже компанией в лес на Вовкиных «жигулях». Значит: Вовка с Тамаркой, Васька и я. А Тамарка это дура такая – ужас, в жизни с ней связываться больше не буду. На год еще младше меня, с мужиками гуляет по-черному. Сначала просто на машине катались, потом вздумалось этой Тамарке с Вовиком в машине закрылись и того… А мы как дураки с Васькой стоим на поляне. Ну он и полез ко мне. А мне очень надо, я его первый раз вижу. Боролись мы с ним, боролись, а что делать, он мужик здоровый, кругом глухомань, место незнакомое, куда побежишь? Вдруг я чувствую – сережку потеряла. «Стой, – кричу, – дурак, я сережку золотую потеряла». Так что ты себе думаешь? Остановились мы, стали сережку искать, по траве шарить. А темнеть уже стало, ни черта не видно. Искали, искали, не нашли. Подползли к машине, как заглянули внутрь – а там… – кошмар! Васька как увидел всё это, опять ко мне полез, по новой у нас всё началось. В общем, Светка, и смех, и грех! Надоело мне всё это в конце концов, удрала я от него, выбежала на дорогу – рядом оказалась, – смотрю, едет машина какая-то, голосую – останавливается. Выходят два мужика, ухмыляются так: «Девушка, вас что, подвезти?» – «Ё-ка-лэ-мэ-нэ, – думаю, – там хоть один, а тут целых два, – нет уж, лучше вернуться». И тут Васька из лесу выходит. Я уже к нему: «Вася, Вася». Он: «О-о-о!». А эти: «Девушка, ну так как, вы едете или не едете?» – «Не еду», – говорю. Васька говорит: «Ну что ты в самом деле?» – «А ну вас всех», – говорю. И пошла одна по дороге. А уже совсем темно стало, по обе стороны лес чернеет – свихнуться можно. Но иду. Через некоторое время догоняют меня наши. «Галк, ну не дури, – говорят, садись в машину». А я молчу, иду. Они медленно-медленно за мной едут. Так и шли. «Гады вы все», – говорю. Села, поехали. Всё нормально, сережку только жалко, ужас: золотая. Через несколько дней встречаю Ваську, а он мне, представляешь? – вынимает из кармана сережку, отдает. Я обрадовалась: «Где, – говорю, – взял?» Ржет, гад, ничего не говорит.

– А где он ее взял?

– Черт-те знает. То ли тогда же, в тот вечер нашел, то ли на то место на другой день ездил.

– Да-а, весело, я смотрю, ты живешь. Я, правда, тоже не скучаю. Всякое бывает. Послушай, у меня тут заначка припрятана – пачка «LM». Мать найдет – инфаркт схватит. Может, сходим куда, курнем?

– Ага. Ты про себя-то расскажи, ты как?

– Да в общем… как тебе сказать. Есть у меня сейчас один, – разыгрывая из себя уставшую от взрослой жизни женщину, цедила Светка. – Я от него не в восторге, но сама понимаешь: мужик-то нужен. Да и получаешь копейки, загнешься без мужика. И, черт – подзалетела я от него, кажись.

– Ты чё?!

– Ну посмотрю еще сколько дней, если да – хреновое дело. Здесь, сама понимаешь, к врачу не пойдешь – всем всё известно будет: деревня. Придется до конца отпуска терпеть. Но, может, еще и обойдется, тьфу, тьфу, тьфу, – сплюнула Светка через левое плечо и постучала о ножку стола.

А Николай Григорьевич и не уходил никуда, как сидел на стульчике у порога – с удочками возился: тесемка проклятая затянулась, не развязать никак, – так и слушал, не веря ушам своим. Руки, державшие удочки, вспотели, во рту пересохло, а по спине и затылку бегали мурашки. Он боялся пошевелиться, боялся даже взглянуть в ту сторону, откуда доносились голоса его дочери – его Светланки, и ее подружки, которую он знал с пеленок.

Так же тихонько, не дыша, Николай Григорьевич снял удочки с колен, положил на траву, и согнувшись, низко пригибаясь к земле, чуть не на четвереньках, чтоб не увидели его из оконца летней комнаты, бесшумно, будто нашкодивший воришка, спотыкаясь и задыхаясь, бежал к дому:

– Господи, ладно мать не слыхала… мать-то, Господи…

**********************************************

Загрузка...