Полина Олехнович Ловушка

Я стала заложницей, узницей, если хотите, пять лет назад.

Восьмилетний ребенок в принципе беззащитен, и тем более беззащитен, когда остается один. Один на один с холодными, переваренными пельменями и телевизором. Собака не в счет. Тоник только с виду грозный, а на самом деле даже мухи не обидит, крысу вот, Джастина, ни разу не обижал.

Жаль, что крысы живут недолго. Джастин умер, как и два его предшественника, Элвис и Че Гевара. Это мама придумала им такие имена, и собаку она назвала несобачьим именем Антонио, но мы зовем его Тоник, Тошка, Тонька, кому как больше нравится.

Уже тогда я поняла, что все мы умрем, кто-то рождается, кто-то умирает.

В тот день, точнее ночь, я была одна, потому что родился мой брат, и мама лежала с ним в роддоме, а папа отмечал его рождение в кабаке.

Когда я делилась последними безвкусными, расклеившимися пельменями с Тоником, позвонила мама. Она спросила, почему я не сплю, где папа, что я ела — стандартный набор вопросов; велела почистить зубы, умыться и лечь в кровать.

Я сказала, что очень скучаю без нее и грущу, и боюсь спать одна.

— Мы скоро приедем, мосяня. Всего лишь несколько деньков. Включи настольную лампу — будет не страшно.

Тогда я поняла, что моей мамы, любимой, самой лучшей и красивой мамочки на свете, больше нет. Как не стало Джастина, Элвиса и Че Гевары. Вместо нее теперь некое МЫ — симбиоз (это из учебника по биологии) женщины, еще недавно бывшей моей матерью и маленького сморщенного существа, которое я видела через окно роддома.

Я сделала все, как сказала мама. Выключила телевизор и весь свет, кроме настольной лампы, и легла спать. Тоник, хрюкая, улегся у меня в ногах, зарылся под одеяло и захрапел.

Вдруг настольная лампа потухла, издав негромкий хлопающий звук. Электрическая душа покинула стеклянную оболочку, растворившись в темноте. Эта лампа уже давно мигала и шипела, и папа накануне вечером говорил, что надо ее заменить, но… «Но» — пропасть между тем, что мы собирались сделать и тем, что не сделали.

Темнота накрыла меня свинцовым одеялом, я не могла пошевелиться. Я почувствовала в комнате чье-то присутствие. Нечто жуткое, злое, нечеловеческое скрывалось в темноте, скрипело половицами, сдерживая тяжелое дыхание.

Превозмогая парализующий ужас, я дотянулась до мобильного телефона на стуле у кровати, непослушными пальцами нажала заветное слово «мама».

— Абонент временно недоступен, — ответил чужой равнодушный голос.

Наверное, мама отключила телефон, чтобы никто не потревожил МЫ, не потревожил маленькое сморщенное существо, отнявшее у меня маму.

Тогда я позвонила папе. Бестолковая череда длинных гудков. Папа не слышал звонок — там, где он веселился, музыка играла слишком громко, там, где он веселился, было много света, много людей, там было не страшно.

Я торопливо спрятала телефон под подушку, боясь, что страшное в темноте обнаружит меня, и накрылась одеялом с головой.

Мне трудно объяснить, что произошло дальше, я до сих пор не понимаю, как это могло случиться и что или кто это был. Но вдруг меня скрутили одеялом в тугой сверток и потащили, потащили, потащили.

Я пыталась вырваться, но руки и ноги были плотно связаны, как у спеленатого младенца. Я кричала, но звук тонул в толстом слое ваты.

Трудно сказать, сколько меня тащили по времени, но мне показалось, что очень долго. Я не слышала никаких голосов — только тяжелое, злое дыхание.

Потом меня бросили на что-то мягкое. Попытки вырваться забрали все мои детские силенки, и в изнеможении я заснула.

Проснувшись, я услышала папин храп, открыла глаза — моя комната. Я облегченно выдохнула. Дурацкий сон! Достала из-под стула мятую футболку и заляпанные джинсы, вставила ноги в домашние, немного расклеившиеся тапочки и заглянула в спальню родителей. Папа спал на спине, издавая громкие, рокочущие звуки, в комнате пахло так, как будто пролили бутылку водки. Я пошлепала в ванную, чувствуя через дырку в тапке щекочущий холодок.

Зачерпнула ладошами прохладную воду, подняла глаза в зеркало и… закричала. В зеркале была не я! Кто-то очень похожий, но не я.

Я видела бледное невзрачное лицо, узкие, маленькие, как у мыши глазки, водянистые и недобрые. Взлохмаченные, жидкие волосы, худая, нескладная фигура.

Я же, я настоящая! с ужасом обнаружила, что нахожусь не в своей квартире, а в совершенно незнакомом помещении, каменной ловушке, а то, что происходит дома, вижу через огромную плазму на стене.

Каменные стены сочились холодным, склизким выпотом. Каменный пол покрывал слой годами копившейся пыли. Стены уходили далеко вверх и там наверху расстояние между ними сужалось. Получалось, что я была вроде как в каменном мешке. Только на самом верху, под потолком, находилось маленькое окошко, в него просачивались чахлые, вялые солнечные лучи, похожие на огуречную рассаду, которую бабушка забыла на веранде. А посередине потолка издевательски глазел на меня квадратный глаз люка.

Я закричала, что есть мочи, надеялась, что папа услышит, но после отмечаний чего бы то ни было, он обычно спит как убитый.

Мне было очень страшно, я заскулила, заплакала.

В это время девочка, которой похитители заменили меня, с угрюмым злым лицом расхаживала по кухне. По-хозяйски открывала дверцы шкафов. Залезла в холодильник, достала заветренный кусок колбасы и начала грызть жадно, торопливо, сощурив глаза, словно дикий волчонок. Казалось, она боится, что еду отберут. Ну и пусть отравится, пусть cдохнет от этой испорченной колбасы!

Скорей бы папа проснулся, уж он-то выставит ее пинком под зад.

И тут раздался хриплый, севший спросонья папин голос.

— Дашка, выйди с собакой!

Господи, папа да она же может Тошку обидеть! Собака чувствовала что-то и не торопилась на улицу, лежала на диване и смотрела испуганно на девочку. Та, в подтверждение моих опасений, резко дернула Тошку за ошейник.

— Гулять! — прорычала она каким-то недевичьим грубым голосом.

Папа, неужели ты не слышишь?

Я сидела на толстом матрасе, покрытым пыльным, грязным одеялом, и меня тошнило от ужаса. У стены был проржавевший железный умывальник и ведро для отхожих нужд, а над умывальником висел пыльный осколок зеркала. На ватных ногах я подошла к этому осколку и посмотрела на себя. В зеркале было мое обычное отражение. Вот же я! Вот я!

Девчонка вышла во двор, и к ней сразу подбежал мой друг Димка. Я видела все это на экране. Вообще Димке было двенадцать, но мы дружили, не чувствуя разницы в возрасте. Мама говорила, что он чем-то болеет. Его яйцеобразная голова была выбрита налысо. Может, конечно, его никто и не брил, а волосы сами выпали от неизвестной болезни. В школу он не ходил. Все время гулял на площадке.

Димка всегда улыбался, когда меня видел и смотрел выпученными, глупыми, но добрыми глазами. Почему глупыми? Да потому, что умный взгляд словно пронизывает тебя насквозь, делит на кусочки, взвешивает, и видно, что где-то за глазами слова собираются в мысли, и мысли бегут одна за другой.

У Димки мысли не бегали, они застывали на месте.

— Привет, Даш, — прокартавил он, — ты чего бледная такая, заболела?

Я застыла перед плазмой. Это же не я там! Он что ничего не понимает?!

Нет, он явно ничего не замечал и продолжал о чем-то спрашивать девчонку и улыбался своей дурацкой тупой улыбкой.

Она что-то неохотно буркнула в ответ.

— Дурак, дебил! — закричала я в отчаянии, начала бить по стенам и вопить.

Может, Димка все-таки услышал меня, потому что улыбка застыла, лицо вытянулось удивленно-задумчиво.

— Помогите! Помогите! — кричала я в истерике, и вдруг в глухой стене появилась дверь. Я могла бы поклясться, но раньше ее не было. Я навалилась на нее изо всех сил, и она неожиданно легко подалась, так легко, что я по инерции полетела вперед и оказалась на полу в длинном, темном коридоре. Может, это выход? Я побежала в темноту, плотно сжатую узкими стенами. Я бежала, выставив руки вперед, чтобы во что-нибудь не врезаться, и бежала до тех пор, пока больно не стукнулась о стену прямо перед собой.

Неужели тупик?

Господи, господи, пожалуйста! Я стала ощупывать стену, оборачиваясь, прислушиваясь. Я боялась, что за мной гонятся. И вот холодный шар дверной ручки лег в мою горячую ладошку. Я повернула ручку, нажала плечом на дверной массив. Дверь сначала открывалась туго, хищно скрипела проржавевшими петлями, а потом вдруг пошла широко, резко выкинув меня в комнату. В мою комнату! И сразу захлопнулась, растворилась в стене.

Я чувствовала дикую слабость в ногах и несколько минут просто сидела на полу. Потом вскочила, подошла к шкафу и придирчиво осмотрела себя в зеркале, на всякий случай ущипнула два раза за плечо. Это была я! Я! Я!

Теперь я хочу обратиться к вам, взрослые, к настоящим и будущим родителям. Верьте своим детям, верьте в те кошмары, которые мучают их по ночам и будьте внимательны к их страхам.

Мама рассказывала, что ее брат, мой дядя, в детстве мучился от ночных кошмаров. Почти каждую ночь из угла комнаты появлялся огромный мешок с зияющей черной пастью. Он нависал над кроватью, пытаясь поглотить, засосать бедного мальчика.

Взрослые не придавали этому особого значения, ну переутомился ребенок, понервничал — вот и снится всякая ерунда.

А я теперь думаю, что, может, это был и не сон. Скорее всего, это был не сон, а все происходило на самом деле, как со мной.

Я была так рада, что снова дома. Вот мои учебники, вот мишка с сердечком в руках, которого подарила на день рождения моя подруга Алина, моя кровать.

Я выглянула в окно. Той девчонки не было. Димка стоял один посреди двора и пинал ногой сугроб.

Я боялась, что она где-то спряталась и накинется на меня из-за угла. У нее очень злые глаза, а значит, злая душа, потому что через глаза видно душу. Так говорит, наша классная. А злые души любят причинять боль.

— Папа! Папа! — закричала я.

— Чего? — донеслось с кухни. Я побежала туда.

Папа куда-то торопился. На ходу пил чай и давился бутербродом.

— Ты завтракала? — спросил он с набитым ртом и кивнул в сторону недоеденного куска колбасы на тарелке.

— Нет, — ответила я, голос дрожал. Папа положил колбасу на ломоть хлеба и протянул мне.

— Будешь?

— Нет.

Мне было не до еды.

Он пожал плечами и откусил сразу пол бутерброда.

- Пап, — выпалила я, — ночью меня украли и посадили в какой-то подвал.

Папа приподнял брови и посмотрел на меня. На его лице было недоумение, он даже перестал жевать.

— Но потом я выбралась.

Папа снова заработал челюстями.

— Телевизор меньше смотри, тогда кошмары сниться не будут, — пробубнил он.

Я хотела объяснить, что это никакой не сон, но папа начал одеваться на улицу.

— Я к маме. Поедешь со мной? — спросил он, завязывая ботинки.

Как же я была счастлива, что увижу мамочку! Уж она-то мне поверит!

Мы подъехали к роддому. Длинному бездушно прямоугольному зданию. Мама показалась в зарешеченном окне. Она держала перед собой сверток с красной рожицей и светилась от счастья.

Я подпрыгивала и махала рукой, чтобы мама меня лучше видела. Но она смотрела на папу и на красную рожицу, папа тоже смотрел на красную рожицу и на маму. Их взгляды перекрещивались, и получался как бы треугольник. Треугольник счастья. А я в него не попадала.

И тут я заметила в стене роддома дверь. До этого я ее не видела. Дверь была открыта и вела в бесконечный темный коридор. Меня потянуло туда со страшной силой. Я попыталась ухватиться за папу, но руки схватили только воздух. Я закричала. Но ни папа, ни мама меня не слышали. И не видели, что происходит.

Какая-то сила перемещала меня резкими рывками вглубь коридора. Родители были все дальше. Последнее, что я увидела — это та девчонка, похожая на меня. Она стояла рядом с папой и ковыряла носком ботинка снег на дорожке.

Дальше стало так темно, что я даже своих рук не видела. А меня все волокли по коридору, а потом впихнули в каменную ловушку. В ту самую, где я провела утро.

Меня трясло от страха. Я боялась, что тот, те, кто поймали меня, рассердились из-за моего побега и сделают мне что-нибудь плохое.

Но никто не появлялся. Я сидела в каменном мешке одна, в полной тишине и пыталась понять своим детским умишком, кому и зачем понадобилось это делать — заменять меня другой девочкой. Я решила, что это какие-то сверхъестественные силы, как в фильме ужасов, который я случайно подсмотрела. Ну или не случайно…

Мама смотрела этот фильм пару месяцев назад. Родители думали, что я уже сплю, а я не могла уснуть и пошла на кухню попить воды. Дверь в их комнату была приоткрыта. Несколько минут я пялилась в экран и не могла оторваться. Что-то запредельно страшное металось в телевизоре. Потом папа стал ругать маму, что она нервирует ребенка.

Я вздрогнула, подумала, что он меня заметил, но потом поняла: папа беспокоится о том, который в животе у мамы.

В тот вечер я долго не могла уснуть даже с включенной лампой…

Я просидела в ловушке до позднего вечера. Тряслась от страха и смотрела по телевизору на стене (или что там это было), что происходит дома. Та девчонка, мой двойник, целый день рылась в моих игрушках и телефоне. Как будто что-то изучала. Из папиной комнаты доносились обычные звуки футбола: крики комментатора, рев трибун, папины крики.

Неужели я останусь тут ночевать? А может быть, я здесь навсегда, а двойник будет жить за меня?

Около десяти вечера папа заглянул ко мне в комнату и спросил девчонку:

— Уроки сделала?

Она посмотрела на него злыми прищуренными глазами и процедила короткое:

— Да.

И тут в каменной стене ловушки снова появилась дверь. Я спрыгнула с грязного матраса и помчалась по темному коридору, как в прошлый раз, и снова оказалась дома, а девчонка исчезла.

На следующий день я получила в школе «двойку» за домашнюю работу. Ведь я ничего не сделала.

Они забирали меня на время, а потом снова отпускали. Чаще всего забирали днем, иногда утром и вечером, но к ночи обычно возвращали. Никто мне ничего не говорил, никто не приходил в каменную ловушку. Я просто сидела там, умирая от тоски, страха и одиночества. А в это время за меня жил двойник.

Я надеялась, что мама сразу все поймет. Говорят же про материнское чутье. Но она вернулась из роддома, и ничего не изменилось. Конечно, маме было некогда. Целыми днями она занималась Васей. Так назвали ребенка.

Но все-таки она что-то чувствовала, потому что относилась к двойнику как-то холодно. Видно было, что она старается приласкать девчонку, сказать что-то ласковое (мама же думала, что это я, ее дочка), но получалось натянуто, неестественно. На физическом уровне мама отторгала чужое существо, и, наверное, сама не понимала, что происходит. А я видела все на экране и радовалась.

Сейчас я думаю, что некто или нечто в моем обличье осваивало азы человеческой жизни. Это существо не умело чувствовать, не знало, как реагировать, как проявлять эмоции. И из-за этого у меня начались проблемы.

Девчонка рассорила меня со всеми одноклассниками. Там, где нужно было улыбнуться или пошутить, она говорила гадости и кривила физиономию. Досталось и классной. Она даже вызвала маму на беседу.

— Вы знаете, Даша странно ведет себя последнее время, — многозначительно начала Надежда Степановна, — я сделала ей замечание на уроке, потому что она витала в облаках, а она насупилась, сжалась, как звереныш, стала рвать бумажки, ворчать…

Мои похитители предусмотрительно вернули меня в это время в школу. Видно понимали, что девчонка не справится. Ага, думала я, она шкодит, а я расхлебывай! Хорошо устроилась!

Мне пришлось извиняться за нее, давать обещания.

Я стала плохо учиться. Ведь почти весь день я отсиживалась в грязном склепе, а когда меня возвращали, было поздно уже что-то учить, да и настроения никакого. А тварь, жившая за меня, была страшно тупой и ленивой.

Мама ругала ее почем зря.

— Даша! Я не понимаю, почему ты то учишь целую страницу за пятнадцать минут, то не может четверостишье выучить за два часа! Что с тобой такое?!

Я смотрела через плазму и злорадствовала. Так тебе и надо, пусть мама на тебя орет! Получай!

Только частенько перепадало и мне, ни за что.

— Даша! Мне звонила Надежда Степановна, у тебя опять «двойка»! — разорялась мама.

А что я могла ответить? Я много раз хотела все рассказать, но боялась, что мама мне не поверит, так же как папа, или еще хуже, подумает, что я сумасшедшая.

Но один раз я не выдержала и рассказала.

Я видела, как мама переживает из-за моего, точнее, из-за ее поведения и учебы. В тот раз мама опять ругала меня, потом расплакалась. Мне стало так жаль ее!

Я рассказала о подменах, о ловушке и коридоре. Мама пристально смотрела на меня и испуганно хлопала ресницами. Я раньше даже не замечала, что у нее такие большие глаза.

А вечером она долго говорила с папой на кухне. Я приоткрыла дверь своей комнаты и подслушивала.

— Я не понимаю, что творится с Дашей, — взволновано говорила мама, звякая посудой. — Она такие странные вещи рассказывает… Может, ее к психологу отвести?

Они решили показать меня психологу на следующий день. Но я заболела.

Удивительное дело, всю неделю, пока я болела, меня не забирали. Может, у них не было иммунитета к нашим вирусам, и они боялись заразиться?

Эту неделю я была счастлива. Я лежала на диване под теплым пледом и смотрела мультики и детские фильмы. Мама возилась со мной, приносила чай с малиной и горячее молоко, все время целовала в лоб, проверяя температуру.

Видимо неделя моего хорошего поведения разубедила родителей обращаться к психологу.

Я выздоровела и пошла в школу. Честно говоря, мне очень не хотелось туда идти. Там меня ждали, а точнее, не ждали вредные одноклассники, которых моя подделка настроила против, там недружелюбно следила за мной Надежда Степановна, поставив мысленно жирный штамп на моей характеристике — «девиантное поведение».

Единственный, кто был мне рад — моя подруга Алина. Моя лучшая подруга. Ей я доверила свою страшную тайну. Рассказала все как есть, и она поверила. Поверила всему безоговорочно.

— Может, нам в милицию сообщить? — предложила она, шмыгнув носом.

— Ты что! Они меня в психушку отправят! — испугалась я.

Алина, единственная знала, когда я — это не я. Она сразу распознавала ту девчонку, как без труда распознают близкие однояйцовых близнецов. Когда меня не было, Алина присматривала за двойником, чтобы она ничего страшного не натворила.

Бывало, что подруга приходила ко мне домой и натыкалась на ту девчонку. Она не любила Алину. Всегда говорила ей гадости, дразнила и обижала. Алина понимающе вздыхала и уходила.

— Ты что так быстро, Алин? — удивлялась моя мама. В таких случаях подруга врала, что у нее много домашних дел.

Поняв, что болезнь — это выход, я специально пыталась простудиться: ела снег, высовывалась в окно. Иногда получалось, а иногда я получала от мамы, когда она меня подлавливала.

Еще меня оставляли в покое, когда я гостила у бабушки в деревне. Может быть, их останавливала новая обстановка, или механизмы, отвечающие за перемещения и подмену, там не действовали? Не знаю. Но у бабушки я снова становилась обычным счастливым ребенком. Она меня обожала, баловала, боготворила, и я бы с удовольствием жила у нее весь год, если бы не скучала по родителям.

Время шло, и с каждым месяцем, с каждым годом, становилось только хуже. Постоянные похищения, постоянное ожидание этого и ожидание возвращения, и страх, что я больше не вернусь — сделали меня нервной, раздражительной, замкнутой. Возвращаясь, я получала проблемы, созданные моим двойником, и не могла их расхлебать. От этого на меня нападала апатия, мне ничего не хотелось делать, все теряло смысл и интерес. Потому что все было бесполезно — я ничего не могла изменить.

Бедные мои родители! Мало того, что эта гадина изводила и мучила их, так еще и я добивала своими срывами и депрессиями.

Совсем другое дело мой брат. Он рос на удивление умным, развитым мальчиком. Всех любил, всем улыбался, радовался жизни, был ласков и мил. Родители в нем души не чаяли. Он был их отрадой, их компенсацией за меня.

Как же я ему завидовала! Сердце сжималось и в горле застревал стон, когда я слышала, как они с мамой воркуют или возятся с папой. Я так не могла. Хотела, но не могла.

Тварь, нагло использовавшая мой облик, ненавидела Васю. Она вообще никого не любила. Мама очень расстраивалась из-за этого. Ей так хотелось, чтобы у нас была дружная семья.

А Вася, как и Алина чувствовал подмену. Он бросал проницательный взгляд на девчонку и уходил прочь, а когда я возвращалась, он радостно меня обнимал. И мы играли, и щекотались, и валялись, и гонялись друг за другом. Жаль, что это было так недолго.

— Мам, — очень серьезно говорил Вася, — тебе не кажется, что Дашу как будто заколдовали? То она заколдованная, как снежная королева, то опять наша Даша, милая и добрая.

Я же говорю, что он не по годам умный.

А потом мы переехали в другой город. И некоторое время они меня не трогали. Наверное, настраивали свое долбаное оборудование. Но все началось снова. Только теперь меня держали в ловушке гораздо дольше, порой по два-три дня. Видно, эта тварь неплохо уже освоилась в нашем мире.

Я сходила с ума в каменном мешке, стучала в стены, разбивая кулаки, кричала, срывая голос. Но им, понятное дело, было все равно. Я чувствовала, что скоро они вообще меня не отпустят.

От этого на меня навалилась депрессия. Да и возвращаться к жизни было тяжело. Теперь Алины не было рядом, а в новом классе подруг я не завела. Кто смог бы вытерпеть эту тварь? Но мальчишкам она даже нравилась. Мужчины — дураки, любят стерв. Хотя она быстро отваживала поклонников и снова оставалась в одиночестве, угрюмая и озлобленная.

Я ненавидела ее. Она испортила мою жизнь. Ведь у меня все в принципе могло быть неплохо. У меня хорошая семья, я вполне симпатичная, я умная и способная, у меня есть все, что нужно подростку: шмотки, гаджеты, развлечения. Но из-за нее все летит к чертям.

В этом году отношения с родителями совсем испортились. Та гадина все время кричала, что ненавидит их, говорила страшные вещи.

А я злилась на родителей, особенно на маму, за то, что со мной такое происходит, за то, что я так страдаю, а она не может понять, не может помочь.

Как-то я услышала разговор родителей.

— Мне, кажется, это не моя дочь, кажется, что у меня нет дочери, — говорил папа хрипло, словно в горле стоял ком.

— У нее трудный возраст, — жалобно оправдывала мама.

— Мне тоже было четырнадцать, но я так себя не вел. Она никого не любит…

Как мне хотелось вылезти из-под одеяла успокоить их, обнять, расцеловать! Но между нами пролегла слишком большая пропасть.

Однажды, просидев два дня в ловушке, я не выдержала. Мне было так невыносимо, что я задумала страшное — разбила кулаком зеркало над умывальником, взяла осколок и попыталась перерезать вены. Но оказалось, это очень больно и я сделала лишь неглубокий порез. На запястье выступила маленькая капелька крови. В ту же минуту в стене появилась дверь, и я, гадая, совпадение это или нет, вернулась домой по темному узкому коридору.

Я повторила то же самое и в следующий раз, и опять едва появилась кровь, меня отпустили. Боялись ли они, что своим самоубийством я сорву многолетнюю операцию? Возможно. Но я понимала, что как только двойник полностью адаптируется, я им буду не нужна. И до этого момента оставалось совсем недолго.

Битое стекло из моей ловушки все-таки убрали, но я находила гвозди, торчащие из стен, вырвавшиеся из матраса пружины, а потом просто стала носить с собой всегда коробку с лезвиями. Поэтому, когда меня в очередной раз изолировали, лезвия были при мне, и я резалась снова и снова.

Все ноги и руки у меня были в мелких порезах. Однажды мама это заметила и пришла в ужас. Она аж вся побелела. Потом, видно, совладала с собой, и долго со мной разговаривала. Не ругала, а именно разговаривала. А вечером еще и папа провел беседу.

Мне было жаль, что я их напугала, но вместе c тем, приятно получить столько внимания, стать антигероем дня.

На следующий день они пошли в школу поговорить с учителями, тем более моя подделка уже наделала делов: послала учительницу по физике.

Меня целых три дня не забирали. Видно, гадина проштрафилась.

А потом забрали и опять надолго. Но нервы уже были на пределе, я не могла находиться в этом склепе не минуты. Я достала лезвие и чиркнула по предплечью, не там, где режут вены, а с наружной стороны. Только на этот раз перестаралась — порез оказался слишком глубоким, кровища хлынула и не останавливалась. Я даже сама перепугалась.

Меня сразу выкинули домой.

Мама увидела меня в слезах и в крови.

— Дура! Дура чокнутая! — закричала она, за шиворот потащила меня в ванну, вылила полпузырька перекиси на порез и туго замотала бинтом.

«Мамочка, это ж я ради тебя, чтоб вернуться к тебе!» — хотелось мне крикнуть, но она бы не поняла.

Некоторое время мама металась по квартире сама не своя, бестолково переставляла и перекладывала вещи. Потом вдруг замерла на пороге моей комнаты.

— Я так больше не могу! — решительно объявила она.

Я услышала, что она звонит кому-то, договаривается. Спустя минуту мама снова появилась у меня в комнате.

— Так, у нас полчаса, чтобы добраться до психолога. Не успеем, не примут — все занято.

С целеустремленность и решимостью выпущенной стрелы она потащила меня и Васю к автобусу, мы проехали несколько остановок в мрачном молчании, вышли и начали метаться в поисках нужного адреса. Время безжалостно убегало.

Взмыленные, запыхавшиеся мы, наконец, завалились на прием. Ровно минута в минуту.

Психолог мне сразу понравилась. Это была немолодая женщина с мягкими округлыми чертами, ухоженная, спокойная. Голос у нее тоже был мягкий и спокойный. А в глазах я увидела искреннее желание понять и помочь.

Она осмотрела мой порез, и чуть наклонив голову набок, сказала маме:

— Вы ведь понимаете, что по инструкции я должна сообщить в психиатрический диспансер, и Дашу должны поставить на учет. Суицидальные попытки… Положить на обследование…

Мама вся напряглась. Психолог выпрямилась в кресле.

— Но я попробую поработать…

Сначала она беседовала со всеми нами, потом отдельно с мамой, потом со мной.

Я не хотела рассказывать о своей тайне, боялась, что она и правда отправит меня к психиатру. А там из меня сделают овощ, как любила пугать мама.

Психолог, Наталья Сергеевна, так ее звали, проводила тест за тестом: показывала разные картинки, цветные и черно-белые, просила нарисовать всякую ерунду, задавала вопросы. И вдруг сказала:

— Даша, ты словно сидишь в темнице за семью замками, смотришь на зарешеченное окно и ждешь, когда тебя вытащат.

У меня аж мурашки по телу побежали, как она попала в точку.

Наверное, я смотрела на нее как на Бога, потому что Наталья Сергеевна мягко улыбнулась и похлопала меня по руке.

— Мы выберемся, не переживай.

— Даша, очень светлая, замечательная девочка, — сказала она маме.

У мамы даже лицо вытянулось от удивления. Ведь это были ее собственные слова, когда она пыталась достучаться до меня, но то, что посторонний человек разглядел во мне тоже, что и самый близкий, казалось удивительным.

Я стала ходить к Наталье Сергеевне раз в неделю. Конечно, она была ни волшебница, ни экстрасенс, и чуда не произошло — я также попадала в ловушку, но в жизни появилось что-то светлое. Я с нетерпением и радостью ждала каждой встречи. Возможность выговориться, ощущение поддержки — вытащили меня из депрессии, а искренний интерес и уважение заставили взглянуть на себя по-новому. Я как будто стала сильнее, увереннее.

В одну из таких встреч я рассказала про ловушку. Но, конечно, не все. Я боялась увидеть на лице психолога встревоженное, пристальное внимание, какое было у мамы, но Наталья Сергеевна, понимающе заглянула в мои глаза и чуть кивнула головой.

— Даша, я научу тебя одному приему, — сказала она дружелюбным, мягким и очень теплым голосом. — Приготовь ленточки или веревочки, например, вот такие, — Наталья Сергеевна достала из ящика стола цветные атласные полосочки, — держи их при себе вместо лезвий. Когда ты в следующий раз попадешь в… ловушку, начни плести веревочку и думай обо всем хорошем, что произошло в твой жизни, за этот день, за прошлую неделю…

Я понимала, что она считает меня ненормальной, а что еще можно было обо мне подумать? Но она принимала меня такой, какая я есть. Вот почему я могла откровенно все рассказывать ну или почти все, и это было несложно.

Я бросила недоверчивый взгляд на яркие ленточки. Что ж веревочки, так веревочки. Детский сад, конечно, улыбнулась я про себя. Но мне не хотелось обидеть Наталью Сергеевну, я была согласна играть по ее правилам, точнее подыгрывать.

Мама с радостью откликнулась на мою просьбу купить ленточки. Наконец-то у меня появился к чему-то интерес, какое-то хобби.

Уже на следующий день она принесла несколько красивых, тугих мотков и баночку с витаминами. Думаю, это были никакие не витамины. Скорее всего, психолог научила и маму кое-каким приемам.

Что ж, пусть думают, что помогают мне. Я целый час осваивала плетение, было даже интересно, но меня снова забрали.

Я жалела, что не успела захватить с собой ленты. Но тут мой взгляд упал на грязный, дырявый матрас, на котором мне приходилось сидеть вот уже пять лет. Я стала отрывать от ветхой ткани тонкие полоски и плести из них веревочку и сначала с трудом, а потом все легче вспоминала хорошее в моей жизни. Мама читает мне перед сном «Эмиль из Леннеберги» и плачет от смеха, а я смеюсь, потому что она так смеется; родители устраивают мне настоящий праздник в день рождения — в детском кафе, с аниматором, картошкой фри, молочными коктейлями в огромных бокалах, с красивым кружевным тортом; мы с папой играем в большой теннис, он терпеливо объясняет, как управляться с ракеткой, и я из кожи вон лезу, чтобы заслужить его похвалу…

Как-никак, а обещание, данное Наталье Сергеевне, сдержала.

Я даже не заметила, как быстро пролетело время, и меня отпустили.

Когда закончилась ткань на матрасе, я стала использовать его внутренности — пожелтевшую, свалявшуюся вату. Веревка становилась все длиннее. Я по-прежнему считала, что это плетение — чушь собачья, но было уже не так тоскливо сидеть в этой чертовой тюрьме.

Еще кое-что помогало мне забыться, не думать о том ужасе, который со мной происходил. Одноклассник, Максим Федоров, стал проявлять ко мне явный интерес. Звонил вечером, вроде как спросить уроки, писал в «Контакте», ставил лайки. Пару раз даже проводил до дома. Максим был симпатичным и многим нравился. Мне было приятно его особое отношение.

Но конечно, эта тварь все испортила. Я сидела в это время в ловушке, и, кусая губы от бессилия и злости, смотрела на экран.

Максим догнал ее после уроков и предложил сходить в пиццерию. А она наговорила ему гадостей и ушла. Я еще долго видела его обескураженное лицо, он стоял точно оплеванный.

На следующий день я пришла к Наталье Сергеевне и разревелась. Я сказала, что эта гадина губит все хорошее, ломает мою жизнь.

— Какая гадина? — удивленно спросила психолог.

И тут я поняла, что проговорилась и испугалась — даже эта, проницательная, добрая женщина, мне не поверит.

— Иногда мне кажется, — сочиняла я на ходу, — что во мне как будто бы живет другой человек, другая Даша. Она очень злая, раздражительная, все ее бесит…

Наталья Сергеевна слушала очень внимательно.

— Значит, ты ее ненавидишь и боишься, — задумчиво повторила она мои слова. — А что если попробовать с ней встретиться лицом к лицу, попробовать пообщаться. Пока ты не примешь то, что ненавидишь в себе, оно будет рваться наружу, пока ты бежишь от своего страха, ты делаешь его сильнее…

Может, все это, конечно, лабуда, психологическая околесица, но я подумала, а что если правда встретиться со своим двойником?

В общем, у меня появился план.

Я усердно плела и плела свою веревку. И скоро от матраса ничего не осталось, кроме скрипучих пружин. Помните, я говорила, что на потолке этого долбанного каменного мешка был люк? Так вот, рядом с люком торчал металлический прут.

Я завязала на конце веревки крепкую петлю и подумала, что повеситься — это тоже, конечно, выход. Но у меня был другой план.

Я долго и мучительно подкидывала веревку к потолку, пока, наконец, не удалось зацепить петлю за арматуру у люка.

Я проверила веревку на прочность и очень медленно начала ползти вверх. Сердце бешено колотилось, лицо покрылось испариной.

Наконец, мои пальцы вцепились в холодный металл прута на потолке. Я повисла, как обезьяна. Внизу хищно склабились матрасные пружины.

Я попыталась открыть люк, хотя не очень-то надеялась, что он не заперт. Но крышка приподнялась. Держась одной рукой за арматуру, другой — за край люка, я поднимала головой тяжелую крышку.

До сих пор не знаю, как у меня хватило сил, видно отчаяние их десятикратно умножило.

Я вылезла из люка и оказалась в какой-то электромонтерной или серверной. В общем, это была комнатушка с множеством проводов, датчиков, переключателей.

К счастью, в помещении никого не было. Все приборы жили своей жизнью — равномерно шумели и потрескивали.

Я ходила по комнате и рассматривала все эти переключатели и рычаги. И вдруг увидела на одном из них изображение избушки, домика.

Моя логика тут же подсказала, что нужно делать — я переключила этот рычаг. Что-то пикнуло, механизмы зарычали, внизу — откуда я вылезла, раздался скрежет.

Холодея от страха, я заглянула в люк — на стене, где и обычно, появилась дверь.

Я полезла по веревке обратно. Она предательски растянулась и могла в любой момент порваться. Когда до пола оставался примерно метр, веревка все-таки порвалась, но это было уже не страшно. С замирающим сердцем я посмотрела на экран на стене. Подделка сидела в моей комнате и тыкала что-то в айподе. Я выскочила в дверь и побежала по темноту коридору, который всегда возвращал меня домой.

У самого выхода я остановилась. Что будет, если мы встретимся? Может быть, она меня сразу убьет. Что толку гадать? Я решительно открыла дверь в свою комнату.

Тварь подняла на меня глаза. И в них удивление сменилось страхом. Она тоже меня боялась! Она вскочила со стула и испуганно на меня пялилась.

Я сделала несколько осторожный шагов по направлению к ней.

— Я хочу жить, понимаешь? — вдруг произнесла я дрожащим голосом. — Хочу жить! — сказала я уже тверже и уверенней и сделала еще несколько шагов. — Это МОЯ жизнь!

Подделка попятилась к стене. Я подошла и схватила ее за руку.

Тут словно бы короткое замыкание произошло. Резкая вспышка озарила всю комнату, меня отбросило к противоположной стене, подделка растворилась, точно голограмма, но за миг до этого я увидела, каким-то непостижимым внутренним зрением, как вспыхивают провода в той «серверной», как взрывается оборудование, — все превращается в кашу из огня и дыма.

Я сползла по стене на пол и еще долго так сидела. Я знала, что теперь все кончено. Я знала это. Никто меня больше никуда не заберет. Я свободна! Я победила!

Через неделю после этого, я ехала в автобусе на последнюю встречу с психологом. Наталья Сергеевна сказала, что теперь я справлюсь сама. Я держала в руках красивый пакет. В него мама положила пару коробочек очень хороших дорогих конфет, банку лучшего кофе и открытку — в подарок Наталье Сергеевне.

Я не удержалась, достала открытку и прочитала:

«Спасибо, что вернули нам дочь!»

Я улыбнулась чуть-чуть снисходительно, чуть-чуть с умилением и поймала заинтересованный взгляд парнишки напротив. Видно, он по-своему истолковал мою улыбку.

Что ж, у каждого из нас свои заблуждения.


© Copyright: Полина Олехнович, 2015

Загрузка...