Лихие. Депутат (СИ)

Глава 1

Черный беспросветный туман, в который опрокинулся Пахом Штырев, слетел внезапно, словно унесенный порывом ветра. На его запястьях щелкнули наручники, а сам он мотал тяжелой головой, не понимая ни хрена. Что происходит, где он находится, и кто эта телка, которая старательно размазывает тушь по физиономии и тычет в него пальцем. Ее крики доносятся туго, как будто через матрас, и Пахом ничего не понимал. Он вроде был на хате с проститутками. Он сюда частенько заглядывает, чтобы стресс снять, но эту шмару видит впервые… Да, он с одной девчонкой покувыркался вчера, но точно не с ней. Щуплая какая-то шалава, с прыщами на носу, как у школьницы. Хотя… она по ходу школьница и есть. Да что тут происходит? Клофелином его угостили, что ли? Похоже на то… В полном отупении Пахом дошел до автозака, а потом услышал, как лязгнула дверь районного отдела, в третий раз отрезая его от воли. Только в этот раз все было всерьез, он шкурой это чуял.

— Ну, надо же! — опер, молодой мужик лет тридцати, бледный, с набрякшими мешками под глазами, смотрел на него с веселой укоризной. — Сам Штырь к нам заехал! Мы его пасем по разбойным делам, а он малолеток насилует! Вот ведь везение какое!

— Ты что несешь, мусор? — хмуро посмотрел на веселого опера Пахом. — Головой ударился?

— Да нет, Штырь, — напускное веселье слетело с опера вмиг, — никто тут ничем не ударился. Ты попал, и попал крепко. Сядешь ты по петушиной статье. Без вариантов. Мы всем отделом ржали, когда приняли тебя. Страшный бандос Штырь машкой на зоне будет. Ты знаешь, ради такого дела можно еще три месяца без зарплаты посидеть.

— Я эту шмару не видел никогда, — пересохшим в момент горлом просипел Пахом. — Ты путаешь что-то.

— Да ни хрена я не путаю, — ответил опер. — У меня заявление от гражданки Марцинкив Богданы Игоревны, одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения, уроженки Ивано-Франковской области Украинской ССР. Заявила про изнасилование под угрозой применений огнестрельного оружия. Сейчас она в экспертизе, и я тебя уверяю, что там факт насилия подтвердят, а во влагалище найдут все нужные следы.

— Да я ее пальцем не тронул! — заревел Пахом, пытаясь добраться до опера. Тщетно. Его предусмотрительно приковали к кольцу, вделанному в пол. — Это подстава! Я другую бабу трахал!

— Слушай, — устало посмотрел на него опер. — Вот что ты все усложняешь, а? У меня раз в год такое дело бывает. Чтобы вот так взять, и за час жирную палку срубить. Заява есть, насильник есть, ствол изъяли, жертва тебя опознает, твои следы, включая кожу под ее ногтями найдут. Да я это дело уже через пару дней следаку передам, а он тебя в суд оформит. Дело — бетон, Штырь, бумажка к бумажке. Я тебе обещаю, тебя ни один адвокат не отмажет.

— Я же с гондоном ту телку драл! — торжествующе посмотрел Пахом на опера. — Ни одна экспертиза изнасилование не докажет!

— Можешь написать встречное заявление, — опер пододвинул ему ручку и листок бумаги. — Что, мол, гражданку Марцинкив знать не знаю, а мои биологические выделения означенная Богдана Игоревна похитила после моего соития с другой проституткой и поместила внутрь себя, чтобы шантажировать с целью принуждения к женитьбе и получения московской прописки. Давай, пиши! Знакомый редактор газеты СПИД-Инфо почку отдаст, чтобы такой материал получить. Над тобой вся братва ржать будет, Штырь. И да, поскольку ты особо опасный рецидивист, а жертва твоя малолетка, то сидеть тебе по сто семнадцатой статье от восьми лет. Хотя… ты у нас парень заслуженный. Думаю, тебе и пятнашка будет впору. Прокурор с судьей порешает, дадут по максимуму. У прокурорских давно на тебя зуб.

— Это ведь подстава, — могучие плечи Пахома опустились вниз, словно на них упал неподъемный груз.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — совершенно серьезно посмотрел на него опер. — Заключение экспертизы ради такого козырного парня, как ты, сделают уже часа через три. А ты пока посиди в камере и подумай, как со сто семнадцатой перепрыгнуть на семьдесят седьмую, бандитизм. За активную помощь следствию можешь получить лет семь, и через четыре выйдешь по УДО.

Пахом уставился взглядом в заплеванный пол. Только сейчас до него дошел размер пропасти, в которую он начал падать.

— Что от меня нужно?

— Даешь под протокол расклад по банде, как и кто убивал шадринских — тут же определяю тебя в отдельную хату. Персональный номер в Бутырке.

— Стучать на братву⁈ — ужаснулся Пахом. — Я не буду!

— Тогда идешь в общую хату, — пожал плечами опер. — И поверь, скрывать от тамошних сидельцев твою статью мы не будем. Думай, Штырь, время пошло.

«Куда ни кинь — всюду клин. На пятьдесят тысяч уже ничего не купить. — мучился Лёня Голубков. — Ээх! Была не была!»

Я зашел на кухню, сел на стул. Лена стояла возле настенного телевизора, обняв себя. На ее лице застыла маска отчаяния.

«Прошло две недели. Сколько там набежало? — волновался Лёня».

По телевизору шла реклама МММ. Голубков получал в кассе пачку денег и довольно улыбался.

«Ого! Е-мое! Куплю жене сапоги!».

— Ты же депутатом стал! — не выдержала Лена, начав кричать. — Откуда опять эти криминальные дела⁈

Ей из комнаты ответила плачем дочка.

Я привстал и легонько шлепнул Лужину по губам:

— Рот закрой! Нас сейчас слушают, скорее всего. Пока тебя не было, в квартиру могли напихать жучков — сейчас потешаются, твари. И нет никаких криминальных дел, это конкуренты через ментов работают. Поняла?

Лена всхлипнула, закрыв лицо руками, а ее плечи затряслись в беззвучном плаче. Я же залез в холодильник и достал бутылку водки. Повертел ее в руках, а потом все-таки убрал. Мне понадобится трезвая голова.

— Я к Ладве поехал. Как все порешаем — приеду.

Лена ничего не ответила. Она смотрела на счастливого Леню Голубкова пустым, бессмысленным взглядом.

С Ладвой порешать не удалось. Адвокат был хмур и неприветлив. Зато лучились жизнерадостностью сотрудники его фирмы. «Хотите кофе? Может быть, чаю? Или чего покрепче?» — метались они по кабинету словно мухи, почуявшие свежее говно. Правильно они чуяли, говна был целый воз. Наконец, Ладва их выгнал и произнес:

— Все плохо, Сергей Дмитриевич. В этот раз я помочь мало чем могу. Разве что вытащить вашего водителя. Он вообще не фигурирует в показаниях — его брали для испуга.

— Давайте конкретику, — я оглядел кабинет адвоката. — Кто нас сдал?

Боже, сколько же здесь фоток со знаменитостями! Кого только не защищал Ладва… Лукьянова из ГКЧП, семью Сахарова, была фотография с Высоцким. Отдельно висели различные премии и благодарности от государственных органов.

— Показания на вас и ваших… хм… товарищей дал господин Штырев, — Ладва пробарабанил по столу мелодию, напомнившую мне траурный марш Шопена. — Очень подробные показания.

Я мысленно выругался. Штырь нас сдал! Да как же так-то⁈ Мы же вместе начинали, с детства друг друга знаем! Быть такого не может!

— Пахом первым попал в разработку оперативных сотрудников, — продолжил адвокат. — По моим сведениям, к нему в комнату тайком провели малолетнюю проститутку, и она подала заявление об изнасиловании. Приняли на месте преступления, доказательства железобетонные. Ствол, экспертиза, показания… Придраться, Сергей Дмитриевич, совершенно не к чему. Даже я это в суде не разобью.

Тут уже я, не скрываясь, выругался вслух.

— Согласен. Целиком и полностью, — покивал Ладва, который, будучи потомственным интеллигентом, подобными выражениями не пользовался. — Сто семнадцатая — очень плохая статья, понятно чем на Штырева начали давить. Тут бы и более крепкий человек сломался.

— Остальных парней также быстро расколют? — жадно спросил я. — Есть что-то на них?

— Сомневаюсь, — адвокат пожевал губами в задумчивости. — Мне кажется, за них примутся всерьез немного позже. Пока прошли первые допросы, их пытались расколоть с наскоку, но они молчат. Ребята ведь все тертые. Мало ли кто и что там сказал. Без фактов это пустой звук, оговор из-за личной неприязни. Думаю, тут ручная работа начнется, сбор доказательств, очные ставки. Постепенно найдутся неопровержимые улики, их по одному припрут к стенке, и кто-то заговорит. Вот тогда они посыплются как домино, чтобы избежать высшей меры. Большой специалист готовил эту операцию. Но и это еще не все, Сергей Дмитриевич…

— Да что тут может быть еще-то⁈ — неприятно удивился я. Мне и так казалось, что хуже уже просто некуда.

— Генеральный прокурор готовит представление в Думу о лишении вас депутатского статуса, — развел руками Ладва.

— Вот черт! — расстроился я. Я так рассчитывал за депутатской коркой от всех неприятностей укрыться. А тут вон чего…

Ладва наконец, развеселился:

— В прокуратуре никто не знает, как все оформлять — первый прецедент. Да и показания против вас дал только один человек. У обвинения пока весьма шаткая позиция, но они уже землю роют и питают самые радужные надежды. Генпрокурор ходит как кот, объевшийся сметаны. У него это дело на личном контроле.

Ему то я чем успел насолить? Надо разбираться.

— Сколько у меня времени?

Железобетонная стена, за которой я рассчитывал спрятаться, стала покрываться трещинами.

— До лишения или… — вопросительно посмотрел на меня адвокат. — Лишение депутатской неприкосновенности — дело небыстрое. Этот вопрос лично генеральный прокурор на заседание Думы вынести должен. А там комиссия должна материалы рассмотреть и депутатам представить. В общем, это долгая история…

— До того, как парней расколют! — резко перебил я его.

— Думаю, день, — честно ответил адвокат, — максимум два. Мы не знаем, какой материал у них уже собран, но, думаю, они хорошо подготовились. Действовать надо быстро. С вашего позволения, я попытаюсь навестить ваших людей и передать, что задействованы все ресурсы…

— О! — хищно улыбнулся я. — Да вы даже не представляете, какие ресурсы я начну задействовать.

Денек получился тот еще. Всю нашу контору накрыло облако ужаса, да такое, что придется кое-кого встряхнуть за лацканы и набить интеллигентное лицо потомственного скрипача. Все это я высказал по телефону в самой нелицеприятной форме, и вроде бы пока подействовало. Но если эта муть выплеснется в прессу и на телевидение, будет плохо. Так я могу иностранный топ-менеджмент потерять. Все эти немцы и амеры — чистоплюи. Ты можешь делать все, что хочешь, лишь бы огласки не было и урона их резюме. Я эту паскудную породу насквозь вижу. Лицемеры поганые! Ненавижу их фальшивые улыбочки.

— В Советскую, шеф? — вопросительно посмотрел на меня Руля, который теперь водил мою машину вместо Коляна. Он понял ситуацию сразу, но в этот раз я смог его удивить. Он даже брови поднял в изумлении, когда услышал приказ.

— В Думу! — неожиданно сам для себя ответил я. В моей перегретой от напряжения башке молнией пронеслась одна дельная мыслишка, которую нужно было реализовать немедленно. Тут сложная игра намечалась, сразу на нескольких досках. Ну что же, сыграем…

Я шел по коридору, провожаемый долгими, крайне задумчивыми взглядами товарищей, который были в теме. Таких пока немного, но это лишь вопрос времени. Они со мной даже здоровались издалека, спешно делая вид, что вспомнили нечто важное, и им срочно нужно вернуться. Короче, от меня бежали как от зачумленного, словно боясь заразиться. И в первую очередь бежали те, кто еще совсем недавно искал моей дружбы и пытался влезть в общие темы. Да и в жопу их. Балласт.

— Серег, на минуту, — я поймал за рукав депутата Скорочкина, коллегу по фракции.

— Чего тебе? — не на шутку напрягся тот.

Мы с ним знакомы шапочно и общих дел не имели. Человек он был своеобразный, а его способ занять свое место в крупном бизнесе умные люди совершенно искренне считали суицидальным. На что я парень отчаянный, но Скорочкин оказался отбитым на всю голову. Через три месяца он расстреляет из окна своей Волги двух человек, а Госдума так и не снимет с него неприкосновенность. Восемнадцать пуль из Калаша и убитая женщина — не основание для столь жестких санкций в отношении народного избранника. Скорочкин продавал паленую водку, и будучи номинальным владельцем бизнеса каких-то серьезных товарищей с Северного Кавказа, умудрился кинуть своих хозяев, когда они сели в тюрьму — собственно с одним из них я и чалился, от него всю историю и узнал.

Все закончилось ожидаемо. Товарищи вышли и потребовали свое имущество назад, а когда целый депутат Государственной Думы им гордо отказал, нашпиговали его в ответ свинцом. Громкая была история. Я еще в ТОЙ жизни хохотал над ней, поражаясь могучему интеллекту и абсолютной безбашенности отдельных представителей молодого российского бизнеса. Впрочем, ему оставалось жить еще целый год, так пусть хоть какую-то пользу за это время принесет.

— Разговор есть, — потащил я его к себе в кабинет.

Глобус-бар раскрыл свою дорогостоящую утробу, и в стаканах заплескался двенадцатилетний вискарь, который избранник народа и либеральный демократ втянул в себя одним глотком. Он выжидательно посмотрел на меня.

— Тут, Сергей, слухи всякие нехорошие хотят, — начал было он, но я его перебил.

— Да! Да! Есть проблемы по бизнесу, и они решаются, — отмахнулся я от него. — Не забивай себе голову, это мелочи. Для тебя есть тема на серьезные бабки.

— Говори! — депутат сделал стойку, сразу став похожим на охотничью собаку, почуявшую дичь. Деньги он любил самозабвенно, даже больше, чем телок, внезапно свалившуюся на него власть и абсолютную безнаказанность.

— Ты сегодня же подашь предложение об амнистии участников октябрьских событий. Документ уже готов.

Никакого проекта амнистии у меня еще не было, на Хакамун быстро его слепит. Зря, что ли я ее «прикармливал»?

— А чего сам не подашь? — несказанно удивился тот, ожидая от меня всего, что угодно, но только не этого. Где Хлыст и где политика…

— Потому что десять тысяч, — ответил я — Само собой, вечнозеленых.

— Двадцать, — наморщил лоб интеллектуальный титан, любитель пострелять по людям и публичного секса с пионерками. У данного политика были свои представления о том, как нужно отдыхать. Он был легендой родного Зарайска.

— Не льсти себе. — усмехнулся я. — За двадцать я этот вопрос с людьми повыше тебя решу. Например, с замами Рыбкина. Твоя такса — десять, не больше. Но если пробьешь голосование на этой неделе, так и быть, дам пятнашку, — неожиданно смягчился я.

— А тебе зачем это надо? — подозрительно посмотрел он на меня. — На тебя же представление пришло о снятии неприкосновенности. Тебе что, заняться больше нечем? Я бы на твоем месте уже билеты бронировал.

Скорочкин подмигнул мне, словно давая понять, что он со мной в этот нелегкий час.

— Пятнадцать тысяч сами в карман не упадут! Иди работай! — похлопал я его по плечу и показал на выход из кабинета. Мне нужно спешить. Тут уже знают, что я заявился, а значит, надо смыться раньше, чем меня утащат к Вольфовичу. Там я точно пятнашкой не отделаюсь. Говорить с такой акулой можно только, если имеешь сильную позицию. А ее-то у меня как раз и нет.

— Теперь-то в Советскую, босс? — спросил Руля, как только я вышел из Думы. Молча кивнул, закуривая сигарету. Рука подрагивала, но в пределах нормы. Я вывезу. Не такие истории разруливал.

Проблему со Штырем надо решать срочно, но вопрос с прокуратурой не менее важен. Депутатская неприкосновенность нужна мне как воздух. Они хотят поиграть со мной, ну что же… Поиграем! Я создам генеральному прокурору проблемы там, где он их не ждет. Он, по слухам, вполне порядочный и принципиальный мужик, и в этом его слабость. Если Дума примет постановление об амнистии для участников октябрьских событий, он не станет его блокировать. А вот Борис Николаевич и его окружение, напротив, придут в неописуемую ярость. Они его за это просто сожрут. Да… Генпрокурору Казаннику настанет конец, а пока назначат следующего, да пока тот вникнет в дела, я много чего успею сделать. Так много, что новый человек придет на пепелище вместо готового уголовного дела. Если вопрос нельзя решить деньгами, то его можно решить большими деньгами.

Но все это будет потом. Сейчас меня ждет очень непростой разговор с ворами. Если они не помогут, то все, что я делал столько лет, окажется напрасным. Меня ждет прогулка по длинному коридору, из которого нет выхода. А я не хочу умирать, я только начал знакомиться с собственной дочерью.

НЕ ЗАБУДЬТЕ ПОСТАВИТЬ 4-Й ТОМ В БИБЛИОТЕКИ! ПРОДА УЖЕ СКОРО.