Василий Щепетнёв Лето сухих гроз (Хроники Черной Земли, 1913 г.)



— Определенно, Лондон уснул. Весь мир спит. Всеобщее царство сна, — Холмс педантично присоединил «Таймс» к стопке других сегодняшних газет.

Все это мне не понравилось: аккуратное обращение с газетами предвещало Большую Хандру со всеми ее атрибутами — раздражительностью, револьверной стрельбой в комнатах и ночным музицированием под кокаин.

— Холмс, вы немилосердны к бедным обывателям. Могут же они хоть недолго пожить без сенсационных убийств, грабежей, краж и исчезновений?

— Могут, дорогой Ватсон, разумеется, могут. Я не могу. А я — не меньше лондонец, нежели остальные, — он внезапно смолк, дотянулся до кочерги и начал бесцельно вертеть ее в руках.

Сказать мне было нечего. Отсутствие громких дел означало отсутствие клиентов, а нет клиента — нет и гонорара.

Мои читатели, боюсь, получили превратное впечатление о мотивах деятельности Холмса. Некий скучающий джентльмен в поисках острых ощущений. Отчасти вина лежит на мне, отчасти — на условностях: воспитанные люди не обсуждают на публике денежные вопросы, а джентльмену и вообще не к лицу зарабатывать на жизнь сыском. Детектив-любитель — так характеризуют Холмса и отдел криминальных новостей, и литературная критика. И характеризуют неверно. Холмс — профессионал до мозга костей. Ни одно значительное преступление, совершись оно в Королевстве или на континенте, не прошло мимо его внимания; новейшие труды по криминалистике проштудированы им от корки до корки, внимательно, въедливо, с пристрастием; наконец, сложнейшие, запутаннейшие дела, раскрытые им самим, — разве это не доказательство высочайшего профессионализма?

Но Холмс — профессионал и в ином, обыденном смысле. Расследованием преступлений он зарабатывал себе на жизнь. И, констатирую с горечью, состояния себе не сделал. Он даже не имел своего дома и по-прежнему квартировал у миссис Хадсон — «недорогое жилье для джентльмена» нашей молодости. Значительная часть посетителей приходила на Бейкер-стрит в полной уверенности, что не только не придется платить гонорара, но и все издержки по ведению дела мистер Шерлок Холмс возьмет на себя. Изредка так и выходило — если случай выдавался особенно загадочный, интригующий, бросающий вызов гениальному уму моего друга. Но зачастую, сталкиваясь с необходимостью вознаградить услуги Холмса, посетитель мялся, говорил, что подумает, и исчезал навсегда.

Когда работы было много, Холмс являл собой образчик деятельного, бодрого, активного человека, но стоило наступить паузе, и настроение его в корне менялось. Он страшился оказаться ненужным: это влекло за собой нужду, нищету. И с годами беспокойство росло.

Это чувство знакомо и мне. Чего скрывать, преуспевающего врача из меня не получилось. Люди с удовольствием (надеюсь!) читают мои рассказы, но лечиться предпочитают у других, не отвлекающихся на посторонние дела, врачей.

Купленную практику я растерял моментально — что это за доктор, постоянно оставляющий пациентов ради участия в расследовании жутких преступлений?

Не застав меня на месте раз и другой, они быстренько перебежали к моим коллегам. Но я ничего не мог поделать — литература требовала все больше и больше времени, а писательские гонорары я находил слаще врачебных.

Мое участие в расследованиях Холмса объясняется не только связывавшей нас дружбой. Подлинные случаи служили основой моих рассказов, питали фактами мою фантазию и воображение; в свою очередь, благодаря этим рассказам известность Шерлока Холмса распространилась далеко за пределы Королевства, что обеспечивало более-менее постоянный приток клиентов. Но порой, увы, выпадали и дни штиля, как сейчас. Десять дней — и ни одного стоящего дела.

— К вам посетитель, мистер Холмс, — заглянула в гостиную Мэри, племянница миссис Хадсон, помогавшая ей по хозяйству — годы брали свое.

— Хорошо, — Холмс не выказал особой радости. — Дело о пропаже любимого кота.

— Полноте, Холмс, — укорил я его.

— Здравствуйте! — перед нами предстал молодой румяный человек, средний класс, таких в нашем районе двенадцать на дюжину. Пожалуй, спортсмен, — я попробовал на посетителе методу Холмса.

— Позвольте… Позвольте мне самому… — молодой человек напряженно переводил взгляд с Холмса на меня.

Холмс молчал. Я тоже.

— Вы — мистер Шерлок Холмс, — наконец решил вошедший, шагнул к Холмсу и затряс его руку. — А вы — доктор Ватсон.

— Совершенно верно. Так что же привело к двум английским детективам… — о, Холмс! Он знал, что званием детектива я гордился еще больше, чем званием литератора, и никогда не упускал случая польстить мне, — …к двум детективам проницательного студента-химика? Вероятно, выполняете поручение родных? Получили телеграмму из России?

— Как… Как вам это удается? — студент выглядел скорее восхищенным, чем озадаченным. — Я, конечно, много читал о вас, но… Это непостижимо!

— Всего лишь умение видеть и делать выводы, — Холмс порозовел от удовольствия. — Россия — у вас определенно славянский тип лица, затем произношение — слишком безупречное, академичное. Наконец, шнурки не заправлены в туфли. Студент — галстук и возраст; химик — пятна от реактивов на руках, в свое время у меня было довольно таких отметин.

— А родственники? Телеграмма?

— Вы не производите впечатление человека, у которого случилось несчастье, значит, вы выполняете чье-то поручение. Вы не юрист, следовательно, поручение скорее всего от родственников. Срочные поручения обыкновенно передают телеграфом, и порез на вашем указательном пальце свидетельствует о том, что вы недавно распечатывали депешу — с некоторых пор их очень неудачно заклеивают липкой лентой с острыми, как бритва, краями. Шотландское изобретение. Кстати, рекомендую впредь пользоваться ножом. Порез, конечно, пустячный, но если на края ленты нанести культуру бацилл азиатской лихорадки…

— Да? — студент осмотрел свой палец, затем поспешно опустил руку. — Позвольте представиться: Фадеев, Константин Фадеев.

— Так что же привело вас сюда?

— Вы абсолютно правы — телеграмма, — и он достал из кармана лист бумаги. — Я получил ее сегодня от дяди. То есть он мне не дядя, а крестный, но… Впрочем, это неважно. Разрешите, я зачитаю?

— Сделайте одолжение, — Холмс откинулся в кресле, прикрыл глаза. Старый конь чуял битву.

— «Константин, постарайтесь убедить мистера Шерлока Холмса приехать в наш летний замок по весьма важному вопросу. Дело крайне срочное. Браун уполномочен оплатить расходы. Подпись — П.» Браун — представитель дядиной фирмы в Лондоне. Конфеты и сахар.

— А сам дядя?

— О, дядя… Он — принц Ольденбургский, Петр Александрович.

— Принц?

— Самый настоящий. И праправнук императора Павла.

— Высшие сферы.

— Еще бы. Его жена, принцесса Ольга — Великая княжна, — русский выдержал паузу, — сестра ныне царствующего Императора Николая Второго.

— Бывает, — Холмс не был склонен восторгаться или выражать какие-либо иные чувства. Принц, ну и принц. — Что именно послужило причиной обращения ко мне, вы, полагаю, не знаете?

— Совершенно нет. Ничего. Телеграмма — единственное, чем я располагаю, за исключением чека. Он — ваш, если вы согласитесь ехать. Само собой, дорожные и прочие расходы оплачиваются отдельно.

Холмс, проглядев чек, положил его на столик. Я скосил глаза. Сумма была не безумная, но более чем удовлетворительная.

— Следовательно, принц ждет, что я поеду в Россию, не имея представления о сути дела?

— Получается, так. Вы и доктор Ватсон.

— Обо мне в телеграмме нет ни слова, — мне казалось, что парень знает больше, чем говорит.

— В этой — нет, но дядин поверенный Браун получил указания оплачивать расходы двух человек.

— Ваш дядя предусмотрителен, — что еще оставалось сказать?

— Где вы остановились? Я… Мы дадим ответ завтра, — Холмс вернул чек посетителю.

— Очень хорошо. Вот мой адрес. Мы могли бы отправиться, если вы, конечно, примете предложение, завтра вечером.

— Вы тоже едете в Россию?

— Да. Вакации. К тому же вам потребуется переводчик, не так ли? Я и буду этим переводчиком.

Константин Фадеев откланялся.

— Боюсь, в моей картотеке Россия остается белым пятном.

— Самое время вывести его, Холмс, — я видел, что мой друг колеблется.

— Ватсон, Ватсон… Десять лет назад я бы без раздумий тронулся в путь, — он взял кочергу, отложенную на время беседы с клиентом. — Я, как эта кочерга, еще годная в дело, но далеко не новая. Помните, нам ее попортил доктор Ройлотт? Тогда я выправил ее довольно небрежно, а сейчас… — он напрягся, и едва заметное искривление исчезло.

— Вот видите, Холмс!

— Пустое, — но видно было, что Холмс доволен.

— Так мы отправляемся, Холмс?

— Ватсон! Я не решался вас просить. Россия далековато, это не Ливерпуль.

— Пустое, — вернул я словцо Холмсу. — Если едете вы, еду и я.

— Тогда собирайте чемодан, Ватсон. Едем туда, где мы нужны! — хандра исчезла. Холмс вновь был заряжен бодростью, лучшим видом энергии. Он нужен! Его позвали на помощь!

Я радовался вместе с другом. Господи, если бы его пригласили на Южный полюс искать пропавшего Скотта, пришлось бы покупать шубу.

* * *

Описывать дорогу подробно я не стану. Поезда двадцатого столетия променяли романтику на комфорт. С точностью хороших часов пролетали мимо города и страны, пролетали и уходили в прошлое, во вчера.

Холмс, верный своему правилу не ставить телегу впереди лошади, не строил предположений, не имея фактов по делу, а отдыхал — спал, с аппетитом ел, опять спал, а, бодрствуя, отказывался от газет, предпочитая оттачивать дедуктивные способности на незнакомцах, гуляющих на остановках по перрону. Я скучал — газеты были одни и те же, мы везли их с собой, а континентальные, особенно после того, как нас миновала Франция, вернее, мы ее миновали, прочесть мог разве полиглот. Поэтому я немного писал, а оставшееся время пытался подражать Холмсу.

Наш Вергилий, Константин Фадеев, рассказывал о работодателе. Мы действительно направлялись к самому цвету русской аристократии. Итак, «дядя» — принц Ольденбургский Петр усердно занимается свекловодством и сахароварением в поместье матери, Евгении Максимилиановны, Великой княгини, племянницы Александра Первого, принцессы по мужу. Муж ее, отец нашего клиента, принц Александр Ольденбургский — любитель и покровитель наук, известен в ученом мире как археолог, химик и оптик. Жена «дяди», принцесса Ольга — сестра ныне царствующего Императора Николая Второго. Имение Рамонь — это семь тысяч десятин пахоты, около пятнадцати тысяч акров; лес, замок, сахарный завод, кондитерская фабрика. Ольденбургские-старшие живут в замке, Ольденбургские-младшие — неподалеку в имении Ольгино. Разумеется, помимо Рамони семья владеет огромными угодьями, дворцами и многим, многим и многим во всех уголках громадной России.

На Холмса перечисление титулов, земель и богатств впечатления не произвело — до отъезда он внимательно просмотрел Готский Альманах.

Тогда Константин перенес внимание на меня: несколько раз он робко намекал на то, что ощущает непреодолимую тягу к сочинительству, пробует себя в литературе, не мог бы я дать какой-нибудь совет начинающему автору. Я не люблю давать советы, даже медицинские, и отговорился тем, что русская литература мне, как иностранцу, недоступна. Пусть Константин обратится к своим великим соотечественникам.

— Великие умерли, — вздохнул студент, но более мне не докучал.

На четвертые сутки мы добрались до места. Почти добрались. На небольшой станции мы покинули экспресс.

— До имения десять миль, — Константин огляделся. К нам спешили двое. — Это за нами.

Встречающие подхватили наш багаж.

— Как же мы будем добираться? — от долгой езды мне казалось, что все вокруг так и норовит сорваться с места — вокзальчик, деревья, сомнительное строение, пахнущее лизолом.

Холмс поддержал меня за локоть.

— Кружится голова?

— Спасибо, Холмс. Проходит.

Мы шли вслед за Константином.

— Надеюсь, идти не десять миль?

— Что вы. Уже пришли, — он подвел нас к небольшому составу, паровозик и вагон. — Дядя построил ветку до Рамони.

Вагон оказался роскошным салоном — специально для встреч дорогих гостей, пояснил Константин. Его одного бы так не встречали.

— Как-то будут провожать? — рассмеялся Холмс.

Лес подступал прямо к полотну, еще немного, и ветви деревьев заколотят по вагону.

В салон вошел слуга.

— Он спрашивает, не угодно ли чего господам, — перевел Константин.

— В каком смысле — не угодно? — поинтересовался я.

— Чаю, водки, закуски.

— Но ведь имение рядом.

— Точно так-с.

— Мы, пожалуй, обойдемся.

Лес отступил, посветлело.

— Еще минут пятнадцать, — Константин глянул в окно.

Потянуло дымом, гарью.

— Никак, пожар, — я тоже выглянул наружу. Невдалеке горел подлесок — трава, кустарник, а несколько мужиков пытались сбить огонь ветками.

Константин поговорил со слугой.

— Засуха. С Мокия нет дождя.

— С Мокия?

— Наш православный святой. Другими словами — с середины мая. Если в скором времени не приударит дождик, плакала свеколка. Сухие грозы землю жгут, говорят мужики.

Пожар казался невелик, я предположил, что с ним управятся.

— Потушат, барин, не впервой, — переводом своим Константин доказывал, что литература так просто от него не отделается.

Поезд замедлил ход.

— Вот и приехали.

Экипаж стоял напротив вагона. Нам не пришлось даже касаться багажа: все сделали слуги.

— Где же завод, замок? — я сел рядом с Холмсом, Константин — напротив.

— На правом берегу реки. Туда идет узкоколейка, уголь, серу, известь возят, свеклу, а обратно — сахарок, конфеты.

Кучер тряхнул вожжами, и мы тронулись. Меж деревьев голубела река.

— Это наша речка, Воронеж. Проблемы с мостом — надо строить каменный, под тяжелый состав.

Мост и вправду был неказист: деревянный, на сваях, выкрашенный в темно-зеленый цвет, он напоминал замшелого дракона, притворявшегося спящим, в надежде на рассеянного путника, который примет его за настоящий добропорядочный мост.

А дальше, дальше и выше, стоял замок детских снов — с кокетливыми зубчатыми башенками, стрельчатыми окошками и всеми прочими финтифлюшками времен Короля Артура.

— Замок Ольденбургских, — сообщил Константин деланно равнодушно, даже не поворачиваясь к замку лицом. У нас-де этих замков — девать некуда.

Нам удалось миновать непроснувшийся мост. Деревья правого берега быстро надвинулись, заслоняя собой добрую старую Англию, на смену видению пришел аромат — тоже из детства, аромат сластей, рождественских даров, счастья.

— Конфетная фабрика. Видите, между ветлами, трехэтажная. А дальше — завод. Завод осенью заработает, а фабрике круглый год нет роздыху. Золотые медали Парижской и Лондонской выставок имеет.

Мы с Холмсом переглянулись, улыбаясь — столько чувствовалось в этой небрежной фразе затаенного хвастовства.

У развилки экипаж повернул налево, в гору. Направо — это к фабрике, к сластям. Увы, нам не туда.

Лошади с рыси перешли на шаг, кучер для вида покрикивал на них, легонько стегал, но путь был крут, а лошади — мудры.

Дорога серпантином взбиралась вверх, огибая замок, и когда мы, в конце концов, выехали на ровное место, пришлось еще катить по аллее, тенистой, прохладной, вдоль каменной ограды.

Широко распахнутые ворота стерегли башенки, одна пониже, а другая — высокая, с курантами, которые как раз вызвенели музычку, а потом ударили трижды. Местное время.

Экипаж въехал во двор. Фонтан перед замком бодро шипел водяными струями, а сам замок вблизи обретал объем, вес, сущность, и уже ненастоящим, сказочным не казался.

* * *

Нас поселили не во дворце, а рядом, в большом флигеле, называвшемся «Уютное». И действительно, жилище наше было весьма милым, более того — роскошным, но роскошью не броской, а добротной и скромной — если такая роскошь возможна вообще. Дубовые панели, ковры, красное дерево. Ничего удивительного, объяснил Константин, дом строился и обставлялся для молодых, но принцесса Ольга купила имение неподалеку и построила усадьбу по своему вкусу, проще, но просторнее. «Уютное» же осталось для дорогих гостей. Великого князя Михаила, например. Или вот для Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Тем лучше для нас. Самого Константина поселили в третьем доме, тоже рядом, сорок шагов от флигеля, в «свитских номерах». Ничего, очень даже неплохо.

Свитские номера — значит, для лиц, сопровождающих высоких гостей, для свиты. «Хоть в печь клади, лишь горшком не зови», — привел русскую пословицу Константин.

Мажордом передал, что принц Петр ждет нас через три часа, желая, чтобы мы сначала отдохнули и обвыкли с дороги. Ужин в семь пополудни, по случаю лета одеваться без формальностей.

— Дачная пора, сельский отдых, — комментировал Константин. В Петербурге — куда, шалишь. Строго. А здесь, средь мурав и дубрав, попроще. И с мужиком в поле принц Петр за руку может поздоровкаться. Не со всяким, понятно, а с работящим, справным.

Смывая в ванной дорожную пыль, я гадал о характере дела, ради которого нас пригласили сюда. Пригласили Холмса, если быть точным. Сильные мира сего не часто прибегают к его услугам. Но — прибегают. Что-то будет на сей раз?

Я раздумывал над тем, что надеть, когда в дверь постучали.

— Ватсон, вы в нерешительности, — Холмс был в светлом полотняном костюме.

— Да, Холмс. Смокинг?

— Нет, нет, ни в коем случае. Во-первых, вы слышали: «без формальностей». Во-вторых, облачаясь в смокинг или во фрак, вы претендуете, хотя бы чисто внешне, встать с хозяином на одну ступень, в простой же одежде вы даете ему возможность снизойти до вас. И в-третьих, в России от иностранцев ожидают экстравагантности, она придает больший вес. Будь у вас костюм для игры в гольф…

— У меня нет костюма для игры в гольф.

— Тогда наденьте вот этот, клетчатый.

Я по-прежнему колебался, но решил довериться Холмсу. В конце концов, его принимали в Виндзоре.

— Не в этом дело, — словно прочитав мои мысли, рассмеялся Холмс. — Вызывая водопроводчика, вы ведь не ждете, что тот заявится во фраке, достаточно, если его одежда опрятна. Так вот, мы — те же водопроводчики.

Довод ошеломил меня, и я поспешил с переодеванием согласно рекомендации моего друга.

И вовремя — Константин стоял на пороге.

— Господа, вы готовы?

Студент был в белой фрачной паре. Однако.

Заходящее солнце било прямо в фасад замка; струи фонтана казались игристым розовым вином, а сам замок светился огненно.

— Сколько лет замку? — спросил я студента.

— О, много. Двадцать пять, кажется.

— Двадцать пять?

— Да.

Мелкие водяные брызги настигли нас у ступеней парадного хода. На миг стало зябко. Холмс поежился, но жаркое континентальное лето поспешило вернуться.

— Вода — артезианская, — сообщил Константин, — водонапорная башня скрыта деревьями, но она под стать замку. Красивая. И высокая. С обратной стороны дворца — каскад, вода идет вниз, на сахарный завод и фабрику. Не зря тратится.

Лакей — ливрейный, в парике, повел нас внутрь замка, к принцу Петру. Константин остался у фонтана коротать время до ужина.

Несколько переходов по мрачноватым коридорам, и мы оказались в кабинете Его Высочества.

Принц встретил нас радушно.

— Располагайтесь, пожалуйста, — он указал на кресла.

Мы сели, а Его Высочество зашагал по ковру, большому, но изрядно вытертому.

— Благодарю вас, господа, что смогли откликнуться на мою просьбу и приехать. Дело, которое заставило прибегнуть к вашей помощи, на первый взгляд может показаться мелким и пустячным, но, поверьте, для меня, для всей нашей семьи оно имеет исключительно важное значение. Сигару? — спохватился принц Петр.

— Я предпочитаю трубку, — Холмс полез в карман.

Сигару взял я, уж не знаю зачем. Последнее время я отвратился от курения, а сигары вообще пробовал редко. Однажды, если мне не изменяет память. Наверное, действовала атмосфера: принцы, замки, Россия.

— Здесь, в этом кабинете — наш рабочий сейф. Неделю назад я заметил, что из него исчезли драгоценности моей жены — кольцо с бриллиантом и пара рубинов. Пропажа неприятна и сама по себе, но особенно из-за некоторых обстоятельств, связанных с камнями.

— Каких же? — Холмс наслаждался своей трубкой, а я безо всякого удовольствия пускал дым в потолок — тоже не простой, обшитый деревом, по которому были выжжены десятки миниатюр. Просто Шахразада, тысяча и одна ночь.

— Камни — приданое жены, и весьма редки. Бриллиант — шестнадцать карат, а рубины просто уникальны — они светятся в темноте. По преданию, это очень древние камни, из сокровищницы египетских фараонов, и их потеря крайне огорчительна.

— В сейфе хранились только эти драгоценности?

— Да. Собственно, жена держит свои украшения в нашем имении Ольгино, а эти камни я принес исследовать на радиоактивность. Я предполагаю, что свечение является следствием содержания в рубинах примеси радия, и хотел повторить опыт доктора Беккереля — положить на фотопластинку, обернутую черной светонепроницаемой бумагой. Так вот, я их принес, а на следующий день, когда я вознамерился провести эксперимент, они пропали.

— А почему вы решили поставить опыт здесь, а не в своем имении?

— Хотел воспользоваться лабораторией отца. Да и ему было любопытно проделать с камнями некоторые эксперименты из области оптики. Собственно, это была его идея — насчет радия.

— Следовательно, о том, что драгоценности были здесь, в сейфе, знали вы и ваш отец, принц Александр. Кто-нибудь еще?

— Жена. Я, разумеется, взял драгоценности с ее согласия.

— Позвольте взглянуть на сейф.

Принц подвел Холмса к стене.

— А, сейф Майера. Солидный ящик. — Холмс осмотрел дверцу. — Сколько ключей от этого сейфа?

— Один. Потеряйся он, пришлось бы обращаться в фирму.

— Где он хранится?

— Здесь, в конторке, — принц открыл ящичек. — Вот он.

— Вам не кажется бессмысленным заводить отличный сейф, а ключ держать там, где его способен отыскать и ребенок?

— В сейфе обычно не хранится ничего ценного. Ключ же лежит в секретном отделении. К тому же в наше отсутствие кабинет всегда заперт.

— Заперт? Но ведь его когда-то убирают?

— Да. Разумеется, да. Но в доме никогда не было краж.

— Позвольте ключ.

Холмс подошел к окну, под увеличительным стеклом рассмотрел бородку.

— Сложная работа. Откройте, пожалуйста, сейф, — он вернул ключ принцу.

Дверца, толстая, огнестойкая, бесшумно открылась. В глубине виднелись бумаги, конверты, папки.

— Где находились драгоценности?

— В дополнительном отделении с шифром.

Действительно, в правом верхнем углу был еще один ящичек, сейф в сейфе, с четырьмя рукоятками.

— Камни хранились в нем?

— Да. Как видите, опасаться чего-либо причины не было.

Холмс рассмотрел рукоятки.

— Буквенный шифр. Свыше двухсот тысяч комбинаций. Кому известно слово?

— Мне. И отцу.

— Оно где-либо записано, слово?

— Нет, мы его помним, оно простое: «зеро».

— Бумаги представляют ценность?

— Не для воров. Семейные документы, письма, старые рукописи.

— Ничего не пропало?

— Кроме драгоценностей — ничего.

— Они застрахованы?

— Драгоценности? Рубины — нет.

Холмс несколько минут внимательно изучал сейф.

— Видите ли, мистер Холмс… — принц положил в пепельницу сигару, не искуренную и наполовину. Нервничает. Годы, проведенные рядом с Холмсом, не прошли впустую: я подмечал и беспокойное шевеление пальцев, и бледность лица. Пульс, наверное, под восемьдесят. — Главная неприятность заключается в том, что камни — рубины — просит на время Александра Федоровна.

— Простите, кто?

— Это я должен извиниться. Снобизм — называть запросто Ее Императорское Величество. Но она — жена шурина. К тому же произносить титул — верный способ привлекать внимание посторонних. Мы стараемся этого не делать.

— Зачем Императрице понадобились камни вашей жены?

— Видите ли… Сейчас при дворе увлекаются оккультными науками. Спиритизм, месмеризм, что там еще. А рубины якобы упоминаются в «Книге Мертвых», древнеегипетском папирусе. Возможно, это действительно те самые камни. Императрице они понадобились для спиритических сеансов. Ольга, конечно, согласилась исполнить просьбу. Поэтому я и поспешил с опытами, кто знает, на какой срок рубины понадобятся Александре Федоровне. И вот они пропали. Очень неудобно, неловко.

— Когда вы получили просьбу Императрицы?

— Письмо от нее передал полковник Гаусгоффер, близкий к… к определенным кругам при дворе. Полковник и должен был отвезти камни.

— Гаусгоффер? Я где-то слышал это имя.

— Он полковник германской армии, сейчас в длительном отпуске. Известен путешествиями в Гималаи.

— Да, да, вспомнил. Экспедиция восьмого и одиннадцатого годов, — Холмс прикрыл дверцу сейфа. — Когда полковник прибыл в имение?

— Неделю назад.

— А камни пропали…

— На следующий день.

— Полковнику известно о пропаже?

— Нет. Никому не известно, кроме нас с отцом. Я очень рассчитываю на вашу помощь.

— Я приложу все силы.

— Только… Дело предельно деликатное, вы понимаете?

— Я приложу все силы, — повторил Холмс. — Кстати, почему вы решили обратиться именно ко мне?

— Мистер Холмс, даже здесь, вдали от Англии, вы известны как крупнейший эксперт в своей области. О вашем таланте много рассказывал доктор Мортимер.

— Вы знакомы с доктором Мортимером?

— Да. Год назад отец пригласил доктора Мортимера на раскопки захоронений древнего человека. Неолитического, кажется, так. Отец страстный поклонник науки, и когда оказалось, что в меловых пещерах нашей реки тысячелетия назад жили первобытные люди, он пригласил доктора Мортимера, которого давно знает по публикациям.

— Верно, Холмс, — подтвердил и я. — Помнится, я получил письмо от Мортимера. Благодаря поддержке сэра Генри он оставил врачебную практику и полностью посвятил себя любимой науке.

— Любопытно, любопытно, — пробормотал Холмс. — Мне необходимо поговорить с принцем Александром, а возможно, и с другими людьми, проживающими в замке.

— Разумеется, — принц посмотрел на часы, напольный «Анхейм». — Сейчас будет ужин, и вы познакомитесь со всей семьей и полковником Гаусгоффером.

* * *

Ужин, верно, по случаю лета, имел место быть на террасе, откуда виднелись река, станция, лес и невесть какая даль за лесом.

Все проходило довольно мило — нас представили их высочествам — Ее Императорскому Высочеству принцессе Евгении, Ее Императорскому Высочеству принцессе Ольге, принцу Ольденбургскому Александру (без титулов, без титулов, у нас в Рамони запросто), молоденькой девушке Лизе, воспитаннице принца Александра, и полковнику Гаусгофферу. С Константином мы уже были знакомы. Разговор завязался оживленный — о ланкастерской системе взаимообучения, о сравнительных достоинствах немецкой и французской метод извлечения сахара из свеклы, о полифонических мотетах (по-моему, реверанс в сторону Холмса) и еще, еще и еще. Беседа шла на очень недурном английском, и Константин мог не утруждаться. Он и манкировал обязанностями, ведя приватную беседу с молоденькой, лет семнадцати, воспитанницей. Остальные относились к этой парочке благосклонно — я продолжал совершенствоваться в искусстве наблюдать и делать выводы.

Признаться, я был несколько разочарован, не найдя роскоши арабских сказок — золотой посуды, гор икры, танцующих невольниц, гуляющих павлинов и медведей на вертеле. Довольствоваться пришлось мейсенским фарфором, стерлядью по-казацки (среда, пояснил Константин, а причем здесь среда?) и игристыми донскими винами. Где-то неподалеку слышались препротивные крики, и студент уверял, что это павлины.

Время шло плавно, похоже, все чувствовали себя прекрасно, даже Холмс оживленно объяснял принцессам особенности исполнения кельтских напевов. Пытались вовлечь в разговор и меня, я потел, отвечал невпопад, поперхивался вином, отменным, нужно признать.

Когда дамы покинули нас, стало полегче. На смену игристому пришел серьезный портвейн. Холмс раскурил трубку.

Я не замечал в нем никаких признаков погруженности в раздумья, казалось, мой друг просто отдыхал, наслаждался вечером. Впрочем, порой я замечал признаки неудовольствия, легкие, едва заметные даже для меня, проведшего бок о бок с Холмсом многие (и лучшие!) годы. Я бы сравнил настроение Холмса с настроением хирурга, которого спешно пригласили к августейшей особе удалить бородавку.

Журчала вода каскада, бежавшая вниз, я, благодушный, умиренный вином, следил за прихотливым разговором.

— Материализм, идеализм — слова, ярлыки. Наука отличается от суеверия прежде всего терминологией, — старший принц вел главную тему, остальные подыгрывали ему, впрочем, не без изящества. — Возьмем открытия медицины. Материалисты, если не ошибаюсь, объясняли раньше природу холерины дурными испарениями, миазмами. Не так ли, доктор Ватсон?

— Э… Совершенно верно.

— Колдуны же и знахари считали, что дело в демонах. Теперь, после открытий профессора Коха, наука установила: причина холерины — микроб, невидимое глазу существо, вселяющееся в человека и доводящее его до болезни. Чем отличается, в таком случае, микроб от демона? И где они, миазмы?

— Но, Ваше Высочество, — полковник не забывал титуловать принца. Наверное, и потому, что обращаться по имени и отчеству, как это принято у русских, гораздо труднее. — Вы не станете отрицать — наука являет собой могучую силу.

— Именно. Именно, Herr Oberst. А у нашего народа есть поговорка: «Сила есть — ума не надо». Ученые все более используют руки, а не голову, наука бьет тараном там, где нужно найти ключик, вставить в скважину и провернуть.

— Найти! То-то и оно! Они, ключики, под ногами не валяются.

— И не должны валяться, Herr Oberst. Ибо втопчут их во грязь. Или того хуже, откроют дверь.

— Почему же хуже?

— Дверь пропускает в обе стороны.

Я сидел и слушал знаменитую русскую беседу. Солнце успело закатиться, принесли лампы, на свет которых летели мотыльки, летели и кружились, не в силах одолеть стекло, не пускавшее к огню.

— К счастью или к несчастью, дверь эта потаенная, непостоянная, покажется и исчезнет надолго, на всю жизнь, превращая ключик в безделицу, в ничто — до следующего раза в другое время, другое поколение.

Длинная дорога, незнакомое место, новые люди, вино — все это вместе создало во мне странное состояние — благости, восторженного покоя. Я потягивал портвейн, постепенно пьянея, но ничуть не тревожился этим. Такие милые люди, такой спокойный, уверенный Холмс, да и дело выходило хоть и загадочным на мой искушенный взгляд, но не страшным, не кровавым. Приятное дело, приятное место, приятные люди.

— Ах, что это я разболтался, — перебил сам себя принц Александр. — Время позднее, а вы с дороги. Доброй ночи, доброй ночи всем. А завтра, мистер Шерлок Холмс, я уверен, все трудности разрешатся.

Холмс вежливо поклонился. Все поднялись.

— Всего… Всего восьмой час! — запротестовал я.

— В Лондоне, Ватсон, в Лондоне, — Холмс взял меня под локоть и настойчиво повлек по дорожке вокруг замка.

Яркая полная луна светила лучше дюжины фонарей.

— Я… Я вполне трезв, Холмс.

— Не сомневаюсь.

— Но я действительно трезв. А вот вы, Холмс, не пили почти ничего. Ни вы, ни остальные, — сейчас я осознал, что стаканы, кроме моего, оказались лишь пригубленными.

— Отдаю должное вашей наблюдательности, Ватсон.

— Тогда почему мы ушли?

— Потому, что с нами попрощался хозяин.

— Ах, да. Водопроводчики, верно? — мы успели дойти до нашего пристанища, когда Холмс наконец отпустил мою руку.

В холле нас встретил слуга. На странном французском он объяснил, что предоставлен в наше распоряжение и не будет ли чего угодно. Холмс отправил его отдыхать, и слуга ушел, оставив колокольчик: только позвоните, и он тут как тут. Очень удобно.

Мы сели в кресла около столика времен Людовика Шестнадцатого.

— Наши хозяева заботливы, — Холмс указал на бутылку. — Столь любезный вашему вкусу портвейн. Желаете?

— Нет, — хмель потихоньку таял, искушение росло, но я удержался.

— Отлично, — он вернул бутылку на стол. — Ну, каково ваше впечатление, Ватсон?

— Просто загадка. Сейф с шифром, а драгоценности исчезли. Невообразимо!

— Да, — Холмс грустно улыбнулся.

— Вы… У вас есть гипотеза?

— Полагаю, мне известно, кто взял драгоценности.

— Неужели?

— Полагаю, это известно и принцу Петру.

— Тогда зачем…

— Полагаю, и похититель знает, что я знаю и что знает принц Петр.

— Погодите, Холмс, погодите. Он знает, что вы знаете, что знает… Нет, это чересчур запутано. Зачем вообще было звать вас, если всем все известно?

— Грязная работа, Ватсон. Грязная работа. Вы тоже способны мыть полы в приемной после визитов больных, но держите для этого уборщицу, не так ли?

— Держал, — я вздохнул. — Держал, когда практиковал. Но все же…

— Семья Ольденбургских может себе позволить пригласить экспертов из Англии. Это богатая семья, Ватсон, очень богатая.

— Кто же похититель?

— Завтра, Ватсон, все завтра. Вы ведь помните — самым деликатным образом. И переведите часы или лучше дайте их мне. Вот, Ватсон, теперь вы окончательно в России.

Мы разошлись по спальням. Кровать была застелена, пахло свежестью, толстая ночная свеча едва горела, но мне хватало света и из окна, от луны.

Я выглянул наружу. Окна моей комнаты выходили в парк. Кроме луны, нигде не виднелось ни огонька. И тишина, полная, почти абсолютная тишина.

Безмятежный, убаюканный покоем, я засыпал с мыслью, что более легкого и приятного дела я не знал за все годы знакомства с Холмсом.

Как человек может ошибаться!

* * *

Стук в дверь разбудил меня, стук и настойчивый зов:

— Ватсон, Ватсон, просыпайтесь!

— Холмс, это вы? — я посмотрел на часы. Господи, даже здесь четверть шестого, а в Лондоне?

— Быстрее одевайтесь, Ватсон, я жду вас.

Если Холмс будит гак рано, значит, не без оснований. Я пренебрег бритьем, ограничась умыванием. В холл я спустился через десять минут, но Холмс уже ушел — на столе лежала записка: «Идите к левому крылу замка». Видно, дело не терпело отлагательств. Странно. Я-то думал, что Холмсу осталось положить руку на плечо похитителя и сказать: «верните драгоценности!», а это совсем не обязательно делать столь рано.

Росы не было, и туфли мои оставались сухими после шагов по высокой траве. Холмса я нашел сразу, Холмса и еще несколько человек — принца Петра, полковника Гаусгоффера и Константина.

— Доктор, взгляните. Может быть… — принц выглядел растерянным, смятенным. Подойдя ближе, я понял причину волнения: за кустами в траве лежала мисс Лиза, воспитанница старшего принца. Восковая бледность ее лица настораживала, а когда я попытался отыскать пульс, холодное тело подтвердило — девушка мертва. Рука ее вывернулась под немыслимым углом, а приподняв туловище, я понял окончательно — сломана шея.

— Она мертва, — сообщил я присутствующим очевидное.

Холмс кивнул.

— Ее нашел садовник — вот его следы. Садовник сообщил мажордому, тот — принцу Петру, а затем подошла и моя очередь. Какова, по-вашему, причина смерти, Ватсон?

— Ну… Необходим детальный осмотр тела.

— Но первое впечатление?

— Возможно, падение с высоты, — я задрал голову, и все остальные — тоже. Там, наверху, на высоте пятидесяти футов, виднелось открытое окно башни.

— Выпала оттуда, — предположил полковник.

— Ваше Высочество, вы, я думаю, должны сообщить о случившемся властям? — Холмс вопросительно посмотрел на принца.

— Да. Я телеграфирую в город. В замке есть связь с железнодорожной станцией, а уж оттуда…

— Мы можем перенести тело в более подходящее место?

— Я пошлю человека в больницу. Это совсем рядом.

— Хорошо. Ватсон, я попрошу вас провести подробный осмотр.

Больница, действительно, находилась рядом. Через четверть часа к замку подъехала телега, пара служителей осторожно переложила на нее тело бедной девушки, укрыв особой накидкой. Пришел и доктор. К сожалению, он не знал английского, а Константин был настолько потрясен, что использовать его в качестве переводчика, да еще в столь специфическом деле, не представлялось возможным.

Пришлось объясняться на дурном французском и скверной латыни.

Секционный зал в больнице отсутствовал; осмотр велся в хирургическом кабинете.

Я опущу подробности — в работе врача хватает малопривлекательных моментов. Окончив обследование, мы передали тело санитарам обряжать в одежды, доставленные из замка. Доктора поджидали пациенты, около дюжины окрестных крестьян. Пожелав коллеге успехов, я направился по пыльной дороге назад, к замку. Вернулась жара, тянуло дымом, опять, наверное, горел лес. Гуси, одуревшие от зноя, провожали меня змеиным шипом, хозяйка в живописной рванине заголосила: «тега-тега», и тогда птицы, потеряв интерес к незнакомцу, с гоготом кинулись на зов. Кормежка. Я вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего ужина. И не хотелось.

Холмс был в «Уютном», в холле, успев выкурить несколько (судя по плотности табачного дыма) трубок. В кресле напротив Холмса сидел Константин.

— Располагайтесь, Ватсон. Сейчас нам принесут бутерброды. Или желаете чего-нибудь поосновательнее?

— Нет, — я и бутербродов не хотел.

— Итак, Константин, вы виделись с мисс Лизой после ужина?

— Да, мистер Холмс. Недолго. Она… Она должна была помочь принцу Александру в приготовлениях к какому-то эксперименту.

— Ночью?

— Да. Что-то связанное с лунным затмением. У принца Александра разносторонние интересы, а к этому затмению он готовился особенно тщательно. Лиза говорила, что принц очень волнуется, и поэтому она должна немедленно идти в лабораторию.

— Лабораторию?

— В замке под нее отведено несколько комнат, в башне и в нижних этажах. Химические и оптические опыты, фотография… Точно не знаю.

— И мисс Лиза помогала ему?

— Иногда. Это было знаком особого расположения принца Александра.

— Должен ли был еще кто-либо присутствовать при этом эксперименте?

— Нет, кажется. Лиза об этом ничего не говорила.

— Спасибо, Константин. Ваша помощь ценна для нас.

Студент что-то пробормотал и, задевая по дороге мебель, вышел.

— Ну, Ватсон, что скажете вы?

— Смерть девушки наступила после падения с высоты. Определяются переломы костей, вероятны разрывы органов.

— Вероятны?

— Мы не проводили вскрытия. Это не принято здесь по религиозным мотивам. Я исхожу из того, что на груди и шее имелись значительные раны — она упала на куст, сучки, а крови, как вы сами видели, возле тела практически не было. Следовательно, кровотечение происходило вовнутрь.

— Спасибо, Ватсон.

— Холмс, — я откусил-таки бутерброд, — а что говорит старший принц?

— Его не могут найти.

— Принца?

— Принца Александра.

— Он исчез?

— Вы совершенно точно охарактеризовали ситуацию.

— Но почему вы сидите здесь?

— Ватсон, мы с вами находимся в России, стране со своими законами и обычаями. Я не могу действовать без ведома властей. Кража драгоценностей — частное дело. Смерть — нет. С минуты на минуту ожидают следователя из губернского города.

Я посмотрел на часы. Ого! С момента пробуждения минуло три часа.

Слуга на своем странном французском передал, что нас просят в замок.

— Идемте, Ватсон, — Холмс поднялся чуть медленнее, чуть тяжелее прежнего.

Ставшая привычной дорога мимо фонтана, гулкая прохлада замкового холла, паркет, массивные двери — все воспринималось ясно и резко, отпечатываясь в памяти высококлассным дагеротипом.

В кабинете нас ждали принц Петр и незнакомец — мужчина средних лет в свободном чесучовом костюме, с усами и бородой.

— Мистер Холмс, доктор Ватсон — Свиридов Олег Юрьевич, следователь, — принц прибавил какой-то сложный и длинный чин.

— Весьма, весьма рад! — усердно затряс руку Холмса следователь. Похоже, в России все говорят по-английски. Необычайно удобно. Или семья Ольденбургских жалует англоманов. — Какое же дело привело вас в наши Палестины, мистер Холмс?

— Мне поручено отыскать некую… пропажу.

— Пропажу? — следователь был невысок и, скорее, тщедушен, но голос, басовитый, глубокий, невольно заставлял относиться к его владельцу со всей серьезностью. — Ох, уж эти пропажи. Мой совет, если не побрезгуете, — ищите среди прислуги. Девяносто шансов из ста. Девяносто девять. В романах, конечно, прислуга вне подозрений, все, как один, верны и преданны, но в жизни часто наоборот. По крайней мере, в России.

— Я приму ваш совет к сведению.

— Осмотрим место происшествия, господа! — следователь энергично повел нас наружу. Ничего не оставалось, как идти за ним.

— Значит, тело обнаружили здесь? Вы, мистер Холмс, вероятно, все тщательно обследовали?

— Да, — и Холмс подробно рассказал об утренних событиях, а я — о результатах осмотра тела.

— Падение с высоты, да… Бывает. Кто последним видел мисс Лизу?

— Вероятно, отец, — принц Петр выглядел наиболее уставшим из нас, хотя был тщательно выбрит, причесан и одет.

— Принц Александр? Тогда мне нужно переговорить с ним.

— Его… Его нет.

— Нет? Он что, в отъезде?

— Все лошади в конюшне, а на станции он не появлялся.

— У него в привычке вот так… уходить?

— Нет.

— И вы не знаете, где бы он мог находиться?

— Нет. Не знаю, — с каждым «нет» принц старел на несколько лет.

— Тогда, быть может, вам известно, чем именно собирались заняться ваш отец и мисс Лиза?

— Лиза ассистировала… помогала отцу в его опытах. Один из них отец собирался провести этой ночью — сфотографировать лунное затмение каким-то совершенно новым способом.

— Где же проводился этот опыт?

— В лаборатории. Я покажу.

Мы вернулись в замок боковым, неглавным ходом и поднялись в башню.

— Это верхняя лаборатория, — проговорил принц, открывая дверь.

Мы вошли. Следователь сразу направился к полураскрытому окну.

— Ага! — он выглянул, посмотрел вниз. — Понятненько. Из этого окна и выпала мисс Лиза, — он начал изучать подоконник.

Комната напоминала мастерскую оптика — зеркала, линзы, призмы были аккуратно разложены на столе.

— Любопытно, — Холмс обратил внимание на большую футовую линзу, закрепленную на массивном штативе.

— Осторожно! Бога ради, не сдвиньте! Здесь очень чувствительный часовой механизм, — шагнул к Холмсу принц Петр.

Холмс встал перед линзой, заглянул в нее. — Луч из окна, пройдя сквозь линзу, попадает сюда, — он указал на призму, укрепленную в нише стены. — Судя по всему, дальше сфокусированный луч преломится и пойдет вниз. Видите?

Действительно, в нише под призмой начиналась небольшая, около квадратного фута, шахта.

— А это что?

Прямо под призмой, еще на одном штативе было закреплено серебряное кольцо. Похоже, в кольцо вставлялась маленькая линзочка, нечто вроде окуляра.

— Вы считаете, эта оптическая, хм, система имеет отношение к случившемуся? — следователь скептически смотрел на Холмса. Вот, мол, за какие турусы на колесах получают некоторые гонорары.

— Я просто пытаюсь понять, что происходило здесь ночью. Каково ваше мнение?

Следователь встал на низкий, около полуярда от пола, подоконник.

— Я без труда достаю верхнюю задвижку, но мисс Лизе пришлось бы подняться на цыпочки.

— Зачем? Зачем ей подниматься на цыпочки? — меня задел отход Холмса на задний план.

— Чтобы запереть окно. Думаю, когда принц Александр закончил фотографировать небесные светила, он ушел, а мисс Лиза привела в порядок свои записи или что она там вела, захотела закрыть окно, потеряла равновесие и вывалилась наружу. Кто-нибудь слышал крик? Надо порасспрашивать людей.

Тут я вспомнил:

— В три часа ночи я просыпался. Что-то, не знаю точно, что, меня разбудило, знаете, как это бывает со сна. Не исключено, что это был крик или шум падения.

— В три пятнадцать, Ватсон, — Холмс встал рядом со мной.

— Возможно. Я лишь мельком взглянул на часы.

— И вы слышали крик, мистер Холмс?

— Нет. Как и доктор Ватсон, я не могу сказать точно, что именно меня разбудило.

— Подобное пробуждение было и у меня, — признался принц. — Я ночевал здесь, а не в Ольгино.

— Понятно. Значит, время нам известно, — следователь походил на ученика, успешно решившего у доски первое действие сложной задачи.

— Ваше Высочество, — обратился к принцу Холмс, — вы упомянули, что это — верхняя лаборатория. Мне думается, стоит осмотреть и нижнюю. Ведь она есть, нижняя лаборатория?

— Да, — нехотя признал принц. — Наверное, мы обязаны ее осмотреть. Отец категорически возражает против проникновения в нее посторонних, но в сложившейся ситуации… — он подошел к стене. — Причуда архитектора, — принц утопил декоративный выступ, и часть стены превратилась в невысокую узенькую дверь. — Прошу, господа. Осторожно, винтовая лестница.

Ступени круто уходили вниз, ход едва освещался откуда-то сверху. Становилось все темнее, все глуше.

— Сколько, Ватсон? — спросил Холмс, когда мы остановились на площадке в самом низу.

— Сто шестьдесят четыре ступени, — с давних пор у меня вошло в привычку измерять лестницы.

— Совершенно верно. Следовательно, мы ниже уровня почвы, в подземелье.

В сгустившемся мраке с шипением разгорелась спичка.

Принц Петр взял с подставки трехсвечный канделябр.

— Сейчас, господа.

Подземелье меня не удивляло. Если человек, богатый человек, построил в канун двадцатого века средневековый замок, значит, он романтик, и в замке обязательно будут и «норка священника», и подземелье, и потайные ходы — словом, все, о чем мечталось в детстве.

Тяжелая дверь раскрылась бесшумно. Строили хорошо: воздух свеж и сух.

Мы оказались в зале: высокий, футов в пятнадцать свод поддерживался колоннами, толстыми и грубыми.

— Нижняя лаборатория, господа, — принц зажег еще несколько свечей, расставленных в пристенных подсвечниках, и они отразились многократно: большую часть стен зала занимали огромные зеркала, создавая иллюзию бесконечного пространства. Зал оказался не столь уж велик: пятиугольной формы (еще одна прихоть архитектора?), он в поперечнике составлял не более двадцати футов. И он был пуст, лишь в центре стояло возвышение, постамент, формой повторяющий зал.

— Поверхность серебряная, — Холмс склонился над постаментом. Я присмотрелся. Выглядит, действительно, как серебро. А в центре возвышения виднелась небольшая, около дюйма, выемка.

— Похоже, и сюда вставлялась маленькая линзочка. Или что-то еще.

— Какое это имеет значение? — следователь, дюжинами повторенный в зеркалах, не мог скрыть раздражения.

— Возможно, никакого.

— Темна вода во облацех, — пробурчал следователь.

— Отец разрабатывает способ многомерной фотографии и не хочет преждевременной огласки.

— Скажите, есть здесь другой выход, прямо наружу? — следователя охватила новая идея.

— Да, — после секундной заминки ответил принц. — Им почти не пользуются.

— Все-таки позвольте его осмотреть.

— Пожалуйста, — согласился не без досады принц. Лаборатория производила вид прихоти чудака, сумасброда, и демонстрировать ее посторонним вряд ли нравилось Его Высочеству. Их Высочествам.

Рядом с одним из зеркал оказалась еще одна дверь. Принц толкнул ее.

— Не заперто. Странно.

— Позвольте! — следователь взял канделябр из рук принца и, наклонясь, шагнул в темный проем.

— Берегите голову! — Холмс поспешил за ним. Я вынул из подсвечника свечу и тоже прошел в дверь. Сзади, в арьергарде, слышались шаги принца. Ход оказался низким тоннелем (приходилось пригибаться), выложенным известняком. Прихотливый архитектор, да уж. Футов через двести ход заканчивался другой дверью, тоже массивной, прочной, и тоже незапертой. Дверь открывалась в каменное пустое помещение.

Холмс со следователем поджидали нас.

— Эту дверь обычно не оставляют открытой? — спросил следователь.

— Да. Это амбар. Мы его давно держим пустым.

Следователь пошел к выходу из амбара.

— Третья дверь и опять только притворена, — он распахнул ее, и солнечный свет загасил свечи. — Смотрите, мистер Холмс! Это, несомненно, следы! — следователь не скрывал торжества. Я заглянул через плечо Холмса. Перед нами была река. Амбар располагался на высоком склоне, к реке вел каменный спуск, но между спуском и дверью оставалось несколько футов земли, поросшей сорной травой.

— Поломанные стебли указывают на то, что здесь кто-то проходил.

На спуске след терялся, зато у реки, на песке…

— Какие четкие следы! Прямо со страниц учебника!

На песке виднелись две бороздки. Неглубокие, они тянулись параллельно друг другу.

— Здесь явно волокли тело. По характеру следов ясно, что направление движения — к реке.

— Смелое предположение, — холодно сказал Холмс.

— Это очевидно, мистер Холмс. Некто дотащил тело до данного места, затем достал лодку, подогнал сюда, погрузил в нее тело, отплыл, вероятно, ниже по течению и утопил в каком-нибудь омуте.

— Чье тело вы имеете в виду? — так же холодно спросил Холмс.

Следователь замялся.

— Учитывая, что следы ведут от лаборатории, и принца Александра никто не видел со вчерашнего вечера, можно сделать определенные выводы. Впрочем, давайте пройдем к причалу.

Ярдах в ста выше по течению на воде качалось несколько лодок; крестьяне возились вокруг одной, вытащенной на сушу, верно, конопатили.

Мы подошли. Мужики, оторвавшись от дела, поклонились, ломая картузы. Следователь о чем-то спросил. Один из мужиков, бородатый старик, степенно ответил.

— Он говорит, что действительно пропала лодка, Фрола Щеглеватых. Сроду не бывало такого. Разве из озорства?

— А весла? Уключины? — Холмсу, похоже, не нравилась версия следователя.

— В шалаше, рядышком, шест был. Без присмотра. Фрол — мужик легкомысленный. Да и не думал, что на его лодку кто позарится. Дрянь лодчонка, если честно. Коли по глупости угнали, озоруя, то найдется. Куда ей деться.

Следователь кончил переводить, поговорил с мужиком еще, затем повернулся к нам.

— Я распорядился, чтобы они прошли вниз по реке. Может быть, и отыщут лодку. Тело-то вряд ли. Наверное, притопили, придется прочесывать реку баграми, — и, спохватясь, добавил:

— А ваше мнение, мистер Холмс?

— Я восхищен вашей энергией, — сухо ответил мой друг.

Мы вернулись к амбару.

— Ищите женщину, говорят французы. Женщина у нас есть. Был ли у нее друг сердца?

— Она находилась в определенных, впрочем, вполне невинных отношениях с Константином Фадеевым, моим крестником, — принц Петр устал. Все мы устали — за исключением следователя. А тот бодро продолжил:

— Когда его видели в последний раз?

— Утром. Утром у тела. Потом он пошел к себе. Константин тяжело переживает случившееся, — принц, которому было лет сорок, теперь выглядел старше своего отца.

— Я должен видеть его.

— Господа… Господа, вы проводите? Мне требуется побыть одному.

— Разумеется, — кивнул Холмс.

Принц остался у входа в подземелье, мы же, не сговариваясь, предпочли идти верхом. Тропа привела нас к широкой гранитной лестнице, поднимавшейся прямо к замку, водяной каскад освежал путь, но я заливался потом, и следователь непрерывно утирался огромным клетчатым платком. Один Холмс бесстрастно поднимался выше и выше.

— Константин живет в «свитских номерах», — на середине подъема мы остановились перевести дух. — Я разговаривал с ним незадолго до вашего приезда. Он утверждает, что виделся с мисс Лизой вечером, коротко, всего несколько минут. И все.

— Ну, мистер Холмс, люди иногда говорят правду, а иногда и лгут, — сказал следователь, когда к нему вернулся голос. — Он живет один? Я имею в виду, кто-нибудь может подтвердить, что он ночью не покидал своей комнаты?

— Там же живет и полковник Гаусгоффер. Здание довольно велико, рассчитано на десяток гостей.

Из вежливости следователь не торопил нас, но видно было его нетерпение. Он походил на фокстерьера у норы, охваченного ожиданием предстоящей схватки.

Мы одолели оставшиеся ступени — признаться, на сей раз я пренебрег счетом — и, обогнув замок, подошли к «номерам».

У входа нас нагнал полковник.

— Я только что разговаривал с Ее Императорским Высочеством Евгенией Максимилиановной, исключительно волевая женщина.

— Знакомьтесь, — я представил следователя полковнику.

— О принце Александре нет известий? — следователь стремительно вцепился в Гаусгоффера.

— Нет, и это тревожит.

— Вы ночью… не слышали ничего необычного?

— Нет. Я сплю крепко. Вернее… Сквозь сон… Нет, ничего не могу сказать наверное.

— А Константин Фадеев? Он всю ночь провел в доме?

— Вероятно. Пришел минут на двадцать после меня. Мы выпили по бокалу вина в гостиной, а потом разошлись.

— Вы слышали, он лег спать?

— Помилуйте, каким образом? Даже если Константин печатал на машинке, стоило ему плотно прикрыть дверь, как треск проклятого механизма пропадал напрочь. Это отлично построенный дом, превосходно!

— Печатал на машинке?

— Ну да. Он признался, что пробует себя в литературе, но много времени отнимает учеба, предстоит написать рефераты… Хочет побыстрее с ними разделаться, чтобы потом целиком отдаться сочинительству. Мы с ним вчера немного поговорили, перед сном.

— Замечательно, — нетерпение следователя гнало его дальше. — Вы не покажете комнату господина Фадеева?

По лестнице, покрытой ковровой дорожкой (не такой добротной, как в «Уютном»), мы поднялись на второй этаж.

— Пожалуйста. Это — комната Константина.

Следователь постучал — громче, громче и громче.

— Не отвечает.

— Дверь не заперта, — Холмс потянул ее на себя. — Проходите.

Можете назвать это предчувствием, можете — дедуктивным выводом, но то, что я увидел, меня не удивило. Похоже, каждый был к этому готов, кроме, быть может, полковника Гаусгоффера.

Пока я поддерживал тело за ноги, следователь поставил опрокинутый стул, влез на него и ножом перерезал веревку у крюка люстры.

Я ослабил петлю и освободил шею. Тело было теплым, но это уже было именно тело, а не Константин.

— Доктор, можно что-нибудь сделать? — без надежды спросил следователь.

Я покачал головой.

— Он мертв не менее получаса. Скажем так: от двадцати минут до получаса.

Дежа вю. Все это уже было. Совсем недавно.

— Самоубийство?

— Борозда удавления показывает, что он был жив, когда затягивалась петля. Но… — я колебался.

— Но, Ватсон? — глаза Холмса блестели, старая ищейка чуяла горячий след.

Я потрогал голову Константина.

— Определенно, имел место ушиб. Он ударился — или его ударили — довольно основательно. Череп не проломили, но оглушить могли.

— Но не обязательно? — следователь тоже едва не дрожал от возбуждения.

— Наверное сказать невозможно. Удар был сильным — и только.

— Ага, ага… — следователь отчаянно теребил бороду. — Ага, — он прошелся по комнате.

— Ну, конечно. Это все решает, — казалось, следователь разочарован. — Признание студента.

— Признание? — полковник Гаусгоффер оправился от неожиданности.

Мы подошли к следователю. На письменном столе стояли рядышком два «ремингтона», один с обычным шрифтом, другой, похоже, с кириллицей. Рядом с пишущими машинками лежала стопка бумаги.

Следователь вытащил лист из машинки.

— «Мистер Холмс, — напечатано было на нем, — я совершил непоправимое. Узнав о связи принца Александра и Лизы, я убил обоих. Сейчас, когда гнев оставил меня, я понял безумие поступка. Жить с этим невозможно. Прощайте».

— Какой ужас! — полковник, военный человек, был потрясен.

— Все указывало на это, — следователь обращался прежде всего к Холмсу. — Молодой человек, студент, возвращается после длительной отлучки и узнает, что девушка ему неверна — соответствует это действительности или нет, не имеет значения. В припадке гнева он убивает ее, выбрасывает из окна башни — дело происходит ночью во время опытов принца. Затем ревнивец спускается в нижнюю лабораторию, и та же участь постигает принца Александра. В борьбе с ним убийца получает удар по голове, но это, увы, его не останавливает. Потайным ходом он выносит тело и топит в реке, украв для этого лодку, в надежде запутать следствие, после чего возвращается к себе. Утром состояние аффекта проходит, он видит убитую им девушку, страх и раскаяние охватывают его, и студент вешается. Вы согласны с такой версией, мистер Холмс?

— Звучит убедительно, — смиренно согласился Холмс.

Следователь полистал другие бумаги.

— Литературные опусы. О! Мистер Холмс, доктор Ватсон, он писал о вас, — с этими словами следователь поднял один из листков. Что-то скатилось с него и со стуком упало на паркет.

— Недурно, — следователь поднял предмет. — Такой бриллиантище у студента? Скорее… — он замолк, но сдержаться не смог, — скорее, это подарок принца девушке. Залог, знаете ли, благорасположения. Надо будет спросить Петра Александровича, не знаком ли ему сей перстень.

Мы с Холмсом переглянулись. Пропажа драгоценностей!

— Мне предстоит тяжелая обязанность — уведомить о случившемся семью принца. Мистер Холмс, вы не составите компанию?

— Заслуга в столь скором и энергичном расследовании принадлежит исключительно вам, — поклонился Холмс. — Я вынужден воздержаться.

— Я пойду с вами, — вызвался полковник.

Из окна мы видели, как они шли к замку.

— Быстро, Ватсон, быстро. Зарядите в машинку чистый лист.

— Зачем, Холмс?

— Быстрее!

Я повиновался.

— Печатайте! — он продиктовал текст, несколько строк. — А теперь дайте сюда! — он сложил лист вчетверо и спрятал в карман.

— Вернемся в «Уютное».

В недоумении я шел за Холмсом.

— Задайте себе вопрос, Ватсон, почему письмо написано не от руки, а на «ремингтоне», причем по-английски, а не на родном Константину языке?

— Потому, что адресовано вам.

— Именно, Ватсон, именно! Адресовано мне! Вы уловили суть!

Трапезничали мы в «Уютном» — происшедшие события отменили общий обед. Холмс, не переставая, курил, а я отдыхал в удобном кресле, положив ноги на пуф. Дремы лениво навещали меня, кружили рядом, заглядывали в лицо; из открытого окна вплетались шумы летнего дня — птицы прилетели к фонтану попить, негромко переговаривались работники, вдали орали павлины. Так прошел не один час.

Следователь заскочил поделиться новостями, покрасоваться.

— Видите, мистер Холмс, и мы в нашей глухомани иногда не лаптем щи хлебаем. Кое-что умеем. Но какой удар семье! Полковник Гаусгоффер готовится к отъезду. Родным нужен покой.

— Он уезжает? Когда?

— Прямо сейчас. Уже переносит багаж в коляску.

Холмс достал из кармана лист бумаги.

— Вот что я нашел под дверью своей комнаты. Послание Константина.

Следователь развернул лист и начал читать вслух:

— «Мистер Холмс! Пытаясь отвести от себя подозрения и запутать следствие, я спрятал драгоценности среди вещей полковника Гаусгоффера. Сейчас, когда я решил, что не стоит жить после содеянного, мне бы не хотелось бросать тень на честного человека. Константин».

Он перечитал во второй раз, молча, затем обратился к Холмсу.

— И вы только сейчас показываете это письмо?

— Я поднялся в свою комнату буквально десять минут назад. Нашел письмо. Решил подумать.

— Нужно торопиться, — следователь не серчал. Англичане! Опять мы шли к «свитским номерам», бесконечное дежа вю. У порога кучер хлопотал около коляски. В дверях показался слуга. Следователь что-то ему сказал, и тот остановился, поставив чемодан на крыльцо.

— Вы ко мне? — окликнул сверху полковник.

— На минуту.

Мы поднялись.

— Открылись новые обстоятельства, — следователь подал полковнику письмо. — Прочтите.

Полковник, сдерживая нетерпение спешащего человека, начал читать, держа лист в вытянутой — дальнозоркость! — руке.

— Чушь! В моих вещах ничего нет.

— Видите ли, полковник, — мягко, сочувственно проговорил Холмс, — камушки настолько малы, что их легко проглядеть.

— Но я все укладывал лично и очень тщательно.

— Тем не менее бедняга сознался, что подбросил драгоценности вам. К чему ему лгать перед смертью?

— Неслыханно!

— Совершенно с вами согласен! — следователь осмотрел комнату. — Один чемодан внизу и два здесь. Это все?

— Все.

— Придется искать.

— Позвольте несессер, — Холмс снял несессер со стола, раскрыл его, начал выкладывать флакончики и коробочки. Одну, квадратную, серебряную, он предпочел другим.

— Что в ней?

— Порошок для чистки зубов. Осторожно, не рассыпьте, он маркий.

— Постараюсь, — Холмс поднял крышечку. — В самом деле, маркий, — он запустил в порошок пальцы и через мгновение извлек нечто вроде карамельки. — Вот один! — он обтер карамельку платком, и мы увидели, что это красный прозрачный камень. Рубин. — А вот и второй!

— Замечательно, — следователь даже прищелкнул языком.

— Как вы догадались, что именно сюда студент спрятал драгоценности?

— Психология преступника. Будь у меня талант доктора Ватсона, я бы написал совершенно новый учебник криминалистики.

— Про дедуктивную методу?

— Не только. Побудительные мотивы преступления, страх преступника перед разоблачением или, наоборот, чувство неуязвимости… Видите, полковник, мы вас задержали ненадолго, — Холмс вернул вещицы в несессер.

— Благодарю, — поклонился Холмсу полковник, поклонился строго и чопорно. — Я едва не увез краденую вещь. Теперь я ваш должник.

— Поскольку заявления о пропаже драгоценностей не было, они не будет фигурировать в деле. Это самое малое, что можно сделать для семьи. Потому — никаких протоколов! — следователь затем прокричал что-то вниз, и слуга вернулся за чемоданами.

— Я могу отправляться?

— Конечно, Herr Oberst.

Через несколько минут экипаж выехал за ворота, увозя полковника Гаусгоффера и его багаж. Но без рубинов.

Расставшись со следователем («Мне над рапортом вечер коротать. Писанина. Не люблю, страсть»), мы направились в замок.

— Я доложу Его Высочеству, — лакей оставил нас в холле, прохладном даже в этот душный вечер. — Его Высочество ждет вас в кабинете.

Ждет — сказано слишком сильно. Принц едва шевельнулся в кресле.

— Узнали что-нибудь?

Холмс пересек комнату и положил на стол камни.

— Это они?

— Где? Где они были? — никогда не думал, что пара рубинов может так взволновать.

— В несессере полковника Гаусгоффера. В серебряной коробочке среди зубного порошка.

Принц кивнул, словно ожидая услышать нечто подобное.

— Но полковник намеревался уехать.

— Он и уехал.

— Пусть так. Пусть так, — принц осторожно, нежно поместил камни в маленькую полированную шкатулку; глаза его блестели, он суетился, потирал руки, ходил по кабинету из угла в угол. Наконец он остановился перед нами.

— Мистер Холмс, вы блестяще подтвердили репутацию лучшего частного сыщика. Здесь, в чужой вам стране, вы вернули пропажу спустя двадцать четыре часа после того, как взялись за дело, и это несмотря на события, которые так внезапно вторглись в нашу жизнь. Безусловно, вы заслужили дополнительное вознаграждение. Предпочитаете наличные?

— Удобнее через мой банк.

— Как вам будет угодно. Я телеграфирую своему поверенному в Лондоне. Вы когда отправляетесь?

— Вашему Высочеству не угодно, чтобы мы…

— Занялись сегодняшними событиями? О, нет. Такие дела в России находятся в ведении государственных служб. У нас с этим строго. Закон!

— Тогда завтра мы покинем замок.

— Надеюсь, мы увидимся утром. Увы, обстоятельства сделали меня не самым гостеприимным хозяином.

Нам оставалось откланяться. Ни я, ни Холмс не сказали ни слова до тех пор, пока не очутились в холле «Уютного». Более того, Холмс успел выкурить трубку, а я — выкушать чашку чаю (слуга принес шумящий samovar и блюдо разных сластей), прежде чем молчание было нарушено.

— Итак, Ватсон, нас рассчитали.

— Можно подумать, вы мечтали стать придворным детективом и поселиться здесь навечно, — признаться, я был немного задет невниманием принца. — Тайна раскрыта, порок наказан, добродетель торжествует, чего же боле?

— Нет, Ватсон, нет! Раскрыт самый поверхностный, очевидный слой дела! Господи, судить о сложнейших событиях лишь на основании отпечатка ботинка или по сломанной ветке — само по себе преступление!

— Какой ветки?

— Это я так, к примеру.

— А ваша знаменитая метода? «Капли грязи на плаще свидетельствуют, что вы вчера читали Мильтона».

— Не утрируйте, Ватсон. Метода помогает голове, поставляет ей факты, иначе оставшиеся бы незамеченными, но она не заменяет дальнейшую работу этой самой головы. Кто-то находит пуговицу в траве и считает, что он работает, как Шерлок Холмс, а если пуговиц две, то он превосходит Шерлока Холмса! Скакать по явным, бросающимся в глаза уликам и не дать себе труда заглянуть в суть явления — нет ничего более далекого от моей методы, Ватсон.

— Но, Холмс, этот русский следователь нашел убийцу и обнаружил мотив. Преступление раскрыто по всем статьям.

Холмс не ответил.

— Полноте, друг мой. Случившееся никоим образом не умаляет вашей славы. Молодой щенок ухватил кость лишь потому, что она была ближе к нему, да еще на виду. Помните дело о баскервильской собаке? Так вот, представьте, что до вашего приезда в Баскервиль-Холл чудовище подстрелил какой-нибудь местный охотник.

Холмс наконец рассмеялся.

— Право, в этом что-то есть. Скажите, Ватсон, а почему вообще вам пришел на ум случай с баскервильской собакой?

— Ну… Неосознанные воспоминания… Нынешний случай чем-то схож с тогдашним: замок, старый вельможа, молодой вельможа, ночные кошмары, удаленность от города… Согласитесь, сходство немалое, словно зеркальное отражение.

— Вы совершенно правы, — серьезно, даже торжественно произнес Холмс. — В который раз я убеждаюсь в проницательности ваших суждений. Вы спать хотите? — неожиданно спросил он.

— Я все время хочу спать. С самого утра. Но вот так, чтобы лечь в постель — нет. В Лондоне сейчас пьют пятичасовой чай.

— А мы будем вечерять.

Я знал — бесполезно расспрашивать Холмса о чем-либо. Он не любил незавершенности, торопливой, неряшливой работы. Преждевременный вывод может подмять под себя новые факты, порой дающие делу совершенно иной поворот. Нет, Холмс ждал последнего факта, каким бы незначительным он ни казался, и только тогда, трижды, четырежды проверив цепь умозаключений, он ошеломлял блестящим феерическим финалом.

Сейчас он выжидал. И ему, возможно, понадобится моя помощь.

Поэтому я заказал слуге побольше крепкого кофе и приготовился бодрствовать.

Не в первый раз нам с Холмсом приходилось коротать ночь вдвоем, но я не помню, чтобы это происходило в столь комфортных условиях. И тем не менее я не находил себе места. Полистав несколько французских романов, я понял, что беллетристика меня не занимает вовсе. Холмс подсел к чудесному кабинетному роялю и начал извлекать из него звуки настолько дисгармоничные, что надолго меня не хватило.

— Извольте, Ватсон, — в ответ на мой протест он начал играть вальсы Штрауса-сына. Прекрасная музыка, прекрасное исполнение на прекрасном инструменте, но с того вечера я невзлюбил вальс и вряд ли переменюсь к нему до конца ниспосланного срока бренной жизни. Да и Холмс, судя по всему, удовольствия не получил. Внезапно, на середине фразы он бросил музицировать.

— Который час, Ватсон? — вопрос выдавал его напряжение.

Часы, большие напольные часы стояли позади него, стоило лишь обернуться, но он предпочел — подсознательно, разумеется, — переложить ответственность за время на меня.

— Четверть одиннадцатого.

— Рано, Ватсон. Как рано.

На наше счастье, в холле нашелся шахматный столик и фигуры.

Признаюсь без лишней скромности, в клубе меня считают сильным игроком. Я основательно изучил теорию, неплохо знаю дебюты, и сыграть со мной вничью почетно. Холмс же относился к шахматной игре, как к утомительному времяпрепровождению, и обычно избегал играть. Запас нервной энергии ограничен, утверждает он, и лучше его потратить на более серьезные занятия. Садился за доску он редко, в случаях вынужденного бездействия, партию начинал ходом королевского коня и в дальнейшем вел борьбу так, словно никаких руководств не существовало вообще. Это, однако, не помешало ему выиграть партию у чемпиона Лондона, которого привел к Холмсу его брат Майкрофт — дело касалось пари. Но, к трагедии шахмат, карьера игрока не прельщала моего друга.

Сегодня ни Холмс, ни я не вкладывали страсти в игру. К полуночи мы только-только сделали по дюжине ходов, и на доске сохранилось зыбкое равновесие, равновесие европейских держав этого жаркого лета.

Пробило полночь, давно ушел отосланный слуга; samovar остыл; уснули, кажется, обязательные шорохи деревенской жизни; редкий стук передвигаемых фигур являл гармоничное сопровождение наступившей ночи.

Выпитый кофе заставлял мое сердце стучать быстрее обыкновенного. Холмс то и дело стирал бисеринки пота с висков. Раскрытые окна плохо спасали от духоты, а ночные мотыльки если и залетали в холл, то лишь затем, чтобы броситься под потолок и, распластав крылышки, притвориться листочками. Пламя наших свечей их не влекло.

Пока Холмс раздумывал над ходом, я, кажется, задремал, поскольку слышал и вой баскервильского чудовища, и тяжелое дыхание трясины, и рыдания миссис Стэплтон, и мои слова утешения, жалкие и нелепые.

— Ватсон, проснитесь! — Холмс тряс меня за плечо.

Я взглянул на часы — пять минут второго — и, наверное, покраснел.

— Сам не знаю, как заснул.

— Ничего, Ватсон, зато отдохнули.

Случайно я поднял глаза. Комната была задрапирована живой тканью. Сотни, тысячи мотыльков усыпали потолок и верхнюю часть стен.

— Любопытно, не правда ли? Я нарочно не закрывал окно, — ни следа сонливости не было на бодром лице Холмса. — А теперь, Ватсон, готовы ли вы сопровождать меня?

— Я вам понадоблюсь?

— Наверняка.

— Тогда я готов.

Холмс загасил свечи. Мы осторожно, стараясь не шуметь, покинули «Уютное».

— К замку, Ватсон, — вполголоса позвал меня Холмс.

На фоне белесого от луны неба замок высился черной громадой.

Холмс подвел меня к малозаметной дверке.

— Ход для прислуги — горничных, водопроводчиков, частных сыщиков. Запирается на замок, но не на засов, — Холмс несколько минут колдовал отмычками. — Заходите. Я взял свечу, но постараемся обойтись, — он вел меня по темным переходам. Ковры делали наше продвижение бесшумным, призрачным.

— Осторожно, ступени.

Мы поднимались.

— Узнаете, Ватсон?

Я шагнул за Холмсом и огляделся. Без сомнения, мы находились в лаборатории принца Александра, верхней лаборатории. Окно, то самое, было раскрыто настежь. Я выглянул. Ночь оставалась по-прежнему светлой, но у горизонта, куда ни глянь, скапливалась тьма, плотная, густая, и тьму эту на мгновения рассекали багровые зарницы.

— Гроза идет, — сказал я Холмсу, и, подтверждая правоту моих слов, низкий раскат грома донесся, нет, скорее, докатился до нас, коротко дрогнули оконные стекла, словно дыхнул огромный зверь, обдав волной тяжкого воздуха.

— Обратите внимание на оптическую систему, — прошептал Холмс.

Лунный свет из окна собирался линзой в пучок и, преломленный призмой, падал на светящийся камень в серебряном зажиме.

— Вот он, рубин! Концентратор!

Луч, тонкий и яркий, уходил от камня в нишу стены и исчезал в шахте.

— Идемте вниз.

Дверь в нижнюю лабораторию оказалась открытой.

— Часовой механизм компенсирует движение луны, но все равно это рискованно, — Холмс почти бежал по крутым железным ступеням; я, как мог, поспевал за ним.

Нижняя лаборатория была освещена, но настолько слабо, что я едва видел силуэт моего друга.

— Осторожно, господа! — резкий голос молодого принца заставил меня вздрогнуть. — Не подходите к зеркалам!

Я наконец разглядел его. Принц стоял рядом, всего в трех шагах от входа.

— Вижу, мистер Холмс, вы стремитесь расставить точки над «i». Что ж, смотрите.

Луч из верхней лаборатории пронзал воздух, нисколько не рассеиваясь, не расходясь, и упирался во второй рубин, в центре пятиугольного пьедестала, где и исчезал. Зеркала светились едва заметно, пепельным светом темной стороны луны, зато над постаментом клубился туман, фосфоресцирующий, малиновый, искры костра, разложенного неведомо где.

Прошло, наверное, несколько минут. Туманное свечение начало нарастать, усиливаться, словно ветер раздувал тот самый костер. Теперь это было бурное, меняющее форму облачко. На миг оно вспыхнуло по-настоящему ярко.

— О, Господи! — принц отшатнулся, но свет начал меркнуть, быстро и неудержимо. До нас опять донесся раскат грома, по странной особенности архитектуры мы его не столько слышали, сколько чувствовали, ощущали почти осязаемо; и вместе с этим раскатом исчезла огненная струна, соединявшая рубины.

— Но луна еще не зашла! — принц робко, как к старшему, обратился к Холмсу.

— Вероятно, существуют и другие необходимые факторы.

Холмс зажег свечу. Зал обрел знакомый, прежний вид. Никакого тумана. Ничего.

— Поднимемся, — предложил Холмс.

Принц обвел взглядом зал, ища что-то, но без уверенности, без надежды.

— Поднимемся, — повторил Холмс.

Свет луны действительно по-прежнему падал на линзу, механизм работал исправно, но этот свет больше не оживлял рубин, не порождал огненную струну.

Зато за пределами башни огня было предостаточно. Горели крестьянские жилища, на глазах пожар расползался шире и шире, стремясь охватить замок в кольцо. Слышались крики — людей и еще более страшные — животных.

Забил колокол.

— Замку ничего не грозит, но завод в опасности, — прокричал принц. Дальнейшие события ночи смешались и спутались в моей памяти. Мы с Холмсом ничем не могли быть полезны, два пожилых человека, два старика. Пожарные насосы не пустили огонь к замку, но завод, конфетная фабрика, крестьянские постройки выгорели дотла, выгорели быстро, жарко. Гроза оказалась сухой, дождь и не думал начинаться.

Больница тоже сгорела. Принц отвел под госпиталь «свитские номера», и я с местным доктором перевязывал ужасные раны от ожогов крестьянам, которые получили их, спасая свое добро. К полудню прибыло подкрепление из губернского города, и я, пьяный от напряжения и бессонной ночи, вернулся к Холмсу в «Уютное». По пути меня окончательно расстроил вид несчастной скотины: ее, пожженную огнем, хозяева пригнали на барский двор в надежде на ветеринарную помощь, и в глазах животных страдание читалось еще явственнее, чем в людских. Лишь изредка подавали они голос и затем опять умолкали, стараясь сохранить капли иссякающей жизни.

С тяжелым чувством покидали мы замок. Дым и зола кружили в воздухе, проникая в одежду, волосы, казалось, в саму нашу плоть. В купе пульмановского вагона я извел не один флакон ароматической воды, пока Холмс не отсоветовал:

— Запах, Ватсон, преследует вас изнутри.

— Изнутри? — поезд мчался по Франции, и тысячи миль отделяли нас от замка, где, возможно, еще тлели угли.

— Да, Ватсон. И все одеколоны мира не помогут, пока вы не изгоните его прочь из головы.

Я удивленно посмотрел на друга:

— Холмс, похоже, вы знакомы с психоанализом?

— Дорогой Ватсон, я давно уже не тот самовлюбленный и самоуверенный тип, которого вы встретили Бог знает сколько лет назад. У меня было время, много времени после схватки с профессором Мориарти, и в своем вынужденном изгнании я потратил его не зря. С тех пор следить за достижениями человеческого разума стало моей обязанностью — ведь и преступный мир все более широко пользуется плодами науки. — Некая высокопарность, торжественность тона Холмса свидетельствовала, что дело подошло к концу. Следует финал.

— Итак, Ватсон, раскройте свой блокнот. Задача, поставленная принцем Петром, из тех, что принято считать щекотливыми. Пропали некие фамильные драгоценности, и требуется их вернуть. Доступ к сейфу, обратите внимание, Ватсон, к сейфу с шифрованным замком, кроме принца Петра, имеет только один человек — его отец. То, что он и есть искомый похититель — очевидно. Сыну неудобно уличать отца в воровстве, и он достаточно состоятелен, чтобы призвать на помощь эксперта, то есть меня. Сын знает, что вор — отец, отец знает, что это знает сын, и для обоих очевидна моя роль: вернуть камни, не разоблачая виновного. Такие случаи уже встречались в нашей практике, Ватсон.

— Но зачем отцу красть драгоценности?

— Полагаю, не для того, чтобы дарить их мисс Лизе. Конечно нет. Камни, особенно рубины, необходимы в некоем эксперименте, который проводил принц Александр, и ему не хотелось, чтобы этот эксперимент проводили другие — вспомните разговор во время ужина. А камни — не его собственность, кстати, — требовались не кому-нибудь, а императрице! Мне ничего не оставалось, как дожидаться утра, когда принц Александр, закончив опыт, вернул бы камни. Не так думал убийца. Ночью он проникает в лабораторию. Наверху ход эксперимента контролирует мисс Лиза — часовой механизм нужно страховать, вероятно, были и другие обязанности. Убийца безжалостно выбрасывает бедную девушку из окна и вмешивается в работу оптической системы. Извлекает первый рубин. Затем спускается в нижнюю лабораторию и довершает дело.

— Убивает принца Александра?

— Ватсон, вы совершенно точно подметили, что этот случай — зеркальное отражение дела в Баскервиль-Холле. Помните? Там убийство маскировалось вмешательством неких потусторонних сил, инфернального монстра. Здесь же — поверьте, друг мой, мне нелегко было прийти к подобному заключению, — здесь же убийства совершались во имя того, чтобы отвлечь нас от проявления сил потустороннего мира.

— Холмс!

— Ватсон, если вас смущает сочетание «потусторонний мир», я придумаю какой-нибудь наукообразный термин, например «параллельный мир». Суть от этого не изменится.

Мы находим трупы — Лизы, Константина, и само собой подразумевается, что принц Александр тоже мертв, убит. Все развивалось настолько стремительно, что никому и в голову не приходило узнать достоверно, чем же действительно занимался в ту ночь принц-отец.

— Фотографированием затмения?

— Может быть, он начинал именно с этого. Знаете, Ватсон, когда я путешествовал по Тибету, тамошние жители не хотели фотографироваться: по их понятиям, при этом терялась часть души. Но! Не успевают остыть трупы, как мы узнаем разгадку. Я имею в виду письмо-признание Константина.

— Вот видите, Холмс.

— К счастью, Ватсон, я не считаю признание подозреваемого царицей доказательств. Да и было ли признание? Вы в который раз сделали удивительный по верности вывод: письмо написано — напечатано! — по-английски, потому что адресовано мне. Или, как предположил, развивая вашу мысль, я, письмо адресовано мне потому, что напечатано по-английски. Человек, писавший его, не владел русским, во всяком случае, не владел, как родным.

— Но Константин…

— Константин был убит. Убит человеком, знакомым ему, человеком, которого он не опасался. Убийца сначала оглушил его, а затем повесил.

— Но с какой целью?

— Поскорее закрыть дело, предлагая нам виновного, признание и мотив. Он умен, убийца!

— Кто же он?

— Это человек, знакомый Лизе и Константину, желающий завладеть камнями и не русский по национальности. Кроме меня и вас, Ватсон — уж позвольте исключить нас из списка подозреваемых, — остается один человек.

— Полковник Гаусгоффер!

— Совершенно верно. Тут мы с вами, Ватсон, используем его же трюк — мнимое признание Константина. Только на этот раз — о камнях. Если считать правдивым первое признание, то правдиво и второе. И мы находим рубины в багаже полковника.

— Но почему вы отпустили его? Не арестовали, не предали суду?

— Ватсон, я всего лишь частный сыщик. Иностранный эксперт. Система моих доказательств не убедит присяжных, не убедит следственные органы. Более того, она с трудом убеждает меня самого.

— Но почему?

— Эксперимент, Ватсон, эксперимент принца Александра! Он — главное звено в дедуктивной цепи. Мы никогда не сможем оставить эксперимент в стороне. Принц говорил о «ключиках к двери». Ключики — рубины. Дверь — сложная оптическая система. Но куда ведет эта дверь? Я думаю, в пресловутый параллельный мир. И когда принц Александр открыл эту дверь и шагнул за порог, полковник Гаусгоффер захлопнул ее и вытащил ключ из замочной скважины.

— Но мы видели следы! У реки! Волокли тело!

— Прекрасные следы. Как в учебнике — помните замечание русского следователя? Полковник Гаусгоффер умело сотворил их, хотя и слишком педантично. Он же угнал лодку, чтобы объяснить отсутствие тела.

— А на самом деле….

— А на самом деле принц Александр остался там. И вы это знаете не хуже меня, просто не хотите — или не можете — признаться в этом.

Я ничего не ответил.

— Помните, на следующую ночь сын повторил опыт отца. Накануне было полнолуние, Ватсон, истинное, то есть лунное затмение. Луна, Земля и Солнце выстраиваются на одной прямой, и, помимо света, вероятно, здесь играют роль силы тяготения. На следующую ночь взаиморасположение планет изменилось, и опыт удался лишь частично. Вы видели, Ватсон… А что вы видели?

— Мне… Я до сих пор считаю, что это была иллюзия, кошмарное видение усталого мозга.

— Говорите, Ватсон.

— Ну… В том клубящемся малиновом тумане мне привиделся принц Александр и… Я даже не знаю… Казалось, его опутывают лианы… или гигантские гусеницы… щупальца…

— Я видел то же самое, Ватсон, и, уверен, принц Петр — также. Вы знаете мою методу: если все объяснения, кроме одного, исключаются, оставшееся, каким бы невероятным оно ни казалось, и есть истина. Принц Александр нашел дверь в параллельный мир, прошел в нее и остался там. Кажется, это не слишком уютное место. Но сейчас меня тревожит другое.

— Другое? — Холмс высказал то, в чем я боялся признаться самому себе.

— Боюсь, что нечто из того мира проникло в наш. Дай Бог, чтобы пожар, спаливший селение, был следствием обычной молнии, и дай Бог, чтобы за селением не занялось что-нибудь еще.

— Вы считаете?…

— Не знаю, Ватсон, не знаю.

Я перебирал листки.

— А бриллиант? Зачем принцу понадобилось похищать бриллиантовое кольцо?

— Остается только гадать. Возможно, бриллианту отводилась своя роль в оптической системе. Или принц это сделал для того, чтобы придать краже вид банального воровства. Или он действительно нуждался в деньгах, личных деньгах? Для догадок простора достаточно.

* * *

По возвращении в Лондон Холмс оставил практику детектива. Небольшое наследство после смерти бедного Майкрофта позволило моему другу купить усадебку в захолустье Сассекса, и он живет там довольно уединенно. Впрочем, изредка он выбирается в Лондон, где встречается с людьми науки — этнографами, физиками, археологами; несколько раз он посещал сеансы самых известных медиумов. Война помешала ему организовать экспедицию в Египет, но терпения Холмсу не занимать. Избегая публичности, он уговорил весьма известного лорда возглавить экспедицию.

Я отошел от детективной темы, пишу романы — авантюрные, бытовые, фантастические — и жду, когда Холмс позовет меня закончить дело, начавшееся в лето тринадцатого года, в лето сухих гроз.

Мой дорожный саквояж всегда наготове.

Загрузка...