Моему отцу – кинодраматургу и кинокритику Ярославу Ярополову и его поколению военных мальчишек, к которому принадлежал и Леонид Быков, посвящается…
ЛЕОНИДУ ФЕДОРОВИЧУ БЫКОВУ
Какая жизнь осталась позади!..
Дарящая теперь седые пряди…
В ней все, что смысл имело впереди,
Все для людей, точнее, людей ради.
Гаснут жизни друзей – небу тесно от звезд.
Переполнена грудь тоскою.
Боль оставленных ими на сердце борозд
Не дает и не даст мне покоя.
И не надо! Покой – это будет потом…
Это чуждая тишь, безбрежность…
Красота украшает наш сказочный дом,
А спасает планету – нежность.
И спасает ее доброта ваших глаз,
Вам прибудет и ввек не убудет,
Все бесценные россыпи нежности в вас,
Не гасите их, добрые люди!
…Окончен дней недлинный ряд.
Скорбим, над тишиною стоя!..
Кинематографа солдат
Ушел в бессмертье с поля боя.
В это верилось с трудом, но его белоснежная красавица «Волга», которую он так любил и с которой столько возился, вмиг стала неуправляемой. Словно лошадь, почувствовавшая свободу и пытающаяся скинуть седока, она неслась, не разбирая дороги, не подчиняясь хозяину…
Вновь поздняя весна показала свой норов. День внезапно, как это редко бывает в апреле, не потемнел, а буквально почернел. Ветер гнал густой тяжелый дождь, в котором дорога просматривалась не далее десяти метров. Машины двигались в этой мгле почти на ощупь, с зажженными фарами. За окном мелькали еще не покрытый листвой, почти не видимый глазу редкий перелесок и лужи с талой водой, не впитавшейся в черную, рыхлую, с прогалинами, землю.
Перед глазами вдруг начал прокручиваться калейдоскоп воспоминаний: вот он мальчишкой лезет в соседский палисадник за цветами, чтобы подарить их понравившейся однокласснице. А вот и огромный, гудящий, как улей, спортзал, в котором обосновались абитуриенты, приехавшие со всего Союза поступать «на артистов». Лицо красавицы, которой вскоре суждено стать его женой. Дорогие сердцу лица друзей-товарищей «2-й поющей эскадрильи»…
Продолжая без устали жать на педаль тормоза с такой силой, что слева за грудиной невыносимо защемило, он вздрогнул от холодящей своей безысходностью лихорадочной мысли: «Неужели все?» Сердце сжалось болью – не за себя, за них – Тому, ребят… Сколько он еще не успел сделать! Мало того, что жена больна, так именно сейчас он так нужен Лесю. Парнишка только начал выправляться. Кто знает, что он еще натворит без отцовской руки? А его отрада, его любимица Марьяна, как она, ведь теперь все заботы лягут на ее хрупкие плечи? Ничего, – постарался он взять себя в руки, – помогут друзья».
И тут он отчетливо увидел, как бы он снял это в кино. Наезд камеры… Крупно – перекошенное непоправимостью надвигающейся беды бледное лицо героя, выпуклая пульсирующая жилка на чуть взмокшем виске, прилипшая прядь волос…
А тем временем сознание угодливо прокручивало самые яркие, наполненные счастьем моменты его жизни: катание мальчишкой на санках, первый поцелуй, светящиеся глаза любимой, неуверенные шаги первенца… Как режиссер, он бы это прекрасно снял. Столько в его судьбе было побед, и все же больше горечи от предательств, боли утрат… Есть люди, воспринимающие счастье полнее, чем невзгоды, как видно он из их числа.
…Так и не успев испугаться, не в силах избежать трагедии, Быков резко вывернул руль. Сумбур мыслей стал пульсирующе краток. Машина пошла юзом и правой дверцей врезалась в бампер встречного грузовика. В тот же миг все тело Быкова взорвалось резкой болью, словно «раскрошившись» на тысячу крошечных обжигающих осколков, и мир взорвался кровавым протуберанцем… Махина, протаранив «Волгу», как бы взяла ее на клыки и уже в обратном направлении проволокла еще метров десять, выковыряв на обочине глубокие ямы передними колесами легковушки. И остановилась как вкопанная.…
…Вот уже который год у мемориальной доски Леониду Федоровичу Быкову на административном корпусе Киностудии имени Довженко в день его рождения, 12 декабря и в день смерти, 11 апреля, соберутся коллеги, друзья. Молча постоят, потом зайдут в музей студии, выпьют «законные» сто грамм… А на асфальте у стены останутся алеть любимые быковские гвоздики.
Чтобы помнили…