Левиафан/2025

Левиафан/2025

Гидравлика не шипела. Она вздохнула. Глубокий, влажный, усталый вздох, и двадцатитонная шлюзовая дверь сошлась с утробным, мягким чмоканьем. Звук не лязгнул, не громыхнул. Он всосался в себя, будто гигантский моллюск сомкнул створки раковины, отрезая их от мира. Двенадцать человек в одинаковых серых комбинезонах остались стоять в полумраке.

Тишина, которая последовала, была неправильной. Она не была отсутствием звука. Она была давлением. Она давила на барабанные перепонки, на грудную клетку, на самое сознание.

Ева сделала первый вдох в новом мире и едва не закашлялась. Воздух не вошёл в лёгкие — он ввалился в них, плотный и тяжёлый, как мокрое шерстяное одеяло. Он нёс в себе острый, гальванический привкус, словно она лизнула старую батарейку, но под этой металлической нотой прятался другой запах. Густой, сырой, землистый дух погреба после недельного ливня. Аромат живой, преющей почвы и грибницы. Здесь, на километровой глубине, куда свет не проникал со времён сотворения мира, этот запах был не просто неуместен. Он был кощунством.

Она инстинктивно обняла себя за плечи, ссутулилась, стараясь казаться меньше, незаметнее. Беспомощная лань в стаде, которое ещё не почуяло волка. Но её мозг, эта холодная аналитическая машина, уже работал, сканируя пространство с безжалостной эффективностью.

Племя. Двенадцать единиц. Пока — хаотичное скопление атомов, но векторы сил уже намечались, выстраивая невидимую иерархию.

Вот он, в центре. Нарочито расправленные плечи, приклеенная к лицу улыбка коуча по продажам, бегающие глаза, оценивающие аудиторию. Алекс. Вожак-самозванец. Тип: корпоративный мотиватор. Нестабилен. Под давлением предаст, но обставит это как болезненный, но необходимый для команды урок.

Чуть в стороне, почти спиной к группе, застыла женщина. Спина — прямой стальной стержень. Короткие тёмные волосы. Она не смотрела на людей, её взгляд методично полз по стыкам стеновых панелей, по решёткам вентиляции, по толстым, обмотанным чем-то вроде просмолённой кожи кабелям. Лина. Воин. Ситуационная осведомлённость — запредельная. Вероятен ПТСР в стадии ремиссии, ищущей рецидив. Ищет не выход. Ищет уязвимости. Угроза или актив? Не определено.

А вот этот уже откололся от стаи. Мужчина с сутулыми плечами и тонкими, нервными пальцами, которые уже с хирургической точностью ощупывали сварной шов на стене. Марк. Он что-то бормотал себе под нос, его брови сошлись в одну раздражённую линию. Инженер-отшельник. Социопатия с признаками параноидального расстройства. Одержим контролем через понимание системы. Техническая угроза. И, возможно, единственный ключ.

Ева зафиксировала их, каждому присвоила внутренний код и убрала в архив. Роль требовала полной концентрации. Она должна была стать никем, чтобы видеть всех.

В этот момент дюжина экранов на стенах, до этого тёмных и мёртвых, беззвучно ожила. На них появилось лицо. Одно и то же лицо, повторённое двенадцать раз. Мужчина лет пятидесяти в безупречном пиджаке, с волосами, уложенными с математической точностью, и в очках в тонкой титановой оправе. За его спиной — залитый солнцем минималистичный кабинет, панорамное окно с видом на верхний край облаков. От этого контраста с их грязным, тусклым шлюзом у Евы на секунду заныли зубы. Он был в раю. Они — в преисподней.

— Добро пожаловать, — сказал мужчина. Голос был спокойным, ровным, безэмоциональным, словно его сгенерировала нейросеть, обученная на аудиокнигах по биржевой торговле. — Добро пожаловать в проект «Левиафан».

Он не представился. Ему не нужно было. Кассиан.

— Каждый из вас здесь потому, что обладает уникальным потенциалом. Потенциалом к преодолению. К росту. Вы — лучшие. Вы — активы, в которые мы верим.

Ева почувствовала, как по коже пробежали мурашки, не имеющие отношения к температуре. Активы. Не участники. Не люди. Котировки на бирже его личного безумия.

— В ближайшие недели «Левиафан» станет вашим миром. Вашим испытанием. И вашей возможностью. Правила предельно просты. Выполняйте задания. Работайте сообща, когда это выгодно. Конкурируйте, когда это необходимо. Выживайте. Последний оставшийся на борту получит приз, который навсегда изменит его жизнь.

Он сделал паузу, обводя их взглядом с десятка экранов. Ева заметила, что за всё это время он ни разу не моргнул. Его глаза за стёклами очков были похожи на объективы камер.

— Это не просто шоу. Это… чистая драма. Лаборатория, в которой мы отсечём всё фальшивое и наносное, чтобы увидеть вашу истинную природу. Ваша воля против обстоятельств. Ваша история, написанная здесь и сейчас. Без сценария. Без второго дубля.

Экраны погасли так же внезапно, как и включились, снова погрузив их в полумрак. Группа осталась в тусклом свете аварийных ламп, переваривая услышанное. Давящая тишина вернулась, став ещё плотнее, ещё тяжелее.

Её разорвал бодрый, нарочито громкий голос Алекса. Он хлопнул в ладоши. Звук получился плоским, жалким, мгновенно поглощённым густой атмосферой.

— Ну что, команда? — он обвёл всех своей широкой, отрепетированной улыбкой, но глаза остались напряжёнными. — Звучит как вызов! Настоящий шанс показать, на что мы способны, а? Вместе!

Кто-то неуверенно кивнул. Кто-то отвёл взгляд. Марк презрительно фыркнул, не отрываясь от изучения стены. Лина даже не повернулась.

Ева опустила голову, пряча тень усмешки. Иллюзия контроля. Акт первый. Начало.

Пронзительный, режущий звук ударил по ушам. Это не была сирена — та предупреждает об опасности. Этот звук сам был опасностью. Два несовместимых тона, наложенные друг на друга, создавали физически неприятную вибрацию в воздухе, в костях черепа, в пломбах на зубах. Марк поморщился. Примитивно. Неэффективно. Грубый способ вызвать панику. Правильно откалиброванная инфразвуковая частота сработала бы куда изящнее, вызвав подсознательный животный ужас без этого циркового шума.

Голос Кассиана, лишённый всякой теплоты, заполнил отсек: — Внимание, активы. Первое испытание. В техническом отсеке Гамма-7 зафиксирована разгерметизация вспомогательной системы фильтрации L-2. Уровень CO₂ в жилых модулях растёт. Ваша задача: восстановить герметичность контура и запустить систему в ручном режиме. Время на выполнение: тридцать минут.

Марк сорвался с места прежде, чем остальные успели переглянуться. Его разум, до этого растекавшийся в брезгливом анализе, сжался в одну точку. Задача. Есть задача. Он должен быть первым.

Отсек оказался небольшим, тесным, забитым трубами и механизмами, которые выглядели так, будто их проектировал безумный сантехник по эскизам Лавкрафта. В центре, под конвульсивно мигающей красной лампой, располагалась панель управления. И при виде неё Марк застыл, чувствуя, как к горлу подкатывает волна почти физического отвращения.

Это была инженерная ересь.

Никаких сенсорных экранов. Никаких клавиатур. Никаких тумблеров. Вместо них из металлической плиты торчали… вещи. Несколько упругих, сальных на вид, полупрозрачных мембран, подрагивающих в такт гулу станции. Пара гладких, похожих на обточенные человеческие кости рычагов. И целая паутина толстых, пульсирующих трубок, по которым медленно, словно венозная кровь, текла жидкость, фосфоресцирующая тусклым зелёным светом.

— Блять, — выдохнул он.

Остальные участники начали набиваться в отсек. Алекс, как всегда, излучал энтузиазм идиота на пожаре.

— Так, ребята, мозговой штурм! Марк, что скажешь? Ты же у нас технарь! — он ободряюще похлопал Марка по плечу. Марк едва удержался, чтобы не стряхнуть его руку, как нечто липкое.

— Это не техника, — пробормотал он, не отрываясь от панели. Его пальцы зависли над одной из мембран, не решаясь прикоснуться. — Это… это какая-то биомеханическая пародия. Гротеск. Потери на трение, биоразложение компонентов, нулевая ремонтопригодность… Кто, чёрт возьми, это спроектировал? Какой-нибудь безумный мясник?

Лина протолкнулась вперёд, оттеснив Алекса плечом. Её взгляд был холодным, сфокусированным, как лазерный прицел.

— Меньше анализа, больше дела. Что нужно сделать?

Марк раздражённо ткнул пальцем в сторону двух костяных рычагов, расположенных на разных концах панели.

— Этот… клапан, если его так можно назвать, нужно не повернуть, а… сжать. Вдавить. И тот тоже. Синхронно. Иначе давление распределится неравномерно и, скорее всего, порвёт к херам вот эту центральную мембрану.

— Сжать? Насколько сильно? — голос Лины был стальным, без тени паники. Она уже стояла у второго рычага, её руки легли на него с привычной уверенностью.

— Откуда я, блять, знаю?! — сорвался Марк. На секунду паника пересилила его снобизм. — Тут нет манометра! Никаких датчиков! Тут… — он ткнул дрожащим пальцем в пульсирующую зелёную трубку, и его голос снова обрёл лекторскую язвительность, как последнюю защиту от безумия. — …капиллярная сеть. Технически, мы должны следить за изменением цвета жидкости. С зелёного на синий. Это будет означать, что давление стабилизировано. Но это же полный бред, это…

— Хватит лекций, — отрезала Лина.

Взгляд Марка метнулся к ней. Впервые он по-настоящему посмотрел на неё. Ни страха. Ни сомнений. Просто холодная, смертоносная концентрация. В этот момент она была страшнее этой ублюдочной панели.

— На счёт три, — сказала она. — Я давлю плавно. Повторяй за мной. Раз. Два…

Он подчинился. Не потому что поверил ей. А потому что её уверенность была единственной константой в этом уравнении с тысячей неизвестных.

...Три!

Он нажал. Рычаг поддался с упругим, хрящевым сопротивлением. Он заставил себя смотреть на трубку. Зелёная жидкость потекла быстрее, её цвет начал неуловимо меняться, мутнеть.

— Ещё, — скомандовала Лина. — Плавнее.

Он надавил сильнее, чувствуя, как напрягаются мышцы предплечья. Зелёный цвет размывался, в нём появлялись синеватые прожилки, как в заплесневелом сыре.

— Давай, давай, сука... — шептал он, обращаясь не к Лине, а к самой системе, к этому живому механизму.

И вдруг синий цвет вспыхнул, заполнив всю трубку ярким, чистым, почти неоновым свечением. Гул в отсеке изменился, стал ровнее, глуше. Красная лампа конвульсивно дёрнулась в последний раз и погасла.

— Есть! — восторженно выкрикнул Алекс. — Мы сделали это! Команда!

Марк отнял руку от рычага, чувствуя, как она мелко дрожит от перенапряжения. Он хотел огрызнуться на Алекса, сказать, что это не команда, а он и эта сумасшедшая солдафонка…

Но тут его внимание привлекло другое.

Из дренажного отверстия в полу, откуда по идее должна была политься отфильтрованная вода, начало сочиться нечто иное. Густая, вязкая, переливчатая слизь, похожая на расплавленный перламутр. Она лениво выползала на рифлёный металлический пол, шипя и пузырясь. Запах ударил в нос — тот самый металлический привкус воздуха, но концентрированный, смешанный с чем-то приторно-сладким, как запах гниющих на солнце водорослей.

Все отшатнулись. Все, кроме Марка.

Научное любопытство пересилило брезгливость. Он присел на корточки, зачерпнул немного слизи на кончик пальца. Она была тёплой и скользкой. Он растёр её между большим и указательным пальцами.

Переключившись на Лину, он увидел, что она уже не смотрит на панель. Она смотрит на него. На его палец в этой мерцающей дряни.

Марк поднял на неё глаза. В его взгляде смешались ужас, отвращение и мрачный, нечестивый триумф первооткрывателя.

— Это не смазка, — прошептал он так тихо, что услышала только она. — Это… секреция. Как у моллюска. Эта тварь… она живая.

Адреналин ушёл.

Он схлынул так же быстро, как и появился, оставив после себя звенящую, вязкую пустоту. Для большинства в общем отсеке ночь несла страх перед неизвестностью. Для Лины она несла страх перед тишиной.

Она лежала на своей койке на верхнем ярусе, вперив взгляд в низкий потолок, по которому медленно расползались и снова сжимались тусклые, фосфоресцирующие пятна света от панелей с биолюминесцентным мхом. Задание выполнено. Угроза миновала. И это было невыносимо.

Там, в отсеке Гамма-7, всё было просто. Была задача. Было время. Было действие. Её мозг, обычно забитый белым шумом воспоминаний и едкого самокопания, стал кристально чистым. Каждое движение было точным, каждая мысль — острой, как осколок стекла. Она чувствовала, как кровь стучит в ушах, и это был самый прекрасный звук на свете. В те минуты она была живой.

А теперь… теперь снова навалилась тишина. И в этой тишине голоса возвращались. Ты должна была быть быстрее. Ты могла его спасти. Ты опоздала.

Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Лёгкое, почти стыдное разочарование укололо её. Всё закончилось слишком просто. Без настоящей крови. Без реальной угрозы. Сама жажда чего-то худшего, таившаяся в ней, пугала её больше, чем любые монстры, что могли скрываться в темноте этой подводной гробницы.

Снизу доносилось дыхание других. Кто-то ворочался и стонал во сне. Кто-то, как Ева на койке напротив, казалось, спал безмятежно, свернувшись калачиком, как ребёнок. Лина ей не верила. Никто не мог спать безмятежно в этом месте.

Она не могла лежать. Пустота была слишком громкой. Бесшумно, одним плавным движением, она соскользнула с койки на холодный, вибрирующий пол. Босые ступни ощутили лёгкую липкость, словно пол никогда до конца не высыхал.

Она пошла по отсеку, ступая между койками. Остальные спали или притворялись. Ей было всё равно. Она подошла к дальней стене, туда, где не было ни дверей, ни панелей — просто глухая, клёпаная сталь. Приложила ухо.

Гул.

Это был не просто монотонный шум машин. Он был живым. Он поднимался и опускался с идеальной, медленной ритмичностью, как дыхание спящего кита. Вдох… и выдох. Вибрация шла сквозь металл, сквозь кости её черепа, сквозь пол, отдаваясь в самых пятках. Вся станция дышала.

Лина прижалась щекой к холодной, влажной стене, закрыла глаза, пытаясь раствориться в этом ритме, заглушить им свои мысли.

И тогда она услышала его.

Это был не скрип металла. Не капающий конденсат. Не гул механизмов.

Это был тихий, едва различимый, влажный, скребущий звук. Он шёл откуда-то изнутри толстой стены, прямо за металлической обшивкой. Словно кто-то или что-то очень медленно, с усилием, тащило по внутренней поверхности что-то мягкое и тяжёлое.

Скреб… пауза… скреб…

Другой на её месте закричал бы. Отскочил. Запаниковал.

Лина замерла. Её собственное дыхание остановилось. Она прижалась ухом ещё плотнее. Голоса в её голове смолкли, вытесненные этим новым, чужеродным, обещающим звуком. Пустота внутри заполнилась чем-то другим. Не страхом.

Напряжённым, хищным любопытством.

Она не знала, что это. Но её зависимость, её тёмный, изголодавшийся внутренний пассажир уже шептал ей. Там. Вот оно. Твоё следующее спасение.

Сон не пришёл. Он остался там, наверху, в мире, где существовало небо. Лина не вернулась на койку, в это подобие гроба с тонкой металлической стенкой, за которой кто-то дышал и ворочался во сне. Она осталась сидеть на полу, прижавшись спиной к холодной, шершавой от заклёпок переборке. Единственным собеседником был гул. Он проникал сквозь сталь, вибрировал в позвоночнике, в костях таза. Вдох… выдох. Низкочастотный рокот насосов, шипение далёкой гидравлики, сухие щелчки реле, похожие на треск суставов спящего зверя. Она закрыла глаза, пытаясь разложить звук на части, но целое было упрямо больше. Оно было живым.

Утро не наступило. Его заменила перемена в свете. Тусклая, органическая желтизна панелей со мхом побледнела, уступая место стерильному, операционному белому. Резкий, как укол, гудок прошил тишину, заставив вздрогнуть даже тех, кто забылся в тревожной дрёме.

Они сползали со своих коек один за другим, двигаясь в молчаливом, угрюмом согласии. Воздух в отсеке стал плотнее за ночь, пропитался вчерашним страхом, кислым запахом пота и чем-то ещё. Металлической пылью, привкусом сырой земли. Никто не смотрел друг на друга. Безмолвная процессия теней, скользящих к стене, где из переборки торчал одинокий патрубок пищевого дозатора.

Марк подошёл первым. Нажал на кнопку. Густая, бежевая масса, лишённая запаха, медленно, почти нехотя, выдавилась в его миску. Он смотрел на неё с брезгливостью учёного, обнаружившего новую, отвратительную форму жизни. — Завтрак для чемпионов, — голос был тихим, слова растворились в гуле, не долетев ни до кого.

— Лучше, чем ничего.

Голос Алекса ударил по ушам. Слишком бодрый. Слишком громкий для этого склепа. Он хлопнул Марка по плечу. Удар был дружеским, но Марк пошатнулся, едва не выронив свою порцию безвкусной энергии. — Команда, нужно держать боевой дух! Энергия — это ключ!

Тишина. Его слова повисли в плотном воздухе, как яркое, нелепое пятно на серой стене. Никто не ответил. Ева, взяв свою порцию, отошла в самый тёмный угол. Села на пол, поджав ноги, и начала есть. Маленькими, выверенными движениями, словно птица. Но её взгляд не был птичьим. Он скользил по лицам, по рукам, по позам. Не оценивал. Каталогизировал.

Лина подошла последней. Вкус у пасты отсутствовал. Это было не отсутствие соли или сахара. Это было агрессивное, тотальное ничто. Просто текстура, вязнущая на зубах, и калории, которые тело должно было принять. Она ела стоя, механически, прислонившись к стене, глаза непрерывно сканировали отсек. Выхватили Дэвида. Бывший клерк, разменявший пятый десяток, с рыхлым, мягким телом и глазами, которые вечно искали, куда спрятаться. Он не притронулся к еде. Его руки, лежавшие на коленях, мелко подрагивали, как крылья пойманной бабочки.

Внезапный всполох. Все мониторы в отсеке вспыхнули одновременно. На них возникло лицо Кассиана. Безупречно уложенные волосы, идеальный воротник белоснежной рубашки, спокойный, изучающий взгляд хирурга перед операцией. За его спиной — не интерьер станции. За его спиной зияло панорамное окно, залитое утренним солнцем, и вид на город, уходящий к горизонту. Этот контраст был настолько жестоким, что в горле встал ком физической тошноты.

— Доброе утро, активы.

Голос был ровным, без единой эмоции, словно сгенерированный машиной. — Надеюсь, вы хорошо отдохнули и готовы к новому дню. К росту. Сегодня мы будем работать над преодолением. Преодолением личных барьеров. Ведь именно в точке максимального дискомфорта и начинается настоящая трансформация.

Алекс кивнул. Серьёзно, сосредоточенно, как прилежный студент на лекции кумира. Марк скривился так, будто проглотил собственную порцию пасты одним куском.

— Испытание будет индивидуальным, — продолжил Кассиан, и его взгляд, казалось, проходил сквозь экраны. — Оно призвано помочь одному из вас встретиться со своим страхом лицом к лицу. И выйти победителем. Система выбрала первого участника.

На экранах появилось лицо Дэвида. Крупный план, снятый скрытой камерой секунду назад. Дрожащие руки. Бледные, обкусанные губы. Полные ужаса глаза, уставившиеся на собственное отражение.

— Дэвид. Поздравляю. Ваш выход.

С шипением, похожим на выдох гиганта, тяжёлая гермодверь в дальнем конце отсека поползла в сторону, открывая черноту нового коридора. — Следуйте вперёд, — приказал бездушный голос из динамиков.

Никто не шелохнулся. Все смотрели на Дэвида, на его парализованную страхом фигуру. Потом Лина с глухим стуком поставила свою миску на пол и пошла первой. Как только она двинулась, оцепенение спало. Остальные потянулись за ней, как стадо, подталкиваемое невидимым пастухом. Дэвид, спотыкаясь, поплёлся последним.

Коридор вывел их в пространство, которое было полной противоположностью жилому отсеку. Огромное, гулкое, как пустой собор, помещение, похожее на машинное отделение. Воздух здесь был другим. Сухим. Горячим. Он пах раскалённым металлом и чем-то едким, электрическим, от чего першило в горле. В центре зала зияла пропасть. Идеально прямоугольный колодец, уходящий в темноту на десятки метров. На самом дне, в дрожащем мареве горячего воздуха, вращались гигантские лопасти турбины. Рёв, исходивший оттуда, был почти физическим. Он не просто бил по ушам. Он вибрировал в грудной клетке, в зубах, в костях черепа.

Через пропасть был перекинут мост. Не из стали. Он был собран из десятков полимерных трубок, соединённых под немыслимыми углами. Белых, гладких, блестящих, как обглоданные кости доисторического животного. Вместо перил — два толстых био-кабеля, которые тускло и аритмично пульсировали больным, фиолетовым светом.

— Дэвид.

Голос Кассиана гремел из скрытых динамиков, без труда перекрывая гул турбины. — Ваша задача проста. Пересечь мост. На той стороне вас ждёт кнопка, отключающая турбину на один час. Это ваш вклад в комфорт команды.

Дэвид смотрел на мост, и его лицо начало приобретать зеленоватый, мертвенный оттенок. Он дышал. Тяжело, шумно, с присвистом, как человек, которого душат.

Ева подошла к нему. Движения плавные, кошачьи, не угрожающие. — Дэвид? Всё хорошо? — её голос был тихим, почти шёпотом, но он услышал. — Я… не могу, — просипел он. Глаза, полные ужаса, были прикованы к хрупкой конструкции. Его грудь вздымалась часто и мелко, словно невидимый обруч сдавливал рёбра. — Там… высоко. Я… один раз… в горах… земля ушла…

Он задохнулся, не в силах договорить. Ева коснулась его руки. Жест был полон сочувствия. — Я понимаю. Это, должно быть, очень тяжело… Она говорила ему, но думала о другом. Полные психологические досье. Акрофобия, зафиксированная после инцидента семь лет назад. Испытания не случайны. Они хирургически точны. Уязвимость — основной критерий отбора. Она сделала мысленную пометку, добавив ещё один факт в свою коллекцию.

[Смена POV: Комната Наблюдения, Кассиан-Тауэр]

Ярко-белый, стерильный зал. Тишина, которую нарушал лишь тихий, почти неслышный гул систем охлаждения. Кассиан сидел в минималистичном кресле перед гигантской видеостеной. Он смотрел не на дрожащую фигурку Дэвида. Он смотрел на боковую панель, где в реальном времени бежали строчки биометрических данных.

АКТИВ: ДЭВИД_С. ЧСС: 162. КОРТИЗОЛ: 98% (ПИК). ГРК: +4.8 σ. СТАТУС: ПРЕД-ПАНИКА.

— Смотри, — Кассиан кивнул своему безликому помощнику, стоящему в тени. — Вот она. Чистая драма. Без сценаристов, без фальшивых слёз. Только человек и его первобытный, иррациональный ужас. Его тело кричит громче, чем он сам. Превосходный эмоциональный ROI.

Помощник молча смотрел на экран.

— Он сейчас сломается, — Кассиан отпил воды из стакана с идеально ровными гранями. — Но ему помогут. Смотри. Начинается социальная динамика.

[Смена POV: Технический отсек, «Левиафан»]

Дэвид попятился от края, мотая головой. — Нет. Нет, я не пойду. Я не могу. — Можешь!

Голос Алекса был похож на выстрел. Он подошёл к Дэвиду, излучая почти маниакальную, неестественную уверенность. — Дэвид, дружище, ты сможешь! Мы команда, мы верим в тебя! Это не проблема, это вызов! Возможность для роста! Он схватил Дэвида за плечи, развернул лицом к мосту. — Страх только в голове! Давай, я проверю твой страховочный карабин. Нужно, чтобы всё было надёжно!

На стене рядом с мостом висела бухта троса с массивным карабином на конце. Единственная мера безопасности. Алекс с деловитым видом отцепил карабин, защёлкнул его на петле страховочной обвязки, которую Дэвид надел ещё в жилом отсеке, даже не понимая зачем.

— Вот так! Алекс несколько раз со всей силы дёрнул трос. Раздался уверенный, глухой щелчок защёлкнувшегося механизма. — Всё крепко! Как скала! Иди, мы ждём на той стороне.

Он улыбнулся. Широко, ободряюще. Дэвид посмотрел на него, потом на остальных. В его глазах плескалась отчаянная мольба. Но никто не проронил ни слова. Лина смотрела на него с холодным любопытством хирурга, изучающего редкий патологический случай. Марк разглядывал конструкцию моста, бормоча что-то про полимеры и предел прочности на изгиб.

Дэвид глубоко, судорожно вздохнул. Мнимая забота Алекса и тяжёлое, выжидающее молчание остальных сделали своё дело. Он сделал первый, шаткий шаг на мост.

Полимерные кости под его ногами слегка прогнулись. Он вцепился в пульсирующие кабели перил так, что побелели костяшки. Гул турбины, казалось, стал громче, горячий воздух бил в лицо, высушивая глаза, мешая дышать.

Он шёл. Медленно. Один шаг. Второй. Его взгляд был прикован к платформе на той стороне. Он не смотрел вниз. Группа на исходной точке затаила дыхание. Лина заметила, как Марк бессознательно, лихорадочно потирает большой и указательный пальцы. Алекс стоял, скрестив руки на груди, с видом гордого тренера, чей ученик вот-вот возьмёт золото.

Дэвид прошёл половину. Остановился на мгновение, чтобы перевести дух. Казалось, самое страшное позади. Он даже позволил себе бросить быстрый взгляд назад. В его глазах мелькнула тень надежды.

Он сделал следующий шаг.

И в этот момент раздался звук. Сухой, резкий щелчок. Похожий на звук ломающейся кости. Он был негромким, но в общем гуле прозвучал так, будто треснул сам мир.

Страховочный трос не порвался.

Он отстегнулся.

Массивный карабин, который так уверенно «проверял» Алекс, соскочил с петли на обвязке Дэвида. На какую-то долю секунды он замер в воздухе, а потом беспомощно повис на тросе, идущем от стены.

Дэвид беззвучно раззявил рот. Его глаза, расширившиеся до размера блюдец, на мгновение встретились с глазами Лины. В них не было страха. Только чистое, животное недоумение. А потом он полетел вниз.

Его крик, тонкий и отчаянный, родился и умер в один миг, полностью поглощённый рёвом турбины.

На платформе воцарилась тишина. Не та, что бывает в пустой комнате. А та, что наступает в голове после оглушительного удара, когда мир исчезает, оставляя только белый шум.

Первым очнулся Алекс. — Нет! — закричал он, и в его голосе смешались ужас и почти театральное недоумение. — ДЭВИД! Как… я же… я же проверял! Я проверял!

— Невозможно! — Марк схватился за голову, его мозг лихорадочно пытался обработать данные, которые отказывались складываться в логическую картину. — Карабин… там стандартная муфтовая блокировка… если только материал… Твою ж мать, это не сталь! Это какая-то композитная дрянь! Предел прочности на разрыв… он просто… он…

Одна из женщин, бледная, как бумага, издала тихий всхлип, который тут же перерос в рваные, истерические рыдания. — Нет… нет, нет, нет… боже… оно же… оно же отстегнулось! Нас просто… нас убивают!

— Заткнулись все!

Голос Лины резанул воздух, как скальпель. Она уже не смотрела на паникующих людей. Она смотрела вниз, в ревущую пропасть. В её глазах не было ни шока, ни ужаса. Только ледяная, абсолютная концентрация.

— Трос! Мне нужен свободный трос! Быстро!

Она действовала с выученной, механической точностью, словно её тело работало отдельно от сознаний всех остальных. Не дожидаясь помощи, она подбежала к стене, где остался висеть бесполезный трос Дэвида, и начала сматывать другой, закреплённый рядом. — Кто-нибудь, страхуйте! — бросила она через плечо в толпу оцепеневших людей.

Марк очнулся от своего технического ступора. Инстинкт инженера, понимающего в механике больше, чем в людях, сработал. Он молча схватил конец троса, который бросила ему Лина, и обмотал его вокруг толстой опорной балки.

Лина, не колеблясь ни секунды, перекинула петлю через плечо и, оттолкнувшись от края, начала спуск по отвесной стене колодца. Движения были быстрыми, эффективными, без единого лишнего жеста. Она не спускалась. Она падала под контролем.

Горячий воздух бил в лицо. Рёв турбины нарастал, становясь оглушительным. Она увидела его.

Судьба или Кассиан подарили Дэвиду несколько лишних метров. Он упал не в сами лопасти. Он лежал на узкой сервисной платформе, расположенной чуть сбоку от турбины, в густом переплетении пульсирующих кабелей и шипящих трубок.

Лина приземлилась рядом. Металл под ногами был горячим, как сковорода, и вибрировал так, что дрожь отдавалась в коленях. И тут её ударил запах.

Это был густой, тошнотворный коктейль. Запах раскалённого добела металла. Едкий, острый дух заряженного воздуха от работающей турбины. И под всем этим — густой, медный, до омерзения сладковатый запах свежей крови, которая запекалась на горячих поверхностях. Этот аромат — горячего железа, электричества и смерти — навсегда впечатался в её память.

Дэвид лежал в неестественной позе, как сломанная марионетка. Одна нога была вывернута под немыслимым углом, из-под головы натекала тёмная, быстро густеющая лужа. Лина опустилась рядом на одно колено. Быстрая, профессиональная оценка. Зрачки расширены, не реагируют на свет. Пульса на сонной артерии нет. Дыхания нет.

Она начала СЛР.

Сцепила руки в замок, навалилась всем весом. Раз. Два. Три. Четыре. Раздался хруст ломаемых рёбер. Хороший знак. Значит, давление правильное. Вдох. Ещё вдох. Снова компрессии. Раз. Два. Три. Четыре.

Она работала, как автомат. Её тело знало, что делать. Но внутри её головы, в той пустоте, которую она так ненавидела, росло не сострадание. Не горе. Не ужас.

Росло глухое, ледяное раздражение.

Бесполезно.

Этот механизм был сломан. Непоправимо. Её попытки были бессмысленны.

Почему ты просто не мог удержаться?

Её идеальная система спасения, её выверенный до мелочей ритуал возвращения к жизни давал сбой. И она злилась. Злилась на Дэвида за то, что он так легко умер. Злилась на этот чёртов карабин. Злилась на себя за бессилие. Эта смерть была не трагедией. Она была личным провалом. Испорченной «дозой». Грязной работой.

Она сделала ещё тридцать компрессий. Ещё два вдоха. Ничего. Тело под её руками оставалось безжизненным куском мяса.

Лина остановилась.

Она сидела на коленях в луже чужой крови, тяжело дыша. Рёв турбины заполнял всё. Она подняла голову и посмотрела наверх, на бледные, испуганные лица, смотрящие на неё из-за края пропасти. Её собственное лицо было непроницаемо, как маска.

Она проиграла.

[Смена POV: Комната Наблюдения, Кассиан-Тауэр]

Кассиан наблюдал за той же сценой на одном из центральных мониторов. Крупный план лица Лины. Он видел в её глазах не скорбь, а холодную ярость поражения. Он слегка улыбнулся уголком рта.

— Интересно, — произнёс он в тишину. — Адреналиновый спад, усиленный фрустрацией. Её психопрофиль подтверждается с поразительной точностью.

Он сделал быструю пометку на своём планшете.

— Превосходный катализатор, — сказал он помощнику. — Повествовательная дуга второго акта задана. Увеличьте базовый уровень влажности в жилом отсеке на пятнадцать процентов.

Помощник молча кивнул.

— Пусть их горе будет… липким, — добавил Кассиан и снова отпил воды из своего стакана.

Воздух загустел.

Это было первое, что Марк осознал, когда пелена шока, мутная и вязкая, начала сползать с его сознания. Воздух стал другим. Не просто влажным — маслянистым. Он ложился на кожу тонкой, едва ощутимой пленкой, как пот перед приступом лихорадки. Казалось, сам Кассиан, этот ублюдок с лицом визионера и душой бухгалтера, нашел способ превратить их общее горе в физическую субстанцию.

Они сидели в общем отсеке. Разбросанные по койкам, по холодному металлическому полу. Детали сломанного, бесполезного механизма. Тишина, навалившаяся после смерти Дэвида, не была пустотой. Пустота — это облегчение. Это была тишина, набитая ватой чужих страданий: тихим, подавленным всхлипыванием какой-то девушки в углу, скрежетом металла, когда кто-то не мог найти себе места, и ровным, утробным дыханием самого «Левиафана». После того, как трос оборвался, этот низкочастотный гул перестал быть фоном. Теперь он звучал хищно. Сыто.

Бездействие разъедало Марка, как ржавчина. Сидеть здесь, мариноваться в чужом горе и собственном липком страхе — это была капитуляция. Это был конец. Он вскочил. Так резко, что Ева, сидевшая напротив и похожая на испуганную птицу, вздрогнула и втянула голову в плечи.

— Хватит.

Его голос прозвучал как выстрел в этой подавленной, сонной тишине. Несколько голов медленно повернулось к нему. Взгляды были тупые, опустошенные, как у рыб, выброшенных на берег.

— И что ты предлагаешь? — Голос Алекса, обычно звенящий неестественным оптимизмом, был глухим и усталым.

— Предлагаю? — Марк оскалился. — Я предлагаю взять контроль. У любой, блядь, системы есть мозг. Центральный процессор, главный рубильник, интерфейс ручного управления. Что угодно. Я его найду. Я должен.

Он не ждал ни одобрения, ни споров. Он уже рвал молнию на своем рюкзаке, вытаскивая планшет и россыпь инструментов, которые умудрился протащить с собой как контрабанду. Его спасение. Его оружие.

— Не стоит.

Голос Лины. Низкий, ровный, без эмоций. Она отлепилась от стены, и ее взгляд, холодный, как сталь хирургического скальпеля, оценил его состояние: расширенные зрачки, нервные движения, пот на висках.

— Ты сейчас не разведчик. Ты — гиря. Не разделяйтесь. Это основная тактика выживания.

— Основная ошибка — это ни черта не делать! — огрызнулся Марк, уже шагая к выходу из отсека. Он чувствовал их взгляды на своей спине. Осуждающие, испуганные, завистливые. — Сидеть и ждать, пока у следующего «случайно» оборвется трос? Нет уж, спасибо. Я инженер, а не овца на бойне.

Он не оглянулся. Его шаги гулко отдавались в узком коридоре, обитом клепаной сталью. Он шел не просто к цели. Он бежал от удушающего бессилия, от правды, что он — всего лишь еще одна переменная в чужом уравнении. Его мозг, привыкший решать задачи, отчаянно нуждался в задаче, которую можно было решить. Иначе он сойдет с ума.

Коридор уводил его глубже, в сектора, которые явно не предназначались для участников шоу. Освещение здесь стало тусклее, пульсировало неравномерно, словно у станции была аритмия. Клепаные стальные листы сменились гладкими панелями, покрытыми… чем-то. Марк остановился и недоверчиво провел пальцем. Тонкая, упругая, полупрозрачная биопленка. Она была теплой на ощупь и слабо, почти незаметно, вибрировала. Он с отвращением вытер руку о штаны. Стены были живыми. Он знал это. Но одно дело — знать, и совсем другое — чувствовать их теплую, вибрирующую кожу под пальцами.

Он шел дальше, ориентируясь по толщине кабелей, которые, словно артерии, уходили вглубь станции. Чем дальше он шел, тем сильнее становился запах. Это был уже не металлический привкус рециркулированного воздуха. Это было другое. Запах сырой, перекопанной земли, как в старом погребе. Запах прелых листьев и грибницы. И под всем этим — тонкая, тошнотворная нота, которую его мозг не сразу смог идентифицировать. Нота свежего, сырого мяса.

И вот он нашел. Массивная гермодверь, помеченная выцветшей надписью на русском и английском: «ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ХАБ / БИОРЕАКТОРНЫЙ ОТСЕК». Рядом — интерфейсный порт и небольшое, толстое, как дно бутылки, обзорное окно.

Сердце заколотилось в ребрах, как пойманная птица. Вот оно. Мозг зверя.

Он подключил планшет. Замок был сложным, многоуровневым, но это была всего лишь электроника. Его территория. Он обошел пару протоколов, взломал пароль методом простого перебора, чувствуя знакомый азарт. Раздалось шипение сжатого воздуха, и тяжелая дверь с натужным скрежетом отъехала в сторону.

Из отсека хлынула волна воздуха. Запах ударил в нос с такой силой, что он отшатнулся, задыхаясь. Смесь запахов сырого подвала, влажной грибницы и скотобойни. Он зажал нос рукавом и заставил себя заглянуть внутрь.

И замер.

За толстым обзорным стеклом, занимая почти все пространство огромного сферического помещения, находилась «Матка».

Это была не машина. Это был организм. Колоссальная, переплетенная масса чего-то, похожего на грибницу и оголенные нервные волокна, медленно, почти незаметно пульсировала в мутной, желтоватой питательной жидкости. Тысячи тончайших нитей, похожих на аксоны, пронизывали эту массу, вспыхивая и затухая холодным, голубоватым светом. Они образовывали сложные, постоянно меняющиеся узоры, похожие на грозовые разряды в облаках. Это был мозг. Живой, немыслимо огромный, абсолютно чуждый мозг.

Марк, забыв про вонь, шагнул к интерфейсному порту рядом со стеклом. Его пальцы летали над виртуальной клавиатурой планшета.

> run diagnostics --system_core

> response: [null]

Ничего. Система не видела его.

> force_reboot --override_security

> response: [null]

— Да твою мать! — прошипел он сквозь зубы.

Он начал вбивать команды в слепой ярости, без разбора, пытаясь пробить защиту, которой, казалось, просто не существовало. Он колотил по экрану, его дыхание сбилось, по вискам тек пот. И тогда он заметил.

Каждый раз, когда волна гнева и фрустрации захлестывала его, нейронная сеть за стеклом реагировала. Вспышки света становились ярче, их ритм учащался. Гул станции, который он слышал через вибрацию пола, на мгновение усиливался, становясь глубже, насыщеннее.

Оно не отвечало на его код. Оно отвечало на его стресс.

Он отдернул руки от планшета, словно тот был раскален. Холод, липкий и парализующий, пробежал по спине. Он не мог это взломать. Он не мог это перепрограммировать. Это было все равно что пытаться переписать законы биологии с помощью командной строки.

Весь его интеллект, вся его гениальность, единственное, что давало ему чувство превосходства и контроля, — все это было бесполезно. Он был не хакером, пытающимся взломать враждебную систему. Он был бактерией в чашке Петри, а его эмоции, его страх, его ярость — были питательной средой для организма, который держал его в заложниках.

Он проиграл.

Марк вернулся в общий отсек, шатаясь, как пьяный. Его лицо было пепельно-серым.

— Оно… оно живое, — бормотал он, глядя в пустоту перед собой. — Не просто живое. Оно… оно чувствует нас. Нашу панику. Оно питается этим. Это не машина, вы не понимаете… это гигантский, блядь, гриб, который…

Его прервал резкий, скрежещущий сигнал тревоги, заставивший всех подпрыгнуть. Он бил по ушам, ввинчивался прямо в мозг. Экраны на стенах, до этого показывавшие логотип шоу, вспыхнули красным. Красный свет залил отсек, искажая лица, превращая их в уродливые маски. Появился текст.

ВНИМАНИЕ. СИСТЕМА ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ ВХОДИТ В РЕЖИМ ПЛАНОВОЙ КАЛИБРОВКИ. ЗАПАС КИСЛОРОДА БУДЕТ ВРЕМЕННО ОГРАНИЧЕН И ПЕРЕРАСПРЕДЕЛЕН.

Со щелчком в стене открылась ниша. Из нее плавно, как гроб на похоронах, выехала стойка с кислородными баллонами. Небольшими, с присоединенными масками. Их было девять.

А выживших — одиннадцать.

Секунду стояла звенящая тишина. А потом плотину прорвало.

— Девять! Их девять! — На всех не хватит! — Я свой не отдам! — Это ты! — крикнула девушка по имени Сара, указывая на Марка дрожащим пальцем. — Ты виноват! Ты там что-то нажал! — Я?! — взвизгнул Марк, его паранойя вспыхнула, как сухой порох. — Да вы… вы вообще слушали, что я говорил?! Оно… — Заткнись со своим грибом! — рявкнул крупный мужчина по имени Виктор, его бычья шея налилась кровью. — Дышать скоро будет нечем!

Паника была осязаемой, как и влажность в воздухе. Она имела свой запах — запах пота и страха. Люди начали сбиваться в кучу возле стойки, их тела напряглись, готовые к драке.

И в этот момент в центр шагнул Алекс.

— Ребята! Команда! Спокойно! — его голос был громким, бодрым, неестественно, чудовищно позитивным в этой атмосфере ужаса. Он раскинул руки, словно хотел обнять их всех. — Спокойно! Нет проблем, есть задачи! Мы же люди. Мы же не звери. Давайте решим это честно.

— Как честно?! — крикнула Сара, ее голос срывался на истерику. — Двоим из нас не хватит!

— Вот именно! — Алекс широко, ослепительно улыбнулся. — Так давайте решим, кому они нужнее всего. Демократически. Мы проголосуем. Каждый напишет на листке два имени. Тех, кто, по его мнению… ну, наименее полезен для выживания группы. Или самый слабый. Двое, набравшие больше всего голосов… ну, им придётся нелегко. Может, будут делить один баллон на двоих с кем-то из сильных. Это проверка! Проверка нашего командного духа!

Предложение было чудовищным в своей сути, но облечено в сладкие, правильные слова о справедливости и командной работе. Люди замерли, переваривая. В их глазах, освещенных красным светом, страх боролся с животным инстинктом самосохранения.

Алекс не дал им опомниться. Он хлопнул в ладоши — громкий, резкий звук, заставивший всех вздрогнуть. В наступившей тишине его улыбка казалась еще шире, еще безумнее.

— Отлично! Вижу, мы пришли к консенсусу! — заявил он, хотя никто не давал согласия. Он уже отрывал листки из блокнота, как фокусник. Подошел к Виктору. — Слушай, — прошептал он так, чтобы слышал только тот, его дыхание было теплым и пахло синтетической едой. — Голосуй против старика, Фрэнка. Он нас всех тормозит. И против той девчонки, что все время плачет. Сары. Нам нужны бойцы, понимаешь?

Виктор молча, тяжело кивнул, его лицо стало решительным.

Затем Алекс подошел к другой группе. — Ребята, Лина — медик. Она неприкосновенна. И Марк, хоть и псих, но в технике шарит. Надо их защитить. Давайте сольём Фрэнка и… ну, скажем, Еву. Она тихая, всё равно от неё толку ноль.

Он двигался между ними, как ткач за станком, сплетая паутину недоверия, подлости и страха. Он не просто предложил голосование. Он его срежиссировал.

Процедура была быстрой и уродливой. Скомканные бумажки бросали в пустую коробку из-под пайка. Алекс с деловитым видом их разворачивал и громко, четко зачитывал имена.

— Фрэнк. Сара. Ева. Фрэнк. Фрэнк. Сара…

Победили Фрэнк, пожилой бухгалтер с вечной одышкой, и Сара, та самая девушка, что обвиняла Марка. Они набрали по четыре голоса.

Они смотрели на остальных с немым, животным ужасом. Фрэнк тяжело дышал, прижимая руку к груди. Сара беззвучно плакала, ее плечи мелко тряслись. Те, кто только что приговорил их, отводили глаза, испытывая грязную, тошнотворную смесь облегчения и стыда. Первоначальное единство, рожденное общей трагедией, было уничтожено. Теперь каждый был сам за себя.

Алекс подошел к Фрэнку и ободряюще хлопнул его по плечу.

— Держись, приятель! — сказал он с сияющей улыбкой. — Это сделает нас всех только сильнее! Настоящая команда рождается в кризисе!

Фрэнк поднял на него глаза. В них было столько тихой, концентрированной ненависти, что улыбка Алекса на мгновение дрогнула.

Ева наблюдала. Это было ее главное умение. Ее суть.

Когда Марк вернулся, трясущийся и бормочущий про живой мозг, она не смотрела на него. Она смотрела на лица остальных, переводя их реакции в сухие строчки мысленного отчета. Марк. Острый психоз, вызванный когнитивным диссонансом. Потеря контроля над средой. Данные ценны, носитель нестабилен. Лина. Реакция — скепсис, но активный анализ угрозы. Не верит словам, но оценивает состояние объекта. Принимает к сведению. Алекс. Полное отрицание негативной информации. Автоматический поиск позитивной интерпретации. Механизм защиты или сознательная тактика?

Когда Алекс предложил голосование, она поняла: это работа Кассиана. Слишком элегантный, жестокий и эффективный способ разобщить группу. Алекс был идеальным инструментом. Сознательным или нет — не имело значения.

Она приняла участие в голосовании. Ее выбор был продиктован не страхом, а холодным расчетом. Она написала два имени: Виктор и Лина. Не потому, что хотела их убрать. А потому, что они были самыми сильными. Она хотела проверить их реакцию на гипотетическое предательство. Это была просто постановка эксперимента.

Но голоса распределились иначе. Проиграли Фрэнк и Сара.

После того как все закончилось и люди, схватив свои драгоценные баллоны, разошлись по углам, образовав невидимые, враждебные границы, Ева увидела Сару. Девушка сидела на полу, сжавшись в комок, и задыхалась. Не от нехватки кислорода — его уровень в отсеке еще не упал критически — а от паники. Ее грудь вздымалась в быстрых, судорожных, неэффективных вдохах.

Ева подошла и села рядом. Она действовала по протоколу.

— Сара, — ее голос был тихим, мягким, выверенным, полным симулированного сочувствия. — Посмотри на меня. Дыши со мной. Медленный вдох… и выдох…

Она положила руку девушке на плечо. Кожа была ледяной и липкой от пота. Сара подняла на нее глаза. В них был такой животный, первобытный ужас, такая бездна отчаяния, что на долю секунды профессиональный фильтр Евы дал сбой.

Она почувствовала укол.

Не симуляцию эмпатии. Не расчётливое сострадание. А настоящую, острую, физически неприятную жалость. Чувство было чужеродным, как вирус в стерильной операционной системе ее сознания. Оно вызвало почти тошноту, системную ошибку.

Она заставила себя не отдернуть руку. Она продолжала говорить успокаивающие, бессмысленные слова, но ее мозг уже лихорадочно анализировал сбой.

Внутреннее состояние: непредвиденная эмоциональная реакция. Тип: сочувствие. Уровень: низкий, но зафиксирован. Причина: прямое наблюдение за объектом в состоянии крайнего дистресса. Вывод: требуется немедленная корректировка эмоциональной дистанции. Повторное проявление недопустимо. Миссия под угрозой.

Она продолжала утешать Сару, мягко поглаживая ее по спине. Но ее взгляд, скользнувший по расколотой группе, был уже холодным и отстраненным. Марк в углу, качающийся взад-вперед и что-то бормочущий. Алекс, пытающийся организовать «командные обнимашки» с теми, кто еще готов был с ним говорить. Фрэнк и Сара, изгои, обреченные делить каждый вдох.

Саботаж шел по плану. Кассиан получил свой конфликт. Ее наниматели — свой компромат.

Но неприятный привкус жалости во рту — это была новая, непредвиденная переменная. И она ей очень, очень не нравилась.

Кассиан сдержал слово. Влажность подняли.

Это не было похоже на пар или туман. Это было состояние воздуха, его новая плотность. Он оседал на коже невидимой, липкой пленкой, и каждый вдох ощущался так, будто легкие наполняются не кислородом, а водой. Холодный пот блестел на клепаных переборках жилого отсека, и капли, тяжелые, как ртуть, срывались с потолочных балок с аритмичным, сводящим с ума упорством. Кап. Долгая пауза. Кап-кап. Тишина между этими звуками была не пустой — она была густой и тяжелой, как мокрое сукно, пропитанное ожиданием. Она не давила. Она душила.

После голосования за кислород, после того, как в углу, синея, зашлась в беззвучном кашле Сара, группа перестала существовать. Остались только атомы. Движущиеся в одном пространстве, избегающие смотреть друг на друга, словно предательство стало воздушно-капельной инфекцией. Одежда, влажная и холодная, липла к телу. Запах старого, вспотевшего железа смешивался с едва уловимой нотой подвальной плесени, которая сочилась из вентиляционных решеток вместе с рециркулированным воздухом.

Лина сидела на краю своей койки, подогнув под себя ноги. Она не замечала ни влажности, ни запаха. Ее мир сузился до размеров металлического ящика, на котором были разложены сокровища: серебристое лезвие скальпеля, несколько хирургических игл в стерильной упаковке, катушка шовного материала и три ампулы кеторолака, за которые она была готова убить. Она методично протирала каждый предмет клочком ткани, выменянным на половину пайка. Движения были выверенными, механическими, отточенными до автоматизма. Ритуал. Единственный способ занять руки, чтобы они не сжались в кулаки. Единственный способ занять разум, когда он отказывался молчать.

Она прокручивала смерть Дэвида. Снова. И снова. Не его предсмертный хрип, не застывший в глазах ужас. Нет. Она прокручивала алгоритм. Свои действия. Оценка проходимости дыхательных путей. Компрессии. Глубина нажатия. Частота. Искала ошибку в протоколе, сбой в программе. Ее бесило не то, что человек умер. Ее приводило в ярость собственное поражение. Бездействие после него было пыткой, физической ломкой, которую не заглушить. Ее тело, ее мозг, каждая клетка требовали задачи. Головоломки. Врага. Чего-то, что можно было бы одолеть.

— Можно?

Голос был тихим, словно надтреснутое стекло. Грег. Архитектор. Мужчина лет пятидесяти с пергаментным лицом, изрезанным такой густой сетью морщин, будто вся его жизнь была одним сплошным разочарованием.

Лина кивнула, не отрывая взгляда от лезвия скальпеля, на котором не было ни единой пылинки.

Грег осторожно опустился на соседнюю койку, стараясь не издать ни звука. Несколько минут они сидели молча. Единственными звуками в их маленькой вселенной были капель с потолка и низкий, утробный гул, который никогда не прекращался, — дыхание «Левиафана».

— Я… я раньше строил, — наконец произнес Грег, глядя на свои широкие, мозолистые ладони, будто читал по ним свою биографию. — Небоскребы. Мосты. Ну, проектировал. Думал, оставлю что-то после себя. Прочное.

Лина ничего не ответила. Просто перевернула скальпель и начала полировать другую сторону.

— У меня был стартап, — продолжил он, и в его голосе прозвучала тень былой гордости. — Инновационные композитные блоки. Легкие, прочнее стали… мы почти получили патент. Всё… всё шло идеально. — Он усмехнулся, но звук вышел сухим, как треск сухого листа. — А потом — всё. Венчурный фонд, который нас вел, просто вышел из проекта. В один день. Без объяснений. Мы обанкротились за три месяца.

Лина замерла. Ее рука, державшая скальпель, застыла в миллиметре от его поверхности. Она медленно положила инструмент на ящик и впервые за все время посмотрела на Грега. По-настоящему посмотрела.

— Как назывался фонд? — ее голос был ровным, лишенным всяких эмоций. Просто запрос данных.

Грег потер лоб, словно пытался стереть воспоминание. — Что-то… дурацкое. Шекспировское. Aethelred Ventures. Звучит как имя какого-то короля-неудачника, да?

Пальцы Лины, лежавшие на холодном металле ящика, сжались. Медленно, неумолимо, пока костяшки не побелели, а ногти не впились в ладонь. Она непроизвольно задержала дыхание на выдохе — старая снайперская привычка, инстинкт, требующий абсолютной неподвижности тела в момент, когда в перекрестье прицела появляется цель. Aethelred. Слово, выжженное кислотой на внутренней стороне ее черепа. Слово из официального письма о прекращении финансирования их медицинского стартапа «Экзо-Медик».

— Aethelred… — прошептала она, и пар от ее дыхания на мгновение затуманил блестящую сталь скальпеля. — Погоди-ка. Наш проект… его тоже потопил фонд с этим названием.

Они смотрели друг на друга. В вязкой тишине отсека что-то щелкнуло. Сухой, четкий звук, похожий на взвод курка. Непонимание сменилось догадкой — дикой, абсурдной, такой чудовищной, что мозг отказывался ее обрабатывать, помечая как системную ошибку.

Грег первым мотнул головой, отгоняя мысль. — Да нет. Бред. Просто… — он растерянно повел плечами, ища логичное объяснение там, где его не было, — мир тесен. Наверное. Совпадение.

— …Да, — медленно повторила Лина. Ее взгляд, однако, уже не был направлен на Грега. Он был прикован к маленькому, безразличному красному огоньку камеры наблюдения в углу. — Наверное. Совпадение.

Она снова взяла в руки скальпель. Но теперь ее движения изменились. Она не протирала его. Она держала его, ощущая холод и вес, и в ее голове, словно на тактическом дисплее, начали выстраиваться векторы, соединяющие разрозненные точки в единую схему.

Она затачивала мысль.

Убежище Марка пахло горелой пылью, остывающим пластиком и его собственной, ферментированной паранойей. Он забаррикадировался в заброшенном узле связи — мертвом нервном ганглии станции. После кислородного голосования он окончательно утвердился в своей религии: единственный, кому можно доверять, — это ты сам, да и то не всегда.

Он бросил попытки взломать центральный «мозг». Бороться с нейро-мицелиальной сетью было все равно что пытаться переспорить океан. Поэтому он сменил тактику. Он не стал ломиться в парадную дверь. Он начал копаться в мусоре на заднем дворе. В цифровом иле, который десятилетиями скапливался на старых, забытых серверах времен Холодной войны. Его паранойя всегда была лучшим диагностическим инструментом, способным найти иголку вируса в стоге сена системных логов.

Пыльная консоль, на удивление, еще подавала признаки жизни. Марк подключил к ней свой самодельный скребок данных, и экран ожил, замерцав усталыми зелеными символами. Он заработал с лихорадочной, одержимой скоростью. Его пальцы не стучали по клавиатуре — они танцевали на ней смертельную джигу. Губы беззвучно шевелились, повторяя команды.

— Ну же, тварь… давай, покажи мне свои секреты, — бормотал он, обращаясь к машине как к живому, упрямому существу.

Большинство данных было битым мусором, фрагментами стертых отчетов и поврежденными схемами. Но Марк искал не информацию. Он искал аномалии. И он ее нашел. Файл без расширения, с нечитаемым названием из хаотичного набора символов. Системный сбой, который кто-то забыл подчистить. Он вскрыл его, как консервную банку.

На экране пополз текст, перемежающийся с ошибками кодировки. Это было досье.

id_asset_07: //Марк_Шульц_Инж_Высок_Потенц

СВЯЗЬ_КАССИАH: Враждебное поглощение "Кинетикс-Дайнэмикс". Объект уличён в попытке пром. шпионажа.

ПСИХОПРОФИЛЬ: Паранойя (клинич.). Комплекс интеллектуального превосходства. Уязвимость к лести. Лояльность: нулевая.

СТАТУС: Идеальный саботажный элемент. Прогнозируемая реакция на системное давление: попытка захвата контроля над системами.

ПРИМЕЧАНИЕ: Ценен. Нестабилен. Утилизировать при первой_ошибке_прогноза.

Марк застыл. Перечитал. Еще раз. Воздух вышел из его легких с тихим, болезненным свистом. Это была не просто характеристика. Это был его рентгеновский снимок. Его психологический портрет, написанный с безжалостной, хирургической точностью. Каждое его тайное опасение, каждый уродливый комплекс, который он прятал даже от самого себя, — все было здесь, разложено по полочкам, снабжено тегами и классифицировано.

Идеальный саботажный элемент.

Тугой, горячий узел завязался под ребрами. Холод, не имеющий ничего общего с температурой в отсеке, прошел по его позвоночнику, заставляя мышцы спины сократиться. Он не был сумасшедшим. Хуже. Он был предсказуемым. Его самые глубокие, самые личные слабости были критериями отбора.

Его сердце заколотилось — глухо, сильно, выбрасывая в кровь такую порцию адреналина, какую он не испытывал даже во время кислородного голосования. И станция это почувствовала.

В глубине «Левиафана» что-то щелкнуло — не механический сбой, а органическая, симбиотическая реакция. Нейро-мицелиальная сеть, почуявшая этот биохимический всплеск страха и возбуждения, отреагировала, как хищник на запах крови. Она перенаправила энергию. Свет над головой Марка моргнул. Консоль, к которой он был подключен, издала жалобный, предсмертный писк и начала гаснуть.

— Нет, нет, нет, сука, держись! — зашипел Марк, ударив по теплому корпусу терминала.

Но было поздно. Прежде чем экран окончательно умер, Марк, вцепившись взглядом в мечущиеся строки битого кода, успел выхватить еще несколько обрывков, несколько имен, которые обожгли его сетчатку.

...id_asset_04: //Лина_Райли_Врач_ПТСР...

...СВЯЗЬ_КАССИАH: Банкротство проекта "Экзо-Медик" (фонд Aethelred Ventures)...

...id_asset_09: //Алекс_Коган_Мотиватор...

...СВЯЗЬ_КАССИАH: Положительная. Объект лоялен. Задача: дестабилизация...

Экран умер. С легким хлопком и острым запахом паленой пластмассы консоль превратилась в бесполезный ящик.

Марк остался сидеть в полутьме. Лина. Алекс. Это был не заговор против него. Это был заговор против всех. Он, патологический одиночка, который всю жизнь строил стены и презирал командную работу, понял с пронзительной, ужасающей ясностью: ему нужно поговорить с другими. Прямо сейчас. Иначе они все здесь сдохнут, каждый в своей персональной, идеально спроектированной клетке.

Ева сидела в самом дальнем углу жилого отсека, свернувшись калачиком и обхватив колени руками. Идеальная поза страха и уязвимости. Изнутри она была холодна, как серверная стойка. Вирус жалости, который она подцепила вчера, когда чуть не сорвала миссию, был локализован и помещен в карантин. Сейчас она была антропологом. Наблюдателем. И племя, за которым она наблюдала, находилось на грани ритуального самоуничтожения. Захватывающе.

И тут динамика изменилась.

Марк вылетел из темного коридора, как пробка из бутылки шампанского, взболтанного до безумия. Его лицо было бледным, почти серым. Глаза лихорадочно блестели. Не обращая внимания ни на кого, он направился прямиком к Лине, которая все так же сидела у своего ящика.

— Лина, — выпалил он, задыхаясь так, будто пробежал марафон. — Aethelred Ventures. Это. Не. Совпадение.

Лина медленно поднялась. Вся ее расслабленность исчезла. Она выпрямилась, напряженная, как натянутая струна. — Что ты несешь? Говори яснее.

— Я нашел… там… файлы! Досье! На нас! — Марк ткнул в ее сторону своим мертвым планшетом, словно тот все еще мог что-то доказать.

Алекс, верный своей роли командного клея, тут же шагнул вперед, вклиниваясь между ними. Его улыбка была натянутой, как струна на лопнувшей гитаре. — Эй, ребята, ребята! Давайте остынем. Что бы там ни было, мы команда, нам нужно держаться вместе, а не…

— Заткнись! — взвизгнул Марк, и в его голосе зазвенела истерика. Он сбросил руку Алекса со своего плеча с такой яростью, будто дотронулся до раскаленного металла. — Просто, блядь, заткнись! Ты хоть что-нибудь понимаешь?! Нас не выбрали случайно! Нас отобрали! Как… как ёбаных лабораторных крыс! По нашим провалам! По нашим трагедиям!

Слова повисли в липком, тяжелом воздухе.

— Мой стартап… — тихо, почти неслышно произнес Грег. — Он тоже… Aethelred.

Это было похоже на первый камень, сорвавшийся с горы и вызвавший лавину.

— И моя исследовательская группа, — подала голос Юля, микробиолог с вечно испуганными глазами. — Грант отозвали. Фонд… кажется, назывался так же.

— Погодите… — встрял еще кто-то, долговязый парень по имени Тим. — Мой развод… мой бывший работал в компании, которую поглотила какая-то медиа-империя… Он тогда еще говорил, что нас разорили специально…

Отсек взорвался. Хаос превратился в хор. Голоса сливались в отчаянный, яростный гул. Обрывки историй, которые каждый прятал внутри, как постыдную тайну, теперь выплескивались наружу: разрушенные карьеры, украденные патенты, подстроенные банкротства, личные трагедии. И в нескольких из этих историй, как ядовитый плющ, снова и снова всплывало название "Aethelred Ventures".

Ева наблюдала из своего угла. Разрозненные, напуганные, ненавидящие друг друга индивиды на ее глазах сплачивались вокруг общей травмы. Захватывающе. И очень, очень опасно для ее миссии.

Она решила направить этот хаос, пока он не вышел из-под контроля. Распрямившись, она заговорила своим обычным тихим, испуганным голосом, но он прорезал шум, как тончайшая игла. — Но… я не понимаю… кто это? Кто… владеет этим фондом?

Все замолчали, уставившись на единственного человека, у которого мог быть ответ. На Марка. Он судорожно водил пальцами по темному экрану своего планшета, пытаясь вытащить что-то из поврежденного кэша, словно мог воскресить мертвую информацию силой воли.

Марк поднял голову. Его лицо было белым, как мел. — Это… это не просто фонд. Это ширма, — прохрипел он. — Фиктивная структура. Дочерняя компания… медиа-холдинга "Cassian Media Group".

Он сглотнул, и звук в мертвой тишине прозвучал оглушительно громко. — Владелец… — его голос упал до шепота, но этот шепот услышал каждый. — Кассиан.

Имя не прозвучало — оно инсталлировалось прямо в мозг каждого, как вирусный код, мгновенно переписывающий всю операционную систему их реальности.

Тишина. Острая, звенящая. Гул станции больше не был фоном. Теперь это было дыхание врага. Все, как по команде, как марионетки на ниточках, подняли головы и посмотрели на черные, безразличные, стеклянные объективы камер. Теперь это были не глаза безликих зрителей. Это были глаза одного человека. Их бога. Их палача. Их тюремщика.

Ева увидела, как страх на лицах людей сменяется чем-то другим. Чем-то твердым, холодным и чистым, как кристаллический метамфетамин. Яростью.

Она снова сжалась в своем углу, пряча лицо в коленях, изображая тот же ужас, что и остальные. А внутри, в стерильном, холодном пространстве своего сознания, она сделала мысленную пометку, обновив статус-репорт.

Анализ: Группа перешла из фазы дезинтеграции в фазу консолидации против общего внешнего антагониста. Повествовательная дуга, выстроенная Объектом-1, работает с безупречной точностью. Вывод: моя миссия по саботажу и сбору данных значительно усложняется. Требуется немедленный пересмотр тактики.

Враг обрел лицо. И игра только что закончилась. Началась война.

(Точка зрения: Лина)

Имя вошло не в уши. Оно пробило череп, как бронебойный сердечник, раскалённый добела. Прошило насквозь все слои защиты, выстроенные годами: отрицание, выученную апатию, профессиональный цинизм. И когда оно вышло с другой стороны, в голове не осталось ничего.

Ничего, кроме чистого, белого, звенящего пламени.

Адреналин хлынул в кровь. Знакомый, почти ласковый удар, которого она так долго ждала. Тишина в её сознании, вязкая и серая, как ил, взорвалась воем сирены. Наконец-то. Тишина кончилась. Появилась цель. Появился враг.

Лина поднялась. Движение вышло единым, слитным, как взвод затвора. Дюжина пар глаз метнулась к ней. В каждом зрачке плескалось одно и то же: ужас, смешанный с острой, как битое стекло, ненавистью.

— Все. К центральному хабу.

Её голос не был громким. Он лёг на парализованный воздух, как скальпель на кожу.

— К «Матке».

Никто не спросил, зачем. Возражений не было. Только глухой, тяжёлый стук ботинок по гулкому металлическому полу. Они шли не группой. Они стали стаей. Единый, ощетинившийся организм, сбившийся вокруг своего вожака. Коридоры, узкие, как артерии, вибрировали от их шагов. Липкий воздух, пахнущий гниющей землёй и перегретым металлом, казалось, сам расступался перед ними.

Впереди, ломая строй, нёсся Марк, его плечи были напряжены до каменной твёрдости. За ним, почти наступая на пятки, бежала Сара, с её лица будто откачали всю кровь, оставив одну пергаментную бледность. Алекс попытался поравняться с Линой, его рот уже приоткрылся, готовый извергнуть порцию ободряющего бреда, но даже он, главный апостол позитива, понял: сейчас не время для проповедей.

Центральный хаб встретил их. Низкий, утробный гул и влажный, плотный запах. Под гигантским полимерным куполом медленно, почти незаметно дышало Нейро-мицелиальное ядро. Тысячи светящихся волокон внутри него вспыхивали и гасли, словно сеть нейронов, отражающая бурю в их собственных головах.

Первым сломался какой-то парень. Техник, кажется. Лина не помнила его имени. Он просто закричал. Протяжно, без слов, как животное, попавшее в силок.

Лина прошла мимо него. Подошла почти вплотную к куполу, чувствуя его слабое, органическое тепло. Нашла взглядом один из влажных, выпуклых глазков-камер, утопленных в стену.

— Кассиан! — голос был сжат в тугую, вибрирующую струну. — Мы знаем. Хватит прятаться. Выходи на связь, ублюдок!

— Дело не в этом! — Марк перебил её. Он не кричал. Он шипел, как перегретый провод, тыча дрожащим пальцем в толстые, пульсирующие кабели. — Он не прячется! Он видит, слышит, чувствует! Эта система… она же биометрическая! Наш пульс, кортизол, состав пота — он знает, что мы знаем, ещё до того, как мы открыли рот! Он…

— Он убил Дэвида! — взвизгнула Сара, вцепившись в рукав Алекса, словно тот мог её защитить. — Он убьёт и нас! Мы все здесь сдохнем!

— Команда, спокойно! — Алекс наконец нашёл свой голос, и тот прозвучал до омерзения фальшиво в этой пропитанной ужасом атмосфере. — Главное — не поддаваться панике! Давайте… чётко сформулируем…

Он не договорил.

Гул.

Он не просто затих. Его не стало. Словно из комнаты разом высосали весь звук, оставив звенящий, стерильный вакуум. Вибрация под ногами исчезла. Светящиеся нити в «Матке» замерли. В наступившей мёртвой тишине Лина услышала, как свистит воздух в лёгких Сары. Услышала, как щёлкнул сустав на пальце Марка.

И тогда пришёл голос.

Он не шёл из динамиков. Лина инстинктивно дёрнула головой, пытаясь найти источник, но его не было. Голос не имел направления. Он просто был. Везде. Рождался из самого воздуха. Объёмный, идеально чистый, без единого искажения. Мужской, спокойный баритон. Голос диктора, зачитывающего некролог по всему миру.

— Превосходно.

Пауза. Достаточно долгая, чтобы осознание пронзило каждого. Это он.

— Должен признать, — продолжил голос, заполняя собой всё пространство, — вы превзошли мои ожидания. Фаза консолидации против внешнего антагониста наступила на тринадцать часов и сорок две минуты раньше прогноза. Ваш коллективный эмоциональный ROI… впечатляет.

Лина почувствовала, как по позвоночнику медленно, позвонок за позвонком, пополз холод. Это было не просто страшно. Это было омерзительно. Это было хуже любой угрозы. Их препарировали. В прямом эфире.

— Ты… — прохрипел Марк, — ты нас…

— Да, — голос Кассиана перерезал его фразу, не изменив ни тона, ни темпа. — Я выбрал каждого из вас. Тщательно. Марк, ваш гений отравлен паранойей, что делает вас предсказуемым. Лина, ваша зависимость от экстремальных ситуаций — бесценный двигатель для сюжета. Ваши провалы, ваши долги, ваши травмы… вы считаете это недостатками. Я считаю это первоклассным, необработанным материалом.

Он не оправдывался. Он не злорадствовал. Он читал лекцию.

— Вы не жертвы. Не путайте жанры. Вы — участники самого чистого перформанса в истории человечества. Эксперимента, призванного отделить подлинную человеческую реакцию от шелухи цивилизации. Вы — моя глина. Моя краска. Моя партитура. А я…

Голос сделал ещё одну паузу. Выверенную. Театральную.

— Я художник.

И замолчал.

Прошла секунда, другая. А потом гул вернулся. Такой же ровный, утробный, низкочастотный. Но теперь в нём не было безразличия. Лина слышала в нём сытое, ленивое, насмешливое мурлыканье.

Они стояли в оцепенении. Их ярость, их единый порыв — это был не бунт. Это была сцена. И они отыграли её идеально.

Лина медленно опустила руки. Впервые за много лет она не знала, какой приказ отдать. Потому что враг был не перед ней. Он был везде.

И он только что им поаплодировал.

(Точка зрения: Ева)

Внутри профессионального кокона, который Ева годами плела вокруг своего сознания, царил идеальный порядок. Холодный шторм контролируемых переменных. Ярость группы — ожидаемый скачок на графике. Ответ Кассиана — предсказуемый ход нарцисса-демиурга. Всё укладывалось в стройную модель.

Всё, кроме одного. Той вспышки острой, физической жалости к Саре несколькими часами ранее. Это была аномалия. Вирус в чистом коде. Она до сих пор чувствовала его фантомный привкус — неприятный, кисловатый, как вода из ржавой трубы.

Она сидела в своём углу, сжавшись, играя роль. Перепуганная мышь. Это было легко. Ей даже не пришлось симулировать дрожь, пробирающую до костей.

И тут Марк, доведённый до белого каления лекцией Кассиана, взревел. Он ударил кулаком по ближайшей панели управления. Не по экрану. Просто по металлическому корпусу. Глухой удар. Сноп оранжевых искр.

— Да чтоб ты сдох, сука!

Аварийные лампочки моргнули и погасли. Большинство не заметило, слишком глубоко погружённые в колодец собственного ужаса. Но Ева заметила. Не глазами. Она почувствовала. Короткий, почти беззвучный зуд под кожей левого предплечья. Сигнал от тактического реле, вшитого в подкладку комбинезона. Она, не поворачивая головы, скосила глаза на внутреннюю сторону своего запястья. Там, под кожей, крошечный имплант на долю секунды подсветил вену фосфорно-зелёным.

Системный сбой. Скачок напряжения. Открыт неэкранированный сервисный порт 7-Гамма. Прогнозируемое окно для передачи данных: 94 секунды.

Сердце, до этого бившее ровно, как метроном, сделало жёсткий, болезненный кульбит.

Вот он. Шанс.

Она, не меняя выражения лица, пробормотала что-то невнятное про тошноту, про уборную. Опираясь о стену, словно от слабости, она поднялась и, покачиваясь, скользнула в темноту технического коридора. Никто не обернулся.

Прижавшись спиной к холодной, влажной стене, Ева закрыла глаза. Пальцы правой руки заплясали в воздухе, отбивая команды через нейромышечные датчики. Выученная до автоматизма хореография. Пакет данных, который она собирала с первого дня — биометрия, записи, фрагменты кода, доказывающие незаконность шоу — был готов. Адресат: зашифрованный сервер её нанимателей.

Пакет "Левиафан-Омега" готов к передаче. Размер: 2.7 Гб. Расчётное время: 78 секунд.

Осталась одна команда. "Отправить". Месть за наставника. Миссия.

Её палец занёсся над последним жестом, но тут на её мысленном интерфейсе всплыло новое окно. Красное.

ВНИМАНИЕ: Перегрузка порта 7-Гамма вызовет каскадный отказ в смежном энергетическом контуре. Вероятность полного отказа системы рециркуляции воздуха в жилых отсеках "B" и "C" — 87%. Последствия: быстрая асфиксия.

Ева замерла. Отсек «B». Там была Сара. И тот парень с ожогом, которому она полчаса назад меняла повязку. В отсеке «С» — Алекс и ещё двое. Они доверяли ей. Они считали её своей.

Протокол: Приемлемый побочный ущерб. Устранение трёх-четырёх активов не влияет на основную цель миссии. Приказ: выполнить передачу.

Холодный, ясный голос её профессиональной части. Она видела это не как картинку. Как сухие строчки отчёта. Сирена. Шипение воздуха, становящегося ядом. Паника. Судороги.

И тут вирус снова ударил. Та самая острая, физически неприятная жалость. Она увидела лицо Сары, синеющее, с вываливающимися из орбит глазами. Увидела, как Лина будет отчаянно, безнадёжно пытаться запустить им лёгкие, колотя кулаками по грудным клеткам.

Таймер на её интерфейсе отсчитывал секунды. 10… 9… 8…

Её рука дрожала. Непрофессионально. Нелогично. Глупо. 7… 6… 5…

Она посмотрела в темноту коридора, словно могла увидеть сквозь стены их растерянные, ничего не подозревающие лица. 4… 3…

Месть. Миссия. Приказ.

2…

Лицо Сары.

В последнюю долю секунды её палец дёрнулся в сторону.

ОТМЕНА.

Зелёный огонёк под кожей погас. Окно возможностей захлопнулось со щелчком гильотины.

Ева медленно сползла по стене. Воздух со свистом вырвался из её лёгких. Миссия провалена. Она предала нанимателей, наставника, свою месть. Но люди в отсеке «B» продолжали дышать.

Она впервые за много лет не знала, кто она такая. И это было страшнее любого Кассиана. Чувство, которое она испытала, было не облегчением. Это был чистый, незамутнённый провал.

И он был тёплым.

(Точка зрения: Марк)

Марк стоял, глядя на пульсирующую «Матку». Его мозг, обычно работающий как сверхмощный процессор на криогенном охлаждении, сейчас был перегретым чипом, забитым десятком зависших программ. Теории заговора, обрывки кода, унизительные слова Кассиана — всё смешалось в вязкую, бесполезную патоку. Ярость ушла. Осталось только липкое, холодное бессилие. Он был гением, которого поймали в клетку, построенную из его же сильных сторон.

Именно в этот момент голос Кассиана вернулся. Такой же ровный, деловой, будто он начинал утренний брифинг.

— Поскольку вы так стремитесь к анализу и поиску первопричин, я с радостью предоставлю вам эту возможность. Начинаем протокол «Аудит».

С сухим щелчком, который заставил всех вздрогнуть, вдоль стен хаба загорелись терминалы. По одному на каждого выжившего. Тусклый белый свет экранов выхватил из полумрака их лица — бледные, пергаментные, измученные.

Марк, как лунатик, подошёл к ближайшему. Своему. На экране медленно прорисовывался текст. Это было досье. Детальное. Не на него.

ОБЪЕКТ АУДИТА: ЛИНА РАЙЛИ. ПРОЕКТ: "AEGIS MEDICAL". СТАТУС: ЛИКВИДИРОВАН.

Ниже шли графики, финансовые отчёты, выдержки из бизнес-плана её стартапа. Фрагменты переписки, в которых она обещала революцию в военной медицине.

— Ваша задача проста, — объяснял голос, пока Марк в ужасе скользил взглядом по строчкам. — Проанализируйте неудачу вашего коллеги. Используя все доступные данные, вы должны найти и сформулировать ту единственную, ключевую ошибку — стратегическую, финансовую, личную, — которая привела к краху всего предприятия. У вас один час.

Марк оторвал взгляд от экрана. Посмотрел на Лину. Она стояла у своего терминала, прямая, как стальной стержень, но он видел, как напряглась линия её челюсти. Она смотрела не на экран. Она смотрела на него.

И он понял.

На её экране — его собственный позор. Файлы о промышленном шпионаже. Его жалкие попытки продать данные. Его увольнение. Их заставляли публично препарировать самые болезненные неудачи друг друга.

Алекс, к изумлению Марка, потёр руки. — Так, команда, это… это же отлично! Конструктивная критика! Обратная связь! Мы поможем друг другу увидеть наши… э-э… зоны развития!

— Заткнись, Алекс, — прошипела Лина, не отводя от Марка взгляда. — Просто. Заткнись.

— И зачем нам это делать? — крикнула Сара. — Что ты нам дашь, а, ублюдок?! Ещё один кусок пасты? Какая награда стоит такого унижения?!

Голос Кассиана ответил с ноткой, которую Марк определил бы как ледяную, бритвенную иронию.

— О, награда стоит того. Уверяю. Победитель — тот, чей анализ будет признан самым точным, безжалостным и объективным, — получит нечто гораздо более ценное, чем пайки или привилегии.

Пауза.

— Победитель получит право… на тайну. Только досье победителя не будет зачитано вслух перед всеми остальными.

Откровение упало в центр хаба, как капля жидкого азота. Оно заморозило всё. Воздух, мысли, остатки солидарности. Игра мгновенно изменилась. Это больше не было соревнование за приз. Это была отчаянная, грязная драка за право скрыть свой стыд. За право не быть раздетым догола на глазах у всех.

Марк снова посмотрел на экран. Его мозг, преодолев паралич, уже работал. Он видел. Вот же она, ошибка Лины. Не финансовая. Психологическая. Её патологическая уверенность в собственной правоте, её неспособность идти на компромисс. Она вела стартап не как бизнес, а как военную операцию, где все несогласные — враги. Он мог разложить это. Чётко. Безжалостно. Объективно.

Он поднял глаза. Лина всё ещё смотрела на него. В её взгляде не было ненависти. Было что-то хуже. Понимание. Она тоже нашла его слабое место. Его комплекс неполноценности, его уверенность, что все хотят его обмануть. То, что и заставило его совершить ту глупость.

В её глазах он увидел отражение своего собственного холодного намерения. Они больше не были союзниками. Они были двумя хирургами над одним операционным столом, и каждый держал скальпель, нацеленный в грудь другому.

Марк посмотрел на своё отражение в тёмном стекле терминала. Его параноидальный интеллект, его главное оружие, теперь стал инструментом для публичной порки его единственного настоящего союзника. Он должен был уничтожить её, чтобы спастись самому.

Он увидел это холодное, расчётливое решение в глазах у всех остальных.

Единство было мертво. Хуже. Оно никогда и не рождалось. Просто ещё одна иллюзия, ещё одна сцена в чужом спектакле.

И занавес только что поднялся для следующего акта. Акта предательства.

Тишина была не отсутствием звука. Она была присутствием. Присутствием веса, давления, чего-то плотного и маслянистого, что заполнило собой жилой отсек после «Аудита». Оно оседало в лёгких, пленкой ложилось на кожу. Группа, если это слово ещё имело хоть какой-то смысл, перестала быть даже осколками целого. Теперь они были заряженными частицами в замкнутом контуре, и каждый нёс в себе заряд отталкивания. Никто больше не искал чужого плеча. Только чужую глотку.

Лина сидела на полу, в самом дальнем углу, вжавшись спиной в стену. Стена была холодной и вибрировала. Этот низкий, постоянный гул, который раньше почти не замечался, теперь ощущался каждой клеткой, как пульс огромного, больного зверя. Она взяла обломок пластиковой карты и методично, с хирургической точностью, вычищала грязь из-под ногтей. Движение за движением. Сосредоточенное, злое, почти медитативное. В этом ритуале был порядок, которого больше не осталось нигде.

На противоположном конце отсека, у единственной работающей консоли, горбился Марк. Его фигура почти сливалась с машиной, и только тусклый, мертвенный свет экрана выхватывал из темноты восковую бледность его лица. Он не смотрел в её сторону. Но Лина чувствовала его взгляд на себе. Не взгляд человека. Взгляд оптики. Сетку прицела, ищущую уязвимое место. Десять метров палубной плитки между ними. Световой год ненависти.

Остальные выжившие, как намагниченная стружка, распределились по периметру, инстинктивно избегая силовых линий, протянувшихся между двумя полюсами. Каждый нашёл себе угол. Каждый обрёл своё ничтожество. И каждый был готов за него умереть.

Алекс поднялся. Движение было резким, полным той энергии, которая теперь казалась не просто фальшивой — она была кощунственной. Он хлопнул в ладоши, и звук получился сухим и жалким, как треск ломающейся кости. — Ну что, команда! Перезагрузились? Отличный стресс-тест, а? Кассиан бросил нам вызов, и мы…

Ни одна голова не повернулась. Воздух даже не дрогнул. Голос Алекса, не найдя точки опоры, повис на секунду и сдох. Улыбка, приклеенная к его лицу, начала медленно оплывать, как воск. Он постоял так ещё мгновение, растерянный, жалкий, как ребёнок, чей тщательно упакованный подарок швырнули в грязь, не развернув. И тихо сел.

Первым увидел Джейк. Бывший биржевой клерк, чьи нервы истлели ещё на второй день, превратив его в ходячий сейсмограф страха. Он ткнул дрожащим пальцем в проход, ведущий к шлюзам. — Смотрите…

Проход, всегда бывший просто тёмным прямоугольником в стене, менялся. Он сужался. Но это не было похоже на работу гермодвери — не было ни визга сервоприводов, ни шипения гидравлики. Ничего. Две противоположные стены коридора просто двигались навстречу друг другу. Плавно. Беззвучно. Словно края живой раны, медленно затягивающейся на их глазах. Это было движение плоти, а не механизма.

Джейк вскочил. Его глаза, полные слезящейся паники, метнулись к Марку. — Это ты! Опять в своих системах ковыряешься, крыса? Решил нас тут замуровать?! — Отвали, — голос Марка был глухим и пустым. Он даже не поднял головы от экрана. — Я ничего не трогал. — Да кто тебе теперь поверит! — взвизгнул Джейк, но его истерика захлебнулась в новой перемене.

Изменился сам воздух. Запах — привычная смесь металла, перегретой изоляции и чего-то, что мозг помечал как «гроза», — неуловимо сдвинулся. Появился новый оттенок. Тошнотворно-сладкий. Густой. Будто где-то за стеной медленно, тоннами, гнили перезрелые фрукты, и этот приторный аромат тлена просачивался сквозь сталь.

И свет. Осветительные панели, всегда пульсировавшие ровным, как кардиограмма спящего, ритмом, вдруг сорвались в аритмию. Они начали мигать — рвано, судорожно, то вспыхивая добела, выжигая сетчатку, то почти угасая, погружая отсек в багровый полумрак. Станция задыхалась. И её агония была видимой.

Ева сидела в своём углу, обхватив колени руками. Лицо скрыто в тени, плечи дрожат. Безупречная маска паники. Но за ней, в холодном, стерильном пространстве её сознания, шёл бесстрастный анализ. Она не регистрировала страх Джейка или ненависть Лины. Она регистрировала систему. Другие списывали это на Кассиана, на Марка, друг на друга. Но Ева знала стиль своего врага. Его жестокость была осмысленной. Его пытки были искусством, частью «повествовательной дуги». А это… это был хаос. Это была опухоль, растущая вне сценария.

Она отфильтровала крики и гул. И услышала. Из-за решётки вентиляции над её головой доносился новый звук. Тихий. Влажный. Ритмичный. Не скрежет, не гудение. Щелчок. Словно кто-то очень большой, с огромным количеством суставов, медленно, с наслаждением, разминал их где-то там, в темноте, за стеной. Щёлк. Пауза. Щёлк.

Анализ, — бесстрастно отпечаталось в её внутреннем протоколе. — Введён неизвестный фактор. Система демонстрирует аномальное поведение, не соответствующее матрице продюсера. Вывод: угроза перестала быть прогнозируемой.

Она подняла голову. Её испуганные глаза — глаза жертвы, глаза актрисы — встретились с безразличным, пустым объективом камеры в углу. Она надеялась, что Кассиан тоже это видит. И что ему тоже, чёрт возьми, не по себе.

Марк уже не слышал их. Обвинения, подозрения — весь этот человеческий шум отступил, стал фоном. Его мозг, перегретый паранойей, наконец-то нашёл задачу, достойную себя. Он больше не пытался взломать систему. Он понял — это всё равно что пытаться взломать раковую опухоль. Он её препарировал.

Пальцы летали над сенсорной панелью, выводя на экран столбцы данных. Логи энергопотребления. Данные с биометрических датчиков на их запястьях. Статистика атмосферных флуктуаций. Графики, диаграммы, цифры. Он наложил один график на другой. И замер. Воздух вышел из лёгких свистящим шёпотом.

Картина была не просто ясной. Она была чудовищно, тошнотворно симметричной. Пики потребления энергии биореактором — этим мицелиальным сердцем в груди станции — до миллисекунды совпадали с пиками их собственного, коллективного стресса. Вот он, всплеск во время гибели первого участника. Резкий скачок, когда они бунтовали против Кассиана. И самый высокий, самый жирный, самый уродливый пик — последние часы. Во время «Аудита». Их грызня, их ненависть, их стыд, их страх.

Марк отшатнулся от консоли, будто дотронулся до оголённого нерва. Это была не теория. Это была неопровержимая, физическая, блядская причинно-следственная связь.

Он развернулся. Его глаза лихорадочно блестели в полумраке. — Сюда! Все! Смотрите!

Он тыкал трясущимся пальцем в экран. Несколько человек нехотя подошли, скорее из желания увидеть новый повод для ненависти. Лина не встала, но её напряжённая спина говорила, что она слушает. — Это не Кассиан! — голос Марка срывался на фальцет. — То есть, он это начал, он нас сюда засунул, но теперь… теперь это уже не он! Это мы! Мы, блядь, сами!

Лина медленно, очень медленно повернула голову. Её голос был холодным, как глубоководный лёд, и таким же тяжёлым. — О чём ты, Марк? Новая теория заговора? Чтобы отвлечь от себя внимание? Пробовал уже. Не сработало. — Да нет же! — он в отчаянии вцепился пальцами в свои волосы. — Да послушайте вы, идиоты! Эта… эта тварь в реакторе… она не просто работает. Она питается! Понимаете? Технически, она преобразует биохимические маркеры стресса в чистую, сука, энергию! Наш адреналин, наш кортизол, наша ненависть… это её ёбаное топливо!

Алекс шагнул вперёд, его лицо изображало отеческую обеспокоенность. — Ребята, эй! Давайте без паники. Может, это просто… — Какая, к чёрту, паника?! — заорал Марк, и в его голосе звенела чистая, незамутнённая истерика. — Это не паника, это физика! Биохимия! Чем больше мы ссым кипятком и ненавидим друг друга, тем сильнее она становится! Тем активнее она меняет эту жестянку! Мы раскармливаем монстра, который нас сожрёт!

Джейк попятился. — Он спятил. Окончательно. Несколько человек согласно закивали. Теория Марка была слишком безумной. Слишком… нелепой. Проще было верить в злого гения Кассиана. Проще было ненавидеть Марка. Проще было ненавидеть друг друга.

Марк смотрел на их недоверчивые, враждебные лица и чувствовал, как его топит бессилие. Он был Кассандрой в этой проклятой подводной банке. Гением, которого никто не слушал.

И в этот самый момент, на пике их недоверия, из всех динамиков на станции раздался звук.

Это не была сирена тревоги. Не был голос Кассиана. Это был крик. Искажённый, замедленный, пропущенный через сырой вокодер биореактора. Машина растянула его, добавила металлического эха, но не смогла скрыть его первооснову. Это был крик того парня, что сорвался с моста. Тот самый предсмертный, полный ужаса и боли вопль, который въелся им всем под череп. Только теперь он звучал так, словно его воспроизводила машина, пытающаяся имитировать человеческую эмоцию, которую она только что поглотила. Звук был механическим, но в его основе лежал неподдельный, сохранённый, как цифровой образец, человеческий ужас.

Крик оборвался так же внезапно, как и начался.

И наступила тишина. Настоящая. Не та, что была раньше, плотная от ненависти. А мёртвая, вакуумная тишина, в которой каждый слышал только грохот крови в собственных ушах.

В этой тишине все, как один, поняли. Марк, возможно, не так уж и безумен. А их враг только что научился говорить.

Алекс смотрел на застывшие, покрытые ледяной испариной ужаса лица. Страх. Апатия. Полный паралич воли. Его мозг, натренированный на корпоративных тимбилдингах и семинарах по «выходу из зоны комфорта», зарегистрировал это как провал. Полный. Провал. Эксперимента.

Они сломались, — подумал он с досадой, почти с брезгливостью. — Это не та динамика. Это не рост. Кассиан хотел видеть борьбу, преодоление, синергию перед лицом невозможного… а они просто… сидят.

На долю секунды его кольнула почти отцовская жалость к этим сломленным, испуганным людям. Они выглядели такими потерянными. Но тут же в памяти вспыхнул образ: залитый светом, стерильный кабинет в Кассиан-Тауэр, и тихий, ровный голос его ментора, его демиурга. «Настоящая команда, Алекс, рождается не из доверия. Она рождается из огня общего, настоящего кризиса. Когда отступать некуда».

Он был здесь, чтобы разжечь этот огонь. Им нужен был новый катализатор. Не абстрактная угроза от станции. А простая, понятная, животная проблема.

Его взгляд упал на узел системы регенерации воды. Самая хрупкая, самая важная система после воздуха.

Он направился к ней. Походка озабоченная, но решительная. — Так, надо проверить системы. После этого… сбоя… всё могло полететь.

Он склонился над переплетением труб, покрытых испариной. Остальные безучастно наблюдали. Он положил руки на большой красный вентиль аварийной продувки. Сделал вид, что пытается его подтянуть. — Чёрт, заклинило… — пробормотал он, достаточно громко, чтобы его услышали.

Затем, убедившись, что все взгляды прикованы к нему, он провернул свой план. Незаметно, отработанным движением, подсунул под рукоятку вентиля короткий кусок арматуры, припрятанный несколько дней назад. Использовал его как рычаг и с натужным кряхтением навалился всем весом.

Раздался оглушительный, тошнотворный треск ломающегося металла.

Алекс отшатнулся. На его лице был написан такой неподдельный ужас, что он сам себе почти поверил. — Ой… — голос дрогнул. — Ребята… Кажется… кажется, я его сорвал.

Он указал на вентиль, который теперь болтался под неестественным углом. Затем его взгляд, полный паники, метнулся к главному манометру давления в системе. Стрелка медленно, но неумолимо ползла влево, к красной зоне. — Давление… давление падает, — прошептал он, и в его голосе было столько искреннего отчаяния, что ему поверил бы даже Кассиан. — У нас… у нас воды осталось на пару часов. Максимум.

Его игра была безупречна. Он не был предателем. Он был жертвой обстоятельств. Неуклюжим добряком, который хотел как лучше.

Эффект превзошёл все его самые смелые ожидания. Это не объединило группу. Это взорвало её.

Осознание близкой, мучительной смерти от обезвоживания отменило всё: иерархию, ненависть, страх перед станцией, память о Кассиане. Все эти сложные человеческие конструкты были сметены одной, самой древней и самой сильной эмоцией. Жаждой.

Джейк первым, с животным визгом, бросился к своему вещмешку, где лежала полупустая фляга. Кто-то ещё с рёвом кинулся на него, пытаясь её отобрать. Через секунду жилой отсек превратился в клубок дерущихся, рычащих, царапающихся тел. Лина, отбросив своё ледяное хладнокровие, одним резким, выверенным движением уложила на пол парня, который тянулся к её койке. Марк, забыв про свои терминалы, прижал к себе рюкзак, как самое ценное сокровище, и отполз в угол, его глаза дико метались по сторонам.

Это была не драка. Это был вопль паники, усиленный эхом замкнутого пространства.

И станция отреагировала мгновенно. Низкочастотный гул, к которому они привыкли, сменился чем-то другим. Глубоким, утробным, почти довольным рокотом, который исходил, казалось, отовсюду. Он вибрировал в палубе, в стенах, в костях. Влажные, щелкающие звуки из-за стен участились, сливаясь в непрерывный, возбуждённый треск. Пульсация света стала бешеной, стробоскопической, превращая драку в череду застывших, гротескных картин из ада.

Алекс стоял посреди этого хаоса, нетронутый. Он смотрел на дерущихся людей, на мигающий свет, на стены, которые, казалось, дрожали от предвкушения. Ужас и тайный, извращённый восторг боролись на его лице. Он добился своего. Он создал идеальный кризис.

Он смотрел на свои дрожащие руки, не в силах соединить причину и следствие. Он хотел разжечь огонь, чтобы закалить их. А вместо этого, кажется, просто позвонил в колокол, сзывая чудовище на ужин.

(Точка зрения: Лина)

Звук прекратился. Не сам хаос, нет, — он просто потерял голос. Разорванные глотки хватали воздух, пальцы, сжимавшие обломки панелей и клочья чужих волос, разжались. Животная ярость в зрачках медленно таяла, сменяясь чем-то более древним. Голым, первобытным ужасом.

Что-то изменилось в самом воздухе.

Он стал густым. Вязким. Словно сам объём отсека сжался, выдавив из лёгких остатки кислорода и заменив его чем-то плотным, маслянистым. Лина сделала короткий, резкий вдох и замерла. К привычной смеси затхлой воды и металлического привкуса, который они давно перестали замечать, примешалась новая нота. Сладковатая, тошнотворная, как запах гниющего под летним солнцем фрукта. Она шла прямо из решёток вентиляции. Те больше не гудели ровным, механическим тоном. Они вздыхали. Тяжело, с натугой, выталкивая в отсек эту липкую, удушливую дрянь.

Станция дышала. И её выдох их убивал.

Один за другим выжившие опустили руки. Страх задохнуться оказался сильнее жажды крови. Они застыли в нелепых, сломанных позах, глядя на стены, с которых теперь сочился и медленно полз вниз жирный, радужный конденсат.

Лина стояла в самом центре этого замершего ада, и в её венах разливалось нечто до боли знакомое. Не страх. Не отчаяние. Чистый, ледяной, почти оргазмический прилив адреналина. Мирная жизнь была для неё пыткой, тишина — вакуумом, в котором голоса прошлого кричали слишком громко. Хаос был её кислородом. И сейчас она дышала полной грудью. Мир, размытый и мутный, сжался до одной точки. Одной кристально ясной задачи. Не выжить. Нет.

Дать сдачи.

Она не стала взывать к их совести. Совесть давно сдохла и сгнила.

— Хватит дохнуть поодиночке!

Её голос, резкий, как треск ломающейся кости, прошил оцепенение. Все головы, как по команде, повернулись к ней.

— Видите это? — она ткнула пальцем в панель над головой. Индикатор давления воздуха, тускло-красный, медленно, но неумолимо полз вниз. — Эта херня нас сожрёт раньше, чем мы перегрызём друг другу глотки. Так что предлагаю сдохнуть вместе. Но по моей команде. Ясно?

Никто не ответил. Но они слушали. Их глаза, ещё недавно горевшие ненавистью друг к другу, теперь были пустыми зеркалами, отражавшими её фигуру.

Марк, оттирая с щеки полосу чужой, уже запекшейся крови, отделился от стены. Его глаза лихорадочно блестели — паралич апатии прошёл, словно кто-то щёлкнул тумблером, и мозг заработал на предельных оборотах. Он подошёл ближе. В его взгляде не было ни тени былого союзничества, только холодный, деловой расчёт. Он увидел в её словах не героизм, а голую, функциональную логику.

— Она права, — сказал он, обращаясь ко всем и ни к кому. Голос его был хриплым. — Индивидуально… шансов ноль. Система адаптируется к одиночным угрозам. — Он повернулся к Лине. — Но она не рассчитана на скоординированный, иррациональный сбой. — Что предлагаешь? — коротко бросила Лина. — Есть один протокол. Внешний. Аварийный. — Марк говорил быстро, его пальцы уже чертили невидимые схемы в густом воздухе. — Ручное управление шлюзами в седьмом техническом отсеке. Оно почти полностью механическое. Дублирующее. Если мы… если мы сможем его затопить… не просто сломать, а вызвать разгерметизацию контролируемой секции… — …то это вызовет сигнал тревоги, который не зависит от био-мозга, — закончила за него Лина. — Сигнал, который увидят снаружи. — Технически, да. Это единственный механизм, который по всем чертежам времён Холодной войны должен иметь прямой выход на поверхность. Наша единственная…

Он не договорил. Он не верил в это слово. Надежда. Она была таким же ядом, как и этот воздух.

— Отлично. — Лина обвела взглядом остальных. — Кто с нами?

Тишина. Затем из тени выступил Алекс. Его лицо сияло неестественным, почти безумным восторгом, как у проповедника, узревшего второе пришествие.

— Да! Да! Вот это я понимаю — командный дух! — он хлопнул в ладоши. Звук получился плоским, мёртвым, неуместным. — Наконец-то! Мы им покажем! Я знал, что мы сможем!

Его энтузиазм был отвратителен. Но он сработал как детонатор. Ева, стоявшая в стороне и обнимавшая себя за плечи, медленно кивнула. Её лицо было маской страха, но глаза, холодные и внимательные, уже оценивали новую расстановку сил. Джейк, тот самый, что пять минут назад был готов перегрызть глотку за каплю воды, тяжело поднялся с пола. За ним ещё один. И ещё.

Это был альянс обречённых, скреплённый не доверием, а общим билетом в один конец. И Лина, чувствуя, как адреналин поёт в её крови, была готова стать их билетёром.

— Тогда двигаем, — бросила она. — Отсек семь. Быстро.

Они двинулись. Скрип ботинок по металлу. Тяжёлое дыхание. Молчаливая, мрачная процессия, оставляющая за спиной смрад паники и сладковатый запах дыхания Левиафана.

(Точка зрения: Марк)

Сама станция, казалось, пыталась их выблевать. Это не было похоже на выверенные, садистские испытания Кассиана. Это было инстинктивное сопротивление организма, в теле которого завелись паразиты. В узком коридоре из стены медленно, с влажным, хрящевым хлюпаньем, выдвинулся толстый, скользкий нарост, похожий на язык гигантской улитки. Он перекрыл половину прохода, заставив протискиваться, пачкая одежду в липкой, дурно пахнущей слизи. За следующей переборкой дверь заклинило. Не заблокировало, а именно заклинило — агонизирующий скрежет металла, деформируемого изнутри, как кость, ломаемая под неправильным углом. Пришлось втроём навалиться на рычаг, пока тот не поддался с оглушительным треском.

Марк чувствовал, как его паранойя, на мгновение усыплённая общей целью, снова шевелится в затылке, как холодный червь. Каждое препятствие казалось ему не случайностью, а чьим-то злым умыслом. Но он гнал эти мысли. У него была задача. Чёткая. Техническая. Спасение в чистой логике.

Наконец, они добрались. Отсек управления шлюзами был тесным, клаустрофобным помещением, забитым ржавеющими трубами. Здесь пахло иначе — застарелой смазкой, холодной сталью и озоном. И в центре, как алтарь в заброшенной церкви, стояла единственная панель управления. Старая, клепаная, с огромными рычагами и стрелочными манометрами, чьи стёкла помутнели от времени.

— Так, — выдохнул Марк, его взгляд уже впился в панель. Он чувствовал себя как дома. Это был язык, который он понимал. — Лина, вот этот рычаг. Давление контура «Гамма». Держи его. Не отпускай, пока вон тот индикатор… видишь?.. не станет зелёным. Это снимет блокировку. — Принято, — Лина намертво вцепилась в рычаг. Мышцы на её предплечье вздулись тугими жгутами. — Сколько времени? — Секунд тридцать… может, сорок… — бормотал Марк, его пальцы порхали над рядами тумблеров, как пальцы пианиста. Он чувствовал, как система сопротивляется, как гидравлика гудит от перегрузки, словно стонет от боли. — Эта дрянь не хочет поддаваться. Алекс, не трогай красную панель! Я же сказал, блядь, не трогать! Там аварийная разгерметизация! — Спокойно, приятель! — Алекс стоял рядом, его широкая улыбка выглядела в тусклом свете безумной. — Я просто помогаю! Вижу, тебе тяжело, дай-ка я… — Нет! Не смей! Там…

Он не успел договорить.

— Вместе мы сила!

С этим радостным, идиотским воплем Алекс навалился всем весом не на тот рычаг, который указывал Марк, а на тот самый, запретный, красный.

Раздался не щелчок. Раздался оглушительный, раздирающий уши скрежет. Звук металла, который не открывали десятилетиями, и который теперь рвали с мясом. Сноп тускло-жёлтых искр ударил из-под панели, на секунду осветив перекошенное от восторга лицо Алекса. Что-то внутри с грохотом оборвалось.

Но шлюзы не открылись. Вода не хлынула. Вместо этого система, получив два противоречивых, взаимоисключающих приказа, встала в аварийный ступор. Замкнуло. Густой, едкий чёрный дым, пахнущий горелой пластмассой и отчаянием, повалил из-под панели.

Марк закашлялся, отступая назад. Он смотрел на это, и его мозг, его гениальный, параноидальный мозг, отказывался обработать информацию. Он ожидал предательства. Он ждал его от Евы, тихой и незаметной. От Лины, с её эгоистичным героизмом. Он готовился к тихому удару в спину, к саботажу, замаскированному под ошибку.

Но не к этому. Не к предательству, совершённому с громким, ободряющим кличем, как на корпоративном тимбилдинге.

Алекс отступил от дымящейся панели. Он не выглядел виноватым. Он сиял. Гордая, безумная улыбка коуча, только что доведшего свою команду до катарсиса. Он обвёл взглядом застывшие, задыхающиеся от дыма фигуры товарищей и произнёс фразу, которая убила в Марке последнюю каплю веры в человечество.

— Ребята, это вызов! Настоящая проверка команды! — его голос был полон искреннего энтузиазма. — Теперь посмотрим, как мы справимся с пожаром!

В мозгу Марка словно сгорел предохранитель. Не от сложности предательства, а от его оглушающей, невозможной простоты. Его система распознавания угроз, заточенная на поиск сложных алгоритмов и скрытых мотивов, дала сбой при столкновении с этим… с этим восторженным идиотизмом. Он был прав. Его всегда хотели предать. Но он никогда, никогда не мог представить, что предательство будет выглядеть так.

(Точка зрения: Ева)

Ева не видела ярости. Она видела лишь безэмоциональную геометрию насилия. Лина, похожая на демона из-за сажи, размазанной по лицу, преодолела разделявшее их пространство, казалось, в одно мгновение. Она схватила Алекса за воротник комбинезона и с силой впечатала в стену. Металл гулко отозвался, как удар похоронного колокола.

— Что. Ты. Сделал? — каждое слово было отдельным, твёрдым ударом.

Остальные смотрели на них. Ненависть в их глазах была иной, не той, что кипела во время драки за воду. Та была горячей, животной. Эта — холодной, чёрной, как вакуум. Это была ненависть к идее, к самой сути обмана.

Алекс не сопротивлялся. Он даже не пытался вырваться. Он смотрел на Лину с восторгом фанатика, которому явилось божество.

— Я… я помог вам, — выдохнул он, и в его голосе не было страха, только экстатическое возбуждение. — Разве вы не видите? Вы снова стали командой! Вы работали вместе! Кассиан… он бы гордился. — Кассиан? — прорычал Марк, заходясь в кашле. — При чём здесь этот ублюдок?! — Он не ублюдок! — Алекс почти кричал от обиды. — Он визионер! Я не предатель, я… я его партнёр. В этом… великом эксперименте. Моя задача — создавать для вас точки роста. Конструктивные кризисы. Чтобы вы… чтобы вы раскрыли свой истинный потенциал!

Тишина, нарушаемая лишь треском остывающего металла и шипением дыма, стала плотной, почти осязаемой. Ева стояла чуть поодаль, и её мозг, по привычке, работал в режиме анализа.

Объект «Алекс» проявляет признаки сектантского мышления. Полное принятие идеологии доминирующей фигуры («Кассиан»). Рационализация деструктивных действий через псевдо-позитивную терминологию («точки роста», «конструктивный кризис»).

Это был идеальный материал. Бесценный. Она должна была чувствовать профессиональный триумф.

Но она ничего не чувствовала. Кроме холода.

Слова Алекса были страшнее любого ножа в спину. Они обесценили всё. Их борьбу, их страх, их крошечную, отчаянную надежду. Всё это было не трагедией, не выживанием. Это был чужой, извращённый тренинг по личностному росту.

— И вентиль… с водой… — голос Марка был едва слышен. — Это тоже ты, сука? Тоже «точка роста»?

— Ну… да! — Алекс на секунду смешался, словно боялся, что у него отнимут заслугу. — То есть… я увидел, что вентиль почти сорван. Резьба не держала. Кто-то… или что-то… уже начало это делать. А я просто… я понял, что это шанс! Идеальный катализатор, чтобы вы вышли из апатии! Я просто довёл дело до конца! Идея — использовать это — была моя!

Это откровение, брошенное как нечто незначительное, пронзило тишину. Они переглянулись. Почти сорван. Значит, это был не только он. Значит, есть что-то ещё. Или кто-то. Станция сама ломает себя? Или… среди них есть ещё один Иуда? Паранойя, на мгновение сменившаяся общей яростью, вернулась, и теперь она была ещё более едкой и всепроникающей.

Ева смотрела на сломленное, грязное лицо Лины. На то, как Марк обхватил голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Она видела, как в глазах остальных угасла последняя искра. И впервые за всё время проекта она увидела в них не «объекты 2, 4 и 7». Она увидела Лину. Марка. Людей. Товарищей по несчастью в этом механическом, дышащем аду.

Её рука в кармане бессознательно сжалась, нащупывая холодный, гладкий корпус скрытого передатчика. Её миссия. Её месть за наставника. Её билет из этой дыры. В этот момент всё это показалось ей бесконечно мелким, глупым и незначительным. Передатчик вдруг стал невыносимо тяжёлым. Грязным.

Никто не стал бить Алекса. Никто не сказал больше ни слова.

Лина молча отпустила его и, не глядя ни на кого, развернулась и пошла прочь, в дымную мглу коридора. За ней, как призраки, двинулись остальные. Они расходились, не глядя друг на друга, каждый в свою капсулу отчаяния. Единство, рождённое из последней надежды, умерло, и на его месте осталась только выжженная, холодная пустота.

Алекс остался один посреди разрушенного отсека. Его восторженная улыбка медленно сползала с лица, когда он понял, что его «команда», его «проект», его великая миссия — всё оставили его. Он был один.

Глава закончилась не тишиной. Она закончилась звуком. Глубокий, низкий гул станции сменил тональность. Он больше не был угрожающим или возбуждённым. Теперь он был ровным, утробным, глубоко удовлетворенным.

Словно сытый зверь, который только что хорошо поужинал.

Запах горелого пластика и чужого поражения въелся в слизистую. Он был повсюду — в тяжелом, рециркулированном воздухе, в складках одежды, в привкусе на языке. Пожар потух, но его призрак остался, и вместе с ним пришла тишина. Не та, что бывает между испытаниями, полная сжатых пружин нервов. Другая. Вакуумная. Тишина морга после того, как патологоанатом закончил работу.

Группа, если так можно было назвать эту россыпь сломленных тел, перестала существовать. Джейкоб, парень, который еще вчера травил анекдоты, теперь сидел, обхватив колени, и катал взглядом одну-единственную царапину на палубной плите. Туда-сюда. Туда-сюда. Словно в этом бессмысленном движении был ответ. Двое других просто лежали на койках, лицами к холодной, потеющей стене, превратившись в неподвижные контуры под тонкими одеялами.

Лина стояла в самом дальнем углу отсека, спиной ко всем. Каменная спина, прямая, как оружейный ствол. Её рука совершала однообразное, скребущее движение: она протирала куском грязной ветоши металлическую пряжку своего ремня. Шорк. Шорк. Металл давно блестел, но она не останавливалась. Это было единственное, что она еще могла контролировать. Очищать маленький, бессмысленный квадрат металла в центре всепоглощающего хаоса.

Марк нашел свой угол у вибрирующей переборки. Он сидел на полу, едва заметно раскачиваясь, как сломанный метроном, застрявший между двумя ударами. Его губы шевелились, выпуская в пустоту обрывки технического бреда, молитвы его рухнувшей веры. — Паразитическая… система… да. Положительная обратная связь… стимул-реакция… симбиотический хищник… хищник…

И над всем этим — звук.

Он изменился. Привычный низкочастотный гул станции, её вечное механическое дыхание, стало другим. Глубже. Ровнее. Вибрация, идущая по палубе, обрела ритм. Размеренный. Утробный.

Это был звук сытости.

Звук мурлыканья гигантского зверя, который только что пообедал их адреналином и отчаянием, и теперь лениво переваривал их поражение. Для Евы, сжавшейся в своем углу, этот звук был невыносим. Он был личным, издевательским оскорблением.

Рука в кармане стискивала холодный, гладкий корпус передатчика. Миссия. Корпорация. Месть за наставника. Всё это съежилось, превратилось в детский рисунок, нацарапанный на стене ядерного реактора. Глупо. Наивно. Она перевела взгляд на напряженные плечи Лины. На раскачивающуюся фигуру Марка, погруженного в собственный ад паранойи.

Её использовали. Её праведный гнев, её скорбь по Аронову, её профессиональная гордость — всё это было лишь переменной в его уравнении. Еще одним стимулом для нужной реакции.

Этого она простить не могла.

Решение пришло не как мысль. Оно родилось в животе ледяным спазмом. К черту корпорацию. К черту наставника. К черту всё, что было до. Сейчас это было личное. Она должна была увидеть всю доску. Не как фигура, а как игрок. Увидеть лицо этого бога-кукловода, чтобы знать, куда целиться.

Ева поднялась. Скрип её ботинок утонул в утробном гуле. Никто не обернулся. Она была призраком в комнате живых мертвецов. Скользнула к техническому коридору, где после диверсии Алекса зияла вырванная с мясом сервисная панель — рана в теле станции. Протиснулась в узкий, темный лаз. В нос ударил запах сырого металла и остывшего машинного масла. Стены шахты были скользкими от конденсата. Она нашла тесную нишу, подтянула колени к груди, стараясь дышать ровно, и открыла ноутбук.

Синий свет экрана вырвал её лицо из темноты, сделал его похожим на маску.

Пальцы, не дрожа, нашли в путанице кабелей тот самый. Толстый, с двойной оплеткой. Щелчок коннектора, вошедшего в разъем, прозвучал в тишине шахты оглушительно громко. Она подключила свой передатчик в режиме перехвата. Экран анализатора спектра был почти пуст. Почти. Вот она. Тонкая, как паутинка, нить данных. Один-единственный исходящий поток. Но шифрование… Такое она видела лишь в спецификациях для военных систем связи. Неприступное.

А рядом, в метаданных, была цифра. Цифра, от которой по спине прошел холодный, липкий ток.

СЧЕТЧИК ПОДКЛЮЧЕНИЙ: 17.

Семнадцать. Не миллионы зрителей реалити-шоу. Семнадцать пар глаз.

Взламывать шифр в лоб — всё равно что пытаться пробить стену бункера головой. Бессмысленно и смертельно для процессора. Она искала другое. Её наниматели дали ей не только оборудование. Они дали ей наводку. Подозрение, что Кассиан использует проприетарный протокол связи, основанный на разработках компании, которую его фонд поглотил пять лет назад. А разработчик, уволенный после поглощения, оставил в протоколе диагностический бэкдор. Ключ — шестнадцатизначная строка, хеш от даты и времени первого запуска системы.

Пальцы Евы запорхали над клавиатурой. Она начала перебор, основываясь на известных датах из биографии Кассиана. День основания его венчурного фонда. Дата смерти его отца. День враждебного поглощения той самой компании. Ноутбук тихо гудел, процессор раскалялся. Пятнадцать минут, которые показались ей сменой геологических эпох. Полоса загрузки ползла мучительно медленно. 98%… 99%… Сбой.

Она выругалась шепотом. Еще раз. Снова провал.

И тут её осенило. Не его даты. Его творения. «Левиафан». День, когда он выкупил этот ржавый остов времен Холодной войны.

Она вбила новую серию. Снова поползла полоса загрузки. И когда она уже была готова сдаться… щелчок. Тихий системный звук. На экране вспыхнуло окно авторизации. Она была внутри.

Интерфейс начал прорисовываться, сегмент за сегментом. Никаких ярких красок, спецэффектов, логотипов шоу. Только строгие, холодные сине-серые тона. Минимализм. Это был не сайт. Это была закрытая торговая платформа.

Биржа.

Первый разблокированный элемент заставил её замереть, перестав дышать.

Фотография Лины. Сделанная в первые часы их прибытия. Спокойное, еще не измученное лицо. А рядом — не биография. Рядом была инфографика. Пульс в реальном времени. Уровень кортизола. Болевой порог. Результаты когнитивных тестов. И внизу, под графиками, сухая, как пустынный песок, деловая сводка:

АКТИВ: "ВАЛЬКИРИЯ" (ЛИНА В.) КЛАСС: Альфа. ХАРАКТЕРИСТИКИ: Высокая выживаемость, устойчивость к психологическому давлению, склонность к рискованному лидерству в кризисных ситуациях. Посттравматическое стрессовое расстройство используется как основной мотиватор, а не дестабилизирующий фактор. Индекс подчиняемости (вне кризиса): средний. Индекс лояльности (при правильной мотивации): высокий. ПОТЕНЦИАЛЬНОЕ ПРИМЕНЕНИЕ: Полевые операции в зонах повышенного риска, личная охрана класса "А", руководство штурмовыми группами ЧВК.

Её затошнило. Желчь подкатила к горлу. Актив. Индекс подчиняемости.

Лихорадочно, с колотящимся в ребрах сердцем, она нашла свой профиль.

АКТИВ: "ЭХО" (ЕВА М.) КЛАСС: Гамма. ХАРАКТЕРИСТИКИ: Специализация: внедрение, социальная инженерия. Высокая способность к мимикрии. Подтвержденная аффилированность с конкурирующей структурой (см. закрытый файл E-7, проект "Оракул"). ПРИМЕЧАНИЕ: Основная мотивация (месть за научного руководителя, проф. Аронов) делает актив предсказуемым и легко управляемым через дозированные негативные стимулы. Рекомендуется для операций по дестабилизации конкурирующих структур.

Кровь отхлынула от лица, оставив ледяную пустоту.

Он знал.

Кассиан всё знал с самого начала. Она не была хитрым шпионом, пробравшимся во вражеский тыл. Она была еще одним экспонатом в его кунсткамере, с особо пикантной характеристикой в описании. Её тайная гордость, её тщательно выстроенный план мести — всё это было частью его сценария. Величайшее унижение в её жизни.

Её взгляд метнулся ниже. Две колонки. В одной — кодовые обозначения покупателей. "Аргус-Секьюрити". "Дженезис-Фарма". "Проект-Химера". Во второй — цифры.

И они росли.

Кто-то только что поднял ставку на Лину. Семизначная сумма.

И в этот момент из динамиков ноутбука раздался тихий, мелодичный звон. Короткий. Чистый. Как в дорогом лифте, прибывшем на этаж. Как звук кассового аппарата, закрывающего сделку.

Динь.

Этот цивилизованный, опрятный звук в самом сердце этого ада был отвратительнее любого крика, любого хруста костей. Ева резко согнулась пополам, зажимая рот рукой, чтобы её не вырвало прямо на клавиатуру.

Она смотрела, как под профилем Лины появилась надпись: «СТАВКА ПРИНЯТА».

И до неё дошло. С ясностью падающего в пропасть камня. Победитель шоу не получает свободу и деньги. Победитель — это главный лот. Его «приз» — пожизненный контракт с тем, кто заплатил за него самую высокую цену.

Она выбралась из вентиляционной шахты, как привидение. Лицо — непроницаемая маска, но в глубине глаз горел сухой, лихорадочный огонь. Она молча пересекла отсек, игнорируя гул станции, подошла прямо к Марку и, ничего не говоря, развернула к нему экран ноутбука.

Он поднял на неё пустой, расфокусированный взгляд. Потом перевел его на светящийся прямоугольник. Его бормотание оборвалось на полуслове. — Что… это? — прохрипел он, отшатнувшись так, словно экран был раскаленным. Его взгляд метнулся от ноутбука к лицу Евы, и в нём вспыхнуло ядовитое, привычное подозрение. — Откуда это у тебя? Это не станционное оборудование. Кто ты, блядь, такая?

— Неважно, кто я, — голос Евы был тихим, но твердым, как закаленная сталь. — Важно, кто мы. Смотри.

Марк впился взглядом в экран. Его глаза забегали по строчкам. Он увидел профили. Нашел свой. Прочитал. «Высокоэффективен, но лояльность нулевая. Идеальный саботажный элемент». — Твари, — прошептал он. Это был не крик ярости, а выдох умирающего. — Они всё знали. Суки… — Он заметил цифры. Его зрачки сузились. — Что это? Что это за цифры, Ева?

Напряженная тишина, прорезавшая сытое урчание станции, заставила Лину обернуться. Движение, которым она терла пряжку, замерло. Она медленно, как хищник, подошла к ним. Её взгляд был тяжелым, как свинец. — Что там?

— Это не шоу, — сказала Ева, не отрывая взгляда от сломленного лица Марка.

— Мы это уже поняли, — отрезала Лина.

— Нет. — Ева наконец подняла голову и повернула экран к ней. — Вы не поняли. Это витрина. Аукцион.

Лина уставилась на экран. Её лицо превратилось в камень. Она увидела свой профиль, свою жизнь, препарированную и оцененную, как туша на рынке. Увидела цифры. — Ставки? — её голос был едва слышен, шелест сухих листьев. — На то, кто выживет?

Ева медленно, почти незаметно, покачала головой. — На нас.

Гул станции стал единственным звуком во вселенной.

Марк издал странный, сдавленный всхлип, будто его ударили под дых. — Они нас… покупают? — прошептал он, глядя в никуда. — Как… как скот?

— Хуже, — ответила Ева. Её голос не дрогнул. Ни единой нотки сочувствия. Только холодная констатация. — Победитель не выходит на свободу. Победителя забирает тот, кто заплатил больше всех.

Лина перевела на неё взгляд. Абсолютно пустой. — Забирает… куда?

Ева посмотрела ей прямо в глаза. — В рабство.

Слово повисло в тяжелом воздухе, вязкое и окончательное, как застывающая смола. Последняя, самая крошечная искра надежды, та, что жила даже в апатии и отчаянии, погасла. Навсегда.

Марк медленно опустил взгляд на свои руки — руки инженера, руки гения, руки взломщика. Он сжал их в кулаки так, что побелели костяшки. Бесполезные руки.

Лина медленно, очень медленно, оторвала взгляд от экрана. В её глазах больше не было ни апатии, ни боли. Ничего человеческого. Только холодный, как глубоководный лёд, безжалостный расчет.

Их взгляды встретились над светящимся экраном — Лины, Марка и Евы. Три пары глаз, в которых умерло всё, кроме одного.

И в этой мертвой тишине, под сытое мурлыканье переваривающего их бога, родилась ярость. Не горячая, не слепая.

Холодная, как сердце звезды, погасшей миллионы лет назад. Идеально сфокусированная.

Тишина была не отсутствием звука. Она была материей. Плотной, как спрессованный в брикет пепел, она забивала уши, нос, легкие. Каждый вдох отдавался в черепе глухим толчком, каждое движение становилось событием, нарушающим хрупкое равновесие энтропии. В отсеке управления был только один источник света — широкий экран с данными аукциона. Столбцы цифр, безликие аватары покупателей, бегущая строка с последними ставками. Этот свет не разгонял тьму. Он делал ее видимой, отбрасывая на три застывших лица холодные, мертвенные блики.

Марк смотрел на экран, но ничего не видел. Его взгляд давно расфокусировался, превращая доказательства их унижения в размытые иероглифы на языке, которого он никогда не хотел знать. Лина стояла к нему спиной, вглядываясь в угольно-черный зев коридора, словно надеялась увидеть там, за сотнями метров стали и ледяной воды, самого Кассиана. Ева сидела ссутулившись. Ее пальцы, только что сорвавшие последний покров с их реальности, замерли над панелью, как лапки испуганного насекомого.

Что-то изменилось в воздухе. Не давление. Не состав. Запах.

Он просачивался сквозь привычную, въевшуюся в металл вонь сырости, машинного масла и чего-то неуловимо органического, кислого — дыхания самой станции. Новая нота была едва уловимой, но от этого только более настойчивой. Сладковатый, приторный дух, похожий на тот, что появляется за день до того, как источник разложения станет очевиден. Словно сам «Левиафан», насытившись их отчаянием после предательства Алекса, теперь медленно, с утробным, сытым удовольствием переваривал этот концентрат боли.

Это был запах тюремщика после плотного ужина.

Прошла минута. Может быть, десять. Время схлопнулось в безразмерную, пульсирующую точку.

Первой заговорила Лина. Она не повернулась. Голос ее был ровным и лишенным интонаций, будто она зачитывала сводку потерь.

— Не выжить.

Марк моргнул. Медленно, как человек, выходящий из комы, он вернулся в реальность. Он повернул голову, и его воспаленные, красные глаза с трудом сфокусировались на ее затылке.

— Что?

— Цель, — повторила Лина все тем же безжизненным голосом. — Цель — не выжить.

Ева, не отрывая взгляда от цифр, которые уже не имели значения, подхватила ее мысль. Голос был тихим, как шорох сухих листьев по бетону.

— …и не сбежать.

Марк перевел взгляд с одной на другую. В его голове все еще бился один-единственный вопрос, простая, как удар молотка, мысль, но он боялся облечь ее в слова.

— Тогда… что? — наконец выдавил он. Голос сломался, превратившись в хриплый шепот. — Просто… сдохнуть?

Тогда Лина повернулась. Медленно, словно несмазанный механизм, который долго простоял без дела. В ее глазах не было ничего. Ни боли, ни ярости, ни отчаяния. Только ледяная, вычищенная до блеска пустота. Словно с жесткого диска стерли всю операционную систему, оставив лишь холодный свет диодов, работающих вхолостую.

— Уничтожить, — сказала она. Это был не ответ. Это был диагноз.

Ева подняла голову, и ее взгляд, такой же пустой и острый, присоединился к взгляду Лины. Они смотрели на Марка.

— Всё, — подтвердила Ева.

Марк смотрел на них, на эти два лица, похожие на античные маски трагедии, и что-то внутри него щелкнуло. Последний предохранитель, защищавший его мозг от полного, окончательного выгорания, сгорел дотла, оставив после себя лишь тонкую струйку едкого дыма. Он медленно, очень медленно кивнул. Его губы дрогнули, скривившись в чем-то, что было бесконечно далеко от усмешки.

— Станцию, — сказал он, пробуя слово на вкус. Оно было горьким, как ржавчина.

— Шоу, — отрезала Лина.

— Рынок, — закончила Ева.

И снова наступила тишина. Но теперь она была другой. Это была тишина вакуума перед взрывом.

Лина сделала шаг к нему.

— Его. Кассиана. Стереть его с лица земли. Даже если мы будем последним, что он увидит.

Никто не протянул руку. Никто не произнес клятв. Они не заключали договор. Они просто стояли и слушали, как их общее решение материализуется в спертом, сладковатом воздухе отсека. Оно родилось не из надежды. Оно родилось из ее полного, тотального отсутствия. И от этого было несокрушимым.

Они разошлись без единого слова. Координация больше не требовала обсуждений, приказов или мотивационных речей. Она стала инстинктивной, как дыхание.

Лина стояла перед узким техническим туннелем, ведущим к системам охлаждения биореактора. Из его прямоугольного, как разверстая пасть, зева несло могильным холодом и запахом застоявшейся воды. Коридор был полузатоплен, его стены покрыты скользкой, переливающейся органической пленкой, а впереди, в густой темноте, виднелись обрывки искрящих кабелей, похожие на нервные окончания. Задача была простой по своей сути и невозможной по исполнению. Пройти там, где сама станция не хотела, чтобы кто-то проходил.

Ее руки мелко дрожали. Она сжала их в кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони, оставляя на коже глубокие полумесяцы. Адреналин, ее привычный наркотик, ее спасение, кончился. Осталась только ломка — звенящая в ушах усталость, слабость, пустота. Мирная жизнь, та самая, от которой она бежала сюда, на дно океана, догнала ее и сделала беспомощной. Этого было недостаточно. Для этой задачи ей нужно было стать прежней. Стать той, кого она ненавидела и боялась больше всего на свете.

Она закрыла глаза. Глубокий вдох, задержать.

Давай, сука. Вспомни.

Она не стала бороться с воспоминаниями. Она пошла им навстречу. Сознательно, методично, безжалостно она заставила себя снова оказаться там, в пыли и жаре Кандагара. Песок скрипит на зубах. Крики в рации, захлебывающиеся статикой. Запах пороха, горячего металла и пота. Тяжесть тела на ее плечах. Держись, Сэм, держись, твою мать, слышишь меня?! Его дыхание, прерывистое, влажное, булькающее. И тот самый момент, когда оно прекратилось. Совсем. Тишина, которая была громче, оглушительнее любого взрыва.

Ее сердце заколотилось в ребра, разгоняя по венам ледяной огонь. Пульс — сто сорок, сто шестьдесят, сто восемьдесят. Зрачки расширились, поглощая темноту перед глазами. Дрожь в руках прошла, сменившись стальной, неживой твердостью.

Лина открыла глаза.

В них больше не было ни боли, ни вины. Только функция. Она посмотрела на черный зев туннеля не со страхом, а с холодным, профессиональным интересом хирурга, оценивающего сложность предстоящей операции.

Без колебаний, без единого лишнего движения, она шагнула в ледяную, темную воду. Ее зависимость, ее проклятие, ее персональный ад только что стал ее самым совершенным оружием.

---

Марк сидел перед единственной консолью, которую ему удалось привести в чувство. Но он не смотрел на строчки кода, бегущие по экрану. Он вывел на дисплей упрощенную, двумерную схему «Левиафана». Для других это был просто план помещений. Для него — рентгеновский снимок больного, злокачественного организма.

Его паранойя, его вечный спутник и проклятие, теперь работала на такой мощности, что, казалось, от черепа исходит жар. Он больше не думал как инженер. Он думал как вирус. Как хищник, выслеживающий другого хищника.

— Ладно, — бормотал он себе под нос, его палец летал над экраном, не касаясь его поверхности. — Ладно, ты хитрая сволочь. Но я знаю таких, как ты. Я всю жизнь с такими работал, чтоб вы сдохли.

Он больше не искал уязвимости в коде. Он искал признаки злой воли в архитектуре.

— Ты бы не поставил ловушку здесь, у главного шлюза, — его палец завис над крупным узлом. — Это… это очевидно. Это для идиотов. Ты поставишь ее там, где они почувствуют себя в безопасности. Вот здесь, — палец ткнул в небольшой, ничем не примечательный узел жизнеобеспечения. — Вентиляция. Все думают, что это просто воздух. Но ты можешь пустить по ней… что? Усыпляющий газ? Нейротоксин? Или просто изменить состав, чтобы вызвать легкую эйфорию, притупить бдительность перед главной атакой… Это в твоем стиле, ублюдок.

Он начал обводить на схеме не технические узлы, а «засадные места», «слепые зоны» для камер, которые на самом деле были идеальными точками наблюдения, коридоры, чья геометрия могла измениться за секунды, отрезав путь к отступлению. Он перестал доверять даже законам физики в этом проклятом месте.

Его врожденное недоверие к миру, его глубинная, иррациональная уверенность, что все и каждый хотят его обмануть и использовать, наконец-то нашла достойного противника. Он не пытался победить «Левиафан». Он пытался его перехитрить. Перепараноить. И в его воспаленных глазах горел безумный, радостный огонь человека, который всю жизнь ждал именно этой битвы.

---

Маска Евы осыпалась, как старая, потрескавшаяся штукатурка. Она нашла троих оставшихся в живых участников в жилом отсеке. Они сидели, сбившись в кучу в самом дальнем углу, как напуганные, мокрые животные, их взгляды были пустыми и не видели ничего. Один из них, Дэвид, тихо плакал, уткнувшись лицом в колени.

Прежняя Ева подошла бы, села рядом, приобняла бы за плечи, предложила бы воды, заговорила бы мягким, утешающим, профессионально-сочувствующим голосом.

Новая Ева остановилась в двух метрах от них. Она не скрестила руки на груди, не приняла угрожающую позу. Она просто стояла, и от ее абсолютной неподвижности веяло таким холодом, что плачущий Дэвид икнул и замолчал.

— Встать, — сказала она. Голос был ровным и твердым, как стальной прут. Не приказ, а констатация факта.

Они подняли на нее головы, не понимая.

— Кассиан считает вас мусором, — продолжила Ева тем же безэмоциональным тоном. — Расходным материалом. Он продал ваши жизни, он продал ваши смерти, а теперь он собирается продать ваши трупы. Вы это поняли?

Одна из них, женщина по имени Сара, замотала головой, ее губы дрожали.

— Мы… мы все умрем…

— Да, — кивнула Ева. — Вопрос не в том, умрете ли вы. Вопрос в том, как. Хотите закончить свой цикл как списанный актив в его статистической сводке? Или хотите стать ошибкой в его системе? Ошибкой, которая обрушит все к чертовой матери.

Она обвела их взглядом, холодным и точным, как лазерный прицел. Она больше не манипулировала их надеждами или страхами. Она манипулировала их полным, тотальным отсутствием надежды.

— Мне нужна помощь. Не героизм. Простое, тупое исполнение приказов. Сара, ты работала на складе. Ты умеешь обращаться с автопогрузчиком. Значит, поймешь, как управлять сервисным роботом. Дэвид, ты был электриком. Твоя задача — вызвать короткое замыкание в распределительном щите в секторе Гамма, ровно через двадцать минут. Не раньше, не позже. Это отвлечет внимание системы.

Она раздавала простые, четкие задачи, превращая их парализующий, липкий страх в топливо для последнего, самоубийственного бунта. Она больше не была «тихой мышью», социальным антропологом. Она стала тем, кем ее учили быть: полевым командиром в корпоративной войне, где линия фронта проходила прямо по человеческим душам.

Когда Лина вернулась, с нее ручьями стекала ледяная вода, пахнущая ржавчиной и тиной. Она не дрожала. Она принесла с собой холод из затопленных глубин станции. Марк и Ева ждали ее у консоли.

— Доступ есть, — коротко бросила Лина, отжимая мокрые, слипшиеся волосы. — Через вентиляцию охлаждающего контура. Трудно, но можно. Что у нас?

Марк указал на центральную схему на экране. В самом сердце «Левиафана» пульсировала яркая, алая точка.

— Вот оно. «Матка». Биореактор, — его голос был быстрым, лихорадочным, слова спотыкались друг о друга. — Я был прав. Это не просто мозг. Это и сердце, и желудок, и нервная система в одном флаконе. Все системы жизнеобеспечения завязаны на него. Если вызвать перегрев системы охлаждения, пойдет цепная реакция. Но она не просто взорвется. Это… это неэффективно. Она…

Он запнулся, жадно глотая воздух, подбирая слова.

— Она сварится заживо, — закончил он почти шепотом. — Нейро-мицелиальная сеть коллапсирует, и выброс биохимической энергии уничтожит всю станцию изнутри. Как гигантский эпилептический припадок, который сожжет все нейроны. Это наш единственный реальный шанс.

— Но? — спросила Ева. Она видела это в его лихорадочно блестящих глазах. Всегда было какое-то «но».

— Но есть проблема, — кивнул Марк. Он открыл другой файл. Тот, что он откопал, пока они были на заданиях. Файл был защищен лучше, чем все остальное на этой проклятой станции. Он носил простое и зловещее название: «Протокол_Иов».

— Что это? — спросила Лина, подходя ближе и заглядывая ему через плечо.

— Это… его страховка. Гениальная в своем цинизме. Если система фиксирует прямую, несанкционированную угрозу жизнедеятельности биореактора… она не включает сирены. Не перекрывает отсеки. Не защищается.

— А что она делает? — голос Евы был едва слышен.

Марк сглотнул. Воздух вырвался из его легких со свистом.

— Она запускает финальный этап аукциона. В реальном времени. Называет это «Ликвидация Активов». Трансляция идет всем покупателям с пометкой «Последний шанс». Он… он, блядь, собирается продавать билеты на наше самоубийство. И продавать нас по частям тому, кто предложит лучшую цену за последние секунды нашей жизни. За право обладать эксклюзивной записью наших последних мгновений.

Лина уставилась на экран. Сладковатый запах в отсеке вдруг стал невыносимым, густым, как сироп. Он пах не гниением. Он пах деньгами.

Их последний, великий акт неповиновения. Их жертвенный бунт. Их единственное оставшееся оружие.

Это тоже было частью шоу. Самой дорогой, самой эксклюзивной, самой желанной его частью.

— Он монетизирует нашу месть, — прошептала Ева. — Он превращает наше самоубийство в свой финальный продукт.

Это значило только одно. Они должны были уничтожить себя быстрее, чем он успеет выставить за них счет.

Они нашли Алекса в жилом отсеке. Он сидел на полу в самом темном углу, обхватив колени руками, и раскачивался взад-вперед, как маятник сломанных, остановившихся часов. Его некогда яркая, нарочито оптимистичная одежда — желтая ветровка и синие спортивные штаны — теперь казалась грязной, нелепой театральной бутафорией. На полу рядом с ним валялась мокрая, покоробившаяся брошюра по тимбилдингу, которую он, видимо, таскал с собой все это время. Он был сломлен. Не просто напуган или подавлен. Его мир, построенный на позитивном мышлении, синергии и корпоративных мантрах, рухнул, погребая его под своими картонными обломками.

Лина, Марк и Ева вошли в отсек. Тишина их шагов была тяжелой, как свинец. Они остановились на расстоянии, глядя на него не с ненавистью и не с жалостью. Они смотрели на него как на неисправный, но потенциально полезный инструмент.

— Алекс, — голос Лины был ровным, как поверхность замерзшего озера.

Он не отреагировал, продолжая свое монотонное, бездумное раскачивание.

Ева сделала полшага вперед. Ее голос был тихим, но каждое слово било точно в цель.

— Он тебя тоже продавал, Алекс. Твой профиль был там же, на аукционе. Я видела. «Высокий уровень внушаемости, низкая рефлексия, идеальный инструмент для внутреннего саботажа». Цена была невысокой. Ты был одним из самых дешевых лотов.

Алекс вздрогнул так, словно его ударили электрическим разрядом. Раскачивание прекратилось. Он медленно, с видимым, мучительным усилием, поднял голову. Его лицо, обычно сияющее широкой, отрепетированной улыбкой, было опухшим и мокрым от слез. В глазах плескалось детское, недоумевающее горе.

— Он говорил… — прошептал он, его губы едва двигались, не слушаясь. — Он говорил… это эксперимент… рост… команда…

— Он лгал, — отрезала Лина. Она подошла ближе, ее тень накрыла его съежившуюся фигуру. — Ты был не партнером. Ты был его самой дешевой и предсказуемой пешкой. Одноразовым инструментом.

Она остановилась прямо перед ним. В ее руке был короткий кусок заточенной арматуры, который она подобрала в одном из технических коридоров. Она держала его не как оружие, а как указку.

— Мы идем уничтожать реактор. Его. И всё это.

Алекс смотрел на заостренный, грубо обработанный конец металла, потом на ее пустое, непроницаемое лицо.

— Вы… вы убьёте меня, — пролепетал он, и в его голосе смешались страх и отчаянная надежда.

— Нет, — ее голос был холоден, как сталь в ее руке. — Ты нам нужен. Ты не гений и не боец. Но ты знаешь его. Ты знаешь, как он думает. Ты знаешь его ёбаную философию «вызовов» и «точек роста». Ты поможешь нам обойти его последние ловушки. Он наверняка оставил что-то, рассчитанное на психологию, а не на технику. Ты — наш ключ к его больному мозгу.

Она не протянула ему руку. Она не предложила помощи. Она просто ждала, возвышаясь над ним, как судья.

— Выбор за тобой, Алекс. Умри его ошибкой. Или стань его концом.

Алекс перевел взгляд с ее холодного лица на свои дрожащие руки. Он посмотрел на брошюру по тимбилдингу, лежащую на полу. В его глазах что-то медленно, мучительно гасло — последняя искра наивной, слепой веры в своего ментора, в своего бога. И когда она погасла, на ее месте не осталось ничего, кроме выжженной, черной пустоты.

А потом в этой пустоте зародилось что-то новое. Не надежда. Не решимость. Это была кристаллизованная, чистая, мстительная ненависть преданного ученика к своему учителю.

Он перестал плакать.

Он медленно, очень медленно кивнул.

Пол вибрировал не в такт шагам. Он дрожал собственной, глубокой, прерывистой дрожью, словно под палубой бился в конвульсиях исполинский зверь. Этот гул не приходил снизу — он просачивался из стен, сочился с потолка, он был растворен в самом воздухе, плотном и тяжёлом. Низкая, утробная нота, которая заставляла зубы ныть, а кости — мелко и тошнотворно вибрировать, будто их беззвучно перемалывали в труху. Это был звук боли. «Левиафан» умирал. И он не хотел умирать в одиночестве.

Они не бежали по коридорам. Они неслись по его глотке.

Стены перестали быть просто сталью. Они жили. С влажным, хрустящим звуком, похожим на звук ломающегося хряща, переборки медленно ползли друг на друга, сжирая пространство. Ева, бежавшая второй, поскользнулась. Что-то теплое и липкое хлестало из вентиляционной решётки, заливая пол. Жидкость пахла застарелой медью и прелой листвой. Она качнулась, но удержалась на ногах, не издав ни звука. Время для крика вышло несколько часов назад, когда умерла последняя надежда.

— Сюда!

Крик Марка утонул в рёве. Он стоял у низкого технического лаза и колотил по его раме кулаком, оставляя на металле кровавые ссадины.

— Должен открыться! Должен…

Панель доступа рядом с люком коротко вспыхнула зелёным и погасла навсегда.

— Нет ответа! — прохрипел он, отшатываясь. Его лицо блестело от пота. — Тварь… Она отсекает локальные узлы от центра. Она… она думает!

— Меньше анализа, Марк! Решение! — Голос Лины, замыкавшей их группу, треснул, как выстрел. Она не оборачивалась, её тело было напряжено, как тетива. Ствол самодельного гарпуна был нацелен на дёргающийся, словно перебитый нерв, силовой кабель позади них. — Твоя ёбаная паранойя сейчас не поможет!

— Это не паранойя, это… это логика! Обратная связь! Она…

Его оборвал тихий, мёртвый голос. Алекс. Он шёл впереди, но смотрел не вперёд, а сквозь стену. Он больше не сражался. Он был их Вергилием, ведущим их через ад, который сам же и помогал строить.

— Он бы этим наслаждался, — пробормотал Алекс. Голос был ровным и пустым, будто он читал вслух инструкцию по эксплуатации. — Контролируемый хаос. Он не стал бы блокировать главный проход. Слишком… прямолинейно. Он бы оставил его открытым. Но заполнил бы звуком детского плача из динамиков. Чтобы сломать волю.

Алекс медленно повернул голову. Его взгляд, пустой и выгоревший, скользнул по стенам. Сквозь трещины в металле уже пробивались тонкие, биолюминесцентные нити. Они тускло светились и медленно, очень медленно тянулись к ним, как корни хищного растения, учуявшего тепло.

— Он любит иронию, — продолжил Алекс, его палец безвольно указал на едва заметную сервисную панель в полу. — Спасение через мусоропровод. Он бы оставил один терминал рабочим. Самый незаметный. Тот, о котором все забыли.

— Марк. — Голос Евы стал ледяным клинком, рассекающим шум. — Панель обслуживания системы пожаротушения. Алекс прав. Ищи красный сервисный порт.

Он рухнул на колени. Его пальцы, дрожащие и неуклюжие, заскребли по грязному металлу. Лина прикрывала их, её лицо превратилось в маску абсолютной, нечеловеческой концентрации. Она больше не была врачом. Она была солдатом в своей последней битве.

— Лина, слева! Движение! — крикнула Ева.

Боковой коридор, который секунду назад был монолитной стеной, разошёлся. Из темноты на них выползло нечто. Сплетение кабелей, органической жижи и зазубренных металлических осколков, собранных в подобие гигантской амёбы. Оно двигалось медленно, но с неотвратимостью ледника.

— Ясно, — бросила Лина.

Марк вскрикнул, но это был не крик ужаса. Это был крик триумфа.

— Есть! Нашёл!

Крышка панели поддалась со скрежетом. Под ней, в гнезде из пульсирующих органических волокон, горел одинокий красный огонёк — единственный признак порядка в этом царстве агонии.

— Открываю, — прошептал Марк, подключая свой планшет.

Люк над ними с шипением начал отползать в сторону. За ним была вертикальная шахта, уходящая в непроглядную черноту.

— Пошли! — скомандовала Ева. — Алекс, ты первый.

Алекс, не колеблясь, подтянулся и растворился в темноте. Ева полезла следом. Марк, выдернув кабель, последовал за ней, его ноги соскользнули, и Ева подхватила его за шиворот.

— Лина!

Она не ответила. Она стояла лицом к лицу с порождением станции, которое медленно ползло к ним, волоча по полу свои органические щупальца. Она вскинула гарпун. В её глазах не было страха. Лишь холодный, хищный блеск наркомана, наконец-то встретившего свою идеальную, последнюю дозу.

— Я задержу, — сказала она. Голос был спокоен. — Идите. Выполните.

Ева замерла, уже наполовину скрывшись в люке. На долю секунды в её глазах, глазах профессионального шпиона, мелькнуло что-то чужеродное. Что-то похожее на человеческое сомнение.

— Лина…

— Это приказ, — отрезала Лина, не оборачиваясь. Она чуть улыбнулась, но улыбка была обращена не к ним, а к твари. — Я знаю, что делаю. Впервые за очень долгое время… я знаю.

Она нажала на спуск. Гарпун с шипением вонзился в дрожащую массу. Тварь взревела — звук рвущегося металла смешался с предсмертным криком животного.

Марк схватил Еву за руку и с силой дёрнул в шахту. Люк за ними с грохотом захлопнулся, отрезая звук боя. Они остались в абсолютной темноте, в которой было слышно только их собственное тяжёлое, рваное дыхание и далёкий, затихающий рёв агонии. Чьей — станции или Лины — было уже не разобрать.

В Комнате Наблюдения было прохладно. И тихо. Воздух, пропущенный через дюжину угольных и гепа-фильтров, был стерилен и лишён запаха. За панорамным окном на город медленно опускались фиолетовые сумерки, но Кассиан не смотрел на них. Его мир сузился до стены экранов.

Он не видел грязи, слизи и агонии. Он видел данные.

Один экран — кардиограмма Лины. Пульс: сто восемьдесят. Сто восемьдесят пять. Пик, недостижимый для олимпийского спринтера. На другом — график кортизола Марка. Красная линия пробила потолок нормы и исчезла вверху. Электроэнцефалограмма Евы показывала нечеловечески стабильную синхронизацию тета- и гамма-ритмов — состояние пиковой концентрации, которое не могли нарушить ни запредельный стресс, ни чудовищная физическая нагрузка.

Это была симфония. Его симфония.

Кассиан не сидел. Он стоял перед экранами, выпрямившись, с идеально ровной спиной. В его позе было что-то от дирижёра, замершего перед оркестром в момент оглушительного крещендо. На его лице не было ни злобы, ни садистского удовольствия. Лишь чистое, почти религиозное, экстатическое восхищение.

Он видел не бунт сломленных активов. Он видел рождение совершенной, чистой драмы. Они использовали свои травмы — адреналиновую зависимость Лины, паранойю Марка, холодный расчёт Евы — не как слабости, а как оружие. Они сами писали финал, и этот финал был во сто крат прекраснее, трагичнее и правдивее любого, что он мог бы для них срежиссировать.

Когда на одном из мониторов сигнал от биометрических датчиков Лины сменился прямой красной линией, Кассиан не вздрогнул. Он лишь едва заметно повёл пальцами в воздухе, словно одобряя особенно красивый и пронзительный аккорд.

Он шагнул ближе к экрану. Три оставшиеся точки — Марк, Ева и Алекс — двигались по схеме станции к последней цели. К сердцу.

— Да… — прошептал он в безупречную тишину. Его голос был полон благоговейного трепета. — Вот она. Чистая воля, выкованная из страдания. Эстетика распада в своём высшем, абсолютном проявлении.

Он медленно достал кусок замши и протёр идеально чистые стёкла очков.

— Мой лучший… актив.

Он не собирался вмешиваться. Художник не правит своё полотно в тот момент, когда краски на нём оживают и начинают течь сами. Он наблюдает. И наслаждается.

Они вывалились из шахты в центральный хаб. Рёв станции здесь сменился чем-то худшим. Тишиной, наполненной гулом. Воздух был вязким, плотным, его можно было жевать. И он пах. Тошнотворная сладость перезрелых фруктов и тёплая медь свежей крови. Запах жизни и гниения, смешанный в один невыносимый коктейль.

Перед ними был он. Биореактор.

В центре пещеры, внутри огромного купола из помутневшего, исцарапанного полимера, висело Нейро-мицелиальное ядро. Размером с небольшой автомобиль, оно медленно, неравномерно пульсировало тусклым, больным янтарным светом, как огромное сердце с аритмией. От ядра исходил тонкий, почти неслышимый вой — не звук, а психическая вибрация, концентрированная агония и бесконечный голод.

— Боже… — выдохнул Марк, глядя на это живое, страдающее ядро.

— Нет времени, — голос Евы вернул его в реальность. — Терминал ручного управления. Там.

Она указала на небольшую платформу у основания купола. Путь к ней преграждал клубок толстых, белых, похожих на корни волокон, выползших прямо из пола. Антитела станции.

— Я их отвлеку, — сказал Алекс. Он шагнул вперёд. На его лице впервые за последние часы появилось осмысленное выражение — спокойная решимость человека, идущего на эшафот. — Вы… делайте, что должны.

— Алекс, нет! — крикнул Марк.

Но Алекс уже бежал. Он прыгнул прямо в переплетение корней. Они тут же ожили, с хрустом обвиваясь вокруг его тела. Он не закричал.

Марк и Ева бросились к терминалу. Путь был свободен. На несколько секунд.

— Давай, давай, давай! — бормотал Марк, его пальцы плясали по клавиатуре планшета. — Чёрт! Протокол перегрузки заблокирован! Внешний сигнал! Ева, нужно пробить их файрвол! Отправь любой пакет данных наружу, что угодно, просто создай исходящий канал! Нужно открыть порт!

Ева уже была у соседнего терминала. Вот он. Шанс. Выполнить общую задачу и свою личную, последнюю миссию.

— Нашла, — прошептала она.

На экране появилось окно загрузки. Пакет данных — видео, аудио, логи аукциона, имена, ставки — начал передаваться во внешний мир.

— Почти… — Марк стоял над аварийной кнопкой ручной перегрузки, его рука дрожала в сантиметре от красного пластика. — Ева!

— Девяносто пять… сто.

Полоса загрузки заполнилась. Зелёная надпись:

[ПЕРЕДАЧА ЗАВЕРШЕНА]

Миссия выполнена.

Ева почувствовала укол пустой, горькой победы и кивнула Марку. Но прежде чем его рука опустилась на кнопку, на её экране всплыло системное уведомление. Лог доставки.

[Пакет данных 'LEVIATHAN.LEGACY' успешно доставлен по списку рассылки 'КОНКУРЕНТЫ.ОСНОВНЫЕ'.]

Ева застыла. Её мозг, тренированный на анализе и дешифровке, мгновенно сложил пазл.

Не в прессу. Не в ФБР. Конкурентам.

Это не была утечка. Это был акт тотального корпоративного терроризма. Он использовал их бунт как инструмент для своего финального перформанса. Он не просто уничтожал своё творение. Он сжигал дотла весь подпольный рынок, который сам же и создал.

Она подняла на Марка глаза, полные чудовищного, ледяного понимания.

— Это не разоблачение… — прошептала она, и её голос утонул в нарастающем рёве реактора. — Это… его завещание.

Рука Марка опустилась на кнопку.

Мир схлопнулся в беззвучную белизну.

Тихая, чистая комната. За окном идёт дождь. Его капли стекают по стеклу, искажая неоновые огни далёкого города. На простом деревянном столе лежит планшет. На его экране — беззвучный новостной репортаж.

Рядом стоит чашка с остывшим чаем.

Закадровый голос эксперта-психолога звучит из динамиков планшета — сухой, академичный, лишённый эмоций: — ...мы должны понимать, что Кассиан не был простым преступником. Его психология — это психология художника-нигилиста. Он превратил их страдания в объект искусства, а затем, когда этот перформанс достиг своего апогея, он использовал его для уничтожения всей системы, частью которой являлся. Это беспрецедентный акт не просто экономического, а экзистенциального терроризма. Он не просто сжёг театр, он сжёг его вместе со всеми зрителями...

Речь эксперта прерывается. На экране планшета беззвучно мелькают заголовки:

AXIOM DEFENSE, OMNICORP ОБЪЯВИЛИ О БАНКРОТСТВЕ.

"LEVIATHAN LEAKS": МИРОВАЯ ЭКОНОМИКА НА ГРАНИ КОЛЛАПСА.

КАССИАН-ТАУЭР. ПОИСКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ.

Затем экран гаснет, отражая тёмную, пустую комнату.

Кто смотрит на него, остаётся неизвестным. Может быть, выжившая Ева, навсегда исчезнувшая в тени. Может быть, безымянный агент, разбирающий обломки рухнувшего мира. А может быть, уже никто.

Их личные истории утонули во вспышке света на дне океана.

А Шум — Шум только начинался.