Листья банана

КАК ПОЯВИЛАСЬ НА СВЕТ ЭТА КНИЖКА

В Индии в древние времена частенько писали на листьях пальмы-пальмиры. Лист так велик, что на нём может уместиться целая сказка или вполне достоверная история. Одно опасно: не ровен час, напишешь на листе пальмы историю, попадётся он на глаза корове, тогда пиши пропало — съест. Твоей истории как не бывало!.. Так что лучше писать на бумаге.

Хотя, по правде говоря, коровы могут съесть при желании и то, что написано на бумаге. Мне скажут, конечно, что уж это враки, что бумагу коровы не едят. А я скажу: смотря какие коровы. Наши — не едят. Но вы не знаете коров Индии! О, это совсем другое дело. Коровы Индии священны. Это значит, что все их почитают, восхваляют и уважают, даже в древней песне поётся: «Не обижай невинную корову!» Но никто особенно не заботится о том, чтобы их накормили. И вот они бродят по всей Индии свободные, священные, но голодные и могут съесть в любую минуту даже то, что совсем не предназначается в пищу.

Говорят, до нашего приезда в Индию жил здесь один человек, у которого коровы съели очень серьёзную книжку. Он только что закончил её и оставил в саду на плетёном кресле, а сам пошёл в дом, чтобы напиться холодной воды, освежиться и с удовольствием перечитать свою статью. Выходит — рукописи нет как нет. Перед ним стоит корова, смотрит невинным взглядом, а на губе у неё — клочок последней недоеденной страницы, и на нём кое-как можно прочитать только одно слово «проблема». (Это очень серьёзное слово, здесь не время и не место его объяснять.) Человек только рукой махнул и с досады уехал в другое место. Только напрасно. В другом месте Индии тоже есть священные коровы. Они есть везде. Просто надо не разбрасывать свои статьи по креслам и скамейкам и не забывать их в саду. Написал — уноси в дом. Захотел пить — пей и тащи с собой рукопись под мышкой. Такие выводы нам пришлось сделать, прежде чем начать свою книжку.

Мы втроём отправились в старый город, в лавке под крышей из пальмовых листьев купили хорошую толстую тетрадку с танцующим богом Шивой на обложке. Вечером, когда упала жара и дышать стало легче, я вышла в сад, села в плетёное кресло и начала писать. Но каждый раз, закончив очередную историю, уносила в дом свою книжку. Вот почему она уцелела.

Но прежде чем вы заглянете в эти истории, я должна познакомить вас с моими друзьями и спутниками.

Это Устин Устиныч — человек очень солидный, построивший на своем веку много электростанций и все удачно.

И Боря — совсем молодой инженер, но тоже вполне серьёзный. Мы втроём, все вместе отправились в Индию.

ВОТ ТАК КОНФЕТА!

Нет, нет, я не буду подробно рассказывать о том, как мы летели в Южную Индию через всю Индию. Довольно того, что в столице, Дели, с борта нашего огромного самолёта мы пересели на небольшой, хотя и очень удобный самолёт аэролиний Индии. В этом синем индийском самолёте мы подлетали к Мадрасу. Очень красивая стюардесса в синем шёлковом сари и в синей шапочке набекрень поклонилась очень любезно и поставила перед нами синий поднос, на котором были печенье, чай и конфеты. Чай был на редкость вкусный, душистый и крепкий. Как ни в чём не бывало мы протянули руку к печенью, разжевали его и тут же разинули рот… В печенье был перец! Этого мы не ждали. Мы старались как-нибудь продышаться и погасить огонь, полыхающий во рту. Не скрою, печенье тоже было вкусным, но кто же мог подумать, что в нём перец? Тогда нас надоумило заесть печенье конфетой. Мы так и сделали. Мы заели печенье конфетой и открыли рот ещё шире, потому что конфета тоже была с перцем!

Как раз в эту минуту самолёт пошёл снижаться над Мадрасом.

Так необыкновенна была та земля, к которой мы приближались, что всё равно нам пришлось бы открыть рот, не от перца, так от удивления.

НЕОБЫЧАЙНАЯ ЗЕМЛЯ

Сначала нас ослепила улыбка Раджана. Раджаном звали этого человека, который выехал на машине, чтобы нас встретить. Я и сейчас затрудняюсь сказать, что сияло ярче, улыбка Раджана или белое здание таможни под солнцем. Машина была наготове, чтобы везти нас дальше, в маленький город, построенный в низкорослых джунглях юга, где нам предстояло целый год жить и работать. Мы сели в машину и помчались по Южной Индии. Да, мы недаром открыли рот ещё в самолёте!

Начать с того, что земля была красная. Да, совсем красная земля, а на ней — зелёные, ярко-зелёные рисовые поля. А на этой красной земле среди зелёных рисовых полей росло редкое дерево — пальма-пальмира. Толстый ствол кверху всё тоньше и тоньше, тянется высоко-высоко, так что если хочешь увидеть макушку, то шляпа с тебя (если ты в шляпе) обязательно свалится. Но весь вопрос: стоит ли задирать голову? На большой высоте на макушке несколько чахлых, ощипанных листьев. И растёт эта пальма не рощей, а поодиночке, как будто догоняет одна другую или убегает одна от другой по всей красной земле, через всю Южную Индию.

Раджан, сидя за баранкой, успел нам кое-что поведать об этой пальме.

Уверяют (так говорит Раджан), что пальма-пальмира была когда-то не деревом, а птицей, но птицей задиристой и драчливой. И вот однажды в драке ей выщипали все перья, оставив только хохолок на макушке. В таком виде она постеснялась показаться среди птиц и решила сделаться пальмой. Но на другие пальмы она тоже была непохожа, например, на кокосовую, с её огромными и густыми листьями, и потому она решила держаться в сторонке, чтобы не вызывать лишних разговоров. Свои прежние драки она вспоминать не любит и потому никогда не растёт рощей, чтобы не болтать по-пустому о прошлом.

Вот что успел сообщить нам о пальме-пальмире Раджан. Так это или не так, он поручиться не может. Зато он доподлинно знает, что пальма-пальмира очень крепко держится корнями за землю, и ствол у неё очень прочный, и люди делают из её древесины красивые и полезные поделки.

Мы посмотрели на пальму-пальмиру с уважением, отметив про себя, что это и в самом деле необыкновенное дерево.

ВСЕ НАОБОРОТ

Наши глаза привыкли к индийскому солнцу. Мы решили, что больше не будем удивляться и разберёмся во всём сами.

— А вот и горы на горизонте, — сказали мы.

— Нет, это башни храмов, — сказал Раджан.

— Смотрите, какие яркие цветы там в пруду, — сказали мы.

— Нет, это женщины купаются, распустив по воде, как цветок, свои разноцветные сари.

— А вот поглядите, какая каменистая речка, хотя течёт тихо, по равнине. У нас такие речки бурлят и грохочут…

— Это не камни, — сказал Раджан, — это носы буйволиц, которые от жары залезли в воду. Слышите, один из камней фыркнул?

Тут мы немного примолкли и решили для начала обо всём порасспросить Раджана. Просторные поля расстилались вокруг.

Вдалеке показалась большая река. А берега этой реки были белыми как снег. Снега в Южной Индии никогда не бывает, там его и в глаза не видели. Это каждому ясно. Так что же это такое?

— Мел? — спросил Устин Устиныч. Раджан утвердительно кивнул головой.

— А по-моему, соль, — сказал Боря. Раджан опять утвердительно кивнул головой.

— А может быть, сахар? — робко предположила я. Раджан в третий раз утвердительно кивнул головой. Мы уже собирались возмутиться: что же это — мел, соль или сахар? Почему он каждый раз соглашается и кивает?

Но в это время мы подъехали к берегу совсем близко и увидели, что это не мел, не соль и не сахар, а бельё, разостланное по берегу на целый километр: рубашки, простыни, полотенца и занавески, которые стирают в реке и расстилают белить на солнце.

Прекрасно!

А почему же Раджан морочил нам голову, каждый раз кивал головой, когда мы называли не то? Соглашался, иными словами, говорил «да»?

— Я говорил «нет», — сказал Раджан. — Это у вас так: киваешь головой сверху вниз — значит «да», качаешь слева направо — «нет». А у нас — наоборот: у нас отрицательно кивают, а утвердительно качают головой.

— Только этого не хватало, — сказал Устин Устиныч.

И мы некоторое время сидели не шелохнувшись, не качая и не кивая головой, чтобы никого не сбивать с толку.

БЕЛЫЙ БЫК

Раджан сказал «О»! и немного замедлил ход. Тут-то мы и увидели белого быка Брахми. За пальмой-пальмирой, на перекрёстке дорог. Он не щипал колючки, он не чесал бока о ствол пальмы. Просто прошёл и исчез. Но мы успели его рассмотреть. Это был белый, большой, одногорбый индийский бык. Рога он держал высоко. Они были загнуты, как края молодой луны, которая светит над Южной Индией. На шее его не было ни верёвки, ни следов ярма. С шеи вниз опускались красивые складки, как бахрома. Это был очень красивый бык.

— Хорошее начало, — сказал Раджан. — Не всякому удаётся увидеть белого быка Брахми. Не всякому попадается он на глаза, только тому, кого ждёт удача. Белого быка Брахми не заманишь и не поймаешь.

— Почему? — удивились мы.

— Потому что весь век он проводит в пути.

— И давно он странствует? — спросил Боря.

— Говорят, уже пять тысяч лет.

Услышав это, Боря так откинулся на спинку сиденья, что машина остановилась.

— Пять тысяч?! — сказал Боря. — Бык? Не верю. Сейчас мы это проверим.

У дороги сидел старик. Три полоски были нарисованы пеплом у него на лбу — в знак того, что старик о чём-то думает. О чём-то глубоко думает.

К нему Боря и обратился с вопросом:

— Как ты думаешь, может белый бык пять тысяч лет ходить по дорогам? Я этому не верю.

— И я сомневаюсь, — сказал старик. — Я думаю, что белый бык Брахми ходит по Индии десять тысяч лет.

Представьте себе, от такого ответа голова у Бори накренилась набок, как тяжёлый лиловый цветок на верхушке банановой пальмы. И немудрено. Что бы стало с вашей головой, скажи вам кто-нибудь, что белый бык десять тысяч лет ходит по дорогам?

Брахми скрылся вдали. Машина тронулась, и от толчка Борина голова встала на место.

И в самое время. Потому что впереди уже показался наш город, в котором мы собирались жить и строить электростанцию. И люди, встречая нас, махали навстречу руками. Нас ждали тёплые слова и приветствия. Все тёплые слова и приветствия на свете очень похожи друг на друга, но совершенно необходимы. Я не буду их приводить. Мы помолчим немного, пока они звучат. А теперь, когда они прозвучали, бросим взгляд на наш город.

НАШ ГОРОД

Это совсем новый город, только-только построенный. Но крыши в городе плоские, как строили тысячу лет назад. Потому что в Индии любят спать на крышах. Это и в самом деле неплохо: проснёшься среди ночи — и можно увидеть над головой звёзды, такие крупные, каких у нас не бывает. Или месяц, который плывёт, как лодка, с загнутой кормой и носом. Ночь тёплая-тёплая. Можно было бы спать и прямо на земле, если бы не змеи. Змеи приходят в город из зарослей орешника, который называется кэшью, и смотрят, не пора ли кого-нибудь покусать. А потому, если хочешь спать под открытым небом, лучше всего спать на крыше.

При каждом доме — веранда, как строили тысячу лет назад. А веранду оплетает зелень дикого винограда. Потому что круглый год, кроме поры дождей, печёт солнце, и если не будет тени, можно изжариться в собственном доме. Такая жара.

А крыльцо высокое. Когда пойдут дожди, весь город поплывёт, и если сделать низкое крыльцо, пожалуй, можно утонуть в своём собственном доме.

Всё было новое в нашем городе — от нижней ступеньки крыльца до крыши, от дорог до фонарей. И все люди для нас были новые. Но вот уж чего мы никак не ждали — так это встречи с Ганешей. И предвидеть её не могли. Ганеша появился из-под земли.

Ганеша — это бог мудрости. У него голова слона и четыре руки. В одной он держит обломок своего бивня — на случай, если в голову придёт хорошая мысль и захочется её записать. Ноги у него короткие и очень толстый живот: Ганеша любит сладкое. На голове у Ганеши красивая шапка в виде перевёрнутого ведра с шишкой наверху и с бантом спереди. Мудрость его известна всей Индии и далеко за её пределами. Это он и никто другой состязался в беге вокруг Вселенной со своим родным братом. Пока его брат, надрываясь, бежал вокруг Земли, он сидел на стуле и ел засахаренные фрукты. А потом обошёл вокруг своей матери и отца и сказал: «Вы для меня вся Вселенная». Все только ахнули, решив, что это сказано очень мудро. И Ганеша победил.

Вот кто встретил нас в день нашего приезда.

На станции как раз рыли котлован, когда мы появились. В ту же самую минуту, как мы подошли к котловану, лопата стукнула о камень. Копнули ещё разок-другой и увидели шапку Ганеши. Сомнений быть не могло: никто из богов не носит такой шапки. Покопали ещё. В самом деле — показались уши и хобот, за ними — четыре руки. И весь Ганеша явился из-под земли перед нами. По его виду можно было понять, что он просидел в земле лет сто или двести, а может быть, и всю тысячу. Что он там делал, это, конечно, никому неизвестно. Но все решили, что он дожидался нас. Мы с Борей стали ломать себе голову: почему Ганеша хотел с нами встретиться?

Потому что мы мудры? Или наоборот, потому что нам не хватает мудрости?

А Устин Устиныч сказал, что это просто совпадение.

Мы приехали, а Ганешу откопали, и голову ломать нечего.

Ганешу взгромоздили на повозку, запряженную парой быков, повезли и стали раздумывать, на каком бы достойном месте его посадить. А пока раздумывали, Ганеша сам свалился с повозки как раз напротив наших домов. Свалился и сел, как будто весь век просидел на этом месте. А место прекрасное. Впереди — дорога, позади — широкое поле, слева ветер приносит вкус океана, справа — запах жареных орехов из старого города. Лучшего места не выбрать, чем выбрал Ганеша. И видно всё, что творится вокруг. Жаль, что я не сижу на этом месте. Жаль, что у меня нет в руке такого прекрасного обломка бивня, которым можно было бы записать лучшие из историй.

Моя первая история — про хамелеона.

Думаю, никто не будет возражать, если мы пропустим его вперёд. Белого быка Брахми, если его повстречаешь, не заметить никак нельзя. Тем более — слона. Согласитесь, слона не приметить может только рассеянный человек. А хамелеон — не больше моей туфли, его можно было бы и не заметить, если бы он не сидел на моём крыльце.

История первая ПРО ХАМЕЛЕОНА ПАНДИЯ

По правде говоря, я никого не встречала несуразней, чем хамелеон. Сам зелёный, ноги кривые, конец хвоста закручивается винтом, на голове гребень, как оперенье шлема у древних воинов. Но главное — глаза у хамелеона смотрят в разные стороны. Ни Боря, ни я, ни Устиныч не могли сказать — почему.

А повар Джимми сказал, что глаза у хамелеона разъехались с тех нор, как он получил между глаз кокосовым орехом. Дело в том, что хамелеон старше всех и умней всех и повсюду об этом рассказывал. Так что в конце концов всем надоело об этом слушать. Однажды он подсел к обезьяне, ковырявшей кокосовый орех, и ей стал рассказывать о том, что он старше её и умнее. А обезьяна слушала, потому что ела. Но когда она съела орех, то взяла пустую скорлупу, треснула хамелеона между глаз и сказала: «Если ты так стар и мудр, то почему у тебя нот но лбу третьего глаза, как у самого бога Шивы? Вот здесь!» И так припечатала его орехом по лбу, что глаза у хамелеона разъехались в разные стороны и стали вращаться каждый сам по себе.

С тех пор хамелеон и может смотреть одним глазом вперёд, а другим назад. Чего только не случается на свете! Я посмотрела хамелеону в глаза. Вид у него был неглупый и очень-очень древний. В древности одного из царей Южной Индии звали Пандия. «Вполне подходящее имя», — подумали мы и, переделав его немного на русский лад, назвали хамелеона Пандий.

Судя по всему, имя ему понравилось. Я сужу по выражению его правого глаза (левым он в это время смотрел назад, и я не могу судить о его выражении).

Да, имя ему понравилось, потому что с этой минуты Пандий завёл привычку не отрываясь смотреть на меня. Он поселился в зарослях дикого винограда, оплетавших веранду, и каждый вечер выползал на перила и смотрел одним глазом, как я пишу или читаю, а другим глазом — назад. «Ох, не нравится мне эта его привычка», говорил Боря. Но мы привыкли работать вместе. Я пишу или читаю, а Пандий смотрит одним глазом вперёд, а другим назад и подаёт знак, если к нам приближаются священные коровы, или съедает комара, если комар собирается меня укусить.

Так продолжалось, пока не созрели ананасы. Запахом ананаса пропитался весь город. И тогда, заслышав душистый запах, из соседних зарослей ореха кэшью явились змеи. Повар Джимми уверяет, что змеи не могут спокойно слышать запах спелого ананаса. Он будит в них какие-то дорогие воспоминания. По этой или по другой причине, но змеи прибыли и хотели спрятаться в зарослях дикого винограда. Нам угрожала прямая опасность. «Ничего не поделаешь, — сказал Раджан, — видно, придётся заросли вырубить. Пусть лучше тропическое солнце накаляет веранду, от него, на худой конец, можно скрыться в доме. А если змея притаится в густой виноградной зелени, чтобы потом незаметно пробраться в дом, — вот тогда нам несдобровать». И заросли срубили.

Мы видели, как их рубят, но думать не думали о Пандии, который сидел в зарослях как ни в чём не бывало.

Виноград срубили. Закатали в большой зелёный ком. Затолкали в грубый мешок и увезли на далёкое поле, на котором ничего не растёт, потому что на этом поле добывают руду.

А потом наступила ночь. Все были в сборе. Рыжая собака пришла и легла на свой джутовый коврик. Попугай прошёлся по бамбуковому забору и почистил перья. Ветерком потянуло с океана. Я вышла на веранду, но не могла сразу понять, почему это мне не пишется: и не читается. Вот тут-то мы и хватились, что Пандия нет на месте, потому что его вместе с диким виноградом закатали в большой зелёный ком, затолкали в грубый мешок и увезли на дикое поле. Он лежит теперь там — в темноте, в духоте — и погибает один ни за что ни про что.

— Нет, этого нельзя так оставить, — сказал Боря. — Мне не нравилась его привычка смотреть одним глазом вперёд, а другим назад. Но я не хочу, чтобы он погибал за это.

— Да, пожалуй, это было бы несправедливо, — сказал Устин Устиныч.

Раджан завёл мотор, и мы помчались на далёкое поле. Там лежал мешок, набитый зеленью винограда. И мы стали трясти его, и кудрявые виноградные плети клубами вываливались из мешка, а мы следили, не покажется ли Пандий. Он лежал на самом дне. И, тряхнув мешок в последний раз, мы вытряхнули Пандия на свободу. Он упал без чувств и долго не открывал глаза.

Но когда открыл, представьте себе, посмотрел на нас в упор сразу двумя глазами. А потом поднялся на ноги и пустился в путь. Мы подумали, что он изменил своим привычкам. Мы подумали также, что больше его не увидим. Но когда мы вернулись, Пандий сидел на своём прежнем месте. Повар Джимми уверяет, будто бы Пандий сказал:

— Я не сержусь. Что можно спрашивать с тех, кто не умеет смотреть одним глазом вперёд, а другим назад.

Подумав над сказанным, мы решили, что Пандий прав.

И ещё дали слово — не забывать про друзей, даже когда будем есть ананас. Что может быть хуже, когда вашего друга или просто приятеля ни за что ни про что заталкивают в мешок и увозят на безлюдное поле?

Но всё хорошо кончилось.

Снова настала ночь. Я выхожу на веранду, Пандий сидит на своём месте. Под его дружеским взглядом я открываю тетрадь, чтобы записать ещё одну новую историю.

Я пишу по ночам, потому что днём в самые жаркие часы весь город спит. А утром и вечером мы работаем на станции. Всё идёт своим чередом. Книжка пишется, станция строится.

История вторая ЛАЛ

Много, много перемен принесла станция ещё до того, как успела дать первый ток, тепло и свет.

Один человек, по имени Лал, даже имя сменил на радостях, поступив работать на станцию. Раньше его звали Лал, а стали звать Термостейшн, что в переводе так прямо и значит — Теплостанция.

Получилось всё очень просто. Двадцать лет подряд без всякой передышки его звали Лал. В детстве мама напевала ему: «Лалли, Лалли, Лалли» — и это имя для её ушей звучало как звон колокольчика. А когда он вырос, все без исключения обращались к нему не иначе как Лалли, или Лал. И вот Лал, прекрасно зная, что его зовут Лал и никак иначе, шёл с дальнего базара, где он помогал соседу продавать далду — кокосовое масло — и дольки белой кокосовой мякоти, из которой индийцы умеют готовить вкусную еду. Он шёл налегке, с пустой корзиной на голове и напевал, потому что дело было уже позади.

На развилке дорог, за поворотом, за стволами редких пальм, вдалеке он увидел просторную площадку, на которой шла самая разнообразная работа: каменщики стучали, землекопы копали, женщины носили на головах землю в плоских корзинах, сварщики варили, так что только искры сыпались в разные стороны. Лал даже вытянулся и замер, как пальма, так ему понравилась эта картина. И тут ему так неудержимо захотелось поработать вместе со всеми, что он сначала от нетерпенья почесал одну ногу о другую, потом подпрыгнул на месте и пустился бежать впритруску туда, где кипела работа.

— А что ты умеешь делать? — спросили у Лала.

— Всё! — ответил Лал и так сверкнул глазами, что всем это очень понравилось.

И в самом деле, сначала Лал копал, потом землю таскал, потом кирпичи носил, потом раствор месил. Словом, проявил себя самым лучшим образом.

Он вернулся домой очень довольный и тут же потребовал, чтобы отныне его звали не Лал, а Термостейшн. Скажут ему: «Лал» — он и ухом не ведёт, как будто не к нему обращаются. Скажут: «Термостейшн» — сразу вытягивается, пятки вместе, носки врозь и отдаёт честь.

Назавтра он снова отправился на станцию и снова вернулся очень довольный, гордясь своим новым именем и собираясь гордиться и дальше. Но на третий день его подозвала к себе мать и велела ему сесть перед собой. Тёмный вечер, хоть глаз коли, уже опустился над деревней. Люди зажгли масляную плошку, в которой плавал зажжённый фитиль, воскурили ароматную сандаловую палочку и уселись в кружок, глядя, как поднимается вверх тонкий кудрявый дымок, не достигая высокой тёмной листвы. Крупные звёзды поглядывали на них сквозь просветы в листве. А люди по своей старой привычке тихонько судачили о том, что в этом мире вечно и что быстротечно, что значит неизменное и что — конечное. А глиняные духи деревни, которые начали немного разрушаться от старости, не попадая в освещённый круг, смотрели на них из мрака.

В этот час и появился гордый Лал, а мать усадила его напротив себя и, пока все остальные сидели, погрузившись в размышление, повела такую речь:

— Тебя-то я и поджидаю. Садись и слушай. Станция, которую ты строишь, даст свет и тепло, чему я очень рада. Станция — дело рук человеческих. Её можно построить и можно разрушить, её можно включить и выключить, пустить и остановить. А свет и тепло, которые я дала тебе от рожденья, нельзя ни выключить, ни погасить, пока ты жив. И потому не путай одно с другим. Лал — это ты, а Термостейшн — это станция. Я дала тебе имя не для того, чтобы ты вносил в этот мир путаницу и сбивал людей с толку. А теперь, Лалли, поешь и отдохни, потому что завтра тебе предстоит строить станцию.

История третья ТАНЕЦ В ЧЕСТЬ ЛАЛА

Как хорошо всё уметь делать! Жалко только, что всё уметь при всём желании невозможно. Хочешь не хочешь, а приходится в этом признаться. Лучше всего выбрать себе одно какое-нибудь дело, но зато делать его хорошо…

Таким размышлениям предавался Лал, лёжа в выходной день на крыше своей хижины. Все работы по-своему очень занятны, но больше всего нравилось Лалу, как огнём сваривают металл. Сварщик пришивает один кусок толстой трубы к другому быстрее, чем ловкий портной на старом базаре успевает пришить к рубашке рукав. Белый огонь пылает, фонтанами сыплются искры, а сварщик цел и невредим, как сам бог огня Агни. Вот бы этому и научиться, если только возьмутся учить.

Лал рассуждал вслух сам с собой, а Мадавити слушала его, не перебивая.

Мадавити — это ручная кобра двухметрового роста (я имею в виду длины, но слово «длина» как-то не подходит к такой уважаемой особе, как Мадавити). Она всё делает не спеша. По ночам прогуливается в зарослях, днём спит в стоге рисовой соломы, а по утрам будит Лада приветственным танцем, шипя и раскачиваясь у него над головой. Открывая глаза, Лал видит над собой физиономию кобры. Лучшего пробуждения и быть не может. Мадавити, как многие кобры, прекрасно танцует, а кроме того, отличается редким умением слушать. Лал, проснувшись, поведал кобре свои мечты о белом огне, и Мадавити слушала его не мигая.

Сварщик согласился учить его своему делу. Месяца не прошло, а уж Лал сам стал мастером, в огнеупорном ко-стюме, в защитной маске. Все хвалили его работу. Лал был на седьмом небе от счастья и жалел только о том, что Мадавити не видит, как он работает.

Однажды Лал явился на станцию с круглой плетёной корзинкой в руках. Корзинка была плотно закрыта крышкой, а крышка привязана джутовой верёвкой. Все думали, что в корзинке завтрак — рис и бананы. Щёлочки были в корзинке, но никому не пришло в голову в них заглянуть. Лал поставил корзинку на возвышение и принялся за работу. Работал Лал как обычно, а может быть, даже лучше, потому что заслужил общее одобрение.

Тогда он снял свою корзинку, поставил на землю и развязал веревку. Взял в руки дудочку, сделанную из маленькой сушёной тыквы, и дунул в неё.

Крышка корзинки слегка шевельнулась, поднялась и легко отскочила в сторону.

И тут все увидели голову кобры по имени Мадавити. По правде говоря, этого никто не ждал, и все немного оцепенели.

Лал заиграл громче, и Мадавити толчком высунулась из корзинки, как пружина из старого дивана. Потом она прислушалась к музыке, качнулась слегка в одну и в другую сторону, дрогнула неуловимо, словно морщинка на спокойной воде, и начала танцевать.

Такого танца до сих пор никто из нас не видывал в глаза. Мадавити подняла две трети своего туловища, опираясь на одну треть, стала кружиться в воздухе волнами, и танец как огонь побежал по всем её жилкам. Она раскачивалась, она выбрасывала туловище, как хлыст, и кружилась, как пыль на дороге. Недаром все лучшие танцовщицы Индии завидуют танцу кобры, мечтая когда-нибудь его повторить. Но удаётся это только лучшим из лучших.

Неудивительно, что мы смотрели во все глаза на танец Мадавити. Музыка заиграла тише, Мадавити начала опускаться и кольцами укладываться обратно в корзинку. А когда музыка умолкла, она убралась совсем и спрятала голову. Лал закрыл корзинку крышкой. Мы перевели дух и тогда только догадались спросить, очень ли опасна кобра.

— Очень, — ответил Лал. — Её укус смертелен. Правда, она кусает только плохих людей.

Это немного нас успокоило, но всё же мы решили спросить: бывает ли, что она кусает хороших?

— Бывает, — сказал Лал. — Но это означает только одно, что укушенный был всё же не совсем хороший.

Такой ответ немного озадачил нас. Предположим, кто-то из нас кажется самому себе очень хорошим. Но неизвестно, что думает об этом Мадавити. Может быть, она считает, что ты всё же и недостаточно хорош? Тогда держи ухо востро или пиши пропало. И как раз в ту минуту, когда мы стояли, погрузившись в такого рода сомнения, из задних рядов выскочила девочка в жёлтом сари и звонко сказала:

— А я хочу поучиться танцевать у Мадавити. Ты позволишь, Лал? Я хочу смотреть по утрам и вечерам, как она танцует, и повторять её движения, пока не научусь танцевать, как она.

Нет сомнения, что это вполне отважная девочка. А кроме того, должно быть, очень хорошая, потому что она и мысли не допускала, что Мадавити захочет её покусать. Видимо, Лал был того же мнения, потому что он и не подумал её отговаривать. И мы видели, как вся компания отправилась восвояси. Впереди вприпрыжку шла девочка, за ней — Лал, а в корзинке — Мадавити.

История четвёртая ПРО КИРПИЧИ И ЧАЙНИК

Всем хороши были наши строители — молодец к молодцу, залюбуешься: на головах тюрбаны, панамы или повязки, ноги голы, руки ловкие, а при себе — чайник. Вот это не совсем понятно. Не расстаются с чайником, как будто без чайника ничего не построишь. Не успели мы глазом моргнуть, а они уже чайник подвесили, огонёк развели, сели чай пить среди кирпичей. Ладно, думаем, наверно, у них такой обычай — выпить чаю перед началом работ, совершить, так сказать, ритуальное чаепитие. Ну, любоваться на них некогда, у самих хлопот полон рот. Занялись своими делами, глядь — строители опять за чайник и садятся в кружок на корточки — опять чай пить. Устин Устиныч терпел, терпел и сам раскипятился, как чайник:

— Что за порядки! Что за чаи в неурочное время в неположенном месте! Чайник их отвлекает! Не уложатся в срок, а вину свалят на чайник!

Словом, кипел Устин Устиныч, как говорится, святым негодованием. Но не успел вмешаться: срочно вызвали в командировку, в Мадрас, получать необходимое оборудование. Помчался в Мадрас.

А Мадрасский порт — тоже зрелище необычайное. Грузы со всех концов земли громоздятся этажами вдоль берега моря. Между ними, чтоб не запутаться, проложены целые улицы и переулки.

Устин Устиныч довольно ловко пустился по этим улицам, заюлил по переулкам и отыскал ящики с надписью: «Ленинград — Мадрас». Завозился с приёмкой, проверкой, погрузкой и на пятый день собрался в обратный путь.

Приезжает и глазам не верит: главный корпус построен, а строители рядом на кирпичах чай пьют. Устин Устиныч онемел и уставился в стену.

А дело объясняется просто. Попробуй-ка поработай целый день на индийском солнце. Пар валит, пот градом катится, тут недолго и высохнуть, как кусок вяленой дыни. А чашка крепкого индийского чаю с каплей буйволиного молока силы удваивает, и работа идёт вдвое быстрей. Вот строители поработают-поработают — и за чайник, опять поработают — опять за чайник. Устин Устиныч сообразил, в чём дело, улыбнулся и сказал:

— А не попить ли и нам чайку?

История пятая КОГО ТОЛЬКО НЕТ В НАШЕМ ГОРОДЕ…

Кого только нет в нашем городе! Есть и строители, и электрики, и садовники, и шофёры, и стиральщики, и убиральщики, и торговцы, и повара, и разносчики фруктов. Всех невозможно перечислить: или собьёшься, или кого-нибудь забудешь.

Есть даже отшельник. Живёт рядом, за кустами дикого лимонника, на берегу ручья. Построил шалаш, раскопал огород и повязал голову чёрной тряпкой — в знак полного уединения. Он первый в этих местах поселился, когда здесь, можно сказать, не шумело и не гремело, а о станции ещё и речи не было. Отшельник — это тот, кто отошёл от шумной жизни и пребывает в полном одиночестве, чтобы думать с утра до вечера, а иногда даже ночью. О чём он думает, никто достоверно не знает, потому что отшельник всегда молчит. Это, можно сказать, отшельник-молчальник.

В том, что он думает, не может быть никаких сомнений. Говорят, он первый предсказал, что когда-нибудь рядом построят станцию. В те времена он иногда ещё открывал рот, чтобы выронить несколько слов. Он сидел и смотрел на воду. Вода прибивала к берегу и выкидывала на песок тёмные камушки, которые были легче других камней. Так он сидел и думал, пока его не одолели сомнения такого рода:

— Чёрное — это чёрное, а белое — это белое, но белое может стать чёрным, а чёрное — белым. Свет сменяется мраком, а мрак переходит в свет… — С этими словами он поднял чёрный камушек и, держа его на ладони, долго смотрел на него. Жители соседней деревни уверены, что отшельник произнёс предсказание. Этот камушек — каменный уголь, на этом-то угле мы и строили станцию, чтобы чёрный уголь превратить в яркий свет. Теперь по одну сторону изгороди кипит работа, а по другую сидит отшельник.

Как-то раз мы с Борей зашли проведать отшельника. Он сидел на одном конце бревна, а мы сели на другой конец, чтоб не мешать ему. Мы посидели и помолчали вместе, а потом услышали, как он вздохнул и сказал самому себе:

— Жизнь — это странствие.

Что это значит, мы объяснить, к сожалению, не можем. Но слова эти нам понравились и запомнились. И теперь, когда мы собираемся в путь, в дальнюю командировку или просто в поездку, когда перед нами мелькают незнакомые города и новые люди, мы вспоминаем эти слова и говорим друг другу: странствие — это жизнь.

* * *

Тысячу лет тому назад жила одна кошка. Она объявила, что больше не будет ловить мышей и проведёт остаток дней в молитвах.

— Давно бы так, — сказали мыши и, торжествуя, пошли смотреть, как молится кошка. И она переловила их всех до одной. Вот этой самой кошке стоит памятник в городе Мамаллапураме.

Но речь пойдёт не о ней. В конце концов, откуда нам знать, что было тысячу лет тому назад? Лучше помолчим о тех временах, если даже тогда и жила великая кошка.

Лучше я расскажу про Бабуджи.

История шестая ПРО БАБУДЖИ — БОРИНОГО КОТА

Он появился в Борином доме, как только в доме завелись мыши. Раньше никто не встречал его в этих местах. Говорят, он выпал из цыганской кибитки, когда цыгане двигались через наш город к югу, к мысу Коморин. Но я думаю, он не из тех, кто вываливается из кибитки. Вероятней всего, он не выпал, а выпрыгнул.

Боря открыл дверь своего дома, прошёл на кухню поставить чайник и увидел его. Это был длинный кот — длинноносый, длиннохвостый и длинноглазый. Он носил короткую шерсть в полоску, потому что в Южной Индии длинная и не нужна. Боря увидел его на полу, на пустом ящике из-под мыла. При виде Бори он не пошевелился, а когда Боря протянул к нему руку, кот зашипел.

Боря оторопел и дал ему имя Бабуджи. Что значит — досточтимый Бабу, или — короче — Бабуджи.

Все сбежались посмотреть на кота. Но Боря попросил всех уйти, чтобы не мешать Бабуджи. Сам он тоже старался не попадаться ему на глаза и зря не совать носа в кухню. Налив молока в блюдце, Боря подсовывал его из столовой в кухню и тут же исчезал, чтобы не раздражать Бабуджи своим видом. Боря не принимал гостей и только со двора через окно кухни разрешал смотреть на кота. Но вот что странно: Бабуджи не покидал ящика из-под мыла. Никто не видел, как Бабуджи спит или ест, никто не видел, как он охотится, а между тем мыши из дому пропали. Позвали доктора Рао. Он взглянул на Бабуджи через окно кухни и заверил всех, что кот здоров и нормален. Все ломали себе голову: кто такой Бабуджи, почему так странно себя ведёт, и ничего не могли понять, пока Боря не побывал в городе Мамаллапураме.

— Я был в Мамаллапураме, — сказал Боря, — и понял всё. Я видел памятник Великой Кошке. Бабуджи как две капли воды похож на неё. Я не сомневаюсь — он потомок Великой Кошки и мечтает о том, чтобы ещё при жизни ему поставили памятник. Потому он никогда и не слезает с ящика, на этом ящике он очень похож на памятник.

Мы ещё раз пошли взглянуть через окно, как Бабуджи выглядит на ящике из-под мыла, и увидели, что Боря прав. Бабуджи в самом деле был очень похож на памятник. Убедившись в этом, мы собрались уходить, но столкнулись в воротах с незнакомой кошкой. Это была обыкновенная кошка. Так что сказать о ней нечего, кроме того, что ничего хорошего о ней не скажешь.

Она вспрыгнула на камень для стирки белья (такой камень есть в каждом дворе индийского дома). Бабуджи её заметил. Тогда она спрыгнула с камня и села ещё выше — на куб для сбора воды.

Этого ей показалось мало. Она покинула куб для сбора воды и забралась совсем высоко — на каменный столбик ворот — выше самого Бабуджи. Этого он вынести не мог.

В ту же минуту Бабуджи одним прыжком вылетел из окна во двор, промелькнул в воздухе, как полосатая молния. Мы шарахнулись в сторону. Попугаи стаей слетели с дерева. У фокусника, сидевшего у ворот, проснулась в корзинке кобра и, сдвинув плетёную крышку, высунула удивлённую голову. Оба они — и Бабуджи и кошка, чуть не сбив нас с ног, вынеслись на улицу и растаяли вдали. Бабуджи выгнал кошку, но исчез и сам.

Борю успокаивали, что он ещё вернется. Раджан сказал: он вернётся, если в доме ещё раз появятся мыши.

Боря ходил, спрашивал по домам, не найдется ли у кого-нибудь мышей. Но когда что-нибудь до зарезу нужно, как назло, того и не найдёшь. Нигде мышей не было.

В Мамаллапураме мы побывали. Покинутый в древности, город был пуст, как всегда. Только океан, песок и пустынные храмы. Там на скале, обращённой к востоку, мы видели изваяние Великой Кошки. Она в самом деле была как две капли воды похожа на Бабуджи. Но Бабуджи не было. Только шумел океан, набегая на берег, только шуршал песок, только ветер пел, гуляя в тысячелетних покинутых храмах.

История седьмая ПРО БОРЮ И ОТЧАСТИ ПРО СКОРПИОНА, ХОТЯ ПРО НЕГО МНЕ ДАЖЕ ВСПОМИНАТЬ ПРОТИВНО

У Бори, надо отдать справедливость, прекрасный характер. Бывают, конечно, у него помрачения, но у кого их не бывает. И вдруг смотрим — сидит Боря туча тучей.

— Боря, — спросили мы, — чем ты недоволен?

— Всем.

— Как, всем на свете?

— Да, — сказал Боря.

— Ну, хочешь, пойдём посмотреть индийские танцы?

— Какие ещё танцы! Я и сам могу танцевать.

(При этом Боря не шевельнул ни рукой ни ногой. Оно и понятно. Я забыла сказать, что как раз в эти дни и наступила настоящая жара. Земля растрескалась от солнца. Собаки как мёртвые лежали в пыли. Птицы не пели, как будто у них высохло горло. Одни только серые куропатки стонали от зноя. Даже хамелеон закрыл оба глаза. Всё, что было прежде, это ещё не жара. Вот теперь это действительно была жара. Я думаю, что именно по этой причине Борис и был недоволен всем на свете.)

— Может быть, ты хочешь засахаренных орехов? — спросили мы.

— Нет, — сказал Боря.

— А солёных?

— Я сказал: нет! — закричал Боря. — Я хочу одного: сидеть здесь под деревом манго и читать свою любимую книгу «Чудеса Индии». Может, быть, я скоро умру. Это моё последнее желание. Больше у меня ничего не осталось. Имеет право человек перед смертью на последнее желание?

Мы ничего не могли возразить и пошли на цыпочках к воротам.

А Боря вынес плетёное кресло, поставил его под деревом манго, взял в руки любимую книгу и махнул нам рукой на прощанье. Когда мы были уже в воротах, Боря открыл книгу.

И в эту самую минуту, и ни минутой позже, из тёмной блестящей листвы вывалился скорпион и, пролетев беспрепятственно по воздуху, упал в открытую книгу. Не куда-нибудь, а именно в книгу, которую Боря так хотел почитать. Смертоносный, коварный, он не нашёл другого места, куда падать. Мы бросились назад, как только раздался Борин вопль. Хорошо ещё, что скорпион не успел его тяпнуть. Но какая подлость — падать человеку в книгу, когда у него и так плохое настроение. Если ой даже упал не нарочно, а поскользнулся, я всё равно не могу его простить и не хочу про него писать.

Другое дело — писать про Борю. Про него всегда приятно писать, даже в такие дни, когда дождь запаздывает, как мёртвые висят листья банана. Тогда ничего не хочется и лопается терпенье, и скорпионы валятся в книги… Но ни слова о скорпионе. Поговорим о дожде, о прохладе, о нашем слоне Айравате.

История восьмая ПРО СЛОНА АЙРАВАТУ

Именем слона называют всё лучшее, что есть на свете. Всё мудрое, доброе и прекрасное. Походку красивой женщины называют походкой слона. И умного человека сравнивают с мудрым слоном. И долгожданный дождь называют слоновьим дождём. И облако, приносящее дождь, называют слоновьим облаком. И южный край города или деревни, откуда приходит дождь, называют стороной слона. «О мудрый и долготерпеливый слон!» — поётся в древней песне. Бок о бок с нами живёт слон по имени Айравата. Он стоит под навесом у нашего клуба.

Мы видим слона Айравату каждый день и по нескольку раз в день. Он работает рядом с нами, и всякий раз, когда мы приходим поесть — на завтрак, обед или ужин, погонщик слонов Шагири приводит Айравату, чтобы облить его водой. Айравата устаёт только тогда, когда у него перегревается кожа. А после обливания снова бодр и свеж, как человек после чашки чаю. Входя, мы всякий раз говорим:

— Привет, Айравата!

А уходя:

— Будь здоров, Айравата!

Банан или булочка всегда находились у нас для Айраваты. Зато когда в клубе испортился вентилятор, Айравата, просунув хобот через веранду, махал над нашими головами веткой дерева манго, разгоняя жару.

Правда, это была ещё не жара. Настоящая жара пришла как раз тогда, когда скорпион свалился в Борину книгу. Да, это была жара! Боря мрачный как туча пришёл в клуб и выпил залпом семь бутылок воды. Не две и не три, а семь. Повар Джимми поставил перед ним ящик. Только крышки звенели, падая на бетонный пол да, пузырясь, шипела вода, вырываясь из горлышек. Все хранили молчание, пока Боря пил. Когда седьмая бутылка опустела, Боря обратился к погонщику Шагири:

— Это правда, что летний дождь называют слоновьим дождем?

— Правда, — сказал Шагири.

— Значит, слон — хозяин дождя?

— Конечно, сказал Шагири. — В древности, говорят, здесь был один город, в котором не было ни одного слона. Дождь совсем позабыл этот город и обходил его стороной. Владыка соседнего царства сжалился над несчастным городом, послал ему своего слона. И слон привёл за собой дождь. А жители царства разозлились на махараджу и…

— Спасибо, — сказал Боря, — остальное меня не интересует.

Он взял в руки свой пробковый шлем. Шаги его были твёрдыми. Он завернул за угол, под навес, туда, где стоял Айравата. Он посмотрел на слона в упор и сказал, безнадёжно махнув рукой:

— Ну, где же дождь, Айравата?

Оба они вышли из-под навеса. А я вылезла на крышу и смотрела, как они расходятся в разные стороны. Боря шёл на север, Айравата — на юг.

И в ту же минуту увидела, что с юга, оттуда, где исчез Айравата, идёт туча, а внизу трепещут и дрожат разорванные листья бананов. По улице несётся скатанная в клубок трава. Первая капля упала мне на шею. В крупный горох окрасилась вся пыльная крыша и на глазах стала темнеть и блестеть. Пошёл дождь.

С юга в потоках воды, вместе с дождём, пришёл Айравата. А с севера, весь мокрый до нитки, вернулся Боря. Он утверждает, что не говорил со слоном и тем более не упрекал его в том, что дождя всё нет. Будто бы Айравата просто-напросто первым почуял приближение тучи и пошёл встречать дождь. Наверное, так и было. Все высыпали на улицу. Все подставили руки и головы дождю. Все кричали от радости. А Айравата, подняв хобот, трубил и, говоря по правде, был очень похож на владыку дождя.

История девятая ПРО ДОЖДЬ И НЕСКОЛЬКО СЛОВ ПРО ТУФЛИ ПРО КРАСНУЮ ЗЕМЛЮ

Дождь шёл день, другой, третий, неделю и две, и три — без остановки и без передышки. Сначала машины ещё возили нас на станцию, утопив колёса, распуская круги, по брюхо в воде — как водяные жуки.

Но потом не пошли и машины. Стена воды падала сверху. Весь город поплыл. Прорвались подземные трубы, и вода стала бить фонтанами. Реки неслись по улицам, бурля на поворотах. Сады ушли под воду. Дальнее поле, где бьют из-под земли ключи, стало морем, и по нему ходили волны. Вода всех ручьёв и рек соединилась с водой океана.

Каждый был заперт дождём в собственном доме. В окно не видно соседнего дома, не видно и земли. Можно даже забыть, что земля здесь красная. Она потому и красная, что наполовину — из глины. И никаких событий не случилось за это время, если не считать потерю двух туфель. Но когда ничего не случается, то и это событие.

На шестнадцатый день дождя я открыла дверь дома, — вода покрыла ступеньки крыльца, стояла вровень с порогом, и тонкой струйкой побежала по полу.

— А! Терять больше нечего, — сказала я себе, шагнула с крыльца вниз и провалилась в воду по пояс. А ноги в туфлях засосало в раскисшую глинистую землю. Вытащить то и другое не было никакой возможности. «Что спасать, — прикинула я в голове, — туфли или ноги?» Всё-таки — ноги! И я вытащила ноги. И покинула туфли. Я оставила их в размокшей земле. Конечно, это несправедливо. Всю жизнь по моей указке они ходили, стояли, лежали, таскались туда и сюда, слонялись и брели, куда бы я их ни направила. А если они были мне не нужны, я бросала их в углу или зашвыривала их под кровать. Было бы только справедливо, если б теперь, под конец жизни, они вырвались на волю, если б потоками воды их унесло в океан. Эту мысль я поведала Боре. И Боря меня успокоил.

— Я вижу, что-то чернеет вдали, — сказал Боря. — Я не сомневаюсь, что это туфли. Они плывут в океан.

* * *

Страшно, когда запаздывает дождь. И хорошо, что в конце концов он приходит. Но когда он идёт третью неделю…

Нет, никому я не пожелаю сидеть одному посреди отсыревшего дома и смотреть, как тёмным пятном расплывается на потолке сырость, и знать, что ты отрезан дождём от всего мира. И не выйти, и не уехать. И что делать — не знаешь. В окно не видно соседнего дома, не видно и земли. Можно даже забыть, что земля здесь красная. Она потому и красная, что наполовину — из глины.

Хотя есть на этот счёт и другие мнения. Один раз мы спросили у незнакомой девочки: «Как ты думаешь, почему здесь земля красная?» Не думая ни минуты, она сказала: «Это от танца. В Индии танцуют, покрасив ладони, ступни и пальцы в красный цвет, и надевают красную одежду, окрашенную соком травы сафлор. Во время танца осыпается красная краска, и за много веков её втоптали в землю. Я думаю, так».

Первый танец на свете станцевал в первый раз сам бог Шива. Недаром ему поставили храм в городе Чидамбараме.

Вы слышали про город Чидамбарам? Нет? Тогда поезжайте, он неподалёку. Если ехать налево от нашего города, приедешь в Мамаллапурам. Если ехать направо, — в Чидамбарам.

История десятая КОГО МЫ УВИДЕЛИ В ЧИДАМБАРАМЕ

Мы поехали в Чидамбарам. Храм увидели издалека, потому что ворота храма, как горы, их далеко видно.

А дорога к великому храму усыпана лепестками жасмина. Увядая на солнце, они пахнут ещё сильнее. Дождя ещё не было и в помине, и от жары попряталось всё живое.

Мы оставили туфли под воротами храма (таков обычай Индии) и пошли босыми ногами по раскалённым плитам.

И сразу же нас обступили со всех сторон сотни богов из камня.

На воротах и стенах, на крышах и в нишах — повсюду боги (в образе слона, обезьяны, многоголовой кобры) и верховые животные богов: быки, фазаны, мыши. Танцовщицы, взметнувшие руки в пляске, и музыканты — и всё это из камня. А главный над всеми — танцующий бог Шива. Храм юга велик, как целый город.

Мы обошли его весь, все дворы и постройки, тысячеколонные залы и галереи и священный пруд. От жары попряталось всё живое. Кругом не было ни души.

Летучие мыши спали в углу под навесом. Запах старого масла и жасмина стоял в молельнях.

Посреди большого двора лежал каменный бык. Он лежал, нагнув голову и подвернув одно копыто. Круги масла чернели у него перед мордой на светлом камне. Он был похож на белого быка Брахми, только Брахми — живой, а этот — каменный. И потому неподвижен, как камень. Мы остановились посмотреть на него. И вдруг, нежданно-негаданно что-то взметнулось в воздухе, что-то мелькнуло перед глазами. На спине у быка, у нас перед носом, очутился живой мальчишка.

Он был, без сомнения, живой, потому что смеялся, глаза у него блестели и даже один из зубов рос немножко криво, чего у богов никогда не бывает. Не скрою: мы вэдрогнули.

— Кто ты такой? — спросил Устин Устиныч.

— Я? Бог Шива, владыка танца.

Он посмотрел на нас. Но мы устояли на месте.

— Так, — сказал только Устин Устиныч. — Богов не бывает.

— Я — махараджа, — сказал мальчишка. — У меня дворец в тысячу комнат. И в каждой из них прохлада. Я ем каждый день. Я ем, сколько я захочу. Павлины ходят в моем саду. Вода журчит, омывая цветы и тропинки. Я всесилен…

— Так, — сказал Устин Устиныч. — Махараджей нет в свободной Индии.

— Я великий артист, — сказал мальчишка.

— Где ты живешь?

— Везде.

— А откуда ты взялся?

— Всплыл со дна океана. Я всплыл вместе с самыми ценными ценностями земли. Сначала, как известно, всплыла корова, за ней — первая книга. А за ними — я.

— Врешь, — сказал Устин Устиныч.

Мальчишка засмеялся:

— Меня вылепила богиня Парвати. Из глины, пены и остатков душистого мыла, которые она соскребла со стенок своей ванны. Она вложила мне в губы флейту и, дунув в неё, вдохнула в меня жизнь. С тех пор в ушах у меня всегда звучит музыка…

— Повтори ещё раз, — сказал Устин Устиныч.

— Охотно. Вон там на горе (её видно с дороги) огнепоклонник развел костёр. Костёр горел, пока не спал человек. Но когда человек заснул, огонь погас. Проснувшись, человек ударил по углям. Из них вылетела искра. Это и был я.

В эту минуту Раджан показался из ворот, у которых стояла наша машина, а мальчишку как ветром сдуло. Он исчез, а мы стояли в полном недоумении. И накинулись на Раджана с вопросом:

— Кто это был такой?

— Я думаю, Намби — разносчик лимонов, — сказал Раджан. — Всё это на него похоже. Он сирота. Один на всём белом свете. Мать и отец его умерли от холеры.

А воспитал его нищий сказочник Рамачандра.

— Есть ли слово правды в том, что он наговорил нам?

— Есть, — сказал Раджан. — Что у него нет дома.

— Он сказал, что его дом — везде.

— Это одно и то же. Если нет дома, значит, дом везде.

Чтобы всё это лучше улеглось в голове, мы заехали в кофейню, ту, что помещается в бамбуковом сарае. Ничто так не прочищает голову, как чашка южноиндийского светлого пенного кофе. Нигде, ни в Африке, ни в Америке, ни в Европе, нет такого, только в Южной Индии, в штате Мадрас. Мы выпили по одной чашке, в голове у нас посветлело. А кофевар — тощий человек в белой одежде — рассказывал. Он закрыл глаза, чтобы всё лучше припомнить. И вот что мы услышали.

История одиннадцатая РАССКАЗ КОФЕВАРА ИЗ БАМБУКОВОЙ КОФЕЙНИ

Когда мать и отец Намби умерли, он висел на ветке дерева, завёрнутый в красную тряпку и привязанный за верёвку. В Индии подвешивают детей на деревья, чтобы ветерок обдувал их и укачивал. Вымерла вся деревня. Всех убила холера. А ребёнок висел на ветке и не знал, что тоже умрёт, если его кто-нибудь не снимет. Через деревню проходил Рамачандра, бродячий сказочник, заметил узелок на дереве, развернул тряпку, достал Намби и совершил обряд, первый в жизни ребёнка: показал ему солнце. А потом завернул снова, но не повесил на дерево, а взял с собой и пошёл по дороге на юг. Следом пришли солдаты, подожгли мёртвую деревню, чтобы холера не перекинулась дальше. А к вечеру Рамачандра пришёл в другое, живое селенье.

Перед хижинами горели масляные плошки. Мужчины уже подоили коров. А женщины посмеивались, потому что дневные заботы были уже позади. И всем хотелось выслушать сказку или какую-нибудь историю. Но вместо сказки на этот раз Рамачандра принёс ребёнка и положил под священным деревом пиппал, под которым можно говорить только правду. (Упоминаю об этом на всякий случай. Вдруг очутишься под деревом пиппал и захочешь соврать что-нибудь, помни, что этого делать не стоит.)

Жители обступили ребёнка и сначала принесли ему молока, а потом уже расспросили Рамачандру, откуда он взялся. Молоко принесли в плошке с носиком, из которой поят богов. Но глиняные боги пить не умеют и обливаются с головы до ног, так что приходится их отмывать, а ребёнок выпил всё до капли и не облился. И все призадумались, размышляя о его судьбе.

— Как ты собираешься воспитывать его, Рамачандра?

— Не знаю, — сказал Рамачандра. — Я никогда никого не воспитывал. Я не хочу только, чтобы он рассуждал, как лягушка по имени Дурмати.

— Будь любезен, расскажи, как рассуждает эта лягушка.

— Хорошо, — сказал Рамачандра.

Лягушка по имени Дурмати всю жизнь жила в колодце, никогда из него не выходила и была совершенно счастлива. А другая лягушка, по имени Сарипутта, жила в море, гуляла по берегу и тоже была счастлива, пока однажды не плюхнулась в колодец.

— Здравствуй, — сказала Дурмати. — Ну, как тебе нравится у меня в колодце?

— Темно и тесно, — сказала Сарипутта, лягушка, живущая в море.

— В колодце тесно?! — воскликнула Дурмати. — Где же тогда просторно?

— В море просторно.

— Не слышала про такое, — сказала Дурмати, живущая в колодце. — Что же, по-твоему, море больше?

— Гораздо больше колодца.

— Не верю, — сказала Дурмати. — Больше моего колодца нет ничего на свете, а того, кто думает иначе, отсюда немедленно вышвырнут.

И Сарипутту вышвырнули обратно в море. Всё хорошо кончилось. Но я не хотел бы, чтобы мальчик рассуждал, как лягушка Дурмати, и думал, что колодец больше, чем море. Вот такую сказку рассказал Рамачандра в уплату за молоко. А пока все раздумывали над этой сказкой, Рамачандра заснул под деревом пиппал, положив рядом с собой Намби. Он ушёл на рассвете. Двенадцать лет они бродили вместе, не расставаясь. А когда Рамачандра умер, Намби сам стал кормить себя: варил кофе в большой кофейне в Мадрасе, плёл циновки, помогал торговать книгами, а теперь разносит лимоны. Вот что рассказал кофевар про Намби. Это самая длинная история из всех, что я рассказала и расскажу, потому что времени хоть отбавляй, когда идёт дождь. Но всё на свете кончается. За это время кончился дождь. И всё, что было потом, было уже на солнце.

История двенадцатая ЕДИНСТВЕННАЯ, КОТОРУЮ Я САМА НЕ МОГУ ПОНЯТЬ И НАД КОТОРОЙ ДО СИХ ПОР ЛОМАЮ ГОЛОВУ

Это случилось в тот день, когда кончился дождь. Солнце выкатилось на небо, и засверкал весь мокрый мир. Пальмовые крыши отяжелели, с них лились водопады. Все деревья стояли мокрые. Реки ещё бежали по улицам. Лужи стояли величиной с пруды, а пруды превратились в озёра. И во многих местах водой унесло дорогу.

Но солнце светило. В небе не осталось ни облачка. И нельзя было усидеть на месте. Первая машина высунулась из гаража и отважилась поехать на станцию. Поднимая брызги, проскочила до поворота и застряла в красной, вязкой, размокшей глине — ни вперёд, ни назад. А в машине — мы. Вылезти — сам увязнешь. А не вылезти — глина на солнце засохнет и намертво схватит машину. Так и будем смотреть весь год на одинокий, брошенный кузов и ругать себя за нетерпение.

В эту минуту вдали, над дорогой, мы увидели облако. Это было довольно странно, потому что все облака ушли, чтобы долго не возвращаться — до другого сезона дождей. Что собирается делать здесь это облако, когда кончился дождь, а новый придёт только на будущий год? И тут мы увидели, что облако не плывёт, а шагает, потому что это вовсе не облако, а белый бык Брахми. Он шёл неторопливо, складки на шее раскачивались в такт шагам. Шкура была ещё мокрой от недавних дождей. А брызги фонтанами били из-под копыт. Он шёл не медленно и не быстро и поравнялся с нами. Поддел рогами передние колёса нашей застрявшей машины и вытянул их из глины, поддел задние, тоже вытащил и выкатил машину на твёрдую дорогу. Мы хотели сказать Брахми спасибо и собирались наломать ему молодых веток, но не успели.

Торговец сандалиями, человек глупый (торговля сандалиями такое бойкое дело, что присесть некогда, не то что подумать), выскочил на дорогу с криком:

— Что мы сидим? О чём мы думаем? Скорее, скорее! Несите верёвку, привяжем Брахми к забору! Это очень хороший бык. Зачем отпускать быка, один вид которого приносит удачу?

Как только торговец сандалиями это сказал, Брахми скрылся. Не успели глазом моргнуть — его уж нет.

Посмотрели в сторону океана — пуста дорога, посмотрели в другую — и увидели зелёную машину, в которой ездит начальник частной полиции Сантана Кришна.

— Ну вот и я, — сказал Сантана Кришна. — Сантана Кришна никогда не опаздывает к месту происшествия. — Говорят, здесь застряла машина?

— Спасибо, её уже вытащили.

— Кто?

— Белый бык Брахми.

— Почему я не вижу его?

— Он исчез, как только торговец сандалиями произнёс слово «верёвка».

Тут чей-то хохот послышался сверху. Сантану Кришна поднял голову и увидел Намби. Он сидел на дереве и хохотал до упаду.

— Может быть, ты прав? — сказал Сантана Кришна, закинув голову и посмотрев на дерево, где сидел Намби. — Может быть, у него отвращение к верёвке и он не хочет про неё слышать?

И Сантана Кришна задумался. Он задумался очень глубоко. Мы успели съездить в старый город, напиться кофе, вернуться. Потом без предупреждения, сразу, как всегда на юге Индии, упала ночь. А Сантана Кришна всё стоял, прислонившись к стволу дерева, и думал.

История тринадцатая КАК НАМБИ САЖАЛ КУСТЫ ЧЕДАЛЯ

Мы не встречали мальчишки быстрее, чем этот Намби. Он мелькал то тут, то там, вертелся поблизости, но был неуловим.

В обрезке широкой трубы у станции увидели огонёк, услышали песню, звучавшую из трубы, подъехали ближе — там никого нет.

Лимоны с утра лежали на веранде. Устин Устиныч хотел подкараулить, когда Намби их приносит, и решил не ложиться спать. Но как раз в этот вечер в дом к Устину Устинычу влезли обезьяны и съели ореховое печенье. Устин Устиныч махнул рукой и от расстройства лёг спать. Всю ночь ему снилось, будто он подпрыгивает во сне. А наутро оказалось, что Намби ночевал на крыше его дома. Повар Джимми сам видел, как он спрыгнул оттуда на рассвете. На рассвете он был здесь, утром — на старом базаре, а днём — в Чидамбараме.

В Чидамбараме один человек заказал ему посадить под окном куст чедаля — жасмина, который распускается ночью. И Намби посадил прекрасный цветущий куст.

Сосед, потянув носом воздух и почувствовав, как пахнет чедаль, заказал точно такой же. Намби немедленно выкопал куст и посадил соседу. Обнаружив это, оба соседа конечно… пошли его бить? Конечно, пошли бы, если бы не были рассудительными людьми. Но они были рассудительными. И потому сели под куст и задумались.

— Он два раза получил деньги за один и тот же куст.

— Да.

— Что бы это могло значить?

— Я думаю, он не хотел откладывать исполнение желаний. Я захотел куст — он посадил его. Ты захотел куст — он посадил его. Пока он стал бы искать точно такой же — желание бы уже остыло.

— Пожалуй, что так. А может быть, я неверно выразил просьбу. Он дал нам понять, что «точно такой же» — это тот же самый. Природа так разнообразна. В ней нет ничего «точно такого же», есть похожее. Надо было сказать: посади мне похожий куст.

— Неплохая мысль. А может быть, он хотел намекнуть, что не надо было сажать куст под самым окном? Стоило посадить его чуть подальше — и мы поровну наслаждались бы ароматом чедаля.

— И это верно! Нам остаётся теперь только сделать вывод из всего, что случилось.

И тут в разговор вмешался нищий, присевший под куст перекусить бананом и горсточкой риса.

— Он вас обманул, — сказал нищий.

Оба соседа примолкли и разом воскликнули:

— А ведь и правда! Как это раньше нам не пришло в голову. Вот что значит размышлять постоянно, а не от случая к случаю, как это делали мы! Конечно, обманул! Догадайся мы раньше, мы бы его побили. Но бить уже поздно. После мудрой беседы в это прекрасное утро под этим цветущим кустом драться было бы глупо. А тебе, мудрый человек, спасибо. Конечно, он нас обманул!

История четырнадцатая КАК БОРЯ ХОТЕЛ ДРУЖИТЬ С НАМБИ И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО

— А мне нравится этот Намби! — сказал Боря. — Не знаю, чем, но нравится. Я всё прощаю ему. Пусть приходит. Угощу его орехами и шоколадом.

И в самом деле, накупил орехов и шоколаду в старом городе, на базаре. Но только Намби не пришел.

— Я знаю, что делать, — сказал Боря. Я сфотографирую его своим аппаратом и подарю ему портрет. Пусть приходит.

И Боря зарядил аппарат и стал ждать, но Намби не пришёл. Может быть, потому, что у него нет дома и негде повесить портрет. Или, иными словами, его дом везде, а везде невозможно развесить свои портреты, это было бы невыносимо.

— Хорошо, — сказал Боря. — Я решился. Я отдаю ему свой бинокль.

Это было отчаянное решение, потому что у Бори прекрасный бинокль и расстаться с ним не так просто. В Борин бинокль можно увидеть, как на деревьях просыпаются обезьяны. Как из ущелья выходит варан, волоча за собой свой длинный хвост. Издалека можно увидеть, как вытаскивают сети из океана и вытряхивают на песок рыбу, как далеко-далеко у порта выходит косо из воды тёмным бревном акула. Трудно перечислить всё, что можно увидеть в Борин бинокль. Каждый на месте Намби не отказался бы заполучить такой бинокль. Но он не пришёл.

И тогда Боря понял, что его ничем не заманишь. И сделал то, что сделал бы всякий умный человек на его месте: сам съел шоколад и орехи. Сделал портреты Раджана, Джимми, Устин Устиныча, мой и погонщика Шагири и развесил у себя в доме. Потом взял бинокль, посмотрел, как обезьяны потягиваются на деревьях спросонок, чешутся и играют с детьми.

Разглядел океанский берег. Сел на золотой песок и долго смотрел, как тёмным бревном выскакивает из воды акула. Жаль только, что он не развеселился, а опечалился ещё больше.

— Что же делать? — спросил Боря Раджана.

— Ничего не поделаешь, — сказал Раджан. — У этого человека такой характер. Звать его — бесполезное дело. Можно побить его. Но ведь и это бесполезное дело.

— Я хочу в лес и в снег, — сказал Боря. А это верный признак, что он загрустил.

У нас есть кинолента про лес и про снег. Мы привезли её с собой. Храним её в клубе на полке, бережём как зеницу ока и смотрим тогда, когда слишком жарко или очень грустно…

… Когда ночь накрывает Южную Индию и над головой повисают тяжёлые низкие звёзды. Когда пальма стоит, опустив свои листья, и за стеной тихо топчется слон Айравата…

Ночь пахнет сандаловым дымом и цветами. Большая ночная бабочка, залетев из темноты, играет в луче киноаппарата и бросает на экран большую крылатую тень…

А на экране снег. Снег вверху и внизу. Снег на еловых лапах. Снег на равнине и на пригорках. Деревья по пояс завалены снегом и утопают в снегу. Белка летит с сосны на сосну. Соболь скользит, будто течёт, а лиса на поляне играет, разложив роскошный пушистый хвост. Столько снега кругом, что он мог бы избавить всю землю от зноя. Хоть купайся в снегу, хоть ныряй в него с головой. И, как белка, летай с сосны на сосну. Как лиса, согревай свой нос, уткнувшись в пушистый мех. Как охотник, скользи в тишине по следу и дыши морозом и снегом…

Так что, когда зажигается свет, не сразу и сообразишь, где ты на самом деле в эту минуту и откуда взялась большая жёлтая бабочка рядом с тобой на бамбуковой спинке стула.

Боря так и сделал. Ушёл в клуб, запустил киноленту. Падал снег. И чем больше падало снега, тем лучше становилось у Бори настроение. Ему стало казаться, что он — и снегирь, и лиса, и медведь. А снегу всё больше и больше, и на душе всё легче и легче.

И вот, когда загорелся свет, Боря увидел Намби. Намби сидел на составленных вместе столах. Это был он. Он не спрыгнул, не убежал, не исчез, не провалился сквозь землю. Он не смеялся и не кривлялся. Ему тоже понравился снег, которого он никогда в своей жизни не видел. И когда Боря вышел из клуба, огибая большую клумбу, Намби пошёл с ним рядом. Нам послышалось даже, что издали донеслась песня, которую пели два голоса:

Котлы всех стран и земель

Варят для нас еду.

Циновка для нас — вся земля,

Постель — от моря до моря.

История пятнадцатая КАК БОРЯ ВЫПЛЮНУЛ КОСТОЧКУ

Однажды Боре по голой ноге пробежало неприятнейшее создание — многоножка-сельпуга. Скажешь спасибо, если многоножка пробежит по голой ноге! Там, где она пробежала, вскочат волдыри, а нога загорится огнём и огонь побежит по всему телу. Боре не верилось, что всё пройдёт.

Хотя держался он молодцом, сидел на веранде, положив ногу на перила, не показывая виду, как ему плохо, и даже ел манго.

Он ни звука не проронил. Но мы поняли, как ему плохо, по тому, как он выплюнул косточку. В весёлом расположении духа так не плюют. Косточка перелетела через дорогу и упала чуть не у самых ног каменного Ганеши — бога мудрости.

При виде этого Устин Устиныч даже вылез из машины, чтобы сказать Боре несколько ободряющих слов: «Всё пройдёт, вот увидишь. Жар пройдёт. Волдыри пройдут. Будешь ходить, работать, ездить! Тьфу на эту многоножку! Сколько раз я говорил: осматривайте жилище. Это, как-никак, Индия!»

И Устин Устиныч был прав. Всё прошло. Как рукой сняло. Боря повеселел, нога снова была как новенькая. Проезжая мимо каменного Ганеши, бога мудрости, мы заметили тоненькую веточку, торчащую из земли, и на ней два развёрнутых в разные стороны чёрных лаковых листика. Потом они зазеленеют, а тонкая веточка превратится в могучий ствол, дерево манго всегда так начинает расти — с двух чёрных блестящих, как будто намазанных маслом, листков. Даже странно, что листья могут так блестеть и бывают такие чёрные.

Тут только мы сообразили:

— Смотри-ка, Боря, это из той косточки, которую ты выплюнул, когда был в подавленном настроении.

Боря, правда, не согласился.

— Во-первых, — сказал Боря, — я не бываю в подавленном настроении, а во-вторых, у меня нет привычки плеваться косточками. Что касается дерева манго, то, конечно, оно вырастает из манговой косточки.

Я вспомнила эту историю, чтобы ещё раз подивиться красной земле Южной Индии, на которой мы жили. Чего только не растёт на этой красной земле! Какие душистые разные цветы, какие могучие деревья!

А банановые пальмы, представьте себе, — это трава. Язык не поворачивается сказать это слово, когда видишь огромные листья над головой. Целый лес с прохладой и тенью. Но всё-таки это трава. Гигантская трава, трава великанов, но — трава. И сажают бананы совсем не так, как, например, дерево манго. У старой банановой пальмы, которой всё равно уже не цвести, срезают верхушку и выбрасывают. А остаток ствола с корнем выкапывают и сажают куда хотят. Из старого ствола начинает вывинчиваться новый лист, как грифель из карандаша. Старый ствол бережёт молодые листья, пока они не наберут силы и сами не превратятся в ствол. Так из середины старой банановой пальмы вырастает новая. Пройдёт день, другой, третий, — и глядишь, зазеленела банановая роща…

История шестнадцатая ПРО БАНАНЫ, ПРО ВСЕХ НАС И ПОЛИЦЕЙСКОГО САНТАНА КРИШНУ

Мы уехали в командировку в Мадрас, вернулись и не поверили своим глазам — растёт банановая роща.

Клянусь, её не было, когда мы уезжали. Пустынно было между домами. А теперь по два широких листа развернулось на каждом стволе. В канавке журчала вода. И на каждом листе, лежа на спине, покачивалась ящерица и спала. Спали они потому, что была ночь, когда мы вернулись из Мадраса. Ночью чего только не привидится.

Уж не померещилось ли нам всё это?

Потрогали воду в канавке — вода как вода. И ствол банана — как ствол банана. Ящерицу пошевелили палочкой, это уж точно была ящерица, хотя она и не проснулась. И тогда мы решили разойтись по домам, лечь спать и посмотреть, что будет утром.

Оно наступило очень скоро. Мы просто закрыли глаза, а когда открыли, было уже утро. Солнце, как ножами, прорезало циновку на окне и полосами упало на пол. Я распахнула дверь. В ту же минуту открылась дверь Бориного дома, а Устин Устиныч высунул голову в окно. Солнце сияло в небе и блестело в воде; вода журчала в канавке. Ящериц не было, они проснулись раньше нас и ушли. А банановая роща была.

И мы пошли созывать народ и спрашивать, откуда она взялась.

Каждый честно сказал, что он думает.

— Я думаю, — сказал повар Джимми, — что это прежние жители деревни, наши предки, снова возродились на свет в виде банановой рощи, чтобы посмотреть, что делается на свете. В жизни так много перемен!

— Возможно, — согласились все из уважения к повару Джимми.

— А я думаю, — сказал Шагири, погонщик слонов, — что роща могла свалиться с неба. Хорошим людям иногда что-нибудь падает с неба.

Все согласились с ним, чтобы его не обидеть, но всё-таки никто не поверил, что роща свалилась с неба. Но тут, как нельзя более кстати, появился Сантана Кришна. Я думаю, что со временем ему присвоят звание «Великий Полицейский». Как следовало ожидать, он внёс в дело ясность и установил порядок.

— Расследование ведётся неверно, — сказал Сантана Кришна. — Я поведу его сам и заодно покажу, как это делается.

Сантана Кришна обвёл всех глазами и громко спросил:

— Кто посадил бананы?

Никто не ответил. Сантана Кришна спросил ещё раз:

— Повторяю: кто посадил бананы?

Опять никто не ответил. И Сантана Кришна сказал:

— Спрашиваю в третий раз: кто посадил бананы?

И на этот раз повар Джимми ответил:

— Мы не знаем. Но важно ли это? Важно то, что они зеленеют, кто бы их ни посадил. Было бы куда хуже, если б они завяли.

Все согласились с поваром Джимми, похвалили его и разошлись, радуясь виду банановой рощи.

Один Сантана Кришна пригорюнился и повесил голову. Пока он молча грустит, я успею произнести несколько хвалебных слов банановой роще.

Бананы все ели и знают, расхваливать их я не буду. Скажу лишь о том, какая прекрасная вещь — банановый лист. На свежем листе банана в Индии подают еду.

Ни один лист на свете не даёт такой тени, как банановый лист. Ветер надрывает его по краям, и он шелестит как парус. Джимми прав: надо радоваться виду банановой рощи. Но Сантана Кришна, очнувшись от печали, сказал:

— Я как-никак всё-таки полицейский. Полицейскому полагается знать всё о происшествиях. Я буду грустить, пока не узнаю, кто посадил бананы. И не утешайте меня. Это бесполезно.

— Что же делать? — спросили мы, жалея Сантану Кришну. — Может быть, вам хотелось бы срубить банановую рощу, чтобы она не причиняла нам страданий?

— Ни а коем случае! — воскликнул Сантана Кришна. — Срубить то, что зеленеет, — это убийство. Этого я не переживу. Но клянусь: тому, кто признается сам, что посадил бананы, я обещаю давать по тарелке рису всякий раз, когда бы он ни пришел.

— Это я! — раздался голос. Что-то зашуршало над нашими головами, и Намби спрыгнул с крыши на землю: — Я посадил бананы.

— Зачем? — строго спросил Сантана Кришна.

— Просто так. Для друзей, если хочешь.

— Конечно, ты, — печально сказал Сантана Кришна. — От тебя можно ждать всего, чего угодно. Но ничего не поделаешь. Тарелка риса — за мной.

— С карри, — сказал Намби.

— Да, с карри, — вздохнул Сантана Кришна.

— И с чатни, — сказал Намби.

— И с чатни, — ещё печальнее сказал Сантана Кришна.

— И с простоквашей. У тебя хорошая простокваша?

— Сантана Кришна плохой простокваши пить не будет.

— Хорошо, — сказал Намби, — может быть, я и приду.

— То есть как «может быть»? Нет уж, раз выиграл — приходи. Дай слово.

— Ты ведь знаешь, — сказал Намби, — я прихожу, когда хочу, и только к тем, кто мне нравится.

И Сантана Кришна обиделся:

— Я — лучший полицейский во всем штате Мадрас и, может быть, во всей Индии. А может быть, даже в мире… Я не могу не нравиться. Скажи, я нравлюсь тебе хоть немного?

— Немного, — сказал Намби.

И Сантана Кришна улыбнулся. Мы все нашли, что улыбка ему к лицу.

Сантана Кришна простился со всеми, надел зелёную фуражку, сел в зелёную машину и уехал, потому что расследование о бананах было уже закончено и Сантану Кришну ждали другие важные дела.

А банановая роща осталась расти. Первое время мы гоняли священных коров, чтобы они не объедали молодых банановых листьев. А потом листья поднялись на безопасную высоту. Ветер надорвал их края, и они стали трепетать, нагоняя прохладу.

Историю, которую я сейчас расскажу, надо бы записать отдельно. Потому что это печальная история, она отличается от всех. Моё дело предупредить, что история эта печальна. При желании её можно пропустить.

История семнадцатая О ТОМ, КАК НА НАМБИ НАПАЛО НИЧЕГОНЕПОНИМАНИЕ

Это было тогда, когда умер Рамачандра. Тот самый, что снял Намби с ветки дерева, а потом двенадцать лет вместе с ним колесил по всей Индии. Через двенадцать лет Рамачандра умер. Намби сам сложил погребальный костёр. Сам, своими руками разбил над ним котелок горящих углей. Костёр загорелся. Люди молча смотрели, как полыхает огонь, а потом разошлись, только Намби никуда не пошёл. А когда огонь догорел и последние угли погасли, и рассеялся дым, Намби взял горсточку пепла — всё, что осталось от Рамачандры, — и бросил в реку. Такой уж обычай в Индии.

Теперь от Рамачандры ничего не осталось. И Намби остался один. Огляделся вокруг, увидел дорогу, по которой ходил тысячу раз, и не узнал её. Не узнал дерева манго, не узнал дикий лимон курунду и красную пыль не узнал, и поле сжатого риса. Ничего не узнал вокруг — ни глиняных лошадей, ни хижин, ни жёлтых цветов. Пошёл по дороге и решил идти до тех пор, пока память к нему не вернётся. Под вечер дымом потянуло от незнакомой деревни. И ему показалось, что он узнал запах еды.

— Это похлёбка из чечевицы? — спросил Намби.

— Похлёбка, — сказала женщина, неприветливая на вид.

— Я узнал её, — сказал Намби.

— Похлёбку кто не узнает!

— Накорми меня, — сказал Намби. — Я потерял память, и запах похлёбки — первое, что я узнал.

— От чего у тебя отшибло память?

— От горя. Умер мой друг, сказочник Рамачандра.

— Ничего я тебе не дам, — сказала женщина. — Я сама забыла все сказки. Помню только одни заботы и никаких сказок.

— Я думаю, что тебе кажется. Ты только попробуй, начни какую-нибудь сказку. Например, о том, как Рама спас красавицу Ситу. Эту сказку знает вся Индия.

— Попробую, — неохотно сказала женщина и нехотя начала рассказывать, а Намби принялся за похлёбку.

Он наелся, заснул, проснулся и услышал, что женщина всё ещё рассказывает. Толпа людей собралась вокруг, все слушали про подвиги бесстрашного Рамы. Намби хотел поблагодарить за еду, но женщина сказала:

— Не мешай мне. Мне кажется, что в меня переселилась часть души Рамачандры. Не спугни её своей глупой благодарностью, пока она не поселилась во мне навсегда.

И она продолжала рассказывать.

А Намби пожал плечами и выбрался из толпы. Никто не обратил на него внимания. Намби посмотрел на дорогу — и узнал её. Посмотрел на солнце — узнал. И скрип арбы, и быков, запряжённых в повозку, и гору кокосовых орехов на возу — всё узнал сразу.

Только эту историю сам он никогда не рассказывает.

Нам передала её та женщина, с ней мы повстречались по дороге в Мадрас.

Историю эту, конечно, не назовёшь весёлой. Я предупреждала об этом. Но она произошла давно, до того, как Намби поступил в лавку, торгующую циновками, до того, как он варил кофе и торговал книгами, и начал разносить лимоны.

А вот что случилось однажды у нас на глазах.

История восемнадцатая КАК НАГРЯНУЛИ ТРИ ХОЗЯИНА

Хозяин лавки тростниковых циновок, хозяин старой кофейни и хозяин книжной лавки подкараулили Намби и прижали его к стволу большого дерева. Того самого, у которого любит задумываться Сантана Кришна. Они заговорили один за другим:

— Когда ты торговал в моей лавке, циновки шли нарасхват. Теперь они залежались, краски побледнели.

— Когда ты варил и разносил кофе, все собирались только в моей кофейне. А теперь больше народу в кофейном сарае под пальмовой крышей…

— Моё положение ещё хуже, — сказал хозяин книжной лавки. — Я понятия не имею, что написано в книжках, которые я продаю.

И все они в один голос воскликнули:

— Вернись! После нашей смерти ты станешь хозяином лавки, любой, какую ты выберешь.

Тогда Намби сказал:

— У Рамачандры не было лавки. А я — его сын.

И все трое закричали:

— Ты не сын, а подкидыш! Какой ты сын! Все знают, что ты болтался на дереве, как дынный плод!

Тут все трое поняли, что перехватили, и постарались сменить тон.

— За тобой долг, Намби. Ты не рассказал, какую последнюю сказку для тебя сложил Рамачандра.

— Да, не рассказал, — сказал Намби. — Но это совсем короткая сказка. А вы — солидные люди. У вас большие лавки, большие дома и большие деньги. И наверное, большие умы. Таким большим людям совсем не нужна такая короткая сказка.

— Кому же ты её оставляешь? — спросили три торговца.

— Себе.

— Эгоист! Всё, что имеешь, ты должен отдавать людям. И эти люди, конечно, мы.

Тогда Намби подпрыгнул, уцепился за ветку дерева, раскачался, взлетел на верхушку и с самой вершины нырнул вниз головой в пруд. Такого прыжка, я ручаюсь, вы не видели никогда в жизни. Мы боялись, что после такого прыжка он никогда не вернётся. Но он вынырнул и вернулся.

История девятнадцатая О ТОМ, ЧТО ИНОГДА ПРОИСХОДИТ НА РАССВЕТЕ

На рассвете иногда происходит такое, чего в другое время дня или ночи никогда не бывает. Повар Джимми может подтвердить это. Он встаёт раньше всех и, прежде чем приступить к своей стряпне, выходит на веранду, чтобы окинуть взглядом все вокруг.

На рассвете вернулась пропадавшая две недели рыжая собака. Да к тому же ещё не одна. Она принесла в зубах рыжего щенка, а потом — ещё двух. На рассвете лотосы в пруду открывают свои цветы. Известно, что по ночам они спят, как люди. А фокусник как-то на рассвете бросил в воздух верёвку, сам по ней забрался наверх и там просидел минуту или две. Джимми это видел, потому что встаёт на рассвете, а больше не видел никто.

И вот однажды на рассвете машина тронулась с места сама по себе. Сначала она стояла на обычном месте, справа от клумбы, где цветут рыжие цветы чампака, спиной к веранде и носом к пруду. И вдруг, на глазах у Джимми, осторожно тронулась с места, неторопливо поехала вокруг клумбы, выехала в аллею и так же медленно начала огибать пруд. В другое время Джимми, может быть, не поверил бы своим глазам, но всё дело в том, что это происходило на рассвете, и только поэтому Джимми не удивился. Зато Раджан удивился. Он проснулся как раз в эту минуту, как будто его под бок толкнули, и подумал: «Никогда бы не поверил, что машины на рассвете выходят гулять сами по себе».

Он окликнул Джимми и показал на машину. Но Джимми приложил палец к губам и сказал:

— Ш-шш-шшш, тише. Я думаю, это Намби кружит. Он ночевал сегодня в твоей машине.

— A-а, — сказал Раджан и примолк. — Но почему же машина слушается его? Я никогда его этому не учил.

— Но он видел, как ты это делаешь. С него этого довольно. Он, например, видел, как я готовлю. И я не удивлюсь, если он однажды сварит молочный сахар не хуже, чем я, или приготовит пломбир с цукатами из папайи.

— Пломбир — это очень вкусно, — сказал Раджан.

— Ещё бы. Я не удивлюсь, если даже он сварит рис с подливой из перца, томатов и сыра.

— Это очень трудно, — сказал Раджан.

— Конечно. Чему же удивляться, что его слушается твоя машина?

А машина между тем вернулась и встала на прежнее место, как будто не думала никуда ездить. Раджан и Джимми спустились с веранды и пошли к машине, чтобы своими глазами увидеть Намби. Они увидели его. Намби спал, положив одну руку под голову, а другую — на руль.

— А может быть, это нам приснилось, будто машина двигалась? — спросил Раджан.

— Может быть, — сказал Джимми. — Я-то, правда, уже проснулся, я просыпаюсь раньше всех. А для тебя ещё время спать. Я пошёл бы и лёг снова на твоём месте. Ты же видишь: и Намби спит.

Вот до чего занятный этот мальчишка — Намби. Даже не знаешь, спит он или притворяется, умеет водить машину или она его попросту слушается.

История двадцатая КАК ОХОТИЛСЯ УСТИН УСТИНЫЧ

— А не поехать ли мне на охоту? — сказал как-то Устин Устиныч.

Все удивились. Все знали, что Устин Устиныч — инженер-электротехник. Но никто до сих пор не знал, что Устин Устиныч — охотник.

— Ничто так не поднимает дух, как охота, — сказал Устин Устиныч. — Не купить ли мне по такому случаю охотничью куртку?

И мы поняли, что он не шутит.

Ни одна из готовых курток не влезала на плечи Устина Устиныча. Но два брата — торговцы куртками — не стали ложиться спать, всю ночь просидели под деревом, попивая светлый и пенный кофе, и говорили про Устина Устиныча, великого охотника, которому мала любая охотничья куртка. И между делом к утру сшили новую куртку.

Оставалось только надеть её и ехать. Так и было сделано. В машину сели Раджан, Устин Устиныч, Боря и Намби. Вслед раздалось: «Счастливой охоты!» Машина помчалась по южной равнине, мимо зарослей джунглей. Все были в прекрасном настроении. И вылезли из машины, чтобы бесстрашно двинуться навстречу любому зверю. И едва только низкие заросли стали гуще и выше, а кроны деревьев как потолок сомкнулись над головами Раджана, Устина Устиныча, Бори и Намби — перед ними мелькнул бенгальский кот. Устин Устиныч тут же вскинул ружьё. Но в эту минуту Боря тронул его за локоть.

— Стойте, Устин Устиныч, — шёпотом сказал Боря. — А не кажется ли вам, что он как две капли воды похож на Бабуджи?

— Кажется, — сказал Устин Устиныч.

— А что, если это и вправду Бабуджи? И мы могли бы убить его?

— Ты прав, — сказал Устин Устиныч и опустил ружьё.

Пошли дальше. В Индии зверей много. И тут же неподалеку в канаве увидели кабана. Кабан спал. И Устин Устиныч уже прицелился. Но тут Намби остановил его.

— Лежачего не бьют, — сказал Намби. — А будить нехорошо того, кто не выспался.

— Пожалуй, — сказал Устин Устиныч. — Пусть выспится хорошенько, а там уж мы на него поохотимся.

Все двинулись дальше и вышли из зарослей на широкую ровную поляну. Посреди поляны стояло кривое дерево без листьев и без коры. И на этом наклонном стволе старого дерева… (Кто боится, пусть дальше не читает.) На этом пологом стволе, растянувшись, лежал леопард. Может быть, красные волки загнали его на дерево, может быть, он забрался сам. Пятнистый, зеленоглазый, с царской шкурой, с кошачьей повадкой, он распластался по дереву, свесив хвост. Все замерли, и никто ничего не скачал. Все посмотрели на Устина Устиныча. Никто не тронул его за локоть, никто его не остановил. Хорошо, что в руках у него было ружьё. На охоте никак нельзя без ружья. Вскинув ружьё, Устин Устиныч посмотрел на леопарда, а леопард посмотрел на Устина Устнныча. Все зажмурились, ожидая, как грохнет выстрел. И тогда Устин Устиныч крикнул:

— А ну-ка чеши отсюда подобру-поздорову, чтобы я тебя больше не видел!

И леопард собрался в комок, распластался в воздухе и прыгнул. Нет ничего на свете красивее, чем прыжок пятнистого леопарда и сверкание его царственной шкуры. Нет ничего на свете красивей, чем леопард, уходящий в густую зеленую траву. Все засмотрелись на это зрелище, а когда очухались, Боря воскликнул:

— Почему же вы не стреляли, Устин Устиныч?

И Раджан сказал:

— Не понимаю, почему же вы не стреляли?

Один только Намби ничего не сказал.

— А ты как думаешь? — спросил Устин Устиныч. — Почему я не стрелял?

— Я думаю — потому, — сказал Намби, — что живой леопард лучше леопардовой шкуры.

— Ты прав, — сказал Устин Устиныч. — Ты совершенно прав. Представьте себе, что на свете не останется леопардов, а будут только одни леопардовые ковры и леопардовые шубы. Только представьте себе: одни шкуры да шубы и ни одного живого леопарда. На кого бы тогда мы стали охотиться? Ну, а теперь, я думаю, пора и домой. Ничто так не поднимает дух, как хорошая охота. Я помолодел на двадцать лет.

История двадцать первая ПРО ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ НА ВСЕ ОТВЕЧАЛ «ДА»

Был такой человек, который на всё отвечал только «да». Наш случайный знакомый. Но о нём, я думаю, нельзя умолчать. Второго такого человека я, по крайней мере, в жизни не видала. Думаю, что и вы.

Раджан пригласил нас в свою родную деревню. В ту деревню, где Раджан родился и жил, пока ещё не был шофёром, а был просто Раджаном.

Мы обрадовались и поехали, потому что побывать в индийской деревне, я думаю, никто не откажется.

Жители решили сплести для нас из цветов гирлянды.

Раджан остался им помогать. А мы пошли гулять по деревне и смотреть всё, что нам хочется.

Прошли всю деревню. И увидели старую глиняную стену. За стеной — пальмы. За пальмами — обмелевший пруд. За прудом — деревенский храм. Наверху над входом — раскрашенная богиня. А внизу на ступеньках сидел человек. Он сидел и блестел, как намазанный маслом. Он блестел, как намазанный маслом, потому что он в самом деле намазался маслом. А намазался маслом он потому, что он был служитель храма, иными словами — жрец, а жрецы очень любят мазаться маслом. Всё это мы сообразили, но для проверки решили спросить:

— Ты служитель этого храма?

— Да, — сказал человек.

— Иными словами — жрец?

— Да, — сказал человек.

— Какой же богине ты служишь, наверное — Парвати?

— Да, — сказал жрец.

— Смешно, — сказал Боря. — Какая же это Парвати. Голову дам на отсечение, что это богиня Дурга.

(Мы мало-помалу начали разбираться в богах.)

— Так это богиня Дурга? — спросил Боря.

— Да, — сказал жрец.

— А может быть, это Кали? — спросила я. — Или Бхавани?

— Да, — сказал жрец.

— Что да? — заорали мы. — Парвати, Дурга, Кали, Ума или Бхавани? Или, может быть, это Гаури или Амбика?

И жрец замигал и сказал:

— Да.

Мы остолбенели.

— Да ты дурак, что ли? — спросили мы.

— Да, — сказал жрец.

— В таком случае тебя надо гнать отсюда!

— Да, — сказал жрец.

Тут нам пришло в голову: уж не издевается ли он над нами? У нас зачесались руки — ударить его по пустой голове. А этого ни в коем случае не надо делать, если ты находишься не в своей стране. В своей стране этого тоже лучше не делать. Но в чужой из этого может выйти дипломатический скандал. Всякий скандал плох. А дипломатический — это самый плохой из всех скандалов.

Мы были на волосок от дипломатического скандала.

Но тут-то и прибежал Раджан с гирляндами в руках.

— Что здесь происходит? — спросил Раджан.

— Вот спросили у этого остолопа, как зовут богиню: Парвати, Ума, Кали, Дурга, Гаури или Амбика, а он на всё отвечает: да.

— Фу-фу, — вздохнул Раджан. — К счастью, он ничего не напутал. Богиню, конечно, зовут Дурга. Но нет большой беды, если назовёшь её Парвати (это значит «дочь гор»). Можно назвать её Ума или Амбика. Дело в том, что богиня одна, но у неё много имён. Мы даём ей разные имена, смотря по тому, как она ведёт себя. Когда богиня прекрасна, мы называем её Парвати, если она безжалостна, её называют Кали. Если богиня становится доброй, ей дают имя Бхавани. Если хочешь назвать её матерью, дай ей имя Амбика, а захочешь назвать её чистой — скажи Гаури. Можно также назвать её «рыбоглазая», «луноликая» или вовсе никак не называть — от этого тоже ничего не изменится. По правде говоря, богиня — ведь это плод воображения. Вам ли этого не знать? Но я всё-таки рад, что жрец ничего не напутал.

— Но мы сказали, что он дурак, а он сказал да.

— Ну и что же, — успокоил нас Раджан. — И это вполне возможно.

— Мы сказали, — признались мы, — что гнать его надо отсюда. И он тоже сказал — да.

— И с этим можно согласиться, — сказал Раджан.

Все немного успокоились. И Раджан повесил каждому из нас на шею цветочную гирлянду, как почётным гостям. А свою Раджан, как человек очень любезный, намотал на шею жреца.

— Кстати, — сказал Раджан. — Я забыл вас предупредить: этот человек по-английски знает одно только слово «да». Обширными эти знания не назовёшь, но он очень гордится и всегда в разговоре пользуется этим словом.

— Надо быть индийским жрецом, — сказал Устин Устинович, — чтобы пользоваться только словом «да» и при этом ничего не перепутать.

— Не согласен, — сказал Боря. — Велика важность. Получается у него — получится у меня.

И тут же приступил к опыту.

— Ну, что ж, поехали к дому? — сказал Устин Устиныч.

— Да, — сказал Боря и для начала попал в точку.

— Хорошо было в деревне, — сказал Устин Устиныч.

— Да, — сказал Боря и снова попал в точку.

— Раджан много работал сегодня, — сказал Устин Устиныч, когда мы приехали. — Ему надо освежиться. Я думаю, Боря, машину отведёшь ты?

— Да, — сказал Боря. Но, говоря по правде, он тоже плавился от жары, и больше всего ему хотелось встать под холодный душ. Но пари есть пари. И Боря не из тех, кто отступает на полдороге. Он, конечно, отвёл машину, а уж потом пришёл в клуб, чтобы утешить себя обедом. Повар Джимми совсем не хотел ему напакостить, он только на всякий случай спросил:

— А вы, наверно, уже обедали?

— Да, — сказал Боря.

Нам показалось, что он нас сейчас убьёт только за то, что мы жуём котлеты и попиваем томатный сок. Мы-то знали в чём дело. Но те, кто не ездил с нами в деревню, ничего не знали, а спросили как ни в чём ни бывало:

— Ты почему такой невесёлый, уж не заболел ли?

— Да, — сказал Боря.

— И температура?

— Да, — сказал Боря.

— Высокая?

— Да, — сказал Боря.

— Уж не скорпион ли тебя укусил?

— Да, скорпион! — сказал Боря.

— А может, ты не заметил, может, это была змея?

— Да, — сказал Боря.

— Чего доброго — кобра?

— Да, — сказал Боря.

— Что же ты молчал? Где шприц? Надо немедленно вколоть противоядие!

— Да, — сказал Боря и побледнел.

И мы все отвернулись, чтобы не видеть, как Борю колют ни за что ни про что. Тишина наступила в клубе.

Боря не проронил ни звука. Он вытерпел всё, потому что Боря — человек мужественный. Но если не обладаешь подобным мужеством и не можешь вытерпеть всё, в том числе и укол от укуса кобры, мой совет: всегда пользоваться словами «да» и «нет», только следить, чтобы каждое слово попало на своё место.

— Какая досада, Боря, — сказали все в один голос. — Угораздило тебя заболеть как раз накануне праздника, ни раньше, ни после! Теперь, когда построена станция и красуется выше, чем башня храма! Значит, ты остаёшься болеть дома. И тебя не будет на празднике?

— Нет, — твёрдо сказал Боря. — Я приду на праздник.

История двадцать вторая ПРАЗДНИК ПО СЛУЧАЮ ПУСКА СТАНЦИИ

На праздник пришли все. Даже белый бык Брахми. Стеклось всё население деревень. Сбежались все свои и все чужие собаки. На слона Айравату по такому торжественному случаю надели золотой наголовник и на каждый бивень привязали по разноцветному шёлковому платку.

Всем коровам покрасили один рог в красный, а другой — в зелёный цвет. Хамелеон Пандий от волнения расцветился красными и зелёными полосами.

И люди принарядились. Женщины надели разноцветные сари с золотыми или серебряными каёмками. Повар Джимми выбрал оранжевый цвет и стал похож на цветок чампака. На Раджане была рубашка ослепительной белизны. Устин Устиныч сшил себе новый костюм.

Дольше всех собирался Боря. Он вышел в галстуке такой красоты, что в первую минуту его даже не узнали и стали спрашивать у самих себя и друг у друга:

— Да неужели это Боря? Может быть, это сам доблестный Рама явился на наш праздник дивали, лучший из всех дивали, какие помнит Южная Индия?

Праздник по случаю пуска станции устроили как раз в день дивали. День дивали — это день огней. А чтобы вам было понятно, что это за день, я вернусь назад — на две или три тысячи лет. Говорят, будто две или три тысячи лет тому назад доблестный герой Рама победил десятиголового демона Равану, владыку острова Ланка повелителя демонов (ракшасов) и освободил из плена свою жену, прекрасную Ситу. По верованиям древних индийцев, всё зло на земле происходило от действий ракшасов.

Рама, победив и уничтожив Равану и его воинство, не только освободил Ситу, но избавил весь мир от злых демонов, мешавших людям жить в мире и согласии.

Так это или не так, проверить довольно трудно, потому что Рама — герой из древнего сказания. Но вот уже две, а может быть, три тысячи лет в честь возвращения героя рамы в день дивали Южная Индия зажигает огни.

Но огни загораются только к вечеру. А пока я успею ещё рассказать о том, как три дня готовили к празднику цветы. Увили цветами крыши и бамбуковые заборы. Сплели гирлянды, которые долго не вянут и даже когда засохнут, то все ещё издают сладкий и тонкий запах. Круглые плетёные корзины наполнили лепестками доверху, так что лепестки вываливались из корзин, устилая дорогу. Цветами убрали шатёр посреди поля.

Повсюду дымились калёные орехи, закопанные в пылающие угли, и варились в масле сахарные кольца. Но все поглядывали на небо и ждали, когда половина солнца уйдёт за горизонт. Говорят, в эту минуту две тысячи лет назад Рама окончательно победил злого демона.

И вот когда половина солнца ушла за горизонт, всё вокруг осветилось, даже то дальнее поле, на котором когда-то без чувств лежал хамелеон Пандий.

К большим лампам присоединились светильники с горчичным маслом, перед носом у каждого глиняного бога загорелся в плошке язычок огня. И, к удивлению обезьян, живущих на деревьях, в ветках засветились гирлянды из лампочек — и пошли разрываться одна за другой сверкающие крутящиеся хлопушки. Тут в сверкающем круге появилась девочка по имени Падмини, та самая, что училась танцевать у кобры Мадавити. Она танцевала так хорошо, что всех очаровала своим танцем. Теперь я даже не могу с уверенностью сказать, кто лучше танцует: Мадавити или Падмини. Одним словом, это был прекрасный день дивали, может быть, лучший за последнюю тысячу лет. Сам президент, надев чёрный костюм и белый тюрбан, сел в самолёт и прилетел из Дели, чтобы сказать речь. Речь эта была короткой: «Я счастлив», — сказал президент. И мы эту речь запомнили. Может быть, потому, что она была короткой, а может быть, и потому, что сами были счастливы…

История двадцать третья О ТОМ, КАК УСТИН УСТИНЫЧ ПОЛУЧАЛ И ДЕЛАЛ ПОДАРКИ

Не могу удержаться и не рассказать о том, как Устин Устиныч получал и делал подарки.

Дня дивали без подарков не бывает. В этот день все дарят что-нибудь друг другу на память. Об одном подарке я не могу умолчать. Устин Устиныч получил в подарок рог носорога.

— Королевский дар! — сказал Устин Устиныч. — Нет, как хотите, не могу принять. Я не стою такого подарка.

— Не возражайте, Устин Устиныч, рог носорога — для вас. Он сохраняет человеку вечную молодость.

— Тогда беру. Но только не понимаю, за что получаю этот бесценный дар? Что я сделал такого? Только вместе со всеми помогал строить станцию. Только и всего.

— Вы правы, Устин Устиныч. Но мы просим, чтобы вы приняли этот дар не как строитель, а как великий охотник.

— А! — сказал Устин Устиныч. — Тогда другое дело. — И принял рог носорога.

И тут же в ответ подарил на память свою дивную охотничью куртку.

Потом посмотрел на своё ружьё и сказал: «Нигде никогда не будет такой охоты, как в Южной Индии. Возьмите на память ружьё».

Известно, что стоит только начать, а потом уж никак не остановиться.

Подарив ружьё, Устин Устиныч немедленно подарил авторучку.

Пошарил в карманах и подарил носовой платок, на котором вышито «УУ».

Вынул из кармана очки, не удержался и подарил футляр от очков.

Потом раззадорился и подарил записную книжку, кольцо для ключей и свою фотокарточку.

А вслед за этим — часы, галстук и запонки. Тут Устин Устиныч остановился, соображая что-то. Сообразил, снял пиджак — и подарил его.

— Из него можно сделать совсем неплохой шатёр на троих, — сказал Джимми.

— Уф, — сказал Устин Устиныч, оставшись без пиджака и прижимая к себе рог носорога. — Никогда ещё я не чувствовал себя так молодо и свежо.

(Я с самого начала подозревала, что Устину Устинычу в пиджаке жарко.)

— Чувствую, что не засну в эту ночь, — сказал Устин Устиныч, — не поехать ли нам на прощанье на океан?

История двадцать четвёртая КОНЕЦ ПРАЗДНИКА. КТО НЕ СПАЛ В ГОРОДЕ

Ночь ещё не закончилась.

Звёзды начинали бледнеть. А океан в честь праздника зажёг все огни. Вода горела, потому что все светляки светились зеленоватым светом. Даже самые ленивые — те, что раньше всех начинают кричать: «Спать, спать! Гасите, гасите свет, и так не высыпаемся!» На этот раз они все сияли.

Берег не был совсем пустынным. Один старик сидел на берегу океана. Он поклонился нам молча. А Боря хотел ему что-то сказать, но тоже примолк, посмотрев на огни океана.

А когда огни погасли и половина солнца показалась над водой, мы собрались в обратный путь. И вдалеке на дороге в последний раз увидели белого быка Брахми.

Мы залюбовались его белой шкурой, которую золотило солнце. Брахми шёл на северо-восток. И мы подались вперёд, чтобы ещё раз рассмотреть его получше. Один старик не пошевелился.

— Смотри, смотри, — сказал Боря. — Разве ты не знаешь этого быка?

— Знаю, — сказал старик. — Это мой бык.

— Как же твой, — сказал Боря. — Если он ходит по всей Индии?

— У него такой характер.

— Говорят, он помогает в работе, приносит удачу и радость?

— Конечно, — сказал старик. — Потому я его и не удерживаю. Разве радость не лучше, чем горе? И у вас сегодня, как я могу заметить, радостный день?

Это была сущая правда. Ноги у нас стали вдруг притопывать и приплясывать. И, не сговариваясь, мы принялись танцевать на берегу, у самой кромки воды.

Ничего странного в этом я не вижу, потому что был праздник.

А если бы даже праздника не было, я всё равно ничего странного в этом не увидела бы. Танцевал Раджан, и Устин Устиныч, и Боря, и я — как могли, как умели, а главное, как хотели.

А Намби поднял какую-то раковину, дул в неё — и получалась музыка. Потом все разом остановились. Солнце шаром выкатилось в небо.

А мы повернули в обратный путь.

* * *

Весь город уже спал. Кто спал в домах, кто на крышах, кто добрался до своих деревень, кто прямо в поле, а кто под деревом.

Все коровы спали. Все собаки. Все попугаи и все ящерицы.

Один-единственный человек не спал во всём городе. Это был Сантана Кришна.

Мы заметили его у ремонтных мастерских на лужайке, откуда расходятся три дороги. Рядом с ним стояла его зелёная машина. А сам он стоял, прислонившись спиной к дереву. Вид у него был невесёлый. Нам даже показалось, что он заплачет, и потому мы спросили:

— Почему вы так печальны, Сантана Кришна, в такой радостный день?

— Да как же, — сказал Сантана Кришна. — У кого ни спросишь, все сегодня видели белого быка Брахми. Я же не видел его ни разу в своей жизни. Искал его всю ночь до рассвета, всю ночь провёл в пути — и не нашёл. Я начинаю думать, что меня водят за нос и бык вообще никогда не появляется на дорогах. Я стою здесь под деревом пиппал, жду кого-нибудь, кто скажет мне правду.

— Брахми отправился сейчас по дороге на северо-восток, — сказал Боря.

— Тогда я допустил чудовищную ошибку, — сказал Сантана Кришна. — Всю ночь я искал его на юго-западе.

И Сантана Кришна вскочил в машину и помчался на северо-восток. Так до отъезда мы больше его и не видели. Он не попрощался с нами не потому, что он невежливый человек, а потому, что он очень спешил. Но видел он Брахми или не видел, никто из нас не знает.

История двадцать пятая ПОСЛЕДНЯЯ СКАЗКА РАМАЧАНДРЫ

За мной остаётся совсем немного. Последняя сказка Рамачандры, очень короткая. Намби, если вы помните, хотел оставить её себе. Но не знаю, почему он поделился этой сказкой с нами. Может быть, потому, что дело было на рассвете. На рассвете, как вы знаете, иногда случается то, чего в другое время и не жди. Это было как раз после того, как мы в последний раз увидели быка Брахми, и перед тем, как все пустились в пляс на берегу океана. Всходило солнце. Намби сел на песок. Крабы быстро зарылись, они терпеть не могут, когда на них смотрят, хотя я уверена, они тоже слушали. А мы сидели рядом, и Намби рассказал свою короткую сказку. Вот она.

На дне океана родилась раковина по имени Свати. Она жила, как все, пока ей не захотелось увидеть небо. «Это страшно», — сказали все в один голос. Но рыба, шнырявшая тут и там, успела шепнуть, что на небе взошла звезда, которую тоже зовут Свати. И раковина стала подниматься наверх — через всю глубину, через всю толщу океана. Ей уже начало казаться, что она никогда не поднимется, но как раз тут-то она и поднялась. Выплыла на поверхность. У видела разом всё небо и в высоте — звезду Свати. А звезда увидела раковину Свати и в виде привета послала вниз крупный прозрачный дождь. Раковина открылась, поймала каплю дождя, закрыла створки, чтобы её не пролить, и пошла вниз.

Створки она не открывала, и все решили, что она онемела от страха там, наверху. Поговорили об этом, покачали головами, решили, что она сама во всём виновата, и забыли. И долго-долго Свати не открывала свои дверцы. А когда наконец открыла, все увидели жемчужину. Она сделала её из капли дождя, который послала звезда Свати.

Больше Намби ничего не прибавил. А мы ни о чём не спросили. Спасибо и на том, что он рассказал нам сказку, которую собирался оставить самому себе. Не знаю, что хотел сказать Рамачандра этой сказкой и почему рассказал её, навсегда прощаясь с Намби. Впрочем, Намби был ему вместо сына. А когда отец умирает, он оставляет сыну последний совет или наставление. Например: чего следует бояться на этом свете? Может быть, Рамачандра ответил на этот вопрос: «Ничего. Ничего не надо бояться». Но вполне возможно, что он хотел сказать что-нибудь другое. Что-нибудь совсем другое… Например… нет, не знаю, не знаю.

Когда Намби умолк, солнце уже взошло над океаном, рассвет миновал, и начинался день.

А рассветные сказки не стоит тревожить дневными вопросами.

НУ, А ТЕПЕРЬ — ПОРА

Пора закрывать книгу. Пора возвращаться домой.

Пора прощаться с Индией.

— Слушай, Боря, — сказала я. — Может быть, мы напрасно не взяли белую раковину на память об океане?

— Чушь, — сказал Боря. — Я говорю, что об океане может напомнить только сам океан.

— Так, может быть, мы возьмём с собой лист банановой рощи? Он будет напоминать и о солнце, и о тени.

— Глупее ничего нельзя придумать, — сказал Боря. — Что может напомнить о солнце и о тени? Не положу ведь я солнце и тень в карман!

Иными словами — Боря загрустил при расставании.

Это бывает всякий раз, когда расстаёшься с тем, что успел полюбить. Боря не складывал чемодан. Он лежал очень грустный, и я испугалась, что он разучился смеяться, как доктор Рао. Как ни мало остаётся времени, но я думаю, что успею сказать вам про доктора Рао. Это очень хороший доктор, но он никогда не смеётся. Говорят, будто в юности его укусил крокодил за пятку, и это навсегда отшибло у него охоту смеяться. Говорят, что, пока он учился в Англии, он так отсырел, что улыбка его заржавела. Но мы не верили слухам и напрямик спросили:

— Доктор Рао, почему вы никогда не смеётесь?

Он нам ответил:

— Ни к чему. Это совершенно излишне. Я не хочу вносить в жизнь лишнюю путаницу. Смех и слёзы ещё ничего не значат. Вы, конечно, знаете, что бывают слёзы радости, а бывает и смех сквозь слёзы. Вот почему я предпочитаю и не плакать и не смеяться.

Я испугалась, что Боря, как доктор Рао, перестанет смеяться. И Устин Устиныч опасался того же. Он сказал:

— Идёмте немедленно к фокуснику, не было случая, чтобы он не развеселил нас.

Фокусник охотно расстелил коврик, уселся и приступил к фокусам.

Прежде всего он тряхнул пустыми рукавами И вывернул их наизнанку, чтобы мы убедились, что там ничего нет. Тряхнул во второй раз — из каждого рукава вывалилось по морской свинке. Он дал им капусты, и они наелись и стали танцевать индийский танец манипури.

Мы посмотрели на Борю — он не улыбнулся.

Факир взял яйцо, приставил его к носу, яйцо не свалилось и не разбилось и так и торчало на носу, как второй нос. Боря старался улыбнуться, но при всём желании не мог. А фокусник пустился на последнее средство — вынул камень величиной с кулак, проглотил его, а выплюнул сразу три камня. Все мы, как один, посмотрели на Борю и убедились своими глазами, что, когда человек грустит, никакие фокусы не помогут.

И только мы успели об этом подумать, Боря взял из рук фокусника яйцо, приставил к носу, и, к нашему великому изумлению, яйцо не свалилось и не разбилось.

Потом Боря снял с головы свой пробковый шлем, под которым ничего не было, и под шлемом оказалась морская свинка — легко спрыгнула на землю и пустилась танцевать индийский танец катхакали.

Уму непостижимо, где он всему этому научился! Мы стояли, онемев от удивления. Но это ещё не всё. Тут Боря чихнул, изо рта у него вылетела пчела и закружилась в танце бхарат-натьям.

Вот тут-то и раздался смех. Я скажу, кто это смеялся, хотя, может быть, мне и не поверят. Смеялся доктор Рао. Он сидел на террасе, пил кофе и всё видел.

На этот раз мы ушам своим не поверили.

— Это вы смеялись, доктор Рао? — спросили мы.

— Я, — сказал доктор Рао. — Это смеялся я. Меня развеселил Боря. Я не видел человека жизнерадостней.

Боря разулыбался, и Устин Устиныч сказал:

— Да, это очень весёлый человек. Мы-то уж знаем.

— Но ведь он уезжает! — сказал доктор Рао и хотел опять запечалиться.

— Только не печальтесь, доктор Рао! — воскликнул Боря. — Пожалуйста, не печальтесь. Хотите взять на память мой бинокль, мой пробковый шлем и перочинный нож?

— Ни в коем случае! — сказал доктор Рао. — Поверьте, тот, кто снова начал смеяться, уже никогда не перепутает смех и слёзы. А о вас мне напомнят огни на улице, вот эта дорога и дерево, с которого скорпион свалился к Боре в книгу, и банановая роща, и, главное… Как я мог это забыть, как я упустил это из виду!..

— Что же это, что, что? — воскликнули мы в один голос.

— Намби! — сказал доктор Рао. — Всегда и везде мне будет напоминать о вас Намби, наш общий друг.

— Конечно! — сказал Боря.

— Конечно! — воскликнули мы все.

— А где же он, Намби?

Мы все стали озираться, но не увидели его. Да и не могли увидеть. Потому что в нашем городе в эту минуту его уже не было.

НЕ БУДЕМ ПРОЩАТЬСЯ

Не знаю, сколько бы мы ещё озирались в поисках Намби, если бы не Джимми, который всегда был в курсе всех новостей.

— Не ищите его, — сказал Джимми. — Он ушёл на рассвете. С тех пор, как он однажды и навсегда простился с Рамачандрой, он очень не любит прощаний. Он ушёл, и бесполезно его искать, вы ведь знаете Намби, его невозможно найти, если он уходит.

Он прав. Скажу только, что мы всё-таки сделали последнюю попытку увидеть Намби. Заехали напоследок в Чидамбарам. Там так же, как прежде, поднимались в небо ворота. И так же пахло жасмином и маслом. И каменный бык лежал посреди большого двора. Но Намби там не было.

И в Мамаллапураме не было.

Золотой песок шуршал, океан шумел. С памятником Великой Кошки ничего не случилось, но Намби мы не нашли.

Заехали в деревню Раджана. Все были в поле, только жрец сидел, как прежде, на своём месте. На всякий случай мы спросили его:

— Ты не видел Намби?

Он сказал:

— Да.

Что значит это «да», вы уже знаете. Может быть, и нет. Спорить с ним у нас уже не было времени.

Одним словом, если Намби ушёл, то искать его бесполезно.

Но когда-то он сказал Боре, что приедет повидать своими глазами снег. И я знаю, что так и будет.

У меня просьба: если он вдруг появится, тот, кто первый его заметит, дайте знать любому из нас.

Устин Устиныч живёт в Москве, Боря — в Киеве, а я — в Ленинграде.

Вот уже подали самолёт с синими крыльями. И вот он уже покатился по взлётной дорожке. И оторвался от земли. И набрал высоту. И сверху мы ещё раз увидели всю Южную Индию.

КОНЕЦ