Лишь памятью коснусь

В те годы бурного роста промышленности работников часто перебрасывали с одного места на другое, чтобы хочь как-нибудь заполнить образовавшуюся то там, то здесь брешь, – кадры готовить не успевали. Люди подчинялись приказам, думая – значит, так надо, и порою брались за такие дела, о которых имели весьма отдаленное представление. Этот порядок не миновал и меня.

Я родился в семье текстильщиков, отец был красильщиком, мать ткачихой, родители мои, будучи сами малограмотными, хотели, чтобы их единственный сын получил образование и вышел в люди. Отказывая себе во всем, они определили меня в реальное училище. По этому поводу много судачили в фабричных казармах, рабочие осуждали поступок моих родителей, говоря, что фабричному человеку не пристало учить детей в гимназиях и реальных училищах, лезть в бары.

Учиться в реальном училище мне пришлось недолго, началась война, отца мобилизовали в армию и отправили на фронт защищать веру, царя и отечество. Платить за учение из заработка матери и думать было нечего, мне пришлось уйти из третьего класса реального училища и поступить на фабрику красильщиком, вместо отца.

Потом жизнь пошла с головокружительной быстротой: революция, гражданская война, фронт, ранение, госпиталь и опять фронт.

Должен признаться, что за эти годы, куда бы ни забрасывала меня судьба, я не переставал мечтать об учебе, хотелось получить гуманитарное образование. В этом, видимо, сыграло определенную роль то обстоятельство, что в армии я был политработником и демобилизовался в звании комиссара стрелкового полка.

Мечта моя сбылась, и я окончил Коммунистический университет имени Свердлова, а после этого сменил множество профессий: был штатным пропагандистом, лектором, руководил домом партийного просвещения, даже дипломатом стал, работал советником нашего посольства в одной восточной стране. По возвращении домой заведовал оргинструкторским отделом райкома партии.

Признаюсь, я был доволен своей судьбой, работа у меня была интересная, разнообразная. К тому времени завел семью, и по случаю рождения ребенка дали мне двухкомнатную квартиру, взял к себе мать (отец так и не вернулся с фронта) и усердно готовился к поступлению в Институт красной профессуры.

Однако, как говорится, человек полагает, а ЦК располагает; вместо Института красной профессуры я очутился на хозяйственной работе. Меня мобилизовали и в числе десяти партийных работников направили в распоряжение наркома тяжелой промышленности товарища Серго Орджоникидзе.

Нарком принял нас в своем небольшом и очень скромном кабинете на пятом этаже. Он беседовал с нами как со старыми знакомыми, откровенно и задушевно, и мы сразу почувствовали себя свободно. До этой встречи я знал Орджоникидзе только по портретам, а тут передо мной сидел живой Серго, простой и доброжелательный. Потом Серго сам зачитал приказ о нашем назначении на работу в системе Наркомата тяжелой промышленности. Меня назначили заместителем по общим вопросам начальника одного крупного главка. Пока Серго зачитывал приказ, у меня голова пошла кругом. Я – и хозяйственник!

Когда все вышли из кабинета, я улучил минуту и обратился к наркому:

– Товарищ Серго, я гуманитарий и о хозяйственной работе не имею ни малейшего представления, боюсь, что произошла ошибка, на этой новой работе я провалюсь и подведу вас. Освободите меня, прошу вас.

Серго не рассердился, как я опасался. Он насмешливо оглядел меня с ног до головы и сказал:

– Нужно справиться… Да, нужно. К сожалению, у нас нет готовых кадров и по щучьему велению они не явятся. Понимаю, тяжело, и не только вам одному. До нас еще никто не занимался тем, чем занимаемся мы. Строим и учимся на ходу, иногда ошибаемся. Говорите, вы гуманитарий. Что ж, это хорошо, значит, в политике хорошо разбираетесь, меньше ошибаться будете. – Серго умолк и, глядя в окно, задумался. После непродолжительной паузы повернулся ко мне и продолжал своим приятным акцентом. – А вы знаете, кто я по специальности? Фельдшер, понимаете, фельдшер, к тому же лошадиный, иначе – ветеринар. Вместо того чтобы лечить животных, приходится руководить такой махиной. – Серго показал на большую карту, висящую на противоположной стене, где были отмечены предприятия тяжелой индустрии и стройки – заводы, шахты, обогатительные фабрики и многое другое. – Ничего не поделаешь, надо, партия поручила. Мне тоже тяжело, еще как! Но я стараюсь изо всех сил, постарайтесь и вы.

Поняв, что зря затеял этот разговор, я, понурив голову, ушел от наркома.

Главк, где мне предстояло работать, оказался огромным, отделения и филиалы во всех союзных и автономных республиках, краях и областях, шестьдесят восемь действующих и двадцать три строящихся предприятия в разных концах страны. Огромный аппарат, свыше ста высококвалифицированных специалистов. В общем, было от чего прийти в отчаяние.

Прежде чем приступить к работе, я долго думал над тем, как вести себя с работниками главка, которыми отныне мне предстояло руководить. Сделать вид, что все знаю, и всячески стараться скрыть свое невежество или признаться во всем и просить у них помощи? Выбрал последнее и с замирающим сердцем переступил через порог главка. Нелегко ведь признаваться в своем невежестве кому бы то ни было. А тут еще вопрос, как отнесутся подчиненные к своему ничего не знающему руководителю? Могут запросто высмеять.

Мои чистосердечные признания, видимо, произвели впечатление, и специалисты не только отнеслись ко мне доброжелательно, но взялись даже помочь: они составили график для практических занятий – три часа на неделю в главной бухгалтерии и по два часа с начальником планового отдела и трудовиком. Благо тогда были в моде ночные бдения, сидели, вернее, отсиживались в кабинетах до рассвета, независимо от того, было что делать или нет. Горит свет в окнах кабинета наркома, значит, сидит у себя начальник главка, а вдруг он понадобится наркому, за начальником главка тянется целый хвост замов, помов и прочих ответственных работников. Все бывали заняты единственной мыслью – чем бы заполнить время, пока погаснет свет в кабинете наркома, чтобы разойтись по домам. Одни читали увлекательные романы или рассказывали окружающим смешные истории, другие – любители шахмат, закрывшись на ключ, подолгу думали над ходом, спешить ведь некуда.

Вот эти часы мы и выбрали для занятий, и я постепенно научился понимать смысл специфических бухгалтерских терминов: дебет-кредит, актив-пассив, ажур и сальдо, разбираться в принципах планирования производства и нормирования труда, а спустя некоторое время свободно читал баланс.

По мере того как я осваивал дело, работы у меня прибавлялось. Теперь главный инженер главка отпихивал ко мне все, что не относилось к технике, работники аппарата обращались ко мне по всякому поводу, а у меня и без того накапливались за день ворохи всяких бумаг, требующих ответа пли подписи, а еще текущая почта, телеграммы, запросы. Мне приходилось заниматься и финансированием, и снабжением предприятий, рассматривать балансы и давать заключения к ним, подготавливать квартальные отчеты правительству, не говоря уже о бесконечных совещаниях и заседаниях, в которых нужно было участвовать.

Обычно мы устраивали перерыв от шести до восьми-девяти вечера, чтобы пообедать и немного вздремнуть, но, перегруженный работой, я почти никогда не успевал пользоваться этим перерывом. Перекусив на ходу, занимался текущими делами; приглашал к себе стенографистку и диктовал ей письма, телеграммы, ответы на многочисленные запросы (писать самому было некогда), потом связывался по селектору с предприятиями, узнавал у них ход выполнения плана или строительства, выслушивал многочисленные просьбы, главным образом по снабжению.

Бывали, конечно, и досадные случаи, когда я по незнанию попадался впросак. Однажды директор крупной стройки позвонил по телефону и попросил срочно отгрузить ему сорок тонн труб согласно заявке. Наутро я приказал начальнику отдела снабжения отправить стройке трубы, на что тот ответил, что на центральном складе имеются в наличии только чугунные трубы большого диаметра.

– Отгрузите, что есть, – сказал я начальственным тоном и повесил трубку.

Через несколько дней получил от директора стройки грозную телеграмму такого содержания: «В вашем снабе сидят безголовые работники тчк Нам нужны стальные трубы зпт спецификация давно послана тчк Чугунные трубы отправляем обратно».

Безголовые работники сидели не в снабе, а за моим собственным столом. Я долго потом краснел, вспоминая историю с трубами.

Или другой случай.

Примерно месяцев через шесть, после того как я приступил к работе в Наркомтяжпроме, мне представился случай узнать поближе характер Серго Орджоникидзе. Строительство шло у нас из рук вон плохо, главным образом из-за нехватки цемента, а тут стало известно, что один цементный завод в Новороссийске перевыполняет план чуть ли не на десять процентов. Вот бы получить тонн пятьсот цемента за счет этого перевыполнения! Я к Серго, так, мол, и так, товарищ нарком, срывается строительство, прикажите, пожалуйста, заводу отгрузить в наш адрес хотя бы эшелон цемента в счет перевыполнения плана. Выслушав меня, Серго улыбнулся.

– Говоришь, хотя бы один эшелон… Молодец, хорошо соображаешь! Я буду снабжать тебя дополнительным цементом, а ты будешь руководить главком! Нет, дорогой, так не пойдет, завод отгружает столько, сколько полагается тебе по плану, и я ничего приказывать ему не могу. Не маленький, сам думай, свяжись с директором, найди к нему подход, договорись. Ты же большой купец, весь ширпотреб наркомата в твоем распоряжении, заинтересуй рабочих, специалистов, чтобы они еще больше перевыполняли план и тогда… – Серго развел руками, как бы говоря – пусть отгружают вам, мы вмешиваться не будем.

Вечером того же дня я уже качался в поезде Москва – Новороссийск.

Директор завода оказался симпатичным человеком. Он встретил меня приветливо, предложил даже остановиться у него. Разумеется, я отказался, не желая обременять человека, хотя номер в гостинице обещали только к вечеру, и то предположительно.

Я приступил к делу сразу, без предисловий.

– Тридцать велосипедов, пятьдесят карманных часов (ручных тогда мы не умели производить) и пять патефонов, разумеется за деньги.

– Вот это разговор, – ответил директор и тут же созвал своих ближайших помощников; главного инженера, заместителя по общим вопросам, плановика и снабженца. Передав им мое предложение, попросил у них совета.

Предлагаемые мною предметы были остродефицитными и не могли не произвести впечатление на работников завода. Мы быстро договорились обо всем. Директор приказал отгрузить в адрес наших строек сверхплановый цемент, а я, в свою очередь, дал телеграфное распоряжение отправить заводу обещанное и в гот же день пустился в обратный путь.

В Москву вернулся с радостным чувством победителя, шутка ли сказать, такая удача! К сожалению, радость моя была недолгой. Не прошло и двух недель, как меня вызвали в ЦКК. Следователь, довольно жесткий товарищ с бледным лицом аскета, постриженный бобриком, разговаривал со мной как с человеком, совершившим тяжкое преступление.

– Значит, вы не отрицаете факта передачи директору Новороссийского цементного завода значительного количества фондируемого ширпотреба? – спрашивал он меня.

– Не передал, а дал распоряжение отправить, к тому же не директору, а коллективу, – попытался я поправить его. Но напрасно, пропустив мое замечание мимо ушей, он продолжал гнуть свое:

– Итак, вы ему ширпотреб, а он вам цемент, полнейшая анархия…

Мы разговаривали с ним в таком духе целый час и, разумеется, так и не сумели понять друг друга. Конечно, у меня и в мыслях не было сказать ему, что сам нарком в курсе дела. Мы, сотрудники Серго, слишком любили его и никогда ни в чем не подводили. Окончательно убедившись, что мои попытки оправдаться ни к чему не приведут, я встал и, прежде чем уйти, спросил следователя:

– Скажите, пожалуйста, если, конечно, можно, какое наказание ждет меня, если вы действительно считаете, что я виновен?

– Хоть и не полагается, но так и быть, скажу. За грубое нарушение государственной дисциплины, за разбазаривание фондируемого ширпотреба в лучшем случае строгий выговор с предупреждением, снятие с работы и запрещение в течение трех лет занимать ответственные посты. Это мое мнение, – отчеканил он, – в худшем…

Продолжения я не стал выслушивать. И так все было ясно.

В ожидании вызова на заседание парткомиссии я ходил как в воду опущенный, плохо спал, потерял аппетит и похудел до такой степени, что скулы выпирали на лице, а пиджак висел на мне как на вешалке. Не переставая думать о своем положении, искал выход, но так и ничего путного придумать не смог. Наконец решил обратиться к самому Серго.

Помощник наркома Семушкин посмотрел на меня так, словно видел в первый раз.

– Ты что, с луны свалился? Как это я пропущу тебя к Серго без вызова, когда у него каждая минута на счету? – возмутился он.

– Очень важно, необходимо, – бормотал я бессвязно.

То ли мой вид, то ли интонация произвели впечатление, только Семушкин, добрый и отзывчивый, кажется, догадался, что со мной что-то неладно, и предложил явиться к концу рабочего дня, часа в два или в полтретьего.

– Может, появится окошко, и я пропущу тебя, – добавил он.

Ровно в два часа ночи я сидел в приемной. Посетителей было мало, и я начал надеяться, что попаду к Серго.

Серго имел привычку время от времени выходить в приемную и смотреть, кто его ждет. На мое счастье, он вышел и на этот раз. Увидев меня, Серго остановился, спросил:

– А ты что делаешь здесь в такой поздний час?

– У меня к вам неотложное дело, уделите, пожалуйста, минут десять.

– Ладно, скоро освобожусь, приму тебя. – Серго скрылся за массивными дверьми кабинета.

Вскоре я сидел против Серго и, боясь отнять у него много времени, скороговоркой излагал суть своего дела.

– Здорово. Значит, в лучшем случае строгий выговор и снять с работы, – засмеялся Серго и вдруг лицо его преобразилось и стало суровым. – А что ты думаешь, так и надо, работай осторожно, правила и инструкции не нарушай, тогда можешь спать спокойно, никто тебя не тронет, а что план не выполняется, строительство срывается, до этого никому дела нет. – Серго поднял трубку вертушки – правительственного аппарата – и набрал номер.

– Здорово, Емельян, Серго говорит, – сказал он. – Скажи, пожалуйста, с каких это пор твои сотрудники решили работать за меня, что, по-твоему, я даром получаю зарплату? Конкретно? Пожалуйста. Вызывают моих работников в ЦКК и давай допрашивать, как преступников, обещают в лучшем случае снять с работы да еще объявить строгий выговор… Речь идет о… Он сидит против меня и слушает наш разговор. Учти, он попал к нам по партмобилизации, быстро приспособился и хорошо работает… Подумаешь, разбазарил ширпотреб! По-твоему, было бы лучше, если бы эти предметы купили в магазине всякие спекулянты? А так они попали передовикам производства… Вам легко так рассуждать, по-вашему, такие невиданные планы, как у нас, выполняются так, между прочим?… Нет, товарищ Ярославский, так дело не пойдет, ты пришли материал ко мне, а я уже разберусь, нужно наказывать или нет. Не бойся, рука у меня тоже тяжелая… Отлично, договорились, спасибо.

Серго бросил трубку на рычаг и обратился ко мне:

– Все в порядке, отправляйся домой и ложись спать.

А когда я поднялся, он спросил:

– Постой, у тебя есть машина?

– Какая машина, товарищ Серго, в такое время?

– Действительно, уже поздно, скоро рассвет. Ты подожди меня немного в приемной, подпишу несколько бумаг и подвезу тебя.

– Не беспокойтесь, я сам доберусь.

– Нет, нет, поедешь со мной.

Минут через десять, спускаясь по лестнице, Серго внимательно разглядывал меня.

– Ты совсем худой стал, больной, что ли? – спросил он.

– Нет, просто устал.

– Почему же не отдыхаешь?

– Вы же сами запретили ответственным работникам пользоваться отпуском в летний период, – ответил я.

– Чудак, это для тех, кто не нуждается в отдыхе.

В автомашине Серго долго молчал, потом, как бы отвечая на свои мысли, заговорил:

– Люди не понимают, что мы очень отстали и нам нужно не только догонять, но и перегонять во что бы то ни стало, иначе нам хана. Это трудная задача, недаром в народе говорят: хуже нет ждать да догонять, только ничего не поделаешь, надо.

Когда мы доехали до Спасских ворот Кремля, Серго предложил мне зайти к нему и вместе поужинать.

– Зачем тебе беспокоить жену, когда моя Зина все равно бодрствует. Такая уж женщина, пока я не вернусь, она не ляжет, – сказал он.

Жил Серго со своей женой Зинаидой Гавриловной в небольшой трехкомнатной квартире, обставленной простой мебелью.

Не успели мы вымыть руки и сесть за стол, как Зинаида Гавриловна уже поставила на стол вареное мясо, творог, черствый хлеб и два стакана чаю. Глядя на все это, Серго покачал головой.

– Зина, ты подала бы товарищу что-нибудь существенное и бутылочку вина. Понимаю, у меня больные почки и я вынужден соблюдать диету, но во имя чего должен страдать здоровый человек? – подмигнул он мне.

Как я ни отказывался, ничего не помогло, на столе появились ветчина, копченая колбаса, сыр и бутылка кахетинского. Пока Серго нехотя, без всякого аппетита ковырялся в своем твороге, я, основательно проголодавшись, уплетал еду за обе щеки и запивал красным вином. После ужина Серго проводил меня до автомашины и попросил шофера отвезти домой.

Накрапывал мелкий дождик, дул холодный ветер.

Проезжая мимо Александровского сада, я впервые заметил, что листья на деревьях пожелтели, наступила осень.

В тот вечер мне стало ясно, почему люди, знавшие Серго, так горячо любили его.

Через несколько дней мне позвонили из управления делами и сообщили, что по личному распоряжению наркома мне предоставляется месячный отпуск, а также выдана путевка в санаторий в Кисловодск.

1968