Ложный рассвет

Редьярд Киплинг

Ложный рассвет

Рассказ

Перевод Г.Островской

Книгу избранных произведений известного английского писателя Редьярда Киплинга (1865-1936) составили его ранний и наиболее талантливый роман "Свет погас", рассказывающий о трагической судьбе одаренного художника, потерпевшего крушение в личной жизни, приключенческая морская повесть "Отважные мореплаватели" и рассказы, повествующие о тяготах и буднях людей, создающих империю вдали от Старой Англии, овеянные в то же время загадочностью и экзотикой жизни колониального мира.

Бог весть, что ночь нам принесет:

Земля измождена,

Она без сна, все ждет и ждет,

И человека дрожь берет

Ведь мать-земля больна.

"В заточении"

Мужчина вряд ли сумеет добраться до правды в этой истории, хотя женщины иногда потихоньку судачат о ней после танцев, убирая на ночь волосы и сравнивая количество своих жертв. Естественно, от мужчин тут мало толку. А потому историю эту придется рассказывать так, как она выглядела со стороны... почти наугад... И, может быть, даже неверно.

Никогда не хвалите одну сестру другой в надежде, что ваши комплименты дойдут по назначению и рано или поздно сослужат вам службу. Сестры прежде всего женщины, а уж потом сестры, и вы скоро убедитесь, что только повредили себе.

Самарез помнил об этом, когда остановил свой выбор на старшей мисс Копли. Самарез был человек скрытный и, с точки зрения мужчин, особыми достоинствами не отличался, зато пользовался успехом у женщин и был настолько полон самомнения, что мог бы снабдить им весь совет вице-корабля, да и штаб главнокомандующего в придачу. Сам он был гражданский чиновник. Очень многие женщины проявляли интерес к Самарезу потому, вероятно, что он не выказывал им особого почтения. Если знакомство с пони вы начнете с того, что больно щелкнете его по носу, он, пожалуй, и не воспылает к вам любовью, но с тех пор будет проявлять глубокий интерес ко всему, что вы делаете.

Старшая мисс Копли была миленькая, пухленькая, хорошенькая; она покоряла все сердца. Младшая - не такая хорошенькая и, на взгляд мужчин, пренебрегающих советом, изложенным выше, не слишком любезная и даже неприятная в обхождении. Обе девицы были одинаково сложены и очень похожи друг на друга лицом и голосом, хотя никто ни на миг не усомнился бы в том, которая из двух милей.

Как только они приехали в наш пост из Бихара, Самарез решил жениться на старшей сестре. Во всяком случае, все мы были в этом уверены, что в конце концов одно и то же. Ей было двадцать два, ему - тридцать три, и его ежемесячное содержание составляло около тысячи четырехсот рупий. Так что, рассудили мы, это во всех отношениях прекрасная партия. Самарез оправдывая свое имя - был из породы "Сам разумею", как однажды кто-то его назвал. Разработав проект женитьбы, Самарез образовал Тайный комитет в составе одного человека и, тщательно все рассмотрев, принял решение выждать подходящий момент.

Выражаясь на нашем не очень-то деликатном жаргоне, сестры Копли "охотились парой". Другими словами, где была одна, там была и другая. Любящие сестры, ничего не скажешь, но их взаимная привязанность порой становилась большой помехой. Самарез делил свое внимание между сестрами, соблюдая строгое равновесие, и никто, кроме него самого, не знал, куда склоняется его сердце, однако у нас это не вызывало сомнений. Он катался с ними верхом, он танцевал с ними, но ни разу ему не удалось разлучить их хоть ненадолго.

Женщины говорили, будто сестрицы неразлучны лишь потому, что не доверяют друг другу и опасаются, как бы одна не опередила другую. Мужчинам такая вещь и в голову не придет. Самарез упорно молчал и усердно ухаживал за обеими сестрами, не забывая при этом о своей работе и о поло. В том, что он нравится и той и другой, не было никакого сомнения.

Надвигалось лето, а Самарез все не делал решительного шага, и девушки начали терять выдержку, стали нервны и раздражительны; женщины говорили, что их тревогу можно было прочесть у них в глазах. Мужчины к таким вещам слепы, если только в их натуре не преобладает женское начало, но кого тогда они интересуют? Я полагаю, что щеки сестер Копли побледнели просто от апрельского зноя. Им следовало пораньше уехать в горы. Никто из нас не становится ангелом с наступлением летней жары. Младшая сестра казалась еще более резкой, чтобы не сказать язвительной; очарование старшей сильно потускнело, чувствовалось, что оно стоит ей труда.

Надо сказать, что пост, где все это происходило, хотя и не маленький, стоял в стороне от железной дороги и довольно много терял из-за этого. В нем не было ни общественных садов, ни оркестров, ни других увеселений, о которых стоило бы говорить, а до Лахора, где устраивались танцы, был чуть ли не день езды. Не избалованные развлечениями, мы благодарили судьбу и за малое.

В начале мая, незадолго до отъезда дам в горы, когда стояла гнетущая жара и в посту оставалось не больше двадцати человек, Самарез пригласил нас на пикник при луне у старой гробницы возле высохшего русла реки, в шести милях от поста. Пикник был устроен по образцу Ноева ковчега. Всего собралось шесть пар, включая маменек, сопровождавших девиц, и пары из-за пыли должны были ехать на расстоянии четверти мили одна от другой. Ночные пикники лучше всего устраивать в конце сезона, перед тем как девицы уезжают в горы. Они способствуют взаимопониманию и должны были бы поощряться маменьками, особенно теми, чьим дочкам амазонки к лицу. Я знаю один случай... Но это уже совсем другая история... Пикник наш мы называли между собой "пробки в потолок", так как все ждали, что Самарез сделает наконец предложение старшей мисс Копли, а кроме его романа, был и еще один, и мы надеялись, что он тоже придет к счастливой развязке. Атмосфера нашего "света" была сильно наэлектризована, ее необходимо было разрядить.

Мы встретились на плацу в десять. Было невыносимо жарко, и хотя лошади шли шагом, шерсть их потемнела от пота. Но все-таки это лучше, чем томиться в наших темных домах. Когда мы наконец тронулись при полной луне, кавалькада состояла из четырех пар, трио и меня. Самарез ехал между двумя мисс Копли, я тащился в хвосте процессии, раздумывая о том, с которой из двух он поедет обратно. Все казались довольными и счастливыми, но каждый чувствовал - что-то должно произойти. Двигались мы не спеша и когда добрались наконец до старой гробницы у разрушенного водоема в запустелом саду, где мы собирались устроить привал, время подошло к полуночи.

Я замыкал кавалькаду и, перед тем как въехать в сад, заметил в северной части небосклона прозрачные серовато-коричневые облачка. Но вряд ли кто-нибудь сказал бы мне спасибо, если бы я испортил так хорошо начавшийся пикник... И песчаная буря в конце концов не так уж страшна.

Мы спешились у водоема. Кто-то захватил с собой банджо - самый сентиментальный инструмент, какой я только знаю, - и трое или четверо из нас спели. Не смейтесь над нами. В таких забытых богом постах, как наш, право же, не слишком много развлечений. Затем, расположившись под деревьями, мы принялись болтать, все вместе или парочками, а сожженные солнцем розы роняли на нас лепестки. Наконец был готов ужин. Превосходный ужин, такой холодный, такой замороженный! Лучшего и представить было нельзя, и мы не спешили его окончить.

Я уже давно чувствовал, что воздух становится все жарче, однако никто, казалось, этого не замечал; но вот скрылась луна, и жгучий ветер начал стегать апельсиновые деревья с шумом, похожим на шум прибоя. Не успели мы опомниться, как на нас обрушилась песчаная буря, а мы очутились в ревущем водовороте тьмы. Остатки ужина вместе со скатертью были сброшены ветром в водоем. Мы не решились оставаться возле старой гробницы, опасаясь, как бы она не рухнула, и ощупью перебрались к апельсиновым деревьям, где были привязаны лошади, чтобы там переждать бурю. Тьма сгустилась еще больше, нельзя было разглядеть даже собственную руку. Воздух был насыщен пылью и песком, поднятыми с пересохшего русла; песок сыпался в карманы, в сапоги, струился по спинам, забирался в усы и брови. Это была одна из самых сильных песчаных бурь в том году. Мы сгрудились возле дрожащих лошадей; над головой скороговоркой перекликался гром, кругом хлестали молнии, словно струи воды из распахнутых створок шлюза. Прямой опасности для нас, конечно, не было, разве только лошади могли сорваться с привязи. Я встал спиной к ветру, прижав руки ко рту, и слушал, как ветви деревьев бьются друг о друга. Я не знал, кто со мной рядом, но при первой же вспышке молнии обнаружил, что стою вплотную к Самарезу и старшей мисс Копли, а моя лошадь прямо передо мной. Я узнал старшую мисс Копли по пагри на шлеме - у младшей его не было. Все электричество, пронизывающее воздух, сконцентрировалось в моем теле, меня трясло и покалывало; так дрожит и потрескивает рожь перед грозой. Это была грандиозная буря. Казалось, ветер хватает огромные горсти земли и с силой швыряет их. Земля дышала жаром, словно в день Страшного суда.

Через полчаса буря пошла на убыль, и я вдруг услышал тихий, полный отчаяния голос, который повторял возле самого моего уха размеренно и глухо, точно чья-то заблудшая душа, пролетавшая вместе с ветром. "О боже! О боже!" - и прямо ко мне на грудь упала младшая мисс Копли со словами:

- Где моя лошадь? Найдите мою лошадь. Я хочу домой! Проводите меня домой!

Я подумал, что ее напугали молнии и мрак, и сказал, что опасности нет и надо подождать, пока буря не кончится. Но она ответила:

- Не в этом дело. Вовсе не в этом. Я хочу домой! Ах, увезите меня домой!

Я повторил, что, пока не станет светлей, ехать невозможно, но она проскользнула мимо и скрылась в темноте. И тут небо расколола ослепительная вспышка, казалось, наступил конец света, и все женщины громко вскрикнули.

Сразу же вслед за тем я почувствовал, что мое плечо сжимает чья-то рука, и услышал голос Самареза, кричавшего что-то мне прямо в ухо. Сквозь треск деревьев и завывание ветра я не сразу разобрал, что он говорит, но наконец до моего слуха дошло:

- Я объяснился в любви не той! Как мне теперь быть?

У Самареза не было никаких оснований делать мне это признание, мы никогда не были на короткой ноге, но в ту ночь все мы сами на себя не походили. Он дрожал от волнения и мне было не по себе от пронизывавшего меня электричества. Я не нашел ничего лучшего, как сказать:

- Вы с ума сошли! Объясняться в любви в такое время!

Но вряд ли это могло помочь делу.

Тут он закричал:

- Где Эдит? Эдит Копли?

Эдит была младшая сестра. Я удивленно спросил:

- А она-то вам на что?

Хотите верьте, хотите нет, но следующие две минуты мы орали друг на друга как одержимые, он клялся всеми святыми, что с самого начала намеревался предложить руку и сердце младшей сестре, я до хрипоты в горле доказывал, что он все перепутал. Я ничем не могу этого объяснить, разве, повторяю, тем, что все мы в ту ночь были сами на себя не похожи. Все это смахивало на дурной сон: и лошади, бьющие копытами где-то в темноте, и Самарез, уверяющий, что он с первого взгляда влюбился в младшую из сестер Эдит. Он все еще крепко сжимал мне плечо и умолял сказать, где она, как вновь наступило временное затишье, мрак немного рассеялся, и мы увидели, что песчаная туча уже на равнине перед нами. Теперь мы знали, что худшее позади. Луна стояла низко над горизонтом, и по небу разлилось тусклое мерцание ложного рассвета, наступающего примерно за час до настоящей зари. Свет этот чуть цедился, а коричневая песчаная туча ревела, как буйвол. Интересно, куда делась Эдит Копли, подумал я и тут заметил сразу три вещи: прежде всего - улыбающееся лицо Мод Копли, возникшей из темноты и идущей к Самарезу, который все еще стоял, сжимая мне плечо. Я слышал, как девушка шепнула: "Джордж!", и просунула руку под свободную руку Самареза, увидев выражение ее лица, выражение, которое появляется у женщины не чаще одного-двух раз в жизни, - когда она беспредельно счастлива, и в воздухе поют трубы, и все озарено волшебным сиянием, и небо отверзло свои врата, потому что женщина любит и любима. В тот же миг я увидел лицо Самареза, когда его ушей достиг голос Мод Копли, и фигуру в коричневой полотняной амазонке в пятидесяти ярдах от нас, садящуюся на лошадь.

Почему я с такой готовностью вмешался в то, что меня совсем не касалось, я и сам не знаю; не иначе как потому, что был страшно взвинчен. Самарез двинулся было к коричневой амазонке, но я толкнул его назад и крикнул:

- Останьтесь здесь и все объясните, я ее верну!

И я бегом кинулся к своей лошади. Мной владела совершенно нелепая мысль, что все должно быть сделано пристойно и по порядку и что первая забота Самареза - стереть счастливое выражение с лица Мод Копли. Укрепляя мундштук, я ломал себе голову над тем, как это ему удастся сделать.

Я скакал за Эдит Копли легким галопом, раздумывая, под каким предлогом мне ее вернуть. Но, увидев меня, она хлестнула лошадь, и мне пришлось пуститься в карьер. Несколько раз она крикнула через плечо:

- Оставьте меня! Я еду домой. Ах, оставьте меня! - Но мне надо было сперва ее догнать, а уж потом вступать с ней в спор.

Наша скачка казалась продолжением все того же дурного сна. Почва была неровной, мы то и дело проносились сквозь вертящиеся, обжигающие дыхание песчаные смерчи, встающие столбами в арьергарде летящей вперед бури. Дул раскаленный ветер, неся с собой тяжелый запах, точно из заброшенной печи для обжига кирпича; и в этом сумеречном свете, сквозь столбы смерчей, все вперед и вперед по пустынной равнине неслась на сером коне фигура в коричневой амазонке.

Сперва мисс Копли держала курс на наш пост. Затем повернула и по островкам выжженной дотла колючей травы, где с трудом пробрался бы и кабан, направилась к реке. В спокойном состоянии мне бы и в голову не пришло скакать ночью по таким местам, но сейчас, когда в небе беспрестанно сверкали молнии, а в нос бил смрад, словно из глубин преисподней, это казалось вполне нормальным и естественным. Я кричал и несся за ней вдогонку, а она, пригнувшись к луке, нахлестывала коня, но тут нас подхватил последний порыв песчаной бури и погнал по ветру, будто клочки бумаги.

Долго ли мы так скакали, я не знаю; мне казалось, что топот копыт и вой ветра тянутся уже целую вечность, целую вечность гонится вслед за нами чуть просвечивающая сквозь желтый туман кроваво-красная луна. Я буквально насквозь промок от пота. Вдруг серый споткнулся, выровнял было шаг, но тут же остановился как вкопанный, совсем охромев. Моя лошадь тоже совершенно выбилась из сил. Эдит Копли была в самом плачевном состоянии: шлем ее упал, она была покрыта толстым слоем пыли и горько плакала.

- Почему вы не оставите меня в покое? - прошептала она. - Я хочу домой. Умоляю вас, оставьте меня!

- Вам надо вернуться, мисс Копли. Самарез хочет вам что-то сказать.

Говорить так было, конечно, глупо, но я почти не был знаком с мисс Копли, и хотя я сыграл для нее роль провидения - ценой своей лошади, - я не мог слово в слово передать ей то, что мне сказал Самарез. Я считал, что сам он сделает это лучше.

Самообладание окончательно покинуло ее; перестав делать вид, что она просто устала и хочет поскорее домой, она принялась, рыдая, раскачиваться в седле, а ветер относил вперед ее черные волосы. Не буду повторять того, что она говорила, - она совершенно не владела собой.

Вот, с вашего позволения, язвительная мисс Копли, а вот я, почти незнакомый ей человек, и я пытаюсь втолковать ей, что Самарез ее любит и она должна вернуться и услышать об этом от него самого. Я, верно, все-таки преуспел в этом, потому что она заставила своего серого тронуться с места, и он кое-как захромал обратно к старой гробнице. Буря с ревом умчалась к Амбале, и на нас упало несколько крупных редких капель теплого дождя. Она рассказала мне, что стояла возле сестры, когда Самарез сделал той предложение, и хотела уехать домой и тихонько там выплакаться, как положено благовоспитанной английской девице. То и дело прикладывая к глазам платок, она изливала мне душу просто потому, что у нее было нелегко на сердце, да к тому же истерика еще не прошла. Это было противоестественно, и вместе с тем казалось, что в таком месте и в такое время иначе и быть не может. Во всем мире остались только сестры Копли, я и Самарез, окруженные мраком и огненным кольцом молний, и вывести этот заблудившийся мир на истинный путь должен был я.

Когда среди мертвого безмолвия, наступившего вслед за бурей, мы возвращались к старой гробнице, только-только начала заниматься заря. Никто не уехал - нас ждали. Нетерпеливее всех - Самарез. Лицо его осунулось и побледнело. Увидев нас, он пошел нам навстречу и, сняв мисс Копли с седла, поцеловал на глазах у всех. Это было похоже на сцену из спектакля; сходство еще усугублялось благодаря напудренным пылью, призрачным фигурам мужчин и женщин, которые, стоя под апельсиновыми деревьями, аплодировали ему словно зрители в театре, где шла пьеса по заказу Самареза. В жизни я не видел ничего менее английского!

Наконец Самарез сказал, что нам пора возвращаться, не то весь пост выедет на розыски, и не буду ли я так любезен поехать обратно с Мод Копли? Ничто не доставит мне больше удовольствия, сказал я.

Итак, мы разбились на пары, всего шесть пар, и по двое двинулись домой. Самарез шел рядом с Эдит Коили, которая ехала на его лошади.

Воздух очистился, солнце поднималось все выше, и я почувствовал, что мало-помалу мы снова превращаемся в самих себя, обыкновенных мужчин и женщин, а пикник "пробки в потолок" стоит от всего особняком... Вообще не принадлежит к нашему миру... И никогда больше не повторится. Он исчез вместе с песчаной бурей и электричеством, которым был пропитан жаркий воздух.

Я страшно устал и еле передвигал ноги и когда, приняв ванну, лег, чтобы немного поспать, мне было стыдно за себя.

Существует женская версия этой истории, но она вряд ли когда-нибудь станет известной... Разве только Мод Копли захочет о ней рассказать.