Допущения Мэдук оказались ошибочными. Происшествие на служебном дворе оказало существенное воздействие на леди Дездею, но не побудило ее тут же изменить философские воззрения, а следовательно и методы обучения принцессы. Торопливо шагая по полутемным коридорам Хайдиона, леди Дездея находилась в полном замешательстве. Она спрашивала себя: «Чем я провинилась? Каким проступком я вызвала такую реакцию его величества? И, прежде всего, почему он предпочел выразить неудовольствие столь необычайным способом? Не скрывается ли в этом некое символическое значение, ускользающее от моего внимания? Его величество не может не знать, как прилежно и самоотверженно я тружусь на благо принцессы! Все это чрезвычайно странно!»
Войдя в Большой зал, леди Дездея сделала несколько шагов и замерла – новое подозрение пришло ей в голову: «Нет ли здесь более глубокой подоплеки? Может ли быть, что я стала жертвой интриги? Какое еще объяснение можно подыскать случившемуся? Или – если представить себе немыслимое – возможно ли, что его величество находит мою персону отталкивающей? Невозможно отрицать, что моя внешность свидетельствует скорее о представительности и хорошем воспитании, нежели о жеманном кокетстве, свойственном какой-нибудь пустоголовой вертихвостке, напомаженной и надушенной, готовой из кожи лезть, чтобы мужчины бегали за ней, высунув язык. Но благородный человек, разбирающийся в людях, конечно же, не может не замечать мою внутреннюю красоту, порожденную зрелостью и духовным самоусовершенствованием!»
Действительно, внешность леди Дездеи, как она и подозревала, нельзя было назвать вызывающей симпатию с первого взгляда. Ширококостная и плоскогрудая, с непропорционально длинными голенями и тощим задом, вытянутым лицом она напоминала лошадиную морду, и мелко завитые локоны соломенного оттенка не помогали устранить это впечатление. Несмотря на все свои недостатки, леди Дездея слыла специалисткой в том, что касалось благопристойности, и досконально разбиралась в тончайших нюансах придворного этикета («Отвечая на обращение благородного кавалера, настоящая леди не стоит, уставившись на него, как цапля, только что проглотившая рыбу, но и не позволяет себе расплываться в идиотской ухмылке. Нет! Она застенчиво отзывается на комплимент благонравным замечанием и приятной, но не чересчур самодовольной улыбкой. Она следит за тем, чтобы ее фигура сохраняла элегантную осанку, не переступает с ноги на ногу и не подпрыгивает, не вертит плечами или бедрами. Ее локти остаются прижатыми к телу, а не растопыриваются в стороны. Наклонив голову, леди может заложить руки за спину, если считает такое движение достаточно изящным. При этом само собой разумеется, что она должна смотреть на собеседника, а не считать ворон, и тем более не подзывать проходящих мимо подруг, не плевать на пол и не смущать кавалера неуместными шутками»).
Весь жизненный опыт леди Дездеи, однако, не подготовил ее ни к чему, напоминающему ситуацию, возникшую на служебном дворе. Продолжая лавировать по галереям и переходам Хайдиона, воспитательница принцессы не успокаивалась – напротив, ее растерянное возбуждение только возрастало. Наконец леди Дездея явилась в частные апартаменты королевы Соллас и была допущена в гостиную ее величества. Соллас полулежала на большом диване, окруженная бархатными зелеными подушками. За ней стояла горничная Эрмельгарта, занятая обработкой каскадов бледных тонких волос королевы. Распустив тяжелые косы, горничная припудрила королевскую шевелюру питательной смесью тертого миндаля, каломели и жженых павлиньих костей, истолченных в порошок. Волосы надлежало расчесывать, пока они не начинали блестеть, как бледно-желтый шелк, после чего их аккуратно укладывали в пару валиков, закрепленных шелковыми сетками, усеянными мелкими сапфирами.
К вящему огорчению Дездеи, в гостиной присутствовали еще три персоны. У окна занимались вышиванием леди Бортруда и леди Партенопа, а рядом с королевой, на табурете, заставлявшем свисать его жирные ягодицы, скромно восседал отец Умфред. Сегодня на священнослужителе была бурая фланелевая ряса с откинутым на спину капюшоном. Его тонзура обнажала бледный плоский череп, окаймленный порослью коричневато-мышиного оттенка; на курносом лице с пухлыми белыми щеками и маленьким розовым ртом выделялись влажные, выпуклые темные глаза. Отец Умфред официально занимал должность духовника королевы; сегодня он держал в холеной руке пачку эскизов, изображавших в различных аспектах новую базилику, строившуюся на оконечности мыса к северу от гавани.
Леди Дездея приблизилась на пару шагов и начала было говорить, но королева Соллас остановила ее движением пальцев: «Одну минуту! Как вы могли заметить, я занята».
Закусив губу, Дездея отступила и стала ждать, пока Умфред демонстрировал один за другим зарисовки, вызывавшие у королевы тихие возгласы энтузиазма. Соллас позволила себе только один упрек: «Если бы только мы могли воздвигнуть храм поистине величественных пропорций, заставляющий поблекнуть все архитектурные достижения мира!»
Отец Умфред с улыбкой покачал головой: «Будьте уверены, дражайшая королева! Базилика Святейшей Соллас, возлюбленной ангелами небесными, воссияет божественным озарением превыше большинства храмов Господних!»
«Смею ли я надеяться?»
«Без сомнения! Благочестие не измеряется величиной и тяжестью. Будь это так, крохотный младенец, освященный обрядом крещения, не занимал бы более почетное место в Царствии Небесном, чем дикая бестия, сотрясающая клетку топотом и бешеным ревом!»
«Как всегда, вы умеете взглянуть на суетные заботы в надлежащей перспективе!»
Леди Дездея больше не могла сдерживаться. Она решительно пересекла гостиную и, наклонившись, пробормотала королеве на ухо: «Ваше величество, мне необходимо срочно поговорить с вами наедине».
Поглощенная эскизами, Соллас рассеянно отмахнулась: «Будьте добры, потерпите! Мы обсуждаем серьезные вопросы». Королева прикоснулась пальцем к наброску: «Несмотря ни на что, мы могли бы добавить здесь внутренний дворик с подсобными помещениями с обеих сторон, вместо того, чтобы устраивать их вдоль трансепта, и тогда освободилось бы место для пары апсид поменьше, с отдельной часовней в каждой».
«Дражайшая королева, чтобы это сделать, пришлось бы укоротить неф на такое же расстояние».
Соллас капризно развела руками: «Но я не хочу укорачивать неф! Наоборот, я хотела бы удлинить его еще ярдов на пять, а также углубить алтарную нишу за апсидой. Тогда мы могли бы установить роскошную запрестольную перегородку!»
«В принципе это превосходная идея! – заявил отец Умфред. – Тем не менее, следует учитывать, что фундамент уже заложен. А фундаментом определяются размеры базилики».
«Неужели нельзя хотя бы немного увеличить фундамент?»
Умфред печально покачал головой: «К сожалению, наши возможности ограничены отсутствием средств! Если бы у нас было достаточно денег, все было бы возможно».
«Ну вот, опять! Каждый раз одно и то же! – помрачнела королева. – Неужели все эти каменщики, землекопы, каменотесы или как их еще называют – неужели все они настолько падки на золото, что не хотят ничего сделать от души, во славу церкви?»
«Увы, так оно всегда было, дражайшая государыня! Тем не менее, я ежедневно молюсь о том, чтобы его величество проявил свою щедрость во всей ее полноте и приказал удовлетворять наши нужды из государственной казны».
Королева Соллас удрученно хмыкнула: «К сожалению, его величество не рассматривает обустройство базилики как задачу первостепенного значения».
«Королю не следовало бы забывать об одном немаловажном обстоятельстве, – задумчиво произнес отец Умфред. – После того, как базилику построят, она будет приносить доход. Желающие утолить духовную жажду, поклониться Всевышнему и воспеть ему хвалу начнут стекаться в столицу Лионесса со всех концов Хайбраса и с других островов, принося дары и пожертвования, золото и серебро! Таким образом они надеются порадовать силы небесные и заслужить их благодарность».
«Их дары порадуют и меня, если они помогут подобающим образом украсить нашу церковь».
«С этой целью необходимо заручиться привлекательными мощами и реликвиями, – мудро заметил отец Умфред. – Ничто не открывает кошельки лучше чудотворной реликвии! Король должен это понимать! Паломники вносят вклад в общее благосостояние страны – и, следовательно, неизбежно пополняют государственную казну. Учитывая все последствия их приобретения, реликвии и мощи чрезвычайно полезны».
«Конечно, мы не можем обойтись без реликвий! – воскликнула Соллас. – Но где их приобрести?»
Умфред пожал плечами: «Это непросто; многие лучшие экземпляры уже разобраны. Тем не менее, усердные поиски все еще позволяют находить уникальные вещи – изредка их приносят в дар или предлагают в продажу. Освобождение святынь, захваченных неверными, способствует пополнению запаса реликвий. А иногда их удается обнаруживать в самых неожиданных местах. Чем раньше мы начнем такие поиски, тем лучше».
«Эту возможность нужно будет обсудить подробнее», – решительно сказала королева, после чего повернулась и резко спросила: «Оттилия, что с вами? Вы явно не находите себе места!»
«Вы правы, ваше величество, – сокрушенно призналась леди Дездея. – Я в полной растерянности; не знаю, что и думать».
«Тогда расскажите, что случилось, и мы вместе поможем найти выход из вашего затруднения».
«Боюсь, ваше величество, что такие сведения я могу сообщить вам только наедине».
Королева Соллас недовольно подняла брови: «Что ж, если вы настаиваете, мы примем меры предосторожности». Она повернулась к фрейлинам: «Возникает впечатление, что нам придется уступить капризу леди Дездеи. Я приму вас позже. Эрмельгарта, когда ты будешь нужна, я тебя вызову».
Надменно задрав носы, Бортруда и Партенопа удалились из гостиной вслед за горничной. Отец Умфред задержался, но никто не предложил ему остаться, и он тоже вышел.
Без лишних слов леди Дездея изложила последовательность событий, вызвавшую у нее такое смятение: «Принцессе Мэдук как раз пора было заняться дикцией, что совершенно необходимо – она то проглатывает, то распевает гласные, как портовая потаскушка. Когда я проходила по служебному двору, направляясь с этой целью в апартаменты принцессы, мне на шею шлепнулся кусок прогнившего фрукта, явно намеренно брошенный сверху. Должна признаться, что я сразу стала подозревать принцессу, время от времени позволяющую себе подобные проказы. Тем не менее, взглянув вверх, я обнаружила на галерее его величество, наблюдавшего за мной с исключительно странным выражением лица. Если бы у меня было необузданное воображение и если бы на галерее оказался кто-нибудь другой, а не его августейшее величество – а он, конечно же, руководствуется самыми разумными соображениями во всех своих действиях – я могла бы сказать, что заметила на его лице торжествующую усмешку или, точнее выражаясь, выражение мстительного злорадства!»
«Невероятно! – развела руками королева Соллас. – Как это может быть? Я изумлена не меньше вашего. Его величество, как известно, не расположен дурачиться и проказничать».
«Разумеется! Тем не менее…» – леди Дездея раздраженно обернулась, так как в гостиную – с лицом, искаженным гневом – ворвалась леди Триффин.
«Нарцисса! – сухо сказала ей леди Дездея. – Будьте добры, обратите внимание на то, что я обсуждаю с ее величеством самый серьезный вопрос. Если бы вы могли подождать…»
Леди Триффин, женщина не менее строгой и внушительной внешности, нежели леди Дездея, оборвала ее яростным взмахом руки: «Это ваши вопросы могут подождать! То, что я хочу сказать, нужно сказать сейчас же! Только что – с тех пор и пяти минут не прошло – когда я проходила по кухонному двору, мне на голову свалилась перезревшая айва, брошенная с верхней галереи!»
Королева Соллас издала гортанный возглас отчаяния: «Опять?»
«Что значит „опять“? Ничего подобного раньше не было. И я говорю чистую правду! Возмущение придало мне бодрости; я взбежала по лестнице, чтобы поймать хулигана и устроить ему нагоняй – и кто, по-вашему, улепетывал мне навстречу, ухмыляясь и хихикая? Принцесса Мэдук!»
«Мэдук?!» – одновременно и с одинаковым недоумением вскричали королева Соллас и леди Дездея.
«А кто еще? Бесстыдница не выразила ни малейшего смущения и даже попросила меня отойти в сторону, чтобы она могла пройти. Тем не менее, я ее задержала и спросила: „Зачем ты швырнула в меня айвой?“ А она ответила, совершенно серьезно: „Мне не попалось под руку что-нибудь получше, и я воспользовалась айвой в полном соответствии с указаниями его величества“. Я воскликнула: „Как это понимать? Его величество рекомендовал тебе бросаться гнилыми фруктами?“ А она говорит: „Надо полагать, король считает, что вы и леди Дездея – невыносимо занудные пустомели, вечно пристающие с бесполезными наставлениями“!»
«Поразительно! – отозвалась леди Дездея. – Ничего не понимаю!»
Леди Триффин продолжала: «Я сказала принцессе: „Из уважения к твоему высокому положению, я не могу наказать тебя так, как ты заслуживаешь, но немедленно сообщу о твоем возмутительном поведении ее величеству!“ На что принцесса безразлично пожала плечами и убежала вприпрыжку, как ни в чем не бывало. Достопримечательное поведение, не правда ли?»
«Достопримечательное, но не единственное в своем роде! – возразила леди Дездея. – Я пострадала таким же образом, но в моем случае король Казмир собственноручно изволил швырнуть в меня фруктом».
Некоторое время леди Триффин не могла найти слов, после чего пробормотала: «Тогда я тоже ничего не понимаю».
Королева Соллас тяжело поднялась на ноги: «Нужно выведать всю подноготную этого дела! Пойдемте! Мы скоро узнáем, что к чему!»
Королева – в сопровождении двух дам и ненавязчиво следовавшего за ними отца Умфреда – прервала совещание короля Казмира с главным сенешалем, сэром Мунго, и королевским секретарем Паквином.
Обернувшись, Казмир нахмурился и медленно встал: «Дражайшая Соллас, какое срочное дело, по-вашему, важнее вопросов, обсуждаемых в королевском совете?»
«Нам нужно поговорить наедине, – упорствовала Соллас. – Будьте добры, отпустите советников – хотя бы на несколько минут».
Заметив леди Дездею и ее возбужденное состояние, Казмир догадался о цели внеурочного визита. Сэр Мунго и Паквин вышли из кабинета. Указав пальцем на отца Умфреда, король обронил: «Ты тоже можешь идти».
Расплывшись в безмятежной мягкой улыбке, Умфред удалился.
«А теперь – в чем дело?» – вопросил Казмир.
Запинаясь и путаясь, Соллас разъяснила положение вещей. Казмир выслушал ее с невозмутимым терпением.
Закончив рассказ, королева заметила: «Теперь вы понимаете причину моего беспокойства. По существу, нас озадачивает тот факт, что вы соизволили бросить фруктом в леди Дездею, а затем порекомендовали принцессе Мэдук сделать то же самое с леди Триффин».
Казмир обратился к Дездее: «Сейчас же приведите сюда Мэдук».
Леди Дездея вышла из кабинета и через некоторое время вернулась с неохотно следовавшей за ней Мэдук.
Король сдержанно обратился к принцессе: «Я приказал тебе больше не бросаться фруктами».
«Действительно, ваше величество, я получила от вас такое указание в отношении леди Дездеи, причем вы посоветовали мне не пользоваться более оскорбительными или причиняющими боль предметами – опять же, в отношении леди Дездеи. И я в точности выполнила ваши указания».
«Но ты швырнула айву в леди Триффин. Разве я советовал тебе это делать?»
«Я так поняла ваши слова, так как вы не упомянули леди Триффин».
«Ага! По-твоему, я должен был поименно перечислить всех обитателей Хайдиона, а также все предметы и материалы, которыми в них нельзя бросаться?»
Мэдук пожала плечами: «Как видите, ваше величество, когда существуют сомнения, возможны ошибки».
«И ты испытывала сомнения по этому поводу?»
«Совершенно верно, ваше величество! Мне казалось, что по справедливости каждая из воспитательниц должна подвергаться одинаковому обращению, позволяющему им пользоваться одними и теми же преимуществами».
Казмир улыбнулся и кивнул: «Упомянутые тобой преимущества с трудом поддаются пониманию. Не могла бы ты точнее их определить?»
Мэдук наклонила голову и нахмурилась, разглядывая пальцы: «Разъяснение этих преимуществ может занять много времени и нагнать на вас скуку – а я не хотела бы показаться такой же занудой, как леди Дездея и леди Триффин».
«Будь любезна, сделай нам одолжение. Даже если мы соскучимся, в данном случае это простительно».
Мэдук тщательно выбирала слова: «Мои наставницы, несомненно – весьма благовоспитанные дамы, но изо дня в день они ведут себя одинаково и говорят одно и то же. Они не умеют вставить острое словцо, приготовить сюрприз или рассказать о новых и удивительных событиях. Я подумала, что, может быть, если с ними случится таинственное приключение, оно расшевелит их умственные способности и сделает их разговоры не такими утомительно однообразными».
«Таким образом, ты руководствовалась исключительно благими намерениями?»
Мэдук с подозрением взглянула на короля: «Конечно, я ожидала, что сначала они не выразят никакой благодарности и, возможно, даже немного обидятся, но в конце концов оценят мою помощь по достоинству, потому что осознáют существование в этом мире вещей чудесных и удивительных, и все их мироощущение станет более восприимчивым и жизнерадостным».
Леди Дездея и леди Триффин выразили тихими возгласами изумление и негодование. Губы короля Казмира растянулись в жесткой усмешке: «Таким образом, ты считаешь, что твои поступки пошли на пользу воспитательницам?»
«Я сделала все, что могла, – храбро отозвалась Мэдук. – Они на всю жизнь запомнят этот день! Разве они могут сказать то же самое о вчерашнем дне?»
Казмир повернулся к королеве: «Принцесса убедительно обосновала аргумент, заключающийся в том, что ее помощь окажется полезной как леди Дездее, так и леди Триффин, даже если эта помощь выражалась в форме дерзкого хулиганства. Тем не менее, принцесса заслуживает не менее альтруистического обращения, нежели ее обращение с другими, в связи с чем предлагаю сделать этот день не менее памятным для нее, чем для ее наставниц – с помощью ивовой розги или даже жестяной линейки. В конечном счете это всем пойдет на пользу. Однообразное прозябание леди Дездеи и леди Триффин будет должным образом обогащено новым и неожиданным опытом, а принцесса Мэдук поймет, что дословное истолкование королевских указаний в своих интересах не всегда соответствует духу и цели этих указаний».
Мэдук произнесла слегка дрожащим голосом: «Ваше величество, все совершенно ясно! Со стороны вашего величества нет необходимости прилагать дополнительные усилия, чтобы подчеркнуть и так уже достаточно очевидные выводы».
Король Казмир, уже занявшийся просмотром бумаг, лежавших на столе, обронил через плечо: «События такого рода нередко чреваты необратимыми последствиями, что имеет место и в данном случае. Вполне возможно, что ее величеству придется немного вспотеть, но в конечном счете это только пойдет ей на пользу. Все свободны».
Королева Соллас, в сопровождении обеих дам, удалилась из кабинета. Мэдук горестно поплелась за ними, стараясь понемногу отставать. Соллас обернулась и подозвала ее: «Пойдем, пойдем – пошевеливайся! От того, что ты будешь волочить ноги, ничего не изменится».
Мэдук вздохнула: «Что ж, мне все равно больше нечего делать».
Все они стали возвращаться в гостиную королевы Соллас. Где-то по пути из теней вынырнул и незаметно присоединился к ним дородный отец Умфред.
Поудобнее усевшись на диване, Соллас вызвала горничную Эрмельгарту: «Принеси мне три гибких прутика покрепче – можешь вытащить их из веника или из метлы. А теперь, Мэдук, слушай меня внимательно! Ты понимаешь, насколько всех нас огорчили твои проделки?»
«Айва была маленькая и мягкая», – попробовала возразить Мэдук.
«Неважно! Принцессы королевской крови так себя не ведут – и тем более принцесса Лионесская!»
Вернувшись с тремя ивовыми прутьями, Эрмельгарта передала их королеве. Мэдук наблюдала за происходящим, широко раскрыв голубые глаза и горестно опустив уголки губ.
Проверив хлесткость прутьев на диванной подушке, Соллас повернулась к принцессе: «Тебе больше нечего сказать? Ты даже не попросишь прощения? Или попробуешь придумать еще какое-нибудь оправдание?»
Мэдук следила, как завороженная, за движением прутьев, дрожавших в руке королевы, и ничего не ответила, что вызвало у Соллас, обычно апатичной, приступ раздражения: «Никаких сожалений? Теперь я понимаю, почему тебя называют бесстыдницей! Посмотрим, маленькая притворщица, как ты у нас будешь теперь изворачиваться! Можешь подойти».
Мэдук облизала губы: «Я не хочу подходить для того, чтобы меня побили».
Королева изумленно уставилась на нее: «Не верю своим ушам! Отец Умфред, будьте добры, препроводите принцессу к дивану».
Жрец благодушно положил увесистую ладонь на плечо Мэдук и подтолкнул ее к королеве. Соллас уложила принцессу поперек своих обширных бедер, высоко задрала юбку детского платья и принялась хлестать ивовыми прутьями узкие маленькие ягодицы. Мэдук лежала неподвижно, как тряпка, не издавая ни звука.
Отсутствие реакции разъярило королеву – она раскраснелась, рука ее двигалась все чаще и быстрее, она стянула с принцессы трусики, чтобы ничто не защищало нежную детскую кожу; отец Умфред стоял рядом и поощрительно улыбался, кивая в такт свистящим ударам.
Мэдук молчала. Наконец королеве наскучило это занятие – отбросив прутья, она столкнула принцессу на пол и заставила ее подняться на ноги. С напряженным лицом, плотно сжав побелевшие губы, Мэдук натянула трусы, поправила юбку и направилась к выходу.
Соллас резко окликнула ее: «Я не разрешала тебе уйти».
Мэдук остановилась и обернулась через плечо: «Ты хочешь снова меня бить?»
«Не сегодня. У меня устала рука – даже разболелась».
«Значит, я тебе больше не нужна».
Мэдук вышла из гостиной. Соллас смотрела ей вслед – у нее отвисла челюсть.
Поведение принцессы Мэдук – в том числе ее манера разговаривать – произвело неприятное впечатление на супругу Казмира; по ее мнению, принцесса не проявляла должного уважения к высокому королевскому сану. О своенравии Мэдук давно ходили слухи, но непосредственное столкновение с этим своенравием несколько шокировало королеву. Мэдук надлежало стать любезной и обходительной принцессой на выданье – украшением двора; следовательно, требовалось принять срочные исправительные меры.
Соллас обсудила эту проблему с отцом Умфредом, предложившим начать религиозное воспитание маленькой принцессы. Леди Триффин отказалась серьезно рассматривать такую возможность: «Это совершенно непрактично – все мы только потеряем время».
Набожная королева была несколько уязвлена таким отношением к благочестивым намерениям. «Значит, вы можете предложить что-нибудь получше?» – спросила она.
«По сути дела, я уже об этом думала. Занятия с принцессой следует продолжать по-прежнему – пожалуй, уделяя больше внимания манерам и умению вести светскую беседу. Кроме того, было бы неплохо окружить ее свитой благородных девиц, чтобы она училась правилам хорошего тона на примере других. Мэдук уже почти достигла того возраста, когда ей в любом случае полагалась бы свита – и, по-моему, чем раньше это будет сделано, тем лучше!»
Соллас неохотно кивнула: «Как правило, компаньонок приглашают на пару лет позже, но в данном случае налицо особые обстоятельства. Мэдук бесцеремонна и своевольна, как дикий звереныш – несомненно, ей требуется сдерживающее влияние».
Через неделю Мэдук вызвали в утреннюю гостиную на втором этаже Восточной башни. Там ее представили шести девицам благородного происхождения – им, как ей объяснили, предстояло прислуживать ей и составлять ей компанию в качестве фрейлин. Понимая, что протестовать бесполезно, Мэдук остановилась поодаль, чтобы оценить компаньонок со стороны – и ей не понравилось то, что она увидела. Разодетые в пух и прах, все эти девицы то и дело застывали в преувеличенных, вычурно-изысканных позах. Покончив с обязательными церемонными реверансами, шесть девиц, в свою очередь, подвергли Мэдук пристальному изучению – и проявили не больше энтузиазма, чем принцесса. Им уже разъяснили, что от них ожидалось, и большинству фрейлин эти обязанности представлялись неприятными. В сущности, они должны были составлять принцессе компанию, выполнять ее мелкие поручения, делиться с ней последними сплетнями и разделять с ней скуку ежедневных занятий. По желанию Мэдук, девицы должны были резвиться в рамках приличий – то есть метать кольца в цель, прыгать со скакалками, перекидываться мячом или воланом, играть в жмурки, в прятки и тому подобное. Им предстояло вместе заниматься вышиванием, приготовлять ароматические смеси из цветочных лепестков и душистых трав, плести цветочные гирлянды и учиться исполнять па различных модных танцев. Все они, конечно, учились читать и писать, но прежде всего им надлежало усваивать правила этикета, придворные условности и неписаные, но непреложные законы старшинства и превосходства.
Компаньонками принцессы стали следующие шесть девиц:
Девонета из замка Фолиз;
Фелиция, дочь сэра Мунго, главного сенешаля;
Идрента из поместья Дамар;
Артвен из крепости Касси;
Хлодис из Фанистри;
Элиссия из Йорна.
Все участницы этой разношерстной группы были старше Мэдук – кроме Фелиции, приходившейся принцессе почти ровесницей. Хлодис, крупная блондинка, отличалась некоторой неуклюжестью и безалаберностью, а маленькая темноволосая Элиссия, напротив, всегда выглядела ловко и опрятно. Артвен вела себя исключительно самоуверенно. Ненавязчиво привлекательная, но болезненно хрупкая Фелиция оказалась замкнутым в себе, даже несколько рассеянным существом. Пышущая здоровьем Идрента не могла пожаловаться на внешность – у нее все было на месте, а Девонета уродилась настоящей красавицей. Иные девушки – в частности, Идрента и Хлодис – уже заметно созревали, тогда как фигуры Девонеты и Артвен лишь начинали округляться, а Фелиция и Элиссия, так же, как и Мэдук, еще не перешагнули порог этого преображения.
Оптимистический замысел состоял в том, чтобы полдюжины подруг всюду сопровождали обожаемую принцессу, весело щебеча всевозможные глупости и соревнуясь в отправлении незатруднительных обязанностей; им надлежало переполняться радостью и гордостью, заслужив похвалу принцессы, и сокрушаться по поводу любого упрека своей не слишком строгой повелительницы. В конечном счете шесть юных фрейлин должны были сформировать нечто вроде миниатюрного кортежа, во главе которого безмятежно шествовала бы принцесса Мэдук, сияющая наподобие драгоценного камня в обрамлении золотых украшений.
На практике все сложилось иначе. Мэдук с самого начала отнеслась с подозрением к такому стесняющему вмешательству в ее жизнь. Со своей стороны, шесть девиц приступили к исполнению придворных повинностей без энтузиазма. Мэдук слыла чудаковатой девочкой, движимой непредсказуемыми порывами, нисколько не заботившейся о впечатлении, которое она производила на других, и при всем при том смехотворно наивной.
Обстоятельства рождения Мэдук – в версии, известной королевскому двору – не слишком способствовали престижу принцессы, и фрейлины это быстро почувствовали. Через несколько дней осторожного и церемонного «взаимного прощупывания» благородные девицы образовали клику, из которой Мэдук была демонстративно исключена. С тех пор манеру обращения фрейлин с принцессой можно было назвать лишь издевательской пародией на вежливость; пожелания Мэдук встречались непонимающими взглядами, а ее замечания терялись в потоке девичьей болтовни или, даже если их слышали, игнорировались.
Сперва такое отношение приводило Мэдук в замешательство; через некоторое время оно стало то забавлять, то раздражать ее, но в конце концов она решила, что ей было плевать на высокородную прислугу, и – настолько, насколько это было возможно – продолжала заниматься своими делами.
Безразличие Мэдук, разумеется, вызвало еще большее неодобрение благородных девиц: по их мнению, оно служило дополнительным свидетельством придурковатости принцессы. Вдохновительницей заговоров фрейлин стала Девонета – изящная и пригожая, свежая, как цветок, уже достаточно изощренная в искусстве флирта. Блестящие золотистые кудри ниспадали ей на плечи, золотистые карие глаза лучились невинностью. Кроме того, Девонета прекрасно умела злословить, устраивать подвохи и плести интриги. Например, по ее сигналу – а ей стоило только приподнять палец или слегка наклонить голову – девушки вдруг отходили от Мэдук, собираясь гурьбой в углу, после чего перешептывались и хихикали, бросая на принцессу насмешливые взгляды через плечо. Время от времени они устраивали другую игру, выглядывая из-за угла, чтобы следить за принцессой, и мгновенно скрываясь, как только она их замечала.
Мэдук вздыхала, пожимала плечами и не обращала внимания на эти проказы. Однажды утром, когда она завтракала в окружении фрейлин, Мэдук обнаружила в миске с кашей дохлую мышь. Принцесса поморщилась и с отвращением отшатнулась. Глядя вокруг, она заметила, что шесть девиц украдкой наблюдают за ее реакцией – несомненно, они знали заранее, чтó обнаружится в ее миске. Хлодис зажала рот рукой, чтобы удержаться от смеха. Мэдук встретилась глазами с Девонетой – та сохраняла полную невозмутимость.
Отодвинув миску, Мэдук поджала губы, но ничего не сказала.
Два дня спустя таинственные поступки и необъяснимые перемещения Мэдук, явно свидетельствовавшие о попытках что-то скрывать, возбудили интерес Девонеты, Идренты и Хлодис настолько, что три девицы принялись тайком следить за принцессой, чтобы понять, чем она занимается. Разоблачение тайны обещало обернуться скандалом, в связи с чем открывались восхитительные перспективы. Снедаемые любопытством, три подруги поднялись вслед за принцессой под самую крышу Высокой башни и увидели, как Мэдук взобралась по приставной лестнице в заброшенную голубятню. Когда наконец принцесса спустилась из голубятни и поспешила вниз по спиральной лестнице башни, Девонета, Идрента и Хлодис перестали прятаться, взобрались по приставной лестнице, подняли дощатый люк и осторожно изучили внутренность голубятни. К их разочарованию, они ничего не нашли, кроме пыли, вонючей грязи и нескольких перьев – никаких свидетельств порочных извращений здесь не было. Приунывшие проказницы вернулись к открытому люку, чтобы спуститься вниз, но приставная лестница исчезла, а каменный пол был слишком далеко, чтобы на него можно было безопасно спрыгнуть.
К полудню отсутствие Девонеты, Идренты и Хлодис заметили; начался переполох. Допросили Элиссию, Артвен и Фелицию; те не смогли предоставить никаких определенных сведений. Леди Дездея обратилась с резким вопросом к принцессе, но Мэдук пребывала в такой же растерянности.
«Они страшно ленивые – может быть, еще не вылезли из постелей?» – предположила принцесса.
«Вряд ли! – сухо отозвалась леди Дездея. – Странно, очень странно! Мне все это не нравится».
«Мне тоже, – кивнула Мэдук. – Подозреваю, что они снова задумали какую-нибудь проказу».
Прошел целый день, наступила ночь. На рассвете, когда почти все еще спали, кухарке, проходившей с ведрами по служебному двору, послышалось, что кто-то плачет или кричит – звук доносился издалека, и было трудно понять, откуда именно. Кухарка задержалась и прислушалась; в конце концов стало ясно, что звук исходил из голубятни над Высокой башней. Кухарка сообщила о своих наблюдениях домоправительнице, леди Будетте, и тайна наконец раскрылась. Трех девиц – грязных, испуганных, продрогших до костей и глубоко оскорбленных – вызволили из их труднодоступной тюрьмы. Истерически крича, они обвиняли Мэдук во всех своих несчастьях и лишениях: «Она хотела, чтобы мы умерли с голоду! Там было холодно, дул сильный ветер, в темноте завывали призраки! Мы испугались до смерти! Она все это сделала нарочно!»
Леди Дездея и леди Триффин выслушали фрейлин с каменными лицами, но не могли найти приемлемый выход из положения. Причины происшедшего оставались неясными; кроме того, если бы они представили претензии фрейлин на рассмотрение королевы, Мэдук могла бы выступить со встречными обвинениями – в том числе, например, оставался открытым вопрос о том, каким образом дохлая мышь оказалась в миске принцессы.
В конце концов Идренте, Хлодис и Девонете сделали строгий выговор; им напомнили, что высокородным молодым фрейлинам не пристало лазить по заброшенным голубятням.
До тех пор об истории с гнилой айвой, поставившей в щекотливое положение самого короля Казмира и послужившей причиной порки, собственноручно осуществленной ее величеством, знали только непосредственные участники, предпочитавшие не распространяться по этому поводу. Теперь, однако, кто-то проговорился, ибо скандальные новости достигли ушей всех шестерых фрейлин – к их неописуемой радости. Когда девушки были заняты вышиванием, Девонета тихо заметила: «Представляю себе, какая это была картина, когда пороли принцессу Мэдук!»
«Как она брыкалась и вопила, задрав к небу голую задницу!» – так же тихо отозвалась Хлодис, словно потрясенная собственным воображением.
«Разве с принцессами так обращаются?» – позволила себе усомниться Артвен.
Девонета твердо кивнула: «Конечно! Разве ты не слышала жуткие вопли?»
«Все их слышали! – подтвердила Идрента. – Но тогда никто не знал, кто кричал и почему».
«А теперь это всем известно! – торжествовала Хлодис. – Мэдук ревела, как бешеная корова!»
«Принцесса словно в рот воды набрала! Мэдук, тебе не нравится наша светская беседа?» – издевательски-заботливым тоном поинтересовалась Элиссия.
«Трудно сказать. В каком-то смысле ваши сплетни меня забавляют. Я их запомню и когда-нибудь посмеюсь над вами точно так же».
«Каким образом?» – встревожилась Девонета.
«Неужели не понятно? Когда-нибудь я выйду замуж за всемогущего короля и буду сидеть на золотом троне. Вот тогда я и прикажу вам, всем шестерым, явиться к моему двору, чтобы вы развлекали меня „жуткими воплями“, раз они вам так нравятся».
Наступила напряженная тишина. Девонета первая взяла себя в руки и звонко рассмеялась: «О чем ты говоришь? Почти невозможно представить себе, чтобы ты когда-нибудь стала королевой! Какой король захочет жениться на принцессе с сомнительной родословной? А родословная нашей принцессы весьма сомнительна – не правда ли, Хлодис?»
«Не только сомнительна, но, можно сказать, отсутствует!» – подтвердила Хлодис.
«Что такое „родословная“?» – простодушно спросила Мэдук.
Девонета снова рассмеялась: «Именно то, чего у тебя нет! Может быть, нам не следовало об этом говорить, но от правды никуда не денешься! У тебя нет отца! Элиссия, как называют ребенка, у которого нет отца?»
«Бастардом».
«Совершенно верно! Увы, принцесса Мэдук – бастард, и никто никогда не захочет на ней жениться!»
«Это неправда! – тем же ласково-ядовитым тоном возразила Мэдук. – У меня был отец. Говорят, он умер – так же, как и моя мать».
«Может быть, он умер – а может быть и нет, – с презрением отозвалась Девонета. – Его бросили в яму, там он и остается по сей день. Твой отец – бродяга, никто даже не позаботился спросить, как его зовут».
«Так или иначе, – подхватила Хлодис, – родословной у тебя нет, и замуж ты никогда не выйдешь. Это, конечно, достойно сожаления, но будет лучше, если ты поймешь свое положение уже сейчас – теперь у тебя будет время к нему привыкнуть».
«Вот именно! – поддакнула Идрента. – Мы тебе это рассказали из чувства долга».
Мэдук едва сдерживала дрожь в голосе: «Ваш долг – в том, чтобы говорить мне правду».
«А мы и сказали тебе правду!» – заявила Девонета.
«Я вам не верю! – топнула ногой Мэдук. – Мой отец – благородный рыцарь, потому что я его дочь! Как может быть иначе?»
Девонета смерила принцессу взглядом с головы до ног и обронила: «Очень просто».
Мэдук не совсем понимала, что имели в виду, когда говорили о «родословной». Пару раз она уже слышала это слово, но до сих пор от нее ускользало его значение. Несколько дней спустя она зашла в конюшню, чтобы причесать своего пони, Тайфера. Неподалеку два знатных господина обсуждали жеребца и упомянули о его «впечатляющей родословной». У вороного жеребца, статного и сильного, наблюдался выдающейся величины член, но это свойство, судя по всему, не было основным фактором, определявшим качество родословной – по меньшей мере в том, что касалось родословной Мэдук. Не могли же Девонета и прочие фрейлины предполагать, что у принцессы должен вырасти подобный орган!
А тогда что именно подразумевалось под «родословной»? Может быть, знатные господа намекали на роскошную пушистость конского хвоста? Вряд ли. Мэдук отвергла эту теорию по тем же причинам. Она решила не гадать, а расспросить кого-нибудь при первой возможности.
У Мэдук сложились более или менее приятельские отношения с принцем Кассандром, единственным сыном короля Казмира и королевы Соллас. С годами Кассандр стал самоуверенным удальцом, искавшим развлечений хотя бы потому, что этого требовал присущий молодости избыток здоровья и энергии. Кассандр был силен, хотя скорее тяжеловат, нежели ловок. Он коротко стриг жесткие светлые кудри; его круглое лицо казалось слишком обширным для тонкого носа, маленького рта и близко посаженных голубых глаз. Кассандр унаследовал от отца – или, может быть, усвоил посредством подражания – целый набор резких коротких жестов и повелительных манер. Соллас, несомненно, наградила его тонкой, розовато-бледной кожей, маленькими ладонями и ступнями и характером более доступным и покладистым, чем у короля Казмира.
Мэдук нашла Кассандра сидящим в одиночестве в оранжерее и сосредоточенно пишущим что-то гусиным пером на листе пергамента. Некоторое время Мэдук молча наблюдала за принцем. Возможно ли, что Кассандр решил посвятить себя поэзии? Сочиняет оду к возлюбленной? Романс или балладу? Кассандр поднял голову и заметил племянницу. Отложив перо, он спрятал пергамент в ларце.
Мэдук осторожно приблизилась. Кассандр, судя по всему, был в приподнятом настроении и обратился к принцессе с витиеватым шутливым приветствием: «Тебе поем мы славу, о мстительная фурия Хайдиона, облаченная в сполохи лиловых молний! Кому суждено стать очередной жертвой, познавшей разрушительную силу твоего гнева? Или, другими словами, горечь перезревшей айвы, прилетевшей по лбу?»
Губы Мэдук покривились в некотором подобии улыбки; она присела на скамью рядом с Кассандром: «Его величество строго запретил мне бросаться фруктами». Помолчав, Мэдук вздохнула: «А жаль! Это было полезно для всех заинтересованных лиц. Но я решила быть паинькой».
«Мудрое решение».
Мэдук задумчиво продолжала: «Казалось бы, принцесса королевской крови должна иметь право бросаться айвой в кого угодно и когда угодно, если ей так вздумается».
«На первый взгляд так может показаться, но нельзя не принимать во внимание требования этикета. Благопристойное поведение – важнейшая обязанность любой принцессы!»
«А моя мать, принцесса Сульдрун – она вела себя благопристойно?»
Приподняв брови, Кассандр с любопытством покосился на маленькую собеседницу: «Что за вопрос! Как на него ответить? Честно говоря, я мог бы выразиться только таким образом: „Не совсем“».
«Потому что она жила одна в саду? Или потому что я родилась, когда она еще не вышла замуж?»
«Ни то, ни другое не считается достаточно благопристойным поведением».
Мэдук поджала губы: «Мне хочется больше о ней узнать, но мне никто ничего не говорит. Почему все молчат о моей матери?»
Кассандр невесело рассмеялся: «Потому что обо всей этой истории никто на самом деле ничего не знает».
«Расскажи – что ты слышал о моем отце?»
«Что я могу сказать? Я почти ничего не знаю, – осторожно произнес принц. – Судя по всему, какой-то проходимец, молодой и пригожий, нашел Сульдрун в саду и воспользовался ее одиночеством».
«Может быть, ей нравилось с ним встречаться?»
«Сульдрун вела себя неприлично, и лучше не придумывать ей оправдания, – с неубедительной чопорностью ответствовал Кассандр. – Но безродный бродяга, ее любовник, позволил себе невероятную наглость! Он насмеялся над достоинством королевской семьи и вполне заслужил свою судьбу».
Мэдук задумалась: «Все это очень странно. Сульдрун не жаловалась на поведение моего отца?»
Кассандр нахмурился: «Вовсе нет! Возникает впечатление, что бедная принцесса его любила. Но о таких вещах лучше помалкивать. Говорят, жрец Умфред застал их в саду и сообщил об этом его величеству».
«За что моего отца так страшно наказали? – пожала плечами Мэдук. – Не понимаю».
И снова Кассандр изобразил воплощение нравоучительности: «Как то есть за что? Нужно было хорошенько проучить мерзавца, чтобы другим было неповадно!»
С внезапной дрожью в голосе Мэдук спросила: «Он все еще жив?»
«Сомневаюсь».
«А где яма, в которую его бросили?»
Кассандр ткнул большим пальцем через плечо: «Где-то в скалах за Пеньядором. Это колодец глубиной саженей пятнадцать, а на дне колодца – темница, каменный мешок. Там кончают дни неисправимые преступники и враги государства».
Обернувшись, Мэдук взглянула туда, где над стеной Зольтры Лучезарного виднелась серая крыша Пеньядора: «Мой отец не был ни преступником, ни врагом государства».
Кассандр пожал плечами: «Таков королевский приговор – он обжалованию не подлежит».
«И все же! Моя мать была принцесса королевской крови. Она не полюбила бы первого попавшегося бездельника, перепрыгнувшего через ограду!»
Кассандр снова пожал плечами, показывая, что подобные головоломки превосходят его понимание: «Надо полагать – в том, что ты говоришь, есть какой-то смысл. И, тем не менее – кто знает? Королевская кровь, несомненно, имеет значение, но прежде всего Сульдрун была девицей на выданье, а девицы – непредсказуемые создания, повинующиеся мимолетным влечениям, как пух одуванчика – дуновению ветерка! Таково мое представление, основанное на собственном опыте».
«Может быть, мой отец – благородного происхождения, – задумчиво заметила Мэдук. – Его же никто не позаботился спросить?»
«Вряд ли, – махнул рукой Кассандр. – Воспитанный человек не решился бы на столь непозволительную глупость. Ты сомневаешься? Но таков закон природы! Каждый должен знать свое место, зависящее от происхождения, то есть от знатности предков – и единственная возможность улучшить наследственное положение состоит в том, чтобы заслужить королевский патент, выданный за доблесть и героизм, проявленные на войне. Никакую другую систему нельзя назвать целесообразной, справедливой или естественной».
«Какое же у меня положение? – растерянно спросила Мэдук. – И где моя родословная?»
Кассандр улыбнулся и развел руками: «Почему тебя это беспокоит? Тебе предоставили звание принцессы королевской крови – этого должно быть достаточно».
Любопытство Мэдук, однако, не было удовлетворено: «А моего отца бросили в яму вместе с родословной?»
«Надо полагать, – усмехнулся принц. – Если она у него была».
«А что такое родословная? Что-то вроде хвоста?»
Тут Кассандр уже не смог сдерживать веселье, задыхаясь от хохота. Мэдук оскорбленно поднялась на ноги и удалилась.
Королевская семья время от времени выезжала из Хайдиона за город: Казмир не прочь был иногда поохотиться – ему особенно нравилась соколиная охота – или просто проехаться по сельской местности. Как правило, для Казмира седлали вороного боевого коня по имени Шейван, тогда как королева Соллас ехала на смирной белой кобыле или – что в последнее время случалось все чаще – на выложенном подушками сиденье королевской кареты, благодаря многочисленным рессорам отличавшейся исключительно мягким ходом. Принц Кассандр гарцевал на норовистом саврасом жеребце Гилдрупе, а принцесса Мэдук весело носилась туда-сюда на своем сером в яблоках пони, Тайфере.
Мэдук заметила, что многие придворные дамы испытывали привязанность к лошадям и часто навещали конюшни, чтобы приласкать любимцев и угостить их яблоками или сладостями. Мэдук стала подражать этому обычаю, предлагая просвещенному вниманию Тайфера то морковку, то репку; в то же время пребывание в конюшне позволяло ей на какое-то время ускользнуть от бдительных взоров леди Дездеи и леди Триффин, а также избавиться от шестерых фрейлин.
Ухаживать за Тайфером поручили помощнику конюшего по имени Пимфид – светловолосому пареньку лет двенадцати, сильному и старательному, с честной физиономией, выражавшей постоянную готовность услужить. Мэдук убедила Пимфида в том, что в его обязанности входили также сопровождение и охрана принцессы, по мере надобности. Пимфид не возражал: договоренность такого рода, в меру его разумения, свидетельствовала о некотором повышении его статуса при дворе.
После полудня в пасмурный день, когда сплошные низкие тучи нависли над побережьем и в воздухе уже чувствовалась влажность неминуемого дождя, Мэдук набросила на плечи серый плащ с капюшоном и потихоньку пробралась в конюшню. Там она позвала Пимфида, собиравшего вилами навоз: «Пойдем, Пимфид, скорее! Нужно кое-куда сходить – это займет, наверное, около часа, и мне потребуется твоя помощь».
«Сходить – куда, ваше высочество?» – осторожно поинтересовался Пимфид.
«В свое время ты все узнаешь. Пойдем, пойдем! Скоро вечер, время летит, а ты все мнешься с ноги на ногу и скребешь в затылке!»
Пимфид неуверенно хмыкнул: «Вам понадобится Тайфер?»
«Не сегодня, – Мэдук повернулась, чтобы идти. – Пойдем!»
Вздохнув не без облегчения, Пимфид решительно воткнул вилы в кучу навоза и тяжелой поступью последовал за принцессой.
Мэдук маршировала по тропе, огибавшей тыльную стену замка; помощник конюшего плелся позади.
«А куда мы идем?» – спросил через некоторое время Пимфид.
«Скоро увидишь».
«Как вам угодно, ваше высочество», – пробурчал Пимфид.
Тропа поворачивала налево, к Сфер-Аркту, но Мэдук повернула направо и стала карабкаться вверх по каменистому склону, выбрав другую, еле заметную тропу, ведущую к огромной серой громаде Пеньядора.
Пимфид позволил себе выразить сомнение в разумности такого маршрута, но Мэдук пропустила его робкий протест мимо ушей. Она продолжала подниматься – прямо перед ней уже высилась северная стена Пеньядора. Запыхавшийся и встревоженный, Пимфид внезапно прибавил шагу и поравнялся с принцессой: «Ваше высочество, куда вы? Под этими стенами в темницах томятся преступники!»
«Пимфид, ты преступник?»
«Ни в коем случае!»
«Тогда тебе нечего бояться!»
«Вы ошибаетесь! Именно тем, кто ни в чем не виноват, достаются самые тяжкие наказания!»
«Тебе не о чем беспокоиться, Пимфид, это моя затея. В любом случае, всегда следует надеяться на лучшее».
«Ваше высочество! Я предлагаю…»
Мэдук устремила на помощника конюшего неотразимый взор бездонно-голубых глаз: «Будь так любезен, помолчи».
Пимфид развел руками: «Как вам угодно».
Мэдук с достоинством отвернулась и продолжила подъем по склону под темными каменными стенами Пеньядора. Пимфиду оставалось только угрюмо следовать за ней.
Поравнявшись с углом здания, Мэдук остановилась, чтобы получше рассмотреть участок, находившийся за древней тюрьмой. В дальнем конце, ярдах в пятидесяти от того места, где они стояли на холме, возвышалась массивная виселица, окруженная несколькими механизмами мрачного назначения, а также тремя чугунными столбами, у которых жгли особенно отличившихся врагов государства. Яма для горящей смолы и большая жаровня неподалеку использовались в сходных целях. Ближе, всего лишь в нескольких шагах под холмом, в пустынном углу заднего двора тюрьмы, Мэдук увидела то, что искала – кольцевую каменную ограду высотой меньше человеческого роста, окружавшую отверстие, достаточно широкое, чтобы в него можно было опустить арестанта. Шаг за шагом, невзирая на неразборчивое протестующее ворчание Пимфида, Мэдук спустилась по пологой каменистой проплешине к кольцевой ограде и заглянула в черную глубину колодца. Она прислушалась, но оттуда не доносилось ни звука. Приложив ладони ко рту, Мэдук наклонилась над отдушиной темницы и позвала: «Отец! Ты меня слышишь?» Ей ответила только тишина. «Отец, ты здесь? Это Мэдук, твоя дочь!»
Шокированный поведением принцессы, Пимфид подошел к ней сзади: «Что вы делаете? Это не разрешено ни мне, ни вам!»
Мэдук не обращала на него внимания. Наклонившись пониже над отверстием, она снова позвала: «Ты меня слышишь? Прошло столько времени! Ты еще жив? Ответь! Я твоя дочь, Мэдук!»
В непроглядном мраке колодца ничто не шелохнулось.
Пимфид не был одарен богатым воображением; тем не менее, ему почудилось, что в глухой тишине подземелья существовало какое-то напряжение – как если бы кто-то прислушивался, затаив дыхание, к происходившему сверху. Потянув Мэдук за локоть, он хрипло прошептал: «Принцесса, разве вы не чувствуете? Здесь водятся призраки! Если правильно слушать, можно различить, как они шепчутся и подвывают в темноте».
Наклонив голову, Мэдук снова прислушалась: «Чепуха! Не слышу никаких призраков».
«Это потому, что вы неправильно слушаете! Давайте уйдем, пока духи не заманили нас в подземелье!»
«Не говори глупости, Пимфид! Король Казмир приказал бросить моего отца в эту яму, и я должна узнать, жив ли он».
Пимфид заглянул в темный колодец: «Никто там не выживет. В любом случае, кто мы такие, чтобы судить о королевском правосудии? Это не наше дело».
«То есть как – кто я такая? Моего отца заключили в темницу! Это мое дело!»
«Так или иначе, он давно умер».
Мэдук печально кивнула: «Боюсь, что так. Но он наверняка оставил какую-нибудь памятку, позволяющую узнать, как его звали, какого он был происхождения. Если не остается ничего другого, я хочу знать, какая у него была родословная!»
Пимфид отказался даже представить себе что-нибудь подобное: «Что вы придумали? Пойдемте отсюда поскорее».
Мэдук не допускала возражений: «Смотри, Пимфид! Там, на виселице, болтается веревка. На этой веревке можно спустить тебя в подземелье. Внизу, конечно, темно, но, когда глаза привыкнут к темноте, ты сможешь разобраться в том, что там происходило, и нет ли там каких-нибудь надписей».
Помощник конюшего изумленно уставился на принцессу – у него челюсть отвисла. «Вы в своем уме? – в ужасе выдавил он. – Вы хотите, чтобы я спустился в эту дыру? Это уже ни в какие ворота не лезет!»
«Почему же, Пимфид, все проще простого – сбегай за веревкой! Ты же не хочешь, чтобы я над тобой смеялась?»
Послышался скрип подошв, тяжело ступавших по щебню. Мэдук и Пимфид испуганно обернулись: на фоне свинцовых туч возник угрожающий силуэт. Пимфид резко вдохнул и забыл выдохнуть; Мэдук открыла рот и забыла его закрыть.
Темная фигура приблизилась – Мэдук узнала главного палача Зерлинга. Палач остановился, слегка расставив толстые ноги и заложив руки за спину.
Раньше Мэдук видела Зерлинга только издали, но даже на расстоянии от его присутствия мурашки бегали по спине. Теперь палач стоял рядом и смотрел на нее сверху вниз, а принцесса с трепетом взирала на него снизу вверх. Вблизи Зерлинг производил не менее устрашающее впечатление. Человек грузный и мускулистый, он казался почти приземистым, несмотря на внушительный рост. Его мясистое лицо, окаймленное спутанными черными волосами и черной бородой, отличалось необычным коричневато-багровым оттенком. На палаче были панталоны из мятой черной кожи и черный холщовый камзол; лоб почти закрывала натянутая на уши черная кожаная шапочка. Зерлинг переводил взгляд с Мэдук на Пимфида и обратно: «Что вы тут делаете? Здесь творятся пытки и казни, здесь не место для детских забав!»
Мэдук ответила ясным, хотя и дрожащим голосом: «Мы сюда не играть пришли».
«Ха! – слегка откинул голову назад Зерлинг. – Как бы то ни было, принцесса, рекомендую вам немедленно удалиться».
«Я не могу уйти, пока не найду ответ на свой вопрос».
«И что же вас так интересует?»
«Я хочу знать, что случилось с моим отцом».
Зерлинг поморщился в некотором замешательстве: «Кто был ваш отец? Я что-то не припомню».
«Конечно, помните! Он любил мою мать, принцессу Сульдрун. За это король приказал бросить его вот в эту яму. Если отец еще жив, может быть, он отзовется и скажет, как его зовут. Тогда я смогу умолять его величество о снисхождении».
Палач вздохнул и печально усмехнулся: «Можете звать сколько угодно, день и ночь! Вы не услышите в ответ ни шепота, ни вздоха».
«Значит, он умер?»
«Его опустили в темницу давным-давно. Там, в одиночестве, человек быстро теряет волю к жизни. Там холодно и сыро, там остается только сожалеть о своих преступлениях».
Мэдук смотрела на отверстие колодца, горько опустив уголки губ: «Кто он был, как он выглядел? Вы не помните?»
Зерлинг бросил тревожный взгляд через плечо: «Замечать что-нибудь, спрашивать о чем-нибудь, помнить кого-нибудь – не мое дело. Я рублю головы и верчу ворот, растягивая сухожилия. Но когда вечером я прихожу домой, я становлюсь совсем другим человеком. Поверите ли, не могу даже курице свернуть шею!»
«Все это замечательно – но каким был мой отец?»
Зерлинг снова опасливо оглянулся: «Пожалуй, лучше было бы ничего не говорить – тем более, что ваш отец позволил себе немыслимый проступок…»
Мэдук прервала размышления палача почти плачущим голосом: «Я не могу так думать! Если бы он не позволил себе этот проступок, меня не было бы на свете».
Зерлинг моргнул: «Вопросы такого рода выходят за рамки моей компетенции. Я уделяю все внимание тому, чтобы правильно выдергивать кишки и затягивать петли. Королевское правосудие, по определению, обсуждению не подлежит. Должен признаться, в данном случае суровость наказания меня удивила: казалось бы, достаточно было отрéзать наглецу нос и уши, да еще хорошенько вздуть плетью напоследок».
«Меня она тоже удивляет, – отозвалась Мэдук. – Вы говорили с моим отцом?»
«Не помню никаких разговоров».
«Как его звали?»
«Никто не позаботился спросить. Прислушайтесь к моему совету, принцесса: забудьте об этом!»
«Но я хочу знать, какая у меня родословная. У всех есть родословная, а у меня нет!»
«В этой яме вы не найдете никакой родословной! А теперь – ступайте прочь, пока я не подвесил вашего приятеля за ноги, чтобы больше тут никто не безобразничал!»
«Пойдемте, ваше высочество! – взмолился Пимфид. – Здесь больше нечего делать!»
«Но мы ничего и не сделали!»
Пимфид не ответил – он уже удирал со всех ног.
Однажды, солнечным утром, Мэдук бодро прошагала по Длинной галерее Хайдиона к парадным воротам. Глядя из-под открытой арки на террасу перед входом, она заметила принца Кассандра. Облокотившись на балюстраду и задумчиво взирая на простиравшийся ниже город, его высочество отправлял в рот, одну за другой, темно-лиловые сливы из установленного рядом серебряного блюда. Быстро оглянувшись, чтобы убедиться в отсутствии наблюдателей, Мэдук бегом пересекла террасу и присоединилась к Кассандру.
Сперва принц беззаботно покосился на нее, но тут же вопросительно поднял брови и повернулся к ней лицом: «Клянусь девятью нимфами Астарты! Чудеса в решете!»
«Что тебя так удивляет? – поинтересовалась Мэдук. – То, что я соблаговолила провести некоторое время в твоем обществе?»
«Конечно, нет! Сегодня ты поразительно хорошо одета!»
Мэдук бросила безразличный взгляд на свое скромное белое платье с каймой ниже колен, расшитой зелеными и голубыми цветами; ее медно-рыжие кудри были перевязаны белой лентой: «Ничего особенного, хотя бывает и хуже».
«Перед нами, наконец, не диковатый заморыш, потрепанный бродячими псами, а принцесса королевской крови, изысканная и грациозная! – напыщенно произнес Кассандр. – В самом деле, ты выглядишь почти привлекательно».
Мэдук скорчила гримасу: «Я тут ни при чем. Меня заставили переодеться, чтобы я танцевала котильон».
«И это тебя ужасно огорчает?»
«Не слишком – потому что я сбежала и танцевать не собираюсь».
«Ага! Ты многим рискуешь! Леди Дездея будет вне себя».
«Ей придется руководствоваться здравым смыслом. Если ей нравится танцевать, пусть пляшет – мне все равно. Она может прыгать, вертеться, дрыгать ногами и трясти задом, сколько ей вздумается, но только без меня. По-моему, вполне разумно предоставить каждому возможность следовать своим предпочтениям».
«Так вещи не делаются! Каждый обязан учиться вести себя, как полагается – даже мне приходится подчиняться».
«Почему же ты не танцуешь котильон, обливаясь пóтом и дрыгая ногами вместе со всеми?»
«В свое время я достаточно попотел, можешь не сомневаться! А теперь твоя очередь».
«Мне это не нужно – и воспитательницам придется вбить себе это в голову».
Кассандр усмехнулся: «Бунтовщица! Тебя могут снова выпороть».
Мэдук презрительно вскинула голову: «Пусть! Я не заплáчу и не скажу ни слова – им быстро надоест это занятие».
Принц расхохотался: «Ты жестоко ошибаешься! Только на прошлой неделе я обсуждал этот вопрос с Танчетом, помощником палача. Он говорит, что разговорчивым арестантам – тем, которые орут, визжат и выбалтывают все на свете – легче, чем упрямым и молчаливым, потому что вопли и жалобы позволяют палачу скорее убедиться в том, что он хорошо делает свое дело. Не пренебрегай моим советом! Несколько оглушительных криков и судорожных всхлипываний избавят твою шкуру от множества лишних неприятностей».
«Над этим стóит подумать», – согласилась Мэдук.
«Или – если рассматривать проблему с другой точки зрения – ты могла бы попробовать вести себя смирно и робко. Тогда тебя никто пороть не будет, и вопрос отпадет сам собой».
Мэдук с сомнением покачала головой: «Моя мать, принцесса Сульдрун, вела себя смирно и робко, но ее все равно ужасно наказали, хотя она ничего такого не заслужила. По меньшей мере, я так считаю».
«Сульдрун ослушалась короля, – рассудительно возразил Кассандр. – После этого ей оставалось винить только себя в том, что с ней случилось».
«И все-таки мне кажется, что король поступил со своей дочерью слишком жестоко».
Принц явно не хотел затрагивать эту тему: «Королевские приказы обжалованию не подлежат».
Мэдук смерила Кассандра холодным оценивающим взглядом.
Он нахмурился: «Что ты на меня уставилась?»
«В один прекрасный день ты станешь королем».
«Вполне возможно – надеюсь, не слишком скоро. Я не тороплюсь заниматься государственными делами».
«Ты стал бы так обращаться со своей дочерью?»
Кассандр поджал губы: «Я сделал бы все, что, по моему мнению, подобало бы сделать королю».
«А если бы я еще не вышла замуж, ты попытался бы женить на мне какого-нибудь вонючего толстого герцога, чтобы я осталась несчастной на всю жизнь?»
Кассандр не сдержал раздраженный возглас: «Зачем задавать бессмысленные вопросы? Ты выйдешь замуж задолго до того, как я надену корону. О твоей свадьбе договорятся без моего участия».
«Пусть договариваются – ничего у них не выйдет», – пробормотала себе под нос Мэдук.
«Что ты сказала? Я не расслышал».
«Неважно. Ты бываешь в саду, где умерла моя мать?»
«Я много лет там не был».
«Отведи меня туда».
«Сейчас? Тебе пора танцевать котильон!»
«Тем более. Самое удобное время никому не попадаться на глаза».
Кассандр обернулся ко входу во дворец – вокруг никого не было – и беззаботно махнул рукой: «Мне следовало бы держаться подальше от твоих проказ. Тем не менее, сейчас мне больше нечего делать. Что ж, пойдем, пока Дездея не проснулась. Терпеть не могу, когда ко мне пристают с жалобами и упреками».
«Я знаю, как лучше всего отвечать на упреки, – мудро заметила Мэдук. – Я притворяюсь, что ничего не понимаю, и гляжу на них в замешательстве. Они начинают объяснять все подряд, скоро утомляются и забывают, с чего все началось».
«А, лукавая маленькая Мэдук! Пойдем, пока нас не схватили за шиворот».
Принц и принцесса направились по обрамленной арками галерее к стене Зольтры Лучезарного; миновав оранжерею, они прошли по сырому короткому туннелю под стеной и оказались на парадном плаце перед Пеньядором – обширной площади, издавна прозванной Урквиалом. Справа стена круто поворачивала на юг; неподалеку, за разлапистой лиственницей и плотной порослью можжевельника, притаилась потемневшая от времени рассохшаяся дощатая дверь.
Кассандр, уже начинавший сомневаться в целесообразности всей затеи, пробрался к двери, расталкивая колючие ветви можжевельника и ругаясь – желтая пыльца, опадавшая с лиственницы, сыпалась ему в глаза. Принц нажал на старую дверь и крякнул: дверь не подавалась – доски осели, ржавые петли перекосились. Кассандр приложился плечом и напрягся; с громким унылым стоном чугунные петли повернулись, и дверь приоткрылась. Кассандр отметил победу над препятствием мрачным торжествующим кивком и подозвал Мэдук: «Смотри! Перед тобой запретный сад принцессы Сульдрун!»
Они стояли над узкой ложбиной, круто спускавшейся к маленькому полумесяцу пляжа. Когда-то сад был задуман в классическом стиле Аркадии, но теперь беспорядочно зарос всевозможными деревьями и кустарником – дубками, оливами и лавром, миртом и тисом, а также душистыми травами – гортензиями, валерианой, златоцветником, вербеной, пурпурным тимьяном. На полпути к пляжу россыпь мраморных обломков и несколько еще не свалившихся колонн свидетельствовали о местонахождении древнеримской виллы. Единственное сохранившееся строение было рядом: небольшая часовня, покрытая пятнами влажного лишайника; от нее исходил запах сырого камня.
Кассандр указал на часовню: «Здесь Сульдрун укрывалась от непогоды. Она провела много одиноких ночей в этом тесном и неуютном месте». Принц неодобрительно покачал головой: «А также несколько не столь одиноких ночей – за что жестоко поплатилась».
Мэдук сморгнула слезы, навернувшиеся на глаза, и отвернулась: «Здесь томилась моя мать. Я ее никогда не знала. Здесь она встретила моего отца – и он умер, брошенный в подземелье! Как я могу все это забыть?»
Кассандр пожал плечами: «Не знаю. Могу только заверить тебя, что испытывать сильные чувства по этому поводу бесполезно. Ты хочешь спуститься в сад?»
«Давай пройдем по тропе, посмотрим, куда она ведет».
«Она петляет вниз и выходит на берег моря. Сульдрун проводила дни, выкладывая тропу галькой, собранной на пляже. Но дождевые потоки размыли гальку – от усилий твоей матери, да и от всей ее жизни, не осталось почти никаких следов».
«Кроме меня».
«Точно, кроме тебя! Достопримечательное достижение, нечего сказать!»
Мэдук проигнорировала издевательский тон принца – по ее мнению, он не свидетельствовал о хорошем вкусе.
«По правде говоря, – задумчиво продолжал Кассандр, – ты на нее совсем не похожа. По-видимому, ты многое унаследовала от отца, кто бы он ни был».
«Моя мать любила его! – с чувством сказала Мэдук. – Значит, он был благородный человек, занимавший достойное положение! Тем не менее, меня обзывают „бастардом“ и смеются над тем, что у меня нет родословной».
Кассандр нахмурился: «Кто позволяет себе такие вольности?»
«Шесть фрейлин, которых ко мне приставили».
Принц был шокирован: «Неужели? На первый взгляд они любезны и пригожи – особенно Девонета!»
«Она хуже всех. Маленькая ядовитая змея в девичьем обличье!»
Возмущение Кассандра слегка улеглось: «А, о чем тут говорить! Девицы любят посплетничать и обменяться колкостями. Печальный факт, но такова их природа. Так что же, пойдем дальше?»
Мэдук задержалась, спускаясь по тропе: «У Сульдрун не было друзей? Ей никто не помогал?»
«Никто не отваживался нарушить королевский указ. Время от времени сюда заходил жрец, отец Умфред; он утверждает, что хотел обратить Сульдрун в христианство. Подозреваю, что он хотел совсем другого, но в этом ему, без сомнения, было отказано. Возможно, именно по этой причине он выдал ее королю».
«Так ее предал отец Умфред!»
«Полагаю, что, по его представлению, в этом состоял его долг».
Мэдук кивнула, усваивая новые сведения: «Почему Сульдрун здесь оставалась? Я бы перескочила через стену и сбежала уже через час!»
«Ты так и сделала бы, охотно верю! Но Сульдрун, насколько я ее помню, была мечтательным, робким созданием».
«Но у нее была возможность уйти. Что ей помешало?»
Кассандр задумался: «Надо полагать, она все еще надеялась получить прощение короля. Если бы она сбежала, что тогда? Она не смогла бы выжить в нищете, грязная и голодная – ее бы кто-нибудь изнасиловал, она замерзла бы в придорожной канаве холодной ветреной ночью».
Мэдук не совсем понимала, о чем речь: «Кто-нибудь изнасиловал – что это значит?»
Принцу пришлось объяснить смысл неосторожного выражения в самых обобщенных терминах. Мэдук поджала губы: «Нахальное поведение! Если бы кто-нибудь попытался сделать что-нибудь подобное со мной, я не потерпела бы такого обращения, и обидчик получил бы от меня строгий выговор!»
«Уверяю тебя, Сульдрун тоже не прельщала подобная перспектива, – ответил Кассандр. – Вот такая история. А теперь от нее ничего не осталось, кроме принцессы Мэдук. Ты достаточно насмотрелась на старый сад?»
Мэдук огляделась по сторонам: «Здесь тихо и становится не по себе. Как будто весь мир отодвинулся куда-то вдаль. При лунном свете здесь, наверное, очень грустно – и так красиво, что сердце разрывается. Я больше не хочу сюда приходить».
Горничная сообщила леди Дездее о том, что принцесса Мэдук вернулась в замок в сопровождении принца Кассандра.
В результате леди Дездея не знала, что предпринять. Она намеревалась хорошенько отчитать маленькую шалунью и назначить ей в наказание шесть утомительных уроков танцев. Соучастие принца Кассандра, однако, полностью меняло дело. Наказать Мэдук значило бы, тем самым, подвергнуть критике молодого принца, а Дездея не хотела брать на себя такую ответственность. Кассандру суждено было однажды стать королем, а короли, как известно, отличаются злопамятностью.
Раздраженно повернувшись на каблуках, леди Дездея решительно направилась в гостиную королевы, где ее величество Соллас отдыхала на диване, обложившись подушками, в то время как отец Умфред звучно декламировал псалмы по-латыни, постепенно разворачивая пергаментный свиток. Соллас не понимала ни слова по-латыни, но находила, что голос отца Умфреда производил успокоительное действие; тем временем королева подкреплялась свежим творогом с медом, приготовленным в небольшой серебряной чаше.
Леди Дездея нетерпеливо ждала поодаль, пока Умфред не закончил чтение, после чего, заметив вопросительное движение головы королевы, рассказала ей о последней провинности Мэдук.
Соллас флегматично выслушала ее, то и дело запуская ложку в чашу с творогом.
Дездея почувствовала необходимость в более энергичном подходе: «Я в замешательстве! Вместо того, чтобы следовать моим указаниям, она шныряет по окрестностям замка в компании принца Кассандра, не обращая внимания на то, что ее ждут. Если бы она не занимала столь высокое положение, можно было бы подумать, что она одержима бесами, что на нее навели порчу или что-нибудь в этом роде. Никогда не встречала столь извращенного ребенка!»
Королева Соллас не разделяла возбуждение воспитательницы: «Она немного своенравна, это правда».
Леди Дездея слегка повысила голос: «У меня руки опускаются! Мэдук даже не затрудняется мне возражать – она просто меня не замечает. Я могла бы с таким же успехом обращаться к окну или к тумбочке!»
«Сегодня вечером я сделаю ей выговор, – уступила Соллас. – Или, может быть, завтра, если придется ее снова колотить. Сейчас у меня на уме десятки других вещей».
Отец Умфред прокашлялся: «Возможно, ваше величество позволит мне выдвинуть предположение».
«Разумеется! Я ценю ваши советы».
Умфред сложил вместе кончики пальцев в позе смиренного назидания: «Леди Дездея намекнула на возможность влияния потусторонних сил. Учитывая все обстоятельства, я считаю это маловероятным – но не выходящим за рамки возможного, так как Святая Церковь не исключает подобные случаи. В качестве меры предосторожности я рекомендовал бы крестить принцессу Мэдук в соответствии с христианским обрядом, после чего преподать ей основные догматы канонического вероучения. Набожность, благочестивые размышления и молитвы постепенно, но неизбежно вселят в нее уверенность в полезности послушания и смирения – качеств, каковые в ней уже давно и безуспешно пытаются воспитать».
Королева Соллас отложила опустевшую чашу: «Ваше предложение не лишено смысла, но я сомневаюсь, что принцесса Мэдук сочтет подобную перспективу привлекательной».
Умфред улыбнулся: «Дети не сразу понимают ценность благонравия и целомудрия. Если условия, окружающие принцессу Мэдук в Хайдионе, оказывают на нее слишком возбуждающее действие, мы могли бы отправить ее на послушание в женский монастырь в Балмер-Скиме. Мать-настоятельница прилежно и даже сурово выполняет свой долг, когда в этом возникает необходимость».
Соллас откинулась на подушки дивана: «Я поговорю об этом с королем».
С этой целью королева подождала, пока Казмир не закончил ужинать – будучи сыт и выпив вина, он становился покладистее; затем, как бы между прочим, она упомянула в разговоре о принцессе Мэдук: «Ты не слышал последние новости? Мэдук снова ведет себя не так, как можно было бы ожидать».
«Вот еще! – проворчал король. – Подумаешь, важность. Мне надоели жалобы на эту девчонку».
«На мой взгляд, вопрос заслуживает внимания. Она нарочно, без малейшего смущения игнорирует указания воспитательниц! Отец Умфред полагает, что ее следует крестить и обучать основам христианской веры».
«А? Это еще что за бред?»
«Я не стала бы называть это бредом. Леди Дездея вне себя от беспокойства; она подозревает, что Мэдук помешалась или одержима бесами».
«Чепуха! Она просто отличается избытком живости и шаловливости». По нескольким причинам Казмир решил не делиться с королевой сведениями об истинном происхождении Мэдук; он, однако, хорошо понимал, что в жилах принцессы течет кровь лесного народца. Король ворчливо прибавил: «Пожалуй, она ведет себе немного странно, но я сомневаюсь, что с этим можно что-нибудь сделать».
«Отец Умфред уверен в том, что Мэдук нуждается в религиозном наставлении, и я с ним согласна».
В голосе Казмира появилась резкость: «Ты слишком много времени проводишь с этим жирным каплуном! Подожди, я сошлю его туда, где ему придется держать свои мнения при себе!»
«Нас беспокоит исключительно спасение вечной души принцессы Мэдук!» – чопорно, с обидой отозвалась Соллас.
«Она хитрая маленькая бездельница – пусть сама беспокоится о свой душе».
«Хм! – уступила Соллас. – У будущего супруга Мэдук – если на ней кто-нибудь когда-нибудь женится – будет хлопот полный рот».
Король Казмир позволил себе ледяную усмешку: «В этом отношении ты совершенно права – по нескольким причинам! Так или иначе, через неделю мы уезжаем в Саррис, там все будет по-другому».
«Леди Дездее там будет труднее, чем когда-либо! – фыркнув, возразила королева. – Мэдук будет носиться повсюду сломя голову, как дикая коза».
«Что ж, Дездее придется ее ловить, если она серьезно относится к своим обязанностям».
«Ты преуменьшаешь проблему, – сказала Соллас. – А я в Саррисе и так ужасно устаю, мне не нужны лишние заботы».
«Сельский воздух только пойдет тебе на пользу, – подвел итог Казмир. – Мы прекрасно проведем время в Саррисе».