Ловушка

Пролог

– Так что, говорите, здесь случилось?

Питер Болдер вновь оглядывается вокруг: среди обгоревших и поросших мхом каменных обломков с трудом, но можно усмотреть даже останки когда-то стоящей на острове часовни. Так он думает. Ещё до приезда сюда он слышал множество противоречивых историй и не представлял, в какую из них стоит верить и стоит ли верить вовсе. Кто-то говорил, что много лет назад на этом острове зародился языческий культ; а кто-то утверждал, будто среди зарослей болиголова и небольшого леса по сей день бродят призраки его бывших хозяев.

Сам он не знает об этом месте ровным счётом ничего. Замечает останки когда-то явно величественного дома – возможно поместья, но сейчас точно уже не сказать. Рассматривает густую поросль мха и видит под ним чудом сохранившиеся буквы, вот только разобрать не может. Что-то будто бы на латыни, но…

– Да много чего, – отзывается местный сторож – старый уже, бородатый мужчина. Морская кепка перекошена, тяжелая куртка наброшена поверх свитера, а курит тот уже третью по счету сигарету. Сам Питер приехал сюда в футболке и не понимает, для чего тот оделся так тепло. – Болтают-то всякое, конечно, да только правды в том грош. Тут когда-то семья Стоун заправляла – приехали они сюда давно, когда тут ещё деревня была какая-никакая, а потом она к ним вся и перешла. Бизнес у них был на большой земле. То ли отели какие-то, то ли ещё что. Такого я уж не упомню, мистер Болдер.

Питер тяжело выдыхает и садится на стоящую неподалеку скамью. Чувствует, что рассказ затянется надолго. Среди развалин и небольшая сторожка, и эта скамья смотрятся чужеродно. Он не понимает, что здесь охранять и для чего – воровать давно уж нечего, да и транспорт сюда не ходит. Сам он приплыл на частном катере, а сторож то ли живёт тут на постоянной основе, то ли по утрам приплывает на личной лодке. Детали Питер не уточнял.

– Ничего страшного, – он машет рукой, призывая продолжить. Смотрит вдаль, на небольшое старое здание – оно единственное выглядит почти нетронутым ни гарью, ни мхом, ни даже временем. Сбитое из камня, но ветхое, оно вызывает у него противоречивые чувства. Необъяснимый, закрадывающийся прямиком под кожу страх. – Продолжайте.

– Так вот я о чём, – с охотой отзывается старик. – Моя семья – Саммерсы, бишь, – тут с самого начала трудится. Ещё прадед на Стоунов работал, так что я точно знаю, что здесь случилось. Погорело тут всё.

Сторож – судя по всему, Саммерс – выглядит довольным собой, а он смотрит на него, словно на больного. Следы гари от давнего пожара видны на останках зданий и по сей день, с тем же успехом Питер мог просто оглядеться вокруг.

Ему дорогого стоит не закатить глаза.

– Я догадался, мистер Саммерс, – мрачно усмехается он и ерошит свои короткие темные волосы. Смотреть на здание у леса больше не решается. – А по какой причине? Почему никто из Стоунов не претендует на эти земли? Не может быть, чтобы не осталось ни единого наследника. Наш риелтор несколько раз упоминал, что остров стоит пустой уже несколько десятков лет, но ни слова не сказал о том, по какой причине. Не хочется, чтобы такие наследнички попытались сорвать сделку, явившись в самый неподходящий момент.

Погода портится. Недавно безоблачное небо затягивает серыми тучами, поднимается ветер. Скоро наверняка пойдёт дождь, а там и до обещанного синоптиками шторма недалеко. Питер в который раз за день жалеет о том, что решился выбраться на остров именно сегодня.

Может, слухи о том, что тот проклят – всего лишь слухи, но он сам сегодня чувствует себя именно проклятым. День явно не удался.

– Так умерли они все, мистер Болдер, – сторож пожимает плечами и прикуривает очередную сигарету. Посматривает на небо и качает головой. – В тот самый день, когда всё погорело, и померли. Отец мой тоже тут жизнь свою кончил, но кое-что он нам ещё до смерти своей рассказывал. Я тогда совсем был юнец, но знаю – собрание у них большое было, семейное. Глава семьи возьми да и помри внезапно, так его детишки слетелись как коршуны выяснять, кто же все денежки отцовские получит. Шторм тогда бушевал, никто несколько дней ни добраться на остров не мог, ни связаться с теми, кто оказался на нём заперт. Представляете? Жуткое дело.

Жуткое – не то слово. Питера передергивает при одной только мысли о том, чтобы когда-то оказаться на несколько дней запертым в столь неприветливом, мрачном месте, да ещё и в шторм. Он понятия не имеет, как выглядел остров пятьдесят лет назад, когда дома были ещё целы, трава не выросла по самый пояс, а за лесом и садом кто-то ухаживал. Может, когда-то здесь и было красиво, но отчего-то он уверен, что атмосфера тогда стояла здесь точно такая же, как и сейчас.

Он не суеверен и не привык доверять одним лишь ощущениям, но ему здесь не нравится. Сохранившиеся здания хочется сравнять с землей, заросли болиголова – выкосить и уложить поверх асфальт, а от небольшого, но густого леса и вовсе избавиться. Тогда здесь можно будет жить и даже строить курорт, как планировал его отец, когда решил купить этот остров.

Питер кривится от запаха дешевого, но крепкого табака.

– Какой силы должен был быть пожар? Остров не такой и маленький для одной семьи, да и это всё-таки остров – кто-то мог просто сигануть в воду, чтобы спастись от огня. Подозрительно всё это, – качает головой. Что-то здесь не так, да и постройка эта каменная покоя не даёт. Он зябко ежится от налетевшего вдруг холода и начинает понимать, отчего сторож носит и свитер, и куртку.

– Одна девица спаслась всё-таки, – мистер Саммерс явно наслаждается вкусом своих сигарет – затягивается часто и с удовольствием. Питер уверен, что рассказ тот смакует точно так же, оттуда и отрывистая манера говорить, и эти частые паузы. Нет бы просто взять и рассказать как есть. – Нашли её на острове почти сразу после шторма. Глаза по полтиннику, волосы дыбом стоят – ну точно городская сумасшедшая. Травила байки про их местного Спасителя. Что-то о том, что это он, мол, всех на острове-то забрал – оскорбили его, понимаете ли, после смерти главного мистера Стоуна, а он возьми да обозлись. Только и она вроде как потом сгинула куда-то, как раз несколько дней назад. В себя, говорят, так и не пришла, всё в лечебнице лежала и болтала про Спасителя своего.

Тучи сгущаются, и Питер чувствует, как по коже бьют первые капли дождя. На ноги он поднимается даже раньше, чем делает это сторож.

– Пройдемте-ка ко мне, мистер Болдер, нечего под дождём сидеть, – тот приоткрывает двери сторожки и пропускает его внутрь. – А там и поговорим, коли вы ещё что услышать хотите.

В сторожке тесно, пахнет тем самым табаком и рыбой. Из мебели только небольшая железная кровать, заставленный посудой стол и несколько разномастных стульев. На полке над столом Питер замечает радио.

Если этот человек здесь не живёт, то время от времени явно ночует. Он надеется, что ему самому ночевать тут сегодня не придётся.

– Кто такой этот «спаситель»? – спрашивает Питер Болдер, когда занимает место на стуле у окна. Отсюда открывается вид на лес – деревья сгибаются под порывами ветра и кажутся сероватыми из-за усиливающегося дождя. – Это тот языческий культ, о котором все говорят?

– Да какой там культ! – Саммерс едва ли не смеется и ставит видавший виды стальной чайник на компактную газовую конфорку. – Блажь главного мистера Стоуна. Как бишь его?.. Ричарда. Отец часто рассказывал, что бзик у того был на почве религии. Да и не только у него, то их семейное наследие, считайте. Несколько поколений как они считали себя какими-то особенными, чуть ли не избранными этим самым Спасителем. Часовня у них даже его стояла – вон, только она и не погорела, до сих пор тут как тут. Кроме них об этом Спасителе и не слыхал никто, за пределами острова такую чушь никогда не любили.

– А ваш отец – он в него верил? Если я правильно понял, ваша семья поколениями работала на этих людей, – Питер чувствует, как в нём просыпается любопытство и понимает, что других тем для разговора они не найдут. Дождь за окном обращается ливнем и грозится превратиться в настоящий шторм. Он слышит, как воет ветер. – Легко проникнуться чужими взглядами, когда живёшь среди них.

– Бред это сивой кобылы, мистер Болдер, – сторож стучит ладонью по столу так, что чайник на газу подскакивает. – И мой отец так говорил, и дед. Блажь богатеньких, не в обиду будет сказано. Кто-то увлекается коллекционированием, кто-то девок без разбора дрючит, а кто-то, вон, в религию подается. Ну нравилось им так делать – что ж тут попишешь? Насколько я знаю, он последний такой был в семье. Дети его ни во что уже не верили, кроме девицы этой. Не помню уже, но она вроде как внебрачная у него была, от фанатички какой-то. Ну ерунда, скажите?

Снаружи грохочет гром, бьёт молния, и в мрачной сторожке на мгновение становится намного светлее. Питер ежится от холода.

– Ерунда, – с готовностью соглашается он. – Но люди верят. В соседнем городе о Хемлок Айленд до сих пор говорят как о страшной сказке или городской легенде. Когда я нанимал катер, чтобы добраться сюда, меня несколько раз предупредили, что это место проклято.

– Да может и проклято, кто ж его знает. Но я-то до сих пор жив, нет? Сколько лет уж за островом приглядываю, – не хочу предавать память отца, – но никакие призраки меня не сожрали. И Спасителя, кем бы он там ни был, я в глаза не видал. Где я только не лазал, когда впервые попал сюда, будучи ещё зеленым совсем. Весь остров обошёл вдоль и поперёк, но ничего здесь нет, кроме обгоревших и осыпавшихся зданий да зарослей.

Несколько мгновений они оба молчат. Дождь шумно барабанит по окнам, завывает ветер. Питер едва заметно вздрагивает, когда слышит как с противным свистом закипает чайник.

Чай у сторожа Саммерса такой же, как и его табак – крепкий и отвратительный на вкус, но он всё-таки не отказывается. Хочется согреться, пусть и таким гадким пойлом.

– Но чтоб вы знали, – продолжает тот спустя какое-то время, хотя Питер больше не задаёт вопросов. – Там, за лесом, на другой стороне острова, есть кладбище. Наверняка и от него избавиться захотите, но, может, перед этим посмотрите. У них там на могилах символы этого их Спасителя – вместо католических крестов звезда какая-то, а в ней будто чудо-юдо морское.

– Пентаграмма? – предполагает он, медленно потягивая горячий чай. Может статься, что никакие Стоуны не язычники, а самые обыкновенные сатанисты. Питер почти успокаивается.

– За дурака меня не держите, мистер Болдер. Сами сходите посмотрите, если будет время и покупать это место не передумаете. Всё это ими выдумано много лет назад, никто больше в такое не верит. Секта это была, вот что я вам скажу.

Никто больше не верит – и Питер верить не хочет. Все эти истории о проклятиях и смертях хороши для ночей страха в детских лагерях, где их рассказывают у костра, но никак не для реальной жизни. Он почти уверяет себя в том, что ничего необычного на Хемлок Айленд никогда не происходило, когда вновь выглядывает в окно.

У того самого каменного здания – единственного сохранившегося целиком – он замечает человеческий силуэт. Бьёт молния, освещая лес и заросли болиголова, и он видит его так же четко, как свое отражение в мутноватом стекле: женская фигура, закутанная в черные одежды. Её светлые, будто бы такие же белые, как отблески молнии, волосы развеваются под жуткими порывами ветра.

– Послушайте, мистер Саммерс, – Питер говорит медленно, едва ворочая языком. Словно завороженный, он не может отрывать взгляда от застывшей в тени здания фигуры. – А кто эта женщина?

– Какая женщина? – хмыкает тот и тоже подходит к окну. – Вы никак перебрали чего, мистер Болдер? Так я вам вроде как чай-то без виски наливал. Али вы ещё до приезда хряпнули?

На мгновение он поворачивается к бородатому сторожу и хочет высказать тому всё, что о нём думает – о его грубоватой манере говорить, о беспардонности и о том, что именно из-за его любви рассказывать обо всём едва ли не с сотворения мира он здесь и застрял. Но точно так же застревают и слова у него в горле.

В нос бьют запахи табака и цветов болиголова. Рыбой уже не пахнет.

– Та женщина, которую я только что видел у самого леса. Там, где стоит единственное уцелевшее здание, не считая вашей сторожки. Часовня, судя по всему.

– Да ну бросьте вы, – Саммерс смеётся, наливает себе ещё целую кружку чая и на этот раз добавляет в неё виски. – Нет здесь никого, кроме нас с вами. Уж меня-то не пытайтесь припугнуть детскими шутками.

Питер молчит. Вновь смотрит в окно, но на этот раз никого не видит – молнии вновь и вновь перечеркивают небеса яркими всполохами, но у каменной постройки близ густого леса никого нет. Деревья всё так же гнутся под напором сильного ветра.

Он уверен в себе. Он знает, что не сошёл с ума. Должно быть, во всём виноваты нездоровая атмосфера этого места и его разыгравшееся воображение. А может быть, всё дело в растущем повсюду болиголове. Когда-то он слышал о том, что это растение ядовито, но понятия не имеет, достаточно ли вдохнуть его аромат, чтобы отравиться.

Голос разума подсказывает, что нет.

– А я думал, это вы пытаетесь меня напугать, мистер Саммерс, – Питер чувствует, как в нём ни с того ни с сего просыпается ярость. Слепая, ничем толком неоправданная злость. Ему хочется вскочить на ноги и столкнуть со стола стоящую на нём посуду, оттолкнуть в сторону своего собеседника или даже приложить того головой о ближайшую стену. Ничего этого он не делает – всего лишь кривится и с подозрением щурится. – Вам наверняка не хочется оставлять эту работу. Как вы там выразились? Это память о вашем отце. Не выгодно ли вам любыми способами сорвать предстоящую сделку?

Питер не понимает, зачем об этом говорит. Собственные слова кажутся неуместными, глупыми. Какой в этом смысл? Почему он вдруг начал сыпать обвинениями? Язык словно слушается вовсе не его. Его будто отравили тем поганым чаем.

Но он точно знает, что злится. Он в ярости.

– Вы никак головой ударились, мистер Болдер, – ему кажется, что сторож смёется над ним. – Мне ж за неё никто даже не платит. Я тут, что называется, по своему желанию.

– То есть я прав?

– Вам бы уши почистить.

И всё-таки он его бьет. Одним ударом сбивает со того всякую спесь, сверкает глазами, когда на разбитых губах сторожа выступает кровь. Хватается за горячий чайник – покрытая копотью сталь блестит в тусклом свете единственной лампы – и несколько раз ударяет им по голове, поджимая бледные губы. Брызги крови пачкают стены, оседают на его руках и попадают на его футболку.

Собственный смех он слышит будто бы со стороны. Да и в искаженное от страха и боли лицо Саммерса смотрит не он. Не он заглядывает в его потухающие глаза. Нет, вовсе нет.

Очередная молния бьёт точно в деревянную сторожку.