Летом в Париже теплее

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Это видение-воспоминание посещало Яну Борисовну Милославскую по несколько раз в год. Страшные события той ночи, когда они с мужем и сыном возвращались домой, каждый раз вставали перед ее внутренним взором, то проносясь за одно мгновение, которое она даже не успевала осознать, то прокручиваясь плавно, словно в кадрах замедленной съемки. Тогда Яна Борисовна могла рассмотреть все в деталях.

Катастрофа произошла несколько лет назад. К вечеру, когда они выезжали с дачи, перекопав под зиму свой небольшой участок и сложив в сарай садовый инвентарь, на небе стали курчавиться светлые, не предвещавшие ничего плохого облака, но вскоре они начали собираться в большие кучи, темнеть и набухать, словно сосцы щенной суки. Выехав на дорогу, все поняли, что дождь застанет их в пути, но сильно по этому поводу не переживали: все-таки на машине.

Загородная трасса была пустынна, она отражала лишь дальний свет фар, который метался по мокрому асфальту, повторяя движения старенькой «шестерки», подпрыгивающей на неровностях дороги. Александр Васильевич, Шурик, – муж Яны Борисовны – уверенно ведет машину сквозь пелену дождя, соблюдая разумную скорость. Он радуется, что успели управиться с садом до дождей, перебрасывается шуточками с Андреем, сидящим на переднем сиденье рядом с ним, и пытается разговорить Яну Борисовну, которая отвечает односложно и невпопад, ерзая на заднем сиденье.

– Да что с тобой, Яна, – он поворачивает голову, пытаясь посмотреть ей в глаза, – устала, что ли?

Яна только молча пожимает плечами. Если бы она знала! А ведь она знала, чувствовала – что-то не так! Она сама тогда не понимала, что с ней происходит. Это уже потом, пережив клиническую смерть и открыв в себе способности, о которых раньше и не подозревала, она стала по-другому смотреть на вещи, на людей и на события. Все в жизни взаимосвязано. Ничто не происходит просто так…

Дорога идет на подъем. Салон «шестерки» осветился фарами догнавшей их машины. Саша снизил скорость и принял немного к правой обочине, давая возможность обогнать. Обычная, в общем-то, ситуация на дороге, но у Яны почему-то учащенно бьется сердце, бухая в груди словно паровой молот. Невыносимо захотелось что-нибудь сделать, закричать, остановить машину, но она молчит, боится напугать Сашу, боится, что ее слова заставят мужа ошибиться. «Он хороший водитель, – пытается она себя успокоить, – все будет хорошо.» «Не будет», – слышит она чей-то голос и хватается за спинки передних сидений.

Легковушка пошла наконец-то на обгон, выехав в левый ряд. Яна смотрит на нее через боковое стекло и ей кажется, что сквозь темень и плотные струи дождя, она видит профиль водителя. Она знает, что этого не может быть, что на фоне сырого черного поля человеческий глаз не может ничего воспринять, но этот профиль словно стоит у нее перед глазами. «Мистика какая-то, – шепчет она и проводит рукой перед глазами, – ну что же ты, обгоняй».

Уже потом, в больнице, ей рассказали, что водитель старого «Москвича» не смог почему-то переключить скорость на подъеме, и мощности двигателя не хватило, чтобы закончить маневр. Так они и приблизились к вершине холма, идя параллельными курсами. Яна слышит, как чертыхнулся Саша, видя, что ситуация выходит из-под контроля. Если сейчас из-за перевала появится встречный автомобиль, аварии не избежать.

Так все и произошло. «КамАЗ» вылетел навстречу на огромной скорости. Он шел по своей полосе и водитель, естественно, не ожидал, что дорога будет занята. Что происходило у него в голове, когда он увидел свет фар встречного автомобиля, трудно сказать. Если бы он свернул направо – в кювет – может быть, и остался бы в живых, хотя падение с высоты нескольких метров да еще на большой скорости почти не оставляло ему никаких шансов на это. Он выбрал другой вариант. Скорее всего, подумав, что водитель «Москвича» заснул за рулем, он крутанул руль влево, на встречную полосу, и надавил на тормоза. На скользкой дороге «КамАЗ» занесло и тяжелая машина продолжала двигаться по асфальту боком.

– Тормози! – теперь уже не сдерживая себя, закричала Яна, но Саша и так вдавил педаль тормоза до отказа в полик.

«Шестерка» почти остановилась до столкновения с «КамАЗом», но самосвал, уже неуправляемый, продолжал по инерции двигаться вперед. До сих пор этот металлический удар, жестяной скрежет, визг резины об асфальт стоят у Яны в ушах. «КамАЗ», столкнувшись с «шестеркой», опрокинулся прямо на нее. Его стальной кузов раздавил переднюю часть легковушки, словно песочный кулич. Яна Борисовна помнит белую, ослепительно яркую вспышку, после чего ей стало невыразимо хорошо, куда-то исчезли все страхи и тревоги, и всю ее окутало какое-то радостное чувство, сравнимое с экстазом. Она стала подниматься все выше и выше, скользя по светящемуся тоннелю, стенки которого представляли собой скрученный спиралью светящийся серебром воздух. А может быть, это был эфир или еще что-то невесомое.

Яна парила в этом тоннеле, не касаясь стен, которые вибрировали и переливались всеми оттенками серебра и перламутра, удаляясь от места катастрофы. Три бестелесные сущности скользнули по тоннелю мимо Яны. Каким-то образом она поняла, что это Саша, Андрей и водитель «КамАЗА», который погиб одновременно с мужем и сыном Яны, при падении ударившись головой о стойку кабины. Почему-то она знала это, как и то, что водитель «Москвича», который тоже не избежал столкновения с самосвалом и свалился в глубокий кювет, несколько раз перевернувшись на косогоре, все еще жив, но вскоре должен умереть.

Обогнав ее, три сущности исчезли вдали, превратившись в маленькие золотые точки. Ей захотелось рвануть вслед за своими родными, догнать их и плыть в радости и легкости рядом с ними, но какая-то сила заставила вдруг ее остановиться. Вся жизнь пронеслась перед ней за несколько коротких мгновений, но в эти мгновения уместилось столько подробностей! Она поняла, что должна остаться. Яна замедлила свой полет, плавно развернулась и двинулась обратно. Все остальные события той ночи она наблюдала как бы со стороны. Невесомая, она легко парила над местом аварии, без труда проникая мысленным взором сквозь непреодолимые для физического тела и взгляда препятствия. Если бы она захотела, то смогла бы пронзить землю и очутиться с противоположной стороны земного шара, могла бы двигаться и дальше, сквозь солнечную систему, сквозь галактики и черные дыры, но она осталась над трассой, где находились тела любимых ею людей и ее собственное. Ей было любопытно, что произойдет дальше, и она почему-то знала, что пока должна оставаться именно в этой точке пространства.

Ливень продолжался всю ночь до самого утра, но Яна не испытывала никакого дискомфорта. Холодные струи проходили сквозь нее, и от этого ей не становилось ни хуже ни лучше. Примерно через час на перегороженной «КамАЗом» и «шестеркой» трассе с обеих сторон выстроились большие «хвосты» разнокалиберных авто. Еще некоторое время спустя, сверкая проблесковыми маячками и прорезая сырой ночной воздух сиренами, прибыли машины ГИБДД и «скорой помощи». Мужичка из «Москвича» быстренько уложили на носилки и впихнули в «скорую», в нем еще теплились остатки жизненных сил.

Теперь все столпились на трассе возле опрокинутого на «шестерку» КамАЗа». Тело водителя самосвала удалось достать довольно быстро, а вот из легковушки то, что осталось от людей, прибывшая служба спасения выковыривала долго, используя различные хитроумные механизмы. Только к утру из расчлененной с помощью домкратов и пневматических ножниц «шестерки» удалось извлечь тело Яны Борисовны. Ее грудь, зажатая между передним и задним сиденьями, замерла, не в состоянии впустить хоть немного воздуха.

Странно, она смотрела на себя со стороны, не ощущая ничего, кроме любопытства. Только в клинике, когда ее положили на операционный стол, и врачи начали колдовать над ней, она поняла, что должна вернуться. Вернуться, чтобы продолжать земную жизнь, полную страданий и радостей, разочарований и удач, побед и поражений. Какая-то неведомая сила заставила ее снова слиться со своим телом. Яна не противилась этой силе, она знала, что свободна в своем выборе, что стоит только захотеть, и она может остаться здесь, где легко и радостно, где нет ни скорби, ни печали, но знала она и другое. Теперь, когда у нее появилась вера в свои силы, она должна остаться. Остаться, чтобы до конца прожить свою земную жизнь. Упругие потоки подхватили ее, перевернули на спину, и она, будто рука – в перчатку, нырнула в свое тело.

Световой тоннель, в котором секунду назад находилась ее сущность, потерял свою искристость, стал понемногу тускнеть и вскоре совершенно растворился, рассеялся, словно далекий песчаный смерч. Вместо него сквозь опущенные веки Яна почувствовала свет лампы, висевшей над операционным столом, услышала характерный щелчок, какой бывает, когда в рукоятку пистолета вставляют обойму, и резкую боль, заглушаемую введенными ей наркотиками. После этого все исчезло. Много месяцев спустя, переосмысливая все произошедшее с ней в ту ночь, Яна Борисовна поняла, что находилась какое-то время между жизнью и смертью, и ее душа уже готова была покинуть этот грешный мир, но почему-то задержалась…

* * *

Обычно этот сон навещал Яну Борисовну Милославскую в дни полнолуния. Так случилось и на этот раз. Она лежала на спине на кровати в своем небольшом деревянном домике. Этот дом она купила вскоре после того, как ее выписали из больницы.

Яна поняла, что не может больше жить в оставшейся кирпично-бетонной квартире, поэтому, сразу же занялась поиском нового жилья. На те деньги, которые стоила их трехкомнатная квартира в центре города, в то время можно было купить неплохой особняк, но Яна долго не могла подобрать себе подходящее жилье. Представители риэлтерских фирм, которые занимались поисками подходящего варианта, уже начали отворачиваться от нее, когда Яна вновь и вновь появлялась у них в офисах. Милославская в сотый раз пыталась объяснить им, чего же она в конце концов хочет, но клерки не понимали ее.

Тогда она стала просто ездить по городу и рассматривать расклеенные на столбах и стенах домов объявления. Тактика у нее была простая. Она садилась на трамвай или автобус неподалеку от своего дома и ехала на нем до конечной остановки. Там она выходила и принималась внимательно изучать объявления, продвигаясь пешком к центру. Вскоре ей повезло. В тот день она поехала на трамвае номер десять, который ходил в Октябрьский поселок, и минут через двадцать вышла на конечной остановке.

Осмотрев полуразрушенную остановку у подножья покрытого лесом холма и не обнаружив ничего интересного, Милославская двинулась в обратном направлении. Она миновала дом престарелых, старую школу, новое здание поликлиники, несколько магазинов и вскоре оказалась на предпоследней остановке, которая почему-то называлась «Девятая линия».

«Странное название», – подумала Яна и принялась рассматривать объявления на деревянной стенке остановочного павильона. На одном листочке с «поплывшими» от дождя чернилами Яна прочла, что продается дом. Что-то екнуло у нее в груди и, едва разобрав корявый старческий почерк, она отправилась по указанному адресу.

Дом нашелся на удивление легко, даже не пришлось никого спрашивать. Оказывается, линиями в этом района назывались улицы, тянущиеся вверх от трамвайных путей. Пройдя два небольших квартала до Седьмой линии, она повернула направо. Здесь асфальта уже не было. Довольно пологая вначале, дальше дорога стала забирать все круче и минут через семь вывела Яну Борисовну почти на самую вершину холма. Несмотря на крутой подъем, Яна почти не ощущала усталости. Она пересекла асфальтовую дорогу, по которой прошел полупустой автобус и остановилась возле заросшего бурьяном участка, посреди которого стоял дом. Рядом с домом рос огромный дуб, зеленевший свежей весенней листвой.

Она постучала в калитку, уже зная, что это именно то, что она так долго искала. Немного подождав, Милославская отворила калитку и зашла на участок. Влекомая старой ржавой пружиной калитка со скрипом захлопнулась за ней.

В этот день все как-будто повернулось к ней лицом. Не было никакого волнения или тревоги, только мысль, что все у нее получится, вселяла в Яну Борисовну уверенность в своих силах.

Владельцами дома оказались две престарелых сестры, одна из которых вскоре вышла во двор. Словоохотливая старушка объяснила Яне Борисовне, что дом им достался в наследство, и они быстро сошлись в цене. Уже через две недели, оформив все документы, Милославская переселилась в Октябрьский поселок, среди местных жителей называемый Агафоновкой. «Агафоновка, так Агафоновка, – решила Яна Борисовна, не слишком вдаваясь в этимологию этого названия, – наверное, какой-то Агафон был в этом месте первым поселенцем».

* * *

Вячеславу нравилась его рубашка, недорогая по западным меркам, но сшитая на славу. В мелкий горошек, с красивыми манжетами и аккуратными строчками. Вячеслав только что приехал из Франции, где находился в командировке, и теперь живописал Веронике прелести заграничной жизни.

– Недорого, но с умом, – в пятый раз повторил он, потягивая арманьяк «Sempe». – И этот тоже, – ткнул он пальцем в бутылку с толстенным дном, – совсем недурен.

Он пил медленно, причмокивая и щурясь точно кот, объевшийся сметаны. Вероника сидела на кожаном диване, облаченная в привезенное Вячеславом платье. Его серебристая ткань выгодно подчеркивала округлые формы ее немного широковатых бедер, но в то же время позволяла видеть, что животик совсем не плоский.

– Нет, все-таки умеют эти негодники-французы вещи делать, – в свой черед восхитилась она, проводя ладонью по коленям. – Ничего не имею против, чтобы сгонять в Париж и приодеться.

– Для тебя нет ничего невозможного, – потянулся всем телом Вячеслав, – только намекни Жорке, – небрежным тоном закончил он.

– Намекни! – передразнила его Вероника. – Так он ведь со мной попрется! А мне свобода и независимость нужна.

Она недовольно поджала губы, и оттого вся ее кукольная, немного одутловатая физиономия постарела. Вячеслав краем глаза уловил эту гримасу, совершенно не красившую Веронику, и в который раз спросил себя, почему он до сих пор встречается с этой женщиной. Ответ пришел сам собой и спровоцировал на его не по-мужски сочных губах ледяную усмешку. Потом он вспомнил их вчерашний полдень, то, с какой кошачьей томностью ластилась к нему Вероника, то, как ловко она удовлетворила его, и неприятная для него самого улыбка, вспоровшая его отражение в большом овальном зеркале, испарилась. Его глаза затуманились не то от воспоминания, не то от выпитого, и он широко зевнул.

– Ну, – недоверчиво усмехнулся он, – про независимость ты загнула…

Вячеслав выжидательно посмотрел на Веронику.

– Отчего же? – напряглась она. – Ты не думай, что без Жоры я бы жить не смогла. Я с головой дружу…

– Но языков иностранных не знаешь, – шутливо поддел свою любовницу Вячеслав, – а там без этого… – он поднял вверх указательный палец и закатил глаза.

– Выучу! – с апломбом крикнула Вероника.

– Поздновато, матушка, – хихикнул Вячеслав, – ушел поезд-то… Да ты не кипятись, это я так… Наши славянские бабы любой ихней сто очков вперед дадут. Я имею в виду Франкфурт этот гребаный с его аэропортом. Ну не иначе, как несколько кишок: сектор А-двадцать, сектор Б-сорок семь – хрен поймешь, как до этих секторов добраться. Лестницы, тоннели, лифты, переходы какие-то, залы длиною с семеновский мост… Хорошо, что на русских напал, подсказали, где лифт, а то бы так и бегал по второму этажу, а мой самолетик с первого стартанул бы! – Вячеслав засмеялся.

Его простуженный голос, наполненный рыкающим придыханием и сминаемый сухим рокочущим кашлем, наполнил комнату осколками битого стекла.

– Какого черта ты прямым рейсом не вылетел? – задалась справедливым вопросом Вероника.

– Вылетел бы, ежели бы билеты были, – издевательским тоном сказал Вячеслав. – Скажи спасибо Жоре, что он откладывает все на последний момент – ни с того-ни с сего лети во Францию, налаживай контакты с «ситроенщиками».

– Ну не надо, – брезгливо поморщилась Вероника. – За счет фирмы в Париж сгонял! Все-то ты недоволен…

Вероника старалась не смотреть на плакат с ухмыляющейся Бритни Спирс. Ее раздражала не только мерзкая улыбочка сытой американки, но еще и надпись в углу плаката: «Идол девушек».

Нет, ее, Веронику, нельзя было назвать завистливой или скаредной. Просто она не хотела ни с кем делить своего Славика, будь то какая-нибудь бесстыжая секретарша или певичка с обложки журнала. В этой страстной и немного странной ее привязанности к Славику, как ей казалось, таилась та самая цельность славянской женской души, та испепеляющая и обольстительная наивность, о которой с таким подъемом вещал ее любовник. На миг глаза Вероники затуманили слезы восторга и жалости к самой себе. Да, иногда она могла поставить ему в упрек слишком уж дешевый браслет или банальное кольцо, подаренные ей к Рождеству или к Пасхе, но сама не мелочилась, если дело шло о его выгоде или спасении. Светка, ее подруга и завистница, в таких случаях не могла надивиться на ее «глупость», но Светкины советы и злопыхательство были не способны поколебать материнско-сестринские наклонности Вероники.

Вероника загадочно улыбнулась. Вячеслав, не обладая особой чуткостью, все же различил в этой улыбке сатанинский привкус. Вероника размышляла над тем, как объяснит Жоре наличие у нее серебристого платья и пары лакированных туфель со шнурочками. Чулки и белье – вне подозрения. Жора не контролировал ее нижнее белье, он путался во всех этих корсетах, поясах, чулках и бюстгалтерах. А вот по поводу платья и туфель мог задать весьма неделикатный вопрос.

Вероника лениво поднялась с дивана, продефилировала к бару и, отвинтив пробку с бутылки «Джек Даниэлз», плеснула себе в коньячную рюмку граммов пятьдесят и бросилакусок льда.

– Скажу, что была в «Парижанке», – задумчиво произнесла Вероника, словно была уверена, что ее мысли благодаря особой телепатии, свойственной любовникам и влюбленным, передались Славику, – не будет же он проверять!

– Не уверен, – шутливым тоном сказал Вячеслав и взъерошил свои светлые волосы, которые в этом жесте не нуждались, ибо и без того торчали, как иголки на дикобразе.

Вячеслав уделял большое внимание моде. Всем своим видом он старался показать, что, несмотря на свои сорок шесть, может жить и веселиться, как двадцатилетний парень. Конечно, он немного поправился, раздался, как говорят. Но его глаза, когда все шло как по маслу на работе и когда Вероника не досаждала ему своими вздорными идеями, сверкали ясной голубизной. Он поглаживал свою новомодную бородку, более темную, чем волосы, смоченные дорогим муссом и уложенные в лирическом беспорядке, и глядел на себя в зеркало, стремясь придать своему моложавому лицу особенно привлекательное выражение.

Но в тот самый момент, когда он, как ему показалось, был близок к цели, когда он лукаво улыбнулся самому себе, прикрыв веки и загадочно растянув углы губ, его холеный фэйс был заслонен светлым, не совсем стройным силуэтом. Вероника подошла к зеркалу, держа в руке рюмку с виски, и принялась разглядывать себя с не меньшим интересом, чем это минуту назад делал Вячеслав.

– Какой ты меня находишь? – высокомерно поинтересовалась она, оборачиваясь к Вячеславу.

– Восхитительной, – через силу улыбнулся тот.

Неожиданно ему пришла на память хрупкая обаятельная Жаклин, с которой он провел пару вечеров в русском ресторане на улице Вавэн.

– Ты не меняешься… – льстиво улыбнулся Вячеслав, отмахиваясь от образа сексапильной француженки в черном бархатном платье и гася ценою исполинских усилий приступ кашля, – я понимаю Жорку – все никак не успокоится!

Он сдавленно засмеялся, поднялся с кресла и привлек к себе Веронику.

– А себя ты понимаешь? – томно прошептала Вероника, опуская рюмку на каминную полочку, отделанную мрамором.

– Иногда нет, – признался Вячеслав, поздравляя себя с тем, что в одни и те же слова при желании можно вложить массу смысла и оттенков, – не понимаю, как я позволяю Жорке спать с тобой.

Он закашлялся.

– Мне казалось, ты не из тех, кто ревнует… – усмехнулась Вероника. Переждав приступ кашля у любовника, она сильнее прижалась к его статной фигуре. – Надо что-то делать с твоим кашлем, – сердобольно добавила она.

И тут из ее рыжих волос, реющих где-то возле Славиного носа, вылупился призрак Жаклин. Он запорхал словно мотылек, легкий и неуязвимый. Жаклин молола какой-то французский вздор, обещая сумасшедшую ночь. Вячеслав видел, как приоткрываются ее чувственные губы, как она наклоняет голову, как улыбается неизвестно чему, как на его шее смыкаются изящные руки, как она вся запрокидывается и…

– Мечтаешь? – промурлыкала Вероника.

– Я хочу увезти тебя в Париж, – соврал Вячеслав, положив руки на Вероникины ягодицы. – Мне надоел этот дурацкий бизнес, все надоело! – он отдернул руки от Вероникиной попки и широко всплеснул ими.

Здесь уж Вячеслав не врал. Маленькая ложь тесно переплелась с признанием, полным страстной эмоциональной силы, и в итоге возник нерасторжимый комок правды и лжи, где последняя едва проступала. Вячеслав снова обнялВеронику.

– Ха-ха-ха, – запрокинув голову, засмеялась Вероника, – ты сошел с ума!

Ее карие глаза сузились от наслаждения, на скулах проступил румянец, тонкие брови чуть приподнялись, губы разомкнулись и застыли в плотоядной улыбке.

– У меня еще есть кое-что для тебя, – тихо проговорил Вячеслав, – пойдем.

Он разомкнул объятия, отстранился и, взяв Веронику за увешенное золотыми побрякушками запястье, потянул за собой. Они вошли в спальню.

– Ты это теперь так называешь? – хихикнула Вероника.

Вячеслав молча открыл ящик небольшого комода из светлого дерева и достал оттуда золотисто-черную коробочку.

– Это «Либертин», выдумка Вивьен Вествуд, – самодовольно улыбнулся он.

– Либертин? – округлила глаза Вероника.

– Во времена маркиза де Сада либертенами называли безбожных аристократов-развратников, – кашлянул он, – вот я и подумал, что тебе, моей маленькой развратнице, понравятся эти духи. Либертин – это женский род от либертен, поняла?

Он достал из коробки небольшой, увенчанный стеклянным католическим крестом пузырек. Отвернул шарообразную пробку. Вероника почувствовала запах лимона, мандарина и манго. Кисло-сладкое облако пронзила нота кипариса – Вячеслав водил пальцами по ее немного заплывшим ключицам. Аромат кипариса стал более явным, потом вдруг начал угасать, смываемый нежной фруктовой волною.

– Чудесно, – трепеща ноздрями, прошептала Вероника.

– И это не все, – зачарованно улыбнулся Вячеслав, поднеся руку к горлу – его вновь начал донимать кашель.

Справившись с ним, из того же ящика он вынул обитую синим бархатом длинную плоскую коробочку.

– Что это? – не выдержала Вероника.

Вячеслав протянул открытую коробочку Веронике.

– Часы? – в тоне Вероники ее любовник различил ноту разочарования.

– Но какие! – поспешил поддержать ее восторг и погасить ее разочарование Вячеслав. – «Алэн Манукян».

– Армяшка, что ли? – поморщилась Вероника, разглядывая прямоугольный черный циферблат с двумя малюсенькими золотыми стрелками.

Вячеслав хрипло засмеялся. «Жаклин бы так никогда не сказала», – с легким раздражением подумал он.

– Браслет из кожи питона, – гордо изрек Вячеслав, – а марка «Манукян» известна не только во Франции, но и во всем мире!

Вероника сожалела, что это был подарок, что она не могла прямо спросить, сколько стоят эти «манукяны». Она надеялась получить браслет или колье, или цепочку с подвеской. Часы… Она вздохнула, стараясь вложить в этот вздох всю гламурную томность, на которую была способна. Только бы Славик не счел ее разочарованной!

Она надела часы на руку и обняла Вячеслава. Тот погладил ее по бедрам и задрал подол серебристого платья. Призрак Жаклин забрезжил в воздухе. Он тихо затрепетал, но вдруг метнулся в сторону, сметаемый жаркой волной знакомого шепота.

– Мой милый котик, – проворковала Вероника, – Жора сегодня нам сделал неслыханный сюрприз… У нас есть два часа, – кокетливо скосила она глаза на свои новые часики, – вчера все было как-то скомкано и…

– Ну что ты! – улыбкой мачо улыбнулся Вячеслав. – Я никогда так не торчал!

Его снова душил кашель. Вероника спустила бретельки и расстегнула молнию на платье.

– Если хочешь, я останусь в туфлях и в чулках…

Она знала о маленькой пикантной слабости Вячеслава – он любил заниматься сексом с не совсем раздетыми женщинами. То есть с женщиной, то есть с Вероникой… Ибо она свято верила в то, что никакая особа женского пола не стоит ее мизинца.