Литература. 11 класс. Часть 2Под редакцией Т. Ф. Курдюмовой

Литература русского зарубежья

Творческие искания писателей русского зарубежья


Литература первой волны эмиграции

После Октябрьской революции и Гражданской войны более двух миллионов россиян вынуждены были покинуть родину. Так возникло уникальное явление, получившее название русское зарубежье. В эмиграции возникали русские школы и высшие учебные заведения, издавались газеты, журналы, книги на русском языке. За рубежом удалось сохранить русскую науку и искусство. Духовно поддерживала соотечественников Русская зарубежная церковь.

В культурной жизни русского зарубежья особую роль играла художественная литература. За рубежом оказались многие признанные писатели: И. А. Бунин, К. Д. Бальмонт, З. Н. Гиппиус, Дон Аминадо, Б. К. Зайцев, Вяч. Иванов, А. И. Куприн, Д. С. Мережковский, М. Осоргин, А. М. Ремизов, И. Северянин, А. Н. Толстой, Тэффи, И. С. Шмелев, Саша Черный, А. Т. Аверченко. Среди покинувших родину были и молодые писатели, недавно заявившие о себе: Г. В. Адамович, М. Алданов, Г. В. Иванов, В. Ф. Ходасевич, М. И. Цветаева… В книге «Русская литература в изгнании» Г. П. Струве утверждал: «Зарубежная русская литература есть временно отведенный в сторону поток общерусской литературы, который – придет время – вольется в общее русло этой литературы».

Русская литература не только не прервала свое развитие за пределами России, но и оставила значительный след в мировой культуре. Историки, исследующие судьбы русской диаспоры[1] этих лет, называют наиболее значительные «гнезда рассеяния» русских: Берлин, Прага, Белград, София, Константинополь, Харбин. Но все же главным центром русской культуры за рубежом до Второй мировой войны был Париж.

В хронике Тэффи «Городок» с грустным юмором повествуется о жизни русских парижан первой волны эмиграции: «Через городок протекала речка. В стародавние времена звали речку Секваной, потом Сеной… на что указывает существовавшая поговорка: «Живем, как собаки на Сене, – худо!»

Жило население скученно… Занималось промыслами. Молодежь большею частью извозом. Люди зрелого возраста содержали трактиры или служили в этих трактирах: брюнеты – в качестве цыган и кавказцев, блондины – малороссами. Женщины шили друг другу платья и делали шляпки. Мужчины делали друг у друга долги».

Роман Г. Газданова «Ночные дороги» рисует жизнь Парижа 30-х годов и судьбу русских, работавших парижскими таксистами. Из их среды и вышел этот талантливый писатель.

После фашистской оккупации Франции центр культурной и общественной жизни русской диаспоры переместился из Парижа в Нью-Йорк.

За рубежом оказались писатели и поэты, относящиеся к противоборствующим литературным направлениям и течениям: реалисты – И. А. Бунин, А. И. Куприн, А. Н. Толстой, И. С. Шмелев; символисты – К. Д. Бальмонт, Д. С. Мережковский, 3. Н. Гиппиус, Вяч. Иванов; акмеист Г. В. Иванов; эгофутурист И. Северянин; натуралист М. П. Арцыбашев и др. Естественны были разногласия, возникавшие среди них. Писательница H. Н. Берберова вспоминала: «Было… усиленное давление со стороны тех, кто ждал от нас продолжения бунинско-шмелевско-купринской традиции реализма. Попытки выйти из него никем не понимались, не ценились. Проза Цветаевой… не была понята. Поплавский был прочтен после его смерти, Ремизова никто не любил».

Объединяла всех ностальгия по утерянной, очевидно навсегда, России. Щемящее чувство потери звучит во множестве произведений, созданных в первые десятилетия русской эмиграции: «Слово о погибели Русской Земли» А. М. Ремизова, «Окаянные дни» И. А. Бунина, многие произведения И. С. Шмелева, М. Осоргина, лирические строки поэтов. Уже стало хрестоматийным стихотворение В. В. Набокова:

Расстрел

Бывают ночи: только лягу,

в Россию поплывет кровать;

и вот ведут меня к оврагу,

ведут к оврагу убивать.

Проснусь, и в темноте, со стула,

где спички и часы лежат,

в глаза, как пристальное дуло,

глядит горящий циферблат.

Закрыв руками грудь и шею, —

вот-вот сейчас пальнет в меня —

я взгляда отвести не смею

от круга тусклого огня.

Оцепенелого сознанья

коснется тиканье часов,

благополучного изгнанья

я снова чувствую покров.

Но сердце, как бы ты хотело,

чтоб это вправду было так:

Россия, звезды, ночь расстрела

и весь в черемухе овраг.

Среди многих проникновенных ностальгических стихотворений есть одно, принадлежащее Георгию Владимировичу Иванову (1894–1958), которое он посвятил своему другу – поэту Р. Б. Гулю. Оно остро и точно рисует трагизм духовного состояния человека в эмиграции.

«Нет в России даже дорогих могил…»

Нет в России даже дорогих могил,

Может быть, и были – только я забыл.

Нету Петербурга, Киева, Москвы —

Может быть, и были, да забыл, увы.

Ни границ не знаю, ни морей, ни рек.

Знаю – там остался русский человек.

Русский он по сердцу, русский по уму,

Если с ним я встречусь, я его пойму.

Сразу, с полуслова… И тогда начну

Различать в тумане и его страну.

И. В. Одоевцева, вспоминая о своем муже Г. В. Иванове, писала: «Настоящая классическая биография начинается не с рождения данного человека, а гораздо раньше. Надо нырнуть в прошлое, к его истокам…» Там, в прошлом – брак родителей поэта: полоцкого дворянина Иванова и баронессы Бренштейн из старинной и давно обрусевшей голландской семьи, имевшей в своем роду крестоносцев.

Счастливое детство сулило блестящее будущее. Любимого сына баловали: ему не только подарили остров на одном из озер имения, но и выстроили на нем «Юрочкин форт». Однако семью скоро настигло разорение. Отец лихорадочно искал выхода, но сумел найти только одно решение: застраховавшись на большую сумму, погиб, умело инсценировав несчастный случай. Много лет спустя сыну стало известно, какой ценой было куплено материальное благополучие осиротевшей семьи.

Георгий поступил в кадетский корпус, был весьма доволен своей судьбой и, последовательно пережив увлечения живописью, химией, стихотворчеством, остановился на поэзии. Он сблизился с Игорем Северяниным, был участником создания манифеста эгофутуристов, но при этом страстно мечтал об ученичестве у Гумилева. И случилось так, что сам Гумилев, прочитав напечатанные стихи Иванова, пригласил его стать членом «Цеха поэтов». Обычно такое вступление сопровождалось серьезной проверкой, а Иванова приняли «без экзаменов».

Удачное, даже блестящее начало творчества Георгия Иванова отмечали современники. Одаренность автора была очевидна. «Его тогдашние стихи, широкие, легкие, сладкие без всякой приторности, нежные без сентиментальности» (Г. Адамович) покоряли читателя.

«Ты не расслышала, а я не повторил…»

Ты не расслышала, а я не повторил.

Был Петербург, апрель, закатный час,

Сиянье, волны, каменные львы…

И ветерок с Невы

Договорил за нас.

Ты улыбалась. Ты не поняла,

Что будет с нами, что нас ждет.

Черемуха в твоих руках цвела…

Вот наша жизнь прошла,

А это не пройдет.

В свои первые поэтические годы Иванов был неразлучен с Мандельштамом. «Наперебой они сочиняли экспромты, пародии, стихотворные шутки…», – вспоминал Г. В. Адамович. У них была даже общая визитная карточка.

Но эти годы быстро прошли. Беллетризированная мемуарная проза поэта – «Петербургские зимы» и «Китайские тени» – дает ощущение той эпохи, хотя, как автор признавался H. Н. Берберовой, в этих произведениях «семьдесят пять процентов выдумки и двадцать пять – правды».

Уехав в 1922 году за границу, Иванов остался там навсегда и довольно скоро за ним утвердилась слава ведущего поэта русского зарубежья. Признавая мастерство, его нередко упрекали в излишней легковесности технически совершенных стихов. Не менее критичной была и самооценка поэта:

Как обидно – чудным даром,

Божьим даром обладать,

Зная, что растратишь даром

Золотую благодать.

И не только зря растратишь,

Жемчуг свиньям раздаря, —

Но еще к нему доплатишь

Жизнь, погубленную зря.

Подобные суждения звучали не раз. Горькое разочарование в собственном творчестве и вообще в искусстве содержится во многих строках поэта.

И все же, даже в состоянии безнадежности, нищеты, угасая в приюте для престарелых, поэт стремился сохранить веру в призвание, в силу искусства. Так рождались бессмертные строки:

«А что такое вдохновенье?..»

А что такое вдохновенье? —

Так… Неожиданно, слегка

Сияющее дуновенье

Божественного ветерка.

Над кипарисом в сонном парке

Взмахнет крылами Азраил —

И Тютчев пишет без помарки:

«Оратор римский говорил…»

Поэтический мир, воссозданный поэтом, был прекрасным и грустным, часто безнадежным, но его искренность увлекала читателя и рождала желание вступить в диалог (даже спор) с автором.

«Россия счастие. Россия свет…»

Россия счастие. Россия свет.

А может быть, России вовсе нет.

И над Невой закат не догорал,

И Пушкин на снегу не умирал,

И нет ни Петербурга, ни Кремля —

Одни снега, снега, поля, поля…

Снега, снега, снега… А ночь долга,

И не растают никогда снега.

Снега, снега, снега… А ночь темна,

И никогда не кончится она.

Россия тишина. Россия прах.

А может быть, Россия – только страх.

Веревка, пуля, ледяная тьма

И музыка, сводящая с ума.

Веревка, пуля, каторжный рассвет

Над тем, чему названья в мире нет.

В последних сборниках стихотворений (дневниках – как называл их сам поэт) становится особенно очевидной неразрывная связь Иванова с Россией, с русской культурой. Тоска по родине никогда не оставляла поэта в «эмигрантской были»:

«Ликование вечной, блаженной весны…»

Ликование вечной, блаженной весны,

Упоительные соловьиные трели

И магический блеск средиземной луны

Головокружительно мне надоели.

Даже больше того. И совсем я не здесь,

Не на юге, а в северной царской столице.

Там остался я жить. Настоящий. Я – весь.

Эмигрантская быль мне всего только снится —

И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.

…Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем,

Вдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты,

Мы спокойно, классически просто идем,

Как попарно когда-то ходили поэты.

Эмиграция не была единой по своим взглядам, поискам, устремлениям. В работах, посвященных проблемам русской литературы, немалое место занимает вопрос о борьбе идей в среде эмигрантов первой волны.

Драматизм ситуации, сила ностальгического чувства не ослабили остроты взгляда на мир. Политизированность авторов русского зарубежья, может быть, резче всего проявляется в сатирических произведениях, которые рисуют судьбу оставленной эмигрантами России. К примеру, жестко и остроумно расправлялся А. Т. Аверченко с тем, что происходило в те годы на родине, в сборнике рассказов «Дюжина ножей в спину революции».

Конечно, обличение того, что свершалось в России, было не главным в идеологических сражениях, яростно кипевших в относительно замкнутом мире российского зарубежья. Бои шли между сторонниками монархических убеждений и уцелевших либеральных иллюзий. Большая часть печатных изданий была в руках левых партий, главным образом эсеров. Они сражались на два фронта: и против коммунистов, и против монархистов. Были группы, стоявшие за примирение с большевизмом.

На фоне трагических столкновений рождались философские исследования, решались вопросы государственности. Шли ожесточенные споры о том, каким должно быть государство. «Для того чтобы одолеть революцию и возродить Россию, – писал философ И. А. Ильин[2], – необходимо очистить души – во-первых, от революционности, а во-вторых, от черносотенства… России нужно возрождение, а не реставрация».

Большую роль в духовных поисках писателей играла идея православия. Один из критиков отмечал: «Это уже не литература… Это утоление голода духовного». Религиозная направленность очевидна в произведениях И. С. Шмелева («Старый Валаам», «Куликово поле», «Пути небесные» и др.), Б. К. Зайцева («Преподобный Сергий Радонежский», «Алексей Божий человек», «Афон», «Валаам» и др.).

Представители творческих союзов русского зарубежья стремились к объединению. Это желание было настолько сильно, что в сентябре 1928 года в Белграде состоялся Первый (и единственный) съезд российских писателей и журналистов. На съезде обсуждалось состояние русской литературы в писательских союзах Парижа, Берлина, Белграда, Праги, Варшавы и советской России.

Несмотря на попытки объединения, существовало и осознание того, что единой литературы нет и быть не может. «Нет единого процесса развития. Нет единой и хотя бы главенствующей темы: никакой «закономерности» вообще», – писал Г. В. Адамович.

При всем разнообразии поисков и решений для большинства писателей была характерна очевидная ориентация на классику, обостренный интерес к самим создателям классической литературы. За короткий срок были написаны многочисленные книги о русских писателях: И. А. Бунин создал книгу «О Чехове», трактат «Освобождение Толстого», увидели свет биографические повествования «Жизнь Тургенева», «Жуковский», «Чехов» Б. К. Зайцева, В. Ф. Ходасевич издал биографию «Державин», сборник статей «О Пушкине». Они отражали важнейший для всей русской литературы зарубежья мотив ностальгической памяти об утраченной России. При этом большую роль играло обращение к автобиографическим произведениям, часто к «вымышленной автобиографии»: ведь события этих биографий развертывались на родине. Среди них «Жизнь Арсеньева» И. А. Бунина, «Лето Господне», «Богомолье» И. С. Шмелева, «Юнкера» А. И. Куприна, «Путешествие Глеба» Б. К. Зайцева, «Детство Никиты» А. Н. Толстого.

Можно сказать, что в произведениях многих писателей той поры традиционный реализм в определенном смысле сближался с модернизмом. Сами писатели, как, например, Бунин, могли этого и не замечать или не принимать, но то, что «центр композиции, внешней и внутренней, перемещается с сюжетных узлов на раскрытие внутреннего мира героев», очевидно. Такого рода изменения, использование импрессионизма в манере изображения мы видим не только в творчестве И. А. Бунина, но и в произведениях Б. К. Зайцева, Г. Газданова, М. Алданова.

Марк Алданов (Ландау Марк Александрович) (1886–1957) окончил два факультета Киевского университета, затем продолжил образование в Париже, занимаясь химией. Провел несколько исследований по этой специальности, написал монографию и ряд статей, последняя из которых появилась в 1950 году. Однако, выступив в 1915 году с книгой «Толстой и Роллан», он определил свою судьбу, став прежде всего писателем. Л. Н. Толстой навсегда остался для Алданова недосягаемым образцом. «Он произносил два слова «Лев Николаевич» почти так, как люди верующие говорят «Господь Бог», – пишет в своих воспоминаниях Г. В. Адамович. Даже его серия исторических романов не касается периода, который Толстой изобразил в «Войне и мире».

«В молодости он был внешне элегантен, от него веяло каким-то подлинным благородством и аристократизмом. В Париже, в начале тридцатых годов, М. А. Алданов был такой: выше среднего роста, правильные, приятные черты лица, черные волосы с пробором набок, «европейские», коротко подстриженные щеточкой усы. Внимательные, немного грустные глаза прямо, как-то даже упорно глядели на собеседника…», – пишет А. Седых в книге воспоминаний «Далекие, близкие». «Грустный, честный и лишенный экзальтации взгляд писателя» сохранился в памяти многих его друзей и знакомых. «Ни разу за все мои встречи с ним, – пишет Г. В. Адамович, – он не сказал ничего злобного, ничего мелкого или мелочного, не проявил ни к кому зависти, никого не высмеял, ничем не похвастался, – ничем, ни о ком, никогда… Трезвый взгляд на мир, пренебрежение к декорациям, к мишуре».

Все исторические романы Алданов создавал, считая, что «искусство исторического романиста сводится к «освещению внутренностей» действующих лиц и к надлежащему пространственному их размещению, – к такому размещению, при котором они объясняли бы эпоху, и эпоха объясняла их». Именно в этом видят современные исследователи сходство историко-философского и историко-психологического подходов к вопросам истории Л. Н. Толстого и М. Алданова.

Литературная судьба Алданова полностью связана с русским зарубежьем. В 1921 году – в год столетия смерти Наполеона – писатель дебютировал повестью «Святая Елена, маленький остров», напечатанной в Париже. Загадочное название расшифровывается просто: оказывается, школьник, который впоследствии станет Наполеоном, в своей тетради написал именно эти слова, так и не окончив фразу. Что это – случайность? Предчувствие? Мы так и не узнаем, почему мальчик начал так фразу. Романист умело использовал загадочную запись подростка, сделав ее названием своего первого произведения. Эта повесть о конце жизни великого полководца, но еще более – о судьбе двух обыкновенных людей – английской девушки Сузи Джонсон и русского дипломата Бальмена.

Уже в начале творческого пути великие и простые люди получают на страницах произведений Алданова равные права, а события развиваются так, что читателю ясно – жизнью правит Его Величество Случай. Именно так – с заглавной буквы – всегда писал эти слова писатель.

Все произведения Алданова объединены в циклы: трилогии и тетралогии. Размах событий, отраженных в них (в России и Европе), охватывает почти два столетия – с 1762 по 1952 год. Если говорить о России, то это период от восшествия на престол Екатерины II до смерти Сталина.

При этом нужно отметить добросовестность автора, который собрал массу материалов в библиотеках и архивах Европы. Алданов точен в воспроизведении ушедшей жизни и не оставляет без внимания ни одной детали, умело включая необходимые подробности в исторический контекст повествования.

«Основной стихией человеческого существования Алданов считает то, что может быть названо иронией судьбы. Переходы от мелких событий обычной жизни к громким историческим событиям доказывают одно – все участники, невзирая на их масштабы, в равной мере жертвы иронии судьбы… которая одних людей заставляет копошиться в безвестности, в невидимых закоулках жизни, других возносит на высоты славы – зачем? Только затем, чтобы и тех и других подвести в конце концов к одному знаменателю – на положение осенних листьев, которые крутятся, сталкиваются и исчезают, подхватываемые жизненным вихрем…», – пишет историк А. А. Кизеветтер.

Постоянный интерес к историческим событиям, несущим серьезные изменения в жизни людей, привели М. Алданова к созданию трилогии о революции 1917 года и жизни русской эмиграции: «Ключ», «Бегство», «Пещера». Так случилось, что, обращаясь к истории, автор все более и более приближался к своему сегодняшнему дню. В романе «Начало конца» историческое произведение уступило место современному исследованию. Автору удалось показать, как революция выпустила из бутылки джинна классовой ненависти, более того, признала проявления подобной ненависти нравственными. Алданов пишет: «Опыт произведен. Оказалось, что человеческая душа не выдерживает того предельного гнета, которому мы ее подвергли, – под столь безграничным давлением люди превращаются в слизь».

Трагическая тема революции развивается и в романе «Самоубийство». На периферии этого повествования появляются Плеханов, Крупская, Витте, император Франц-Иосиф, Савва Морозов, Сталин, Муссолини и Эйнштейн. В этом романе убедительно выражено неприятие идеи насильственного перехода к справедливому обществу.

Такие честные и взыскательные критики, как Б. К. Зайцев и Г. Газданов, считали философскую повесть «Бельведерский торс» одним из самых удачных произведений М. Алданова. Автор называл его философской сказкой, отличающейся «отрывочностью, сухостью психологического рисунка и подчинением всего философской идее».

Писатель раскрывает свои взгляды в философских диалогах «Ульмской ночи». Эта книга посвящена проблеме Случая в истории и помогает понять позиции Алданова-историка и вновь обратиться к взглядам Л. Н. Толстого, выраженным в эпопее «Война и мир».

Среди шести диалогов этого произведения есть «Диалог о Случае в истории», в котором одна из частей называется «О войне 1812 года». В этом диалоге звучит вопрос: «Таким образом, война 1812 года, ее причины, ее ход, ее результат – все это Случай?» и тут же следует ответ: «Я отвечаю утвердительно. Вам же склонен посоветовать ради осторожности оставить вопрос хоть под сомнением. Так делали и некоторые знаменитые историки. Тот же Тацит говорит: «Я не могу решить, идут ли человеческие дела по закону судьбы или необходимости, или они подчинены случаю».

Сам Алданов отдавал предпочтение Случаю, при этом очень чутко реагируя на самые разнообразные детали событий. Повествуя о серьезных и важных проблемах, он не забывает и о комической стороне, которая неизбежно присутствует в жизни. Так, писатель цитирует приказ адмирала Чичагова о приметах Наполеона (адмирал надеялся, что сможет взять в плен отступающего императора, и приказ был дан на предмет его поимки): «Он роста малого, плотен, бледен, шея короткая и толстая, голова большая, волосы черные. Для вящей надежности ловить и привозить ко мне всех малорослых».

Можно сказать, что Алданов всю свою жизнь создавал одну книгу о месте России в истории Европы. Утверждение – «Мы не Азия, а только запоздавшая Европа» – очень важно для понимания его позиций.

Творческое наследие писателя насчитывает около 40 томов. Это романы, повести, рассказы, очерки-портреты.

Его талант высоко ценили современники. Даже ироничный Г. В. Иванов писал: «Имя Алданова, бесспорно, самое прославленное из имен русских современных писателей».

Русский исторический роман первой половины XX века воплотился в творчестве А. Н. Толстого и М. Алданова. Различен их подход к русской истории и ее изображению на страницах художественной прозы. Так, Г. Газданов, отмечая «повествовательный гений красного графа» (А. Толстого), пишет: «У Алданова с первой и до последней строчки все умно. Закрываешь книгу с двойным сожалением – во-первых, потому, что она прочитана. Во-вторых, потому, что она так печальна».

Литература русского зарубежья оказывала влияние и на советскую литературу, при всех реальных сложностях общения. М. А. Шолохов в своем выступлении перед читателями в Ростове-на-Дону в 1934 году говорил: «Меня обвиняли в том, что я нахожусь под большим влиянием Толстого. Бесспорно, я люблю Толстого, поэтому, возможно, есть и его влияние. Но больше всего на меня влияет Иван Бунин – это большой мастер своего дела». Такое высказывание о Бунине в ту пору требовало определенной смелости и даже дерзости. Напомним, что В. Т. Шаламов получил в 1943 году дополнительные десять лет лагерей только за утверждение, что И. А. Бунин – классик русской литературы.

1940 год нарушил планы писателей и прервал публикации. Фашистские войска напали сначала на Европу, а затем на Россию. Писателям-эмигрантам нужно было делать выбор. Большинство русской диаспоры желало победы России, но не торжества сталинской политики. Некоторые надеялись на то, что Гитлер сможет сломать сталинизм и вернуть России ее прошлое. На такой позиции стояли Д. С. Мережковский, И. С. Шмелев, П. Н. Краснов (романист, атаман Войска Донского).

Литература второй волны эмиграции

Победа над фашизмом унесла миллионы жизней и покалечила множество судеб. Она же породила вторую волну эмиграции. В Россию не смогли вернуться, зная о возможных репрессиях, военнопленные и люди, насильно вывезенные фашистами. В основе своей эмигранты второй волны обосновались в Германии (окрестности Мюнхена) и Америке.

Среди писателей и поэтов второй волны наиболее известны Дм. Кленовский, И. Елагин, Н. Нароков, Н. Моршен, Л. Ржевский, В. Юрасов, В. Марков, В. Синкевич, С. Максимов.

С писателями первой волны их объединяла общая культура и политическое неприятие советской власти. К моменту появления новых эмигрантов многие деятели первой волны еще активно участвовали в литературной жизни. Они стремились помочь младшим коллегам издаваться, поддерживали отзывами и оценками. Молодые авторы публиковали свои произведения в периодической печати, создавали сборники-антологии.

Наибольший вклад в литературу второй волны, по общему признанию, внесла поэзия. Среди поэтов заметное место занимал Дмитрий Кленовский (настоящее имя – Дмитрий Иосифович Крачковский) (1893–1976) – «последний певец Царского Села», как он себя называл. Он окончил Царскосельскую гимназию, в которой учились Н. С. Гумилев, А. А. Ахматова и преподавал И. Ф. Анненский.

Но если приотворишь двери в класс —

Ты юношу увидишь на уроке,

Что на полях Краевича, таясь,

О конквистадорах рифмует строки.

А если ты заглянешь в кабинет,

Где бродит смерть внимательным дозором, —

Услышишь, как седеющий поэт

С античным разговаривает хором.

«Царскосельская гимназия»

Сложности судьбы сделали Кленовского изгнанником, но

Он живет не в России – это

Неизбывный его удел.

Но он русским живет поэтом

И другим быть не захотел.

…………………………….

Перебродит, перетомится,

Отстрадает моя страна

И обугленную страницу

Прочитает тогда сполна!

«Поэт зарубежья»

Один из исследователей литературы русского зарубежья назвал поэта «завершителем и, может быть, самым характерным представителем акмеизма». Г. П. Струве утверждал: «У него свой голос, свои ритмы, своя тема. А рядом с акмеизмом чувствуется и общая классическая, пушкинская наследственность. И многое связывает поэзию Кленовского, к которой подходит определение «дар тайнослышания», с Баратынским и Тютчевым…»

И вот иду я узкою тропою,

Лицо свежит неторопливый дождь

И Болдинская осень надо мною

Златит листву у придунайских рощ!

«Болдинская осень»

За рубежом одна за другой выходят книги стихов Кленовского. Даже названия этих сборников говорят о его стремлении постичь жизнь во всех ее проявлениях: «След жизни», «Навстречу небу», «Уходящие паруса», «Разрозненная тайна»…

Самым ярким поэтом русского зарубежья второй волны признан Иван Елагин (настоящее имя – Иван Венедиктович Матвеев) (1918–1987). Его отец – поэт-футурист В. Н. Матвеев. После развода родителей Иван остается с отцом. Прежде чем они обосновались в Киеве, была жизнь в Харбине, ссылка отца, беспризорничество… В Киеве отец поэта был арестован и казнен. Во время войны сам Елагин прожил два страшных года на оккупированной территории, затем попал в лагерь для «перемещенных лиц» под Мюнхеном. Там началась его жизнь эмигранта.

В 1947 году в Германии вышла первая книга стихов Елагина «По дороге оттуда», а в 1949 году – вторая, «Ты мое столетие». Оба сборника поэт отправил И. А. Бунину, который написал молодому автору письмо, назвав его «талантливым, смелым и находчивым поэтом».

Переехав с семьей в Америку, Елагин не сразу добился удачи – долгие годы брался за любую работу, и в то же время учился. Позже, получив докторскую степень, преподавал в Питсбургском университете.

Широка тематика лирики поэта. Называя важнейшие темы своего творчества, на первое место он ставит память о пережитом, «ахматовский реквием» и ужас перед «машинной цивилизацией». Елагин ведет речь в своих стихах об эпохе, в которой живет. Автор называет ее и «пряхой», и «свахой», и «запивохой», и «эпохой смеха»…

И вот с этой-то эпохой

Я по свету трю́хаю —

Если плохо – с хлебной крохой,

Хорошо – с краюхою!

«Вот она – эпоха краха…»

Его самооценка сурова:

Чучелом в огороде

Стою, набитый трухой.

Я человек в переводе,

И перевод плохой.

Оригинал видали, —

Свидетели говорят, —

В Киеве на вокзале,

Десятилетья назад.

«Чучело в огороде…»

Но поэт видит масштаб своих возможностей. В стихотворении «На площади танцуют и казнят…» читаем:

Я там веду с собою разговор,

В моем театре я распорядитель,

И композитор я, и осветитель,

И декоратор я, и режиссер,

И драматург я, и актер, и зритель…

Мир, который читатели встречают в его стихах, трагичен и безмерно богат. И временами в нем находятся теплые краски:

Посмотри, вверху, над небоскребом

Встала Вифлеемская звезда,

Даже небо кажется особым,

Сделанным из голубого льда.

Мы пойдем бродить с тобой без толку

За веселой цепью огоньков.

Всю тебя осыплю я, как елку,

Золотым дождем моих стихов.

Закипает вечер снегопадом,

Светятся снежинки на бегу.

У окна стоят с тобою рядом

Ангелы босые на снегу.

«Деревца горят в оконных рамах…»

Ощущая трагизм жизни, поэт осознает себя творцом, демиургом, которому по плечу создать и луну, и землю, и звезды, и ветер… Но при этом в нем не было ощущения полноты власти, в душе живет постоянное сомнение.

«Сам я толком не знаю…»

Сам я толком не знаю,

Что от жизни я жду.

На подножку трамвая

Я вскочил на ходу.

Я, рассеянно глянув,

Примечал на ходу,

Карусели каштанов

И домов чехарду.

Блески звездных колючек,

Пляс осенней трухи…

Но, пожалуй, и в этом

Биография вся:

Оставался поэтом,

На подножке вися.

У Елагина есть строки, которые для многих стали символом русского зарубежья.

«Мне незнакома горечь ностальгии…»

Мне незнакома горечь ностальгии,

Мне нравится чужая сторона.

Из всей давно оставленной России

Мне не хватает русского окна.

Оно мне вспоминается доныне,

Когда в душе становится темно, —

Окно с большим крестом посередине

Вечернее горящее окно.

В стихотворении «Завещание» поэт обращается к сегодняшнему читателю:

Пускай сегодня я не в счет,

Но завтра, может статься,

Что и Россия зачерпнет

От моего богатства.

Пойдут стихи мои, звеня,

По Невскому и Сретенке,

Вы повстречаете меня,

Читатели-наследники.

Круг тем в произведениях писателей и поэтов второй волны эмиграции чрезвычайно богат, а художественные достоинства очевидны. Столь же очевидна их органическая связь с темами и проблемами русской и советской литературы тех лет. Так, один из романов С. Максимова «Денис Бушуев» полемизировал с «Поднятой целиной» М. А. Шолохова. Роман принес автору широкую известность и был переведен на немецкий, английский и испанский языки.

Романы Н. Нарокова – одного из лучших прозаиков послевоенного периода эмиграции – «Мнимые величины», «Никуда» и «Могу!», затрагивающие проблемы свободы, морали и вседозволенности, заставляют вспомнить творчество Ф. М. Достоевского.

Литература третьей волны эмиграции

Третья волна русской эмиграции возникла уже в мирное время. Писатели третьей волны выросли и сложились при советской власти, с надеждой встретили XX съезд КПСС и «оттепель» 60-х годов. Они успели многое создать и даже кое-что напечатать в России. Но надежды на реальные перемены оказались обманчивыми, и в результате они или сами уезжали за границу, или их вынуждали это сделать. Имена этих писателей и поэтов широко известны: А. И. Солженицын, И. А. Бродский, Г. Н. Владимов, В. Е. Максимов, С. Д. Довлатов, В. П. Аксенов, Ф. Н. Горенштейн, Саша Соколов, Э. Лимонов, Ю. В. Мамлеев, Н. Коржавин и др.

Поэтов и писателей третьей волны эмиграции объединяло лишь одно: общее неприятие реалий российской действительности – произвола цензуры и властей в области прав человека, господства социалистического реализма. Если первые волны эмиграции раскалывали Россию на два противоположных лагеря по взглядам и убеждениям, то литература третьей волны такого раскола не создавала. В каждом отдельном случае были свои причины расставания с родиной. Писателей третьей волны различали и эстетические установки. Среди них были и реалисты (А. И. Солженицын, В. П. Некрасов) и постмодернисты. Так, проза В. П. Аксенова часто близка к гротеску, хотя и не покидает почвы правдоподобия, С. Д. Довлатов «лишь слегка гиперболизирует реальность», а Э. Лимонов выступает как эпатирующий своего читателя натуралист. Даже к вопросу об эмиграции они относятся по-разному. Например, Солженицын не соглашался с тем, чтобы его причисляли к эмигрантам, поскольку его отъезд из России не был добровольным.

Обращение к творческим судьбам писателей и поэтов русского зарубежья важно потому, чтобы мы, читатели, рассматривали процесс развития русской литературы во всей его полноте.

Подведем итоги

Вопросы и задания

1. Каковы причины возникновения литературы русского зарубежья?

2. Что повлияло на появление первой волны эмиграции? Кто из писателей и поэтов уехал из России в эти годы?

3. Опишите творческую судьбу одного из представителей первой волны эмиграции.

4. Что способствовало зарождению второй волны эмиграции?

5. Как вы думаете, почему писатели, уехавшие из России в первые годы советской власти, активно помогали становлению творчества молодых авторов второй волны эмиграции?

6. Охарактеризуйте творчество одного из поэтов второй волны эмиграции.

7. В чем особенность литературы третьей волны эмиграции?

8. Попытайтесь охарактеризовать творчество одного из писателей третьей волны эмиграции, приводя примеры из его произведений.

9. Сделайте вывод о роли литературы русского зарубежья в развитии отечественного литературного процесса.

Темы устных выступлений

1. Культурные центры русской эмиграции и их вклад в отечественную литературу.

2. Тема родины в произведениях поэтов русского зарубежья.

3. Судьба русского исторического романа в XX веке (А. Н. Толстой и М. Алданов).

4. Реализм и модернизм в литературе русского зарубежья.

Рекомендуемая литература

Агеносов В. В. Литература Russkogo зарубежья. – М., 1997.

Адамович Г. В. Одиночество и свобода. – М., 1996.

• Вернуться в Россию… стихами: 200 поэтов эмиграции. – М., 1995.

• Дальние берега: Портреты писателей эмиграции. – М., 1994.

Менегальдо Е. Русские в Париже. – М., 1991.

• Писатели русского зарубежья: Литературная энциклопедия русского зарубежья. 1918–1940. – М., 1997.

Струве Г. П. Русская литература в изгнании. – М., 1996.


Владимир Владимирович Набоков

1899, 10 (22) апреля – родился в Санкт-Петербурге.

19111916 – обучение в Тенишевском училище.

1916 – первая публикация в журнале «Вестник Европы» (без ведома автора).

19191922 – учеба в Кембриджском университете.

19221923 – вышли книги стихотворений «Гроздь», «Горний путь».

1925 – написан первый роман «Машенька» под псевдонимом В. Сирин.

19281938 – созданы романы «Король, дама, валет», «Защита Лужина», «Подвиг», «Камера обскура», «Отчаяние», «Приглашение на казнь», «Дар» (на русском языке).

19391974 – написаны романы «Истинная жизнь Себастьяна Найта», «Лолита», «Пнин», «Бледный огонь», «Просвечивающие предметы», «Посмотри на арлекинов!» (на английском языке).

19401959 – годы жизни в Америке.

1977, 2 июля – смерть в Лозанне (Швейцария).

Очерк жизни и творчества

Исследователи утверждают, что жизнь писателя Набокова – трагедия в четырех актах и 30 томах. Самым памятным и счастливым был первый акт – 20 лет жизни в России. Эти счастливые годы запечатлены на страницах многих его произведений, и не только автобиографических.

Россия. Первые двадцать лет

В. В. Набоков вырос в одной из богатых и знатных семей России. Ей принадлежал особняк в Петербурге и родовые имения в 65 верстах от столицы (Рождествено, Выра, Батово). На страницах многих произведений писателя воссозданы знакомые места, всплывают интерьеры родного дома. О нем он вспоминал постоянно: свой дом у Набокова был только в России – позже писатель жил в чужих квартирах, комнатах, номерах отелей. Последние годы жизни прошли в «Монтрё Паласе» – роскошной и старомодной гостинице на берегу Женевского озера.

В рассказах о прошлом потомственного дворянина важное место уделяется его родословной. Вспомним, с каким вниманием и серьезностью относились к символике своих гербов А. С. Пушкин и И. С. Тургенев. А вот как пишет о семейном гербе Набоков: «Я отыскал его, этот герб, и с разочарованием обнаружил, что сводится он всего-навсего к двум львам, удовлетворенно облизывающимся, вздыбленным, смотрящим назад, надменно предъявляющим щит невезучего рыцаря, всего лишь одной шестнадцатой частью схожий с шахматной доской из чередующихся лазурных и красных квадратов, с крестом серебряным, трилистниковым, в каждом. Поверх щита можно видеть то, что осталось от рыцаря: грубый шлем и латный воротник, а с ними одну бравую руку, торчащую, еще сжимая короткий меч, из орнамента лиственного, лазурного с красным. «За храбрость» – гласит девиз». Наверное, это единственное ироническое описание герба, которое мы встречаем в дворянских автобиографиях.

Радостным узнаванием прошлого и его присутствием в дне настоящем живут воспоминания Набокова о детстве. «Веселым звуком, под стать солнечной и соленой ноте трелью свистка, украшавшего мою белую матроску, зовет меня мое дивное детство…», – пишет он в «Других берегах».

Попробуем представить этого юношу, который впоследствии будет писателем Набоковым. Что мы узнаём о нем, читая автобиографические произведения? Как шло становление его характера? Не каждый человек может точно вспомнить важнейшие моменты своего детства, но память Набокова отлично с этим справляется. Его чувство времени уникально. «Я вижу пробуждение самосознания, как череду вспышек с уменьшающимися промежутками. Вспышки сливаются в цветные просветы, в географические формы. Я научился счету и слову почти одновременно, и открытие, что я – я, а мои родители – они, было непосредственно связано с понятием об отношении их возраста к моему… Тогда-то я вдруг понял, что двадцатисемилетнее, в чем-то бело-розовом и мягком, создание, владеющее моей левой рукой, – моя мать, а создание тридцатитрехлетнее, в бело-золотом и твердом, держащее меня за правую руку, – отец… Это было в день рождения отца, двадцать первого июля 1902 года…»

Ощущение счастья пронизывает воспоминания писателя. Необычно его воспроизведение прошедшего: «Допускаю, что я не в меру привязан к самым ранним своим впечатлениям; но как же не быть мне благодарным им? Они проложили путь в сущий рай осязательных и зрительных откровений».

«Был я трудный, своенравный, до прекрасной крайности избалованный ребенок», – напишет Набоков в «Других берегах». Лоди, так звали Владимира дома, рос любимцем семьи, баловнем, который потом с благодарностью вспоминает эту детскую роль и даже уговаривает читателей следовать такому примеру при обращении со своими детьми. Он не раз с гордостью будет говорить, что при всей необеспеченности быта они с женой умели ни в чем не отказывать собственному сыну.

Писатель редко и достаточно кратко вспоминает об учебе в престижном Тенишевском училище. Он помнит себя в школе «этаким щеголем с изящными швейцарскими часами, полным презрения к угнетающему общественному духу школы». Однако школьный учитель видел его иначе: «Ярый футболист, отличный работник, товарищ… всегда скромный, серьезный и выдержанный (хотя он не прочь и пошалить), Набоков своей нравственной порядочностью оставляет самое симпатичное впечатление».

Герой автобиографического повествования помнит не только учителей, но и сам процесс обучения. Так, ему на всю жизнь врезались в память фразы из диктантов: «Что за ложь, что в театре нет лож!», «Колокололитейщики переколотили выкарабкавшихся выхухолей», которые впоследствии были включены в тексты произведений («Защита Лужина»). В школьные годы Набоков увлекался шахматами, теннисом, боксом, футболом.

Мир природы играл огромную роль в восприятии писателем окружающего. Именно с рассказа о вдохновляющем влиянии природы он переходит к описанию того, как летом 1914 года им овладело «цепенящее неистовство стихосложения»: «Следующий миг стал началом моего первого стихотворения. Что подтолкнуло его? Кажется, знаю. Без единого дуновенья ветерка, один только вес дождевой капли, сияющей в паразитической роскоши на душистом сердцевидном листке, заставляет его кончик кануть вниз, и подобие ртутной капли внезапно соскальзывает по его срединной прожилке, и лист, обронив яркий груз, взлетает вверх. Лист душист, благоухает, роняет – мгновение, за которое все это случилось, кажется мне не столько отрезком, сколько разрывом времени, недостающим ударом сердца, сразу вернувшимся в перестуке ритма: говорю «в перестуке», потому что когда и впрямь налетел ветер, деревья принялись все разом бодро стряхивать капли, настолько же приблизительно подражая недавнему ливню, насколько строфа, которую я уже проборматывал, походила на потрясение от чуда, испытанное мною вмиг, когда сердце и лист были одно… Когда тишина вернулась, первое мое стихотворение было готово… В глупой наивности я веровал, что сочинил нечто прекрасное и удивительное».

«Несмотря на массу подробностей в обстоятельном рассказе Набокова о его «первом стихотворении», это в значительной степени стилизация реального события», – предполагает биограф писателя Б. Бойд. К этому времени Лоди уже около пяти лет сочинял стихи на трех языках.

На страницах автобиографических произведений мы видим отца писателя. Так, Владимира потрясла угроза его дуэли. История была шумная, и Набокову-младшему в школе пришлось использовать свою боксерскую сноровку для защиты чести семьи. Приехав домой после драки, сын с облегчением узнал, что отец получил все положенные извинения и дуэли не будет. И опять отчетливо проступает связь времен: «Все это было давно, – задолго до той ночи в 1922 году, когда в берлинском лекционном зале мой отец заслонил Милюкова от пули двух темных негодяев и, пока боксовым ударом сбивал с ног одного из них, был другим смертельно ранен выстрелом в спину; но ни тени от этого будущего не падало на нарядно озаренную лестницу петербургского дома, и, как всегда, спокойна была большая прохладная ладонь, легшая мне на голову, и несколько линий игры в сложной шахматной композиции не были еще слиты в этюд на доске».

Европа. Изгнание

Второй акт жизни писателя вмещал следующее двадцатилетие. «В 1919 году целая стайка Набоковых… через Крым и Грецию бежала из России в Западную Европу. Мы с братом должны были поступить в Кембриджский университет, на стипендию, предоставленную нам скорее во искупление наших политических бед, чем в виде признания интеллектуальных достоинств».

Это было изгнание. Но Владимир с ним мужественно справлялся: «Я пригласил в мои кембриджские комнаты червленые щиты и синие молнии «Слова о полку Игореве»… поэзию Пушкина и Тютчева, прозу Гоголя и Толстого…» В эти годы жизнь Набокова стремительна и насыщена событиями. В 1922 году И. В. Гессен так рисует его портрет: «На диво стройный, с неотразимо привлекательным тонким умным лицом, страстный знаток физического спорта и шахмат». Его отличала и «ненасытимая беспечная жизнерадостность». Изучая русскую и французскую литературу, а также энтомологию (раздел зоологии, изучающий насекомых), юноша не испытывал затруднений. Получать диплом (с отличием) ему пришлось уже после гибели отца. На выпускном экзамене он показал свое владение русской классикой, анализируя знаменитое описание сада Плюшкина.

Студенческие годы Набокова не были беспечной порой: они насыщены и учебой, и творчеством. По разнообразию и количеству публикаций будущий писатель явно превосходил своих однокурсников. За три года пребывания в Кембридже в русских журналах и газетах он опубликовал первый рассказ, многочисленные стихи, статью по энтомологии, два стихотворения на английском языке, критическую статью и переводы с английского. Были сданы в типографию два новых сборника стихов. На спор с отцом был подготовлен перевод (скорее, вольное переложение) «Кола Брюньона» Р. Роллана (в переводе роман назывался «Николка Персик»).

Годы Кембриджа были для Набокова годами превращения в Сирина: впервые подпись Владимир Сирин появилась под тремя стихотворениями и рассказом «Нежить» в рождественском номере газеты «Руль» (7 января 1921 года). Владимир Сирин делал свои первые шаги в русских изданиях Берлина.

Б. Бойд в своей книге о Набокове создал трогательную новеллу о встрече Владимира с его будущей женой Верой. Началом их сближения он считает благотворительный бал-маскарад, проходивший 8 мая 1923 года в Берлине. Вера была в маске волка, много говорила и танцевала с Владимиром, но так и не открыла своего лица. Через месяц он написал стихотворение «Встреча»:

Тоска, и тайна, и услада,

и словно дальняя мольба…

Еще душе скитаться надо.

Но если ты – моя судьба…

Бойд утверждает, что именно это событие – начало их общей судьбы, которая была прочно сцементирована неустанным творчеством писателя и преданным служением Веры всем его свершениям.

Писателя Сирина признали читатели, его произведения активно обсуждала критика. Многочисленные рассказы уже несли в себе важнейшие приметы его умения видеть и воспринимать жизнь с чувством благодарности за все сущее, пониманием богатства и щедрости мира вокруг, демонстрировали необычность стилистики.

Первый роман Набокова – «Машенька» (1925), насыщенный личными воспоминаниями, читатели восприняли с радостью, прежде всего как роман «об эмигрантской жизни».

Воскрешенная памятью история первой любви писателя лежит в основе сюжета. Тоска главного героя Танина по Машеньке, его первой и сильной любви, была более всего олицетворением мечты эмигрантов, их стремлением к тому, чтобы вновь пережить прошлое, обрести то счастье, которое они потеряли вместе с Россией.

В романе развертываются два параллельных повествования: о прошлом и настоящем. «Бессмертная действительность» прошлого сменяется грустными картинами убогого эмигрантского быта. Хотя именно Машенька «светится отблеском России» и дает название всему произведению, она так и не появляется в сегодняшнем дне Танина, поскольку «он до конца исчерпал свое воспоминанье, до конца насытился им, и образ Машеньки остался… там, в доме теней, который сам уже стал воспоминаньем». Сама радость воспоминаний дает герою силу преодолеть желание вернуть прошлое, устремиться к новой жизни, которая ждет в реальности. Танин решился на встречу с неизвестным будущим и чувствует себя «здоровым, сильным, готовым на всякую борьбу». В неожиданном финале – пафос выстраданного оптимизма. «Машенька» – это роман о времени, о реальности прошлого, и в то же время это роман о необходимости принятия сегодняшних решений каждым человеком.

Набоков осознавал, что этот роман во многом следует литературным штампам. К ним можно отнести логическую четкость структуры и обстоятельность повествования и описаний. В том же 1925 году он создает рассказ «Путеводитель по Берлину», в котором уходит от «причесанного реализма» романа. Он пишет: «Мне думается, что в этом смысл писательского творчества: изображать обычные вещи так, как они отразятся в ласковых зеркалах будущих времен».

Творческая жизнь Набокова в 20-е годы была напряженной: создавались рассказы, новеллы, пьесы, сценарии, рецензии. При этом он подрабатывал переводами, продолжал давать уроки (английский, французский, русский языки, а также теннис, бокс). Позже он подсчитал, что за эти годы у него было 85 учеников.

В 1928 году Набоков приступил к работе над романом «Король, дама, валет». Герои романа: ловкий предприниматель и богач Курт Драйер, его жена Марта, его родственник и служащий – Франц. Франц с Мартой замышляют убить Курта. План, который они разработали, прост и кажется вполне реален. Но Марта, простудившись, умирает. Роман о трагическом треугольнике демонстрирует и утверждает непредсказуемость судьбы: случай может переписать заново даже тщательно подготовленный сценарий.

В годы создания романа Набоков был страстным поклонником кино, поэтому в этом произведении есть и острый сюжет, и своеобразие монтажа, и неожиданный финал – все элементы кинодраматургии.

Исследователи считают, что романы «Машенька» и «Король, дама, валет» можно считать увертюрой к зрелому творчеству Набокова. Роман «Защита Лужина» (1929) – первый шедевр писателя, в котором нашли воплощение все важнейшие особенности его творческой манеры, его философия.

«…Лужина полюбили даже те, кто совсем не разбирается в шахматах… он неуклюж, неряшлив, некрасив – но, как очень скоро замечает моя нежная барышня (героиня. – Авт.), – в нем есть что-то, что перевешивает и грубость его серой плоти, и бесплодность его темного гения». И это что-то – владение тем таинственным свойством, которое отделяет человека, им наделенного, от всех прочих людей. Автор исследует природу гения, таланта, дара. Это роман о трагедии жизни талантливого шахматиста.

Сюжет романа распадается на три части. Сначала перед нами мальчик, который нашел спасение от укусов жизни в мире шахмат, и его первое шахматное состязание в 1912 году. Следующий этап жизни героя – 1928 год – это уже подготовка к турниру за мировое первенство. Третья часть – трагический финал.

Долгое время герой романа был некрасивым, отчужденным от одноклассников подростком. Но вдруг его сонная душа проснулась: он узнал, что существуют шахматы. История овладения героем этой игрой увлекает, как роман приключений. Теперь в Лужине росла «воинственная, напирающая, яркая сила» и уже у читателя нет сомнений, что перед ним – неординарная личность.

Герой достаточно быстро превращается из вундеркинда в маэстро. И вот в жизнь великого шахматиста входит женщина, которой автор не дал имени. «Она познакомилась с ним… так, как знакомятся в старых романах или в кинематографических картинах: она роняет платок, он его поднимает, – с той только разницей, что она оказалась в роли героя. Лужин шел по тропинке перед ней и последовательно ронял: большой клетчатый носовой платок, необыкновенно грязный, с приставшим к нему карманным сором, сломанную, смятую папиросу, потерявшую половину своего нутра, орех и французский франк. Она подобрала только платок и монету и медленно догоняла его, с любопытством ожидая новой потери… «Не роняйте больше», – сказала она…» Не менее забавно и то, как Лужин делал героине «предложение»: «Итак, продолжая вышесказанное, должен вам объявить, что вы будете моей супругой, я вас умоляю согласиться на это…»

Жалость и забота о неприспособленном чудаке живет в этой безымянной героине, и при встрече с ней вспоминаются «тургеневские девушки» и Ольга Ильинская из романа «Обломов» И. А. Гончарова.

Попытка направить часть своих жизненных сил к непривычному для него чувству нежности и любви приводит героя к приступу душевной болезни. Чуть позже он поправляется и самые близкие люди – невеста и доктор – стремятся ему внушить, что его болезнь от чрезмерного увлечения шахматами и можно спастись, отказавшись от этой игры. Обычно в этот момент читатели особенно активно сопереживают герою: с одной стороны, хочется, чтобы он был счастлив с женой, а с другой – чтобы он вернулся к своему победоносному искусству. Именно это противоречие и приводит героя к трагическому финалу: «Неспособный оградить тепло своей жизни от холодного мира шахмат, он избирает ход, на который не может быть ответа, – самоубийство» (Б. Бойд). Лужин с самого начала приговорен либо к одиночеству гения, либо к подавлению собственного «я».

Сразу же после появления романа «Защита Лужина» он был высоко оценен и главное – каждому читателю стало ясно, что писатель предлагает проблему: дар есть нечто непреодолимое, как огромное богатство, и в то же время тяжкая ноша. Предложенное решение нашло отклик: критики говорили о тонкости психологического анализа и мастерстве писателя. H. Н. Берберова утверждала: «Наше существование отныне получало смысл. Все мое поколение было оправдано».

Все, что было написано Набоковым между 1928 и 1938 годами, создано на пути к «Дару», последнему роману Сирина на русском языке. Работа над ним началась в 1933 году и после перерывов, во время которых были написаны роман «Приглашение на казнь» (1936), пьеса «Событие» (1930), одиннадцать рассказов, небольшая автобиография и сделаны два перевода, в январе 1938 года была закончена.

Америка. Третий акт трагедии

В 1940 году Набоковым пришлось проститься с Европой. «Из Европы отплыл писатель Сирин – к американскому берегу причалил Набоков», – утверждает писатель А. Г. Битов. Америке принадлежит третий и самый необычный этап (акт) жизни писателя. Именно здесь Набоков, уже осознав себя классиком родной литературы, отбросил совершенную русскую речь и перешел на английский язык. У этого поступка были вполне реальные причины: автор хотел иметь читателя, а круг русских читателей неумолимо сокращался. «На прогулке я вдруг был блаженно пронзен молнией вдохновенья. У меня появилось страстное желание писать, и писать по-русски, а я ведь не должен. Сомневаюсь, чтоб кто-нибудь, кому этого не пришлось пережить, смог по-настоящему понять эту муку, всю трагичность ситуации», – признавался Набоков жене.

В Америке творчество продолжалось, хотя на плечах писателя лежали и ежедневные хлопоты о хлебе насущном. Работа в зоологическом музее сочеталась с преподаванием литературы сначала в колледже, затем в Корнеллском университете. Увлечение бабочками не было детской игрой. Набоков с детства и до конца своей жизни был серьезным энтомологом: на его счету опубликованные исследования, обнаружение 20 новых видов бабочек, из которых шесть названы в его честь.

«У этого сноба[3], у этого эстета, у этого недемократа… потрясающе трудовая (по сравнению с любым современным ему автором) жизнь», – отмечает А. Г. Битов. Нищеты, которая мучила семью в Европе, больше не было. Жить и работать по-американски удавалось. Даже летние поездки за бабочками не срывались, а сын учился в хороших школах. Не было только стабильности, была непривычная безвестность.

Удачно шла преподавательская работа: лекции пользовались успехом. На его занятиях бывали и запоминающиеся эпизоды. Чувствуя, что аудитория начинает скучать, «внезапно Набоков прервал лекцию, прошел, не говоря ни слова, по эстраде к правой стене и выключил три лампы под потолком. Затем он спустился по ступенькам вниз… в зал… и молча опустил шторы на трех или четырех больших окнах… Зал погрузился во тьму… Набоков возвратился к эстраде, поднялся по ступенькам и подошел к выключателям.

«На небосводе русской литературы, – объявил он, – это Пушкин!» Вспыхнула лампа в дальнем левом углу нашего планетария. «Это Гоголь!» Вспыхнула лампа посредине зала. «Это Чехов!» Вспыхнула лампа справа. Тогда Набоков снова опустился с эстрады, направился к центральному окну и отцепил штору… Как по волшебству в аудиторию ворвался широкий плотный луч ослепительного солнечного света. «А это Толстой!», – прогремел Набоков» (А. Аппель).

Параллельно с работой преподавателя шло творчество. Один за другим появлялись романы Набокова на английском языке. Создавались произведения, которые до поры вызывали сдержанное обсуждение.

В 1953 году окончен роман «Лолита», который вызвал противоречивые оценки. Ожесточенная полемика в Европе и Америке принесла автору широкую известность.

В это время писателя занимала бесконечно разраставшаяся работа над переводом и комментированием «Евгения Онегина» (1953–1957). Как указывает один биограф Набокова, это была «энциклопедия русской жизни» плюс «справочник пушкиниста». В результате труд составил целых четыре тома. Для Набокова финал «Евгения Онегина» – очевидная его «открытость», незавершенность – одно из величайших явлений литературы.

Роман «Лолита» продолжали публиковать во многих странах. Он вышел на первое место среди американских бестселлеров. Началось восхождение к славе и материальному благополучию. На пороге шестидесятилетия Набоков становится обеспеченным человеком. Можно было оставить преподавание. Сын тем временем был занят своими заботами: служил в армии, занимался спортом. У него обнаружился мощный бас – он пел в лучших театрах Европы. И, как подарок отцу, в перерывах между многочисленными занятиями начал переводить на английский язык роман «Приглашение на казнь». Работа удалась. Это была семейная радость: отныне сын стал любимым переводчиком Набокова.

Швейцария. Последний акт

В 1960 году Набоковы возвратились в Европу и поселились в курортном местечке Монтрё (Швейцария) на берегу Женевского озера. Там прошли последние годы жизни писателя.

В 60—70-е годы были созданы (на английском языке): «Бледный огонь», «Ада», «Просвечивающие предметы», «Посмотри на арлекинов!».

При оценке наследия Набокова неизбежно возникали и возникают споры о соотношении формы и содержания. «Искусство не исчерпывается формой, но вне формы оно не имеет бытия и, следственно, смысла», – утверждал В. Ф. Ходасевич в процессе этих споров. Для него было ясно, что ведущая тема произведений Набокова – сам процесс творчества.

Для Набокова характерно умение передать такое отражение действительности «во множестве различных зеркал», что читатель невольно вступает в сферу более сложного видения мира. При этом писатель часто и вольно включает и цитирует предшественников. Он вычерчивает окружность, «где все соседствуют со всеми – русские с американцами, французы с англичанами, и все вступают в диалог с Владимиром Набоковым – Пушкин и Шекспир, Гоголь и Флобер, Толстой и Пруст, Тютчев и Ките, Мелвилл и Чехов, Теннисон и Рембо» (Н. Анастасьев).

В том воссоздании картины мира, которую предлагает нам Набоков, мы видим отчетливые приметы модернизма. Рисуя свои сюжеты и своих героев вполне достоверно и убедительно, писатель никак не может быть отнесен к реалистам.

При этом взаимная связь произведений Набокова дает основание говорить о метаконструкции, т. е. о том, что все им созданное можно рассматривать как части единого авторского творения.

Гроза

Сюжет и композиция. Герои

«Гроза» была опубликована в 1924 году, а затем вошла в сборник «Возвращение Чорба» (1930). В произведении причудливо сочетается яркость воссоздания картин природы и необычность отклика автора на окружающий мир – то романтичного, то предельно приземленного, то обращенного к народным истокам.

Гроза пришла во всем своем великолепии, испугала и пронеслась, и, хотя тучи еще не рассеялись, все в мире преображается и обретает привычные очертания. Но вот сгущаются тучи, и перед нами романтически яркая картина – Илия-пророк занимает свое место среди грозовых облаков и уносится прочь. Все эти превращения происходят мгновенно.

Золотое и громадное колесо повозки громовержца становится колесом от детской коляски, а затем вновь – золотым и громадным. Илия-пророк, упав с грозовой тучи, становится тщедушным старичком Ильей с каплей на носу, а затем вновь – столь же неожиданно – громовержцем.

В «Грозе» перед читателем и силы природы, и мифические герои: Илия (Илья), Елисей. Мы знаем, что в христианском вероучении Илия – пророк. В ветхозаветных преданиях Елисей – тоже пророк, ученик Илии. Он видел вознесение Илии на небо на огненной колеснице, после чего приобрел способность творить чудеса.

В «Грозе» есть сюжет, есть герои, которые стремительно появляются и столь же стремительно изменяются на наших глазах, описания многоцветны, щедра россыпь художественных приемов.

Сюжет содержит несколько эпизодов: гроза приближается – гроза разразилась – гроза прошла – бытовая сценка во дворе с поисками колеса – грозовые тучи возвращаются и исчезают вместе с грозным Илией. Рассказчик повествует о том, как он развлечет «своих» рассказом о необычном событии. Романтически яркие и эмоциональные картины бунта стихий сменяются спокойным бытописанием. В резко отличных эпизодах мы встречаем, казалось бы, совсем непохожих героев.

Контрастные описания событий и контрастные описания героя, Ильи-пророка, а также буйство словесной палитры демонстрируют способность автора увидеть, зафиксировать многообразие и переменчивость жизни. Это – демонстрация масштаба возможностей искусства при взгляде на мир вокруг.

Автор активно вводит в текст олицетворения: «Слепой ветер, закрыв лицо руками, низко пронесся вдоль опустевшей улицы». Этот ветер еще дважды появится на страницах произведения: «Вернувшись домой, я застал ветер уже в комнате…»; «Но вот слепой ветер, что беспомощно сполз в глубину, снова потянулся вверх, – и вдруг – прозрел, взмыл, и в янтарных провалах в черной стене напротив заметались тени рук, волос, ловили улетающие рамы, звонко и крепко запирали окна».

Наверное, можно считать, что ветер – один из героев повествования о грозном явлении природы.

Жанр

Каков же жанр «Грозы»? Произведение называют и рассказом, и очерком, и стихотворением в прозе, и эссе, и лирическим этюдом. Для рассказа повествование слишком стремительно и лаконично, сама его фактура так изменчива, а сюжет так условен, что это определение едва ли нас устроит. Едва ли «Грозу» можно назвать очерком: этому жанру свойственна фактографичность, близость к стилистике документа. Не найдем мы и важнейших особенностей жанра эссе: произвольности заголовка, свободной композиции, яркости выявления авторской позиции.

Более всего кажется уместным определить жанр «Грозы» как стихотворение в прозе. Этот жанр несет нам приметы лирического произведения, передавая чувства автора. Но оно может иметь сюжет и в нем возможно появление героев. Жанр эмоционально яркий, он допускает различные композиционные решения. Достаточно вспомнить богатство вариаций построения «Стихотворений в прозе» И. С. Тургенева.

Как бы вы ни определили жанр произведения, размышления над этим лаконичным и ярким текстом могут содержать выводы о вечной связи человека и природы, о причинах появления мифов, о внимательности человеческого глаза, который способен увидеть, пережить, осознать нечто неожиданное вокруг себя. Мир природы предстает перед нами как непосредственно воспринимаемая яркая и поэтичная картина и как таинственный мир, созданный человеческой фантазией.

Дар

Последний русскоязычный роман В. В. Набокова.

Первая публикация «Дара» была осуществлена в 1937–1938 годах в журнале «Современные записки» (без четвертой главы). Полностью роман увидел свет в 1952 году в Америке.

Книга вобрала в себя счастливое русское прошлое писателя, пестрое эмигрантское настоящее, память об отце, страсть к русской литературе и бабочкам, любовь к Вере. Но главное – в ней живет стремление раскрыть тайну творчества, которое преображает все то, что окружает героя и автора, определить роль и место призвания в судьбе человека, того свойства, которое автор называет даром.

Описание процесса творчества насыщает страницы романа и не нужно стремиться их бегло пролистать: нужно читать медленно, «вслед за автором».

Роман сложен, и чем внимательней его читать, тем очевидней откроется авторское видение многих трудно-разрешаемых проблем. Автор пытается понять, в чем смысл человеческой жизни. Комментируя роман, критики вспоминают самое скептическое стихотворение А. С. Пушкина:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?..

Эпиграф

Роман «Дар» предваряет эпиграф:

«Дуб – дерево. Роза – цветок. Олень – животное. Воробей – птица. Россия – наше Отечество. Смерть неизбежна».

П. Смирновский. Учебник русской грамматики

Почему эпиграф романа о тайнах творчества и любви так непритязателен? Очевидно, в эпиграфе фиксируется кажущаяся независимость и реальная взаимосвязанность всего, что являет человеку быстротекущая жизнь.


Композиция

В предисловии к английскому переводу романа Набоков определил его содержание и композицию: «Это последний роман, который я написал… по-русски. Его героиня не Зина, а Русская Литература. Сюжет первой главы сосредоточен вокруг стихов Федора. Глава вторая – это рывок к Пушкину в литературном развитии Федора и его попытка описать отцовские зоологические экспедиции. Третья глава сдвигается к Гоголю, но подлинная ее ось – это любовные стихи, посвященные Зине. Книга Федора о Чернышевском – спираль внутри сонета – берет на себя главу четвертую. Последняя глава сплетает все предшествующие темы и намечает контур книги, которую Федор мечтает когда-нибудь написать: «Дар».

В первой главе мы знакомимся с тремя книгами Федора, из которых одну он создал, а другие только предстоит создать. Автор вводит нас в лабораторию творчества, и этот сюжет развивается на фоне реалистических зарисовок эмигрантского быта.

Уже первые строки романа заставляют обратить внимание на то, как реализуется призвание героя: «Перед нами небольшая книжка… содержащая около пятидесяти двенадцатистиший, посвященных целиком одной теме – детству». Это только что изданная первая книга Федора, и автор, запершись на ключ, приступает к чтению своих стихов. Читатель начинает знакомиться с творчеством героя и сразу же сталкивается с его удивительным даром. Стоит обратиться к первому стихотворению сборника, как автор делает читателя соучастником событий своего детства.

Вторая глава повествует о воплощении заветной мечты Федора – создать книгу, которая бы рассказала о жизни любимого отца, путешественника и энтомолога Константина Кирилловича Годунова-Чердынцева.

Мечта об этой книге, накопление материалов для ее создания неразрывно связаны с именем великого русского поэта Пушкина и насыщена отзвуками его творчества.

Для Федора рассказ об отце – повествование «об очень настоящем человеке», который сумел реализовать свой дар.

В третьей главе продолжается развитие сюжетной линии, которая рисует становление Федора-писателя. В то же время отчетливо проявляется лирическая линия сюжета. Постепенно свидетельницей и даже соучастницей напряженного труда героя становится Зина Мерц – дочь хозяйки квартиры, в которой он поселился. Когда-то в своем прошлом он «соорудил себе – грубую и бедную – мастерскую слов». Но неустанное творчество и влияние духовного мира героини помогает ему обрести новую манеру воплощения своих творческих замыслов.

Стихи, посвященные героине, – отзвук тех чувств, которые испытывает герой к Зине не только как к любимой женщине, но и как неутомимой помощнице и верному другу.

Содержание четвертой главы романа – повесть о Н. Г. Чернышевском. Автор демонстрирует читателю трагедию жизни человека, неверно понявшего свое призвание, бесплодно растратившего свой недюжинный дар. При этом писатель настойчиво подчеркивает, что негативное отношение к великому демократу касается не личности, не характера этого героя, а чуждых Федору убеждений.

Это не памфлет или шарж, пародия или пасквиль. Это биография, в которой автор полемизирует с человеком, которого изображает. Читателю показаны эпизоды, демонстрирующие примитивный и наивный рационализм героя повествования.

Автор изображает Чернышевского-материалиста, который не в силах не только понять, но и адекватно воспринять этот самый материальный мир. Особенно ядовиты наблюдения по поводу того, что же такое для Чернышевского красота. Утверждение, что женщина, в которую он влюблен, «краше» красавицы, изображенной на картине в витрине магазина на Невском, – один из аргументов, доказывающих теоретическую беспомощность героя.

Однако «он понемногу начинал понимать, что такие люди, как Чернышевский, при всех их смешных и страшных промахах были, как ни верти, действительными героями в своей борьбе с государственным порядком вещей, еще более тлетворным и пошлым, чем их литературно-критические домыслы, и что либералы или славянофилы, рисковавшие меньшим, стоили тем самым меньше этих железных забияк».

Публицистически острая и резкая по форме глава художественного произведения вызывала резкие возражения критиков. Эта ее особенность долгие годы мешала публикации романа в полном объеме. Набоков утверждал, что его критика Чернышевского означала «поражение марксизма и материализма».

Пятая глава – последняя глава того романа «Дар», который «мечтает когда-нибудь написать Федор». Это очередная шутка Набокова: роман «Дар» уже написан и читатель завершает его чтение. Однако это не значит, что все сюжетные линии завершены. Композиционное решение сложнее.

Весна, которая царит на страницах последней главы, пробуждает надежды героя на изменения в личной судьбе. Однако взаимоотношения Федора и Зины, да и весь роман «Дар» не имеют развязки. Не только для судьбы Федора, но и для демонстрации взглядов писателя принципиально важен именно «открытый» финал.

Набоков считал финал романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин» одной из находок всемирной литературы. Таков же и финал «Дара». Сравним их. Для отчетливости сравнения оформим текст Набокова в виде стихотворных строк (в таком виде он публикуется в его сборниках стихов):

Но те, которым в дружной встрече

Я строфы первые читал…

Иных уж нет, а те далече,

Как Сади некогда сказал.

Без них Онегин дорисован.

А та, с которой образован

Татьяны милый идеал…

О, много, много рок отъял!

Блажен, кто праздник жизни рано

Оставил, не допив до дна

Бокала полного вина,

Кто не дочел ее романа

И вдруг умел расстаться с ним,

Как я с Онегиным моим.

А. С. Пушкин. «Евгений Онегин»

Прощай же, книга! Для видений

отсрочки смертной тоже нет.

С колен поднимется Евгений,

но удаляется поэт.

И все же слух не может сразу

расстаться с музыкой, рассказу

дать замереть… судьба сама

еще звенит, и для ума

внимательного нет границы

там, где поставил точку я:

продленный призрак бытия

синеет за чертой страницы,

как завтрашние облака,

и не кончается строка.

В. В. Набоков. «Дар»

Итак, рифмы 14 строк онегинской строфы абабввггдееджж – совпадают с рифмовкой строфы у Набокова. Финал интересен не только своим формальным совершенством. Важна и его психологическая достоверность, демонстрация незавершенности, открытости любой человеческой судьбы.

Перед нами не спокойное и ясное течение событий, которые начались, развивались, достигли кульминации и затем развязки, а многообразие жизни в сплетении разных тем. Читателю становится очевидным, что автор вовсе не озабочен четким завершением сюжетных линий.

В романе, посвященном творчеству, рассказано о процессе творчества и реализации дара писателя.

Многоликий мир героев

На страницах «Дара» читатель встречается со множеством героев. Большая их часть – эпизодические персонажи, фигуры яркие и запоминающиеся. Они важны как щедрый фон для описания судеб главных героев романа.

Федор Годунов-Чердынцев – главный герой романа – человек яркой реакции на события жизни. Читателю дана возможность постоянно наблюдать за его способностью восприятия действительности.

Обратим внимание на то, что с первых строк романа начинается наше, совместное с автором, сотворчество. Мы допущены в лабораторию писателя и достаточно свободно чувствуем себя в ней.

Знакомясь с процессом создания каждого из произведений Федора, мы в то же время наблюдаем за тем, как набирает силу лирический сюжет романа – история отношений Федора и Зины. Перед читателем проходят события их жизни. Попытки судьбы сблизить героев сначала кончаются неудачей, но в результате завершаются объяснением. Вспомним внутренний монолог Федора: «Что дальше? Чего мы, собственно, ждем? Все равно лучшей жены не найду. Но нужна ли мне жена вообще? «Убери лиру, мне негде повернуться…» Нет, она этого никогда не скажет, – в том-то и штука». Затем слова Зины: «Знаешь, временами я, вероятно, буду дико несчастна с тобой. Но в общем-то мне все равно, иду на это». Некоторых читателей такие признания главных героев могут и разочаровать. Однако, возможно, именно благодаря честности внутренних самооценок этот союз оказался прочным. Так, от первой до пятой главы сюжетная линия Федор – Зина, замаскированная, но непрерывная, становится все более важной.

Набоков очень ответственно относился к тому, как можно использовать прототипы, и предостерегал своих читателей от излишней прямолинейности сопоставлений: «Я не Федор Годунов-Чердынцев и никогда им не был; мой отец – не исследователь Центральной Азии, каковым я, быть может, еще когда-нибудь стану. Я не ухаживал за Зиной Мерц и не был озабочен мнением поэта Кончеева или любого другого писателя. Как раз, скорее, в Кончееве и в другом эпизодическом персонаже – романисте Владимирове – узнаю я кое-какие осколки самого себя, каким я был году этак в 1925-м». Так решается вопрос о реальности сюжета и его прототипах.

Набоков писал о том, что события романа «Дар» начинаются 1 апреля 1926 года, а заканчиваются 29 июня 1929 года. И среди героев, которых мы встречаем на его страницах, есть активные участники событий этого времени, но есть и те, которые пришли на страницы произведения из прошлого. Это две мощные и противостоящие друг другу фигуры К. К. Годунова-Чердынцева и Н. Г. Чернышевского. Они – не реальные участники событий романа, а герои созданных Федором произведений. Эти характеры равны по силе и целеустремленности, они способны фанатично идти к поставленной цели. Отцом Федора владеет естественный романтизм первооткрывателя тайн живой природы, Чернышевским – иной романтизм, связанный с нелегальной деятельностью: тайнами подполья, конспирации, даже террора. Резкий и отчетливый контраст жизненных целей подчеркивает обращение к калмыцкой сказке, которую когда-то Пугачев рассказал Гриневу.

Годунов-Чердынцев – идеал человека, преданного науке. Чернышевский – столь же мощный характер, но сыгравший роковую роль: его теории приближали потрясения в судьбах России.

Эти образы, являясь героями произведений Федора, демонстрируют масштаб дарования их автора. Масштаб и значение главного героя тоже очевидны: Федор Годунов-Чердынцев – герой романа и он же активный участник авторских размышлений.

Но перед читателем постоянно встает вопрос о роли каждого из многочисленных и быстро исчезающих эпизодических героев романа в судьбе Федора. Автора увлекает возможность увидеть и нарисовать портрет случайно встреченного человека, придать ему такую степень достоверности, что читателю жалко с ним расставаться. Но в этом гоголевском приеме есть и другая сторона – достоверность общей картины несущейся мимо жизни. Мир героев, представленных на страницах романа «Дар», предстает в их сложности и в тесной связи с творчеством героя-писателя.

Тема творчества

Рассказ о Федоре, который особенно интересен автору, – это более всего рассказ о творчестве. Читатель находит на страницах романа множество эпизодов, в которых острым писательским взглядом Федор наблюдает за тем, что его окружает, воплощает эти наблюдения в стихотворную или прозаическую формы. Мы знакомимся с суждениями автора о своем творении, откликом на него в критике и ответными реакциями автора.

Как складывается творческая судьба героя – носителя дара? Она раскрыта перед читателями в повествовании о разных стадиях создания его художественных произведений. Нам в деталях знакома судьба сборника «Стихи». Краткое и драматичное повествование о судьбе Яши Чернышевского живет в сознании автора лишь как замысел, но на страницах романа он превратился в новеллу. Биография отца – Константина Кирилловича Годунова-Чердынцева, человека мощного характера и замечательной судьбы – не завершена. Повесть «Жизнь Чернышевского» не только создана и опубликована, но и активно обсуждается. Но более всего привлекает «замаскированный» роман героя и героини. Отношения героев определились, а их судьба, как и всякая другая жизнь, будет развиваться уже за границами сюжета книги.

В романе «Дар» мы видим широту и многообразие творческих поисков, серьезность и убедительность решения вопроса о сущности жизни, ходе времени, роли случая в каждой судьбе. Его герой хочет не только прожить свою жизнь, но и осмыслить ее, найти достойное применение своим дарованиям. «Куда мне девать все эти подарки, которыми летнее утро награждает меня – и только меня? Отложить для будущих книг? Употребить немедленно для составления практического руководства: «Как быть счастливым»? Или глубже, дотошнее: понять, что скрывается за всем этим, за игрой, за блеском, за жирным, зеленым гримом листвы? А что-то ведь есть, что-то есть! И хочется благодарить, а благодарить некого. Список уже поступивших пожертвований: 10 000 дней от Неизвестного».

Эти условные «тысячи дней от Неизвестного» получает от судьбы и каждый из читателей романа. Автор помогает каждому из нас задуматься над теми дарами, которые предлагает нам жизнь.

Зина, не обладая писательским даром, наделена талантом живого, творческого отклика на яркость чужой одаренности. При чтении романа становится очевидным, что для Набокова человеческое существование только тогда является жизнью, когда оно одухотворено потребностью творчества в любой из сфер деятельности.

Проблема времени

Прошлое, настоящее, будущее постоянно взаимодействуют на страницах романа. В диалогах звучат размышления о времени. Так, второй из диалогов с Кончеевым завершается авторским рассуждением: «Наше превратное чувство времени, как некоего роста, есть следствие нашей конечности, которая, всегда находясь на уровне настоящего, подразумевает его постоянное повышение между водяной бездной прошедшего и воздушной бездной будущего.

Бытие, таким образом, определяется для нас как вечная переработка будущего в прошедшее, – призрачный, в сущности, процесс, – лишь отражение вещественных метаморфоз, происходящих в нас».

«Быстрые и безумные» воспоминания переносят героев романа в «рай прошлого». Но это не просто движение во времени. Сам Набоков определил это как «возвращение в былое с контрабандой настоящего». С этим связаны и многие проблемы, обозначенные в романе. Его героям знакома «тройная формула человеческого бытия: невозвратимость, несбыточность, неизбежность». На страницах романа эта формула звучит так, что читателю не просто решить, кому принадлежит это утверждение – Пушкину, автору романа или Федору.

Воспоминания былого полны трагизма. И читатель видит, какая эмоциональная яркость отличает «оранжерейный рай прошлого», как этот рай может возвращаться в жизнь героя в его снах. Один из самых впечатляющих эпизодов романа – встреча Федора Годунова-Чердынцева с отцом (напомним: это происходит в пятой главе): «Ожиданье, страх, мороз счастья, напор рыданий – все смешалось в одно ослепительное волнение, и он стоял посреди комнаты не в силах двинуться, прислушиваясь и глядя на дверь. Он знал, кто войдет сейчас…» Поток счастья нахлынул на героя, но это был сон. Напор чувств изображен так живо, что читатель не сразу улавливает грань между сном и явью. Стоит не раз прочесть это описание встречи, чтобы убедиться, какую силу имеет память сердца.

Проблема времени предстает в активном обращении к литературным традициям. Творчество Федора опирается на постоянную и подчеркнутую связь с Пушкиным – лириком, прозаиком, мыслителем. Цитатами и реминисценциями из «Капитанской дочки» Пушкина насыщены строки главы, которая повествует об отце Федора. Его путь идет через те степи, которые когда-то были охвачены крестьянской войной во главе с Пугачевым, а во время возвращения отца там бушует Гражданская война. Для автора эти события, происходившие в разные века, – «русский бунт, бессмысленный и беспощадный».

Сюжетная линия, посвященная судьбе К. К. Годунова-Чердынцева, противостоит той, которая рисует нам одного из предтеч и теоретиков революции – Н. Г. Чернышевского. Их противопоставление делает неважным разрыв во времени: существуя в разных веках, они влияют на события, происходящие во время написания романа.

Сюжет романа насыщен открытыми и тайными сравнениями: многие исследователи утверждают о сравнении в романе Чернышевского и Пушкина, Пушкина и К. К. Годунова-Чердынцева. В сюжетные линии органически включены имена и судьбы Гоголя, Некрасова, Тургенева, Чехова. И если мы обратимся к россыпи цитат из произведений русских классиков, то убедимся, что автор свободно ощущает себя в различных временны́х пластах.

«Дай руку, читатель…»

Наблюдения за текстом романа показывают широту и богатство культурного фона, которым свободно владеет автор. Попутно и, кажется, без напряжения происходит и «погоня за словом». Эта «погоня» всегда была на редкость удачной и изобретательной.

Признавшись в своей беспрерывной «погоне за словом» на страницах романа «Приглашение на казнь» (глава VIII), Набоков постоянно ее демонстрирует: он безостановочно занят этим увлекательным делом и многие считают, что в нем он не имеет равных. Ему недостаточно найти самое точное и адекватное замыслу слово. Он ощущает каждое слово в хороводе других слов в причудливой ткани повествования.

Слово Набокова живет в мире богатейшем, перенасыщенном памятью русской, английской, французской литератур. Для него образы, рожденные предшественниками, – часть живой стихии языка. Неожиданный и радостный взгляд на окружающий мир сочетается со свободой общения со своим и чужим словом, насыщает текст писателя богатством ассоциаций.

Чтение романа помогает понять, что такое дар творчества и какие тяжкие вериги он налагает на его обладателя.

Роман пишется на наших глазах и в то же время предстает уже написанным, Федор – герой романа и одновременно автор текста, а финал романа можно рассматривать как его начало. Автор принуждает читателя, завершившего знакомство с романом, к повторному чтению произведения.

Мастерство конкретного произведения живет в его композиции, судьбе героев и в умении найти одно-единственное нужное именно в этой строке слово. Мастер виртуозной композиции – Набоков – замечательный, ни на кого не похожий стилист.

Критики называли роман и социально-психологическим, и романом воспитания, и романом лирическим… Н. Анастасьев, исследователь творчества Набокова, утверждает, что «Дар» – роман воспитания, но также биография, но также памфлет, но также критическое эссе и при этом – постоянная игра – перекличка с творениями мировой литературы».

Подведем итоги

Вопросы и задания

1. Расскажите о годах жизни В. В. Набокова в России.

2. Как оценивает В. В. Набоков себя в автобиографических произведениях?

3. Какова роль романа «Машенька» в творческой судьбе писателя?

4. В чем проявилось писательское мастерство В. В. Набокова в романе «Защита Лужина»?

5. Расскажите об американском периоде жизни и творчества В. В. Набокова.

6. Каким вы видите художественный мир В. В. Набокова?

7. Определите жанр «Грозы». Ответ обоснуйте.

8. Прокомментируйте эпиграф к роману «Дар».

9. Определите роль четвертой главы романа «Дар» в судьбе всего произведения.

10. Охарактеризуйте одного из героев романа «Дар».

11.Перечислите произведения, созданные главным героем романа «Дар».

12. Оцените роль стихотворного текста в конце романа «Дар». Как объяснить, почему этот текст «замаскирован» под прозу?

13. Выскажите свое мнение об одном из произведений В. В. Набокова.

Темы письменных работ

1. В. В. Набоков – классик русской литературы.

2. Герой прозы В. В. Набокова.

3. Автобиографическая проза В. В. Набокова.

4. Человек и природа в «Грозе» В. В. Набокова.

5. Пути рождения мифа (по «Грозе» В. В. Набокова).

6. Образный строй «Грозы» В. В. Набокова.

7. Творческий путь героя романа В. В. Набокова «Дар».

8. Тема любви в романе В. В. Набокова «Дар».

9. Проблема творчества на страницах романа В. В. Набокова «Дар».

Темы устных выступлений

1. Творческий путь Сирина (произведения В. В. Набокова на русском языке).

2. История жизни В. В. Набокова на страницах автобиографических произведений.

3. Тема творчества на страницах прозы В. В. Набокова.

4. Богатство связей с мировой литературой в творчестве В. В. Набокова.

5. Лирика В. В. Набокова.

6. Малые эпические жанры в творчестве В. В. Набокова.

7. Реминисценции в романе В. В. Набокова «Дар».

8. Роман «Дар» В. В. Набокова и роман в стихах «Евгений Онегин» А. С. Пушкина.

9. Традиции русской классической литературы в творчестве В. В. Набокова.

Рекомендуемая литература

Анастасьев Н. Феномен Набокова. М., 1992.

Бойд Б. Владимир Набоков: Русские годы. М., 2001.

Зверев А. Набоков. – М., 2001. (ЖЗЛ).

• Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М., 2000.

Мулярчик А. С. Русская проза Владимира Набокова. М., 1997.

Загрузка...