(«Я правлю парусником роз, как летний полдень...»)

Я правлю парусником роз, как летний полдень,

в хмелю от губ и от смолистого дурмана,

и, к смерти тающего дня перемещаясь,

отвердеваю в вязкой страсти океана.

Как бледный раб моей прожорливой пучины,

плыву сквозь едкий запах новою протокой,

весь в сером до сих пор и в горьких звуках,

в кирасе жалобной из пены одинокой.

В огне и стуже, лунный, солнечный, внезапный,

дублённый страстью, на волне-рабыне нежась,

я сплю в гортани благостных архипелагов,

чья нежность белая — как белых бёдер свежесть.

Во влажном мраке мой покров из поцелуев

слепыми замыслами наэлектризован,

я разделён на сны сраженьем этим славным,

на разграбленье отданный дурманным розам.

На гребне внешних вод ты рыбою вплываешь

в мои объятья параллельным телом тесным,

сплетясь в одно с моей душой — молниеносным

и нерешительным набегом поднебесным.