Лик Натали

Операция прошла благополучно. Настолько благополучно, что Натали Бенджамин даже не нашла повода скорчить недовольную гримасу, глядя на себя в зеркало.

— Старею, — сказала она своему отражению. — Всё это не столь важно, а важно, что Стюарт возвращается и моё лицо должно быть готово к встрече с ним.

Лицо пребывало в готовности. В такой готовности, что она не без содрогания отвернулась от зеркала. Лучше думай о чём-нибудь другом, говорила она себе. О долгих годах, проведённых Стюартом в Южной Америке, о малярии, благодаря которой он возвращается к тебе, чтобы ты заботилась о нём и лицезрела его каждое божье утро за завтраком и каждую ночь, когда выползают тени.

Помнишь, как он покусывал твой затылок и неуклюже теребил твои коротко стриженные курчавые волосы? Помнишь то время, когда он знал, как сказать тебе «люблю»? Помнишь, когда он это забыл!

Подумай, в каких местах он побывал. Монтевидео, Буэнос-Айрес. Рослый и смуглый, он, посмеиваясь, вышагивал по зелёным джунглям и пересекал широкие реки до тех пор, пока насмешливый малярийный комар не свалил его с грохотом наземь подобно гигантскому чёрному дереву.

А теперь он отвернулся от зелёных джунглей, чтобы опять найти твои зелёные глаза, обрести утешение в эти злосчастные дни. Поцелует ли он тебя в шею, как когда-то, и если да — возгорится ли в ячейках и сотах твоего измождённого и выморочного естества последний скуластый муравей выцветшей любви? Где даже после его ухода годами неистово кишели термиты, выгрызая всё подчистую, вплоть до белой ломкой оболочки. Ведь одним нажатием своих сильных загорелых пальцев он мог раскрошить тебя словно яичную скорлупу!..

Вот!

По поместью едет машина — шофёр и кто-то смирный на заднем сиденье. Наконец-то! Стюарт возвращается!

Натали вышла из своей комнаты, в которой она проспала десять лет в оставленной им роскоши, словно деньги могли оградить её от яростного натиска тоски и любви. Здесь вечеринки и люди приходили и уходили как мерцающие весенние ливни, иногда яркие, а чаще, как осенний ветер — безрадостные, отвлекающие, оставляя сухие дырявые листья и тяжкие воспоминания. Она покончила с вечеринками на третий год. Солитер — вот подходящая игра. Можно сыграть десяток тысяч партий, не истрепав колоду карт.

Хлопнула дверца машины, и послышались шаги на тротуаре. Как они прозвучали? Подобно шагам десятилетней давности? Как знать. Она стояла на верхней площадке мраморной спиралевидной лестничной клетки и смотрела вниз, в прохладный простор холла, в ожидании. Её сердце тёплым тамтамом отбивало ритмы в такт её переживаниям.

Внизу у парадного входа машина поблёскивала металлом, полировкой, силой хирургического инструмента. Хирургия. В голове зазвенело, словно обронили скальпель. Доктор творит чёрную магию с её лицом в стерильной палате частной больницы, жестикулирует, накладывает швы, обливается потом; под белой маской невнятная речь. Вот — операция, за которую она выложила тысячи долларов, чтобы заглушить голос профессиональной совести хирурга-чудодея.

Перекроите это красивое белое улыбчивое лицо. Распорите и начните сызнова с пульсирующей плоти! Исказите лицо, которое он знал, чтобы когда он вернётся из Аргентины, раскаясь в своих латиноамериканских прегрешениях и тёмных ночах с телодвижениями и шевелением губ, то он не нашёл бы в этих губах ни малейшего утешения. Загните вниз уголки губ. Заострите и стяните вниз ноздри, брови и глаза. Свяжите в пучок все мышцы лица, чтобы на нём не проявилось ни одно переживание. Пусть ни одно чувство, кроме ненависти, не изливается из моих глаз! Только ненависть, ненависть, ненависть!

Ненависть! В угоду некоей зловещей химии катализаторы пренебрежения, безысходности, долгих лет и длинных ночей превращает любовь в новое клокочущее химическое варево — НЕНАВИСТЬ!

Поднимайся же по ступенькам, Стюарт. Давай, вымолви слова, которые я хочу услышать: «Прости меня, Натали. Я так сожалею. Какое это было ребячество с моей стороны покинуть тебя. Я вернулся навсегда. Навечно. Только тебя я любил, Натали. Прости».

Но ты вкусил все радости и удовольствия, Стюарт. Как я могу простить тебе все эти годы, и чужие губы, и шампанское, бурлящее в твоём опьянённом, затуманенном мозгу? Разве это легко? Значит, ты пришёл, встал передо мной и молишь о прощении? Прекрасный герой вернулся. Притомился, состарился и решил остепениться. И вот ты пришёл обратно в надежде на распростёртые объятия. Отлично. Вот они, мои объятия и мой затылок на случай, если тебе захочется его чмокнуть. А что ты скажешь о моём лице, Стюарт?

Раздались шаги; вот он стоит и смотрит на неё снизу вверх. За промежуток в десяток вздохов они смотрели друг на друга, затем он стал медленно подниматься по ступенькам, поддерживаемый шофёром. Пройдя четверть пути, он тихо сказал:

— Спасибо. Дальше я сам. Отгоните машину.

Шофёр удалился вниз по лестнице, оставив Стюарта подниматься остальную часть пути. Походка у него была неуверенная, и он, бледный, исхудавший, держался за перила. Он стоял, подавленный громадой холла, озираясь с опаской по сторонам. Перед лицом мраморных джунглей — архитектурного континента, по которому слонялась всяческая флора и фауна. За каждой колонной — сияющим стволом — маячил какой-нибудь далёкий год, словно сороконожка с 365 лапками. Эту местность он не исследовал целое десятилетие и, пожалуй, её побаивался.

Он был по-прежнему высок ростом, а его длинные и чёрные волосы чуть тронуты сединой на висках. Что-то было не так с его лицом и длинным кукурузным початком туловища, но издали Натали не могла рассмотреть изъяна.

Он пока не видел её, так как каждый шаг давался ему с трудом, и подъём был медленным. В былые времена он бы вприпрыжку взлетел бы по этим ступенькам, оглашая всё вокруг воплями, от которых звенела хрустальная люстра.

Он поднимался по одной ступеньке за раз и достиг лестничной площадки, где, глядя только на Натали, тихо спросил:

— Мисс Натали у себя?

От потрясения Натали схватилась за холодные перила.

— Нет, — ответила она, — не у себя.

Стюарт вполоборота посмотрел на женщину рядом с ним.

— Где же она?

Его лицо. Натали задержала дыхание, чтобы дать ему волю в вопле. Лицо Стюарта постарело, изменилось, устало. Впалые глазницы, выпяченные скулы — некрасив. После долгих и тщетных поисков она наконец обрела свой голос и нашла слова, подходящие к своему ошеломлённому состоянию.

— Она здесь, Стюарт. Прямо перед тобой.

У него аж глаза на лоб полезли.

— Натали…

Он сделал шаг, остановился и действительно увидел её. Холодные жёсткие черты её лица, застывшего от арктического всплеска неистового, нещадного увядания. Зелёные глаза горят, словно изумруды в снегу.

Наверное, земля сделала десяток витков вокруг солнца, луна накрутила обороты по звёздному небу, и настенные часы нарубили секунды, словно старомодный мясник, маятником вместо топора. Следующая минута оказалась невыносимо долгой, невероятно тягучей. Они попали в эмоциональный вакуум.

Затем на его измождённом лице возникло выражение. Бросив камушек в глубокий пруд, видишь, как по воде кругами разбегается рябь, чтобы выплеснуться на далёкие берега, волна за волной. Его лицо было тем прудом. Её лик упал в молчаливые глубины, и по его лицу пробежала рябь. Узнавание. Изумление. Одно за другим. Признание. Жалость. Облегчение.

Облегчение. Сильнее всего его лицо, глаза, губы, тёмные брови выражали одно — облегчение!

Он изучал её лицо сверху вниз, вдоль и поперёк, по окружности, в диаметре, по массе, плотности, весу и растяжению! Когда же, чёрт возьми, он прекратит пялиться и получать УДОВОЛЬСТВИЕ от увиденного? В мыслях она дрожала и всхлипывала.

— О Натали, — сказал он, наконец нарушив молчание.

Он приблизился к ней.

— Натали, как давно мы не встречались. Я так рад тебя снова видеть.

Его руки обняли её. Она стояла в оцепенении, не в силах шевельнуться; хотела, но не находила реакции на требование своего вопиющего разума. Она видела, как его лицо наклоняется к её шее для традиционного поцелуя — это старческое, передразнивающее лицо чужака! И ладонь насмешливо похлопывает её по лицу. Её лицу!

— Натали, Натали, как же я рад тебя видеть!

— Зато я не рада тебя видеть! — мысленно кричала она. — О боже, я-то надеялась его сразить, а это он сразил меня. Это его лицо, искажённое болезнью, поразило меня!

Он неуклюже обнимал её, и она заплакала.

— Ну ладно, ладно, Натали. Я уже дома. Навсегда.

— С чего ты взял, что я плачу? — безмолвно вскричала она. — Из-за тебя? Ну, уж дудки! Я тебя ненавижу! Я могла бы оставить своё лицо молодым и подвижным, улыбчивым и миловидным. Миловидным, чтобы раздавить тебя, миловидным, чтобы издеваться над тобой. Когда я узнала, что ты возвращаешься навсегда, я захотела дать тебе то, что ты дал мне. Я боялась, как бы моё лицо не выдало малейшего доброго чувства к тебе. Я не доверяла предательским лицевым мышцам. Я велела их притянуть, привязать, приковать к кости, чтобы я уже никогда не улыбнулась тебе, не посмотрела на тебя без ненависти и мстительности. Я думала, это будет достойной расплатой за все годы твоего отсутствия. Как было бы легко оставить лицо в своём первоначальном виде. Ты, со своей истлевшей привлекательностью, был бы исхлёстан и выпорот моей красотой. Но я думала, что ты всё ещё хорош собой. Теперь же этой операцией я просто ублажила тебя. Тебе льстит, что я не вполне состарилась. Ты думаешь, это сделали годы. Ты не знаешь про латки из овечьих кишок на моих щеках, про скальпели, искромсавшие мою красоту, про венец и стерильный нимб из повязок на моей голове! Я, сама того не ведая, утешила тебя своей уродливой метаморфозой. А я этого не хочу, нет, мне тошно от одной только мысли, что я тебе подыграла с помощью моего замысла, который так безумно провалился!

— Ладно, ладно, — твердил он. — Не плачь, Натали. Не плачь. Незачем плакать.

Незачем плакать? Если бы ты только знал, Стюарт.

Она вдруг прильнула к нему — не потому, что ей захотелось, а чтобы не упасть в обморок; ей понадобилась опора, неважно какая, мраморный столб или Стюарт Бенджамин…

Она неожиданно осознала в тот миг, как ей расквитаться со Стюартом. Никакой надежды на её внешность. Её уродство умиротворяло его. Два сапога пара! В беде с кем только ни поведёшься.

— Стюарт, теперь я тебе нужна? Раз и навсегда? Я твой костыль. Что бы ты делал без меня, Стюарт? Ничего. Сгинул бы. Вот теперь-то я тебе нужна! Забавно. Куда же я подевала свой пистолет?

За ужином они сидели у длинного стола. Он на одном конце, она на противоположном. Над ними хрустальные люстры, между ними хрустальные канделябры. Длинный стол разделял их, как долгие годы.

Трапеза была безмолвной. То, что он хотел сказать, он, очевидно, не мог облечь в слова. А её скомканная ярость была так велика, что она не могла есть. Может, она хотела обрушиться на него с гневными речами, а может, нет. Может…

Но по мере того, как ужин продолжался, и ложки тихо описывали в воздухе дуги, одни блюда сменялись другими, её мелкая нервная дрожь несколько улеглась. Её челюсти разжались, пальцы размялись, и в мягком освещении комнаты её вдруг охватил ужас.

Ибо в комнате находилось ещё нечто.

Натали неожиданно сказала:

— Стюарт, ты веришь в привидения?

Он поднял своё постаревшее, утомлённое лицо на том краю мира, сотворённого из красного дерева.

— Иногда.

Она оглянулась и приложила руку к горлу.

— Что такое привидение, Стюарт? То, что умерло, или то, что нам кажется умершим? Нечто такое, что, как тебе казалось, ты уложил в гроб на вечные времена. Стюарт, здесь есть нечто вроде ходячего мертвеца или фантома.

— Я верю тебе, — сказал он.

Это совсем на него не похоже. Десять лет назад он бы громогласно расхохотался, смачно поглощая еду и хлопая себя по колену.

— Я думал, что навечно схоронил этого призрака. Ты знаешь, как он зовётся?

Ах, если бы я сохранила свой моложавый вид… чтобы его раздавить и унизить, а теперь мой доморощенный замысел только тешит его растревоженные мысли…

Вошёл призрак прежней Натали, чтобы найти, обрести её и снова обосноваться в своей смертной оболочке…

И тьма заполнила все пустоты, оживила плоть и придала голосам влюблённость… сделав их снова молодыми…

Оружие нетерпимо ко всему живому. Пистолет имеет круглый ствол, разинутую пасть и всегда готов кричать. Крик не принёс облегчения. А только бесстрастную констатацию выстрела, пороха и дыма.

Натали лежала на полу, не ведая о беготне, дрожащих руках и обращённых к ней словах:

— Натали — ты мне нужна!

Стюарт лежал поперёк неё и рыдал. Они лежали крест-накрест в верхней комнате в летних сумерках, словно «Х», составленный из человеческих тел. Икс — неизвестная величина трагического уравнения.

Шли часы, Стюарт лежал рядом с ней, беззвучно сотрясаясь. Единственное, что могло изменить лицо Натали, — это смерть.

Окоченение медленно стягивало расслабленные мышцы, и её лицо украсилось самой жуткой бескровной усмешкой, какая только бывала у неё при жизни…