Лебединые ворота

…ничего ровным счетом не помнил. Хотя откуда-то многое знал. Очнувшись посреди пустоши, интуитивно понял: надо искать ночлег, скоро это зеленое солнце опустится вниз, и хрен-ее-разберет-какая живность-нечисть выйдет на свою сумеречную охоту.

А очнулся странно: на плече — сумка, в сумке — буханка хлеба и фляжка с водой, в кулаке — записка: «Ты вернешься, когда увидишь на пруду черных лебедей». Он сохранил записку, хотя потом еще целый год было не до нее.

Хлеб кончился на второй день, вода — на третий. По вечерам человек забивался под корни полувывороченных ветром редких деревьев и спал там урывками, вздрагивая от топота, уханья, хохота наполненной чем-то живым темноты. Он не знал зверей, которые издавали такие звуки. Когда услышал вой — в памяти возникло слово «волк». Хотя вой не был похож на волчий, зверь отчетливо нарисовался в воображении: большая, серая с проседью, величавая собака с пышной гривой… На пятый день, изнемогая от голода, жажды и усталости, путник достиг леса.

В лесу ему встретились маленькие люди — полугномы-полуобезьянки. Сначала испугались — когда непривычного вида переросток, споткнувшись, рухнул в пышный кустарник, — потом начали жалеть: принесли какой-то травяной отвар, который смыл тяжкую муть с мозгов и добавил сил. Человек поднялся… «Осторожнее!» — пронеслось в голове, маленькие люди отпрянули, а в памяти всплыло слово «телепатия».

Вокруг поселка царила тишь: бурные, беспощадные проявления дикой жизни остались в степи. Здесь только птицы самых разных видов и мастей сновали по деревьям, да еще пестрые лягушки с кошачьими мордами закатывали по утрам свои полифонические концерты. И человек не стал плести себе хижину на ветвях, как это делали местные — откуда-то вспомнилось, что дом должен выглядеть иначе… Сначала ночевал в шалаше из сухостоя, а к концу года построил жилище из бревен — обтесал их плавником рыбы, похожей на безногого варана. Такими плавниками местные резали белые камни, из которых складывали хранилища для продуктов на зиму. В поселке было принято питаться фруктами, семенами, травой — и человек научился есть то же самое, хотя в памяти мелькало слово «хищник».

У маленьких людей были смысловые имена, и он придумал себе такое же: Эстраньо[1].

…К концу года ему начали сниться тяжелые сны. Люди, знакомые и незнакомые, один за другим выходили из-за черного занавеса памяти. «…не место в нашем обществе, — вещал голос откуда-то сверху и со всех сторон, — он должен исчезнуть…» Просыпаясь, Эстраньо осознавал, что услышанное относится к нему. Накатывала боль потери… но никак не удавалось вспомнить, в чем же провинился. Одно ясно — здесь он чужой. То, что оставил, болит внутри. Вернуться туда, откуда прогнали, и — понять, может — искупить, может… «Ты вернешься, когда увидишь на пруду черных лебедей».

Эстраньо хотел выяснить у местных, что такое «лебеди», но столкнулся с неразрешимой проблемой: телепатия не транслировала бессмысленные сочетания букв, только образы и понятия. Засыпая, просил собственную память: «Покажи мне лебедя». Вместо этого приходило другое. Красивая женщина плакала: «Он не дает мне жить! Он превратил меня в куклу, а сам — что хочет, то и творит!» — «Уйди от него, — просил Эстраньо. — Уйди — и я сделаю тебя счастливой…»

Так продолжалось несколько ночей подряд. «Ты не понимаешь, — женщина вытирала платочком поплывшую косметику, — Он — зверь. Он убьет меня. И тебя — тоже». — «Это я его убью», — отвечал Эстраньо, сжимая кулаки… Он и женщина шли по набережной Яузы, а по воде плыли какие-то птицы, но — не лебеди…

Эстраньо набрал на берегу пруда розовой глины, вымазал стену своего жилища. Взял плавник рыбы, похожей на варана, и решил: «Пусть руки помогут вспомнить».

Сначала он нарисовал уток — птиц, которые плавали по Яузе — и выкрасил их золой в черный цвет. Удлинял уткам хвосты и клювы, менял форму тел и крыльев, но лебеди не получались. Эстраньо устал от безнадежного поиска, рассердился и разочаровался. Наконец, издеваясь над самим собой, изуродовал картинку: приделал птицам длинные изогнутые шеи… и понял: это и есть лебеди.

Обрадованный открытием, Эстраньо побежал к своим маленьким друзьям, но его опять ждало разочарование: в этом мире не водились лебеди. Только утки, но это ж совсем не то… Целый год человек ждал чуда, но чудо не прилетело.

Тогда он решил: вожделенное знамение нужно создать самому. Вырезал лебедей из дерева, оклеил утиным пухом и покрасил соком черных ягод, похожих на землянику. Птицы получились как живые. Два почти живых лебедя плавали на пруду, но никто не приходил, чтобы забрать Эстраньо домой…

Еще многое изгнанник отвоевал у своей строптивой памяти за это время. Вспомнил, что когда-то учился в университете, вспомнил, что такое биология…

Десять лет ушло на то, чтобы вывести породу черных уток с длинными изогнутыми шеями. Получилось очень похоже, но это были все-таки не лебеди, а просто черные утки с длинными изогнутыми шеями. Они не годились для знамения.

Под руководством маленьких людей Эстраньо занялся магией. Не спал неделями, ел только то, что разрешали, часами бегал по степным холмам и лазил по деревьям, концентрировался и расслаблялся. Он научился зажигать огонь усилием мысли. Он научился управлять снами. Он научился левитировать и заговаривать болезни, видеть в темноте — и слышать голос Вселенной… и только тогда понял: можно изменить видимость, но нельзя изменить суть. Две деревянные чушки, которые плавали в пруду, выглядели совсем как лебеди — но оставались деревянными чушками.

«Столько лет прошло, — думал Эстраньо. — Все уже давно забыли. За мной никогда никто не придет…» Засыпая, сосредоточился на вопросе: «Попаду ли я домой?» Техника отказала: снилось что-то очень тяжелое, больное, но он не запомнил, что именно… а проснулся от свиста.

Звук доносился издалека, с пустоши, высокой нотой прорываясь сквозь бархатные лягушачьи трели.

…Эстраньо бежал по степи сквозь мягкий утренний ветер. Казалось: понимание — а вместе с ним и свобода — вот-вот придут, лишь только схлынет ночной морок…

…На холме, греясь в лучах зеленого солнышка, сидел крупный рак. Он-то и свистел.

«Ты вернешься, когда рак на горе свистнет!».

В этом мире были реальностью свистящие на горе раки — зато не существовало черных лебедей на пруду… «Так надо мной просто посмеялись!»

…На картинке, которую Эстраньо нарисовал когда-то на стене, две сильных птицы сцепились клювами, образуя ворота — символ возвращения. Много лет художник молился на это свое творение как на икону. «Так пусть и уход тоже будет символичным».

Эстраньо нашел свое рукотворное чудо — лебедей из дерева и пуха. Повинуясь воле мага, две почти живые птицы заскользили по темной воде, и, встретившись посередине пруда, сцепились клювами.

Нежное зеленое солнце, пушистые розовые деревья в белых цветах, утки-лебеди, кошки-лягушки… «Спасибо за приют», — прошептал Эстраньо. «Прощайте,» — отправил он мысленное послание просыпающимся маленьким людям. Вошел в пруд, проплыл сквозь лебединые ворота, резко опустился под воду и вдохнул…

Последнее, что он услышал: «Помогите! Человек тонет!..»

…А когда открыл глаза — увидел небо нелепого синего цвета и засиженный голубями каменный парапет Яузы.

…Эта женщина стала толстой, и вечно плывущая косметика уже не скрывала ни мешков под глазами, ни морщин. Только суть осталась неизменной — женщина по-прежнему жаловалась и рыдала.

— Ты не представляешь, какая это сволочь! Я живу в клетке, я для него — предмет мебели, а он что хочет, то и творит!

— Этот — тоже сволочь… ясно. Так уйди от него, — посоветовал Эстраньо.

— Ты не понимаешь! Он убьет меня! И тебя — тоже!

— Меня, между прочим, давно уже нет. Казнен за умышленное убийство. В соответствии с гуманистическими идеалами нашего общества.

— Но ты же вернулся!

— Это только кажется.

— Володя, не уходи!

— Володя давно ушел. Я — Эстраньо. Чужак.

— Но ты… вернешься?.. — отчаянный крик повис в тяжелом сероватом воздухе. Эстраньо замешкался на секунду и бросил через плечо:

— Чудес не бывает. Это только в Москве не проблема увидеть черных лебедей на пруду.

«Здравствуй, Эстраньо», — прошептал ветер пустоши.

«Здравствуй, Эстраньо», — просвистел рак на холме.

«Здравствуй, Эстраньо!» — обрадовались маленькие люди.

«Я — не Эстраньо. Я — свой…»