«Сыны Рахили»

ВВЕДЕНИЕ

Примерно на рубеже 1820–1830-х гг. молодой еврейский поэт Авром-Бер Готлобер написал басню «Депутаты». Сюжет басни довольно прост: лев, царь зверей, отправляется в путешествие по своим владениям, чтобы убедиться, насколько ему повинуются его подданные. Звери в лесу переполошились, предстоящий визит льва воспринимается как стихийное бедствие. Представлять подданных перед львом должен осел, возводящий свое происхождение к тому ослу, на котором ездил сам праотец Авраам, и к известной Валаамовой ослице. Осел этот был главой звериного кагала, ученым талмудистом и знатоком «святого языка». Осел призвал к себе на помощь остальных членов звериного кагала: быка, лошадь, медведя, волка и собаку. Все это увидел лисенок, «умный мальчик». С трудом сдерживая смех, он обратился к собранию:

Вы что, с ума сошли? Хороших же вы выбрали депутатов! Взгляните хоть на этого осла – он уже повесил нос, а уши у него свисают чуть ли не до земли. А этот конь? На нем уже сбруя и седло, чтобы начальство ездило на нем верхом. Как они все предстанут перед львом? Никто из них не знает, как надо говорить с царем. Вам нужен достойный депутат, который знает, как рассудить, который умеет, где надо, схитрить, и к тому же хорош собой и во всех отношениях приятная особа. Откройте глаза и посмотрите, кто стоит рядом с вами!

Не успели звери сообразить, что означает эта речь, как вдали показался козел с белой как снег бородой. И стоит себе, как кошерный[1]. Все глаза обратились к нему: «Вот этот годится нам в депутаты!» Звери подхватили козла и отправились в путь.

Увидев их, лев сразу понял по их ужимкам, что это депутаты. Конь от страха начал чихать, осел прочищал нос, бык выпучил глаза, медведь расправил плечи и вытянул лапы, волк и собака поджали хвосты и всем своим видом показывали, что уже собираются уходить. Только козел гордо стоял впереди, покачивая то правым, то левым рогом, и важно поглаживал бороду. Он пытался что-то сказать, но что – лев так и не понял. Лев обратился к остальным депутатам, поднялся невообразимый шум. Лев отвернулся и велел вытолкать всех прочь[2].

Насмешка над депутатами – официальными представителями еврейского населения перед властью – оставалась, однако, уделом немногочисленных просветителей (маскилим). Для многих современников и потомков фигура депутата была окружена героическим ореолом. В документах, исходивших из среды еврейской общинной элиты, депутаты уподоблялись библейским героям – Иосифу Прекрасному, царю Саулу и Мордехаю. Эти три персонажа были соединены в еврейской традиции происхождением от праматери Рахили. «Сыны Рахили – испытания их одинаковы и величие их одинаково»[3] – гласит комментарий к Книге Есфири[4].

Представителям российской правящей бюрократии депутаты казались то источником потенциальной опасности – руководителями «еврейского заговора», то удобным инструментом управления еврейским населением, способным по приказу властей изменить религиозные законы, определявшие жизнь евреев в городах и местечках Западного края.

Изображение еврейской депутации в трудах историков также зачастую определялось скорее идеологическими конструктами, нежели анализом источников.

Одной из первых работ, в которой затрагивался сюжет о еврейских депутатах, была написанная на древнееврейском языке ученым и общественным деятелем Ш.И. Фином книга «Kiria nää’māna»[5], представляющая собою очерк истории еврейской общины Вильно. Согласно Фину, главным препятствием деятельности депутатов оказались культурные различия между депутатами и их аристократическим окружением в Петербурге. По мнению Фина, если бы депутаты имели европейское образование, они сумели бы воспользоваться императорской милостью на благо современников и потомков[6]. Последнее заключение было связано с распространенным в тот период среди образованных евреев убеждением, что все трудности, испытанные евреями при интеграции в европейское общество, объяснялись легко устранимыми культурными различиями между евреями и их окружением.

Развитие еврейской историографии на русском языке в 1870-е гг. было связано, в числе прочего, с попытками еврейской интеллигенции повлиять на российское общественное мнение. Влияние «государственной» школы российской историографии, юридическое образование первых исследователей еврейской истории, характер доступных материалов привели к тому, что предметом изучения стала в первую очередь история российского законодательства о евреях. Один из ведущих представителей данного направления, юрист и публицист И.Г. Оршанский, затронул вопрос о депутатах в работе «К истории “Положения о евреях” 1804 г.» Согласно Оршанскому, депутаты «не дерзнули просить коренных улучшений в быту евреев», поскольку прекрасно осознавали утопичность такого рода требований[7].

Иной характер имело обращение к истории еврейских депутаций членов Комиссии по устройству быта евреев. В подготовленной для нее справке «Краткое обозрение правительственных мер по еврейскому вопросу в России» негативная оценка деятельности депутатов 1802–1804 гг. опиралась на «Записки» Г.Р. Державина. Инициатива избрания депутатов приписывалась в справке «кагалам», стремившимся с помощью подкупа, а также мер более экзотических, таких как наложение проклятий на членов комитета, приостановить разработку еврейской реформы[8].

Отрицательное отношение к еврейскому представительству, ярко выраженное в данной справке, прослеживается и в практических действиях комиссии. В 1872 г. была отвергнута инициатива еврейского купечества Виленской, Ковенской и Гродненской губерний, предлагавшего, со ссылкой на участие еврейских депутатов в деятельности виленской комиссии по устройству быта евреев в 1869 г., привлечь еврейских депутатов к работе «правительственных учреждений, рассматривающих еврейский вопрос»[9]. Определенную роль в провале этой инициативы сыграло мнение министра внутренних дел А.Е. Тимашева, отметившего на полях представленного ему прошения еврейских купцов: «Это и в самом деле жидовский парламент!»[10]

В ходе работы Высшей комиссии для пересмотра действующих о евреях в империи законов (1883–1888 гг.) членом комиссии Н.Н. Голицыным было подготовлено обширное исследование российского законодательства о евреях. Политика Екатерины II и Александра I по отношению к евреям была охарактеризована Голицыным как излишне либеральная. В этом контексте рассматривалась деятельность якобы поощрявшихся при этих царствованиях еврейских депутатов. «Происки» поверенных, воспользовавшихся благоприятным моментом и неосведомленностью администрации в еврейских делах, согласно трактовке Голицына, якобы определили исключительно благоприятный для евреев характер указа о правах евреев 1786 г.[11]

К депутатам 1802–1804 гг., вызванным Первым еврейским комитетом «в качестве сведущих людей»[12], прилагаются более пространные и более резкие характеристики, нежели к членам депутации 1785–1786 гг. Впервые в литературе появляется противопоставление европейски образованных петербургских евреев, имевших определенное влияние на ход работы комитета, и еврейских депутатов, прибывших из западных губерний[13].

Голицын указывал на крайнюю скудость источников о деятельности депутации 1802–1804 гг., однако счел нужным дать негативную характеристику депутатам, имевшим связи в среде петербургской бюрократии. То, что «Положение о евреях» 1804 г. оказалось в конечном счете направлено «против эксплуататорской деятельности евреев», отнюдь не свидетельствует, согласно Голицыну, о малой степени влияния еврейских депутатов на ход работы комитета[14].

Деятельность депутатов при Главной квартире российской армии в 1812–1813 гг. удостаивается особенно резких характеристик. Депутаты, претендовавшие на то, чтобы стать «деятельными лицами вблизи государя», и «самозванно» именовавшие себя еврейскими депутатами, постоянно выступали «по делам, даже вовсе до них не относящимся» и «позволяли себе» возбуждать в еврейской среде необоснованные надежды на улучшение положения евреев[15].

Столь же тенденциозной, но куда менее богатой источниками была написанная в 1880-е гг. М. Ф. Шугуровым и опубликованная в 1894 г. в «Русском архиве» краткая история еврейского народа в России с X в. по 1812 г.[16] Еврейские депутаты при Первом еврейском комитете 1802–1804 гг. представлены в этой работе как посредники, использовавшие собранные кагалами средства для подкупа членов комитета, и в особенности М.М. Сперанского[17]. Сперанский (и на этот раз подкупленный «злокозненными» евреями) якобы оказывал влияние и на работу Третьего еврейского комитета[18].

Новый поворот в историографии темы представляли собою работы Ю.И. Гессена. В 1900 г. вышла первая работа Гессена, посвященная истории еврейских депутаций. В центре внимания Гессена тем не менее оказались не депутаты из губерний черты оседлости, а якобы приглашенные членами комитета независимые консультанты. Последние, по не подтверждающейся источниками догадке Гессена, полностью подчинили себе провинциальных депутатов[19]. Заслуживает отдельного упоминания метафорический язык работы: «В тине народной массы закопошились живые существа»[20]. Это были депутаты. Деятельность еврейского подрядчика Н.Х. Ноткина по подаче проектов и прошений уподобляется «неумолчной волне, выбрасывающей с глубокого дна на берег моря груды песку и камней»[21].

При том, что язык, использовавшийся историками того времени в целом, был намного более литературным и публицистичным, нежели в последующие эпохи, работы русско-еврейских историков выделялись и на этом фоне. Исследования по истории российского еврейства пестрели такими выражениями, как «мистический гипноз хасидизма»[22], «ядовитое растение злобного навета»[23], «язва доносительства, которая скоро выдвинула на сцену еще одну уродливую личность»[24], «кагал, эта темная пещера, полная диких ужасов»[25], «червь зависти точил еврейского депутата»[26] и т. п. Использование такого языка, обусловленное литературной модой эпохи, включало исторические сюжеты в современный авторам контекст, а эмоциональное восприятие прошлого, с одной стороны, делало его актуальным, а с другой – значительно затрудняло его объективный анализ. Текст исторического исследования строился, таким образом, по законам литературного произведения, в котором каждый историк выделял своих «героев» и «злодеев» в соответствии со своими идеологическими и личными предпочтениями.

Статья «Из прошлого. Депутаты еврейского народа», опубликованная Гессеном тремя годами позже, содержала первую попытку классификации различных форм еврейского представительства: поверенные, депутаты на губернском и имперском уровнях. Возникновение института депутатов Гессен объяснял ослаблением власти кагала, к концу XVIII в. якобы утратившего свои представительские функции. При реконструкции последовательности еврейских депутаций Гессен следовал ошибочной интерпретации И.Г. Оршанского и Н.Н. Голицына, дополнив ее своими предположениями. Согласно версии, которой Гессен придерживался в 1903 г., одни и те же лица начали свою карьеру в качестве депутатов при Первом еврейском комитете и продолжали функционировать в этом качестве при последующих еврейских комитетах, а затем при Министерстве духовных дел и народного просвещения[27].

Следующим исследователем истории еврейских депутаций был С. Пэн, публицист и общественный деятель из Одессы. В начале 1900-х гг. он служил в «еврейском столе» Одесской городской управы[28] и имел возможность ознакомиться с архивом этого учреждения. Результатом его изысканий стала статья «Депутация еврейского народа. К истории евреев в России в эпоху Александра I». Описывая динамику деятельности депутации, Пэн оказался в зависимости от своих источников. Поскольку бóльшая часть документов относилась к 1817 г., Пэн связывал с этим периодом «пик» активности и влияния депутации, якобы переживавшей упадок после своей реорганизации в 1818 г.[29] В работе Пэна присутствовала и определенная ностальгия по прошлому, когда евреи «обладали еще могучей организацией, которая, что бы о ней ни говорили, «в минуту жизни трудную» всегда выступала в защиту евреев с усердием и умением, которому могли бы только завидовать современные дезорганизованные еврейские общины»[30].

Одновременно продолжалась разработка темы еврейских депутаций Гессеном. Упоминавшиеся выше статьи «Сто лет назад» и «Депутаты еврейского народа» вошли в сборник работ Гессена, вышедший в 1906 г. под названием «Евреи в России. Очерки общественной, правовой и экономической жизни русских евреев». Открывалась книга очерком «История Положения 1804 г.», представляющим собой новую версию работы «Сто лет назад». Изменения по сравнению с предыдущей редакцией были связаны не только с обнаружением новых документов: они отражали и изменения в позиции автора. Появилось встречавшееся ранее у Н.Н. Голицына идеологическое противопоставление двух групп еврейских представителей при Первом еврейском комитете: депутатов от губерний и лиц, лично приглашенных членами комитета. Последние, сторонники просвещения и реформ, по мнению Гессена, могли свободно высказывать свои мнения, тогда как губернские депутаты зависели от делегировавших их кагалов и были вынуждены выступить против любых нововведений. Причины такой оценки деятельности депутатов коренились, видимо, в некритическом использовании источников[31]. Что же касается депутатов, лично приглашенных членами комитета, то предпринятое Гессеном гипотетическое восстановление личного состава этой группы[32] представляется, по меньшей мере, спорным[33]. Документ, использованный Гессеном, свидетельствует лишь о том, что члены комитета, с разрешения императора, могли приглашать дополнительных депутатов, но не дает никаких указаний на их персональный состав. Реконструкция Гессена, как будет показано ниже, прочно утвердилась в позднейшей историографии. Наиболее серьезным следствием бытования данного историографического мифа является конструирование на основе гипотетического состава этой группы депутатов ее «политической программы». На интерпретацию еврейских депутаций Гессеном в сборнике 1906 г. повлияла и его активная политическая деятельность в тот период[34]. Последующее разочарование Гессена в «еврейской политике»[35], безусловно, отразилось в его дальнейших исследованиях, в том числе и о еврейских депутатах.

Обращение к сюжету о еврейских депутациях в творчестве С.М. Дубнова[36], одного из самых выдающихся еврейских историков, не носило специального характера. Поскольку целью Дубнова было создание «всемирной истории еврейского народа», эпизоды с еврейскими депутатами органично включались им в общий нарратив без детальной разработки. Не имевший доступа в государственные архивы Дубнов черпал сведения о депутациях из работ Гессена. Однако он подвергал эти сведения определенному переосмыслению в рамках созданной им концепции еврейской истории. Особую роль в этой концепции играли различные институты еврейского самоуправления, в том числе кагал, способствовавший сохранению национальной самобытности евреев. Поскольку Дубнов являлся не только историком, но и политическим деятелем, одним из основателей упоминавшегося выше «Союза для достижения полноправия еврейского народа в России», основателем и автором политической программы «Фолкспартей» (Еврейской народной партии), то вопрос о еврейских депутациях представлялся ему политически актуальным. Дубнов считал, что сам факт выдвижения евреями представительских инициатив свидетельствует о том, «что даже в ту эпоху, в темной хасидской среде Волыни и Подолии, не совсем заглохло сознание совершавшегося политического и социального кризиса»[37]. Дубнов, в отличие от Гессена, не акцентировал возможные противоречия между петербургским еврейством и прибывшими из губерний черты оседлости депутатами[38]. Наиболее важным для Дубнова в истории Первого еврейского комитета было то, что все предложения еврейских представителей были в итоге проигнорированы комитетом, разработавшим комплекс ограничительных, жестоких и недальновидных мер по отношению к евреям. Ни либерализм отдельных «просвещенных» бюрократов, наподобие М.М. Сперанского, ни вызывающие иронию Дубнова усилия первых российских маскилов, ни тем более действия еврейских депутатов не могли, по мнению Дубнова, изменить неизменно негативное отношение российского правительства к евреям.

Высокой оценки удостаивается у Дубнова депутация 1812–1825 гг., это «прекрасное по идее, но искаженное в действительности учреждение», которое при благоприятных обстоятельствах смогло бы «смягчить режим произвола и тягостной опеки, все более внедрявшихся в России»[39]. Вину за скромные результаты деятельности депутации и ее окончательное упразднение Дубнов всецело возлагал на российскую администрацию, недовольную «непрестанными ходатайствами и вмешательством в ее планы»[40].

Проблемами создания всеобъемлющей истории российского еврейства был озабочен и Гессен. В 1914 г. он выпустил первую редакцию своей «Истории евреев в России». Весьма примечательны рассуждения Гессена о том, насколько депутаты, выступавшие от имени еврейского народа, выражали желания и потребности представляемых. По мнению Гессена, депутаты стремились в первую очередь к укреплению власти кагалов, пошатнувшейся якобы из-за того, что приписанные к купечеству и мещанству евреи перешли под юрисдикцию органов сословного самоуправления.

В последующих двух редакциях «Истории еврейского народа в России», изданных в 1916 и 1925 гг., Гессен хоть и привлек некоторые новые источники, однако сохранил изложенную выше трактовку событий, связанных с еврейскими депутациями. Преемственность по отношению к редакции 1914 г. подчеркивается и буквальным воспроизведением некоторых абзацев, в особенности аналитического характера. Основной нарратив о депутациях был сформирован в начале XX в. и оказал огромное влияние на последующую историографию.

Мы можем выделить два основных историографических мифа, восходящих, соответственно, к концепциям Ю.И. Гессена и С.М. Дубнова: о противостоянии «ортодоксов» из черты оседлости и «просвещенных» петербургских депутатов и о бессилии депутатов перед властью.

Для С.М. Дубнова противопоставление еврейских «просветителей» «ортодоксам» было не столь важно, сколь реконструкция череды несправедливых гонений, которым подвергались евреи на протяжении веков. В этом контексте история еврейских депутатов, бессильных перед недобрыми намерениями правительства, выглядела очередным эпизодом вечного спора «русского волка» с «еврейским ягненком»[41]. В то время как политическая позиция С.М. Дубнова четко артикулирована в его публицистических и научных работах, позиция Гессена представляется менее ясной. Очевидно, что, в противоположность Дубнову, Гессен являлся скорее сторонником ассимиляции. В противовес концепции Дубнова, отстаивавшего ключевую роль кагала в консолидации еврейства и сохранении евреев как «духовной нации», Гессен приписывал кагалу реакционную роль противника всякого прогресса. Кагалу в конструкции Гессена противостоят «маскилим». Характер исторического повествования первых русско-еврейских историков определялся не только произвольными идеологическими конструктами, но и языком описания.

Развитие еврейской историографии в Советском Союзе было насильственно прервано в 1930-е гг. Новый центр по изучению русско-еврейской истории образовался в США. Исследователи были в основном эмигрантами из Восточной Европы[42]. Классики «американской» школы Л. Гринберг, И. Левитац, С. Барон при изложении истории депутаций фактически ограничивались кратким пересказом трудов своих предшественников, в основном Ю.И. Гессена[43].

Так же мало внимания было уделено еврейским депутациям в первом издании книги английского историка, профессора Университетского колледжа в Лондоне Дж. Клиера, о происхождении «еврейского вопроса» в Российской империи[44]. Этот недостаток был отчасти восполнен в переработанном и дополненном издании на русском языке, которое будет охарактеризовано несколько ниже.

Значительным событием в истории изучения «еврейской политики» считается монография Э. Ледерхендлера «Путь к современной еврейской политике. Политическая традиция и политическая реконструкция еврейской общины в царской России»[45]. Как и в некоторых других исследованиях, посвященных «модернизации» российского еврейства, предшествующему периоду в соответствии с телеологической схемой отводится роль «предшественника», «предвестника» модернизационных изменений, чем как бы «зачеркивается» его своеобразие.

Сюжет о депутациях рассматривается Ледерхендлером в контексте «кризиса еврейской политики в Восточной Европе», по мнению автора, охватывающем период с 60-х гг. XVIII в. по 80-е гг. XIX в. Первым симптомом кризиса Ледерхендлер считает дезинтеграцию и распад еврейства на отдельные общины[46]. Однако сопротивление в еврейском обществе и в Средние века, и в раннее Новое время встречали как раз попытки насильственного объединения под властью надобщинной организации или концентрация власти в руках одного или нескольких лиц[47]. Еврейское общество с раннего Средневековья состояло из отдельных общин. По мнению же Ледерхендлера, в 1764–1844 гг., то есть с момента отмены надобщинных органов-ваадов в Речи Посполитой до отмены кагала в Российской империи, у польского и российского еврейства не было достаточно устойчивой базы для коллективного представительства, поскольку не было выполнявших эти функции органов[48]. Еще одним немаловажным недостатком является то, что сюжет о еврейском представительстве в Российской империи излагается, начиная с третьего раздела Польши, и таким образом игнорируется вся история еврейского представительства на «новоприсоединенных землях» с 1772 по 1796 г. Отметим, что проанализированный выше раздел «Проблема еврейского представительства до 1825 г.» занимает в монографии Ледерхендлера всего пять страниц[49]: объем, явно недостаточный для рассмотрения такого важного для заявленной темы сюжета.

Возрождение историографии еврейства на постсоветском пространстве началось в конце 1980-х – начале 1990-х гг., когда политические изменения сделали возможным возникновение профессиональной среды исследователей иудаики, однако сюжет о еврейских депутациях по-прежнему остается в числе недостаточно разработанных. Ранняя история еврейского представительства в Российской империи затрагивается в работах белорусского историка Е.К. Анищенко, который ввел в научный оборот ранее неизвестный историкам комплекс источников. Отдельно следует остановиться на оценке Анищенко изучаемых процессов и на используемой им стилистике, отражающей отношение автора к описываемым событиям и особым образом структурирующей его изложение. Так, содержание прошений депутатов, по мнению Анищенко, «с головой выдает кагальный раввинат, озабоченный неприкосновенностью карательной власти кагалов в отношении своих врагов и недовольных (хасидов)» и свидетельствует о том, что сами «ходатаи ратовали за сохранение кагалов и прежней обособленности евреев»[50]. Преемственность Анищенко по отношению к Гессену подчеркивается и соответствующей сноской, сопровождающей процитированное утверждение.

Нельзя обойти вниманием также переработанный и дополненный вариант книги Дж. Клиера о возникновении «еврейского вопроса» в Российской империи, вышедший на русском языке в 2000 г. Поскольку основным предметом исследования Клиера является формирование политики российских властей по отношению к евреям, то вопрос о еврейских депутациях являлся для него не столь важным. Источниковая база, в том числе и по еврейским депутациям, была дополнена по сравнению с предыдущей редакцией. Клиер критиковал Гессена и Анищенко за их оценку деятельности кагала в терминах классовой борьбы и утверждал, что кагал не только не препятствовал интеграции евреев в сословные структуры, а, напротив, содействовал этому и в целом «стоял на службе… всего сообщества», а не «узкого круга олигархов»[51]. При этом он следовал за своими предшественниками в изложении событий и, следовательно, воспроизводил их ошибки. Очевидно, что, когда Клиер использовал собственные архивные находки, это вело к новому повороту в изучаемой теме, когда же он следовал за своими предшественниками, то оказывался «в плену» их интерпретаций.

Возвращаясь к новейшей русско-еврейской историографии, нельзя не отметить основанное на хранящихся в РГАДА материалах государственных учреждений биографическое исследование сотрудника этого архива Д.З. Фельдмана о Ц. Файбишовиче, который в 1785 и 1790 гг. выступал в качестве поверенного белорусских евреев. Фельдман склонен рассматривать как синонимы все термины, которыми обозначаются в источниках еврейские представители: «штадланы», «поверенные», «депутаты»[52]. Таким образом, важная проблема дифференциации типов еврейского представительства не затрагивается в данной работе. Предварительным итогом работ Фельдмана по истории евреев в России стала монография, являющаяся, по сути, сборником очерков по различным сюжетам еврейской истории XVIII–XIX вв. История еврейских депутаций затрагивается в данном труде лишь эпизодически[53].

«Гранд-нарратив» русско-еврейской истории, реконструкция основных событий, их последовательности, выстраивание определенной «иерархии» исторических фактов в рамках данного сюжета – все это было сформировано на рубеже XIX–XX вв. и испытывало влияние факторов, лежащих за пределами науки: от общественно-политических до субъективных. Это своего рода «матрица», продолжающая определять поведение историков до наших дней. Исследуются, к примеру, какие-либо локальные случаи, а для написания «фона» привлекаются по-прежнему классические работы. Одним из способов преодоления этой инерции является обращение к новым архивным материалам.

Источники по истории еврейских депутаций отличаются известной дискретностью. Редки упоминания о депутатах в законодательных актах, таких, например, как первое «Полное собрание законов и узаконений Российской империи» (ПСЗ 1). Материал по истории еврейских депутаций представлен в ПСЗ 1 указом Сената от 21 января 1785 г. «Об ограждении прав евреев в России, касательно их подсудности, торговли и промышленности»[54], содержащим упоминание о прибывших в Санкт-Петербург поверенных от белорусских евреев. В «Положении о евреях» 9 декабря 1804 г. [55] участвовавшие в его подготовке еврейские депутаты не упоминаются. Депутаты созыва 1807 г. упоминаются в рескрипте Александра I губернаторам черты оседлости[56] и в рескрипте В.С. Попову 1809 г.[57] В ПСЗ 1 также отражено официальное включение еврейских депутатов в штат Министерства духовных дел и народного просвещения[58] и одно из их ходатайств[59]. Многие нормативные акты, содержащие упоминания о еврейских депутатах, не были по тем или иным причинам включены в ПСЗ 1. Исключение именно этих документов позволяет выявить стратегию умолчания, к которой прибегали составители ПСЗ. К их числу относятся, в частности, акты, вошедшие в составленный в Четвертом еврейском комитете в ходе подготовки «Положения о евреях» 1835 г. «Свод законов о евреях», отложившийся в РГИА в фонде департамента законов Государственного совета[60]. В числе этих актов положения Комитета министров об утверждении избранных евреями депутатов в их званиях[61] и другие немаловажные документы, содержащие в основном сведения о деятельности депутации 1812–1825 гг. Характер законодательных источников по еврейским депутациям, не вошедших в официальное издание собрания законов, позволяет предположить, что при подготовке ПСЗ были исключены материалы, отражающие активную роль депутатов в разработке законодательства о евреях или, по крайней мере, их претензии на участие в этом процессе, а также положение депутации как части общей структуры государственных учреждений. То, что было уместно в составленном для внутреннего использования в Четвертом еврейском комитете и имевшем характер справочника «Своде законов о евреях», не должно было становиться достоянием достаточно широкого круга лиц, обращавшихся к ПСЗ.

Материалы периодической печати, относящиеся к теме еврейских депутаций, в основном ограничиваются кругом ведомственной периодики. Выходивший в 1804–1809 гг. «Санкт-Петербургский журнал, издаваемый Министерством внутренних дел», имевший целью «издавать при наступлении каждого месяца все то, что в минувшем было сделано примечательного и к познанию публики нужнейшего»[62], публиковал в первом, официальном, разделе отчеты министра внутренних дел, высочайшие указы, всеподданнейшие доклады министра. Это позволяет обнаружить ряд не вошедших в ПСЗ актов. В 1805 г. там был опубликован доклад Первого еврейского комитета, подписанный П.В. Лопухиным, В.П. Кочубеем, А.А. Чарторыйским и С.О. Потоцким[63]. В докладе давалась нелестная характеристика губернских еврейских депутатов, но при этом подчеркивалось, что комитет действовал, «держась того первоначального правила, чтобы допустить сколь можно евреев участвовать в собственном их образовании и не оставить ни одного обстоятельства, к сему способствовать могущего»[64]. В 1807 г. в журнале был опубликован рескрипт губернаторам черты оседлости с упоминанием губернских еврейских депутатов 1807 г.[65], а в 1809 г. – рескрипт В.С. Попову об учреждении Третьего еврейского комитета[66]. В другом ведомственном журнале того периода, сменившем несколько названий издании Министерства народного просвещения[67], еврейские депутаты не упоминаются, что может отражать различия в информационной политике упомянутых двух министерств. Также представляет интерес имевшая полуофициальный характер публикация в «Вестнике Европы» в мае 1805 г. анонимной статьи о «Положении о евреях» 1804 г. Хотя еврейские депутаты прямо в ней не упоминаются, весьма показательно восхищение автора тем, что «человеколюбивый Александр даровал евреям бытие политическое»[68]. Таким образом, «государственный заказ», четко прослеживающийся по материалам периодической печати первой половины царствования Александра I, состоял в том, чтобы представить российскую власть либерально настроенной по отношению к евреям и склонной к сотрудничеству с их представителями.

Переходя к неопубликованным материалам, следует прежде всего выделить обширную группу делопроизводственной документации государственных учреждений, содержащейся в фондах этих учреждений. К депутации 1785 г. относятся материалы «связки белорусских дел» Третьего департамента Сената, отложившиеся в РГАДА, в фонде «Сенат и его учреждения»[69], а также содержащиеся в этом фонде материалы ревизии сенаторов А.Р. Воронцова и А.В. Нарышкина[70]. В деле, инициативным документом которого послужило прошение поверенных белорусских евреев Ц. Файбишовича и А. Еселевича к Екатерине II[71], особый интерес, помимо самого этого прошения, сохранившегося в подлиннике, представляют доверенности, выданные различными еврейскими общинами («верющие письма от всего белорусского еврейского общества») своим представителям[72]. Остальные документы дела отражают ход рассмотрения инициированного еврейскими поверенными дела в Сенате. Особенно примечательно свидетельство об участии Файбишовича и Еселевича в заседании Третьего департамента Сената[73]. Иной тип документации представляют материалы о еврейском представительстве в правление Павла I. Большинство связанных с еврейскими представителями документов дошло в составе материалов канцелярии статс-секретаря, вошедших в фонд «Дворцовый отдел»[74] РГАДА, а также канцелярии генерал-прокурора[75]. Возможно, это отражает процесс повышения роли данных ведомств при Павле I и одновременно является свидетельством отношения власти к еврейскому представительству как делу особой важности, требующему прямого вмешательства императора. При Александре I материалы, связанные с еврейскими депутатами, концентрировались в основном в Еврейских комитетах, а также в департаменте духовных дел иностранных исповеданий, а позднее в Министерстве духовных дел и народного просвещения, к штату которого еврейские депутаты были официально приписаны в 1817 г. Основная часть делопроизводства Еврейских комитетов 1802–1825 гг. и материалы объединенного министерства, хранившиеся в архиве Министерства внутренних дел, были уничтожены пожаром 1862 г. Однако отдельные документы из этих комплексов, касающиеся еврейских депутатов, сохранились в составе фондов других государственных учреждений, взаимодействовавших с Еврейскими комитетами и Министерством духовных дел по отдельным вопросам. Самым значительным комплексом материалов такого рода является подшивка документов Первого еврейского комитета, отложившаяся в Основном собрании рукописной книги ОР РНБ[76]. Примечательно заглавие сохранившегося переплета – «О евреях. Часть 1». Это позволяет предполагать наличие второй и, возможно, последующих частей, не вошедших в собрание ОР РНБ и, скорее всего, не дошедших до нас. Этот комплекс документов, помимо упоминавшихся выше опубликованных Ю.И. Гессеном писем и проектов Ноткина, включает переписку министра внутренних дел В.П. Кочубея с губернаторами «тех губерний, где евреи обитают», характеризующие реакцию правительства на слухи, распространившиеся в еврейской среде в связи с учреждением Первого еврейского комитета и избранием депутатов[77].

В данной работе впервые вводятся в научный оборот документы, связанные с деятельностью Первого еврейского комитета и отложившиеся в фонде канцелярии киевского военного губернатора[78], в том числе: копия журнала Первого еврейского комитета, содержащая утвержденное императором решение о выборах еврейских депутатов[79]; ведомственная переписка, отражающая порядок и ход выборов по Киевской и Минской губерниям; предварительная редакция «Положения о евреях» 1804 г., представленная на рассмотрение еврейским депутатам и содержавшая проект создания центрального органа управления для российских евреев («Синедрина»)[80]; а также упоминавшиеся (но не подвергшиеся детальному анализу) в работе Дж. Д. Клиера «мнения» киевского и минского кагалов[81], представленные Первому еврейскому комитету. Все эти источники позволяют дать ответы на вопросы, остававшиеся неясными или спорными в предшествующей историографии, а также поставить новые, не ставившиеся предшественниками исследовательские задачи.

Для более позднего периода релевантна отложившаяся в РГИА переписка между Министерством духовных дел и народного просвещения, Министерством внутренних дел и Министерством полиции (1810–1819).[82]. Также представляют интерес материалы особенной канцелярии департамента полиции[83], проливающие свет на некоторые аспекты деятельности еврейских депутатов при Главной квартире российской армии в 1812–1813 гг.[84] Учреждение еврейской депутации в 1812 г. описывается в прошениях бывшего депутата Л. Диллона Николаю I и А.Х. Бенкендорфу от 1829–1830 гг.[85] и упоминается в докладных записках первой экспедиции Третьего отделения о следственных делах, по которым Диллон привлекался с 1815 по 1829 г.[86] Отметим, что в последних документах, содержащих в целом негативную характеристику бывшего депутата, подтверждаются содержавшиеся в его прошениях данные о депутации, а его деятельность в качестве депутата рассматривается как «прежние заслуги». Проекты депутатов по улучшению правового статуса евреев Царства Польского упоминаются во всеподданнейшем рапорте Н.Н. Новосильцева, вошедшем в состав рукописного собрания проектов «об устройстве евреев в Царстве Польском»[87]. В фонде канцелярии министра финансов[88] отложились копии журналов Комитета министров, фиксировавшие ход обсуждения прошений и «представлений» еврейских депутатов[89]. Депутаты подавали свои прошения министру внутренних дел и народного просвещения А.Н. Голицыну, который, в свою очередь, доносил их содержание до комитета. Не исключено, что Голицын при передаче «соображений еврейских депутатов» Комитету министров намеренно искажал смысл их просьб, либо опровергая их, либо приписывая депутатам свое собственное отношение к обсуждаемым вопросам. Однако и в этом случае привлекает внимание его мнимая (или подлинная) апелляция к мнению еврейских депутатов. В фонде собственной его императорского величества канцелярии[90] отложилась всеподданнейшая записка Голицына, свидетельствующая о том, что создание еврейской депутации при центральной власти воспринималось как заимствование французского опыта, несмотря на давнюю местную традицию взаимодействия еврейских представителей с российской властью. Во всяком случае, от еврейских депутатов ожидали того же, чего и Наполеон в свое время – от Ассамблеи еврейских нотаблей и Синедриона: легитимации государственных законов на уровне еврейского права[91]. После упразднения депутации в 1825 г. связанные с ней материалы поступили в ведение Четвертого еврейского комитета, активно использовавшего их в своей работе. Рассмотрение комитетом опыта еврейских депутаций, а также сделанные в связи с этим копии более ранних документов сохранились в мемориях – кратких изложениях содержания журналов комитета за 1825–1830 гг. и приложениях к ним, отложившихся в фонде департамента полиции исполнительной Министерства внутренних дел[92]. Отдельные связанные с депутатами документы находятся в деле того же фонда о высылке евреев из Санкт-Петербурга, активно проводившейся в 1826–1827 гг. В связи с этим был возбужден вопрос, могут ли проживать в столице евреи, являющиеся поверенными своих соплеменников из черты оседлости, и привлечены документы предшествующего периода, когда депутаты могли проживать в Санкт-Петербурге на законных основаниях. Поскольку чиновники Министерства внутренних дел и Четвертого еврейского комитета стремились обосновать высылку противозаконной деятельностью евреев, то были привлечены документы, негативно характеризующие депутатов[93].

В данной работе впервые вводятся в научный оборот материалы канцелярии литовского военного губернатора, отражающие ход выборов еврейских депутатов в 1818 г.[94], в том числе документы, представленные губернатору собранием выборщиков в Вильно[95] и отражающие социальные и политические чаяния участников. Реализация этих целей возлагалась на будущую депутацию.

К этой же группе примыкают делопроизводственные материалы, отложившиеся в личных фондах государственных деятелей, соприкасавшихся по долгу службы с еврейскими депутатами. В фонде Н.П. Румянцева в ОР РГБ сохранился в копиях любопытный комплекс документов, связанных с созывом и функционированием собрания еврейских депутатов в Полоцке в 1773 г.: проект могилевского купца Беньямина Шпеера[96], ряд циркулярных распоряжений полоцкого губернатора[97], «доношения» в витебскую канцелярию от кагала, ремесленников и лиц, «не имеющих участия в собрании кагальском»[98], разработанный собранием проект «Уложения о кагалах»[99] и другие документы. По всей вероятности, эти копии были затребованы Румянцевым в связи с работой над «мнением» о евреях в 1802 г.[100], хотя в тексте самого «мнения» прямых отсылок к опыту полоцкого собрания не обнаруживается. Также в ОР РГБ, в фонде Кречетниковых, содержится переписка полоцкого губернатора М.Н. Кречетникова с белорусским генерал-губернатором З.Г. Чернышевым за апрель – июнь 1773 г., также связанная с еврейскими депутатами[101]. В фонде Воронцовых в РГАДА нами обнаружено прошение главе Коммерц-коллегии А.Р. Воронцову, автор которого, по его словам, был «избран целым обществом белорусских евреев»[102]. В личном фонде председателя Третьего еврейского комитета В.С. Попова в ОР РНБ содержатся служебные записи, относящиеся к первым дням работы комитета и его взаимодействию с прибывшими в столицу еврейскими поверенными[103].

Главной проблемой при использовании данного типа документов в нашем исследовании является то, что делопроизводственные документы отображают политическое поведение евреев сквозь призму ментальных установок российских бюрократов. Так, в отношении проводивших ревизию белорусских губерний в 1785 г. сенаторов А.Р. Воронцова и А.В. Нарышкина генерал-губернатору П.Б. Пассеку излагаются жалобы евреев, которые «изъясняли», что пристрастное отношение к евреям в судебных инстанциях «не может иметь места под благополучным царствованием ея императорского величества, под скипетром которыя столько разного звания людей спокойны и счастливы пребывают и где равно каждому и без различия веры всякая справедливость доставляется»[104]. Этот текст можно интерпретировать и как свидетельство того, что евреи довольно быстро усвоили официальную риторику и провозглашавшиеся Екатериной II идеологические принципы и добивались реального осуществления программы «просвещенного абсолютизма» применительно к евреям, и как изложение еврейских просьб русскими бюрократами в привычных для последних риторических формах.

Особый случай представляют собой еврейские прошения и проекты. Весьма важной задачей при работе с источниками этого типа представляется выявление соответствий между русскими и еврейскими терминами, использовавшимися для обозначения реалий еврейской жизни. В этом отношении, например, примечательна терминология проекта Маркевича 1820 г. Погребальное братство («хевра кадиша») обозначается как «товарищество похоронов (sic!) и могилокопателей»[105], глава хевра кадиша – габай – фигурирует как «настоятель»[106], в то время как еврейские представители именуются сразу двумя терминами: еврейским и русским: штадланы-«зачинщики», депутаты-«мешулахим»[107]. В проекте Г. И. Гиршфельда из Митавы (1825 г.) упоминаются совершаемые раввинами «духовные требы»[108]. Аналогичным образом, раввины обозначены как «духовенство веры нашей»[109] в более раннем документе: прошении «поверенных белорусского еврейского общества» Ц. Файбишовича и А. Еселевича в 1785 г. Назвать раввинов «духовенством» означало приравнять их к хорошо знакомому властям и совершенно по-иному организованному сословию. Примечательно использование в делопроизводственных документах термина «еврейские общества» как в качестве синонима кагала, так и для обозначения зачастую оппозиционных по отношению к кагалу обществ (хеврот). Также следует отметить отсутствие четкой терминологической дифференциации между понятиями «поверенные» и «депутаты». Одни и те же лица могли в одно и то же время обозначаться обоими терминами[110].

Содержание и оформление документов во многом диктовались формальными требованиями и предпочтениями адресатов. К тому же нанятый тем или иным евреем-просителем писарь (русский или поляк) мог выступать в качестве соавтора (а то и основного автора документа) – человека, который «сие прошение со слов просителя (по словам точным просителя) сочинял и переписывал» (типовая формула). Однако в нашем распоряжении имеются и документы, в которых такое указание отсутствует, и документы, собственноручно написанные евреями на русском языке.

Для выражения своих требований еврейские лидеры использовали два основных стилистических модуса, совпадавшие с приемами господствовавших литературных течений того времени. Первый комплекс риторических приемов связан с официальной и «патриотической» риторикой, использует идеи служения государству.

«Служба» на «благо Отечества» ассоциировалась в еврейских прошениях с поставками для армии и разведкой. Однако наиболее полное выражение темы «службы» мы находим в текстах, описывающих деятельность еврейской депутации при различных административных структурах. Депутаты, очевидно воспринимая себя в качестве государственных служащих, использовали для характеристики своей деятельности выражения «служба», «обязанность», «должность», которую они как «верноподданные» выполняли с «усердием», «честностью» и «преданностию».

Другой эстетической стратегией для оформления еврейских просьб и проектов было использование приемов, характерных для сентиментализма. В этом ключе был решен не только текст знаменитого «Вопля дщери иудейской» Лейбы Неваховича, но и прошения, казалось бы, далеких от российской изящной словесности купцов и кагальных, не говоря уже о еврейских депутатах и поверенных. Ключевыми для данного стилистического модуса являются утверждения о «невинности», «невинном страдании» евреев, которое требует от сановных адресатов действий, основанных не на формальном праве, а на «сострадании» и «обязанности человечества» (человечности). Проситель-еврей, очевидно, понимал смысл указов, которые зачастую привлекались им для подкрепления совершенно противоположных этому смыслу утверждений. Он предлагал власти принять это прочтение, апеллируя к таким категориям, как «милосердие», «человеколюбие», «справедливость», приписываемые адресату.

При этом данный тип нарратива ни в коей мере не является «нарративом ассимиляции». «Патриотическая», «сентиментальная» и «просвещенческая» риторика используется в нем для защиты ценностей еврейского общества, например еврейской одежды.

Следующей группой документов являются источники на древнееврейском языке: пинкасы общин и внутриобщинных объединений, постановления и воззвания о сборе денег, переписка депутатов с кагалами. Часть этих материалов опубликована[111], часть отложилась в составе делопроизводственных материалов[112]. Так же как и «высокая» литература, как традиционная раввинистическая, так и произведения «маскилим», эти документы были написаны не на разговорном языке – идиш, а на древнееврейском. Это обуславливало определенные особенности текста, такие, например, как включение языковых клише и цитат из Библии и Талмуда. Документы кагала и переписка депутатов с кагалами иногда, по требованию властей, стремившихся к контролю над еврейскими общинами, дублировались на русском языке. Это требование было закреплено «Положением о евреях» 1804 г., однако на практике выполнялось редко.

Библейские и талмудические выражения соседствуют с заимствованиями из русского языка, большинство из которых относится к пласту бюрократической лексики: «уезд», «губерния», «комитет», «пункты», «просьбы». Использование библейских цитат имело особый смысл. Тем самым указывалось на особую значимость «еврейской политики» не только в социально-экономической, но и в духовной жизни российского еврейства конца XVIII – начала XIX в. Символические аспекты политики, способы говорить и думать о власти трудно и почти невозможно отделить здесь от «практических» действий еврейских общинных лидеров. Взаимодействуя с внешней властью, они одновременно конструировали основанный на библейском тексте нарратив о своей деятельности.

Изложенные ниже наблюдения верны, по крайней мере, по отношению к еврейской депутации 1812–1825 гг. Документы депутации, равно как и документация кагалов, связанная с депутатами, четко разделяются на две группы. Первая, официальное делопроизводство депутации и кагалов, предназначенное для предъявления российской администрации, включает документы на русском языке, чаще всего построенные по формуляру бюрократического делопроизводства, в ряде случаев на бланках Министерства духовных дел и народного просвещения. Такого рода документы отложились в фонде виленской еврейской общины[113]. Наряду с официальной перепиской на русском языке депутаты вели переписку на древнееврейском с кагалами, раввинами, цадиками и частными лицами из числа еврейской элиты. Эта неофициальная переписка постоянно вызывала подозрения властей, часто конфисковывалась и перлюстрировалась. На основании этих документов депутаты и их корреспонденты обвинялись в организации беспорядков среди еврейского населения[114]. Так, в 1824 г. виленский еврей Хаим Нахман Перцович был привлечен к следствию за «предосудительную» переписку, которую он вел с еврейским депутатом Михелем Айзенштадтом. Он признался, что «письмо сие истребил»[115]. Аналогичным образом поступал в том же году еврей из Дубно, некто Скульский, утверждавший на следствии, что письма депутатов «уничтожил и не упомнит содержания оных»[116]. Можно предположить, что эта практика была весьма распространенной. Таким образом, на сохранность документов на древнееврейском языке, связанных с депутацией, влияла и политика властей, расценивавших как противоправные действия те взаимоотношения депутатов с еврейским населением, которые осуществлялись вне сферы административного контроля.

Количество мемуарных источников, в которых прямо упоминаются еврейские депутаты, невелико. Сведения о еврейской депутации 1785 г. содержатся в памфлете Шломо Беннета, который был весьма неординарной для еврейского общества того времени личностью[117]. Сюжет о еврейской депутации появляется в записках Беннета в связи с описанием личных бед мемуариста, потерпевшего большие убытки из-за запрета евреям на производство алкоголя. Эти и другие притеснения, по мнению Беннета, способствовали консолидации еврейского общества и избранию депутации[118]. Далее в ярких красках описываются результаты деятельности депутатов в Петербурге. Описание деятельности депутатов и хода рассмотрения их жалоб в Сенате в записках Беннета в целом совпадает с данными упоминавшихся выше материалов Сената[119]. Это доказывает высокую степень информированности еврейского общества о деятельности депутатов.

Абрам Соломонов, в 1820–1825 гг. официально занимавший должность письмоводителя и переводчика при еврейской депутации[120], включил в изданный в 1846 г. памфлет «Мысли израильтянина» автобиографический очерк «Жизнь сочинителя». По словам Соломонова, лучшим периодом в его жизни были годы, проведенные «в славной столице, так сказать, в большом политическом свете»[121]. Особый интерес представляет в воспоминаниях и памфлете Соломонова характеристика депутации как части государственного аппарата, законного «начальства» мемуариста[122]. Вопреки установившемуся к тому времени в правительственных кругах мнению о «неблагонадежности» еврейской депутации, Соломонов пытался представить ее полезным и важным элементом в системе управления евреями, проводником «благотворных» мер, направленных на сближение евреев с окружающим населением[123].

К тому же кругу «просвещенных» евреев принадлежал и другой мемуарист, личный секретарь З. Зонненберга Ицхак Сассон. В воспоминаниях Сассона представлена любопытная, но, скорее всего, обусловленная личным отношением автора характеристика Зонненберга как человека невежественного, недалекого и вспыльчивого, интригана и доносчика, враждовавшего с остальными депутатами, которые платили ему тем же[124]. Представляют интерес также не поддающиеся верификации эпизоды, рисующие отношение к депутатам со стороны различных групп еврейского общества.

Переходя к мемуарам представителей российской администрации, следует отметить, что сколько-нибудь значительное внимание еврейским депутатам уделил только Г.Р. Державин. Данные записок Державина, красочно описывавшего «разные происки» еврейских депутатов во главе с Ноткиным, с конца XIX в. стали предметом ожесточенных споров в историографии. Эти идеологически окрашенные споры велись в основном между оценивавшими эти сведения как полностью заслуживающие доверия и даже развивавшими интерпретацию Державина историками официального направления, такими как Н.Н. Голицын[125] и М.Ф. Шугуров[126], и представителями русско-еврейской историографии, в особенности Ю.И. Гессеном, объяснявшим отношение Державина к еврейским депутатам, и в частности к Ноткину, «старческим озлоблением сановника на покое»[127] и на этом основании опровергавшим его данные как недостоверные. Нам, со своей стороны, представляется целесообразным выделить в записках Державина нейтральные с точки зрения основной тенденции элементы. Другим возможным методом анализа записок Державина может быть подход к этому тексту как литературному, вопреки его сухому деловому стилю.

Определенный интерес представляет упоминание депутации в путевых записках И.М. Долгорукова. Вложенная им в уста молодого еврея Гурвича, в доме которого в Умани останавливался Долгоруков, уничижительная характеристика депутатов как «глупцов, которые ни за что более не стояли, как за свою одежду», а также стоявших за их избранием «стариков» из кагала[128] может отражать как реальное отношение к депутатам у части «просвещенных» евреев и конфликт поколений, так и пренебрежительное отношение к ним русской аристократии.

Определения еврейского представительства, существующие на данный момент в литературе, являются неполными и нечеткими. В данной работе мы будем пользоваться классификацией, основанной на сочетании признаков, значимых как для власти, так и еврейского общества:

Депутаты – лица, включенные в структуру государственного управления (временных или постоянных государственных учреждений) и имеющие доверенности от той или иной группы еврейского населения (кагалов, братств, религиозных групп, еврейских общин и проч.). Таким образом, они обладали «двойной легитимностью». Депутаты действовали главным образом на центральном уровне. Для них характерны претензии на выражение интересов всего еврейского населения империи.

Поверенные тех или иных объединенных по региональному или профессиональному признаку групп еврейского населения, легитимность которых определялась наличием доверенностей от указанных групп и признанием со стороны власти.

Кагалы и «еврейские общества» (при этом под «еврейскими обществами» могли подразумеваться как те же кагалы, так и различные хеврот-братства), не требовавшие какой-либо дополнительной легитимации, так как выступления кагалов и «еврейских обществ» являлись в глазах властей легальными формами представительства.

Штадланы, то есть ходатаи по делам еврейских общин. Для описываемого времени характерно существование штадланов нового типа, то есть отдельных евреев, неформально взаимодействующих с представителями власти и не оперирующих при этом никакими официальными документами. Новый штадланут отличался от старого, имевшего место в Польше и Литве XVI–XVIII вв., когда штадланов назначали или нанимали органы еврейского самоуправления. В описываемый период функции старого штадланута были во многом унаследованы еврейскими депутациями при центральной власти.

Ранние маскилы (еврейские просветители) не имели никаких полномочий ни со стороны еврейского населения, ни со стороны власти, но тем не менее считали себя вправе говорить от лица еврейского населения.

Эти формы представительства большей частью не имели жестких границ между собой и могли перетекать одна в другую. Этой ситуации соответствовало отсутствие четкой терминологической дифференциации между различными формами еврейского представительства в российских делопроизводственных документах. Иногда одни и те же лица могли именоваться и «депутатами», и «поверенными», но фактически принадлежать к одной из этих групп. Нередким был также переход одних и тех же лиц от одной формы представительства к другой (член кагала мог стать поверенным или депутатом, штадлан второго типа или маскил, владеющий «языком власти», мог получить полномочия от кагала и т. п.).

Считаю своим долгом выразить признательность В.Е. Кельнеру, Ш. Штампферу, И. Лурье, Б. Горовицу, В.М. Лукину, Д.З. Фельдману, а также сотрудникам Санкт-Петербургского института истории РАН, Европейского Университета в Санкт-Петербурге, Центра «Петербургская иудаика» Европейского Университета в Санкт-Петербурге за их неоценимую помощь и поддержку.