Ловите принца! (Щепки на воде)

Сударева Инна Ловите принца! (Щепки на воде)

Часть первая

Глава первая

Наверно, всякий согласится с тем, что быть старшим сыном — это большой подарок судьбы.

Кем бы ни был твой отец, ты — его законный наследник. Если он крестьянин, тебе переходят его земля, дом и все хозяйство для жизни и процветания; если торговец, ты наследуешь его дела, капитал, торговые связи, караваны и пути; если сапожник, тебе достанутся ремесло родителя, лавка с запасом кож, шил и игл, и его клиенты; если отец твой судья, тебе в законное пользование переходят его книги, знания, почет и уважение горожан. Даже если отец твой — нищий, получай его суму и посох, и медную монету, что ждет своего часа, зашитая в полу истрепанной куртки. И каждый тогда скажет: вот наследник того-то и того-то, и никто не оспорит права наследования…

Не так было с первенцом, с наследником грозного короля страны Лагаро — Лавра Свирепого. Этого принца звали Мéлин, и ему не повезло.

Матерью Мелина была красивая и статная леди Аманда. Лавр женился на ней из-за земель, что были определены ей в приданое. Земли именовались Данн, примыкали к Лагаро с юга и славились виноградниками, богатыми садами и весьма плодородными землями. Их, а не синеглазую леди Аманду, полюбил Лавр. Про свадьбу никто ничего плохого сказать не мог: праздненство получилось красивым и пышным. Но после первой брачной ночи король словно забыл свою молодую жену: не касался ее, предпочитая постель и объятия своих любовниц.

Аманда, как и положено здоровой молодой женщине, забеременела и через девять месяцев порадовала государя и государство розовым и толстым младенцем — сыном. Все при дворе восторженно охали и ахали, восхваляя лоно государыни и прекрасный плод, который оно породило. Все, кроме Лавра. От отца-короля Мелину доставалось то же самое равнодушие, которым он одаривал его мать.

Но то, что Аманда родила наследника, изменило ее статус.

'Королева-мать' в Лагаро было более почетным и значимым званием, чем 'супруга короля'. Лавру пришлось смириться с тем, что Аманда теперь имела полное право не сидеть безвылазно на дамской половине дворца, а свободно перемещаться по дворцу и дворцовым паркам, и даже присутствовать на государственных советах и заседаниях торговой и военной палат. Она, правда, ни разу и звука не издала на собраниях, где была единственной женщиной, и сидела даже не за столом переговоров, а на специальном балконе, слушала речи выступающих и наблюдала за происходящим в зале. Однако очень скоро королева перестала посещать советы и заседания, поскольку там она не находила для себя ничего, кроме скуки, а скучать ее величество не любила. Аманду, как всякую знатную леди, с детства готовили быть верной и внимательной супругой тому, кто выберет ее себе в жены, быть заботливой матерью своим будущим детям. Ее никогда не обучали премудростям управления и дипломатии, она не умела принимать самостоятельные решения. Потому Аманда вполне правильно посчитала: будет лучше не вмешиваться в государственные дела, ибо это — удел мужчин.

Однако короля Лавра и это не устраивало. Потому, что его супруга, получив больше свобод во дворце, принялась этой свободой пользоваться по своему усмотрению. Всеми возможными способами она начала портить жизнь фаворитке государя, белокурой и длинноногой леди Корнелии. В основном это были нехитрые мелкие пакости, которые одна дама имеет возможность делать другой. Вроде подсыпки перца в пудреницу, порчи одежды и обуви, подкидывания в покои соперницы блох, мышей, ужей и так далее. Это все были мелочи, но когда мелочей много, они вполне могут обратиться в кошмар.

Леди Корнелия первое время стойко держала оборону и даже пыталась отвечать чем-то подобным, используя свое привилегированное положение. Она рядилась в яркие и пестрые платья с вызывающими декольте и разрезами в юбках, демонстрируя более аппетитные, чем у королевы, формы; на людях целовала короля в щеку и даже в губы, на балах и приемах, разодетая в шелка и золото, старалась быть к нему поближе, дабы насолить Аманде, некстати подурневшей из-за своей ревности, вечно плохого настроения и бессонных ночей.

Королева самозабвенно мстила за свою попираемую гордость: свидания короля с любовницей в парках и укромных уголках дворца часто подвергались опасности быть обнаруженными. За ними постоянно следил кто-нибудь из окружения королевы, потом доносил об увиденном Аманде, а она, пылая справедливым гневом, бросалась искать супруга и тут же выговаривала ему много нелицеприятного.

В конце концов, Лавру все это надоело. Он не привык терпеть что-либо от кого-либо. И прозвище Свирепый не просто так ему далось. В свое время из слабого и разобщенного Лагаро он соорудил крепкое и грозное государство. И сделал это, не особо разбираясь в средствах.

Король Лавр был не из тех мужчин, которые мирятся с капризами жены и с разладом в собственном доме.

Однажды, выслушав очередную порцию жалоб и вздохов от своей любовницы по поводу вздорности королевы, он решил, что пришло время положить конец проблеме.

Встав из кресла, в которое он присел, чтоб насладиться бокалом красного вина, король, громыхая тяжелыми рыцарскими сапогами, прошел на половину супруги.

В это время две придворные дамы помогали Аманде укладывать и украшать волосы.

Лавр по-львиному рявкнул на них 'вон пошли! , дождался, пока девушки бегом уберуться из комнаты, и ступил к супруге. В его взгляде полыхала звериная ярость.

Аманда здорово перерусила — у нее даже в глазах потемнело, а где-то в позвоночнике все наполнилось слабостью и липким холодом. Но она и вида не подала, что боится, лишь плотно, до боли в костяшках, сцепила вместе пальцы руки, напомнила сама себе, что она королева, гордо впрямила спину и высокомерно спросила нависшего над ней супруга:

— Что тебе нужно?

— Ур-рок тебе приподать! — прорычал Лавр и, больше не говоря ни слова, со всей силы ударил королеву по щеке.

Аманда тонко ахнула, отлетая к голубой в золотые розы стене, а, упав, больше не пошевелилась. Рассыпались по полу жемчуг и бирюза из ее порвавшихся бус, жалобно зазвенел, катясь под кресло, тонкий обруч серебряной короны.

— Оставь Корнелию в покое! — прогрохотал король над Амандой и вышел из комнаты так же стремительно и шумно, как и вошел: он был уверен, что проблема 'жена-любовница' уже решена.

Аманда тихо и неподвижно пролежала на своих узорчатых коврах около получаса, пока наконец дамы ее свиты, испугавшиеся грозного короля, осмелились вернуться в покои. Они попытались привести королеву в чувство, и только тогда увидели, что она мертва: ее изящная шея не выдержала сильного удара о стену и переломилась…

Так принц Мелин, наследник престола, имея всего два года от роду, стал сиротой. И можно было бы сказать, что круглым сиротой. Потому что после смерти леди Аманды Лавр совершенно перестал обращать внимание на сына. Может быть потому, что, видя малыша, грозного короля начинала мучить совесть?

Словно понимая, какое несчастие с ним приключилось, мальчик теперь плохо спал, плакал почти каждую ночь, изводя своих нянюшек. Лил слезы он и днем: даже в парке, во время прогулок иногда вдруг садился на траву и начинал плакать. Но не ревел, а еле слышно всхлипывал и пускал влагу из глаз по щекам в два ручья — так Мелин горевал по маме, которая почему-то не приходила с ним играть. Он похудел, побледнел, стал вялым и печальным, а по дворцу поползли всякие разговоры о том, что король сгубил нелюбимую супругу, а теперь и сына решил заморить.

Лавр приказал убрать мальчика из королевского дворца, чтобы не видеть самому и не давать видеть другим страдающего ребенка.

Мелин и вся та прислуга, что ему полагалась, переехали в дальнее поместье государя — в Кленовую усадьбу. Туда Лавр уже давно не заглядывал и не планировал заглядывать. Поэтому и посчитал, что усадьба вполне годится для того, чтоб разместить там нелюбимого сына. Да-да, похоже после смерти Аманды, нелюбовь Лавра к ней никуда не делась, а перешла на Мелина, маленького, глупого и бессловесного ребенка.

В этой своеобразной ссылке крохе-принцу было не так уж и плохо. Из мрачной и враждебной атмосферы королевского дворца он попал в дружелюбный и простой мир деревни, где все, от дворника и садовника до дворецкого и управляющего, оказались ему рады и принялись всячески пестовать малыша.

Все то время, пока принц жил и рос в Кленовой усадьбе, он никуда не выезжал, никто не приезжал к нему. Только наставники сменялись. Один учил принца грамоте, письму, пению и танцам, второй — математике и астрономии, третий — истории и географии. Был и еще один учитель — высокий, худощавый и совершенно седой мастер Герман. Его Мелин просто обожал. Герман учил его самому главному: верховой езде, фехтованию, рукопашному бою и стрельбе из лука! И вот что принц полюбил сразу и всей душой — драки на палках и на кулаках! Даже получая на орехи во время каждого занятия от довольно сурового наставника, мальчик не терял интереса к искусству 'мордобоя'. Учитель был строг, но учеником оставался доволен: принц обладал прекрасной реакцией, послушно отжимался и подтягивался, прыгал и бегал длинные дистанции, стараясь сделать свои мальчишеские мышцы сильнее и больше, а в бою не желал сдаваться даже тогда, когда Герман сбивал его с ног, хватал поперек, поднимал вниз головой и тряс, заставляя просить пощады.

— Умру, а не сдамся! — пыхтел Мелин, сверкая глазами, и выворачивался, старался укусить учителя за колено.

Герман в такие минуты хохотал и сам сдавался, говоря:

— Уступаю вашему упрямству, мой крошка-лорд!

Любил мальчик и прогулки верхом. Правда, он никогда не выезжал за пределы усадебного парка, но все равно в те минуты, когда несся на низкорослой белой лошадке, игнорируя тропки и дорожки, очень радовался, ощущая себя свободным, как птица.

Еще старший сын короля Лавра любил читать. И не что-нибудь, а стихи и рифмованные легенды.

В Кленовой усадьбе была неплохая библиотека, и учитель грамоты, старый, толстый мастер Леонат, любивший пироги с курятиной и черносливом, довольно поглаживал брюшко, когда обнаруживал воспитанника в этом книгохранилище. Мелин лежал на животе на широком дубовом столе, болтал ногами в воздухе, поглощал медовые крендели и читал старинные пожелтевшие свитки и фолианты в богатых, украшенных золотом и серебром, переплетах. В них было много интересного про давние времена, про рыцарей и прекрасных дам, драконов и коварных колдунов. А еще — много красивых стихов о любви и преданности. Эти стихи приводили мальчика в восторг не меньше, чем хитрые фехтовальные и рукопашные приемы Германа.

Так, довольно безмятежно, пролетели для наследного принца первые десять лет жизни.

В Кленовой усадьбе Мелин окреп и подрос, поздоровел и повеселел, превратился в глазастого, румяного парнишку с длинными руками и ногами. Никто из поместья не мог сказать о нем ничего плохого, потому что со всеми мальчик держал себя приветливо и дружелюбно. Он играл в снежки, салки и прочие игры с детьми прислуги и никогда не пользовался своим положением, чтоб наказать того, кто в затеях был первее его. Кроме того, принц Мелин делился со своими приятелями тем, что он получал от книг: он рассказывал дворовым мальчишкам и девчонкам о том, какие есть страны, горы и реки, что происходило в их стране в прошлые века, читал им стихи и сказки. Такие истории приходили слушать и взрослые жители Кленовой усадьбы.

Все вокруг любили кроху-лорда, а он любил тех, кто его окружал…

Как-то раз Мелин на утреннем занятии по чтению, краснея и смущаясь, вручил мастеру Леонату лист бумаги, исписанный по-детски аккуратными, круглыми буквами.

— О! — обрадовался учитель. — Стихи, ваша милость? Ваши?

— Ну, да, — ответил принц, становясь похожим на вареный бурачок. — Я вчера вечером их сочинил.

— Замечательно, — поспешил похвалить старание ученика учитель. — Ну-ка, почитаю, — Леонат спешно нацепил маленькие очки на свой крупный, мясистый нос и повел глазами по строчкам:

'Ах, милая мама, была б ты со мной,

Не плакал бы я ночью темной и злой.

Я б руки твои целовал и ласкал,

Тебе бы молитвы я все посвящал…

— Мальчик мой, это очень красиво, — довольно закивал учитель, дочитав до конца. — Много нежности и доброты — славные строки. Твоя матушка была бы счастлива, прочитав такое.

— Но она не прочитает, — вздохнул Мелин, чуть нахмурившись.

— Да-да, — с грустью в голосе согласился Леонат. — Но, ничего не поделаешь. Не печалься…

— Я и не печалюсь, — буркнул мальчик. — С чего мне печалиться? Я даже ее лица не помню, и голоса не помню. Ничего не помню, — он вздохнул и подошел к окну, замер, наблюдая за тем, как ветер стрясает золотистые листья с ивы. — А мой отец? Почему он не приезжает ко мне? Разве я обидел его чем-нибудь? — Мелин повернулся к наставнику, и тот увидел, что серо-голубые глаза мальчика вдруг блеснули влагой. — Ни разу он не навестил меня. Даже в мой день рождения… А мне бы так хотелось его увидеть. Очень-очень. Можно ли это?

Такой вопрос, надо сказать, застал мастера Леоната врасплох. Насчет того, как поступать в том случае, если принц попросить о встрече с отцом, никаких распоряжений никогда не было.

— Мальчик мой, — начал, чуть прокашлявшись, учитель, — ваш отец — король, он весь в делах и заботах о государстве. Наверное, у него просто нет времени, — и тут мастер Леонат крякнул с досадой, понимая, что сказал откровенную глупость.

За десять лет не найти времени для собственного сына? 'Ах ты, Господи, это никакой занятостью не оправдаешь', - подумал наставник.

Он погрустнел еще больше. Потому что прекрасно знал, почему король Лавр забыл-забросил своего сына. Его величество давно обзавелся новой семьей.

Лавр недолго грустил по погибшей Аманде. Ровно год он проходил в трауре, как и было положено, а потом спешно обвенчался со своей ненаглядной Корнелией. Нельзя сказать, что она была в восторге от такой скорости: ей казалось, что свадьбу они играют на могиле покойной королевы. Но это недовольство быстро прошло — его заглушили все те прелести, которые прилагались к титулу королевы и любимой супруги.

Очень скоро Корнелия родила Лавру сына — Патрика, через два года — еще одного, которого назвали Дереком. Так постепенно, погрузившись в привычные дела и заботы, видя перед глазами любимую женщину и желанных сыновей, король Лавр даже забыл, что где-то далеко есть Кленовая усадьба, а в ней живет-растет принц Мелин, его первенец и законный наследник…

Звонкий голос Мелина прервал такие мысли мастера Леоната:

— Если у отца нет времени приехать ко мне, я тогда сам поеду к нему! Я напишу стихи и подарю ему! Я нарисую для него маки в вазе! Я покажу все, чему научился. Для него я подстрелю утку! И станцую, и спою! Покажу, как Герман научил меня управляться с мечом! Да! Простите, мастер, но я побежал готовиться! — и принц сорвался с места.

— Минуту! Минуту, мальчик мой! — спохватился учитель, цепляя Мелина за рукав. — Я вас прошу — не торопитесь. Иначе у вас что-нибудь плохо получится…

На самом деле, мастер Леонат хотел, чтобы эта 'подготовка' заняла как можно больше времени. Он решил, что сперва необходимо доложить о намерениях кронпринца королю, чтобы не получилось какого-нибудь неприятного сюрприза…

— Я понял, понял, — закивал Мелин. — Я не буду торопиться. Поспешишь — людей насмешишь, а я не хочу, чтоб отец был мною недоволен.

Мальчик был очень рад. Ему казалось, что правильное решение найдено, и то, что он задумал, изменит все к лучшему. Поэтому, прыгая, словно молодой, резвый козлик, принц помчался в свою комнату: ладить перья для написания стихов, готовить кисти и краски для рисунка. По дороге в коридоре шаловливо ткнул пальцем в толстый живот мажордома, а по лестнице на второй этаж заскакал через ступеньку, напевая веселую песню.

Ах, наверное, никогда еще не был так счастлив Мелин, наследный принц королевства Лагаро.

Глава вторая

Прошла неделя, хлопотная для Мелина и других обитателей Кленовой усадьбы.

Холст с маками, нарисованными на довольно высоком для двенадцатилетнего художника уровне, уже был готов, оправлен в тонкую буковую рамку и ждал, когда его бережно завернут в чехол и погрузят в повозку. Лист со стихами, которые сочинялись три дня, принц сам аккуратно скрутил в трубочку, перевязал серебряным шнурком, а за шнурок перед самым отъездом собирался засунуть зеленую ивовую веточку — чтоб получилось красиво и необычно.

— Папе понравится, — довольно говорил он, рассматривая приготовленные подарки.

Затем он отправился примерять новый дорожный костюм и новые сапоги. Все это сшили специально к его поездке.

Мелин твердо решил отправиться к отцу. И отдал для этого все необходимые распоряжения: готовились фургоны, провиант и прочее для недельной поездки. Именно столько времени занимал путь из Кленовой усадьбы в королевский замок Синие Флаги.

Но ехать никуда не пришлось.

Стедующим утром у высокой ограды Кленовой усадьбы затрубил рожок, привратники открыли тяжелые кованые ворота, и к крыльцу на длинноногом вороном жеребце подлетел герольд в синем плаще с золотыми королевскими гербами и громко, чтоб все слышали, прокричал:

— Мне нужен лорд Мелин!

— Я тут! — спешно выбежал к всаднику мальчик.

Сердце его затрепетало при виде гербов. Он подумал, что, может быть, отец-король послал за ним, чтоб сказать 'вот я нашел время — я хочу тебя видеть — я прислал за тобой своего гонца'.

Не покидая седла, герольд развернул свиток с тяжелыми печатями на красных шнурах и торжественно зачитал приказ короля:

— Повелением государя нашего, Лавра, прозванием Свирепый, лорд Мелин, сын короля Лавра и дамы Аманды из Данна, официально лишается права наследования короны. Отныне зваться ему следует не наследником Лагаро, а просто графом Лагаронским. Отныне лорду Мелину запрещается покидать пределы Кленовой усадьбы до тех пор, пока не будет на то особого повеления его величества короля Лавра, прозванием Свирепый. Всем живущим в Кленовой усадьбе под страхом смерти велено следить за исполнением этого приказа, во всем прочем приказано преданно служить лорду Мелину, дабы не знал он ни в чем нужды и не терпел ни от кого обиды. Это воля короля! Скреплено подписью и печатью его величества!

— Боже мой, — не сдержал изумления мастер Леонат, что вышел на крыльцо, спустился по ступеням во двор и теперь стоял рядом со своим воспитанником, пока оглашали королевскую волю. — Как это? Почему это?

Мелин сделался белее снега. В его глазах застыли слезы, а зубы до крови прокусили нижнюю губу.

— Все ли слышали приказ короля? — с высоты своего вороного коня зычно спросил герольд.

Все, кто был во дворе, отозвались, хоть и хмуро, но согласно. Только юный лорд Мелин молчал, став подобным фигуре из камня.

— Все ли? — громче повторил свой вопрос герольд, в упор глядя на мальчика.

Тот вытянулся в струнку, гордо расправив свои пока еще узкие плечи и ответил, со всей возможной твердостью в голосе:

— Я слышал приказ короля!

Всадник наклонился с седла к подошедшему мастеру Герману, вручил ему свиток с приказом, отдал юному лорду честь и развернул коня обратно к воротам, которые еще не успели закрыть. Но их закрыли. После того, как герольд уехал.

— Вот, значит, как, — прошептал, закрывая полные слез глаза, Мелин, и крупные капли, потревоженные стиснутыми веками, хлынули по его белым щекам, но голос ничуть не дрогнул. — Вы врали мне. Вы все врали мне! — выкрикнул он тем, кто был сейчас во дворе. — С первых моих дней, что я здесь! Отец никогда не хотел меня видеть! Он никогда не любил меня! И моя мать! О, я же слышал ваши разговоры на кухне! Но я верить не хотел! Ты, Валлис! — обернулся он к толстому повару. — Ты ведь говорил: ходят слухи, что мой отец убил мою мать! Что он не любил ее! Отвечай, это так?!

Никто ему ничего не ответил.

— Все лжецы! — уже рыдая, закричал мальчик. — Все предатели! И это усадьба для меня всего лишь тюрьма! Ненавижу вас всех! Ненавижу! Убирайтесь! Прочь все! — и швырнул в первого попавшегося человека свой деревянный меч, которым до приезда герольда рубился с мастером Германом на заднем дворе.

Потом сорвался с места, пихнул в сторону кухонную девчонку с посудой в руках — тарелки, миски, кружки полетели на каменные плиты двора и разбились, разбились вдребезги, как все его надежды и мечты — и бросился бежать, сломя голову, в парк.

— Кто-нибудь! Догоните его! — завопил мастер Леонат, маша руками. — Бог мой! Зачем я это сделал?!

— Что сделал? — тут же подскочил к нему Герман. — Что ты сделал?!

— Я написал письмо королю, — сознался Леонат. — О том, что наш мальчик хочет приехать к нему, хочет увидеть его, хочет привезти ему подарки…

— Ах ты, жирная скотина! — не сдержал грубости старый воин и даже замахнулся на Леоната. — Разве не мог сообразить, что этим и кончиться?! Убить тебя мало! — и, прихрамывая на когда-то раненую ногу, побежал догонять Мелина. — Мой лорд! Мой маленький господин! Постойте! Подождите!

Но Мелин ничего не видел и не слышал. Он бежал все глубже и глубже в парк, не разбирая, куда и зачем, продираясь сквозь малинники и ельники. Ему просто хотелось убежать, куда-нибудь подальше, чтоб не видеть никого из тех, кто жил рядом с ним в Кленовой усадьбе.

— Ненавижу! Ненавижу! — как заклятье, цедил он сквозь зубы.

В его ушах все еще звучал зычный и строгий голос герольда — каждое слово будто врезалось в мозг и причиняло боль.

Глаза застили слезы, дорогу Мелин плохо разбирал, и потому на одном из поворотов его ноги зацепились за какие-то корни, и мальчик кубарем полетел в овраг, больно обдираясь.

Упав на дно, в заросли папоротника, он сильно ударился головой и потерял сознание.

Через пару минут в нескольких метрах от оврага пробежал, уже сильно хромая, мастер Герман. Он потерял Мелина из виду, но продолжал звать его и искать.

Нашли бедного маленького лорда только к закату: все, кто был в Кленовой усадьбе, с факелами принялись обыскивать парк.

Он уже пришел в себя и лежал, свернувшись клубком на дне оврага, совершенно мокрый от вечерней росы. Все это время мальчик плакал, тихо и горько. Его бил сильный озноб, а на голове, над правым виском проступила внушительная багровая шишка.

Конюх, что нашел Мелина, поднял его, дрожащего и поскуливающего, и спешно понес в дом, где ждали заботливые руки нянюшек, теплая ванна, ужин, постель и горячий чабрецовый чай. На утро следующего дня стало ясно, что мальчик серьезно заболел.

Хворал Мелин долго — больше месяца — и как-то упорно не желал выздоравливать. Какие только средства ни применял старый доктор, что уже лет тридцать жил в усадьбе и лечил ее обитателей, жар все равно возвращался, а озноб не ослабевал. К тому же первое время мальчик отказывался есть. И только когда ему пригрозили, что станут кормить насильно, он покорно съел молочный суп.

У доктора создалось впечатление, что Мелин сознательно не хочет идти на поправку. И об этом он сказал наставникам, которые частенько сидели на диване у дверей спальни воспитанника и вполголоса переговаривались о возникших несчастиях.

— Все-таки это странно, — говорил доктор. — Насколько помню, наш маленький господин с младенчества отличался крепким здоровьем.

— Да-да, — кивал совершенно упавший духом и даже заметно похудевший мастер Леонат. — На моей памяти — легкий осенний насморк года три назад и все. Как-то вот он даже под дождь попал, когда верхом катался, и ничего с ним не случилось.

— Может вам, любезный писака, — весьма ядовито заговорил мастер Герман, — еще раз написать королю? Чтоб приехал, проведал сына. Мальчику не хватает родительского тепла — только и всего. Король для него — единственный родной человек на этом свете. Тут и без ваших лекарств да научных трактатов все ясно.

— Чтоб вы знали — я уже написал, — надувшись и побагровев на эпитет 'писака', отвечал Леонат. — Да только ни ответа, ни привета из Синих Флагов.

— Тогда я вот что сделаю! — вспыхнул мастер Герман. — Завтра же поеду к королю! И все ему скажу! Все, что думаю! Разве это правильно: так обращаться с собственным ребенком? Или он, в самом деле, хочет уморить мальчика в этой усадьбе?

Леонат нахмурился, услыхав такое, забарабанил пальцами по столику.

— Может, не стоит торопиться? — осторожно заговорил доктор. — Может, короля просто рассердило самовольство принца? Пройдет время, его величество успокоится, остынет и станет более милостив к сыну?

— Говоря честно, я так не думаю, — покачал головой мастер Леонат. — За десять лет он ни разу не появился в Кленовой усадьбе, он не видел нашего мальчика, не жал его руку, не возил на своем коне. Разве это признаки отцовской любви? У королей все не так, как у простых людей… Боюсь я, что если вы, Герман, поедете к государю и станете упрекать его, это обратится для Мелина новыми неприятностями. Король обозлиться, рассвирепеет и… страшно подумать, чем это все кончиться.

— И что вы предлагаете? Жить, как раньше жили, надеясь на то, что король попросту забудет о нас? Но ведь одним прекрасным днем мальчик перестанет быть мальчиком. Он вырастет, станет мужчиной, многое поймет… хотя он уже многое понял, — махнул рукой мастер Герман. — Что тогда? Вечно так быть не может. И я боюсь, что однажды Лавр захочет, чтоб Мелин пропал, чтоб его не стало.

— Святой Боже! — не сдержали возгласа ни доктор, ни Леонат.

— Парня надо увезти и спрятать, — зашептал фехтовальщик, хватая товарищей за плечи. — Пусть принц Мелин исчезнет сам собой. Пусть это будет как несчастный случай. Глядишь, проживет наш мальчик и так, где-нибудь вдали от королевского надзора. Хорошим человеком вырастет, женится, семью заведет, хозяйство…

А Мелин плакал. Лежал на животе в своей широченной постели, уткнувшись лицом в подушку, белоснежную, с вышитыми васильками, и плакал, тихо-тихо. Теперь всегда, когда из комнаты выходили, он давал волю слезам. Обида душила его, делала каждый вздох болезненным и горьким, словно воздух в комнате был ядовитым.

Напротив постели на подставке так и осталась та картина, что он рисовал для отца: крупные, алые, распустившиеся маки с черными глазками, в пузатой белой вазе, на подоконнике окна. Ставни распахнуты, за ними — солнечный день, зеленая лужайка и крохотная береза вдалеке. Теперь все, что так хвалили его учителя, казалось Мелину уродливым и противным. И цветы, и ваза, и окно.

После жгучей обиды нахлынула не менее жгучая злость — голове стало жарко.

— Идиот, кому нужна твоя мазня? — зарычал сам на себя мальчик, и в рыке этом слышался гнев мужчины. — Для кого ты старался? Кому стихи писал? Дурак!

В одном отчаянном порыве он подхватился с постели и рванулся к столу, где все еще лежал свернутый в трубку и перевязанный серебром листок со стихами. Безжалостно схватил его и швырнул в камин, куда теперь, во время его болезни, постоянно кидали дрова.

— Гори в огне все прежнее во мне, — вдруг прошептал он в рифму и криво, жестко усмехнулся.

Потом обернулся к картине с маками, собираясь и с ней сделать что-нибудь вандальское, но насторожился, подобрал полы длинной ночной рубашки и на цыпочках подошел к двери, ловко избегая скрипучие половицы. Из-за двери как раз донесся возмущенный вскрик Германа, что он сам поедет к королю за милостью для него, Мелина.

Весь последующий разговор наставников и доктора юный лорд слушал внимательно, сосредоточенно хмуря свои тонкие, темные брови.

— Исчезнуть? Неплохо, — вновь ухмыльнулся он, а глаза его внезапно блеснули серой сталью. — Только не для того, чтоб стать каким-нибудь фермером, пропахшим навозом. Завести семью? Ха! Зачем семья вообще? Чтоб ненавидеть свою жену? Ненавидеть сына? Лишать его наследства? Ха! — брови его нахмурились грознее некуда, и стал мальчик похож на злого, взъерошенного волчонка.

Он легко и быстро вспрыгнул обратно в кровать, улегся глубже в подушки, но уже не затем, чтоб плакать.

— Думай, старичок, — бормотал сам себе Мелин, и морщина на его лбу стала еще глубже. — Если и исчезать, то лишь затем, чтоб в один прекрасный день вернуться. И вернуться за тем, чтоб потребовать свое, все и сразу! Можно ведь и так сделать…

Открылась дверь, и в спальню вновь явился старый доктор. Он услыхал-таки шлепанье босых ног принца и решил проверить, все ли в порядке.

— Ваша милость, вы вставали?

— Да, — кивнул, прогнав с лица жесткость и тревогу, Мелин. — Мне захотелось выглянуть в окно. Сегодня отличный день. И я хочу есть!

— Замечательно, — радостно улыбнулся доктор. — Я вижу: вам лучше.

— Я тоже так думаю, — ослепительно улыбаясь в ответ, сказал мальчик.

С этого дня его болезнь начала быстро сдавать позиции.

Глава третья

Через полгода принц Мелин, в самом деле, исчез из Кленовой усадьбы. Но не так, как запланировали его наставники.

Герман и Леонат прекрасно понимали, что, позволив мальчику выйти за пределы поместья, они нарушат королевский приказ. Поэтому оба учителя постарались осуществить задуманное как можно более осторожно.

Раз в месяц в Кленовую усадьбу приезжал обоз с провизией из соседней деревни. Пять объемных фургонов, груженых мясом, зерном, овощами и прочими необходимыми для сытной и вкусной жизни продуктами. Именно с этим обозом и решили вывезти Мелина в 'большой свет' его наставники.

— Я договорился со своим кузеном, — рассказывал Леонату и доктору мастер Герман. — Он живет на хуторе Полужье. Три дня езды отсюда. Они с женой бездетные, и с радостью примут мальчика. Я не говорил им, что это будет принц Мелин. Я назвал мальчика сыном одного из моих умерших друзей. Пусть так будет. Не стоит посвящать в наши планы еще кого-то.

— А как мы прикроем пропажу мальчика? — недоумевал мастер Леонат.

— Пустим слух, что он утонул в реке…

Через Кленовую усадьбу текла довольно широкая, быстрая река Вирка. И назвали ее так неспроста.

Воды Вирки имели славу коварных: затягивали неопытных пловцов на глубину, переворачивали легкие лодки в ненастную погоду, подмывали берега, забирая в свои волны вместе с землей кусты и деревья. Из-за их норовистости однажды целый рыбацкий дом обрушился в поток. Хозяева спаслись, успели выскочить, но их пятилетний сын достался реке.

Поэтому на своенравную, коварную Вирку и собирались заговорщики свалить исчезновение Мелина. Это им казалось вполне правдоподобным.

— Но тело? — все сомневался доктор. — Откуда мы возьмем тело, чтоб не было сомнений?

— Это вовсе необязательно, — отвечал Герман. — Бывает так: утонул человек, а тела и не нашли. На дно, под корчи утянуло — мало ли.

— Это поставит нас под ужасный удар, — пробормотал Леонат. — Король, что бы там ни было, даст волю своему гневу, когда узнает, что мы не досмотрели маленького лорда.

— Я готов к этому, — уверенно тряхнул головой Герман. — Моя жизнь идет к закату, я много повидал, много сделал. Мне помирать не страшно. А у мальчика все впереди…

— О, вы правы, правы, — зашептал Леонат. — Мне бы хоть каплю вашей твердости, вашей отваги. Но как бы ни тряслись мои старые поджилки, а я не стану отказываться от нашего плана… Если и погибну, то с уверенностью в том, что я сделал все возможное для того, чтоб наш маленький господин жил долго и спокойно, вдали от опасных течений…

Само собой, наставники заранее сообщили Мелину о своих планах, и мальчик, пусть не сразу, а для порядка поупиравшись и посомневавшись, согласился с тем, что ему крайне необходимо исчезнуть из Кленовой усадьбы.

Поэтому, когда приехал обоз, Мелин был готов: он переоделся в крестьянскую одежду — полотняные штаны, рубаху и куртку, вязанную из толстых шерстяных ниток. На ноги надел кожаные гетры и грубые башмаки, голову укрыл капюшоном и шляпой с широкими обвисшими полями, а шею и нижнюю часть лица замотал платком. Таким нехитрым способом, еще для полноты образа сгорбив спину, превратился принц Мелин в кого-то, очень похожего на кухонного мальчишку.

Мастер Герман вывел парнишку к крестьянам-возницам, когда те разгрузились и выпили по чарке березовой настойки, которую обыкновенно подносила им ключница, и уже собирались поворачивать дышла фургонов к воротам.

— Слышьте, парни, — сказал он, — тут у нас один малец приболел, из кухонной прислуги. Кашляет, чихает да сморкается — спасу нет. Хочу его в деревню отвезти, к тетке одной, чтоб не сморкался тут, в доме. Не подвезете нас? Мы не обидим, — и показал крестьянам серебряную монетку.

Для правдоподобности Мелин старательно покашлял и посморкался и покряхтел, словно измученный многими хворями старичок.

— А это не заразно? — опасливо спросил один из возниц, почесывая плешивый затылок. — Монетка — оно, конечно, неплохо, но не хотел бы я захворать так, как этот малый. Мне болеть нельзя — мне семью кормить надо.

— Пока у него рот и нос замотаны, не заразишься, — успокоил крестьянина мастер Герман, поглаживая шею лошади.

— Ну, ладно, — кивнул другой возница, загорелый до черноты мужчина лет сорока. — От нас не убудет. Лезьте в фургон. Только смотри, парнишка, — он погрозил Мелину своим огромным и волосатым кулаком, — репу-то не разматывай, кашляй в свой платок, а не в меня, а то в репу свою хворую и схлопочешь.

— Хорошо, — пискнул мальчик, мотая на ус и 'репу', и 'схлопочешь' — эти понятия, он чувствовал, могли пригодиться в новой жизни, которую он решил начать…

Так впервые за десять лет юный лорд Мелин покинул Кленовую усадьбу. Забрался в фургон, улегся за тюки с сеном (так велел ему Герман) и даже весело хохотнул, увидав, как через пару минут закрылись за ним ворота поместья-тюрьмы.

'Все, старичок, все! Вот так просто все получилось, — с восторгом думал Мелин, не обращая внимания на тряску и жесткое днище фургона. — Теперь — не упусти момент — только и осталось!

Не собирался он жить на хуторе Полужье и изучать крестьянские премудрости.

Поэтому когда, по его мнению, фургон отъехал достаточно далеко от Кленовой усадьбы и оказался в сосновом бору, мальчик незаметно для сидящих на облучке возницы и Германа выскользнул из повозки и тут же схоронился в придорожных кустах. Обождал, пока подводы не скроются за поворотом, подхватил свою сумку с запасами, которую ему собрали наставники, и кинулся бежать по первой попавшейся тропке в глубину леса.

Несся, подпрыгивая и напевая веселую песенку. Ее он слышал как-то раз от молодого пастуха, который гнал стадо коз мимо усадьбы:

Хей-хей, веселей,

Рук-ног не жалей!

Прыгай выше и бодрей,

Но коленки не разбей!

Погода была такой прекрасной, какой бывает она каждый год в бабье лето. Сквозь поднебесные шапки сосен щедро лился теплый солнечный свет, под ногами чуть шуршала податливая рыжая хвоя, и настроение Мелина взлетало все выше, как паутинки с осенними паучками-путешественниками. Куда бежать, что будет дальше — мальчика не волновало. Исполнилась его давняя мечта: он вырвался на свободу и стал сам себе хозяином. Весь мир казался принцу его собственными владениями и ничуть не пугал.

Мелин подобрал какую-то палку и, петляя меж сосен, сшибал по пути всякие мелкие ростки. Часто, вместо того, чтоб оббежать какое-нибудь препятствие, будь то валун или муравейник, он, не сбавляя скорости, легко, как резвый олененок, перепрыгивал его и спешил дальше, весьма довольный своей прыгучестью. И напевал, и продолжал:

Прыгай-прыгай, не зевай,

Землю-матушку толкай!

Усталости не было и в помине. С каждым прыжком, с каждым вдохом, что наполнял легкие свежими запахами бора, в мальчике вскипал восторг. Мелин теперь точно знал — свобода пахнет хвоей и мхом!

Лес поредел, стали попадаться молоденькие, пушистые ельники и тонкие березки, душистые кустарники, которые тоже вполне годились для перепрыгивания. Один такой подвел принца: перемахнув через его густые ветви, Мелин поздно заметил, что за кустами — довольно крутой берег речки, и, растерявшись, оступился.

Быстро покатился вниз, взметая песок во все стороны, и врезался кому-то в место пониже спины. Этот кто-то сидел на корточках у края воды и умывался. А, получив от Мелина 'пинок', с обиженным и возмущенным воплем громко ухнул в реку. Принца, затормозившего благодаря этому столкновению, окатило шквалом довольно холодных брызг.

— Какой труп это сделал? — проревел, взвиваясь из воды, длинный, тощий парень лет шестнадцати, светлый волосами и бровями. — Ах ты, молокосос! Ну, готовься — помрешь молодым! — это он пообещал, увидав Мелина, который сидел на песке и мотал головой, чтоб быстрее прийти в себя после скоростного спуска.

Парень выбрался на берег и тут же, не обращая внимания на то, что было холодно, а он вымок до нитки, кинулся к принцу, схватил его за грудки и пару раз сильно встряхнул, как служанка перину.

— Руки! Руки прочь! — запыхтел, ярясь и выкручиваясь из вражьих рук, Мелин.

— А то что? А то что? — поинтересовался парень, передразнивая по-мальчишески тонкий голос принца. — У-гу-гу, грозный прыщ!

Конечно, он мог поиграть, подразниться с ним, как кошка с добычей: все-таки принц был младше, мельче и, соответственно, слабее. А над слабыми многие не упускают возможности поиздеваться.

— А вот что! — неожиданно для парня огрызнулся Мелин и быстро, точно ударил врага кулаком в кадык.

Долговязый хрипло квакнул, выпустил мальчика и схватился за горло. Принц, отскочив назад, не побежал — он бросил свой мешок, сжал пальцы в кулаки и поднял их к носу — получилась классическая боевая стойка. Он желал продолжить поединок и стребовать ответ за 'труп', 'прыщ', 'молокососа' и угрозы.

— Что ж ты, гад, делаешь?! — возмутился, откашлявшись, парень. — Совсем тыкву отшиб?

Мелин лишь хмыкнул и внес в его счет 'гада' и 'тыкву', а заодно пополнил свой словарный запас.

Видя, что виновник его купания в холодной воде не собирается ни признавать своей вины, ни бежать, а наоборот — имеет наглость намекать на полноценную драку, долговязый недобро ухмыльнулся:

— Ну, я тебе навешаю!

Словно молодой бычок, наклонив для атаки голову, он замахнулся по-деревенски и кинулся на Мелина, намереваясь расквасить принцу нос. Мальчик присел, пропуская зловещий кулак противника над собой, и тут же коротко и сильно ударил правой парня под дых.

Долговязый снова охнул, скривился, ломаясь пополам, и упал на колени. Мелин не удержался и замахнулся, чтоб ударить еще раз, и в голову, и очень больно, но в последний момент остановился: неожиданно увидел слезы в глазах противника.

— Вот же пакость какая! — выдохнул с обидой парень, когда отдышался. — Всегда, как получаю на орехи, в глаза слезы набегают! Вот же пакость! Спасибо мамке — любила реветь, чуть что. Это от нее, родимой…

Мелин, опустив кулаки, с недоумением смотрел на недавнего врага. Тот поднимался с земли, отряхивал с мокрых зеленых штанов налипший песок и не обнаруживал в голосе прежней враждебности. Только косился на своего победителя исподлобья, но скорее с опаской, чем со злобой.

— А ты здорово махаешься, — сказал, вытирая глаза и потекший от невольных слез нос, и протянул принцу руку. — Я Ларик, прозваньем Плакса. Тебя как звать?

Мелин довольно выразительно посмотрел на эту руку, которой новый знакомец только что вытер нос.

— Ишь ты какой. Без церемоний нельзя, да? — хмыкнул Ларик и старательно потер руку о свою заплатанную во многих местах куртку. — Ну, теперь давай дружиться. Меня можно просто звать — Ларь. А тебя как?

'Почему бы и нет? — подумал принц. — Если я буду с этим парнем, меня сложнее будет найти. Искать-то станут меня одного, а не двух мальчиков-бродяг… Только какое мне имя подобрать?

— Пек, — выдал первое, что пришло в голову, и пожал руку Ларику.

Пеком звали одного из садовников в Кленовой усадьбе. Это был столетний, высушенный временем старичок, который и в работники-то уже не годился. В поместье его держали скорее не прислугой, а одним из жильцов. Но он каждый день исправно обходил все розовые кусты и, хотя он мало что уже видел, а мог дать полезный совет молодым садовникам, делился с ними разными тайнами своего дела…

— Вот что, дружище Пек, — заговорил после знакомства Ларик-Плакса. — Ты так славно дерешься, что буду я тебя просить поучить меня мордобойскому делу. Оно мне очень нужно. А пока, — и он стал снимать с себя мокрую одежду, — надо бы мне высохнуть… Или у тебя какие другие дела имеются?

— Вроде нет, — пожал плечами Мелин-Пек.

— Никуда не торопишься?

— Тороплюсь, — улыбнулся мальчик, — мир посмотреть.

— А, так ты, как и я, в бродягах, — закивал Ларик, раскладывая на берегу штаны, рубаху, куртку и сапоги, — все было сильно поношенное, латанное, а обувка — еще и протертая до дыр на сгибах. — Ну, вместе — оно веселее будет по миру шататься. Согласен?

— Согласен, — кивнул Мелин, присаживаясь на ближайший камень. — А зачем тебе мордобойское дело?

— Понимаешь, я иногда в потешных боях деньгу добываю, — Ларик вновь вытер нос и сел на песок — погреться на солнышке — вытянул к воде свои тощие длинные ноги с опухшими коленями. — На палках умею, на кулаках. Правда, плохо умею — все больше в битых хожу. Но за синяки и нос разбитый тоже неплохо платят. А мне бы хотелось побеждать чаще. За победу ведь монетка побольше и самому приятней, да и от людей уважение.

— За синяки платят? — изумился мальчик.

— Конечно. Неужто ты не слыхал про потешные бои да про то, как об заклад бьются? Э… Да ты совсем зеленый стручок — в самом деле, жизни не знаешь. Хотя, оно и видно: ишь, ручки-то у тебя какие холеные. Да и репа — не на скудных харчах, видать, росла. Из богатой семьи? — и подмигнул Мелину.

Тот нахмурился и спрятал руки за спину.

— Ладно, не дуйся, — усмехнулся Ларик и взялся за объемный мешок, что лежал под кустами в тени. — Мне, в общем-то, все равно, откуда ты и куда бежишь — я сам такой. Садись — пшеничной лепешкой угощу.

— А я тебя — яблоками! — Мелин с готовностью схватился за свои запасы.

Глава четвертая

Кто хоть раз сидел на теплом песчаном берегу реки, под лучами солнца, в безветренную погоду и ел пшеничный хлеб с яблоком и вдыхал запахи осоки, тот знает, какое это наслаждение. Наверное, даже короли и лорды не поспорят с тем, что это здорово.

Именно так думал юный принц Мелин. Он уписывал за обе щеки чуть подсохшую и поэтому хрустящую лепешку и откусывал, брызгая соком, большие куски от желтых крутых боков кисловатого яблока. То же самое, но намного быстрее, проделывал Ларик. Потому что он был голоднее, а еще — он привык есть быстро, чтоб другие не обогнали.

— Семья у нас хорошая была, — рассказывал юноша, не отрываясь от еды. — Все, как положено: папа, мама, нас, детей, пятеро. Пока папа жив был — беды не знали: всем всего хватало, и еды, и одежи, и тепла, простора в доме. Отец у меня рыбачил знатно. А потом в одну из зим провалился он на реке под лед и утоп. Мда, вот так бывает, — Ларик вздохнул, вспомнив то горестное время. — Осталась мама наша одна да с пятью желторотами. Я старший был — сам ходил рыбачить. Но что мои уловы по сравнению в папиными? Вот тогда-то и научился быстро жевать, — хмыкнул, глядя на реку. — Потом еще хуже стало — напала на нашу деревню хворь нехорошая: горло у людей опухало, и сгорал человек от жара за три дня, а то и быстрее. Страшная хворь. Унесла она и мамку мою, и сестричек, и братиков. Я только и остался, самый старший — мне тогда лет тринадцать было. Пока всех схоронил, ни кола, ни двора не осталось — все распродал, раздарил. А как по-другому то? И отцу святому дай, чтоб службу справил, как положено, и носильщикам, чтоб гроб до кладбища донесли, и могильщикам, чтоб яму раскопали да закопали, и поминки ж надо делать, чтоб о покойнике никто плохого не сказал. Все я сделал, что мог, последний долг родным своим отдал. И не думаю, что попрекнут они меня на том свете… Ну, с мертвыми распрощался — надо дальше жить. А жить и нечем. В нахлебники я пошел. Ой, несладко в нахлебниках. Работы столько было, что кони тягловые наверно меньше работают. Позеленевшей коркой, кружкой воды — всем попрекали, словно дармоед я какой. Потому собрал все, что мог, своё, и пошел в бродяги…

Мелин слушал, широко раскрыв глаза, и в них поблескивали невольные слезы. Рассказ Ларика был короток и прост, без оханий и жалоб, но те несчастия, про которые он говорил, вдруг перевесили все горести принца. Но все-таки Мелин ни на минуту не пожалел, что покинул Кленовую усадьбу. Наоборот, посчитал, что все вышло так, как и нужно было. Если бы он не встретил Ларика-Плаксу, то не узнал бы о том, что есть на свете беды страшней и горше.

— Уже два года хожу-брожу по Лагаро, — говорил, меж тем, Ларик, рисуя большим пальцем ноги какие-то цветы на песке. — И много повидал, много узнал. Как только на хлеб ни зарабатывал. И в трактире прислуживал — плошки, чашки мыл, и в кузне мехи раздувал, да тяжело это мне далось, и у скорняка кожи мял. Бывало, каюсь, приворовывал, — тут парень покраснел и опустил глаза в коленки, — да только с голодухи это было. Потом вот открыл еще способ деньги добывать, — и пару раз ударил кулаком в воздух, иллюстрируя найденный способ. — Связался в свое время с одним таким бойцом — прислуживал ему. Он мне и показал кое-что из мордобойного дела, разъяснил, что и как в нем. Попробовал я раз, попробовал два. Дело нехитрое — бейся, пока ноги держат. Даже побитому заплатят — за то, что побои терпел, с арены не уходил. А если большие ставки на боях, так и побитому больше перепадает. Правда, и драка тогда бывает жесткой — для красоты картины, — последнее сказал важно, слегка растягивая слова. — Это мне так один хозяин бойцовского дома объяснил. Чем красивше драка, тем больше зрителей, тем больше ставок…

— А не страшно? — спросил Мелин.

— Первое время было страшно. Потом привык. К тому же мои противники такие же, как я — недоросли были. Наши бои так и называются — цыплячьи. Есть еще заячьи драки — там парни постарше махаются, лет им по двадцать. А есть бои бычьи — вот уж там и убить могут. Ударил в висок или в печень слишком сильно — и выноси ногами вперед. Зато победитель много монеты звонкой забирает… Вот вырасту, поднаторею в заячьих драках и тогда уж стану метелить быков! Предлагаю и тебе этим делом заняться, если, конечно, других планов нет. Способности к мордобою у тебя — то, что надо. Тут уж ты мне поверь.

— Я подумаю, — пообещал мальчик. — А сейчас ты куда?

— В село Оброти. Там через пару дней праздник Веселых снопов. Гуляния, угощение. Конечно, и потешные бои будут. Думаю неплохо там заработать. Справлю себе новую куртку, башмаки, — Ларик говорил мечтательно. — Зима не за горами — надо бы похлопотать.

Мелин покивал головой, внезапно сообразив, что, в самом деле, еще два месяца, и ударят декабрьские морозы. А зимы в Лагаро были снежными и холодными, многие реки, даже такие большие как Вирка, замерзали.

— Ну, на зиму мы в город подадимся, — продолжал Ларик, проверяя, не высохла ль рубаха. — Найдем там работу в каком-нибудь кабаке или богатом доме: печи топить, воду носить, на кухне прислуживать, — это дело мне знакомое, и тебя научу. Если хорошую одежонку заимею, легче будет пристроиться. Господа не любят оборванцев всяких нанимать. Ну, что? Ты со мной?

— Конечно! — с готовностью согласился мальчик.

Мелин уже твердо решил, что Ларик-Плакса будет его проводником в том новом мире, в который он попал. Одному, чувствовал он, никак не справиться.

— Тогда собираемся, братишка, и — в путь дорогу. Надо до темноты хоть ночлег какой найти. А то в лесу опасно ночью.

Говорить Мелину 'собирайся' было лишним. Поскольку больше времени для сборов понадобилось самому Ларику. Он довольно долго возился с ветхой курткой, которая не до конца высохла: завязывал какие-то там шнурочки, сцеплял крючочки. Наконец, облачившись и забросив на плечо мешок, он махнул рукой куда-то на запад:

— Оброти там. Вперед!

Мелин, терпеливо ждавший окончания сборов, точно так же поступил со своей поклажей, и оба мальчика, балагуря о том, о сем, потопали по берегу реки. Туда, куда текла вода. Идти по упругому песку было легко и приятно.

— Что за речка? — спрашивал принц.

— Речка Резвая, — отвечал Ларик. — Красиво ее назвали, да?

Мелин согласился.

— Она сама красивая, — продолжал юноша. — И большая. В нее впадает Вирка. А сама Резвая течет на запад, к Тусклому морю. Это очень далеко — все Лагаро надо пройти, а за Лагаро — графство Жунн и ничейные Пустые земли. Вот уж за ними — Тусклое море. Берега его — все сплошь неприступные скалы. Нет там ни одной бухты, чтоб кораблям приставать удобно было. Потому-то те земли никому не нужны. Ни торговать, ни хлеб растить, ни садов разбивать там невозможно…

— Тебя учили географии? — спросил Мелин, дивясь познаниям крестьянского сына.

— Гра-графия? — в свою очередь подивился непонятному слову Ларик. — Это что такое?

— Наука о том, какие моря, реки, горы, долины и страны есть на белом свете.

— А, — протянул Ларик. — Неа, не учился я такой науке… Хы, гра-графия… Просто в одну из зим я прислуживал в южном Тэльграде старичку интересному. К нему всякие важные господа сыновей своих в учебу водили. Вот про эти самые горы да реки он им и рассказывал. А я, бывало, дров в комнаты наношу, камин да грубку растоплю, приберу щепки да мусор, а сам сяду за сундук дубовый и слушаю, как мой хозяин лентяям шелковым всякое интересное про страны дальние рассказывает. Он вроде и замечал, что я ухо приклеиваю, а не гонял — добрый был старичок… Думаю вот: может и эту зиму у него переждать? Побалуемся в Обротях и можем на юг двинуть — в Тэльград.

— Твой хозяин, наверно, был учителем этой самой географии, — засмеялся Мелин.

— Должно быть, — кивнул Ларик. — А ты что ж? Учился, раз слова такие мудреные знаешь?

Принц кивнул.

— Что ж. Стало быть, ты, в самом деле, не из простой семейки, — хитро ухмыльнулся парень.

Тут он заметил, как потемнело лицо у мальчика, и поспешил его успокоить:

— Ладно, не надувайся снова. А то мало ли, навешаешь мне еще люлей. А мне того тычка в живот хватило — ей-ей… Ну, любопытный я, так это ж простить легко. У меня, может, давно компании поболтать не было. Так что, не дуйся.

— Я просто из дома убежал, — вдруг признался, вздохнув, Мелин. — Мама моя умерла, давно-давно. А отец меня не любит, даже видеть не хочет…

— Это еще почему? Ты ж вроде парень боевой!

— У моего отца новая жена и новые дети. Вот так. А я — лишний, — последнее принц процедил сквозь зубы и в сторону.

Ларик пожал плечами. Он был не особо силен в разборе проблем такого рода, поэтому, чуть поразмыслив, сказал следующее, вполне подходящее крестьянскому сыну:

— Ну, оно в жизни всякое бывает. Может, это дело временное. Отец родной все-таки… Может, тебе стоит возвратиться? Я б тебя провел…

— Да ни за что! — внезапно выкрикнул Мелин: слишком живо вспыхнули в его памяти и объявление герольдом воли короля, и маки на полотне, над которыми он трудился, прикусив в порыве старательности язык, и пожираемый огнем свиток со стихами, что писал для отца, и еще кое-что. — Никогда! Потому что… потому что… Да! Знаешь? Ведь мой отец убил мою мать! Вот почему! Он мне враг навечно!

Наконец-то сказал то, что его давно мучило и просилось стать высказанным. Пусть даже вот так — первому встречному, совершенно незнакомому парню, заплатанному бродяге, лохматой деревенщине. Ах, как стало легко, с каким наслаждением вздохнул он — словно какие-то обручи с груди упали и позволили полнее дышать. И слезы вдруг брызнули из глаз. Слезы уже не детские, а слезы человека, который вдруг осознал свою беспомощность и безысходность своего положения. И слезы тоже принесли облегчение.

— Э, братишка, — сокрушенно покачал головой Ларик. — Да ты плакса — не хуже меня.

И притянул Мелина к себе, и обнял, крепко-крепко, как старший брат младшего, потом заговорил:

— Судьба нам быть вместе. Раз уж мы оба на слезы так поспешны. И не бойся — я тебя не обижу и в обиду не дам. Вместе яблоки ели — вместе и по свету пойдем.

— Пойдем, пойдем, — хлюпнул носом принц.

Тут Ларик встрепенулся:

— Ого! Да ты смотри — темнеет уже! А ну, давай, пока светло, нору какую поищем, чтоб схорониться.

Он был прав — солнце огромным красным диском уже коснулось края леса на том берегу реки. Стоило подумать о ночлеге.

'Нора' на их счастье нашлась быстро: ребята попросту заползли в огромное прогнившее внутри дерево, что упало в мох, а возле входа в такое убежище Ларик, ловко и быстро чиркая огнивом, разложил костерок.

— Садись ближе, — сказал приятелю. — Так теплее. Ужинать не будем — еду надо беречь. Так что, спи давай, а я покараулю. Потом я тебя разбужу, и ты сторожить станешь, а спать уже я буду.

Мелин послушно сел ближе к Ларику, а тот набросил на его и свои плечи выуженный из мешка драный, шерстяной плащ, и через пару минут уставший принц заснул, как убитый. Даже агрессивно сновавшие комары не могли потревожить мальчика: слишком много необычных событий обрушилось на него за один этот день.

Ларик одной рукой поддерживал мальчика, а другой то и дело бросал в мирно горевшее пламя хворост. Его ребята много насобирали и сложили про запас у кострища, чтоб было чем ночью поддерживать огонь.

Солнце уже совершенно спряталось где-то на далеком западе, и в лесу зашелестел листвою прохладный ветер. Он поднимал сырые запахи из мха и заставлял пламя костра тревожно дрожать. Заухал среди мрачных и сонных деревьев проснувшийся филин — пришла его охотничья пора. То и дело трескали где-то в глубине бора ветки под лапами каких-то зверей-полуночников.

— Кабаны, что ли? — зевнул Ларик.

Он не боялся — привык ночевать в лесах и полях. Потому кинул очередную порцию хвороста в костер, и огонь пыхнул веселее, разгоняя ночные тени.

Ларик довольно улыбнулся, скосив взгляд на громко сопящего Мелина. С раннего детства привыкнув жить в большой семье, Ларик теперь постоянно страдал от того, что остался один. Хоть и прошло несколько лет с того времени, как похоронил паренек братьев, сестер и матушку, лишился дома и родины, а не мог он привыкнуть к этому. Может, и слезы его частые, пусть и от болезненных ударов во время драк, были выходом этой горечи и обиды на несправедливую судьбу.

И теперь эта самая несправедливая злодейка преподнесла ему что-то вроде подарка — младшего братца Пека (так он уже про себя звал Мелина). Пек, судя по всему, был плохо знаком с самостоятельной жизнью. Поэтому юноша, глядя в огонь, уже строил планы о том, как будет заботиться о младшем братце и станет обучать его хитрой науке 'уметь выживать'.

— Мы с тобой еще всем покажем, — бормотал Ларик, позевывая и потирая чесавшиеся глаза. — И будут у нас с тобой сапоги крепкие и рубахи шелковые. И даже дом свой собственный…

Глава пятая

Ночевка в лесу прошла спокойно, погода обещала быть хорошей, в дороге ребята ели все те же пшеничные лепешки, яблоки Мелина, много разговаривали и часто смеялись: Ларик рассказывал про всякие забавные случаи из своей бродяжной жизни.

В село Оброти мальчики благополучно добрались к полудню.

Уже у самой околицы стало ясно, что праздник Веселых снопов будет веселым и разгульным. На главных воротах развевались гирлянды разноцветных флажков, частоколы были украшены пышными венками, по улицам ходили улыбчивые люди, одетые нарядно и ярко, и отовсюду слышалась задорная игра музыкантов на дудочках, свирелях и барабанах.

— Здорово! — не сдержал восхищения Мелин.

— Это только начало, — подмигнул ему Ларик. — Пошли на лысое место — там всякие лавки да палатки потешные. Там и бойцовская арена должна быть. Найдем ее хозяина, потолкуем о найме.

— Лысое место? — не понял мальчик.

— Эх, Пек, да ты как вчера родился, — засмеялся юноша. — Лысое место — это что-то вроде главной площади на селе. Площадью его называть — перебор значительный. А вот лысое место — самое то. Там ярмарки устраиваются, гуляния. И оттого, что люди там постоянно толкутся, не растет там трава. Оттого и место лысым прозывается. Понял?

— Все понял, — тряхнул головой Мелин. — Спасибо.

— Это за что же? — теперь Ларик удивился.

— Ну, за то, что все разъяснил.

— Ха! Ну, ты прям вельможа какой-то — за такие пустяковины и спасибо! — еще пуще расхохотался парень. — Ты это брось. Я тебе еще не раз что-нибудь объяснять стану — спасибов не напасешься!

— Хорошо, — опять кивнул принц.

— Пошли уж, младший брат, — все смеясь, похлопал Мелина по плечу Ларик. — Ищем лысое место. А это просто: все улицы в деревне к нему ведут. Вот тебе еще объяснение…

Деревенская улица понравилась бывшему затворнику. Ровная и чистая (ее прибрали к празднику), с рядами аккуратных, хоть и разных, заборов, за которыми виднелись щедрые на урожай кроны плодовых деревьев. Каждая калитка была особой — с какими-нибудь забавными украшениями или рисунками. Домики тоже радовали глаз — все разноцветные, крепкие и широкие в подошве, с высокими крышами. И вот крыши в Обротях (это Мелин заметил) все были зеленого цвета.

— Это почему так? — спросил он Ларика.

— Может потому, что крыши красил какой-нибудь маляр-наймит. Крышу красить сложней, чем стены дома. Вот, думаю, жители Обротей и наняли какого-нибудь мазилу, дали ему краски на все крыши сразу, и он им все и покрасил.

Мелин чуть было вновь не сказал приятелю 'спасибо', но вовремя спохватился и просто улыбнулся.

Ему все было интересно: до сего дня не видел он ни деревни, ни крестьян за их обычными делами. И голова его поэтому крутилась туда-сюда, а глаза жадно ловили все новое и интересное.

Там босоногая девушка бежала с коромыслом и ведрами к колодцу, там мальчишки — его ровесники — гоняли в пыли мяч и махали руками, кричали друг на друга, там ехала повозка с корзинами, полными румяных пирогов, там спешила кудато толстая тетка в ярком платье и белом платке, с гусем под мышкой. И людей, было много людей. Много новых звуков и запахов…

Ларик внезапно протянул Мелину мягкий, еще теплый бублик:

— На-ка, лопай.

— Откуда? — удивился мальчик.

Он помнил, что кроме черствых лепешек да фляжки с водой у Ларика в мешке ничего не было.

— Откуда, откуда, — усмехнулся парень, хитро щурясь. — С неба свалилось.

Тут Мелин увидел проходящего недалеко толстого румяного торговца с большим деревянным подносом, и на подносе этом — точно такие же бублики.

— А, купил…

— Точно — купил, — кивнул Ларик, ухмыляясь.

И Мелин, улыбнувшись заботливому приятелю в ответ, вонзил зубы в душистый и теплый бок выпечки.

Улица, как и говорил Ларик, привела ребят к лысому месту.

Вот тут уж глаза Мелина округлились еще больше. Чего только он ни увидел на показавшейся широченной деревенской площади: прилавки с пирогами, хлебами, сладостями, яркими платками и лентами, всевозможными украшениями для красавиц, палатки торговцев обувью, одеждой, кухонной утварью и прочими нужными в крестьянском хозяйстве вещами. А народу сколько было!

— Весь мир, что ль, сюда съехался? — не сдержал удивления мальчик.

— Весь не весь, но половинка — точно, — в который раз посмеялся над его словами Ларик. — Ты, братишка Пек, еще города не видел. Вот уж там рот у тебя, может быть, даже порвется… Теперь же смотри — не зевай, и ворон не лови, а то последнего добра лишишься. Воров на таких праздниках — хоть отбавляй.

— А зачем мне ворон ловить?

И снова Ларик покатился со смеху:

— Ты уморишь меня, братишка!

Мимо них протопал дивный человек на высоких раскрашенных в красные спирали палках-ходулях, за ним шагал другой ловкач, весело подбрасывая три разноцветных полосатых кольца. Оба были в пестрых, лоскутных нарядах, смешных остроконечных шапках и с потешно размалеванными лицами. Они то напевали веселые и бестолковые песенки, то задорно кричали:

— Балаганчик папаши Пуха! Заходите в балаганчик папаши Пуха! Только там едят огонь и льют воду из ушей! Только там ходят по канату и прыгают выше головы!

— Эй, парни, здорово! — окликнул их Ларик. — А где тут бои потешные?

— Вон туда иди, — махнул рукой жонглер. — Там, откуда больше ругани и воплей несется, там и арена. Папаша Влоб там всем заведует.

— Спасибо, братец, — юноша кивнул размалеванному и пихнул Мелина. — Слышь, подмечай все.

— Влоб? Имя такое странное, — сказал мальчик, когда они отошли от жонглеров.

— Почему ж странное? — пожал плечами Ларик. — У каждого делового — у того, то есть, кто дело свое имеет — есть какое-нибудь прозвище. Слыхал, как клоуны эти своего папашу называли? Папаша Пух. Может он пухлый. А того, к которому мы идем наниматься, прозвали Влоб. Это наверно потому, что любит он по лбу бить неслухов всяких. Ну, без битья при обучении — никак. По-другому наука в тыкву не лезет.

— Ага, — мотал на ус Мелин. — А твое прозвание? Плакса? Ты разве тоже деловой?

— Ну, не только деловые прозвания имеют. Могут и простого человека как-нибудь обозвать. Это если у него черта какая особенная есть. Я вот Плакса. Ну а ты вот еще не дорос до прозвища. Кто знает, может каким Костоломом обзовут. Да и прозвание меняться может, как и человек — раз и станет из толстого худым, а из злого добрым… Хотя последнее — вряд ли, — хмыкнул Ларик. — Ну, пошли-ка быстрей. А то мало ли — у папаши Влоба места для нас уже не будет…

Папашу Влоба они нашли именно там, куда махнул рукой жонглер. И оттуда, в самом деле, неслись брань и звуки драки: на небольшом пространстве, огороженном веревкой, натянутой на четыре расставленных квадратом колышка, бились кулаками два парня, по виду — одногодки Ларика. Влоб — невысокий, но широкий и плотный мужичок с красным лицом и обширной лысиной — стоял у одного из колышков и рявкал раскатистым басом на дерущихся:

— Давай, вали его, Брик! Он уже пыхтит!

Собравшиеся вокруг такой арены зрители злобно кричали 'Слабак! Размазня! проигрывающему парню и размахивали деревянными бирками, на которых мелками были написаны их заклады. Видно, они проигрывали.

— Папаша, — тронул хозяина (а тот отличался от игроков отсутствием бирки и наличием объемного кошелька у пояса) за плечо Ларик. — Вам еще бойцы не надобны?

— Погоди, не мешай, — отмахнулся от него Влоб. — Видишь, мне удача валится.

Ларик понимающе кивнул и ступил чуть назад, дернул и Мелина за собой.

Тот, раскрывши рот, смотрел на драку. Это было жестоко: лица юношей, голых по пояс, уже совершенно покрылись кровью. Она обильно брызгала при каждом ударе из их разбитых губ, бровей и носов, оставалась на их кулаках, замотанных какими-то тряпицами. Но кое-что Мелина не испугало, а удивило: дрались парни совершенно не так, как учил его мастер Герман. Они почти не использовали ноги — стояли на одном месте, и поэтому слабо маневрировали, редко уходили от ударов.

— По-деревенски, — пробормотал мальчик.

— Чего? — переспросил Ларик. — По-моему, очень даже неплохо. Вон у того, что повыше, удар левой сильный. А это в бою — большое дело.

— Да, — отозвался папаша Влоб, — Брик левой хорошо бьет. Он сегодня мне много деньжат заработает. Хе-хе…

— Левой он криво бьет, — сказал вдруг Мелин. — Я бы такому кривуле навешал знатные люли, — зарифмовал он фразу, которую ранее слышал от Ларика.

— Чевоо?! — Влоб даже от боя отвернулся, чтоб посмотреть на молокососа, который заявил такое, да еще стихами. — Что за рифмач завелся?

— Это братец мой младший, Пек, — Ларик поспешил закрыть собою Мелина от глаз папаши. — Не вырос еще, глуповат, вот и болтает всякое, — а сам наступил при этом приятелю на ногу.

— А ну, в сторону, — Влоб отодвинул парня, — дай посмотреть на чудо.

Мелин сам выступил вперед, смело глядя в глаза папаше. Тот усмехнулся, показал крупные желтоватые зубы:

— Не так уж и мал. Хотя… Вот уж потеха будет. Так что? Берешься в следующем бою Брику люлей навешать?

Брик тем временем довольно сильным ударом в висок сшиб на землю противника и победно заорал 'ха-ха! , подняв окровавленные кулаки к небу. Многие из зрителей — те, что проиграли — заплевали в землю и пошли отдавать бирки папаше Влобу. А выигравших было не так много.

— Зачем Брику? — пожал плечами Мелин. — Он после боя устал — с ним я легко справлюсь. Ты свежего бойца позови.

— Ну, наглость, а?! — громко захохотал папаша. — Эй, мужики, слыхали? Это дитя свежего бойца требует!

Тут даже проигравшие заклад развеселились.

Мелин сделал еще хуже (по мнению Ларика). Он, словно какой-нибудь вельможа, выставил вперед правую ногу, а руки надменно сложил на груди, выпрямил спину и развернул плечи.

— Этот оголец мне нравится, ей Богу! — утирая выступившие от смеха слезы, проговорил папаша Влоб. — И все-таки, мой тебе совет, крошка: соглашайся на Брика… Ы, не могу — живот порву!.. Ладно, обещаю: если Брика будет мало, выставлю против тебя еще одного бойца!

— Подбрось деньжат — я буду рад, — Мелин еще раз стихосплетнул.

— Хорошо, рифмач, хорошо, — опять загоготал Влоб. — За то, что посмешил, бери, — и сыпанул в ладонь мальчика пару монет. — Ну, иди готовься к бою… Брик! Водички попей да лицо умой — тебе еще повоевать придется. Недолго, потерпи!

Мелин отдал деньги изумленному Ларику, который так и стоял изваянием, открыв рот.

— Ты что задумал? Может бублик несвежий был? — пересилив столбняк, он схватил мальчика за плечи. — Ты скажи — я тебя отобью, сам под кулаки подставлюсь. Ты ж это не взаправду? Я тебя хоронить не хочу…

— Взаправду, — серьезно кивнул Мелин. — И хоронить тебе никого не придется. Я выиграю. Смотри внимательно.

Он не стал снимать куртку и рубашку. Только шляпу. Повесил ее на один из колышков, откинул капюшон куртки за спину и, легко перепрыгнув веревку-ограждение, оказался на арене.

— Привет, — сказал ухмыляющемуся противнику и приготовился к бою, подняв кулаки к лицу так, как учил мастер Герман.

Брик, блистая потным торсом, вытер тряпичной рукой под носом и, согнув спину колесом, сделал что-то похожее.

— Парни! Внимание! Начали! — и папаша Влоб, уже став серьезнее, махнул рукой.

Мелин отпрыгнул назад, хитро и неожиданно. Это было вовремя, потому что Брик, спешно сорвавшись в атаку, хотел ударить мальчика в нос. От того, что его кулак врезался в воздух, а не в голову противника, Брик не удержался на ногах и рухнул лицом в землю. Зрители, Ларик и папаша Влоб ахнули от неожиданности.

— Раз! — весело открыл счет Мелин.

Брик, покраснев всем голым телом, поспешил встать, отряхнулся и, зарычав, кинулся дубасить прыткого мальчишку. Не так это было легко.

Мелин ловко присел под его кулаком, что целил опять в нос, и ударил правой под дых, точно так, как недавно бил Ларика. Но этим уже не ограничился — добавил коленом в пах, а когда Брик, сперва — захрипев, потом — завыв, упал на колени, локтем ударил сверху вниз промеж лопаток, укладывая противника животом на песок арены.

— Два, три, четыре! — досчитал он и выпрямился, расслабил руки. — Ха!

Над полем боя повисла тишина. Но через минуту папаша Влоб ее нарушил:

— Чтоб мне лопнуть!

Ларик, тоже пришедший в себя, кинулся на арену, споткнулся о кряхтящего Брика и подхватил Мелина на руки:

— Ура! Ура Пеку! Победил! Победил! — и в порыве восхищения подкинул братишку в воздух.

— Победил, победил — даже носа не разбил! — хохоча, отозвался стишком кронпринц Лагаро.

— У нас новый герой! — подхватил их восторги папаша Влоб. — Пек-Рифмач!..

Глава шестая

Утро отразилось солнечными лучами в золоченых шпилях и флюгерах илидольской ратуши и пустило зайчики в окна соседних домов.

За одним из них — на Звонкой улице, в спальне на втором этаже — здоровяк Ларик погрузил свои большие руки в таз и умыл лицо. Фыркнул, подождал, пока вода успокоится, и в который раз полюбовался на отражение, точнее — на свежий фонарь у себя под глазом.

— Шикааарно, — протянул он с досадой. — Злате понравится — точно.

— Не ной, братишка, — отозвался со своей кровати Пек. — Это тебя только украсило. Был блин блинцом, стал — с вареньицом.

В самом деле, широкое лицо Ларика, его соломенные волосы, светлые брови и ресницы, — такое сочетание делало личину парня похожей на недопеченный блин. А сочный синяк и впрямь напоминал подтек от черничного варенья.

— Тебе бы все стишки мудрить, — махнул рукой в сторону приятеля Ларик.

— Разве это стишки? — отмахнулся Пек, выполз из-под одеяла и попрыгал на цыпочках к своему табурету с тазом. — Бр-р-р, что-то нынче холодно, — громко фыркая, принялся умываться.

Для своих неполных двадцати лет он вырос и возмужал достаточно. Хотя сейчас, когда лишь тонкая ночная рубашка скрывала его стройное тело (и то лишь до колен), было заметно, что плечам и груди юноши все еще не хватает той широты, что отличает сложившегося, расцветшего мужчину, а бедрам и икрам — мощности. Зато Ларик представлял собой вполне оформленного 'быка': кроме роста природа одарила его широкими плечами, могучей грудью и большими сильными руками. А кулаки Плаксы (он до сих пор носил это детское прозвище) были хорошо известны в бойцовском доме папаши Влоба — 'Тумачино'.

Впрочем, кулаки Пека-Рифмача пользовались не меньшей, а даже большей славой. Живчик (так еще называл Пека Влоб) славился тем, что за семь лет работы бойца не проиграл ни одного поединка — ни цыплячьего, ни заячьего (на бычьи ему, по мнению Влоба, было рано являться). К тому же у Пека были хорошие привычки — из схватки он почти всегда выходил без царапин и синяков, и почти всегда выдавал какой-нибудь насмешливый стишок в адрес побежденного противника. Все это приносило папаше Влобу хорошие деньги: на дивные бои Пека чуть ли не весь город вламывался в 'Тумачино'. И папаша души не чаял в Рифмаче. Он платил ему вдвое больше за бой, чем остальным 'зайцам', и разрешал выходить на арену лишь по пятницам. Остальные же кулачники — Ларик был в их числе — дрались по два-три раза в неделю.

— Это же надо — сегодня свидание, — продолжал ныть Ларик, натягивая штаны, форсистые — в красно-черную полоску. — А ведь просил Стива — бей куда хошь, только не в репу. Гад, специально он, что ли?

Пек лишь плечами пожал, скинул ночную сорочку на кровать и поспешил одеться: зеленая полотняная рубашка, простые черные штаны, а сверху — любимая куртка с капюшоном, вязанная из толстой бурой шерсти. Подпоясавшись широким кожаным поясом, он натянул носки, затем — невысокие сапоги и привычно, быстро разобрался со шнурками. Он обожал уютную теплую одежду и обувь, пледы, огонь очага и ненавидел зиму, осень и всякое ненастье и связанные с ним неудобства. За это Ларик часто обзывал приятеля неженкой. В общем, прозвищ у Пека было предостаточно.

В самом деле, казалось странным: такой стальной боец, мастер мордобойного дела, а выносить не может холод и сырость…

— Может сбегать к Нине — попросить какой-нибудь пудры? — бормотал тем временем Ларик, осторожно щупая синяк.

Нина — так звали одну из горничных, что прислуживала жильцам дома на Звонкой улице. У нее при себе, на поясе, всегда болталась дамская сумочка из зеленого бархата, полная всяких дамских притираний: белилами, румянами, помадами и, конечно, пудрой. И как раз пудра казалась 'украшенному' Ларику подходящим средством для маскировки следа геройской профессии…

Уже два года Ларик и Пек снимали на Звонкой улице — в сравнительно богатом квартале Илидола — небольшую, но чистую и приличную комнату на втором этаже длинного и узкого дома. Раньше, только приехав вместе с папашей Влобом и остальными его парнями в Илидол, мальчики жили на окраине города, в трущобах — на лучшие 'апартаменты' не хватало денег. Тогда и папаша Влоб не особо преуспевал. В Илидоле — самом восточном городе королевства Лагаро, жившем торговлей с соседним княжеством — он решил начать дело с бойцовым домом с нуля, а для этого требовались значительные денежные вложения. Поэтому даже Влоб первое время ютился в тех же хижинах, что и его бойцы, и экономил на всем.

Прошло время, и дела папаши задвигались в гору. Благодаря такому умельцу мордобойного дела, каким оказался юный Пек, бойцовский дом Влоба стал самым посещаемым в Илидоле. Сюда за развлечениями заглядывали даже дворяне, чиновники и весьма состоятельные купцы. Благодаря их щедрости папаша Влоб скоро обзавелся пусть небольшим, но собственным домиком в Зеленом квартале, прилично его обставил, нанял хорошего повара, слугу и симпатичную пухлую горничную Агату. Та, женщина ловкая и хитрая, к тому же вдова, довольно быстро превратилась в полноправную хозяйку папашиного дома. Иногда даже покрикивала на парней-бойцов, заходивших ко Влобу обсуждать дела:

— Эй вы! Ноги опять не вытерли! Наследили! Вот я вас метлой!

Только Пека-Рифмача она встречала благосклонно, улыбками и ласковым 'день добрый, сынок'. А все потому, что однажды ловкий юноша преподнес ей ромашку и сказал певуче:

Милая дама Агата,

Вас увидать — мне отрада.

Вы — как роскошный букет,

Право, прекрасней Вас нет!

Хозяйка тогда покраснела и поцеловала улыбающегося льстеца в щеку. И после всегда угощала приходивших вместе Пека и Ларика домашними пирожками…

— Эх, — все маялся Ларик, привязывая черные рукава к красной выходной куртке, — боюсь, не даст мне Нина своих сокровищ.

— Если тебе очень нужно, я выпрошу, — подмигнул другу Пек.

— Ну да. У меня впечатление, что у девчонок ты можешь добиться не только их пудры, — ухмыльнулся Ларик, берясь за башмаки с пряжками. — Куда сегодня пойдешь? Опять к новой?

— Точно, — кивнул Пек, все наблюдая, как наряжается приятель. — Как же ты долго возишься — словно девчонка…

— Мне не наплевать, в каком виде я явлюсь пред очи любимой девушки. В отличие от тебя, — заметил Ларик.

Пек снова пожал плечами, выудил из-под подушки свой кошелек, в котором серебро весело перезвякивалось с медью, взял со стола у окна свой длинный кинжал в простых ножнах, сунул его за пояс и прыгнул к выходу:

— Прощай, друг, мне уже некогда.

— Давай-давай, — буркнул Ларик уже хлопнувшей двери. — Наш пострел везде поспел, — а сам бережно, словно что-то хрупкое, вынул из сундука, стоявшего меж кроватями, огромный алый берет с белыми перышками при серебряном шнуре, и водрузил сие произведение шляпного искусства на свою голову. — Подумаешь, синяк, зато берет — все беретам берет! Злате не устоять, — и в который раз заглянул в таз с водой — на любимое отражение.

Пек, тем временем, пронесся по галерее к лестнице, оттуда — вниз, в общую залу, где худенькая горничная Нина расставляла посуду на столах для жильцов к завтраку.

— Привет, старушка? Дай горбушку! — юноша весело поприветствовал девушку и схватил с широкого деревянного блюда пару кусков хлеба.

— Привет, Рифмач, — краснея и улыбаясь, спросила Нина. — Ты опять раньше всех поднялся. Как спалось?

— Отлично, — юноша подмигнул девушке, уже хватаясь за ручку входной двери. — А, кстати, — чуть притормозил, — передай хозяину, чтоб начинал грубки топить — сентябрь наступает — по утрам холодно. Хорошего дня, старушка! — и резво выскочил из дома.

— Счастливо, — вздохнув, отозвалась Нина. — Как всегда, неугомонный.

Она не зря вздыхала. Пек-Рифмач был красивым парнем: сероглазым, с пушистыми русыми волосами, белозубой улыбкой и лицом, в котором не обнаруживалось ничего грубого и глупого. Именно этим, по мнению Нины, отличались лица других парней. Впрочем, именно такие, простые, парни обращали на нее внимание, а Пек, с обликом, больше подходящим юному дворянину, а не простолюдину, не видел в Нине девушки, только — прислугу.

— Хотя, у такого красавчика, наверняка, уже есть, к кому поспешать по утрам, — буркнула себе под нос Нина.

Опять вздохнув, она дернула с плеча полотенце и взялась протирать стаканы…

А юный Пек все так же резво бежал по узкой илидольской улочке. Он, в самом деле, спешил. Но не на свидание, как думали друг Ларик и горничная Нина.

Пробежав пару богатых кварталов, безлюдных в раннюю пору, он свернул на Сытую улицу. Там было чуть оживленней — уже открывалась торговля.

В хлебной лавке юноша взял два белых каравая, в овощной — помидоры и салат, румяные яблоки и желтые вишни, у винодела — пару бутылок молодого белого вина. Потом заскочил в кулинарную лавку.

— Привет тебе, Рифмач! — кивнул юноше необъятный и румяный хозяин. — Все готово — забирай! Как обычно — с гречкой, — и выставил на прилавок большую корзину, в которой покоился горячий глиняный горшок, завернутый в белое полотенце.

Пек поблагодарил, оставил на столе пару серебряных монет, подхватил довольно тяжелую корзину и все то, что купил ранее, и побежал дальше, напевая под нос что-то бодрое, утреннее.

Свернув через квартал на широкий Липовый мост, юноша оказался в той части города, которая была ему очень хорошо знакома — в бедных Медных кварталах. Они так назывались потому, что их жители почти никогда не видели серебра и золота — медные монеты были их постоянными спутниками, даже пределом их мечтаний.

Почти каждый свободный от боев и тренировок у папаши Влоба день Пек проделывал этот путь. И все бегом — по-другому он, казалось, не мог передвигаться. Конечной точкой путешествия юноши был небольшой старенький домик в глубине такого же старого, заброшенного сада, в конце Тихой улицы.

Открыв покосившуюся калитку и пробежав по тропке к крыльцу, Пек опустил свои ноши на ступени, осторожно постучал в низкую, дощатую дверь.

— Иду-иду, мальчик мой, — сразу же отозвались из домика — там, судя по всему, юношу ждали.

Послышались шаркающие шаги старого человека, и Пеку открыли. На пороге стоял, укутанный в клетчатое одеяло, мастер Герман.

— Вот и я! — звонко объявил, обнимая старика, юноша. — Я и ваш завтрак! — и, схватив сумки, корзину и бутылки, запрыгнул в дом.

Герман, улыбаясь, закрыл дверь на крючок и последовал в кухню, за резвым Пеком. Тот уже хозяйничал у небольшого стола. Первым делом достал из корзины и освободил от полотенца горшок, открыл его, и по дому тут же расползлись приятные запахи гречневой каши с курятиной. Затем Пек расставил глиняные тарелки и кружки, нарезал хлеба, покрошил в деревянную миску помидоров и салата, все перемешал, посолил, заправил растительным маслом. Последним делом было выдвинуть на центр стола блюдо с фруктами.

— Готово, мастер, прошу за стол — будем завтракать, — улыбаясь, объявил Пек. — А вино — потом, после занятий, чтоб расслабиться.

— Спасибо, мой лорд, — отозвался Герман.

— Мастер, вы опять? — укоризненно заметил юноша. — Забудьте про Мелина — помните о Пеке. Он того стоит.

Герман то ли виновато, то ли несогласно покачал головой в ответ.

Они опустились на табуреты, вооружились ложками и принялись за кашу и салат…

Глава седьмая

Пек встретил Германа года полтора назад, в маленьком илидольском трактире 'Хмелёк', где беднякам за медную монету давали кружку кислого пива и вяленую рыбу-мелочь.

Дело было так:

В пятничный вечер Пек, Ларик и другие парни из 'Тумачино' запланировали отметить одну из своих побед на арене. Они с хохотом и задорными песнями ввалились на двор 'Хмелька' и уже собирались дружной компанией вписаться в дверь питейного заведения, как зорким глазам Пека попались знакомые сапоги на ногах какого-то пьяницы. Тот, скрючившись, сидел на земле у корыта, из которого поили лошадей и, похоже, спал, завернувшись в грязный плащ.

— Братишки, начинайте без меня, я скоро, — так сказал Пек друзьям и пошел выяснять, верны ли его предположения.

— Привет, папаша, не боишься разутым проснуться? — с такими словами он тронул пьяницу за плечо и был немало изумлен, когда тот обернулся и оказался мастером Германом.

— Вот те нА — беленА, — протянул Пек.

— Ваша милость! Вы ли это?! — не менее изумленно возопил бывший наставник.

— Тише! — зашипел юноша, зажимая рот не в меру обрадованному мастеру. — Что ты тут делаешь?

— Пек! — крикнули парню из трактира. — Долго тебя ждать?

— Вот что, господин мой хороший, — зашептал Рифмач Герману, — будь здесь и молчи, умоляю! Вот тебе мой плащ, укутайся, как следует, а я скоро, скоро…

И похлопав по плечу раскрывшего в изумлении рот наставника, Пек занырнул в 'Хмелек'.

Минут через десять он выскочил, помог слегка протрезвевшему от неожиданной встречи Герману встать и поволок его за собой по улице.

Пройдя квартал-два, Пек нашел еще одну скромную пивнушку — таких много в Илидоле — и завернул со стариком туда. Устроившись за дальним столом и получив от хозяина по кружке пива, они наконец-то смогли поговорить.

— Милый Герман, ты бродяжничаешь по стране? — спросил юноша, с болью глядя в осунувшееся, изрытое морщинами лицо старого учителя. — Что с тобой сталось?

— Мой мальчик, мой мальчик, — заплакал вдруг старик, цепляясь за руки Пека. — Живой, здоровый, вырос, — и уткнулся в пальцы юноша лбом, а плечи его мелко задрожали от рыданий.

Пек судорожно сглотнул — у него самого слезы запросились наружу, но сдержался и пару раз тряхнул Германа, чтоб привести в чувство:

— Не время слезиться, надо взбодриться, — как можно веселее проговорил он. — Расскажи же мне все, Герман.

— Конечно, конечно, — закивал старик. — Все просто, очень просто. Вы пропали, и король хотел нас казнить. Всех: и меня, и Леоната, и доктора, и каждого в Кленовой усадьбе…

— Но он этого не сделал?! — сверкнув глазами, спросил Пек. — Он никого не тронул?!

— Нет, не сделал, — вновь кивнул Герман. — Нас королева спасла, королева Корнелия. Она умоляла короля помиловать нас. И он послушал. Нас просто выгнали со службы, всех, без жалования, без пенсии, с позором. Разбрелись мы, кто куда. Думаю, не я один в бродяги из королевских наставников перешел. Мы с Леонатом вместе ходили, но он очень скоро умер: у него ноги опухли, застудился он, закашлял, быстро упокоился… Бедный старый толстяк… А вас, и впрямь, сочли утонувшим. И знаете: король, видно было, сильно огорчился. Так-то гневался, как узнал, что мы вас пронянчили…

— Глупости, — буркнул Пек, глядя, как опадает пена в кружке с пивом. — С чего ему гневаться? С того только, что не так, как он хотел, вышло. Потом, небось, успокоился да порадовался.

— Вот это я уж не знаю. Только слышал: ездил он потом в Кленовую усадьбу, целый месяц там пробыл. Вот это я слышал… как же я рад, что вижу вас, лорд Мелин, — и старик снова ткнулся лбом в руки юноши.

— Я Пек! — зашипел тот в ответ. — Пек-Рифмач! Забудь о Мелине! Он утонул, в реке Вирке — ведь так?

— Точно так, мой лорд, точно так.

— Боже, ну про лорда тоже забудь! Что ж мне, каждое слово тебе подсказывать? Разве так ты пьян?

Старик испуганно замотал головой, а потом снова закивал. Потом, опасливо оглянувшись, спросил:

— Вы что же? Тот самый известный на весь Илидол молодой боец?

— Ну да.

— Экое вы себе занятие выбрали, нехорошее, — Герман неодобрительно нахмурился. — Рыцарские доблести на потеху простолюдни разбазариваете…

— Это уже мое дело, — сквозь зубы отвечал Пек, также сдвинув брови. — Мне жизнь потешника больше по нраву, чем заточение в Кленовой усадьбе или крестьянство, в которое вы с Леонатом меня сунуть хотели. Я сам свой выбор сделал — я им доволен!

— Ох, мальчик мой, да разве доброе это дело? Да разве всю жизнь вы им заниматься будете?

— Вся жизнь еще впереди, чего зря загадывать, — сказав это, только сейчас Пек позволил себе отхлебнуть пива из кружки. — Тебе есть, где жить? Деньги нужны? Есть хочешь?..

Так они и сошлись, второй раз за жизнь.

Теперь уже Пек заботился о старом наставнике. И заботился так, как не всякий сын стал бы опекать отца. Он устроил Германа жить в маленький домик на окраине Тихой улице. Хозяин жилища очень дешево сдал им такую свою недвижимость — совсем было надежду потерял, что найдутся охотники на старье. Пек быстро (он все делал быстро) обустроил домик для старика и постоянно навещал его.

Но и Герман не захотел оставаться в долгу.

— Мальчик мой, раз уж судьба нас столкнула, позвольте мне учить вас, как и прежде, — сказал он раз Пеку.

— Чему учить? — удивился тот.

— Тому же, чему и раньше — фехтованию, рукопашному бою, стрельбе из лука. Разве вы все эти годы совершенствовали свою технику?

И юноша согласно покивал. Он, в самом деле, про благородное оружие уже давно не вспоминал — все налегал на кулачное дело.

Упражнялись они на заднем дворике, под прикрытием старых, раскидистых, фруктовых деревьев. Герман для этих дел смастерил два деревянных меча, каждый в метр длиной, и два небольших, круглых щита, тоже деревянных. Еще он учил Пека драться копьем и дубинками.

Друг с другом они сражались редко. В основном, Герман показывал юноше приемы, а тот старался повторить их, как можно точнее и быстрее. И делал успехи.

Вот и сегодня. Старый мастер с удовольствием смотрел, как идеально по технике и скорости выполнил Пек одну из сложных фехтовальных комбинаций, сопряженных с прыжками и обманными ударами. Смотрел-смотрел и не выдержал — поделился впечатлениями:

— Чем больше я вижу, как вы управляетесь с мечом, тем больше кажется, что передо мной — ваш батюшка…

Пек тут же прервал занятие и посмотрел на наставника так, что Герман даже вздрогнул — волчьи огни полыхнули в серых, как сталь, глазах юноши. А брови — они так и столкнулись друг с другом, сделав переносье грозовым.

— Молчи! — как отрезал Пек. — Ты хочешь злить меня?!

— Почему злить? — Герман попытался возражать. — Ваш отец был и есть лучшим воином Лагаро. Нет ему равных…

— Я не собираюсь быть похожим на него! — продолжал рычать Пек.

Вот после такого заявления Герман вдруг улыбнулся, то ли печально, то ли насмешливо.

— Что же делать, мой мальчик, когда сама природа говорит за вас? Ваше лицо, мастер Пек. Оно — лицо короля, ваше тело — тело короля, ваши движения — движения короля. Я видел Лавра Свирепого молодым, почти вашим ровесником. Так, как вы похожи на него, бывают похожи лишь капли воды… и отец с сыном…

— Вот несчастье! — воскликнул юноша. — Я на него похож? Ну, и к чертям эту похожесть! Мало ли на свете схожих рыл! Ха! — и в ярости швырнул меч куда-то под забор, потом пнул ногой пустое деревянное ведро, что стояло у дерева, и оно в щепы разлетелось.

Герман улыбнулся еще шире:

— Даже ваш гнев — это гнев короля…

— Все! — сжав кулаки, ответил Пек. — Уроки на сегодня кончились!

— Это мне решать — я ваш наставник, — став строже, заметил старик.

Но парень уже не слушал: громко фыркая, ополоснул лицо из бочки с дождевой водой и надел куртку, которую снял на время тренировок.

— У меня куча дел, мастер, — слегка поклонился он Герману. — И завтра меня не ждите. Завтра пятница — я дерусь. Счастливо…

Пек быстро-быстро шел по улице, перепрыгивая через желтоватые вонючие лужи, а ветер бросал ему в лицо разные городские запахи — то запах железа, то выпечки, то отбросов. Это нравилось — это хоть немного отвлекало от ярости, что жарила в голове и груди. Сейчас хотелось что-нибудь сломать. Желательно — с грохотом и ревом. И кулаки были судорожно сжаты, и брови нахмурены, и зубы стиснуты. Словно шел он по стану врагов и в любую минуту ожидал нападения.

Мастер Герман заговорил о его отце, начал сравнивать Пека с королем. А ведь все эти годы юноша старательно пытался забыть свое прошлое, все обиды, всю злобу забыть. Поначалу у него было желание так все утроить, чтоб попасть ко двору и вернуть себе положенное первородство, унизив при этом и отца и его теперешнюю супругу, и их сыновей. Были моменты, когда он представлял себе сцену возвращения, придумывал реплики себе и отцу, и всем остальным, и всегда в этой сцене играл роль победителя, великодушно прощающего своих обидчиков и посылающего их в ссылку в дальнее поместье.

Чуть позже эти мысли начали терять свою яркость. Пек стал больше думать о настоящем: о своих друзьях, о работе в бойцовском доме, о том, в конце концов, как лучше истратить призовые деньги. Так постепенно лорд Мелин Лагаронский исчезал, истончался, и на его место все надежнее заступал простак Пек, мастер по кулачному делу, большой любитель пошутить и склепать стишок.

Но теперь лорд Мелин вернулся обратно, и все его проблемы, обиды и боль воротились. Ничего не попишешь — они явились вместе с Германом, потому что когда-то мастер боя Герман и лорд Мелин жили вместе в Кленовой усадьбе…

'Пропустишь стаканчик? — вдруг заманчиво подмигнули мысли.

— Почему нет? Самое время, — на миг остановился юноша.

Пить он любил — от питья легчало. Всегда и всюду. Поэтому Пек для начала осмотрелся, чтоб узнать, где находится и где можно найти кабачок. Моховая улица. Подходящее для пропускания стаканчика место располагалось за следующим поворотом и называлось 'Отдохни'.

Сидя в полутьме трактира, за узким столом из грубых досок, и потягивая темное пиво, юноша задумался, о многом. Вдруг так сразу, вся жизнь, в которую он теперь был погружен, показалась ненастоящей, игрушечной и готовой сломаться в любой момент. 'Я играюсь, да, я играюсь. Так, что совсем уж заигрался… Что мне в этом кулачном деле? Кто я буду лет через десять, когда явиться к папаше Влобу какой-нибудь молодой боец, порезвее меня, и разобьет мою голову? Он покачал этой самой головой, вновь отхлебнул пива. 'Герман учит меня. Королевскому фехтованию — благородному мастерству, — Пек горько усмехнулся. — И зачем, спрашивается? Где мне его применять? Я теперь простолюдин… Вновь — глоток пива, и долгожданный туман медленно, тягуче заволок мысли, сделал их легкими и неожиданно чистыми. 'Оруженосец! — из чистоты родилась вспышка. — Мне надо пойти в оруженосцы!

— Дааа, — довольно протянул Пек.

В 'Тумачино' уже давно ходят дворяне. Они громко хохочут, глядя, как Пек и его приятели бьют друг друга. Многим он — Рифмач — принес немалые выигрыши. Неужели кто-нибудь откажется принять его в свою дружину? Ведь у каждого рыцаря есть своя дружина, маленькая или большая — зависит от толщины кошелька господина. 'Попрошусь! — тряхнул лохматой головой Пек. — В дружину! Можно к сэру Пату — он вроде богат и щедр к своим. Завтра же!

— Привет, тебе подлить? — пропел совсем рядом бархатный девичий голос.

Юноша поднял глаза и улыбнулся — побеспокоиться о содержимом его кружки решила стройная красавица. Круглое белое лицо, большие карие глаза, тонкие, словно ниточки, брови, и крохотный пухлогубый рот — настоящая кукла. Она была в длинном голубом платье, белоснежном переднике и кружевном чепце. Из-под него по-детски выбивались вьющиеся пряди темных волос.

— Привет тебе, дарующая пиво, плесни еще и улыбнись красиво! — пропел Пек и протянул девушке кружку.

— Ну, стихоплет! — засмеялась она, и на пухлых щечках вдруг обозначились две трогательные ямочки.

— Присядь ко мне, красавица, позволь тебе понравиться, — продолжил юноша, все больше и больше очаровываясь ее влажными, карими глазами, а потом и вовсе цапнул девушку за руку, потянул к себе — на скамью.

— Ой, нет, ой не могу, — забеспокоилась она, хватая свой кувшин, — пусти, не тронь — отец смотрит.

— Делия! Что ты там застряла? Иди других обслужи! — в самом деле, позвали девушку из-за стойки.

— Делия! Тебя зовут Делия! — не обращая ни на что внимания, с восторгом заговорил Пек. — Я — Пек, Пек-Рифмач. Слыхала, может?

— Слыхала-слыхала: как ты носы парням воротишь, — вновь засмеялась Делия. — Но, пусти же, — почти вырвала у него руку, чуть нахмурилась, а через секунду опять заулыбалась: парень-стихоплет, без отрыва смотрящий в ее глаза, ей понравился. — Давай завтра, давай ты утром придешь — утром у нас народу совсем нет. Утром и поговорим.

— Приду, обязательно, — шепнул-кивнул Пек и снова поймал ее руку — уже для того, чтоб коснуться губами пухлых розовых пальчиков с мелкими ногтями.

Рука Делии тепло и вкусно пахла корицей. Этот аромат внезапно вновь напомнил Пеку детство, Кленовую усадьбу и маленькие рулеты с корицей, которые по воскресеньям подавали к утреннему чаю. Эти рулеты он обожал. Он почему-то думал, что его покойная матушка умела готовить такую вкуснятину…

Так Пек влюбился…

Глава восьмая

Ларик не узнавал приятеля. Тот, напевая что-то легкомысленное про цветущие ландыши и весенний ветерок, приоделся в нарядную курточку из серого бархата с шелковыми шнурами, узкие штаны того же материала, в начищенные с вечера сапоги, и теперь старательно приглаживал смоченные водой вихры. Он старался из непослушных волос сделать что-то приличное.

— Это ты к бою так готовишься? — с сомнением спросил, наконец, Ларик, все еще не вылезший из-под одеяла.

— А? — не сразу услышал Пек. — Нет. К девушке.

— Дааа? — протянул Ларик. — А с чего такая забота о внешности? Раньше за тобой такого не водилось.

— Раньше и девушек таких не водилось, — улыбнулся юноша.

— Но ты же помнишь, что нынче вечером идешь драться? Сегодня важные господа придут смотреть на бой. Папаша Влоб ждет от тебя красивой победы.

— Поооомню, поооомню, — пропел Пек, рассматривая себя в крохотное зеркальце, которое у него с другом было одно на двоих.

— Сомневаюсь я, — и Ларик протянул руку к столу, взял с тарелки морковку и захрустел (любил он этот сладкий овощ), вновь откинувшись на свою подушку. — Как ее звать?

— Кого? Девушку? Делия, — довольно ответил Пек и повторил, получая неимоверное удовольствие от звука имени красавицы. — Делия.

— Оп-па! — вновь подскочил на постели Ларик. — Это не трактирщика ль дочка? Кабачок 'Отдохни'?

— Точно. Откуда знаешь?

— Как не знать, — ухмыльнулся Ларик. — В прошлом году я ее целовал.

Пек нахмурился, покосился на друга, потом на букет осенних цветов, которым он запасся для свидания, потом — опять на Ларика:

— Дальше.

— Дальше? — парень опять смачно откусил от морковки, опять захрустел и широко улыбнулся. — Дальше было все, как положено. Ну, ты ж не маленький, знаешь, что после жарких поцелуев бывает. А потом мы разбежались… Папаша все мечтает ее замуж выдать и побыстрее. Глупая она, до мужских статей жадная… Можешь, конечно, и ты посвататься, только зачем тебе такая? Да и нам, босякам, у которых ни кола, ни двора, тут ничего не светит. Откажет тебе ее папаша — ему жених богатый нужен. А то, что дочка гуляет — это его не волнует. Главное — чтоб в подоле не принесла, но с этим делом у нее, вроде, никаких проблем… Так что — иди, балуйся. Делия безотказная…

— Ты врешь! — с таким рычанием Пек резким ударом кулака сбил на Ларика и цветы, и кувшин, в котором они стояли.

Ларик подскочил, подавившись морковкой, весь мокрый, в глиняных черепках и запорошенный рассыпавшимися цветами, проревел:

— Свихнулся?!

— Ты вре-ошь! — не сбавив ярости, повторил Пек и топнул ногой.

— Я когда-нибудь тебе врал?! — так же, с ожесточением, проорал Ларик, отряхиваясь. — Да и на кой мне тебе врать?! Ты дурак.

Юноша охолонулся, получив такой ответ. В самом деле, во лжи он никогда не уличал друга. Ларик был простодушен, иногда делал глупости, но подлости — никогда.

— Ну, дурак, — продолжил бурчать парень, стягивая долой мокрую, холодную рубаху. — Ты ж меня всего вымочил. И кувшин разбил, а кувшин не наш — его Нина принесла. Что мы ей скажем?

— Медяк положим — новый купит, — глухо ответил Пек и без сил опустился на свою постель. — Как же так?

Ларик понял, что приятель остыл и свял и сердиться на него больше не стоит.

— Не переживай, братишка, — он бросил рубаху в корзину, куда складывали белье для стирки, подошел к другу и похлопал его по плечу. — Мало ли девиц хороших на свете? Удивляюсь только, как это такая пташка, как она, тебе понравилась? Она, что есть, то есть, барышня видная: губы, глазки, щечки, фигура ничего. Но какой от этого богатства толк, если в голове у нее одна мысль, и та глупая? — молодой человек хмыкнул, рукой махнул, снял со спинки кровати льняное полотенце и стал вытираться. — Жалко мне того, кто на ней жениться: эдакое сокровище в дом введет…

— Замолчи, — сквозь зубы прорычал Пек.

— Ладно, не пыхти. Больше про нее не говорю, — Ларик пожал плечами. — Только совет тебе дам: сходи, погуляй и забудь быстрей про все неприятности. И смотри: сегодня вечером ты дерешься, а настрой в этом деле штука важная.

— Без тебя знаю! — огрызнулся Пек и сорвался с места и сердито хлопнул дверью, выбегая наружу.

В коридоре он чуть не сбил с ног горничную Нину, которая шла мимо с охапкой покрывал — собрала их, чтоб нести на улицу, вытряхивать.

— Мамочки! — вскрикнула девушка, заваливаясь на бок вместе с ношей.

— Тихо-тихо, — Пек не дал ей упасть, ухватил горничную за локоть. — Чуть беда не случилась. Я тебя не сильно пихнул?

— Вроде нет, — выдохнула Нина, прислонившись к стенке. — Только впредь смотри, куда летишь.

— Да, конечно, — забормотал Пек. — На вот, — протянул ей пару медных монет из кошелька, — я кувшин разбил, тот, что ты для цветов давала. Это — на новый кувшин, и за то, что толкнул, — чуть помедлил, посмотрел на ее красное лицо, растрепавшиеся при столкновении волосы, и вдруг предложил. — Давай помогу. Ты маленькая, а покрывал — гора целая. Куда нести?

— Нет, не надо. Я сама справлюсь. Ты сегодня такой нарядный, а работа — пыльная, — смущенно заметила девушка.

— И вовсе я не нарядный, — нахмурился Пек: ему не хотелось думать, что ради какой-то легкомысленной Делии он старался-наряжался. — Просто одеть сегодня больше нечего: все в стирке.

Нина улыбнулась и сбросила на его подставленные руки свою ношу. Поправив юбку и фартук, спрятала выбившиеся каштановые прядки под чепец и кивнула:

— Что ж, тогда пойдем…

Трясли они на заднем дворе — пыли было немного, поэтому работа двигалась быстро.

Сперва все делали молча. Потом Пек решил, что не стоит понуро молчать, тем более, что Нина ему добродушно улыбалась, и повел разговор:

— Ты ж тут недавно?

— Да. Всего полгода. Раньше отец не пускал — сам работал: в кузнечном цеху меха качал, огонь раздувал. Потом он умер — и что-то у него в груди порвалось. Осталась я одна. Пришлось трудиться — и как-то полегче мне стало. Не только время лечит — работа тоже лечит, — Нина рассказывала бодрым голосом и улыбалась: ей очень нравилось, что она и Пек так просто сошлись и теперь вместе занимались покрывалами.

— Ты отлично справляешься, — кивнул юноша, перебрасывая чистые покрывала на забор. — Ни разу не видел, чтоб ты без дела сидела. А толстуха Павлина, что работала до тебя, любила подремать в каморке под лестницей. Лентяйка была.

На это Нина лишь плечами пожала, смущенно улыбаясь, и Пек тоже улыбнулся: заметил, что она не желает обсуждать других людей. Это ему понравилось.

— А сколько тебе лет? — спросил он неожиданно сам для себя.

Нина покраснела:

— Шестнадцать.

— И не страшно тебе одной в этом городе?

— Но ведь и тебе не страшно, — лукаво улыбнулась девушка.

— Я-то парень, и я не один: я с Лариком. Мы вдвоем, если надо будет, горы посворачиваем.

— Так я тоже не одна, — кивнула Нина. — Друзья моего отца, которые с ним вместе в цеху работали, меня не забывают. Я от них частенько помощь получаю. Вот ведь как получилось — как будто сразу три отца у меня теперь, — вздохнула девушка. — Хотя родного батюшку и толпа не заменит…

Пек чуть вздрогнул, услыхав про отца, но тут же пустил эти слова мимо — не хватало еще сравнивать заботливого батюшку Нины со своим собственным отцом, жестоким и равнодушным к нему, родному сыну.

— А ты что же? Как в бойцы пошел? Это дело нехорошее — здоровьем на хлеб зарабатывать. На такое лишь сильная нужда толкает, — стала спрашивать Нина, полагая, что если она без утайки про себя все рассказала, так и от Пека следует ждать подобного.

Только юноша не был настроен откровенничать. Заметив, что покрывала кончились, он буркнул:

— Ну что? Все?

— А? Да, — растерянно кивнула Нина. — Теперь это все надо до кладовки дотянуть.

— Помогу — без вопросов. Ты только знай — наваливай, — и Пек решительно подставил плечо.

Они не успели нагрузиться и уйти со двора: над забором, над черепичной крышей дома, пугая голубей, пронесся тревожный гул — где-то далеко металл бил в металл.

— Набат! — пискнула девушка, от неожиданности роняя покрывало на землю. — Ой, мамочки! Что-то страшное случилось!

Звон не прекращался, был громким и частым.

— Прости, старушка, я должен узнать, — тряхнул головой Пек, в один миг перелетел через забор на улицу и умчался на главную площадь Илидола — Каменную, к ратуше — именно оттуда несся сигнал тревоги.

— Ну вот, — с сожалением забурчала Нина, — мне ведь тоже интересно. Помог бы — потом вместе бы пошли. А теперь, — и вздохнув, сама собрала все покрывала и невесело поплелась в дом.

Пек спешил на Каменную площадь не один — со всех улиц и закоулков, из подъездов и подворотен, торопились мужчины и женщины, богатеи и бедняки, стар и млад, чтоб узнать, какая тревога взбудоражила их город.

Последний раз — юноша помнил — набат звучал года два назад, поднимая илидольцев посреди январской ночи. Тогда случился пожар на дровяных складах: ревущее, безжалостное пламя вздыбилось до небес, и было светло, как днем.

Тушить пожар, казалось, весь Илидол сбежался. Люди по цепочке передавали ведра с ледяной водой, но от этого было мало толку. Последствия оказались ужасны: сгорели не только склады с содержимым, но и несколько соседних кварталов — почти четверть Илидола. Погибло много людей, еще больше остались без крова и имущества. В городе все строения, кроме городских стен, храма, ратуши и пары-тройки особняков знати и купечества, были деревянными, поэтому пожары всегда приносили огромные разрушения.

'Что ж теперь-то? — думал Пек, спеша на площадь. И, конечно, такой вопрос задавал себе каждый илидолец.

Там уже собралось множество людей — несколько тысяч, не меньше. Встревоженный народ шумел, гудел, а набатный гул, что несся с башни главного храма, не прекращался. Пеку удалось пропихаться почти к самым ступеням белой ратуши. Дальше не получилось — толпу сдерживали солдаты городского гарнизона, рослые крепкие парни в круглых шлемах и синих накидках с белыми башнями в зеленых кругах — гербами Илидола — поверх блестящих кольчуг. В их руках были длинные шесты, и они ими, как забором, сдерживали массу людей, что волновалась, словно морской прибой.

— Мэра! Мэра! — дружно начали требовать илидольцы.

Пек уже давно считал себя полноправным горожанином, поэтому с готовностью влил свой молодой и зычный голос в этот общий крик:

— Мэра! Мэра!

Рядом возникла белобрысая голова Ларика. Он был одет кое-как: видимо, очень торопился.

— Во! Так и знал, что сюда примчишься! А как же папаша Влоб? Как же бой? Через час начало, а тебе еще размяться надо…

— Ты думаешь: кто-то пойдет на бой, когда звучит набат? — ухмыльнулся Пек. — Посмотри: весь Илидол на площади. Как считаешь, сколько людей сейчас в 'Тумачино'?

Ларик почесал затылок, медленно, но соображая:

— Фу ты, ну ты. Прав, братишка, — и став плечом к плечу с другом, заорал вместе с ним и тысячами других горожан:

— Мэра! Мэра!

Тут набат затих, и на белое, высокое крыльцо ратуши вышли члены городского Совета старейшин во главе с мэром. Все они были седовласыми мужчинами, явно перешедшими полувековой рубеж, вид имели важный и степенный: в длинных, темных, бархатных одеяниях, отороченных по воротам ценными мехами, с золотыми цепями на плечах, с белыми тростями власти в руках.

Мэр выделялся среди старейшин, и не ростом или величиной живота (надо сказать, отцы города все были заметно упитаны), а самой толстой цепью. Ее к тому же оттягивал вниз массивный золотой медальон с гербом Илидола.

— Ишь, какая цацка, — не сдержал восхищения Ларик и пихнул Пека локтем в бок.

— Это тебе не цацка, — ухмыльнулся парням один из солдат с шестами.

— А ну тихо! — рокочущим басом крикнул на толпу закованный в сияющие доспехи капитан гарнизона, крутившийся за рядами своих воинов на горячем рыжем жеребце. — Господин мэр говорить будет!

В самом деле, градоначальник выступил вперед и поднял руку, также призывая к тишине и вниманию.

Глава девятая

— Жители славного Илидола! — заговорил мэр, и на Каменной площади воцарилась тишина. — Это я приказал бить в набат. Потому что беда нависла над нашим городом — надо решать, что делать.

— А что за беда? — тут же бросили в него вопросом из толпы. — Пожара нет, и врагов у ворот не видно. Чего народ растревожили?

— Земляки мои! — продолжил мэр. — Все вы знаете лорда Гая Гоша — владетеля земли, на которой стоит наш город, — и тут же на эти слова понеслось со всех сторон:

— Кто ж этого пса не знает?

— Жлоб он!

— Муравьев ему в штаны!

— Перцу в глаз!

И прочие приятности в адрес благородного лендлорда. Не пользовался он любовью илидольцев. А все потому, что был Гай Гош, владетель обширных земель Гош, в свои сорок лет вполне оформившимся жадным, наглым и жестоким человеком. Со своей многочисленной дружиной он часто приезжал в Илидол, где вел себя полноправным, но плохим, хозяином. Его рыцари и слуги пьянствовали, дебоширили в трактирах и не платили по счетам. Правда, хозяева питейных заведений и харчевен бывали счастливы и тем, что просто оставались целы.

Закончив с попойками, дружинники Гоша не успокаивались. Они слонялись по улицам Илидола, орали непристойные песни, задирали парней, обижали девушек, заскакивали в лавки, где брали все, что хотели и сколько хотели. Если же кто-то самонадеянно пытался давать отпор разбойникам, побои были самым легким наказанием дерзкому. В общем, вели себя, как захватчики.

Так что теперь горожане получили небольшую возможность выразить теплые чувства лендлорду и старались вовсю.

— Каблуком по яйцам! — смело и громко внес свою лепту в общее слово Пек, и тут уж развеселились все — даже солдаты гарнизона, а их капитан хоть и погрозил юноше хлыстом, но при этом сам заухмылялся.

Мэр, тоже улыбаясь, подождал, пока народ выскажет все, что наболело, и успокоится, затем продолжил речь:

— Мне отрадно знать, что вы едины в своих порывах и желаниях. Вдвойне отрадно, потому что испытание ждет нас и наш город, но я уверен — мы выстоим. Лорд Гай Гош объявил, что желает получить плату за землю, которую занимает Илидол…

— Мы уже платили в этом году! — снова ответила толпа. — И монетой, и натурой!

— Лорду Гаю мало! — развел руками мэр. — Он считает, что Илидол получил хорошие прибыли и должен уплатить еще раз. Угрожает пойти войной на нас, разграбить, сжечь город, если откажемся. Рыцари его всегда были хороши — что в войне, что в разбое… Так что мы должны вновь собрать налоги.

— Пусть купцы идут в складчину! — заволновался простой люд. — У них золото всегда есть! Медяки не спасут Илидол! Купцы, пускайте шапку по кругу!

— Тише! Тише! — мэр поднял руки, вновь требуя тишины. — Мы все можем спасти Илидол! Раз и навсегда!

— И как же? Как же? — народ продолжал волноваться.

— Мы можем выкупить наш город у лендлорда. Заплатить полную стоимость земли, на которой он выстроен. Это будет большая сумма, но это меньше, чем платить Гошу из года в год. Один раз мы опустошим кошельки и получим свободу — для себя, для Илидола! Вольный город — так мы будем зватся! Будем платить налоги только королю — и никаких поборов от лорда Гая. Он больше не сможет приезжать в город и устраивать пьяные дебоши, грабить, избивать горожан, портить наших девушек. Илидол станет богатеть, и вместе с ним каждый станет богаче! Даже милостыня будет больше! Разве не так?

— Неплохо они там в ратуше соображают, — шепнул Ларик Пеку. — Что скажешь?

— Скажу, что идея неплоха, — кивнул юноша. — Наш город каждый год платит налоги лорду Гаю и королю, а после откупа Илидол станет платить лишь королю. Откуп — дело нужное…

— Эх, парни, — покачал головой стоявший рядом пожилой горожанин в кожаном фартуке сапожника, — знали б вы, какие деньжищи придется собрать для этого откупа. Каждый кошель в городе, даже кошель нищего, сильно похудеет.

— Да какие б ни были эти деньжищи! — отозвался с другой стороны высокий плотный парень в белой одежде, сам румяный, с волосами, запорошенными мукой — пекарь. — Это ж раз и навсегда! Лорд Гай и бумагу особую подпишет — грамоту откупную. Ну, подтянем пояски, годок другой на хлебе да капусте посидим, зато детям вольный город оставим — хоть они пожируют.

— Что ж, вольный город — хорошо звучит, — согласился-таки сапожник. — Только по сколько монет сбрасываться будем?

Мэр, тем временем, как раз повел разговор о размере выкупа:

— Совет старейшин не берется устанавливать жесткие размеры взносов. В каждом квартале Илидола есть староста. Пусть они — старосты — составят списки жителей и займутся сбором денег. Каждый же из нас, — мэр указал на себя и мужей-управителей города, — даст по сотне золотых. Мы ждем не менее солидных взносов от торговых и ремесленных гильдий. Каждому в Илидоле пойдет лишь на пользу то, что город станет вольным…

— Ох, боюсь я: сколько ни дай лорду Гаю, а будет мало, — вновь засомневался сапожник.

— Главное — чтоб грамоту подписал да печатью заверил. Тогда, мало не мало, а уже хозяйничать и командовать в городе не получится, — уверенно тряхнул мучной головой пекарь.

— Сумму мы немалую соберем — мы народ дружный. Лорд Гай как мешки с золотом увидит — тут у него глаза загорятся, все подпишет с первой-то жадности. А дальше-то ходу нет.

— Дай Бог, чтоб он согласился, — вздохнул сапожник.

— Что ж, братец, и мы с тобой золото свое положим. Не зря, видно, копили все эти годы, — толкнул Пек Ларика.

Но тот вдруг нахмурился, ничего в ответ не сказал…

Да, он давно копил, откладывал, доверяя сбережения на хранение папаше Влобу. Тот держал заработанный капитал многих своих бойцов у себя, но и залеживаться деньгам не давал — частенько пускал эти средства в торговые дела и, будучи человеком предприимчивым и ловким, почти всегда выигрывал. Парни знали об этом, но не противились такой деятельности папаши, ведь Влоб и с ними барышами делился. И при необходимости каждому выделял столько, сколько тот требовал. Так, довольно быстро, росли их сбережения, и средства делового папаши.

Ларик, благодаря Пеку, кроме искусства кулаками махать научился еще кое-каким полезным вещам. Более образованный приятель раскрыл ему тайны сложения и вычитания, умножения и деления, и поэтому Ларик, вооруженный математическими знаниями, регулярно требовал у папаши Влоба отчета о том, куда двигаются и как растут его сбережения. То же самое делал и Пек, но больше для того, чтоб довольно поулыбаться, услыхав о приросте капитала. У Ларика же были другие причины холить и лелеять 'кубышку'. Ларик задумал жениться…

Его невесту звали Злата. Она была дочкой богатого мясника и обладала той замечательной внешностью, которая нравилась Ларику: высоким ростом, крепкой фигурой, пышной грудью, круглым румяным лицом, большим улыбчивым ртом и огромными глазами голубого цвета. Еще — толстыми золотистыми косами. Кроме того, Злата имела веселый нрав, не стеснялась задорно хохотать, и ей в приданое отец обещал одну из двух своих мясных лавок. Конечно, такое наследство было немаловажно для Ларика. 'Моя мечта' — так называл он Злату.

Встретились молодые люди на проводах зимы — на празднике Воротее.

Отмечался он каждый год по всей стране и длился целую неделю. Люди в городах и деревнях весело встречали март-месяц, когда солнцу птоложено воротить земле тепло и ласку. Потому и назывался этот старинный праздник Воротеем. Полагалось варить кашу из оставшегося в запасах желтого пшена, щедро заправлять ее сливочным маслом, пить золотистые меды, угощать всех встречных и угощаться самим, ходить в гости по родне и соседям и привечать гостей у себя. На длинных шестах в те дни носили горящие колеса — символ жаркого солнца, красные флажки — символы огня, разжигали огромные костры и бросали туда старую глиняную посуду и соломенные куклы, изображавшие зиму и мороз.

У молодежи всех земель Лагаро Воротей считался одним из любимых праздников — в эти дни песен, плясок и забав всяких было сверх меры. Тут тебе и снежные войны, и качели-карусели, катание на санях, лепка дивных зверей и людей из снега, кулачные бои, шумные хороводы с прибаутками и, конечно, поцелуи, объятия, любовь.

Илидол не отставал от традиций.

В тот Воротей Ларик здорово наворотил во время кулачных боев. Тогда, как и каждый год, молодые горожане поделились по кварталам, посбрасывали с плеч куртки, полушубки, и пошли стенка на стенку, показывая свою удаль девушкам. Прелестницы же, раскрасневшиеся, с бубликами и пирожками в розовых пальцах, наблюдали за битвою, хохотали и пищали, и от страха, и от веселья.

— Эх, подходи, кому еще не навалял! — зычно приглашал Ларик, выгодно отличаясь среди других парней ростом, размахом плеч и величиной кулаков. — Эх, люлей много — никому не пожалею! Подходи — навешаю! — а сам все посматривал на высокую, пышногрудую красавицу в красном полушубке и в овчинной шапке, что заливисто хохотала, открывая розовый рот, не пряча крупные белые зубы — это и была Злата, мясникова дочь.

Засмотревшись, получил и Ларик люлей — бровь ему какой-то ловкач кулаком разбил. Но это была мелочь, потому что красавица-хохотушка испуганно ахнула, когда его ударили. "Распереживалась, стало быть, в душу я ей запал", — довольно подумал парень и пошел на радостях молотить всех встречных и поперечных пудовыми кулаками. И его сторона легко победила на Воротее. Зрители осыпали их сластями и мелкой монетой.

Злата, в самом деле, сразу заприметила белобрысого крепыша. А после боя, когда Ларик подбирал да надевал свою куртку, подошла и вытерла ему бровь белым платочком. Так и пошли у них знакомство и симпатии.

Ларик теперь каждый свободный день бегал к дому Златы, бросал в ее окошко букеты и птичек из голубой бумаги (такое послание означало, что парень тоскует по девушке, как пташка по ясному небу), а когда красавица выглядывала, улыбался и кланялся. А вечером приглашал ее гулять на главный городской мост: туда-сюда, под ручку, раскланиваясь с такими же встречными парочками. Мост этот, кстати, в Илидоле не зря назывался Свадебным. Там парни 'вываживали и выгуливали' своих невест.

Через месяц ухаживаний девушка познакомила Ларика со своим отцом. Мясник без особой радости узнал, что возможный зять — кулачник из 'Тумачино', но, видя, что он полюбился единственной дочке-красавице, поворчал и поставил условие:

— Деньжат накопи. Как двадцать золотых в твоем кошеле заведется, так свадьбу и сыграем. А то с моей стороны вам подарок — лавка цельная, а с твоей стороны — что? Тем более, подъемные вам понадобятся на первое-то время. Вот ты про них и подумай.

Ларик на уговор согласился, хоть двадцать золотых были весьма большими деньгами — за четыре золотых хорошую дойную корову можно было купить и горя не знать. С тех пор начал парень на всем экономить: реже пиво с друзьями пил, не спешил одежду и сапоги обновлять, а с папашей Влобом договорился, что тот его сбережения в первую очередь будет в торговлю пускать…

Так уж получалось, что уже семнадцать полновесных золотых дукатов лежало в схроне у папаши Влоба для славного кулачника Ларика, и не очень-то парню улыбалось потрошить кошелек тогда, когда до заветной свадьбы было рукой подать.

— Да что с тобой, братец? — опять толкнул его в бок Пек. — Не морщи сильно брови, приятель мой суровый. Всех денег не заработаешь, а общему делу помочь — это здорово!

— Поди-ка сюда, братец Пек, — и Ларик, не очень дружелюбно ухватив юношу за шиворот, потащил его в соседний проулок, где было безлюдно — все горожане до сих пор толпились на Каменной площади. — Разговор есть.

Остановились они под навесом хлебной лавки.

— А тебе эта идея о вольном городе не нравится, — утвердительно заметил Пек, видя, что друг так и не прогнал со лба суровую складку.

Ларик взъерошил свои соломенные волосы, приводя мысли в порядок и собирая слова. Много чего он хотел сказать Пеку, но, так уж повелось, что ясно выражать умозаключения у него не всегда получалось.

— Вот что я подумал, — начал Ларик, с шумом выдохнув воздух. — Ну, кто мы с тобой такие в этом городе? Бродяги пришлые. Сегодня мы здесь, а завтра можем в другом каком городе оказаться — всякое ж бывает. Так что ж? За каждый город, чуть что, взносы платить? Нет уж, не наше и не для нас это дело — вольный Илидол…

— Ларик? Я тебя не узнаю! — удивился Пек. — Ты ж собирался жениться, корни пустить в Илидоле. Ты всегда мне говорил, что Илидол запал тебе в душу. И что ж теперь? Что я слышу? Да тебе, похоже, просто денег жалко! — в самую точку ударил Рифмач.

— Ну, пусть так! — не стал больше неумело пользовать обиняки Ларик и заговорил взволнованно, путаясь в словах. — Да! Жениться я хочу! Ты это знаешь. И еще ты знаешь, что мне для женитьбы надобно. Нужны деньги! Много! Так ведь я почти все собрал. Еще пару монет доложить — и Злата моя, и лавка моя, и жизнь новая — моя. Са-мо-сто-я-тель-на-я! Свое дело у меня будет! Мечта моя сбудется! И разве тебе будет плохо с таким ловким старшим братом? Со мной не пропадешь. Со мной на пару будешь в лавке хозяином! Представляешь вывески новые: 'Ларик и Пек' или 'Пек и Ларик' — красота…

— Ларик, — разочарованно протянул Пек, — неужели ты так глуп? Неужели не понимаешь: если не станет Илидол вольным, рано или поздно придет лорд Гай и развалит твою жизнь. Вечно будет он мечом висеть над твоей головой, над твоей лавкой, над твоей женой, семьей и жизнью. Без Илидола твое дело — пустышка. Неужели не понимаешь? Страшно мне слышать такие слова от тебя. Если каждый горожанин так рассудит — денег не давать — то и пропал Илидол.

— Но есть в городе люди намного богаче нас с тобой! — не сдавался Ларик. — И если Илидол пропадет, так они больше потеряют. Значит, они должны откупаться! Они должны давать больше всех. А кто мне поручиться, что какой-нибудь купец даст сто монет, а не две?

— Да какая разница? — теперь Пек вспылил, нахмурил брови, поджал губы. — Вот это уже, как раз, каждый решит сам для себя; так, как ему совесть скажет. Наше дело, наш долг — дать от себя, столько, сколько сможем, для общего блага. А если какой толстосум затихорит дукаты — не нам его судить. Я так мыслю. Думай прежде о себе самом, о том, чтоб никто потом тебя не упрекал, и самое главное — чтоб ты сам себе в глаза смотрел без стыда. Чтоб смотрел на себя и думал: 'Вот я — настоящий парень! И поступаю всегда, как настоящий парень! Это ли не здорово? Самого себя уважать?

Ларик покачал головой, только непонятно было: согласно или, наоборот, с отрицанием.

— Не горюй, братишка, — Пек хлопнул его по плечу. — Накопим еще деньжат. Я с парнями из 'Тумачино' поговорю, папашу Влоба раскручу. Скинемся и мы для тебя всей братвой после вольной Илидолу, и будет свадьба… Да, еще запомни, Ларик: дав денег на откуп, мы станем настоящими илидольцами! И мяснику твоему придется с этим посчитаться.

— Славно ты все говоришь, — вновь заерошил волосы Ларик. — Да только как оно на самом деле выйдет?

— Чего гадать-прикидывать? — усмехнулся Пек. — Скоро-скоро все узнаем. А теперь пошли к папаше Влобу — дукаты свои забирать…

Глава десятая

— Да вы с ума сошли! — таким возгласом ответил папаша Влоб на все идеи Пека и Ларика. — Лично я собираю все, что имею, и уезжаю из Илидола! Я взял тут все, что мог. Скоро тут будет жарко — пришло время искать место поспокойней и кусок пожирней…

Они втроем сидели в просторной гостиной папашиного дома, на мягких скамьях у небольшого камина и обсуждали дела. Агата принесла горячего чаю и сахарные крендели, которые сама выпекала, и ушла командовать в сад, где двое слуг работали граблями — сгребали в кучи опавшие за ночь листья.

— Я не дурак, чтоб бросать деньги на ветер! — заявил тем временем папаша.

Пек даже румяный крендель брать не стал, а на резкие высказывания Влоба хотел было повторить те пламенные речи, которые он обрушил на Ларика возле хлебной лавки, но почти сразу передумал: учить жизни человека, который втрое старше тебя и столько за свои годы повидал, что на десяток юнцов хватит, — дело бесполезное и неблагодарное.

— Я и вам советую не отрываться от меня, — мигнул Влоб юношам. — Я переберусь в Буйград, а он — недалеко от столицы. Капитала у меня предостаточно, начну там новое дело, сразу крупно. Со мной кое-кто из бойцов едет: Куп и Ронт — вот это умные головы. Будем и дальше капиталец растить. Глядишь: еще пару лет и в стольный город переберусь — там развернусь. Так поехали со мной: я таких парней, как вы, не обижу… Рифмач, тебе ведь пора в 'быки' переходить, вот на новом месте и мелькнешь. А представь, если тебя кто-нибудь из королевского окружения приметит? К себе в дружину позовет? Это ж тебе сама судьба улыбнется…

— Нет, папаша, — покачал головой Пек. — Раз так ты говоришь, отдавай мне деньги, и распрощаемся.

— Пек, — мягким голосом заговорил Влоб, — сам подумай: зачем тебе это геройство? Что для тебя Илидол? Ты здесь благодаря мне, так почему б и дальше нам вместе не топать? До сих пор мы друг другом были довольны.

— Теперь — нет, — твердо сказал юноша. — Я решил: я за Илидол. Слишком долго я тут, слишком много он мне дал…

— Не он, а я! — уже возвысил голос папаша. — Кто б ты был без меня?! Босяк, нищий! Побирался б по проселкам, ел бы то, что свиньи не едят, пока не сдох бы зимой в сугробе!

Вот тут Пека передернуло. Его спина выпрямилась, плечи дернулись в разлет — так, как семь лет назад в Обротях, когда смеялся папаша Влоб над самоуверенным мальчишкой.

— Я не собираюсь вечно квасить рожи в твоем доме! — голосом, полным стального холода, заговорил юноша. — Я не босяк и не нищий! И я вырос, если ты еще не заметил! И я собираюсь делать то, что мне по нраву! Деньги, папаша! Мои деньги — и мы разойдемся по-хорошему, — последние слова сказал глухо, сжав свои пусть небольшие, но знаменитые кулаки.

Влоб пристально смотрел на своего лучшего бойца. Очень ему не хотелось терять Пека и его деньги, но, встретив грозный взгляд исподлобья, который приготовил ему Рифмач, папаша только рукой махнул:

— Ну тебя. Всегда ты был с придурью. Одни стишки чего стоят. Забирай свою долю и делай, что хочешь. Нянчить тебя не буду — больно много чести. Только попомни еще — не раз пожалеешь, что свалил от меня.

— Пусть так, но одно я буду знать точно — я свой выбор сделал. И хорош он или плох, а мой он! — резко отвечал Пек.

— Но ты-то Ларик? — опять махнув рукой в сторону упрямца, Влоб повернулся к другому бойцу. — Ты-то не станешь делать глупости? Ты — мой лучший бык, и ты только начал свои победы на арене. Ты ведь не уйдешь с этим баламутом?

— Еще как уйду, — буркнул Ларик. — А ты, папаша, даже не начинай сливать мне про общие дела. Я тоже решил: я за Илидол, — повторил он слова друга. — За Илидол и вместе с Пеком я. Мы с ним навечно вместе: еще когда мальчишками были, так решили. Тут уж тебе меня не переубедить.

— Ну, раз так! — с возмущением и досадой воскликнул папаша Влоб, подскакивая со скамьи и кидаясь к темному дубовому серванту, где в особом шкафчике, закрытом на замок с секретом, хранил он свой капитал. — Вот вам! — сердито зазвенел ключиком, отпирая тайник. — Вот вам ваша доля, и валите отсюда! — швырнул в парней кожаные, потертые кошели. — Да прямо тут, сейчас же пересчитайте, чтоб видели: обманывать я вас не собираюсь!

— Не буду я тебя недоверием обижать, — поймав кошели, отвечал Пек. — Стоит ли на прощание друг другу гадить?

— Может, и не стоит, — проворчал папаша. — Да только выметайтесь-ка вы из моего дома, — и он потянулся к графинчику с кленовой настойкой, что волшебно мерцал узкими, зелеными гранями из полумрака серванта.

Юноша пожал плечами, встал со скамьи и направился к выходу. Ларик, вздохнув, поплелся следом.

— Слышьте, баламуты, — не удержался, окликнул парней Влоб. — Вы, если что, помните: в Буйграде я есть. И я вам друг. Что бы ни было. А теперь катитесь на все четыре стороны!

— И на том спасибо, — широко улыбнулся Пек и почтительно поклонился старику.

Уже на улице он пару раз подбросил кошелек в руке, как бы на вес определяя его содержимое.

— Что ж, неплохо мы с тобой заработали за эти годы, — подмигнул Ларику, который тоже покачивал в руке свой капитал, но с видом недовольным, даже несчастным: кошель-то был объемным и тяжелым, и из-за этого прощание с капиталом становилось все менее желаемым.

Пек, видя такое состояние друга, нахмурился, сунул деньги за пазуху и решительно пошагал в сторону Звонкой улицы: намеревался разыскать старосту своего квартала, чтоб отдать ему золотые.

— Братишка, подожди! — сорвался за ним Ларик, как ребенок за мамой. — Я ж с тобой — ты будь уверен!

— В последнее время я ни в чем не уверен, — пробормотал сам себе Пек, не сбавляя скорости.

Он завернул за угол и сразу был окликнут:

— Пек! Пек, подожди!

Юноша с досадой обернулся: он узнал медовый голос Делии. Румяная, свежая, улыбающаяся. Правду сказал про нее Ларик — видная девушка. У Пека невольно во рту пересохло, когда она подошла, так по-женски покачивая бедрами. Их плавная линия угадывались в складках длинной юбки карминного цвета. Тонкая талия, пышная грудь — короткий жакет из вишневого плюша с узкими рукавами и черной шнуровкой вместо пуговиц подчеркивал все эти чудные прелести.

— Нехорошо опаздывать на свидание, — улыбаясь, заговорила Делия и пару раз хлопнула длинными густыми ресницами — от этого у юноши голова закружилась.

— Ты извини. Мне нынче не до свиданий, — буркнул Пек, исподлобья глядя на красотку; что бы там ни было, а сердце его сбивалось с привычного ритма при взгляде на Делию.

— Вот новости, — она капризно надула свои пухлые губы. — Что ж может быть важнее встречи с девушкой? С девушкой, которая сама за тобой бегает?

— Разве не слышала набата? — встрял в разговор Ларик, широко улыбаясь и подмигивая Делии. — Если не задобрим лорда Гая, так пиши пропало городу. И трактиру твоего батюшки тоже, а стало быть, и приданому твоему. Чем тогда парней завлекать будешь?

— Ах ты, скотина! — вдруг зашипела на Ларика красавица, и лицо ее неожиданно перекосилось от злобы, стало красным, сморщилось.

— Ну, змея, — Ларик даже назад, на добрый метр, отпрыгнул, словно боялся, что за грозным шипением последует смертельный укус. — Бежим, братишка! Не ровен час — ужалит!

Пек расхохотался. Выходка друга и шипение Делии в одно мгновение расставили все на свои места. 'Любовь? Какая любовь? К кому? К этой кошке? Какой ты глупый, Пек-Рифмач! — так быстро побеседовал сам с собой юноша.

Пусть ты, милая, прекрасней

всех принцесс и королев,

все равно тебе не спрятать

ядовитый кобры зев!

Пек задорно пропел такую дразнилку, затем вежливо, но с налетом издевки, поклонился пунцовой от возмущения красавице и вприпрыжку помчался дальше.

За ним, хохоча во все горло, заторопился Ларик.

— Чтоб вам пропасть! — закричала им вслед разъяренная Делия. — Чтоб головы ваши с вас послетали! — и она злобно пнула ногой колесо тачки, стоявшей при обочине…

Ларик же нагнал шустрого приятеля и в очередной раз выказал восхищение его поэтическим способностям:

— Здорово ты стишками сыплешь.

— Эх, мне бы серьезную песню сочинить, а не дразнилку, — махнул рукой юноша. — Ну что ж, а теперь поторопимся к квартальному старосте.

Однако, пришлось повременить. Возле Птичьей улицы со стороны Каменной площади на перекресток выехал конник в синем плаще и в высоком белом колпаке — глашатай городского гарнизона — и весело затрубил в сияющий на солнце медный рожок. Парни остановились, чтоб послушать его объявление.

— Эй, молодцы! — зычно возвестил конник, и кроме Ларика и Пека к нему обернулись еще несколько парней, которые до этого сидели, болтая ногами, на заборе соседнего палисада и громко щелкали семечки. — У кого уже усы растут? Хватит у мамки за юбками прятаться! Собирайте всю храбрость, что у вас подросла, и спешите в казармы к нашему славному капитану Альвару! Скоро-скоро понадобятся ваши крепкие руки, чтоб защищать родной город.

— Слышишь, Ларь! — дернул друга за куртку Пек. — Вот наш шанс судьбу поменять!

— Каждому новобранцу — полное снаряжение, на пропитание — каша с мясом два раза в день, место в казарме и куча радостей, сопряженных с военной жизнью! А еще — ваши девушки полюбят вас еще крепче, потому что ни одна устоит перед сверкающим шлемом и добрым мечом при поясе! — продолжал глашатай, в упор глядя на парней, которые не мигая смотрели на него. — Кроме того, всех желающих капитан и его офицеры намерены обучать воинскому искусству! Сегодня каждый парень Илидола должен уметь рубать врагов!

Всадник закончил свою речь, важно, с высоты роста своей лошади, еще раз обвел глазами собравшихся и остановил взгляд на Пеке:

— А тебя я знаю, — глашатай весьма дружелюбно кивнул юноше. — Ты из 'Тумачино', где хозяином — папаша Влоб. Ты — кулачник, что стихи плести умеет. Пек-Рифмач! Я видал твои бои: славно-славно. Скажу без прикрас: тебе — прямая дорожка в военное дело. Кстати, наш капитан частенько бывал в 'Тумачино', и видел, как ты на арене парней метелил, и тоже нахваливал твои кулаки. Смекаешь?

Пек довольно заулыбался. Еще бы — приятно услышать похвалу своим бойцовским качествам от того, кто в этом деле дока. К тому же собравшиеся послушать глашатая ребята теперь с уважением смотрели на него.

— Говорю от имени капитана Альвара: рад буду видеть тебя и друга твоего, — всадник кивнул и Ларику, — среди солдат илидольского гарнизона, — сказав, тронул коня дальше — вещать на других перекрестках города.

— Все, Ларь! — с огнем в глазах заговорил Пек. — Вот и решилась моя судьба! Я иду в городское войско и окончательно укрепляюсь в этом городе. Ты со мной?

— Конечно, — кивнул белобрысой головой Ларик. — У меня тут тоже выгода. Думаю: солдат илидольского гарнизона отцу Златы понравится больше, чем простой кулачник.

— Здорово, братишка! — воскликнул радостно Рифмач. — Примерим кольчугу, шлемы, возьмем мечи в руки. Вот это дело для настоящих мужиков! Пусть только сунется лорд Гай под наши стены! Я сам ему голову с плеч сниму!

— Эй, и мы с вами пойдем! — отозвался один из ребят, которые вместе с Пеком и Лариком слушали призыв воина. — Глашатай правду сказал. Нечего отсиживаться — надо быть готовым к опасности. Пусть даже Илидол и откупится от Гоша, но умение мечом махать еще никому не мешало.

— Тогда познакомимся. Я Пек, это — друг мой Ларик, — Рифмач протянул говорившему руку.

— Я Карл, прозваньем Тонкий, — ответил тот и указал на юношей помладше, — это братья мои — Платин и Эйгон, а это — наш приятель Тит, прозваньем Лис. Все мы решили идти в гарнизон.

Пек и Ларик поручкались с ними, оценивающе глядя на каждого.

Карл вполне оправдывал свое прозвище: высокий и тощий, словно плохо кормился у родителей. К тому же, в темной одежде и коротко постриженный, он казался еще тоньше. Однако лицо его, худое и угловатое, было весьма примечательным, благодаря своему выражению решимости: строгим бровям, пронзительным карим глазам и крепко сжатым губам. Его братья, близнецы Платин и Эйгон, выглядели по-другому: эдакие румяные крепыши-упитыши с простодушными взглядами. А на конопатого Тита нельзя было смотреть без улыбки: невысокий, коренастый, с копной огненно-рыжих, непослушных волос и с треугольным лицом, он, в самом деле, смахивал на хитрюгу-лиса.

— Похоже, у нас сбился неплохой отряд, — заметил Пек. — Вам по сколько лет?

— Мне двадцать, братьям и Титу — по семнадцать, — быстро и четко ответил Карл. — Так что для отряда мы годимся. Я на палках драться умею, из лука стреляю.

— Гы, ты сам, как палка, — отозвался Тит-Лис, хитро щуря свои и без того маленькие зеленые глаза. — А я из рогатки славно пуляю. Голубей бью и продаю их хлебопекам — для начинки в пироги. Много бью — много зарабатываю.

— Будет лучше, если тебе повезет лорду Гаю лоб пробить, — усмехнулся Ларик.

— Все может быть, — одним глазом мигнул Тит.

Пек тем временем вопросительно посмотрел на близнецов. Те переглянулись, хором выпалили:

— Мы тоже на палках! — тут же хором и запнулись.

— Эйгон и Платин — парни толковые, — продолжил за братьев Карл. — Драться я их сам учил. Их еще немного поучить — и хорошие бойцы будут. Правда, любят пожрать, ну да это потому, что они еще растут, — и потрепал одного из близнецов по выхрастому затылку.

— Отлично! — кивнул Пек, уже чувствуя в себе командира этого маленького отряда. — Капитану Альвару так и скажем: хотим служить вместе!

Глава одиннадцатая

Капитан илидольского гарнизона сэр Альвар без особого тепла глянул на добровольцев, которые явились на плац у главной цитадели и теперь старались поровнее стоять и погрознее выглядеть. Пришло человек тридцать. На будущее пополнение вышли 'полюбоваться' и многие солдаты гарнизона — они стояли у стены казармы и с кривыми ухмылками наблюдали, как их капитан прохаживается вдоль ряда юнцов.

— Чем вас мамы кормили? Кашей одной? Все дохляки какие-то, — ворчал он, посматривая на парнишек, безусых, сутуловатых, с торчащими кадыками на худых шеях.

Но возле богатыря Ларика капитан остановился и прямо расцвел, смерив глазами рост и размах плеч парня: тот был почти на голову выше самого Альвара.

— Драться умеешь? — спросил рыцарь.

— Да! — громко, по-солдатски отвечал Ларик. — Коль в ухо засвечу, мало не покажется.

— Красиво сказал, — одобрительно кивнул капитан. — Пойдем, проверим. Эй, Майчи! — это он крикнул в сторону воинов.

Из их рядов вышел солдат, ростом и статью равный Ларику, с рыжими бровями и усами (и то, и то походило на густые щетки). Лицо у него было круглое и красное, а череп — гладко выбрит. От этого макушка воина сверкала не хуже начищенного шлема.

— Это Майчи, Майчи Многоежка, — ухмыляясь, представил бритоголового капитан. — Наш славный костолом. Его кулаков иногда и я опасаюсь. Как думаешь: он тебя завалит?

— С таким-то брюхом? — засомневался Ларик, кивнув на весьма круглый живот Майчи. — Много есть вредно.

— Это брюхо еще себя покажет, — басом отозвался солдат и тут же подтвердил свои слова, резко и довольно ощутимо толкнув парня животом.

— Отлично, попетушитесь, ребята, — засмеявшись, разрешил капитан и отошел в сторону.

Ларик пригладил вихры на затылке (непонятно, для какой надобности) и стал в позицию. Долго ждать не пришлось: Майчи налетел на него и своими тяжеловесными кулаками попытался расквасить парню нос вместе. Ларик едва-едва успел отвернуться, но все-таки получил, пусть и по касательной, в скулу. Слегка пошатнулся, однако тут же ответил правым кулаком, снизу вверх, шустрому Майчи под подбородок. У Ларика удар вышел поточнее, а потому сильнее, и Многоежка, запрокинув голову, сел на зад.

— Ха-ха! — не сдержал радостных эмоций Пек, наблюдая за победой друга. — Усадил громилу на его же силу!

— О! — прищурился капитан, глядя на юношу. — Знакомое лицо! Уж не ты ли вопил про яйца лорда Гая там, на площади?

— Было дело, — кивнул Пек.

— Как же тебя звать?

— Пек-Рифмач.

— А, — усмехнулся сэр Альвар. — Ты известная личность. А есть ли у тебя еще что-нибудь, кроме бойкого языка?

— Дайте меч — покажу.

— Ого! Сразу меч?! — капитан вздумал расхохотаться, но, окинув взглядом крепкую и стройную фигуру юноши, фигуру бойца и никак не меньше, не стал смеяться. — Как пожелаешь. Эй, ребята, дайте ему одну из палок, которыми тренируетесь. Да пусть кто из вас испытает парня.

'Что ж, покажи на что способен, друг Рифмач', - подзадорил сам себя Пек, глядя, как против него выходит, ловко поигрывая деревянным мечом, высокий и худой солдат в потертой рыжей куртке и кожаном чепце.

Юноша не стал выдавать красивые финты своим оружием. Еще мастер Герман учил его: 'Никаких рисовок, никаких выпячиваний. Мастер меча не кичится мастерством. Он его просто использует, когда надо'. Поэтому Пек стал в первую позицию, держа палку свободно и почти расслабленно. Напряглись лишь пальцы вокруг рукояти.

Капитан был воин опытный и сразу отметил то, как держится юноша. Сосредоточенно нахмурив лоб, Альвар стал ждать, как развернуться события дальше.

Пек первым бросился в атаку, неожиданно взметнув оружие в живот солдата. Тот вскинул своё на перехват, но юноша в долю секунды полукружьем изменил направление палки и ударил противника по левому предплечью. Будь то настоящий меч, из доброй южной стали, солдат лишился бы руки.

— О! — одним возгласом изумились все, кто видел бой.

Да разве это был бой? Две секунды — и вся схватка.

Ларик с изумлением посмотрел на приятеля:

— Какие еще сюрпризы у тебя в запасе, братишка?

Пек лишь ухмыльнулся и по-актерски раскланялся зрителям.

— Так-так, — пробормотал капитан, подходя к нему. — И давно ты фехтованием балуешься?

— С пяти лет, — не стал врать юноша, — а сейчас мне — двадцать.

— Кто ж твой учитель?

— Был один добрый дядя, он и учил. Сейчас сам тренируюсь. Каждый день, — Пек не захотел рассказывать про Германа.

— Неслабо натренировался, — кивнул Альвар. — Со мной рискнешь сразиться?

Пек минуту подумал, щуря глаза на капитана, улыбнулся и ответил:

— Легко.

— Ты смотри, — удивленно присвистнул рыцарь, — какой шустрый! Ну, выбирай оружие, — кивнул в сторону длинных стоек, что располагались у входа в казарму и вмещали около тридцати мечей, разной длины и ширины.

К выбору Пек подошел обстоятельно. Он осмотрел пять или шесть клинков, прежде чем нашел нужный, с правильным балансом, удобным по весу и длине. А капитан все наблюдал, все примечал, и оставался доволен увиденным: лохматый парень обещал быть хорошим бойцом.

— Я готов! — объявил Пек, и на этот раз снял свою нарядную курточку, оставшись в рубашке, и вышел на середину казарменного двора.

Сэр Альвар кивнул, сбросил долой плащ, вытащил из ножен свой длинный капитанский меч. Старинное, потемневшее лезвие говорило о том, что на его долю пришлось немало схваток, в которых щедро лилась кровь.

— Начали! — рявкнул Альвар.

Клинок рыцаря рассерженной змеей попытался вонзиться Пеку в грудь. Юноша, чуть отклонившись, молниеносно парировал лезвием своего меча и ударил капитана левой рукой в плечо, в кость. Альвара даже в бок отбросило: толчок получился мощным.

— Хитро, — согласился капитан и снова атаковал — теперь наотмашь, целя под левое ребро противнику.

Пек, чуть присев, выставил клинок для защиты и, отбив удар, волчком крутнулся, чтоб уже ответно ударить капитана в корпус. Этот прием он много раз отрабатывал вместе с Германом. Старик еще называл его 'опасная защита'. Альвар успел отскочить, но острие меча юноши просвистало в смертельной близости от его живота.

— Не достал, — ухмыльнулся рыцарь.

— Не достал, но напугал, — подмигнул ему Пек.

Капитан грозно нахмурился: намек на испуг ему не понравился. 'Надо бы его проучить, — решил Альвар и, свиснув мечом, начал третью атаку. — 'Голубиное крыло' ему не одолеть!

Клинок капитана тонко засвистал, обрушиваясь на голову противника. Едва тот попытался защититься, как меч сменил направление, угрожая теперь рассечь левое плечо Пеку. Но юноша не растерялся, и вместо того, чтоб отбиться, откинулся на спину, а когда оружие Альвара, не встретив плоти, впустую пропело над ним и ушло в сторону, резким прыжком вернулся на ноги и упер острие меча капитану в печень.

— Достал! — звонко, с неприкрытым торжеством объявил Рифмач и захохотал.

— Вот дьявол, — сквозь зубы выругался Альвар, рассматривая дыру в куртке, что появилась от удачного выпада противника. — До чего ж быстро…

Юные добровольцы, что все это время, затаив дыхание, наблюдали за таким захватывающим поединком, теперь взревели 'урра! . Громче всех вопил Ларик: он всегда был искренне рад успехам своего 'братишки'.

Пек, улыбаясь во все свои молодые белые зубы, вытер пот со лба — бой отнял много сил и заставил взмокнуть — и повернулся к капитану:

— Прошу прощения, если я…

— Что за речи? — возмутился Альвар. — Победитель не просит прощения у побежденного. Я не боюсь проигрывать. Я признаю в тебе сильного бойца, я признаю, что столь блестящее фехтование видел лишь у лучших королевских рыцарей, и я рад, что ты станешь моим воином, — потом обернулся к ликующим юношам. — Эй, вы! Довольно писку! Хочу спросить: кто-нибудь из вас удивит меня так же, как Пек-Рифмач?

Добровольцы тут же притихли. Но через минуту наперебой загалдели:

— Я на палках! Я стрелять! Я кулаками!

Капитан захохотал, уперев руки в бока:

— Ну, слава Богу, хоть желание биться у вас есть.

Потом жестом подозвал к себе толстого мужчину в белом переднике, с закатанными выше локтей рукавами:

— Эй, кашевар, угости этих молокососов, да кашей не с молоком, а с мясом. А после, пусть не ленятся — идут тренироваться. И это дело на тебе, Майчи, — погрозил пальцем Многоежке, который с сердитым лицом сидел на скамье у оружейных стоек и поглаживал ушибленный Лариком подбородок. — Эй, Рифмач, — позвал Пека, — идем со мной. Есть разговор…

Мастер Герман оставил свое кресло у печки и с приговором 'иду-иду' пошаркал ко входной двери — в нее громко и нетерпеливо барабанили. Открыл и даже шаг назад сделал, увидав статного воина в кольчуге, простых, блестящих латах и в сияющем шлеме. Из-под козырька сего замечательного головного убора светились радостью огромные глаза Пека.

— Привет, отец! — прямо в пороге юноша обнял старика. — Посмотри на меня! Порадуйся за меня! Я теперь воин! Воин Илидола!

— Господи боже, — прошептал Герман, присаживаясь на скамеечку, что стояла в прихожей у стены. — Мне на минуту показалось, что я короля Лавра увидел! Как двадцать пять лет назад, во время войны за Острый склон…

— Эй, старик, — Пек нахмурился, проходя в дом, — не порти мне настроения.

— Простите, сэр, простите, — кивнул мастер. — Неужто, вы, в самом деле, вступили в илидольский гарнизон?

— Конечно!. А как еще я смог бы получить такие славные доспехи и эту накидку, — юноша развернул перед Германом синюю одежду с белыми гербами города. — И я не простой солдат. Я стражник Главных Ворот! Капитан назначил мне испытание — и я его выдержал.

— Испытание?

— Да. Сперва я на палке уделал одного из опытных вояк. Это надо было видеть! — громко вещал Пек. — Я — на уход и по руке ему! Все, как ты учил, — юноша схватил руку мастера и крепко пожал ее. — Потом капитан Альвар дал мне меч! Настоящий! И сам вышел противником! И я задел его! Слышишь, отец! Я его за-дел! В три удара! — он почти кричал.

— Мальчик мой, вы использовали те приемы, которым я вас учил? — ахнул Герман.

— Конечно. Как бы иначе…

— Вы выдали себя! Секреты королевского фехтования! Их никто не знает, кроме посвященных…

— Ну и что? Думаешь, капитан далекого города что-то понимает в королевском фехтовании? — махнул рукой Пек. — Сомневаюсь я.

— Но он наверняка спросил вас, где вы учились?

— Спросил, а я ответил: был-де добрый человек — он и научил. А капитан Альвар просил меня учить его воинов и его при случае. Представь! Учить самого илидольского капитана! Вот уж не думал, что твои уроки сослужат мне такую славную службу! — и Пек чуть ли не впляс пустился по крохотной комнатке — от этого застонали половицы, задребежжала посуда на полках.

Герман налил себе еще воды, сокрушенно качая головой:

— Не делайте этого, мальчик мой. Королевское фехтование не должно становиться известным простым воинам. Так уж заведено.

— Кем?

Старик поперхнулся водой.

— Кем заведено? — повторил вопрос Пек. — Самой же знатью и заведено! Чтоб простые люди не могли дать им отпора! Но разве это честно, когда разодетый в шелк и золото мироед диктует свои капризы цельному городу и знает, что ему не смогут дать отпора? У лорда Гоша, насколько я знаю, преотличные рыцари. И что будет, если он соберет всю дружину и придет под стены Илидола? Он устроит здесь бойню, потому что даже сам капитан городского гарнизона мечом владеет кое-как. Несправедливо!

— Мальчик мой! Неужели вы думаете, что сможете восстановить справедливость? — схватил раскрасневшегося Пека за руки Герман. — Это глупо! Вы один ничего не сделаете!

— Да разве? — несогласно ухмыльнулся юноша. — А теперь посмотри на меня. Кого ты видишь?

— Блестящего воина, — пришлось согласиться Герману, потому что глазам своим он не мог не верить.

— А откуда явился этот воин? Я был простым 'зайцем' в кулачном доме папаши Влоба. Один удачный удар моего противника — и в любой момент я мог стать нищим и помереть с голоду. Но я никогда не хотел, чтоб так было. Я всегда думал, что могу стать чем-то большим и значимым. И когда мне подвернулся шанс, я его использовал. Теперь на мне — кольчуга, шлем и гербы города! И меня уважает сам капитан илидольского гарнизона! Как думаешь: это каждому под силу?

— Так сложились обстоятельства…

— Может быть, но каждый ли на моем месте использовал бы это с пользой для себя?

— Соглашусь: не каждый…

— Так вот, мастер Герман, сегодня я уверен в себе! Более чем уверен! И уверен еще кое в чем: в том, что и один человек может горы свернуть! Если захочет. А я хочу многого!

— Бог вам в помощь, мой мальчик, — у старика уже не было сил возражать и спорить.

Пек увидел это, понял, что утомил наставника, потому умерил свой пыл и заговорил уже мягче и спокойнее:

— Сейчас я ухожу — меня ждут в казармах. Я буду делать так, как решил. Я буду защищать Илидол и всех, кто живет в нем. И вас тоже, отец мой. И пришел я затем, чтоб вы знали: каких бы успехов я ни достиг, я буду считать, что в них вы виноваты, — улыбнулся и обнял старика. — До свидания, — и выскочил, звякая своим блестящим снаряжением, за порог.

Герман, печально улыбаясь, проводил его взглядом и прошептал:

— Разве ж я виноват? Принц Мелин, это ваш отец, как пламя, просыпается в вас…

Глава двенадцатая

День спешил за днем, убывая и темнея.

Шла, кралась осень: листья на деревьях и кустах желтели, краснели, засыхали, скручиваясь в хрупкие, уродливые стручки; глухо падали яблоки и вызревшие каштаны в траву, вялую от холодных ночей; часто в сереющем небе рисовались чуть ломаные треугольники стремящихся в теплые края птиц. Вот-вот должны были ударить первые заморозки…

Илидол пребывал в ожидании.

Лорд Гай определил неделю для того, чтоб горожане собрали откуп. И они уложились в срок. Почти тридцать тысяч золотых монет — это должно было убаюкать корыстолюбие его сиятельства и завоевать Илидолу независимость.

Мэр и еще двое членов городского Совета сразу после сборов и подсчета средств с отрядом сопровождения в два десятка пик выехали в замок лорда. Путь туда был неблизким, занимал около недели, поэтому илидольцам оставалось лишь одно — ждать новостей, которые должны были прибыть вместе с вернувшимся мэром. Кроме ожидания они занимались еще и тем, что укрепляли родной город, и сами готовились, если понадобиться, встать на его защиту.

Все потому, что слишком хорошо знали люди о взбалмошном нраве вельможи. На его толстокожей совести было много деревень и хуторов, разоренных по причине того, что их жители не вовремя уплатили лорду по выставленным грабительским счетам. Был и город — Маловод. Его печальная история говорила о самых черных сторонах натуры лорда Гоша.

Маловод, как и Илидол, постоянно страдал от поборов вельможного землевладельца. Но если Илидол располагался на бойком месте — на перекрестье нескольких крупных торговых путей — и жил с торговли, а потому мог спокойно платить подати, то Маловоду повезло меньше. Его основала на берегу широкой реки Солии артель лесорубов и лесосплавщиков, а большими прибылями такое дело в Лагаро никогда не хвасталось. Поэтому Маловод был довольно мелким городком, сплошь деревянным и одноэтажным, и ежегодные налоги почти до дна опустошали его скудную казну.

Случилось так, что один год выдался особенно неудачным, и мэр Маловода, погасив долги перед королем (он посчитал, что это важнее), решил просить лорда Гоша перенести сроки платы за землю. Тот отказался, потребовал немедленного выполнения условий договора, но маловодцы не могли дать ему то, чего не имели. Тогда в одну из ночей Гай Гош и его дружина жестоким темным ураганом налетели на город, разрушили ворота, ворвались на улицы, стали грабить жителей, а потом подожгли крыши домов.

Король Лавр, на защиту которого, пусть и слабо, надеялись маловодцы, проявил себя лишь тем, что пожурил своего вассала и кузена — лорда Гоша — лишив его права явиться на ежегодный прием в честь весеннего равноденствия. Для государственной казны было не особо накладно потерять такой малый источник доходов, каким являлся Маловод. Куда неприятней королю было рассориться с двоюродным братом.

Маловод умер: его крепость и дома были разрушены, уцелевшие жители бросили разоренные хозяйства и рассеялись, чтоб искать лучшей доли. Селиться на пепелище больше никто не захотел. Место, где раньше шумел город, посчитали несчастливым, и только остовы деревянных сторожевых башен да наметки улиц будили воспоминания о том, что когда-то тут, над водами Солии, жили люди.

Илидол не хотел такой судьбы — он мечтал о лучшем: о независимости и расцвете, который она обещала.

Но тот, кто решился изменить свою судьбу, должен всегда помнить о том, что в борьбе за новое всегда следует чем-то жертвовать. Спокойствием, стабильностью или чем посущественней. Это касается и одного человека, и целого города…

Самая главная, самая высокая и самая широкая крепостная башня Илидола называлась Красной. Каменные глыбы, из которых ее сложили более полусотни лет назад, были темно-рыжего цвета, а конусообразная крыша — из коричневой черепицы. Издали, с Ледяного тракта, башня походила на аппетитную коричную палочку.

На ее шпиле, украшенном флюгером-стрелой, развевался самый длинный синий стяг с гербом Илидола.

В башне размещались главный дозорный пост, оружейные залы, конюшни; там же, в верхних этажах жил сам капитан Альвар и другие командиры гарнизона. У подножия башни, одним боком упираясь в крепостную стену, располагались деревянные, крытые соломой, казармы для простых солдат.

Красная башня примыкала к Главным воротам города, и в ней несли службу стражники, среди которых теперь достойное место заняли мастер Пек и мастер Ларик.

Такой важный статус им присвоил сам капитан, после того, как убедился в хороших боевых качествах своих новых солдат.

Посвящение в мастера организовали во дворе у казарм. Меч Альвара коснулся плеча не только Пека и Ларика — еще десять юношей из тридцати двух добровольцев удостоились этой чести. Остальные примирились со званием простых рядовых, но, судя по блеску в глазах, которыми они буквально ели более удачливых и искусных собратьев, задерживаться в этом низком статусе парни не собирались.

После мастера было рукой подать до рыцаря, и Альвар пару раз намекнул парням об этом. Поэтому Пек и Ларик нисколько не жалели, что променяли мордобойное дело папаши Влоба на доспехи и кафтаны воинов Илидола. Рыцарь города — такое звание обещало многое: постоянное жалование, жилье в одном из лучших постоялых домов города, снаряжение и доброго боевого коня, — все это Илидол был готов предоставить своим самым лучшим защитникам. А еще — всеобщее уважение и почитание, благосклонность и любовь девушек. И Пек с Лариком твердо вознамерились дослужиться до всех этих благ.

— Представляешь, братишка, — мечтательно, а потому протяжно, говорил Пек другу, когда они дежурили на дозорной площадке Красной башни, — доспехи с насечками, цепь рыцаря, золотые шпоры — красота, слава…

— Угу, — коротко соглашался Ларик.

Он был занят тем, что отрабатывал хитрую комбинацию с мечом, которую еще утром показал ему и другим новобранцам Пек. Для успешного завершения требовались большие скорость и точность, а этим Ларик пока не мог похвастать. К тому же, его рука не часто держала такое благородное оружие, как меч. Палка, дубинка были привычнее. Потому и старался парень — повторял удар за ударом, поворот за поворотом, стараясь отточить движения.

— Легче, легче, — сделал замечание Пек. — Ты так рукоять сжал, будто это живая рыба, и она сейчас улепетнет. Руку расслабь, пусть клинок ударяет с лету, как хлыст. Дай ему волю.

Юноша отошел от бойницы, в которую просматривал расстилавшиеся за крепостной стеной поле, Коровьи холмы и дальний лес, взял руку Ларика в свою, покрутил ее кисть, словно проверяющий суставы доктор, и недовольно нахмурился:

— Запястье как деревянное — гибкости никакой. Разминать надо. Вот смотри, — и тут же показал приятелю несколько нехитрых упражнений для кисти и предплечья. — Делай каждый день да по несколько раз — результат будет. Пойми: чем гибче рука, тем больше твои возможности в фехтовании, — улыбнулся, поймав себя на том, что слово в слово повторяет поучения мастера Германа. — Это тебе не кулачный бой.

— Да уж, понимаю, — проворчал Ларик, глядя на свое запястье, как на злостного предателя. — Только не понимаю, откуда ты такие премудрости знаешь? Самого капитана уделал, да так красиво…

— Подумаешь, — юноша пожал плечами, — зато моими стараниями вы все скоро так сможете.

— Не скажи: не точно так. Вот посмотри на меня: раз, наверно, сотый прием повторяю, а толку мало. Тут не день и не два надобно. А некоторым из солдат и жизни мало будет.

— Ты не прав. Тит-Лис делает заметные успехи. И Карл тоже. А они наравне с тобой обучаются. Дело в старании и желании. Ты просто ленив, — Пек хитро подмигнул другу.

Ларик нахмурился и погрозил другу кулаком:

— Может фехтование мне и не поддается, но репу начистить одному воображале я еще в состоянии.

— Ну, не сердись, — захохотал юноша, — я ж специально тебя подначиваю, чтоб ты бодрее мечом махал. А вообще, мой тебе совет — не забывай про свою дубинку. Она не менее грозное оружие. А то, что благородства ей не хватает, так это глупости. Какая разница, от чего помирать — от доброго удара по голове или от вспоротого живота? Смерть, в любом случае, никому не мила, — сказал и вдруг засомневался.

'Смерть на самом деле разная, как и жизнь человеческая, — блеснула мысль. — 'Как жил, так и умер' — так вроде говорят старики. Что-то есть в этих словах, что-то правильное…

Пек присел на край бойницы и с наслаждением принял в лицо свежий порыв осеннего ветра. Он был полон чуть кислых ароматов увядания — от запахов опавшей листвы из пущи, которая багряно-желтыми шапками расцветила горизонт. По сероватому небу быстро неслись рваные облака, обещая скорую порчу погоды.

Рука сама потянулась в небольшую корзину с перекусом — ее им дал толстый повар Гурик, чтоб не скучно дежурилось парням на верхотуре. Пальцам тут же попалось гладкое, большое, круглобокое яблоко. Юноша улыбнулся — этот сорт он любил: ярко-желтые плоды, сочные, ароматные и с сильной кислинкой. Особенно вкусно было есть их со свежим ломтем белого хлеба. Пек жевал и улыбался, вспоминая, как первый раз попробовал эдакое 'кушанье' на берегу Резвой реки, после встречи и драки с Лариком.

Приятель, оставив меч у стены, тоже наведался к корзине, выудил оттуда пару груш и захрустел, по очереди вгрызаясь крепкими зубами в твердые темно-зеленые бока фруктов.

— Как думаешь: что будет дальше? — спросил спустя пару минут энергичного жевания Ларик.

— Я вижу два варианта, — пожал плечами Пек, выбрасывая огрызок в окошко — тот полетел за крепостную стену и шлепнулся в ров. — Первый — мы откупаемся, живем спокойно и постепенно забываем о лорде Гае. Второй — лорда Гая не устраивает наше самовольство, и он спешит поспешает к стенам Илидола, чтоб навешать нам люлей.

— Нда, — озадаченно нахмурился Ларик, сильным броском посылая останки груш туда же — в ров. — А я вижу еще третий вариант: лорд Гай забирает откуп, никаких свобод Илидолу не дает и спешит-поспешает вешать нам люли. Согласись: может и такое случится…

— Ого, — теперь и Пек нахмурился.

Развить свои мысли-ответы на версию Ларика он не успел — снизу им прокричали:

— Эй, Рифмач! К тебе барышня! Очень видеть хочет! Спускайся!

— Гы, — как обычно в подобных случаях заухмылялся Ларик. — Похоже, Делия тебя выследила.

Пек не решился возвращать лбу гладкое и беспечное выражение. Наоборот, озабоченней сдвинул брови и буркнул:

— Придется с ней поговорить уже серьезно. Ведь не прятаться ж мне от девчонки, да еще под небесами…

Спускаться из Красной башни можно было двумя способами: тем путем, которым поднимались, — по крутой, витой лестнице; а еще — по длинному, деревянному шесту, который пронизывал башню сверху донизу, как спица. Судя по тому, как гладко он был отполирован, этот способ, весьма быстрый и зрелищный, использовался чаще.

Пек — извечный любитель шустрости — само собой, не мог занудно прыгать по ступеням. Он с лихим гиканьем слетел вниз, и ловко притормозил ногами и руками у самой земли. Иначе можно было и в лепешку расшибиться.

— Ну, кто там еще? — заворчал по-деловому, поправил шлем на голове, пояс с мечом — на бедрах и вышел в казарменный двор.

Тут пришлось улыбнуться и сделать голос мягким и приветливым.

Вместо неприятно ожидаемого лица Делии увидал светлую и нежную мордашку горничной Нины. Она выглядела совсем ребенком, даже в своей неизменной одежде из полотна коричневого, старушечьего цвета, даже в простом, ничем не украшенном, но всегда белоснежном чепце. И ее хрупкость подчеркивала большая, укрытая полотенцем, корзина в тонких руках, покрасневших от работы и холода.

— Привет, старушка! — не скрывая радости, воскликнул Пек, а девушка зарозовела маленькими, по-детски оттопыренными, ушами: она не ожидала такого почти восторженного приветствия. — Рад видеть! Как ты тут?

Он был очень доволен, что не красотка с надутыми губами вызвала его из башни.

— Здравствуй, — кивнула Нина. — Давно вас у нас не видно. Вот хозяин и просил узнать: будете ли вы с Лариком держать за собой комнату?

— Что ж он тебя отправил узнавать, а не посыльного мальчишку? Это его работа — за новостями бегать, — без всякой задней мысли спросил Пек.

Девушка чуть погрустнела: эти его слова были признаком равнодушия.

— Ну, хозяин еще просил передать вам вот это, — она протянула парню объемную и тяжелую корзину, из которой аппетитно запахло пирогами с капустой. — Подарок славным защитникам Илидола. Чтоб сила не убывала.

— Ммм, здорово, — заинтересованно блеснув глазами, кивнул Пек и схватил ручку 'подарка'.

Девушка вздохнула, отпустив корзину, как будто от облегчения. На самом деле, умолчала она о том, что хозяин согласился на пироговый подарок только благодаря ее настойчивым просьбам, и что она сама помогала ставить тесто и выпекать угощение.

— Так что с комнатой? — напомнила о первом вопросе Нина.

— Пусть сдает, кому хочет. А мы завтра вещи заберем. Мы теперь в казармах будем жить, — ответил Пек. — Мы теперь воины!

— Вижу, — кивнула девушка, посматривая на блестящую кольчугу и остальное снаряжение парня. — Ты вообще на знатного рыцаря похож. Ой! А волосы твои где? — она заметила — вот ведь цепкий глаз — что от лохматой копны на голове Пека осталось лишь воспоминание.

— Ишь, глазастая, — отдал дань ее наблюдательности Рифмач. — Точно — постригся. Как и положено солдату. Волосы — лишняя помеха в жизни и особенно — в бою. Вдруг враг схватит за патлы? Тогда станет делать со мной, что захочет, но теперь — шиш! — снял шлем и показал, как коротко постриг его гарнизонный брадобрей: когда-то непослушные волосы юноши теперь были не длиннее мышиного уса и лежали один к одному, строго и покорно.

От этого лицо Пека стало более взрослым и серьезным: открылись высокий гладкий лоб, строгие скулы, небольшие породистые уши. Шея, спрятанная раньше в густых прядях, оказалась крепкой, даже мощной.

— Тебе идет, — робко сделала комплимент Нина, краснея еще больше.

Пек расхохотался — на такое он никак не рассчитывал. Но увидел, как смутилась девушка, и поспешил исправиться:

— Спасибо тебе, старушка, за то, что пришла, за пироги, за похвалу моей новой прическе. Ты такая славная, как солнышко, что из-за тучки выглянуло в пасмурный день: глазам и душе приятно. Обещай, что не забудешь ни меня, ни Ларика, станешь навещать своих братцев. А мы никогда про тебя не забудем, — улыбаясь, говорил парень.

— Хорошо, — простодушно согласилась Нина. — А вы точно завтра придете? За вещами? Я все аккуратно соберу, уложу, чтоб не пропало и не испортилось.

— Конечно, придем, не сомневайся, — и Пек, умиленный ее почти материнской заботой, наклонился (Нина была на голову его ниже) и поцеловал девушку в щеку. — Если я чего обещал — так и будет…

Он вдруг засмотрелся в ее большие, светло-карие глаза. И захотелось сказать что-то потеплее, но не вышло — в башни тревожно пропел рожок. Это трубил Ларик, и у него, похоже, была причина всполошить гарнизон.

— Армия! Целая армия на Ледяном тракте! — проревел он сверху, свешиваясь наполовину из бойницы, и замахал рукой куда-то за стену. — Флаги лорда Гоша на Коровьих холмах! Рыцари лорда Гоша!

Ларик вновь заиграл в рожок, и ему в городе гулко и недобро отозвался набат с главного храма.

— Прости, старушка, на завтра, похоже, все отменяется, — тронул Нину за плечо Пек и побежал к лестнице, что вела на крепостную стену.

Глава тринадцатая

Лорд Гай Гош собрал внушительное войско для похода на Илидол, возомнивший себя вольным городом.

Впереди, под разноцветными гербовыми флажками на копьях, блистая латами и пестря яркими накидками, ехали вассалы лорда — благородные бароны. Их было около двадцати. А если учесть, что каждый рыцарь вступил в войско сюзерена со своей дружиной, которая, как правило, исчислялась не одной сотней, то можно представить, сколько тысяч с головы до ног вооруженных людей подступало сейчас к стенам Илидола. Здесь были всадники в высоких шлемах, вооруженные пиками, небольшими круглыми щитами и кривыми мечами — саблями (такими при молниеносной конной атаке легче рубить), была пехота: солдаты в длинных кольчугах и толстых кожаных панцирях, с большими щитами и короткими мечами, лучники в легком снаряжении с объемными колчанами за спинами.

По бокам от грозного воинства могучие рыжие ломовые лошади, упираясь в землю огромными копытами, тащили мортиры, катапульты и стенобитные орудия.

И над всем этим, топчущим тракт и прилежащие поля, гордо реяли стяги лорда Гоша — красные с двумя перекрещенными золотыми копьями в середине.

— Похоже, война будет нешуточная, — пробормотал капитан Альвар, почесывая затылок.

Капитан, Пек и еще несколько сержантов из илидольского гарнизона наблюдали за подходом войск Гоша с крепостной стены. Туда же из казарм, вооружившись метательными дротиками, луками и арбалетами, сбежались солдаты гарнизона и новобранцы, поднятые по тревоге, и рассредоточились у зубцов.

В городе, тем временем, все переполошилось. Жителей уже известили, что под стены накатывается целая армия. Спешно закрывались ворота, опускались решетки, поднимался северный мост. Члены городского Совета старейшин уже прибыли к главным воротам и присоединились к капитану и воинам на стену, чтоб лично убедиться: серьезные проблемы вооружились, облачились в сталь и подбираются все ближе.

— Что же с откупом? — спросил Альвар у градоначальников.

— А с мэром-то что? И с теми, кто с ним поехал к Гошу? — отозвался вопросом один из старейшин.

Ответом их вопросам был крик герольда, выехавшего вперед на белой лошади из головного отряда воинов:

— Эй! Илидол! Слушай приказы своего господина — лорда Гая Гоша! — и развернул длинный свиток, чтобы громко, торжественно зачитать его содержимое. — Его милость, лорд Гай Гош, владетель провинции Гош, повелевает: за самоуправство и вольнодумство, за попытку лишить владетельного лорда его права хозяина над городом Илидолом, предать смерти через усечение головы этих троих смутьянов…

Из ряда воинов отделилась небольшая группа людей. Это под стены города, на небольшой пригорок, чтоб хорошо было видно, люди лорда Гая вывели мэра и еще двоих из городского Совета. Все трое были босы, с непокрытыми головами, в исподних длинных рубашках, со связанными за спиной руками. Им ударили по ногам, заставив упасть на колени, и рядом встал человек, высокий, широкоплечий и с длинным и широким мечом палача в руках, с головой, закрытой черным колпаком.

— Это что? Это как? — зашумели на стенах Илидола.

— Капитан! — закричал и Пек, хватаясь за рукоять своего меча. — А мы что же? Допустим все это?! Они ж сейчас им головы поснимают! Нашему мэру!

Альвар молчал, без отрыва глядя, что происходит перед Главными Воротами города. Так же держались и все остальные, бывшие на стенах города. Тягучее ожидание, тягучее молчание, тягучее бездействие. Пека это взбесило — от сердца в пятки и в макушку головы ударил огонь ярости, как пламя пожара, объяв дом, прорывает крышу и ударяет в небо, разнузданно, безжалостно.

— Ну, нет! Я этого не желаю! — прорычал юноша и выхватил у одного из воинов арбалет и натянул тетиву чуть ли не руками.

— Не смей! — рявкнул капитан. — Без моего приказа никто здесь не стреляет.

— Только на это вы и способны, — процедил сквозь зубы Пек, упрямо приложив взведенный арбалет к плечу, — отдать приказ о бездействии. Не стану я слушать такие приказы, — и через секунду спустил болт.

Как раз вовремя — палач занес ужасный меч над головой мэра. И арбалетная стрела юноши ударила его точно в середину колпака, в лицо. Палач, выронив карающее оружие, опрокинулся на спину.

Солдаты Илидола победно закричали: никто из них не осмелился бы на такую дерзкую выходку, а Пек смог. И ему теперь предназначались их восторги.

У капитана Альвара имелись другие соображения. И он сделал то, о чем, мгновение спустя, пожалел: с разворота, гневно, сильно ударил своевольного парня кулаком в скулу. Пека даже развернуло вокруг оси, от неожиданности он выронил арбалет — тот загремел на каменный пол. Однако на такие дела у юноши была отработанная реакция — Рифмач ответил рыцарю не менее мощным прямым ударом в нос. Брызнула кровь — Альвар улетел куда-то назад, опрокинув по пути еще солдата.

— Убили! Убили! — закричали все вокруг, но это относилось не к поверженному капитану: просто вместо палача мэра и его товарищей зарубили сопровождавшие их солдаты.

— Все из-за тебя! — вновь подскочил к Пеку капитан с лицом, залитым кровью, с глазами, полными яростных молний. — Из-за тебя их убили!

— А вы чего хотели? Чтоб мэра и старейшин, как каких-то преступников, казнили на глазах у всего города? — прошипел в ответ юноша, отталкивая капитана. — Подумайте: каково бы это подействовало на нас всех? Смерть бывает разной! Но смерть от руки палача позорна. А они погибли, как мученики, за свой город, и люди это поняли. Посмотрите — они желают отомстить! — Пек кивнул в сторону возмущенно гудящих солдат. — Отомстить, а не спрятаться! К тому же, убив палача, я бросил вызов Гошу. Я не дал воли его воле! Он скотина и вор! Он взял наши деньги, что шли в откуп, он убил нашего мэра, наших старейшин! Он теперь нам угрожает! Хочет наш город, наш мир разрушить! — теперь уже юноша не шипел, а выкрикивал каждое слово, яростно, зычно, словно рубил, и воины на стенах, и горожане под стенами притихли, слушая его речи. — Разве станем мы терпеть волю такого негодяя?!

— Неет! — полным ярости криком ответили илидольцы.

— Мы будем бить их! — Пек поднял вверх кулак.

— Да!!! — еще громче, хоть это и казалось невозможным, проревели горожане.

— Прямо сейчас! — и юноша повернулся к стрелкам. — Луки, арбалеты к бою! Пристрелите этих трусов, что зарезали наших безоружных и связанных земляков! — ему ответили дружным натягиванием тетив. — Готовсь! Зааалп! — махнул рукой, и с этим взмахом, казалось, передал воинам свою ярость.

Более тысячи стрел дружно сорвались в смертоносный полет, злым дождем обрушившись на тех, кто убил мэра и старейшин. Многие из них понеслись дальше — на ряды дружинников лорда Гая. И ряды эти сразу смешались, повернулись назад, позорно выставив спины воинов и крупы напуганных лошадей. Что и говорить: осаждавшие никак не ожидали такой прыти от осажденных.

А Пек продолжил командовать:

— Снова готовсь! Еще раз — залп!

И уже во вражьи спины ушла следующая, не менее дружная, партия болтов и стрел.

— Дааа! — завопил, торжествуя, Пек. — Так и будем вас бить! Уррроды! — раскатисто прорычал он дружинникам Гоша, которые спешно отходили, оставляя на внезапном поле боя несколько сотен убитых и раненых.

— Дааа! — с восторгом присоединились к его крику илидольцы.

Пек, весь горя от возбуждения, с по-звериному раздувающимися ноздрями, обернулся к капитану и членам городского Совета, которые все последнее время молчали и бездействовали. Видя их изумленные и растерянные взгляды, он пожал плечами:

— Я, может, что-то не то сделал? Или вы собирались сдавать город? — все это он говорил громко, чтоб слышало как можно больше людей.

Со всех сторон понесся смех — так защитники Илидола отреагировали на его сарказм.

— Сдавать город? — покачал головой и усмехнулся один из членов Совета. — С такими защитниками? Ни о какой сдаче мы и не помышляем. Посмотри на Илидол: он готов слушать тебя, исполнять твои приказы… Ты молод, но говоришь призывные речи, достойные человека мудрого, способного управлять и вести за собой. Тебя учили? Кто? Если есть у тебя отец, ему — наша благодарность за такого сына…

— Нет у меня отца, — глухо ответил Пек. — И матери нет. Все, что есть — Илидол. И ему я отдам все свои умения. И от всех потребую того же! — крикнул горожанам — привык уже общаться с людьми, как с одним человеком.

— Согласны! — такое слово они ему вернули.

Капитан Альвар, нахмуренный, с горящими, почти черными глазами, вдруг дернул добрый меч из ножен, быстро, решительно.

Все ахнули, прервал веселье, а Пек отскочил, хватаясь за рукоять своего клинка.

Рыцарь хмыкнул, посматривая на готового в любой момент сорваться в бой парня:

— Мне нелегко это делать. Нос мой расквашенный — тому порука. Но, тут мы с тобой квиты. И, мне кажется, я просто обязан… Встань на колени, мастер Пек, через минуту ты будешь рыцарем.

Юноша улыбнулся, убрал руку от меча и послушно опустился перед капитаном на колени.

— Сегодня я видел пример неудержимой и беспредельной отваги, — торжественно и громко заговорил Альвар. — Илидол должен гордиться, что вырастил в своих стенах такого защитника. Твои поступки, твои слова, мастер Пек, всех нас укрепили в правильности нашего выбора, заставили сильней полюбить свой родной город. Я сам сомневался, я сам испытал страх при виде дружины Гоша у стен. Но теперь я уверен: грабитель и убийца и его воины не войдут в наши ворота, пока хоть один илидолец будет жив…

Тут горожане прервали капитана громким и дружным воплем 'Дааа!

Ему пришлось поднять руку, призывая к тишине. Затем Альвар продолжил:

— Я с полным правом посвящаю тебя в рыцари города Илидола, — с этими словами он ударил Пека по плечам клинком, а под конец коснулся острием меча лба юноши. — Будь и дальше таким же смелым и дерзким, не бойся ничего, но заставляй других трепетать. Будь как меч — прямым и сияющим.

— Буду, — пообещал Пек.

Теперь капитан широко улыбнулся юноше и протянул руку:

— Вставай. Мы равны… Но все же не забывай иногда слушаться меня.

— Я буду слушаться, но лишь тогда, когда буду уверен, что твои приказы на пользу Илидолу, — ответно улыбнулся Пек.

Альвар хотел еще возразить на такую вольность, но ему помешал очередной крик дозорного — Ларика:

— Эгей! Братишки! Не спите там! Дружина-то лорда не спит!

Все поспешили выглянуть за стены — на том пригорке, где убили мэра, вновь появился герольд. А войска Гоша отошли на безопасное расстояние и начали растягиваться, чтоб взять город в кольцо. Судя по всему, лорд решил осадить Илидол.

Герольд успокоил своего плясавшего горячего коня, уперев руку в бок, протрубил сигнал, требовавший внимания, а потом важно прокричал:

— Эй, Илидол! Ты страшно разгневал своего господина!

— Лорд Гай принял откуп — Илидол теперь свободен! У нас нет господина, кроме нас самих! — тут же нашел, что ответить, шустрый Пек.

— Кто это смеет прерывать меня? Герольда?! — пробовал возмутиться посланник.

— Если интересно, то я Пек, сэр Пек, рыцарь Илидола! — не стал тихориться юноша.

— Да ради Бога! — махнул рукой герольд. — Дайте договорить.

— Валяй — болтай! — милостиво позволил Рифмач.

Герольд прокашлялся и снова завещал на все поле:

— Так вот, если вам дорога жизнь, то сдайте город, сдайтесь на милость лорда Гоша. Он покарает выскочек и бунтарей, так как должно. Остальным не причинит вреда. Если не согласитесь…

— Ага! Самое интересное — под конец? — не выдержал и осведомился Пек.

— Конечно, болтун, интересное — на десерт! — в тон ему ответил герольд, видно не менее бойкий на язык. — В общем, если не примете условий лорда Гоша, его светлость намерен штурмовать Илидол. А, войдя в него, камня на камне не оставит. Пощады тоже не ждите — ее не будет. Никому, кто посмеет перечить его светлости и его людям.

— Все сказал? — продолжит перекрикиваться Пек.

Никто ему не мешал мести беседу на 'повышенных тонах' с вражеским посланником. И капитан Альвар и члены городского Совета ухмылялись и кивали головами, одобряя слова юноши. В той ситуации, которая сложилась, именно такая молодцеватая решительность казалась им наиболее подходящим поведением. И Пек вел себя как раз соответственно.

— Да, все, — утвердительно тряхнул головой герольд. — Есть что в ответ?

— Конечно! Ответ будет кратким, чтоб тебе легче было передать! Пусть лорд Гай и вся его банда, да и ты тоже, убираются туда, откуда пришли. Илидол — вольный город! И за свою свободу, если надо, будет сражаться! — сообщил Пек да еще побеспокоился. — Запомнил, или повторить?

— Запомнил-запомнил, — вновь кивнул герольд. — А это только твой ответ или ответ всего города? Учти, послания от гладкощеких юнцов я не принимаю! Таким, как ты, нельзя о серьезных вещах говорить — молочные зубы поблескивают!

Пек хотел было сказать что-то очень обидное на такой тоже обидный выпад, но на этот раз юного рыцаря остановил капитан Альвар. Он высунулся за стену и прокричал герольду:

— Его слова — слова всего города Илидола. Каждый илидолец думает так, как этот молодой господин. И слово в слово передай их своему лорду, герольд!

Затем он повернулся к юноше:

— Что ж, повоюем, сэр Пек?

— Само собой. За правое дело, рядом с вами, капитан, грех не повоевать, — решительно ответил Рифмач.

Альвар довольно улыбнулся: теперь и он крепко верил в то, что Илидол ждет удача.

Глава четырнадцатая

Утром следующего дня на Илидол и окрестности напал первый долгий осенний дождь.

Такие ливни приходили каждый год в сентябре, вместе с сырым западным ветром, что нес с далеких морей на земли Гош тяжелые тучи, полные воды. Длиться хмурый небесный водопад мог несколько дней, превращая поля вокруг города в настоящие болота, а тракт — в ненадежную дорогу. В такие дни горожане предпочитали сидеть дома, у теплых очагов: из-за сырости, казалось, и холода было больше, чем зимой.

Теперь все шло не так — в Илидол явилась неприятность, посерьезней сентябрьского ливня.

Город спешил приготовиться к осаде. Надо сказать, что илидольцы еще неделю назад под руководством инженеров взялись укреплять обветшавшие кое-где стены, очищали и углубляли рвы вокруг города, а насыпи и брустверы, наоборот, делали повыше и покруче. Проверялись и чинились оборонительные баллисты и прочие хитрые устройства.

Городской совет отдал много приказов, которые должны были привести жизнь в городе в соответствие с наступившим военным временем. Это, в первую очередь касалось запасов оружия, провизии, дров и лекарств. Все перечисленное собрали в специальные склады, а каждому складу назначили смотрителей и обслугу.

Не бездействовали и осаждавшие. Дежурившие на стенах воины видели, как мечутся по долинам и холмам огни передвигающихся отрядов. За ночь дружинники лорда Гоша взяли Илидол в кольцо, перекрыв все три дороги, ведущие из города. Основной лагерь разбили напротив Главных ворот, на безопасном расстоянии.

Когда же хлынул дождь, а пасмурные тучи чуть-чуть посветлели от поднявшегося на востоке солнца, отряды лорда выстроились боевым порядком, и пронзительные звуки рожков и труб объявили о начале штурма.

Им отозвались рога Илидола — город объявил, что готов защищаться.

— Баллисты, катапульты — готовсь! Стрелки — готовсь! — уже привычно командовал Пек, рыцарь Илидола. — Как только они станут досягаемы — долбите!

Капитан Альвар, носившийся по городу и проверявший другие отряды, что стояли на страже Низких ворот и Воробьиных ворот, поручить оборону главной цитадели именно ему — Рифмачу. Приставил лишь к парню для помощи и совета одного из опытных рыцарей — пятидесятилетнего пышноусого Тофана, большого любителя пива и копченых свиных ребер, но, ко всему прочему, и большого знатока штурмовых и оборонительных премудростей.

И вот Пек, почти с головы до ног закованный в знатные рыцарские доспехи, в кафтане из синего шелка с белыми башнями на груди и спине, стоял на стене, над воротами, вместе с лучниками и арбалетчиками и зорко следил, как приближаются осаждающие. У него в руках тоже был арбалет, а глаза под грозно сдвинутыми бровями полыхали решимостью наспустить тучу болтов в противника. Защищать Главные ворота и цитадель вместе с ним встали верный друг Ларик и те из ребят, кто причислил себя к отряду Пека: Карл с братьями-близнецами и рыжий Тит. У всех было что-либо стрелковое — лук или арбалет и колчаны, в которых стрелам было тесно. Эти парни также мечтали вонзить как можно больше смертоносных жал в наступающих врагов.

Рядом с молодыми защитниками города, в похожем стальном облачении, но без арбалета и лука, а с прутком с кусками жареной телятины, находился сэр Тофан. Пользуясь затишьем, он набивал свой большой живот вкусным мясом и рассказывал юному Пеку и его товарищам о своем прошлом, полном жарких сражений и славных побед.

— Когда мне было столько, сколько тебе, я воевал с нашим королем в дальних краях, — повествовал Тофан. — Я тогда был простым оруженосцем, но во время битвы за долину Валуйло я сражался, себя не жалея, и еще спас жизнь своему тогдашнему господину, барону Сами, которого тяжело ранили. Я вынес его с поля боя, то и дело убивая нападавших на нас врагов. Вот за это меня и посвятили в рыцари. Барон вручил мне меч и подарил мне одного из своих жеребцов, прекрасного белогривого Снегопада, который мне потом долгие годы верой и правдой служил…

— Очень интересно, — оборвал его рассказ Пек, не очен довольный тем, что во время штурма с ним рядом будет этот толстый старикан (так юноша про себя обозвал Тофана). — Но закончите вы историю чут позже…

Первое слово в штурме сказали две вражьи катапульты. Установленные с ночи на дальних холмах, они хрипнули в сторону Илидола спускаемыми механизмами, и обрушили на городские ворота и стены увесистые каменные глыбы. Одна довольно метко ударила в Красную башню и повредила древнюю кладку, выбив из нее кирпичи. Вторая уже на излете ухнула в ворота. Те отозвались гневным грохотом и оглушительным звоном скрепляющих цепей, но легко выдержали атаку — были на совесть сработаны.

Катапультам, к радости горожан, тоже досталось: одна из них при толчке не удержалась на мокрой и скользкой от дождя почве и с тем стоном, которым жалуется на несчастную судьбу подрубленное дерево, завалилась на бок, под испуганные крики своей обслуги. При падении сломала одну из своих же опор.

Такое происшествие илидольцы встретили ликующими криками: битва началась хорошим для них знаком.

— Ничего другого я и не ожидал, — посмеялся с штурмующих сэр Тофан. — Кто ж на таком неровном месте катапульту устанавливает? Только тупоголовый баран, а у лорда Гоша много болванов на довольствии! Вот наши баллисты закреплены, как надо! И отработают свое, как надо! Я сам проверял!

К Илидолу, тем временем, с воем и воплями шли-торопились фашинщики (они прекрасно знали, что их судьба в этом стражении — самая незавидная). За ними, вперемешку с пехотой и лучниками бежали воины, тащившие лестницы. Дальше гарцевали в седлах конные рыцари. Уже рядом с ними тяжело, проседая в грязь, катился окованный железом таран и ползла-подползала осадная башня.

— Можно начинать, — шепнул Пеку Тофан.

Юноша махнул рукой — полетели капли с его стальной наручи на кольчугу друга-Ларика — и первым натянул тетиву, а за ним — и остальные защитники города.

Баллисты и катапульты тоже были послушны командам молодого рыцаря: на отряды Гоша они со скрипом и свистом обрушили такие неприятные вещи, как камни и просмоленные горящие клубки из пеньки и всякого мусора.

Усеивая свой путь ранеными и убитыми, осаждающие прибавили скорости, приближаясь к стенам Илидола: так они надеялись свести людские потери к минимуму.

Фашинщики, принимающие на себя первые удары городских стрелков, с отчаянными криками неслись вперед. Связки прутьев и соломы, которые волокли воины, были чем-то вроде щитов, но не настолько надежных, чтоб полностью закрывать от стрел и болтов. Многие падали, но большинство все же достигло крепостного рва и принялось сваливать в него фашины. Те, кому это удавалось, тут же хватали из-за плеч луки и начинали ответно обстреливать сыплющие на них стрелы стены, и довольно метко.

Ларик, из-за своего хорошего роста и больших размеров, одним из первых получил стрелу в тело — она попала ему в левое предплечье, когда он сам целился, высунувшись за стенной зубец. Пробила кольчужный рукав и вошла достаточно глубоко.

— Вот паскуда! — чересчур эмоционально отреагировал на такую незадачу Ларик, роняя лук и приготовленную стрелу вниз — на камни приступов цитадели.

— Уходи! — сразу приказал ему Пек, стрелу за стрелой посылая в ряды наступавших. — Тебя перевяжут — и снова в строй! Надеюсь, сможешь?

— Без вопросов, братец, — усмехнулся здоровяк и побежал к лестнице, чтоб спуститься вниз и получить порцию бинтов от гарнизонного лекаря, который с ночи приготовил свой лазарет и помощников к напряженной работе.

Пек не мог себе позволить проводить друга, хотя очень хотелось: и проводить, и узнать, насколько серьезно тот ранен. Но сейчас, когда враг подобрался вплотную к стенам, начал сбивать их защитников и уже грозился приставить длинные ясеневые лестницы, ни одна пара рук не была лишней. Поэтому юноша лишь плотнее свел брови, стиснул зубы и заставил свои глаза видеть вдвое зорче, а руку — спускать тетиву вдвое быстрее.

Он, как и Карл, и Тит-Лис, целил в солдат, которые пытались установить лестницы. Сбивал их наземь, метко и безжалостно пронизывая стрелами шеи. Это было опасно — для таких выстрелов приходилось далеко высовываться и перегибаться. Именно поэтому в юношу попали два-три вражеских болта. Однако рыцарские доспехи Пека оказались прочнее и надежней кольчуги простого воина, и меткие стрелы лучников Гоша отскочили от лат и шлема Рифмача.

Стоявшие рядом с Пеком близнецы, Эйгон и Платин, отлично управлялись со стальными арбалетами. Только из этого грозного стрелкового оружия можно было пробить прочные латы рыцарей, и то не наверняка, поэтому в качестве целей братьев привлекали всадники под яркими флажками.

— А вот и Гай Гош! — кровожадно объявил Карл, указывая на всадника в богатых золоченых доспехах, который махал длинным синим, мечом, призывая воинов атаковать; его шлем, высокий, остроконечный, был украшен тяжелой стальной короной (она выполняла еще и защитную функцию). — Эй, Платин! Снимешь его — под твой щелбан свой лоб подставлю!

— Ага! — отозвался Платин, приложил взведенный арбалет к плечу, присел на одно колено и начал целиться.

Из этой дерзкой затеи ничего не вышло — рыцари лорда Гая превосходно охраняли своего сюзерена, и один из них сразу увидал приготовления стрелка на стене. И, заметив, принял меры: выхватил дротик и метнул его в Платина.

Дротик, сверкнув наконечником, как звездой, ударил арбалет в ложе, так сильно, что выбил его из рук юноши.

— Уй! — только успел вскрикнуть Платин, роняя арбалет туда же, куда совсем недавно Ларик проводил лук и стрелу.

— Не так все просто, парнишка! — крикнул Платину сэр Тофан, и тут же сам присел низко-низко, потому что за первым дротиком из окружения лорда полетели и другие, весьма меткие — и один из них звякнул бравому рыцарю Тофану по высокому шлему.

Защитникам города пришлось на время спрятаться за зубцы и приостановить оборону: высовываться сейчас было подобно самоубийству.

— Ничего-ничего! — громко подбадривал бойцов сэр Тофан, на четвереньках перебираясь поближе к баллисте, где только что убило сержанта. — Пущай тратят свои дротики — рано или поздно, а их у них мало останется. А мы переждем, и потом ответим…

Только Пек не сдавался: он опустил забрало шлема и резкими взмахами руки, закованной в доспех, отбивал наиболее наглые вражьи стрелы и дротики и продолжал сам отвечать, пусть не так быстро, но довольно метко. Видя, чем закончилась попытка Платина, юноша решил лорда Гоша взять на себя: осыпал стрелами сначала его телохранителей, а потом, когда те закрылись щитами, самому лорду засветил в шлем. Гай Гош пригнулся — Пек выругался: стрела пропала зря.

Молодому рыцарю пришлось тут же прятаться — на его зубец после 'покушения' обрушилась ярость всех стрелков лорда.

Где-то рядом гулко застучали приставные лестницы — противнику наконец удалось их поднять и опереть на стены. Снизу послышались команды:

— Наверх! Наверх!

— Вот сейчас будет жарко! — сэр Тофан весело ударил по плечу одного из воинов.

Пек осторожно высунулся в бойницу: так и есть — по лестницам уже карабкались солдаты с обнаженными мечами, а к воротам упорно катили таран, качавшийся на огромных цепях меж распорок.

— Камни! Масло! — заорал Тофан, маша руками на бойцов. — Где вы там? Сюда, бездельники! Пора горячее подавать!

И в дело пошло все то, что он перечислил: парни подкатили тачки с булыжниками и специальные чаны с 'горячим'.

Вопя от боли, осыпая илидольцев проклятиями, воины Гоша заметно убавили прыти. Потом, не выдержав града камней и потоков кипящего масла, отхлынули от лестниц.

Кто-то из герольдов, увидев знак, поданный лордом, затрубил отход.

Отряды, послушно развернувшись, кинулись туда, откуда атаковали — к своему лагерю, подбирая по пути раненых.

Одинокая катапульта на холме огрызнулась в Илидол еще парой каменных ядер. Одно ухнуло куда-то далеко в город и там развалило крышу какого-то дома, второе — без особого успеха бахнуло в ворота, опять заставив мореный дуб гудеть, а тяжелые цепи сердито звякать.

— Отбились! Отбились! — радостно закричал Пек, от восторга прыгая, словно мальчишка. — Парни! Дадим еще залп — по спинам, на десерт! Чтоб хорошо подумали — стоит ли возвращаться, — и вновь натянул тетиву.

Так илидольцы и 'попрощались' с отступавшим противником.

— Славная получилась заваруха, — смеялся сэр Тофан. — За наш успех стоит выпить! — и он высоко поднял свою флягу, полную душистого вина. — И ты глотни, сэр Пек.

Молодой рыцарь снял шлем и отхлебнул из фляги, и тут же закашлялся, зажмурился: напиток оказался очень крепким и пряным.

— Без меня справились? — поинтересовался, поднимаясь на стену, капитан Альвар. — Это хорошо, но это только начало… У меня те же успехи на Воробьиных воротах — там часть войск лорда тоже пыталась штурмовать. Мы легко справились. Но у вас, похоже, было очень жарко, — это рыцарь сказал, видя, сколько раненых сидит на камнях под зубцами. — Гош не успокоится, снова пойдет на штурм. Пусть не завтра, так послезавтра. Расслабляться нельзя. Сколько мы потеряли?

— Не считал; пойду, займусь, — послушно тряхнул головой Пек.

Потери горожан на главной цитадели составили девять убитых и двадцать три раненых, из которых было десять легкораненых, остальные — довольно тяжело. Пек посчитал и Ларика, который снова взял в руки лук и вернулся на свое место на стену. Другие раненые потянулись вниз — в лазарет, на починку и перевязки. Убитых осторожно снесли вниз и временно определили на плац, за гарнизоном.

— Завтра, коль будет время, похороним на городском кладбище, — хмуро распоряжался капитан, видя, что многие погибшие — юные новобранцы. — Что-то я скажу их родителям…

— То, что их сыновья — герои, — отозвался Пек.

Альвар покачал головой:

— Молодой, горячий — многого не понимаешь. Матери, потерявшей сына, плевать на всякие геройства. Она увидит только это — своего мертвого ребенка. И назовет нас, его командиров, убийцами…

— Те, кто погиб — не дети. Они мужчины, воины. Решили защищать свой город и знали, чем это может закончиться, — возразил Пек. — Дело мужчин воевать, дело женщин, если уж им так хочется, — плакать. И одно не должно мешать другому, — сказал, как отрезал.

Альвар вновь покачал головой, но уже согласно.

— Стрел и болтов мало, — продолжал юноша. — Я поеду к оружейникам — пусть постараются для родного города.

— Хорошо. Коль не устал, займись этим. Я пока гляну, нет ли повреждений в воротах. Если что — укрепим.

Альвар позвал с собой сэра Тофана, который уже собрал возле себя ребятню, чтоб рассказать им о том, как только что он самолично лил масло и кидал камни в осаждающих.

А юный Пек, щелкнув каблуками, развернулся, чтоб идти в конюшни и брать лошадь.

Там, из-под телеги с промокшим сеном к нему с писком кинулась Нина. Ее лицо было белым, а глаза своими размерами поспорили бы с блюдцами. Она ухватила юношу за ремни наплечников, прижалась крепко-крепко к его панцирю и пустила слезы в два ручья:

— Ой, мамочки! Живо-ой!

— Ты почему здесь?! — возмутился Пек.

— Страшно! Страшно было! — честно признавалась Нина, трясясь от рыданий.

— Надо было домой бежать, а не под телегой прятаться, — он обнял ее в ответ, чтоб успокоить.

Девушка лишь зашмыгала носом, прижимаясь щекой к стальной груди Пека. Не могла ж она просто взять и признаться, что страшно было не столько из-за ужасных звуков штурма, сколько страшно ей было за него, за баламута сероглазого.

— Они больше не придут? — со слабой надеждой в голосе спросила Нина.

— Придут, — честно ответил Пек, — но ты не бойся — мы их не пустим. Мы будем сражаться! Их много, но и нас не меньше! Посмотри: первую атаку отбили. И другие отобьем. И не только отобьем, а прогоним подальше, да под хвост, как коту шелудивому настреляем, чтоб забыл лорд Гош дорогу к илидольским воротам!..

Глава пятнадцатая

Капитан Альвар задумчиво погладил бороду:

— Вылазка, говоришь?

— Да! Налетим, как ураган, на их палатки! — сверкая глазами, сказал Пек и рубанул ладонью по воздуху. — Разве ожидают они от нас такой наглости? Подумают: это свои из лагеря, что у Воробьиных ворот, подъезжают. Пока опомнятся, мы их порубаем и катапульты подпалим!

Военный совет проходил в переговорном зале мэрии, за круглым инкрустированным огромным столом. Планы на будущее кроме капитана и Пека обсуждали еще несколько знатных господ-рыцарей, давно обосновавшихся в Илидоле и пожелавших защищать его, и члены городского совета.

— В плане юноши много разумного, — отозвался один из старейшин. — Кроме того, что мы нанесем лишний урон войску лорда, мы еще утвердим врагов в мысли, что сдаваться не намерены. Вполне возможно, после нашей вылазки, многие из дружины Гоша не захотят вновь идти на штурм и не преминут заявить об этом командирам.

— Кстати, — поднялся со своего кресла другой, — я предлагаю выслать гонцов в столицу с жалобой на лорда. Мы ведь не только его город, мы — подданные короля Лавра и имеем право просить государя о заступничестве.

— Разве было когда такое, чтоб король брал сторону простых людей, а не знати? — буркнул Пек, только сейчас недовольно отмечая, как промокли его ноги (в городе до сих пор шел дождь, и из-за него сейчас не было в Илидоле ни одной улицы без огромных и глубоких луж). — Я изучал историю: ни одного примера не помню. Знать всегда защищает только знать. До постолюдинов им нет дела…

— Но попытаться мы должны, — возразил старейшина. — Вечно противостоять лендлорду мы не можем. Война отнимает у нас людей, силы, средства, время. Зачахнет торговля, разорвутся многие деловые соглашения. Кроме того, Илидол — город на границе. Если соседнее княжество Бикео узнает, что в Лагаро усобицы, оно может это использовать и начать войну за спорные земли. Мир всегда был хрупок… И это все нам должно перенесть в правильные слова, да на бумагу и направить королю. Илидол платит хорошие налоги в казну, и государь не захочет терять доход в нашем лице и не потерпит бесконтрольной ситуации в приграничье… А ваша вылазка, сэр Пек, прикроет выезд наших гонцов. Так что я — за вылазку! — и старейшина в знак согласия поднял вверх правую руку.

Этот жест пусть не сразу, а после раздумий, но повторили все, кто сидел за круглым столом. Последним был капитан Альвар.

— Пек, — сказал он юноше, — я правильно понимаю: командовать отрядом, что совершит вылазку, ты намерен сам?

— Точно. Это моя идея — и мне ее воплощать, — кивнул юноша. — Ваше участие тут не нужно. Если дело не выгорит, не стоит Илидолу терять сразу всех своих рыцарей. К примеру, вы и сэр Тофан нужнее тут: в городе, в цитадели, на стенах.

Альвар вновь задумчиво провел рукой по бороде:

— Тогда мой тебе совет: бери с собой лишь опытных воинов. Новичкам там делать нечего. Если, конечно, ты хочешь, чтоб дело выгорело.

— Я понял, — согласно кивнул Пек. — Спасибо за совет. Но и новичкам надо когда-то начинать. Молодым да шустрым сподручнее будет ночью по раскисшему полю к вражьему лагерю подбираться…

Рыцарь хмыкнул в ответ: этот парень ему нравился, несмотря на строптивость. А еще — он будил воспоминания о давно прошедшей, неспокойной, но яркой молодости. Когда-то, лет двадцать назад, капитан Альвар был почти таким же: своенравным и самоуверенным юнцом, не боялся лезть на рожон, мимоходом получал на орехи, но не терял желания влипать в новые, не всегда безопасные, истории…

Как только сумерки, такие же дождливые, как и осенний день, опустились на город, словно траурное покрывало на лицо плачущей девушки, Пек и два десятка воинов (все, как на подбор, невысокие и тонкие) спустились по крепким канатам через прикрытые деревянными ставнями проемы в стенах в ров у главного моста. Туда, где недавно шумели, идя в атаку, отряды лорда Гая Гоша и где сейчас мокли и пахли тленом фашины вперемешку с телами убитых. Но теперь воины рыцаря Пека шуметь не собирались. Они даже доспехи оставили в оружейной цитадели, чтоб не бряцать латами в ночи. Легкие кольчуги и шлемы с темными масками (чтоб не сиять лицами в сумерках), мечи, ножи, и бурдючки с особым горючим маслом, — вот все, что они взяли с собой в вылазку. Да еще нацепили на ноги специальные, плетеные из лозы, грязеходы, чтоб не вязнуть в размякшем, приболоченном поле.

Огни палаток лорда Гоша и шум, источником которого они были, прекрасно ориентировали илидольцев, а потому, рассредоточившись по полю, воины города быстро и бесшумно начали продвижение ко вражьему лагерю. Это было не так легко, как показалось сначала — под дождем и по грязи, иногда падая в эту самую, скверно пахнущую, грязь лицом, чтоб не попасться на глаза дозорным. Но привередничать не приходилось. К тому же дождь выступал союзником: вода с неба заглушала лишние звуки, которые при ясной погоде могли бы выдать диверсантов.

Еще на стенах, перед тем, как спускаться, Пек отдал всем участникам вылазки краткие, но четкие, приказы.

— Самое главное — подольше оставаться незамеченными. Но уж если нас заметят, надо стараться все делать быстро, слёту. Основные наши цели — катапульта, таран, башня. Их мы должны вывести из строя. Для этого разделимся на три группы: первая испортит колеса и спусковое катапульты, вторая — перережет крепеж тарана, третья — подпалит башню и свалит шатры рыцарей. Врагов — сколько успеем, столько и порубим. А потом — стремительный отход… Канаты со стен не убирать — даже больше навешайте. Будете поднимать нас вверх — чтоб было быстрее. Возможно, будет ответная атака и погоня, — говорил юноша и тем, кто оставался на стенах.

— Если что, наши стрелки вас прикроют, — пообещал парню сэр Тофан.

— Рассчитываем на вас, — кивнул ему Пек.

— Очень бы я хотел пойти с тобой, братишка, — отозвался стоявший рядом Ларик.

— Это лишнее, — улыбнулся Пек и похлопал друга по здоровому плечу. — С раненой рукой и со своим большим весом ты многим станешь обузой, а не подмогой. Сам посуди: такому громиле, как ты, в поле спрятаться довольно трудно. Вот станешь к лагерю подбираться, а враг и подумает: медведь на его палатки прёт. Лучше уж тут будь, наблюдай за нами…

— Береги себя, братишка, — вздохнул Ларик и нахлобучил на голову друга его же шлем. — Особливо голову береги…

Дерзкая вылазка началась.

Воинам удалось, пусть и выкачавшись по пояс в грязи, вплотную подобраться к ближайшим палаткам. Там смельчаки залегли на пару минут, чтоб перевести дух и сориентироваться на новом месте.

— Теперь разделимся и займемся их техникой, — зашептал Пек своим сержантам. — Как засвищу — отходим… Вы же, — повернулся к троим молодым парням-гонцам, что несли в специальных карманах на груди послания королю о бедствии Илидола, — под шумок не забудьте убежать, как можно дальше… Хотя, не нравится мне эта затея…

Стараясь держаться в тени палаток, илидольцы разбились на три группки, и каждая с необходимыми предосторожностями отправилась в свой пункт назначения.

У Пека имелся свой личный расчет. Выбрав для себя и своего отряда шатры рыцарей, он лелеял наглую мечту сразить самого лорда Гоша. Да-да, не просто подраться с ним, а сразить!

Знатные шатры, на беду диверсантов, очень хорошо охранялась.

Воинам Пека удалось снять всего одного стражника, но другие тут же подняли тревогу, и илидольцам пришлось уже воевать открыто.

Караульных, начавших переполох, успокоили метательными ножами. С набежавшей подмогой вступили в бой, но часть илидольцев бросились выполнять задуманное: они подожгли шатры, облив их предварительно горючим маслом — чтоб дождь не потушил занявшееся пламя.

Пек, обнажив меч, целиком и полностью отдался битве. К нему вдруг пришла железная уверенность, что сражение — это именно то дело, для которого он рожден. То дело, в котором ему не сыщется равных. С подобным настроением последние шесть лет он выходил на арену в доме папаши Влоба и не проигрывал ни разу. И вот опять кипела его кровь, кровь завоевателей…

Как учил мастер Герман — первый крик — перед атакой. Чтоб ошеломить врага, чтоб уверить его в мысли, что ты — неземное чудовище, и бой с тобой — страшен.

— Ура! — взревел Пек, бросаясь на первого выскочившего из шатра рыцаря.

Атака!

Не дать перехватить инициативу!

Предвидеть удар врага!

И ответно — рубить, крушить! Безжалостно и мощно!

Кто предвидит — тот побеждает!

Уходя от выпада в живот, Пек вильнул телом и сверху вниз, испуская второй крик, крик во время боя, всадил меч раскрывшемуся противнику в шею. Тот беззвучно, выпустив вверх фонтан крови из рассеченной артерии, рухнул в грязь.

Третий крик — после боя — чтоб объявить о победе:

— Ха!

Кто-то налетел с боку, блеснула жалящая сталь. Здесь у Пека был простой план: надо лишь присесть, пропуская клинок врага над собой и, почти не глядя, пустить в ответный полет свой меч — под колено напавшему. Короткий вопль — противник упал. Теперь — выпрямиться, добить его ударом в шею и вновь оглушительно выкрикнуть:

— Ха!

Бой не окончен — есть еще желающие опробовать его королевское фехтование.

— Отлично! — рявкнул Пек, подхватывая меч убитого рыцаря и уже с двумя клинками бросаясь в схватку.

Такая техника называлась 'Два Крыла'. Когда-то мастер Герман сказал маленькому лорду Мелину: 'Овладевший 'Двумя крылами' — неуязвим!

В самом деле, вращая смертоносные клинки, обрушивая их на наседавших со всех сторон врагов, проводя головокружительные приемы, сводя и разводя вооруженные руки, юноша почувствовал себя крылатым небесным воином, борящимся с темными силами. Он один сразил столько, сколько не удалось всему его отряду. Кровавыми веерами укладывались вокруг солдаты Гоша. Но недолго: видя несокрушимость и опасное искусство рыцаря, они отхлынули, опустили свое оружие, не желая попадать в эдакую мясорубку.

— Ха-ха! — снова выдохнул Пек, ощущая, что вместо усталости каждая частичка его тела и мозга наполнена восторгом и желанием сражаться еще и еще.

Но он вспомнил, что не один на поле боя и что не все из его воинов настолько искусны в фехтовании. Потому, рявкнув для устрашения еще раз на притихших врагов, юноша засвистал, призывая илидольцев к отходу. Люди его отряда, потерявшие в бою лишь троих, тут же метнулись ему за спину.

— Отходите! — голосом низким и хриплым скомандовал Пек. — Я буду прикрывать!

— Не так быстро, торопыга! — раздался не менее властный возглас из рядов противника.

Юный рыцарь обернулся: отстранив солдат, к нему на свободное пространство вышел высокий, широкоплечий рыцарь в неполном доспехе — лишь в кольчуге и наплечниках, без шлема, без панциря и прочих лат. В его опущенной правой руке, закрытой чешуйчатой перчаткой, блистал синим лезвием длинный, слегка изогнутый меч.

— Я — лорд Гай Гош, владетель земель Гош, — подняв вооруженную руку вверх, сказал рыцарь. — Только что ты убил двух моих лучших рыцарей. Тем самым ты оскорбил меня. Такого я не спускаю. Назови себя — и будем биться.

Пек кровожадно улыбнулся — его мечта сбывалась.

— Я Пек, рыцарь Илидола. И биться — это по мне, — выпалил юноша и ударил мечом о меч.

Гош кивнул, принял Каменную стойку, готовясь к поединку, а своим солдатам приказал:

— Не мешать нам!

Пек отбросил один из клинков: идти с двумя против лорда он посчитал не совсем порядочным. Второй меч парень поднял над головой — стал в позицию 'Падающий дуб'.

Оба нахмурились, глядя друг на друга. Юноша — потому что увидел в Гоше весьма опасного противника: достаточно было увидеть, как он держит оружие и стоит, не позволяя лишнего покачивания. А лорд Гай сдвинул брови потому, что обнаружил в умении какого-то неизвестного воина фигуры королевского фехтования, доступного лишь единицам в стране и даже на всем белом свете. В жилах Гоша текла кровь королей, и он был одним из тех, кто владел элитным боевым искусством. И теперь лорд желал не столько убить наглого илидольского рыцаря, сколько разобраться в возникшей загадке.

Гай атаковал — круговое движение меча, свист рассекаемого воздуха, брызг разбиваемых о лезвие капель дождя — клинок синей молнией блеснул над головой Пека.

Тот прикрылся, отбив своим оружием атаку снизу вверх, наискось, и сразу, немного перестроив движение руки, ответил рубящим ударом в левый локоть лорда. Чуть присев, Гай Гош принял сокрушительное лезвие на наплечник. Доспех выдержал, но рыцаря свалило с ног — лишь густые комья грязи полетели во все стороны.

Пек, победно выдохнув 'ха! , замахнулся, чтоб зарубить упавшего, но лорд, защищаясь, сперва ударил Рифмача пяткой в колено, а когда тот потерял на миг равновесие и ослабил внимание, махнул мечом. Синий клинок, задорно свистнув, рассек кольчугу, куртку, рубашку и задел бок юноши, последнее ребро.

— Ой! — от неожиданной боли вскрикнул Пек, но свой удар закончил, правда, не так, как планировал вначале — его меч взрезал лорду бедро вместо груди.

— Ай! — отозвался Гай Гош, хватаясь за рану, и в злобе опять ударил — целя противнику в голову.

Рифмач успел откинуться назад, и острие синего клинка, зацепив маску, лишь сбило с шлем с парня. Разъярившись, и от боли, и от удара по голове, Пек вновь замахнулся.

— Око небесное! — выдохнул лорд Гай, выпучив глаза на юношу.

Он уже не поднимал клинка — ни чтоб защититься, ни чтоб атаковать. Только взглядом, полным чего-то непонятного — и испуга, и изумления, и узнавания — смотрел на врага, забыв о том, что лежит в грязи. И Пек остановил движение своего оружия. Что-то его одернуло. Может, то, про что мастер Герман говорил 'зов крови'? Все-таки лорд Гош приходился Рифмачу родней. А через миг лежащий в грязи лорд произнес одно лишь слово, которое заставило юношу отшатнуться:

— Мелин?

Пека при этом звуке перекосило, и он закрыл свой скривившийся рот ладонью, и простонал что-то невразумительное.

— Лорд Мелин? — Гай Гош повторил свой вопрос, протягивая левую, невооруженную руку рыцарю Илидола.

— Никогда! Нет! — выкрикнул юноша отчаянно и, забыв обо всем на свете, рванулся прочь из битвы.

За ним, свистя и созывая соратников, побежали обратно в город участники ночной вылазки. Им много удалось сделать: они развалили таран, подожгли несколько шатров, зарубили достаточно врагов.

Рычащего от боли лорда Гая подняли с земли два рыцаря, остальные хотели пуститься в погоню, но Гош приказал:

— Всем назад! Никого не трогать! — бросил свой меч одному из оруженосцев. — Перевяжите меня, дайте бумагу, перо — буду писать королю.

— Королю, мой лорд? — удивился оруженосец, что держал Гая с левой стороны. — Это повредит нашей кампании…

— Напротив. Ожидаю приятных сюрпризов, — ухмыльнулся Гай Гош. — Сюрпризов, подобных сегодняшнему, — бросил взгляд на темные стены города, за зубцами которых метались желтые огни факелов. — Илидол, Илидол, ты — прям волшебная шкатулка…

Глава шестнадцатая

— Ого! — так Ларик встретил приятеля, которого только что втянули на канате на стену.

Пек без лишних разговоров выронил меч и привалился к зубцу спиной. Его порванная кольчуга ниже прорехи, штаны и правый сапог были не только в грязи, но и в темных пятнах крови, шлем отсутствовал, а лицо имело цвет полотна, выбеленного жарким июльским солнцем.

— Меня подрезали, — слабым голосом пожаловался он Ларику и потерял сознание, съехал на пол.

— Да вижу, — буркнул тот, подхватывая парня, и позвал товарищей. — Живо несите братишку в лазарет. Похоже, дело серьезное.

Пека тут же подняли и унесли, а Ларик, насколько позволяла раненая рука, продолжал помогать затягивать на стену остальных возвращавшихся диверсантов. Судя по полыхавшему в стане Гая Гоша огню, вылазка прошла успешно. Чуть позже выяснилось, что и потери были не так велики, как думал сэр Альвар — пятеро убитых и трое раненых. Капитан же перед началом вылазки мрачно обещал не менее десятка смертей.

— Странно, — говорил он теперь, глядя на вражий стан. — И погони не было?

— Нет, сэр, — докладывал один из сержантов. — Люди лорда и сам лорд так испугались боевого искусства нашего Пека, что побоялись нас преследовать. Он один уложил столько и так быстро, что нам и не снилось.

— О-очень интересно, — погладил бороду капитан — этот жест вызывало у него чувство крайней задумчивости. — Мечом опять орудовал?

— Да-да! И не одним — двумя мечами сразу, да так ловко! Он и самого лорда потом подрезал! Ногу ему укоротил! — сержант продолжал весьма эмоционально рассказывать и махал при этом руками, еще и показывая, как Пек управлялся с клинками. — Ну и бой был — заглядение…

— Лорда? Гоша? — изумился Альвар. — Ну, дела… Гай Гош — один из признанных мастеров меча. Его синий клинок в свое время узнал кровь многих опытных воинов. Когда была война в Каменном русле, я видел его и других принцев королевской крови в бою. Он один стоил сотни. А тут какой-то мальчишка…

— Ну, Пеку тоже досталось, — заметил, ступив ближе к рыцарям, Ларик. — И не слабо… Кстати, пойду проведаю.

— Да, конечно, — кивнул Альвар. — И передай от меня пожелание скорее выздоравливать.

Молодой человек кивнул и побежал к лестнице.

Капитан же повернулся к сэру Тофану. Тот задумчиво смотрел на пламя, что с ревом разгуливало по лагерю противника, словно вырвавшийся из заключения безумец, и сокрушало шатры, пожирало осадные машины. А дождь будто принял сторону Илидола и ослабел, и теперь мало что могло успокоить бушующий огонь.

Альвар тронул старого приятеля за плечо и спросил:

— Как тебе новость про то, что наш мальчишка лорда Гая подрезал?

— Сказка какая-то, — пожал плечами Тофан, засовывая ладони за пояс.

— Я думаю о том же, — кивнул капитан. — Кажется, в темноте парни не то увидели…

— Что вы, сэр? — встрял в их разговор сержант. — Лорд сам вызвал Пека на бой из-за того, что Пек убил его рыцарей. И они дрались, и никто им не мешал! Я своими ушами все слышал, своими глазами видел!

Альвар и Тофан переглянулись и на этот раз ничего не сказали. А в стане лорда Гоша с жалобным стоном развалилась последняя катапульта…

В лазарете Ларика даже передернуло, когда он увидал, как 'чинят' его героического друга.

Пек, голый по пояс, лежал на специальном высоком столе, прижав к лицу подушку, и глухо рычал в нее, а лекарь — здоровый лысый детина в кожаном фартуке, заляпанном кровью, и с закатанными выше локтей рукавами, быстро, ловко зашивал широкий и глубокий порез на торсе юноши. Один санитар прижимал к столу ноги раненого, чтоб тот не брыкался, другой — стоял в изголовье, чтоб держать там, если врачуемый не справится с болью и вздумает дергаться. Но Пек терпел, только рычал громко.

Все это больше походило на работу заплечных дел мастеров, чем на лечение.

Лекарь закончил 'штопку', ножницами перерезал нити, приказал санитарам вымыть и забинтовать раненого и пошел сполоснуть окровавленные руки в медном тазу с водой, что стоял на табурете у входа. Там врачеватель и наткнулся на Ларика:

— А, здорово! О друге справиться пришел? С другом твоим порядок — жить будет, — сказал он парню, опуская ладони в воду. — Поболеет недельку и на ноги встанет. Ну, а ты как? — спросил, уже вытираясь полотенцем.

— Тоже порядок, — кивнул молодой человек, наблюдая, как Пека уносят на носилках в комнату, где размещались больные. — К нему сейчас можно?

— Конечно, — кивнул лекарь. — Иди, поболтай, если он сам тебя не прогонит.

И Ларик обрадовано поспешил за санитарами.

Пека пронесли мимо занятых кроватей и топчанов и осторожно уложили на плетеную из лозы кушетку под окном. Юноша как был с подушкой у лица, так и остался. Только рычать прекратил.

Ларик обождал, пока уйдут санитары, подтянул ближе табурет с прохода, сел у изголовья друга и осторожно позвал:

— Братец, ты как?

— Проклятие! — простонал из подушки Пек и ударил в нее сверху кулаком.

— Больно, верю, — кивнул Ларик, — но это временно. Поболит — перестанет. Пусть не сразу…

— Не в этом дело, — выдохнул раненый и откинул подушку в сторону. — Не в этом…

Его друг поразился, увидав замешательство и даже что-то напоминающее отчаяние на лице, которому привычней было выражение беспечности и самоуверенности.

— Я влип, братишка, — с невыразимой тоской в голосе проговорил Пек, а в глазах его (Ларик мог бы поклясться) блеснуло то, что было подстать девице, а не храброму рыцарю, сразившему лорда Гая Гоша, — в глазах Пека-Рифмача блеснули слезы. — Я не знаю, что мне делать. Но я не могу больше оставаться в Илидоле. Мне как-то надо бежать…

— У тебя жар! — уверенно заявил приятель.

— Эх, — еще тоскливей вздохнул Пек, — всем ты хорош, братишка, всем… кроме того, что рассказать я тебе всего не могу, — и вновь набросил подушку на лицо.

Ларик нахмурился — он не знал, что говорить, что делать. Чуть поразмыслив, он решился и тронул приятеля за руку:

— А ты бы и рассказал. Когда это за мной репутация болтуна водилась? Если тайна у тебя есть, будь уверен: я ее с собой в могилу унесу — это так же точно, как и то, что за днем всегда ночь наступает…

Пек не отвечал и не шевелился. Только пальцы той его руки, что прижимала подушку к лицу, чуть подрагивали.

— Ну, смотри, — пожал плечами, отворачиваясь, Ларик. — Только очень уж ты меня тревожишь.

И снова молчание было ему ответом.

Парень уже начал обижаться на скрытность товарища и хотел подняться, уйти, но тут Пек отозвался из недр подушки:

— Если я и расскажу свой секрет, так ты опять скажешь, что у меня жар. Или что я сбрендил…

— Конечно, если скажешь чушь, типа 'моя мама — королева', тогда признаю: ты сбрендил, братец…

Пек вновь застонал и впечатал кулаком в подушку, да так отчаянно, что Ларик смолк, а потом его словно сверху ударило — вспомнил он свои давние подозрения о том, что Пек-Рифмач не из простой семьи. Потому наклонился к раненому и спросил, шепотом:

— А что? Правда, что ль?

Рыцарь Илидола вновь откинул подушку, а так как приятель над ним навис, то получилось — огрел ею друга по носу.

— Вот же! — вскрикнул Ларик. — Сразу драться! Я ж пошутил!

Глаза Пека теперь и блестели и горели — все и сразу. Кривясь от боли в боку, он сел, ухватившись за ворот куртки друга, и зашептал ему на ухо:

— Правда, правда, вот это и есть правда. Я — Мелин, старший сын короля Лавра и покойной королевы Аманды. Мой отец в гневе убил мою мать, а меня невзлюбил и запер в Кленовой усадьбе, а потом лишил права наследования. Это было лет семь назад. Потому я переоделся в простолюдина и сбежал из усадьбы. Мои друзья, мои наставники рассудили, что нелюбовь короля может погубить меня и всех убедили в том, что я утонул в речке. И король тоже так подумал…

Так как Ларик молчал, ошарашено приоткрыв и рот, и глаза, Пек продолжил:

— Наставники думали спрятать меня на одном дальнем хуторе, сделать из меня фермера. А я не захотел. Я сбежал от них. Потом тебя встретил, разбил тебе нос, победил Брика в Обротях, стал кулачником папаши Влоба, стал рыцарем Илидола. Вот моя история, брат Ларик, — юноша выдохнул и без сил опустился на кушетку.

— Понятно, — спустя минуту после шквала откровений сказал Ларик, протяжно, удивленно. — А теперь-то что? Зачем тебе, то есть вам, бежать из города?

— Какое 'вам'? — проныл Пек. — Мы с тобой почти десять лет вместе, как братья, а ты мне выкать удумал. Предатель…

— Почему это предатель? — обиделся Ларик.

— Потому что я давным-давно не Мелин, а Пек, и, считая меня Мелином, ты предаешь Пека! — прошипел юноша. — А из Илидола мне надо убегать, потому что лорд Гай меня узнал! По фехтованию моему или по репе моей — не знаю. Но он назвал меня Мелином и смотрел на меня так, словно уже видел! Я думаю… я думаю: я очень на отца, на короля стал похож… И теперь Гош захочет выяснить все до конца, и, возможно, королю сообщит о том, кого он видел у стен Илидола. И король может сюда приехать и потребовать меня у города. А меня не должны найти!

— Почему? Разве плохо снова стать лордом?

— Потому! Потому что лорд Мелин утонул мальчишкой в реке Вирке! — уже прорычал Пек. — И меня могут объявить самозванцем и казнить!

— Но могут и признать! Тогда — здорово! Богатые одежды, золото, свита, лошади породистые! — ухмыльнулся Ларик. — Возьмешь меня к себе в придворные, и тогда Злате и ее папаше никак не отвертеться! Ха!

— Оооо! — заревел Пек, в который раз утыкаясь в подушку. — Ты болван!

— Ну, ты! Вы! Как вас там! Хватит обзываться! — грозно заметил Ларик.

— Болван и есть, — ничуть не испугавшись, отозвался юноша. — Я ж сказал — король лишил меня наследования. Он приказал держать меня в усадьбе и не выпускать, как будто я в тюрьме. И это тогда, когда я еще ребенком был. Потому я и сбежал — я думал: он расправиться со мной, когда я вырасту. Чтоб я не мешал стать наследниками его сыновьям от королевы Корнелии. Понимаешь?

— Думаешь: узнав, что ты жив, король убьет тебя? — округлив глаза, зашептал Ларик.

— Убьет или посадит под замок — даже не знаю, что лучше, — буркнул Пек. — И никто мне не поможет. Разве Илидол и его стены защитят меня от короля?

— Но он твой отец, — возразил Ларик. — Может, наоборот, он захочет, чтоб ты вернулся и был рядом с ним. Пусть не как наследник, но просто — как сын. Разве так не может быть?

— Ты допускаешь мысль, что Лавр Свирепый размяк сердцем и захотел стать заботливым отцом? — криво усмехнулся Пек и тут же утвердил приятелю звание. — Болвааан!

Тот уже равнодушно махнул рукой:

— Ну, ладно, пусть ты прав, пусть так. Пусть тебе надо бежать из города. И как ты это сделаешь? С дырявым-то боком? И куда ты побежишь? И еще — твое бегство ударит по городу. Все узнают, что их самый молодой, самый храбрый рыцарь смотал удочки. И что решат люди?

— Аааа! — опять заревел раненым медведем Пек.

— Да-да, — затряс головой Ларик. — Они решат: ты сбежал, потому что понял — городу крышка, потому что ты испугался! И отчаяние придет в Илидол. И тогда ему точно крышка!

— Аааа! Что ж мне делать? — юноша схватился за голову.

— Перво-наперво — лечить свой бок. И лежать спокойно, и не душиться подушкой, — обстоятельно расписал план действий Ларик и отобрал-таки у друга подушку. — Поживем — увидим. Если что, я тебя в обиду не дам, лорд Мелин, — знатный титул Ларик прошептал, подмигнув юноше. — Мои кулаки и дубьё кой-чего стоят.

— Спасибо, спасибо, — схватил руку друга Пек, пожал ее, — только прошу: никаких лордов и Мелинов. Ты ж обещал: все с собой в могилу…

— Хорошо, хорошо, — успокоительно закивал Ларик. — Ты только не дергайся…

Пока они вели такие задушевные беседы, в окно над кроватью Пека блеснуло лучом восходящее солнце, и тонкая белая занавеска стала от этого нежно-розовой.

После ночи, богатой на события и дождь, пришло утро. Ливень прекратился — расползлись по углам небосклона истончившиеся пасмурные облака, и день пообещал стать ясным.

— Привет! Всем привет! — раздался со стороны входа в палату по-детски звонкий голос. — Где сэр Пек? Мне надо его видеть.

— Уууу! — взвыл юноша, дернув из рук друга подушку и снова закрываясь. — Ее только мне не хватало!

Это Нина заскочила в лазарет. В руках девушки опять было кое-что объемное и тяжелое — корзина с очередными кулинарными изысками. И то, что там было, она, идя мимо кушеток, раздавала раненым, высматривая желаемый объект — Пека.

Пару добрых рук уже показали ей, в какую сторону держать путь.

— Зачем ты так про нее? — улыбнулся Ларик. — Ты ей нравишься — это сразу видно. И разве Нина плоха? Молоденькая, лицом приятна, фигуркой тонка, характер вроде спокойный, мягкий. И хозяйка хорошая, пироги печет. Хотя, раз ты типа прынц — тебе наверно только прынцесс подавай…

— Я ж просил, — с упреком отозвался юноша. — А Нина… не ко времени она здесь. Не до нее мне. Голова болит… все болит, — он натянул одеяло на голову и буркнул. — Скажи, что я сплю и будить меня нельзя.

Но было поздно — Нина уже шлепнула свою корзинку на табурет, с которого, приветствуя девушку, поднялся Ларик.

— Привет героям! — бодро поздоровалась она.

— Привет, красотка, — улыбался Ларик. — Все подкармливаешь нас?

— Конечно, — кивнула Нина. — О своих защитниках надо заботиться. И так думаю не только я — многие хозяюшки с нашей улицы и с других кварталов пришли в цитадель и казармы, чтоб помогать бойцам. Мы будем вам стирать, прибираться и каши вам варить. Если надо — и на стены полезем помогать. Будем врагу на головы масло лить. Наверное, это почти так же, как лить масло на сковородку…

— О! — ворчливо отозвался, высунув нос из-под одеяла Пек. — С такой армией мы точно победим.

— Ой, мамочки, какой ты бледный, — заохала Нина. — Я тебе бульон принесла и пирожки с мясом, — один из пирожков она тут же вручила Ларику, чтоб он не считал себя обделенным вниманием, затем вновь повернулась к Пеку, уже с теплым горшочком бульона в руках. — Сам есть можешь?

— Да-да! — поспешно отозвался юноша. — Не вздумай меня с ложки кормить! — заторопился сесть, хотя раненый бок и ответил нехорошей острой болью; а живот парня настоятельно требовал еды, что было неудивительно — после всех битв и волнений следовало подкрепиться.

— Как хорошо, — сказала Нина и вручила ему горшочек и деревянную ложку, а на колени постелила салфетку. — Это значит — ты быстро поправишься. Я очень рада.

Она села рядом, краснея и улыбаясь, чтоб наблюдать, как жадно храбрый рыцарь Илидола ест прозрачный и ароматный куриный бульон.

Ларик, видя все это, тоже улыбнулся, кивнул Пеку 'держись, брат, все пучком' и вышел из палаты во двор. Там самозабвенно кукарекал гарнизонный петух, а в тазах с мыльной водой добровольные прачки весело месили солдатские рубахи и штаны.

— Ме-елин, — протянул Ларик тайное имя Пека. — Ишь ты, какой вельможный кулак мне глаз подбивал. Может быть, я через это самое тоже уже вельможа? — и он рассмеялся, представив себя в расшитых золотом одеяниях…

Часть вторая

'На двухместном самолётике

Над Бермудским треугольником…

(Песня 'Горизонт' группы 'Флёр')

Глава первая

Лорд Гош, опираясь на костыль, который ему смастерил верный оруженосец Коприй, вышел из шатра. Прошло две недели с той ночи, когда он был ранен в бедро в своем лагере у стен Илидола. Рана его довольно быстро затягивалась, и за это сэр Гай тоже благодарил Коприя: старый вояка знал немало врачевательских секретов, умел заговаривать всевозможные язвы, сам мешал целебные мази, делал отвары и прочие исцеляющие средства. Их состоятельность лорд уже давно не ставил под сомнения: на своей шкуре не раз испытал леки оруженосца. Он вообще полностью доверял слуге, который сопровождал его по жизни уже около тридцати лет.

Гош поправил меховую накидку, которая сползла с плеча, и присел у шатра в кресло, осторожно вытянул вперед, на охапку соломы, больную ногу. Предупредительный Коприй тут же возник откуда-то из-за палатки и поднес господину стакан с тягучим питьем глубокого красного цвета. Лорд поморщился: питье видом напоминало кровь и, к тому же, было довольно горьким на вкус. Однако Гош проглотил его без лишних капризов.

Коприй подождал, пока господин выпьет, сплюнет и вытрет губы, а потом сказал:

— Солдаты разнуздываются. Пьянствуют, дерутся. Вчера в пьяной драке сержанту из дружины барона Лотана нос сломали, еще двум оболтусам — ребра. А позавчера — я ж вам рассказывал уже — в стане барона Жигиса разгромили… Бобы им, ты ж понимаешь, не понравились…

— Ну и пусть, — буркнул Гош, исподлобья глядя на высокие стены Илидола, светлеющие в лучах восходящего солнца.

Всё то время, пока он болел, его отряды не штурмовали город. Хотя могли бы сделать это и без лорда — среди вассалов Гоша хватало решительных рыцарей, которые могли повести за собой, заменив сюзерена. Но сэр Гай теперь хотел не этого. Его планы резко поменялись.

— Вы, в самом деле, думаете, что видели лорда Мелина? — тихо спросил Коприй.

В его вопросе не было ничего удивительного: слуге лорд доверял так, как самому себе, и потому частенько беседовал о разных делах и планах. Тема пропавшего семь лет назад принца Мелина не сталась исключением. И теперь Коприй прекрасно понимал, каким предметом заняты мысли господина.

— Если бы ты увидел его лицо, то не сомневался бы, — хмыкнул лорд Гай. — Парень — вылитый кузен Лавр, только двадцатилетней давности. Мне ли не помнить короля зеленым юнцом — мы бока друг другу в те времена регулярно мяли, — сэр Гай еще раз хмыкнул. — А сколько битв вместе прошли? Подожди, Коприй, еще станется — сам парня увидишь.

— Было бы неплохо, да, — согласился оруженосец, присаживаясь на солому. — Я очень хорошо помню его величество…

— Это он, я уверен, — продолжал лорд Гош, глаз не отрывая от стен Илидола, где началась смена постов и замелькали шлемы снующих туда-сюда воинов. — Лицо — это только одно доказательство. Мало ли на свете схожих лиц. Но его фехтование… Вот где доказательство, которое легко перебьет все подозрения о самозванстве! 'Два крыла' — эту технику даже я не до конца освоил, а он, юнец зеленый, с двумя мечами управлялся шутя. Значит, есть еще кто-то, кто учил или даже учит его; тот, кто знает, кто он на самом деле… Но без короля нам не войти в Илидол, не выяснить все до конца. И нам нужен Лавр, вот и будем его ждать… Тогда, семь лет назад, в Кленовой усадьбе не нашли тела мальчика, хотя реку чуть ли не через сито пропустили. И в рассказах прислуги было много путанного… Я еще тогда предположил, что Мелин жив и где-то скрывается. Да-да, все это время он прятался, жил, как самый простой человек. Неудивительно. После того, как Лавр сделал его узником…

— И что же будет теперь? Его величество захочет вернуть беглого сына в тюрьму? — спросил Коприй.

— Не думаю, — пробормотал лорд. — Возможно, как раз наоборот.

Большего говорить не стал. Кое-что оформилось в его голове. Но пока — лишь едва заметные наброски нового замысла.

— Если королю это доставит радость, а вы, ваша милость, будете к этой радости причастны, то можно это использовать, — уловил задумки господина Коприй.

— Ты прав, старина, — улыбнулся лорд.

Низкий и мощный звук рога дал знать Гошу и его армии, что к их шатрам движется важная особа.

— Король! — встрепенулся Коприй, подхватываясь с соломы. — Гонец быстро обернулся.

— А король быстро собрался, — заметил лорд, тоже поднимаясь из кресла.

Король Лавр и сопровождавшие его рыцари влетели в лагерь Гоша на своих огромных и тяжелых скакунах, с шумом и грохотом. Многие были в доспехах, с копьями в руках. Около трех сотен всадников, все сплошь знатные господа, замесили грязь копытами своих породистых жеребцов.

— Привет вам всем, храбрые воины! Привет и тебе, Гай! — громко поздоровался король, махнув рукой хромающему кузену. — Как видишь — я рад был получить твое известие! Смотри только, чтоб все, что написал, было правдой!

— Привет и тебе, государь мой, — вежливо улыбнулся и поклонился Гош. — Разве я когда-нибудь говорил тебе неправду?

— Бывало всякое, — захохотал король Лавр так громко, что испугал своего коня и лошадь соседнего рыцаря. — Ну, где эта твоя находка?

Гай молча указал государю на стены Илидола.

— Ты опять за старое? Горожан жизни учишь? — опять засмеялся Лавр.

— Не жизни, а послушанию, — пожал плечами Гай. — Капризного ребенка по-другому не научишь…

— Слыхал я про тебя много всякого, воспитатель великий, — кивнул король, поглаживая шею своего рыжего скакуна. — Знаешь: почти одновременно с твоим сообщением прибыло ко мне и письмо от илидольцев. В нем они просят защитить их от тебя, коварного мироеда и самодура…

— Так прямо и написали? Какие эпитеты! — присвистнул Гай.

— Не думаю, что они несправедливы! — вновь захохотал король, вновь пугая лошадей.

Лорд вежливо улыбнулся, опять пожал плечами. Ему, конечно, не понравилось, что государь кроме его письма получил и послание из Илидола, но препираться с венценосным кузеном он не мог — знал, что все легко может обернуться не в его пользу. Настроение Лавра Свирепого часто менялось так же быстро, как погода в горах.

— Могу я пригласить государя спешиться и позавтракать со мной? — спросил лорд.

— О, нет. Я тут не затем, чтоб брюхо набивать. Да и не полезет мне еда в глотку, пока не узнаю того, что хочу узнать, — махнул рукой Лавр. — Как звать его?

— Кого? — не сразу понял внезапный вопрос Гай.

— Того, кто копыто тебе перебил! — захохотал король.

— Он назвал себя — сэр Пек, рыцарь Илидола, — лорд специально пустил в тон недовольные нотки — не мог не намекнуть, что не по нраву ему кое-какие высказывания государя, но тот, похоже, ноток раздраженных не заметил, а если и заметил, то внимания на них не обратил.

— Забавно, — хмыкнул Лавр, глядя в сторону городских башен. — Из всех возможных имен он выбрал самое неподходящее для рыцаря. Пек, — повторил имя так, словно яблоко-гнилушку раздавил.

— Может, это его настоящее имя, — уже из вредности возразил Гош. — Может, я ошибся, предположив в нем Мелина.

— Ну да! — в который раз за последние десять минут захохотал король. — Скажи-ка мне: много ли ты простых парней знаешь, которые могли зацепить тебя мечом, и так сильно?

На это лорд промолчал. Не считая недавно пробитого Пеком бедра и травм, связанных с происшествиями на охоте, он мог хвастать тем, что в последний раз его шкуру намерено и серьезно испортили лет десять назад. Да и то — в пьяной драке в одном из кабаков столицы.

— Что ж, надо поговорить с подданными. Король я или нет? Заодно и сэра Пека Илидольского к обеду приглашу. Ты не против, милый кузен? — и монарх, какой-то нынче слишком веселый и ребячливый для своих пятидесяти лет, стегнул коня, чтоб тот нес его к городу.

За Лавром с той же прытью последовала и вся его блестящая свита…

— Черт бы тебя побрал, милый кузен, — прошипел ему вслед лорд Гош и зло ударил костылем в мягкую землю. — Но черт меня побери, если я не выужу себе выгод из этого дела…

— Король! Король! — заорал дозорный из Красной башни Илидола и замахал шапкой защитникам стен.

И все дружно прильнули к зубцам, чтоб видеть, как приближается к городу через поле большой отряд рыцарей.

— Его величество так быстро отозвался на наше послание, — сказал солдат Карл Тонкий капитану Альвару, указывая на всадников в блестящих доспехах и с яркими знаменами короля, что полоскались на ветру над их головами.

— Это хороший знак, — довольным тоном заметил капитан. — Король, по всему видно, обеспокоен нашей судьбой.

Бледный Пек-Рифмач, только вчера вставший с постели и сегодня пришедший на стену взглянуть на лагерь лорда Гоша, при виде короля и его сияющей свиты сделал пару шагов назад, в тень, и побледнел еще больше.

— Тебе плохо? — заботливо спросил его друг Ларик.

— Д-да, — кивнул юноша, потерянно глядя на приятеля.

— Давай отведу тебя обратно в лазарет, — Ларик взял Пека за локоть.

— Д-да, — с тем же заиканием отозвался парень.

Он послушно спустился с другом во двор, но там вместо лазарета повернул вдруг к выходу, на улицу, чуть не наступил при этом на хвост псу, дремавшему у телег.

— Ты куда это? — удивился Ларик.

— Надо кое-кого повидать, — буркнул юноша. — Не беспокойся за меня — я один пойду…

— Что за новости? — нахмурился Ларик. — Так я тебя и отпустил — такого больного — одного. Да ты на ногах еле стоишь…

Юному рыцарю, в самом деле, до сих пор досаждали приступы лихорадки, и потому в походке его не наблюдалось былой твердости. Впрочем, как и сил возражать другу, который давно оправился от своего легкого ранения и теперь фонтанировал свежими силами.

Поэтому в дверь маленького дома на Тихой улице, где уже несколько дней пребывал в крайней тревоге мастер Герман, первым постучал Ларик.

— Мальчик мой, — с таким возгласом, со слезами на глазах, старик кинулся обнимать бледного и осунувшегося Пека. — Что с тобой? Я все места себе не нахожу…

Ларик удивленно смотрел на это все, но молчал, правильно рассудив, что пока не ко времени задавать какие-либо вопросы.

Старик и юноша прошли в кухню, где сели за стол. Ларик вежливо остановился в пороге, рассматривая помещение. Ему понравились запахи, что поднимались от двух пузатых чугунков, жавшихся друг к дружке на узком припечке. В чугунках, судя по всему, обретались тушеное мясо и пшенная каша.

— Что мне делать, отец? — упавшим голосом заговорил Пек, прижимая руку к раненому боку. — Я пропал, я пропал… Я выдал себя в последнем бою. Два крыла, бой с Гошем — он узнал фехтование. А теперь король у стен города. Он приехал за мной — я уверен…

— Выпей воды, — для начала предложил Герман, видя, что состояние парня близко к полуобморочному.

Старик бросил вопросительный взгляд на Ларика. Тот кивнул:

— Пек мне рассказал. Про то, что он не Пек, а лорд Мелин. Только про вас ничего не рассказывал. Вот же вредный тип оказался — семь лет скрывал правду…

— Значит, вы — Ларик-Плакса, — улыбнулся молодому человеку Герман. — Я наслышан о вас, и только с хорошей стороны. Что ж, друг моего лорда — мой друг, — и поднявшись, протянул парню руку. — Мое имя — Герман, я мастер королевского фехтования.

— Так вы тоже королевских кровей? — в который раз удивился молодой человек.

— О нет, — покачал головой старик. — Я был обычным сержантом в армии короля Экера, отца короля Лавра. Но судьба так сложилась, что в одной жаркой битве я спас жизнь королю Экеру — прикрыл его собою от вражьего копья. И государь пообещал мне, на знамени своем поклялся, что, если я выживу, он исполнит любое мое желание. Я поправился и пожелал изучать королевское фехтование. Король не мог не сдержать слова и сам передал мне многие секреты. С тех пор я, наверно, единственный человек некоролевской крови, знающий фигуры знатного фехтования. Потому и приставили меня наставником к лорду Мелину…

— Бежать! Мне надо бежать! — вдруг воскликнул, подхватываясь со своего табурета, Пек.

Тут он пошатнулся и упал обратно, постанывая и держась за раненый бок.

— Если король приехал в Илидол за тем, чтобы разобраться с Пеком, то лучше будет парню побыть у вас, — сказал Ларик Герману. — Тут его вряд ли кто-то найдет… Пек еще очень плох, и лучше ему лежать. Справитесь?

— Конечно. Иначе и быть не может. Но, должен предупредить: если король захочет найти нашего лорда, он перероет весь Илидол. И не факт, что сюда не наведается…

— Пока дело дойдет до обысков, Пек окрепнет, и мы дернем из города. Найдем способ, как это сделать… Я принесу кое-какие лекарства, одежду, еду, стану вас навещать. Вряд ли кто-то заинтересуется тем, куда я хожу…

— Как раз наоборот, — возразил мастер Герман. — Зная, что вы — старый друг лорда, король прикажет следить за вами…

— Ларик, — вновь подал голос Пек, — разве ты побежишь со мной? А как же Злата? Как же твоя свадьба? Ты не должен… тебе надо оставаться в Илидоле…

— Вот что, — нахмурился Ларик. — Сейчас мы с тобой разбираемся. К тому же: о свадьбе со Златой пока не было жесткого уговора. А тебе я слово давал, что мы всегда вместе будем, и не раз уже я говорил, что нарушать это слово не собираюсь… Подождет моя свадьба, — но при этих словах Ларик нахмурился еще больше: тяжело ему было сдерживать эмоции.

— Ты давал слово мальчишке Пеку, но не лорду Мелину, — возразил юноша, — я же бегу из Илидола, как Мелин, и не вправе требовать от тебя такой преданности…

— А я присягаю тебе в ней, лорд Мелин, — сказал вдруг Ларик, становясь перед бледным парнем на одно колено. — Уж если мало тебе моего братского слово, то прими и присягу солдата. И пусть я стану первым воином в твоем войске, если оно будет. Потому что не знаю я человека, более доброго и честного, чем ты. Никогда не было мне от тебя плохого слова или дела, и у меня в сердце ты — брат мой. Так уж позволь, чтоб всегда так было… Только верни себе веселость и бесстрашие — без них скучно мне на белом свете, — улыбнулся, тронув юношу за плечо.

— Верный мой приятель — моей души спасатель, — хоть измученно, но уже легко и светло, улыбнулся Пек и пожал Ларику руку, — достоин ли я такого друга?

— Ненужный вопрос, — ответил молодой человек. — Если свела нас судьба, значит, так тому и быть. Теперь — укладывайся здесь где-нибудь на покой и ни о чем не волнуйся. А я вернусь в цитадель — разведаю, что и как.

Встав с колена, Ларик кивнул мастеру Герману, вернул на голову шлем, который снял на входе, и вышел из дома…

Глава вторая

Прошло несколько дней. Погода уже не капризничала, не менялась, но в Илидоле за это короткое время многое изменилось.

Король Лавр торжественно въехал в город и встретился с членами городского совета.

Решить вопрос о примирении Илидола и лорда Гая Гоша государь желал, как можно быстрее. И сделал это с присущей только ему скоростью. В ратуше, в зале для заседаний, он хлопнул по сосновому столу рукой в латной перчатке и провозгласил:

— Войне вашей — конец! И мой кузен, ваш бывший сюзерен, тоже об этом извещен. Он снимает осаду и считает себя полностью удовлетворенным вашим откупом. Отныне Илидол — вольный город. Кроме того, я обяжу лорда Гая возместить вам ущерб — за ту свалку, что его молодцы устроили под стенами города, и за смерть ваших людей. Я всё сказал!

— Ваше величество, — тут же до земли поклонились ему обряженные в свои лучшие накидки старейшины, — милость ваша безгранична.

— Возможно, — кивнул государь и, выпрямившись, положил руку на крестовину меча, — но лишь при одном условии так будет.

— Каково условие?

— Мне нужен рыцарь вашего города — сэр Пек.

Старейшины переглянулись, перешепнулись. Король нахмурился — он не любил такого, но решил терпеливо ждать их ответа: дело касалось потерянного сына, и Лавр был готов на многое.

— Государь мой, — подошел ближе и заговорил тот, кто был сейчас за мэра в Илидоле. — Как смиренно просили мы у вас милости для города нашего, теперь так же смиренно просим милости для нашего юного рыцаря. Чем он прогневал ваше величество? Да, он ранил лорда Гоша, вашего кузена, но он защищал родной город. Это ли не священная обязанность каждого человека — защита родного дома?

— Вы что ж думаете: я этому вашему Пеку рубить голову стану? — пожал плечами Лавр. — Вы ошибаетесь. Мне просто надо посмотреть на того, кто сподобился так отделать моего кузена и его солдат, — и король расхохотался. — Я желаю предложить ему место в своей дружине. Хорошие воины, умеющие сразу двумя мечами махать, у нас на дорогах не валяются…

— О, если дело так обстоит, то мы не замедлим исполнить это ваше желание, государь, — улыбаясь, поклонился Лавру новый мэр Илидола.

— В таком случае, все решено, — Лавр снова хлопнул по столу рукой и по-хозяйски уселся в кресло. — Поспешайте отыскать мне вашего витязя, а я пока отдохну.

— Ваше величество, позвольте просить вас расположиться в моем доме. Для вас приготовят самые лучшие покои, — все кланялся мэр. — Буду счастлив, если станете моим гостем на время пребывания в Илидоле.

Король согласился — он знал цену спокойной жизни и никогда не противился комфорту.

— Только постарайтесь быстрей найти мне этого молодца Пека, — предупредил он старейшин.

Мэр взялся проводить государя в свой дом, а оставшиеся в зале заседаний отцы города кинулись к капитану Альвару, который все время, пока шла беседа с государем, стоял у выхода и вполголоса беседовал с одним из рыцарей из королевской свиты, который оказался его старым знакомцем.

— А у меня уже два сына. Женушка моя, красавица, расстаралась, — рассказывал Альвару рыцарь. — А сама все дочку хочет. Говорит: не мальчишек же вышиванию учить. А ведь знатно моя Ивонка вышивает: золотом, серебром умеет…

Старейшины прервали их беседу:

— Вы слышали волю короля, — сказали они Альвару. — Где рыцарь Пек?

Капитан наморщил лоб, кратко ответил:

— Разберусь.

Попрощавшись с собеседником, он первым делом вернулся в цитадель и поспешил в лазарет.

Постель Пека-Рифмача была пуста.

— Ушел куда-то со своим другом — мастером Лариком, — сообщил Альвару один из санитаров.

— Куда же?

— А ни слова не сказали. Собрали вещи и ушли.

— Вот новости, — нахмурился капитан. — Ушли и никого не предупредили. Дисциплина — хуже некуда. Так можно и в дезертиры записаться.

Недовольно ворча на самоуправство юного рыцаря, он вышел во двор. И тут же просиял лицом — увидал Ларика. Парень, широко шагая и странно озираясь по сторонам, спешил к казармам.

— Эй, — окликнул его капитан. — Ну-ка, стой!

Ларик застыл, и вид у него был такой, какой бывает у вора, когда его за кражей застают. На лице — досада, и глаза бегают.

— Где твой друг Пек? — сходу начал Альвар.

— Вот этого не знаю, — так же, сходу, пожал плечами парень. — Я к невесте своей ходил…

— Ты хорошенько думай, прежде чем врать, — строго заметил Альвар.

— А вы меня вруном не обзывайте. На вруна я и обидеться могу, — весьма недружелюбно буркнул Ларик.

— Брось крутить! Вас видели, когда вы вместе куда-то уходили. А сейчас Пека к себе король требует. Поэтому говори правду: где он?

— Ого-го! — присвистнул молодой человек, покачиваясь на каблуках. — Король и Пек? Славная компания получится, — и рассмеялся. — Только вот незадача: где король, я знаю, но не знаю я, где Пек.

Капитана такой ответ совершенно не устроил:

— Ты ври, да не завирайся! Я исполняю волю короля. Стало быть, если врешь мне, то врешь государю! А это — преступление! — пригрозил он парню. — Вас видели вместе. Пек едва оправился от раны. Он один далеко уйти не мог. Ты знаешь, где он, и ты должен все рассказать. И еще: выполнение воли короля — это одно из условий мира между лордом Гошем и Илидолом. Так что, если врешь — подставляешь родной город, за который и ты, и Пек, и многие другие кровь пролили!

— Вот как? — опять присвистнул Ларик. — Выходит, город хочет откупиться от лорда, выдав ему своего лучшего защитника? Ну, здорово…

— Нет же, болван! — Альвар терял всякое терпение. — Пек нужен королю! И ничего плохого ему не сделают! Король даже говорил, что хочет такого славного воина себе в дружину определить!

— Ишь ты, так сразу и в королевскую дружину? — еще громче засвистал Ларик. — А про меня разговору не было? Я парням лорда тоже немало навалял.

Капитан весьма выразительно посмотрел на наглеца, недобро нахмурился и махнул рукой солдатам, что стояли на часах у казарм:

— Эй, ребята! Ко мне!

Те были рады подойти — надоело им торчать на одном месте, переминаясь с ноги на ногу.

— Сдай оружие — ты арестован, — приказал Альвар Ларику и кивнул подошедшим. — Отведите его в подвал, заприте в камере. После разберемся.

— Как же так?! — возмутился парень. — За что меня в камеру?!

— За то, что препятствуешь исполнению королевской воли, — грозно объявил капитан. — Я тебя предупреждал: это — серьезное преступление.

— Что ж это за преступление?! Я просто не знаю, где Пек! Точно так же, как вы не знаете! Как парни эти не знают!

— Насчет тебя у меня большие сомнения. Я сразу вижу, кто врет, а кто правду говорит, — сказал Альвар. — Пока — сиди под замком. А друга твоего мы найдем, и сделаем это быстро. Уж поверь.

Ларик надулся, но оружие свое — короткий меч и дубинку — отдал. Потом заложил руки за спину и понуро побрел туда, куда ему указал один из солдат-конвоиров — в казарменный подвал.

Камера, в которую его определили, была маленькой, с низким потолком, сырым полом и с таким узким окошком, что ему не требовалась решетка.

— Извини, друг, — виновато сказали парню воины, с которыми он еще вчера гремел в кости и резался в карты. — Дружба — дружбой, а служба — службой. Если что надо — говори. Голодом и жаждой морить не будем. Вот прими, на первое время, — и один из них протянул ему теплый плащ. — Потом горшок с углями тебе принесем, чтоб не зяб, и горячего супу. А ты сам не лежи бревном, не сиди сиднем. Ночи-то теперь холодные — легко застыть можно.

— Ладно, ладно, спасибо, спасибо, — буркнул Ларик и, завернувшись в плащ, уселся на низкий деревянный топчан. — Смотрите только — охраняйте как следует, чтоб меня мыши здешние не загрызли.

Солдаты хохотнули на его шутку и вышли из камеры. Погремев тяжелыми ключами, заперли за собой низкую массивную дверь.

— Нехорошо и глупо я попался, — проворчал молодой человек, прислонился спиной к сырой стене, вытянул длинные ноги и с неудовольствием заметил, что они сразу ткнулись в противоположную стену — так тесно было в камере.

Через несколько минут осенний холод начал коварно заползать под его плащ и неприятно щекотать. Солдаты правду говорили: лежать и сидеть в камере — было опасно. Пришлось встать и попрыгать на месте, а потом еще и поотжиматься от топчана, не обращая внимания на жалкое поскрипывание досок.

— Ларик, Ла-арь, — позвал его тихий вкрадчивый голосок.

Ларик поднял голову и в узкую щель окошка увидал два больших глаза цвета светлого пива — к нему заглянула Нина.

— Ну, привет, мышь. Рад тебя видеть, — парень весело прыгнул к окошку (в его голове тут же зароились идеи о том, как лучше использовать приятную неожиданность в лице девушки).

— Мамочки, и за что тебя сюда посадили? — встревоженно зашептала Нина. — Я видела — оружие отобрали, под конвоем увели, как какого-нибудь преступника. Что ты натворил?

— Ничего страшного. Да и неважно это. Важно то, что я тебя сделать попрошу, — молодой человек прильнул ближе к окошку.

— А где Пек? — Нина уже не слушала его — интересовалась тем, кто ее больше всего занимал.

— То, о чем попрошу, касаемо и Пека, — пообещал Ларик. — Знаешь Тихую улицу?

— Знаю, знаю. Я там бывала пару раз: у тетки одной кружево для занавесок хозяйских покупала. Та тетка красивые кружева плетет, на снежинки похожие…

Ларик улыбнулся, думая, что нашел выход из своего нехорошего положения, и принялся давать как можно более точные и краткие указания девушке. Та не ленилась кивать.

— Все поняла? И главное: смотри, чтоб за тобой слежки не было, — предупредил Нину Ларик.

— А зачем Пек прячется? Я слышала: король хочет сделать его своим рыцарем. Разве от такого прячутся? — вдруг сказала Нина.

— Давай не будем об этом, — нахмурился Ларик (он уже сомневался — правильно ли сделал, что поделился секретами с этой глазастой 'мышью'). — Раз прячется, значит, так надо. Ты хоть запомнила, о чем я тебя просил?

— Конечно. Все запомнила. Сделаю, как говорил, — в очередной раз кивнула Нина. — А это тебе, подкрепись, — и стала пропихивать в окошко большие, пахнущие лимоном, лепешки. — Потом пойду туда, куда ты просил.

Ларик послушно принял угощение и в шутку погрозил девушке пальцем. Она хихикнула в ответ и скрылась в вечерних сумерках, быстро и бесшумно…

— Что со мной, старик? — шептал Пек, лежа на скамье у окна в доме на Тихой улице и глядя на полную луну, которая только что выплыла из-за темной, похожей на кролика, тучи. — Я-то думал: я все забыл. А на поверку вышло — ничего я не забыл. Все во мне бурлит, как вода в котле, который с огня снять забыли…

Герман ничего не отвечал — он ждал, пока юноша выговорится. И тот вздохнул, забормотал дальше, крепко стиснув веки (надоело смотреть на молочный круг в черном небе):

— Думал: если увижу его, ничто во мне уже не шевельнется, потому что перестал я думать о нем, как об отце. Что ж со мной теперь? Словно только вчера герольд прискакал и объявил мне о том, что я не нужен отцу… Старая обида никуда не делась…

— Как ни верти, как ни крути, а отец есть отец, — все-таки отозвался старик, кряхтя на своем сеннике на печке. — Помню я свое детство. И мне от батюшки доставалось — мало не казалось. Особенно тогда, когда он мне науку воинскую преподавал. Один раз так палкой огрел, что чуть дух вон не вышиб… Сколько это мне было? Лет десять вроде…

— А свою жену, твою матушку, он бил? Убивал? — вдруг едко спросил юноша, поднимая голову с подушки. — Лишал ли тебя наследства, даже не видя тебя?

Старик ни одного слова не нашел в ответ.

— То-то и оно, — сквозь зубы продолжил Пек, глядя теперь на почерневшее бревно стены. — Я ведь, убегая из усадьбы, решил забыть о себе, как о лорде, как о принце. На кой черт мне это лордство, наследство баснословное? Я ведь сам отрекся от всего, что мне отец со щедрот своих оставил. Навсегда захотел с прошлым развязаться. В простаки — проще некуда — подался. И словно сам себя обманул — ничего никуда не делось. Вот он я, вот злоба моя и обида, вот ненависть, а вот и желание мстить и убивать! — он поднял кверху кулак.

— Короля?! Отца?! — ахнул Герман, и тут же в жар его бросило.

— Я как со стены его увидел, так и пожалел, что лука и стрелы у меня в руках нет, — глухо признался Пек. — С закрытыми глазами в сердце попал бы…

— Это вас лихорадит, мальчик мой, лихорадит, — забормотал Герман, спускаясь с печки вниз. — Сейчас воды подам.

Юноша вздохнул, прерывисто, тяжко:

— Пусть так, пусть лихорадит. Пусть вусмерть лихорадит…

И отвернулся, не желая пить воды, которую в глиняной кружке принес ему наставник.

Мастер Герман покачал головой, поставил кружку на подоконник, сел рядом с парнем, на трехногий табурет, к стене прислонился. Собрался дежурить у постели юноши.

Пек хотел уснуть, а сон все не шел. Приходило только какое-то тревожное забытье, полное неясных дрожащих образов в грязно-синих разводах. И в груди ныло, словно рана углублялась, а не затягивалась, и поднималась куда-то под сердце.

Наконец, мутное сновидение плотным покрывалом опустилось на Пека. Кровь и боль — они оказались одинакового цвета. И этого с избытком черпали для него из глубокого темного колодца какие-то люди-призраки…

Стук в дверь показался набатным ударом.

Потом — громкий шепот знакомым девичьим голосом:

— Пек, здесь ли ты? Пек?

Юноша подхватился и босиком, на цыпочках, побежал к выходу, привычно обходя все известные скрипучие половицы. А Герман, похоже, уснул крепко — лишь прерывистое сопение с похрапыванием с табурета доносилось.

— Нина? Ты? — спросил хлипкую дощатую дверь.

— Точно. Ты здесь? Как хорошо. Открой, пожалуйста. Мне Ларик рассказал, как тебя найти. У меня есть лекарство для тебя и еда. Открой — страшно мне, — затараторила Нина.

Пек без промедления откинул засов, ухватил девушку за тонкую руку, дернул в дом и закрыл двери.

— Ну, привет, старушка, — и вдруг почувствовал, как задрожало что-то у него в сердце, но на этот раз не тревожно, а тягуче сладко: от Нины уютно пахло выпечкой и почему-то ромашками. — Какая же ты смелая — ночью пришла, одна…

— Мамочки, — протянула девушка, уцепившись за его рукав. — А свет? Темно-то как…

— Тише, старика разбудишь, — Пек зажег свечу, что стояла на полочке у колченогой вешалки для плащей, и потянул позднюю гостью в крохотную комнату, где обычно спал Герман.

Усадил Нину на первый попавшийся табурет, принял из рук и поставил на маленький столик корзинку, полную лепешек. Туда же определилась и коробка с лекарством и бинтами.

— Но почему ты пришла? — начал спрашивать юноша. — Почему не Ларик? С ним что-то случилось?

Нина, превратив свои глаза в два огромных блюдца, захлебываясь, рассказала обо всем, о чем могла рассказать.

— Вот как, — нахмурился Пек, дослушав до конца ее рассказ. — А ты уверена, что за тобой не следили?

— Конечно, — закивала девушка.

Он уже хотел сказать 'хорошо', но замер, услыхав звуки с улицы. Это были шаги и голоса. Шаги тяжелых рыцарских сапог и суровые мужские голоса:

— Ну и глушь…

— Потише — в доме услышат.

— Ну, и что? Куда им сейчас деваться?

Пек, ушами поймав все это, яростно, отчаянно ударил кулаком по столику. Тот, крякнув, развалился. Все, что на нем покоилось, рухнуло на пол.

— Ты ду-ура! — вместо 'хорошо' и 'молодец' досталось Нине, а еще достались ец волчьи огни из серых глаз парня. — Привела их сюда!

Он кинулся в кухню, как можно быстрее натянул сапоги, схватил меч и кинжал, которые оставил на скамейке у печки, растолкал Германа:

— Беда, старик. Пришли за мной. Ухожу я! — и кинулся к окну.

'Не хочу я тебе попадаться, твое величество! Не хочу и не буду! — с такой упрямой мыслью Пек распахнул ставни и выпрыгнул в сад, совершенно не думая больше о мастере Германе, о Ларике, о своем рыцарстве и о Нине…

Глава третья

Тихую улицу Илидола после того, что произошло, стоило бы переименовать в Шумную. Потому что шума в этот поздний час поднялось много.

— Держи! Держи! Вот он! — юноше показалось, что так заорало каждое дерево в старом, маленьком, сонном саду.

Замелькали факелы, кто-то бросился на него, но подступиться к себе Пек не дал: мощным ударом нераскрытого меча остановил, свалил на траву нападавшего. Убивать ему не хотелось.

— Держи! Держи! — не смолкали те, кто окружил дом.

Что нужно было ему сейчас?

Прорваться к забору.

После все казалось ясным и более легким — прыжок на улицу и сумасшедший бег…

Куда?

'Куда ноги понесут', - сказал сам себе юноша и ударил ногой в пах еще одного человека, вставшего у него на пути. Бедняга охнул, сложился пополам, сунув руки в пострадавшее место, и с тихим воем завалился в кусты крыжовника.

— Нда, — понимающе сопроводил его отступление Пек.

К темноте глаза парня привыкли быстро, тем более что было не так уж и темно из-за мелькавших там-сям факельных огней.

Расправившись с двумя противниками, Пек заторопился продолжить рывок к забору, и сделал это вовремя: он увидел, что с разных концов сада к нему бегут рослые воины.

В одной руке — меч, в другой — кинжал, и огромными прыжками юноша кинулся к изгороди.

Дорогу преградили, но юноша не хотел терять и секунды. Прямо на бегу замахнулся, со свистом отпуская клинок в круговой полет к груди противника. Тот едва увернулся, прыгнул в бок, спасая жизнь, но Пек не стал продолжать. Ему нужно было именно это — чтоб освободили путь. Поэтому, не сбавляя скорости, парень рванулся дальше, тревожа ногами опавшие листья и осеннюю, пожухлую траву.

У забора его нагнали сразу трое. Сбили с толку криком:

— Ваша милость! Стойте!

Пек не дослушал, увернулся от их рук и легко, как в детстве, перемахнул изгородь. На той стороне попал сапогами в широкую и глубокую лужу и здорово забрызгался — даже в лицо плеснуло грязной, холодной водой. Не обращая внимания на эти мелочи, быстрее ветра понесся по узкой, темной улочке, хлюпая набравшими воду сапогами.

За спиной загрохотали конские копыта, снова понеслись крики: 'Держи! Не упусти!

Всадники!

Пек молниеносно перестроил тактику бегства — свернул в узкий проулочек, образованный покосившимися заборами. В такой на коне никто бы не сунулся.

'Бежать! Лететь отсюда! Как ветер! Как стрела! — мелькало в его голове так же часто, как мелькали зажигавшиеся окошки илидольских домиков, разбуженных шумом и криками.

Пек выскочил на какую-то улицу, наполненную запахами рыбы и жареного лука, и резко затормозил — перед самым его носом вздыбил коня всадник — он чуть не затоптал юношу, который так внезапно перед ним оказался.

— О небо! — выдохнул Пек, видя крупные лошадиные копыта, обрамленные подковами, но, вмиг опомнившись, не замедлил рвануть влево.

Не получилось — из-за угла прямо на него, гарцуя, вылетело сразу пятеро конников. Один из них, заметив юношу, торжественно выкрикнул:

— Вот он! Вот!

Пек проиграл — его бегство не удалось. Окруженный всадниками, он не имел возможности увильнуть в сторону и теперь затравленно прижался спиной к бревенчатой стене какого-то сарая. Его колотило: от холода, сырости и от волнения.

Конники спешились, ступили ближе, и юноша выругался и опять выхватил меч, готовясь драться с ними всеми сразу.

Первый подошедший рыцарь, видя, как агрессивно настроен беглец, выставил перед собой руки, показывая, что они пусты, и он не собирается атаковать. Потом и вовсе скинул шапку с головы, вежливо поклонился и сказал:

— Ваша милость, выслушайте меня.

— Не хочу вас слушать. Дайте мне пройти! — выкрикнул Пек.

— Ваша милость, если я сделаю то, о чем вы просите, завтра по моей шее ударит меч палача, — признался рыцарь. — Я выполняю приказ короля. И вам ничего не угрожает. И я прошу вас: выслушайте…

Пек опустил руку с мечом и зло выдохнул: теперь он был вынужден действовать не по своему желанию, а подчиняясь чужим правилам.

Воин опять поклонился, понимая, что ему дадено разрешение говорить дальше:

— Я — барон Валер, рыцарь короля. Его величество желает встретиться с вами, а мы посланы разыскать и проводить вас к нему. Извольте, — и он подвел юноше своего коня, приготовился держать стремя.

— Что ж, — забормотал, наскоро соображая, Пек, — что ж… Хорошо, я поеду, я встречусь с королем. Но я совершенно не понимаю, зачем все это и почему…

— Я тоже многого не понимаю, ваша милость, — опять вежливо поклонился барон, — например, почему я должен обращаться с вами, как с благородным господином, и почему вы столь резво пытались бежать от нас…

Пек-Рифмач скрипнул зубами. Все верно: он повел себя, как дурак. С самого начала не стоило укрываться в доме Германа. Нужно было сразу, любым возможным способом бежать из города, а потом — и из страны… А когда вскрылось его убежище на Тихой улице, уже совсем глупой была попытка дать оттуда деру.

Оставалось лишь это: вставить ногу в предложенное стремя и вознестись в седло, на мощную спину рыцарского коня, храпящего и пляшущего от нетерпения.

— Ваша милость, возьмите, — Валер протянул юноше свой плащ, короткий, но из теплой мягкой шерсти и с длинными рукавами. — Нынче холодно, а вы в одной рубашке. К тому же вымокли, по лужам прыгая. Так и простыть недолго.

Надо сказать, этот жест заботы и тихий голос барона, чем-то похожий на голос Германа, немного успокоили юношу. С удовольствием укутавшись в плащ, он перестал дрожать и расслабил уставшие от бега и напряжения мышцы, и лицо его разгладилось.

'Пусть уж я теперь, ькак щепка в весеннем ручье, несусь, сам не знаю, куда… — пришла ленивая мысль, не лишенная мудрости применительно к его настоящему положению…

Нашел меня мой враг.

Ну что ж, пусть будет так…

— прошептал Пек-Рифмач.

Так оно часто бывает, когда отчаяние налетает со всех сторон, как безжалостный февральский ветер; когда не видно ни одного выхода из бед, что хлынули, подобно весеннему разливу, и затопили ледяной шурпою жизнь, все ее уголки. Так бывает — вместе с несчастьями наползает равнодушие и холод, и словно со стороны себя видишь и не хочешь более принимать участия в собственной судьбе. Иногда это губит, иногда — спасает: не даёт сердцу разорваться, душе — пропасть во мраке, а голове — потерять разум…

Иногда самое лучшее — ничего не делать…

Барон Валер — человек достаточно на свете поживший и многое понимающий — внимательно проследил за каждым движением парня и услышал его стишок фатального содержания. Убедившись таким образом, что Пек больше не намерен убегать, он взял поводья коня и быстро пошагал по улице, направляясь в центр города — к особняку илидольского мэра.

'Герман, Ларик, Нина… что-то с ними будет, — вспомнил юноша тогда, когда его лошадь проходила мимо обувной лавки, и он головой стукнулся о деревянную вывеску, качавшуюся на цепях. — Нина! Я ж ее обидел!

— Господин барон! Подождите! — окликнул он Валера. — Можем ли мы сейчас вернуться на Тихую улицу?

— Вас беспокоят судьбы ваших друзей, — больше утвердительно, чем вопросительно отозвался барон. — Оно понятно. Но не волнуйтесь, ваша милость, их там нет. Старика и юную барышню уже доставили к королю. Ничего плохого им не сделали и не сделают, как и вашему другу — Ларику. У его величества нет никаких недобрых намерений.

'Намерения, — подумалось Пеку. — Каковы ж его намерения? Он поймал меня — это есть. Но что будет дальше? Его вновь бросило в жар, а руки, державшие поводья, дрогнули, но он тут же ответил сам себе: 'Что будет — то и будет. Приготовься лишь смотреть в его глаза так, как смотрел на тех, кто бился с тобой в доме папаши Влоба'. И тут пришло к нему спокойствие — то самое, в которое он, выходя на арену, 'облачался', словно рыцарь — в доспехи перед поединком…

Вот и дом мэра, за высоким бревенчатым забором, на Улице Двух Фонарей — совсем рядом с Каменной площадью.

— Прибыли, ваша милость, — сообщил Пеку барон, проводя лошадь с юношей в раскрытые ворота.

Пек легко спрыгнул на землю и хотел вернуть Валеру плащ, но тот покачал головой:

— Потом как-нибудь вернете, ваша милость. Король ждет. Нехорошо будет, если вы явитесь к нему в рваной и грязной рубахе. Идите в дом.

Пек коротко поблагодарил рыцаря, одернул плащ и уверенным шагом поднялся на высокое и широкое крыльцо, оттуда ступил в переднюю, убранную в ценное красное дерево, и затем прошел за стареньким, сутулым слугою в просторную, богато обставленную гостиную.

Свет и тепло — первое, что окружило его. Юноша даже невольно рукой лицо прикрыл: после сумрака ночи, тревожимого лишь факельными огнями, глазам сделалось больно.

Высокий, широкоплечий седой человек в темно-зеленой одежде, украшенной золотыми шнурами, вышел навстречу Пеку из-за массивного дубового стола — король Лавр Свирепый. Его стального цвета глаза сделались большими и неожиданно влажными, когда встретились с привыкшими к свету глазами юноши, а худощавое, скуластое лицо побелело от заметного волнения.

'О, как же прав был Герман! — с досадой отметил Пек схожесть облика короля со своим. — Неужели таким я буду лет через двадцать? О, как же это гадко, невыносимо!

— Ваше ве… — он пожелал поклониться, но Лавр не дал ему продолжения — резво, словно было ему столько же лет, сколько сыну, прыгнул он к вошедшему и схватил его за обе руки:

— Мелин! Мелин! Нашелся! Нашелся! — так, приговаривая крайне взволнованным голосом, обнял Лавр Пека и не отпускал, едва сдерживая что-то прерывистое, что рвалось прочь из груди, из горла.

Юноша многого ожидал, но никак не бурного проявления отцовских чувств. Порыв отца ему не понравился, показался неискренним, заставил думать о каком-то подвохе, и напускное спокойствие юноши из-за этого обратилось вдруг в холод, холод оружейной стали. 'Что ж он думает: все просто? Одно объятие — и я стану его другом? — Пек чуть скривил губы в горькой ухмылке.

— Государь, помилуйте, — выдохнул он, когда король ослабил свои объятия, — пожалейте — объясните, что происходит? Иначе я последнего разума лишусь…

— Мелин, Мелин, только не отпирайся, не хитри, — с укором во взгляде и голосе покачал головой Лавр. — Ты мой сын, мой старший сын… Столько лет я думал, что потерял тебя…

Этих слов парень не выдержал — вырвался наружу разъяренный зверь, что дремал и тревожно ворочался в нем целых семь лет:

— Потеряли! Так и есть! — выпалил он вдруг, забыв, что еще минуту назад решился не выдавать себя, решился врать и хитрить, не признаваясь в том, кто он на самом деле. — И в тот же день, как я родился, вы потеряли меня! Да нет же — вы отказались от меня! Добровольно! А потом я всего лишь сделал то, что должно было вас обрадовать — взял и исчез из вашей жизни. Разве не этого вы хотели? И разве стало вам плохо с новой семьей, новыми сыновьями? Ха! — и Пек вырвал свою руку из руки короля.

— Ты прав, ты прав, — внезапно смиренно кивнул Лавр, — и есть у тебя права бить меня не только словами…

— О, да! — не сдержал близкого к кровожадному возгласа Пек. — Хотите, признаюсь? Убить я вас захотел — в первый же раз, как увидал у стен Илидола. И сейчас хочу, — прошипел, сузив глаза, запалив в них такие ужасные волчьи огоньки. — Я мать свою благодаря вам не помню! Ни лица ее, ни запаха, ни касания!

Ничего он уже не боялся — смело все страхи волной гнева, ярости, что были вызваны давней горькой обидой. Никуда она не делась — выросла вместе с ним и дождалась своего часа, чтобы лопнуть, как нарыв. Полыхало теперь все в юноше, затопило жаром грудь, голову.

— Убийца! — с вызовом, прямо в лицо короля бросил Пек.

И Лавр, до сего мига проявлявший волшебное терпение, сорвался. Так же яростно, как и сын, и наотмашь ударил Пека. Не получилось — тот, зло хохотнув, поймал его кулак в свою руку и крепко сжал, намеренно причиняя боль королю:

— Не так-то это просто, ваше величество. Я давно не ребенок. Думаете, что я семь лет делал? Я не в шары играл — я челюсти ломал, — сказал и оттолкнул отца от себя. — Дайте мне уйти, пока я еще держусь и не цепляю ваше горло… Я уеду из Лагаро, и забудем друг о друге.

— Нет, — твердо, хоть глухо отозвался Лавр, видя, что сын не уступает ему ни в силе, ни в твердости, ни в гневе, — я не для того тебя хотел найти, увидеть, чтоб сразу отпустить.

— Что ж вам нужно? — пожал плечами юноша, отпуская руку короля.

— Просить прощения у тебя, — выдохнул государь; как же нелегко ему было это говорить: он, надо признать, не один раз в голове проигрывал всю свою предстоящую беседу с беглым сыном, но теперь все шло не так — не по задуманному. — Прощения, за все и сразу, сын. И просить вернуться ко мне, вернуться в мою семью… Постой, Мелин, присядь: мне так много сказать тебе нужно…

— От долгих разговоров мало толку, — сказал, как отрезал, Пек.

— Но если судьба свела нас, значит, так надо, — возразил король и заметил, как вздрогнул его сын. — Мы просто обязаны использовать этот шанс, поговорить, разобраться в нашей жизни: в том, что было, есть и что будет.

Пек вздрогнул потому, что уже слышал такие слова: про судьбу, про то, что она ведет человека, и про то, что все на свете — не просто так. Похожее говорили Ларик и мастер Герман. И много раз Пек потом убеждался, что есть правда в таких словах. Поэтому дрогнуло что-то сейчас в его груди, чуть сбилось в ней пламя ярости, чуть охолонуло голову. С сомнением пришла слабость: она наполнила собою мышцы в ногах и спине, и Пек послушно опустился в одно из мягких кресел у стола.

— Что ж, говорите, я слушаю, — лениво разрешил он.

— Услышишь ли? — с сомнением глядя на странно потухший взгляд сына, спросил король.

Словно щепка на воде:

Не касаясь берегов,

то ли к счастью, то ль к беде

Я несусь без лишних слов…

— горько улыбнулся Пек.

— Пек-Рифмач, — пробормотал Лавр Свирепый, — так ведь тебя здесь прозвали?

Юноша покачал головой: не хотелось ему пускаться в объяснения о том, кем он стал в Илидоле. Поэтому выразительно глянул на короля и сказал:

— Ближе к делу, ваше величество. Иначе — прыгну в окно, как делал не раз. И прежде чем уйти, положу трупом каждого, кто мне помешает бежать. А если судьба выпадет — и сам лягу. Судьба — она такая — ничего зазря не делает… Я с вами в одной комнате, и мне от этого дышать тяжело…

Глава четвертая

Король Лавр Свирепый вздохнул, глядя на лицо сына, ставшее каменным. Он видел себя. В сдвинутых бровях, в полузакрытых, но полных огня, глазах, в упрямой складке рта, — в каждой черточке этого лица сквозила его собственная молодость, тоже не безоблачная, беспокойная, полная опасностей…

Престол Лавру достался относительно рано — лет в четырнадцать. Его отец — король Экер — умер от болезни кишок. Так было объявлено официально. На самом деле, и Лавр, и еще несколько человек из его ближайшего окружения не без оснований считали, что Экера отравили, подсыпав какой-то травяной гадости в пиво. Государь имел свою собственную пивоварню и в жару поглощал ячменный нектар огромными кружками.

Короновавшись, Лавр не мог сразу разобраться с теми, на кого падали подозрения — с двоюродным дядюшкой и его хитроумной супругой. Король был юн и некрепко держался на троне. А дядюшка пользовался авторитетом у военных и после смерти Экера без всяких лишних обиняков заявил Лавру, что намерен править государством за него:

— Ты молод и неопытен. К тому же, армия, дворяне, купцы еще не знают тебя, а я для них — лицо известное и уважаемое. Слушайся моих советов, мальчик, и все будет хорошо…

Первое время Лавр слушался лорда-протектора, притушив свою гордость, потому что понимал: нельзя выступать вперед, не уверившись в том, что не будет удара в спину. Чуть позже, использовав мелкий конфликт на границе, Лавр затеял нешуточную войну с баронством Лей. Будучи шестнадцати лет от роду, юноша наголову разбил отряды барона в первом же сражении и объявил его земли своими, чем значительно повысил свой авторитет среди солдат и офицеров лагаронского войска.

Через год была еще одна военная кампания, потом — еще. И все они завершались победами юного короля. Ему сопутствовала удача: он прекрасно помнил уроки по военному делу и сам отважно бросался в битву, в полную силу используя свои способности бойца. Своим боевым конем он топтал врагов, без устали рубил мечом и крушил булавою, если же случалось драться в пешем строю — шел впереди всех, устрашая врагов залитыми кровью доспехами и воинственными воплями. Походы и битвы были для Лавра единственными местами, где дядюшка не досаждал ему своими нравоучениями и указаниями.

Лорд-протектор все это время оставался в столице, занимая себя подписанием тех или иных документов, подсчетом казны и упиваясь роскошной жизнью, пока юный племянник проливал свою и чужую кровь на границах и расширял Лагаро. Супруга лорда-протектора, пользуясь исключительным положением мужа, безбожно тратила казенные средства на наряды, украшения и многочисленные балы. Зато в армию юного короля не всегда вовремя поставлялся фураж.

Через пару лет Лавр с триумфом въехал в столицу после очередной победы и прямо на торжественном пиру приказал своим капитанам, которые теперь с благоговением смотрели на него, государя, не претерпевшего ни одного поражения, арестовать лорда-протектора и его супругу. Тогда лишь дядюшка понял, что зря не обратил в свое время внимания на тягу племянника к дракам и войне. Он-то надеялся, что где-нибудь в жаркой битве Лавр сложит свою взбалмошную голову.

Но вышло по-иному.

Король заключил в подвал своего замка хитрых родственников. Они умерли через полгода, не прочувствовав всех 'прелестей' пожизненного заключения. Причинами их смерти объявили болезни, вызванные холодом и сыростью, а на самом деле скончались лорд и леди от голода. Лавр приказал не давать им еды, цинично мотивировав это тем, что их усилиями казна так опустела, что ему самому на пропитание не хватает.

Так молодой государь убил нескольких зайцев: обезопасил себя, укрепился на троне, расширил и укрепил государство и преподал урок тем, кто был способен дерзнуть пойти против него в будущем. Это стоило Лавру ожесточенного сердца, некоторого разочарования в людях и ранней складки в межбровье, но он посчитал, что дешево отделался…

— Что ж Пек-Рифмач, лорд Мелин, сын мой, — вздохнул Лавр Свирепый, прогнав перед собой все эти воспоминания, — нам стоит поговорить. Сперва — о твоей матери…

Пек заметно двинул желваками и поджал губы.

— Я не хотел смерти Аманды, — говоря, король сел напротив сына, судорожно сжал подлокотники, но тут же расслабил руки, чтоб не выдавать своего состояния. — Я не хотел убивать ее. И в мыслях не было. Я разозлился — в этом моя вина. Аманда вела себя неподобающим образом: все эти бабские козни и мелкие пакости — одно раздражение, — Лавр нахмурился, обновив в памяти и эти неприятные мгновения. — Я не сдержался, ударил. Из-за гнева я не рассчитал сил… Аманда отлетела к стене, ударилась о нее и… и умерла… ее шея сломалась…

— Ха! — зло выкрикнул Пек, вскакивая с места (сейчас, внимательно слушая отца, он так ясно все представил, что, казалось, услышал, как хрустнула, ломаясь, тонкая шея королевы). — Ударили! Точно так, как только что меня пытались ударить?! Ха!

— А если я скажу, что чуть ли не каждую ночь с того самого дня, во сне, я замахиваюсь на Аманду и не могу себя сдержать, хотя всем сердцем желаю сдержаться… и рука моя бьет ее, но разбивается при этом моя голова… ты поверишь в то, что я раскаиваюсь? В то, что душа моя в аду уже давно? Ты поверишь? — хрипло спросил король. — И то, что я замахнулся на тебя — это еще один ожог для моей кожи? Как и это слово 'убийца'… Каково это — услышать такое от родного сына?

— Я вам не сын. Давным-давно вы это доказали: и мне, и себе, и всему миру, — глухо прорычал Пек, подходя к окну и пряча искаженное яростью и болью лицо в складках темно-красной портьеры. — И что для вас обвинения того, кто умер семь лет назад?

— Не прав! — Лавр почти выкрикнул и даже вперед подался, словно крик его подбросил. — Семь лет назад — именно тогда, когда мне сказали 'ваш сын Мелин погиб', я понял, что ты для меня значишь! Кровь и плоть — это многое, это главное. Мой первенец, мой наследник…

— Досадное неудобство, — 'поправил' Пек.

— Не говори за меня, — суровым голосом ответил Лавр. — Бог мой, неужели и до такого я дожил: умоляю собственного сына признать меня отцом?

— Дожили, — согласился юноша. — Как и я дожил до того, чтоб бегать от вас, как от огня.

— Значит, ты этого не хочешь — бегать от меня? И никогда не хотел?

Пек опустил взгляд на алые узоры пушистого ковра, что лежал на полу, и вздохнул, чувствуя, что и ему хочется выговориться. Тяжело давалась оборона, когда воспоминания, одно больней другого, выныривали из памяти и нещадно жалили рану, которая, казалось, давно затянулась. Кровь и плоть, родные, — так же он думал, глядя на отца. Как сказал Герман? — Отец есть отец, как ни крути… К тому же, они так похожи. И, наверное, одинаково буянит и рвется все у них сейчас в душе… Минуту спустя, услыхал юноша свой голос, странно тихий:

— Не хотел. Никогда. Жил себе в Кленовой усадьбе и мечтал, что вы ко мне приедете, — это было похоже на робкую жалобу ребенка, которого обидели, бросили. — И когда слышал нечаянный разговор слуг в кухне о смерти моей матери, не поверил их словам. Посчитал: глупые сплетни все… разве может мой отец убить мою мать? Так легко это тогда получилось — взять и не поверить в злое… Потом вы сами меня оттолкнули…

— И за это я прошу прощения, — король увидел брешь в стене холодной отстраненности сына и отозвался его словам. — Даже не его я прошу, а того, чтобы ты еще раз подумал обо мне, как об отце, и дал мне шанс доказать, что я твой отец. Может, после этого, ты сможешь простить меня?

— Может, — эхом повторил Пек и вздрогнул — лишь после того, как он сказал 'может', дошел до него смысл сказанного.

Отец улыбнулся и протянул ему руку, и все задрожало в юноше — он ждал этого жеста пятнадцать лет сознательной жизни. И не нашлось сил отказаться.

— Ну, — выдохнул Пек, чувствуя, как кружится его голова, — здравствуй, отец, — они наконец-то пожали руки. — Давненько, давненько не видались…

Лавр улыбнулся еще шире и дернул сына к себе, еще раз обнял и получил ни с чем не сравнимое удовольствие от того, что и Пек поднял руки, чтоб ответить на объятие.

'Что ж, поиграем в папу и сына, — мелькнула кисловатая мысль в голове юноши, но он сразу же мотнул головой, прогоняя ее. — Не думай такое. Не стоит. Стань мягче, податливее. Он ведь, в самом деле, рад тебя видеть…

— Рад, очень, — вдруг сказал король, будто ответил на мысли сына. — И не погрешу, если скажу, что счастлив. Я столько лет жил с тем, что повинен в твоей гибели. Но когда неделю назад от лорда Гоша прискакал гонец и передал мне письмо о том, что возможно Илидол возвращает мне сына, я думал, что сошел с ума. Никто еще ничего не знает, но когда узнают! О, это будет праздник!

Лавр чуть ступил от Пека, чтоб еще раз посмотреть на него.

— Мой сын! Мой сын! — широко улыбаясь, произнес король. — Гляжу на тебя, и словно молодость свою со стороны вижу. Не представляешь, какое это счастье, видеть свое лицо, свое тело, свой дух вновь молодыми. Мелин, Мелин, — все повторял он имя сына. — Мелин Лагаронский, мой сын, мой наследник! Старик Герман мне все рассказал. Я говорил с ним как раз перед твоим приходом…

— Ваше величество, — заговорил было Пек, смущенный таким взрывом теплых чувств со стороны отца.

— Никаких! — ударил кулаком в стол Лавр. — Отец, папа, батюшка — вот тебе слова, из них выбирай. Никаких 'ваше величество', 'государь' и прочих титулов! Мои сыновья зовут меня 'батюшка'.

— Ах, да, — кивнул, вспомнив кое-что, Пек. — Патрик и Дерек…

— Маменькины сынки — вот они кто, — нахмурился король. — Они в подметки тебе не годятся. Сам увидишь. Ты воин, настоящий рыцарь — все об этом говорит. Так отделать старину Гоша даже мне редко удавалось… Но ты что-то хотел попросить.

— Да, б-батюшка, — споткнувшись на непривычном слове, заговорил вновь Пек. — Ты упомянул мастера Германа. Я бы хотел видеть его и девушку Нину, что была там, в доме на Тихой улице. И друга моего — Ларика — очень бы я хотел, чтоб из тюрьмы выпустили. Он не заслужил тюрьмы…

— Все, что пожелаешь, — широко улыбался король. — Твои друзья и мне друзья. Уверен, в людях ты прекрасно разбираешься… Кстати, а девушка? Она мила и юна, но тебе она кто?

— Я бы хотел увидеть своих друзей, — сделав ударение на последнее слово, повторил Пек, не желая разъяснять королю подробности взаимоотношений с Ниной…

Старый мастер и перепуганная девушка оказались в соседней комнате. Старик неподвижно и расслабленно сидел в плетеном кресле у печки-грубки и сонно наблюдал, как догорает березовое поленце в топке. Похоже, он прекрасно знал, чем закончатся его ночные приключения, и не волновался попусту. А вот Нина, лишь только Рифмач зашел к ним, выскочила навстречу юноше из какого-то темного угла и кинулась на шею с писком 'Пек! Пек! Прижалась к нему, всем телом, тонким, гибким, и заплакала, роняя слезы на его рубашку.

— Тише, тише, старушка моя, — как можно мягче и нежнее зашептал ей в ухо кронпринц Лагаро, поглаживая мягкие, растрепанные волосы и млея от того, как тонкие руки Нины цепляются за него. — Напугали тебя, бедная… прости меня, прости. Я не должен был кричать на тебя. Я сам, честно говоря, неслабо напугался… Ты прости, прости…

— Я понимаю, понимаю, — закивала, глотая слезы, девушка. — Но что случилось-то? Тебя не убьют, не казнят? Это все из-за лорда Гоша? Он подлый! Подлый! Ты ведь с ним честно дрался, а он пожаловался на тебя королю! Подлый гад! Убила бы, если б он мне сейчас попался! — и в обычно кротком взгляде юной девушки вдруг мелькнули злые искры, а голос хлестнул гневными нотами.

— О, нет, это не из-за него, — вновь погладил ее каштановые волосы Пек.

'Какая боевая, — подумалось ему. — За меня готова и на грозного Гоша наброситься'.

— Не из-за него. Это только я виноват, — 'признался' юноша.

— Мой лорд, — отозвался мастер Герман, поднимаясь из кресла, — могу я вас теперь так называть?

Пек вздохнул, укоризненно покачал головой, видя, как округлились глаза девушки, которая его обнимала:

— Зачем? Почему именно сейчас, Герман?

— Лорд? — шепотом переспросила Нина, и ее бледное лицо стало еще белее. — Ты лорд? Какой лорд? — и повернулась к старому мастеру.

Не дождавшись ответа, дернулась в сторону от Пека. Ее брови нахмурились, пальцы сжались в кулачки, — вышло само недоверие, а не девушка.

— Зачем так шутить? Так непонятно?

— Это не шутка, юная дама, — подходя ближе, ответил Герман.

— Молчи! Пожалуйста! Я сам! — спохватился Пек и ухватил Нину за руку. — Я, я… Я Мелин. Лорд Мелин. Принц Мелин. Я — сын короля Лавра…

Нина нахмурилась еще больше и вырвала свою ладонь из пальцев Пека:

— Вот как? Интересно. Насколько помню, у нашего короля есть два сына — принцы Патрик и Дерек. А вот про принца Мелина я ничего не слыхала…

— Не слыхала. Потому что все думали, что я утонул, когда был маленьким. А я просто сбежал из дома, — тут юноша невольно усмехнулся: как-то странно получалось: 'наследный принц сбежал из дома'. — Давай присядем, и я тебе все расскажу. Я, в самом деле, очень хочу тебе все рассказать. Ты позволишь?

— Н-ну, да, — пожала плечами Нина, не зная, что и думать.

Она позволила усадить себя на мягкую скамеечку у окна, позволила держать себя за руку и рассказывать историю, больше похожую на какую-то неудачную сказку. Может, сам Пек был виноват: сейчас он говорил сбивчиво, иногда не мог подобрать нужных слов. Это было не похоже на него — всеми признанного балагура. Но юноша волновался: не желал он, чтоб отношение Нины к нему поменялось после того, как вскроется вся правда.

— Что ж ты молчишь? — спросил юноша, закончив рассказ.

— Молчу. Потому что сказать нечего, — вздохнула Нина и опять осторожно вытянула свои пальчики из руки Пека.

— Ты… ты поедешь со мной? — вдруг брякнул он.

— Куда? — девушка изумленно дернула бровями и поднялась со стула, машинально разглаживая складки на своей измятой юбке.

— В столицу. Я еду завтра с отцом… ммм… с королем. Мое место теперь там… А ты? Хочешь ли ехать со мной?

— И что мне там делать? — продолжила удивляться Нина.

Тут Пек запнулся. Но девушка сдержанно поклонилась ему и избавила парня от 'неудобных' мыслей, сказав решительно и чётко:

— Рада была узнать вас, ваше высочество. Теперь, если это позволительно, разрешите мне уйти. Скоро утро, и мне надо поспешать к своему хозяину. Вы же знаете, сколько всегда работы у горничной в доходном доме, — и вновь поклонилась.

— Да, конечно, — огорошено захлопал ресницами Пек. — Работы много… Что ж, иди — тебя не задержат…

Получив такое разрешение, Нина, не мешкая, подхватила свою корзину, которая лежала на боку у камина, кивнула на прощание мастеру Герману и резво выскочила в коридор, а оттуда — на крыльцо.

Вновь начался дождь, густой и косой, и Нина порадовалась: пробегая через двор, мимо королевских воинов, стоявших и беседовавших под навесами, она могла не опасаться, что кто-то из них, бросая заинтересованные взгляды на ее тонкую фигуру, заметит и ее слезы…

Глава пятая

— Привет тебе, столица,

Мне покажи все лица,

Что прячешь от пришельца

В своем из камня сердце…

Эти строки легко и просто сочинил принц Мелин, когда его породистый конь застучал копытами по серой брусчатке, внося юношу на улицы Тильда — самого старого, самого крупного, самого красивого города в Лагаро.

Тильду было более пятисот лет. Из небольшой, сперва деревянной, потом каменной крепости, построенной первым королем Лагаро — Тилем Лысым — он и вырос, развернулся в шумный город. Его центром была Солнечная площадь, где высился королевский замок и где в праздники устраивались военные парады, а в будни разворачивали торговлю лавки на колесах. Улицы, прямые, светлые и достаточно широкие, чтоб две телеги могли спокойно разъехаться, лучами расходились от площади. Кое-где их ровные линии перебивались небольшими парками, садами, кладбищами и площадями. И, наверное, если осмотреть Тильд сверху, можно было бы найти в нем сходство с паутиной.

Король Лавр, Мелин и рыцари, их сопровождавшие, въехали в столицу ранним-ранним утром. Восток только начал розоветь, и лишь караульные Ворот Большого Копья да редкие метельщики Приветной улицы, что начиналась сразу за воротами, стали свидетелями их скромного прибытия.

— Сперва — в мой дворец… э… в наш дворец, — говорил король сыну, который, словно деревенщина какая-то, пялился на красивый каменный дом, украшенный причудливым декором. — Отдохнем, приведем себя в порядок. Потом хочу представить тебя семье, двору, объявить о восстановлении всех твоих прав…

— Королева Корнелия знает что-нибудь обо мне? Обо мне теперешнем? — спросил Мелин, переведя взгляд на с дома на каменный фонтан, похожий на цветок тюльпана: он весело журчал водой на одном из перекрестков, который они сейчас проезжали.

— Нет, нет. Я же говорил: никто ничего не знает. Впрочем, какая разница? Еще пару часов — и все всё узнают, — улыбнулся Лавр.

— Как-то она это воспримет? — пробормотал больше себе под нос, чем для отца, юноша.

— Так, как и дОлжно! Порадуется тому, что число ее сыновей увеличилось! — хохотнул король.

Мелин нахмурился: в его голове были отнюдь не такие радужные мысли касательно реакции королевы на то, что ее сыновьям придется потесниться в очереди к трону. Не понравилось и то, что сказал Лавр: он, Мелин, никак не хотел становиться для Корнелии сыном. Тем более — звать ее матушкой. Поэтому юноша сразу решил расставить точки над 'i'.

— Отец, не жди от меня теплоты к твоей супруге, — мрачно сказал он. — Через себя мне не перешагнуть. Да и надо ли? Я давно уже не нуждаюсь в матери, а королеве вряд ли нужно такое дитё, как я.

— Неволить не стану, — Лавр успокоительно похлопал сына по плечу: он не желал с первых же дней выставлять Мелину кучу условий и оговорок. — Но буду не против, если постараешься вести себя мирно и по-доброму в своей же семье.

Эти, вроде бы великодушные слова нисколько не убаюкали тревогу Мелина. Даже, наоборот, дали повод кое в чем сомневаться. И уже про сомнения он сказал Ларику, который согласился держать путь с ним в столицу и теперь важно ехал рядом:

— Боюсь, братец, впереди проблем больше, чем позади…

— Зря ты волнуешься, — отозвался верный друг, не забывая крутить головой во все стороны, чтоб все увидать: и высокие стены столичных домов, и яркие вывески лавок. — Ну, что за проблемы у принца крови?.. Ух ты, какие большие окна! — это он воскликнул, увидав витрины дамского салона.

Мелин нахмурился еще больше. Он вдруг почувствовал, что остается один. Несмотря на то, что у него появился отец, и товарищ не бросил его в новой жизни.

В последнее время юноша нехорошо себя чувствовал: как не в своей тарелке. Поклоны знатных рыцарей, которые ему доставались, постоянное нахождение рядом с отцом, отказ мастера Германа ехать с ним в Тильд, резкое охлаждение со стороны Нины, — все угнетало. Вообще, последние его дни сильно отличалось от прежних, в которых было много веселья, свободы и беспечности. Может, поэтому и казалось, что сделал он ошибку, большую и, возможно, роковую.

Надо отдать должное королю. Лавр все подмечал: растерянный, полный сомнений, взгляд сына, его ставшие скованными движения, частое хмурое молчание. Потому король старался вести себя, как можно более свойски: хлопал Мелина по плечу, рассказывая что-то, обращался к юноше с вопросами. Ему хотелось, чтоб сын поскорее освоился, слился с тем положением, которое ему приготовили. Поэтому, чтоб лишний раз не смущать юношу резким окунанием в знатную среду, Лавр не стал посылать гонца в Тильд, считая, что с роскошным приемом надо повременить.

— Праздник нужен: я не могу не поделиться радостью с народом, к тому же необходимо объявить о том, что у меня новый наследник. Но не сейчас. Всему свое время, — так сказал государь своему камергеру, который еще в дороге намекнул о том, что надо бы распорядиться насчет торжеств.

Вот почему въезд принца Мелина в Тильд был тих и незаметен. Вот почему гвардейцы, стоявшие на часах у высоких кованых ворот королевского замка, коротко, по-повседневному, отсалютовали государю и его рыцарям, вернувшимся из поездки в дальний город Илидол. Вот почему король, спешившись и бросив поводья коня слугам, кивнул сыну:

— Не обессудь — во дворце для тебя еще не определены апартаменты. Придется временно пожить на моей половине. Что скажешь?

— Апартаменты? — невольно улыбнулся Мелин. — Пеку-Рифмачу — апартаменты…

— Привыкай к тому, что ты больше не Пек-Рифмач, — приказным тоном заметил Лавр. — Про тот кошмар забудь…

— Кошмар? Что есть кошмар: моя жизнь в Кленовой усадьбе или моя жизнь в Илидоле? Вольная, веселая, беззаботная, — юноша покачал головой: что бы там ни было, а пропасть между ним и отцом не убывала. — Никогда она не будет для меня кошмаром, — эти слова он постарался сказать твердо и сурово, чтоб король понял: не стоит пренебрежительно отзываться об илидольском периоде жизни сына.

Лавр понял это, слегка сведя вместе брови, затем опять пригласительно кивнул на вход в замок.

— А мой друг Ларик? Как его устроят? — Мелин не торопился оказаться под сенью отчего дома. — Он не слуга мне, а друг. Желаю, чтоб с этим считались.

— Без вопросов, сынок, — в который раз кивнул король. — Временно он поживет с кем-нибудь из придворных. Хоть бы с бароном Валером. Когда мы определим тебе покои, Ларик может жить где-нибудь поблизости. Слава богу, комнат в нашем дворце предостаточно.

Теперь согласно качнул головою кронпринц и взошел-таки на ступени, ведущие в замок.

Показалось Мелину, что не в доме он, а по-прежнему — на улице. Это вышло из-за того, что сводчатый потолок холла, поддерживаемый тонкими, украшенными изящной лепниной, колоннами, уходил далеко вверх, а анфилада арок — далеко вперед, словно продолжение улицы. Из-за множества стрельчатых окон было светло и холодно. Даже ветер гулял в здешних коридорах, тревожа висевшие на стенах тяжелые, старинные гобелены, длинные и узкие, с геральдическими зверями, деревьями и цветами.

Вошедших встретил толстый, важный мажордом в роскошном наряде и дежурная прислуга. Других обитателей дворца не наблюдалось — по причине слишком раннего часа.

— Государь мой, — почтительно склонился перед Лавром толстяк.

— Доброе утро, Гурий, пусть приготовят ванну. Мне и вот этому молодцу, — король указал на Мелина, который, потрясенный размерами коридоров, рассматривал, задрав голову, насколько высоки здесь колонны, перевитые зеленым плющом, который по специально натянутым шнурам поднимался из больших каменных кадок к потолку.

Через пару минут юноша уже сидел на мягком диване, укрытом серебристыми волчьими шкурами, в королевских покоях и смотрел, как истопник разжигает огонь в красном гранитном камине, а пятеро слуг вкатывают в комнату огромную деревянную бадью, полную горячей воды. В ней плавало большое количество душистых розовых, белых и алых лепестков.

— Это — для тебя, — кивнул на бадью Лавр. — Раздевайся и отмокай. Думаю, будешь рад. Для меня готовят то же самое в опочивальне. Халат возьмешь мой. Судя по всему, он будет в пору. Как и вся та одежда, что тебе здесь понравится, — король с улыбкой распахнул перед сыном резные дверцы гардеробной. — Ростом и плечами ты весь в меня, — сказал эти слова весьма довольным тоном. — Так что пока не обзавелся собственными платьями, можешь пользоваться моими. Согласен?

— Думаю, нет шанса отказаться, — пожал плечами Мелин. — Мои обноски вряд ли годятся для столь блистательного жилища, — развел руками, демонстрируя старую потрепанную куртку, на которую еще доспехи одевал во время заварухи в Илидоле.

— Я рад, я счастлив! После ванны — сидим здесь и балагурим! — король с почти детским восторгом пожал сыну руку и чуть ли не вприпрыжку удалился в соседнюю комнату.

Мелин вздохнул, когда за отцом закрылась дверь, и вопросительно глянул на тех слуг, что не пошли с государем, а остались с ним:

— Чего ждем, господа?

— Мы поможем вашей милости разоблачиться и погрузиться в воду для омовения, — вежливо и красивыми словами ответствовал старший из них, низко кланяясь и подметая при этом пол серебряной бахромой, украшавшей рукава его куртки.

— Ха! — юноша не сдержал улыбки. — Разве я дитё малое? Это я и сам в состоянии проделать. Так что — идите, отдохните, что ли. Не шутка — такую бадью припереть.

Слуги поклонились и вышли.

'Ванна. Когда это я последний раз ванну брал? — подумал Мелин, глядя на бадью. — Что ж, начнем все с самого начала… Ванна — еще не самое страшное, что меня здесь ожидает…

В пару секунд он сбросил с себя грязную и потную одежду и, отогнав в сторону флотилию лепестков, опустился в воду.

Теплые капли душистой воды,

Прочь прогоните волны беды, — улыбнулся Мелин, расслабляясь.

Он ведь всегда любил тепло и уют. Запрокинув голову назад и погрузившись по шею, кронпринц отрешенно уставился в потолок, расписанный причудливыми узорами виноградных лоз. Еще пару минут такого отдыха, и глаза молодого человека сами собой закрылись — к уставшему и разморенному Мелину пришел сон…

Привиделась светлая березовая роща — любимое место прогулок влюбленных горожан и горожанок Илидола. Пек-Рифмач тоже иногда бродил там. Не потому, что был влюблен, а потому, что любил нарядные стволы берез.

Лето, тепло, много солнца и зелени. Он гуляет, расчесывая ногами спутанные космы длинной, не знакомой с косарями, травы. Только зачем на нем доспехи? Они слишком тяжелы, они помяты, покрыты грязью и кровью, словно он только-только из битвы. Он, наверно, очень странно выглядит — темный, страшный воин среди нежных, умиротворяющих красок рощи…

Опасность! Опасность!

Рука сразу привычно выхватывает верный клинок.

Опасность? Где?

А я готов! Повоюем!

Вот он враг — высокий, закованный в сияющие доспехи, вихрем несется на него, топча траву тяжелыми рыцарскими сапогами, срубая огромным, синим мечом молоденькие деревца, что встают у него на пути. Страшный, жестокий разрушитель…

— Лорд Гош? Опять? Мало тебе пробитой ноги? — рычит Мелин и резким хлестким ударом отбивает первую атаку синего клинка. — Хаааа! — его воинственный крик разносится странным долгим эхом.

Одно дело обороняться, другое — атаковать. И Мелин готов. Он рад атаке. Оборона — для зеленых бойцов.

Упредив еще один выпад противника, юноша ударил в ответ. Коготь Орла — так назывался прием. Сверху вниз, хлестко — в плечо. Если правильно рассчитать и приложить силу, никакой наплечник не выдержит.

И доспех не выдержал — треснул, принял в себя кусающее лезвие клинка, как яблоко принимает нож. Вместо сока — кровь, алая, горячая, тягучая — брызнула. Синий наплечник стал красным.

Враг упал на колени, а Мелин почувствовал, с каким злорадством расползаются его губы в жестокую ухмылку.

— Получи, гад! — выкрикнул он, вырвал меч из раны противника и замахнулся, ударяя по опущенному забралу.

Оно отлетело вмиг, сорвавшись с крепления, и вместо лица лорда Гая Гоша Мелин увидал лицо короля Лавра. Белое, бескровное, с огромными серыми глазами, в которых мерцали боль и отчаяние.

Юношу с головы до ног обдало жаром, словно пламя небесное на него обрушилось, и даже дыхания не стало, чтоб вскрикнуть…

— Пррроклятие! — выкрикнул Мелин, выныривая из воды: уснув, он съехал туда с головой.

Вытерев лицо ладонью, пришел в себя, отдышался, повторил уже спокойнее:

— Проклятие. Утонуть недолго…

Сердце в груди билось так, как никогда: колотилось, словно пробежал он всю землю кругом.

Мелин выбрался из бадьи, взял простыню, которую ему оставили на табурете, завернулся в нее, сел на диванчик у камина, протянул босые ноги к огню, и уютное тепло понемногу сгладило неприятные ощущения, рожденные сном.

Потом взгляд юноши кое-что поймал. Как же он сразу не заметил: на стене, меж двух узких и высоких окон, висела картина с маками. Та самая, что он нарисовал отцу семь лет назад в Кленовой усадьбе. Три распустившихся мака, пузатая полупрозрачная ваза из дорогого белого стекла, распахнутое окно с цветущим садом и солнечным днем на заднем плане. Как же старался тот мальчишка, что укладывал краски на холст. И как же потом хотелось разорвать эти маки. В клочки, чтоб и воспоминания не осталось…

— Бог мой. Я ведь любил его, но он не желал меня видеть, — прошептал Мелин, чувствуя, как что-то заворочалось, заболело в его груди. — А он? Он полюбил меня лишь тогда, когда я исчез из его жизни. А теперь, кажется, мы поменялись местами…

Глава шестая

— Ваша милость, извольте налево.

— Ваша милость, теперь — направо.

— Ваша милость, поднимите руки.

Мелин был в полной растерянности и не успевал делать то, что просили сновавшие вокруг него портные.

Они прибыли в его покои утром, представились мастером Заном и мастером Норвиком из знаменитого столичного салона одежды 'Петелька' и сказали, что явились по приказу короля, дабы начать работу над праздничным нарядом для 'его милости, его высочества, его светлости кронпринца Мелина Лагаронского'. При этом они так долго не решались заходить в переднюю, расшаркиваясь и кланяясь, что юноше пришлось даже топнуть ногой, нахмурить брови и рявкнуть: 'Да входите же!

Затем началась работа по снятию мерок. Для этого кронпринца упросили встать на небольшую лавку, и подмастерья принялись опутывать его всякими мерными лентами и приставлять линейки.

— Колет будет голубым! — говорил, перебирая образцы тканей, мастер Норвик — тонкий, изящный, девицеподобный молодой человек в наряде нежного салатового цвета, по-детски кудрявый и румяный. — И рукава тоже голубые, с белыми кружевами в швах!

— Помилуйте — только желтым, бледно-желтым! — спорил с ним толстенький, гладковыбритый мастер Зан — мужчина лет сорока в тяжелом бархатном кафтане. — И никаких кружев — только тесьма и бахрома!

— Голубым!

— Желтым!

— Го-лу-бым!

Мелин прикинул, как же он будет выглядеть в голубом с кружевами, и скривился. Потом представил себя в желтом с бахромой и даже сплюнул.

— Ну, дела! — прогремел, отгоняя шустрых подмастерьев и спрыгивая со скамьи. — А мое мнение вас не интересует?

— Ваша милость, слушаем, — мастера портняжного дела тут же прекратили спорить и поклонились юноше.

— Таак, — почесав затылок, Мелин ступил к тканям, провел пальцами по атласным, шелковым, льняным и шерстяным рулонам всевозможных цветов. — Колет будет таким, — и дернул за край переливчатый бархат серого цвета. — А штаны прошу сделать черными, — потом усмехнулся, вспомнив головной убор друга Ларика. — И берет хочу, серый…

— Берет немодно! — хором сообщили портные.

— Что ж модно? -

— Тюрбаны, украшенные золотыми цепочками, а еще восточные шапочки, вышитые бисером, — один из мастеров развернул перед кронпринцем альбом с рисунками всевозможных головных уборов. — Нынче в моде восточные наряды. Я еще посоветую вам на шаровары взглянуть. Их можно украсить бисером и золотыми шнурами. Это будет изумительно!

Мелин растерянно пролистал альбом. Выражение лица молодого лорда было кислым: не особо нравилось то, что видел. Попадались то бесформенные нахлобучки гигантских размеров, то какие-то шапки-недомерки, напоминавшие перевернутые цветочные горшки, щедро усыпанные блестками и жемчужинами.

— Ваша милость, насчет серого цвета вы правы, правы, — поклонился меж тем ему изящный мастер Норвик. — К вашим глазам — серый просто идеален. Разрешите порекомендовать к форме вашего лица тюрбан. Шапочка или что-то высокое не пойдёт…

— Форма лица? С ума сойти — какие тонкости, — подивился Мелин. — А что с моей формой?

— Форма прекрасна — слегка удлиненный овал…

Сказано это было таким тоном, что кронпринц настороженно посмотрел на портного:

— Еще немного, и я сделаю насчет вас, любезный мастер, кое-какие выводы.

— Ваша милость столь проницательны, — изящный молодой человек, покраснев, поклонился.

— Ну, дела, — пробормотал Мелин. — Что ж… что ж… полагаюсь на вас. Тюрбан так тюрбан. Ну, и украсьте его чем-нибудь…

— Ваша милость, не пожалеете! — восторженно заявил Норвик, преданно, почти влюблено, глядя в глаза кронпринцу; тот даже назад отступил. — А еще — укороченный плащ черной тафты, расшитый серебряными нитями и подбитый серебристым шелком! И закажем для вас прекрасные бархатные сапожки с серебряными пряжками. О, это будет потрясающе! — и тут, то ли в порыве вдохновения, то ли из-за какого-то другого порыва, он ухватил Мелина за локоть.

Кронпринц дернулся от неожиданности, а Норвик, муркнув 'о, простите', потупил глаза и ступил в сторону.

Мастер Зан сокрушенно покачал головой, видя, что его коллега смущает высокопоставленного клиента.

— Ваша светлость, — заговорил он, и Мелин был рад к нему повернуться, — с нарядом для торжества мы, похоже, определились, но вам надо еще выбрать повседневные костюмы. Извольте просмотреть модели…

И кронпринц, тяжело вздыхая, опять взялся за объемные альбомы.

Он все выбирал знакомые цвета — черный, бурый, серый, — и самые простые фасоны, а мастера швейного дела уговаривали не бояться яркого малинового, сиреневого, зеленого, нежных пастельных оттенков и тыкали пальцами в самые модные и вычурные по крою кафтаны, колеты и плащи. Причем тонкий-звонкий Норвик не упускал случая сказать что-то вроде 'ах, это подчеркнёт линию ваших плеч! или 'штаны только в обтяжку — столь стройные ноги нельзя прятать! При этом как бы невзначай и легко-легко касался кончиками пальцев локтя либо плеча принца.

Мелин хмурился, а потом все же хлопнул чересчур внимательного мастера по его холеной тонкой кисти, словнокомара прибил, и предупредил низким голосом уличного хулигана:

— Еще раз — и репу начищу!

— Репу?! Чистить?! — изумился Норвик, тараща на принца голубые очи.

— Проще говоря: морду набью! — пояснил Мелин, метнув стальные молнии из своих глаз.

Это девицеподобный портной понял. Ему ничего не оставалось, как пролепетать 'ах, как чуднО' и отойти подальше, уступив место более спокойному мастеру Зану.

Через пару минут кронпринца 'спасли': в его покои, без доклада, громко распахнув двери, зашел Ларик. Вот уж кто никогда не волновался по поводу своего внешнего вида. Недавний 'бык' из бойцовского дома папаши Влоба был облачен в узкий ярко-синий колет с широкими рукавами в желто-синие шашки. В локтях и запястьях они стягивались алыми шнурами, а в плечах имели разрезы, дабы все могли лицезреть, что под колетом на парне — блуза из розового шелка. Штаны Ларика были не узкими, а довольно просторными, тоже синего цвета и под коленями так же стянуты алыми шнурами. Вместо обычных сапог на ноги илидольский щеголь надел эдакое произведение сапожного искусства, как мягкие остроносые полусапожки из красной кожи с вышивкой синим шелком поверху и с синими же каблуками.

— День добрый, ваша милость! — громко заявил о себе Ларик, скинул долой тот самый, любимый свой берет, что отличал его еще на улицах Илидола, и низко поклонился Мелину. — День добрый и вам, господа, — это сказал портным и их подмастерьям.

Те почтительно склонились в ответ и, оценив колористическую палитру наряда молодого человека, посмотрели на него с нескрываемым уважением. Особенно — мастер Норвик.

— Смотрю на тебя и завидую тебе, братец, — вздохнул Мелин, откладывая в сторону альбомы и с тоской глядя на свое отражение в зеркале (оттуда не него пялился невеселый тип в скушном наряде из коричневого бархата). — Быстро ты здесь освоился…

— Так это не сложно, — во все свои крупные, белые зубы улыбнулся Ларик. — Просто не надо на одном месте сидеть. Ходи всюду, мелькай, осматривайся, улыбайся. Я кстати пришел, чтоб тебя вытащить в парк. Там уйма девчонок — в жмурки играют. Забавная штука!

— Братец, ты, похоже, совсем забыл свою Злату, — строго заметил Мелин. — А всего-то два дня прошло, как мы в Тильде…

— Пройти-то прошло, но толку с этого? И Злата не пропадет… А ты вот сидишь в своих комнатах, выходить не торопишься. Заперся, как испуганная парнем девица, честное слово…

— К чему мне мелькать? — возразил Мелин. — Праздник только через три дня. Вот там со всеми и познакомлюсь, и намелькаюсь. Как бы живым остаться…

Он протянул стопку альбомов мастеру Зану и сказал портным:

— Господа, мы все обсудили, заказ я сделал. Больше вас не задерживаю, — и вежливо поклонился, не зная, что тем самым оказывает мастерам высокую честь.

От такого знака внимания Зан и Норвик расцвели.

— Ваша милость! Будьте покойны: все будет готово к сроку, все в лучшем виде! — раскланиваясь и пятясь, они покинули комнаты кронпринца.

Ларик проводил портных довольно надменным взглядом и повернулся к другу, желая продолжить начатый разговор:

— Мелькать-то оно, может, и не стоит, но осмотреться надо. Да и свежим воздухом подышать. Пошли же в парк…

Мелин вздохнул, но, подумав, согласился. Он, в самом деле, получив в свое распоряжение так называемые апартаменты (три просторных и роскошно обставленных комнаты в юго-восточном солнечном крыле дворца), засел там и носа не казал даже в коридор. То ли стеснялся, то ли боялся, то ли просто не хотел. Ему определили камердинера: шустрого, худощавого, чернявого парня-ровесника. Он носил черно-синюю ливрею — цвета королевского дома, которому служил, и звали его Ник.

— Это не мое имя, — признался он Мелину, когда прислуживал за первым ужином принцу. — Мама с папой меня по-другому нарекали. А это имя, простое, дали, чтоб удобнее кликать меня.

— Каково же твое настоящее имя? — спросил кронпринц. — Думаю, мне не составит труда звать тебя так, как родители звали…

— Нет, ваша милость, не положено, — покачал головой Ник. — Я для всех тут Ник. И для вас тоже буду. Лишняя путаница с именами да прозваньями ни к чему в королевском дворце… Оно, конечно, спасибо, за отзывчивость вашу, — тут слуга поклонился до земли господину. — Только мне, на самом-то деле, неважно, как звать меня. Жилось бы спокойно да сытно — вот и вся важность, — и улыбнулся, очень хорошо, по-доброму.

Мелин кивнул, вспомнив вдруг, что, убегая из Кленовой усадьбы, тоже легкомысленно подошел к выбору нового имени. Но никогда потом не жалел, что назвался именем старого садовника.

— А родители твои кто? — продолжал спрашивать Мелин — ему нравилось так, запросто, беседовать с парнем, а Ник, похоже, быстро просёк, чтО в охотку его новому господину, и рад был побалагурить:

— Мои батюшка с матушкой — мелкие дворяне, в земле Данн живут, одну деревеньку в собственности имеют. У них там хорошо: дом каменный над озером. Сад большой, щедрый, виноградники есть, цветники. Матушка моя в целебных травах разбирается, сборы разные делает, крестьянским девушкам свои знания передает. Отец много в саду работает, каждое дерево, каждый куст любит, как с детьми, с ними няньчится. Ему помогают мои старшие братья — их трое. Наверное, поэтому фруктов и ягод у нас всегда много: очень уж большое внимание саду уделяется… В нашей усадьбе даже в такую пору осеннюю хорошо. Данн — земли южные, там теплее, чем тут. Да ведь матушка ваша покойная, насколько помню, оттуда будет, — сказал Ник и спохватился, увидав, как потемнело лицо кронпринца. — Ох, простите меня и язык мой болтливый, — парень даже на колено одно упал перед Мелином. — Вырвал бы его, вот ей Богу!

— Вот еще глупости, — тут же улыбнулся Мелин и протянул ему руку. — За что ж прощения просить и язык вырывать? Вставай, земляк, садись вместе со мной за стол да рассказывай подробней, как оно живется в земле Данн…

Ник улыбнулся в ответ — словно гора у него с плеч упала. 'Видно, повезло мне с хозяином' — подумал, глядя на старшего принца.

Теперь он выполнял все пожелания и приказы господина, весьма расторопно и точно, и Мелина все устраивало. К тому же запросы у молодого лорда были довольно малы.

Первым делом Мелин познакомился с содержимым нескольких высоких витрин и ухватился за книжки, которых давно в руки не брал. Вытаскивал с полки заинтересовавший томик, садился на широком подоконнике у окна, что выходило на золотистый от осенней листвы парк, и читал. Медленно, по слогам, но с огромным удовольствием. Отрывался от страниц лишь тогда, когда Ник оглашал на все апартаменты 'кушать подано! .

Кормили во дворце хорошо и интересно: Мелин постоянно знакомился с каким-нибудь необычным блюдом или напитком. Правда, юноша путался в столовых приборах и бокалах. Какой бокал для воды, какой — для вина, где нож для рыбы, где ложка для салата, — эти знания были для кронпринца мудреной наукой и давались тяжело. Однако в подобные моменты к нему на помощь приходил камердинер: обстоятельно и вежливо он показывал, что на столе, зачем и почему…

Так и пробежали целых два дня Мелина в столице…

— Да, это глупо, — задумчиво пробормотал он теперь, набрасывая на плечи длинную просторную куртку из темно-зеленого бархата — куртку из гардероба отца-короля, и перепоясался широким кожаным поясом. — Глупо затворничать — надо осваиваться на новом месте. Все равно, когда-нибудь придется вылезти из норы и глянуть на свет божий, — и поворотился к Ларику, который как раз мостил любимый берет на голову. — Ну, пошли осматриваться, братец…

Мелин шел по коридору, и гвардейцы, стоявшие в карауле, бодро отдавали юноше честь. Надо сказать, что почти каждый из них знавал короля Лавра в молодости, воевал под его знаменем, и теперь без труда примечал в лице кронпринца черты своего правителя.

— Здорово, здорово, — все шептал на ухо другу Ларик. — Кем мы были? А кем стали?

— Братец, да тебе роскошная жизнь, как крепкое вино, в голову ударила, — заметил Мелин, снисходительно улыбаясь и слегка завидуя: хотелось бы и ему вот так восхищаться произошедшими переменами, но почему-то не получалось.

В дворцовом парке, куда вышли друзья, было прохладно, ветер-хулиган ворошил опавшую листву и трепал ветки деревьев, лишая их последнего убора. Но дышалось легко, поэтому Мелин втянул в грудь побольше этого свежего осеннего воздуха и улыбнулся от удовольствия: здешний ветер и ветер Илидола пахли, оказывается, одинаково — октябрьским увяданием.

— Вот видишь, — довольно протянул Ларик, отмечая улучшения на лице приятеля. — А ты зашился в своих комнатах, как медведь в берлогу на зиму. Нехорошо.

— Согласен, — кивнул кронпринц. — А там, — он кивнул в глубину парка, в сторону высоких кипарисов, из-за стройности и одинаковости похожих на солдат, — судя по мелодичным голосам и смеху, некие барышни в жмурки и играют?

— Ага! — расхохотался Ларик и сам себя по коленке ударил. — Интересно стало?

— Да-да-да! Хочу посмотреть, насколько хороши девушки, призванные украшать королевский двор, — в тон ему ответил Мелин. — Как думаешь, они лучше илидольских цветочниц и белошвеек?

Ларик вновь засмеялся:

— О белошвейках не скажу, но вот с мясниковыми дочками и королевам тяжко соперничать!

— Что ж, посмотрим, — подмигнул приятелю разрумянившийся кронпринц. — Только торжественного выхода мне не надо. Явимся скромно, без фанфар и барабанов.

— Как пожелаете, ваша милость, — кивнул Ларик, шутливо кланяясь наследнику лагаронского престола.

Глава седьмая

Молодые люди, словно резвые жеребчики, сорвались с места, чтобы быстрее попасть туда, где им желалось оказаться. Мелин, более легкий и быстрый, первым достиг кипарисовой изгороди. Остановился и осторожно выглянул из-за кустов, не желая быть обнаруженным раньше времени.

За душистыми деревьями находилась большая, залитая солнцем поляна. Ее изумрудную траву украшала россыпь красных листьев, облетевших с соседних кленов и ясеней, и на этом великолепном осеннем ковре прекрасно смотрелись белоснежные мраморные скамейки и большая статуя тонконогого, крылатого коня. А еще замечательно вписывалась в пейзаж шумная, веселая, пестрая стайка девушек. У одной, невысокой и пухленькой, в розовом наряде из длинной юбки и просторного жакета с высоким объемным воротником, были завязаны глаза, и она, растопырив руки с короткими и толстыми, как у ребенка, пальчиками, пыталась ловить подруг. Те звенели в мелодичный серебряный колокольчик, украшенный зеленой лентой, перебрасывали его друг дружке, смеялись, бросаясь врассыпную, или тонко визжали, когда водила оказывалась слишком близко. Через пару минут розовая барышня поймала одну из хохотушек и, радостная, повязала ей платок на глаза, раскрутила и толкнула в середину поляны. Опять пошло веселье, опять замелькал, зазвенел серебряный колокольчик.

— Смотри, брат: вон та очень даже красивая, — шепнул Ларикна ухо Мелину. — Та-та, в коричневой курточке и вязаной шапке с кистями. Видишь? Ну, что скажешь?

— Про Злату не забыл? — улыбнулся кронпринц.

— Да ладно тебе, — заворчал парень. — Злате не убудет, если я другой девчонке пару раз подмигну.

— Ага, только подмигнешь? — переспросил, 'не поверив', Мелин.

Они бы еще долго занимались подтруниванием в своем убежище за кипарисами, если бы на поляне не стало слишком шумно и беспокойно.

Причиной тому стали двое юношей. Одному, высокому и худому парню в синем богатом наряде, было лет шестнадцать, не больше. Он с громким криком 'ага! выпрыгнул из-за крылатого коня и бросился на одну из барышень, которая как раз спасалась у подножия статуи от водилы. Второй, совсем еще мальчишка, но тоже разодетый в парчу и шелка, просто громко и глупо хохотал, глядя, как долговязый приятель ловит дому.

— Попалась! — парень в синем костюме ловко ухватил девушку за талию и с торжествующим криком попробовал ее поцеловать.

Барышня вывернулась, не позволив его губам даже приблизиться к своему лицу, довольно сильно отпихнула 'ухажера' и кинулась бежать, оповещая громким визгом своих подружек — чтоб они тоже ноги уносили. Судя по всему, юные придворные были им не по нраву. Отвергнутый же, с гневным ревом бросился за ускользнувшей девицей.

— Лови-лови! Держи ее! Держи! — громко подзадоривал парня в синем младший товарищ, прыгая на одном месте.

Пока все это походило на шумную игру разбаловавшихся детей, Мелин с Лариком только хихикали за кипарисами. Но потом, когда долговязый юноша настиг толкнувшую его девушку (это было несложно, учитывая длинные юбки, в которых путались ноги беглянки), сделал ей грубую подсечку, повалил и стал крутить барышне руки, цедя сквозь зубы 'Я поучу тебя! Покажу тебе, как пихаться! , Мелин нахмурился и покинул кипарисовое убежище, пошел разбираться.

— Эй, кавалер, пусти даму, — с такими словами он взял парня за его синий воротник и легко оторвал от девушки.

Не отстававший от друга Ларик помог пострадавшей встать на ноги и отряхнуть сухие листья с юбки и рукавов бархатной курточки:

— Все хорошо?

— Д-да, — кивнула юная леди, бросая испуганные взгляды на долговязого, и спряталась у Ларика за спиной.

— Никак не думал, что при дворе есть нахалы, — суровым голосом сказал кронпринц, рассматривая того, кто сейчас зло пыхтел и старался выкрутиться из его рук.

— Одно моё слово — и тебе снимут голову! — гневно выпалил тот.

— Важная птица? — усмехнулся Мелин, отмечая про себя, что парнишка весьма прыщав и горяч. — Мой тебе совет, важная птица: дам с ног сбивать не годится.

— Пусти! Я принц Патрик! Я все доложу отцу — королю! Тебя повесят! — продолжал угрожать юноша, злобно рыча, и со всей силы лупил Мелина по руке.

— Смотрите-ка: какую рыбку я тут из травы выловил, — уже широко улыбнулся кронпринц. — Привет, братишка! Рад видеть! Только радость моя омрачена тем, что ты оказался обычным хамом, — и отпустил Патрика.

Тот, освободившись, прыгнул в сторону и принялся одергивать задравшийся к подмышкам колет, растерянно посматривая на Мелина и Ларика.

— Ты себя назвал — назову себя и я, — отвечал молодой человек. — Меня зовут Мелин. Король Лавр и мне отец…

— А! — не сбавляя злобы, протянул Патрик. — Стало быть, ты — тот самый илидольский самозванец?

Мелин в одно мгновение изменился в лице, и не в лучшую сторону: глаза его загорелись нехорошими волчьими огнями, брови сошлись к переносью, а губы поджались, обещая жестокую выходку владельца. Его рука быстро вернулась к колету Патрика, но на этот раз не к вороту — она схватила принца за грудки.

— Ты рот открывай, но слова-то подбирай, — прорычал Мелин прямо в лицо сводному брату.

— С какой стати мне под тебя подстраиваться? — ничуть не испугавшись, огрызнулся Патрик, сверкая серыми глазами не хуже кронпринца.

Он пытался вырваться, но не получалось, а Мелина едва сдерживался от того, чтоб не 'начистить репу' спесивому мальчишке, однако его останавливали юный возраст Патрика и то, что первую встречу со сводным братом было как-то нехорошо сочетать с мордобоем. Поэтому с наглостью юного принца Мелин надумал бороться словами:

— С такой стати, что, нравится тебе или нет, а я сейчас старший принц в королевской семье! — рявкнул Мелин, решив использовать-таки свой статус. — И я без помощи папочки и виселицы могу прямо здесь свернуть тебе шею! — и так тряхнул Патрика, что у парня на миг сознание помутилось.

— Господа! Прекратите! — обрушился на юношей властный женский голос.

Мелин обернулся — к ним, со стороны ясеневой аллеи быстро, стремительно шла — о, нет, не шла, а шествовала — светловолосая дама с царственной осанкой, в просторной шубе из белых соболей. При каждом шаге шуба эта распахивалась внизу, обнаруживая длинное платье из голубого шелка с богатой золотой вышивкой по подолу и мелькавшие из-под него изящные кончики белой, замшевой обуви. Лицо дамы было, что кровь с молоком, и весьма красиво: с правильными чертами, высоким лбом, самую малость скуластое. Большие фиалковые глаза из обрамления густых каштановых ресниц смотрели прямо и высокомерно — взглядом человека, привыкшего приказывать и решать судьбы людей. За ней, наперебой что-то щебеча, поспешали те девушки, которые совсем недавно играли на лужайке в жмурки. Следом, более степенно, вышагивали несколько дам постарше, в респектабельных нарядах и головных уборах, целиком скрывавших волосы. А по правую руку от величавой красавицы торопился, то и дело спотыкаясь, юный спутник принца Патрика.

Белокурая дама достигла места происшествия и повторила свое требование, чуть тише, но не сбавив властности:

— Господа, прекратите.

Мелин уже догадался, кто она, и отпустил странно притихшего Патрика со словами:

— Как угодно вашему величеству, — и поклонился, как умел, но вышло неплохо, учитывая его природную грацию и знатную кровь, что текла в жилах.

— Сын мой, — обратилась королева Корнелия к Патрику, который покраснел всей головой, — против тебя говорят многие. За тебя — лишь твой брат Дерек. И я прекрасно знаю, что против тебя он никогда ничего не говорит, поэтому слушать его я не намерена, — фиалковые глаза строго глянули на младшего принца. — Как это понимать, господа: только что вернувшийся в отчий дом лорд Мелин должен учить вас, лордов королевской крови, вежливости и учтивости?

Патрик что-то проскрипел зубами. У него, похоже, не находилось речей в свою защиту. А королева продолжала, пронзительно глядя на своего старшего сына:

— Немедленно проси прощения у лорда Мелина!

Патрик побагровел впалыми щеками, ушами, опустил голову и буркнул:

— Простите.

Корнелия удовлетворенно кивнула и снова заговорила:

— Остаток дня ты и твой брат проведете в классной комнате, за изучением книг по этикету и канонам вежливости, — голос ее звенел стальными нотами. — И знай, Патрик: даже если бы на месте лорда Мелина был простой рыцарь или даже слуга, я бы не изменила своего решения. Заступаться за даму — право и обязанность каждого мужчины. Теперь — иди и брата не забудь. Леди Грот, проследите, — кивнула одной из старших дам, женщине с тонким, строгим лицом.

Юные принцы, под надежным конвоем леди, с осанками обреченных на казнь через колесование, поплелись в сторону дворца, а королева Корнелия повернулась к Мелину, который делал вид, что все происходящее для него — скучно и неинтересно. На самом деле, сейчас у кронпринца было огромное желание уйти куда-нибудь далеко-далеко, потому как подобная встреча с королевой и последующая беседа с ней никак не входили в его планы. Скорее наоборот — эти мероприятия он желал оттянуть во времени, как можно дальше.

Корнелия же протянула молодому человеку руку, предварительно сняв с нее перчатку из тонкой белой замши — это было знаком большого доверия и благожелательности со стороны ее величества:

— Рада видеть вас, лорд Мелин. Рада привечать вас в нашем дворце, в нашей столице. Искренне сожалею, что наша первая встреча прошла не так, как мне хотелось бы, — говоря, Корнелия разгладила строгие складки меж бровей и убрала из голоса всякую властность, а улыбалась теперь мягко, стараясь смотреть юноше в глаза, открыто и ясно.

— Счастлив узнать ваше величество, — Мелин, не пытаясь скрывать досаду, вежливо пожал кончики ее пальцев и не подумал о том, что для большей учтивости стоило бы их поцеловать, — еще больше счастлив, что вы спасли меня от вспыльчивости вашего сына, — последние два слова подчеркнул, сам того не замечая. — Теперь позвольте мне уйти: после подобной стычки, думаю, будет разумным отдохнуть.

— Жаль, — королева искренне огорчилась и выразительно посмотрела на юношу. — Я надеялась, что вы погуляете со мной в парке. Это ведь тоже неплохой отдых. Поверьте, я не буду вам докучать, — и вновь ее улыбка воссияла для Мелина — не только на красиво изогнутых губах, но и в глубине фиалковых глаз.

Тут юноша ощутил весьма чувствительный толчок в поясницу: это стоявший позади и притихший, как мышь, Ларик дал о себе знать. Он как бы сказал 'ну же, давай, соглашайся! Но кронпринц так просто не сдавался — он предпринял еще одну попытку мирно отступить и пропасть с глаз королевы:

— Разве я подходящий вам кавалер? — пытаясь самоустраниться, он учтиво поклонился. — У меня и наряд-то совершенно не подходит для того, кто сопровождает королеву…

— Лорд Мелин, — Корнелия улыбнулась еще шире и протянула ему обе руки. — Если только в этом дело, прошу: не волнуйтесь о наряде. Поверьте королеве: вы — кавалер, достойный королевы. Доставьте мне удовольствие — пройдите со мной до Больших Фонтанов и обратно…

— Что ж, — немного растерялся и из-за этого чуть не согласился Мелин, — что ж… я вижу: король, мой батюшка, ничего вам не объяснил. Значит, я сам все сделаю, все объясню. Ваше величество, стоит сразу все расставить по местам, — голос юноши стал резче, и от этого к Мелину вернулась уверенность.

'Что она придумала? Угомонила своих молокососов и решила: я — её с потрохами?! — молодой человек натянул свои нервы, как тетиву, в упор глянул на Корнелию и пустил стрелы острых слов. Голос его при этом звучал тихо, но твердо и жестко:

— Я не желаю притворяться и улыбаться вам, ваше величество, словно мы добрые родственники. Тем более, не желаю быть рядом с вами. Никакого удовольствия ни мне, ни вам не принесет эта прогулка — не обманывайте себя. Уверен: при дворе найдутся молодцы, чтоб поддержать вас во время топтания по аллеям парка, и им это, в самом деле, будет в удовольствие.

Он обратил внимание: как дрогнули красивые губы королевы, как в глазах ее задрожали растерянность и замешательство.

— Вы ожидали чего-то другого? — напустив в голос и грудь холода, осведомился Мелин. — Как думаете, кто вы для меня?

Взгляд королевы стал еще и вопросительным. Но она ответила, решительно и твердо, не опуская глаз перед кронпринцем:

— Я супруга вашего отца.

— Жена папаши — не мама наша, — хмыкнув, ответил Пек-Рифмач. — Никогда об этом не забывайте, ваше величество. И о том не забывайте, что вас и только вас считаю я причиной гибели моей матери. Уяснили? — вдруг, очень недобро ухмыльнувшись, он взял руку Корнелии и быстро поднес к своим губам, при этом больно ударил верхними резцами ее кисть в костяшки — королева едва сдержалась, чтоб не ахнуть.

— Это я сделал, чтоб вы лучше запомнили: через боль все очень хорошо запоминается, — хищно улыбаясь, объяснил Мелин и поклонился. — Теперь — до свидания, ваше величество.

Оставив потрясенную его словами и выходкой королеву с придворными дамами, кронпринц развернулся и как можно быстрее пошагал за кипарисы.

Ларик поспешил за приятелем. Он, наверное, был единственным человеком, который видел и слышал все, что произошло между Мелином и Корнелией, потому что свита королевы во время беседы королевы и кронпринца держалась на почтительном расстоянии, у розовых кустов.

— Ты что? Ты чего? — уже за кипарисами, на дорожке, ведущей обратно во дворец, посыпал вопросами Ларик. — Саму королеву отделал! Она ведь ничего грубого или плохого тебе не сказала…

— Я ж предупреждал! — вдруг зарычал Мелин, из-за вырвавшегося наружу гнева становясь белым, как полотно. — Я ж говорил отцу, что не хочу с ней любезничать и не буду! Я на нее смотреть спокойно не могу — меня трясет от злобы. И это сильнее меня!.. Знаешь, что я думаю, брат? Она все это подстроила! Чтоб столкнуться здесь со мной, чтоб очаровывать меня, чтоб набиваться мне в матери! — тут Мелин ударил кулаком правой руки в ладонь левой. — Дрянь! Как увидел ее в аллее, так и понял: вот она — дрянь Корнелия!

— Она ведь королева! — пролепетал Ларик, не ожидая от приятеля такой гневной вспышки.

Мелин пару раз глубоко вздохнул, чтоб успокоить злобные, порывистые вихри, что бушевали в груди, в голове:

— Как только закончиться вся котовасия с моим представлением, упрошу короля отпустить меня в землю Данн. Там родина моей матери, там я спокойно поживу, хоть какое-то время… Вся эта столичная трясина, эти дворцовые своды на меня давят…

— Я с тобой, братишка, — решительно тряхнул головой Ларик.

— Все со мной? А как же…

— Вам, ваша милость, опять про клятву мою напомнить? — парень не дал Мелину продолжать намеки и напоминания. — Не доводи до греха, дружище…

Глава восьмая

Зима нагрянула на Лагаро быстро и стремительно. Прилетела уже в ноябре с холодным ветром и снегопадными облаками с дальних северных пределов и принялась усыпать поля, леса и холмы королевства белоснежными хлопьями, ледяной крупой. За первую декабрьскую неделю даже в южной земле Данн, известной теплым и мягким климатом, все спряталось в снежные шубы.

Этот первый и обещавший пролежать долго снег кронпринц Мелин Лагаронский встретил в замке, в котором лет сорок назад родилась его мать, леди Аманда — в Двуглавой Крепости, в родовом гнезде даннских герцогов. Такое название грозная крепость имела из-за двух высоких донжонов-близнецов, что берегли ее покой на западной и восточной стенах…

Одинокий хутор за раздетым лесом

У реки холодной снегом занесло,

На холмах, притихших от зимы-мороза

Съежилось под ветром тихое село…

Такое стихотворение написал кронпринц Лагаро в тетради, сидя на широком подоконнике в своих Зеленых покоях в Двуглавой Крепости и глядя на то, как три прислужника большими деревянными лопатами расчищают замковый двор от снежных наносов…

Мелин еще в Тильде купил себе приглянувшуюся тетрадь и назвал ее 'стихоплетная'. Толстая, в зеленом кожаном переплете, она довольно быстро набиралась строчками, набросками. Вдохновение к новоявленному поэту приходило от всего, что окружало:

…Быстро день промчался — солнце золотое,

Холода пугаясь, долго не гостит.

В потемневшем небе, как в глубинах моря,

Звезды засияли, месяц уж горит…

Более двух месяцев прошло с того дня, как король Лавр Свирепый на Большом Королевском Совете в стольном городе Тильде, в присутствии лордов и баронов государства признал Мелина своим сыном и наследником. После всех положенных церемоний, после торжественных застолий и прочих увеселений в честь знаменательного события (они длились около недели), изрядно измотанный вниманием окружающих, кронпринц поступил так, как обещал своему другу Ларику: уехал в свой домен — земли Данн, захватив с собой в качестве свиты значительную часть молодых даннских дворян.

Лавр Свирепый не препятствовал желанию сына жить в замке, который когда-то принадлежал покойной королеве Аманде. Этому было много причин. Одной из главных являлись весьма натянутые отношения между кронпринцем, королевой и ее сыновьями. Даже торжества не способствовали их сближению. Даже то, что при чествовании Мелина королева первой после короля обняла юношу и поцеловала в лоб, а младшие принцы присягнули старшему брату в преданности. Никакого чуда (а о нем и днем и ночью мечтал король Лагаро) не произошло.

Однако упрекать в несвершении этого чуда Мелина Лавр не мог: юноша сразу предупредил о возможных подводных камнях, и холод внутри королевского семейства нельзя было назвать неожиданным.

— В крае моей матушки мне будет покойнее, — мягко объяснял кронпринц, видя, что огорчает отца своим решением удалиться в провинцию. — К тому же, мне всегда желалось видеть ее родину. Да и в вашем доме с моим отъездом все устаканится. А то получается: ты на два лагеря разрываешься…

— Устаканится, — с плохо скрытой горечью повторил новое для себя слово Лавр. — Я-то надеялся, что ты будешь здесь, в Тильде, в моем дворце, как и должно моему старшему сыну. Что я передам тебе многие знания, необходимые при управлении страной. Это ведь особое искусство…

— Батюшка, это ж не навсегда, — поколебал свои планы Мелин. — Дайте мне год… Слишком все похоже на огромные снежный ком, что рухнул с крыши мне на голову. Мне б опомниться, побыть одному, поразмышлять…

— Позволь хоть обнять тебя и получит заверения в том, что я не теряю тебя снова. И дай обещание, что приедешь в Тильд на Воротей. Зиму проводим, новый год встретим. Я хочу, чтоб в этот праздник ты сидел рядом со мной за столом: так положено — чтоб вся семья вместе новый год встречала…

Мелин пообещал отцу все это, и теперь, хоть до праздника было еще далеко, чувствовал, что понемногу лишается душевного спокойствия, которое поначалу вернулось к нему, когда он только-только приехал в Двуглавую Крепость. Это обещание давило на него, постоянно напоминая о том, что рано или поздно придется сесть за один стол с Корнелией, Патриком и Дереком; придется улыбаться им, терпеть их взгляды и голоса, отвечать на их вопросы, которые, несомненно, будут касаться его жизни в Данне…

А Мелину очень хотелось остаться в Данне, в тиши и полумраке Двуглавой Крепости, навсегда.

Он полюбил эту землю и сразу признал ее своею. С того самого мига, как камердинер Ник указал ему на первое же даннское селение, соломенные крыши и лозовые плетни которого показались за очередным поворотом старого Южного тракта:

— Вот и Данн, ваша милость. Деревня Мошки.

В Мошках их встречали радостно. Повсюду кричали: 'Молодой лорд! Молодой лорд приехали! Наверное, из всех девушек в селе выбрали самую красивую, чтоб она поднесла озябшему кронпринцу приветный рог, полный темно-вишневого, ароматного вина. Мелин выпил, по обычаю поцеловал красотку в губы, а потом танцевал на деревенских вечерках до самой зари, закинув в дальний угол избы теплый плащ и меховую шапку.

После такого 'приема' не любить Данн было невозможно.

Их путь к Двуглавой Крепости продолжился, и всюду, где б ни соизволил остановиться кронпринц, его встречали с радушием и весельем. Все в Лагаро были наслышаны о том, что более семи лет Мелин Лагаронский жил, как простолюдин, в Илидоле и совершил немало подвигов, защищая город и горожан от нападок корыстного и жестокого лорда Гая Гоша, и это делало кронпринца близким людям. Он знал их беды, заботы, чаяния, и народ мог надеяться, что наследник престола милосерд.

Можно ли было сказать, что так и сталось?

С полным правом.

Прибыв в родовое поместье, Мелин не замедлил созвать приказчиков и выслушал их отчеты, учась хозяйствовать прямо на месте. Он поднял все домовые книги и пару недель занимался только ими, прерываясь на сон и скромные перекусы.

Ларик дивился преображению приятеля. От беспечности и балагурства Мелина, казалось, не осталось и следа. Теперь это был строгий молодой человек, сосредоточенный и даже скучный. Зато наставники, которые занимались образованием Мелина в Кленовой усадьбе, могли гордиться юношей. Он взялся за кардинальную переделку управления поместьем: пересмотрел многие правила и порядки, кое-что изменил. Особенно то, что касалось уплаты податей и наказаний за всевозможные провинности. Затем молодой лорд распорядился большую часть собственных земель, что шли под пашни, сады и огороды, отдать в аренду малоземельным крестьянам. Также велел первые два года не брать с них оброков и податей. А еще — полностью упразднил барщину, сделав такое умозаключение:

— Работа на чужой земле, из-под палки, — не от души, а, стало быть, и добрых плодов принесет мало. Если мне понадобятся пахари, садовники и огородники, я найму их за деньги, но гонять же вечно занятых своим хозяйством крестьян на работы в мои угодья я не намерен. Пусть лучше они на своей земле больше потрудятся — от этого и в моих закромах прибавится.

— Да ты — вот уж диво — не только кулачному делу обучен, — дивился рассуждениям друга Ларик.

Мелин же, как говорил, так и делал. Из-за этого Данн стал зваться вольным краем. Из других провинций хлынули в домен лорда Мелина безземельные, желая осесть и завести хозяйство.

Молодой лорд был не против принимать в своих владениях тех, кто решил препоручить себя его милости. Каждого, кто приходил к нему на поклон и просил кусок земли для возделывания, он встречал доброжелательно и без особых проволочек давал людям участки под строительство и другие нужды.

Кое-кто из приказчиков в Двуглавой Крепости неодобрительно качал головой, наблюдая, как кронпринц подписывает договора земельной аренды на пашни, сады и прочее недвижимое имущество, что было даровано ему судьбой и природой. А кое-кто из управителей быстро перестроился и заплясал под новую дуду нового хозяина. И начало вышло неплохим.

— В будущем жду увеличения прибыли, — совершенно по-деловому говорил Ларику Мелин, пересматривая документы и перечитывая цифры. — И я уже знаю, куда пущу новые средства: надо Змеиный мост починить, а весной оросительные каналы прочистить, дамбы обновить, дорогу на Виндол поправить. Я там пару дней назад проезжал и видел: все в рытвинах и колдобинах. Так не должно быть — дороги надо в порядке содержать…

Ларик присвистывал, опять удивляясь. Но тут не было ничего удивительного. Просто, получив в одночасье в свои руки такое большое имение, Мелин не мог себе позволить наплевательски к нему относиться. Да еще после того, как жители Данна — его подданные — так радушно встретили своего молодого хозяина. В общем, в наследнике лагаронского престола пробудился человек ответственный и хозяйственный…

Чуть позже, более-менее разобравшись с вотчиной и приведя все в нужный ему порядок, Мелин позволил-таки себе расслабиться и пожить, наконец, в собственное удовольствие.

Обычный день молодого лорда из Двуглавой Крепости теперь начинался примерно так: подъем, пробежка на лыжах по заснеженному парку, затем — ванна из прохладной воды, сдобренной целебными травяными настоями, чуть позже — легкий завтрак, потом — часа два работы в библиотеке, а после — интенсивные занятия в фехтовальном зале. Постигая науки управления хозяйством, Мелин не хотел забывать о том, что он уже умел. К тому же, был стимул: был друг Ларик, который жаждал овладеть рыцарским искусством. Поэтому тренировались парни всегда вдвоем и с теми из молодых людей свиты кронпринца, кто изъявлял желание размяться вместе с ними в фехтовальном зале.

Свита у Мелина образовалась большая, а по приезду в Двуглавую Крепость еще и увеличилась: местные дворяне, крупные и мелкие, торопились прибыть в замок молодого лорда и присягнуть ему в верности. А еще — показать себя и посмотреть на других.

Так постепенно когда-то тихое и почти безлюдное поместье покойной королевы Аманды превратилось в очень оживленное в Данне место. Более полусотни молодых господ тревожили по утрам тишину старинного замка веселыми криками и хохотом. Очень скоро в крепость стали заглядывать и бродячие артисты, и, надо сказать, все им были рады.

Мелину сперва нравилось проводить время вместе с шумными ватагами юных дворянских сыновей. А тем импонировали простецкие манеры наследника престола. При нем можно было забывать об этикете и какой-либо субординации. А еще — устраивать свалкоподобные снежные бои в огромном замковом парке, сумасшедшие гонки на коньках на замерзшем озере и головокружительные катания на санях по убеленным снегом холмах…

…По полям уснувшим ветер стужу носит,

Вьюга завывает, корчась у дорог.

За ворот снежинок, не стесняясь, бросит,

Если ты решишься выйти за порог…

Но долго так продолжаться не могло: два месяца эдакой беспечной жизни пролетели, и молодой лорд притомился и заскучал. Заскучав, принял кое-какое решение.

Оно пришло как раз после обеда в среду: Мелин быстро, не особо утруждаясь серебряной ложкой, проглотил десерт — лимонный мусс — и как можно незаметнее для многочисленных и шумных участников обеда подмигнул Ларику, который жадно поглощал кексы. Тот понимающе кивнул, вытер губы салфеткой и вышел за его высочеством из столовой в боковой коридор. На молодый людей, затеявших некую не соответствующее этикету авантюру, строго посмотрели многочисленные предки Мелина, изображенные на портретах, висящих на стенах.

— Что ж, братец, — решительно тряхнул головой наследник престола, — у меня есть идея.

— Слушаю, вашмилость, — тут же быстро и весело поклонился Ларик.

— Едем в Илидол! — выпалил Мелин, хлопнув в ладоши.

— Оп-пачки, так сразу и в Илидол? — удивился Ларик.

— Мне надоела здешняя сытость, — принялся объяснять юноша. — Хочу пару дней потрястись в седле, поголодать, поспать на сенниках… Я смотрел карту — Илидол в четырех днях пути на северо-восток, если ехать через лес Чернолист. Ну что, ты со мной?

— А кто еще поедет?

— Никто. Ты и я! Ты — к Злате, а я хочу навестить старика Германа. Посмотреть, как его устроили в городе, всем ли он доволен…

— А Нина?

— Что 'Нина'? — при воспоминании о девушке Мелин слегка изменился в лице.

— Разве Нину ты не повидаешь?

— Разве она захочет меня еще раз увидеть?

Теперь Ларик изменил выражение лица: нахмурился и недовольно поцокал языком:

— Вопросом — на вопрос — тоже мне ответ. Некрасиво… Нина такая милая девушка, а ты так быстро забыл все ее добрые дела. Разве мало она помогла тебе и мне? Разве не стоит хотя бы гостинец какой-нибудь ей привезти? Что за бес меж вами пробежал?

Мелин пожал плечами, отошел к узкому окну, чтоб рассеянно наблюдать, как сыплются с небес на красные крыши соседних конюшен крупные снежные хлопья.

— Знаешь, брат, с некоторых пор я не мил Нине…

— И когда это? — в очередной раз удивился Ларик. — Пока мы жили на Звонкой улице, она тебя глазами провожала, как пряник заветный. И в гарнизон не зря частила, с корзинками…

— Правда?! — вспыхнул Мелин, прижав ладонь к расписной ставне. — А я ничего не замечал… Точнее, думал: глупости все, детская симпатия, не больше…

— А теперь?

— Сам словно зажегся. Тогда, когда она меня в доме мэра встретила, на шею кинулась, с лордом Гошем воевать за меня была готова… А минуту спустя она таким холодом меня обдала, как узнала, что я лорд, да еще королевской крови… Теперь же — не поверишь — я почти все время о ней думаю… особенно тогда, когда слышу, как где-нибудь девчонки хохочут… мне хочется, чтоб это она рядом была и мне улыбалась…

— Влип ты, братишка, — улыбнулся Ларик, подходя к приятелю и кладя руку ему на плечо. — По уши влип в сладкое. Мой тебе совет: если ты твердо надумал в Илидол рвануть, так первым делом Нину проведай. И все ей расскажи. Тебе это смело можно делать, ты ж кронпринц, вашмилость и вашсиятельство в одном лице.

Мелин вздохнул:

— Я ведь не для забавы или по прихоти — я о серьезном думаю. Я бы ей замужество предложил.

— О! — Ларик опять изумился. — Неужели ты и к такому созрел?!

— Что ж тут удивительного? У меня очень большое хозяйство появилось — целая земля Данн. И мне нужна хозяйка, — усмехнулся Мелин.

— А твой отец? Король? Что он скажет?

— Зачем ты сейчас про него говоришь? — похолодевшим голосом спросил кронпринц.

— Сам подумай: ты — наследник лагаронского престола, а Нина — горничная в доходном доме…

— Хочешь сказать: мой отец запретит мне жениться на Нине?! — юноша вспыхнул и сжал кулаки. — Да плевать мне на его запреты!

Ларик поспешил угомонить друга:

— Тише-тише, еще ж ничего неизвестно. И не думаю, что его величество будет ставить тебе палки в колеса. Но вдруг Нина сама тебе откажет? — тут он хитро улыбнулся. — Ты не думай, что если лордом заделался, так тебе всюду ворота открыты. Девчонки — они, знаешь, какие бывают…

— Что ж, ты прав, — кивнул Мелин. — Тогда — едем. Иди, прикажи готовить лошадей. Но никому не говори, куда мы едем. Говори: на прогулку. И смотри, чтоб никто за нами не увязался. Не хочу я, чтоб Илидол встречал меня, как важную птицу. Хочу тайно туда приехать.

— Все понял, вашмилость. В город едем, как простые бродяги, — весело отрапортовал Ларик и побежал выполнять приказы…

Глава девятая

Серая туча, похожая на огромного зайца, лениво растянулась над западными полями, обещая скорую порчу погоде, а страж Воробьиных ворот Илидола деловито покашлял и спросил двух всадников, кутавшихся в заиндевелые плащи:

— За каким делом вы прибыли в наш вольный город?

— Проездом мы, — отвечал один из путников, спуская под подбородок шарф, укрывавший лицо от декабрьского ветра. — Отдохнем, отогреемся в городе вашем, звонкую монету в его трактирах оставим и поедем себе дальше.

— Что ж, пошлину уплачивайте и проезжайте, — и стражник пару раз притопнул ногами и похлопал себя по бокам — мороз не разрешал стоять неподвижно.

Второй приезжий, так и не открыв лица, наклонился к солдату и положил ему в ладонь, упрятанную в овчинную варежку, золотую монету:

— Хватит ли?

— Вполне достаточно, — увидав, как весело поблескивает в лучах зимнего солнца благородный металл, стражник благодушно улыбнулся в пшеничные усы. — Добро пожаловать в вольный город Илидол, ваша милость! — и махнул рукой товарищам. — Пропустите господ рыцарей!

Через пару минут лошади приезжих загрохотали подковами по брусчатке Воробьиной улицы, что вела от одноименных ворот в Медные кварталы и дальше — к Липовому мосту.

— Что тебе сказать, братишка, — заговорил Мелин, обернувшись к Ларику, который не мог ехать рядом с другом из-за узости улицы и держался на своем рыжем коне за спиною молодого лорда. — Жизнь в Илидоле наладилась. Все тихо и спокойно.

— Сам король объявил, что город вольный, — пожал плечами Ларик. — Иначе и быть не могло.

— Что ж, разъедемся, — кивнул Мелин, снимая варежки и запихивая их за пояс (в самом городе оказалось теплее, чем за его стенами, в поле). — Ты — к Злате, я — к Нине, а потом и к мастеру Герману заверну…

— Гостинец для барышни не забудь, — подмигнул ему Ларик. — Всему-то тебя учить надо… Встретимся вечером в 'Хмельке'. Не забыл еще, где это? — и, махнув рукой, свернул в боковой проулок, чтоб держать путь к мясной лавке отца своей невесты.

Кронпринц, улыбнувшись, двинул коня дальше — к Липовому мосту. Про подарок он не забыл, и не думал забывать. За мостом начинались кварталы побогаче, и именно там было место, куда стремился юноша — Золотой тупик. В нем обреталась самая известная в Илидоле ювелирная лавка — магазин мастера Филиаса. Только там городские богачи и знать прикупали себе украшения и посуду из драгоценных металлов. У мастера Филиаса было много подмастерьев. Одни работали мелкие изделия (броши, серьги, кольца, шпильки с драгоценными камнями в мудреные прически знатных дам), другие — вещи покрупней (наборные пояса, пряжки, подвески, оплечья), третьи чеканили серебряные и золотые тарелки, кубки, мастерили шкатулки и сундучки. Так что ювелирную лавку Филиаса с полным правом называли еще и ювелирным домом: он (один из немногих в Илидоле) был каменным и имел два этажа. В первом, поделенном на несколько небольших проходных залов, велась торговля — заправлял тут всем сам Филиас и его сын. В задних комнатах располагались мастерские, и оттуда доносилось постоянное мелодичное постукивание молоточков — работали чеканщики. А второй этаж дома Филиаса был жилым.

Мелин знал все это, но не потому что, живя в Илидоле, хаживал в лавку ювелира. Называясь Пеком-Рифмачом, не было у него причин наведываться в столь блестящий дом. Просто сидели как-то раз он и Ларик в одном трактире, весело тратили заработанные у папаши Влоба деньги на пиво и колбасы и слушали байки старого, лысого, одноглазого вора. Он-то и рассказал, что пыталась однажды его банда обчистить лавку Филиаса:

— Все-то мы про его дом узнали, все продумали: где какие входы, выходы, коридоры, лестницы. Ключики к обеим дверям подобрали — на это мой братец родной мастер был, мир его праху воровскому… План-то хороший был, продуманный, да охрана у ювелира лучше оказалась — отборные костоломы, из бывших кулачников или даже из воинов, ей-ей. Двоих своих приятелей да братца я тогда потерял. Их филиасова охрана такими тумаками наградила, что прямо оттуда отправились мои молодцы в лучший мир… а сам я попался: меня скрутили и страже городской сдали, как куль с отрубями. Ох, били меня они, ох били… но, по всему видно, мои кости да требух крепкими оказались: все побои я вытерпел, только вот глаза лишился (вышибли мне его) да пальцы на левой руке совсем не слушаются, перебили в них какие-то костяшки важные… Отсидел я потом еще три года в крепостной тюряге-то; в самую сырость, в самый холод сунули. Это уже сам Филиас (я слыхал) постарался: похлопотал за меня перед властями. Сидел бы может и дольше, да болеть я стал сильно. Капитан Альвар как-то ходил по камерам, смотрел, кто, где сидит, за что, про что, и увидел, что я вид человеческий потерял — на жабу раздутую стал похож. Так что выпустили меня, — и показал вор свои трясущиеся руки, что даже кружку пива ко рту не могли поднести, не расплескав. — С ногами — то же самое. Словно сами по себе живут — дрожат, подгибаются, когда хотят, меня не спросясь. И кашель — вот этот дружок меня добьет раньше остальных, — тут и зашелся глухим, бухающим кашлем, согнул от этого тощее и длинное тело пополам, как колодезный журавль…

Мелин и улыбался, и вздыхал, вспоминая многое из того, что показал-рассказал ему Илидол. Улочки города, по которым он сейчас неспешно ехал, возвращали ему память, лоскуток за лоскутком.

'Помнишь ли? — беседовал он сам с собой, скользя взглядом по заснеженным заборам, домам и палисадникам. — Вот здесь тебе, еще мальчишке, булочник уши надрал за то, что ты стоял у прилавков и втихую дырявил пальцем его караваи. А за что дырявил? За то, что он тебе кекса пожалел. Кекс две монетки стоил, а ты торговал за одну. Булочник отказал, а ты мстить стал — товар его портил. Как уши? Вспомнили? — усмехнулся, перебежал глазами на убеленный, заснувший под зимним убором из сугробов, сквер. — Здесь ты с парнями из Кривого двора подрался. За что? За то, что один из них тебе на башмак плюнул. Плюнул и заржал, как конь. А ты ему — в нос. Он за кусты опрокинулся. Его дружки на подмогу налетели. Сколько их было? А, трое на одного…

Заныло вдруг у Мелина в груди. Да не у лорда Мелина — у Пека-Рифмача из дома 'Тумачино'. Так ноет, наверно, тогда, когда после долгого пути приезжаешь в родной дом, где каждая мелочь рождает воспоминания о прошлом, в котором много светлого и доброго.

'Раньше ты бегал по этим улицам, и любой пихнуть тебя мог, и сам ты толкался… а теперь? Посмотри: едешь важно и неспешно, и все встречные-поперечные тебе кланяются… и что лучше? То, что было, или то, что есть?..

Кланялись мужчины, приподнимая шляпы и сдергивая капюшоны: они угадывали во всаднике в добротной одежде, при длинном мече и на красивой породистой лошади знатного господина. Кланялись женщины, спешащие куда-то по делам с корзинами или узлами в руках. И в каждой, особенно в тонких и невысоких фигурках, Мелин невольно видел Нину. Как же она много заняла места в его голове. И в сердце…

Вот и Золотой тупик.

Юноша осмотрелся и заметил: дворники у мастера Филиаса как раньше были славными, так и теперь не плошали. Вся улица здесь была почищена от снега так, что оголилась брусчатка. Оно и понятно — к дверям лавки ювелира важные покупатели частенько прибывают. Надо, чтоб им удобно было пройти-проехать.

Рядом с дверями в лавку стоял высокий, широкоплечий малый — охранник — в белой овчинной куртке, аккуратной круглой шапке. Он, румяный, белозубо, приветливо улыбался Мелину: тоже безошибочно угадал в юноше богатого господина. Над головой парня, на изящно выгнутом крюке, болталась забавная ветряная игрушка — кованный подвес с бронзовыми колокольцами. Они нежно звенели — их тревожили порывы резкие порывы зимнего ветра. Этот подвес был тут для зазывания клиентов и для приманивания в дом ювелира звонкой монеты.

— Добро пожаловать, ваша милость, — густым басом сказал парень-охранник и снял шапку — Мелин как раз подъехал ближе и спешился. — Добро пожаловать в дом мастера Филиаса, — распахнул перед юношей тяжелую дубовую дверь, украшенную узором из медных гвоздей. — За скакуна своего не беспокойтесь — определим в гостевую конюшню.

В самом деле — из-под небольшого навеса, пристроенного сбоку к лавке, высочил шустрый подросток, ухватил коня за поводья, сунул ему в зубы морковку и потянул за собой — под те самые навесы.

Мелин довольно улыбнулся: ему понравилось быть знатным господином.

Приосанившись, молодой лорд вошел в дом ювелира Филиаса, сбросил в передней на руки предупредительного слуги полушубок и шапку, одернул вязанную куртку и важно потопал своими рыцарскими сапогами дальше — в блистающую хрустальными прилавками и драгоценными товарами 'пещеру сокровищ'.

Ему навстречу уже торопились невысокий, суховатый господин лет пятидесяти, в темно-красном, бархатном кафтане, и хрупкий паренек в модном наряде: коротком белом жакете и узких штанах в бело-синие шашки. У юноши только-только пух стал пробиваться под тонким носом. Ясными темными глазами и узким лицом паренек очень походил на сухого господина, и Мелин догадался: вот перед ним мастер Филиас и его сын.

'Ведут дела вместе, как и положено отцу и сыну', - невольно мелькнуло в голове кронпринца.

— Рады вас видеть, ваша милость, — поклонился посетителю мастер Филиас и кивнул сыну.

Тот взял с маленького одноногого столика небольшой поднос с кубком, накрытым вышитой салфеткой. Сдернул ее и протянул кубок Мелину, сопроводив действие поклоном, радушной улыбкой и такими словами:

— Горячее вино с медом. Уважьте, не откажите.

'Замечательно', - подумал Мелин и довольно взял питье, благодарно кивнул ювелирам и выпил.

Да! Получилось замечательно! После пронизывающего ветра, холода и снежных вихрей, это питье показалось райским. В один миг кровь по жилам разогналась, как весенний ручей, а мысли стали легче бумажных цветов. Тех, которые сыплют на головы пляшущих на веселом Воротее…

— Мне бы перстенек приобрести, господа хорошие, — улыбаясь в ответ, сообщил о цели своего визита юноша.

— Матушке? Сестре? Или сердечной подруге? — осведомился мастер Филиас, с неподдельным интересом глядя на молодого человека.

— Подруге, сердечной. Для обручения, — уточнил Мелин.

— Опишите ее, ваша милость, — с очередным поклоном попросил сын ювелира. — Нам будет легче выбрать, — и пригласил клиента к стеклянному прилавку, где на темно-синем бархате покоилось с полсотни всевозможных колечек и перстней.

Пробегаясь глазами по всему этому великолепию, Мелин бормотал, освежая в памяти образ Нины:

— Она едва из детства, тонкая, маленькая. С большими карими глазами… Может быть, вот это подойдет, — и осторожно взял тонкий золотой перстенек, похожий на свернутый в колечко цветок; в головке цветка лежал, словно капля росы, прозрачный голубой камушек размером в гречишную крупку. — Оно красивое. И такое же хрупкое, как моя барышня…

— Это голубой бриллиант на белом золоте, ваша милость, — заговорил мастер Филиас. — Перстень делал мой лучший мастер. Это очень тонкая, изящная работа. Весьма подходит для юной девушки. А для обручения — просто идеальный выбор. Если он вам глянулся, скажу, что у вас отменный вкус…

— Да, это для нее, — уверенно тряхнул головой Мелин, повернув колечко к свету — бриллиант моментально взорвался тысячами радужных бликов, весело, празднично.

Краем глаза заметил, как довольно переглянулись и кивнули друг другу ювелиры, отец и сын.

— Сколько? — желая поскорее разыскать Нину и подарить ей изящную драгоценность, бахнул Мелин.

— Двадцать пять золотых дукатов, ваша милость.

— Что ж, отсчитайте, сколько там, — кронпринц отцепил от пояса тугой, тяжелый кошель, украшенный богатой вышивкой, и передал его сыну Филиаса.

Он не торговался. За такое ювелиры снабдили его изящным парчовым футляром для перстня и предложили услуги охраны.

— Наши люди сопроводят вас туда, куда пожелаете, ваша милость.

Мелин не отказался. Ему все больше и больше нравилось ощущать свою значимость и потреблять все блага, приложенные к знатности и богатству.

Поэтому на Звонкую улицу, к тому самому дому, где без малого полгода назад они с Лариком снимали комнату, кронпринц прибыл не один, а 'под конвоем' из двух дюжих молодцев. Там он их поблагодарил, дал каждому по серебряной монете и, дождавшись, когда они уйдут, ступил на постоялый двор.

— Да неужели я вас вижу?! Не сплю, а вижу?! — с порога заорал и растопырил толстые руки хозяин дома, увидав знакомое и славное лицо Пека-Рифмача и лорда Мелина.

— Тише-тише, — предупредил его восторги юноша. — Не стоит орать. Я не я, и рожа не моя.

— Понимаю, ваша милость, понимаю, — кивнул хозяин. — Но все-таки, я безумно рад, что вы снова топаете по улицам Илидола. Какими же судьбами?

— Долго рассказывать, — пожал плечами Мелин. — Скажи лучше, где Нина? Могу я ее увидеть?

— Так в дом пройдите. Чего на морозе болтать? По чарочке пропустим, я вас накормлю, про Нину расскажу, — лопотал хозяин и распахивал перед высоким гостем двери.

Молодой лорд послушался. Тем более: он надеялся, что зайдет и где-нибудь в трапезной зале встретит ту, ради которой приехал.

В столовой, куда провел юношу хозяин, Нины не было. И за стойкой не было, и в полутьме коридора, ведущего к лестнице и кладовым.

— Вот-вот, — приговаривал хозяин, усаживая Мелина за стол. — Сейчас и вино, и покушать, все будет. Эй, Тайрен, где ты там, лоботряс? — это он прокричал кухонному мальчишке, что выглянул из-за стойки. — Крикни в кухню — пусть баранину жарят! Да волоки тимьянку из погреба!

— Где Нина-то? — нетерпеливо переспросил Мелин.

— Нина? Славная девушка, да, — кивнул хозяин. — Она у меня теперь уж не работает. Оно и верно — зачем замужней работать-то?

Мелин так резко подскочил, что едва сосновый стол не опрокинул:

— Замужней?!

— Да, ваша милость. Замужем она, наша крошка Нина. Удивлены? Дааа. Как быстро время-то летит, ох быстро…

— Да ты врешь!

— Разве буду я вам врать, ваша милость? Да никогда! — хозяин даже кулаком себя в грудь ударил и охнул при этом.

Побелевший наследник лагаронского престола без сил опустился на скамью, словно это его от всей души кулаком ударили, и не куда-нибудь, а в голову:

— Как это? Так быстро замуж? Она же такая молоденькая…

— Для замужества — в самый раз, — авторитетно говорил хозяин, расставляя перед гостем принесенные с кухни яства. — А для нее, сироты круглой, и подавно. За мужем будет, как за каменной стеной. Я сам давно ей советовал парня себе подходящего подыскать. Хоть и не с руки мне хорошую работницу терять, а не очень-то по нраву мне было видеть, как она тут надрывается…

— Давно ли? — тускло спросил Мелин.

— А? — не сразу понял хозяин, откупоривая бутылку душистой тимьянки.

— Давно ли она замужем?

— Наверно, больше месяца.

— Больше месяца? Больше месяца, — потерянно пробормотал юноша и, вздохнув, опрокинул в себя первый бокальчик настойки…

Глава десятая

Через час в старшем сыне короля Лавра Свирепого плескалась уже вся бутылка тимьянки. И вот он по-братски обнимал хозяина постоялого двора за толстую красную шею, натертую вечным ношением фартука, и постанывал, чувствуя себя самым несчастным человеком на свете:

— Я ж к ней приехал. А она — замуж… как же так? Почему?

— А вы к ней чего? Свататься, что ль? — спрашивал не менее хмельной хозяин.

— В самое яблочко… ой! — это вырвалось у Мелина потому, что локоть, которым он опирался на стол, сорвался вниз.

— Вот тут я не понимаю, ваша милость, — признался хозяин, помогая гостю устойчивее замостить локоть обратно. — Разве ж она вам пара? Вам бы знатную леди. Разве лорды женятся на горничных?

— Почему ж нет?

— Ну, — пожал плечами хозяин, — сами посудите: какая из Нины леди? Ступить, слово сказать, голову наклонить — все у знатных по-особому делать нужно. А что она умеет? Веником да тряпкой махать. Пироги печет хорошие, да разве это дело для знатной дамы? Это все для простой девушки хорошо…

Мелин слушал его рассуждения хмуро, но не возражал. Он, хоть и имел сейчас хмельную голову, а все мотал на у, вполне верно предполагая: подобные речи ему мог говорить и отец.

В словах хозяина было много разумного и правильного, но не находил в них юноша главного — того, что успокоило бы его внезапно и остро разболевшееся сердце. В эти минуты Мелину казалось, что дальше в его жизни — сплошной темный туман, в котором уже никогда не будет вспышек радости и огней веселья…

— Так-то, ваша милость, — закончил свою речь хозяин и плеснул себе и гостю еще по паре капель тимьянки. — Уж простите, что я вас как бы поучаю…

Мелин снисходительно махнул рукой. Выпив настойки, бросил в рот кусок жареной колбасы, пожевал и спросил:

— Кому ж повезло? За кого Нина замуж вышла?

— А за ней давно один паренек приударял. Он, как и батюшка ее покойный — по кузнечному делу, подмастерьем пока. Знаю, что не раз уже к Нине сватался — год назад, на день Божьей песни, захаживал. Она тогда ему отказала: рановато, мол, мне замуж-то. Парень подождал годок, и вот опять подкатил, и всё, как положено: с букетами и подарками. Тут уж у них все сладилось, — хозяин сказал и заметил сразу, как потемнело лицо его высокого гостя. — Ваша милость, вы не переживайте. Вот еще бокальчик — душу повеселить. Богом прошу: не кручиньтесь в моем доме…

— С радостью ли она замуж шла? — пропустив его уговоры мимо ушей, спросил Мелин, осушив еще рюмку.

— Конечно, — разулыбался хозяин, поддержав молодого лорда в выпивке. — Для всякой девушки замужество — большое счастье: и богатая, и бедная под венец идут охотно… А разве хорошо это — одной век вековать, без мужа, без детей и внуков? Каждой барышне положено семьей обрасти. И каждому парню, конечно, тоже… Вот и у Нины: хоть и скромная свадьба была, а все, как у людей: без сучка и задоринки. В храме повенчались, и тут, в зале моем пировали. Бог даст — скоро и детишек заведут, холить, растить будут…

— Пировали… детишки, — заскрипел зубами кронпринц, мрачно посмотрел на вновь пустую рюмку, затем — на хозяина, который вдруг икнул и вопросительно глянул на блюдо с бараниной, словно решил у него поинтересоваться о том, отчего на него икота напала. — А ты почему не наливаешь?

— Это… Ваша милость, простите, — промямлил хозяин и исправил свою оплошность.

Следующие рюмки бражники выпили молча, и какое-то время тихо и неподвижно сидели, глядя в дальний сумрачный угол залы, словно ждали чьего-то явления из темной, как зимняя ночь, тени. Минуту спустя, наследник Лавра Свирепого, совершенно убитый крепостью тимьяновой настойки, тоном жалобщика проворчал что-то себе под нос и ткнулся отяжелевшей головой в крышку соснового стола, потревожил при этом тарелки с солеными грибами и прочими закусками.

— Гы! — таким возгласом сопроводил его 'падение' более стойкий хозяин. — Пьете вроде много, а все равно слабоваты, слабоваты, ваша ми-илость…

Мелин ответил суровым сопением.

Хозяин же знаками дал приказ кухонному мальчишке принести нагольную овчинную шубу и заботливо прикрыл ею плечи уснувшего лорда.

— Смотри, лоботряс, чтоб никто гостя нашего не беспокоил! Да за хозяйством поглядывай! — приказал он Тайрену и, заметно покачиваясь, пошел за стойку, где взвалился на ящик для пустых бутылок и сам захрапел…

Мертвецки пьяному обычно ничего не снится. И кронпринц Мелин не оказался исключением.

В таком вот виде — простертым на столе и сопящим в окружении тарелок с закусками, источающими всевозможные аппетитные запахи — обнаружил молодого лорда вошедший в залу Ларик.

Он уже успел навестить свою Злату, наговорил ей кучу приятного, подарил девушке замечательное ожерелье из розового жемчуга, получил огромное количество жарким поцелуев, а потом направился, как и было договорено, в 'Хмелек'. Больше часа просидев за дальним столиком в компании двух кружек пива, Ларик устал мозолить глаза тамошнему хозяину, заплатил за выпивку и решил заняться поисками приятеля. Первым делом заглянул на свой старый адрес и не ошибся.

— Вот ты где, краса и гордость Лагаро! — с таким возгласом Ларик ухватил Мелина за плечи, оторвал от соснового 'ложа' и пару раз энергично встряхнул. — Ну, хорош! Ты что, уже свадьбу отпраздновал?

— Потишше, — забормотал пришедший в себя от встряски кронпринц. — Голова отвалится.

— По-моему, она у тебя уже отвалилась, — заметил Ларик, усаживая друга назад. — Ты неслабо накидался, братец.

— Был повод, — Мелин подпер рукой взлохмаченную голову и глазами, полными бездонной тоски, посмотрел на приятеля. — Я опоздал — Нина вышла замуж.

— Вот это новость! — удивился Ларик и присел рядом, и потянулся к заманчиво зеленевшей тимьянке. — Как давно? За кого?

Кронпринцу пришлось собрать всю свою волю, чтоб не дать себе размякнуть и вновь заснуть. Сосредоточившись, он рассказал другу все то, что час назад услыхал от гостеприимного хозяина.

— Ишь, как сурово все, — покачал головой Ларик и хлебнул настойки прямо из бутыли, закашлялся и прохрипел. — Эхх, крепкая вкуснятина… А ты не переживай и хмелем не наливайся. У тебя вся жизнь впереди, и куча девчонок в придачу. Ты ж теперь самый завидный жених во всем королевстве! Можешь невест перебирать, как бусины в четках.

— Очень надо, — кисло отозвался Мелин и тоже потянулся к настойке.

Ларик решительно отвел его руку от бутылки, погрозил лорду пальцем:

— Тебе уже хватит — это точно. Ох, чую: придется мне тебя на себе тащить. Что ж сейчас нам делать?

Мелин пожал плечами, вздохнул и выложил рядом со своей тарелкой золотую монету:

— Как сказал бы папаша Влоб: нечего больше ловить в этом городе… Собирайся, дружище. Навестим старика Германа — и обратно в Данн. Илидол подвел меня…

Он поднялся с лавки и покачнулся. Так сильно, что Ларик едва успел руку подставить. Иначе грохнулся бы наследный принц Лагаро в проход меж столами.

— Ёо-о, а сидел — было вроде ничего, — подивился разлаженности своих ног Мелин. — Вот что с человеком горе делает…

— Не горе, а выпивка, — ворчливо отозвался Ларик, взвалил друга себе на плечо и вышел во двор.

— Это у меня от горя… плохо мне, — бормотал Мелин в ухо приятелю, — разве ж может плохо от доброй настойки быть? Нет-нет, все от горя…

Ларик же топал молча и думал о своем. Во дворе его ждало непростое дело: требовалость как-то усадить потерявшего всякую связь с настоящим Мелина на лошадь и удержать его там. Потерпев несколько неудач, Ларик решил попросту взвалить его высочество поперек седла и как следует уравновесить, чтоб захмелевший лорд не сползал. Более-менее устроенный кронпринц очень быстро вновь уснул. Ларик набросил ему на спину теплый плащ, на голову нахлобучил шапку (он много слыхал о том, как легко может обморозиться зимой пьяный человек), взял поводья лошадей и отправился искать дом мастера Германа. Мелин же эгоистично спал без каких-либо сновидений…

После всех достославных событий, что сопровождали обретение Илидолом свобод, власти города взяли старого наставника кронпринца под свою опеку. Ему выделили небольшой, но хороший и теплый дом, с большим уютным садом, тоже на Тихой улице (старик не пожелал съезжать из тех мест, где прожил около года).

Кроме того, мастеру Герману был определен и слуга-камердинер, получавший жалование из городской казны. А еще, по велению уже короля Лавра, старику назначили немалую пенсию. Проще говоря, мастер теперь проводил старость именно так, как и полагалось тому, кто долгие годы преданно служил государю и его наследнику: в тепле, достатке и спокойствии.

Так думали Мелин и его верный друг…

— Эй, встречайте гостей! — весело загрохотал в двери дома на Тихой улице Ларик, пристроив неслабо размякшего кронпринца к косяку.

Им открыл невысокий полный человечек, лысый и румяный.

— Добрый день, господа. Вы к мастеру? — быстро, словно куда-то торопясь, спросил он, маленькими круглыми глазами впившись в молодого человека. — Как доложить?

— Доложи: благодарный ученик мастера навестить желает, — хмыкнул Ларик, встряхивая Мелином, как пропуском.

— Я это, я, — кивнул головой и кронпринц и тут же потерял шапку.

— Входите-входите, — так же спешно поклонился слуга, подняв при этом головной убор гостя, и ступил в сторону, чтоб пропустить парней в дом.

Освободившись от верхней одежды и от нее же освободив Мелина, Ларик прошел из маленькой передней в гостиную и удивленно замер в пороге: там было весьма многолюдно — восемь рослых господ-рыцарей, все в походной одежде, при оружии. Это очень плохо сочеталось с жилищем скромно и тихо живущего старика. Еще большее удивление у Ларика вызвало то, что из кресла у камина им навстречу поднялся радушно улыбающийся лорд Гай Гош.

— Вечер добрый, ваше королевское высочество, — поприветствовал он Мелина. — Очень рад встретить вас там, где я и предполагал вас встретить.

Ларик приметил, что от вида Гоша и от таких его речей высокородный друг Мелин заметно потрезвел. Он теперь без посторонней помощи стоял в пороге, исподлобья смотрел на двоюродного дядюшку и почти не шатался. А, минуту погодя, спросил:

— Вы что? Следили за мной?

— Да, — честно признался лорд Гай. — Точнее, я устроил вам засаду в этом уютном домике. Я знал, что рано или поздно вы явитесь сюда, к своему старому учителю, проведать. И не ошибся… С некоторых пор вы мне очень дороги, ваше королевское высочество, и я жажду вас видеть, — Гай Гош широко улыбался, и Мелин видел, какие у него крупные и хорошие зубы.

— Где Герман? — хмуро спросил юноша, осматривая комнату и примечая, что в ней царит идеальный порядок.

— Мастер жив, здоров, напоен и накормлен и теперь отдыхает в своей комнате. Разве я способен обидеть старика? — Гош не переставал улыбаться. — Он всего лишь пару недель побыл без прогулок — это же не страшно… Однако, проходите в комнату — зачем стоять в дверях? Только оружие — будьте так добры — передайте моим парням.

У друзей за спиной возникли два рыцаря. Они быстро и ловко сняли с них пояса с мечами и кинжалами и мягко подпихнули молодых людей в гостиную.

— А вот господина Ларика проводите к мастеру Герману, — приказал лорд. — Его присутствие мне не требуется.

Того вывели из комнаты, уже невежливо толкая в спину. В покоях остались Мелин, лорд Гош и верный слуга лорда — Коприй. Последний стал примерно посреди комнаты, меж господином и наследным принцем, положил свою широкую и темную ладонь на рукоять меча и красноречиво посмотрел на Мелина, как бы предупреждая его — 'без ненужных шуток, парень!

— Присаживайтесь, — лорд Гай пригласил Мелина таким тоном, словно был у себя дома. — Нас ждет долгий, содержательный разговор. Не стоит раньше времени уставать.

Юноша, недоверчиво глядя на родственника, послушно опустился в кресло. Гош устроился напротив, в который раз улыбнулся Мелину, словно добрый волшебник, обещающий незабываемое волшебство к празднику, и спросил:

— Вам знакомы шахматы, юноша?

— Знакомы. Я играл пару раз, со своим камердинером, — хмуро отвечал тот.

— Отлично, — довольно покивал лорд Гош. — Стало быть, мне не придется тратить время на рассказ про эту, во всех отношениях замечательную, игру… Так вот, юноша, на данный момент вы представляете для меня очень ценную пешку. О, прошу: не обижайтесь, ведь любая крошка-пешка может стать прекрасным и могущественным ферзем. И я могу вам помочь. Разве вам не желается после стольких лет прозябания среди простолюдинов занять место вашего отца? И гораздо раньше, чем это может быть.

— Сесть на место отца? Стать королем? А вы у моего отца позволения для подобной манипуляции спросили? — посыпал вопросами-язвами кронпринц.

— Не ёрничайте, юноша. Уж если я что говорю, значит, я уверен в своих словах, — строго заметил Гош, раздраженно дернув уголком рта. — Всех подробностей моего плана вам знать не следует. Поэтому говорю кратко: я посажу вас на трон Лагаро, а вы, в благодарность за эту небольшую, но эпохальную услугу, будете покорны мне даже в самых плёвеньких мелочах…

— Знаете, я не могу дать согласия неизвестно на что, — в том ему ответил Мелин, до боли в пальцах сжимая подлокотники. — Уж будьте любезны, не скрывайте от меня подробностей, расскажите и о плёвеньких мелочах…

— Молчать! — рявкнул лорд так внезапно, что юноша подпрыгнул в своем кресле. — Я лорд королевских кровей! Я не позволю, чтоб какое-то отребье выставляло мне условия!

Последние слова подстегнули Мелина к не менее сильной вспышке гнева:

— А! Как братец Патрик: считаете меня самозванцем?! — взвился он на Гоша, сверкая глазами.

— Сидеть! — прошипел лорд, тоже вскакивая и железной рукою хватая юношу за горло — Коприй в этот момент ступил ближе, наполовину обнажив свой меч, и на лице оруженосца была решимость ударить Мелина, если это будет необходимо. — Если захочу, убью вас прямо здесь. А потом прикажу выпустить кишки любезным вашему сердцу приятелям. Или головы им оттяпаю. Или повешу над огнем, вверх ногами… Поверьте: я знаю много разных и прелестных способов лишить человека жизни, — Гош зло осклабился, глядя прямо в глаза кронпринцу. — Особенно приятно будет позабавиться с одной милой крошкой. Глазастенькая такая, тонкая. Как ее зовут? Нина? Милая курочка…

На его последние слова Мелин отреагировал резко побледневшим лицом, и Гош опять довольно закивал:

— Ага, вижу: вы меня понимаете. Отлично! Я рад, что сын Лавра Свирепого столь сообразителен… А я уже много про вас знаю, ваше высочество. Пока вы во дворцовую жизнь вливались, средь придворных осваивались, наряды из парчи себе заказывали да на королеву с принцами дулись, я в Илидол людей своих запустил — они разведали для меня о вашей прошлой жизни. Уж если подхожу к делу, так с чувством и с толком, и за это я сам себя глубоко уважаю и ценю… Ну, будем продолжать беседу? Молчите? Стало быть, согласны. Что ж, прошу вновь садиться, — и толкнул юношу обратно в кресло.

— Зачем я вам? — глухо спросил кронпринц, нащупывая заметно дрожащими руками подлокотники кресла. — Если вы хотите власти, то я вам зачем? Не проще ли…

— Не проще, — сказал, как отрезал, Гош, достав из-за пояса платок из тонкого льна и вытерев им лоб и затылок. — Меня в Лагаро не любят. Не любят намного больше, чем моего венценосного кузена. Меня даже ненавидят… Не буду лукавить: это — моя вина, я очень плохо вел себя в молодости, безобразничал, многим морды бил, девчушек-простушек обижал… Впрочем, я и сейчас не ангел, — хмыкнул лорд, зачем-то глянув на Коприя, а тот как раз сделал едва заметное движение губами: будто улыбнуться хотел, но тут же передумал. — За мной, юноша, выступи я против Лавра, народ не пойдет. А вы — это ж какая удача! — новый персонаж и успели хорошо себя зарекомендовать. Люди любят того, кто им близок. А ближе к народу, чем вы, ваше высочество, никого из королевской семьи нет. Вас уже прозвали Милосерд. От вас ждут лишь хорошего, с вами многие — и нищие, и бароны — вяжут свои надежды на лучшее… И теперь я намерен прикрываться вами в своей игре за корону. Вот так, все просто, без изысков, как скакалка, — и дядюшка Гай благодушно улыбнулся племяннику Мелину…

Глава одиннадцатая

— Ну? Что? — эти два вопросительных слова хором выпалили Ларик и мастер Герман Мелину, когда два высоких рыцаря лорда Гоша привели кронпринца в их комнату.

— Утром нас выпустят, а тебя, мастер, оставят, — буркнул юноша, присаживаясь на стул у стены. — Оставят, как заложника… Ну, и каша заварилась, — последнюю фразу он озабоченно процедил сквозь зубы. — А ведь в город мы с тобой, братишка, ехали, как на прогулку, — и Мелин прижал ладонь ко лбу, словно это могло привести в порядок мысли, которые сбились в беспорядочную кучу, как напуганные волчьим воем овцы…

— Что ему надо? Что за ерунда с заложником? — Ларик дернул слишком задумчивого приятеля за рукав.

— Гай Гош затевает большую и опасную игру. Он решил пойти против короля. Он хочет свалить короля с трона, посадить меня на его место и через меня править Лагаро, — тихо и отрывисто заговорил Мелин. — Я выбран потому, что сам Гош не уверен в том, что все в стране благосклонно примут его, как правителя. Он не хочет таких лишних проблем, как неповиновение и восстание. Против Гоша (если верить его словам) может выступить не только простой люд, но и торговые гильдии, и кое-кто из баронов и графов. Гош думает: если он нахлобучит корону на меня, это сгладит острые моменты переходного периода…

Услыхав от друга такие дивные словесные обороты, Ларик даже присвистнул.

Мелин строго посмотрел на него и зашептал дальше:

— Гош открыл мне свои планы. Может и не все, но многие: он пошел на сговор с двумя соседними государствами на юге — с княжеством Бикео и княжеством Тэйт. Там уже собирают армии, готовят воинов и боевые машины. Не сегодня, так завтра они намерены перейти границы и напасть на нашу страну. Без какого-либо объявления войны. За это Гош обещает отдать им те земли, которые в свое время мой отец отвоевал у них для Лагаро.

— Изменник! Негодяй! И это — лорд королевской крови! — вскрикнул пораженный мастер Герман.

— Шуметь не надо, — одернул его Мелин. — Гош — скотина еще та, но возмущение и гнев нам сейчас не помогут. Нас ведь могут подслушивать.

— Ну, а ты? Что? Послал его подальше? — с надеждой в голосе спросил Ларик.

— Я согласился ему помогать, — покачав головой, выдохнул юноша.

Ларик и старый мастер меча посмотрели на наследника лагаронской короны с изумлением. Какое-то время они слов не находили для того, чтоб выразить свое потрясение.

— Мой лорд, если это из-за меня, — начал было Герман.

— Не только из-за тебя, — предупредил его речи Мелин, нахмурив брови и став очень-очень похожим из-за этого на отца-короля. — Думаете, почему Гош со мной так откровенничал? Потому что он взял меня за горло. Потому что он меня не боится, не воспринимает всерьез. Считает меня простачком, ни на что не спобобным мальчишкой. И не скрывает этого…

Вдруг он резко встал, подошел к окну, распахнул занавеси и выругался — снаружи окно было плотно закрыто деревянными ставнями.

— Мы-ше-лов-ка, — пробормотал Мелин, скрипя зубами. — Из твоего дома, Герман, они сделали мышеловку… для меня… А мне что делать? — обхватив голову руками, отчаянно, потеряно, снова сел — уже на скамеечку у окна.

— Но нас же завтра выпустят, — заметил Ларик, подходя к другу.

Кронпринц вздохнул:

— Отпустят из этого дома, но не из мышеловки. С сегодняшнего вечера я в одной лодке с Гошем. Вольно или нет — не имеет значения…

Сказав это, кронпринц смолк, потому что дверь нагло звякнула отодвинутым засовом, и к узникам вошел слуга с большим подносом. За его спиной ухмылялся, сунув руки за широкий пояс, один из людей Гоша.

— Ужин, ваша милость, — объявил слуга и, с опаскою косясь то на Ларика, то на Мелина, поставил поднос на круглый столик, что располагался в середине комнаты.

Ушел он так же быстро, как и явился. Молодые люди и мастер Герман (они достаточно проголодались) кинулись к принесенному. Сдернули салфетки: из глубоких глиняных тарелок их поприветствовали аппетитным сочетанием запахов холодные копченые колбасы, квашеная капуста, полкаравая хлеба и три яблока. А в низком, пузатом кувшине оказалась сыта — теплая вода с медом.

Трое узников придвинули к столику табуреты и начали трапезу. Есть пришлось руками: ни вилок, ни ножей им не выдали. Так всегда и везде полагалось обходиться с заключенными.

— Что ж, бывало и похуже, — вздохнул Ларик, отламывая себе чуть подгоревшую горбушку (в последнее время он привык к изысканному, разнообразному питанию и столовым приборам из серебра, и такое возвращение к простецкой трапезе не вызвало у него особых восторгов).

Мелин же, нисколько не сокрушаясь, задумчиво жевал колбасу, хлеб, пальцами брал янтарные пучки капусты, а те капали прозрачным, золотистым рассолом.

— Мой лорд, я вижу, вы в большом волнении, — сказал мастер Герман, покончив с ужином. — Вы разрешите дать вам пару советов?

— Конечно, — кивнул юноша, вытирая руки салфеткой, — разве не знаешь: от тебя все советы я принимаю с радостью.

— Приятно слышать, — улыбнулся старый наставник. — Тогда запомните мои слова: что бы вы ни решили делать, лорд Мелин Лагаронский, ваши дела не должны принести вреда вашей стране и вашему отцу-королю. Вы не простой, а державный человек. Именно этим и руководствуйтесь, принимая решение. Если вы подчинитесь лорду Гошу, станете играть по его правилам, Лагаро ввергнется в войну. И не только внешние враги станут терзать нашу землю — внутренние распри, не так давно задремавшие, разбухнут, как грибы после дождя, отравят землю, реки, воздух. Сосед пойдет убивать соседа, брат — брата. Разве так должно быть?.. Я это говорю, чтоб вы поняли: не стоит уравновешивать судьбу всего Лагаро с судьбой одного или нескольких людей…

— Ты убеждаешь меня пожертвовать тобой и теми другими, чьим жизням угрожает Гош, но только не плясать под его дудку? — сквозь зубы прорычал Мелин. — Неужели мир этого стоит?

— Двух-трех на заклание, чтобы тысячи жили. Это дешево, очень дешево. Поверьте мне: я воевал — я знаю, скольких может поглотить война, — ответил Герман. — Я сам не позволю себе жить, если буду знать, что цена моей жизни — мир и благополучие родины.

Мелин молчал, судорожно сжав кулаки. Не нравилась ему та картина, которую обрисовывал наставник: кровь и мрак были ее основными красками.

— Скажите мне, мальчик мой: лорд Гай угрожает той девушке? Нине? — вдруг спросил Герман и, не дождавшись ответа, продолжил. — Если вы ее любите, вам будет очень тяжело…

— Это и тебя касается! Я не хочу терять ни тебя, ни Нину, ни Ларика, ни кого бы то ни было! Я не хочу ничьей смерти! И меня бесит, что я попался, как кур во щи, и должен подчиняться дурным планам Гоша! — с таким рыком Мелин вдруг пнул стул, с которого подскочил при этой вспышке гнева.

Стул улетел далеко к стене, где врезался в комод и упал, лишившись одной из ножек.

В дверь их комнаты с другой стороны предупредительно забарабанил кто-то из охранников, довольно невежливо советуя не бушевать темной ночью.

— А то скрутим всех, чтоб спалось спокойно! — такими словами сопроводил совет.

— Я решил, — зашипел Мелин, взяв себя в руки. — Я начну свою игру. И перебью Гошу масть! Я ведь тоже кое-что кумекаю, кое-что могу. И я многое надумал. Пусть, пусть я буду послушной цацкой для Гая Гоша. Но — до поры до времени. Я ж не дурак — понимаю: как только во мне пропадет необходимость, он уберет меня с дороги и сам возьмет то, что на какое-то время хочет отдать мне — корону.

— Это опасно! Это очень опасно! — заговорил Герман, хватая юношу за плечо. — В подобных интригах в свое время сложили головы иногие из тех, кто были поискусней вас…

— Не опаснее боя на стенах Илидола, — возразил Мелин. — Голову сложить? Не так это страшно, как некоторые думают… А вот Нину я ему не отдам! Не отдам!

Ларик переглянулся с мастером Германом: их обоих не на шутку встревожили волчьи огни, полыхавшие в глазах кронпринца, и сталь, звенящая в его голосе. В самом лице молодого лорда проявилось что-то звериное: даже верхняя губа подрагивала, словно готовилась обнажить клыки. А кулаки парня сжались так, что костяшки пальцев побелели и хрупнули.

— Утро вечера мудренее, — выдохнул юноша, заметив, что товарищи по заключению смотрят на него с замешательством и даже опаской. — Последуем совету нашей охраны и ляжем спать…

Сны, которые видел в ту ночь наследник лагаронского престола, были темны и нехороши.

Он смотрелся в мутное озеро, в глубинах которого плавали и пожирали друг друга невиданные рыбы и змеи. Эти чудища пялили на Мелина свои горящие желтым и зеленым глаза… Их взгляды почему-то доставляли боль голове, и юноша закрывал лицо руками, чтоб не видеть ничего, кроме спокойной темноты…

Потом он вдруг провалился в липкую и вонючюю трясину, которая потянула вниз, противно чавкая, и полезла в рот, и от этого в горле, в пищеводе, в груди все горело и пеклось; хотелось плеваться и кашлять, ругаться и проклинать все на свете.

Чуть позже, выбравшись-таки на какой-то берег, оказавшийся вдруг дощатым полом в пятнах жира и вина, Мелин увидел Нину. Тонкая и светлая, похожая на невесомую фею, гуляющую по солнечному лучу, она стояла на грубо сколоченной лавке в трапезной зале доходного дома и смахивала небольшим веничком пыль с расписных кувшинов, что украшали верхнюю полку серванта. Это было такая привычная глазу Пека-Рифмача картина, мирная и милая, что юноша сразу забыл о трясине и о чудовищах из озера. Он позвал Нину, замахал ей руками — и девушка обернулась, улыбнулась. Мелин, радостный, побежал к ней, но с первым его шагом вся зала вдруг опрокинулась, будто от сильного землетрясения. Нина слетела с табурета куда-то вниз, громко крича от ужаса, и Мелин сам ужаснулся, потому что увидел, что она упала в ту самую черную, противную трясину, которая совсем недавно поглощала его…

Волосы Нины, ее тонкая шея, руки, ее нежное лицо вдруг стали черными и потекли, как сгнившее яблоко, и вместо ее детского голоса Мелин услыхал отвратительное бульканье, смешанное с шипением…

Вместе с шипением раздался смех, и юноша увидел лорда Гоша. Он сидел в кресле у крохотного камина, посреди темной трясины, и смеялся, читая какую-то книгу.

Мелин зарычал от злости и наклонился, чтоб поднять камень с земли: очень хотелось разбить гадкому дядюшке его полную коварных замыслов голову. Но валун от одного прикосновения пальцев юноши обратился вдруг в черную белоглазую крысу, и она впилась мелкими зубами в ладонь Мелина.

Он с громким воплем отшвырнул мерзкого грызуна прочь, а лорд Гош захохотал еще громче и радостнее, и Мелин, подняв взгляд на дядю, увидел, как лицо его превращается в крысиную морду…

Начало следующего дня порадовало вольный город Илидол чистейшим лазоревым небом, ярким солнцем и полным безветрием. Вьюга улеглась, полностью выполнив работу по укутыванию мира в снежные покровы.

— Вам повезло: отличная погода для отъезда, — довольным тоном говорил лорд Гош, посматривая в окно на улицу: там, меж сверкающих сугробов, уже резвились звонкоголосые и румяные детишки. — Вы — в Данн, я — по своим делам. Погода за нас, — он обернулся и улыбнулся Мелину.

Кронпринц, взъерошенный, хмурый, с темными кругами под глазами (что ни говори, а ночь его была беспокойной из-за тревожных и неприятных снов), стоял у камина. Он испытывал огромное желание ухватить кочергу или лопатку для углей и раскроить череп двоюродному дядюшке, чтоб раз и навсегда решить все возникшие проблемы, но три рыцаря, которые находились рядом и не спускали с него глаз, не давали повода думать об успехе такой выходки.

— Не забудьте, что вы мне обещали, — более строгим тоном заметил Гош, чувствуя волну ненависти, исходившую от Мелина. — Будьте готовы прибыть туда, куда я укажу, и тогда, когда я потребую. Не забудьте: мы — союзники.

— Союзники не шантажируют друг друга, — отозвался юноша, подарив дядюшке мрачный и тяжелый взгляд.

Гош дал знак рыцарям, чтоб они вышли. Остался, как обычно, лишь Коприй.

— Я всего лишь прикрываю себе спину, — заговорил лорд. — Если я уверюсь, что вы надежны, мастеру Герману и юной девушке с Грушевой улицы ничто не будет угрожать… Повторю то, о чем говорил вчера: лично я не вижу никаких препятствий нашему с вами союзу. Вы привязаны к отцу? Сильно в этом сомневаюсь. Разве вы забыли о том, каким замечательным отцом он может быть? А, может быть, вы не хотите на трон? Тоже сомневаюсь. Вы ведь рождены для трона. Вы — старший сын короля, и желание повелевать у вас в крови… А теперь — пара слов о том, о чем я вас еще не спрашивал, — Гош вновь улыбнулся, так, как один заговорщик улыбается другому. — Разве где-то в самой глубине души вы желаете отомстить Лавру за то, что он сделал с вашей матушкой? С вами?

На этих словах у лорда Мелина Лагаронского невольно дернулся левый угол рта.

— Может, я не прав, — пожал плечами Гош, глядя уже не на юношу, а в окно, — но если прав, то позволю себе заметить, что сейчас самое время снять с Лавра должок. Разве можно того, кто убил твою мать, а тебя самого унизил, оставлять без наказания? И если вы накажете Лавра, скинув его с трона, то всё Лагаро будет на вашей стороне. Вас еще больше зауважают, станут называть не только милосердным, но и справедливым. Наказав Лавра, вы покажете себя человеком, который никому никогда не прощает обид и преступлений, даже родному отцу, королю… Высшая справедливость — народу такое нравится… Но, это всего лишь мои мысли…

Глаза Мелина горели по-звериному, когда лорд Гай отвернулся от окна и с самой добродушной улыбкой посмотрел на племянника…

— Прикрыть спину, — скрежетал сквозь зубы лорд Мелин, когда они с Лариком, освобожденные из дома Германа, неспешно ехали по илидольской улице в сторону Воробьиных ворот. — Я тоже хочу прикрыть себе спину… Ларик, ты помнишь, где живет Карл? Карл Тонкий?

— Зачем тебе? — удивился Ларик, но заметил, что друг чуть ли не с гневом посмотрел на него, такого тугодумного, и поспешил ответить. — Помню. Едем…

Нужный дом друзья быстро нашли: семья Карла жила недалеко от Тихой улицы, в Изюмном переулке.

Своего приятеля они оторвали от завтрака. Он сидел за столом вместе со своими родителями и братьями и с аппетитом поглощал яичницу и тушеные ребрышки, когда Ларик перемахнул через забор в палисад и постучал в окно их дома. Вытерев губы и руки, Карл набросил на плечи овчинный полушубок, сунул ноги в войлочные сапоги и выскочил на крыльцо.

— Привет, дружище! — с восторгом пожал руку Ларику. — Какие ветра тебя к нам принесли?

— Привет тебе Карл, — отозвался и Мелин, выходя из-за поленницы.

— О! Ваша милость! И вы тут?! И ко мне заглянули? Здóрово! Пойдемте в дом, чего на морозе-то стоять? — и, широко улыбаясь, Карл бросился пожимать руку кронпринцу. — По такому случаю я бутылку наливки сливовой у матушки стребую!

— Нет-нет, не пойду. Дело есть спешное — поговорить надо, а это лучше тут делать, — молодой лорд остановил гостеприимного Карла. — Ты ведь знаешь малышку Нину, что носила нам пироги в гарнизон?

— Конечно!

— Знаешь, где она теперь живет?

— Конечно. Она замужем за кузнецом — за Илларом. К нему и переехала, на Грушевую улицу. Иллар там половиной дома владеет.

— Могу ли я просить, чтоб ты показал мне, где она живет, и помог мне в одном деле. Предупреждаю, оно потребует, чтоб ты на время уехал из Илидола.

— Ваша милость, все что угодно, — поклонился Карл.

— Тогда вот, держи для начала, — Мелин положил ему в ладонь свой тяжелый кошелек, а затем постарался говорить понятно и спокойно. — Теперь слушай внимательно! Ты пойдешь к Нине и к ее мужу и скажешь им, чтоб они уезжали из Илидола. Это касается их жизней… Отдашь им деньги, направишь их в мою землю — в Данн, в мой замок — в Двуглавую крепость. Думаю: им несложно будет найти туда дорогу… Но пусть они так уезжают, чтоб никто ничего не заподозрил. Никаких шумных сборов: пусть оставят все своё хозяйство и едут. Так, словно на прогулку собрались. Скажешь им, что принц Мелин Лагаронский берет на себя заботу об их благополучии. В моей земле они не пропадут… Ты сможешь это сделать?

— Наверно, — не совсем уверенно ответил Карл, глядя то на кошелек, то на кронпринца.

— Постарайся, я прошу, я умоляю, — дрогнув голосом, заговорил молодой лорд. — Я сам сейчас ничего не могу сделать, но я не хочу, чтоб Нине и Иллару что-то угрожало… А ты — парень с головой, я это сразу увидел, как только мы познакомились. Нина и ее муж должны уехать из Илидола, как можно быстрее они должны попасть в мою крепость… И еще прошу — обеспечь им охрану на всем пути. Быть может, где-нибудь в дороге мне удастся с вами встретиться. Если нет, вот тебе мой перстень. Когда приедешь в Двуглавую крепость, покажешь его моему камердинеру, Нику, и скажешь, что я приказал принять вас всех, как самых дорогих гостей. Что вас в моем доме должны беречь и охранять, как зеницу ока! И еще скажешь, чтоб береглись лорда Гоша и его людей!

— Ваша милость, я все сделаю, — кивнул Карл, видя, как белеет от волнения лицо Мелина. — Я возьму с собой братьев и Тита. Мы ведь уже давно — одна банда. И в гарнизоне городском вместе держимся, и на пивнухи вместе ходим… Вы не против? Мы поедем, как веселая компания — в деревню к нашей тетушке погулять, пару золотых растратить…

— О, да, это будет замечательно! — обрадовался Мелин (он подумал, что дело пошло так, как надо). — А потом я вас за все ваши беспокойства отблагодарю…

— Братец, ты уверен, что все делаешь правильно? — подал голос Ларик.

— Нину я ему не отдам! — рявкнул вдруг Мелин, дернув друга за воротник.

— А Герман? Его убьют!

— Да? — криво улыбнулся юноша. — Пусть только попробует! Тронет Германа — и мои руки будут совершенно развязаны! Чем он будет меня держать?.. А сегодня, вот сейчас же, я еду в Тильд, к отцу, и доношу ему на любимого родственника без лишних прикрас!..

Тут он сам себя заставил успокоиться и закрыть рот, потому что увидел, каким огромным удивлением наполнились глаза Карла Тонкого…

Глава двеннадцатая

Король Лавр был мрачнее грозовой августовской тучи.

Принц Мелин только что влетел на взмыленной лошади во двор королевского замка и, соперничая со своим скакуном в скорости, безо всякого доклада, растрепанный, небритый, тяжело дышащий, пронесся мимо стражи в королевский кабинет, где выкрикнул пронзительно 'выйдите все!

У Лавра как раз собрался небольшой совет — седой и хитролицый казначей, важный и модно одетый мастер церемоний и толстый мэр Тильда в длинном бархатном одеянии и крупной золотой цепью на груди. Они обсуждали весьма важный вопрос — организацию празднования Воротея.

— Мне надо поговорить с его величеством с глазу на глаз! — рыком потребовал юноша, видя, что члены совета его не слушают, а вопросительно смотрят на государя.

— Прошу, господа, обсудим позже. Думаю, у лорда Мелина есть очень важные причины, чтоб так грубо прерывать наше не менее важное совещание, — встав из-за стола, сказал Лавр довольно строгим голосом и весьма выразительно посмотрел на взлохмаченного сына, чрезвычайно похожего на разбойника, убегающего от ночной стражи.

Когда в кабинете не осталось никого, кроме него и Мелина, их разговор начался.

— Лорд Гай Гош — изменник! — заявил юноша, даже не пытаясь сдержать свое волнение, и зло швырнул шапку в угол (он забыл ее снять, вбегая в холл). — У него сговор с Бикео и Тэйт! Их войска собираются у наших границ и к Воротею планируют объединиться и начать наступление на юго-восток Лагаро!

— Откуда ты всё это знаешь? — холодно спросил король.

— Гай Гош мне сам все сказал, — выдохнул Мелин.

Лавр покачал головой, не сдержав снисходительной улыбки:

— Прости, но послушай, как неразумно всё звучит: лорд Гай сам рассказал тебе, что он замышляет против Лагаро. Думаешь, это была большая хитрость с его стороны? Он ведь знает, что ты мой сын, что ты предан мне. Для чего ж ему рассказывать именно тебе про свои планы? По-моему, ты не совсем здоров…

— Понимаю, — закивал Мелин. — Я бы и сам себе в данной ситуации сказал: 'Ты сумасшедший'… Но я не с того начал свой рассказ. Я торопился. Так что присядь, послушай все с самого начала.

— Что ж, это разумно, — согласился Лавр и вернулся за свой стол, отодвинул в сторону схемы по декорированию парадной залы. — Нелишним будет все заново послушать. Рассказывай. Но не торопись и думай над каждым словом! Чтоб обвинять в государственной измене лорда королевской крови, нужно иметь в арсенале весомые доказательства. Есть ли они у тебя?

— О! Сейчас ты все поймешь! — заверил короля кронпринц и, несмотря на смертельную усталость (он несколько дней провел в седле, почти не спал, почти ничего не ел — так сильно торопился в Тильд), начал порывисто расхаживать по королевскому кабинету и рассказывать о том, что с ним и Лариком произошло во время визита в Илидол.

— Постой. Ты что же? Решил жениться на горничной? — внезапно перебил его государь, услыхав про Нину.

— Это неважно, — отмахнулся было Мелин.

— Неважно?! — Лавр Свирепый опять вскочил из-за стола. — Ты! Наследный принц Лагаро! На горничной?! И не спросил меня?! Своего отца?! Своего короля?!

— Выслушай меня до конца! — резко выкрикнул юноша.

Король поджал тонкие губы, нахмурил брови, пронзительно глядя на сына, скрестил руки на груди и сел обратно. Мелин тоже сел — в кресло напротив, потому что чувствовал: ноги вот-вот подкосятся.

Через секунду юноша взял с отцовского стола высокий узкий графин, полный воды, и осушил его за пару секунд. Это немного взбодрило молодого человека, и он повел рассказ дальше, более спокойно и обстоятельно подбирая выражения.

— Все очень странно, — пробормотал король, дослушав сына. — У Гая, оказывается, такие грандиозные замыслы, мечты о троне… Никогда бы не сказал…

— Как понимать твои слова? — насторожился Мелин. — Ты мне не веришь?

— Сын, не спеши с выводами, — Лавр поднял вверх указательный палец правой руки.

— Не веришь! — уже убежденно выпалил юноша. — Считаешь: я вру! Конечно. Как же иначе? Гая Гоша, своего любезного кузена, ты знаешь много-много лет, а со мной знаком каких-то пару месяцев! Ха!

И тут король раздраженно ударил кулаком в стол — зазвенел письменный прибор:

— Еще раз послушай, черт тебя дери! Ты думаешь, все так просто: достаточно прийти ко мне, разогнать моё собрание и обвинить Гая Гоша в измене? Он много лет был моим верным другом и соратником, а что теперь? Теперь, так внезапно, он решил расшатать подо мной трон?

— А если все это время он только и ждал подходящего случая? Как клещ в траве: он сидит и ждет, все свою жизнь…

— Хочешь сказать, что ты, явившись из небытия, стал для него этим самым подходящим случаем?

— Я же говорил! И о том говорил, как народ о тебе отзывается. И о твоих сыновьях от Корнелии. Нет у народа к вам любви. Я сидел в пивных, я бродил по улицам, я разных людей слушал — мало хорошего о вас говорили…

— А тебя, значит, они любят? Из-за того, что ты семь лет бил морды в доме какого-то Блоба и выставлял на потеху свое боевое искусство? И вот на этом замешаны планы Гоша усадить тебя на трон? — Лавр даже хохотнул.

— Вспомни своего дядюшку, который спровадил тебя на войну, а сам принялся хозяйничать в стране! — ответил Мелин. — Я читал историю, я знаю, что и с тобой было что-то подобное. И разве ты сразу разобрался с дядей? О, нет! Ты ждал подходящего момента… Всегда должен быть подходящий момент, для всего. Любой тщательно продуманный замысел может провалиться, если он не ко времени!

Король сцепил пальцы, хрустнув при этом костяшками. Он думал.

— Я хочу знать, что ты намерен делать? — напомнил о себе Мелин, ему казалось: отец слишком долго размышляет над очевидным.

— Я не могу действовать наобум. Мне нужно время…

— Но у меня его нет! Гош угрожает моему наставнику! Угрожает Нине! — юноша уже не сидел — вновь подскочил на ноги и теперь метался по кабинету, как плененный зверь по клетке. — Я не уверен, что обезопасил девушку!

— О ней лучше забудь, — строго ответил король. — Как и о Германе. Это слишком мелкие фигуры…

— Никогда! — зарычал Мелин. — Я этого не желаю!

— И ты можешь исполнить это свое желание? — холодно спросил государь. — Или ты хочешь, чтоб я дал тебе армию, с которой ты бросишься в Илидол и спасешь старика, которому и так всего ничего не осталось? Говорю сразу: этого не будет. Из-за одного старика и какой-то там девицы я не позволю распалять усобицу…

— Ах так?! — взорвался юноша и в сердцах пнул свою шапку, оказавшуюся под ногами. — Тогда я сам все сделаю! У меня достаточно людей в Данне!..

— Не смей ничего делать без моего указания! — король вновь ударил кулаком в стол: от этого опрокинулась малахитовая чернильница, и ее содержимое темным пятном растеклось между отцом и сыном. — Вот тебе мой приказ, королевский приказ! Езжай обратно в Данн. С Гошем и его заговором я сам разберусь. Если понадобиться — вызову тебя на подмогу. Пока же: ты прибудешь к празднику Воротею, как и было договорено ранее!

— Вот как? Вот как? — сквозь зубы прорычал Мелин, не глядя на отца.

— Вот так. Ты, как и все в Лагаро, обязан подчиняться моим приказам. Тот, кто этого не делает, тот и есть изменник, — твердо ответил Лавр, наклонившись к сыну через стол. — И никому я не делаю исключения. А если то, что ты рассказал о моем кузене, правда, то и ему не будет никаких поблажек. Обещаю… Но пойми: рубить с плеча я не намерен. Я пошлю своего человека в Гош, он все разведает и доложит нам. И только после тщательного разбора всех сведений, всей информации, я смогу что-либо предпринять. Горячку пороть неразумно… И забудь эту илидольскую девчонку! Тем более, что она вышла замуж! Хоть у нее с головой все в порядке, — последние слова король сказал уже спокойнее. — Я, кстати, подумываю о том, что и тебе жениться пора. Двадцать лет — самый возраст… Но она должна быть знатных кровей и соответствующего воспитания. В этом вопросе, думаю, следует на Корнелию положиться: она знает множество подходящих юных леди…

Мелин ничего не ответил. С потухшим взглядом, сгорбившись, он опустился в кресло — у него уже сил ни для чего не осталось. Юноше очень хотелось пить, но графин уже был пуст, а другого в кабинете не наблюдалось.

— Иди к себе, отдохни. Я вижу: ты совершенно вымотался, — сказал, обратив внимание на состояние сына, король. — Ты ведь из самого Илидола ехал без передышки?

— Д-да, — с легким заиканием ответил молодой человек.

— Поверь, я нисколько не умаляю твоего поступка, — мягко начал Лавр. — Я ценю то, что ты так незамедлительно сообщил мне о своих опасениях. Я проверю их состоятельность, и все будет в порядке… Извини за резкость. И вот тебе совет на будущее: никогда не пори горячку.

— Я понял, все понял, — глухо ответил Мелин. — Я пойду к себе…

— Получи! Получи! На! Нна! — выкрикивал наследник лагаронского престола.

Его новый день начался с потогонной тренировки в фехтовальном зале. Он вызвал четырех рыцарей себе в противники и теперь сокрушал их ударами меча, заставляя высоких, широкоплечих воинов, из которых каждый был старше его лет на десять, клониться к земле.

Кронпринц отрабатывал приемы Небесного Дровосека. Неопределенность последних событий, собственное бессилие и невозможность изменить ситуацию в свою пользу давали пищу его агрессии. В каждый удар Мелин вкладывал часть своей ярости, и от этого они получались страшными по силе.

Звон клинков отдавался эхом под высокими сводами залы, сверкание оружия слепило, от фехтовальщиков несло едким потом. Ларик, наблюдавший за тем, как беснуется вельможный приятель, жмурился и ежился, и думал о том, что правильно сделал, отказавшись быть в числе противников Мелина.

— Нна! — в очередной раз рявкнул кронпринц, сверху вниз наискось рубя одного из рыцарей.

Тот успел подставить клинок, но сила удара была такова, что оба меча, жалобно звякнув, переломились. Обломки лезвий, словно молнии, разлетелись в разные стороны. Одно зацепило рыжебородого воина, стоявшего неподалеку — рассекло ему скулу.

— Проклятие! — выругался Мелин.

Пострадавший выругался более изощренно, хватаясь за рану — кровь хлынула по-богатому, заливая его лицо и стальной нагрудник.

Надо сказать, происшествие охладило ярость наследного принца, словно именно кровопролития ему и не хватало. Он выхватил из рук остолбеневшего мальчика-пажа полотенце и кинулся помогать раненому.

— Пустяки, ваша милость, — ответил тот. — Лишний шрам — лишняя краса для мужика.

— Что ж, — ухмыльнулся Мелин, — если твоя супруга будет недовольна, сваливай все на меня. Уж как-нибудь поправим дело.

Мужчины громко расхохотались, оценив двусмысленность шутки.

— Сказала девушка: 'Я все отдам за сей чудесный шрам', - резво срифмовал Мелин.

— Веселимся? — так спросил, входя в фехтовальный зал, принц Патрик.

Он скорее скалился, чем улыбался, сводному брату, снимая колет и натягивая на руки перчатки. Его свита — шесть юношей в ярких, усыпанных модными мелкими украшениями, одеждах — с похожим снисходительно-презрительным выражением посматривали на кронпринца и его команду.

— А я вот тоже решил побаловаться, — Патрик подошел к стойкам, чтоб выбрать себе меч: забракованные бесцеремонно швырял в сторону, не заботясь о том, что из-за падающих на каменный пол клинков получается много грохоту.

Мелин хмурился, глядя на высокомерного юнца. Потом взял другое полотенце, вытер лицо, выпил воды, предложенной пажом, и сказал:

— Что ж, я закончил. Балуйся, — и потянул через голову промокшую до нитки рубашку.

— Э, нет, — ухмыльнулся Патрик, выбрав-таки оружие — длинный, тонкий, прямой клинок, — я хочу просить тебя поучить меня. Я слышал, что ты большой мастер фехтовального дела. Так отец говорил. Думаешь, он тебе льстил? — и юноша сделал мечом пару впечатляющих по скорости и ловкости финтов.

Мелин понял — его вызывают. 'Хочет посчитаться за стычку в саду', - догадался он, улавливая весьма недоброжелательный взгляд Патрика, его горделивую позу.

— А не боишься? Со мною драться — не с леди кувыркаться, — стихоплетным намеком кронпринц послал младшему брату ответную стрелу.

Попал метко — юноша вспыхнул, ноздри его раздулись, глаза полыхнули яростью. Он ударил себя той рукой, что сжимала меч, по бедру и выкрикнул:

— Становись! Я тебя уделаю! Я своё имя у тебя на заднице вырежу!

Мелин ответил снисходительным смешком, нарочито медленно надел другую рубашку (не хотелось ему сейчас щеголять голым торсом, хоть юные, тонкие-звонкие, дворяне из свиты Патрика с завистью посматривали на его небольшие, но рельефные мускулы), взял новое оружие вместо сломанного и вышел против юного принца.

— Вот тебе! — безо всякого представления Патрик сделал стремительный выпад Мелин, и, если бы так же стремительно не уклонился, то получил бы дырку в живот, а так — отделался длинной царапиной под левым ребром, и его белая рубашка тут же украсилась кровавой полосой. — Получи, с-скотина! — прошипел юноша сквозь зубы — только Мелин его и услышал.

— Ах так?! — кронпринц разъярился по-новому и угостил сводного брата серией рубящих ударов.

Патрик лишь успевал ловить клинок противника своим, чтоб не получить ран, и безнадежно клонился к полу. На третьем ударе ноги его подкосились, он упал на бок. Не желая сдаваться, хотел встать, но Мелин грубо ударил его ногой в ногу, заставив распластаться еще больше, потом хватил мечом у головы юноши в камни пола, выбив из них впечатляющий сноп искр. Под конец взял зажмурившегося Патрика за грудки, притянул к себе и зарычал ему в ухо:

— Не испытывай моего терпения! Убить тебя я всегда смогу, просто папу не хочу огорчать.

— Я тебя еще не так удивлю, — Патрик, без капли страха во взгляде, ответил таким же рычанием. — Ублюдок! Пока я жив, не получишь ты короны!

— Ах, вот как заговорил? Ты, значит, бесишься потому, что я тебе дорогу к трону перебежал? — усмехнулся кронпринц и отпустил брата, ставшего красным, как сваренный рак. — Спи в кроватке мирно, душка: мне не нужны твои игрушки.

Патрик хотел что-то ответить. Судя по горящим глазам, что-то гневное и яростное, но не успел.

В фехтовальный зал вбежал один из пажей Мелина. Он подскочил к молодому лорду и затараторил, едва успев отдышаться:

— Ваша милость! Ваша милость! К вам — какой-то человек! Просит срочного приема. Сказал, что его зовут Тит Лис! Он из Илидола!

Мелин просиял лицом, вмиг забыв о своей ярости и о Патрике:

— Отлично! Идем скорее! Надеюсь, он принес мне только хорошие новости! — тут же бросил меч одному из рыцарей и выбежал из залы, не попрощавшись с младшим братом.

Глава тринадцатая

Илидолец Тит ждал Мелина в его покоях.

Кронпринц, с порога увидав парня, упал настроением так же быстро, как сперва взлетел: один вид Лиса говорил о том, что вести он привез очень и очень неважные. Его светлая овчинная курка была прорвана в нескольких местах и вымазана во что-то бурое, напоминавшее кровь. Шапки у парня не имелось. Если учесть, что морозы в Лагаро стояли неслабые, сразу предполагалось, что головной убор парень где-то потерял. Про лицо юноши можно было сказать лишь одно: выражало оно крайний испуг и горе.

— Что случилось? — бросился к нему Мелин.

— Плохо все, — сокрушенно тряхнул рыжей головой Тит. — Мы выехали из Илидола, я, Карл, братья Карла и Нина со своим мужем, с Илларом. Все вроде было ничего. А в Чернолистном лесу нас всадники нагнали…

— Кто такие?!

— Они не скрывались — это люди лорда Гоша. Их было пятеро. Мы велели Иллару и Нине гнать коней вперед, а сами попытались их задержать. Они всех убили. Всех, — и Тит смолк, закрыл перекосившееся от рыданий лицо своим порванным рукавом.

— Кого всех? — тряхнул пустившего слезы парня Мелин. — Кого?!

— Карла и его братьев, Эйгона и Платина. Бедные ребята. Так попасться. Мы ведь штурм Илидола пережили, думали: заживем сыто и весело, как воробьи после зимы, — размазывал Тит влагу по щекам. — Меня они тоже убить хотели, а их главный сказал: 'Пусть этот доходяга живет. Пусть про все, что тут было, Мелину Лагаронскому расскажет'. Они мне дали коня, велели к вам в Тильд скакать… А еще они мне сказали, что мастер Герман умер. А что с Ниной и Илларом, я не знаю. Люди Гоша кинулись их догонять, но не знаю, догнали ли…

— Что ты сказал про Германа? — еле слышно спросил Мелин, потеряв голос от таких сокрушающих новостей.

— Они сказали, что он сам себя убил. Что он зубами вскрыл себе вены на руках. И сказали, чтоб я вам и это рассказал…

Мелин, дослушав Тита, больше ни слова не произнес. Он лишь кивнул, потеряно, и неуверенным шагом, чуть покачиваясь, направился к одному из диванов, что стояли в гостиной, но не дошел — с еле слышным выдохом сполз в обморок на пол.

— Эй-эй-эй, — кинулся к нему Ларик, — ты так не шути, братишка…

Он призывно махнул рукой пажу, чтоб тот помог, и они вдвоем осторожно подняли белого, как смерть, Мелина и уложили на диван.

— Его высочество ранен, — заметил мальчик, кивнув на кровавую полосу на рубашке молодого лорда. — Надо бы лекаря позвать.

— Не в царапине дело, — буркнул Ларик. — Но за доктором сбегай — не помешает… Эк тебя подкосило, братец, — и похлопал Мелина по щекам.

Так как друг не желал возвращаться в настоящее, Ларику пришлось взять с мраморного столика графин, набрать в рот воды и оросить ею бесчувственного кронпринца. Тот дернулся, махнул руками, спасаясь от 'дождя', и разлепит-таки глаза.

— Что? Что это? — забормотал, прижимая ладонь к мокрому лбу.

— Это я, — сообщил Ларик. — Доброе утро, барышня кисейная…

— Что было-то? Мне словно горло сдавило: ни дышать, ничего, — прошептал Мелин, откидываясь обратно на вышитую золотыми нитями диванную подушку — странная слабость запеленала все его тело.

— Ты, как девица, в обморок упал, — ответил ему приятель. — Хотя, признаюсь, от таких вестей и у меня что-то в груди оборвалось. Но ты-то совсем захирел, братец…

Пока он говорил, блуждающий взгляд кронпринца наткнулся на Тита. Тот сидел в кресле, опустив голову на руки и, похоже, плакал: его узкие плечи нервно подрагивали.

— Это все на самом деле… а я надеялся — я сплю, — простонал Мелин, тоже закрыл лицо ладонями, пару раз тяжело вздохнул и затих. — Боже, я убил их…

— Кого? — удивленно взметнул брови Ларик.

— Карла и его братьев. Я убил их. Своим приказом.

— Их убили люди Гоша! — выпалил Ларик, видя, что вельможный друг совершенно раскис.

— Я толкнул их к опасности! Я приказал им! — неожиданно резко подхватился Мелин. — Моя голова плохо подумала перед тем, как отдавать приказы!

— Ты не приказывал, а просил…

— Тем более! Я не имел права просить Карла решать мои проблемы! И Нина. О, Нина теперь у этого подонка, — Мелин, простонав это с крайним отчаянием, вновь закрыл лицо руками. — Я проиграл…

— Вот что я сейчас скажу, братишка! — рявкнул Ларик, вскакивая с кресла и рукою рубя воздух, как топором — дрова. — Ты совсем испортился! От Пека-Рифмача у тебя только репа осталась, и та бледная! Ты забыл? В Тумачино ты ни одного боя не проиграл. А теперь? Поплыл, как снеговик в марте. Вместо того, чтоб думать, как за парней отомстить и Нину вызволить, нюни распускаешь! Что это с тобой такое?! Вспомни: ты ведь Гошу ногу вспорол. Так неужели тебе слабо подобное еще раз сделать?

Он еще был готов выливать на голову кронпринца ведра упреков, но в этот момент в покои Мелина резво вбежал паж, а за ним вошел, уже степенно, королевский лекарь — высокий, худощавый, совершенно седой старик лет семидесяти. И Ларик смолк, правильно сообразив, что при посторонних орать на наследника престола несолидно.

— Ваша милость, позвольте осмотреть вас, — после краткого приветствия доктор сразу перешел к делу, видя испорченную рубашку на Мелине.

Процедура заняла всего несколько минут.

— Совершенно не опасная царапина, — объявил лекарь, смазав живот юноши чем-то тягучим и желтым из пузатой бутылочки зеленого стекла. — Через два дня все затянется. Но обморок у вас был?

— Был-был! — вместо Мелина ответил паж. — Его милость дышать перестали, на пол упали, стали белыми, как снег!

— Здоровье наследника престола — моя прямая обязанность, — важно заявил доктор и достал из своего чемоданчика какие-то трубки. — Есть множество скрытых недугов, один из которых и может быть причиною вашей слабости. Будем искать…

Искания врачевателя заняли около получаса. И пока он прослушивал сердце и легкие кронпринца, щупал его пульс, осматривал язык и глаза, Мелин думал. Он принял во внимание упреки друга, он осознал, что, в самом деле, раскисать и предаваться отчаянию сейчас — смерти подобно.

'Пусть бы это была лишь моя жизнь и моя смерть. Но я потерял трех хороших парней, трех товарищей, которые по первому моему зову пришли мне на помощь. И Нина — что с ней?… О! Гош должен мне за это ответить! — при таких мыслях юноша даже скрежетнул зубами.

— Я бы советовал вам дней двадцать попить успокоительные настои, — заметил доктор, видя, как ожесточилось бледное лицо кронпринца, и слыша в свою костяную трубку, как трепыхается все у молодого человека в груди. — Ход вашего сердца мне очень не нравится. И это в вашем-то возрасте. Постарайтесь уменьшить время тренировок и более уважительно относитесь ко сну.

В ответ на его рекомендации Мелин лишь плечами пожал. Уж он-то знал, почему его сердце дало сбой.

'Появилась бы здесь Нина, и мое здоровье сразу бы поправилось'.

Доктор закончил осмотр и поставил-таки на столик берестяную коробку с травяным сбором. Затем подробно обсказал пажу, как делать лекарство и в какие часы подавать его наследнику престола, и с чувством исполненного долга откланялся.

— Ты тоже иди, — кивнул Мелин пажу.

Когда их осталось в покоях лишь трое, он встал с дивана и зашагал по комнате, туда-сюда, от высокого окна к камину и обратно, проделывая башмаками борозды в шкуре белого медведя, раскинутой на паркете. Теперь мысли молодого лорда вырвались наружу, стали быстрыми, резкими словами:

— Да, отчаиваться — это не дело. Но что я могу? Лишь сидеть, в Тильде или Данне, и ожидать, когда отец выяснит, правда ли то, что задумал Гош? Попутно сталкиваясь с невыносимым Патриком и его мамашей, что пытается мне по-матерински улыбаться при каждой встрече… Ради чего это все? Раньше — в Илидоле — я знал, что нет на свете того, что мне не по силам. И делал я то, что считал нужным, и надеялся лишь на себя, свои силы. И все у меня легко получалось, все было понятным и простым… А теперь? Теперь я, словно замотанный в пеленки младенец: я ничего не могу, ничего не знаю, лишь ем, сплю да играюсь, чтоб со скуки не подохнуть… Мое решение обезопасить Нину обернулась таким ужасом, — он смолк, порывисто вздохнул, вновь прижал ладонь ко лбу. — Как это непостижимо: я знаю, какую подлость задумал Гош, я знаю, что он убил моих друзей, но я ничего, никого не могу выставить против него, — снова вздох, снова порывистый, будто воздуха ему не хватало.

— Я знаю, что мы выставим против Гоша, — решительно рубанул воздух рукой Ларик. — Для начала мы сегодня завалим на какой-нибудь столичный кабак и выпьем столичного пива. По два жбана на брата. Нет — по четыре! Зальем все эти горести. И дела порешаем. Иначе ты совершенно скиснешь. Согласен?

Мелин недолго думал над предложением товарища:

— Что ж, пойдем. В этих просторных покоях мне душно. Слишком душно. Хоть свежего воздуха глотну, как раньше, в Илидоле… А ты, Тит, отдыхай: мои комнаты и мои слуги в твоем полном распоряжении, — обратился он к упавшему в кресло Лису. — Не стесняйся заказать на обед все, что есть в королевской кухне. И пользуйся моим гардеробом…

Но неприятности, липкие, мрачные, больно колющие в сердце и голову, не отставали. Они, похоже, задались целью преследовать кронпринца с утра и до поздней ночи.

У дворцовых конюшен, куда Мелин и Ларик подошли, чтоб выбрать лошадей для выезда в город, с ними опять столкнулись неугомонный принц Патрик и его желторотая свита. Судя по их веселому виду и пышным нарядам, они тоже готовились к верховой прогулке.

— Ага! — весьма ядовито протянул юноша, увидав Мелина. — Ваша милость оправилась от царапины и решилась-таки убраться из дворца, чтоб не получить новых?

— Еще немного, и я сверну ему шею, — сквозь зубы процедил Мелин, останавливаясь.

Его кулаки сами собою сжались — даже перчатки скрипнули кожей, как на арене в доме папаши Влоба, и Патрик это заметил:

— Хо-хо! Господа, посмотрите! — обратился он к своим дворянам. — Кронпринц Лагаро намерен дать нам урок мордобойного дела! Только он забыл: знать предпочитает то, что ей дóлжно — чистую и несгибаемую сталь! — и в который уже раз юноша обнажил клинок против старшего брата. — Мы, кажется, не закончили?

— Раз тебе этого хочется, то закончим, — Мелин согласился, едва сдерживая ярость. — Готовь, малыш, бинты: сегодня сляжешь ты!

— Может не стоит? — встрял Ларик: он увидел, как белое лицо друга покрылось вдруг красными, жаркими, гневными пятнами.

— Эй-эй! — Патрик высокомерно ткнул его кулаком в грудь. — Молчи, деревня!

Этого хватило, чтоб Ларик отказался от роли миротворца.

— Что ж, только маме не жалуйся, когда задница заболит. А то схлопочешь от деревни! — пообещал юному принцу крестьянский сын.

На это Патрик хищно осклабился и щелкнул пальцами своим дворянам:

— Держите его, господа. За такие слова наглеца надо проучить! — и потянул плетеный хлыст из-за пояса.

Молодые люди с хохотом бросились исполнять приказ патрона, но, похоже, совершенно забыли про кронпринца, который на мгновение перестал быть центральной фигурой разгорающейся заварушки. Мелин напомнил о себе, не прибегая к помощи меча. В секунду он раскидал налетевших на приятеля юнцов быстрыми и сильными кулачными ударами, подобными тем, глядя на которые, папаша Влоб восхищенно причмокивал губами в 'Тумачино'.

— Да, братишка! Да! — восхищенно отозвался действиям Мелина Ларик. — Славная буча — мальчики в кучу! — и захохотал, подловив себя на том, что тоже взялся рифмовать.

Ошеломленный Патрик только рот открыл: вся его нарядная и веселая свита, всхлипывая и вытирая разбитые носы и губы, сидела теперь по сугробам, аккуратно сформированным старательными дворцовыми дворниками. Пара щеголей вообще лежала без движения: Мелин по злобе не рассчитал сил и довольно мощно засветил кому в ухо, кому в висок, лишив сознания.

Но Патрик тоже был сыном Лавра Свирепого, и его легкий на сполохи нрав дал о себе знать: через минуту растерянность принца сменилась досадой и яростью, не меньшей, чем у разбушевавшегося кронпринца:

— Ублюдок! — проревел он свой любимый, применимый к старшему брату, эпитет и замахнулся мечом.

Мелин, зарычав, сделал рывок вперед, словно хотел помочь клинку Патрика глубже войти в грудь, но при этом вильнул телом, ловя меч себе под мышку. Ловко вывернув локоть, он зажал руку Патрика и, не обращая внимания на сталь, что все же взрезала куртку и зацепила бок, в тот же миг другим локтем ударил юношу под подбородок, снизу вверх, резко, сильно. Слишком сильно…

Патрик, точнее, шея Патрика ответила тихим, коротким, но ужасным по сути своей хрустом. Сам принц беззвучно обвис в 'объятиях' Мелина. Пальцы его разжались, и меч так же беззвучно упал в снег, оставил красный след на белом.

Тишина сурово обрушилась на место драки. Неожиданная и немая, как смерть, только что забравшая принца Лагаро к себе.

Мелин ошарашено дернулся в сторону, выпустив Патрика. Тот, похожий на огромную тряпичную куклу, рухнул в снег. Его голова была неестественно вывернута на сторону, а серо-голубые глаза, широко раскрытые, изумленно выпучились куда-то в бок. Мимо как раз пробежал крупный рыжий кот, и можно было подумать, что Патрик вылупился на него.

— Капцы! — хрипло выдохнул Ларик, обретая дар речи: надо ли говорить, что он был ошарашен случившимся не меньше приятеля.

— Что ты сказал?! — тонко вскрикнул Мелин, подпрыгивая на месте. — Что ты такое сказал?! Не смей! Он ведь не мертвый!

Бросившись на колени возле убитого, он стал тормошить его, бить по щекам:

— Вставай, гаденыш! Хватит меня изводить! Вставай же!

Но, как сытый не бывает товарищем голодному, так и мертвый не слушает живого.

— Бежим, братишка! — ухватил друга за плечи Ларик. — Бежим, пока нас не хватились. Он мертв и не встанет, а твою голову за такое могут снять в два счета. Бежим!

— О, нет! Разве я этого хотел?! — чуть не плача Мелин оттолкнул приятеля.

— Конечно не хотел. Но Патрик мертв… Ты посмотри на его тощую шею — она попросту не выдержала. Но разве это будет тебе оправданием? Бежим, братишка.

— Господи, я проклят от рожденья! — простонал молодой человек, хватаясь за голову.

Он опять оттолкнул Ларика, но тут кто-то из свиты Патрика, опомнившись от первоначального столбняка, заорал 'Убили! И это словно подстегнуло Мелина:

— Бежим! Прочь отсюда!

Он зачем-то подхватил меч Патрика и бросился, спотыкаясь и поскальзываясь, к конюшням…

Глава четырнадцатая

Никто не смеет упрекать отца за то, что он плачет на похоронах своего сына.

На похоронах Патрика король Лавр Свирепый не прятал слез. В последний раз касаясь губами белого лба юноши, обнимая теперь навечно узкие, так и не успевшие развернуться, плечи, в которых не стало силы, он долго не мог отпустить его, долго шептал в тонкое мраморное ухо 'сынок'.

Плакал Дерек, по-детски всхлипывая и вытирая мокнущий нос. Он любил брата, хоть часто и получал от него тумака. Но разве не так у братьев в любой семье?

Плакала Корнелия. Из-за густой вуали, наброшенной поверх ее меховой шапки, никто не видел, сколь обильны слезы королевы. А они были обильны, но беззвучны. Рыдать и стонать Корнелия не желала, как и разговаривать. Кроме горя она испытывала гнев, темный и бездонный, к тому, кто стал причиной слез и боли…

Святые отцы провели положенные ритуалы, спели прощальные гимны. Все, кто желал, простились с умершим, и тело Патрика, облаченное в расшитые золотом черные одежды, пажи траурной свиты отнесли в королевскую усыпальницу, где он слишком рано стал соседом полуистлевшим телам своих предков. Юного принца укрыли тонким полупрозрачным покровом и бесшумно удалились, стараясь не тревожить пыли склепа и покоя мертвых…

Все приготовления к долгожданному Воротею были прекращены.

Лагаро погрузилось в траур. Долгий и мрачный.

Люди спрятали подальше яркие веселые одежды и звонкие украшения, приняв в постоянное ношение темные и мрачные плащи и платья. Вместо разноцветных лент и гирлянд из веселых фонариков стольный Тильд украсился черными и фиолетовыми полотнищами. Они свисали с балконов и окон, глухо хлопая от ветра, и указывали, что не стоит сейчас чему-либо веселиться. Точно так же были убраны все города и селения в королевстве.

Кроме печали еще и смятение овладело страной. То, что кронпринц Мелин убил (вольно или невольно) сводного брата, не укладывалось во многих головах, как простых, так и знатных.

— Боже, боже, за что мне это? — стонал в своих покоях король на следующий день после похорон сына.

— Он хотел убить Патрика и он сделал это! — необычно низким голосом отозвалась королева на все стоны мужа. — Найти и наказать!

Лавр застыл у окна, обернулся к Корнелии.

Она сидела на диване, тесно сжав колени и уложив на них сцепленные в мертвый замок тонкие руки. Прямая, но вся дрожащая от внутреннего мороза. Облаченная с ног до головы в черный бархат, бледная, с застывшим взором светлых глаз, с лицом, белизной и четкостью подобным лицу мраморной статуи, королева была схожа с вестником смерти.

— Ты этого хочешь? — глухо спросил король.

— Да. Казни его, Лавр. Он убил нашего сына. Убийцы в Лагаро наказываются смертью. Разве не так?

— Мелин тоже мой сын, — еще глуше напомнил Лавр.

— Но он же убийца твоего сына! — сквозь зубы прошипела Корнелия, впиваясь глазами в глаза короля. — И он его убил потому, что Патрик встал ему поперек горла! Они с самого начала были, как кошка с собакой.

— Вот именно! — воскликнул король, теряя самообладание. — Патрик сам его задирал. Патрик ранил его! Мелин защищался…

— Ах, значит, Патрик виноват в собственной смерти? Вот до чего ты договорился?! Ты оправдываешь убийцу! Убийцу своего сына! — Корнелия по слогам произнесла новое звание Мелина.

— Мелин не убийца! Мелину незачем было убивать Патрика. Все вышло случайно…

— Тогда почему он бежал? Сломя голову, через весь Тильд? Даже приятеля своего здесь оставил…

— Ты же слышала, что говорили дворяне, которые видели их драку. Патрик напал — Мелин оборонялся. У Патрика был меч, а Мелин оружие не использовал. А сбежал, потому что испугался…

— Вот именно! — повторила недавнюю реплику мужа Корнелия и одним стремительным рывком встала с дивана. — Испугался! Чего? Возмездия! Злодей всегда бежит от возмездия! Разве не так? Подумай, ты только подумай. Ведь он отомстил нам — мне и тебе. За свою мать, за Аманду, которую ты убил семнадцать лет назад из-за меня. Ты убил ее, а Мелин — твоего сына. И тебе, и мне он отомстил…

Лавр, застонав словно раненый зверь, запустил пальцы в волосы, словно хотел выдрать их все сразу:

— Корнелия, не надо видеть в Мелине такое чудовище. Это случай, злой случай. И если все рассудить так, как дóлжно, то виноват во всем я. Семь лет назад я допустил ошибку и теперь, похоже, за нее расплачиваюсь…

— Не прикрывай собой этого негодяя! — выкрикнула королева. — Он совсем заморочил твою голову. Кто поручится за то, что у него не было злого умысла? Ты говорил мне, что он привез тебе известие о кознях Гоша. И я теперь думаю, что Мелин и Гош заодно. И убийство Патрика — всего лишь часть их общего плана!

На эти ее слова король криво усмехнулся:

— В тебе кричит горе. И оно же туманит твои мысли. Подумай сама: если Гош и Мелин заодно, если они в своих планах приговорили Патрика к смерти, неужели не нашлось другого способа убить нашего мальчика? Неужели это надо было сделать именно Мелину, рискуя при этом попасть в заключение?

Корнелия неожиданно заскрипела зубами. Минуту спустя, сказала голосом, полным зимнего холода:

— Как я поняла, ты не намерен разыскивать и наказывать убийцу сына.

Лавр нахмурился:

— Я намерен разыскать его. Но не для того, чтоб предавать суду и казни. Я верю, что Патрик погиб случайно, и мой сын не желал смерти своему брату. То, что он сбежал и теперь скитается где-то по Лагаро, мучимый совестью — это уже достаточное наказание. С некоторых пор я не разбрасываюсь своими детьми!

— Когда-нибудь он и тебе сломит шею, — процедила сквозь зубы Корнелия. — Да, он твой сын, это по всему видно. Особенно по тому, с какой легкостью он сметает преграды на своем пути.

— Патрик не был ему преградой…

— Патрик приносил ему неудобство. А для Мелина, похоже, этого достаточно, чтоб ударить, — ответила королева и решительно прошла к выходу из покоев супруга. — Прости, я не могу больше продолжать разговор. Это уже слишком, — и скрылась в полумраке дворцового коридора.

За ней прошуршали шелком платьев придворные дамы, потом дверь закрылась.

Королю показалось, что с ее уходом из комнаты выплыло грозовое облако, хлеставшее всё и вся вокруг беспощадными молниями. И Лавр, прерывисто вздохнув, наконец-то получил возможность сделать то, что так хотелось. Его горло сводили судороги — горе и боль просились на волю. Он упал в кресло, закрыв лицо руками, и беззвучно заплакал…

Где-то далеко-далеко от стольного Тильда, на границе провинций Ларс и Данн, в маленькой харчевне 'Маковка', уткнув голову в безвольно опущенные на стол руки, сидел наследный принц Лагаро. Его верный спутник Ларик расположился напротив, на табурете, у крохотного окна, молча и растерянно глядя на приятеля.

Молодые люди проделали долгий путь из Тильда в эти места, совершив только одну остановку в дороге — когда под Лариком пала, не выдержав скачки, лошадь. Купив первую попавшуюся на ближайшем постоялом дворе, они продолжили свое бегство, но у харчевни 'Маковка' сам Мелин рухнул с седла. Он был измотан долгой ездой по плохой дороге, которую труднее делала налетавшая январская пурга. К тому же, рана, которую нанес ему Патрик во время драки у конюшен, только сперва показалась пустяковой царапиной. Мелин даже не озаботился тем, чтоб перевязать ее. Это кончилось плохо: хоть и малозаметно, рана то и дело открывалась, кровоточила, лишая юношу сил и здоровья, а от мороза и ветра еще и воспалилась через пару дней.

Так что, как ни хотелось молодому лорду быстрее доехать до Двуглавой Крепости (она казалась ему надежным убежищем от всех напастей), а пришлось задержаться в крохотной, бедной харчевне, чтоб попытаться восстановить силы и здоровье.

За звонкую монету хозяин 'Маковки' предоставил молодым людям маленькую, но опрятную комнату, из-за близости к кухне еще и приятно теплую. Там были трехногий столик, три табурета и две узкие кровати со свежими сенниками. На одну из них Ларик сразу определил захворавшего друга.

— Как я и говорил: совсем ты расклеился, — заметил он, примачивая рану Мелина травяным настоем.

Тот молчал и смотрел в потолок, весьма тускло. Впрочем, так он себя вел всю дорогу — скакал, как одержимый, сжимал крепче зубы и хмурил брови. Теперь, после перевязки, в позе полного отчаяния сидел за столом.

— Я заказал нам ужин, — попробовал завязать разговор Ларик.

Мелин не ответил.

— Будет пирог с рыбой. И много жареного лука. И пару бутылок пива. Ты как? Не против?

Кронпринц наконец-то покачал головой — он не возражал.

— Отлично, — Ларик улыбнулся, отметив, что не все потеряно. — Может, еще чего хочешь? Нам надо поесть — мы уже давно животы прилично не набивали.

— Мне хватит, — глухо отозвался Мелин.

— Ну, а я себе все-таки дополнительно пару колбас затребую и соленых огурцов, — пожал плечами Ларик и, в самом деле, пошел делать заказ: из комнаты в коридор, а оттуда — в общую залу.

Хозяин трактира сидел за одним из трех столов и счищал восковые наплывы с медных подсвечников. За стойкой хозяйничал, протирая глиняные кружки, худой и лохматый мальчишка в овчинной безрукавке мехом наружу. Увидав громко топающего Ларика, он вдруг бросил работу и шмыгнул вниз, загромыхав какими-то кастрюлями, которые обретались под стойкой.

— Эй, Нил, тише там! — прикрикнул на него хозяин, и мальчишка послушно затих, правда, из-под стойки не вылез.

Ларик хмыкнув, сообщил о том, с какой целью явился в общую залу.

— Ага, сделаем. Оно и верно: таким здоровым парням, как ваши милости, и здорово пропитания надо, — кивнул хозяин и щелкнул пальцами в сторону стойки. — Нил, слыхал? Ныряй в подклеть, дергай колбасы с крюков да лови огурцы из бочки.

— Угу, — отозвался мальчишка и громыхнул уже не кастрюлями, а крышкой погреба.

Ларику не очень хотелось возвращаться в комнату, где хмурился Мелин. Поэтому молодой человек прошел к камину, где весело и жарко трещали березовые дрова, присел на скамеечку и принялся самозабвенно тыкать в них кочергой, покрасивее укладывая поленья.

— Вот работник у меня хороший — это я про Нила, — заговорил хозяин, видя, что парень пожелал остаться. — Старательный и послушный. Пугливый только и молчун. Ну, это ничего. Это видать потому, что чужой он в наших местах. Всего пару недель он у меня работает, а я им доволен. Вы, если чего надо, ему говорите — он сразу все принесет, сделает. Такой вот он хороший парень…

— Ага, — кивнул Ларик. — Народу у вас нынче мало?

— Мало, — ответил хозяин, любуясь начищенным подсвечником. — Такой порою человек что делает? Дома сидит, а не по дорогам тягается. В такую пору в путь отправишься, если только нужда сильная приневолит. А так оно в морозы дома сидеть надобно. Мороз — он и убить может. Нилов брат вот примерно так и помер. Парнишка его из лесу на волокуше притянул. И откуда только сила была. А брат-то старший, крупный парень был. Весь обмороженный да волками подранный. Пару дней промаялся и помер. Ох, как мальчишка-то плакал, как убивался. Ну, оно понятно: брат у него единственной родной душой был. Эх, как печально-то бывает, — хозяин от собственного рассказа расчувствовался и утер полотенцем слезу, что набежала ему в узкий из-за морщин глаз.

— Что ж они в лесу зимнем делали? — удивился Ларик.

— Нил рассказывал: лошади у них пали, не дотянули до деревни. Они напрямую идти задумали, по сугробам. Снегоступы себе сладили да и пошли. Тут их волки вынюхали: в такую лютую пору волки вечно голодные, на все, что движется, кидаются. Старший брат младшего защищал, с волками драться полез… Как им это удалось не знаю, но выбрались ведь к нам. Не судьба, значит, им была зверю в пасть попасть. Судьба была до людей дойти…

— Судьба, — вдруг пробормотал Ларик, — все-то о ней толкуют. При всяком случае ее поминают…

От стойки послышался грохот — это мальчишка Нил громко выставил миски с огурцами и колбасами. Сделал так специально — чтоб сидевшие в зале обернулись к нему на шум.

— Ты зачем буянишь? — спросил хозяин, махнув в сторону Нила полотенцем. — Языка что ль нет, чтоб сказать, что все достал. Вы, ваша милость, и спутник ваш в зале обедать изволите иль в покои подать? — это уже относилось к Ларику.

— В покои.

— Ты слыхал ли? — вновь крикнул трактирщик мальчику. — Поди забери у повара все, что он приготовил для господ, и подай им в комнату. Да салфетки не забудь.

Вместо 'хорошо' или 'ладно' парнишка кивнул и юркнул в кухню.

Ларик вернулся в комнату и покачал головой, завидя Мелина: тот, похоже, за все время даже не пошевелился.

Через пару минут к ним постучались — Нил принес обед. Ларик открыл ему дверь и удивленно приподнял брови: мальчик, несший корзину и поднос с едой, почему-то был в капюшоне.

— Хозяин говорил, что ты малый неплохой. Так разве не знаешь, что это невежливо — с покрытой головой в доме находиться? — проворчал молодой человек и, преследуя воспитательные цели, сдернул гугель с головы Нила.

Парнишка лишь вздрогнул и поднял на Ларика большие карие глаза.

— Ого! — выдохнул парень. — Да ты не Нил, а Нина!

Мелин отреагировал на звук этого имени моментально: подпрыгнул на месте, бросился к дверям, ухватил мальчика, который оказался девушкой, за узкие плечи. Та от неожиданности выронила все, что несла. Ларик едва-едва успел поднос подхватить.

— Ты ли? Чудо какое! — прошептал Мелин и, ничего и никого не стесняясь, крепко-крепко прижал к себе Нину, столь драгоценную для него находку.

Глава пятнадцатая

Он готов был обнимать девушку бесконечно долго, получая неимоверное удовольствие от тепла ее тонкого тела, от знакомого запаха каштановых волос, пусть теперь и остриженных, но по-прежнему мягких и душистых. Мелин понял, чем она была для него: долгожданным светом и теплом после тяжких ударов, которыми последнее время щедро награждала жизнь. Может быть, даже счастьем.

Потому и шептал, тихо-тихо, прижимаясь щекой к ее прохладному маленькому уху: 'Нина, Нина, Нина… Как она исхудала, как она дрожит. Наверняка — тоже многое пережила за последнюю неделю. Но теперь — все: он никуда ее не отпустит, он сделает все необходимое, чтоб Нина была в безопасности, чтоб ни в чем не нуждалась ни она, ни ее муж…

Нина попросила, тихо, твердо и весьма холодно:

— Пустите меня, ваша милость.

Мелин не сразу понял, а поняв, с огромным сожалением расцепил руки. Девушка прерывисто вздохнула полной грудью: объятия кронпринца были сильны и не давали ей такой возможности. Не поднимая глаз на молодого человека, Нина сделала шаг назад.

— Что с тобой случилось? Мне так страшно было за тебя, — заговорил Мелин. — За тебя и т-твоего м-мужа, — он предательски заикнулся в опасном месте.

— Со мной все в порядке. А Иллар умер. Его волки порвали, — коротко ответила девушка, а через секунду, вспыхнув лицом и ушами, выпалила, ударив кулачками в грудь наследника престола. — Ты виноват! Ты во всем виноват!

Мелин едва сдержал крик: острые костяшки пальцев Нины попали ему в рану, и резкая боль полоснула от груди до горла, словно плетью кто безжалостно перетянул.

— Зачем ты приказал нам уехать из Илидола? Зачем? Зачем? Зачем? — и трижды прокричав вопрос, она расплакалась, горько-горько, упав на колени.

Ларик подхватил ее также быстро, как недавно поднос с мисками, и провел мимо остолбеневшего Мелина к стулу, усадил, дал ей полотенце — слезы вытирать. Нина чуть успокоилась и заговорила, всхлипывая, — прорвалась на волю её печальная история, как вода сквозь развороченную неосторожным шагом бобровую плотину. Рассказывала именно ему — Ларику, а на Мелина даже не смотрела:

— Нагнали нас в пуще. Карл крикнул, чтоб мы скакали, что есть духу. Мы и поскакали. Слышали, что сзади бой завязался — крики, звон стали. Карл и его товарищи нас прикрыли. А мы с Илларом скакали так, будто за нами бесы гнались. До самой ночи, без остановок скакали. Мне страшно было, очень. Зачем такое? Почему? — Нина вновь заплакала, и Ларик успокоил ее, подсуетив кружку с водой.

— Что ж дальше было? — спросил молодой человек, как можно мягче и участливее.

— Дальше — мы поехали на огонек, что в пуще мерцал, — продолжила Нина, справившись с приступом рыданий. — Иллар правильно решил: нельзя ночевать под открытым небом, на снегу, на морозе. Мы замерзли, наши лошади измучились, а где-то рядом начали выть волки… Огонек хутором оказался. Тамошние жители нас радушно встретили, пустили на ночлег. И вот там Иллар решил сделать из меня мальчишку. Так, мол, безопаснее, — девушка, в очередной раз всхлипнув, провела рукой по лбу, убирая пряди волос, что непривычно на него падали. — Он сам обрезал мне волосы, а нужную одежду купил у хуторян. И утром мы пустились дальше, как два брата. Мы решили держать путь туда, куда с самого начала было решено — в Данн, в ваш замок, ваша милость, — сказав, бросила быстрый взгляд на Мелина, который теперь сидел понуро на одном из табуретов. — Я уж не помню, сколько дней мы в пути пробыли. Два или три. Нам еще раз повезло с ночлегом — наткнулись на пустой охотничий домик. А потом пришлось встречать ночь без крыши над головой. Тогда все и случилось. Волки уже давно за нами шли, но сперва боялись. А с каждым днем их стая росла, и смелость их росла. И в ту ночь они даже костра не испугались — напали на нас. Мы оставили зверью лошадей, чтоб отвлечь их внимание и кинулись, куда глаза глядят. Но не всем пришлась по нраву конина. Несколько волков бросились за нами. Иллар бился с ними, защищал меня, троих убил, а они его сильно ранили… Бедный мои Иллар, — снова горькие капли потекли из ее карих глаз, а Мелин, сам того не замечая, отозвался на эти слова и слезы громким скрежетом зубов. — Волки стали жрать своих убитых, а мы побежали дальше. Как могли, бежали. Сколько могли, бежали. Пока Иллар не упал. Тогда я сломала пару веток у ели и поволокла его на этих ветках дальше, как на санках. Думала — сгинем вместе… Но слава Богу, мы вышли к деревне. Уже утро было, и меня заметили женщины, что брали воду из проруби на реке. Они позвали мужчин, и нас прямо-таки на руках занесли в поселок. Так мы спаслись из зимней пущи. Но Иллар был совсем плох — он потерял много крови и обморозил ноги. Он проболел два дня и умер. Здесь, в этом трактире, словно какой-нибудь нищий бродяга… А в Илидоле у нас был дом, уютный, теплый… Для кого он теперь там? — Нина замолчала, крепко сжав зубы, не желая выпускать на волю еще одно рыдание, потом пару раз глубоко вздохнула и сказала твердо-твердо, сделав голос глухим и низким. — И за это я ненавижу тебя, Мелин! Всё из-за тебя! Всё-всё!

Юноша почувствовал ее взгляд — такого нельзя было не почувствовать. Глаза Нины злыми углями жгли его, а груди от этого становилось намного больнее, чем от телесной раны. Потому что болело уже глубоко — в сердце.

— Нина, не спеши бросаться на Мелина, — взял слово Ларик. — Ты же ничего не знаешь…

— Да! Я ничего не знаю, кроме одного — из-за его приказов погибла уйма людей! Из-за его приказов я потеряла все: дом, мужа, свое будущее! Иллар любил меня, хотел мне счастья. Он заботился обо мне, защищал меня… У меня до сих пор в ушах его стоны — он умирал и мучился от боли. И все из-за тебя! — Нина опять выкрикнула обвинения в сторону кронпринца.

Тот ничего не отвечал, ничего не возражал — словно окаменев, сидел на своем табурете, глядя куда-то в пол: ни одна мышца не дрогнула на его белом, как снег, лице.

— Нина, выслушай, — опять заговорил Ларик.

— Не стану! Не стану! — девушка, похоже, закусила удила и не желала что-либо выслушивать, она даже с места вскочила, распалясь. — Лучше пусть он меня выслушает! До конца! Там, в Илидоле, когда меня и мастера Германа привезли в дом мэра, где тебя ждал король, там я просила тебе разрешить мне уйти. Это ведь было? Было! И после каждый пошел своей дорогой. Так зачем ты снова в моей жизни? Зачем явился? Чтоб все развалить? Для чего? Что тебе надо от меня?

Мелин по-прежнему молчал, упрямо, каменно. Смолкла и Нина. Бросившись в атаку, она не встретила сопротивления и теперь, выговорившись и остыв, не знала, что делать дальше. Однако, в воздухе повисла заметная пауза — она требовала завершения.

— Я прошу вас… я даже умоляю вас, ваша милость, лорд Мелин, — сказала Нина, — оставить меня мне, и не тревожить себя моей особой. Так будет лучше…

— Могу и я попросить? — наконец издал звук юноша — голос его был совершенно тусклым.

Нина ответила не сразу:

— Что ж. Можешь. Только не проси многого.

— Мы едем в мою землю — в Данн. И я прошу тебя ехать с нами. В моем замке ты будешь жить так, как захочешь. Но прошу — в моем замке…

— Никогда! — ответила Нина, обнаружив в голосе необычную для нее жесткость и твердость. — Наши с тобой пути должны разойтись, я ведь уже говорила!

— Ты говорила, ничего не зная, говорила сгоряча, — Мелин сказал и пожелал, чтоб это было правдой. — Но позволь мне все рассказать, и тогда, быть может, ты изменишь свое решение.

Нина покачала головой, горько поджимая губы:

— Ничего я не изменю…

— Эй, Нил! — раздался громкий голос хозяина. — Ты куда подевался? Работа сама не сделается!

— Вот и ответ тебе, лорд Мелин. Некогда мне тебя слушать. Некогда и просьбы твои выполнять, — тут же сказала девушка — зов хозяина стал для нее чем-то вроде спасения. — Приятно пообедать вам. А у меня — дел полно.

Она шустро поклонилась, как взаправдашний мальчишка, и так же шустро выскочила за дверь — ни Мелин, ни Ларик и рта открыть не успели, чтоб ее остановить.

— Все, — выдохнул кронпринц, ударив себя ладонью в лоб. — Со всех сторон у меня провалы. Со всех сторон… Лучше бы я вообще ничего не делал, лучше бы сидел сложа руки, чем дергался. Любое мое решение, любое действие провальное.

— Мало ли как бывает, — буркнул Ларик, не находя других слов, чтоб приободрить друга. — Это называется просто: черная полоса…

— В таком случае: она затянулась! — с ожесточением выкрикнул юноша, вскакивая с табурета. — Не бывает ничего просто так! Все сваливать на случай? На судьбу? Надоело! Все всегда — с подачи чего-то или кого-то. И все, действительно, из-за меня! Но теперь — хватит! Гошу больше нечем меня сдерживать! — глаза Мелина полыхнули таким огнем, что могли, наверное, что-нибудь поджечь.

Он подскочил к столу, на который Ларик выставил заказанный обед, и принялся запихивать себе в рот колбасу, куски порезанного пирога и охапки жареных луковых колец. Так спешно, будто у него вот-вот должны были отнять всё это. Кое-как прожевав и проглотив запиханное, Мелин быстро опрокинул в себя бутылку пива и перевел дух.

— Что ты задумал? — голосом растерянным спросил Ларик, наблюдая за этим резким повышением активности приятеля, недавно весьма апатично настроенного к окружающему миру.

— Подкрепляюсь перед дорогой, — ответил Мелин и с намерением одеться взял овчинный полушубок Ларика, мирно почивавший на спинке кровати. — Извини, что беру твой, но мой поимел здоровую прореху.

— А мне, значит, мерзнуть можно? — надулся Ларик.

— А ты никуда не едешь. Ты остаешься здесь и склоняешь Нину ехать в Двуглавую Крепость. Не дело ей здесь оставаться. Сейчас горе в ней кричит, ума лишает, но что будет потом? Разве сможет она вечно прикидываться мальчишкой? Постарайся, друг. Как только получится — найдешь себе какую-нибудь куртку, чтоб не замерзнуть по дороге в Данн. Мне же искать тулупы некогда, — говоря все это, Мелин проворно одевался: перевивал шнуры у полушубка, застегивал пояс, цеплял к нему меч, после нахлобучил шапку и снова выдохнул. — Все, братишка, прощай, — и протянул Ларику руку.

Тот был совершенно огорошен:

— Скажи хоть, куда ты собрался?

— В землю Гош. Навещу дядюшку, — кронпринц при этих словах улыбнулся, но как-то недобро — не размыкая губ. — Все враги вокруг, только он мне друг. Вот как вышло.

— То есть, ты решил с ним дружить?

— Точно.

— Дружить с ним и идти против короля? Против отца? Я правильно понимаю?

— Точно.

Ларик нахмурился:

— И ты хочешь, чтоб началась война?

Мелин пронизал его взглядом:

— Нет, братишка, этого я не хочу. Но про то, что я хочу, извини, сказать не могу. Теперь пусть все замкнется на мне. Прошу: позаботься о Нине. Ей очень нужна поддержка. От меня она помощи не примет — уже ясно. Может быть, тебе удастся вытянуть ее из этой дыры?… Дай же руку, простимся.

— Нет. Я тебя одного никуда не отпущу, — Ларик почувствовал недоброе.

— А я и спрашивать не буду, — вдруг буркнул Мелин и выскочил за дверь с прытью, очень похожей на прыть Нины.

Его друг к этому был готов — бросился следом, ухватил за локоть, остановил. И вот тут Мелин ударил Ларика. Не так, как в тренировочных боях в доме папаши Влоба (там они молотили друг друга почти каждый день), а так, как врага: кулаком в кадык, зло и быстро. Первый раз это случилось у реки Резвой, когда мальчишка Мелин нечаянно столкнул в воду Ларика-Плаксу. Как тогда, так и теперь Ларик схватился за горло, потеряв власть над своим дыхательным механизмом, и захрипел; а еще — упал на одно колено: что ни говори, удар у Пека-Рифмача всегда был точен и силен.

Мелин хмыкнул: приятель так и не научился спасаться от этого коварного приема. Шепнув другу 'извини, братишка', молодой лорд продолжил свой путь в коридор, а оттуда — к выходу из харчевни. По пути он шустро ухватил висевшие на гвозде, вбитом в стену, хозяйские лук и колчан со стрелами, и бросил пару золотых монет на стол прежде, чем трактирщик взметнулся из-за стойки со справедливым желанием опротестовать самовольство гостя.

Оказавшись на крыльце и поймав студеный порыв зимнего ветра в лицо, Мелин увидал Нину: она, мелко-мелко шагая, мужественно тащила в дом два ведра снега. И юноша не смог не подойти: было в груди что-то, что магнитом тянуло к этой тонкой, сгорбленной девушке, похожей на измученную сильным ветром и безжалостным морозом березку. Он ступил к ней, но получил лишь новую порцию колючих огней из больших карих глаз Нины. Тяжело вздохнув, он сказал сам себе 'сделай это, мерзавец'. И сделал — встал на оба колена перед девушкой, так похожей на мальчика. Да, она потеряла многое из того, что раньше делало ее привлекательной: пропали нежный румянец и свежесть щек, вокруг глаз нарисовались темные круги. Во всем этом повинны были горе и слезы — казалось, они попросту смыли юность и беспечность с ее детского лица.

Нина в этот миг от неожиданности выпустила свои ведра — они бухнулись в снег и опрокинулись. Талая вода потекла под колена наследнику лагаронского престола, но юноша не обратил на это внимания — он бережно взял руку Нины и прижал к своим губам ледяные пальцы, которые от сходства со скелетом удерживал лишь верхний покров — белая, тонкая, полупрозрачная кожа.

— Прости меня, я не хотел ничего из того ужасного, что произошло. Прости, если это возможно. Вот всё, что могу у тебя просить… И еще, — он вдруг что-то вспомнил и поспешно достал из кармана штанов маленький футляр, быстро, боясь протестов со стороны Нины, сунул его девушке в кулачок и заговорил именно с этим кулачком, мыслями умоляя его не разжиматься. — Тебе, от меня, маленький подарок, просто так. Это ничего не значит, ни к чему не обязывает. Это просто той улыбчивой Нине от лохматого Пека-Рифмача, на память… Прости меня, старушка…

'Какие тонкие, какие холодные', - пронеслась мысль и заставила подуть теплом на белые пальцы, чтоб согреть их, смягчить. Потом Мелин поднял взгляд на Нину.

Она снова плакала, тихо, не размыкая губ, не искажая лица: крупные капли, словно сами по себе, бежали по щекам двумя дорожками, чуть замедляясь во впадинах под скулами, и встречались на узком подбородке, чтоб сорваться вниз и сгинуть в вороте мохнатой овчинной безрукавки.

— Пек, Пек, — это давно не касавшееся слуха кронпринца имя Нина прошептала с невыразимой болью и не выдержала, коснулась другой рукой его колючей щеки. — Что ж ты натворил?

— Если бы я знал…

Сам едва сдерживая слезы, он быстро поцеловал и пальцы, которые только что подарили его щеке три секунды ласки, и кулачок с футляром, где дремало золотое колечко, затем встал, еще раз обнял Нину, еще раз зашептал ей в ухо:

— Прости, прощай… Не обижай Ларика — он будет рядом, пока я далеко. Все будет хорошо, старушка.

Теперь уже Нина ничего не успела ответить, потому что, сказав все это, Мелин внезапно дернулся в сторону и помчался к конюшне. Это пришлось сделать потому, что на крыльце возник Ларик, щедро осыпающий проклятиями все, что его окружало.

— Стой, гад! — выкрикнул он, видя, как улепетывает кронпринц. — Без ответной оплеухи не уедешь!

Он сбежал по крыльцу, но на последней ступеньке поскользнулся и упал, очень некрасиво взметнув ноги кверху и зацепив затылком поручни. Этот 'зацеп' изверг из его глотки целый поток новых ругательств, очень крепких.

— Прости меня, братушка! И береги старушку! — проорал ему в ответ Мелин, вылетая на рыжей лошади из конюшни в сторону ворот: шапка набекрень, за спиной — лук и заполненный колчан, ноги — уверенно в стременах.

— Ну, подожди! Попадешься еще! — сердечно пообещал удаляющемуся всаднику Ларик, поднимаясь и отряхиваясь от снега.

Нина, также проводив взглядом, уже беззлобным, парня, которого добрый конь уносил в морозные дали, только теперь разжала кулачок и открыла футляр — алмаз на колечке из ювелирного дома мастера Филиаса сразу поймал в себя блеклый луч скупого январского солнца и плеснул его радужными блестками на щеки и нос девушки. Она улыбнулась веселым огонькам и вытерла слезы…

Часть третья

Потерпев поражение, начинай сначала

(Французская пословица)

Глава первая

Никогда еще такие суровые морозы не обрушивались на королевство Лагаро. По крайней мере, никто из стариков не мог вспомнить столь снежного и холодного февраля, как в тот год, когда король Лавр в один день лишился сразу двух сыновей. Двух, потому что кронпринц Мелин, убивший своего сводного брата Патрика, был объявлен вне закона. По всем городам и селам понеслись гонцы с приказом короля: не давать убийце прибежища, гнать его, как бешеного зверя, хватать его, крутить его и за высокую награду сдавать властям.

Однако, как бы ни велика была стоимость головы принца Мелина, не торопились за нею охотники. По многим причинам. Во-первых, из-за тех самых неслыханных морозов, что ударили по землям Лагаро: не находилось желающих устраивать поиски и облавы в такую стужу, когда птицы на лету замерзали. Во-вторых, кроме приказа короля о поимке Мелина по стране разошлась и другая весть: о том, что принц Патрик сам себе накликал гибель, оскорбив старшего брата и угрожая ему самому смертью, и Мелин убил его, защищаясь. Этому многие верили, потому что до этого было много свидетельств о дурном нраве покойного Патрика. Не раз в харчевнях и постоялых дворах Лагаро, случались подобные беседы:

— Неужели же Патрику-пыхе корону наденут, как умрет король наш Лавр?

— А кому ж, как не ему? Он ведь наследник.

— Пропадем тогда.

— Почему это?

— Потому как нет хуже государя, чем государь безголовый, а про Патрика какие новости до нас доносятся?

— Только такие, где он что-нибудь чудит.

— Так то. С нами тоже, корону получивши, что-нибудь да учудит…

Так и жили в Лагаро до Мелина — в постоянной тревоге, в мыслях о том, что после Лавра Свирепого сядет на трон Патрик-Пыха и при взбалмошном короле станет всем еще хуже, чем при короле воинственном. Когда ж объявился потерявшийся было лорд Мелин, все тревожившиеся вздохнули свободнее. О новом наследнике слухи ходили весьма положительные: кулак и слово у нового наследника крепкие, сам он храбрый воин, еще и о простом люде думать умеет, а когда надо — и защищает простого человека. За это Мелину благодарить надо было свои Илидольские похождения. Именно из Илидола разлетались по стране вести о Пеке-Рифмаче, славном и веселом парне, защитнике города и горожан; о том, как он дрался с лордом Гошем — известным мироедом — и подрезал ему ногу. В плюс кронпринцу шли также известия о том, как он перестроил хозяйство в родной земле Данн.

Проще говоря: слишком отличался Мелин от Патрика, и слишком — в хорошую сторону. Так что в эту морозную февральскую пору сидели лагаронцы по теплым домам и строили разные предположения: как же сложится дальше судьба злосчастного кронпринца, так необычно обретенного и так же необычно вновь потерянного. И мало было в предположениях людских недобрых пожеланий юноше…

Надо сказать, сам король Лавр оказался в числе тех, кто не верил в злые умыслы Мелина. Только подчиняясь жесткому требованию супруги, он составил указ о поимке кронпринца. Сам же долгими зимними ночами, которые стали для него мучительно бессонными, Лавр Свирепый сидел у окна, глядя в усыпанное звездами небо, и в каком-то полусознании просил высшие силы обратить к лучшему все то, что произошло, и вернуть ему сына.

— Я вижу, вижу, что ты не разделяешь моего желания наказать убийцу! — если не угрюмо молчала, то со сталью в голосе упрекала Лавра Корнелия.

— Он не убийца, — в который раз отвечал ей государь. — Он мой сын. Несчастный случай…

— О, да! — кричала королева, ударяя своими маленькими кулачками по столу. — Как же иначе?! Патрик! Мой бедный Патрик во всем виноват! А Мелин — он святой, он мученик, он пострадал больше всех!

— Именно так, — пробовал спокойно возражать Лавр. — Тильд встретил его плохо. Мелина здесь встретили не так, как мне желалось бы: наш дворец не стал ему родным домом, и все из-за Патрика! Разве ты не слышала, что говорили его же дворяне? Он постоянно задевал Мелина, а там, у конюшен, пошел против него с мечом…

— Да что мог сделать мой сын, хрупкий мальчишка, этому здоровяку, который зарабатывал на жизнь кулачными боями в Илидоле?..

Вот так и не находили меж собой согласия король и королева. И это тоже было благодатной почвой для упреков потерявшей всякий душевный покой Корнелии:

— Как наказание свалился на нас Мелин. Лишь раздор посеял он в нашей семье, лишь несчастье принес… О, неужели покойница Аманда мстит нам через своего сына?

— Молчи, молчи, — почти умолял ее Лавр.

Его ничто не волновало, кроме судьбы сбежавшего сына. Даже те вести, которые принесли ему гонцы из земли Гош: кое-что из слов Мелина о предательстве лорда Гая подтвердилось. Например, то, что у восточных границ с Лагаро собираются отряды из Бикео и Тэйт.

— Уж, наверняка, не с тем, чтоб поздравить нас с Воротеем, — говорил король своим генералам, а потом сокрушенно качал головой и бормотал себе под нос. — О, Мелин, Мелин, что ни говори, а мне тебя очень не хватает…

— Государь, вести слишком плохие, чтоб бездействовать и падать духом, — делал ему замечание один из военачальников.

Лавр Свирепый кивал, но выражение лица его не менялось, как и поведение. Потеря сразу двух сыновей будто лишила его сил и воли…

А славный парень Мелин Лагаронский пропадал.

Судьба, казалось, забыла обо всех, кто был достоен наказания, и ополчилась против него одного.

Лошадь, на которой кронпринц спешно покинул трактир 'Маковку', друга Ларика и бедную, настрадавшуюся Нину, не выдержала сумасшедшей скачки, плохой дороги и лютого холода, и через три дня пала, оставив своего седока, раненого, усталого и голодного, посреди заснеженных полей, без особой надежды добраться до жилья и уж тем более — без надежды осуществить планы касательно лорда Гая Гоша.

Следовать примеру лошади Мелин не желал. С упорством, которое делало честь его королевской крови, он набросил поверх полушубка конскую попону, поглубже надвинул на уши шапку и побрел дальше пешком, то и дело проваливаясь в снег и сгибаясь чуть ли не пополам от резких и жестоких порывов северного ветра.

У него была цель, задача, очень важная, и просто так сдаваться юноша не собирался.

— Лорд Лагаро не предаст никого, — бормотал Мелин себе под нос не особо удачную рифму, но вполне ободряющие слова.

Кое-чего его отец добился: юноша перестал чувствовать себя незначительным и пустым — в нем проснулся державный человек. Не тот, кто думает не только о себе или о небольшом круге дорогих ему людей, а тот, чьи мысли вмещают в себя заботу о целом крае, целой стране.

Он прекрасно понимал, чем угрожает Лагаро предательство лорда Гоша. И в отличие от простого человека, он дерзал думать, что имеет силы и возможность противостоять грядущей катастрофе. Как, каким образом — это совершенно не волновало юношу. Словно что-то вело его, через море испытаний, туда, куда было определено.

— Доберусь — разберусь, — сам себя убеждал молодой лорд и шел вперед, сердито хмуря брови и скрипя зубами на бушующую метель.

Только с одним резким порывом ветра прилетел и такой момент, когда силы ему изменили: ноги сами по себе согнулись в коленях, и Мелин упал в сугроб. Перевернулся на спину, вытер со щек, колючих от пробившейся бороды, снег и улыбнулся серому зимнему небу, которое начинало темнеть:

— Что ж, отдохну. Самую малость, — и смежил веки, пытаясь сделать дыхание ровным, но получалось прерывисто и хрипло, а в горле жестоко кололось и болело при каждом вдохе.

Мороз уже давно пробрался к его телу сквозь рубашку, полушубок и попону: невыносимой, острой болью отзывались ноги и руки. Но это, считал кронпринц, было хорошим знаком.

— Я еще жив, и умирать не собираюсь, — процедил сквозь зубы Мелин и поднялся. — Хватит отдыхать, парнишка.

Он осмотрелся, всё ещё надеясь увидеть сквозь надвигающиеся сумерки хоть какое-нибудь жилье или укрытие, но ничто не подпитало этой надежды. Лишь далеко впереди темнел край леса. 'Красная пуща, — предположил кронпринц, вспоминая те книжки по истории и географии Лагаро, которые он просматривал в королевском замке в Тильде. — Должно быть, это Красная пуща. А если это она, то за ней — земля Гош… Хотя я мог сбиться с пути… Что ж, лес лучше пустого поля. Там хоть хворост для костра найдется. Там я согреюсь'.

Мелин плотнее закутался в попону и побрел к лесу, бормоча себе под нос старую песенку:

Хей-хей, веселей,

Рук-ног не жалей!

Прыгай выше и бодрей,

Но коленки не разбей!

Выходило не так весело, как в детстве, и на прыжки не хватало сил, но шлось бодрее. И пуща, казалось, приближалась быстрей. Настроение Мелина приподнялось…

Однако жестокая снежная пустыня не желала с ним расставаться. На его веселую песенку она отозвалась устрашающим звериным воем.

Мелин даже остановился и почувствовал, как холод совсем иного рода противным хлыстом полоснул по спине.

— Волки!

Он вспомнил страшный рассказ Нины. Как волки охотились за ней и ее мужем.

— Волки. И только-то, — опять принялся бодрить себя юноша, продолжая топать вперед. — Всего лишь повод прибавить шагу, — и как ни болели его ступни, как ни ныла раненая грудь, он нашел в себе силы, чтоб перейти на бег.

Ноги предательски проваливались в сугробы и отказывались двигаться быстро, а звериный вой неумолимо приближался. Через пару минут Мелин остановился — не хватало дыхания.

— Ладно, ладно, — он согласно кивнул ударившему в лицо порыву ветра и опустился на одно колено. — Бежать не получается — будем воевать.

Кронпринц дернул со спины лук, из колчана — стрелу.

— Вперед зверушки — вас ждут игрушки, — прошептал юноша и приготовился держать оборону.

Первый волк не заставил себя ждать. Он выпрыгнул из-за снежной дюны и не успел ни остановиться, ни повернуть назад, как получил от Мелина добрую длинную стрелу в шею. Зверь опрокинулся, заверещал и зло вцепился клыками в древко, пытаясь его вырвать.

Обрадоваться за себя, меткого, кронпринц не успел — следом поспешали другие мохнатые и зубастые любители человечьего мяса. Сколько их выбежало из-за сугробов, юноша не мог сосчитать, но то, что это было большое число, он ни секунды не сомневался.

Стрелять пришлось быстро. Из-за этого страдала точность. А волки даже не замедлили бега. Видимо, понимали, что человек один и он им не противник.

Через мгновение пользоваться луком стало невозможно — звери подобрались слишком близко. Тогда Мелин перехватил лук, как дубинку, и сильным ударом преломил его о голову первого зверя, который на него прыгнул. Затем в ход пошли меч и кинжал.

— Ха-ха! Я вам не мышь из-под снега! — объявил юноша после нескольких красивых и успешных ударов, которые нанесли урон волчьей стае.

Огрызаясь, звери отступили. Они увидели, что добыча не желает быть добычей и отчаянно защищается. Поэтому волки отбежали на довольно безопасное расстояние, взяли Мелина в кольцо и принялись добивать и жрать своих раненых товарищей, а потом — вылизывать орошенный кровью снег.

— С-суки, — обозвал их юноша и, не опуская оружия, начал медленно двигаться к Красной пуще: быть взятым измором ему не улыбалось.

Звери не отставали — тел своих убитых им оказалось мало для насыщения, и они кружили рядом, огрызаясь и делая вид, что вот-вот снова бросятся в схватку с человеком. Мелин сдерживал их громкими криками и опасными взмахами меча. Но он сильно устал, едва держался на ногах и чувствовал, что долго так не протянет. К тому же, заметно стемнело, и теперь у волков появилось больше шансов, чтоб добраться до горла молодого человека.

— Ладно, ладно, — кронпринц кивнул, но уже не ветру, а горящим звериным глазам, которые без отрыва следили за каждым его движением. — Уж если вы меня и съедите, то подáвитесь. Это я вам обещаю.

Волки, рыча, приняли его вызов и бросились в новую атаку.

Мелин отчаянно взмахнул мечом, рассекая одну оскаленную пасть, а кинжал швырнул в другую. Оба удара достигли цели, но следующий прыгнувший в бой волк опрокинул юношу в снег и чуть было не вцепился ему в горло. Мелин спасся, прикрыв шею левой рукой — в нее и вонзились острые, длинные, звериные клыки.

Человек был повержен, и звери с голодным рычанием бросились рвать его за ноги, за руки и бока.

Еще секунда, и от наследного принца Лагаро не осталось бы ничего, даже окровавленных лохмотьев, но где-то рядом громко заржали лошади, и зычно проорали 'Бей! густые мужские голоса. Над свернувшимся в клубок юношей свистнуло несколько метких стрел, и волки шустро разбежались.

— Повезло, — облегченно выдохнул Мелин и поднял голову, чтоб увидать своих спасителей, — наконец-то мне повезло…

Глава вторая

Всадников было пятеро. Все — рослые воины в кольчугах и в старинных, помятых шлемах, с луками в руках и с длинными мечами у поясов, на крупных боевых конях гнедой масти. Трое из них с веселым улюлюканьем, размахивая факелами, поспешили за убегающими волками. Видимо, решили позабавить себя неожиданно подвернувшейся охотой. Двое других остановили лошадей возле Мелина. Тот поднялся на одно колено и оперся на меч, чтоб не упасть — слабость подкашивала.

— Сильно погрызли? — спросили воины.

— Несильно, — улыбнулся им кронпринц, рассматривая левую руку: плотный овчинный рукав спас ее от глубоких ран.

— Тебя может и несильно, а одежку твою в тряпки превратили, — засмеялся один из всадников и бросил Мелину широкий, плотный плащ. — Замотайся, как следует, и поедем греться.

— Куда? — спросил юноша, вкладывая меч в ножны, и выполнил первое приказание — завернулся в плащ.

— В наш стан, — отвечал другой, едва удерживая на месте своего танцующего скакуна. — Мы в Красной пуще лагерем стоим.

— Лагерем? — удивился Мелин. — А кто вы?

— Мы дружинники славного лорда Гоша. А ты сам кто?

Юноша помолчал, не торопясь с ответом. Многое надо было обдумать. Например: стоит ли открываться этим солдатам или же лучше, утаив свое имя, попросить их, чтоб они доставили его сразу к лорду Гаю?

'Не уверен, что они выполнят столь наглую просьбу какого-то тощего оборванца', - подумал кронпринц и, пожав плечами, назвал себя:

— Я лорд Мелин, владетель земли Данн, наследный принц Лагаро.

Теперь помолчали всадники. Они, казалось, переваривали всю ту кучу из громких титулов, которую только что вывалил им полуживой, изодранный волками бродяга. Минуту спустя воины переглянулись, пошептались меж собой, и один из них, подъехав ближе к Мелину, наклонился и спросил, нахмурив клочковатые брови:

— А ты не свистишь?

— Отвезите меня к своему господину — увидите, — юноша постарался ответить, как можно тверже, а спину держал, как можно прямее.

— Лады, поехали, — согласился всадник. — Мы-то ничего не теряем. Если твоя правда, мы от своего господина получим неслабую награду, потому что лорда Мелина он давно видеть желает. Ну, а если ты врешь — тебе же хуже. Надеру задницу, как распоследнему вшивому ворюге.

— А я второй в очередь к заднице, — радостно отозвался его товарищ.

— Моя задница слишком высоко летает, — огрызнулся Мелин.

— Ого! — расхохотался дружинник. — Что ж, на лорда ты вроде бы похож. Ну, давай запрыгивай, ваша милость, — и протянул руку, чтоб парню было проще сесть на коня.

Кронпринц быстро устроился на крупе лошади и ухватился за пояс воина. Как раз подъехали трое других, пожелавшие гонять волков. Их охота сложилась удачно: седло каждого 'украшали' два-три убитых зверя.

— Хорошо покатались! — крикнул один из них товарищам. — А волчары нынче злющие!

— Коль зима злая, так и волк злой, — ответил ему солдат, за спиной которого стучал зубами кронпринц. — Ну, покатались и впрямь знатно: цельного лорда нашли среди снега, — и опять захохотал…

Гай Гош с восторженным ревом 'Вот это да! распахнул объятия своему двоюродному племяннику Мелину. Но юноша не поторопился в них упасть — сгорбленный и дрожащий, он стоял у порога, затравленно осматривая горницу, в которую его не особо вежливо втолкнули.

— Что ж ты так невесел? Почему волком смотришь? А я ведь, в самом деле, очень рад тебя видеть, — укоризненно покачал головой лорд Гош, ступил ближе и все-таки потискал молодого принца в объятиях. — Э, да ты весь колотишься. Иди ближе к огню, погрейся, — и подтолкнул Мелина к очагу, в котором хищно-алым горели крупные угли и запекались два жирных глухаря на вертеле.

Они находились в небольшом охотничьем домике, в Красной пуще. Вокруг избушки, занятой лордом Гаем, было разбито огромное количество палаток и шатров, в которых нашли временный приют его солдаты.

Пока ехали, Мелин не позволял себе расслабиться и пытался определить: насколько большие силы удалось собрать под свои знамена дяде Гошу. В ночном мраке, окутавшем Красную пущу, было нелегко считать. Молодой человек мог ориентироваться только по ярко-желтым глазкам костров, которые перемигавались там-сям посреди темных вековых сосен. У каждого огня грелись люди, жарилась дичина. Но и этого Мелину вполне хватило, чтоб уяснить: воинов у лорда Гоша много…

— Да, парни, да, — улыбаясь, говорил лорд дружинникам, доставившим ему кронпринца, — именно лорда Мелина спасли вы от волков. Именно лорда Мелина Лагаронского вы мне привезли. И таких славных парней я хочу славно наградить, — он кивнул своему верному Коприю, и оруженосец, имея не особо довольный вид (не любил он моментов, когда хозяин расщедривался), вручил каждому из отличившихся солдат по кошельку со звонкими монетами. — Потратьте это веселое серебро на какие-нибудь добрые дела, — продолжал Гай. — Например, на крепкое вино и на красивых девочек.

— О, вы не сомневайтесь, ваша милость, — низко поклонился Гошу один из дружинников, пряча кошель за пазуху, — в этом деле мы никак не оплошаем.

— Рад, рад, что такие отличные парни служат мне, — еще шире улыбнулся лорд. — Идите, отдыхайте, ребятки. Своему капитану скажете, чтоб сегодня и завтра он вас службой не тревожил. Такова моя воля.

Солдаты хором загудели всяческие благодарности и, кланяясь, покинули домик.

Лорд Гай повернулся к Мелину, который ссутулился на лавочке у очага.

— Мальчик мой, да ты совсем плох, — нахмурился Гош, видя серое лицо юноши. — Я позову лекаря…

— Сперва поговорим, — отозвался кронпринц, и твердый голос его не был похож на голос больного или сильно уставшего человека. — Вы, я вижу, уже собрались идти на Тильд?

— Так сразу — в деловую беседу? — улыбнулся Гош. — Я бы предложил для начала отдохнуть и поесть. Я таких бродяг встречал, которые здоровей и упитанней тебя, милый мой мальчик, выглядят, — заметил лорд и щелкнул пальцами — при этом жесте оруженосец Коприй вытянул из большого берестяного короба, стоявшего у крохотного оконца, душистый каравай хлеба, завернутый в белое полотенце, вяленый окорок и кузовок с золотистыми луковицами.

— Для начала — ответьте! — резко оборвал Гоша Мелин, не обращая внимания на аппетитные запахи, которые наполнили тесную комнатку.

Лорд Гай Гош, поджав губы, присел на трехногий табурет у широкого соснового стола, положил ногу на ногу, сцепил в замок пальцы рук на колене:

— Скажем так, дитя моё: я провожу учения. Моя дружина совершенно разленилась. Нужно поднять боевой дух, напомнить бравым парням, для чего они опоясаны мечами. К тому же, какие-то нехорошие новости летят к нам из Тэйт и Бикео. Ко всему надо быть готовым… Так что, думаю: немного лишений в зимнем лесу не повредят моим воинам…

— Это ложь! — выпалил кронпринц.

Лорд Гай сдержанно улыбнулся, а Мелин прорычал что-то злое на его улыбку — она бесила юношу.

— Мелин, Мелин, — Гош вновь сдобрил голос укоризненными нотами, — по всему вижу: неплохой ты человек, смелый, решительный. Этим ты все больше и больше напоминаешь мне моего кузена Лавра. Но тебе, дитя моё, все-таки многого не хватает. Я ж тебя насквозь вижу, будто ты прозрачный. Знаешь, в чем твоя главная беда? Объясню: ты лорд по рождению, но не по воспитанию. Ты не рос при дворе, ты не учился многим премудростям, столь нужным принцу Лагаро. Главное: ты не учился плести интриги и вести политику. И сейчас, когда ты по праву занял свое место в этой стране, тебе нужен проводник, советник, опекун во всех незнакомых тебе вещах… Сам посуди: ты ведь очень хотел развалить мои планы, ты столько всего предпринял, чтобы меня переиграть. А чем все это закончилось? Провал, провал, провал, — Гай пропел это горькое для Мелина слово три раза с самым сокрушенным видом. — Ни одной удачи. Да еще, попутно — куча мертвецов из дорогих тебе людей. Разве не правду я говорю, Мелин?

Юноша молчал, до крови кусая губы.

— Ага. Согласен? Я же вижу: ты согласен! Мальчик мой, да ты еще лучше, чем я думал! — тут Гош позволил себе хлопнуть мрачного племянника по плечу. — Так может быть, позволишь мне стать для тебя наставником и советчиком. Я, правда, не хочу причинять тебе вред.

— Если это так, — Мелин вдруг ухватил Гоша за ворот рубашки, дернул к себе, словно боялся, что тот плохо его услышит, — то прошу, умоляю: не идите против родины, против своих людей, не предавайте моего отца. Не губите Лагаро. Ведь ваше предательство погубит нашу страну! Вашу страну!

Гай Гош сразу нахмурился и раздраженно оттолкнул руку юноши:

— Что за детство? Ты ехал ко мне, чтоб вот эту чушь говорить?

— Именно, именно! Ведь вы лорд Лагаро, как я, как мой отец. Разве вы можете желать зла, делать зло своей родине? Я прошу одного: разорвите все договоры с Тэйт и Бикео, чего бы это ни стоило. Потому что не знаю я страшней преступления, чем измена родной стране…

— Бог мой, ты все больше и больше походишь на Лавра! Ты патриот! — картинно всплеснул руками Гай Гош. — Раненый, изодранный волками добрался до меня через стужу и снег с тем, чтоб просить меня разорвать договоренности с моими союзниками? Такие усилия ради такой глупости… ты не туда расходуешь свою энергию, дитя моё…

— Разве забота о родине не стóящее дело? Разве не туда должен направлять свои силы каждый? — возразил Мелин; его глаза лихорадочно блестели, странно красные губы дрожали.

— Ха! — рассмеялся Гош. — И кто это говорит? Это ведь ты убил спокойствие в стране, свернув шею сводному брату! Кстати, а каковы твои планы насчет бедняги Дерека? С ним ты тоже сам разберешься или все-таки какого-нибудь наймита озадачишь? Да, у меня есть на примете подходящий человечек. Он немного берет за удары ножом в спину…

— Никаких планов я не строил. С Патриком все вышло случайно. В драке. Я силы не рассчитал. Я никогда не желал ему смерти. И то, что произошло — просто какая-то злая шутка, — сбивчиво оправдывался Мелин.

— Да-да. Вполне можно сказать, что все произошло случайно, — кивнул Гош. — И это правильно: ты всем так и рассказывай. Главное — не путайся в рассказах. В самом деле: у вас с Патриком были не самые дружеские отношения. Он тебя цеплял, насмехался, даже угрожал. Ведь угрожал?

— Д-да. Так и было. Он же меня ранил!

— Отлично! Молодец! Ты почти оправдался! Говори точно так же королю, и Лавр точно поверит и простит. Вот я тебе верю, а это многое значит, — захохотал лорд Гош. — Патрик тебе угрожал, спровоцировал на драку. А в драке чего только не бывает — да все бывает… Я, например, в свое время пришиб барона Экинея в драке. Мы повздорили: я обозвал его жену тощей цаплей. Потасовка у нас началась. Ну, у молодых дворян такая каша быстро заваривается. Я толкнул барона на камни — у бедняги что-то в спине треснуло. Он потом неделю похворал, постонал и на тот свет отлетел… Ну, и как меня, сволочь такую несдержанную, наказали? Ах, да я выплатил компенсацию его вдове, цапле этой тощей, — и вся недолга…

Мелин, надо сказать, теперь совершенно потерялся в разговоре. Он забыл, о чем с самого начала шла речь, и не мог понять, какого стержневого вопроса придерживаться сейчас, и абсолютно растерялся, услыхав историю о бароне Экинее и его тощей супруге, историю, которая никак (по его мнению) не вязалась с обсуждаемыми делами. Лорд Гай все заметил и довольно улыбнулся:

— Мальчик мой, я прекрасно понимаю: ты сейчас в полном смятении. Тебе надо сделать выбор, и очень сложный выбор. Но если ты все хорошо обдумаешь, то легко выберешь…

— Я выбор сделал! — наконец нашелся Мелин. — Я не могу позволить вам развязать войну в стране! — с таким возгласом юноша выхватил меч и бросился на дядюшку — это было то последнее, на что он был готов идти.

Лорд Гай не сплоховал, спасая свою жизнь. Впрочем, выйти победителем из схватки с раненым, измученным голодом и холодом противником для любого не составило бы большого труда. Лорд Гай опрокинулся вместе с табуретом назад, пропуская отчаянный выпад кронпринца над собой, сделал кувырок и встал на ноги. Что-либо еще он не стал предпринимать — верный Коприй, до этого молчаливой статуей темневший в углу комнаты, принял дело в свои руки. Точнее: он схватил рычащего от бессильной злобы Мелина. Выкрутив ему плечо так, что суставы захрустели, оруженосец заставил юношу выпустить меч, а потом крепко прижал парня к полу и вопросительно посмотрел на господина:

— Что дальше делать?

— Дальше, дальше, дальше, — опять пропел лорд, таким образом помогая себе размышлять о судьбе племянника. — Обезоружь его и верни на место — к очагу.

— Уверены? — Коприй сомневался в том, что господин поступает правильно.

— Лучше убейте! — прохрипел Мелин, пытаясь вывернуться из сильных рук старого воина.

— Этого я делать не стану, малыш, — развел руками Гош, — как ни проси.

Коприй довольно грубо обыскал молодого лорда, лишил его пояса вместе с ножнами и кинжалом и толкнул юношу на скамейку у огня. Мелин не сопротивлялся — сил уже ни на что не было.

— Не понимаю: зачем нам этот мальчишка? — пожал плечами Коприй. — Если бы не его раны, он бы вас убил. Он сильный…

— Значит, не судьба была убить, — философски заметил Гош.

— Ваша милость, позвольте мне решить проблему, — многозначительно сказал оруженосец и еще многозначительней провел указательным пальцем по своей шее.

Его господин отрицательно покачал головой:

— У меня есть веские причины отказать тебе, дружище.

— Какие? — хмыкнул Коприй, недобро глядя на Мелина, а тот прижался лбом к стенке камина, закрыл глаза и пробормотал 'смерть моя, где ты?

— Я просто хочу, чтоб он жил, — улыбнулся Гай и поймал на себе удивленные взгляды — и оруженосца, и кронпринца. — Да, он мне нужен, как прикрытие, но не это главное, — лорд подошел ближе к Мелину и сказал, положив руку юноше на плечо:

— Я испытываю к тебе, мальчик мой, что-то вроде сердечной привязанности.

Тот дернулся в сторону, подозревая то, с чем он первый раз столкнулся при знакомстве с именитыми столичными портными. Лорд Гош рассмеялся:

— О! Не пугайся, не стоит. В постели я предпочитаю женщин, и только женщин. Это и старина Коприй подтвердит. В лучшие годы мы с ним вместе пошаливали в девичьих спальнях, — лорд Гай опять незаметно сбился с основной темы в воспоминания, но, промурлыкав себе под нос какую-то песенку про черные глаза и сладкие губы, бывшую модной лет двадцать назад, вернулся к теме Мелина. — Говоря про тебя, сынок, я имел в виду другую привязанность… Да, ты сильно похож на моего не особо любимого кузена, тут спорить не берусь, но ты ведь не только его сын…

Мелин еще больше округлил глаза, совершенно не понимая, в какую сторону клонит абсолютно непредсказуемый дядюшка.

— У тебя ведь матушка была, — напомнил Гош. — А твоя матушка была очень красивой женщиной. Только Лавр выбрал ее себе в супруги не только из-за ее милого лица и изящной фигуры. И не только из-за ее богатого приданого — земель Данн, — лорд вдруг скривил губы: так делает человек, когда память, словно капризная волна брызгами, обдает его неким болезненным воспоминанием…

Глава третья

Если есть начало — должен быть конец.

Лорд Гай Гош знал о таком явлении и сам всегда придерживался этого порядка.

Открыв для беседы с племянником новую тему, как шлюзами — вход лодке в другой речной рукав, он играючи, повел повествование туда, куда желалось.

— Да, вижу: пришло время рассказать тебе одну весьма интересную историю. Ее, кстати, почти никто не знает. Разве что я и твой отец, — голосом опытного сказочника говорил лорд Гай, посматривая на Мелина.

Тот держался из последних сил, чтоб не уйти в беспамятство. Понимал: сейчас узнает что-то очень важное. Да и как было не понять: лорд Гай Гош умело заинтриговал парня — не захочешь, а будешь слушать.

А Коприй изумленно таращил глаза на господина: для него оказалось дивным дивом услышать, что есть у лорда Гоша тайны, ему, верному оруженосцу, неизвестные.

— Да-да, дружище, — кивнул Гош Коприю, — даже ты всего не знаешь. Ну, так всегда есть вещи, которые одному Богу известны. Разве я не прав?

— Что ж з-за история? — вяло, но поторопил дядю Мелин, упираясь рукой в стену — так ему было легче держаться в вертикальном положении.

— Ах, история, — сокрушенно кивнул Гош. — Будь я поэтом, написал бы с нее грустную балладу… Но, к делу. Я любил твою матушку, мальчик мой…

Коприй не сдержался — присвистнул. За это Гош наградил оруженосца таким взглядом, что воин втянул голову в плечи и отступил в свой темный угол.

Мелин же на минуту даже дышать перестал.

— Да, да, да, — опять кивнул лорд Гай, и прерывисто выпустил из груди воздух. — Твой отец попросту отобрал у меня Аманду. Я первым к ней посватался. О, она была так молода, так хороша… Шелковые волосы, нежное лицо, руки, как у феи, — волшебство, а не девушка. Впервые я увидел Аманду в королевском дворце, на ежегодном майском балу, когда юные леди впервые выходят в свет. Мне самому было тогда чуть больше двадцати лет.

Она была великолепна, если можно так сказать о юной, скромной, застенчивой девушке. Я сразу заметил ее, я пригласил ее. Аманда танцевала, как мотылек, а ее голос казался мне нежным шелестом летнего дождя, — выдав такие эпитеты, лорд Гай сделал паузу, чтоб дать Мелину и Коприю время для переваривания столь красивого оборота.

Оруженосец так попросту челюсть на пол выронил, а кронпринц, ошеломленный невероятными признаниями дядюшки, казалось, оборотился в камень — сидел на лавке и только глазами хлопал, а про себя думал: 'Я сплю или брежу?

— Она была достойна самой искренней любви, самого глубокого уважения. А еще — долгой и счастливой жизни, — продолжил Гош. — И со мной у Аманды это все было бы, поверь. В то же лето я поехал свататься к ее отцу. И решился я на это не затем, чтоб взять Данн. Я любил Аманду и мечтал, как славно мы будем жить вместе, как много у нас будет прекрасных детей… Мечты, мечты, — лорд даже глаза призакрыл, словно погрузился в радужные воспоминания. — Ты тоже о многом мечтал, Мелин, не так ли? В юности все мечтают. И только о хорошем… Разве тогда были у меня мечты о том, чтоб отобрать корону у старшего кузена? Нет. Разве мечтал я жениться ради земель и денег, а потом чураться супруги — этого досадного привеска к приданому? Нет. Я мечтал о любимой девушке, о свадьбе, о семье, о том, как буду строить свое гнездо! Кто знает: если бы все сложилось иначе, ты был бы моим сыном. И уж поверь: я бы не отталкивал тебя, не отсылал в дальнюю усадьбу, не навешивал бы замков на ворота, и главное — не лишал бы тебя матери…

У Мелина все плыло перед глазами. Тело юноши настрадалось вдоволь, а вот теперь Гош бередил старую-старую рану, которая еще в детстве язвила его сердце. Он вдруг вспомнил, что все то время, пока пытался быть примерным сыном для отца, он глушил в себе все мысли о матери, о том, что никогда ее не видел. И в этом, как ни крути, как ни глуши, виноват был отец. Гай Гош вдруг напомнил об этом, расковырял уже затянувшиеся язвы, чтоб сказать: 'А вот они — никуда не делись! Такое никуда просто так не пропадает! Такое — на всю жизнь…

А лорд Гай продолжал, с неким упоением отдавшись роли рассказчика:

— Отец Аманды был согласен выдать за меня свою дочь при одном условии: если сама Аманда будет не против. И она не сказала мне 'нет' — она сказала 'да'. Да. Этот день я никогда не забуду, — и лорд заставил свою грудь выдать самый тяжкий вздох, на какой она только была способна. — Цвела старая, огромная липа, и под ней, под гул пчел, что собирали мед, я услышал ответ Аманды, и мне показалось, что жизнь для меня началась заново…

— Почему же свадьба не состоялась? — хрипло спросил Мелин.

Гош вздрогнул и недовольно посмотрел на кронпринца: понял, что тот жаждет поторопить его с окончанием истории.

— Почему, почему, — ворчливо пробубнил лорд, подходя к очагу и протягивая ладони к углям. — Потому что про мое сватовство вызнал мой царственный кузен — король Лавр. Он давно положил глаз на Данн. Возможно, сам намеревался свататься к Аманде, чтоб загрести приданое — ее земли. А тут — оп — я его, стало быть, обскакал. И Лавр решил: 'Чем черт не шутит? Зашлю-ка и я сватов. Пусть и с опозданием, на авось… Лавр всегда отличался наглостью, когда дело касалось расширения собственного огорода, — криво ухмыльнулся Гош. — Ясное дело, что отец Аманды, получив предложение от самого короля, тут же разорвал все договоренности со мной. Его теперь даже согласие дочери не волновало — все боялся, что государь раздумает. И свадьбу сыграли быстро, о-очень быстро…

— А вы так быстро сдались, — тряхнул тяжелеющей головой Мелин.

— А что мне было делать? Идти своей провинцией против целого Лагаро? У Лавра войско, сила, авторитет, а у меня что? Я был младше его, только-только получил свое лордство. Ни союзников, ни друзей…

— И что ж теперь? Эта старая история — причина того, что вы со мной возитесь? — пожал плечами кронпринц.

— Представь себе, мальчик мой. Что бы ни было, сколько бы лет ни прошло, а я чувствую к тебе что-то, что, должно быть, чувствует отец к сыну… Я любил Аманду, и в тебе, кроме черт Лавра, я очень ясно вижу ее черты. Ты ведь последнее, что от нее осталось на этом свете. Больше ничего, никого нет, — Гош подошел к юноше и глянул ему прямо в глаза. — Признаюсь, ты смешал мои карты там, в Илидоле, и я мог бы возненавидеть тебя. Даже сильней, чем Лавра. Но что-то мне не дает. Наверное, память о твоей матери…

— Я не знаю, — прошептал Мелин, — не знаю, кому верить… что делать…

— Верь мне, будь со мной, — улыбнулся Гош. — Ты не пожалеешь.

— Н-не знаю, — мотнул головой юноша и, тяжко вздохнув, вдруг закатил глаза и завалился на бок, упал со скамьи вниз — на земляной пол.

— Эй-эй, — позвал его Гош. — Мы ж только-только нашли общий язык.

Подошедший Коприй присел и взял запястье юноши в свою руку, чтоб пощупать пульс, потом перевернул Мелина на спину, чтоб приложить ухо к груди бедняги:

— Он без сознания. Еле дышит.

— Вижу, — отозвался Гош и разочарованно дернул углом рта. — Столько слов и все впустую. Этот мальчишка мне дорого обходится.

Оруженосец пристально посмотрел на господина:

— Скажите, ваша милость, вы всё это всерьез болтали?

— Ты про что, старина? — поинтересовался лорд Гай, мизинцем почесывая свой крупный нос.

— Да про всю эту историю. Про королеву Аманду? Про любовь вашу…

Гош расхохотался, да так, что пришлось ему на скамью усесться, чтоб удобнее пережить приступ смеха:

— Старина-а, не ожидал я от тебя такого: что ты уши развесишь и поверишь моим сказкам.

— Разве я поверил? — пожал плечами Коприй, поднимая кронпринца и относя его на деревянный топчан, что стоял с правой стороны от камина. — Если бы я поверил, не спрашивал бы: правда — нет. А так — сомневаюсь я, — он уложил парня на сенник. — Что с ним теперь делать-то?

— Для начала — осмотри и перевяжи.

— У него не только раны, у него — жар, он дышить хрипло. Застудился мальчишка. Черт, да зачем он вам? Давайте я его в лес отнесу, коль рук марать неохота — там он и дойдет, и быстро.

— Тихо-тихо, приятель, не торопись, — погрозил оруженосцу пальцем лорд. — Этот парень, как я уже говорил, старший сын короля Лавра, и после смерти моего кузена вполне законно наследует трон. И если я, даже с помощью Тэйт и Бикео, посажу его на трон чуть раньше времени, не будет никаких волнений в народе. Даже наоборот — многие останутся довольны. И еще: у меня все-таки дочь подросла…

Коприй сперва непонимающе дернул мохнатыми бровями, а через секунду уже с пониманием улыбнулся:

— Вот оно что.

— Точно, — кивнул, усмехнувшись, лорд Гош. — Так что окажи ему необходимую помощь и приготовь повозку — отвезешь мальчика в Бобровую усадьбу. Знаешь ведь, что бывает, когда юная девушка берется ухаживать за юным, раненым, красивым рыцарем? Он ведь красивый, — Гай еще раз всмотрелся в белое лицо Мелина. — Потрепанный, но красивый. Элис он понравится — это точно. Я свою дочку знаю… Ну, займись болящим, а я пройдусь по лагерю — гляну, что и как, — и он взял с гвоздя, что торчал в стене у дверного косяка, свой овчинный тулуп и шапку, одел все это, плотно перепоясался широким кушаком и вышел наружу, впустив в дом на пару секунд ледяной ветер и ворох колючих снежинок.

Коприй же послушно склонился над Мелином. Тот сипло дышал, скрежетал зубами и все норовил правой рукой что-то сорвать со своей груди — будто паука гонял.

— Ну, посмотрим, насколько плохи твои дела, — оруженосец достал нож и взялся срезать с больного рваную волками одежду. — Рука исцарапана, но неглубоко. Пара ран от клыков на бедре — тоже пустяк. А вот это серьезней, — он увидал рану на груди — ту самую, что нанес Мелину принц Патрик перед смертью: она раскрылась и воспалилась. — Старая, запущенная. Вот тут всё нехорошо…

Именно она тревожила юношу, заставляла дергать рукой. В бреду ему казалось, что огромный комар сидит на груди и больно тянет из нее кровь.

Коприй смочил полотенце в ведре с талой водой, которая грелась у очага, и осторожно промыл рану молодого лорда. От прохлады Мелин пришел в себя: охнул, раскрыл глаза, увидел над собой хмурое лицо оруженосца:

— Ты что делаешь?

— Буду вас лечить, — признался Коприй.

— Зачем? — простонал Мелин и вдруг закрыл лицо ладонью. — Придуши меня подушкой, а лорду Гошу скажи, что я умер от болезни.

Коприй нахмурился еще больше, задумался, а потом приметил, как дрожат у парня губы — Мелин плакал.

— Почему вы плачете? — спросил оруженосец юношу.

— Потому что я проиграл, — прошептал тот.

— Играть против моего хозяина никому не под силу, — Коприй усмехнулся и подтянул ближе свою санитарную сумку, в которой держал мази, бинты и сборы трав.

— А еще поиграю! — вдруг с вызовом выкрикнул Мелин. — Он хочет, чтоб я жил, а я убью себя!

Оруженосец, невозмутимо перебирая свои лекарские мешочки и баночки, списал этот вопль на лихорадку, что трепала раненого.

— Я не хочу этой войны, — Мелин уцепился рукой за руку Коприя: этот хмурый солдат был для него последним человеком, которому можно было рассказать о своих желаниях, последних желаниях — ведь юноша, в самом деле, решил умирать. — Я не хочу крови, предательства и горя. Неужели только я один желаю мира? Неужели никому не нужен покой в родной стране?

Коприй молчал, а лицо его стало похожим на каменный лик — такие выбивают из гранита для надгробий. Он свернул из куска полотна тампон и сунул его пропитываться в баночку с какой-то темно-желтой смолой. При этом на Мелина не взглянул ни разу.

— А ты? Ты делаешь лишь то, что велит тебе твой лорд, — продолжал шептать ему кронпринц. — Но неужели своих мыслей, желаний у тебя нет? Неужели тебе плевать на то, что будет с твоей родиной? Ты за всю свою жизнь сделал что-либо сам? По своей воле?.. Хотя, может, оно и правильно — чтоб за тебя думал кто-то другой, более умный… Я вот столько дел натворил — и все своей головой. Уж лучше б мне и не родиться вовсе… Так что не трать на меня своих притираний и бинтов. Удуши подушкой — это как раз для меня…

— Ну, уж это мне решать, — сквозь зубы процедил Коприй и, вытащив тампон, прижал его к ране юноши.

Мелин от неожиданной острой боли громко вскрикнул, даже сел и тут же рухнул обратно на топчан — не выдержал, снова потерял сознание.

— Так-то лучше тебя штопать, — проворчал оруженосец и принялся готовить новый тампон.

Хлопнула входная дверь, в комнату опять ворвались вьюга и снег — из морозной ночи вернулся лорд Гай Гош.

— Бррр, — вполне понятно сообщил он о вьюге, что неистовствовала снаружи, и сразу кинулся к очагу, протянул руки к теплу. — Долго на улице не пробудешь — на ходу ноги-руки застывают… Как наш больной ребенок?

— Жить будет, — кивнул Коприй.

— Это добрая весть, — Гай, слегка отогревшись, сбросил тулуп прямо на пол и сел на табурет. — Завтра же поедете в Бобровую усадьбу… Лорд Мелин мне еще 'спасибо' скажет.

Коприй опять кивнул, дав понять, что у него нет оснований сомневаться в правильности слов господина…

Глава четвертая

Кто-то ласково коснулся щеки, погладил по голове.

Мама… это мама.

Мягкие темные волосы пахнут цветами и щекочут ему лицо — она наклонилась к колыбели, чтоб поцеловать сына-кроху перед сном. 'Спокойной ночи, лапушка', - так сказала, улыбаясь самой лучшей улыбкой на свете, опять коснулась пальцами его щеки.

Вот они — эти воспоминания — всплыли только сейчас…

С ее лица вдруг сошла улыбка, она вздрогнула, встревожено дернула тонкими бровями к переносице, обернулась — кто-то звал ее. Кто-то требовал ее.

— Мам! — сипло выкрикнул Мелин, потянулся к ней: ему внезапно стало жутко. — Мама!

— Мне пора. Спи, — сказала тихо, поцеловала его в лоб и медленно растаяла в воздухе, махнув сыну рукой.

— Я с тобой! Забери меня! — отчаянно закричал Мелин, рванулся следом, но провалился в жар и боль.

Больно, жарко и в сердце — тоска.

Такая смутная, такая гнетущая, словно падаешь в бездонную темную яму и точно знаешь: уже никогда не будет тебе оттуда выхода. И стонать, кричать хочется.

А сил нет. Ни на что. Как и желания жить.

Ох, как же плохо тебе, Мелин, в этой жизни…

Его хлопали по щекам и уговаривали 'успокойся'.

Мелин открыл глаза.

— Привет, волчонок, — ему улыбнулась сияющая фея.

— Привет, — растерянно отозвался юноша.

— Как себя чувствуешь?

— Вроде хорошо, — тем же потерянным тоном отвечал кронпринц.

— Рада, очень, — говоря с ним, фея не переставала дружелюбно улыбаться. — Хочешь пить?

— Да.

Она, еле слышно шурша мягкой шерстяной юбкой, легко спрыгнула с постели, на которой сидела рядом с больным, и, схватив с прикроватного столика серебряный кувшин, наполнила один из бокалов, которые стояли рядом, водой. Хрустальное журчание странно просветлило мысли Мелина, и он уже с улыбкой принял питье из рук этой светловолосой и ясноглазой феи. А глаза у нее были фиалковыми.

— Ты кто? — спросил юноша, вернув бокал ее тонким маленьким пальцам.

— Элис. Я дочь Гая Гоша, единственная его дочь, — представилась девушка, снова опускаясь рядом с ним на постель.

— Боже мой, — пробормотал Мелин. — А я где? — он только сейчас осмотрелся и увидел, что находится в просторной и красиво обставленной спальне; правда, в ней наблюдался заметный избыток розового цвета — портьеры на окнах, подушки на диванах, гобелены на стенах — какая-то кукольная комната.

— В Бобровой усадьбе, в моей усадьбе. Папа мне ее на пятнадцатилетие подарил, — весело и довольным тоном повествовала фея.

— А твой отец где? — совершенно ничего не соображая, Мелин задал следующий вопрос.

— Папа развлекается в Красной пуще. Лагерь, солдаты, оружие… Фи, — Элис пренебрежительно скривила изящные губы.

— А как я здесь…

— Оказался? — предупредила очередной вопрос девушка. — Очень просто. Тебя привезли в повозке, такого больного, такого бледного — страх. А мне от отца привезли указание: заботиться о тебе, лорд Мелин. Вот я, стало быть, сижу и забочусь. Кстати, покажи: как там дела, — и, не дожидаясь разрешения, сдернула одеяло с груди юноши.

Мелин вспыхнул и дернул его обратно.

— Да ладно тебе, — фыркнула Элис. — Я твои раны каждый день осматривала. Если хочешь знать, я здорово разбираюсь во врачевании — меня матушка научила. Я такие травы знаю, такие мази умею делать — в миг все заживает. Спросил бы у папы: когда его Коприй ошибается или справиться не может, папа ко мне обращается. Вот так-то!

— Каждый день осматривала? — удивился юноша. — А сколько дней прошло?

— Ты уже дня четыре без памяти лежишь. То стонешь, будто у тебя живот болит, то зубами скрежещешь — аж мороз по коже.

— Как долго! — Мелин ужаснулся, бросился вон из постели. — Мне нужна одежда! Лошадь! Мой меч!

Он совершенно упустил из вида то, что болезнь могла его ослабить. Так и сталось: ноги подкосились весьма и весьма коварно, и Мелину ничего не оставалось, как вернуться к подушкам и одеялу.

— Вот глупый, — заметила Элис, поддерживая его под руку. — Тебе еще лежать и лежать.

— Возможно, — хмуро согласился юноша, — но завтра мне надо ехать.

— Завтра и поедешь, раз решил, — кивнула девушка, успокоительно улыбаясь. — А сейчас выбирай: сон или обед?

Мелин не смог не улыбнуться в ответ милой, забавной девушке, чем-то неуловимо напоминавшей Нину (наверное, юностью, хрупкостью). Он признался себе, что появление этой сияющей феи было весьма кстати: желание распрощаться с неудавшейся жизнью стало не таким острым. Да и живот заявил о себе требовательным урчанием — его давно не наполняли.

— Обед, — выбрал кронпринц.

— Молодец, волчонок! — похвалила его Элис. — Ты не пожалеешь: у нас сегодня — пироги с курицей! Нежнее не найти! — и резво прыгнула к шнурку звонка, чтоб вызвать прислугу.

— А почему ты меня волчонком называешь? — успел еще спросить Мелин.

— Потому что ты рычал во сне, — ответила девушка.

Насчет пирогов она не слукавила: румяные и аппетитно пахнущие результаты поварских трудов, которые доставили Мелину на резном березовом подносе прямо в постель, были великолепны. Тем более для оголодавшего больного. В общем, он объелся, а бокал чуть кисловатого белого вино заставил его почувствовать непреодолимую тягу вновь спать. Сопротивляться юноша не стал: расслабился в подушках и позволил глазам закрыться.

— Тебе хорошо? — спросила Мелина Элис, мягко дотрагиваясь указательным пальчиком до его плеча.

— Угу, — отозвался он, — Бобровая усадьба — отличное место. А ты — отличная хозяйка.

— Спасибо, — улыбнулась Элис и поцеловала его в щеку. — Спи спокойно.

Кронпринц ответил мирным сопением — уснул моментально. И поцелуя, похоже, уже не застал.

— Будешь спать столько, сколько я захочу, — девушка добавила в свою милую улыбку лукавой кривизны и одобрительно похлопала ладошкой по правому карману юбки: там лежал маленький пузырек с экстрактом из сонной травы.

Весьма заботливо поправив на больном шелковое одеяло, она бесшумной мышкой выскользнула из комнаты и прикрыла за собой дверь. При ее появлении со скамьи, что располагалась в коридоре у стены, встал бородатый мужчина, одетый для дальней дороги — в теплый полушубок и валенки.

— Передашь отцу, что у меня все схвачено, — властным голосом молвила юная леди Элис. — И я жду его приказа, чтоб выложить козырь.

— Да, госпожа, — бородатый поклонился и убежал.

Девушка, опять лукаво улыбаясь, повернулась к дверям, за которыми в тепле и мягкости розовых покрывал спал кронпринц Лагаро, и погладила косяк рукой:

— Отличная усадьба, отличная хозяйка, отличные планы… Я буду королевой, королевой, королевой, — свой желанный титул Элис весело пропела, становясь чрезвычайно похожей на отца — лорда Гоша.

Пропев, она послала дверям воздушный поцелуй и вприпрыжку поскакала к лестнице, пританцовывая на бегу. Шаловливо задевала гобелены с цветочным рисунком пальцами рук, раскинутых в разные стороны, и казалось, бабочка порхает по коридору Бобровой усадьбы…

Теперь Мелин спал крепко, спокойно и без сновидений. А когда просыпался — неизменно видел у своей постели юную дочь лорда Гоша, ее светлое платье (девушка предпочитала белые, розовые и бледно-желтые ткани) и ее милую улыбку.

Элис осматривала его рану, смазывала ее заживляющей мазью, касалась лба юноши, подносила еду, питье и вела себя с ним очень ласково, уподобившись заботливой матушке. Нередки были поцелуи в щеку. Они поначалу смущали молодого лорда, но потом Элис сказала: 'Кто мне нравится, того и чмокаю. Я такая… , и Мелина это расслабило. Он вообще в последнее время не ощущал сам себя — вот какое это было расслабление. А еще: в поцелуях юной и красивой девушки он находил много приятного.

Выполняя обязанности сиделки и доктора, Элис без устали щебетала. О том, о сем, но о чем конкретно — Мелин не мог понять, не мог уловить нити ее разговоров. Хотя сложным тем она не поднимала. Все больше — о морозной погоде, о том, что будет к обеду, о забавном случае с лошадью водовоза, которая поскользнулась на обледеневшей дороге и села на круп…

— Такое уморительное зрелище! — звонко хохотала Эллис, и ее фиалковые глаза забавно щурились, а на румяных щеках появлялись трогательные ямочки. — Никогда не думала, что и у лошади может быть огорошенное выражение на морде!

Мелин смеялся вместе с ней, послушно ел и пил то, что она ему приносила, а потом снова засыпал, чтоб снова проснуться и видеть розовое лицо и улыбку Элис и слышать ее беспечный, детский голос:

— Я сегодня утром вышла посмотреть на свою любимую елку… ой, я же тебе не говорила, что у меня есть любимая ёлка? Да-да, я сама ее посадила пару лет назад. Она необычного цвета — голубоватая такая. Я приказала — слуги выкопали ее в лесу, привезли сюда, и тут я сама с лопатой ее посадила, — балагурила Элис и стучала серебряными спицами — вязала шарфик из пестрой шерсти. — А вот сегодня я пошла мою ёлочку проведать, а там на ветках — снегири. Такие милые, такие красивые пташки! Жаль, что тебе пока нельзя вставать… а я и с ребятами из дворни в снежки поиграть успела — это очень весело!.. да, жаль, что тебе нельзя вставать…

Самую малость Мелина удивляло то, как вокруг все изменилось, как сам он изменился. Тревоги, отчаяние, боль, — все куда-то делось. Как по волшебству. Прошлое казалось смутным видением, даже образы отца, Ларика, Нины и прочих размылись в памяти, отдалились и не волновали. Иногда приходила забавная мысль о том, что Бобровая усадьба действительно заколдована, что в нее, благодаря чарам юной хозяйки, не проникают жестокие и колючие вихри, которыми жизнь любила его потрепать. Сейчас все было затянуто неким теплым розовым туманом: и голова, и тело, и ощущения, и весь мир вокруг. И об этом он как-то раз сказал Элис.

— Туман? Это от слабости, — успокоила его девушка. — А слабость — от болезни. Вот поправишься — и туман уйдет. Чтоб приблизить этот радостный день, пей лекарство, — и подала ему стакан с водой, куда накапала что-то зеленое из пузырька.

Не в первый раз накапала, и не в первый раз Мелин послушно и с улыбкой выпил — из рук этой ласковой феи ему все казалось божественным нектаром. И совершенно не волновало то, что болезнь его длится уже вторую неделю. Он, по правде говоря, давно потерял счет дням…

— Ваша милость! Ваша милость! Вставайте! — Мелина тормошили и довольно бесцеремонно, хотя в голосе, который его звал, грубости не было.

Юноша хотел открыть глаза, поднять голову, но эту часть тела словно кто камнями заполнил — настолько тяжелой она оказалась.

— Ваша милость! — его позвали уже требовательней и даже потянули вверх и вперед, чтоб усадить. — Ехать пора!

— Нет, я болен, мне ещё надо лежать, — буркнул Мелин, оттолкнул беспокойные руки и упал обратно в подушки, чтоб спать и дожидаться пробуждения от нежной Элис.

— Э, да вас тут, похоже, на травке держат, — так сказал человек, который его будил, и всерьез взялся за кронпринца: вылил на парня добрый кувшин холодной воды.

— Ы ы ы! — с таким воплем юноша моментально принял сидячее положение. — Что?! Кто?! — широко открыв глаза, увидал Коприя: оруженосец лорда Гоша насмешливо улыбался:

— Да-да, так-то лучше. Добрый день вам.

— Ты зачем…

— Ехать надо.

Мелин, забыл о том, что сидит и дрожит в мокрых покрывалах, но зато многое вспомнил и нахмурился:

— Передай своему господину, что я не стану подчиняться его приказам и никуда не поеду…

— Мой господин тут ни при чем, — ответил кронпринцу оруженосец и сел рядом на постель, помял в руках шапку, прежде чем рассказывать дальше. — Вы, помнится, говорили о всяких там решениях самостоятельных… Я потом долго думал над вашими словами, над словами моего господина, очень долго думал… И надумал. Вы правы, ваша милость: родине изменять нельзя. Хозяев у меня может быть сколько угодно, а родина — одна. То, что сейчас творит мой господин, мне очень не по душе. Он допустил в страну армии Тэйт и Бикео, и вместе с князьями-чужаками уже делит наше Лагаро, как свадебный пирог, ни с кем больше не считаясь. Я был на их совете, я слышал их разговоры, я видел, как они рисуют новые границы на карте. Ничего хорошего я не вижу от будущего, которое стряпает лорд Гай. Я долго ему служил: за это время бывало всякое, и хорошее, и плохое, но мой господин никогда не стряпал такие интриги… И сегодня, ради родины, я готов поменять хозяина. Сегодня я вам хочу служить. А вы согласны? Вы примете меня?

— Где Элис? — мотнул несвежей головой Мелин.

— Юная леди думает, что я приехал за вами по приказу ее отца. Вы в Бобровой усадьбе уже три недели. И все это время леди Элис поит вас экстрактами сонных трав… Но я жду ответа, ваша милость. Вы готовы делать то, что хотели: мешать планам Гая Гоша?

Пару секунд Мелин потратил на глупое хлопанье ресницами, а потом, когда розовый туман, потревоженный внезапным явлением сурового оруженосца и его рассказами, окончательно развеялся, вместо ответа он выпрыгнул из постели и коротко приказал:

— Одежду мне, меч и коня. И расскажи мне свои планы, добрый человек. Ведь они у тебя есть?

Глава пятая

Мелин решил довериться Коприю. Полностью и без оглядки. Его самого это удивило: так запросто поверить тому, кто еще вчера был наперстником врага. Но выбора у кронпринца не имелось. Наверное, во всем Лагаро он уже никому не мог доверять. Даже похожей на фею леди Элис, чья улыбка на время вернула ему покой, заставила подумать о приятном и легком и принять эту девушку за светлый лучик среди туч, что сгустились над ним.

'Ох, лапочка, — с тоской думал Мелин, прощаясь с юной красавицей в маленьком, уютном холле Бобровой усадьбы, — неужели в твоей прелестной голове то же, что в голове у твоего отца… вполне правда… он ведь твой отец…

— Еще увидимся, — весело сказала Элис, ловкими тонкими пальцами застегнула пряжки плаща на плечах юноши и одарила его щеки быстрыми поцелуями, — я буду скучать. Очень-очень.

— Я тоже, — Мелин заставил себя улыбнуться и ответно коснуться губами ее румяной и бархатной щеки.

— Ах, нет. Хватит этих детских поцелуев, — вдруг капризно заметила Элис и, обхватив парня за шею, неожиданно сильно притянула к себе и жарко поцеловала в губы.

Коприй, ожидавший Мелина у дверей, не сдержал удивленного кряка.

Нельзя сказать, что кронпринцу не понравилось. Он поднял руки, чтоб сцепить их на талии красотки, прижал ее к себе и ответил на поцелуй, даже глаза закрыл от удовольствия. 'Пусть так — украду еще чуть-чуть радости у жизни. Может, больше мне такого не видать на этом свете', - хлынули в его голову тоскливые мысли. Поэтому он еще немного подумал и пропел для Элис:

— Милая красотка,

Леди-сумасбродка,

Вас я не забуду,

Неземное чудо…

Дочь лорда Гоша лукаво улыбнулась, чуть наклонила голову и ответила голосом, навевавшим мысли о меде:

— Ловлю вас на слове,

Мой милый принц крови.

Ее глаза с таким обожанием смотрели на Мелина, что губы юноши вновь сложились в улыбку, но теперь уже без принуждения. 'Она, в самом деле, чудесная. Быть может, Коприй ошибается…

— Ваша милость! — громко позвал оруженосец — он увидел: кронпринц тает и поддается чарам девушки. — Поторопимся!

— Д-да, — вздрогнул Мелин и тряхнул головой, чтоб прогнать розовый, усыпляющий туман, который грозил вернуться и заново обволочь его беспечной вуалью. — Прощай, Элис…

Во дворе усадьбы, вскочив на своего вороного коня, Коприй подал кронпринцу пример: стегнул жеребца и помчался в ворота — в морозное февральское утро — не оборачиваясь. Мелину пришлось поступить так же и добрых минут двадцать не сбавлять скорости, чтоб не отстать от прыткого оруженосца. Но пару раз он все же обернулся и увидел, как с высокого крыльца мажет ему тонкой белой рукой золотоволосая девушка с фиалковыми глазами. 'Лапочка' — это мягкое игрушечное прозвище, так подходившее Элис, похоже, навсегда закрепилось у Мелина в голове…

Бобровая усадьба, похожая на горстку розово-зеленой карамели, скрылась за белыми шапками спящего под снегом парка, и в мысли юноши медленно, но настойчиво, вернулись забытые на время тревоги.

Коприй заговорил тогда, когда он и Мелин выехали за каменную ограду поместья и пустили коней шагом:

— Ваша милость, я же предупреждал: леди Элис очень хитро пользуется своей юностью и красотой. А вы — как раз тот предмет, на который она готова тратить эти свои богатства…

— Помню-помню… Просто глядя на нее, невозможно думать о каком-либо вероломстве, — вздохнул Мелин, имея виноватый вид.

— Я заметил, — Коприй тоже вздохнул, но так, как вздыхает учитель, вынужденный заставить нерадивого ученика повторно изучать давно пройденный материал. — Прошу: не забывайте, ваша милость о том, что леди Элис никак не в нашем лагере. У нее цель одна — помочь своему отцу сделать вас королем и выйти за вас замуж, чтоб самой стать королевой. Для вас это опасно: вы будете по рукам и ногам повязаны родством с лордом Гошем и станете его самой послушной и самой дорогой куклой. Как в батлейке. Вот для чего вы моему господину. А вовсе не потому, что он когда-то любил вашу покойную несчастную матушку. Он солгал: он никогда не сватался к ней и знал леди Аманду лишь, как королеву Лагаро.

— Вот скотина! — не поскупился на эпитет для дядюшки Мелин.

— Есть немного, — засмеялся оруженосец. — Да что я говорю? Очень даже много! Удивляюсь, почему лорд Гай только теперь развернул игру за власть. Возможно, с вашим появлением у него появилось больше возможностей…

— Понимаю, — голосом более твердым ответил Мелин. — Так куда мы едем сейчас?

Прежде чем ответить, оруженосец отцепил от пояса фляжку и сделал пару глотков. Потом утер усы рукавицей:

— Сейчас мы поедем вон в тот лес, — Коприй махнул рукою в сторону темневшей сосновой пущи; ее пушистые хвойные верхушки были укрыты не менее пушистыми, белоснежными покрывалами из снега и выглядели весьма гостеприимно. — Там нас ждут два капитана из дружины лорда Гоша с небольшими отрядами.

Мелин, получив такой ответ, немедленно натянул поводья коня, остановился и хотел возмутиться неожиданным коварством оруженосца, а то и вовсе дать деру, но Коприй успокоительно помахал рукой:

— Не волнуйтесь, ваша милость. Да, я не один. В последнее время не только я сомневаюсь в здравом уме лорда Гая и в правильности его поступков. В лагере моего господина у меня много товарищей, таких, с которыми я могу поделиться своими мыслями тогда, когда не могу делиться ими с господином. Я рассказал давним приятелям о своих соображениях. И поверьте: оказалось, что в дружине нашего лорда Гая есть немало тех, кто считает, что мы не должны воевать со своими земляками и разорять свою же страну из-за того, что нашему господину захотелось корону примерить. Да, мы присягали Гаю Гошу в верности, когда опоясались мечами, но еще раньше мы знали, что Лагаро — наша родина. Думаю, мы можем нарушить присягу, данную тому, кто нарушил присягу своему королю.

— Расколоть войско Гоша — ты этого хочешь?

— Я хочу, чтоб у вашей милости тоже было войско, — очень четко сказал Коприй, опять становясь похожим на строгого учителя, раздраженного невнимательностью ученика. — Потому что для этого сейчас — самое время. Лорд Гай и его союзники — князья Тэйт и Бикео — первым делом решили наступать на ваши земли — на земли Данн. Не сегодня, так завтра мой бывший господин пошлет за вашей милостью в Бобровую усадьбу, чтоб уже с вами входить в ваш же домен. Это нужно для того, чтобы Данн не сопротивлялся вторжению. Поэтому, не сегодня, так завтра лорд Гай узнает, что я предал его, а вы сбежали из усадьбы леди Элис. Поэтому стоит торопиться. Мы отрежем от армии Гоша кусок для вас. И большой кусок, — на этих словах Коприй довольно улыбнулся и тронул коня к пуще. — Потом мы сами вступим в Данн, опередив армии Гоша, Тэйт и Бикео. Я надеюсь: там у вас найдется достаточно верных людей, чтоб собрать хорошую дружину?

— Думаю: найдется, — кронпринц уже без всяких сомнений направил своего скакуна за оруженосцем в лес. — Главное — объяснить людям, какое несчастье им грозит, и что они могут сделать, чтоб избежать этой беды. Ведь они могут, если все вместе за дело возмуться…

Коприй вновь улыбнулся:

— Меня вы убедили. Мне кажется, сможете и многих других. Пусть вас и не учили придворным хитростям, как сказал лорд Гай, но зато вы желаете и способны заботиться о своей стране, о ее жителях, и с бóльшим пылом, чем трижды родовитая и трижды ученая знать.

— Спасибо за доверие, — теперь и Мелин улыбнулся и протянул оруженосцу руку…

Пока они беседовали, их лошади въехали в заснеженный лес и почти сразу наткнулись на двух хорошо вооруженных всадников, которые стояли за высокими, древними елями.

— День добрый вам, господа! — звонко поздоровался с ними юноша, справедливо думая, что это те самые капитаны, которые решили отступиться от лорда Гоша.

— Добрый день и вам, ваша милость, — настолько вежливо, насколько позволяла посадка верхом, поклонился Мелину один из рыцарей, смуглый и темноволосый мужчина лет сорока с бритыми щеками и со шрамом на высоком лбу. — Я капитан Бурбет, это — капитан Ливий. Мастер Коприй — наш старый друг и соратник. Нам, как и Коприю, не по нраву дела лорда Гоша. Если вы выступите против него и его союзников, вы пойдем за вами.

— Я рад видеть вас на своей стороне. Я иду против Гая Гоша, Тэйт и Бикео. Сколько у вас людей? — спросил кронпринц.

— Сейчас с нами лишь малая часть — они стоят лагерем недалеко отсюда — на одной из полян… Мы не могли увести из лагеря Гоша всех своих солдат, чтоб не тревожить лорда раньше времени. Сейчас он думает, что мы — в разведке у границ земель Данн. Когда будет нужно, мы представим вашей милости около тысячи отличных бойцов. У Гоша, Тэйт и Бикео останется восемь с половиной тысяч.

— Так много?! — ужаснулся Мелин.

Капитан Ливий, до этого молчавший, снисходительно улыбнулся:

— Ваша милость, количество воинов, конечно, кое-что решает во время войны, но не только оно. Есть еще и качество солдат и искусство ими управлять… И еще: если мы едем в Данн и собираем под ваше знамя тамошних дворян с их дружинами, у нас тоже получится внушительная армия. А уж если нам удастся соединиться с армией короля Лавра…

Мелин при упоминании об отце заметно вздрогнул и поежился.

— Простите, ваша милость, — уже тише сказал Ливий, заметив, что лицо молодого лорда исказила болезненная гримаса, — но я думаю: это необходимо сделать. Своими силами мы сможем лишь задержать войска Гоша, Тэйт и Бикео, но не сможем выиграть у них войну.

— Она уже выступила в поход? — поспешил спросить кронпринц. — Армия моего отца?

— Насколько нам известно, король собирает свои отряды и дружины верных ему вассалов у замка Синие Флаги, — отозвался Бурбет. — И сбор еще не закончен…

— Хорошо, хорошо, — пробормотал Мелин, раскладывая в голове все по полочкам: он соображал, как действовать дальше, рисовал в мыслях карту Лагаро, чтоб определить, где сейчас он, в какой стороне Синие Флаги, возле которых стоят отряды короля, где Данн и где войска лорда Гоша и его союзников; подсчитывал, сколько времени понадобиться на те или иные переходы. — Как в шахматах… нам надо решить, какой сделать ход. И, желательно, не ошибиться…

Коприй ухмыльнулся:

— Первый ход будет разумно сделать поближе к теплу. Разрабатывать стратегии в зимнем лесу, на ветру, на морозе — очень неразумно.

Мелин кивнул. Его уже знобило: каким бы теплым ни был тот плащ, застежки которого заботливо застегнула на его плечах Элис, а февральская стужа с ним мало считалась. Резкими порывами колючего ветра она пробивалась сквозь овчину и ткань одежды, чтоб уязвить тело.

— Едем. Как и решили вначале: в Данн, собирать моих людей, — кронпринц Лагаро не сказал, а приказал, твёрдо и решительно, хотел уже срывать коня в галоп, но вдруг помедлил и пронзительно глянул на рыцарей. — Только я бы хотел задать вам еще один вопрос, господа капитаны…

— Что угодно вашей милости? — Бурбет и Ливий вежливо склонили перед молодым лордом свои покрытые черными шлемами головы.

— Вы верите в то, что говорят обо мне?

— Вы о чем? — Бурбет недоуменно приподнял брови.

— О том, что я убил своего брата? — Мелин невольно скрипнул зубами: в голове слишком ярко возникла та заваруха у королевских конюшен и омертвелое лицо юного Патрика, а в ушах вновь зазвенел испуганный и протяжный крик одного из пажей 'уби-или! — Что я хотел убить своего брата и убил его?

Капитаны переглянулись, словно посовещались через взгляды перед тем, как дать ответ. Ливий вздохнул, а Бурбет сказал:

— Мы верим, ваша милость, что ваша рука сломала шею лорду Патрику, но мы не верим, что так вами было задумано. Слишком глупыми тогда представляются все ваши дальнейшие поступки. Ведь человек вероломный, замысливший убийство принца крови, наверняка бы продумал и то, как вести себя дальше, как обезопасить свою персону, как довести столь опасную игру до конца. Вы же, испугавшись этого нечаянного убийства, сломя голову бросились бежать… Вы молоды, но не коварны…

— Смерть лорд Патрик сам на себя накликал. Всему Лагаро было известно, что он вас ненавидел и задевал при каждом удобном случае. Он хотел убить вас — вы защищались. Вся ваша вина в том, что ваша рука слишком сильна, — сказал Коприй. — И многие так считают, особенно в вашем домене — в земле Данн.

— Спасибо! Спасибо! — Мелин благодарил, а лицо его сияло: так ободрили пережившего немало бед парня слова воинов. — Это так счастливо! Мой Данн, милый край, примет меня и поможет мне… Ах, да! И Ларик, и Нина — они ждут меня там — в Двуглавой Крепости! — он даже засмеялся от мысли, что через два-три дня увидит друга и милую сердцу девушку. — О, Данн! Едем! Едем!

Глава шестая

Радостный звон серебряного столового колокольчика возвестил о том, что обед уже прибыл на стол. Давно перевалило за полдень — наступило самое время для того, чтоб как следует подкрепить себя наваристым и горячим свекольным супом и румяными пирожками.

Именно такие блюда еще утром заказал Ларик важному повару Двуглавой Крепости:

— Порадуй нас старина. Такое мы любили едать в Илидоле.

Повар понимающе кивнул и обещал постараться.

Ларик старался делать все, чтоб Нина чувствовала себя в замке, как у себя дома.

Он уговорил-таки ее отказаться от роли кухонного мальчишки в харчевне 'Маковка' и ехать с ним в Данн, как того хотел, уезжая в неизвестные зимние дали, кронпринц Мелин.

— Золотко, солнышко, — молил Ларик девушку, не обращая внимания на изумленные взгляды хозяина харчевни: тот дар речи потерял, увидев, как высокий, статный рыцарь чуть ли не на коленях просит доходягу Нила ехать с ним. — Смени гнев на милость, не подводи меня. Ну, подумай, не ленись: я ж пообещал Мелину, что буду о тебе заботиться. И что теперь? Мне что же? Сидеть теперь в 'Маковке' и смотреть, как ты моешь здешние горшки? Да я за пару дней все свои деньги проем, пропью и начну голодать. И потом уже тебе придется обо мне заботиться… А в Данне хорошо, даже замечательно: у Мелина там такой большой и красивый замок — не хуже королевского. И люди там приветливые — никто тебя в обиду не даст. Мелина там все любят и почитают, он ведь славный парень и добрый лорд. Едем, золотко, поживешь в Данне, пока он не вернется, а потом — поступай, как хочешь. Набей ему морду, расцарапай всего, только меня сейчас не подводи, добрая старушка…

Нина улыбалась, слушая все это. Потом, уловив паузу между словопотоками Ларика, сказала простое слово 'хорошо', повернулась к хозяину, отдала ему так и не донесенные до кухни ведра с подтаявшим снегом и объявила:

— Я больше у вас не работаю.

Хозяин сперва прокашлялся, потом сказал, опасливо посматривая на Ларика:

— Нил, я, конечно, тебе не отец родной, но совет я тебе дам: опасайся ты господ с такими настроениями. До добра это не доводит.

Нина сперва недоуменно приподняла брови, а через секунду, все уразумев, даже рассмеялась, обняла доброго старика и кратко рассказала ему о том, кто она и что с ней приключилось.

— А это — мой старый добрый друг, — кивнула девушка на Ларика. — Он хочет мне помочь — и только. Поэтому отпустите меня с ним и ни о чем больше не волнуйтесь.

Хозяин малость помолчал, переваривая далеко не самую обычную историю Нины, затем почесал свою лысину и буркнул не особо довольно:

— Ну и молодежь нынче пошла. Э, делайте, как знаете, а мне пора гуся ощипывать, — дернул с крюка фартук и отправился приводить приговор в исполнение.

Нина же улыбнулась и протянула Ларику руку:

— Едем, мастер Ларь. Я хочу увидеть Данн…

Юноша был очень рад и посчитал, что все так хорошо сложилось только благодаря его красноречию. И он тут же побежал торговать у хозяина лошадь для девушки и какой-нибудь тулупчик для себя…

Едва они въехали в Данн, в первой же деревушке жители узнали Ларика и кинулись расспрашивать его о судьбе Мелина:

— Где наш лорд? Почему не едет? Мы ждем его! Мы не выдадим его! Он не злодей и не убийца! — так наперебой выказывали крестьяне свое отношение к злосчастному кронпринцу.

Ларик не имел никаких указаний относительно того, чтобы в чем-нибудь себя ограничивать при рассказе о несчастиях приятеля. Поэтому стоя на крыльце дома старосты, который посчитал своим долгом взять к себе на постой близких друзей лорда Мелина, парень, подкрепившись большой кружкой горячего вина с пряностями, пустился в красочные описания того, как несправедливо обошлась судьба с кронпринцем Лагаро, подсунув под его горячую руку вздорного принца Патрика.

Такие выступления с последующим сообщением, что лорд Мелин узнал о заговоре против родины и теперь прилагает все усилия, чтоб разобраться с предателями и изменниками, Ларик устраивал на всем своем пути следования от границы Данн с Ларс до Двуглавой Крепости. Слегка прихворнувшая из-за холодов Нина предпочитала отсиживаться в том доме, где им давали приют, греться уочага или печки и пить теплый чай из душистых малиновых стеблей или чабрецовых цветков. Впервые со дня смерти Иллара девушка чувствовала себя в безопасности, а будущее уже не казалось мрачным и безысходным. А еще она заметила, что почти постоянно думает о Мелине, о том, как он вел себя с ней, как просил прощения, какими глазами смотрел в ее глаза, каким теплым и трепетным был его голос. Это казалось Нине недопустимым и неправильным. Жене, недавно потерявшей мужа, не полагалось мечтать о другом мужчине. 'Но я всегда о нем думала… и мечтала… , - напоминала себе девушка, и сердце ее сбивалось с ритма — ему становилось мало места в груди, куда слегка постукивал золотой перстень. Нина пропустила сквозь него шнурок и надела на шею. Украшать кольцом руку она не могла себе позволить. 'Что же с нами будет? Что же с нами будет дальше? — вновь и вновь выплескивала мысль в ее голове. — С нами, с такими ужасными, нехорошими людьми… ведь и я плохая, очень плохая… о, прости меня, Иллар…

В который раз Нина признавалась самой себе, что не по любви вышла замуж, а лишь от безысходности, от страха остаться одной на белом свете. Ведь так могло произойти через пару-тройку лет, когда девичья краса ее сдала бы позиции неумолимому времени и уже не привлекала бы женихов. Единственный человек, милый сердцу девушки и завладевший ее мечтами, обнаружил в себе кронпринца и через это стал для нее — простой трактирной прислуги — совершенно недоступен. Все сладкие, розовые грезы Нины рассыпались, как башенка из кубиков, построенная неловким малышом. Иллар, давний воздыхатель, молодой и хороший парень, явился очень вовремя, с цветами, подарками и предложением, и теперь уже у Нины не было причин ему отказывать…

'Я плохая, плохая, плохая… обманула его и себя… вот и получила по заслугам… но Иллар — чем он виноват? Ах, наверное, теперь навсегда ему быть для меня самым страшным укором', - вздыхала и роняла невольные слезы Нина, пока ехала в Данн.

Но все-таки ехала. Потому что никакие горести и никакая боль не загасили теплого и жаркого чувства, которое само собой, не слушаясь никаких голосов разума, вспыхивало в груди девушки при одном лишь воспоминании о Мелине. И колечко на шее было залогом надежд. Они же блистали впереди, подобно утреннему восходу.

'Положусь на судьбу — пустьвывозит туда, куда означено', - так решила Нина, совершенно не подозревая о том, что точно такое же направление для своей жизни выбрал и сам лорд Мелин…

В Двуглавой Крепости Ларика и его спутницу встретили, как дорогих и долгожданных гостей. Весть о том, что друзья лорда Мелина скоро прибудут, долетела до башен замка быстрее февральских ветров.

— Разве я врал тебе? — подмигнул Ларик Нине, когда из широко раскрытых ворот их вышли приветствовать одетые в блистающие кольчуги солдаты крепостного гарнизона во главе с капитаном.

— Не врал, не врал, — кивнула парню девушка. — Только я тебя прошу: не говори никому, кто я и что я… Кстати, можно мне выдать себя за твою сестру? Мол, плохо мне жилось в Илидоле, и ты взял меня с собой, как и должно заботливому брату. Согласен?

— Как пожелаешь, сестренка, — Ларик быстро согласился с тем, что так будет лучше.

Так и приветили Нину в Двуглавой Крепости — как младшую сестру мастера Ларика. Девушку взяла под свое крыло староста горничных замка — толстая и кудрявая Никола. Она обозвала Нину 'худющей и бледнющей' и первым делом распорядилась приготовить для 'бедолажки' в одной из гостевых комнат теплую ванну, сдобренную настоем целебных трав. После омовений Никола самолично закутала чистую и распаренную девушку в три одеяла, чуть ли не на руках отнесла к жарко натопленной печке, вручила чашку горячего бульона и хороший ломоть свежего белого хлеба, а сама устроилась рядом, чтоб поболтать.

— Твоему брату надо было тебя пораньше к себе забрать, — говорила Никола, не переставая жевать ломтики сушеных яблок, которых было бессчетное количество в необъятных карманах ее фартука. — Ты совсем ребенок. Видно — натерпелась. Чай, забижали все встречные-поперечные.

— Что было, то было, — вздохнула Нина и подула на бульон: он не спешил остывать. — Сейчас я с братом и думаю лишь о хорошем.

— Это правильно, — кивнула староста. — Я тоже так стараюсь думать и на жизнь весело смотреть. Не всегда оно получается, но кукситься нельзя — будет еще хуже…

Девушка наконец отхлебнула из глиняной чашки янтарного навару, в котором плавали мелкие кустики сушеного укропа и белые кубики хлеба, и подумала, что Никола все правильно говорит. 'Если допустить в себя уныние, оно все целиком собою заполонит, и подернет тебя зеленой плесенью. Будешь ты стареть и дурнеть', - и первый раз за последний месяц посмотрела Нина на свое отражение в крышке стеклянного столика и громко изумилась:

— Я ли это?

— Ты, ты, бедняжка-замарашка, — засмеялась Никола. — Ну, ничего, это дело поправимое. Будем тебя кормить, будешь спать вдоволь, а вот тяжелой работы этим ручкам надо поменьше, — и тронула огрубевшую и покрасневшую узкую ладонь Нины своими пухлыми розовыми пальцами.

Никола сдержала обещание: за столом девушку теперь всегда встречали вкусные и сытные блюда. Никуда не денешься: всего за какую-то неделю посветлела, покруглела щеками худышка Нина. К ней быстро-быстро возвращались свежесть, юность и здоровье, которые даёт более-менее спокойная и беззаботная жизнь. Был рад и Ларик, наблюдая эти изменения. Он часто составлял Нине компанию в недолгих прогулках по убеленному снегом саду и с удовольствием отмечал, как веселее блестят глаза девушки, как румянится её узкое лицо в меховой опушке капюшона, и в самом деле парню казалось: вот она — его сестричка, юная и красивая барышня, вполне подходящая пара наследнику престола. И все заботы о Нине были теперь для Ларика приятными…

Потому кричал он задорно, выбегая на галерею, на звук обеденного колокольчика:

— Эй-эй, сестричка? Где ты, сестричка?

В комнате, которую ей отвели, Ларик 'сестрички' не нашел. 'Гуляет где-нибудь, — подумал он, вновь выходя в коридоры. — И правильно. Зачем сидеть и скучать? В замке есть на что посмотреть'.

Он нашел Нину. В одном из нижних залов — в оружейной комнате, где кроме стоек с этим самым оружием да с доспехами, боевых знамен с гербами Данн, ничего особенного не было. Судя по тому, с каким интересом девушка рассматривала старинные мечи, кинжалы и щиты, украшавшие каменные стены, обедать ей совсем не хотелось. Рядом с Ниной предупредительной фигурой стоял камердинер Мелина — чернявый Ник. Он что-то вполголоса рассказывал о длинном тонком клинке с причудливой рукоятью из полупрозрачного бледно-зеленого нефрита, которым заинтересовалась девушка. Ларик чуть нахмурился, увидав, каким взглядом камердинер поглядывает на Нину и как он, будто бы нечаянно, касается своим локтем ее локотка.

— Сестричка! — так славный парень Ларик прервал речи Ника и обратил на себя внимание девушки. — Что ж ты? Я тебя ищу. Идем за стол.

— Прости, — Нина простодушно улыбнулась, поворачиваясь к 'брату', - Ник так интересно рассказывает, что можно забыть обо всем на свете. Вот сейчас, к примеру, он говорил о том, что рукоятку этого меча сделали из камня, который в страшную грозу упал с неба и пробил крышу дома! Черепичную! Правда, удивительная история?

— Сказки для детей, — отмахнулся Ларик и подарил бойкому камердинеру взгляд, лишенный какой-либо теплоты, — или для наивных девушек.

— Может быть, — Нина простодушно согласилась, — но это очень интересно.

Тут Ларика осенило:

— Послушай, если тебе нравятся все эти столетние железки, может, тебе будет интересно научиться ими орудовать?

— Не понимаю, — смутилась Нина.

— Я научу тебя рубиться! — засмеялся, объясняя, Ларик. — Будешь девчонкой-рубакой. Хочешь? — и скосил взгляд на камердинера.

Юноша заметно сник: он сообразил, что таким образом брат хочет отвлечь сестру от его особы.

— Я бы с радостью. Только я, наверно, даже поднять меча не смогу, а уж рубиться… Больно они тяжелые, — вздохнула Нина и спрятала тонкие руки за спину.

— Ваша милость, — тут же расцвел Ник, — а я ведь еще не показал вам дамского оружия. Посмотрите: у стены напротив — как раз оно. Поверьте, для ваших изящных рук мы найдем подходящий клинок. Женское оружие всегда намного легче мужского. Вот посмотрите на это, — порхнув к 'дамской' стене, он ухватил с белых костяных стоек, похожих на огромную снежинку, тонкий, чуть изогнутый меч из стали, похожей на осколок зеркала. — Возьмите, не бойтесь, он легок и тонок, как перышко, — и галантно поклонившись, поднес Нине оружие.

— Ой. Я даже не знаю. Такую красоту разве что королеве в руки брать, — бывшая горничная застенчиво опустила глаза.

— Королеве? — широко улыбнулся Ник, предчувствуя именно тот момент, когда можно удачно ввернуть комплимент. — Если так, то вам он — в самый раз, — и опять поклонился, весьма изящно.

Нина смущенно улыбалась, краснела своими маленькими, чуть оттопыренными ушами и теребила край своей плотной верхней блузы, а Ларик едва сдерживался, чтоб не сказать чего-нибудь резкого камердинеру. 'Вот ведь, хлыщ придворный! — думал парень, невольно сжимая кулаки. — Пока Мелин за страну радеет, у него сейчас тут зазнобу уведут. А я тоже хорош! Что это со мной? Ничего не делаю, другу не пособляю? Ну-ка, вперед, братишка!

— Сестричка, — нахмурившись, позвал он. — Все отлично. Иголку мы тебе нашли, а как ею орудовать — это я тебе после обеда покажу. После обеда, — эти два слова специально выделил, намекая на то, что пора бы девушке прекратить разговор с чересчур галантным камердинером и идти с братом к столу.

— Прости, прости, — засмеялась Нина, розовая и смущенная, — я ведь знаю, что ты без меня не сядешь, а ты голоден, а я, глупая, стою и на ножи любуюсь. Ну, пойдем, не дуйся. А вамспасибо, Ник, — она приветливо кивнула камердинеру, уцепилась пальчиками за локоть 'братца', и после этого в столовую ей пришлось почти бежать, потому что Ларик пошагал весьма быстро в ту сторону, откуда уже аппетитно пахло горячим хлебом и душистыми приправами свекольного супа.

— Всегда к вашим услугам! — успел напоследок любезно предупредить Ник.

— Спасибо-спасибо! — отозвалась Нина.

— Пошли-пошли, — нахмурившись, буркнул Ларик.

Он шел, хмурил брови и думал, что отныне ему придется, как можно чаще, бывать рядом с Ниной и находить разные способы для отвлечения девушки от ухаживаний смазливого камердинера…

Глава седьмая

Солнце несмело выглянуло из-за серых снежных туч. Послало сперва несколько лучей-разведчиков, чтоб посмотреть, как встретят его внизу. Люди, которые широкими лопатами чистили дорожки в саду, заулыбались и откинули назад плотные шерстяные капюшоны, заработали веселее. Тогда солнце, будто ободрившись тем, что ему рады, уже решительно разорвало холодные облака и плеснуло со всей своей барской щедростью в мир золотым светом.

— Смотри, никак к весне поворачивает, — заметил один из работников другому. — И потеплело.

— Ну да. Еще неделька — и Воротей загомонит, — отозвался тот.

— Славно-славно. Блинцы, танцы, красавицы, — замечтался первый и даже копать бросил — оперся на черенок лопаты, чтоб полюбоваться голубыми прогалинами в небе.

— Работай давай! — приятель метнул в него снег. — Как поработаешь, так и повеселишься!

— Ладно, ладно, не буянь, — засмеялся заснеженный и принялся штурмовать сугробы.

Один из солнечных лучей, тем временем, постучался в узкое длинное окошко старинной Двуглавой крепости. Там его будто бы услыхали и гостеприимно распахнули витражную ставню. Луч, не мешкая ни секунды, проник в залу и испуганно рассыпался на золотых солнечных зайчиков, отразившись от зеркального лезвия изящного дамского меча.

Нина засмеялась — солнечные блики волшебно заскакали по мрачным сводам фехтовального зала:

— Солнышко. Как хорошо.

— Повторите комбинацию, юная леди, — строго отозвался Ларик.

— Сейчас, — ответила девушка, еще раз полюбовалась на зайчиков и заскользила по залу, легко играя своим тонким клинком. — Налево, направо, выпад, уход, удар, поворот, — даже напевала вполголоса, и так ладно все выходило.

Ларик был удивлен — картина получалась замечательная. Те приемы, которые в свое время не давались ему, здоровому парню, легко протанцовывались этой хрупкой девочкой. Правда, скорости Нине явно не хватало — она все делала плавно, не торопясь, но в движениях была грация, точность, гибкость. И вот всего этого до сих пор не хватало Ларику. 'Наверно, дело в весе. Или сложении. Или еще в чем', - огорошено думал молодой человек.

— Может, попробуем друг против друга? — предложил он. — Одиночные ты уже выучила.

— Ой, нет! — Нина тут же сбилась, запнулась и спрятала руки с мечом за спину — так всегда делала, когда смущалась. — Страшно мне. Да и разве буду я когда взаправду воевать? Это дело мужское. Как подумаю, что порезать кого могу, так и сердце в пятки, — засмеялась. — Трусиха я, правда?

Ларик пожал плечами:

— Какая ж ты трусиха? Мужа раненого на себе от волков тащила…

Лицо Нины в один миг изменилось: пропали спокойствие и добродушие детское — озабоченной риской перечеркнула лоб вертикальная морщина:

— Тащила. Да не дотащила, — глухо сказала она и пошла к стойкам, вернула зеркальный меч на место, расстегнула пряжки на защитном кожаном жилете и пару раз глубоко вздохнула. — Устала я. И пить хочу…

Ларик в мыслях обругал себя болваном за то, что лишний раз напомнил девушке о покойном Илларе. Парень даже в словах это хотел выразить, и рот открыл, но все в одно мгновение изменил крик со двора — орал солдат из дозорной башни:

— Всадник! Всадник у ворот!

— Мелин! — в один голос воскликнули Ларик и Нина и кинулись из зала в коридор, оттуда — в холл и на крыльцо.

Тяжелые ворота поднялись, и на брусчатку двора неуверенно ступающая понурая лошадь ввезла такого же понурого человека. Он поднял рыжую голову, и все увидели, что это не Мелин.

— Тит! — с изумлением выдохнул Ларик. — Тит Лис! Ну, дела!

— Привет тебе, Ларик, — рыжий юноша вымученно улыбнулся и поднял руку. — Здравствуй, Нина, — кивнул девушке. — Привет вам всем! — это произнес уже громче и для тех, кто вышел во двор его встречать и выглянул в окна. — Я Тит из Илидола, и я привез вам вести из стольного города, — выдохнув эту длинную фразу, он покачнулся.

— Позволь, сниму тебя с твоего прекрасного скакуна, — спохватился Ларик и поддержал другу стремя, затем ухватил парня за пояс и осторожно стянул вниз, — и отведу в дом. Там отдохнешь, согреешься и поешь, как следует, а то от щек у тебя лишь одно воспоминание.

— Согласен, согласен, — закивал Тит.

Нина, до этого молчавшая, не выдержала:

— Ты что-нибудь слышал о Мелине?

— Ничего. Только то, что лорд Мелин убил своего брата Патрика и сбежал куда-то в Гош, к изменнику Гаю Гошу, и хочет воевать против своего отца за корону Лагаро! — неожиданно выпалил Тит. — Мало того, что он убийца принца крови, он еще и государственный изменник!

Нина ахнула, прикрыв ладонью рот, и даже присела — от неожиданности у нее дрогнуло под коленками. Затем повернулась к Ларику:

— А ты знал об этом?

— Не сейчас, не здесь, — пробормотал Ларик. — Сперва позаботимся о Тите. Он того заслужил.

Он закинул руку друга себе на плечо и повел его в дом, а девушка, все переваривая последние столичные новости (для нее — новости, и для нее — последние), еще задержалась во дворе. Холодный зимний ветер остужал ее голову, освежал мысли, но никак не помогал поверить в то, что слова Тита были правдой.

К Нине подошел Ник:

— Ваша милость, не следует быть на морозе без теплой одежды, — и набросил на ее плечи свой полушубок. — Пойдемте в дом, — мягко, но настойчиво попробовал завернуть девушку к крыльцу.

Нина чуть отстранилась, не желая двигаться с места, не прояснив ситуации. Ей казалось: сделай шаг в сторону — и все запутается окончательно и безнадежно.

— Вы слышали, что сказал Тит? — спросила она у камердинера.

— Слышал.

— Что вы на это скажете?

— Я не верю словам этого парня, — твердо отвечал Ник. — Сперва нам вводили в уши, что наш лорд намерено убил своего брата, теперь могут точно так же заставлять думать, что он пошел против родного отца. И то и другое я считаю ложью! Я недолго был с его милостью — лордом Мелином — но мне хватило времени, чтоб узнать, что он хороший и порядочный человек и на всякие там подлости не способен.

— Вранье. Всюду вранье, — пробормотала девушка и плотней запахнула полушубок — мороз грозил пробраться к ее телу. — Я ведь могу сказать то же самое, что и вы сказали, мастер Ник. Я знала лорда Мелина тогда, когда он был простым кулачником Пеком в доме папаши Влоба, — она невольно улыбнулась, вспомнив те дни в родном городе. — И вам каждый в Илидоле скажет, что Пек-Рифмач никогда не отступится от родины. Он так защищал свой город, он всем показал, как надо сражаться за свой дом. И сейчас его обвиняют в том, что он предал целую страну?! Вранье!

— Конечно! Наш господин не того теста! — обрадовался юноша: он нащупал общую тему для разговора, а это означало, что у него появилась возможность побыть с Ниной какое-то время. — Может быть, вы расскажете мне о том, как жилось лорду Мелину в Илидоле? Я об этом почти ничего не знаю. А хотелось бы. Ведь история, думаю, обещает быть захватывающей. А я парень любопытный, — и он виновато улыбнулся.

Нина улыбнулась в ответ. Отказывать у нее не было причин. К тому же, совсем недавно Ник так интересно повествовал ей о старинном оружии Двуглавой крепости. И ее история о житье-бытье в Илидоле может быть чем-то вроде платы за байки о мечах с причудливыми рукоятями. 'Он славный и добрый парень. С ним спокойно и хорошо', - подумала девушка, а вслух сказала:

— Что ж, я не против. За чашкой чая вполне можно поболтать. Если конечно у вас есть время.

— Для вас у меня всегда есть время, — заверил Ник, сияя глазами, и протянул ей руку так, как это делают кавалеры, чтоб пригласить куда-нибудь свою даму. — Могу я предложить вам для беседы малую гостиную? Там сейчас, наверняка, никого нет, и нам не будут мешать.

Нина, опять розовея от легкого смущения, вложила свои пальцы в его ладонь, и двое молодых людей быстро поднялись на крыльцо, выбивая резвыми башмаками глухую дробь из каменных ступеней.

— О как, — кивнул в сторону девушки и юноши тот парень с лопатой, что недавно мечтал о веселом Воротее. — Шустрый Ник решил приударить за сестрою мастера Ларика.

— А как иначе? — пожал плечами его приятель. — Малышка она красивая, ничего не скажешь. Кабы не был я женат, может, тоже побегал бы за Ниной. Слышал: характер у нее покладистый и спокойный. А такая жена — клад, а не жена.

— Верно-верно. Строптивицы — это ж наказание сплошное… Ну, пошли, что ль, работать. От разговоров наших снега не убавится.

Рассудительные работники закинули на плечи свои лопаты и пошагали обратно в сад — еще не одна дорожка желала быть расчищенной…

Ларик в это время занимался старым приятелем. Отвел продрогшего и усталого Тита в кухню, чтоб быстрее накормить, напоить и согреть. Там почти весь день горел огонь в больших кирпичных плитах с железными крышками, крутились шустрые, румяные поварята и дородные кухарки. Под строгим управлением главного повара они всегда готовили что-нибудь съестное.

Титу нашли место за одним из широких столов и обставили всевозможными кастрюлями, горшками и тарелками, из которых аппетитно пахло. Каша, суп, жареные колбасы, вареные яйца, полкаравая свежего, утром испеченного хлеба, кувшин с пивом, — парню было из чего выбирать.

— Ешь, ешь, — одобрительно закивал Ларик, наблюдая, с какой жадностью Тит набросился на колбасу. — Только не перезабудь вестей из Тильда.

— Такое не забудешь, — сразу ответил юноша и проглотил яйцо целиком. — Уф, я уж забыл, когда ел досыта. Как из Илидола уехал по просьбе нашего бывшего Пека, так, почитай, с тех пор… Плохо все вышло, ой плохо, — схватив ложку, обратил свои голодные глаза к жирному супу, который цветом был похож на янтарь. — Рыбный? Здорово! — и принялся хлебать, откусывая большие куски от каравая так быстро, что пару раз чуть не подавился.

Более-менее насытившись, стал есть размеренней и повел рассказ о своих приключениях:

— Вы ж сразу после убийства принца Патрика из столицы-то слиняли, про меня забыли. А я как раз вот в покоях Мелина нашего остался. Тогдаж никто еще ничего не знал. И я тоже. Сижу себе, отдыхаю. Мелин мне что тогда сказал? 'Заказывай все, что хочешь, к обеду и пользуй мой гардероб', - вот как он сказал. Я и послушался, не стал тушеваться: в колокольчик позвонил — пришел этот малый, паж, на девчонку похожий. Я ему сказал, что хочу есть и пить, чтоб принес он мне чего вкусного… Плохо мне тогда было. Да и сейчас не скажу, что хорошо, — Тит вздохнул и сделал пару больших глотков из кувшина с пивом. — Малый мне поклонился, побежал заказ выполнять. Вдруг, слышу: шум во дворце поднялся. Сильный такой шум: топочут, бегают, что-то про убитых кричат, лошадей седлают, в погоню даже снаряжаются. Это я потом понял: Патрика убили, а вы сбежали, а король повелел вас схватить. А тогда я напугался, полез в камин прятаться. Думал даже: вдруг весь переполох из-за того, что я в грязных сапогах по коврам в коридоре прошелся…

Ларик хмыкнул: по его мнению, Тит вполне удачно пошутил.

— Смешно? Да? А мне вот не до смеху было, — заметил, горько скривив губы, Лис. — пока я в камине хоронился, в саже, как нечисть какая-нибудь, вымазался, влетел в покои опять этот молокосо-паж. Еды-питья он мне не принес. Зато привел с собой целый десяток парней в железе. Они меня из камина вытащили, скрутили и поволокли куда-то, по коридорам, все мимо господ всяких разряженных, мимо белолицых леди. А я ногами упирался и кричал, как ненормальный, 'за что?! Так они еще меня и кулаком приласкали, за вопли, — рассказ парня теперь походил на рассказ мальчишки, который пришел со двора к маме, чтоб пожаловаться на сверстников, которые его затравили. — Так вот я с королем нашим познакомился — к нему меня приволокли, в этот, как там? — кабинет. Он на меня зыркнул: глазищи, что ножи, так и протыкают. И давай рычать: кто я, что тут делаю, какое отношение к Мелину имею и к тому, что Мелин только что Патрику шею свернул. А у самого руки в кулаки сжаты. Того и гляди: впечатает меж глаз со всей своей королевской дури…

— Что ж ты ему ответил? — спросил Ларик.

— То, что и вам с Мелином. Про то, как пытались мы Нину и мужа ее в Данн отвезти. Как напали на нас в лесу люди Гоша, как убили всех, кроме меня. И зачем меня в живых оставили. Вот и все.

— И все? Король отпустил тебя?

— Ага, как же, отпустил, — теперь хмыкнул Тит и еще раз хлебнул пива. — В королевском дворце такой переполох поднялся, и разве меня, друга виновника переполоха могли просто так отпустить? Нет, конечно. Посадили меня под замок — в дворцовые подвалы. Кормили раз в день и только хлебом с водой. Пару раз допрашивали, по морде били. А я что? Я все прежнее твердил, ничего нового не добавлял. Да ведь и не было у меня, чего добавить. Помучили меня так, уж не вспомню сколько дней, да и выпустили. Король сам отпустил. Сказал при этом: 'Езжай в Данн и передай всем тем, кто мне верен, чтоб не слушали своего лорда Мелина, убийцу и изменника, а собирались, снаряжались для битвы и шли под мои знамена, к замку Синие Флаги, что в земле Восточный Ларс'. Вот потому и поехал я сюда вместо того, чтоб вернуться в Илидол, наплевавши на Мелина и его темные дела. Разве могу я не выполнить королевского приказа?

— Чуднό как-то, — пробормотал Ларик, машинально забрасывая и себе в рот кусок свиной колбасы. — Сам король тебя отпустил, приказание вестничать дал. Разве мало у него гонцов, герольдов?

Тит пожал плечами, откинулся на спинку стула и погладил свой наконец-то наполненный вкусной и сытной едой живот:

— А почем я знаю, какая у королей придурь? Мелин вон тоже не каких-то там своих дворян о Нине позаботиться просил, а нас с Карлом и его братьями. Плохо все кончилось, это так, но придурь-то была… Из-за придури Мелина вся эта каша в Лагаро заварилась. И лорд Гош из-за него предательский договор с Тэйт и Бикео заключил. Он хочет Мелина вместо Лавра на трон Лагаро посадить, — это Тит сказал тихим шепотом, так, чтоб никто посторонний не слышал.

— Тебе король так сказал? — попытался уточнить подробности Ларик.

— Не король, а королева. С ней у нас тоже разговор был. Особый, — довольным тоном сообщил Тит.

Ларик лишь удивленно поднял брови, но рыжий Лис, похоже, больше не был настроен откровенничать. Он зевнул и спросил, озираясь по сторонам:

— Где тут у вас можно часок-другой соснуть?..

Глава восьмая

'Эх, Злата, как же красивы твои косы, — вздыхал Ларик, лежа в кровати и обнимая подушку. — Они очень похожи на золотые августовские снопы. А глаза — драгоценные, лазоревые камушки…

Он только-только пробудился, с сожалением не досмотрев сна, в котором обнимал и целовал свою прекрасную невесту так, как еще никогда она ему не позволяла. Злата и раньше снилась парню, но видел он ее почти всегда или в каком-то тумане или вдали и не касался. А вот сегодняшней ночью Злата явилась в сон в полупрозрачном платье нежно-розового цвета, положила руки ему на плечи и жарко поцеловала в губы. А потом ему привиделось нечто совершенно потрясающее: они вдвоем лежали в душистом и золотом сене и делали то, что разрешено делать парню и девушке только после венчания…

— Уу! — взвыл Ларик, освежив в памяти именно этот момент сна, уткнулся запылавшим лицом в подушку и пробубнил. — Как же я давно тебя не видел, мечта моя…

У него тут же родилась мысль — оседлать лошадь и словно на крыльях слетать в Илидол, к своей красавице, не обращая внимания на снег и мороз, но он заставил себя трезво посмотреть на ситуацию: 'Нельзя пропадать на неделю. В любое время могут прийти вести от братишки, или сам он явится…

Только он так подумал — снаружи послышался крик дозорного:

— Всадники! Всадники на подходе!

Потом раздался звонкий и долгий звук трубы, которая требовала: 'Ворота открывай! Нас встречай!

Несколько секунд понадобилось Ларику, чтоб взвиться из постели, запрыгнуть в штаны, облачиться в куртку и сунуть ноги в сапоги. Уже на выходе из комнаты он набросил на плечи теплый плащ и, оглашая коридор громким топотом, помчался к лестнице, оттуда — вниз, в холл. Там чуть не врезался в Нину: она тоже торопилась во двор.

— Это ведь Мелин едет? Правда? — спросила девушка у Ларика.

— Все узнаем, сестричка, — улыбнулся молодой человек, взял Нину за руку, и они вместе выбежали на крыльцо.

Всего пару дней назад они так делали, чтоб встретить Тита Лиса, а теперь увидели, как залетают на горячих лошадях во двор Двуглавой Крепости люди, вооруженные длинными мечами и копьями. Нина вскрикнула 'он! , узнав в первом всаднике Мелина. Он был бледен, худ (овчинный полушубок болтался на нем, как на огородном пугале, сбитом из жердей), а на его щеках темнела пятидневная щетина. При всем при этом глаза молодого лорда горели необычным огнем, а на лице сияла ослепительная белозубая улыбка.

— Привет, ребятки! — весело и громко поздоровался со старыми приятелями наследник лагаронской короны.

— Урра! — проревели солдаты замкового гарнизона. — Привет тебе, лорд Мелин!

Во двор тем временем высыпался весь полк прислуги во главе со старшим приказчиком. Они тоже оглашали пространство довольными криками: все эти дни люди ждали приезда господина с нетерпением и теперь не стеснялись выражать свою радость.

Мелин спешился и побежал к крыльцу, где стояли те двое, которых он больше всего на свете хотел видеть. Нина и Ларик заторопились навстречу, не дали юноше подняться на ступени, и, наконец, они схватили друг друга за руки и обнялись. Так, словно были одной семьей.

— Привет тебе, братец, — сказал, дрогнув голосом, Ларик. — Отощал ты сильно.

— Пустяки, — отмахнулся Мелин, глаз не сводя с пылающего маковым цветом лица Нины. — Зато вы покруглели… Жаль, что новости у меня плохие, — он поджал губы. — Воевать будем. С Гошем и его союзниками.

— Что воевать, армия нужна, — вполне справедливо заметил Ларик.

— Кое-какую дружину я сбил, — кивнул кронпринц. — А еще по Данн ездят мои нарочные и зовут людей собираться под мое знамя. Завтра-послезавтра — я думаю — большие отряды придут под стены Двуглавой крепости… Но об этом после поговорим. Эй, Расмус! — позвал юноша приказчика. — Пусть позаботятся о людях, что прибыли со мной, и об их лошадях. Да и мне тоже желается отдохнуть и перекусить.

— Рад видеть вашу милость; что желаете к столу? — вперед, поклонившись, выступил главный повар.

— Что угодно, — махнул рукой Мелин. — Только чтоб посытней и погуще, и согревательного чего-нибудь в кружки налейте…

Повар кивнул, дал легкий подзатыльник ближайшему румяному поваренку, чтоб быстрей направить его в кухню, сам побежал туда же, еле поспевая за всеми своими подчиненными, которые правильно восприняли оплеуху-погонялку и на свой счет.

К Мелину вернулся Расмус:

— Когда ваша милость пожелает ознакомиться с отчетами по хозяйству? — осведомился он.

— Сразу после обеда, — отвечал Мелин. — Мы переходим на военное положение. А это значит: все средства, что есть, необходимо пустить на снаряжение моих воинов.

— Все понимаю, — приказчик поклонился.

— Неужели, и вправду будет война? — белея, спросила Нина (до сего момента она стояла молча, слева от Ларика, и, тая дыхание, смотрела, как лорд Мелин раздает приказы, слушала его голос, любовалась его лицом, уже отдаленно напоминавшим беззаботное лицо того вечно лохматого илидольского парня, который когда-то весело улыбался, угощаясь ее пирожками). — Вы поедете драться с Гошем? Но…

— Солнце мое, — ласково проговорил Мелин, — мы все обсудим позже, в более подходящей обстановке… Мне, вообще, очень много надо тебе сказать…

Тут его взгляд остановился на рыжей голове Тита: парень хмуро стоял в толпе прислуги, своим насупленным видом разительно отличаясь от тех, кто вышел встречать кронпринца и его воинов.

— Лис! Дружище! Ты здесь! — и Мелин, не скрывая радости, бросился к старому приятелю.

Ларик вдруг что-то заметил. То, чего не заметил из-за радостного порыва Мелин, а именно — маленький тонкий стилет в руке у Тита. Лишь на секунду мелькнула холодная стальная игла и скрылась в складках плаща, накинутого на сутулые плечи Лиса.

'Неладно! Неладно! — замигала тревожная мысль в голове у парня.

— Берегись! — крикнул Ларик, бросаясь между Мелином и Титом.

Последний злобно закричал, вскидывая вооруженную руку. Он понял: его как-то вычислили и теперь ему пытаются помешать. Потому Тит поспешил закончить начатое. Но Ларик не замешкался — успел вовремя: он с силой толкнул Мелина в сторону, сбил с ног, и принял жало стилета на свое предплечье. Сталь вошла в него снизу вверх почти по рукоять, попав меж костями.

Ларик ахнул от боли и здоровой рукой ударил Тита в скулу — тот отлетел на пару метров назад и упал на спину. Стилет же остался в руке молодого человека, словно гигантская заноза. Ларик, скрежеща зубами, вырвал оружие из руки и с раздражением отбросил подальше в снег, а в сторону Тита гневно прошипел:

— Сскотина…

Тит зло зарычал и встал на ноги. Мелин, ничего не соображая и широко открыв глаза, сидел на снегу в стороне от происшествия. Вокруг поднялся неописуемый переполох и крик: орали, сбегаясь, воины, пищали, разбегаясь, женщины. К Титу потянулось множество злых рук, готовых жестоко покарать негодяя.

— Назад! Всем назад! — громко и властно приказал оруженосец Коприй, отстраняя наиболее рьяных сторонников немедленной расправы. — Будем разбираться! — и для начала он шагнул к белому, как снег, наследнику престола. — Ваша милость, он вас не зацепил?

— А? — не понял Мелин, вскинув на него абсолютно черные от расширившихся зрачков глаза.

— Вы не ранены? — переиначил свой вопрос оруженосец.

— Н-нет, н-нет, я цел, — пробормотал юноша и хотел встать, но ноги отказывались слушаться.

К нему подбежала Нина. Она также была бледна и вся дрожала, как от мороза.

Коприй и девушка помогли Мелину встать на нога. Затем оруженосец набрал горсть снегу в ладонь и шлепнул молодому человеку в лицо, чтоб взбодрить.

— Кровь… Ларик… Что с Лариком?! — закричал, придя в себя, юноша и бросился в гущу событий — ее центром был Тит и раненый.

— Ерунда, — отозвался Ларик, сжимая и разжимая кулак пострадавшей руки. — Заживет быстро. Какая-то царапина…

Тит Лис, которого теперь крепко держали два рыцаря, неожиданно хохотнул, то ли зло, то ли отчаянно:

— Царапина? Как же!

У Мелина в глазах потемнело, когда Коприй подобрал воткнувшийся в сугроб стилет и начал его внимательно рассматривать, весьма озабоченно хмуря брови.

— Что? — хрипло спросил кронпринц. — Что такое?

Оруженосец покачал головой и ответил коротко — короче не бывает:

— Яд.

— Что? — не узнавая собственного голоса, просипел Мелин.

— Клинок отравлен. Посмотрите, ваша милость: пятна крови на лезвии позеленели…

Полное безмолвие установилось на дворе Двуглавой крепости. Стало слышно даже то, как шелестят полотнища флагов на башнях ворот от вздохов ветра, ленивого нынче.

Никто не шевелился, никто ничего не говорил, а Мелин стал похож на человека, который внезапно проснулся в совершенно незнакомом для себя месте. На его лице было выражение горестной растерянности. Он сделал пару шагов вправо, очень неуверенно, потом, словно оступившись, вернулся на прежнее место, еще через минуту ступил к Титу, который крепко зажмурив глаза, беззвучно шевелил губами, будто бы лопотал заклинание, могущее принести спасение от гнева, что полыхал в окружающих его людях и был готов в любой момент обрушиться на его рыжую голову.

— Глаза, — сказал ему Мелин тихим, но твердым голосом. — Открой глаза!

Так как Лис отрицательно замотал головой, не желая исполнять приказа, рыцари, которые его держали, пару раз жестко встряхнули пленника, сопроводив встряхивание грозным рычанием 'исполняй!

Тит глянул на Мелина.

— Зачем? — спросил молодой лорд. — Зачем ты это сделал?

— Я не этого хотел. Я не хотел убивать Ларика! Это для тебя! Для тебя этот нож! — срывающимся голосом заговорил Тит.

— Почему для меня? Что у тебя против меня? Неужели то, что мы оставили тебя в Тильде?! — Мелин не выдержал, в гневном порыве ухватил парня за шею и стал трясти, душить, готов был зубами рвать его горло, но подоспел Коприй и оттащил юношу от Тита.

— Ваша милость, успокойтесь! — зашептал оруженосец в ухо юноши.

— Он убил! Убил моего брата! — в голос закричал Мелин, и рыдание вырвалось из его груди.

— Тихо! Никто не должен видеть вас таким! — голос Коприя стал жестким, он уже требовал, а не просил, и сопровождал требование чувствительным стискиванием плеча кронпринца. — Не забывайте. Ни о чем не забывайте… А этот парень, этот убийца, он ничего не скажет при всем народе. Его надо допросить… Его кинжал — не простой кинжал. Такое не купишь за пару монет в оружейной лавке; даже в столичной лавке таково вам просто так не продадут. Кинжал ему дали. И надо узнать, кто это сделал.

— Кто это сделал? Ха! Неужели ты думаешь: это сложно узнать? — горько усмехнулся Мелин. — Даже мой отец способен на такое!

Он оттолкнул Коприя, но что делать дальше, не знал. От бессилья зарычал, запустил пальцы в волосы, будто желая вырвать их всех сразу. Потом спохватился, повернулся к Ларику. Парень теперь сидел на скамье у колодца и словно малого ребенка баюкал свое предплечье, глядя куда-то в брусчатку. Ему уже заботливо перевязали раненую руку, набросили на плечи теплый плащ. Горничная Никола, вытирая платком свои заплаканные глаза, стояла рядом с ним с кружкой молока в руках.

— Кто-нибудь! Позовите доктора! — приказал Мелин. — Все еще можно исправить. Рану можно вылечить!

Ларик вдруг скривился и не сдержал стона, потом забормотал, как бы оправдываясь:

— Болит, зараза. Жутко болит. Все плечо болит.

Его лицо как-то сразу осунулось, приобрело жуткий синеватый оттенок, особенно под скулами, в означившихся впадинах, и вокруг глаз.

— Доктора! — отчаянно вскрикнул Мелин, опускаясь на колени рядом с другом. — Братец, родной, посмотри на меня…

— Плохо мне, — хрипло ответил Ларик и откинулся назад, прислонился слабеющей спиной к каменной стенке колодца. — Хуже не бывает. А ведь я почти никогда не хворал… Я не вижу тебя, братишка. Я ничего не вижу, — он закрыл неподвижные мутные глаза, а губы его стали белыми.

— В дом, в постель его, — быстро приказал слугам Коприй. — Где ж доктор, в самом деле?

— Замковый лекарь — мастер Трот — еще вчера уехал в село Верхушки, — отозвалась Никола. — Там хворь объявилась, детишек косит…

— Все ясно, — оруженосец озабоченно покачал головой. — Ничего не поделаешь… Я сам посмотрю парня.

Ларика подняли, понесли в крепость. Коприй поспешил за ними, Мелин кинулся следом, ухватил воина за руку:

— Ты сможешь? Ты спасешь его? Если сможешь — проси у меня потом все, что пожелаешь!..

— Ваша милость, — покачал головой тот, — я не мастер находить противоядия. Я даже не знаю, каким ядом был сдобрен стилет. Все, что я могу — это сделать меньшими страдания вашего друга. И только…

— То есть? Ларик? Он умрет? — Мелин не сразу осмелился сказать это ужасное слово.

— Да, ваша милость. Очень жаль, но Ларик уже умирает. Как бы он ни был крепок, а яд делает свое дело. Вы сами видели… Кто-то очень постарался, выбирая для вас отраву. Мне думается: и малая царапина от этого ножика смертельна.

Мелин бросил ненавидящий взгляд на Тита.

— Я убью его! Дай мне стилет! Пусть умрет от своего же яда!

Коприй покачал головой и осторожно сунул отравленное оружие за свой пояс, а молодому лорду сказал:

— Сперва — допросите его. Вполне возможно, без лишних глаз и ушей Тит многое вам расскажет… Ну, а я пойду — не хочу, чтоб Ларик мучился, — и взошел на первую ступень.

— Постой! — Мелина даже дернуло от жуткой догадки, и он опять схватил Коприя за руку, крепко-крепко, словно клещи сомкнул. — Но ты ведь не…

— Нет, ваша милость, только если вы того пожелаете, или он сам попросит, — тускло ответил оруженосец. — Я просто дам ему средство, которое сделает боль глуше. Но я знаю травы, от которых, заснув, не просыпаются. Быстро и совершенно не больно. Что скажете?

— Нет-нет, нет-нет, — пробормотал Мелин, закрывая лицо руками — опять просились слезы, опять рвалось рыдание. — Может, все обойдется? — и покачал головой, сам не веря своим словам.

Коприй открыл рот, чтоб очередной раз просить кронпринца держать себя в руках, но это не понадобилось. Юноша справился: пару раз вздохнул глубоко, прерывисто, убрал ладони от лица и сказал, глухо, твердо, не позволяя голосу дрожать:

— Я знаю, я помню, я выдержу. Это я тоже выдержу…

Глава девятая

Для кого ночью все тихо и спокойно? Наверное, для того, кто мало жил на белом свете. Наверное, для детей, для безмятежных ясноглазых малышей, чье бытие заключено в крохотном хрустальном мире из трех звезд 'мама-папа-я', ночь — пора светлых и безмятежных снов, отдыха от проказ и открытий, наполняющих радужные дни.

Для тех же, кто пожил, и не просто тратил дневные часы на однообразие и привычность, а царапался с судьбой, выбивал себе немного больше того, чего она решила дать, ночь бывает разной. Счастливцам, которые достигают цели после многих усилий, она дарит покой и отдых — почти как в детстве. Но для многих заход солнца открывает шлюзы потоку разъедающих сознание мыслей, которые готовы мучить человека все то время, что отведено целебному сну. Но сон выбит из своих бастионов, он уступил место многочисленным отрядам вопросов, на которые часто нет ответов…

Солнце, скользнув по зимнему небосклону, рано опрокинулось за горизонт — как ему и положено в феврале. Вместе с мрачными восточными тучами и волнами мороза приплыла ночь. Она обещала жителям Двуглавой Крепости тяжелую бессонницу.

В одной из комнат старого замка лежал в горячке и скрежетал зубами от боли, ломающей тело, полностью ослепший молодой человек. Еще утром он сиял здоровьем, мечтал о невесте и радовался новому дню, но закатившееся солнце, казалось, и его решило забрать на дальний запад. Туда — по старинному поверью — за дневной звездой упархивали из мира живых души умерших.

В просторном кабинете Двуглавой Крепости не по годам суровый и нахмуренный юноша со статью лорда высшей крови задавал вопросы своему бывшему приятелю — рыжему парню лет семнадцати, невысокому, нескладному.

— Кто приказал тебе меня убить? — голос Мелина был голосом смертельно уставшего человека: его, похоже, и ответ не волновал — он спрашивал лишь за тем, чтоб подтвердить собственные подозрения.

Тит молчал: сидел в кресле, низко опустив голову, поджав под себя ноги и обхватив руками плечи. Скрючился, будто в кокон завернулся, и походил на побитую собаку.

— Говори. Как видишь, кроме меня и тебя здесь никого нет, — вздохнул Мелин.

— Что толку с того, что ты узнаешь? — вдруг спросил Тит, поднимая на кронпринца раскосые, мерцающие потерянностью глаза.

— Да я и так знаю, кто это, — махнул рукой Мелин и потянул к себе графин из зеленого стекла с тягучей березовой настойкой, наполнил две рюмки с небрежным всплеском; одну из них толкнул Титу, вторую осушил сам, и ни одного мускула не дрогнуло на его белом лице — словно воды простой хлебнул. — Мне просто надо… надо знать, что я прав.

Тит немного помедлил с ответом, потом взял свою рюмку, выпил, тонко ахнул — настойка оказалось немилосердно крепкой — и кивнул в первый раз:

— Согласен.

— Королева, — назвал Мелин первого подозреваемого и опрокинул в себя еще рюмку.

— Она, — кивнул Тит во второй раз и выпил во второй раз.

Кронпринц горько скривил губы:

— Надо же, с первого раза — и в яблочко попал… Давай уж, говори дальше.

— Ну, вот, дело было так, — тряхнул рыжей головой Лис: настойка, упавшая в пустой живот, быстро ударила в голову, расслабила и парня, и его язык. — По приказу короля меня освободили, велели убираться из столицы куда подальше. Я и рад был этому — страху ж натерпелся, пока под замком сидел, — тут у него самопроизвольно дернулся угол рта, и Тит зло прошипел. — Вот так теперь часто дергает. Словно лесой рыболовной меня кто-то зацепил и вываживает…

— Не отвлекайся, — заметил кронпринц. — У меня тоже руки дергаются. И знаешь почему? Потому что хотят они тебя еще раз за горло ухватить.

Тит дернулся уже всем телом, потом овладел собой и заговорил злее и быстрее:

— Она просила меня. Не приказывала, а просила. Вот! Называла милым! Милым мальчиком! Никто меня так не называл, даже мать родная. Все слабаком рыжим обзывали. А королева — нет. Я ей понравился. Она мне так и сказала: 'Ты такой славный, ты на сына моего похож, на сына, которого Мелин убил'. И дала мне особый стилет, и пообещала большую награду за твою кровь на его лезвии. А мне не нужна никакая награда. Я попросил лишь поцелуя. Поцелуй королевы! За такое и за ее доброе слово умереть можно… Она такая красивая, такая несчастная. И она поцеловала меня, а из глаз своих роняла слезы. И я ей обещал, своей прекрасной королеве, что сделаю все, чтоб она не плакала, и самое главное — тебя убью! — с последними словами Тит, издав какое-то волчье рычание, вырвался из своего необъятного кресла, перелетел через стол и впился узловатыми пальцами в шею Мелина.

Тот легко справился: схватил Тита за тощие запястья, оторвал от себя, как котенка и толкнул обратно. Рыжий парень, всхлипнув от своей новой неудачи, свалился со стола на ковер.

— Езжай в Илидол, Тит, — прошептал Мелин, подходя к юноше, который опять свернулся клубком, и опускаясь рядом с ним на корточки, — езжай домой. Теперь ты бессилен что-либо изменить… Мне больно, что кроме Ларика я и тебя потерял. Ты был хорошим человеком. Может, ты и сейчас хорош, но не для меня…

Он выпрямился и позвонил в колокольчик — в кабинет, громыхая сапогами и бряцая золотыми шпорами, вошел капитан Ливий.

— Дайте Титу коня, припасов, теплой одежды, — приказал кронпринц, сел обратно за стол и остановил блуждающий взгляд на графине с березовкой. — Пусть уезжает из моей земли, — хмыкнул и наполнил настойкой еще рюмку.

— Ваша милость, его нельзя отпускать — его надо наказать, его надо казнить, — ответил рыцарь. — Показательно, во дворе, повесить. Вы не должны быть только мягким с людьми — вы должны показать, что вы умеете наказывать. Лорды не только одаривают — они и карают…

— Его вина слишком мала. Он слаб умом и поддался хитрым речам, — Мелин выпил и откинулся на спинку кресла — жаркое питье уже разошлось по жилам его уставшего тела, добралось до головы и на время подернуло тяжелый мрак мыслей туманом хмеля, легким, светлым. — Ларику не полегчает от того, что во дворе замка появится наживленная виселица… Пусть Тит едет домой…

— Жалеешь? Ты меня жалеешь?! — закричав, Тит вскочил на ноги, словно его подбросила невидимая пружина. — Ты дурак! Это я жалею! Жалею, что мне не удалось выполнить своего обещания! Жалею, что стал убийцей друга, а не палачом убийцы и предателя! — тут он увидел, что капитан Ливий ступил к нему, опасаясь нового покушения на кронпринца.

— Не трогайте меня! — проорал юноша и испуганным зайцем бросился к окну.

Стекло с оглушительным треском разлетелось, раскололось, открывая зияющую темнотой бездну, и Тит Лис, мелькнув странно-белыми подошвами овчинных сапог, легко нырнул в эту бездну, обхватив отчаянную голову руками.

— Вот и все, — равнодушно прошептал Мелин.

Капитан бросил на него удивленный взгляд и подбежал к окну, чтоб видеть, чем закончилось дело.

Кабинет кронпринца располагался на втором этаже, пусть и высоко, но не настолько, чтоб можно было говорить об однозначно смертельном исходе падения Тита. Поэтому Ливий и спешил: чтобы успеть приказать караульным ловить сумасшедшего прыгуна. Осторожно, чтоб не попасться на 'зубы' оставшимся в раме осколкам, капитан выглянул наружу и даже зажмурился: его глазам предстала не самая приглядная картина.

Тит упал не в сугроб и не на брусчатку двора — рухнул прямо на составленные шалашом копья караульных. Сбежавшиеся на шум от разбитого окна воины теперь факелами освещали место падения парня, и было хорошо видно: два копья пробили бедолагу насквозь и теперь торчали из его спины, мерцая влажными от крови остриями.

— Убился, — сказал один из караульных, заглядывая в лицо Тита. — Страшно-то как убился…

— Ну что глазеете? — крикнул им из окна Ливий. — Уберите его! Как солнце встанет, схорόните под стенами, да холм потом разровняете. У предателя и убийцы не должно быть могилы!

Затем капитан вернулся к Мелину. Тот по-прежнему сидел, безвольно обмякнув в кресле, и неподвижным взглядом, не мигая, смотрел, как дергаются на гранях полупустого графина желтые блики от огня толстой свечки.

— Вы слышали? С ним кончено, — сказал капитан.

— По другому быть не могло, — вздохнул Мелин и поднялся, громыхнув креслом. — А я пойду, проведаю брата…

Он брел по коридору, и коридор качался, угрожая обрушить свои стены и сводчатый потолок на хмельную голову хозяина. Мелин чувствовал, как по щекам бегут непослушные слезы. Он не хотел плакать, но они прорвались, и от этого коридор качался еще сильней.

Кто-то тонкой тенью метнулся к нему из одной боковой двери, и первая мысль юноши была — 'еще один убийца'. Только защищаться почему-то не возникло желания. Он лишь поднял навстречу руки, вяло и лениво. Но тень оказалась Ниной, и она восприняла это, как объятие: шмыгнула Мелину на грудь, обхватила его, прижалась крепко-крепко, и юноше ничего не оставалось, как сомкнуть руки вокруг стана девушки и прошептать в теплые, мягкие, душистые волосы:

— Солнце мое…

Мелин закрыл глаза и прижался щекой к ее макушке, и вдруг понял: она, в самом деле, солнце, она — последнее из того важного и светлого, что осталось.

— Что за шум там, во дворе? — испуганно спросила девушка.

— Тит выпрыгнул в окно. Убился.

— Зачем, зачем Тит это сделал? Зачем хотел убить тебя? Разве он не друг тебе, не друг Ларику? Ведь вы всегда были приятелями, — всхлипывая, Нина уткнулась лицом в грудь юноши.

— Королева попросила его. И он не мог ей отказать. А когда у него не получилось, он решил, что жить не стоит, — Мелин все рассказал правдиво.

— Королева хотела твоей смерти? Какой ужас! Мне казалось: наша королева добрая женщина, — девушка подняла вверх глаза — ей хотелось увидать лицо парня.

Мелин искривил губы в горькую подкову:

— И добрая женщина становится безжалостной, когда убивают ее ребенка. Для королевы я — убийца ее сына. И разве ты не с ненавистью на меня смотрела, когда обвиняла в смерти Иллара? Ведь я виновен и в его смерти…

Нина приготовила жаркие слова о том, что была не права, что погорячилась, что те гневные речи были вызваны горем, болью, но молодой человек опередил, сказав:

— Я тебя не упрекаю. Я просто хочу, чтоб ты поняла: я заслужил то, чтоб меня ненавидели и желали мне смерти. Я отвратителен, ужасен и безнадежен. Все, что я делаю, приводит к бедам. И самое жуткое, что я сделал — это подставил смерти человека, который был мне самым близким другом, братом, — тут он отстранил от себя девушку и проговорил уже другим тоном, почти умоляющим. — Я много хотел тебе сказать, но теперь в этом нет смысла. Моя жизнь замкнулась. Все, что впереди — это война. Потому прошу: не касайся меня: я — одно сплошное несчатие. Оно уже ранило тебя, глубоко и жестоко. Я не хочу, чтоб это повторилось. Я хочу, чтоб твоя дальнейшая жизнь была лишь с добром и светом… А теперь мне нужно к Ларику. Я хочу побыть с ним столько, сколько ему осталось.

— Я с тобой! — Нина не выпускала из своих рук рукавов куртки Мелина.

— Нет-нет. Хватит с тебя ужасов. Коприй говорил мне, что Ларик очень плох.

— Я с тобооой! — девушка не сдержала потока горючих слез, и кронпринц, вздохнув, согласился:

— Хорошо, идем…

Дверь в комнату Ларика им открыл Коприй. Он все время теперь находился у постели умирающего: то перетирал в ступке сушеные корешки и листья из санитарной сумки (готовил обезболивающий порошок), то подносил раненому воды, то вытирал испарину с его лба.

Было темно и прохладно: Коприй распахнул ставни окна, и зимний ветер чуть слышно шелестел портьерой и лениво перебирал алую бахрому на подлокотниках ближайшего кресла.

— Его мучает жар, — ответил оруженосец на вопросительный взгляд кронпринца. — Еще час, два и он уйдет. Но он страдает — сильные боли. Может, все-таки облегчить его уход?

Мелин, не отвечая, подошел к постели, сел на край и глянул на старого доброго друга.

Нина на цыпочках следовала за ним, приблизилась к кровати, но, увидав Ларика, охнула и убежала, еле-еле сдерживая всхлипы.

Ларик узнавался с трудом: его лицо, когда-то круглое, широкое и румяное, стало ужасным угловатым каркасом, обтянутым серой в голубые прожилки кожей. Запавшие, распахнутые глаза заплыли желтыми бельмами: казалось, кто-то наполнил их молоком. Раненая рука несчастного распухла до чудовищных размеров; уже невозможно было определить, где локоть, где запястье. Все превратилось в некую огромную синюю с черными пятнами гусеницу, которая лежала на простыне вдоль тела молодого человека. Коприй снял бинты, потому что в них уже не было необходимости: рана не кровоточила — ее забил черный гной.

— Сильный яд, жестокий яд. Убивает медленно и мучительно, — говорил Коприй, стоя рядом. — Вы узнали, кто пожелал вам такого ужасного конца?

— Узнал, — кивнул юноша.

Оруженосец не стал спрашивать дальше: понял, что большего молодой человек не расскажет. Поэтому он отложил в сторону свои травы и ступил в тень от полога.

Мелин, закусив губу, коснулся пальцами здоровой руки Ларика, позвал:

— Братишка.

Умирающий вздрогнул, прошелестел синими губами:

— Мел? Ты?

— Я.

— Славно. Ты живой. Славно, — и Ларик улыбнулся, а Мелин смог увидеть, что у бедняги кровоточат десны.

— Благодаря тебе, братец, — лорд Лагаро, наклонившись, поцеловал друга, в скулу и ему показалось, что под губами не кожа, а истрепанная временем бумага.

— Жаль: не смогу быть с тобой в походе. Смерть — она там, в углу, ждет. Я видел. Я сейчас никого, ничего не вижу — только ее, — зашептал Ларик. — Еще иногда вижу Злату. Ты ей привет передай, поцелуй в щеку, за меня. Пусть не шибко обо мне плачет — пусть ищет парня понадежней и поздоровей. Я уж спекся…

— Все, что пожелаешь, — ответил Мелин. — Прости меня…

— За что?

— За то, что я таков, что тебе пришлось закрыть меня.

— За такое прощения не просят. За такое спасибо говорят, — Ларик опять улыбнулся. — Я тебя спас, вот и живи теперь и за меня, и за себя. И не смей умирать раньше, чем спасешь Лагаро. А ты его спасешь — это дело как раз по тебе… Дьявол, что ж так больно-то? — он заскрипел зубами, и лицо его исказилось. — Больно. Будто кипяток по телу вместо крови…

— Хочешь?… Хочешь?.. — Мелин почувствовал, какой судорогой сводят рыдания его горло, и не мог говорить дальше свой вопрос.

Ларик улыбнулся в третий раз — сквозь гримасу боли — и кивнул:

— Хочу, хочу. Если можешь — сделай. Хоть посплю напоследок…

Мелин повернулся в темный угол, где стоял Коприй и, зажмурившись, кивнул оруженосцу. Тот ответил 'хорошо' и взялся за свою необъятную санитарную сумку, лежавшую на прикроватном столике.

— Прощай, братец, — прекрасно понимая, что происходит, пробормотал Ларик и сжал другу пальцы. — От судьбы не убежишь. И ты от своей не бегай…

Глава десятая

Ларик умер. Коприй подстегнул его смерть: дал бедняге выпить травяного настоя, и парень мирно уснул, чтоб уже никогда не проснуться. И на лице его в миг ухода проступило выражение покоя — как у сильно уставшего, спящего ребенка.

— Это правильно, ваша милость, — говорил молодому лорду оруженосец. — Это милосердно.

Да, это было милосердно и для Мелина: сделало боль, терзающую его сердце, чуть-чуть слабее.

Он приказал хоронить друга в фамильной часовне лордов Данн, и гроб с телом Ларика установили в нишу рядом с гробами благородных господ. На церемонии кронпринц не плакал — волю слезы получили раньше, у постели умершего, и их никто не видел, кроме Коприя. В часовне же, пока замковый священник бормотал молитвы и просил небо с миром принять душу покойного, Мелин неподвижностью тела и лица был подобен статуям скорбящих ангелов, укрывших свои головы погребальными платками. Они грустно смотрели с постаментов-колонн каменными глазами на участников церемонии. Давным-давно какой-то безвестный даннский скульптор очень старался, вырезая из белого мрамора их печальные лица…

Нина плакала, стоя у гранитного стола, на который для прощания подняли гроб. Для всех в Двуглавой крепости она была сестрой покойного. Даже для себя самой. И потеряв его, она не лукавила, скорбя.

Прижимая к лицу, закрытому плотной вуалью, платок, вбиравший в переплетение льняных нитей соленую влагу ее глаз, девушка чуть слышно всхлипывала. Ей очень хотелось быть рядом с Мелином, опираться на его руку, прижиматься лбом к его плечу — так было бы легче справляться с горем, но разве она могла себе такое позволить при людях? Поэтому рядом с ней был Ник. И его пальцы, а не кронпринца, крепко стискивали ладонь Нины, и его плечо, а не плечо Мелина, поддерживало девушку.

— Поплачь, поплачь, — шептал Ник девушке, — тебе будет легче…

Обряд был завершен, и живые стали покидать дом умерших. Последними из часовни к кипарисам, печально спящим под снежными шапками, вышли Мелин и Коприй. К ним подбежал Ник. Его глаза блистали какой-то нетерпеливой мыслью: парень едва-едва сдерживался, чтоб сразу не заговорить о том важном, с чем он спешил к своему господину. Но сперва требовалось соблюсти все приличия.

— Ваша милость, позвольте мне выразить своё вам соболезнование, — поклонился камердинер кронпринцу. — Такого не должно было случиться: вы не должны были терять друга, а госпожа Нина — брата.

Мелин согласно кивнул и поблагодарил Ника за добрые слова, но сделал это, как во сне. Ему в последнее время все казалось именно дурным сном.

— Да беда постигла нас, — продолжал камердинер, — но не стоит отдавать ей на откуп то, что нам осталось. Госпожа Нина осиротела: совсем недавно она лишилась супруга, а теперь — единственного родного человека — брата. Ей очень тяжело, ее будущее под угрозой. И я прошу позволить мне заботиться о ней. Я понимаю, что вы, ваша милость, посчитаете своим долгом взять девушку под свою опеку, но на вас и так лежит бремя управления целым краем…

Мелин, до этого меланхолично кивавший, заметно оживился на последних словах Ника: губы кронпринца сжались, брови чуть нахмурились.

— Позвольте мне быть при госпоже Нине, заботиться о ней. А в будущем, когда пройдет положенный траур, жениться на ней, — высказав все свои благородные устремления, слуга вновь поклонился, преданно глядя на господина.

— Что я слышу? — прошептал Мелин, оглядываясь на Коприя — словно у него требуя объяснений; но оруженосец ничего не ответил, не дернул ни единой чертой сурового лица.

— Да, быть может, так нельзя. Мы только что похоронили Ларика, а я уже подбиваю клинья к его сестре, — Ник заметно нервничал, говорил сбивчиво, — но я не могу допустить, чтоб Нина оставалась одна со своим горем…

— Все хорошо, все хорошо, — пробормотал кронпринц, рассеянным жестом останавливая речи парня. — Я просто сам не свой в последнее время. Конечно, я не буду препятствовать тебе и Нине. Если вам по душе общество друг друга, то даю тебе добро. Как смотришь на это, Нина? — он заметил, что девушка подошла ближе, услыхав свое имя из его беседы с Ником, и оборотился к ней.

— Вы про что? — спросила она.

— Я прошу его милость разрешить мне заменить вам брата, а в будущем стать для вас ближе брата — стать супругом, — и Ник схватил ее руку, чтоб поцеловать.

Нина вздрогнула, отпрянула, удивленно глядя красными от слез глазами на молодых людей.

— Ваша милость, — тихим голосом, в котором сквозили ноты мольбы и укора, заговорила она, обращаясь к кронпринцу, — вы торопитесь, ваша милость. А вы, мастер Ник, вы тоже торопитесь. Простите, но вы оба очень торопитесь! — у девушки вместе с повышением тона голоса вырвалось невольное рыдание, и она сорвалась с места, чтоб убежать в глубь кипарисовой аллеи.

Мелин вздохнул, покачал головой, забормотал:

— Она права… Но беги за ней, Ник. Мое слово в силе: будь ей братом, надежной опорой. Пока она не решит, что пришло время посмотреть на тебя, как на супруга. Удачи.

Ник не сдержал радостного сияния, полыхнувшего из его глаз, и побежал за девушкой.

Тогда Коприй, за все время не проронивший ни слова, спросил молодого лорда:

— Ваша милость, разве эта девушка не дорога вашему сердцу?

— Моему сердцу? — криво усмехнулся Мелин. — Странно, но все, кто в нем, рано или поздно окунаются в горе. Нине там не место.

Оруженосец буркнул 'ах вот оно что… и пожал плечами: теперь он считал, что в сердешных делах для наследника престола он неподходящий советчик…

Словно щепка на воде,

Не касаясь берегов,

То ли к счастью, то ль к беде

Я несусь без лишних слов.

Где я буду, что со мной

Станет завтра иль сейчас —

Не волнует… Все равно

Нету радости для глаз.

Все видали, иль почти

Все, что мир представить мог.

Все теперь равны пути,

И надежде вышел срок…

Мелин дописал и отложил перо в сторону. Это стихотворение теперь было последним в зеленой стихоплетной тетради. Его первые строки пришли в голову юноше еще в Илидоле, при встрече с отцом, и навсегда врезались в память, став неким девизом для всей жизни молодого лорда. И вот только сегодня — почти год спустя — он написал продолжение стихотворению и поставил, наконец, дату.

'Все мы щепки, — думалось Мелину, пока он перечитывал написанное. — Щепки на воде. И я, и Ларик, и Нина, и даже грозный король Лагаро Лавр Свирепый. Все мы несемся, сами не знаем, куда. Скорее всего — к своей гибели… Ничтожные щепки… ничтожные пылинки, — подняв взгляд от тетради, он невольно засмотрелся на то, как парит в луче бархатного солнечного света мельчайшая невесомая пыль. — Не буду я больше писать стихи. Есть дела, более подходящие для лорда Лагаро…

— И надежде вышел срок, — пробормотал Мелин и сунул стихоплетную тетрадь в нижний ящик стола, закрыл его за замок и позвонил в колокольчик. — Коприй, где ты там?

Оруженосец не замедлил явиться. Он теперь редко покидал своего молодого господина.

— Ты говорил: прибывает ополчение? — юноша кивнул вошедшему и встал из кресла.

— Точно так, ваша милость, — воин довольно улыбнулся: ему понравился бодрый тон и слова молодого господина. — Люди собираются под стены вашего замка. Их поток не иссякает. На ваш призыв торопятся все, кто может держать в руках оружие, даже крестьяне. С теми отрядами, что мы отбили у Гоша, с дружинами ваших вассалов, со всеми остальными, у нас уже более двух тысяч.

— Замечательно, — кивнул Мелин. — От тебя же я жду помощи: командовать таким войском мне еще не приходилось.

— Помниться: илидольским гарнизоном вы неплохо управляли, — усмехнулся Коприй.

— Там меня поддерживали друзья. Там многое было по-другому.

Оруженосец все понял:

— Я не подведу. Я — ваш надежный слуга, ваша милость.

— Я считаю тебя, Коприй, хорошим и добрым человеком, а потому ты — мой товарищ, а не слуга, — заметил юноша. — Сейчас я отправлюсь в Латную Залу: мне нужны доспехи из той коллекции, что накопили мои даннские предки. Ты же найди приказчика Расмуса — он занимается вопросами снабжения — и справься: как скоро мы будем готовы выступить в поход.

— Да, ваша милость, — оруженосец поклонился и ушел выполнять распоряжения.

Мелин же отправился — как и обещал — выбирать себе боевое снаряжение. Причин не заказывать кузнецам новые доспехи было много: нехватка времени и недопустимость лишних расходов. Юноша прекрасно понимал, что на экипировку собравшихся в ополчение людей, на лошадей, фураж и прочее, необходимое войску, придется отдать много золота и серебра из казны. А из последних докладов Расмуса следовало, что средств на все про все не так уж и много. 'Хоть по кольчуге, а каждому справлю', - думал Мелин, проходя в Латную Залу.

Кронпринца встретил ее смотритель, безжалостно сгорбленный временем и хворями старик лет восьмидесяти. Он ходил, покряхтывая и опираясь на трость, меж стоек с доспехами и специальным веничком из гусиных перьев сгонял налет пыли со сверкающих наплечников и шлемов, когда-то в прошлом красовавшихся в жарких битвах.

— Рад видеть моего лорда, — хриплым голосом поздоровался смотритель и гулко покашлял в шерстяной шарф, обмотанный пару раз вокруг длинной шеи (Мелин в эту минуту подумал, что, наверно, из-за шарфа шея старика стала длинной, тонкой и красной). — Жаль, не было возможности поприветствовать вас раньше, молодой господин. Хворал я — спину скрутило, ноги не ходили. С постели вроде встал, а разогнуться не получилось, — и смотритель виновато развел руками. — Имя мое Дитер. Когда-то я был в дружине вашего прадеда, потом и деду вашему служил. Теперь вот доживаю век тут, в вашем доме, в тепле и довольстве. В полном довольстве, — и снова закашлялся, складываясь пополам сухим, источенным болезнями телом, и этим совершенно опровергая слова о полном довольстве.

Мелин похлопал старика по плечу, вспомнил, чем лечил свой зимний кашель мастер Герман, и спросил:

— Меды часто пьете?

— Воду медовую. Попиваю иногда, — кивнул Дитер.

— Я прикажу, чтоб вам каждый вечер готовили и подавали вино с медом и пряностями. И кашель пройдет, и кости взбодрятся, — пообещал кронпринц. — А сейчас, мастер Дитер, подскажите мне, в каком наряде на войну податься. Чтоб и легкий, и прочный был.

Старик улыбнулся, оголив почти беззубые десны, и потянул юношу за собой:

— Посмотрим, подберем. Я ведь про любую перчатку вам много чего рассказать могу. Все знаю, все помню…

В самом деле, погуляв около получаса по залу, Мелин услышал много интересного о том, как та или иная часть доспеха спасла жизнь какого-нибудь его предка, или, наоборот, оказывалась несостоятельной.

— Этот шлем, — мастер Дитер указал на головной убор из белой стали, со следами выправленных вмятин, — выдержал удар гранитной глыбы. Тот, кто в шлеме был — дед ваш троюродный, лорд Принс, погиб, а шлем-то не раскололся — помялся только. Да, знатная сталь.

Мелин усмехнулся, подумав, что сталь была бы намного знатней, спаси она голову благородному лорду Принсу.

— А вот это — латы вашей прабабушки, леди Мальвы, — смотритель торжественно представил кронпринцу изящные доспехи переливающегося голубого цвета с прекрасной чеканкой, изображавшей цветы-васильки. — В них она успешно воевала с кочевниками правого берега реки Норовки. Вместе со своим мужем — лордом Бронием. Враги называли леди Мальву Синей Ведьмой, а мы ее называли Голубой Звездой, — старик Дитер вздохнул, погружаясь в воспоминания своей боевой юности. — Вот смотрите: сюда, между наплечником и панцирем попал арбалетный болт. Леди вела засадный отряд в атаку, их осыпали стрелами, а она скакала в первых рядах, высоко неся наше знамя. От лат болты отскакивали, но один под наплечник угодил, кольчугу нижнюю пробил. Хвала небу, рана оказалась неопасной — леди даже боя не покинула, а потом быстро поправилась. Но за ее кровь лорд Броний жестоко отомстил кочевникам: собрал самых отчаянных воинов и напал ночью на вражий лагерь и разбил, разметал противника по Желтым холмам. До сих пор мальчишки, роясь в тамошних песках, находят ржавые шлемы, мечи и ножи…

Кронпринц кивнул: он помнил эти истории родного края из книг, которые читал, только-только приехав в Двуглавую Крепость.

— А вам я посоветую эти доспехи, доспехи лорда Брония, — объявил Дитер, указывая юноше на латы из темно-серой стали, с насечками из белого серебра, изображавшими дубовые листья и желуди. — Они хранили лорда от вражьей стали, они принесли ему удачу в бою. Не совсем легкие, но прочные, и вам, похоже, будут впору. Если что — мастера-оружейники постараются, подгонят под размер.

Мелин снял с подставки округлый шлем, украшенный венцом из серебряных дубовых листьев — символом лордов Данн, поднял забрало, чтоб проверить крепление. Так же внимательно осмотрел латные перчатки; присел, чтоб ознакомиться с наколенниками и поножами.

— Единственное повреждение — от удара копьем слева на панцире, — указал Дитер. — Была хорошая вмятина, но все выправлено. Еще надо ремни крепежа поменять: наверняка кожа от времени потрескалась.

— Все в очень хорошем состоянии, — сказал молодой лорд, удовлетворившись первым осмотром, — будто вчера из лавки.

— Вы мне льстите, ваша милость, — покачал головой смотритель Латной Залы. — Конечно, я следил, чтоб все было в порядке, но сам вижу многие упущения. Да еще хворь меня от дел оторвала…

— Ты не будешь против, если я поделюсь этим добром с моими воинами? — продолжил юноша, рассматривая кольчуги, развешенные на стене.

Дитер даже подпрыгнул от возмущения:

— Как это? Как это? Это все знатные доспехи! Не для того они тут, чтоб кто попало их надевал!

— На войне лишнего железа не бывает, — ответил Мелин, меняя тон голоса с дружеского на повелительный. — Я пришлю людей. Отдашь им все, что они выберут…

Глава одиннадцатая

В этом году, казалось, даже природа решила вести себя так же непредсказуемо и коварно, как люди: весна не наступила, а обрушилась. Почти сразу после позабытого всеми Воротея солнечные лучи безжалостными клинками ударили в снежные шубы долин и холмов земли Данн. Глубокие и пушистые сугробы поначалу осели, сомкнули свои ряды, не желая просто так сдаваться, но тепло побеждало: день становился длиннее, на лазоревом небе не было ни одного облака, которое могло бы подарить спасительную тень, жаркое солнце будто отыгрывалось за мрачный и студеный февраль, и снег потек, лед потрескался, а сосульки закапали. Не прошло и недели, как все возможные низины, в прошлом году бывшие полями или лугами, превратились в мелкие озера,

— Нам очень некстати такое быстрое потепление, — говорил Коприй Мелину, когда они с несколькими рыцарями верхом отправились смотреть, что стало с трактом, ведущим на Змеиный мост и дальше — к земле Гош, куда и собиралось выступить войско кронпринца. — От талой воды дороги совершенно раскисли. Коннице, баллистам, обозам не пройти, да и пехота не осилит. Если только их в грязеходы не обуть. Но где взять столько грязеходов? Да и что одна пехота сможет сделать, когда доберется до поля боя?

— Не стоит сокрушаться, — отвечал Мелин, все-таки хмурясь из-за того, что его скакун без малого по колено проваливается в красноватую грязь дороги. — Ведь эта проблема — не только для нас проблема. Уверен: у Гая Гоша и его союзников — те же заботы. Или у его лошадей и людей крылья за спиной? Судьба дарит нам передышку, Коприй. Так используем это с максимальной пользой.

— Ваша правда, ваша милость, — кивнул оруженосец.

Они уже готовились повернуть жеребцов, утомившихся топтать грязь и снег, от Змеиного моста обратно к Двуглавой Крепости, но потом задержались: на той стороне реки показались четыре всадника. И они, и их лошади имели очень усталый, даже измученный, вид. По всему было ясно: маленький отряд уже много дней скакал-торопился по плохой дороге. Мелин сразу опознал флажок на копье одного из конников — красные цвета лорда Гоша — и без промедления выдернул из чехла у седла лук, чтоб приготовиться стрелять, и буркнул:

— Похоже, я ошибся. Люди Гоша оказались шустрыми…

— Не торопитесь, — сказал оруженосец, останавливая руку молодого лорда, которая уже натянула тетиву, сдобренную стрелой. — Мне кажется, это просто герольды.

В самом деле, всадники остановились у моста, увидав Мелина и Коприя на другой стороне. Через минуту один из них замахал белым платком:

— Эй-эй! Мы посланцы лорда Гоша! Мы не воюем! Мы везем вести лорду Мелину!

— Вот видите, — улыбнулся Коприй. — Это гонцы.

— Вкладывайте все прямо тут! — громко ответил всадникам кронпринц. — Я лорд Мелин, хозяин этих краев!

— Откуда мне знать, что ты не врешь? — возразил герольд.

— Я — Коприй, бывший оруженосец лорда Гоша и настоящий оруженосец лорда Мелина, свидетель этому, — ответил воин.

— А! Предатель! Скот! Изменник! — наперебой, гневно, заорали всадники. — Лорд Гай объявил, что он будет счастлив, когда увидит твою голову в грязном мешке из-под брюквы! И того, кто так тебя ему представит, высокородный лорд одарит золотом и усадьбой!

— Если желаете золота и поместья, милости просим к нам! Попытайте удачи! Глянем, чьи головы в мешок попадут! — зычно и грозно отозвался Мелин, потрясая луком.

— Ну, нет, мы гонцы, а не головорезы! — ответил ему старший из герольдов, человек в высокой шапке, украшенной алым пером. — А тебе, если ты тот, кем назвался, несем такое слово нашего господина: последний раз предлагает лорд Гош тебе союз и дружбу. Но уже с условиями: уступи ему Данн, без боя, покорно, присягни в верности и поставь свои дружины под его знамена.

— А штаны ему не постирать? — расхохотался Мелин. — Передайте Гаю Гошу мой ответ: пусть сидит там, где сидит, и ждет того часа, когда я и мои люди придут поучить его уму разуму. Это он предатель! Это он изменник! Нет ничего подлее, чем измена родной земле, и он — лорд королевской крови — пошел на это. И он ответит за это! Я сам похлопочу! Данн не сдастся — Данн станет упрямой стеной на пути его армии! И высшие силы будут за нас, потому что защита родного дома угодна Богу! Крепко это запомните и ему передайте! А теперь — валите прочь!

Герольды ничего ему не ответили — немного потоптавшись на месте и переговорив, развернули лошадей и поскакали туда, откуда прибыли.

— Славно вы им слов накидали, — заметил Коприй. — И за меня заступились. Спасибо.

— Мне нужно, чтоб рядом был друг, — ответил Мелин. — И ты, хотел того или нет, стал им. А друзья должны стоять друг за друга. Я правильно считаю?

— Точно так, ваша милость, — кивнул оруженосец.

— Ну, теперь в крепость — давно пора, — приказал Мелин и развернул коня прочь от Змеиного моста…

К замку кронпринца собралось уже очень много людей из Данн: более четырех тысяч, не считая солдат, перешедших к Мелину от лорда Гоша. Многие из прибывших являли собой обычных крестьян и никогда не держали в руках ничего, кроме мирных орудий труда, но желание воевать под знаменем своего лорда, совсем недавно подарившего им многие свободы, у них было огромное. Поэтому они окружили возвращавшихся всадников — Мелина и его рыцарей — и наперебой посыпали вопросами:

— Когда в поход?

— Когда выступаем!

— Веди нас хоть сейчас на Гоша!

Мелин не смог сдержать улыбки, остановил коня и поднял руку, желая отвечать:

— Рал слышать это все от вас, рад видеть, что вы так горячо желаете защищать родную землю.

— Это ж дело — Богу угодное — дом родной боронить! — отозвался кто-то из толпы, и на этот возглас кронпринц согласно кивнул:

— Правда, правда. Но выступить немедленно мы не можем: против нас погода: снега тают, тракты размякли. У лорда Гоша и его союзников те же проблемы. У армии короля Лавра — тоже. Все мы сейчас ждем. И время, которое у нас есть, надо тратить с пользой. Многие из вас почти не знакомы с военным делом. Думаю, никто из опытных воинов не откажется взять себе несколько учеников. От вас жду прилежности и терпения в обучении. Уж если идти на Гоша, то готовыми. Ведь мы пойдем за победой!

— Дааа! — народ обрадовался, довольно замахал руками.

— Видите, ваша милость? — сказал Мелину подъехавший справа Коприй. — За вами пойдут — только киньте клич. За сыном короля, который был простолюдином, за лордом, который добр и милосерден к своим подданным, люди пойдут. И впереди у лорда Гоша — большие сюрпризы… Что ж, надо бы мне присмотреть себе пару хлопцев — в ученики.

— Мне тоже, — кивнул Мелин, а толпе крикнул. — Сегодня вечером все, кто желает обучаться, приходите в мой двор: я и мои рыцари отберем себе учеников.

— Дааа! — в очередной раз восторженно проорали люди земли Данн.

Их молодой господин счастливо улыбался, чувствуя, как растут за его спиною невидимые крылья. 'О добрый Бог, ты в самом деле безмерно добр, если посылаешь мне такие минуты, — думал он. — Минуты, когда я вижу, что я нужен многим людям, и они верят мне, верят в меня…

Нина еле-еле избавилась от общества своего любезного кавалера. Сказала, что у нее голова болит, шмыгнула в свою комнату и захлопнула дверь.

Ник ходил за ней от рассвета до заката, предупреждая все ее желания, мелкие и крупные: даже воды в кружку Нина теперь не могла сама себе налить: камердинер угадывал ее хотение, хватал кувшин, наполнял какой-нибудь бокал и изящным жестом подносил девушке. Тем самым Ник раздражал: и тихим, вкрадчивым голосом, и улыбкой, и обожанием, которое светилось в его взгляде, а еще — как бы нечаянными касаниями ее локтя или талии, и тем, что старался быть постоянно рядом. Девушка сама не могла понять, почему так резко все изменилось. Всего несколько дней назад он казался ей приятным и добрым юношей, с которым можно говорить по душам, рассказать о своих бедах, получить сочувствие и ободряющее пожатие руки. А ведь Ник, в самом деле, поначалу даже нравился Нине. Но теперь он безнадежно раздражал.

— Зачем он пошел с этой просьбой к Мелину? — девушка злилась, смотрела в зеркало и хмурилась своему отражению. — Решили все за меня. Как так можно?

В последнее время она ощущала себя лишней в Двуглавой Крепости. У всех были дела: в основном, хлопоты, связанные с грядущим походом и войной. Мелин, с которым так хотелось о многом поговорить, или обсуждал военные вопросы с Коприем, или хозяйственные — с приказчиком Расмусом, или пропадал среди многочисленных палаток, разбитых у стен замка.

Юноша и девушка теперь редко виделись. Кронпринц даже обедал и ужинал у себя в покоях, в одиночестве или в обществе оруженосца Коприя, который стал его правой рукой. Но, частенько бывало, молодой лорд вообще пропускал трапезы. Нина же была вынуждена делить свое время с Ником.

Только на пару секунд случалось ей встречаться с Мелином: в залах, во дворе. Иногда, когда кронпринц стремительно шел по коридору и серьезным начальственным тоном что-то говорил сопровождавшим его рыцарям, девушка пряталась в тень массивной колонны, по непонятным причинам не желая именно в этот миг попадаться на глаза юноше. Нине думалось: вот он её увидит, и тут же нарушится какой-то хрупкий порядок, смешаются его мысли, а от этого и поступки станут другими, не такими, как требует настоящее. Стоило признать: простая горничная из илидольского доходного дома во многом была права…

'Но поговорить мы должны. Слишком о многом мы молчим, — думала Нина, и от этого тупой болью потягивало у нее где-то в груди, а к глазам подступала соленая влага горьких слез. — Чем дольше мы молчим, тем хуже, тем больнее… Ох, Пек, хотела бы я тебя ненавидеть. Только получается наоборот… В мыслях Мелин был для Нины Пеком — лохматым парнем с пронзительными серыми глазами и привлекательной улыбкой. Таким она увидала его впервые — на Звонкой улице, таким и запомнила.

— Привет, крошка-красавица! — первые слова кулачника Пека для горничной Нины были громкими и задорными. — Сдают ли у вас комнаты?

В то утро девушка бойко выметала березовым веником осколки стекла и черепки цветочного горшка из-под окон дома, где работала, в канаву. За этот труд хозяин обещал ей заплатить отдельно и щедро. Ночью в одной из квартир на втором этаже произошла шумная ссора: жена бранила мужа за вечное пьянство и, как это бывает, в сердцах швырнула в благоверного горшок с геранью. Муж хоть и был пьян, от метательного снаряда увернулся — цветок попал в окно, вышиб стекло и вывалился наружу вместе с осколками. После этого супруги довольно быстро помирились. Наверное, их сплотило то, что из-за сотворенного шума пришлось вместе 'держать оборону' против разозленных соседей и хозяина дома, который прибежал на звон разбитого стекла со своего чердака.

— У нас и сдают, — ответила Нина, улыбаясь парню с пригожим загорелым лицом, что, уперев руки в бока, осматривал окна доходного дома. — На втором этаже есть пару пустых комнат. Они из дешевых: небольшие и простые в обстановке, но там уютно, — ей захотелось видеть его почаще, поэтому — захотелось, чтоб он снял жилье у её хозяина.

— А тут миленько. И чистенько, — тряхнул головой юноша. — За все тебе спасибо сказать?

— За что ж спасибо? — покраснела Нина. — Я пока для вас ничего не сделала — работаю себе и все.

— Крошка-красавица, сделай милость, проведи к своему хозяину. Так уж и быть, поговорю с ним о комнате. А тебе за труды вот, — протянул ей серебряную монетку.

Он переговорил с хозяином, посмотрел комнату и остался доволен. На следующий день явился с другом Лариком и остался жить, чтобы каждый день попадаться Нине на глаза. Исправно платил за комнату, убегал куда-то почти каждое утро, желая ей доброго дня, иногда дарил ей легкомысленную ромашку или ароматный цветок белого шиповника. И это из-за него на поясе девушки появились один за другим коробочки и мешочки с притираниями для красы.

— Зачем тебе, сладкая моя? — удивленно спрашивала торговка в лавке дамских красок, когда девушка заходила к ней за той или иной баночкой с улучшающей цвет лица мазью. — Разве не свежо твое личико? Разве не румяны твои щеки? А губы, глаза — какое все яркое. Юности и свежести не нужны помощники — они сами за себя говорят, громко-громко.

Только Нина считала: не достаточно громко. Пек их не слышал.

Теперь она вновь сидела у зеркала и 'улучшала' внешность: для начала, как следует, расчесала свои короткие волосы. До прежней длины им было еще далеко, но, как посоветовала горничная Никола, если часто-часто орудовать густым гребешком, то волосы будут быстрее расти. И девушка старалась.

'Все равно на воробья ощипанного похожа! — надулась на саму себя Нина, отложив гребешок, и надела белую с кружевом косынку — привычный головной убор — подпихнула под нее непослушные прядки. — Так-то лучше'. Потом взялась за румяна — пару еле заметных точек на скулы, мягко растереть — вот вам и кровь с молоком. Еще чуть охряных теней на верхние веки и розовой помады на губы — и из зеркала посмотрело на девушку что-то, похожее на дорогую фарфоровую куклу. Такими своих капризных дочек балуют богачи.

— Не то, не то, — пробормотала Нина и стала вытирать лицо салфетками. — Он говорил с тобой ласково, он целовал твои руки, когда ты была измученным, заплаканным уродцем там, в 'Маковке'. И сейчас хочешь покорить его нарисованным лицом? Не то! Не то! Слова, слова должны помочь!

Она отбросила салфетки и пошла к окну. Села на мягкую скамеечку, чтоб смотреть, что происходит во дворе. Там как раз подняли ворота, чтоб впустить на широкий двор вернувшегося из разведки Мелина и его рыцарей.

— Поговорим, вот и поговорим, — пробормотала Нина и набросила на плечи полушубок — собралась бежать их встречать. — Я теперь смелая, я все тебе скажу. Ну, быстрее, пока есть смелость…

Глава двенадцатая

— Выбирайте в ученики парней помоложе, — советовал Мелину Коприй, пока они шли по коридору в столовую (после конной разведки им желалось поплотнее отобедать). — Молодые ловчей и гибче, поэтому быстрее освоят ваши премудрые приемы. Мужчинам постарше — сбитым и коренастым — будет достаточно уроков от бойцов менее искусных, чем ваша милость…

— Ваша милость! — возникла перед мужчинами Нина. — Если вам нужны ученики, то прошу принять меня в их число!

Кронпринц на мгновение застыл — появление и речи девушки застали его врасплох. Коприй же, украдкой ухмыльнувшись в бороду, прибавил шагу, чтоб оставить молодых людей одних. Даже предлог придумал: 'Пойду, гляну, как там в кухне кашеварят'.

Мелин заметил улыбку оруженосца и нахмурился, буркнул Нине:

— Война — не для женщин.

— Разве? В оружейной полно дамского оружия, в Латной Зале — дамских доспехов, — возразила девушка. — И Ларик кое-чему уже научил меня. Он говорил, что у меня отлично получается. И еще — я слышала, что говорил мастер Дитер про леди Мальву! Тогда, когда ты выбирал доспехи в Латной Зале.

— Следишь за мной? Зачем? — Мелин 'наградил' ее весьма неодобрительным взглядом.

Нина не смутилась. Наоборот, заговорила еще решительней:

— Потому что хочу быть рядом с тобой, а не с Ником!

Юноша вновь был огорошен — ее неожиданной прямотой. Правда, теплое, мягкое, забытое чувство всколыхнулось у него в груди от таких слов девушки: 'Может, поцеловать прямо сейчас? Эти нежные розовые губы… Захотелось вдруг забыть обо всем, лишиться разума, сделать давно желаемое…

— Ты отказался говорить мне то, что хотел, но я не передумала говорить, — продолжала Нина, быстро, сбивчиво, опасаясь, что надолго ей смелости не хватит. — У меня много слов к тебе, Мелин. И нет ни одного плохого, — пообещала девушка, заглядывая парню в лицо. — Ты выслушаешь меня? — и радостно улыбнулась: нельзя было не заметить, как смягчились его черты, как серые глаза подернулись знакомой теплотой.

Нина протянула руку: несмело дрожали ее пальцы, словно что-то горячее или колючее их ожидало. Но они дотронулись щеки Мелина, и юноша не противился — разве противятся счастью? 'Щепкой, щепкой, плыви, плыви', - твердил своей голове наследник лагаронской короны.

— Пек, — нежно шепнула ему самая милая девушка из всех милых кареглазых девушек, — мне очень плохо без тебя, Пек. Я люблю тебя, Пек. Уже давно-давно…

Он ничего не ответил: слова уже не были нужны. Наверное, они бы даже все испортили: целомудрие чувств и прозрачность ощущений. Юноша поднял руки, чтоб обнять давно желанную, прижать к себе, снял детскую косынку с ее головы и запустил пальцы в теплые мягкие волосы, прижался губами к бархатной щеке, потом — к губам, и они раскрылись, чтобы ответить на поцелуй. 'Счастье, счастье, счастье', - расцвели мысли. Вот девичья шея под его пальцами, тонкая, хрупкая. Очень осторожно надо погладить: впадинку на затылке, полную теплых, шелковых завитков, гладкий бугорок чуть ниже — на линии плеч, мягкость бокового изгиба. И целовать, тянуть, пить из юных губ сладкий, головокружительный сок, заставляющий кровь быть горячим, бурлящим потоком. Все дивное, волшебное, приятное, — все для Пека-Рифмача.

На минуту они оторвались друг от друга. Потому им вдруг стало мало воздуха — таким долгим получился первый поцелуй. Тихо и озорно засмеялись, глядя друг другу в глаза, светлые, лучистые, юные глаза. Ткнулись лбом в лоб, не расцепляя объятий.

— Милая, милая, — шептал Мелин, поглаживая плечи и спину прильнувшей к нему девушки, чувствуя, как под ладонью дрожит, выгибается ее тело. — Я от тебя с ума схожу.

Он таял от ответных объятий, как мартовский сугроб от солнечных лучей.

— Я хочу быть с тобой, — промурлыкала Нина, — и ночью тоже…

— Ночью, ночью, — совершенно не вникая в смысл этого слова, Мелин опять приник к ее губам, словно измученный жаждой — к спасительной воде.

— Пек, Пек, — ласково позвала Нина, видя, что юноша забылся, — я приду к тебе сегодня ночью. Я хочу быть с тобой ночью. Ты понимаешь? Ты хочешь этого?

Ему пришлось вернуться в реальность:

— Ты сегодня слишком решительная.

— Кроме тебя у меня не осталось ничего дорогого на этом свете, — ответила Нина, вновь поглаживая юношу по щеке. — И я не хочу, чтоб мы отдалялись друг от друга. Кто знает, что впереди? Никто. И я хочу любить тебя, всей душой и всем телом сегодня, сейчас. Я хотела этого еще в Илидоле. Потом испугалась титула, что обрушился на твои плечи. Но теперь…

— Что теперь?

— Теперь мне все равно, кто ты и кто я, — девушка прижалась лицом к груди Мелина, крепко-крепко охватив его кольцом из рук. — Для меня ты — любимый, драгоценный и больше ничего. И я хочу быть с тобой, и не хочу терять тебя.

Кронпринц, счастливо улыбаясь, вновь поцеловал Нину и пообещал:

— Сегодня, ночью. Я сам к тебе приду.

— Придешь? Придешь? Я буду ждать, — лепетала она.

Со стороны столовой, разгоняя мечтания молодых людей, послышался звон колокольчика — это Коприй сигналил о том, что обед готов и ждет, когда же люди займутся его поеданием.

— Я буду тебя ждать, — сказала Нина, вздрогнув.

— Поймал на слове, — Мелин еще разок прижался губами к ее губам: так не желалось сейчас выпускать из объятий девушку, так хотелось, чтоб не звонил колокольчик к обеду, чтоб за окном уже наступила ночь, и чтоб они были в спальне Нины.

— И еще — обещай, что возьмешь меня в ученицы, — дернула его за шнур ворота девушка.

— Зачем тебе?

— Затем, что я отправлюсь с тобой в поход. И не возражай, молчи, — она прижала палец к его губам. — Так и мне, и тебе будет спокойнее.

Мелин на минуту задумался и кивнул:

— Все, что пожелаете, милая дама. Разве могу я вам противиться?

— Поймала на слове, мой лорд, — она озорно сверкнула глазами.

Звон колокольчика опять потревожил фиолетовый сумрак и сонную тишь замковых коридоров, и кронпринц с сожалением развел руки, освобождая Нину. Девушка легкой бабочкой упорхнула в антрацитовую тень колонн, а Мелин, проводив ее взглядом, сунул ладони под мышки, обхватив самого себя (так, ему казалось, дольше сохранилось бы тепло Нины, согревавшее ему грудь). Пару раз глубоко вздохнул, чтоб восстановить сбившееся дыхание, и быстрым шагом поспешил в столовую. Что бы там ни было, а пустому животу не нравилось, что о нем забыли.

— Ваша милость, поросенок остывает, — укоризненно заметил Коприй, встречая кронпринца.

— Ну и пусть. Зато я согрелся, — весело ответил Мелин и, сев за стол, бодро пропел, востря нож и вилку на поросячий бок. — Румяная свинина — прекрасная картина.

Оруженосец в который раз улыбнулся в бороду и подставил тарелку под ароматный, истекающий жиром, кусок мяса, который Мелин ловко откроил от поросенка. За столом они всегда трапезничали без слуг: передавали друг другу блюда, наполняли вином бокалы, так, как это делают два старых приятеля, не желающие, чтоб их беседе кто-то или что-то мешали.

Коприй прекрасно понял, что явилось причиной хорошего настроения юноши, и выразил это свое понимание словами мудрого наставника:

— Не бойтесь ловить счастье, ваша милость.

— Ты про Нину? — Мелин невольно покраснел и засмеялся. — Черт, ты все замечаешь!

— Я много пожил — я много видел — я много понимаю. Хотя, считаю, что все равно маловато, — Коприй с громким хрупом ранил зубами глянцевый бок моченой луковицы. — Мне тоже когда-то нравилась одна девушка. И я ей нравился. Только нам обоим не хватило решительности тогда, когда нужно было. И что ж получилось? Она устала ждать моего предложения и вышла замуж за другого парня, который оказался серьезней и решительней меня. А я до сих пор бобылюю. И женщины для меня — так, как потребность пить и есть. В сердце ни одна еще не поселилась. Проворонил я свое счастье, — оруженосец сказал все это, пожал плечами и потянул ко рту бокал с настойкой, глотнул и крякнул. — Ох, крепенькая.

Мелин тоже хлебнул. Настойка, в самом деле, обожгла гортань. Запекло в глазах, ушах и затылке. 'Но ночью будет еще жарче, еще жарче, — с восторгом подумал он, вспоминая сияющие глаза Нины, ее нежные губы. — Нет, не упущу я этой ночи!

И наступившая ночь была достойна того, чтоб ее не упускали…

Мелин на цыпочках, без лампы и свечки, крался по коридору второго этажа на дамскую половину и старался дышать как можно тише (собственные вдохи и выдохи казались ему оглушительными). Каждый посторонний шорох вызывал холодный ветерок меж лопаток, бешено стучало сердце, и в коленях дрожала слабость. Юноша чувствовал себя татем в собственном же замке. Он волновался, а еще ему поневоле было смешно. Смешно, потому что ситуация походила на сцену из романтической сказки, и потому, что сейчас он испытывал страх от того, что кто-нибудь мог его увидеть. 'Что, дружок? — спрашивал сам себя молодой лорд. — Ни в кулачном доме Влоба, ни на стенах Илидола, ни перед мечом Гоша, — нигде ты страху не поддавался. А теперь?

Вот, наконец, и заветная дверь: высокая, массивная, с причудливым резным узором — изящные единороги резвятся на лесной поляне под могучими дубами. Все двери в Двуглавой Крепости были подобны этой, но не находилось двух одинаковых: каждая имела свой особенный сюжет. На одной — напоминающий лебедя корабль бежит-спешит под парусом к горизонту, за который опрокидывается солнце; на другой — охотник скачет, трубя в горн, за оленем с ветвистыми рогами; на третьей — круглолицая девушка в длинном платье и венке из лозы собирает виноград в большую плетеную корзину.

'У Нины — единороги, — улыбнулся Мелин. — В сказках они творят чудеса на благо хороших людей…

Он не сразу взялся за кованое кольцо-ручку, чтоб узнать — открыта ли для него чудесная дверь. Еще секунду помедлил, думая, правильно ли все, что происходит, что произойдет. Но дверь вдруг распахнулась сама, прерывая все мысли и сомнения. Из означившегося пламенного проема выпорхнула белой феей Нина. Без единого слова она схватила Мелина за руку и увлекла за собой, в обволакивающее тепло комнаты. Там уютно горел огонь в камине, наполняя комнату живым янтарным светом, плавились молочные свечи на столе, и пахло луговыми цветами. Было странно, необычно.

— Привет, — шепнула девушка.

— Привет, — хрипло и глухо ответил юноша: в горле у него внезапно все пересохло при виде Нины.

Она была в полупрозрачном белом платье, которое струилось, словно туманная дымка, вдоль тонкого тела, пропуская нежный розовый цвет кожи. В широко распахнутых глазах этой лунной феи (именно такой видел теперь Нину Мелин), в светло-карих радужках мерцали отражения свечных огоньков. Мелину показалось, что, в самом деле, он очутился в жилище самой настоящей ворожеи, и сейчас его очаровывают.

— Я слышала твои шаги, я слышала, как ты вздохнул, остановившись у моей двери, — проговорила Нина, касаясь ладошкой щеки парня. — Я боялась: ты передумаешь и уйдешь. Я так не хочу, чтоб ты уходил, — и, подтверждая слова делом, она обняла Мелина, повлекла вглубь комнаты, по пути развязывая шнурки на рубахе юноши и щедро даря поцелуи его пересохшим губам, его пылающим щекам, ушам, его шее.

Они не дошли до кровати: срывая друг с друга одежду, оплетая друг друга руками, опустились на прогретый жаром камина ковер, чтобы забыть про снег, весну и размытые дороги, про вражьи войска, королевские приказы и даже про смерть близких людей, про горе и боль.

Только юноша, только девушка, только ковер для них двоих да треск дров в камине, тепло, свет и мягкость. Они любили, наслаждались друг другом и могли делать это бесконечно — запасы нежности и любви в их душах были неиссякаемы…

Мартовская ночь — она темная и все еще похожа на зиму. Но пахнет оживающей землей, все бодрее капает влага с карнизов, и слышны вздохи просыпающихся деревьев — их кора источает аромат оттаявшего сока, который разгоняет древнейшее чудо по веткам — чудо жизни, что неизменно воскресает после смерти…

Глава тринадцатая

Элис безжалостно вонзила шпоры в бока своей гнедой Лапушке, направляя ее на вершину холма. Как всегда резко и стремительно. Рыцари свиты юной леди сорвали коней следом, но нагнали госпожу лишь тогда, когда она сама остановилась.

Закованная в золотистые доспехи всадница — леди Элис Гош — сняла шлем, чтоб подставить разгоряченное лицо свежему ветру, гулявшему на вершине холма, и окинула придирчивым взглядом территории, что расстилались перед ней.

— Это Илидол? — спросила она у ближайшего рыцаря, указав рукой на город за высокими стенами, мирно спящий в долине у реки.

— Да, леди.

— Большой, красивый, — пробормотала Элис. — Неудивительно, что отец взбесился, потеряв такой кусок. Думаю, прибыли он давал немалые.

— Да, леди, — опять кивнул рыцарь.

— Я тебя не спрашивала, — резким тоном стегнула его девушка.

— Да, леди, — в третий раз сказал тот и почтительно отъехал назад, понимая, что слышать его ответы госпожа больше не намерена.

— Лайнел! — позвала Элис, но голосом более мирным, и от свиты отделился другой всадник, чтоб приблизиться. — Что моя дружина?

— Пока не знаю, моя леди, — весело отвечал рыцарь — темноволосый и зеленоглазый юноша лет двадцати. — Слетать, узнать?

— Слетай, узнай, — улыбнулась на его ребячливую манеру говорить девушка и подарила Лайнелу искрящийся взгляд.

— Да, моя леди! — еще веселей отозвался юноша, стегнул своего вороного и понесся вниз с холма — выполнять приказ.

— Никей! — опять позвала Элис.

— Да, леди, — подъехал другой рыцарь.

— Где позиции моего отца?

— Лорд Гай — на соседних холмах. Они называются Коровьими, — отвечал Никей, указывая на юго-восток. Я отсюда вижу его флаги над шатрами.

Элис чуть сощурилась, глядя в ту же сторону, и привстала на стременах, пытаясь рассмотреть то, что видел Никей. Напрасно — ее зрение не справлялось.

— Ничего не вижу, — буркнула она. — Меньше надо было вышиванием заниматься… Что ж, разбивайте лагерь, а вечером я хочу съездить в гости к отцу…

Лорд Гай Гош, дождавшись просыхания дорог, ведущих на запад, начал свой поход на Лагаро. И, как бы между прочим, 'пригласил' участвовать в нем свою дочь Элис.

Девушка не любила военные дела: она считала их грязными, грубыми и полными всевозможных неудобств. Но кронпринц Мелин обвел ее вокруг пальца и ускользнул из Бобровой усадьбы, и, тем самым, бросил ей вызов, обманул ее надежды и чаяния. Этого Элис спускать ему не просто не желала — не могла позволить себе спускать. 'Месть' — вот это слово было теперь для девушки самым сладким словом и желаемым действием. Она созвала вассалов с дружинами, приказала почистить свои доспехи, которые когда-то по настоянию отца заказала у одного из лучших оружейников стольного Тильда, и выбрала себе мощную и резвую кобылу. Мечом она владела великолепно, так, как было и положено леди из рода Гош, рода, близкого к королевскому. В свое время занятия фехтованием давались ей тяжело — они были сопряжены с многочисленными слезами от той боли, что доставляли. А боль Элис не любила — боль она ненавидела. Но доставлять другим была очень даже не против, когда считала это нужным.

— Ты мне за все ответишь! — шипела она в тот момент, когда две девушки-оруженосицы закрепляли на ней латы. — За все! Папа прав: ты, Мелин, неблагодарный и глупый щенок! Еще поплачешь под моей сталью! — так сказала, сделав пару финтов тонким, изящным мечом, из-за своей позолоты похожим на солнечный луч…

Лорд Гош, получив от Мелина Лагаронского совершенно неприемлемый ответ на свое предложение о союзничестве, решил первый удар войска, объединенного с войсками Тэйт и Бикео, направить на Илидол — на город, который много значил для кронпринца. Кроме того, это было важным стратегическим ходом — взять под контроль перекрестие несколько важных трактов Лагаро. Закрепившись в Илидоле, Гош и союзники получали отличный плацдарм для нанесения ударов дальше в глубь королевства.

Поэтому в один прекрасный мартовский рассвет, когда дороги, благодаря установившейся ясной и теплой погоде, уже достаточно просохли, чтоб начинать движение торговых караванов, илидольские дозорные из Красной башни разбудили гарнизон города тревожными рожками и криками: 'Враг на холмах! Враг на Коровьих холмах!

— Охо-хо! — так, позевывая, высказал свои опасения капитан Альвар, выбравшись на крепостную стену в полуодетом состоянии (на исподнее он набросил тулуп, а ноги сунул в сапоги — вот и все облачение). — Кажись, Гай Гош решил по второму разу опробовать прочность наших стен.

— Точно так, — отвечал ему воин Майчи Многоежка, почесывая бритый затылок. — Только нынче у него силенок побольше. Смотрите, сэр: там, на холмах, не только его стяги.

— Вижу-вижу, — щурясь и прикладывая ладонь козырьком ко лбу, ответил Альвар. — Вон там, чуть западнее — флаги его дочери — красные с белыми кругами. А вон те — это цвета Бикео и Тэйт.

— Может, они торговать приехали? — несмело предположил Майчи.

— Ага, — кивнул капитан и поежился то ли от порыва холодного ветра, то ли от мыслей о будущем сражении, запах которого уже витал в воздухе. — Торговать. Оружием и лошадьми. Это — к гадалке не ходи… Эй, кто-нибудь! — заревел он в сторону Красной башни. — Труби общую тревогу — пусть бьют в городской набат.

— Да, сэр! — отозвалась башня и принялась старательно и громко выполнять приказ, вырывая благополучный последнее время Илидол из безмятежной спячки.

Набат не замедлил отозваться, втрое увеличивая тревогу, и через некоторое время улицы города наполнились спешащими к Каменной площади жителями. Капитан Альвар и его рыцари, нарядившись в боевые доспехи и оседлав лошадей, уже были там: крутились, сдерживая горячих скакунов, перед ратушей. На ее пороге уже собрались мэр и члены городского совета.

— Илидол! Илидол! — громко начал свою речь капитан, видя, что народу собралось достаточно. — Опять враг у стен! Опять лорд Гош пришел воевать с нами! И не один — с ним чужеземные полки. Тэйт и Бикео вступили в Лагаро. Лорд Гош привел их. Он предал свою землю, он предал нашу землю! Он предал своего короля. Он предал нашего короля! Мы должны дать отпор!

— Отпор! Дадим отпор! — согласно закричали в народе. — Чай не впервой лорда по длинным рукам лупцевать!

— Какие же силы у наших врагов? — спросил мэр, беспокойно сжимая в ладони свой отличительный медальон.

— Большие, ваша милость, — тряхнул головой капитан. — Намного больше, чем в прошлый раз. На холмах, судя по всему, огромная армия. Но Илидол тоже не лобный прыщ. Мы удержим город столько, сколько будет нужно нашим гонцам, чтоб доехать до короля и попросить помощи.

— Удержим! Удержим! — закричал народ, полностью соглашаясь с Альваром.

— Господин капитан, — мэр подождал, когда утихнут люди, вновь обратился к капитану. — Прошу: оставьте седло. Нам надо посовещаться. И не на людях.

Рыцарь послушно спешился и проследовал за градоначальником и членами совета в ратушу, в зал заседаний.

— Ваши речи, уважаемый сэр Альвар, очень напоминают мне пылкие речи одного юного рыцаря, — начал мэр после того, как все расположились за широким столом. — Вы меня понимаете?

— Полностью, — кивнул капитан. — Лорд Мелин, еще не будучи лордом, много сделал для нас. Главное: он личным примером показал, что всегда надо быть готовым бороться за своё…

— Это все правильные и красивые слова. Но то, что помогло нам в прошлый раз, может не сработать теперь. Двух одинаковых ситуаций никогда не бывает, как и двух одинаковых решений, — заметил один из старейшин. — Одно дело — противостоять лишь дружине Гоша, другое — целая армия. Несколько армий… Теперь это не просто конфликт города и лендлорда — теперь к нам стучится война.

— Я ведь сказал: нам нужна помощь, — возразил Альвар. — И мы отправим гонцов к королю. Самое главное — не сдаваться, задержать врагов здесь, в нашей долине, чтоб они не успели вклиниться вглубь Лагаро…

— Чтоб домчать до королевского поместья, нужна неделя, и это — быстрому гонцу, который постоянно меняет лошадей, — мэр размышлял вслух, постукивая ногтем указательного пальца по крышке стола. — Войско же, что выступит нам на подмогу, будет двигаться намного медленнее. И сколько времени нам придется играть роль щита Лагаро?

— Предполагаю месяц, — мрачно посчитал Альвар.

Сидевший рядом с ним старейшина пожал плечами:

— И за месяц мы удержим три армии у своих стен?

— Данн ближе, чем Синие Флаги и Тильд, — отозвался кто-то с другого конца стола. — В Данне — лорд Мелин. У него есть своё войско. Если мы попросим помощи там, Мелин не откажет. Одновременно пошлем гонца и к королю.

— У нас есть еще один выход: сдать город. Так мы избежим многих жертв и растрат, — высказался еще один старейшина.

— Не думаю, — нахмурился мэр. — Если мы сдадим город, лорд Гош вполне может припомнить нам недавнее неповиновение и отдать Илидол на разграбление. Нам нельзя так рисковать.

Многие из членов совета закивали:

— Да-да. Нрав Гая Гоша всем хорошо известен. Вспомните, как он поступил с теми, кто отвозил ему выкуп за город. Так и теперь, даже без боя сдав Илидол, мы не можем рассчитывать на милость лорда и его союзников. Потому что ее не будет.

— В таком случае, правильное решение такое: мы отсылаем гонцов с просьбами о помощи и в Данн, и в Синие Флаги, — этими словами капитан Альвар решительно подвел черту под совещанием.

Старейшины поразмышляли еще минуту. Затем мэр сказал:

— Да. Так и сделаем. Кто-нибудь имеет сказать что-либо против?

Никто больше не возражал. Глава города встал и повернулся к Альвару:

— Господин капитан, вы свободны. Идите, выберите тех, кто повезет наши послания королю и кронпринцу. Чем быстрей они отправятся, тем лучше. И займитесь подготовкой к обороне города. В этом деле мы целиком и полностью полагаемся на ваше искусство воина.

— Не волнуйтесь, — рыцарь тоже встал, поклонился мэру и членам совета. — Я свое дело знаю…

На холмах, в одном из командирских шатров, тоже проходил важный совет: Гай Гош обсуждал дальнейшие действия с князьями Тэйт и Бикео. Лорд ходил туда-сюда вдоль стола, на котором были разложены несколько карт Лагаро, и говорил, рубя ладонью воздух:

— Я знаю эти места получше вашего. И настаиваю на своем варианте атаки. Нельзя медлить — надо штурмовать город завтра же утром! За ночь окружить его, а с восходом лавиной спуститься с холмов и ударить сразу по всем воротам! — при слове 'ударить' Гош хлопнул себя кулаком правой руки в ладонь левой; глаза его сверкали; он был готов хоть сейчас мчаться на верном коне в атаку и жестоко карать огнем и мечом город, доставивший ему столько неприятных и досадных моментов в прошлом. — Илидол не устоит — это я вам обещаю!

— А я считаю: надо дождаться катапульт и начинать битву с них, — отозвался князь Орикора — правитель Бикео. — У нас отличная позиция — холмы. Мы обрушим на Илидол каменный град. А после, не дав горожанам опомниться, пойдем на штурм. Это затем, чтоб избежать больших потерь среди солдат: впереди все Лагаро и серьезные битвы с королем Лавром и его армией. Я не хочу терять воинов на первом же городе. Я осматривал Илидол — он хорошо укреплен. Он может дорого обойтись, — князь пожал плечами и закинул ногу на ногу (в отличие от порывистого Гоша, Орикора расслабленно сидел в походном кресле и говорил голосом спокойным, даже скучающим).

— Нам нельзя ждать! Нельзя медлить! — резко возразил лорд Гай, ударив кулаком в стол. — Я ж толкую: время работает против нас — илидольцы опомнятся, еще больше укрепятся, вышлют гонцов за подмогой, и мы надолго здесь застрянем.

— За подмогой? — переспросил князь Орикора. — Кого они могут просить? Короля? Лавру Свирепому надо более месяца, чтоб сюда добраться. За это время Илидол можно с землей сравнять.

— Вы забыли о лорде Мелине, — Гош предупреждающе поднял вверх указательный палец правой руки.

— Мы о нем не забыли, — низким рокочущим голосом отозвался князь Волот — правитель Тэйт. — Мы просто не думаем, что он — та сила, с которой нужно считаться.

— И напрасно! — вновь повысил голос Гош. — Моя разведка мне сообщила, что он собрал большую армию и намерен выступить в поход, чтоб объединиться с войсками короля. Но если Илидол сообразит просить помощи у него — а Мелин в нескольких днях езды отсюда — то мальчишка не откажет и примчится сюда со всей своей сворой.

Орикора и Волот переглянулись, ухмыльнулись. Оба были зрелыми мужчинами: старше сорока, крупные, мощные рыцари, не раз воевавшие, многое видавшие.

— Если это так, то пусть мчится скорее. Кроме смерти ничего он здесь не найдет. А король Лавр лишится в его лице сына и дополнительного войска.

Гай Гош так сильно сжал кулаки, что хрустнул пальцами, и завел старую песню:

— Но атаковать. Атаковать все равно надо как можно быстрее!

— Нет, — сказал, как отрезал, Орикора. — Мы ждем катапульт, без них наши воины на штурм не пойдут. Куда торопиться? Еще дня три, четыре, и они доползут до этих холмов… А теперь, прошу: оставьте нас, лорд Гай. Мы с Волотом не доиграли партию, — и князь кивнул на соседний маленький столик: тот был расчерчен на квадраты и уставлен фишками белого и красного цвета.

Гош едва сдержался, чтоб не выругаться, и вышел из шатра на свежий воздух. Там его дожидалась Элис: сидя на корточках, она трепала уши большому рыжему псу — боевому псу князя Орикоры. Собака виляла хвостом и доверчиво совала свою голову подмышку девушке.

— Папа-папа! — воскликнула Элис, увидав отца. — Хочу такого зверя!

Лорд Гай ответил ей невразумительным, но очень выразительным рычанием. Девушка поняла, что настроение у него не самое лучшее, поэтому оставила собаку и подошла к отцу:

— Отказались?

— Да, — выдохнул Гош. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу, — зашипел себе под нос, не желая, чтоб его эмоциональные всплески были слышны тем, кто доигрывал партию в шатре. — Ненавижу, когда идет не по моему! Сперва этот сопляк Мелин подвел, потом Коприй предал, сскотина; теперь эти два венценосных болвана отказываются слушать мои советы. Вот же… — и крепко выругался, не стесняясь дочери.

— Плевать, — отозвалась Элис, плотно сжимая губы. — Главное: у нас солдат много.

— Эти солдаты — подонки, — продолжал шипеть Гош. — Знаешь, что мне донесли? Мои солдаты говорят, что я неправильно сделал, заключив союз с Тэйт и Бикео против Лагаро. Они говорят, что скверно идти против родины. Мелин — ублюдок! Это его слова! Этими словами он переманил Коприя и двух моих капитанов! И эти слова, как гадкие зерна, среди моих вояк посеял. Если Мелин явится сюда защищать Илидол, кто мне поручится, что мои солдаты не перейдут на его сторону?

— Пусть явится, — зловеще осклабилась Эллис. — Я сама займусь его головой, — сказала и недобро хохотнула…

Глава четырнадцатая

Холодное мартовское утро наслало на Коровьи холмы белый, густой туман. Он надежной завесой скрыл от дозорных Гоша, Тэйт и Бикео подтянувшееся за ночь к осажденному Илидолу войско из земли Данн, дружину лорда Мелина.

Юноша не терял ни минуты. Получив весть о том, что город его юности окружен врагами и ждет помощи, он приказал всем, готовым на быстрый переход, выступать.

— Не забудь, что и я с тобой! — заявила ему Нина, ставшая чрезвычайно решительной в последнее время.

Все то время, пока они пережидали раскисшую погоду, девушка не пропускала занятий по фехтованию. И Мелин дивился (как дивился когда-то Ларик) тому, как легко и просто давались ей весьма сложные комбинации.

— Что ж, если дело дойдет до заварухи, я насчет тебя спокоен, — улыбался юноша, глядя на раскрасневшееся после занятий лицо Нины. — Пару голов снесешь — это точно…

Он лукавил — он не хотел брать ее в поход. А тем более не хотел, чтоб девушка столкнулась с 'заварухой'. Ему желалось одного: чтоб Нина помахала ему из окошка или с порога белым платком на прощание и ждала бы его, проводя время за простыми дамскими делами: вышивкой, шитьем или вязанием.

— Прошу тебя: передумай, — шепнул Мелин ей тогда, когда в одну из ночей, после жарких любовных забав, они отдыхали друг у друга в объятиях под теплым шерстяным покрывалом. — Останься в замке — мне так будет спокойнее.

— Спокойно и мне, и тебе лишь тогда, когда мы вместе, — возразила Нина, утыкаясь лицом в его грудь. — Я вся изведусь тут у окна, а ты не сможешь биться так, как должен. Вместе, все вместе, лорд Мелин. Если тебе это не нравится, прогони меня прямо сейчас.

— Никогда, — с жаром зашептал кронпринц, прижимая девушку к себе крепко-крепко, — никогда-никогда…

Мелин уступил, и в поход к Илидолу Нина отправилась на его лошади, держась за его пояс, сама — в длинной кольчуге, круглом шлеме, легких латах и с мечом леди Мальвы Данн у пояса. Мелин вез Нину так, как когда-то возили своих оруженосцев обедневшие рыцари — у себя за спиной.

Всем конникам Мелин приказал не облачаться в тяжелые доспехи, а к себе в седло повелел взять пехотинца или лучника. И всего за три дня, делая небольшие привалы и передвигаясь даже ночью, отряды кронпринца достигли Илидола и заняли позиции к востоку от города. Обозы, баллисты и остальная пехота должны были подтянуться только через два дня, но кронпринц решил атаковать врага сразу по прибытии, пользуясь эффектом внезапности.

— Ваша милость, это поспешно, опрометчиво, — говорил кронпринцу Коприй. — Мы выставляем три тысячи против восьми. И большая половина наших сил — не ахти какие бойцы. Может, стоит дождаться прибытия всех наших войск и вместе с ними пойти в бой?

— Не этого ли мы хотели? Ударить наконец-то по Гошу и его союзникам? — возражал Мелин. — Посмотри на моих воинов — каждый рвется в битву. Потому что каждый знает: наше дело правильное, и кроме победы нет ничего у нас впереди. С такими парнями нельзя не победить!

— Ваша милость, простите, но ваши красивые слова — это чистый порыв. Им доверять нельзя. Здравый смысл…

— Я знаю, — сквозь зубы ответил Мелин. — Но по другому не могу. Я заставил людей мне поверить, и они готовы идти за мной хоть на край, хоть за край. Да, я боюсь, что опять допускаю ошибку. Но сегодня надо действовать, а не раздумывать. Хватит уже бегать от судьбы. У меня есть армия, и я иду на Гоша! Илидол я не отдам — я все еще рыцарь Илидола, и Данн не отдам — я лорд Данна, и Лагаро не отдам — я его принц!

Коприй все понял. Даже лучше, чем сам Мелин. И сомнения оруженосца пропали:

— С таким настроением, ваша милость, нам и двадцать тысяч не страшны.

— Не страшны! — отозвалась Нина.

— Только, милая леди, вы останетесь в резерве, — заметил кронпринц. — И вступите в бой с запасным конным отрядом лишь тогда, когда услышите, что я трублю подмогу.

— Но ты ведь подашь нам сигнал? — девушка дернула юношу за рукав.

— Конечно, — кивнул Мелин. — Если будет острая необходимость.

— Обещаешь? — настаивала Нина.

— Обещаю, — улыбнулся молодой лорд.

Еще ночью лучники Мелина отметили для себя место расположения лагеря Гоша и союзников (по огням, горевшим меж шатров, это было легко сделать), а рано утром, заняв места на холмах, приготовились стрелять в слепую по спящим позициям врага: туман ведь не только их прикрывал — он затянул и стан противника.

Землю, уже полностью скинувшую снежные покровы, за ночь приморозило, и под копытами рыцарских лошадей потрескивала прошлогодняя, черная, схваченная инеем, трава.

— Господа, — сказал Мелин капитанам, — займите свои позиции. Мой рог будет сигналом к атаке.

Ливий и Бурбет приложили указательные пальцы правых рук к краям шлемов, отдавая честь командиру, и развернули коней, чтоб скакать к отрядам. Мелин же оборотился к лучникам, длинной шеренгой выстроившимся на склоне холма, беззвучно вытащил меч из ножен и поднял его высоко над головой:

— Готовы! — проорал, и все стрелки, как один, натянули тетивы.

— Начали! — махнул клинком кронпринц, и первая стая стрел с тихим шелестом вонзилась в мирный сонный туман.

— Еще! — выкрикнул Мелин, и новая туча жал пронизала молочную дымку. — Еще! — и, приложив рог к губам, затрубил сигнал к атаке и двинул коня в сторону лагеря Гоша, откуда тоже понеслись резкие звуки горнов, будившие воинов по тревоге.

Белая лошадь кронпринца, взрывая копытами землю, распуская длинный хвост, словно невеста — шлейф, звездой полетела вниз по склону. За ним, гулкой лавиной, орущей 'вперед! дикими, ужасными голосами, последовали отряды Ливия, Бурбета и Коприя.

Первые палатки врагов они смели. Так, как разбушевавшиеся водные потоки по весне прорывают плотину и уносят бревна, жонглируя ими, словно тростинками. И вклинились дальше, вглубь растревоженного лагеря.

Мелин орудовал мечом легко, играючи — сказались каждодневные тренировки в Двуглавой Крепости.

Первый убивающий удар — снизу вверх — достался рослому воину, который выскочил наперерез кронпринцу с боевым топором в руках. Клинок Мелина рассек рыцарю голову, вонзившись в подбородок. Шлем убитого полетел куда-то в бок, а конь юноши, заржав, перепрыгнул через валящееся тело и рванулся дальше — в сторону солдат, мечущихся у палаток. И тут уж клинку кронпринца не стало отдыха. Правой рукой он разил, не позволяя предплечью и кисти ни на минуту расслабиться, а левой — ловко управлял конем, поворачивая его именно туда, куда нужно было, чтоб рубануть или уколоть поточнее. Те из врагов, кто отваживались броситься на него с поднятыми мечами, отлетали, рассеченные надвое. Рыцари, следовавшие за кронпринцем, не уступали ему в точности, мощи и смертельности своих ударов.

Дальше и дальше, в самый центр вражьего стана несли их скакуны. Следом бежали, победно крича, пешие воины Данна: они спешили занять очищенную от противника территорию.

Внезапность и скорость сослужили Мелину и его войску хорошую службу: враги не могли ничего выставить против этой молниеносной атаки. По расчетам их командиров, лагаронцы из Данн в случае похода должны были подтянуться к Коровьим холмам только через день. И теперь, когда воины кронпринца словно с неба свалились, в лагере Гош, Тэйт и Бикео царили полная дезориентация и растерянность.

— Пленных не брааать! — проорал Мелин, увидав флаги Тэйт над высоким пестрым шатром. — Здесь враги! Только враги!

— Пленных не брааать! — отозвались его приказу капитаны и другие командиры.

Вернув на время меч в ножны, кронпринц подхватил торчащее из земли копье и с ним наперевес, устрашающе крича 'убью! , понесся на того, кто вышел из шатра — на высокого и большого в объемах рыцаря с длинными черными волосами, рассыпанными по закованным в белую сталь плечам. Мелин был уверен: это — очень важная во вражьей армии птица.

— Меч! — взревел рыцарь своему оруженосцу, видя налетающего всадника. — Мой меч!

Тот успел сунуть в огромную ладонь господина длинный и широкий клинок и отскочил в сторону, чтоб не попасть под замах.

И Мелину не удалась атака: рыцарь с лихим 'нна! ударил мечом по наконечнику летящего в грудь копья и перерубил его. Тут же, очень ловко, несмотря на крупные размеры и большой вес, крутнулся вокруг оси, рассекая выставленным клинком воздух, и на повороте всадил свое оружие в бок поравнявшегося с ним коня Мелина. Животное дико заржало и, встав на дыбы, опрокинулось, приминая всадника.

Кронпринц вылетел из седла и грохнулся оземь, сильно ушибив правый бок и голову, и на какое-то мгновение лишился сознания.

Длинноволосый рыцарь — князь Волот — с торжествующим криком бросился к упавшему, намереваясь прикончить его, и уже занес меч, чтоб снести Мелину голову, но подлетел один из даннских рыцарей и на полном скаку ударил князя в спину. Тот охнул, упав лицом вниз от сильного толчка. Клинок всадника не ранил его — защитили прочные латы — но от Мелина отвлекли. Нескольких секунд, пока Волот поднимался, кронпринцу хватило, чтоб прийти в себя и тоже встать. Вовремя: князь, распаленный тем, что его сбили с ног, заревел, словно взбесившийся бык, и кинулся с мечом на перевес на юношу.

Мелин откинулся назад, чтоб поберечься страшного удара в шею, и оружие Волота пропело мимо, тонко звякнув самым кончиком по защитному воротнику. От этого у юноши затылок обдало волной липкого холода — смерть хихикнула ему этим 'ззинь'. В ответ, хоть и тяжело было двигать ушибленной рукой, кронпринц пырнул князя в бок обломком сломавшегося при падении копья, который посчастливилось не выронить. Острые расщепы вонзились Волоту ровно меж двух половинок панциря, под нижнее ребро и пробили кольчугу. Князь заревел еще громче — уже от боли:

— Уу-блюдок! — и упал на одно колено.

— Да! — радостно ответил Мелин. — Еще какой! — и, нарочито паясничая, раскланялся. — Лорд Мелин Лагаронский к вашим услугам!

Юноша бросил обломок копья в сторону и выхватил меч, чтоб отбить атаки налетевших дружинников Волота: они горели желанием спасти своего сюзерена и проучить наглого юнца, который пустил князю кровь.

Мелин присел, чтоб дернуть еще один клинок — из ножен, закрепленных у седла своего убитого коня — и, не отступив ни на шаг, встретил рыцарей Тэйт сокрушительными приемами 'Двух крыльев'. Он хотел нанести как можно больший урон врагам и главное — захватить в плен князя Тэйт. Уж от такой добычи отказываться было глупо. Но юноша не смог: пришлось одному держать оборону сразу от пятерых отличных бойцов, в то время как трое других подхватили ревущего проклятия Волота и понесли из битвы.

— Кто-нибудь! Ко мне! — закричал Мелин, видя, что лишается 'трофея'.

Он рубанул левой и свалил одного врага наземь, махнул правой и сбил с другого шлем, при этом оглушив. Свел мечи вместе, жестоко рассекая шею третьему, и поймал обоими лезвиями направленные на себя клинки четвертого и пятого:

— Ха!

И тут парню помогли: с победными криками налетели его всадники, еще через минуту подбежали, лихо перепрыгивая через поваленные палатки и тела убитых, пешие воины Данн. Тех, кто бился с Мелином, 'успокоили' издали — стрелами, а рыцарей, тащивших куда подальше князя Волота, окружили, наставив на них копья, мечи и настороженные луки.

Кронпринц, еще раз победно выкрикнув 'ха! , опустил мечи и бросился к окруженным:

— Сдавайтесь! Или смерть вам!

Воины Тэйт, всего три человека, стояли спина к спине, направив обнаженные мечи на лагаронцев и, было видно, готовились драться до последнего. Их князь лежал ничком в грязи, все еще рыча весьма нехорошие слова, но все глуше и глуше: он терял кровь, а вместе с нею — и силы.

— Сдавайтесь! — повторил Мелин, поднял забрало шлема и назвал себя. — Я даю слово: в плену вас не тронут.

Откуда-то на взмыленном, заляпанном кровью жеребце примчался Коприй, сам тоже в кровавых пятнах. В одной руке он держал высоко-высоко свой меч, щедро раздаривший смерть врагам, в другой, полотнищем вниз, уничижительно, — волок знамя Тэйт, рваное, грязное. Глаза оруженосца горели, он зычно кричал:

— Холм наш! Мы пробили окружение! Холм наш! Противник бежит на другие холмы!

— Слыхали? — обратился Мелин к воинам Тэйт. — Вам не за что больше биться. Все ваши разбежались. Лагерь наш, холм наш. Сдавайтесь — и будете жить.

Рыцари Тэйт бросили взгляды на князя. Но он не мог дать им какой-либо приказ: Волот совершенно затих, скрючившись в луже крови. И его воины опустили мечи:

— Сдаемся.

Мелин кивнул своим дружинникам:

— Обезоружить и связать. Коприй, займись князем. Он еще пригодиться…

В это время подлетел еще рыцарь Данн с не менее ярким огнем в глазах, с не менее радостной вестью:

— Мы захватили две катапульты, осадную башню Тэйт и четыре мортиры! Мы захватили все их укрепления, все их обозы! Мы захватили даже их завтрак! Противник рассеян по склонам, бежит спасаться к соседям. Ваша милость, позвольте их преследовать! Перебьем!

— Всем назад! — приказал Мелин. — Собраться здесь. У нас другая задача: укрепить позиции, отдохнуть, наладить связь с городом и ждать своих. Горячку пороть нельзя. К тому же, Бикео и Гош наверняка уже собрались с мыслями и силами и приготовились обороняться намного серьезней. Обманем их надежды, — и он улыбнулся, довольно, радостно.

— Ваша милость, — к юноше подошел Коприй. — Гош и Бикео могут прямо сейчас пойти в атаку и отбить наши позиции.

— Не думаю, — ответил Мелин. — Они не знают, сколько нас, а мы всего за какой-то час нанесли большой урон силам Тэйт и захватили цельного князя Тэйт. Это должно впечатлить. Так что Гош и Орикора десять раз подумают, прежде чем кидаться на нас. У нас есть время, чтоб укрепиться. И у нас есть завтрак, а моим бравым рубакам надо набить животы после славной победы! Ну, кто за то, чтоб объесть Тэйт? — крикнул он воинам, и те отозвались радостным ревом. — Громче-громче, парни! И выше мой флаг! — приказал кронпринц знаменосцу. — Пусть знает Илидол — Мелин пришел!..

Туман схлынул с Коровьих холмов. Казалось, лагаронцы разметали не только вражий лагерь, но и его космы. И солдаты на стенах осажденного города могли прекрасно видеть, что вместо флагов Тэйт над одним из холмов поднялось знамя Мелина Лагаронского — голубое с серебряными дубовыми листьями.

Город отозвался радостным ревом.

Глава пятнадцатая

Радостные возгласы многих сотен илидольцев сопровождали скрипы подъемного моста, который гостеприимно откинулся перед Мелином и его рыцарями.

Кронпринц отправился в город после полудня, убедившись в том, что его войско достаточно укрепилось на захваченном холме, а противник не имеет планов отбивать утерянные позиции.

Первым в город въехали три даннских рыцаря. Уже за ними — на вороном жеребце, под своим флагом, в блистающих доспехах и в открытом шлеме — Мелин Лагаронский. Он приветственно поднял руку и этим вызвал очередной взрыв радостных криков. Одни орали юноше: 'Ура Пеку! , другие величали 'правильно': 'Ура лорду Мелину!

— Это здорово! — восхищенно сказала кронпринцу Нина. — Все в городе любят тебя!

Навстречу Мелину и его рыцарям вышли мэр и члены городского Совета. Они поклонились, сняв шляпы и прижав правые руки к сердцу, в знак почтения и уважения. Народ затих, ожидая услыхать слова отцов города.

— Ваша милость, — начал говорить мэр. — Мы счастливы, что вы так быстро отозвались на нашу просьбу о помощи. Мы счастливы, что ваш меч опять нас защищает. И мы приветствуем вас и вашу победу. Теперь в благополучии Илидола у меня нет сомнений. Думаю: мои земляки скажут то же самое.

Земляки — горожане — опять взревели, подтверждая слова мэра.

Мелин поднял руку, желая отвечать. И люди вновь затихли.

— Враг, что у стен ваших, не одному Илидолу враг, — сказал юноша. — Ваш город — первое, на что он покусился в нашей стране. Но я и все те, кто со мной, не желаем и камня одного родного им уступить. Победа, которую нам сегодня подарило небо, — знак того, что небо нас благословляет. Защита родины — самая угодная Богу работа. И мы ее сделаем!

— Сделаем! Сделаем! — закричали все.

— Просим в ратушу, ваша милость, — опять поклонился Мелину мэр. — Нам многое надо обсудить.

Кронпринц кивнул и двинул коня по старому знакомому маршруту: по Грушевой улице, к Низкому Перекрестку, дальше — поворот налево, на улицу Драчунов.

Мелин вдруг увидел Злату. Сквозь все лица и руки, приветственно ему махавшие. Увидел так, словно знал заранее, где она будет стоять.

Девушка, кутаясь в серый пуховый платок, скромно жалась к дверям дома, избегая толчеи. Наверное, ее пронзительный взгляд ожег Мелина, заставил посмотреть в этот затененный уголок.

Кронпринц остановил своего вороного. 'Что ей сказать? Что же ей сказать? — пугливо дрожали мысли. Но для колебаний не было времени. Мелин спешился. Снял шлем и отдал его Коприю. Сделал два шага в сторону Златы. Народ расступился перед молодым лордом, открывая коридор к девушке с горящими глазами.

Что может быть проще: подойти и сказать всю правду. Но каждый шаг давался с таким трудом, будто по каменной глыбе на каждую ногу привязали. Идти против вражеского войска Мелину было намного легче и проще.

— Здравствуй, Злата, — получилось хрипло и глухо.

— Здравствуйте, ваша милость, — девушка ответила тоже необычно — шепотом — а в глазах ее заблестели слезы.

'Она знает', - понял Мелин.

— Я знаю, — словно прочитала его мысль Злата. — Разве трудно о таком узнать? Вы один приехали в Илидол. А вы ведь никогда не ездите один — всегда с ним, — теперь слезы были не только в ее глазах, но еще и в голосе.

— Да, Ларик… его больше нет. Он погиб, спасая меня, — сказал Мелин.

— Конечно, и это я знаю. Ради вас он никогда себя не берег, — Злата, чтоб сдержать рыдание, прижала ладонь к губам, которые предательски задрожали. — Он уехал с вами из Илидола, хотя мог остаться здесь, со мной, и жил бы спокойно… И вы теперь живы. И совершаете подвиг за подвигом. А его нет… Я никогда не крикну вам 'слава! , лорд Мелин.

Сказав, она спрятала лицо в свой платок и убежала прочь, прижимаясь к стенам дома, словно какой-нибудь воришка. 'Но ведь украла, — чуть не простонал Мелин, не смея остановить Злату и еще что-либо ей сказать. — Украла мою сегодняшнюю победу, всю радость от нее…

— Ваша милость, — напомнил о настоящем Коприй. — Мы ждем вас.

Кронпринц пробормотал 'да-да' и пошел обратно к своему вороному.

— Кто эта печальная девушка? — спросил оруженосец, придерживая юноше стремя.

— Злата, невеста Ларика, — коротко ответил Мелин и дал коню шпоры: ему вдруг захотелось как можно быстрее уехать с этого места.

— Что случилось? — спросила Нина, видя, что лицо молодого человека изменилось, и не в лучшую сторону: появилась суровая складка меж бровей, губы плотно сжались в упрямую и даже жестокую складку, а глаза потемнели, словно от гнева или боли. — Что она тебе сказала?

— Ничего плохого или неверного, — ответил кронпринц. — Не все в Илидоле мне рады. Она, например…

— Это горе, горе говорило, а не Злата, — девушка коснулась пальцами руки Мелина. — А вспомни, как я рычала на тебя там, в 'Маковке'. Для меня тогда ты тоже был повинен во всех бедах, что на меня обвалились. Но теперь я так не считаю.

— Может быть, может быть, — пробормотал кронпринц, поднимая глаза на золоченые шпили илидольской ратуши, появившиеся из-за поворота Кумачовой улицы. — Я много чего натворил, но судьба, похоже, решила дать мне шанс все исправить…

Луна светила в окно, окрашивая тонкие занавеси в голубовато-белый цвет. Перевалило за полночь, и часы на стене объявили об этом легким перезвоном бронзовых колоколец. Было самое подходящее время, чтоб крепко спать, но Мелин бодрствовал: лежал неподвижно на кровати, открыв глаза, и не шевелился, чтоб не разбудить сладко посапывавшую Нину. Девушка умостилась щекой ему на плечо, обхватила руками грудь парня и ровно, спокойно и легко дышала ему в шею. Тепло, уютно. И от этого Мелину ужасно не хотелось, чтоб наступало утро.

Утром, за полчаса до восхода они решили атаковать вражьи полки.

— У нас достаточно сил, чтоб дать бой, — сказал кронпринц на военном совете в ратуше. — Противник уже потерял одну голову — князя Волота. Мы можем даже объявить, что он умер. Тем более, что до этого, если верить лекарю, недалеко, — ухмыльнулся юноша. — Войско Тэйт сейчас в смятении. Наши воины, напротив, полны решимости. Надо это использовать.

— Вполне разумно, — кивал на слова Мелина капитан Альвар. — Для врага будет сюрпризом, если мы вместе с вашими отрядами выйдем биться с ними в открытом поле. Они-то настроились на штурм…

Вот почему кронпринцу не спалось. Хотя илидольский мэр выделил ему в своем доме лучшие покои — те самые, которые в свое время занял, охотясь за старшим сыном, король Лавр.

Конечно, грядущее сражение не было для Мелина чем-то неизведанным — он уже познакомился с битвой, немало врагов поразил, он состоялся, как воин. Но что-то темное ворочалось у юноши под сердцем, какая-то мрачная тоска. И странно: плыли перед глазами воспоминания, как опавшие листья в неспешном водном потоке, кружась и замирая на мгновение, то полные радости, то горькие, как настой из брусничных листьев.

Первая серьезная рана — от ножа, которым он стругал палочку, чтоб сделать стрелу для своего детского лука. Кровь из располосованной ладони хлестала, заливая рукав рубашки, и Мелин испуганно орал, когда бежал за спасением к мастеру Герману. Тот быстро перевязал, успокоил, взял на руки и понес к ручью, где они запустили кораблики из коры…

Первое осознанное день рождение. Он ждал отца. Выучил какую-то песенку, чтоб спеть для него. Да и все в замке говорили, что король обязательно приедет, чтоб поздравить сына с пятилетием. Лавр не приехал. Возможно, он даже не помнил, когда у старшего день рождение. Тогда первый раз у Мелина было нудно и колко в сердце от обиды. Ему вручили какие-то безделушки, сказав, что король сам не может приехать, но шлет подарки. На самом деле (это он позже понял), подарки были от старых добрых учителей…

Падение с лошади — тоже первое. Сильные ушибы плеча, локтя, коленок и ободранная щека. Но в этот раз Мелин не плакал. Во-первых, рыцари не плачут; во-вторых, чего плакать, если сам виноват: в седле надо лучше держаться. Все потом долго болело, ныло, а помог опять Герман — какими-то чудесными мазями и припарками он каждый день, утром и вечером, сдабривал синяки мальчика…

'Герман, Герман, — вспомнил юноша покойного наставника, — сколько бы я дал, чтоб ты был жив… У меня, на самом деле, был отец. Им был ты…

— Ты не спишь? Почему не спишь? — вдруг спросила Нина.

— Не могу, — честно признался Мелин.

— Это плохо, — девушка ткнула пальцем ему в плечо. — Тебе надо выспаться. Раз уж утром воевать.

— Я постараюсь, — улыбнулся кронпринц, прижимая Нину к себе и касаясь губами мягких прядок на ее виске.

— Я завтра с тобой — не забудь, — заметила девушка, вновь ткнув парня в плечо.

— О нет. Мужчин там будет предостаточно.

— Для чего ж ты учил меня махать мечом?

— Ты сама попросила.

— Ну, так теперь я прошу взять меня в битву. Чтоб мое умение не пропадало зря.

— Нет-нет, солнышко, не проси, — ответил Мелин, целуя Нину в висок. — Ты останешься в городе и будешь следить за мной и моими воинами со стены. Это поддержит нас, и меня — особенно. Вот такое тебе задание. Очень важное, поверь.

— Только обещай, что не будешь лезть в самое пекло, — Нина ответно поцеловала его в шею.

— Не проси невозможного. Врать тебе я не могу, обещать такого — тоже. От моего меча зависит многое. И разве правильно будет обнажать его до половины?

Девушка прижалась к нему еще крепче:

— Я сон только что видела. И сон мне не понравился. В нем тебе на лицо опустился огромный черный паук… Когда я была маленькая, я видела похожий сон: противный паук бегал у меня по голове, а я хотела его прогнать, но не получалось. Потом паук изловчился и залез мне в рот. Так гадко, так противно. Я плевалась, но он не выплевывался… А через день у меня так опухло горло, что я стала задыхаться. Был сильный жар, было больно пить, есть, просто глотать слюну. Я долго болела, чуть не умерла. Отец тогда много заплатил одному искусному аптекарю за лекарство. И я — слава небу — поправилась, но тот нехороший сон никогда не забывала. Пауки во сне — к болезни, к беде. Это я знаю. И я теперь очень боюсь за тебя.

— Не надо за меня боятся, — вздохнул Мелин. — Не надо вообще чего-либо боятся. Я живу немного, но могу говорить уверенно: все на свете происходит так, как прописано заранее. Судьбой, Богом, Небом, — кто-то из них или все они вместе управляют нашими жизнями. И даже если меня убьют в бою, значит, так надо.

— Только не говори мне, что решился погибнуть, — дрогнувшим голосом заметила Нина. — Ты должен думать о победе! Верить в то, что победишь!

— Уже думаю и верю, — юноша успокоительно поцеловал девушку в щеку. — Мне ведь есть, для кого жить — для тебя. Не рисковать я не обещаю, но обещаю приложить все усилия, чтоб вернуться к тебе и поцеловать тебя, и всему Лагаро объявить, что ты моя невеста. Так что у нас впереди — роскошное будущее.

— Милый, милый Пек, — прошептала Нина, целуя его губы, обнимая его плечи. — Люби меня сегодня. Так, как никогда еще не любил…

И Мелин не мог не послушаться.

Для того, кого утром ждал бой, это было неразумно, но остаток ночи кронпринц провел не во власти сновидений, а в любовных играх со своей девушкой. Возможно, близость опасности в образе этой самой битвы делала их объятия и поцелуи жарче.

Утомившись, Нина вновь задремала, свернувшись клубком в руках юноши, а к нему сон так и не пришел.

Когда за окном посветлело, Мелин осторожно выбрался из постели, не желая будить девушку, и взялся за одежду, что ждала его на мягкой скамеечке у кровати.

Свежая льняная рубашка, стеганая куртка, узкие штаны из мягкой кожи, высокие, крепкие сапоги. Облачившись во все это, кронпринц присел на скамейку, как человек, намеревающийся отправиться в дальний путь. Он еще раз посмотрел на спящую Нину. Не сдержался при виде ее красоты, наклонился, поцеловал, мягко, невесомо, в округлую бархатную щеку.

'Сокровище мое. Что-то с тобой будет, если я… А, ничего страшного', - молодой человек быстро выпрямился и быстро вышел в коридор, в прохладный полумрак; потом спустился в гостиную и не без удовольствия увидел, что там, у большого круглого стола, его уже ждут: Коприй, Альвар, Ливий, Бурбет и другие капитаны его войска, причем уже готовые выступать в бой — все в полном доспехе, опоясаны мечами. Был и мэр, тоже облаченный по-походному: в кожаной куртке и в наборном, из больших стальных кругов, панцире. На его широком поясе также покачивался меч. Глава города намеревался вести в атаку отряды ополченцев.

— Доброе утро, ваша милость, — с поклоном приветствовали Мелина рыцари и мэр.

— Доброе утро, господа, — ответно кивнул юноша. — Прежде чем выступить на поле боя, я хочу кое-что объявить. Как и каждый из вас, я не уверен, что сегодня там, за стенами Илидола, не встречусь со смертью. Но, как и вас, меня эта встреча не пугает. Однако пугает то, что я могу оставить нерешенными кое-какие вопросы. Самый главный — судьба леди Нины, сестры моего умершего друга. Она дорога мне. Очень дорога. Вы честные и благородные люди. И я при вас даю Нине право в случае моей смерти наследовать мне. Если я умру, Данн будет принадлежать ей. Вы заявите об этом королю Лавру. Поклянитесь мне.

Коприй первым сказал 'клянусь'. За ним, без особого промедления, это слово повторили все, кто был в гостиной.

— Отлично, — улыбнулся Мелин. — Ну-с, Коприй, где мои доспехи?

Глава шестнадцатая

Кто-то мелодично защебетал над широким черноземным полем. Кому-то совершенно не было дела до человеческих страстей: до войны, борьбы за власть, предательства и хитростей. Кто-то возвещал о том, что пришла весна: время петь, искать себе пару и вить гнездо для будущих детишек.

Птицей быть неплохо:

Нет причины охать, -

пробормотал Мелин, наблюдая за ранней пташкой, которая кувыркалась в утренней синеве и щедро рассыпала трели.

Его войско уже выстроилось в боевом порядке. Сегодня они нападали не внезапно: армия Гоша и Орикоры, получив вызов, ждала напротив, ощетинившись копьями.

— Ваша милость, смотрите: к нам едут для переговоров, — сказал кронпринцу Коприй.

В самом деле, от стальной массы первого ряда вражеского войска отделились несколько всадников и поскакали навстречу илидольцам и даннцам.

— Будет вежливым встретить их, — заметил юноша и тронул своего коня вперед.

За ним выступили верный оруженосец, капитаны Ливий, Бурбет и знаменосец, гордо и высоко несший штандарт кронпринца.

До встречи им оставалось метров сто, когда один из всадников со стороны Гоша пришпорил свою лошадь, вырвался вперед и в одно мгновение поравнялся с Мелином.

Коприй преградил ему дорогу, подозревая покушение, но вражеский рыцарь, весело крикнув 'привет, Мелин! , оказался леди Элис Гош.

— А ты отвали-ка в сторону, предатель! Иначе прямо здесь голову тебе снесу! — рявкнула она оруженосцу, а кронпринцу сказала. — Ты не против, если рядом с тобой поеду?

— Зачем тебе? — не нашел лучшего вопроса-ответа молодой человек.

— Ха, а ты всегда мне нравился, — лукаво и очаровательно улыбнулась девушка и сняла шлем: от этого ее роскошные волосы золотистыми нитями рассыпались по плечам, одетым в сталь, и она вся засияла, как неземное создание. — Нравишься и теперь: такой сильный, грозный в этих латах. Ты похож на рыцаря из сказок. Думаю: пойти против дракона для тебя — раз плюнуть! — и снова засмеялась, а ее голос не уступал в мелодичности птичьим трелям, что неслись с неба.

— Вернись к отцу, Элис, — твердо сказал Мелин, не обращая внимания на ее игривые речи и кокетливые взгляды. — Твои слова совершенно не к месту. Мы враги — не забудь.

— О! — возмутилась девушка. — Да ты в зануды записался! Фи, лорд Мелин! К отцу я не поеду. Да и зачем — вот он сам уже подъехал, — и, хохоча, вернулась на сторону лорда Гоша.

Тот посмотрел на нее весьма грозно и сказал, чеканя каждое слово:

— Леди, я вами очень недоволен.

— Все-все, больше не буду, — хихикнула Элис, строя из себя маленькую вздорную девочку, которую взрослые поймали за очередной каверзой и припугнули наказанием, и заставила своего коня пятиться, чтоб не стоять впереди отца, князя Орикоры и молодого рыцаря в латах, украшенных гербами Тэйт.

Пару минут главы армий молчали, посылая друг другу тяжелые, ненавидящие взгляды.

Первым заговорил Мелин:

— Я и мои люди не желаем более кровопролития и требуем, чтоб вы немедленно сняли осаду с города и вернулись туда, откуда пришли. В противном случае мы будем сражаться до тех пор, пока не выбьем вас из Лагаро.

Он смолк, и опять на минуту воцарилась тишина.

Лорд Гай теперь смотрел на молодого принца с едва заметной, насмешливой улыбкой. Затем обернулся к князю Орикоре. Тот кивнул, предоставляя Гошу право вести переговоры за всех.

— Лорд Мелин, — сказал Гай Гош, повернувшись к юноше. — Я и мои союзники тоже не желаем битвы и, в свою очередь, требуем сдать нам город и земли Илидола. Это будет благоразумно.

— Благоразумно? Сдаваться без боя, имея силы сражаться? — чуть ли не рассмеялся молодой человек. — Об этом не может быть и речи. Мы обещаем поступить еще благоразумнее: сегодня мы будем бить вас. Так, как били пару дней назад — на Коровьих холмах. И побьем!

— Мальчишка! — прошипел ему Гош.

— Предатель! — рявкнул в ответ Мелин.

— Ублюдок!

— Изменник!

— Только попадись мне в бою — в капусту изрублю!

— Попадусь! Обязательно! Но только для того, чтоб твою голову на своё копьё поднять! — злобно оскалился юноша.

Гай Гош, прорычав некое ругательство, схватился за меч — Мелин сделал то же самое. Но тут меж ними, прямо в перекрестье полных ненависти взглядов, выехал молодой рыцарь Тэйт. Он громко обратился к кронпринцу:

— Где князь Волот?

— Ты кто такой, чтоб спрашивать о моем пленнике? — огрызнулся Мелин, не спуская пальцев с рукояти меча.

— Я старший сын Волота — князь Марат. И я хочу знать, что с моим отцом.

— Волот умирает в Илидоле. От ран, — коротко ответил кронпринц (пропало у него желание врать о том, что плененный князь уже умер), а через секунду добавил, ожесточенно. — Это подходящая 'награда' для того, кто пришел со злом в чужой дом!

— Отдай мне отца — пусть умрет в моем шатре. На моих руках, — сквозь зубы процедил скорее приказ, а не просьбу, Марат.

— Он умрёт в плену, — твердо ответил Мелин. — Он это заслужил, потому что пришел на наши земли убивать. И все, что я тебе отдам — его тело.

— Тогда берись за меч! Ты мой кровник, и я хочу выпустить твою кровь на землю прямо здесь — на поле меж войсками, — глаза молодого князя горели, как уголья в костре. — Пусть увидят мои солдаты, как я наказываю того, кто ранил моего отца! — Марат сорвал в руки тяжелую латную перчатку и бросил ее в голову Мелина — юноша успел прикрыться: перчатка князя ударила кронпринца в стальную наручь и упала на землю.

— Что ж, если так не терпиться, окажу тебе любезность: провожу на тот свет! — прорычал Мелин — он очень сильно разозлился: сперва от словесной перепалки с Гошем, теперь — из-за перчатки в лицо.

Прежде чем вмешались рыцари постарше — Гош, Коприй и Орикора — молодые люди сшибли клинки, со всей яростью, что была им отмеряна кровью их славных и воинственных предков. Армии же довольно взревели, приветствуя бой молодых людей: поединок предводителей всегда являлся неплохим развлечением.

— Я убью тебя! — рычал Мелин, осыпая противника градом сильных рубящих ударов. — А потом и с дружиной твоей разберемся!

— Не торопись. Ведь жить тебе осталось недолго, — возражал Марат, отбиваясь и ответно атакуя.

С конями и мечами оба юноши управлялись замечательно. Сталь свистала над их молодыми, горячими головами, которые весьма шустро уклонялись, избегая смерти.

— Марат! Марат! — задорно вопила, прыгая в седле, Элис. — Кровь! Кровь! Пусти ему кровь! Шею! Шею руби!

Надо сказать, ее ободряющие крики словно влили новые силы в молодого князя, который уже притомился и начал тяжело дышать. Марат опять издал что-то, похожее на рык тигра, и, увернувшись от выпада Мелина, ударил мечом снизу — в пояс противнику — очень сильно. Панциря не пробил, но заставил молодого лорда охнуть и согнуться пополам, а еще — выронить клинок.

— Все! Конец тебе! — кровожадно проревел Марат и замахнулся, чтоб прикончить обезоруженного.

— Давай! Руби! — Элис даже взвизгнула от злой радости и захлопала в ладоши.

Мелин, до крови закусив нижнюю губу, пошел в отчаянное: бросил поводья коня и рванулся на князя, под замах, перехватил своей рукой вооруженную руку Марата. Рыцари звонко сшиблись панцирями и не удержались в седлах: качнувшись, со страшным грохотом упали вниз. Князь, оказавшись под кронпринцем, тоже потерял меч. Злобно рыча, оба витязя покатились по земле, словно мальчишки, поссорившиеся из-за какой-то пустяковины.

— Нет-нет, такое мне не нравится! Разве это рыцарский поединок? — разочарованно протянула Эллис, обиженно надувая губы. — Потасовка грязных поселян…

Парни тем временем вскочили на ноги, отбросили в сторону перекосившиеся шлемы, сняли перчатки, облегчив ладони, и пошли в рукопашную. Точнее — в кулачную. И тут Мелин выступил во всей своей красе: привычно увернувшись от прямого удара в нос (такой делают все те, кто слабоват в мордобойном деле), он мощно ответил снизу вверх, попав кулаком в подбородок Марата. Князь запрокинул голову, клацнув зубами, рухнул навзничь, дернулся в нехорошей корче и не поднялся: его шея не выдержала удара одного из лучших бойцов папаши Влоба, сломалась. Когда-то, именно таким приемом Пек-Рифмач победил Рыжего Айвена, высокого и сильного бойца, которого выставил против него один столичный, важный лицом и статью, дворянин. Он спорил с илидольскими приятелями, что Айвор в пять минут положит Пека на песок арены, и проспорил десятять золотых монет. Две из них достались тогда юному Пеку — на них потом гуляли все кулачники дома 'Тумачино' целых два дня…

— Вот так-то, — Мелин перевел дух и, с вызовом выпрямившись, прокричал. — Есть ли у Тэйт еще князья? Всех прошу сюда — хлебнуть лагаронских оплеух. У меня этого добра — навалом!

Со стороны стройных рядом Гош, Бикео и Тэйт лишь тишиной повеяло. Зато даннцы и илидольцы отозвались радостным ревом и воинственно зазвенели оружием. 'Мелину! Слава! — кричали они, и им самозабвенно вторили солдаты и жители города, следившие за битвой с крепостных стен.

Молодой победитель выдал громкое, хвастливое 'ха! , поймал поводья коня и вернулся в седло. Юношу даже лихорадило от победы: глаза, лицо сияли, а в руках, казалось, огонь горел — хотелось вновь биться и опять побеждать.

— Коприй, забери мой шлем и перчатки, — голосом с необычно властными нотами приказал он оруженосцу. — И выше моё знамя! Сегодня у нас уже есть одна победа! А вы, господа, — обратился он к остолбеневшим Гошу, Орикоре и Элис, — если не желаете сами сдаваться, готовьтесь к бою. Сегодня мы защищаем свою родину. Вы — всего лишь свои жизни. Посмотрим, на чьей стороне нынче выступит удача…

Он махнул рукой, призывая Коприя и капитанов возвращаться к войскам…

Побледневшая леди Элис, придя в себя после такого неожиданного окончания поединка, который так славно развлек ее в последние пару минут, теперь спешилась, чтоб подойти к неподвижно лежащему Марату. Она восприняла его смерть, как удар по себе: молодой князь Тэйт ей нравился. Девушке многие парни нравились, и многих она рассматривала, как постельных спутников, настоящих или будущих. Статный красавец Марат был в её приятных планах, и на одном из первых мест, но Мелин все испортил.

— Уже который раз он все портит, все планы нам рушит, — прошипела Элис, видя, что у князя уже остекленели глаза, а приоткрытые губы подернулись трупной синевой.

Она выпрямилась, выхватила свой меч и зло закричала в спину уезжавшему кронпринцу:

— Эй! Ты! Повернись, когда я с тобой говорю! Клянусь своим гербом! Всеми предками, сколько их там! Я не вложу меч в ножны, пока не будет на нем твоей крови, лорд Мелин!

— Элис! — осадил ее лорд Гай. — Теперь — умолкни!

— Смотрите: не передеритесь меж собой из-за моей крови, — ядовито отозвался Мелин и пришпорил коня: ему хотелось быстрее вернуться к своим полкам и дать сигнал к атаке; в этот миг к молодому человеку внезапно пришла невероятная уверенность в том, что теперь любое, начатое им, дело станет завершаться удачей.

— Я уже говорила: я убью его, папа, — продолжала шипеть Элис, заметив, как строго смотрит на нее отец. — И не смей мне мешать в этом деле!

— Все решит битва, а не выбрыки твоего характера, — ответил лорд Гай и повернул лошадь к своей армии.

— Ну, я взбрыкну! Ох, в бою я взбрыкну! — пообещала девушка, недобро улыбаясь.

Князь Орикора, до сего момента молча наблюдавший за происходящим, покачал головой, глядя на ряды защитников Илидола, и сказал:

— Тэйт потерял двух славных воинов, двух своих высших лордов… Что с меня Лагаро стребует? Не велика ли цена нашего похода?

Гай Гош в один миг оказался рядом с князем, схватил его за плечо, горящими глазами посмотрел в глаза рыцаря:

— Сомнения? У вас какие-то сомнения? Уж не хотите ли вы показать свой зад этому молокососу? Для этого вы пришли в Лагаро?!

— Я пришел побеждать, — коротко ответил Орикора.

— Так ведите свои войска на этот сброд! Ваша победа — это кровь Мелина Лагаронского! Выпустите ее под небеса — и они подарят вам великую победу!..

На несколько минут странная тишина повисла над будущим полем боя. Опять стало слышно, как щебечут птицы в высокой синеве: в их жизни по-прежнему не было ни рыцарей, ни солдат, ни оружия, ни войны — только золотое, солнечное тепло и волнующие, весенние запахи…

Мгновение спустя началось:

— Стрелки! Готовься! — привычно скомандовал лорд Мелин и довольно улыбнулся, увидав, как точно и дружно следуют воины его приказам, натягивая упругие луки. — Давай! — махнул обнаженным клинком.

Юношу всегда приводили в восторг эти тучи смертоносных жал, что срывались в сторону врага при одном его слове. Так было и теперь: он, не мигая, с трепетом во всех членах проводил глазами первую стаю стрел, улетевшую убивать врага.

— Стрелки! — молодой лорд вновь поднял меч. — Давай!

Вторая стая пронизала стальными наконечниками прозрачный мартовский ветер. Но ей навстречу противник выпустил свою тучу. И тут же следом еще одну.

— За-щи-та! — проорал Мелин и выставил щит, чтоб поберечься оперенной смерти — в него тут же вонзилось штук пять длинных стрел.

— Кавалерия! Вперед! — юноша отдал следующий приказ и пустил коня в галоп. — Лети! Руби! — заголосил во всю силу легких, со свистом рассекая воздух клинком.

— Руби! — орал где-то рядом Коприй: его толстоногий, бурый здоровяк-жеребец дерзал обогнать породистого скакуна, несшего Мелина в бой.

— Рууу-биии! — отозвались тысячи здоровых мужских глоток, а их владельцы с готовностью и со сверкающими мечами, копьями, конные и пешие, последовали за своим молодым полководцем в отчаянную атаку — крушить врагов родины.

— Урааа! — полетели навстречу им армии Гош, Тэйт и Бикео.

Словно две стальные лавины сшиблись меж Коровьих холмов, у стен Илидола. Страшный крик и грохот потряс, казалось, и мощные стены города, и землю и сами небеса.

Мелин рубанул первого налетевшего на него всадника — бородатого, с горящими черными глазами, с открытым красным ртом. Он испускал визгливо-переливистый вопль готового умереть. Вопль этот вмиг прервался — от удара кронпринца — Мелин перебил ему шею. И полетел дальше — убивать — на разгоряченном боевом коне. Управлять лошадью в толчее и зарубе было не особо возможно, зато враги насели со всех сторон, и кронпринц выхватил второй меч, чтобы прочищать себе дорогу. Он прорывался к штандартам Гоша и Бикео, которые дергались над сражением на длинных древках где-то справа. Коприй, что неизменно был рядом, понимал намерения юноши и здорово пособлял кронпринцу своим мечом, круша за один удар по два вражьих шлема или панциря.

— Берегись! — вдруг крикнул оруженосец.

Мелин не сразу понял, как реагировать. Хотя, возможно, у него ничего и не получилось бы против здоровенного солдата с боевым топором: тот лихим ударом перерубил ноги лошади кронпринца, и скакун, заржав, повалился на бок. Мелин успел-таки покинуть седло, чтоб не оказаться придавленным.

Покончив с лошадью, богатырь с топором пошел на всадника. От первого замаха кронпринц спасся, присев низко-низко, а иначе пришлось бы прощаться с головой. Второй замах предотвратил Коприй — метнул в шею солдата один из своих ножей. Богатырь выронил ужасное оружие и рухнул на землю.

Мелин коротко кивнул оруженосцу, подхватил выпавший из левой руки меч и опять кинулся в схватку, с сумасшедншей скоростью вращая оба клинка.

Рубил и колол, как одержимый, рыча и отбрасывая от себя тела пораженных противников, чтоб не мешали продвигаться вперед. Потом услыхал голос Элис Гош:

— Эй, Мелин! Меня попробуй!

Обернулся — вот она, красавица. Крутится меж своих рыцарей на разгоряченной лошади, блистая золочеными латами. Меч Элис обнажен, и им девушка то и дело карает тех, кому выпадает несчастие наскочить на нее. Удары резки и точны — она искусный фехтовальщик.

С визгом, похожим на крик атакующего ястреба, Элис бросилась на кронпринца. Юноша прыгнул в сторону, спасаясь от копыт лошади и меча всадницы. Одновременно успел нанести рубящий удар по задним ногам животного — конь Элис опрокинулся. Сама девушка охнула, ударившись плечами о землю.

— Что? Не нравится? — поинтересовался Мелин, подходя ближе.

Его тут же оттеснили рыцари Элис. Двое из них — Никей и Лайнел — кинулись поднимать полу оглушенную леди. Придя в себя, она гневно закричала, расталкивая воинов:

— Всем назад! Он мой! Мой! — подхватив оброненный меч, решительно пошла в новую атаку.

— Конница короля! Конница Лавра на подходе! — пронеслась новая весть над полем боя.

— Ха-ха, а вот и папы стальная лапа, — ухмыльнулся кронпринц, приготовившись к обороне.

Глава семнадцатая

Элис резким круговым махом разогнала клинок и обрушила его на шею Мелина. Кронпринц едва успел прогнуться назад, чтоб спасти голову — изящная смерть пропела над грудью, пощекотав холодным ветерком подбородок. Всего на секунду юноша выпрямился и тут же вновь откинулся, потому что меч Элис, промахнувшись, со свистом вернулся обратно, чтоб еще раз попытать удачи.

— У! — протянула девушка со злобным разочарованием — блестящий хитрый прием не удался. — А еще!

С таким криком она стремительно пошла в новую атаку, ошеломляя противника молниеносными ударами.

Мелина спасали только хорошая реакция и гибкий позвоночник — он гнулся из стороны в сторону, вперед-назад, словно пружинка, чтоб избегать смертоносным выпадов и ударов. Элис же, превратив лицо в каменную маску с выражением крайней ожесточенности, поджав губы и не мигая, продолжала попытки достать противника клинком.

Кронпринц распалился не на шутку и не выдержал — очередной удар перехватил, выставив против девушки свой меч.

— Ага! — вскрикнула Элис после того, как сталь лязгнула о сталь. — Так-то веселей! Но все равно я тебя убью! — сделав ложный выпад, она перебросила клинок в левую руку, чтоб рубануть справа по плечу.

Мелин сблокировал удар рукоятью меча. Потерпев очередную неудачу, Элис отпрыгнула назад — серия атак забрала у нее много сил, и девушка решила отдохнуть несколько минут. Заодно — лишить противника равновесия и сосредоточенности, распалив его всякими нехорошими словами.

— Убью, убью, — вновь пообещала она, вытирая пот с лица и отбрасывая в сторону золоченый шлем — он уже мешал ей своей тяжестью и ограничивал обзор. — Сниму твою голову, подниму на свое знамя и так въеду с отцом в Тильд! Ха-ха! — и зло высунула Мелину язык, от чего ее юное и красивое лицо преобразилось в личину некоей беснующейся химеры. — А потом доберусь до твоей безродной сучки! Ах, как здорово я с ней позабавлюсь… если она уже брюхата от тебя, я из неё, из живой, по кусочкам достану твоего выродка и скормлю его собакам, а потом…

Продолжить описание планов Мелин ей не дал: слова Элис разбудили в нем демонов, которые были не хуже ее собственных.

— Ссука! — с таким рыком он нанес противнице страшный удар в голову, вещавшую разные ужасы.

Элис успела уклониться и защититься мечом, но ее клинок не выдержал — переломился, и оружие кронпринца, пусть не с прежней силой, попало в наплечник, пробило закаленные латы, вонзившись в сталь, как в мясо. Мелин добавил еще удар ногой в колено девушки, и, закричав от боли, Элис упала на бок.

— Ссука! — повторив оскорбление, кронпринц занес над ней меч, чтоб рубануть еще раз.

— Элис! — откуда-то из гущи воинов донесся отчаянный крик лорда Гоша: он видел, как билась дочь, как она упала, как замахнулся Мелин, но пробиться к месту событий, чтоб что-то сейчас изменить, не мог — мог только кричать с бессильным отчаянием родителя, теряющего своего ребенка. — Элис!

Мелин, услыхав его голос, остановил смертоносный полет меча, словно очнулся от дурного сна.

— Стой! Не надо! — в ужасе, совершенно непритворно, взвизгнула девушка, закрываясь от него руками. — Не надо! Не хочу!

Юноша тяжело дышал: дикая злоба, бешенная атака вымотали его.

— Не надо, Мелин, — всхлипывая, просила Элис и тряслась, как в жестокой лихорадке.

— Не надо? — переспросил кронприн, не совсем понимая, что теперь ему делать. — А что надо? Что тебе надо?! Разве не этого ты хотела?! Драться со мной, убить меня… и Нину! — в его голосе снова задрожало звериное рычание, а глаза налились закипевшей кровью. — Зря ты говорила о ней! — и Мелин снова замахнулся, всколыхнув в голове те последние слова Элис о выродке и собаках.

С диким визгом, зажмурившись, закрывшись руками, встретила девушка приближение смертоносного лезвия. Но оно ее не коснулось — подоспел другой клинок, чтоб метнуться навстречу мечу кронпринца и отбить удар.

— Стой! — рявкнул лорд Гош, спасая дочь. — Не позволю! — он сумел прорубить себе дорогу к месту драки.

— Папа! Папа! Убей его, папа! — отчаянно заверещала Элис, отползая в место побезопасней. — Убей! Убей! — и в ее голосе, пронзительном, визгливом, дрожала истеричная злоба — ни следа не осталось от умоляющего тона, как на лице — больше ни следа страха.

— Не позволю! — по-медвежьи рыча, повторил Гош и обрушил на Мелина несколько сильных рубящих ударов.

Кронпринц прикрывался от шквальной атаки щитом, но тот отзывался жалким лязганьем, а на последнем, четвертом, самом сильном ударе — треснул пополам. И сам Мелин упал на одно колено, а его рука, на которой держался щит, безжизненно повисла.

— Вот сейчас за все и посчитаемся! — торжествуя, крикнул Гош и опять ударил, намереваясь развалить противнику голову вместе со шлемом.

Юноша выставил для защиты меч, перехватив его обеими руками — зазвенели, ожесточенно сшибаясь, клинки. Даже искры брызнули.

Отбито!

Теперь Мелину надо было встать. Ноги не слушались — отказывались выпрямляться, а сапоги к тому же еще и скользили по размякшей земле.

Гош имел возможность ударить сникшего врага еще раз и, возможно, этот раз мог бы получиться очень удачным, но лорд Гай почему-то опрокинулся куда-то в бок вместе со своими дружинниками и дочерью Элис.

Рядом грохотнули могучие копыта лошади, закованной в сталь.

Кто-то ухватил Мелина за шиворот и дернул вверх, помогая встать на ноги. И тут же этот кто-то обнял юношу, крепко прижимая к себе:

— Привет, головорез.

— Привет, отец, — выдохнул кронпринц и стукнул короля Лавра латной перчаткой по плечу. — Ты вовремя.

— Я не могу пропустить сражение за свое собственное королевство, — улыбнулся король. — Ты в порядке?

— Вполне.

— Тогда вперед! Я всегда о таком мечтал: бить врага плечом к плечу со своим сыном. Познакомим гадов с королевским оружием и с королевской гвардией! — и, свистнув клинком, он вернулся в седло и полетел крушить наседавших бикейцев. — Поле за нами!

Его рыцари, лучшие из лучших воинов Лагаро, тяжело и безжалостно вломились в ряды врагов, топча копытами боевых коней всех и вся. За ними с победными криками хлынули солдаты Мелина, чтоб закрепить результат прорыва.

— Держать строй! Строй! — пытался упорядочить свои дрогнувшие отряды лорд Гош.

— Сволочь! Иди сюда! Иди ко мне! — по-львиному зарычал король Лавр, прорубаясь к кузену. — За все сейчас ответишь!

— Мы сдаемся! — вдруг крикнул кто-то из воинов Гош. — Братцы! Сдадимся нашему королю! Зачем со своими воевать?

За такие слова лорд Гай лично снес ему голову. Но это не остановило того, что пыхнуло от одной искры-слова.

— Сдаемся! — то там, то тут завопили солдаты из земли Гош и побросали мечи, щиты и копья себе под ноги, бикейцы же, видя, что их предают, кинулись в бега.

— Уууу! — злобно взвыл Гош — все планы разваливались быстрее карточного домика — выхватил у ближайшего воина копье и метнул его в короля.

Лавр поднял коня на дыбы, и копье угодило жеребцу в грудь. Животное, громко всхрапнув, упало на спину, подмяв короля. Сильно подмяв.

— Элис! — крикнул Гош дочери, хватая еще одно копье. — Убирайся отсюда! Никей, Лайнел, увозите прочь свою госпожу! — и пришпорил лошадь, решаясь на отчаянную атаку.

Он нацелился ровно в грудь Лавра. А тот яростно рычал, от боли и сознания собственной беспомощности, пытаясь выбраться из-под лошади.

— Получи, твое свирепство! — с таким пожеланием Гай Гош пустил копье в полет.

Он попал — он всегда отличался меткостью, но не в Лавра, а в Мелина. Потому что юноша, собравшись с силами и крикнув самому себе 'давай же! , бросился наперерез свистнувшему копью и поймал его в собственную грудь. Кронпринцу вдруг безумно, до боли в зубах и позвоночнике, не захотелось терять отца.

Как бы ни был крепок старинный панцирь лорда Брония, до сего момента надежно хранивший Мелина, но и он не выдержал, дал слабину. Именно там, куда уже один раз попадало вражье копье; там, где искусные оружейники старательно выправили вмятину, панцирь пропустил стальной наконечник — слева на груди.

Всё — такая мысль пронизала мозг юноши, быстро и больно, точно так же, как меткое копье — тело. Всё — и темнота рухнула на него, словно каменной глыбой накрыло, и ни одного чувства не осталось…

— Ха-ха! — радостно вскричал Гай Гош, видя, как от его удара повалился и остался лежать неподвижно кронпринц. — День прошел не зря! Ну, а теперь ты! — пообещал он Лавру, который все еще не освободился от трупа лошади на своих ногах, выхватил меч и поскакал довершать задуманное.

— Нет, теперь ты! — в пику ему выкрикнул Коприй, налетая с боку и сшибая лорда вниз.

Гош от сильного толчка потерял стремя, потерял клинок и растянулся на земле, ударившись головой о брошенный кем-то щит. Коротко ругнулся и сразу вскочил на ноги, а руку отяжелил первым попавшимся оружием (коротким и широким мечом пехотинца), чтоб наказать оруженосца-предателя:

— Да-да, и твои кишки надо выпустить!

— Глянем, — кивнул Коприй и спешился, чтоб честно, без верхового преимущества, драться с бывшим господином.

— Нна! — первый удар остался за лордом: он наотмашь рубанул оруженосца по левому плечу — Коприй уклонился, прыгнув в сторону, и ответил выпадом в корпус — Гош отбил и пошел в новую атаку. — Против меня не попрешь!

— Глянем, — невозмутимо повторил оруженосец, крепче сжимая меч и щит: он прекрасно понимал, что сейчас придется держаться против приемов королевского фехтования.

Гош не стал обманывать его ожидания: Волчий Укус, быстрый и коварный, стал первым в его боевой композиции. Коприй отбил, коротко и четко, и молниеносно вернул клинок в прежнее положение: вытянув руку, направил острием в грудь лорду, — чтоб ждать следующей атаки. Гош сердито зарычал (он был весьма разочарован первой неудачей) и не заставил себя долго ждать. На оруженосца обрушился целый шквал ударов и выпадов.

Тем временем два королевских рыцаря подоспели к государю и вытащили его из-под лошади. И первое, что сделал Лавр, освободившись, — бросился, сильно хромая, к сыну:

— Мелин! — осторожно снял шлем с головы юноши, чтоб узнать, дышит ли он: приблизил к белым губам начищенный до зеркального блеска напульсник — сталь затуманилась. — Живой! — и взялся доставать из груди сына копье.

Кронпринц с натугой застонал, открыл глаза. В них пропал цвет: все заполнили расширившиеся черные зрачки.

— Б-больно, — прохрипел он, и на губах, пузырясь, выступила кровь.

Лавр покачал головой:

— Терпи. Это быстро.

Мелин кивнул, крепче сжав зубы.

Король вытащил копье — его наконечник блестел красным — и отбросил его в сторону, раскрыл пробитый панцирь. Увидал рану — глубокую, широкую, переполненную кровью — и, гневно зарычав, подхватил меч сына, что валялся рядом и вскочил на ноги.

— Перевяжите его, — хрипло приказал он своим рыцарям, а сам ступил к Гошу, который изо всех сил лупил клинком по упавшему на колени и закрывшемуся щитом Коприю. — Ко мне, я сказал! — его голос, похожий на раскат грома, заставил лорда вздрогнуть, даже промахнуться по оруженосцу.

Лавр ударил. И хватило одного раза: меч короля легко перебил выставленный в защиту клинок Гоша, словно простую деревянную палку, и, не сбавив силы, обрушился на плечо — в основание шеи. Там и остался, вонзившись в тело.

Лорд Гай Гош закончил свою военную кампанию: залившись кровью, рухнул замертво на землю.

Почти одновременно с тем мигом, когда с его губ сорвался последний выдох, прилетела добрая весть с поля боя. Ее принес один из королевских гвардейцев:

— Победа, государь! — кричал он, крутясь перед Лавром на разгоряченном коне. — Гош сдались! Леди Элис бежала, Орикора и его воины бежали, побросав оружие! Тэйт тоже кажет спину! Победа!

— Победа, — прошептал король, оборачиваясь к Мелину: вид белого лица сына лишал его радости от такого известия.

— Победа, — повторил окровавленными губами услышанное, такое приятное, слово юноша и, вымученно улыбнувшись, закрыл глаза.

Он сегодня сделал все, что от него требовалось…

Юг Лагаро был быстро очищен от остатков армий Тэйт и Бикео. Кроме того, подтянувшаяся чуть позже армия Лавра в своем наступлении пошла дальше границ королевства и захватила добрую часть обоих княжеств-агрессоров, у которых теперь не было полноценных защитников. Только сам король не участвовал в этом походе — все дни и ночи он теперь проводил у постели тяжелораненого сына.

После решающего сражения Мелина спешно доставили в Илидол, где созвали самых лучших лекарей. И никто из искусных врачевателей не поручился за то, кронпринц выживет. Только Коприй, потроша санитарную сумку, буркнул своё 'глянем'.

Больше месяца юноша боролся со смертью. Если бы не панцирь и кольчуга, смягчившие и направившие удар не в сердце, а выше, под ключицу, то для Мелина все бы закончилось прямо там — на поле боя. Теперь же смерть вновь пыталась забрать его — уже посредством лихорадки и воспалений. Раненый метался в подушках и бормотал всякую несуразицу, среди которой ухо его отца, что был всегда рядом, различало свое имя и имя Нины.

Девушка тоже была рядом. Каков бы ни был могуч король Лавр, ему требовался отдых, и она получила разрешение сменять государя в его дежурствах у постели молодого лорда.

Он выкарабкался. Помогли всевозможные припарки, промывания, пилюли и отвары. А еще мед — им Коприй щедро умащал глубокую рану, чтобы очистить ее и погасить воспаление. Поэтому одним майским вечером принц Мелин открыл глаза и сделал глубокий вдох — грудь заныла, но без той острой боли, из-за копья лорда Гоша. Чуть повернув не особо послушную голову, юноша увидел короля: Лавр сидел, осунувшись, в кресле и держал в руке стакан с водой, откуда время от времени прихлебывал. И Мелину тоже захотелось пить — он позвал отца. Вышло хрипло и слабо, но король услышал.

— Сын, — прошептал Лавр и коснулся его лба рукой, осторожно, словно до чего-то хрупкого, потом строго сказал. — Никогда больше так не делай.

— Как? — спросил Мелин и поморщился: говорить пересохшим ртом было очень неприятно.

— Никогда не закрывай меня собой. Ты — мое будущее. Это я должен прикрывать тебя, — ответил король и поднес к губам больного стакан воды.

Юноша жадно напился, передохнул и ответил, блеснув глазами:

— Я сам решаю, что делать.

Король вздохнул и сжал его руку в своей. Препираться с сыном в такой момент ему совершенно не желалось. Зато очень хотелось говорить, много всего, важного и не очень:

— Ты спас мне жизнь, ты спас короля для королевства… Вся вина с тебя снята, Мелин. Что до Патрика: он был слишком вспыльчив и несдержан. Я не поговорил с ним о тебе вовремя, не подготовил семью к твоему возвращению. И разве виновата твоя рука, что оказалась крепче шеи Патрика? Смерть моего сына — это моя вина и мое наказание, — король прерывисто вздохнул, чуть помолчал, затем продолжил, уже о других делах. — Корнелия призналась, что подсылала к тебе убийцу. Сама призналась, со слезами. Сказала, что не может носить этого в себе, что часто ночью видит твою мать, и Аманда смотрит на нее глазами, в которых пылает гнев… Я, как услышал про убийцу, сам чуть не убил Корнелию… Она сейчас в Ясном Храме, у монашек, далеко на севере. Просила разрешить ей носить покрывало затворницы. Да и верно. Какие мы после всего, что произошло, муж и жена, король и королева? — Лавр скрипнул зубами, повторил. — Я чуть не убил ее… Что ж, пусть мирно молится за нас за всех в Храме. Может, что и вымолит…

— Прости, — шепнул Мелин, — я испортил тебе жизнь…

— Это я тебе ее испортил! — ожесточенно возразил король. — И надо было, чтоб мне досталось в бою, а не тебе!

— Все закончилось хорошо, — улыбнулся юноша.

— Все будет хорошо, — ответил Лавр, сделав ударение на слове 'будет'. — Ты мой сын, наследник, ты станешь королем после меня…

— Где Нина? — перебил его Мелин.

— Я недавно ее сменил. Твоя невеста отдыхает.

— Невеста? Ты признаешь ее моей невестой? — изумился кронпринц.

Лавр улыбнулся и пожал плечами, как-то виновато:

— Я не намерен мешать твоему счастью. Тем более, что выбор твой хорош: она красивая, молодая и смелая. Она хмурила на меня брови, — он рассмеялся. — Хмурила брови! За то, что я опрокинул кувшин с водой! Неплохая будет королева…

— Можно ее увидеть?

— Конечно, я позову, — и король опять пожал сыну руку. — Скорей выздоравливай — хочу напиться славного ринайского вина на твоей свадьбе, — и вышел из комнаты.

Нина не вбежала, не влетела — осторожно скользнула в проем двери: светлое платье на тонкой фигурке, все еще взъерошенные, каштановые волосы, огромные карие глаза. Девушка, похожая на лесного эльфа, невесомо пересекла комнату и опустилась на постель рядом с Мелином, улыбнулась:

— Привет, Пек.

— Привет, Нина.

— Ты мой славный рубака, — погладила его по заросшей щеке.

— Ты моя славная старушка, — он коснулся мягкой девичьей ладошки и с радостью обнаружил на ее безымянном пальце перстенек — голубой бриллиант на белом золоте.

И больше ни слова — слова теперь были не нужны…

КОНЕЦ

Октябрь 2006 года