Летописец и ведунья

Они давно уже жили у берегов этой холодной многоводной реки — ждали возвращения разведчиков, посланных в ту сторону, откуда встает солнце, и в ту, где оно бывает в полдень. После теплых, почти без снега, зим далекой теперь родины — у берегов Лазурного моря, им казалось здесь холодно и неприютно. Женщины племени споро нашили для всех теплые меховые одежды, которые пахли кислой овчиной, но зато не продувались свирепыми сивергами. И только один Летописец ходил по-прежнему в короткой кожаной накидке из кожи буйвола с разрезами для рук, из-под круглого выреза которой выглядывала белая полотняная рубаха с вышивкой: прямоугольник, поделенный на четыре квадрата, и в каждом по крохотной точке-солнцу.

Летописец был пришлый, из примкнувшего к ведунам горного племени — смуглый, кареглазый, черноволосый, с прямым коротким носом и удивительной детской улыбкой. Он был один такой среди белокурых и светлоглазых юношей-ведунов.

Но совсем не потому приметила его Инда — девушка, Хранящая Наследство. Женщины, Хранящие Наследство, жили в странной отчужденности от остальных, быстро старевших и умиравших. Хранящие Наследство были молоды и прекрасны сколь угодно долго, пока не притрагивались к Наследству, завещанному предками — детьми Солнца. Инда о нем до сих пор никогда не вспоминала. Жила весело, беззаботно, перенося стойко лишения кочевой жизни, холод и зной, тяжкий домашний женский труд и большую охоту, в которой участвовала наравне с мужчинами. Только в военные походы ведуний не брали, чтобы не погибли от случайной стрелы. Кроме этих для всех обычных дел, Инда училась у своей старой бабки Веданью. Она уже знала, как лечить травами и заговорами, как властвовать над своим телом, как силой своего взгляда остановить руку врага, занесшего над ней меч.

Летописец же вел веды: он записывал на маленьких обожженных досках все, что случилось в союзе племен, отправившихся в долгий путь за солнцем, и сейчас жил среди ведунов, ожидая разведчиков с их новостями.

Он так же, как все, лихо ездил на коне и перепрыгивал с закрытыми глазами с одного скакуна на другого. Одинаково метко прыскал стрелами из лука и каменными ядрами из пращи. Мог вмиг развести костер одним ударом кресала… Словом, он был славный воин. Но еще он слагал стихи. И когда он, проводя тонкими смуглыми пальцами по струнам гуслей, пел о бранных походах предков, юноши, загоревшись, хватались за мечи, готовые в тот же час идти на бой. А когда пел о любви, девушки искали потеплевшими глазами своих возлюбленных.

У Инды не было возлюбленного, и она полюбила Летописца. Однажды он подошел к ней и позвал за собой. Она не спросила куда. Она поднялась с прибрежного камня, на котором сидела, засмотревшись на текучий бег речных струй, и пошла за ним. Глухо бились волны о крутой скалистый берег, и под их мерный рокот в ее пахнущей хвоей хижине Летописец говорил слова, от которых непривычно кружилась голова и которых не было в самых нежных его песнях. Как много ласковых слов знает их древний язык! И как же редко произносят они их, забыв в тяготах походов, в ежедневных заботах о хлебе насущном… А Летописец помнил эти слова.

— Ты, как маленькая горная речка, струишься в моих объятиях! — говорил он. — Ты, как белая березка с нашей родины, нежна и бела, а глаза твои зелены, как ее весенние листочки… Ты горлинка моя, ты свет мой ясный.

Семь раз осветило землю солнце, семь раз покинуло ее, уйдя на покой. Семь дней жил в хижине Инды смуглолицый поэт, шепча слова любви и верности на долгие 150 лет.

Воины не живут столь долго — они умирают в бою или от ран дома. Живут 150 лет и даже больше мудрецы-старейшины, а Летописец — и воин и мудрец. Проживет ли он столько же, чтобы вместе с ведуньей Индой достичь заветного рубежа — той черты, где сливается небо с землей, образуя манящий всех ведунов окоем? Инде хотелось верить, что да.

На седьмой день мальчишка-глашатай оповестил разбросанные по всему берегу хижины ведунов, что вернулись разведчики оттуда, где встает солнце. Инда и Летописец были среди встречающих. Голосили женщины, посыпая пеплом голову, — двенадцать юношей, сыновей их, не вернулись, остались там, в стране желтолицых.

— Там кончается земля и начинается океан, — рассказывали вернувшиеся воины. — Желтолицые люди, живущие на этой земле, воинственны и коварны, хотя малы ростом и слабы телом. Они встретили нас ласково, а потом попытались умертвить нас сонных.

Мудрые старейшины выслушали воинов молча и потом долго тихо расспрашивали и, слушая, качали седыми головами.

На другой день вернулись и разведчики с той стороны, где солнце бывает в полдень. Они принесли радостную весть — если пересечь высокие снежные горы, то увидишь прекрасную теплую страну, где живут дикие, но мирные люди. Там много воды для коней и коров — две теплые большие реки текут вспять друг от друга, каждая к своему морю. И еще там почти не бывает зим, как на их родине, у берегов Лазурного моря. Там можно хорошо отдохнуть и пойти дальше за солнцем по земному кругу.

— Но мы должны отомстить желтолицым за их коварство! — вскричал Летописец.

Воины согласно забряцали мечами, издав боевой клич.

— Я пойду с вами, — продолжал Летописец, — и опишу ваш справедливый поход мести. Но прежде я должен побывать в своем племени и попросить у вождей лучших юношей для нашего общего войска.

На другое утро он рано поднялся и разбудил Инду.

— Я ухожу. Жди меня, любимая, десять лун. Цокот копыт его вороного коня долго еще отдавался в ушах Инды. Дни тянулись длинно и тягуче, и не было конца темным холодным ночам. В девятую луну Инда пошла к своей бабке — Великой Ведунье.

Бабка жила на окраине селенья за кузней, где сейчас неутомимо ковали мечи и наконечники стрел кузнецы; за гончарней, где, напротив, было тихо — гончары готовились к походу сами.

Старая, но прямая, как сухой граб, бабка помнила еще те времена, когда прапрадеды нынешних юношей еще только народились. Много повидали на белом свете ее не выцветшие от времени голубые ясные глаза.

— Бабушка, помоги мне! — склонила перед ней голову Инда. — Расскажи, где сейчас мой любимый?

Бабка кинула в горшок оранжевый порошок и долго смотрела, что-то шепча, в стелющийся желтый дымок.

— Что видишь ты, что видишь, бабуля? — замерев, спросила Инда.

— Он не только твой любимый, — глухо обронила бабка, с состраданием взглянув на свою любимицу.

— Но он жив? Он скачет сюда? — отгоняя мысль о сопернице, допрашивала Инда.

— Не думай о нем, внучка, — уклонилась от ответа мудрая бабка. — Не он твоя судьба.

Инда вернулась в хижину в смятении. Беспокойство перерастало в непереносимую тревогу. Она должна была узнать все, что не договорила Великая Ведунья. Но как? Многому научила ее бабка. И тому, как заговаривать кровь из раны, и как лечить от ломоты и сухоты костей, и как принимать детей, и как одним мановением руки снять любую боль, и как, напрягши свою волю, сосредоточиться на одной мысли и поймать Озарение, и как после многодневной скачки, не имея часу сделать остановку, замереть, остановив сердце, и снова пустить его в бег, со свежими силами продолжая бешеную скачку. Одного не рассказывала, одному не учила: как приворожить любимого? Одних русых волос, да зеленых глаз, да любви беззаветной не хватило… Значит, оставалось одно — обратиться к Наследству Предков.

Инда решительно открыла заветный ларец. В нем хранилось Наследство. Мало знала о нем Инда, да, пожалуй, никто больше ее и не знал. Забыт был давно секрет сотворения Наследства, От бабки слышала Инда, что это зеркало, что женщина-ведунья может посмотреть в него всего лишь один раз, и тот час же станет из вечно молодой старой и безобразной, и такой проживет еще долго-долго среди старух-ведуний. Значит, завтра она станет такой же, как ее столетняя бабка, если посмотрит в волшебное зеркало.

— Он не только твой любимый… Не думай о нем, внучка… Не он твоя судьба… — так говорила бабка.

Но сердце не слушает здравых слов! Оно рвется из груди туда, где ее любимый, и разум умолкает перед ним.

Она решительно развернула холст и увидела квадратное, такое непохожее на бронзовые овальные зеркала ведунов зеркало с мутной гладью. Что в таком разглядишь? Покоилось оно на круглой, почти прозрачной трубке, гибкой и тонкой. Для того чтобы оно показало то, что ты хочешь увидеть, говорила когда-то бабка, передавая Наследство, ты должна напрячь все свои силы, которых иначе хватило бы тебе на очень длинную жизнь. Поэтому старайся никогда не обращаться к его помощи.

— Почему? — допытывалась Инда.

— Потому что ты сразу станешь такой, как я, старой…

— Значит, ты смотрела в зеркало?

— Да, — качнула головой бабка.

— И не жалеешь об этом?

— Нет. Наши воины ушли в опасный поход, с ними был мой муж, твой дед. Я чувствовала сердцем, что с ним стряслась беда. И я посмотрела в зеркало. Я увидела бранное поле в чужой земле, на котором лежал сраженный стрелой мой любимый. А рядом оставшиеся в живых копали могилу для погибших. Я видела его в последний раз. Зачем же мне было оставаться молодой?

И вот теперь Инда держала волшебное зеркало в своих руках. Ее любимый не ушел в опасный поход, он жив. Но он «не только ее любимый». И значит, он тоже погиб для нее. Так зачем оставаться ей вечно молодой? И она твердой рукой установила зеркало в проеме хижины ровно против луны и стала смотреть. Надо было вспомнить лицо любимого — все, до мельчайших морщинок вокруг глаз, до еле заметных веснушек на смуглой коже, как живое. Вся ее воля сфокусирована сейчас была на квадратной мутной глади зеркала, на которой, ей казалось, она уже видела лицо Летописца.

Пока это было лишь ее воображение. Но вот туманный глянец зеркала вдруг заискрился. В центре его затрепетала серебристая точка, которая вырвалась вдруг из зеркала острым упругим лучом и прорезала темноту далеко-далеко впереди. Инда понимала, что осталась сидеть на месте, но также понимала; что стремительно несется в этом белом, режущем темноту луче куда-то вдаль.

Под нею стелилось ровное поле, потом вздыбились горы, потом серебром блеснула извилистая речка, на берегу которой темнели слабые контуры хижин. Луч опустил ее (но разве не она сидит здесь, в своем доме, у зеркала?) на земляной пол чужой хижины, и она увидела Его.

Он сидел за дощатым длинным столом, задумчивый и грустный. Перед ним грудой лежали деревянные обожженные таблички вед (низанные на бечевку), еще не испещренные письменами. Тут же оружие. Видно по всему: на заре Летописец выйдет в поход и догонит рать ведунов. Инда долго наблюдала за ним, понимая, что он не видит ее и видеть не может. Она прощалась с ним.

Она видела, как подошла к нему статная женщина в расшитой одежде, ласково взяла его за руку и повела от стола. Видела, как эта женщина стелила широкую постель. Видела, как Летописец подошел к другой постели, на которой спали двое малышей — девочка и мальчик — и поцеловал их в лоб. Слышала, как статная женщина позвала его: «Ганг!» — и протянула к нему руки.

Так вот как зовут тебя, любимый, в твоем племени! Ганг… Ей дороги были эти последние минуты прощания с любимым, но пора было уходить: статная женщина снова окликнула его:

«Ганг!» И он пошел к ней.

Инда вскрикнула от нестерпимой боли в сердце и, проваливаясь в темноту, в которой медленно плавали какие-то крошечные серебряные точки, унесла с собой последний взгляд Летописца, в зрачках глаз которого отразилось ее, Индино, лицо…

Она не знала, сколько пробыла в забытьи, но первое, что сделала, придя в себя, — с силой наступила ногой в кованом сапожке на туманную гладь зеркала, раскрывшего ей горькую правду, и то, слабо хрустнув, раскололось.

Она не стала подходить к своему бронзовому зеркальцу, не стала трогать свое лицо, ища морщины. Она молча села у догорающего костра, в бездумье, глядя в проем хижины на холодные звезды этой чужой земли, и так просидела до рассвета.

— Что ты натворила, внучка! — услышала она испуганный голос бабушки. — Ты разбила Наследство! В наказание за это ты стала обыкновенной смертной женщиной, и тебе не дожить до нашего прихода к окоему!

— Обыкновенной? — очнувшись, переспросила Инда. — Значит, я не стала бессмертной старухой, как ты?

— Старухой ты станешь, но в свое время, как становятся все обыкновенные женщины. Но твой век будет так короток!

— Но мне и не нужно ничего другого! — дивясь непониманию бабки, молвила Инда.

Теперь она резво подбежала к бронзовому зеркальцу, и оттуда блеснуло белоснежным пятном ее молодое зеленоглазое лицо.

— Ты ничего не понимаешь, бабуля, хотя и прожила сто лет! Пусть я проживу вполовину меньше, зато я знаю, что такое Любовь и Обман, зато я увидела любимого тогда, когда не могла больше терпеть разлуки, и попрощалась с ним. А впереди еще очень большая жизнь. Разве этого мало?

— Глупая, — качая головой, тихо проговорила старая бабка, — зато ты больше уже не ведунья.

— Зато я просто женщина и воин!

В селенье раздались призывные звуки боевой трубы: то воины собирались в поход мести. Инда, с этого дня не ведунья, теперь могла идти вместе с ними.

Опоясавшись мечом, закинув за спину колчан со стрелами, не забыв прихватить и ларец с целебными снадобьями от ран, выбежала она из хижины и, свистнув своего саврасого веселого конька, поскакала туда, где звенела походная труба. Может быть, Летописец уже там или примкнет к рати по дороге. Какое ей теперь до него дело? Она попрощалась с ним, а в походах нет места ни для любви, ни для личных обид.

…Потом, после похода мести, их ждало большое переселение с берегов Ениса через высокие снежные горы в теплую страну, где вспять друг от друга текут две большие реки — каждая к своему морю, и им пока нет названия…